А вот и пятки мои, пятки. Вот и пальчики мои, ах-пальчики. И груди мои, ох. Вот и птичка чирик, значит воздух свеж, значит солнце-колоконце и водичка - молоко, как легка, чёрноброва и стройна голубка-половинка в стакане закатом переливается-горит кареглазо ласковая. Мягкая Машина головка, обрамленная приёмистыми переливами перманентно заходящего светила, схожего в этом ракурсе с её же пылающими в нём локонами, была наполнена возможной судьбой того, кого она так недолго несла под сердцем, отзываясь на неё чёрными всполохами в тонких колодцах увлажненных зрачков: "Тук-тук-тук", - стучится в её глаза стеклянный шарик локомотива будущего. Но главное - это эта тишина, слушай дорогой, не слышишь ли, не слышишь, нет здесь, не прижмёт голубок, так-то. А вот и я по тропинке босоногая ветерком, волосы-зарницы, остроглаза-крутобока, и землица ножки окутывает, тепло, сама раззуживает горячее вот тут. И в гуще придавленной муравы паучками рукоблудили пальцы правой руки, в обхождении до поры смоляной мглы главного, и причудливыми узором осыпали вечерние росы на уже покрытый солёными капельками лоб тугие камыши. Невиннейшая из забав, неразменный пятачок удовольствия, - ни о какой цели никакая речь не шла, тут - я знаю - всё соприкасалось непринуждённо, и мне казалось, природа учит судорогами, до тех пор, пока вся эта приозёрная жизнь уже не устала помещаться в самой себе и тяжко хлюпнув лопнула, отворив нам на мгновенье стыдливый секрет переворота созерцания в действии, и я тогда, обнажив зубы этих глаз, начал глядеть, как пара гадов толщиною в запястье толчками, будто всасываемые, жаждали укрыться в ней во всю свою длину, биясь и свиваясь, - она и пришла бы к ним на помощь, но свободного в ней места пока что не было, в этом всхлёстывающем себя чудище, перетирающемся об илистую изнанку ночи; приподнимаемом внутренней силой в воздух так, что медовая луна сама двоилась - на покрытых глубокими царапинами осоки сосках - в кашице запёкшейся крови, замешанной чёрным молоком с кислыми, копошащимися в грудях мурашами; стянутое на разрыв, удерживаемое лишь тонкими пальцами, с хрустом врытыми в грунт и сплетёнными с корневищами всё тех же камышей, чьи окончания стали вдруг гладкими и ожирели, словно малые дети моля о спасении в её глотке, выглаживая её изнутри сильными цветовыми всполохами и по жёстким волокнам стеблей передавая дрожь хрипа в землю; ускоренным возвращая его обратно, вовнутрь, доведя ситуацию до громкого свиста; когда всё тут словно оледенело вокруг и огромные небесные пчёлы с пением возжелали шершавыми комьями наполнить его, калеча открытые участки; было, будто самый воздух со своим пульсом входил в неё, презрев поверхность кожи, и выдавал на выходе сдавленное о! Машиного разума, который - слава богу - отступал быстрее истощения её вывернутого стальной линейкой туловища, пока они не порвали его и не отступили, увидев её новое медовое тело.