Осень в том году была обычная, ничего хорошего не предвещала. Вроде бы холмы и поля стали понемногу оживать после опустошающей войны, но мужиков в селе осталось мало. Женщинам приходилось выполнять и свою, и мужицкую работу. Панагия мало чем отличалась от своих селянок. Последние семь лет муж бывал дома набегами. После каждого набега, на свет кто-то появлялся. И умирал. Она уже привыкла. И к смерти своих детей, и к отсутствию мужа. В начале мужа призвали румыны. В 1940 году Советы пришли в Бессарабию и уже они взяли его под ружье. После того, как Гитлер напал на СССР, в Бессарабию вернулись румыны. И опять румыны мобилизовали мужа. Фронт, ранение, плен. Увезли его за Урал. Откуда бежал, и смог добраться до самого дома.
Дом находился на самой окраине села. По меркам сменяющихся властей, они считались зажиточными: имели скот, лошадей, землю. Выходя из их дома, взгляд упирался в холмы. На одном из них- три тополя, обозначенные на картах недавно воюющих сторон. Удобно проникать не замеченным в дом, и покидать его. На одном из участков при доме росла кукуруза. Много лет спустя, внуки будут в страхе пробегать эти посевы, чтоб оказаться и поиграть на поляне в глубине участка, где всегда росла сочная трава для скота. Хорошее было место, хотя часто заливаемое грунтовыми водами. Скрывался муж долго от новых властей. Женщина его подкармливала, но когда война закончилась и Советы окончательно остались в Бессарабии, сдался властям. Его опять арестовали и увезли куда-то на север. Голодал и страдал, в надежде, что дома все хорошо.
А дома Панагия с хозяйством и детьми жила надеждами и, как могла, поддерживала хозяйство, надеясь, что в трудную минуту родная землица выручит. Старшему сыну, Костикэ, уже 15лет. Младшему... Сколько бы было? Какому из них? Первый родился, когда надо было спасать урожай зерна. Родила прямо в поле. Да там он и умер. Следующего она родила, когда хлеб уже был убран, и сама молотила на заднем дворе. Отвлеклась на роды, и сразу за работу. Ребенок выжил. Но ненадолго. Умер от голода, позже. Но она себя не корила. Главное, старшенького сына спасла от гибели, да и сама выжила. И, слава богу. Вот только женских черт в ней почти не видать... Мужчина в юбке. А ведь могли бы выжить все.
В 1946 году голод накрыл села Бессарабии, что для этих регионов было очень странным - земля ведь плодородная. В Бессарабии голод имел свои особенности. Не все любили установившуюся советскую власть. Перед войной, в 1940 году, когда Красная Армия заняла Бессарабию, выгнав румын, кто был хорошим хозяйственником, сразу впал в немилость. Началось обобществление всего нажитого ими. Но недолго продержались коммунисты, поскольку с началом Великой отечественной войны, румынская власть опять восстановилась и люди стали возвращаться к старой жизни. А после окончания войны, вновь вернулась советская власть. Все, что в России происходило в период гражданской войны в двадцатых годах, в Бессарабии происходило в сороковых. Не настолько кровопролитно. Вероятно, народ не очень кровожадный. Или достаточно покорный. Хотя, скорее всего, власть уже была более сильная. Она по-разному относилась к крестьянским семьям.
В том году Панагия с сыном собрали немного зерна, хотя и с невероятными усилиями. Война ведь обезобразила землю. Уже было понятно, что голод подступает к молдавским селам. Бессарабия, присоединенная к СССР, своим хлебом помогала всей ожесточенной войной стране. Военные участвовали в отборе зерна по селам. Не оставляли ничего. Может от того, что крестьяне долго при румынах жили и считались не благонадежными. Вон, какие хозяйства нажили.
-Зерно надо спрятать. Вывезут все. Твой отец ведь служил у румын,- в один из вечеров сказала Панагия сыну.
-А куда же его спрятать? Ребята говорили, на прошлой неделе у Бодоликэ перекопали весь двор, пока не нашли спрятанное зерно.
-Ну, попытаться надо. Давай выкопаем яму в сарае, напротив подвала, мешки туда положим, завалим землей. А сверху всякую утварь разместим. По-крайней мере это хоть какой-то вариант. Двор большой, замучаются копать. Работать будем ночью, иначе увидят и наведут.
Мешки укладывали с любовью, понимая, что это их спасение. Костикэ гордился своей работой, копал в основном он. Ему и до этого приходилось чувствовать себя взрослым, отца дома ведь никогда не бывало. Но сейчас, укладывая мешки на дно ямы, он испытывал совершенно иные эмоции. Они смогут пережить голод. Взрослые говорят, что наступают страшные времена, не в пример тем мучениям, что они уже испытали. Соседские мальчишки рассказывали, что от голода люди могут съесть своих детей. Жуть. Заканчивая работу, Костикэ даже чувствовал себя кормильцем и предвкушал, как мама будет им гордиться, когда он будет доставать очередную порцию зерна. Землю сверху утрамбовал. Казалось, все надежно.
Военные нагрянули вечером, перекинулись парой фраз с хозяйкой и принялись за дело. В комнате хныкал, как бы чувствуя беду, младенец, потом зашелся в плаче и так и не унимался. Когда хозяйка увидела, с каким знанием дела и рвением искали зерно, сердце екнуло, найдут. Да как же выжить, что посеять? Как дожить до возвращения мужа, если вернется. Обыск в доме занял не очень много времени. Поскольку не нашли, что искали, вышли во двор. И ведь нашлись "добрые" люди, которые подсчитали точное количество спрятанного зерна. Привычным способом, набравшись уже опыта, "гости" проверяли каждую пядь земли.
Зерно нашли. В сарай заходили дважды. Осмотрев подвал, принялись еще раз протыкать землю вокруг. Выдала рыхлость земли, не хватило у женщины с ребенком хитрости и умения противостоять опыту и грубой силе.
-Тут что-то есть,- сказал один из солдат.
-Ну-ка давай сюда этого звереныша, вон как смотрит.
На крик Панагии уже никто не обращал внимания. Его затащили в сарай, всунули лопату в руки, взвели затвор автомата и сказали:
-Копай, если хочешь жить.
Ноги стали ватными, он ничего не слышал от страха. Тогда один из солдат обратился к женщине:
-Если хочешь, чтобы мы оставили тебе сына, скажи, пусть копает.
Несколько минут Панагия, онемевшая от страха, не могла пошевелиться, но потом, оперившись о стену, прошептала:
-Сапэ, Костикэ, сапэ...
Хозяйка умоляла, рыдала с младенцем на руках, надеясь вызвать жалость. Но ничего не помогло. Подмели все, подчистую. И как...
Дуло автомата, направленное на пятнадцатилетнего ребенка не давала шансов на спасение. Подростка заставили самого, своими руками все погрузить в каруцу и отвезти к зданию сельсовета. Вернулся домой с бумагой, которой сыт не будешь. Что происходило в голове у этого мальчугана? Не хватило житейской сноровки припрятать хоть горсть. Он был сломлен, повержен. Будучи старшим мужчиной в семье, догадывался, что они не протянут. И не протянули. Ребенок умер, хозяйка ожесточилась и потеряла остатки женственности. Юноша...
А юноша выжил. Был призван в армию, ту самую, которая погубила его новорожденного брата. В армии его научили и санитарному делу, и вождению. Всю свою жизнь он проработал водителем. Как у всякого водителя были возможности делать левые рейсы. Возможно, он с особым рвением их и делал, подсознательно получая удовольствие хоть от какого-то мщения власти. Женился, жена родила ему сына и дочь. И никогда он не говорил о том, что произошло с ним в пятнадцатилетнем возрасте. Тогда, они потеряли все в одну ночь. Такое невозможно забыть, все это осталось внутри. И только в старости, он как-то проговорился своей дочери, когда они обсуждали судьбу нажитого имущества:
-Ты не знаешь, что такое потерять все в одну ночь,- и слеза скатилась по его щеке.
А между тем, всю жизнь, садясь за обеденный стол, у него проскакивали фразы о том, что же придумывали люди, чтобы пережить тот страшный голод 1946 года и спасти своих детей. Не только его дети, но и жена со временем стали воспринимать его фразы просто как фон, не особо обращая внимания на них. Дети, конечно, не могли себе представить, что стояло за этими словами, а он никогда не углублялся в повествования, убегая от страшных воспоминаний. Голод вытеснил его чувство вины, которое его точило. Ведь он своими руками был вынужден погрузить, отвести и сдать спасительное зерно. Последовавшие после этого два года были настолько мучительны в его жизни, что спустя полвека, психологи, по его поведению, не зная этой истории, предположили, пытаясь разобраться в его недуге, что у этого человека в жизни что-то отобрали. Очень ценное и важное.
-Он что-то потерял и мучился всю жизнь,- говорили врачи жене, когда он выходил из кабинета.
Как только появилась возможность открыто выступать против обидевшей его власти, Костикэ этим воспользовался. Не важно, какая предполагалась новая власть, главное, чтоб не было ее, той, которая оставила такую отметину в его жизни. И ее не стало. Она пала. Как поверженный зверь. Что он тогда чувствовал? Никто об этом так и не узнал. Но, та самая власть, которая так много ему дала, но так же много забрала, опять сменилась. Стала историей.
Между тем, к старости он подходил с мыслью, что потерял еще и своего сына. Тогда, в сороковых годах, новая страна отобрала зерно, которое он с мамой с трудом выращивал и старательно, как ему ребенку казалось, спрятал. А затем у него эта же страна забрала к себе в Москву сына, которого он растил тоже старательно, с надеждой иметь опору на старости. Позже пришло осознание того, что и там, в Москве, власть сменилась, и сын его служит другим хозяевам. Не так больно...А может и не служит. В конце концов, он победил. Ее, страны, нет, а он есть. И есть его дети. Несмотря ни на что, они живут и продолжают род, который так старательно пытались уничтожить более полувека назад. Какая же энергия жизни у этого рода!
К Панагии муж вернулся, сломленный, измученный, больной. Ничего уже не боялся. Когда выпивал, говорил многое в адрес новых властей. Она родила еще двух детей. Ее три ребенка начали рожать ей внуков. Панагия даже не могла обнять их нежно, женственно. Никто из внуков не слышал от нее ничего о тех мучительных событиях. Женщина так много настрадалась и натерпелась, что держала свои эмоции в себе, боясь, что все может разрушиться опять. И только умирая, сказала своей единственной дочери:
- Костикэ нужно слушаться и беречь, он много настрадался, и многое сделал для семьи.
Все беды того времени оставили след на ее лице: мужское, страдальческое лицо. Такой глубокий след, что даже через поколение, у ее внуков к старости проявлялись черты былого страдания рода, которое даже время с таким трудом стирает. Кто знает, сколько поколений еще будут носить это на своем лице...
Сочувствующие
В том же селе, но ближе к центру находился обустроенный Аникин двор. Точнее, двор ее родителей. Аника с мужем Петрей и двумя детьми, девочкой и мальчиком, жила с родителями. Род их был известен в селе, большое крепкое хозяйство. На подъезде к селу стояло родовое поместье из пяти домов, позже давшее название места: "Пятихатка". Недалеко сохранилось их фамильное кладбище. Род был грамотный и образованный. Аникин папа успел повоевать и в Первую мировую, да и в период интервенции. Его фотографию в военном мундире царской армии сохранят даже его правнуки. Папа знал языки, был грамотным и умел писать. Большая редкость по тем временам. Позже это неоднократно спасало ему жизнь, поскольку местное правление любой власти нуждалось в грамотном человеке. Вот и Советы, год, пока были в Бессарабии, привлекали и папу, и мужа к различным канцелярским работам.
Меньше года продержалась Советская власть. Под натиском фашистов, Красная Армия отступила. Петря остался с семьей. Но вернувшиеся румыны смотрели на них с недоверием, хотя прошлое рода не вызывало сомнения. И, тем не менее, Петрю забрали и "закрыли", в местном лагере.
Аня проводила мужа и с двумя детьми, с Лидуцей и Митруцей, осталась на хозяйстве. Как назвать эту жизнь? Жизнь при оккупации? Они вроде бы Советскую власть приняли. Хотя, как посмотреть. Всего несколько лет назад, когда Советов не было, жизнь была ведь хорошая, зажиточная. За пару лет все менялось не раз. И смешалось все в голове.
И все же это была оккупация для Аники. И большие сомнения для ее мамы, Домники.
В селе были и румыны, и немцы. Местное немецкое правление разместилось в здании бывшего сельсовета, а солдаты и офицеры распределились по домам. Пристроили своих лошадей по дворам, где было чем их кормить. Хозяйство у Аникиных родителей было большое, так что во дворе возле сарая немцы привязали много своих лошадей. Красивых, породистых. Домника, как хозяйка, подождав пару дней, не советуясь с дочкой и мужем, заявилась к немцам и стала рассказывать историю рода семьи. Видимо, она знала чего-то больше о своей родословной. Никто не знает, что она там рассказала, но на следующий день немцы убрали своих лошадей и больше на подкорм не приводили. Удивительно. Но хорошо. Было чем кормить свой скот и птицу.
Война, нищета, болезни. Все это дошло и до них. От голода не умирали, но вот с болезнями были проблемы. Настоящий страх испытали, когда в дом пришел тиф.
Аника умирала. Муж в концентрации и даже не знал ничего про семью. Мужчина в доме был, да какой толку с него в этом случае. Уже ничего нельзя было сделать, перепробовали все народные средства. И Домника заявилась вновь к немцам. И опять история не сохранила сведений о том, что она там сказала. Но, в тот же день, во двор на лошади явился немецкий врач. В белых перчатках он проследовал во двор под лай собаки и любознательные взгляды детей, которые, как обычно бывает в деревнях, выбежали ему навстречу. Немец соскочил с лошади и направился к Лидуце, поднял ее над головой. Женщина тут же выбежала с глазами полными страха и ужаса и принялась причитать, испугавшись, что немец заберет девочку в Германию. Но врач, сам со слезами на глазах, пытался объяснить женщине, что у него дома две таких же девочки. И посадив Лидуцу на лошадь, стал тыкать Домнике свою фотографию. Затем зашел в дом и попросил женщину повернуть свою дочь, открыть ей глаза. Достал какой-то порошок, и пояснил, что его надо выпить. Уходя, выбросил перчатки в печь. Во дворе дал понять, чтоб к нему пришли еще за лекарствами.
На следующий день женщина сходила за лекарствами, которые вливала в Анику. Через несколько дней та простонала:
-Воды...
Выжила.
Наступая, Красная армия освободила всех, кто был в румынских лагерях. И стала их мобилизовать в свои ряды. Петря и его односельчанин выхлопотали себе пару дней на то, чтобы увидеть жен и детей. Неожиданно для себя, они получили предложение: если наполняют полуторку зерном, то в день отъезда с Кишиневского вокзала, при погрузке в вагоны, им дадут убежать. В день отправки на фронт, им предложили стать в хвост строя, пообещав, что старший при погрузке отвернется и не заметит их отсутствия. Договорились. Это была реальная возможность избежать фронта. Радость Петри от встречи с родными отяготилась думами, насколько выгодна эта сделка. Без хлеба ведь семье можно и не выжить. А в войсках, наверняка, со временем кто-то и вспомнит о беглецах.
Обе семьи были из числа хороших хозяев. Запасы зерна были. Всю ночь женщины шили большие мешки, куда сыпали зерно из собственных амбаров. Машину наполнили. На утро новобранцы стали в хвост строя, и ... убежал только один. Петря испугался. За себя, за семью. Офицеры дали ему второй шанс, повернулись к нему спиной, и даже намекали, что он может бежать. Но он остался. Убежавший односельчанин скрывался всю свою жизнь. Но дожил до 92 лет. Петря, пройдя Польшу, погиб в Чехословакии через пару месяцев.
Через девять месяцев после отъезда Петри у Аники, 8 апреля, родился сын. Назвали Василикэ. Похоронка на Петрю пришла за несколько недель до родов. Аникин папа ее спрятал, чтоб не осложнять роды. Чувствуя недоброе, мужчина взял слово со своего верного друга, что если его вдруг арестуют, тот отдаст похоронку только после родов. Его друг так и сделал. А Аника только увидела его заходящим во двор и сразу все поняла, завопила от горя. Хоронили Петрю на своем кладбище, вернее не Петрю, а гроб, в который положили его костюм, обувь. Настоящую Петрину могилу в Европе так и не отыщут. По-крайней мере при ее жизни.
А Аникиного папу взяли, как водилось, ночью. Отвезли в Котовск и пытались узнать у него список тех, кто открыто сотрудничал с немцами и румынами. Было известно, что мужчина иногда трудился писарем в примэрии и обладал этой информацией. Он смог отправить домой письмо, где объяснил, что не будет никого выдавать, потому что не сможет потом жить в одном селе с их семьями. Просил, чтобы дома его не осуждали. К самому папе особых претензий у властей не было, вроде бы, как свой. Какую-то военную информацию он предоставил. Но вот назвать фамилии односельчан отказался. Его били, держали закрытым в подвале, заполненным водой, а он твердил:
- Я не знаю ничего.
Сердце не выдержало. Официальная версия: умер от инфаркта. Впрочем, это ведь официальная версия. Кто знает...Может ему помогли умереть...своему... тому, кто однажды поверил в них... Как бы то ни было, в 1946 году его семья попала под изъятие хлеба. Конечно, и они тоже прятали зерно. Сказался опыт, делали ведь это не раз. Да и живых мужиков в роду было больше.
Яму рыли прямо в доме, в касса маре, где был глиняный пол. Работали по ночам, землю выносили, скрываясь от людских глаз, стукачей было много. Пол заделали назад глиной и тщательно просушили. Видимо настолько качественно, что сомнений не было. Солдаты с щупами прокололи все, искали в сарае, на чердаке, вокруг дома, а в касса маре не стали. Зерно не нашли . Это спасло и помогло семье пережить голод. Поскольку Петря воевал и погиб на фронте, семье оставили корову и пару овец. Выкормила коровка детей, особенно самого маленького. Но когда начался голод, от животных и все заботы начались. Соседи все норовили украсть скот.
Чтобы спастись, и корову, и овец держали в доме. Но все равно, в одну ночь, когда все уснули, воры разобрали глиняную стену, пытались вывести корову, но не смогли из-за крепкой деревянной обрешетки. Вытащили одну овцу. На утро, неутомимая Домника заявилась к новым властям за помощью. Те вычислили, что украли соседи, которые долго сопротивлялись, но не выдержав грубую физическую силу, признались во всем и указали место хранения остатков недоеденной овцы: они подвесили их на веревке в дымоходе собственного дома. После воровства овцы, дыру в доме заделали, в нее проделали проволку со звонком, если опять будут разбирать. Вторая попытка, естественно, была, очень скоро. Голод гнал людей на любые преступления. Звонок свое дело сделал, домочадцы подняли крик, и воры убежали без добычи.
А Домника, даже спустя многие годы, не гнушалась заявляться к разного рода руководителям и начальникам и решать семейные вопросы: хлопотала за хозяйство, за внуков. Без проблем выезжала в любой город. Языков она знала много и легко общалась на любом. Опять же, какая энергия!
Эпилог
Так распорядилась судьба, что дети этих крестьян, в чем-то одинаково, а в чем-то по разному перенесшие этот смутный период, встретились, полюбили друг друга, создали общую семью.
Два рода переплелись, будучи одно время по разные стороны "баррикад". Они родили общих детей. И совместно их воспитывали. В душе у каждого остался глубокий след от войны и пережитого голода, потому, что даже их дети, когда поднимали хлеб с земли, целовали его, и просили прощения у господа... и благодарили его за все...