Аннотация: Нищий, разящий перегаром и просящий деньги. Его вопрос радикальным образом призвана решить девушка без имени.
Босая девушка в черном плаще бодро шагала по декабрьскому снегу. Стройные неприкрытые ноги заставляли случайных прохожих удивленно оборачиваться. Одинокие мужчины помоложе останавливались и с глупой ухмылкой смотрели в след.
Ах, как же ей было наплевать на них, как она успела в них разочароваться! В тех, для кого ее потомки строили кузницу добра и справедливости, в которой все помогут всем, и будут любить друг друга безграничной любовью обжигающей сердца. Она уже успела решить, что во всем виноват 'Меченый' предавший идеалы своих отцов. В последние дни своей жизни она смутно его помнила...Интересно, если это было в девяностом, то какой сейчас? Странно, что этот вопрос не приходил в ее полупризрачный мозг все это время.
Девушка схватила за рукав какого-то подростка с портфелем в руках, видимо прогуливавшим скучные уроки.
- Какой сейчас год? - спросила она ледяным голосом и презрительно взглянула на мальчишку.
- Девяносто пятый! - пискнул он и тут же вырвался, поспешив убраться прочь от сумасшедшей девки.
Мертвая комсомолка прошептала его слова, смакуя и пробуя на вкус. 'Девяносто пятый' - повторила она про себя вновь и, сделав небольшие математические вычисления, продолжила свой бесконечный путь.
В это время начиналась метель, снежинки, лежавшие на земле, вновь поднимались налетевшим ветром и, протанцевав небольшой ритуальный танец, цеплялись за ее черные волосы или тело и заканчивали свое существование каплями, облизывающими ее, вечную и молодую.
Иногда она могла спать месяцами, свернувшись комочком под грязным забором или гаражом, исписанным матерными словами и воняющим черт знает чем. В такие моменты забытья тело ее исчезало и плавало в океане другого пространства, которое наверняка было соседом этой дурацкой Земли, но гораздо более совершенным. Движение замирало внутри нее, да и само существование становилось незначительным, сливаясь с тем спокойным потоком, в котором любое время проходило как миг. Она знала, что такие сны видят только настоящие коммунисты, и завидовала, что они все могут парить в этом мире бесконечно, в отличие от нее. Ее иногда будили, как правило, это случалось раз в год. Так будят спящего ребенка, собирая его в младшие классы в первые дни учебы: нежно, но настойчиво. Ей хотелось плакать в такие мгновения, она не понимала, почему же ее выдергивают из теплой перины мертвого сна и всовывают в это оскверненное тело. На грани сознания это воспринималось как долг непонятно перед чем.
Метель тем временем усиливалась, навстречу попадалось все меньше людей. Пройдя заснеженный парк и черные, уснувшие на зиму скелеты деревьев, девушка облокотилась на ободранную трубу теплотрассы. И вот тут она заплакала. Как в детстве, когда ей снился страшный сон, и она просыпалась в потной ночной рубашке и звала родителей. Они приходили, обнимали ее, говорили, что плакать пионерке ни в коем случае нельзя и слезы переставили катиться из глаз, на смену всему приходила уверенность, что страшный сон кончился. Теперь ей снилась страшная реальность, от которой было убежать еще труднее, не было родителей, даривших успокоение. От попытки вспомнить лица отца и матери ей стало так горько в остывшей душе, что она тихо завыла и начала кусать себе ногти. Вспомнить их она не могла, как ни пыталась, потому что мужественное лицо ее отца, офицера Советской армии, и доброе лицо матери, учительницы в тридцать второй школе, ускользали и таяли в черноте памяти. И в такие моменты ей снова хотелось умереть и не знать своей прежней жизни.
- Подай Хрииииста ради!
Старческий голос позволил ей вынырнуть из пучины отчаяния. Комсомолка вытерла глаза и осмотрела противного старика в лохмотьях, от которого шел гадкий запах спиртного и мочи. Лицо его выражало гадкое желание вновь напиться.
- У меня нет денег, пошел прочь, пьяница! - со злобой проговорила она.
- Обманываешь деда! Я слышал, у тебя в кармане мелочь звенела.
Девушка сунула руку в карман и действительно обнаружила там несколько монеток. Этот плащ она сняла с убитой женщины сегодня утром, чтобы ее нагота не так бросалась в глаза.
Комсомолка протянула монетки нищему, в надежде, что теперь он отстанет. Но он усугубил ситуацию сам для себя.
- Я помолюсь за тебя, красавица!
- Да ну? - ухмыльнулась она, - Я ведь коммунистка, мне это не нужно, старый дурак!
- А я за свою бабку все равно молился, когда она померла. А уж какой она была активисткой в свои молодые года! Плакаты всякие с вождями развешивала, книги Ленина и Сталина читала.
Она видела, что старый пес разошелся, и продолжала грубить:
- Значит ты дважды дурак! Ей сейчас хорошо, раз она была так верна партии, а ты сдохнешь и еще позавидуешь ей!
Он расхохотался, показав черные зубы.
- Ой, давно я такой глупости не слышал! Ишь, комсомолка нашлась! Да это ваш комсомол и партия сгнили и подохли! Я в газете это читал пару лет назад. Хе, как же я радовался. А книжечками этими, красными, я еще и подтирался с превеликим удовольствием!
Отец говорил, что таких до войны ее прадед пачками расстреливал. Она не понимала, осуждал ли папа своего деда или наоборот.
Дед, еще ни понимая, что сам только вынес себе смертный приговор, и красное возмездие уже стоит перед ним и решает, каким способом умертвить предателя, продолжал наглеть.
- А что ж ты, доченька, голенькая почти стоишь?
С этими словами дед протянул костлявую желтую руку и коснулся ее нежного бедра, слегка задрав плащ. От давно забытого возбуждения он даже высунул кончик языка.
Девушка вздрогнула от знакомого прикосновения, послужившего одной из причин ее смерти в прошлой жизни, и со всего маху ударила нищего в пах. Тот тихо взвыл и согнулся. Кулак обрушился на его морщинистый затылок, и враг народа рухнул на белый снег, еще продолжая хрипеть и отравлять своим гнилым дыханием и без того ужасный мир. Комсомолка схватила его за сальные остатки волос и потащила. Нищий захрипел сильнее, даже посмел послать бранное слово в адрес противницы. Но та по пути лишь удостоила его скромным пинком по голове.
Дотащив полуживого старика под прикрытием метели до моста над железнодорожными путями, она огляделась и убедилась, что их никто не видит.
- Пошлаааа...Мрааазь, - ругался он и пытался встать.
Девушка легко схватила его за ворот и тряхнула, призывая тем самым запрокинуть голову и посмотреть вверх.
- Смотри, гад, ты видишь эти прекрасные, никогда не гаснущие звезды? Нет? Я так и знала, никто из ВАС их не видит. Не потому, что их нет, а потому что вы их просто не видите! Но это не значит, что их нет по вашей милости, они есть, они живут, эти далекие планеты и светят нам издалека. А когда те, кто их видит, умирают, они уходят к этим прекрасным планетам, дарующим вечный покой советскому народу! А теперь глянь вниз, там ты увидишь своего Бога, он ждет тебя!
Внизу, под белой стеной танцующих снежинок и завывающего ветра, раздался гудок приближающегося состава поезда. И она швырнула кричащего деда вниз.
Снег не позволил машинисту увидеть лежащего на путях человека, и беспощадное железо распороло плоть, осквернив белоснежный покров на несколько метров грязной кровью. С матерками из своей будки появился путеец, понимая, что теперь будет и допрос его как свидетеля и исполнение функций уборщика всего этого дерьма, неожиданно свалившегося дьявол знает откуда.
Девушка вдруг почувствовала навалившуюся усталость и, скинув плащ вниз, легла на спину и внимательно посмотрела на небо. Тело растворялось в накатывавших волнах покоя и мысли потеряли свое значение, когда она разглядела, как тысячи тысяч звезд водят на черном небе хоровод и поют хвалебные песни своим забытым и теперь никому не нужным достижениям и победам.