Серафима-Сима, с молоду была деушкой в теле, в кости зело крепкой, к старушачьему возрасту подошла с весом в полтора центнера. Громогласная, строгая, богомольная старуха. Всю жизнь доставалось от нее на орехи мужу Фиме. Серафим же - Фима, в молодости с Симой был одного росточка, глаза- в-глаза , вровень, а к старости вот вишь стоптался совсем и сгорбился, высох и упирался своими подслеповатыми сощуренными глазками аккурат в двойной подбородок суровой супружницы. В начале их семейной жизни Фиме удавалось хоть изредка, но вставить когда надо строгое мужское словцо и худо-бедно, а настоять на своем, но по мере убывания в нем человеческого роста власть семейная все более и более переходила в руки Симы. И вот уже докатились они до жизни такой, когда Сима стала над ним полностью верховодить, а Фима стал ей во всем почти что подчиняться беспрекословно.
А и жили-то особо не тужили. И нельзя сказать, что Фимина жизнь была несчастливою. Супружники любовь свою в душе все ж сохранили. И являлась любовь эта на свет в час нужный. И была бы видна их любовь всякому кто б увидел, как заботливо относились они друг к другу стоило кому-либо из них приболеть.
"Симушка-голубушка, открывай-ко глазки, я тебе кашки мановой сварил...Фимушка, похлебай-ка бульончика-ушки, эвано разболелся-та как, похлебай давай, милай, да лежи-не вставай, а я за микстурой быват схожу, обернусь быстро , а то вонатки ты как бухаешь-кашляешь", - такие вот ангельские разговоры вели они промеж себя, пошатнувшись старческим здоровьем.
А вот в обычные-то дни доставалось старику , да, редкий день обходился без ругани. В молодости он лениво отбрехивался от жениных слов ругательных, иногда мог ругнуться в ответ и опосля сбегал от орливой жены на сарайку, где смолил папироску и в сердцах матерился.
В теперяшние же времена он покорно сносил ежевечернее бурчанье своей старухи, молчал, уткнувшись в газету или телевизор и лишь изредка выглядывал на старуху из под очков с укоризною. Ну, это ежели она вовсе разойдется и примется частить его на чем свет стоит.
И надо отметить, что сильная ругань деду Фиме доставалась за дело, в основном за пьянку и все что этому делу сопутствовало - уронит что-нибудь, запнется нетвердыми ногами обо что-нибудь и упадет- умарает в грязи чистую одежу, пообещает что-то по хозяйству спроворить, а сам уметется к друзьям на пустую беседу и проваландается с ними до вечера.
И у Симы, конечно, были перехлесты в понятиях жизненых, были, чего ж отрицать, не без того. По ее мнению муж должен быть завсегда тверезее стеклышка и завсегда должон быть при деле. О том, чтобы выпить Фиме "культурно" в доме с друзьями-дедками и речь у нее даже не велась. Всех Фиминых друзей Сима считала аспидами-анкаголиками. А "аспиды" всю жизнь жалели друга Фимку за то, что не жена ему досталась, а чистый фельдфебель в юбке и даже освобождали его от денежного взноса на бытылку беленькой, организовывая время от времени свою стариковскую братчину.
Собравшись пображничать, они просто посылали гонца к Фимке, ежели днем не могли улучить минутку и предупредить его. Гонец в дом понятно что не заходил, брал полешко потоньше из поленницы и легохонько три раза стучал в окошко, которое было рядом с Фиминой лежанкой. И заслышав знакомый стук, Фима, охая, присаживался на лежанке, свесив ноги. Нащупывал около лежанки свои чуни одной ногой, чтобы обуться и улизнуть из дому.
Но не тут-то было. Сима всегда опережала его и колобом катилась к окну, едва заслышит стук и, заполонив весь оконный проем мощной грудью, начинала вглядываться в проулок за окном. Щурилась, пристроив ко лбу пухлую ладошку козырьком и зло буровила взгядом уличное пространство. Но Фимкиным друганам было опыта не занимать. Постучав, гонец тут же отбегал за угол и обогнув дом, задами уходил.Сима, поглядев в окно впустую, задергивала занавеску и нахмурившись грозила Фиме кулаком:
" Гляди у меня-от, токо уметись куды-нить, наишшешь тонгды приключений на свой худой огузок-то!"
Но Фима завсегда улучал момент и сбегал. Ругань-то она когда ышшо буит, а друзья кровные - вота оне где, через три дома, у друга Степки ждут его, когда придет, зовут, уважение ему оказывают. И как тут не прийти?
Так все случалось не один десяток раз, да верно уж счет превалил за сотню, может и сотня была уже не одна. А кто считал-то?
Вот и в этот раз. Дождался Фима, когда старуха усядется смотреть свой сериал. Как говорил Степка - про Хосе-Энрикоф всяких-разных и прочих Марий и Иссабелеф. Сима так была увлечена любовными приключениями черноглазой заморской красавицы, за жизнью которой наблюдала уже три месяца кряду, что не заметила, как и дверь входная пристукнула. И Фимка ейный был таков. И через полчаса уже влился в дружное стариковское племя. И поднимал тост за Степку, которому в этот день исполнилось 82 года.
Друга Фиминого Степку Сима не любила, да что там не любила, она его ненавидела лютой ненавистью, не смотря на то, что Фима считал Степку самым лучшим своим другом, они и в школу вместе в детстве бегали и на гулянки с девками ходили и всю войну вместе прошли, саперами были и дал счастья Бог - уцелели и еще вон живут, костьями старыми скрипят. А недолюбливала Фима Степку за давний казусный случай, приключившийся более 40 лет назад. Поехала она раз в город перед Пасхой, в церкву, кулич святить, ибо Бога Сима всегда почитала, посты свято соблюдала и молитвам отводила долгие часы. А Степка в это же время выправлял в городском военкомате какие-то справки. Выправил. Завернул к сослуживцам-фронтовиками. Посидели крепко, отметили загодя победные дни, потому что когда еще доведется свидеться-то им - неизвестно же. Ну и перебрал Степка малеха с напитками горячительными. Не помнит кто и как доставил его на автостанцию, не помнит как и в автобус сел. А там, в дороге, горе-горькое, растрясло его-разболтало и случился с ним грех. Опростал он под себя мочевой пузырь. Ну тут и ранение поспособствовало, ежели быть объективным-то. Да. Случилось. И как назло соседкой восседала рядом с ним мощнотелая Серафима.
Степка потом оправдывался перед друзьями, всплескивая руками и обтирая носовым платком взмокшую лысину жалился:" Ну дык ить, чисто кабаниха Симка-то, притискнула меня лепешкой к окошку и ажно моченьку-то из меня всю и выдавила, не она дак не пошто бы так я не опаскудился!".
А Сима, которая была вынуждена вынюхивать кислый Степкин дух целый час в тесном автобусе не желала, чтоб он и на глаза к ней показывался опосля таких ейных мук. И дала ему обидную кличку - Степка-сцаная середка. И только так и звала его в разговоре с мужем, хотя Степка-то больше ни разу такого огреха по жизни не допустил.
...Сима выключила телевизор. За окном смеркалось. Начинал падать первый снег. Пора уж. Скоро Покров.
На вешалке отсутствовала Фимина суконка, на полу замест Фиминых кирзачей сиротливо лежали два засохших глиняных комочка. "Аспид же ты, аки пес блудливой, сбег, скажите-ка...как огня ить усекеть,прости Господи" - сказала Сима, шлепнув себя по округлым бокам. Она помолилась у икон неторопясь, выхлебала поллитра простокваши, увалилась в постель и вскоре зауснула.
Фима же в этот вечер гулеванил от души, бесчетное количество раз обнимался и целовался со Степкой.
Они клялись друг другу в вечной дружбе и раз пять поднимали на посошок. Домой дед Фима явился далеко за полночь. Стараясь не шуметь протиснулся в кухоньку. По дому разносился раскатистый Симин храп.Дед Фима облегченно вздохнул , во рту от волнения совсем пересохло, он пожевал сухими губами и задумался о том, как бы напиться ему воды да и не брякнуть ковшом о бак с водой. Ну-ко, не ровен час проснется Симка-орлива сотона да даст ему пропорцию посереди ночи!
За окошком ярко светила луна, ее отсвет падал ровными квадратиками на кухоный стол, тускло высвечивая стоявший на столе стакан с водой. Фима взял его, нюхнул, попробовал содержимое на язык и сделал три жадных глотка. Из кухонных ходиков выскочила и кукукнула кукушка. Старик от неожиданности выронил стакан из рук на стол и испуганно замер. Но по дому по-прежнему разносился храп. Фима перекрестился на три раза, скинул сапоги и прокравшись на носочках в спальню, растелешился до исподнего и подвалился на кровать под Симин теплый и мягкий бок.
Утром Фима вскочил не свет-не заря,и не дожидаясь Симиных тычков-криков побежал за дровами, чтобы топить печь да выслуживаться перед женой, заглаживая вчерашнее свое преступление. Когда он вернулся с охапкой дров со двора, то от испуга чуть их не выронил. Посреди кухни в ночной рубахе стояла заспанная Сима и сверлила своим правым глазом стакан, который держала в руке. Она развернулась на стук дверей и, протягивая в сторону мужа стакан,недоуменно спросила:" А где глаз-то мой?"
Тут надо сделать отступление и объяснить читателю непонятное. Дело в том, что уже лет десять как Сима была одноглазая, от сахарнй болезни и жизни многотрудной произошло у нее отслоение сетчатки. Так вот она и лишилась глаза. Носила протез, который на ночь опускала в баночку с водой, привыкла уже - а куда деваться-то. А позавчера, когда она мыла свою "глазную" банку, то выронила ее из скользких мыльных рук и разбила. Потому и пристраивала свой глаз второй день в обычном стакане на ночь. И вот теперь она вылупила на Фиму свой единственный глазик и потеряв дар речи тыкала в стакан указательным пальцем.
Фима растерянно забекал-замекал: "Дык я пил ночесь воду-то...э-э э-э...но...да-а..."
Он сбросил дрова у печи и отступил в угол, зажав рукой рот, с ужасом глядя на Симу, потом обхватил руками голову и принялся суматошливо вопрошать:"Да как же енто? Да как же? Разве может тако-то быть?" Старуха зло сверлила его глазом и молчала. Фима стушевался под ее взглядом.
"О зубы мне чёта брямкнуло...да...вроде бы... и все...",- растеряно закончил он.
От осознания этой страшной вести, что вчера он аки акула заглотил искусственный глаз родной супружницы и даже не заметил как, даже не подавился ни единова, Фиму тут же пробило на икоту, он забился в красный угол , аккурат под образа, сел на лавку и сидел там истуканом сложив руки на колени - икал испуганно и безостановочно. А Сима гундела во весь голос, растопырившись над ним злой гингемою: "Аспид. Онкоголик. Да об тебя терь коромысло-то изломать малоти будет. Я те щас все волосенки-от остатни с лыски повыдергиваю. Я те глазенки-то повыколупываю бисовесны. "
Вся она зашлась в крике , но немного погодя , задохнувшись, обсела на пол кулем, схватившись за сердце. И жалобно подвывая заплакала. И слегла. Лежала в кровати , глотала сердечные капли. Из скрасневшего единственного глаза текли слезы. Сима утирала их, всхлипывая. А на мужа и не смотрела,хмурилась и отворачивалась.
Фима, чувствуя свою вину отыскал на чердаке ведерную старую дежу, где замешивала тесто еще его бабка и насаживался на нее через каждые полчаса, яростно кряхтя и по лягушачьи пуча глаза. Но только к вечеру удалось ему облегчиться. Придерживая незастегнутые портки принялся он внимательно рассматривать в деже продукты своей жизнедеятельности. И не усмотрев искомого, печально вздохнул. Вышел на крыльцо грустнее-грусного - покурить. Тут его и укараулил Степка. На два раза Фима ему пересказал все свое горе, шепотом, часто всплескивая при этом руками и даже и слезу пустил, сам над собой разжалобившись.
Степка же выслушал его, поправил шапчонку наползавшую на глаза и предложил:" А ты купи Симке новый глаз, уж всяко лучше это чем день-деньской сидеть на деже беспортошником-то."
Фима вздохнул, всхлипнул коротко и сказал, что за глаз-то в протезной мастерской денег у него не возьмут, потому что старуха евонна ветеран труда и инвалид, в мастерской и замеры ее индивидуальные хранятся, сделают ей новый глаз, ежели на момент обращения не будет у них подходящего протеза, но что, мол, Бог даст, к завтрешнему утру он все ж надеется выпростать Симин глаз из себя.
Но по утру надежа его снова не сбылась- не оправдалась. А Сима по-прежнему лежала-охала и не поднималась с кровати. Фима заварил чай с боярышником, напоил Симу чаем с сушками, попытался ее разговорить, но не тут-то было, Сима сурово щурила свой единственный глаз и, поджимая губы, отворачивалась к стенке. И Фима, затопив печь, решил сбегать на полчаса к Степке, чтоб посоветоваться - как ему теперя быть-то?
...Степка третий день кряду начинал свой день с легкого опохмела, в течение дня принимал пару маленьких стакашков самогона, а вечером уже вовсю бражничал с зашедшими на огонек друганами-стариками.Все они знали, что свой день рождения Степка празднует ровно три дня,и никак не менее, поэтому охотно использовали сей повод, чтобы погоститься-побеседничать.
Степка, увидел в окно шагающего к крыльцу по проулку друга и встретил его в сенях. И сразу же, не дав тому даже поздороваться весело загомонил:" Ну что, срадалец, опростался Симкиным глазом, але как?"
Но тут же отставил веселье, приметив печальные глаза друга и сам себе ответил: " Не опростался. Да. Прав стал быть Андрюха-то."
На вопросительный взгляд Фимы Степка смешно наморщил лоб и выдал свой фирменный жест, выставив руки вперед ладонями, что в переводе на человечий язык означало: " Ша, паря, всему свое время, все узнаешь!"
Опосля этого Степка залучил Фиму в горницу, выставил перед ним тарелку с квашенной капустой и солеными огурцами, нарезал крупными кусками сало, репчатый лук, открыл банку рыбных фрикаделек в томатном соусе и принялся рассказывать, что вчера его приходил поздравлять племяш Андрюха, и когда он выслушал неприятную историю приключившуюся с Фимой, то вот что сказал: "Вот и видно, что саперы вы с Фимкой, а не химики. Я же, как отдавший долг Родине на службе в войсках химзащиты скажу те, дяденько, вот что - я вам позавчера на запивку кока-колы упаковку привозил? Привозил! А седня что вижу? Пустые бутылки. Все ить девять литров высосали за один день. А кока-кола, я вам скажу, вещь така химическа, что в ней гвозди аж растворяются, а не то что пластмасса.Поэтому выходит- что? Дед Фима глаз своей супружницы внутри себя растворил. Напрочь!"
Степка озвучил племянникову речь и сново было в всхохотнул, но, увидев, что на друге совсем лица нет, хлопнул его по плечу и предложил: "Давай, Фим, выпьем по стакашку, ты не дрейфь, нать тебе нутро-то про-зе-дин-ти-цировать!"
Степка с трудом справился с длинным словом и продолжил:" А завтрева, Фим, поедем с тобой в город, с Андрюхой на мотоцикиле, выправим Симке твоей новый глаз, не дрейфь говорю, я уж с ним договорился, чтобы отвез нас!" Так за разговором, за стакашками Фима не заметил, как полчаса, которые он ладил провести у Степки за советом, обратились в пару часов.
Сима полежала на кровати час, ворочаясь, и думая о том куда же это делся аспид-Фимка. Страдать с самой собой наедине ей было не интересно. И когда часы отбили час снова, Сима встала с кровати, накинула на плечи теплый платок и выглянула в окно. По свежевыпавшему снежку с крыльца до калитки виднелись следы оставленые Фимой. Старуха покрыла голову платком, накинула полушубок прямо на рубашку, вставила ноги в валенки и пошла.По следу.
Степка и Фима, разгоряченные самогоном так все и сидели за столом, они вспоминали военные годы, размахивали руками и перекрикивали друг друга, стараясь что-то друг другу доказать.
Они не услышали как Сима поднялась сенями и открыла дверь в избу. Фима, увидевший свою старуху в дверях осекся на полуслове и отодвинул от себя стакан с самогонкой, замаскировав его меж мисками с закуской. Степка, не смотря на то, что находился в своем доме, тоже оробел, притих и подумал: " Ну чисто одноглазый Сильвер, попугайку ей на плечо и не отличишь-вылитая!"
А вслух сказал: "Здорово живете, Серафима Петровна. Проходите к столу!"
Сима, зло зыркнула на него одним глазом и едва кивнув, буркнула: "Недосуг нам!"
А Фимка, знавший что почем,не дожидаясь скандала, выскользнул изо стола и принялся прощаться со Степаном, мол, счастливо оставаться, свидимся еще.
Степка провожал их взглядом, смотря в щелку меж зановесками. Сима шла первой, не оборачивалась, шагала широко. За ней сиротлво семенил Фимка.
"Вот же кабаниха дикая, совсем замордовала мужика",-подумал Степка, снова налил себе стакашок и, хакнув, выпил до дна.
Как только за супругами захлопнулась дверь в дом,Сима повернулась к Фимке и, ухватив его за ухо , повела вверх по лестнице, втолкнула его из сеней в кухню и принялась всяко-разно ругать, размахивая перед Фимкиным носом пухлым кулаком: "Аспид плешивый, токо одно у тебя на уме - бражничать. Онкоголик ты клятый.Ни какого с тебя толку, неработь окоянная, тебя застегнуть-то ить мало, паразита такого."
Она щелкнула выключателем на кухне и еще громче запричитала:" Сёмого дня еще лампочку вкрутить обещал, паразит, а все тебе недосуг, горькую вместе с такими же паразитами время есть хлестать, а лампочку вкрутить времени нет!"
Сима размахнулась и слегонца ударила кулаком в лоб, вздрогнувшего от страха Фиму:" Чтоб сей же момент лампочка была на месте.И не зли меня, Фимка. Не зли. Ты меня знаешь!"
Откричавшись Сима скинула валенки под порогом, и ушла в спальню. Проходя горницей она три раза
перекрестилась на икону и прошептала: "Прости, Господи!". А в спальне увалилась на уже остывшую кровать, укутала озябшие ноги одеялом и принялась прислушиваться к шебуршанию Фимы на кухне.
Слышно было как он ищет в шкафу лампочку, гремит табуреткой, тягая ее по полу.
Действительно в это время Фима, забравшись на табуретку, вкручивал в патрон светильника новую лампочку. Лампочка ярко вспыхнула, ослепив Фимку, он смешно прижмурившись, пару раз моргнул,потерял ориентацию и, взмахнув руками, упал с табурета, закрыв глаза. И въехал головой аккурат под кухонный стол. И только там приоткрыл глаза. Руки-ноги были целы, только немного саднила коленка.
Но старик лежал и глупо улыбался. Коленка саднит - какой пустяк! Ведь перед ним за ножкой стола лежал белым шариком пластмассовый глазик Симы, грустно посверкивая серой радужкой.
"Фима, Фима, что там у тебя?",- услышал он голос Симы, которую насторожил непонятный грохот на кухне , после которого все стихло. По полу зашелестели босые Симины ноги. Старик затихарился под столом и не откликался. Он прижмурил глаза и прикинулся бездыханным.
Симиным глазам предстала трагическая картина. Вся кухня была залита ярким светом 150-ваттной лампы, табурет был опрокинут, а недвижимое тело Фимки лежало под кухонным столом, ноги были безжизненно раскинуты в разные стороны.
"Фима!" - протяжным испуганным шепотом позвала мужа Сима. Фима не откликался. Сима упала на колени и принялась его тормошить. Фима не шевелился.Тогда Сима вытащила мужа за ноги из под стола и принялась причитать над ним: "Фимушко, милай мой, открой глазыки, что с тобой, скажи хоть словечко! Ты живой? Фимушко, золотой мой!"
Она обняла Фимку за шею и прижалась к его голове мокрой от слез щекой.
"Фима, Фима",- шептала она, всхлипывая. Фимке было радостно и приятно от слов жены. Он так бы согласился и час лежать да ласковые слова слушать. Но запас воздуха у него кончился и он, зычно подъикнув, широко раскрыл глаза, жадно хватая воздух ртом. "Живой, живой, мой голубчик, Фимушка, ненаглядный мой! Ну , вставай-ко, вставай, я тебе помогу!"- радостно зачастила Сима.
Она помогла мужу подняться и проводила в горницу на лавку. Присела рядом и принялась жалобно всхлипывать, утирая катившиеся слезы. Фимка обнял рукой, сколь смог, необьятное женино тело и принялся ее утешать, испытывая муки совести, и в душе клял себя за то, что явился причиной этих слез. Он был и рад этим слезам, как доказательству Симиной любви к нему и огрочался, жалея ее, что она впала в такое расстройство от его шутки.
"Не плачь, Симушка, не плачь моя родная, подь полежи, гли-ко ноги-то босые, заледенели верно совсем.Подь давай, милая, лежи давай, а я печь догляжу, прогорела наверное уже, каши в печь наставлю, молока вытоплю!",- ласково шептал старик жене на ухо.
Он проводил Симу в спальню и заботливо прикрыл ее в кровати одеялом, старательно подтыкая его со всех сторон. На кухне в печи размел по сторонам уголья, подождал с полчаса когда печь выстоится и наставил в печь чугунов с молоком-кашами и закрыл заслонку . Сполоснул запачканые сажей руки под рукомойником. И полез под стол. Неловко изогнулся, так что в пояснице неприятно дернуло нерв и достал пластиковый глаз супружницы, охая выбрался из под стола, сел на тубаретку и подул на глаз, сдувая с него невидимую пыль. Потом три раза поцеловал его и смахнул с глаз набежавшую слезу радости. Убрал Симин глаз в нагрудный карман рубахи и прислонившись к стене, задремал.
Проснулся он от стука печной заслонки. Сима, уже одетая в платье и повязав голову платком, обряжалась у печи. Вытягивала ухватом из печи поспевшие каши. Она повернулась к Фиме и ласково спросила: "Зауснул?". Фима улыбнулся в ответ, достал из кармана Симин глаз и протянул ей на раскрытой ладони.Сима радостно хлопнула разок в ладоши, и прижав ладошки к румяным щекам, покачала головой.Потом взяла осторожно свой глаз, поднесла к носу и брезгливо скривившись понюхала. Отвернулась в сторону, потом снова нюхнула глаз и сказала: "Фу, фу, фу!" Если бы Фимка не знал откуда он час назад достал Симин глаз, то он бы точно поверил, что глаз этот был выколупнут из длинной кишки человьечьей,где путешествовал многие часы , напитываясь гнилостными запахами. А Сима еще раз нюхнула глаз,положила его на тарелочку и примирительно сказала:" Ну и не что страшное. Ну и слава Богу. Намою я его мылом земляничным, будет как новый. Пойдем-ка обедать, штоль."
Старички мирно пообедали, дружно намыли посуду, на два раза прочитали письмо от сына, которое принесла смешливая молодая почтальонка и к вечеру отправились на прогулку. Сима повязала себе новый пестрый шерстяной платок. Взяла под руку Фиму и так и ходили они вдоль по улке туда-сюда, пока не стало им совсем студено.
Ходили-поглядывая друг на друга и не замечали, что когда они проходят мимо Степкиного дома, хрустя свежевыпавшим снежком, то в щель меж занавесками смотрят на них два любопытных глаза. Степкины.
А он, проводив их глазами, недоуменно пожимал плечами и мотнув головой каждый раз говорил: "Вот уж чудны дела твои, Господи!"