Хруцкая Татьяна Васильевна : другие произведения.

Цвет собственного достоинства

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Татьяна Хруцкая
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ЦВЕТ СОБСТВЕННОГО ДОСТОИНСТВА
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Санкт-Петербург
  
   2014 - 2015 годы
  
  
  
   Мне страшно от тоски и одиночества...
  
   2014 год начался обычно... Ёлка, Шампанское, салат Оливье, мандарины, Новогоднее обращение Президента Российской Федерации Владимира Владимировича Путина, бой курантов... С Новым 2014-ым Годом!..
  
   И мы даже представить себе не могли, каким экстремальным окажется 2014 год в конце, когда мы будем подводить его итоги...
  
   Зимняя Олимпиада в Сочи - триумфальная Победа... Крым - мирное присоединение к России... Государственный переворот на Украине, гражданская война... Донецк, Луганск... Новороссия... и санкции... санкции... санкции...
  
   И личное - уход из жизни близкого человека... Неожиданный, странный, почти мистический...
  
   Восточный гороскоп на 2014 год - год синей деревянной лошади...
   Символ Нового года - лошадь - обещает помочь многим людям решить проблемы, которые "висят" ещё с уходящего года. С начала 2014-го ситуация, вероятно, значительно улучшится, но на смену решённым проблемам, как это часто бывает, придут новые, и тем, кто хочет преуспеть в жизни, рекомендуется хорошенько потрудиться над ними. Лошадь не даст плыть по течению, расслабившись и ни о чём не беспокоясь. Год принесёт не самые простые ситуации, с которыми придётся бороться. Это может выявить как положительные качества людей, так и, наоборот, их негативные стороны. Многие покажут в 2014 году своё истинное лицо.
  
   - Владимирская область присоединилась к движению "Умники и умницы"... Удивительно красивый город Владимир...
   - Не только Владимир. Красивый и Суздаль и...
   - Моё любимое место во Владимирской области - Храм на Нерли. Уникальное место. Такую энергетику даёт. Какая глубокая история...
   - Храм небольшой, но он стал таким местом, где проходят выставки художников. Очень много приезжает людей из других городов России. Мы сделали сейчас такую экскурсию "Духовные скрепы земли Владимирской". Очень много детей приходит. Летом, в июле паломники, приезжие, многие были семьями. Сейчас храм практически восстановлен. А вид с колокольни: такие просторы, такая красота неимоверная...
   Россия - женская страна...
   - История страны была такова, что были и женщины правители, но в большинстве своём - мужчины. Поэтому я не могу сказать однозначно, что Россия - женская страна.
   - Самая святая икона Руси...
   - Владимирская икона Божьей Матери...
   - Это самая сильная икона, самая историческая, но Россия имеет вековую историю...
   Конечно, Россия - женского рода, Родина - женского рода, мама - женского рода. Но должен быть комфорт. И когда есть комфорт: и мужское, и женское, тогда меньше бед. Я за то, чтобы оно было совместное.
   - Как у вас обстоят дела с молодёжью и с семьями? Ведь это основа основ нашего государства. Чтобы были папа и мама, чтобы дети учились. Школы закрываете?
   - Практически сейчас мы сельские школы не закрываем. Была проведена так называемая реформа, сельские школы были закрыты, но сейчас мы приняли решение и 200 сельских школ привели в порядок. Какое они могут здесь развивать душевное, красивое, вечное, когда тёмная краска, когда нет нормальных раздевалок, нет классов нормальных, территорий... И мы просто взялись: бизнес, предприниматели, главы районов, все 200 сельских школ привели в порядок. Сделали спортивные площадки, ограждения, и даже люди, живущие на селе, этому порадовались, потому что школа, клуб, спортзал, место отдыха - это говорит о том, что у этого села есть будущее. Дороги сейчас делаем. Непростой процесс. Газификацией занимаемся. А там, где газифицируем, и домики подделываются, и заборы подкрашиваются, больше цветочков появляется, больше москвичей приезжает, покупают землю. Жизнь улучшается. Хотя проблем ещё много. Теперь по семьям. Только в этом году у нас рождаемость превысила смертность. Очень много умирало людей в возрасте до 60 лет, и больше умирало мужчин. Сердечно-сосудистые заболевания на 1-ом месте, онкологические, гемофилия... Мы научили врачей, закупили аппаратуру, автомобили скорой помощи, проводим диспансеризацию...
   - На отдыхе что читаете?
   - "Мастер и Маргарита"... Это вечная вещь. Со временем проходит какой-то этап, ты перечитываешь и соизмеряешь, и получается, что он такой вечный роман, все времена подходят...
   - Главный герой: Маргарита или Мастер?
   - Люблю гармонию. Оба главные герои.
   - Желаю вам и всем гармонии, чтобы она сохранялась, чтобы она от вас излучалась, чтобы она распространялась.
   Гармония - это счастье, гармония - это совершенство, гармония - это любовь.
  
   Он родился 15 октября 1948 года (по гороскопу Весы - Крыса), а покинул этот мир неожиданно для всех и для себя тоже 23 декабря 2014 года... через 13 дней после ухода в мир иной своей жены... Ему было 66 лет... А гадалка нагадала ему когда-то, что он проживёт до 76 лет... И он был уверен в этом...
   25 декабря 2014 года - 3-ий день (католическое Рождество),
   31 декабря 2014 года - 9-ый день,
   31 января 2015 года - 40-ой день...
   И он тоже любил роман Булгакова "Мастер и Маргарита"...
  
  
   Михаил Булгаков "МАСТЕР И МАРГАРИТА" (1929 - 1940)
  
   Никогда не разговаривайте с неизвестными. Однажды весной, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина...
   Первый был не кто иной, как Михаил Александрович Берлиоз, председатель правления одной из крупнейших литературных ассоциаций, сокращённо именуемой МАССОЛИТ, и редактор толстого художественного журнала, а молодой спутник его - поэт Иван Николаевич Понырев, пишущий под псевдонимом Бездомный...
  
   Жизнь Берлиоза складывалась так, что к необыкновенным явлениям он не привык. Ещё более побледнев, он вытаращил глаза и в смятении подумал: "Этого не может быть!.."
   Но это, увы, было...
  
   Высокий тенор Берлиоза разносился в пустынной аллее, и по мере того, как Михаил Александрович забирался в дебри, в которые может забираться, не рискуя свернуть себе шею, лишь очень образованный человек, - поэт узнавал всё больше и больше интересного и полезного...
  
   - Извините меня, пожалуйста, что я, не будучи знаком, позволяю себе..., но предмет вашей учёной беседы настолько интересен, что...
   Простите мою навязчивость, но я так понял, что вы, помимо всего прочего, ещё и не верите в Бога?.. Вы - атеисты?!..
   - Да, мы - атеисты...
   - Но, позвольте вас спросить, как быть с доказательствами бытия Божия, коих, как известно, существует ровно пять?..
   - Согласитесь, что в области разума никакого доказательства существования Бога быть не может...
   - Но вот какой вопрос меня беспокоит: ежели Бога нет, то, спрашивается, кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле?
   - Сам человек и управляет...
   - Виноват, для того, чтобы управлять, нужно, как-никак, иметь точный план на некоторый, хоть сколько-нибудь приличный срок. Позвольте же вас спросить, как же может управлять человек, если он не только лишён возможности составить какой-нибудь план хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу, но не может ручаться даже за свой собственный завтрашний день? И, в самом деле, вообразите, что вы, например, начнёте управлять, распоряжаться и другими и собою, вообще, так сказать, входить во вкус, и вдруг вас... саркома лёгкого... и вот ваше управление закончилось! Ничья судьба, кроме своей собственной, вас более не интересует. Родные вам начинают лгать, вы, чуя неладное, бросаетесь к учёным врачам, затем к шарлатанам, а бывает, и к гадалкам. Как первое и второе, так и третье - совершенно бессмысленно, вы сами понимаете. И всё это кончается трагически: тот, кто ещё недавно полагал, что он чем-то управляет, оказывается вдруг лежащим неподвижно в деревянном ящике, и окружающие, понимая, что толку от лежащего нет более никакого, сжигают его в печи... Неужели вы скажете, что это он сам собою управил так? Не правильнее ли думать, что управился с ним кто-то совсем другой?..
   Да, человек смертен, но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чём фокус! И вообще не может сказать, что он будет делать в сегодняшний вечер...
   - Ну, здесь уж есть преувеличение. Сегодняшний вечер мне известен более или менее точно. Само собою разумеется, что, если на Бронной мне свалится на голову кирпич...
   - Кирпич ни с того ни с сего никому и никогда на голову не свалится. В частности же, уверяю вас, вам он ни в каком случае не угрожает. Вы умрёте другою смертью.
   - Может быть, вы знаете, какой именно, и скажете мне?
   - Охотно... "Раз, два... Меркурий во втором доме... луна ушла... шесть - несчастье... вечер - семь..."...
  
   - Имейте в виду, что Иисус существовал.
   - Видите ли, профессор, мы уважаем ваши большие знания, но сами по этому вопросу придерживаемся другой точки зрения.
   - А не надо никаких точек зрения! Просто он существовал, и больше ничего.
   - Но требуется же какое-нибудь доказательство...
   - И доказательств никаких не требуется. Всё просто...
  
   - Откуда ты родом?
   - Из города ...
   - Кто ты по крови?
   - Я точно не знаю. Я не помню моих родителей...
   - Где ты живёшь постоянно?
   - У меня нет постоянного жилища, я путешествую из города в город...
   - Родные есть?
   - Нет никого. Я один в мире.
   - Знаешь ли грамоту?
   - Да.
   - Знаешь ли какой-либо язык, кроме арамейского?
   - Знаю. Греческий...
   - Так ты собирался разрушить здание храма и призывал к этому народ?
   - Я никогда в жизни не собирался разрушать здание храма и никого не подговаривал на это бессмысленное действие...
   - Множество разных людей стекается в этот город к празднику. Бывают среди них маги, астрологи, предсказатели и убийцы, а попадаются и лгуны. Ты, например, лгун. Записано ясно: подговаривал разрушить храм. Так свидетельствуют люди.
   - Эти добрые люди ничему не учились и всё перепутали, что я говорил. Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта будет продолжаться очень долгое время. И всё из-за того, что он неверно записывает за мной...
   Я говорил о том, что рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины. Сказал так, чтобы было понятнее.
   - Зачем же ты на базаре смущал народ, рассказывая про истину, о которой ты не имеешь представления? Что такое истина?..
   - Мне пришли в голову кое-какие новые мысли, которые могли бы, полагаю, показаться тебе интересными, и я охотно поделился бы ими с тобой, тем более что ты производишь впечатление очень умного человека...
   Беда в том, что ты слишком замкнут и окончательно потерял веру в людей. Ведь нельзя же, согласись, поместить свою привязанность в собаку. Твоя жизнь скудна...
   - А теперь скажи мне, что это ты всё время употребляешь слова "добрые люди"? Ты всех, что ли, так называешь?
   - Всех, злых людей нет на свете.
   - Впервые слышу об этом, но, может быть, я мало знаю жизнь! В какой-нибудь из греческих книг ты прочёл об этом?
   - Нет, я своим умом дошёл до этого.
   - И ты проповедуешь это?
   - Да.
   - А вот, например, ... он - добрый?
   - Да, он, правда, несчастливый человек. С тех пор как добрые люди изуродовали его, он стал жесток и чёрств. Интересно бы знать, кто его искалечил?.. Если бы с ним поговорить, я уверен, что он резко изменился бы...
  
   Мысли понеслись короткие, бессвязные и необыкновенные: "Погиб!", потом "Погибли!.." И какая-то совсем нелепая среди них о каком-то долженствующем непременно быть - и с кем?! - бессмертии, причём бессмертие почему-то вызвало нестерпимую тоску...
  
   - Правду говорить легко и приятно...
  
   - Дело было так... Позавчера вечером я познакомился возле храма с одним молодым человеком... Он пригласил меня в себе в дом...
   - Добрый человек?
   - Очень добрый и любознательный человек. Он выказал величайший интерес к моим мыслям, принял меня весьма радушно...
   - Светильники зажёг...
   - Да. Попросил меня высказать свой взгляд на государственную власть. Его этот вопрос чрезвычайно интересовал.
   - И что же ты сказал?
   - В числе прочего я говорил, что всякая власть является насилием над людьми, и что настанет такое время, когда не будет власти... никакой... Человек перейдёт в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть...
   - Тебя били за твои проповеди... Все они добрые люди?
   - Да.
   - И настанет царство истины?
   - Настанет.
   - Оно никогда не настанет!.. Веришь ли ты в каких-нибудь богов?
   - Бог один, в Него я верю.
   - Так помолись Ему! Покрепче помолись!.. Я твоих мыслей не разделяю!..
  
   "О, какой страшный месяц писан в этом году!"
  
   - Так знай же, что не будет тебе, первосвященник, отныне покоя! Ни тебе, ни народу твоему...
   - Знаю, знаю!.. Знает народ иудейский, что много мучений ты ему причинишь, но вовсе его не погубишь! Защитит его бог! Услышит нас... укроет нас...
   - Вспомнишь ты тогда... и пожалеешь, что послал на смерть философа с его мирною проповедью!..
  
   Он выждал некоторое время, зная, что никакою силой нельзя заставить умолкнуть толпу, пока она не выдохнет всё, что накопилось у неё внутри, и не смолкнет сама...
  
   - Ваш рассказ чрезвычайно интересен, профессор, хотя он совершенно не совпадает с евангельскими рассказами...
   - Помилуйте, уж кто-кто, а вы-то должны знать, что ровно ничего из того, что написано в евангелиях, не происходило на самом деле никогда, и если мы начнём ссылаться на евангелия как на исторический источник...
   - Это так... Но боюсь, что никто не может подтвердить, что и то, что вы нам рассказывали, происходило на самом деле.
   - О нет! Это может кто подтвердить!.. Дело в том..., что я лично присутствовал при всём этом...
  
   - А дьявола тоже нет?
   - И дьявола...
   - Ну, уж это положительно интересно, что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!..
  
   А важно то, что в настоящее время владел этим домом тот самый МАССОЛИТ, во главе которого стоял несчастный Михаил Александрович Берлиоз до своего появления на Патриарших прудах...
   Всякий, входящий в дом, прежде всего знакомился невольно с извещениями разных спортивных кружков и с групповыми, а также индивидуальными фотографиями членов МАССОЛИТа, коими (фотографиями) были увешаны стены лестницы, ведущей во второй этаж.
   На дверях первой же комнаты в этом верхнем этаже виднелась крупная надпись "Рыбно-дачная секция", и тут же был изображён карась, попавшийся на уду.
   На дверях комнаты N 2 было написано что-то не совсем понятное "Однодневная творческая путёвка. Обращаться к..."
   Следующая дверь несла на себе краткую, но уже вовсе непонятную надпись: "Перелыгино". Потом у случайного посетителя дома начинали разбегаться глаза от надписей, пестревших на ореховых дверях: "Запись в очередь на бумагу...", "Касса", "Личные расчёты скетчистов"...
   Прорезав длиннейшую очередь, начинавшуюся уже внизу в швейцарской, можно было видеть надпись на двери, в которую ежесекундно ломился народ: "Квартирный вопрос".
   За квартирным вопросом открывался роскошный плакат, на котором изображена была скала, а по гребню её ехал всадник в бурке и с винтовкой за плечами. Пониже - пальмы и балкон, на балконе - сидящий молодой человек с хохолком, глядящий куда-то ввысь очень-очень бойкими глазами и держащий в руке самопишущее перо. Подпись: "Полнообъёмные творческие отпуска от двух недель (рассказ-новелла) до одного года (роман, трилогия). Ялта, Суук-Су, Боровое, Цихидзири, Махинджаури, Ленинград (Зимний дворец)". У этой двери также была очередь, но не чрезмерная, человек в полтораста.
   Далее следовали, повинуясь прихотливым изгибам, подъёмам и спускам дома, - "Правление МАССОЛИТа", "Кассы N 2, 3, 4, 5", "Редакционная коллегия", "Председатель МАССОЛИТа, "Бильярдная", различные подсобные учреждения и, наконец, зал с колоннадой...
  
   Всякий посетитель, если он, конечно, был не вовсе тупицей, попав в этот дом, сразу же соображал, насколько хорошо живётся счастливцам - членам МАССОЛИТа, и чёрная зависть начинала немедленно терзать его. И немедленно же он обращал к небу горькие укоризны за то, что оно не наградило его при рождении литературным талантом, без чего, естественно, нечего было и мечтать овладеть членским МАССОЛИТским билетом, коричневым, пахнущим дорогой кожей, с золотой широкой каймой, - известным всей Москве билетом.
  
   Кто скажет что-нибудь в защиту зависти? Это чувство дрянной категории, но всё же надо войти в положение посетителя. Ведь то, что он видел в верхнем этаже, было не всё и далеко ещё не всё. Весь нижний этаж дома был занят рестораном, и каким рестораном! По справедливости он считался самым лучшим в Москве. И не только потому, что размещался он в двух больших залах со сводчатыми потолками, расписанными лиловыми лошадьми с ассирийскими гривами, не только потому, что на каждом столике помещалась лампа, накрытая шалью, не только потому, что туда не мог проникнуть первый попавшийся человек с улицы, а ещё и потому, что качеством своей провизии дом бил любой ресторан в Москве, как хотел, и что эту провизию отпускали по самой сходной, отнюдь не обременительной цене.
   Поэтому нет ничего удивительного в таком хотя бы разговоре:
   - Ты где сегодня ужинаешь?
   - Что за вопрос, конечно, здесь! Мне сегодня шепнули, что будут порционные судачки а натюрель. Виртуозная штучка!
   - Умеешь ты жить!
   - Никакого уменья особенного у меня нету, а обыкновенное желание жить по-человечески...
   - Дома можно поужинать.
   - Слуга покорный, представляю себе твою жену, пытающуюся соорудить в кастрюльке в общей кухне дома порционные судачки а натюрель!..
   Да, было, было!.. Помнят московские старожилы... Что отварные порционные судачки! Дешёвка это!.. А стерлядь, стерлядь в серебристой кастрюльке, стерлядь кусками, переложенными раковыми шейками и свежей икрой? А яйца-кокотт с шампиньоновым пюре в чашечках? А филейчики из дроздов вам не нравились? С трюфелями? Перепела по-генуэзски? Десять с полтиной! Да джаз, да вежливая услуга! А в июле, когда вся семья на даче, а вас неотложные литературные дела держат в городе, - на веранде, в тени вьющегося винограда, в золотом пятне на чистейшей скатерти тарелочка супа-прентаньер? Помните?.. Ну что же спрашивать! По губам вашим вижу, что помните. Что ваши сижки, судачки! А дупеля, гаршнепы, бекасы, вальдшнепы по сезону, перепела, кулики? Шипящий в горле нарзан?! Но довольно, ты отвлекаешься, читатель! За мной!..
  
   В половине одиннадцатого часа того вечера... в доме наверху была освещена только одна комната, и в ней томились двенадцать литераторов, собравшихся на заседание и ожидавших...
   - А сейчас хорошо на Клязьме... - дачный литераторский посёлок Перелыгино на Клязьме - общее больное место. - Теперь уж соловьи, наверно, поют. Мне всегда как-то лучше работается за городом, в особенности весной.
   - Третий год вношу денежки... да что-то ничего в волнах не видно...
   - Это уж как кому повезёт...
   - Не надо, товарищи, завидовать. Дач всего двадцать две, и строится ещё только семь, а нас в МАССОЛИТе три тысячи.
   - Три тысячи сто одиннадцать человек...
   - Ну вот видите, что же делать? Естественно, что дачи получили наиболее талантливые из нас...
   - Генералы!..
  
   И вдруг за столиком вспорхнуло слово... погиб... Да, взметнулась волна горя при страшном известии... Кто-то суетился, кричал, что необходимо сейчас же, тут же, не сходя с места, составить какую-то телеграмму и немедленно послать её. Но какую телеграмму... и куда? И на что нужна какая бы то ни была телеграмма тому... Погиб он, и не нужна ему никакая телеграмма. Всё кончено...
  
   Да, погиб, погиб... Но мы-то ведь живы!
   Да, взметнулась волна горя, но подержалась, подержалась и стала спадать, и кой-кто уже вернулся к своему столику и - сперва украдкой, а потом и в открытую - выпил водочки и закусил...
  
   Настроение духа у едущего было ужасное. Становилось ясно, что посещение дома скорби оставило в нём тяжелейший след. Он старался понять, что его терзает. Коридор с синими лампами, прилипший к памяти? Мысль о том, что худшего несчастья, чем лишение разума, нет на свете? Да, да, конечно, и это. Но это - так ведь, общая мысль. А вот есть что-то ещё. Что же это? Обида, вот что. Да, да, обидные слова, брошенные прямо в лицо. И горе не в том, что они обидные, а в том, что в них заключается правда...
  
   Да, стихи... Ему тридцать два года! В самом деле, что же дальше? - И дальше он будет сочинять по нескольку стихотворений в год. - До старости? - Да, до старости. - Что же принесут ему эти стихотворения? Славу? "Какой вздор! Не обманывай-то хоть сам себя. Никогда слава не придёт к тому, кто сочиняет дурные стихи. Отчего они дурны? Правду, правду сказал, не верю я ни во что из того, что пишу!.."
  
   "Вот пример настоящей удачливости... какой бы шаг он ни сделал в жизни, что бы ни случилось с ним, всё шло ему на пользу, всё обращалось к его славе! Но что он сделал? Я не постигаю... Что-нибудь особенное есть в этих словах: "Буря мглою..."? Не понимаю!.. Повезло, повезло!.. Стрелял, стрелял в него этот белогвардеец и раздробил бедро и обеспечил бессмертие..."
  
   Через четверть часа он, в полном одиночестве, сидел, скорчившись, над рыбцом, пил рюмку за рюмкой, понимая и признавая, что исправить в его жизни уже ничего нельзя, а можно только забыть...
   На него неудержимо наваливался день...
  
   Не то что встать, - ему казалось, что он не может открыть глаз, потому что, если он только это сделает, сверкнёт молния и голову его тут же разнесёт на куски. В этой голове гудел тяжёлый колокол, между глазными яблоками и закрытыми веками проплывали коричневые пятна с огненно-зелёным ободком, и в довершение всего тошнило, причём казалось, что тошнота эта связана с...
  
   Набожная и суеверная, она так напрямик и заявила, что это колдовство и что она прекрасно знает, кто..., только к ночи не хочет говорить. Ну, а колдовству, как известно, стоит только начаться, а там уж его ничем не остановишь...
  
   Горе и ужас... не поддаются описанию. Но, увы, и то и другое было непродолжительно...
  
   Два дня прошли кое-как... На третий же день...
  
   Наконец, видя, что он брошен и одинок, что некому ему помочь, решил подняться, каких бы человеческих усилий это ни стоило...
  
   - Вчера в кабинете у вас видел этого индивидуума мельком, но достаточно одного беглого взгляда на его лицо, чтобы понять, что он - сволочь, склочник, приспособленец и подхалим...
  
   Да, вчерашний день лепился из кусочков, но всё-таки тревога не покидала...
  
   "Что же это такое?!.. Начинаются зловещие провалы в памяти?! Но, само собой, после того, как..."
  
   - Вообще они в последнее время жутко свинячат. Пьянствуют, вступают в связи с женщинами, используя своё положение, ни черта не делают, да и делать ничего не могут, потому что ничего не смыслят в том, что им поручено. Начальству втирают очки!..
  
   И тогда спальня завертелась вокруг него... и, теряя сознание, он подумал: "Я умираю..." Но он не умер...
  
   - Интуристы... До чего вы все интуристов обожаете! А среди них, между прочим, разные попадаются...
  
   "Он умён, надо признаться, что среди интеллигентов тоже попадаются на редкость умные. Этого отрицать нельзя!"...
  
   Чёрная магия и её разоблачение...
  
   - Иностранный артист выражает своё восхищение Москвой, выросшей в техническом отношении, а также и москвичами...
   - Разве я выразил восхищение?
   - Никак нет, вы никакого восхищения не выражали.
   - Так что же говорит этот человек?
   - А он попросту соврал!.. Поздравляю вам, гражданин, соврамши!..
   - Но меня, конечно, не столько интересуют автобусы, телефоны и прочая... аппаратура, сколько гораздо более важный вопрос: изменились ли эти горожане внутренне?
   - Да, это важнейший вопрос...
   Ну что же, они - люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было... Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или золота. Ну, легкомысленны... ну что ж... и милосердие иногда стучится в их сердца... обыкновенные люди... в общем, напоминают прежних... квартирный вопрос только испортил их...
  
   Через минуту из-за занавески вышла брюнетка в таком платье, что по всему партеру прокатился вздох. Храбрая женщина, до удивительности похорошевшая, остановилась у зеркала, повела обнажёнными плечами, потрогала волосы на затылке и изогнулась, стараясь заглянуть себе за спину...
   - Фирма просит вас принять этот флакон на память...
  
   Глава 13. Явление героя...
  
   - Несчастный поэт! Но вы сами, голубчик, во всём виноваты. Нельзя было держать себя с ним столь развязно и даже нагловато. Вот вы и поплатились и надо ещё сказать "спасибо", что всё это обошлось вам сравнительно дёшево.
   - Да кто же он, наконец, такой?
   - А вы не впадёте в беспокойство? Мы все здесь люди ненадёжные... Вызова врача, уколов и прочей возни не будет?
   - Нет, нет! Скажите, кто он такой?
   - Ну хорошо... Вчера на Патриарших прудах вы встретились с сатаной...
   - Не может этого быть! Его не существует.
   - Помилуйте! Уж кому-кому, но не вам это говорить. Вы были одним, по-видимому, из первых, кто от него пострадал. Сидите, как сами понимаете, в психиатрической лечебнице, а всё толкуете о том, что его нет. Право, это странно!.. Лишь только вы начали его описывать, я уже стал догадываться, с кем вы вчера имели удовольствие беседовать. И, право, я удивляюсь Берлиозу! Ну вы, конечно, человек девственный, но тот, сколько я о нём слышал, всё-таки хоть что-то читал! Первые же речи профессора рассеяли всякие мои сомнения. Его нельзя не узнать! Впрочем, вы... вы меня опять-таки извините, ведь, я не ошибаюсь, вы человек невежественный?
   - Бесспорно.
   - Ну вот... ведь даже лицо, которое вы описывали... разные глаза, брови! Простите, может быть, впрочем, вы даже оперы "Фауст" не слыхали?..
   - Да ведь он тут чёрт знает чего натворит! Как-нибудь его надо изловить?
   - Вы уже пробовали, и будет с вас, другим тоже пробовать не советую... Но до чего мне досадно, что встретились с ним вы, а не я!..
   - А зачем он вам понадобился?
   - Видите ли, какая странная история, я сижу здесь из-за того же, что и вы... Дело в том, что год тому назад я написал... роман.
   - Вы - писатель?
   - Я - мастер...
   - А как ваша фамилия?
   - У меня нет больше фамилии, я отказался от неё, как и вообще от всего в жизни. Забудем о ней.
   - Так вы хоть про роман-то скажите...
   - Извольте-с. История моя, действительно, не совсем обыкновенная...
  
   ...Историк по образованию, он ещё два года тому назад работал в одном из московских музеев, а кроме того, занимался переводами.
   - С какого языка?
   - Я знаю пять языков, кроме родного, - английский, французский, немецкий, латинский и греческий. Ну, немножко ещё читаю по-итальянски...
   - Ишь ты!
  
   Жил историк одиноко, не имея нигде родных и почти не имея знакомых в Москве. И, представьте, однажды выиграл сто тысяч рублей.
  
   - Вообразите моё изумление, когда я сунул руку в корзину с грязным бельём и смотрю: на ней тот же номер, что и в газете! Облигацию мне в музее дали.
   Выиграв сто тысяч, он поступил так: купил книг, бросил свою комнату на Мясницкой... и нанял у застройщика в переулке близ Арбата...
  
   - Вы знаете, что такое - застройщики? Это немногочисленная группа жуликов, которая каким-то образом уцелела в Москве...
  
   Нанял у застройщика две комнаты в подвале маленького домика в садике. Службу в музее бросил и начал сочинять роман...
  
   - Ах, это был золотой век... совершенно отдельная квартирка, и ещё передняя... Напротив... сирень, липа и клён...
   И вот тогда-то, прошлою весной, случилось нечто гораздо более восхитительное, чем получение ста тысяч рублей. А это, согласитесь, громадная сумма денег!
   - Это верно...
   - Я открыл оконца и сидел во второй, совсем малюсенькой комнате, так... вот диван, а напротив другой диван, а между ними столик, и на нём прекрасная ночная лампа, а к окошку ближе книги, тут маленький письменный столик, а в первой комнате - громадная комната, четырнадцать метров, - книги, книги и печка. Ах, какая у меня была обстановка!
   Необыкновенно пахнет сирень! И голова моя становится лёгкой от утомления, и роман летел к концу... И я уже знал, что последними словами романа будут...
   Ну, натурально, я выходил гулять. Сто тысяч - громадная сумма, и у меня был прекрасный серый костюм. Или отправлялся обедать в какой-нибудь дешёвый ресторан. На Арбате был чудесный ресторан, не знаю, существует ли он теперь...
  
   - Она несла в руках отвратительные, тревожные жёлтые цветы. Чёрт их знает, как их зовут, но они первые почему-то появляются в Москве. И эти цветы очень отчётливо выделялись на чёрном её весеннем пальто. Она несла жёлтые цветы! Нехороший цвет. Она повернула с тверской в переулок и тут обернулась. Ну, Тверскую вы знаете? По Тверской шли тысячи людей, но я вам ручаюсь, что увидела она меня одного и поглядела не то что тревожно, а даже как будто болезненно. И меня поразила не столько её красота, сколько необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах!
   Повинуясь этому жёлтому знаку, я тоже свернул в переулок и пошёл по её следам. Мы шли по кривому, скучному переулку безмолвно, я по одной стороне, а она по другой. И не было, вообразите, в переулке ни души. Я мучился, потому что мне показалось, что с нею необходимо говорить, и тревожился, что я не вымолвлю ни одного слова, а она уйдёт, и я никогда её более не увижу.
   И. вообразите, внезапно заговорила она:
   - Нравятся ли вам мои цветы?
   Я быстро перешёл на её сторону и, подходя к ней, ответил:
   - Нет.
   Она поглядела на меня удивлённо, а я вдруг, и совершенно неожиданно, понял, что я всю жизнь любил именно эту женщину!..
   - Вы вообще не любите цветов?
   - Нет, я люблю цветы, только не такие.
   - А какие?
   - Я розы люблю...
   Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих!..
   Она-то, впрочем, утверждала впоследствии, что это не так, что любили мы, конечно, друг друга давным-давно, не зная друг друга, никогда не видя, и что она жила с другим человеком, и я там тогда... с этой, как её...
   - Вы были женаты?
   - Ну да... На этой... впрочем, я не помню...
   Так вот она говорила, что с жёлтыми цветами в руках она вышла в тот день, чтобы я наконец её нашёл, и что если бы этого не произошло, она отравилась бы, потому что жизнь её пуста.
   Да, любовь поразила нас мгновенно. Я это знал в тот же день уже, через час, когда мы оказались, не замечая города... на набережной.
   Мы разговаривали так, как будто расстались вчера, как будто знали друг друга много лет. На другой день мы сговорились встретиться там же... и встретились. Майское солнце светило нам. И скоро, скоро стала эта женщина моей тайною женой.
   Она приходила ко мне каждый день, а ждать её я начинал с утра...
   Она входила в калитку один раз, а биений сердца до этого я испытывал не менее десяти. Я не лгу. А потом, когда приходил её час и стрелка показывала полдень, оно даже и не переставало стучать до тех пор, пока без стука, почти совсем бесшумно... Иногда она шалила...
   Никто не знал о нашей связи, ... Хотя так никогда и не бывает...
  
   Мастер и незнакомка полюбили друг друга так крепко, что стали совершенно неразлучны... Они уже в первые дни своей связи пришли к заключению, что столкнула их... сама судьба и что созданы они друг для друга навек...
   В вазе появились долгожданные и обоими любимые розы...
  
   Тот, кто называл себя мастером, работал, а она... перечитывала написанное, а перечитав, шила... Иногда она... тряпкой вытирала сотни пыльных корешков... Она сулила славу, она подгоняла его и вот тут-то стала называть мастером. Она дожидалась этих обещанных уже последних слов... и говорила, что в этом романе её жизнь...
  
   Он был дописан... И наконец, настал час, когда пришлось покинуть тайный приют и выйти в жизнь.
  
   - И я вышел в жизнь, держа его в руках, и тогда моя жизнь кончилась...
  
   - Я впервые попал в мир литературы, но теперь, когда всё уже кончилось и гибель моя налицо, вспоминаю о нём с ужасом! Да, он чрезвычайно поразил меня, ах, как поразил!
   - Кто?
   - Да редактор... Да, так он прочитал. Он смотрел на меня так, как будто...
   Не говоря ничего по существу романа, он спрашивал меня о том, кто я таков и откуда я взялся, давно ли пишу и почему обо мне ничего не было слышно раньше, и даже задал, с моей точки зрения, совсем идиотский вопрос: кто это меня надоумил сочинить роман на такую странную тему?..
   Наконец, он мне надоел, и я спросил его напрямик, будет ли он печатать роман или не будет.
   Тут он засуетился, начал что-то мямлить и заявил, что самолично решить этот вопрос он не может, что с моим произведением должны ознакомиться другие члены редакционной коллегии, именно критики... и литератор... Он просил меня прийти через две недели.
   Я пришёл через две недели и был принят какой-то девицей со скошенными к носу от постоянного вранья глазами...
   От неё я получил свой роман, уже порядочно засаленный и растрёпанный. Стараясь не попадать своими глазами в мои, она сообщила мне, что редакция обеспечена материалами на два года вперёд и что поэтому вопрос о напечатании моего романа, как она выразилась, отпадает
   - Что я помню после этого?.. Да, осыпавшиеся красные лепестки на титульном листе и ещё глаза моей подруги. Да, эти глаза я помню...
   Помню, помню этот вкладной лист в газету...
   Какой-то другой редактор напечатал большой отрывок из романа того, кто называл себя мастером...
  
   - Настали совершенно безрадостные дни. Роман был написан, больше делать было нечего, и мы оба жили тем, что сидели на коврике на полу у печки и смотрели на огонь. Впрочем, теперь мы больше расставались, чем раньше. Она стала уходить гулять. А со мной случилась оригинальность, как нередко бывало в моей жизни... У меня неожиданно завёлся друг. Да, да, представьте себе, я в общем, не склонен сходиться с людьми, обладаю чёртовой странностью: схожусь с людьми туго, недоверчив, подозрителен. И - представьте себе, при этом обязательно ко мне проникает в душу кто-нибудь непредвиденный, неожиданный и внешне-то чёрт его знает на что похожий, и он-то мне больше всех и понравится...
  
   - Отрекомендовался он мне журналистом. Понравился он мне до того, вообразите, что я его до сих пор иногда вспоминаю и скучаю о нём. Дальше - больше, он стал заходить ко мне. Я узнал, что он холост, что живёт рядом со мной примерно в такой же квартирке, но что ему тесно там, и прочее. К себе как-то не звал. Жене моей он не понравился до чрезвычайности. Но я заступился за него. Она сказала:
   - Делай, как хочешь, но я говорю тебе, что этот человек производит на меня впечатление отталкивающее.
   Я рассмеялся. Да, но чем, собственно говоря, он меня привлёк? Дело в том, что вообще человек без сюрприза внутри, в своём ящике, неинтересен. Такой сюрприз он имел. Именно, нигде до того я не встречал и уверен, что нигде не встречу человека такого ума, каким обладал он. Если я не понимал смысла какой-нибудь заметки в газете, он объяснял мне её буквально в одну минуту, причём видно было, что объяснение это ему не стоило ровно ничего. То же самое с жизненными явлениями и вопросами. Но этого было мало. Покорил меня он своею страстью к литературе. Он не успокоился до тех пор, пока не упросил меня прочесть ему мой роман весь от корки до корки, причём о романе он отозвался очень лестно, но с потрясающей точностью, как бы присутствуя при этом, рассказал все замечания редактора, касающиеся этого романа... Кроме того, он совершенно точно объяснил мне, и я догадывался, что это безошибочно, почему мой роман не мог быть напечатан...
  
   Я стал бояться темноты... Наступила стадия психического заболевания... Стоило мне перед сном потушить лампу в маленькой комнате, как мне казалось, что через оконце... влезает какой-то спрут с очень длинными и холодными щупальцами. И спать мне пришлось с огнём.
   Моя возлюбленная очень изменилась... Она видела, что со мной творится что-то неладное, похудела и побледнела, перестала смеяться... Она умоляла меня не бояться ничего...
   Это было в сумерки, в половине октября. И она ушла...
   Я лёг заболевающим, а проснулся больным. Мне вдруг показалось... Я встал человеком, который уже не владеет собой... Я боролся с собой как безумный...
   Я шептал:
   - Догадайся, что со мною случилась беда. Приди, приди, приди!
   Но никто не шёл. В печке ревел огонь, в окна хлестал дождь. Тогда случилось последнее. Я вынул из ящика стола тяжёлые списки романа и черновые тетради и начал их жечь...
   В это время в окно кто-то стал царапаться тихо. Сердце моё прыгнуло, и я, погрузив последнюю тетрадь в огонь, бросился отворять... Спотыкаясь, я подбежал к двери и тихо спросил:
   - Кто там?
   И голос, её голос, ответил мне:
   - Это я...
   Тихо вскрикнув, она голыми руками выбросила из печки на пол последнее, что там оставалось, пачку, которая занялась сразу. Дым наполнил комнату сейчас же. Я ногами затоптал огонь, а она повалилась на диван и заплакала неудержимо и судорожно. Когда она утихла, я сказал:
   - Я возненавидел этот роман, и я боюсь. Я болен. Мне страшно.
   Она поднялась и заговорила:
   - Боже, как ты болен. За что это, за что? Но я тебя спасу. Что же это такое?..
   Я тебя вылечу, вылечу... Ты восстановишь его...
   Все её действия показывали, что она полна решимости и что она овладела собой. Она потребовала вина и, выпив, заговорила спокойнее.
   - Вот как приходится платить за ложь, и я больше не хочу лгать. Я осталась бы у тебя и сейчас, но мне не хочется это делать таким образом. Я не хочу, чтобы у него навсегда осталось в памяти, что я убежала от него ночью. Он не сделал мне никогда никакого зла. Его вызвали внезапно, у них на заводе пожар. Но он вернётся скоро. Я объяснюсь с ним завтра утром, скажу, что я люблю другого, и навсегда вернусь к тебе. Ответь мне, ты, может быть, не хочешь этого?
   - Бедная моя, бедная, я не допущу, чтобы ты это сделала. Со мною будет нехорошо, и я не хочу, чтобы ты погибла вместе со мной.
   - Только эта причина?
   - Только эта.
   - Я погибаю вместе с тобою. Утром я буду у тебя...
   - Я проводил бы тебя, но я уже не в силах идти один обратно, я боюсь.
   - Не бойся. Потерпи несколько часов. Завтра утром я буду у тебя. Это и были её последние слова в моей жизни...
   Беспокойная сегодня лунная ночь...
   - Через четверть часа после того, как она покинула меня, ко мне в окна постучали...
  
   То, о чём рассказывал больной, по-видимому, очень волновало его. Судороги то и дело проходили по его лицу. В глазах его плавал и метался страх и ярость...
  
   - Да, так вот, в половине января, ночью... я жался от холода в моём дворике... Постояв немного, я вышел за калитку в переулок. В нём играла метель. Метнувшаяся мне под ноги собака испугала меня... Холод и страх, ставший моим постоянным спутником, доводили меня до исступления. Идти мне было некуда, и проще всего, конечно, было броситься под трамвай... Но... вся штука заключалась в том, что страх владел каждой клеточкой моего тела. Так же точно, как собаки, я боялся и трамвая. Да, хуже моей болезни в этом здании нет, уверяю вас.
   - Но вы же могли дать знать ей...
   - Перед нею легло бы письмо из сумасшедшего дома. Разве можно посылать письма, имея такой адрес? Душевнобольной?.. Нет, сделать её несчастной? На это я не способен...
   Бедная женщина. Впрочем, у меня есть надежда, что она забыла меня!
   - Но вы можете выздороветь...
   - Я неизлечим... Я отделался тем, что отморозил пальцы на левой ноге. Но это вылечили. И вот четвёртый месяц я здесь. И, знаете ли, нахожу, что здесь очень и очень неплохо. Не надо задаваться большими планами, право! Я вот, например, хотел объехать весь земной шар. Ну, что же, оказывается, это не суждено. Я вижу только незначительный кусок этого шара...
  
   Слава Петуху!.. Наставала пора действовать, приходилось пить горькую чашу ответственности...
  
   - Бог истинный, Бог всемогущий, всё видит, а мне туда и дорога... Господь меня наказует за скверну мою...
  
   - Верю! Эти глаза не лгут. Ведь сколько же раз я говорил вам, что основная ваша ошибка заключается в том, что вы недооцениваете значение человеческих глаз. Поймите, что язык может скрыть истину, а глаза - никогда! Вам задают внезапный вопрос, вы даже не вздрагиваете, в одну секунду вы овладеваете собой и знаете, что нужно сказать, чтобы укрыть истину, и весьма убедительно говорите, и ни одна складка на вашем лице не шевельнётся, но, увы, встревоженная вопросом истина со дна души на мгновение прыгает в глаза, и всё кончено. Она замечена, а вы пойманы!..
  
   Болезнь так же неожиданно отпустила его, как и напала на него. Хоть он был ещё слаб и ноги его дрожали, он, томимый каким-то предчувствием беды, распростился с хозяином и отправился в ... Там он узнал, что предчувствие его не обмануло. Беда случилась... Он слышал, как прокуратор объявлял приговор...
  
   Он хоте одного, чтобы ..., не сделавший никому в жизни ни малейшего зла, избежал бы истязаний...
  
   Беспокойный день...
  
   Изумление его было совершенно естественно. Впервые в жизни он встретился с таким обстоятельством. Всем известно, как трудно получить деньги; к этому всегда могут найтись препятствия. Но в тридцатилетней практике бухгалтера не было случая, чтобы кто-нибудь, будь то юридическое лицо или частное лицо, затруднился бы принять деньги...
  
   Как человек деловой, он понимал, что никакой особенной надобности в его присутствии на похоронах нету. И тем не менее он очень спешил в Москву. В чём же было дело? В одном - в квартире. Квартира в Москве? Это серьёзно. Неизвестно почему, но Киев не нравился ему, и мысль о переезде в Москву настолько точила его в последнее время, что он стал даже худо спать. Его не радовали весенние разливы Днепра, когда, затопляя острова на низком берегу, вода сливалась с горизонтом. Его не радовал тот потрясающий по красоте вид, что открывался от подножия памятника князю Владимиру. Его не веселили солнечные пятна, играющие весною на кирпичных дорожках Владимирской горки. Ничего этого он не хотел, он хотел одного - переехать в Москву...
   Это был момент, который упустить было бы грешно. Деловые люди знают, что такие моменты не повторяются.
   Словом, невзирая ни на какие трудности, нужно было суметь унаследовать квартиру... Для этого первым и непременным шагом должен быть следующий шаг: нужно во что бы то ни стало, хотя бы временно, прописаться в трёх комнатах покойного...
  
   - Осетрину прислали второй свежести.
   - Голубчик, это вздор!
   - Чего вздор?
   - Вторая свежесть - вот что вздор! Свежесть бывает только одна - первая, она же и последняя. А если осетрина второй свежести, то это означает, что она тухлая!..
  
   - Что-то недоброе таится в мужчинах, избегающих вина, игр, общества прелестных женщин, застольной беседы. Такие люди или тяжко больны, или втайне ненавидят окружающих...
  
   - Неужели мошенники? Неужели среди москвичей есть мошенники?
   В ответ он так горько улыбнулся, что отпали всякие сомнения: да, среди москвичей есть мошенники...
   - Ну, конечно, это не сумма, хотя, впрочем, и она, собственно, вам не нужна. Вы когда умрёте?
   - Это никому не известно и никого не касается.
   - Ну да, неизвестно, подумаешь, бином Ньютона! Умрёт он через девять месяцев, в феврале будущего года, от рака печени в клинике Первого МГУ, в четвёртой палате.
   Он стал жёлт лицом...
   - Да я и не советовал бы вам ложиться в клинику, какой смысл умирать в палате под стоны и храп безнадёжно больных. Не лучше ли устроить пир на эти двадцать семь тысяч и, приняв яд, переселиться в другой мир под звуки струн, окружённым хмельными красавицами и лихими друзьями?..
  
   Маргарита... За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви?..
   За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!..
  
   Прежде всего откроем тайну, которой мастер не пожелал открыть ему. Возлюбленную его звали Маргаритою Николаевной. Всё, что мастер говорил о ней бедному поэту, было сущей правдой. Он описал свою возлюбленную верно. Она была красива и умна. К этому надо добавить ещё одно - с уверенностью можно сказать, что многие женщины всё, что угодно, отдали бы за то, чтобы променять свою жизнь на жизнь Маргариты Николаевны. Бездетная тридцатилетняя Маргарита была женою очень крупного специалиста, к тому же сделавшего важнейшее открытие государственного значения. Муж её молод, красив, добр, честен и обожал свою жену. Маргарита Николаевна со своим мужем вдвоём занимали весь верх прекрасного особняка в саду в одном из переулков близ Арбата. Очаровательное место!..
   Маргарита Николаевна не нуждалась в деньгах. Маргарита Николаевна могла купить всё, что ей понравится. Среди знакомых её мужа попадались интересные люди. Маргарита Николаевна никогда не прикасалась к плите. Маргарита Николаевна не знала ужасов житья в совместной квартире. Словом... она была счастлива? Ни одной минуты! С тех пор, как девятнадцатилетней она вышла замуж и попала в особняк, она не знала счастья. Боги, боги мои! Что же нужно было этой женщине?! Что нудно было этой женщине, в глазах которой всегда горел какой-то непонятный огонёчек, что нужно было этой чуть косящей на один глаз ведьме, украсившей себя тогда весною мимозами? Не знаю. Мне неизвестно. Очевидно, она говорила правду, ей нужен был он, мастер, а вовсе не готический особняк, и не отдельный сад, и не деньги. Она любила его, она говорила правду. Даже у меня, правдивого повествователя, но постороннего человека, сжимается сердце при мысли о том, что испытала Маргарита, когда пришла на другой день в домик мастера, по счастью, не успев переговорить с мужем, который не вернулся в назначенный срок, и узнала, что мастера уже нет.
   Она сделала всё, чтобы разузнать что-нибудь о нём, и, конечно, не разузнала ровно ничего. Тогда она вернулась в особняк и зажила на прежнем месте...
  
   Проснувшись, Маргарита не заплакала, как это бывало часто, потому что проснулась с предчувствием, что сегодня наконец что-то произойдёт. Ощутив это предчувствие, она стала его подогревать и растить в своей душе, опасаясь, чтобы оно её не покинуло.
   - Я верую! Я верую! Что-то произойдёт! Не может не произойти, потому что за что же, в самом деле, мне послана пожизненная мука? Сознаюсь в том, что я лгала и обманывала и жила тайною жизнью, скрытой от людей, но всё же нельзя за это наказывать так жестоко. Что-то случится непременно, потому что не бывает так, чтобы что-нибудь тянулось вечно. А кроме того, мой сон был вещий, за это я ручаюсь...
   Сон, который приснился в эту ночь Маргарите, был действительно необычен. Дело в том, что во время своих зимних мучений она никогда не видела во сне мастера. Ночью он оставлял её, и мучилась она только в дневные часы. А тут приснился...
   "Сон этот может означать только одно из двух. Если он мёртв и поманил меня, то это значит, что он приходил за мною и я скоро умру... Или он жив, тогда сон может означать только одно, что он напоминает мне о себе! Он хочет сказать, что мы ещё увидимся. Да, мы увидимся очень скоро".
   Находясь всё в том же возбуждённом состоянии, Маргарита оделась и стала внушать себе, что, в сущности, всё складывается очень удачно, а такие удачные моменты надо уметь ловить и пользоваться ими. Муж уехал в командировку на целых три дня. В течение трёх суток она предоставлена самой себе, никто не помешает ей думать о чём угодно, мечтать о том, что ей нравится. Все пять комнат в верхнем этаже особняка, вся эта квартира, которой в Москве позавидовали бы десятки тысяч людей, в её полном распоряжении.
   Однако, получив свободу на целых три дня, из всей этой роскошной квартиры Маргарита выбрала далеко не самое лучшее место. Напившись чаю, она ушла в тёмную, без окон, комнату, где хранились чемоданы и разное старьё в двух больших шкафах. Присев на корточки, она открыла нижний ящик первого из них и из-под груды шёлковых обрезков достала то единственно ценное, что имела в жизни. В руках у Маргариты оказался старый альбом коричневой кожи, в которой была фотографическая карточка мастера, книжка сберегательной кассы со вкладом в десять тысяч на его имя, распластанные между листками папиросной бумаги лепестки засохшей розы и часть тетради в целый лист, исписанной на машинке и с обгоревшим нижним краем...
  
   Маргарита щурилась на яркое солнце, вспоминала свой сегодняшний сон, вспоминала, как ровно год, день в день и час в час, на этой же самой скамье она сидела рядом с ним... Его не было рядом в этот день, но разговаривала мысленно Маргарита всё же с ним: "Если ты сослан, то почему же ты не даёшь знать о себе? Ведь дают же люди знать. Ты разлюбил меня? Нет, я почему-то этому не верю. Значит, ты был сослан и умер... Тогда прошу тебя, отпусти меня, дай мне наконец свободу жить, дышать воздухом". Маргарита сама отвечала себе на него: "Ты свободна... Разве я держу тебя?" Потом возражала ему: "Нет, что же это за ответ! Нет, ты уйди из моей памяти, тогда я стану свободна".
   Люди проходили мимо Маргариты. Какой-то мужчина покосился на хорошо одетую женщину, привлечённый её красотою и одиночеством. Он кашлянул и присел на кончик той же скамьи, на которой сидела Маргарита. Набравшись духу, он заговорил:
   - Определённо хорошая погода сегодня...
   Но Маргарита так мрачно поглядела на него, что он поднялся и ушёл.
   "Вот и пример, почему, собственно, я прогнала этого мужчину? Мне скучно, а в этом ловеласе нет ничего дурного, разве только что глупое слово "определённо"? Почему я сижу, как сова, одна? Почему я выключена из жизни?.."
  
   Медленно двигалась похоронная машина, на ней гроб весь в цветах... Лица людей, сопровождающих покойника в последний путь, какие-то странно растерянные... "Видали вы что-либо подобное? Прямо мистика!"...
   "Какие странные похороны... И какая тоска!.."
  
   - Трудный народ эти женщины!..
  
   Луна в вечернем чистом небе висела полная, видная сквозь ветви клёна. Липы и акации разрисовали землю в саду сложным узором пятен...
  
   Втирания изменили её не только внешне. Теперь в ней во всей, в каждой частице тела, вскипала жизнь, которую она ощутила... Маргарита ощутила себя свободной, свободной от всего. Кроме того, она поняла со всею ясностью, что именно случилось то, о чём ещё утром говорило предчувствие, и что она покидает особняк и прежнюю свою жизнь навсегда. Но от этой прежней жизни всё же откололась одна мысль о том, что нужно исполнить только один последний долг перед началом чего-то нового, необыкновенного, тянущего её наверх, в воздух. И она... перебежала в кабинет мужа и, осветив его, кинулась к письменному столу. На вырванном из блокнота листе она написала:
   "Прости меня и как можно скорее забудь. Я тебя покидаю навек. Не ищи меня, это бесполезно... Мне пора. Прощай. Маргарита"...
  
   - Прощайте навсегда! Я улетаю...
  
   Невидима и свободна!..
  
   Она усвоила, что, даже будучи совершенно свободной и невидимой, всё же и в наслаждении нужно быть хоть немного благоразумной...
  
   Марш игрался в честь Маргариты. Приём ей был оказан самый торжественный...
  
   Он поднёс ей бокал с шампанским, она выпила его, и сердце её сразу согрелось...
  
   Надежда на то, что там ей удастся добиться возвращения своего счастья, сделала её бесстрашной...
  
   Трескучая его болтовня подействовала на неё успокоительно...
  
   - Самое несложное из всего! Тем, кто хорошо знаком с пятым измерением, ничего не стоит раздвинуть помещение до желательных пределов...
   Я, впрочем, знавал людей, не имевших никакого представления не только о пятом измерении, но вообще ни о чём не имевших никакого представления, и, тем не менее, проделывавших совершеннейшие чудеса в смысле расширения своего помещения. Так, например, один горожанин, как мне рассказывали, получив трёхкомнатную квартиру на Земляном валу, без всякого пятого измерения и прочих вещей, от которых ум заходит за разум, мгновенно превратил её в четырёхкомнатную, разделив одну из комнат пополам перегородкой. Засим эту он обменял на две отдельных квартиры в разных районах Москвы - одну в три и другую в две комнаты. Согласитесь, что их стало пять. Трёхкомнатную он обменял на две отдельных по две комнаты и стал обладателем шести комнат, правда, рассеянных в полном беспорядке по всей Москве. Он уже собирался произвести последний и самый блистательный вольт, поместив в газете объявление, что меняет шесть комнат в разных районах Москвы на одну пятикомнатную квартиру на Земляном валу, как его деятельность, по не зависящим от него причинам, прекратилась. Возможно, что он сейчас и имеет какую-нибудь комнату, но только не в Москве. Вот-с, каков проныра...
  
   - Мы враги всяких недомолвок и таинственностей. Ежегодно мессир даёт один бал. Он называется весенним балом полнолуния... Мессир холост... Но нужна хозяйка... Вы не откажетесь принять на себя эту обязанность?..
  
   - И вообще я позволю себе смелость посоветовать вам никогда и ничего не бояться. Это неразумно...
  
   - Вопросы крови - самые сложные вопросы в мире! И если бы расспросить некоторых прабабушек и в особенности тех из них, что пользовались репутацией смиренниц, удивительнейшие тайны открылись бы... Я ничуть не погрешу, если, говоря об этом, упомяну о причудливо тасуемой колоде карт. Есть вещи, в которых совершенно недействительны ни сословные перегородки, ни даже границы между государствами...
  
   Дверь раскрылась. Комната оказалась очень небольшой. Маргарита увидела широкую дубовую кровать со смятыми и скомканными грязными простынями и подушкою. Перед кроватью стоял дубовый на резных ножках стол, на котором помещался канделябр... Кроме того, на столике была большая шахматная доска с фигурками, необыкновенно искусно сделанными. На маленьком вытертом коврике стояла низенькая скамеечка. Был ещё один стол с какой-то золотой чашей и другим канделябром, ветви которого были сделаны в виде змей...
  
   - Да, он прав! Как причудливо тасуется колода! Кровь!..
  
   - Каждый украшает себя, чем может...
  
   - Общество, как вы видите, небольшое, смешанное и бесхитростное...
  
   - Положение серьёзное, но отнюдь не безнадёжное, больше того: я вполне уверен в конечной победе. Стоит хорошенько проанализировать положение...
  
   - Ты сдаёшься или нет?
   - Разрешите подумать... Сдаюсь...
  
   - Кстати, скажите, а вы не страдаете ли чем-нибудь? Быть может, у вас есть какая-нибудь печаль, отравляющая душу, тоска?
   - Нет, ничего этого нет, а теперь... я чувствую себя совсем хорошо.
   - Кровь - великое дело... Я вижу, что вас интересует мой глобус... Хорошая вещица. Я, откровенно говоря, не люблю последних новостей по радио... Мой глобус гораздо удобнее, тем более что события мне нужно знать точно. Вот, например, видите этот кусок земли... Смотрите, вот он наливается огнём. Там началась война. Если вы приблизите глаза, вы увидите и детали...
  
   - Странно ведут себя красавицы...
   - Да уж... Полночь приближается...
   - А, хорошо. Итак, прошу вас! Заранее благодарю вас. Не теряйтесь и ничего не бойтесь. Ничего не пейте, кроме воды, а то вы разомлеете и вам будет трудно. Пора!..
  
   - Разрешите вам дать последний совет. Среди гостей будут различные, очень различные, но никому никакого преимущества! Если кто-нибудь не понравится... я понимаю, что вы, конечно, не выразите этого на своём лице... Нет, нет, нельзя подумать об этом! Заметит, заметит в то же мгновение. Нужно полюбить его, полюбить... Сторицей будет вознаграждена за это хозяйка бала! И ещё: не пропустить никого. Хоть улыбочку, если не будет времени бросить слово, хоть малюсенький поворот головы. Всё, что угодно, но только не невнимание. От этого они захиреют...
  
   Бал упал на неё сразу в виде света, вместе с ним - звука и запаха...
   "Я восхищён!"...
  
   Невысокая стена белых тюльпанов выросла перед Маргаритой...
   В следующем зале... стояли стены красных, розовых, молочно-белых роз с одной стороны, а с другой - стена японских махровых камелий. Между этими стенами уже били, шипя, фонтаны, и шампанское вскипало пузырями в трёх бассейнах...
  
   - Всё должно быть готово заранее. Ничего не может быть гаже, чем когда приехавший первый гость мыкается, не зная, что ему предпринять, а его законная мегера шёпотом пилит его за то, что они приехали раньше всех...
  
   - Очаровательнейшая и солиднейшая дама... Была чрезвычайно популярна среди... тех, которым надоели их мужья. Ведь бывает же так, чтобы надоел муж...
  
   - А вот это - скучная женщина... обожает балы...
   Это была молодая женщина лет двадцати, необыкновенного по красоте сложения, но с какими-то беспокойными и назойливыми глазами....
  
   - Так вы напейтесь сегодня пьяной, и ни о чём не думайте...
  
   - Последний выход, и мы свободны...
  
   - Факт - самая упрямая в мире вещь. Но теперь нас интересует дальнейшее, а не этот уже совершившийся факт...
  
   Маргарита покорно выпила, думая, что тут же ей и будет конец от спирта. Но ничего плохого не произошло. Живое тепло потекло по её животу, что-то мягко стукнуло в затылок, вернулись силы, как будто она встала после долгого освежающего сна, кроме того, почувствовался волчий голод... Она стала жадно глотать икру...
  
   - История рассудит нас...
  
   У неё была страсть ко всем людям, которые делают что-либо первоклассное...
  
   Один из бокалов упал со стола и разбился...
  
   Весёлый ужин продолжался... Наевшуюся Маргариту охватило чувство блаженства... Ей никуда не хотелось уходить, хотя и было, по её расчётам, уже поздно. Судя по всему, время подходило к шести утра...
   - Пожалуй, мне пора... Поздно.
   - Куда вы спешите?..
  
   Чёрная тоска как-то сразу подкатила к сердцу Маргариты. Она почувствовала себя обманутой. Никакой награды за все её услуги на балу никто, по-видимому, ей не собирался предлагать, как никто её и не удерживал. А между тем ей совершенно ясно было, что идти ей отсюда больше некуда...
  
   - Может быть, что-нибудь хотите сказать на прощанье?
   - Нет, ничего...
   - Мы вас испытывали, никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами всё дадут!..
   Итак, Марго, чего вы хотите за то, что сегодня вы были у меня хозяйкой?.. И теперь уж говорите без стеснения: ибо предложил я...
   Дух перехватило у Маргариты, и она уж хотела выговорить заветные и приготовленные в душе слова, как вдруг...
   - Так я, стало быть, могу попросить об одной вещи?..
  
   - Вы, судя по всему, человек исключительной доброты? Высокоморальный человек?
   - Нет... я откровенно вам скажу: я легкомысленный человек... Я попросила вас за неё только потому, что имела неосторожность подать ей твёрдую надежду. Она ждёт, она верит в мою мощь. И если она останется обманутой, я попаду в ужасное положение. Я не буду иметь покоя всю жизнь. Ничего не поделаешь! Так уж вышло...
   - Что вы хотите для себя?..
   - На сей раз советую вам быть поблагоразумнее! А то ведь фортуна может и ускользнуть!
   - Я хочу, чтобы мне сейчас же, сию секунду, вернули моего любовника, мастера.
  
   Тут в комнату ворвался ветер...
  
   Маргарита сразу узнала его, простонала, всплеснула руками и подбежала к нему...
   - Ты... ты, ты...
   - Не плачь, Марго, не терзай меня. Я тяжко болен...
   - Нет, нет, нет, не бойся ничего! Я с тобою!..
   Больной опустил голову и стал смотреть в землю угрюмыми больными глазами...
  
   - Выпей, выпей. Ты боишься? Нет, нет, верь мне, что тебе помогут.
   Больной взял стакан и выпил то, что было в нём, но рука его дрогнула, и опустевший стакан разбился у его ног.
   - К счастью! К счастью! Смотрите, он уже приходит в себя...
   После того как мастер осушил второй стакан, его глаза стали живыми и осмысленными.
   - Ну вот, это другое дело, теперь поговорим. Кто вы такой?
   - Я теперь никто.
   - Откуда вы сейчас?
   - Из дома скорби...
   - Ужасные слова! Он мастер... Вылечите его, он стоит этого...
  
   - А скажите, почему Маргарита вас называет мастером?
   - Это простительная слабость. Она слишком высокого мнения о том романе, который я написал...
   - А вы не могли найти другой темы? Дайте-ка посмотреть...
   - Я, к сожалению, не могу этого сделать, потому что я сжёг его в печке.
   - Этого быть не может. Рукописи не горят...
   - Вот она, рукопись! Вот она!..
  
   Но мастер неизвестно отчего впал в тоску и беспокойство...
   - И ночью при луне мне нет покоя, зачем потревожили меня? О боги, боги...
  
   - Боже, почему же тебе не помогает лекарство?
   - Ничего, ничего, ничего... Ещё стаканчик, и я с вами за компанию.
  
   И стаканчик подмигнул, блеснул в лунном свете, и помог этот стаканчик. Мастера усадили на место, и лицо больного приняло спокойное выражение...
  
   - Ну, Маргарита, говорите же всё, что вам нужно?
   - Позвольте мне с ним пошептаться?..
  
   - Нет, поздно. Ничего больше не хочу в жизни. Кроме того, чтобы видеть тебя. Но тебе опять советую - оставь меня. Ты пропадёшь со мной.
   - Нет, не оставлю... Прошу опять вернуть нас в подвал в переулке на Арбате, и чтобы всё стало, как было...
   - Ах, не слушайте бедную женщину... В этом подвале уже давно живёт другой человек, и вообще не бывает так, чтобы всё стало, как было... Бедная, бедная...
   - Не бывает, вы говорите? Это верно. Но мы попробуем...
  
   - Будьте счастливы, Маргарита Николаевна! Я ведь всё знала, куда вы ходите.
   - Домработницы всё знают. Это ошибка думать, что они слепые...
  
   - Так, стало быть, в арбатский подвал? А кто же будет писать? А мечтания, вдохновение?
   - У меня больше нет никаких мечтаний и вдохновения тоже нет. Ничто меня вокруг не интересует, кроме Маргариты. Меня сломали, мне скучно, и я хочу в подвал.
   - А ваш роман?
   - Он мне ненавистен, этот роман. Я слишком много испытал из-за него.
   - Но ведь надо же что-нибудь описывать? Если вы исчерпали этого..., ну, начинайте изображать хотя бы этого...
   - Этого не напечатают, да, кроме того, это и неинтересно.
   - А чем же вы будете жить? Ведь придётся нищенствовать.
   - Охотно, охотно... Она образумится, уйдёт от меня...
   - Не думаю...
  
   - Я вам скажу, что ваш роман вам принесёт ещё сюрпризы.
   - Это очень грустно.
   - Нет, нет, это не грустно, ничего страшного уже не будет. Ну-с, Маргарита Николаевна, всё сделано. Имеете ли вы ко мне какую-нибудь претензию?
   - Что вы, о, что вы, мессир!
   - Так возьмите же это от меня на память, - сказал Воланд и вынул из-под подушки небольшую золотую подкову, усыпанную алмазами.
   - Нет, нет, нет, с какой же стати!
   - Вы хотите со мной поспорить?..
  
   - А вот чего я не понимаю... Что же, это всё полночь да полночь, а ведь давно уже должно быть утро?
   - Праздничную полночь приятно немного и задержать. Ну, желаю вам счастья...
  
   - Прощайте! Прощайте!
   - До свидания!..
  
   Через час в подвале маленького домика в одном из арбатских переулков, в первой комнате, где было всё так же, как было до страшной осенней ночи прошлого года, за столом, накрытым бархатной скатертью, под лампой с абажуром, возле которой стояла вазочка с ландышами, сидела Маргарита и тихо плакала от пережитого потрясения и счастья. Тетрадь, исковерканная огнём, лежала перед нею, а рядом возвышалась стопка нетронутых тетрадей... В соседней маленькой комнате на диване, укрытый больничным халатом, лежал в глубоком сне мастер. Его ровное дыхание было беззвучно...
  
   - Не пытался ли он проповедовать что-либо?..
   - Нет, он не был многословен на этот раз. Единственное, что он сказал, это, что в числе человеческих пороков одним из самых главных он считает трусость...
  
   Погребение... За сегодняшний день уже второй раз на него пала тоска. Потирая висок, в котором от адской боли осталось только тупое, немного ноющее воспоминание, он всё силился понять, в чём причина его душевных мучений. И быстро он понял это, но постарался обмануть себя. Ему ясно было, что сегодня днём он что-то безвозвратно упустил, и теперь он упущенное хочет исправить какими-то мелкими и ничтожными, а главное, запоздавшими действиями...
  
   Радость в глазах пса означала..., что он опять тут, рядом с тем человеком, которого любил, уважал и считал самым могучим в мире, повелителем всех людей, благодаря которому и самого себя пёс считал существом привилегированным, высшим и особенным. Но, улёгшись у ног и даже не глядя на своего хозяина, а глядя в вечереющий сад, пёс сразу понял, что хозяина его постигла беда. Поэтому он переменил позу, поднялся, зашёл сбоку и передние лапы и голову положил на колени ему... вероятно, действия пса должны были означать, что он утешает своего хозяина и несчастье готов встретить вместе с ним. Это он пытался выразить и в глазах, скашиваемых к хозяину, и в насторожившихся навострённых ушах. Так они оба, и пёс и человек, любящие друг друга, встретили праздничную ночь...
  
   - А я тебя не узнала сразу. Впрочем, это хорошо. У нас есть примета, что тот, кого не узнают, станет богатым...
  
   - Я решила уйти за город слушать соловьёв.
   - Как за город? Одна?
   - Конечно, одна.
   - Позволь мне сопровождать тебя...
   - А мне не будет скучно с тобой?..
  
   Праздник уже вошёл в город... В окнах сверкали огни...
  
   Он даже рассмеялся во сне от счастья, до того всё сложилось прекрасно и неповторимо... Они спорили о чём-то очень сложном и важном, причём ни один из них не мог победить другого. Они ни в чём не сходились друг с другом, и от этого их спор был особенно интересен и нескончаем...
   Всё это было хорошо, но тем ужаснее было пробуждение...
  
   - Чтобы жениться, требуются деньги, чтобы произвести на свет человека, нужны они же, но чтобы зарезать человека, нужны очень большие деньги...
  
   - Он перед смертью сказал, что никого не винит...
  
   - Мне хочется тебе сказать, чтобы ты знал, что крови ещё будет...
   - Я тоже знаю, что она ещё будет...
  
   Маргарита поднялась с кресла, потянулась и только теперь ощутила, как изломано её тело и как хочет она спать... Душа Маргариты находилась в полном порядке. Мысли её не были в разброде, её совершенно не потрясало то, что она провела ночь сверхъестественно. Её не волновали воспоминания...
  
   Дверь его комнаты N 117-й отворилась под вечер пятницы, и в комнату вошёл молодой, круглолицый, спокойный и мягкий в обращении человек... Он увидел лежащего на кровати, побледневшего и осунувшегося человека, с глазами, в которых читалось отсутствие интереса к происходящему вокруг, с глазами, то обращающимися куда-то вдаль, поверх окружающего, то внутрь самого молодого человека...
  
   - Да ведь это писательский дом... Приятно думать о том, что под этой крышей скрывается и вызревает целая бездна талантов.
   - Как ананасы в оранжереях...
   - Совершенно верно. И сладкая жуть подкатывает к сердцу, когда думаешь о том, что в этом доме сейчас поспевает будущий автор "Дон Кихота", или "Фауста", или "Мёртвых душ"!..
   Да, удивительных вещей можно ожидать в парниках этого дома, объединившего своею кровлей несколько тысяч подвижников, решивших отдать беззаветно свою жизнь на служение Мельпомене, Полигимнии и Талии. Ты представляешь себе, какой поднимется шум, когда кто-нибудь из них для начала преподнесёт читающей публике "Ревизора" или "Евгения Онегина"!..
   Но!.. Если на эти нежные тепличные растения не нападёт какой-нибудь микроорганизм, не подточит их в корне, если они не загниют! А это бывает с ананасами! Ой-ой-ой, как бывает!..
   - Кстати, что это они делают на веранде?
   - Обедают... Здесь очень недурной и недорогой ресторан. А я, между тем, как и всякий турист перед дальнейшим путешествием, испытываю желание закусить и выпить большую ледяную кружку пива.
   - И я тоже...
  
   - Ваши удостоверения?
   - Какие удостоверения?
   - Вы - писатели?
   - Безусловно.
   - Ваши удостоверения?..
   - Так вот, чтобы убедиться в том, что Достоевский - писатель, неужели же нужно спрашивать у него удостоверение? Да возьмите вы любых пять страниц из любого его романа, и без всякого удостоверения вы убедитесь, что имеете дело с писателем. Да я полагаю, что у него и удостоверения-то никакого не было!..
   - Вы - не Достоевский.
   - Ну, почём знать, почём знать...
   - Достоевский умер...
   - Протестую! Достоевский бессмертен!
   - Ваши удостоверения, граждане...
   - Помилуйте, это, в конце концов, смешно. Вовсе не удостоверением определяется писатель, а тем, что он пишет! Почём вы знаете, какие замыслы роятся в моей голове?..
  
   Судьба мастера и Маргариты определена...
   За закате солнца высоко над городом на каменной террасе одного из самых красивых зданий в Москве... находились двое...
   - Какой интересный город, не правда ли?
   - Мне больше нравится Рим!
   - Да, это дело вкуса...
  
   - Мы говорим с тобой на разных языках, как всегда, но вещи, о которых мы говорим, от этого не меняются...
  
   - Моя жена, если б только она у меня была, двадцать раз рисковала бы остаться вдовой! Но, по счастью, я не женат. Ах, можно ли променять холостую свободу на тягостное ярмо!..
  
   Пора! Пора!.. Комната имела странный вид, и что-нибудь понять в хаосе было очень трудно. На ковре лежали рукописи, они же были и на диване. Валялась какая-то книжка горбом в кресле. А на круглом столе был накрыт обед, и среди закусок стояло несколько бутылок. Откуда взялись все эти яства и напитки, было неизвестно и Маргарите и мастеру. Проснувшись, они всё это застали уже на столе.
   Проспав до субботнего заката, и мастер, и его подруга чувствовали себя совершенно окрепшими...
   Он затушил окурок в пепельнице...
   - А ты действительно стала похожей на ведьму...
  
   - Как ты страдал, как ты страдал, мой бедный! Об этом знаю только я одна. Смотри, у тебя седые нитки в голове и вечная складка у губ... Не думай ни о чём. Тебе слишком много пришлось думать, и теперь буду думать я за тебя! И я ручаюсь тебе, ручаюсь, что всё будет ослепительно хорошо.
   - Я ничего и не боюсь, и не боюсь, потому что я всё уже испытал. Меня слишком пугали и ничем более напугать не могут. Но мне жалко тебя... Опомнись! Зачем тебе ломать свою жизнь с больным и нищим? Вернись к себе! Жалею тебя, потому это и говорю...
   - Смотри, какие у тебя глаза! В них пустыня...
   - Довольно! Ты меня пристыдила. Я никогда больше не допущу малодушия...
   - Всё будет хорошо...
   - Ну, и ладно, ладно. Конечно, когда люди совершенно ограблены, как мы с тобой, они ищут спасения у потусторонней силы! Ну, что ж, согласен искать там...
  
   - Мир вам...
  
   - Прощай, прежняя жизнь!
   - Прощай, страдание!..
  
   Маргарите уже было знакомо ощущение полёта, а мастеру - нет, и он подивился тому, как быстро они оказались у цели, у того, с кем он хотел попрощаться... Комната N 117...
  
   - Вишь ты, как у вас всё хорошо вышло. А вот у меня не так... А впрочем, может быть, и так...
   - Так, так... всё у вас будет так, как надо... в этом вы уж мне поверьте, я всё уже видела, всё знаю...
  
   На Воробьёвых Горах... Грозу унесло без следа, и, аркой перекинувшись через всю Москву, стояла в небе разноцветная радуга, пила воду из Москвы-реки...
  
   - Ну, что же, попрощайтесь с городом. Нам пора...
  
   Мастер стал смотреть на город. в первые мгновения к сердцу подкралась щемящая грусть, но очень быстро она сменилась сладковатой тревогой, бродячим цыганским волнением.
   - Навсегда! Это надо осмыслить...
  
   Он стал прислушиваться и точно отмечать всё, что происходит в его душе. Его волнение перешло, как ему показалось, в чувство глубокой и кровной обиды. Но та была нестойкой, пропала и почему-то сменилась горделивым равнодушием, а оно - предчувствием постоянного покоя...
  
   - Меня охватила грусть перед дальней дорогой. Не правда ли, она вполне естественна, даже тогда, когда человек знает, что в конце этой дороги ждёт счастье?..
  
   - Ну что же, все счета оплачены? Прощание совершилось?
   - Да, совершилось...
   - Пора!!..
  
   Прощение и вечный приют... Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами. Кто блуждал в этих туманах, кто много страдал перед смертью, кто летел над этой землёй, неся на себе непосильный труд, тот это знает. Это знает уставший. И он без сожаления покидает туманы земли, её болотца и реки, он отдаётся с лёгким сердцем в руки смерти, зная, что только она одна успокоит его...
  
   Ночь начала закрывать чёрным платком леса и луга, ночь зажигала печальные огонёчки где-то далеко внизу, теперь уже неинтересные и ненужные ни Маргарите, ни мастеру, чужие огоньки...
  
   Сегодня такая ночь, когда сводятся счёты...
  
   Тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит...
  
   Не тревожьте себя. Всё будет правильно, на этом построен мир...
  
   Мастер и Маргарита увидели обещанный рассвет. Он начинался тут же, непосредственно после полуночной луны. Мастер шёл со своею подругой в блеске первых утренних лучей через каменистый мшистый мостик. Он пересёк его. Ручей остался позади, и они шли по песчаной дороге...
  
   - Слушай беззвучие, слушай и наслаждайся тем, чего тебе не давали в жизни, - тишиной. Смотри, вон впереди твой вечный дом, который тебе дали в награду. Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он подымается к самой крыше. Вот твой дом, вот твой вечный дом. Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься, и кто тебя не тревожит... Ты будешь засыпать с улыбкой на губах. Сон укрепит тебя, ты станешь рассуждать мудро...
  
   Эпилог... Что же было дальше?.. Было ещё многое, всего не вспомнишь. Было большое брожение умов...
  
   Бедная женщина, связанная с тяжко больным, теперь свободна и без опасений может заснуть... Она будет спать до утра...со спокойным лицом и видеть... какие-то возвышенные и счастливые сны...
  
   Столько тревог, и кажется,
   Что сердце с этим не справится...
  
   Но никуда не денешься,
   Всё будет, как положено...
   Только от сердца к сердцу
   Наши пути проложены...
  
   Время, шутя играя,
   Делает первый ход,
   И, как волшебник, меняет
   Старый на Новый год...
  
   Прощай, мой друг! Я буду помнить всё хорошее. Желаю тебе счастья в мире ином...
  
   - Медицина - это наука или искусство? Я думаю, что это искусство, потому что один доктор спасёт, а другой погубит.
   - Между наукой и искусством маленькая грань. Есть искусство врачевания и наука медицина, они проходят не параллельно, а постоянно пересекаясь, даже в лечении одного больного.
   - Почему так много писателей пришли из медицины? Булгаков, Чехов... Есть какая-нибудь внутренняя, может быть, даже генетическая связь между медициной и искусством?
   - Безусловно, да. И я скажу, почему. По-моему, в первую очередь, врач должен быть добрым, а потом профессионалом, чтобы не делать зла, чтобы не приносить ущерб окружающим и обращающимся к нему пациентам. Медицина - это высокое образование человека. Высокообразованный человек становится на каком-то этапе своей жизни опытным и хочет поделиться своим накопленным опытом. А это выливается в оформленную речь писателя.
   - Почему у писателей доктора очень интересные, очень яркие, очень самобытные, но, как правило, очень грустные и почти все циники? А вы говорите: добрый. И Булгаков, и Чехов... цинично препарируют...
   - Доброта обусловлена необходимостью. Если мы не можем вылечить, то помочь мы всегда можем. Цинизм, он соотносится с реальностью жизни... Доктора убеждаются, что единственное, что есть точно в этой жизни, - это то, что она абсолютно реальна. И этот вывод трудно переосмыслить. Жизнь реальна, и даже маленького переулка для сказки нет.
   - Даже маленького переулка для сказки нет?
   - Ожидание этого переулка... Доктора как никто рано понимают, что жизнь реальна...
   - Что для вас и других нет ни одного маленького переулка, дороги, которая ведёт к Храму?
   - Дорога к Храму, безусловно, есть. А сказки мы создаём сами. И они трудно даются.
   - Сказки длятся всего 3 секунды. Строишь, потратишь 3 года, наслаждаешься 3 секунды и переходишь к следующей сказке. Они такие короткие, и они очень трудно даются.
   - У человека очень много органов: печень, лёгкие, мозг... Почему человек самое ценное в литературе, философии... связывает с сердцем? Почему такое внимание к этому органу? Он же насос.
   - Потому что оно, как не один орган, откликается и на позитивное, и на негативное. Первая реакция идет от сердца. Вот ум сделал что-то хорошее, а оно трепещет. Ум что-то сделал плохое, допустил ошибку, оно тоже трепещет. Сердце реагирует первым.
   - Шариков, пёс Шарик. Пересадили гипофиз, семенные железы, а повесть называется "Собачье сердце". Сердце никто не пересаживал. А всё равно - "Собачье сердце". Потому что здесь всё сказано.
   - Согласна. Каждый человек - это планета, это уникум. А обеспечивает деятельность этого уникума тот маленький моторчик. Каждый день выполняет работу, сопоставимую с поднятием 100 тонн груза на высоту 10 метров. Это колоссальная работа. Перекачивает каждый день 5 тонн крови. Этот маленький орган. И реагирует на всё.
   - Человек, равнодушный к своему здоровью, по сути, не интеллигентен.
   - Река времени уносит все дела людей. Мы как люди забываем, что наша жизнь бесценна. И надо прожить её так: выйти на старость с чистой душой и чистыми руками. Булгаков говорил, что надо прожить эту жизнь честно, дабы в старости были чистые руки и голова.
   - А вы как себя ведёте? Сколько спите?
   - Я сплю 5 часов, не меньше.
   - Хороший сон. Греки говорили, что надо 8 часов работать, 8 часов отдыхать и 8 часов спать. А сколько вы отдыхаете?
   - Отдыхаю 1 день в неделю. Всё остальное посвящаю... Вы понимаете: ответственность, люди. Старшее поколение. Вы делаете бесценную работу. Вы подчёркиваете, что страна есть и имеет будущее. Этому нет цены. Вашу передачу трудно переоценить.
   - Либо ты работаешь, либо ты жив и здоров, или: ты работаешь, и ты жив и здоров?
   - Будьте интеллигентными людьми. Не будьте глупыми людьми. Не будьте дураками. Берегите своё здоровье. И, конечно, читайте Булгакова...
   - Будьте всегда здоровы и, по возможности, не обращайтесь к врачам. Лучше отдыхать и лучше работать. Всего вам самого хорошего!
  
   Михаил Булгаков "СОБАЧЬЕ СЕРДЦЕ" (1925 год)
  
   А теперь куда пойдёшь? Кушано достаточно. Всё испытал, с судьбой своей мирюсь и, если плачу сейчас, то только от физической боли и холода, потому что дух мой ещё не угас... Живуч... дух...
   Но вот тело моё изломанное, битое, надругались над ним люди достаточно...
  
   Жаль мне её, жаль! Но самого себя мне ещё больше жаль. Не из эгоизма говорю, о нет, а потому что мы действительно не в равных условиях. Ей-то хоть дома тепло, ну а мне, а мне... Куда пойду?..
  
   Отчаяние повалило его. На душе у него было до того больно и горько, до того одиноко и страшно, что... слёзы... вылезали из глаз и тут же засыхали...
  
   А вот по глазам - тут уж и вблизи и издали не спутаешь. О, глаза - значительная вещь. Вроде барометра. Всё видно - у кого великая сушь в душе, кто ни за что, ни про что может ткнуть носком сапога в рёбра, а кто сам всякого боится...
  
   Этот ест обильно и не ворует, этот не станет пинать ногой, но и сам никого не боится, а не боится потому, что вечно сыт. Он умственного труда господин, но запах по метели от него летит скверный - больницей. И сигарой...
  
   Что он мог покупать в дрянном магазинишке, разве ему мало Охотного ряда? Что такое?! Колбасу...
   Господин, если бы вы видели, из чего эту колбасу делают, вы бы близко не подошли к магазину...
  
   Вьюга захлопала над головой, взметнула громадные буквы полотняного плаката "Возможно ли омоложение?". Натурально возможно. Запах омолодил меня... райский запах колбасы с чесноком и перцем...
  
   Что же это делается на белом свете? Видно, помирать-то ещё рано, а отчаяние - и подлинно грех...
  
   - Как вам удалось подманить такого нервного пса?
   - Лаской. Единственным способом, который возможен в обращении с живым существом. Террором ничего поделать нельзя с животным, на какой бы ступени развития оно ни стояло. Это я утверждал, утверждаю и буду утверждать. Они напрасно думают, что террор им поможет. Нет-с, нет-с, не поможет, какой бы он ни был - белый, красный и даже коричневый! Террор совершенно парализует нервную систему... Я купил этому прохвосту краковской колбасы...
   - Краковской! Господи, да ему обрезков нужно было купить в мясной. Краковскую колбасу я сама бы лучше съела.
   - Только попробуй. Я тебе съем! Это отрава для человеческого желудка. Взрослая девушка, а, как ребёнок, тащишь в рот всякую гадость. Не сметь! Предупреждаю: ни я, ни доктор не будем с тобой возиться, когда у тебя живот схватит...
  
   - Эх, профессор, если бы вы открыли способ, чтобы и волосы омолаживать!
   - Не сразу, не сразу, мой дорогой...
  
   - Богом клянусь! Я знаю - это моя последняя страсть. Ведь это такой негодяй! О, профессор!. Он карточный шулер, это знает вся Москва. Он не может пропустить ни одной гнусной модистки. Ведь он так дьявольски молод...
  
   - Я слишком известен в Москве, профессор. Что же мне делать?
   - Господа, нельзя же так! Нужно сдерживать себя. Сколько ей лет?
   - Четырнадцать, профессор... Вы понимаете, огласка погубит меня. На днях я должен получить заграничную командировку.
   - Да ведь я же не юрист, голубчик... Ну, подождите два года и женитесь на ней.
   - Женат я, профессор.
   - Ах, господа, господа!
  
   Двери открывались, сменялись лица, гремели инструменты, и профессор работал не покладая рук.
  
   "Похабная квартирка, но до чего хорошо! А на какого чёрта я ему понадобился? Неужели же жить оставит? Вот чудак! Да ведь ему только глазом мигнуть, он таким бы псом обзавёлся, что ахнуть! А может, я и красивый. Видно, моё счастье!.."
  
   - Еда - штука хитрая. Есть нужно уметь, а представьте себе - большинство людей вовсе есть не умеют. Нужно не только знать - что съесть, но и когда и как. И что при этом говорить. Да-с. Если вы заботитесь о своём пищеварении, мой добрый совет - не говорите за обедом о... медицине. И - боже вас сохрани - не читайте до обеда газет...
  
   Псу достался бледный и толстый кусок осетрины, которая ему не понравилась, а непосредственно за этим ломоть окровавленного ростбифа. Слопав его, пёс вдруг почувствовал, что он хочет спать и больше не может видеть никакой еды. "Странное ощущение, глаза бы мои не смотрели ни на какую пищу. А курить после обеда - это глупость"...
  
   - Разруха - в головах... Когда он вылупит из себя всякие галлюцинации и займётся... прямым своим делом, разруха исчезнет сама собой. Двум богам служить нельзя! Невозможно в одно и то же время...
   Он вошёл в азарт. Ястребиные ноздри его раздувались. Набравшись сил после сытного обеда, гремел он подобно пророку, и голова его сверкала серебром...
   "Он бы прямо на митингах мог деньги зарабатывать, первоклассный деляга. Впрочем, у него и так, по-видимому, денег куры не клюют"...
   - Контрреволюционные вещи вы говорите, не дай Бог вас кто-нибудь услышит.
   Ничего опасного. Никакой контрреволюции. Кстати, вот ещё слово, которое я совершенно не выношу. Абсолютно неизвестно - что под ним скрывается? Чёрт его знает! Так я и говорю: никакой этой самой контрреволюции в моих словах нет. В них здравый смысл и жизненная опытность...
  
   - Я сегодня вечером не нужен вам?
   - Нет, благодарю вас, голубчик. Ничего делать сегодня не будем... Сегодня в Большом - "Аида". А я давно не слышал. Люблю...
   - Как это вы успеваете?
   - Успевает всюду тот, кто никуда не торопится...
  
   "Нет, куда уж, ни на какую волю отсюда не уйдёшь, зачем лгать, привык. Я барский пёс, интеллигентное существо, отведал лучшей жизни. Да и что такое воля? Так, дым, мираж, фикция... Бред этих злосчастных демократов..."
  
   Резко и сладко пахнуло в воздухе... Ужас исчез, сменился радостью...
  
   - А знаете, жалко его. Представьте, я привык к нему...
  
   22 декабря 1924 г. Понедельник. История болезни...
   23 декабря... Произведена первая в Европе операция: под хлороформенным наркозом удалены яички Шарика и вместо них пересажены мужские яички с придатками и семенными канатиками, взятые от скончавшегося за 4 часа, 4 минуты до операции мужчины...
   Непосредственно вслед за сим удалён после трепанации черепной крышки придаток мозга - гипофиз и заменён человеческим от вышеуказанного мужчины...
  
   "Ещё немного, он меня учить станет и будет совершенно прав. В руках не могу держать себя"...
  
   - Это кошмар, честное слово. Вы видите? Клянусь вам, дорогой доктор, я измучился за эти две недели больше, чем за последние 14 лет! Вот - тип, я вам доложу...
  
   - До чего вредное животное!..
   - Я положительно не видал более наглого существа...
   - Дикарь... Его терпеть в квартире невозможно. Только и ищет - как бы что своровать. Я его проучить хотел...
  
   - Я никогда не забуду, как я... явился к вам, и вы приютили меня... Поверьте, вы для меня гораздо больше, чем... учитель. Моё безмерное уважение к вам... Позвольте вас поцеловать...
   - Так растрогали, так растрогали... Спасибо вам... Я иногда... Уж простите стариковскую вспыльчивость. В сущности, ведь я так одинок...
   - Не стыдно ли вам? Если вы не хотите меня обижать, не говорите мне больше таким образом...
   - Ну, спасибо вам... Спасибо... И я вас полюбил...
  
   - Вот, доктор, что получается, когда исследователь вместо того, чтобы идти параллельно и ощупью с природой, форсирует вопрос и приподнимает завесу...
  
   - Объясните мне, пожалуйста, зачем нужно искусственно фабриковать Спиноз, когда любая баба может родить кого угодно. Ведь родила же в Холмогорах мадам Ломоносова этого своего знаменитого! Доктор, человечество само заботится об этом и в эволюционном порядке каждый год упорно, выделяя из массы всякой мрази, создаёт десятками выдающихся гениев, украшающих земной шар...
  
   - Нет, я не позволю вам этого, милый мальчик. Мне 60 лет, я вам могу давать советы. На преступление не идите никогда, против кого бы оно ни было направлено. Доживите до старости с чистыми руками...
  
   Михаил Булгаков "ДЬЯВОЛИАДА" (1924 год)
  
   Он совершенно вытравил у себя в душе мысль, что существуют на свете так называемые превратности судьбы, и привил взамен неё уверенность, что он... будет служить в ... до окончания жизни на земном шаре. Но, увы, вышло совсем не так...
  
   Отвага смерти хлынула ему в душу...
  
   - Лучше смерть, чем позор!..
  
   Солнечная бездна поманила его так, что у него захватило дух. С пронзительным победным кликом он подпрыгнул и взлетел вверх. В миг перерезало ему дыхание... Затем кровяное солнце со звоном лопнуло у него в голове, и больше он ровно ничего не видал.
  
   Михаил Булгаков "РОКОВЫЕ ЯЙЦА" (1924 год)
  
   Жизнеописание... Начало ужасающей катастрофы нужно считать заложенным именно в этот злосчастный вечер, равно как первопричиною этой катастрофы следует считать именно его...
   Ему было ровно 58 лет. Голова замечательная...
  
   Потом уже послышался его голос. У кого он спросил - неизвестно.
   - Что такое? Ничего не понимаю...
  
   Разросшееся болотное поколение, наконец, удалось перебить ядами, кабинеты проветрить...
  
   - Вы открыли луч жизни!..
  
   В шесть часов вечера, когда солнце сидело низко огненною рожею между рожами молодых подсолнухов, отец Сергий, настоятель соборного храма, закончив молебен, вылезал из епитрахили... Скорбная попадья, приложившаяся к кресту, густо смочила рваный рубль слезами и вручила его отцу Сергию, на что тот, вздыхая, заметил что-то насчёт того, что вот, мол, Господь прогневался на нас. Вид при этом у отца Сергия был такой, что он прекрасно знает, почему именно прогневался Господь, но только не скажет...
  
   - Профессор ведь открыл луч жизни?
   - Помилуйте, какой такой жизни?! Это выдумки газетчиков!..
   Ах нет, он прекрасно понимает ту скромность, которая составляет истинное украшение всех настоящих учёных... о чём же говорить... В мировых городах... уже всё известно насчёт луча. Имя профессора повторяет весь мир... Весь мир следит за работами профессора затаив дыхание... но всем прекрасно известно, как тяжко положение учёных в России... Здесь никого нет посторонних?.. Увы, здесь не умеют ценить учёные труды, так вот он хотел бы переговорить с профессором... Одно иностранное государство предлагает профессору совершенно бескорыстно помощь в его лабораторных работах. Зачем здесь метать бисер, как говорится в Священном Писании. Государству известно, как тяжко профессору пришлось... во время этой... революции. Ну, конечно, строгая тайна... профессор ознакомит государство с результатами работы, а оно за это финансирует профессора...
   И тут гость вынул из внутреннего кармана пиджака ... пачку бумажек...
   Какой-нибудь пустяк, ... задаток, профессор может получить сию же минуту... и расписки не надо...
   - Вон!!!..
  
   - А нельзя ли, чтобы вы репортёров расстреляли?..
   Ангел, искрясь и сияя, объяснил, что это невозможно...
  
   Был очень солнечный августовский день...
  
   Профессор был слишком далёк от жизни - он ею не интересовался...
  
   Великий 1917 год, переломивший карьеру многих людей, и его повёл по новым путям...
  
  
   Михаил Булгаков "БЕЛАЯ ГВАРДИЯ" (1923 - 1924)
  
   Пошёл мелкий снег и вдруг повалил хлопьями,
   ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение
   тёмное небо смешалось с снежным морем.
   Всё исчезло...
  
   И судимы были мёртвые по написанному в книгах сообразно с делами своими...
  
  
   Велик был год и страшен год по рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй. Был он обилен летом солнцем, а зимою снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская - вечерняя Венера и красный, дрожащий Марс.
   Но дни и в мирные и в кровавые годы летят как стрела, и молодые Турбины не заметили, как в крепком морозе наступил белый, мохнатый декабрь...
  
   В ту неделю, когда старший сын после тяжких походов, службы и бед вернулся на Украину в Город, в родное гнездо, белый гроб с телом матери снесли по крутому Алексеевскому спуску на Подол, в маленькую церковь Николая Доброго, что на Взвозе.
   Когда отпевали мать, был май, вишнёвые деревья и акации наглухо залепили стрельчатые окна...
  
   За что такая обида? Несправедливость? Зачем понадобилось отнять мать, когда все съехались, когда наступило облегчение?
  
   Улетающий в чёрное, потрескавшееся небо Бог ответа не давал, а сам Николка ещё не знал, что всё, что ни происходит, всегда так, как нужно, и только к лучшему.
  
   Отпели, вышли на гулкие плиты паперти и проводили мать через весь громадный город на кладбище, где под чёрным мраморным крестом давно уже лежал отец. И маму закопали...
  
   Всё это мать в самое трудное время оставила детям и, уже задыхаясь и слабея, цепляясь за руку Елены плачущей, молвила:
   - Дружно... живите...
  
   Но как жить? Как же жить?..
  
   Жизнь-то им перебило на самом рассвете... Вернулся старший Турбин в родной город после первого удара, потрясшего горы над Днепром. Ну, думается, вот перестанет, начнётся та жизнь, о которой пишется в шоколадных книгах, но она не только не начинается, а кругом становится всё страшнее и страшнее... Ворчит встревоженная утроба земли. Восемнадцатый год летит к концу и день ото дня глядит всё грознее и щетинистей...
  
   Мать сказала детям:
   - Живите.
   А им придётся мучиться и умирать...
  
   - Да, печаль у нас, отец Александр. Трудно маму забывать, а тут ещё такое тяжёлое время... Главное, ведь только что вернулся, думал, наладим жизнь, и вот...
   - Что сделаешь, что сделаешь... Воля Божья.
   - Может, кончится всё это когда-нибудь? Дальше-то лучше будет?..
   - Тяжкое, тяжкое время, что говорить, но унывать-то не следует...
   Уныния допускать нельзя... Большой грех - уныние... Хотя кажется мне, что испытания будут ещё. Как же, как же, большие испытания. Я последнее время всё, знаете ли, за книжечками сижу, по специальности, конечно, больше всё богословские...
   "Третий ангел вылил чашу свою в реки и источники вод, и сделалась кровь"...
  
   Итак, был белый, мохнатый декабрь. Он стремительно подходил к половине. Уже отсвет рождества чувствовался на снежных улицах. Восемнадцатому году скоро конец...
  
   Если тебе скажут, что союзники спешат к нам на выручку, - не верь. Союзники - сволочи...
  
   Да здравствует Россия!
  
   Недаром помнит вся Россия
   Про день Бородина...
  
   Неопределённо трень... потому что пока что, видите ли, ничего ещё толком не известно. Тревожно в Городе, туманно, плохо...
  
   Столбы зноя над червонными украинскими полями. В пыли идут пылью пудренные юнкерские роты. Было, было всё это, и вот не стало. Позор. Чепуха...
  
   Он прильнул к окошку... В глазах - напряжённый слух. Где?
   - Чёрт его знает. Впечатление такое, что будто под Святошином стреляют. Странно, не может быть так близко...
  
   В Святошине. Сомнений в этом никаких быть не может. Стреляют в двенадцати верстах от города, не дальше. Что за штука?..
  
   В декабре... на столе... в вазе... две мрачных и знойных розы, утверждающие красоту и прочность жизни, несмотря на то, что... Цветы. Цветы - приношение верного поклонника... Тарелочка, несколько ломтиков колбасы, масло в прозрачной маслёнке... и белый продолговатый хлеб. Прекрасно можно было бы закусить и выпить чайку, если б не все эти мрачные обстоятельства... Эх... эх...
  
   - Желал бы я знать, почему так близко стреляют? Ведь не может же быть...
   - Потому стреляют, что немцы - мерзавцы...
   - Неужели, неужели они оставят нас на произвол судьбы?..
   - Ничего не известно...
   - Это я так сказал, ... предположительно. Слухи.
   - Нет, не слухи, это не слух, а верно; сегодня видела... и она сказала...
   - Чепуха.
   - Подумай сама, мыслимое ли дело, чтобы немцы подпустили этого прохвоста близко к городу? Подумай, а? Я лично решительно не представляю, как они с ним уживутся хотя бы одну минуту. Полнейший абсурд. Немцы и Петлюра. Сами же они его называют не иначе, как бандит...
   - Ах, что ты говоришь. Знаю я теперь немцев. Сама уже видела...
   - Ну мало ли что? отдельные случаи разложения могут быть даже и в германской армии.
   - Так, по-вашему, Петлюра не войдёт?
   - По-моему, этого не может быть...
   - Я уверена, что на их поезд напали и...
   - И что? Ну, что ты выдумываешь зря? Ведь эта линия совершенно свободна.
   - Почему же его нет?
   - Знаешь же сама, какая езда. На каждой станции стояли, наверное, по четыре часа.
   - Революционная езда. Час едешь - два стоишь...
   - Господи! Если бы немцы не сделали этой подлости, всё было бы отлично... Нет, я вижу, немцы играют какую-то подлую двойную игру. И почему нет хвалёных союзников? Негодяи. Обещали, обещали...
   - Ответ - вот он, пожалуйста: союзники - сволочи...
  
   "Господа офицеры, вся надежда Города на вас. Оправдайте доверие гибнущей матери городов русских, в случае появления неприятеля - переходите в наступление, с нами Бог!.."
  
   - Глянули они на нас и ужаснулись:
   "Мы думали, что вас тут, говорят, роты две с пулемётами, как же вы стояли?"
  
   - Но кто такие? Неужели же Петлюра? Не может этого быть.
   - А чёрт их душу знает...
  
   - А дэ ж вси ваши хлопци?
   - Уси побиглы до Петлюры...
  
   - В сумерки пришли на Пост. Что там делается - уму непостижимо. На путях четыре батареи насчитал, стоят неразвёрнутые, снарядов, оказывается, нет. Штабов нет числа. Никто ни черта, понятное дело, не знает. И главное - мёртвых некуда деть! Нашли, наконец, перевязочную летучку, веришь ли, силой свалили мёртвых, не хотели брать... Тут уж мы озверели...
  
   - Может, положение ещё изменится к лучшему?..
  
   - Пойми, немцы оставляют гетмана на произвол судьбы, и очень может быть, что Петлюра войдёт... а это, знаешь ли...
  
   Однажды, в марте, пришли в Город серыми шеренгами немцы, и на головах у них были металлические тазы, предохранявшие их от шрапнельных пуль... Люди в шароварах притащились обратно, вслед за немцами. Это был большой сюрприз... Шаровары при немцах были очень тихие, никого убивать не смели и даже сами ходили по улицам как бы с некоторой опаской, и вид у них был такой, словно у неуверенных гостей...
  
   Он сидел и писал на большом листе бумаги какие-то грамматические упражнения, а перед ним лежала тоненькая, отпечатанная на дешёвой серой бумаге книжонка: "Игнатий Перпилло - Украинская грамматика"...
  
   Шароварам крышка, будет Украина, но Украина "гетьманская", - выбирали "гетьмана всея Украины"...
  
   Елена знала, что значит это слово на припухших прибалтийских устах...
   У каждого человека есть своя звезда, и недаром в средние века придворные астрологи составляли гороскопы, предсказывали будущее. О, как мудры они были! Так вот, у него была неподходящая, неудачливая звезда. Ему было хорошо, если бы всё шло прямо, по одной определённой линии, но события в это время в Городе не шли по прямой, они проделывали причудливые зигзаги, и тщетно он старался угадать, что будет. Он не угадал...
   - Я думаю, что мне беспрепятственно удастся пробраться через Румынию в Крым и на Дон. Мне обещали содействие. Меня ценят. Немецкая оккупация превратилась в оперетку. Немцы уже уходят. Петлюра, по моим расчётам, тоже скоро рухнет. Настоящая сила идет с Дона. И ты знаешь, мне ведь даже нельзя не быть там, когда формируется армия права и порядка. Не быть - значит погубить карьеру... Я уверен, что не пройдёт и трёх месяцев, ну самое позднее - в мае, мы придём в Город... Я попрошу Алексея, чтобы тебя не дали в обиду...
   Он заглянул в бумажник, беспокойно проверил пачку документов, пересчитал в тощем отделении украинские бумажки и немецкие марки и, напряжённо улыбаясь и оборачиваясь, пошёл...
  
   Николка, получив сахарную карточку... вместо сахара получил страшный удар камнем в спину на Крещатике и два дня плевал кровью. Снаряд лопнул как раз над сахарной очередью, состоящей из бесстрашных людей...
   - Господи! Что же это такое?!..
  
   Стужа, пережитый страх, водка, злоба...
  
   Громаднейший букет, наглухо запакованный в три слоя бумаги, - розы...
  
   Терпенья больше нет, всем нужно идти драться, потому что из занятий в университете всё равно ни пса не выходит, а если Петлюра приползёт в Город - тем более не выйдет. Всем нужно идти...
  
   - Позвольте сообщить важную новость: сегодня я сам видел на Крещатике сербских квартирьеров, и послезавтра, самое позднее, через два дня, в Город придут два сербских полка...
   - Слушай, это верно?..
   - В одесском порту уже разгружаются транспорты: пришли греки и две дивизии сенегалов. Стоит нам продержаться неделю, - и нам на немцев наплевать.
   - Предатели!..
   - Ну, если это верно, вот Петлюру тогда поймать да повесить!
   - Своими руками застрелю.
   - Я б вашего гетмана повесил бы первым! Полгода он издевался над всеми нами. Кто запретил формирование русской армии? Гетман. А теперь, когда ухватило кота поперёк живота, так начали формировать русскую армию? В двух шагах враг, а они дружины, штабы? Смотрите, ой, смотрите!
   - Панику сеешь...
   - Я? Панику? Вы меня просто понять не хотите. Вовсе не панику, а я хочу вылить всё, что у меня накипело на душе. Панику? Не беспокойся. Завтра, я уже решил, я иду в этот самый дивизион, и если не возьмут меня врачом, я пойду простым рядовым. Мне это осточертело!..
  
   - Сволочь он, ведь он же сам не говорит на этом языке! А? Я позавчера спрашиваю этого каналью... он, изволите ли видеть, разучился говорить по-русски с ноября прошлого года. Был Курицкий, а стал Курицький... Так вот спрашиваю, как по-украински "кот"? Он отвечает "кит". Спрашиваю: "А как кит?" А он остановился, вытаращил глаза и молчит. А теперь не кланяется...
   - Слова "кит" у них не может быть, потому что на Украине не водятся киты, а в России всего много. В Белом море киты есть...
   - Мобилизация... жалко, что вы не видели, что делалось вчера в участках. Все валютчики знали о мобилизации за три дня до приказа. Здорово? И у каждого грыжа, у всех верхушка правого лёгкого, а у кого нет верхушки, просто пропал, словно сквозь землю провалился. Ну, а это, братцы, признак грозный. Если уж в кофейнях шепчутся перед мобилизацией, и ни один не идёт - дело швах!..
   - Тебе бы, знаешь, не врачом, а министром быть обороны, право...
   - Алексей на митинге незаменимый человек, оратор...
   - Ты пойми, что немцы не позволили бы формировать армию, они боятся её.
   - Неправда! Нужно только иметь голову на плечах, и всегда можно было бы столковаться с гетманом. Нужно было бы немцам объяснить, что мы им не опасны. Кончено. Война нами проиграна! У нас теперь другое, более страшное, чем война, чем немцы, чем всё на свете. У нас - Троцкий. Вот что нужно было сказать немцам: вам нужен сахар, хлеб? Берите, лопайте, кормите солдат. Подавитесь, но только помогите. Дайте формироваться, ведь это вам же лучше, мы вам поможем удержать порядок на Украине, чтобы ваши богоносцы не заболели московской болезнью...
   Стой! Погоди. Я должен сказать в защиту гетмана. Правда, ошибки были допущены, но план у гетмана был правильный. О, он дипломат. Край украинский... Впоследствии же гетман сделал бы именно так, как ты говоришь... Не угодно ли? На Владимирской улице уже развеваются трёхцветные флаги.
   - Опоздали с флагами!
   - Да. Это верно. Несколько опоздали, но князь уверен, что ошибка поправима.
   - Дай Бог, искренне желаю.
   - План же был таков. Когда война кончилась бы, немцы оправились бы и оказали помощь в борьбе с большевиками...
  
   - На Руси возможно только одно: вера православная, власть самодержавная!
   - Верно!
  
   "Боже, боже, как тошно и противно. Не буду, клянусь, никогда мешать водку с вином"...
   - Проклятые черти. Пить не умеете... И ты, доктор, хорош... Господи, боже мой. Ведь это нужно ж так...
  
   - Позвольте ручку поцеловать...
   - По какому поводу?
   - В благодарность за хлопоты.
   - Обойдётся пока...
  
   Недолговечный хмель ушёл совсем, и чёрная, громадная печаль одевала Еленину голову, как капор...
   Мысли её были непонятны ей самой. Уехал и в такую минуту. Но позвольте, он очень резонный человек и очень хорошо сделал, что уехал... Ведь это же к лучшему...
   И вот сейчас чрезвычайная тоска в одиночестве комнаты, у этих окон, которые сегодня кажутся гробовыми. Но ни сейчас, ни всё время - полтора года, - что прожила с этим человеком, и не было в душе самого главного, без чего не может существовать ни в коем случае даже такой блестящий брак между красивой, рыжей, золотой Еленой и генерального штаба карьеристом, брак с капорами, с духами, со шпорами, и облегчённый, без детей. Брак с генерально-штабным, осторожным прибалтийским человеком. И что это за человек? Чего же такого нет главного, без чего пуста моя душа?
   - Знаю я, знаю, уважения нет...
   И, сама ужаснувшись тому, что сказала, ужаснулась своему одиночеству и захотела, чтобы он тут был сию минуту. Без уважения, без этого главного, но чтобы был в трудную минуту здесь. Уехал...
   В глубине души... так вот всё лжёшь себе, лжёшь, а как задумаешься - всё ясно...
  
   Как многоярусные соты, дымился, и шумел, и жил Город. Прекрасный в морозе и тумане на горах, над Днепром...
   Сады стояли безмолвные и спокойные, отягчённые белым, нетронутым снегом. И было садов в Городе так много, как ни в одном городе мира. Они раскинулись повсюду огромными пятнами, с аллеями, каштанами, оврагами, клёнами и липами. Сады красовались на прекрасных горах, нависших над Днепром, и, уступами поднимаясь, расширяясь, порою пестря миллионами солнечных пятен, порою в нежных сумерках царствовал вечный Царский сад...
  
   Но лучше всего сверкал электрический белый крест в руках громаднейшего Владимира на Владимирской горке, и был он виден далеко...
   Зимой крест сиял в чёрной гуще небес и холодно и спокойно царил над тёмными пологими далями...
  
   И вот, в зиму 1918 года, Город жил странною, неестественной жизнью, которая, очень возможно, уже не повторится в двадцатом столетии. За каменными стенами все квартиры были переполнены...
   Бежали седоватые банкиры со своими жёнами, бежали талантливые дельцы, оставившие доверенных помощников в Москве, которым было поручено не терять связи с тем новым миром, который нарождался в Московском царстве, домовладельцы, подкинувшие дома верным тайным приказчикам, промышленники, купцы, адвокаты, общественные деятели. Бежали журналисты, московские и петербургские, продажные, алчные, трусливые. Кокотки. Честные дамы из аристократических фамилий. Их нежные дочери, петербургские бледные развратницы с накрашенными губами. Бежали секретари директоров департаментов, юные пассивные педерасты. Бежали князья и алтынники, поэты и ростовщики, жандармы и актрисы императорских театров. Вся эта масса, просачиваясь в щель, держала свой путь на Город...
   Открылся знаменитый театр "Лиловый негр" и величественный, до белого утра гремящий тарелками, клуб "Прах" (поэты - режиссёры - артисты - художники)... Вышли новые газеты, и лучшие перья России начали писать в них...
   Извозчики целыми днями таскали седоков из ресторана в ресторан, и по ночам в кабаре играла струнная музыка, и в табачном дыму светились неземной красоты лица белых, истощённых закокаиненных проституток...
   Город разбухал, ширился, лез, как опара из горшка. До самого рассвета шелестели игорные клубы, и в них играли личности петербургские и личности городские, играли важные и гордые немецкие лейтенанты и майоры... Играли арапы из клубов Москвы и украинско-русские, уже висящие на волоске помещики. В кафе "Максим" соловьём свистал на скрипке обаятельный сдобный румын, и глаза у него были чудесные, печальные, томные... Лампы, увитые цыганскими шалями, бросали... оранжевый свет...
   Томно сверкали бутылки прекрасного шампанского вина "Абрау"...
  
   Гнали письма... через смутную Польшу (ни один чёрт не знал, кстати говоря, что в ней творится и что это за такая новая страна - Польша) в Германию, запрашивая визы, переводя деньги, чуя, что, может быть, придётся ехать дальше и дальше, туда, куда ни в коем случае не достигнет страшный бой... Мечтали о Франции, о Париже, тосковали при мысли, что попасть туда очень трудно, почти невозможно...
  
   Далеко, далеко слышались мягкие удары пушек - под Городом стреляли почему-то всё лето, блистательное и жаркое, когда всюду и везде охраняли покой металлические немцы, а в самом Городе постоянно слышались выстрелы на окраинах...
  
   Большевиков ненавидели. Но не ненавистью в упор, когда ненавидящий хочет идти драться и убивать, а ненавистью трусливой, шипящей, из-за угла, из темноты... ненавидели все - купцы, банкиры, промышленники, адвокаты, актёры, домовладельцы, кокотки, члены государственного совета, писатели...
  
   В Городе к началу революции оставалось четыре юнкерских училища - инженерное, артиллерийское и два пехотных. Они кончились и развалились в грохоте солдатской стрельбы и выбросили на улицы искалеченных, только что кончивших гимназистов, только что кончивших студентов, не детей и не взрослых, не военных и не штатских...
  
   - И над всем этим царствует гетман. Но я до сих пор не знаю, да и знать не буду, по всей вероятности, до конца жизни, что собой представляет этот невиданный властитель с наименованием, свойственным более веку семнадцатому, нежели двадцатому.
   - Да кто он такой?
   - Кавалергард, генерал, сам крупный богатый помещик...
   По какой-то странной насмешке судьбы и истории избрание его, состоявшееся в апреле знаменитого года, произошло в цирке. Будущим историкам это, вероятно, даст обильный материал для юмора. Гражданам же, в особенности оседлым в Городе и уже испытавшим первые взрывы междоусобной брани, было не только не до юмора, но и вообще не до каких-либо размышлений. Избрание состоялось с ошеломляющей быстротой - и слава Богу. Гетман воцарился - и прекрасно. Лишь бы только на рынках было мясо и хлеб, а на улицах не было стрельбы, и чтобы простой народ не грабил...
   Большинство горожан, хоть и смеялись над странной гетманской страной, невсамделешним царством, гетмана славили искренне...
   Но вот могло ли это продолжаться вечно, никто бы не мог сказать, и даже сам гетман...
   Дело в том, что Город - Городом, в нём и полиция, и министерство, и даже войско, и газеты различных наименований, а вот что делается кругом, в той настоящей Украине, которая по величине больше Франции, в которой десятки миллионов людей, - этого не знал никто. Не знали, ничего не знали, не только о местах отдалённых, но даже о деревнях, расположенных в пятидесяти верстах от самого Города. Не знали, но ненавидели всею душой. И когда доходили смутные вести из таинственных областей, которые носят название - деревня, о том, что немцы грабят мужиков и безжалостно карают их, расстреливая из пулемётов, не только ни одного голоса возмущения не раздалось в защиту украинских мужиков, но не раз, под оранжевыми абажурами в гостиных, скалились по-волчьи зубы и слышно было бормотание:
   - Так им и надо! Так и надо; мало ещё! Я бы их ещё не так. Вот будут они помнить революцию. Выучат их немцы - своих не хотели, попробуют чужих!
   - Ох, как неразумны ваши речи, ох, как неразумны.
   - Да что вы!.. Ведь это такие мерзавцы. Это же совершенно дикие звери. Ладно. Немцы им покажут.
   Немцы!!
   И повсюду:
   Немцы!!
   Ладно: тут немцы, а там, за далёким кордоном... большевики. Только две силы.
  
   Так вот-с, нежданно-негаданно появилась третья сила на громадной шахматной доске...
   Пришло всё это быстро, но не внезапно, и предшествовали тому, что пришло, некие знамения.
   Однажды, в мае месяце, когда Город проснулся сияющий, как жемчужина в бирюзе, и солнце выкатилось освещать царство гетмана, когда граждане уже двинулись, как муравьи, по своим делам, и заспанные приказчики начали в магазинах открывать рокочущие шторы, прокатился по Городу страшный и зловещий звук. Он был неслыханного тембра - и не пушка и не гром, - но настолько силён, что многие форточки открылись сами собой и все стёкла дрогнули. Затем звук повторился, прошёл вновь по всему верхнему Городу, скатился волнами в Город нижний - Подол и через голубой красивый Днепр ушёл в московские дали. Горожане проснулись, и на улицах началось смятение. Разрослось оно мгновенно, ибо побежали с верхнего Города - Печерска растерзанные, окровавленные люди с воем и визгом. А звук прошёл и в третий раз и так, что начали с громом обваливаться в Печерских домах стёкла, и почва шатнулась под ногами... Говорили разное...
   Второе знамение пришло летом... Второе знамение было поистине чудовищно! Среди бела дня, на Николаевской улице убили не кого иного, как главнокомандующего германской армией на Украине...
  
   - Сопоставляя все эти события, я не могу не прийти к заключению, что живём мы весьма непрочно. Мне кажется, что под немцами что-то такое... шатается. Подумайте сами...
  
   Ещё предзнаменование явилось на следующее же утро и обрушилось непосредственно на...
  
   - Что ты, Явдоха? Побойся Бога. Позавчера сорок, вчера сорок пять, сегодня пятьдесят. Ведь этак невозможно.
   - Що ж я зроблю? Усе дорого, кажут на базаре, будэ и сто.
   - Смотри, Явдоха, уж очень вы распустились с этой революцией. Смотри, выучат вас немцы...
   - Чи воны нас выучуть, чи мы их разучимо...
  
   Так-то вот, незаметно, как всегда, подкралась осень. За наливным золотистым августом пришёл светлый и пыльный сентябрь, и в сентябре произошло уже не знамение, а само событие, и было оно на первый взгляд совершенно незначительно...
   Именно, в городскую тюрьму однажды светлым сентябрьским вечером пришла подписанная соответствующими гетманскими властями бумага, коей предписывалось выпустить из камеры N 666 содержащегося в означенной камере преступника. Вот и всё.
  
   Вот и всё! И из-за этой бумажки... произошли такие беды и несчастья, такие походы, кровопролития, пожары и погромы, отчаяние и ужас...
  
   Узник, выпущенный на волю, носил самое простое и незначительное наименование - Семён Васильевич Петлюра...
  
   И было другое - лютая ненависть. Было четыреста тысяч немцев, а вокруг них четырежды сорок раз четыреста тысяч мужиков с сердцами, горящими неутолённой злобой. О, много, много скопилось в этих сердцах... И удары лейтенантских стеков по лицам, и шрапнельный беглый огонь по непокорным деревням, спины, исполосованные шомполами гетманских сердюков, и расписки на клочках бумаги почерком майоров и лейтенантов германской армии:
   "Выдать русской свинье за купленную у неё свинью 25 марок".
   Добродушный, презрительный хохоток над теми, кто приезжал с такой распиской в штаб германцев в Город.
   И реквизированные лошади, и отобранный хлеб, и помещики с толстыми лицами, вернувшиеся в свои поместья при гетмане... Вот что было-с.
   Да ещё слухи о земельной реформе, которую намеревался произвести пан гетман.
   - Увы, увы! Только в ноябре восемнадцатого года, когда под Городом загудели пушки, догадались умные люди, что ненавидели мужики этого самого пана гетмана, как бешеную собаку - и мужицкие мыслишки о том, что никакой этой панской сволочной реформы не нужно, а нужна та вечная, чаемая мужицкая реформа:
   - Вся земля мужикам.
   - Каждому по сто десятин.
   - Чтобы никаких помещиков и духу не было.
   - И чтобы на каждые эти сто десятин верная гербовая бумага с печатью - во владение вечное, наследственное, от деда к отцу, от отца к сыну, к внуку и так далее.
   - Чтобы никакая шпана из Города не приезжала требовать хлеб. Хлеб мужицкий, никому его не дадим, что сами не съедим, закопаем в землю.
   - Чтобы из Города привозили керосин.
  
   - Ну-с, такой реформы обожаемый гетман произвести не мог...
  
   Были тоскливые слухи, что справиться с гетманской и немецкой напастью могут только большевики...
  
   Были десятки тысяч людей, вернувшихся с войны и умеющих стрелять...
  
   "Кого бог захочет погубить, того он лишает разума"...
  
   Итак, кончились всякие знамения и наступили события...
  
   - Немцы побеждены...
   - Мы побеждены...
  
   О, только тот, кто сам был побеждён, знает, как выглядит это слово! Оно похоже на вечер в доме, в котором испортилось электрическое освещение. Оно похоже на комнату, в которой по обоям ползёт зелёная плесень, полная болезненной жизни. Оно похоже на рахитиков демонов ребят, на протухшее постное масло, на матерную ругань женскими голосами в темноте. Словом, оно похоже на смерть.
  
   Кончено. Немцы оставляют Украину. Значит - одним бежать, а другим встречать новых, удивительных, незваных гостей в Городе. И, стало быть, кому-то придётся умирать. Те, кто бегут, те умирать не будут, кто же будет умирать?..
  
   Перед спящим Алексеем появился...
   - Вы в раю?
   - В раю...
   - Как странно, как странно, я думал, что рай это так... мечтание человеческое...
  
   Больше всего на свете любил сумрачной душой Алексей женские глаза. Ах, слепил Господь Бог игрушку - женские глаза!..
  
   - Там, сами изволите знать, чистота, полы церковные...
   А апостол Пётр, хоть человек вольный, но положительный... Доложим, - говорит. Отправился, вернулся и сообщает: ладно, устроим. И такая у нас радость сделалась, невозможно выразить...
   Спрашиваю Господа Бога...
   - Бога?
   - Не сомневайтесь, господин доктор, верно говорю, врать мне нечего, сам разговаривал неоднократно.
   - Какой же Он такой?
   - Убейте - объяснить не могу. Лик осиянный, а каков - не поймёшь... Бывает, взглянешь - и похолодеешь. Чудится, что Он на тебя самого похож. Страх такой проймёт, думаешь, что же это такое? А потом ничего, отойдёшь. Разнообразное лицо. Ну, уж а как говорит, такая радость, такая радость... И сейчас пройдёт, пройдёт свет голубой... Да нет, не голубой, не могу знать. Вёрст на тысячу и сквозь тебя. Ну вот я и докладываю, как же так, говорю, Господи, попы-то твои говорят, что большевики в ад попадут? Ведь это, говорю, что же такое? Они в Тебя не верят, а ты им, вишь, какие казармы взбодрил.
   "Ну, не верят?" - спрашивает.
   "Истинный Бог", - говорю, а сам, знаете ли, боюсь, помилуйте, Богу этакие слова! Только гляжу, а он улыбается. Чего ж это я, думаю, дурак, ему докладываю, когда Он лучше меня знает. Однако любопытно, что Он такое скажет. А Он и говорит:
   "Ну не верят, говорит, что ж поделаешь. Пущай. Ведь мне-то от этого ни жарко, ни холодно. Да и тебе, говорит, тоже. Да и им, говорит, то же самое. Потому мне от вашей веры ни прибыли, ни убытку. Один верит, другой не верит, а поступки у вас у всех одинаковые: сейчас друг друга за глотку, а что касается казарм, то тут так надо понимать, все вы у меня одинаковые - в поле брани убиенные. Это понимать надо, и не всякий это поймёт. Да ты, в общем, говорит, этими вопросами себя не расстраивай. Живи себе, гуляй".
   "Попы-то", - я говорю... Тут Он и рукой махнул: "Ты мне про попов лучше и не напоминай. Ума не приложу, что мне с ними делать. То есть таких дураков, как ваши попы, нету других на свете. По секрету скажу тебе, срам, а не попы".
   "Да, говорю, уволь ты их, Господи, вчистую! Чем дармоедов-то Тебе кормить?"
   "Жалко, вот в чём штука-то", - говорит.
   Сияние вокруг него стало голубым, и необъяснимая радость наполнила сердце спящего...
  
   Да, смерть не замедлила. Она пошла по осенним, а потом зимним украинским дорогам вместе с сухим воющим снегом. Стала постукивать в перелесках пулемётами. Самоё её не было видно, но явственно видный предшествовал ей некий корявый мужичонков гнев. Он бежал по метели и холоду... и выл. В руках он нёс великую дубину, без которой не обходится никакое начинание на Руси...
  
   Нет, задохнёшься в такой стране и в такое время...
  
   Случилось другое. Нужно было вот этот самый мужицкий гнев подманить по одной какой-нибудь дороге, ибо так уж колдовски устроено на белом свете, что, сколько бы он ни бежал, он всегда фатально оказывается на одном и том же перекрёстке.
   Это очень просто. Была бы кутерьма, а люди найдутся.
   И он появился откуда-то... Оказалось, что он ни более ни менее, как из австрийской армии...
   - Да что вы?
   - Уверяю вас.
   Затем появился писатель... А затем и этот самый таинственный узник из городской тюрьмы.
   Ещё в сентябре никто в Городе не представлял себе, что могут соорудить три человека, обладающие талантом появиться вовремя, даже и в таком ничтожном месте, как Белая Церковь. В октябре об этом уже сильно догадывались, и начали уходить, освещённые сотнями огней, поезда с Города в новый, пока ещё широкий лаз через новоявленную Польшу и в Германию. Полетели телеграммы. Уехали бриллианты, бегающие глаза, проборы и деньги. Рвались и на юг, в приморский город Одессу. В ноябре месяце, увы! - все уже знали довольно определённо. Слово - Петлюра!..
  
   Утром с газетных листков оно капало в кофе, и божественный тропический напиток немедленно превращался во рту в неприятнейшие помои... В Городе начались чудеса в связи с этим же загадочным словом...
   Отдельные немецкие солдаты, приобретшие скверную привычку шататься по окраинам, начали по ночам исчезать. Ночью они исчезали, а днём выяснялось, что их убивали. Поэтому заходили по ночам немецкие патрули в цирюльных тазах. Они ходили, и фонарики сияли - не безобразничать! Но никакие фонарики не могли рассеять той мутной каши, которая заварилась в головах...
  
   Никто, ни один человек не знал, что, собственно, хочет устроить этот Петлюра на Украине, но решительно все уже знали, что он, таинственный и безликий (хотя, впрочем, газеты время от времени помещали на своих страницах первый попавшийся в редакции снимок католического прелата), хочет её, Украину, завоевать, а для того, чтобы её завоевать, он будет брать Город.
  
   "Героем можешь ты не быть, но добровольцем быть обязан"...
  
   - "Свободные вести"! "Свободные вести"! Ежедневная новая газета "Свободные вести"!... Разложение Петлюры. Прибытие чёрных войск в Одессу...
  
   В бандах Петлюры наблюдается сильное тяготение к миру. Видимо, авантюра Петлюры идёт к краху...
   Крестьяне ненавидят Петлюру за реквизиции. Мобилизация, объявленная им в деревнях, не имеет никакого успеха. Крестьяне массами уклоняются от неё, прячась в лесах"...
  
   "Мы всегда утверждали, что авантюра Петлюры..."
  
   - Господи Иисусе Христе!..
   - Господи... последние времена. Что ж это, режут людей?.. Да что ж это...
   - Что такое случилось? Кого это хоронят?..
   - До чего дожили... Подумайте.
   - Междоусобные брани...
  
   Сад Александровской гимназии... Родная гимназия. Восемь лет провёл он в ней... Его сердце защемило почему-то от страха... О, восемь лет учения! Сколько в них было нелепого и грустного и отчаянного для мальчишеской души, но сколько было радостного... И главное, вечный маятник впереди - университет, значит, жизнь свободная... Закаты на Днепре, воля, деньги, сила, слава.
   И вот он всё это прошёл. Вечно загадочные глаза учителей, и страшные, до сих пор ещё снящиеся, бассейны, из которых вечно выливается и никак не может вылиться вода, и сложные рассуждения о том, чем Ленский отличается от Онегина, и как безобразен Сократ, и когда основан орден иезуитов, и высадился Помпей, и ещё кто-то высадился, и высадился и высаживался в течение двух тысяч лет...
  
   Произошло чудо. Разношёрстные пёстрые люди превращались в однородный, компактный слой, над которым колючей щёткой, нестройно взмахивая и шевелясь, поднялась щетина штыков...
   - Впечатления?
   - У меня во взводе пятнадцать человек не имеют понятия о винтовке. Трудновато.
   - Настроение?
   - Гробы напортили. Студентики смутились. На них дурно влияет. Через решётку видели...
   - Потрудитесь поднять настроение...
  
   - Господин полковник, разрешите спросить?
   - Знаю, что вы хотите спросить. Можете не спрашивать. Я сам вам отвечу - погано. Бывает хуже, но редко. Теперь понятно?..
  
   - Правда в глубине души им всё равно, что командующий, что Петлюра, что предводитель зулусов в этой паршивой стране. Но тем не менее... У зулусов жить - по-зулусьи выть. Козырнули тазы. Международная вежливость, как говорится...
  
   Ночь важная, военная...
  
   Всякий, кто увидал бы и полковника и штабс-капитана в эту знаменитую ночь, мог бы сразу и уверенно сказать, в чём разница: у одного в глазах - тревога предчувствия, а у другого в глазах тревога определённая, когда всё уже совершенно ясно, понятно и погано...
  
   - Ну, так вот. В жизнь свою не митинговал, а, видно, сейчас придётся. Что ж, помитингуем!.. Коротко: времени у меня нет, и, уверяю вас, и у вас тоже. Вопрос: кого желаете защищать?..
   - Гетмана обязаны защищать...
   - Гетман сегодня около четырёх часов утра, позорно бросив нас всех на произвол судьбы, бежал! Бежал, как последняя каналья и трус! Сегодня же, через час после гетмана, бежал туда же, куда и гетман, то есть в германский поезд, командующий нашей армией... Не позже чем через несколько часов мы будем свидетелями катастрофы, когда обманутые и втянутые в авантюру люди вроде вас будут перебиты, как собаки... Слушайте! Я, кадровый офицер, вынесший войну с германцами, на свою совесть беру и ответственность всё! Вас предупреждаю! Вас посылаю домой! Понятно?..
  
   Козырь-Лешко проснулся в пятнадцати верстах от Города на рассвете... Пробуждение его совпало со словами:
   - Диспозиция...
   Всю свою жизнь до 1914 года он был сельским учителем. В четырнадцатом году попал на войну и к 1917 году был произведён в офицеры. А рассвет четырнадцатого декабря восемнадцатого года застал его полковником петлюровской армии, и никто в мире не мог бы сказать, как это случилось. А произошло это потому, что война для него, Козыря-Лешко, была призванием, а учительство лишь долгой и крупной ошибкой. Так, впрочем, чаще всего и бывает в нашей жизни. Целых лет двадцать человек занимается каким-нибудь делом, например, читает римское право, а на двадцать первом - вдруг оказывается, что римское право ни при чём, что он даже не понимает его и не любит, а на самом деле... Происходит это, надо полагать, от несовершенства нашего социального строя, при котором люди сплошь и рядом попадают на своё место только к концу жизни. Козырь-Лешко попал к сорока пяти годам. А до тех пор был плохим учителем, жестоким и скучным...
  
   - А ну-те, скажить хлопцам, щоб выбирались с хат, тай по коням... Развернулся двухцветный прапор - плат голубой, плат жёлтый, на древке...
  
   Козырь-Лешко чаю не терпел и всему на свете предпочитал утром глоток водки...
  
   На скрещении дорог пропустили вперёд себя пехоту... Галичане...
  
   С раннего утра на Подгородней, на Савской, в предместье Города, Куренёвке, стали рваться высокие шрапнели... Там жители домишек уже с утра сидели в погребах... Впрочем, пушки вскоре стихли и сменились весёлой тарахтящей стрельбой где-то на окраине... Затем и она стихла...
  
   - Всё кончено! О, как я измучен...
   В Городе ярость при слове "Петлюра"...
  
   Нет, никто не поймёт, что происходило в Городе днём четырнадцатого декабря...
  
   - На Дон... На Дон бы, братцы... что-то ни черта у нас не выходит...
  
   - Господи, прости меня и помилуй... Я знаю, что ты меня наказал. О, как страшно ты меня наказал!.. Клянусь тебе всем святым, всем дорогим на свете, памятью мамы-покойницы - я достаточно наказан. Я верю в Тебя! Верю душой, телом, каждой нитью мозга. Верю и прибегаю только к тебе, потому что нигде на свете нет никого, кто бы мог мне помочь. У меня нет надежды ни на кого, кроме как на тебя. Прости меня и сделай так, чтобы лекарства мне помогли!.. Я человек и силён только потому, что Ты существуешь, и во всякую минуту я могу обратиться к тебе с мольбой о помощи. И я верю, что ты услышишь мои мольбы, простишь меня и вылечишь. Излечи меня, о Господи... Не дай мне сгнить, и я клянусь, что вновь стану человеком. Укрепи мои силы, избавь меня от слабости духа...
   На душе у больного значительно полегчало...
  
   - Я очень жалею, что никогда я не понимала и не могу понимать твоих планов.
   - И не нужно...
  
   - Вы знаете, друзья, в сущности говоря, большой вопрос, правильно ли мы делаем, отстаивая этого гетмана. Мы представляем собой в его руках не что иное, как дорогую и опасную игрушку, при помощи которой он насаждает самую чёрную реакцию. Кто знает, быть может, столкновение Петлюры с гетманом исторически показано, и из этого столкновения должна родиться третья историческая сила и, возможно, единственно правильная...
  
   В девять часов вернулся на четвёртой машине с позиций румяный энтузиаст Страшкевич, и часть его румянца передалась на щёки командиру дивизии. Энтузиаст повёл машину на Печерск, и она... заперла Суворовскую улицу...
  
   - Будь проклят день и час, когда я ввязался в это...
  
   Окраинные домишки словно вымерли...
  
   Сердце его сжималось нехорошим предчувствием, и он страдал при мысли, что она останется одна в пустой большой квартире, - ничего не поделаешь. Не идти нельзя... Авось Бог сохранит... Сегодня утром я слышал, что положение стало немножко посерьёзнее, ну, авось... Ну, прощай, прощай...
  
   На душе у Алексея было очень тревожно...
  
   "Вот сволочь... такие вот позорят всё дело"...
  
   - Детей зачем-то ввязали в это...
  
   "Ничего не понимаю... что это значит?"...
  
   - В чём дело? В чём дело, скажите, ради Бога?..
   - Дело?... Дело в том, что Петлюра в Городе. На Печерске, если не на Крещатике уже. Город взят...
   - Теперь меня ничего больше не касается. Я только что был там, кричал, предупреждал, просил разбежаться. Больше сделать ничего не могу. Своих я всех спас. На убой не послал! На позор не послал!..
  
   Наступило одиночество...
  
   - Петлюра, это так дико... В сущности, совершенно пропащая страна...
  
   "Скорее" - шепнул голос внутри...
  
   Маршрут привёл их на перекрёсток, совершенно мертвенный. Никакой жизни на нём не было, но грохоту было много. Кругом - в небе, по крышам, по стенам - гремели пулемёты...
  
   "Так умирают?.. Не может быть. Только что был живой. В бою не страшно, как видно. В меня же почему-то не попадают..."
  
   "Не страшно?" - подумал он и почувствовал, что ему безумно страшно. "Отчего? Отчего?" - думал он и сейчас же понял, что страшно от тоски и одиночества...
  
   Город захватили. В Городе бой. Катастрофа...
  
   На Подоле не было такой сильной тревоги, но суета была, и довольно большая. Прохожие учащали шаги...
  
   Он увидел у ворот дома картину: двое мальчуганов... только что скатились на салазках со спуска. Один из них, маленький и круглый, как шар, залепленный снегом, сидел и хохотал. Другой, постарше, тонкий и серьёзный, распутывал узел на верёвке...
   "Катаются мирно так"...
  
   - Алексей вернулся? - спросил он у Елены.
   - Нет, - ответила она и заплакала...
  
   Темно. Темно во всей квартире. В кухне только лампа... сидит она одна и плачет, положив локти на стол.... Конечно, об Алексее...
   Елена сидит, наплакавшись об Алексее, на табуреточке, подперев щеку кулаком...
   В общем, отчаяние здесь в полутьме и огненном блеске. Что ж плакать об Алексее? Плакать - это, конечно, не поможет. Убили его, несомненно. Всё ясно...
  
   Ужас в том, что у Петлюры, как говорят, восемьсот тысяч войска, отборного и лучшего. Нас обманули, послали на смерть...
   Откуда же взялась эта страшная армия? Соткалась из морозного тумана в игольчатом синем и сумеречном воздухе... Туманно... туманно...
  
   - Будь прокляты немцы. Будь они прокляты. Но если только Бог не накажет их, значит, у него нет справедливости. Возможно ли, чтобы они за это не ответили? Они ответят. Будут они мучиться так же, как и мы, будут...
  
   "Восемьсот тысяч войска не может быть, и миллиона тоже... Впрочем, туман. Вот оно, налетело страшное времечко... Ведь вот же были мирные времена и прекрасные страны..."
  
   И вот тут за окнами забухали пушки...
  
   - Ты слышишь? Слышишь? Может быть, это немцы? Может быть, союзники подошли на помощь? Кто? Ведь не могут же они стрелять по Городу, если они его уже взяли...
  
   - Леночка, а если Алексей вернётся, ведь с парадного звонка не услышим?..
  
   Густейший снег шёл четырнадцатого декабря 1918 года и застилал Город. И эти странные, неожиданные пушки стреляли в девять часов вечера...
  
   Честного слова не должен нарушать ни один человек, потому что нельзя будет жить на свете...
  
   "Господи Иисусе, нет, я проснулся, но сразу же сошёл с ума, и я знаю отчего - от военного переутомления. Боже мой!..
  
   Боже! Алексей не вернулся... да... он не вернулся...
  
   - Дай Бог ей здоровья, - искренне и нежно сказала Елена, - вот, говорят, нет добрых людей на свете...
  
   - Я вас очень прошу ни в какие магазины не ездить, тем более, что они все, конечно, закрыты. Да позвольте, неужели вы не знаете, что у нас в Городе происходит?..
  
   Пятнадцатого декабря солнце по календарю угасает в три с половиной часа дня. Сумерки поэтому побежали по квартире уже с трёх часов. Но на лице Елены в три часа дня стрелки показывали самый низкий и угнетённый час жизни - половину шестого. Обе стрелки прошли печальные складки у углов рта и стянулись вниз к подбородку. В глазах её началась тоска и решимость бороться с бедой...
  
   Но, кроме ужаса, нарастает и жгучий интерес, - что же, в самом деле, будет? Как будут жить семьсот тысяч людей здесь, в Городе, под властью загадочной личности, которая носит такое страшное и некрасивое имя - Петлюра? Кто он такой? Почему?..
  
   Им вновь овладел приступ приятной и тихой радости по поводу книг. У него... была страсть к книгам. Здесь же на открытых многополочных шкафах тесным строем стояли сокровища. Зелёными, красными, тиснёнными золотом и жёлтыми обложками и чёрными папками со всех четырёх стен на него глядели книги. Уж давно разложилась кровать и застелилась постель, и возле неё стоял стул, и на спинке его висело полотенце, а на сиденье среди всяких необходимых мужчине вещей - папирос, спичек, часов, утвердилась в наклонном положении таинственная женская карточка, а он всё ещё находился в книжной, то путешествуя вокруг облепленных книгами стен, то присаживаясь на корточки у нижних рядов залежей, жадными глазами глядя на переплёты, не зная, за что скорее взяться... Стрелки стояли на двенадцати.
  
   Но в жилище вместе с сумерками надвигалась всё более и более печаль. Поэтому часы не били двенадцать раз, стояли молча стрелки и были похожи на сверкающий меч, обёрнутый в траурный флаг...
  
   Тогда тревога и тоска в розовой спальне вдруг стали таять и расплываться.
  
   Тоска пришла, как серый ком, рассевшийся на одеяле, а теперь она превратилась в жёлтые струны, которые потянулись, как водоросли в воде. Забылся страх, что будет, потому что всё заслонили эти водоросли. Рвущая боль... отупела и стала малоподвижной. Жар сменился холодом. Жгучая свечка в груди порою превращалась в ледяной ножичек, сверлящий где-то в лёгком. Он тогда... сбрасывал пузырь и сползал глубже под одеяло. Боль в ране выворачивалась из смягчающего чехла и начинала мучить так, что раненый невольно сухо и слабо произносил слова жалобы. Когда же ножичек исчезал и уступал опять своё место палящей свече, жар тогда наливал тело, простыни, всю тесную пещеру под одеялом, и раненый просил - "пить"... Лица показывались в дымке, наклонялись и слушали. Глаза у всех стали страшно похожими, нахмуренными... Свет почему-то горел в этот вечер тускло и тревожно...
  
   Он смотрел на часы...
   Стрелки их показывали то девять, то девять с четвертью...
  
   Часовые ходили и охраняли, ибо башни, тревоги и оружие человек воздвиг, сам того не зная, для одной лишь цели - охранять человеческий покой и очаг. Из-за него он воюет, и, в сущности говоря, ни из-за чего другого воевать ни в коем случае не следует...
  
   Был мир, и вот мир убит. Не возвратятся годы... Она одна. Кто такая? Спасла... Мира нет... Стреляют там...
  
   - Подойдите сюда. Вот что, я и не поблагодарил вас за всё, что вы... сделали... Да и чем...
   Он протянул руку, взял её пальцы, она покорно придвинулась, тогда он поцеловал её худую кисть два раза. Лицо её смягчилось, как будто тень тревоги сбежала с него, и глаза её показались в этот момент необычайной красоты...
  
   Он потерпел драму, но здесь... оживает душой, потому что это совершенно исключительный человек... И в квартире у них тепло и уютно, в особенности замечательны кремовые шторы на всех окнах, благодаря чему чувствуешь себя оторванным от внешнего мира... А он, этот внешний мир... согласитесь сами, грязен, кровав и бессмыслен...
   - Так бессмыслен, вы говорите...
   - Да, бессмыслен, а наши израненные души ищут покоя вот именно за такими кремовыми шторами...
  
   Он объяснил, что он..., но что ему так симпатично всё общество, которое даже не общество, а дружная семья, что он очень желал бы, чтобы его называли по имени "Л..." без отчества... Если, конечно, никто ничего не имеет против.
   - Как будто симпатичный парень...
   - Ну, что ж... сойдёмся поближе... Отчего ж...
  
   - Три бубны...
   - Четыре пики...
  
   - Четыре бубны...
   - Пас...
  
   - Молчи, гнида... Молчать!.. Ты спасибо скажи нам, що мы тебе не расстреляли, як вора и бандита, за утайку сокровищ. Ты молчи... Накопил вещей, нажрал морду, розовый, як свинья, а ты бачишь, в чём добрые люди ходют? Бачишь? У него ноги мороженые, рваные, он в окопах за тебя гнил, а ты в квартире сидел, на граммофонах играл...
   Он не посмел удалить представительного... и только ткнул его кулаком в грудь. Бледный... пошатнулся, чувствуя острую боль и тоску в груди от удара острого кулака.
   "Вот так революция, - подумал он, - хорошенькая революция. Вешать их надо было всех, а теперь поздно..."
  
   - Не спится, знаете ли, вы разрешите с вами немного побеседовать?
   Вот-с как... Всё, что нажито упорным трудом, в один вечер перешло в карманы каких-то негодяев... путём насилия... Вы не думайте, чтобы я отрицал революцию, о нет, я прекрасно понимаю исторические причины, вызвавшие всё это... Но, согласитесь сами. У нас в России... революция уже выродилась в пугачёвщину... Ведь что ж такое делается... Мы лишились в течение каких-либо двух лет всякой опоры в законе, минимальной защиты наших прав человека и гражданина. Англичане говорят... А тут, какой же "твой дом - твоя крепость", когда вы не гарантированы в собственной вашей квартире за семью замками от того, что шайка... не лишит вас не только имущества, но, чего доброго, и жизни?!
   - На сигнализацию и на ставни наляжем...
   - Да ведь дело не в одной сигнализации! Никакой сигнализацией вы не остановите того развала и разложения, которые свили теперь гнездо в душах человеческих. Помилуйте, сигнализация - частный случай, а предположим, она испортится?
   - Починим...
   - Да ведь нельзя же всю жизнь строить на сигнализации и каких-либо там револьверах. Не в этом дело. Я говорю вообще, обобщая, так сказать, случай. Дело в том, что исчезло самое главное, уважение к собственности. А раз так, дело кончено. Если так, мы погибли. Я убеждённый демократ по натуре и сам из народа. Мой отец был простым десятником на железной дороге. Всё, что вы видите здесь, и всё, что сегодня у меня отняли эти мошенники, всё это нажито и сделано исключительно моими руками. И, поверьте, я никогда не стоял на страже старого режима, напротив, признаюсь вам по секрету, я кадет, но теперь, когда я своими глазами увидел, во что всё это выливается, клянусь вам, у меня является зловещая уверенность, что спасти нас может только одно... Самодержавие. Да... Злейшая диктатура, какую можно только себе представить... Самодержавие...
   - Самодержавие штука хитрая...
   - Напрасно они думают, что такое положение вещей может существовать долго... и восклицают многие лета. Нет! Многие лета это не продолжится, да и смешно было бы думать, что...
  
   - Господи, Боже мой...
   - Иисусе Христе... Царица небесная, матушка...
   - На каком же языке служили, отцы родные, не пойму я?
   - На Божественном...
   - От строго заборонють, щоб не було бильш московской мови.
   - Что ж это, позвольте, как же? Уж и на православном, родном языке говорить не разрешается?..
   - Це вам не Россия, добродию...
   - Ох, Боже мой, с хвостами... Глянь, в галунах...
   - Дур... но мне...
   - Дурно женщине.
   - Всем, матушка, дурно. Всему народу чрезвычайно плохо... Не напирайте. Что вы взбесились, анафемы?!
   - Геть! В Россию! Геть с Украины!
   - Иван Иванович, тут бы полиции сейчас наряды, помните, бывало, в двунадесятые праздники... Эх, хо, хо.
   - Николая вам кровавого давай? Мы знаем, мы всё знаем, какие мысли у вас в голове находятся.
   - Отстаньте от меня, ради Христа. Я вас не трогаю.
   - Господи, хоть бы выход скорей... Воздуху живого глотнуть...
  
   А в Рыльском переулке в то время грохнул залп...
   - Ой, лышечко!..
   Во взводе десятого куреня имени Рады, ожидавшего выхода на площадь, торопливо спешились хлопцы, врезались в толпу, хватая кого-то...
   Потом хлынуло по переулку, словно из прорванного мешка, давя друг друга. Бежал ошалевший от ужаса народ... В переулке сверкнуло и трахнуло, и капитан Плешко, трижды отрёкшийся, заплатил за своё любопытство к парадам...
  
   Совершенно внезапно лопнул в прорезе между куполами серый фон, и показалось в мутной мгле внезапное солнце. Было оно так велико, как никогда ещё никто на Украине не видал, и совершенно красно, как чистая кровь. От шара, с трудом сияющего сквозь завесу облаков, мерно и далеко протянулись полосы запёкшейся крови и сукровицы. Солнце окрасило в кровь главный купол Софии, а на площадь от него легла странная тень..., а толпа мятущегося народа ещё чернее, ещё гуще, ещё смятеннее...
  
   - Слава народу!..
  
   - Товарищи! Перед вами теперь новая задача - поднять и укрепить новую незалежну Республику, для счастия усих трудящих элементов - рабочих и хлеборобов, бо тильки воны, полившие своею свежею кровью и потом нашу ридну землю, мають право владеть ею!
   - Верно! Слава!..
   - Поэтому, дорогие товарищи, присягнём тут в радостный час народной победы и дадим клятву, що мы не зложим оружие, доки червонный прапор - символ свободы - не буде развеваться над всем миром трудящихся.
   - Ура! Ура! Ура!.. Интер...
   - Хай живут советы рабочих, селянских и казачьих депутатов. Да здравствует... советы рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов. Пролетарии всех стран, соединяйтесь...
  
   - Ну, одно тебе скажу, молодцы большевики. Клянусь честью - молодцы. Вот работа, так работа! Видал, как ловко орателя сплавили? И смелы. За что люблю - за смелость...
   - Если теперь не выпить, повеситься можно.
   - Это мысль...
  
   Через полминуты за дверью застучали каблуки, дверь открылась совсем и впустила его. Свет проникал в переднюю из гостиной, и он разглядел край пушистого мягкого кресла, а потом даму... Перед ним очутилась... невысокая дама, со следами увядшей красоты на лице...
   - Ну, говорите же, ну...
  
   Он тревожно обернулся на свою спутницу, но та - ничего - шла рядом с ним, и только лицо её было бледно, а брови она нахмурила. Так нахмурила, что напомнила ему её брата, впрочем, сходство мимолётное - у того было железное лицо, простое и мужественное, а эта - красавица, и не такая, как русская, а, пожалуй, иностранка. Изумительная, замечательная девушка...
  
   Этот запах, которого он так боялся, был всюду. Пахли полы, пахли стены, деревянные вешалки. Ужасен этот запах был до того, что его можно было даже видеть. Казалось, что стены жирные и липкие, а вешалки лоснящиеся, что полы жирные, а воздух густой и сытный, падалью пахнет. К самому запаху, впрочем, привыкаешь очень быстро, но уже лучше не присматриваться и не думать. Самое главное не думать, а то сейчас узнаешь, что значит тошнота...
  
   - Вам что?
   - Мы пришли по делу... Нам нужно найти убитого...
  
   В часовне всё было сделано так, как он хотел, и совесть его была совершенно спокойна, но печальна и строга. При анатомическом театре в часовне, голой и мрачной, посветлело...
   Сам ... значительно стал радостнее и повеселел в гробу.
   Обмытый сторожами, он - чистый, во френче без погон, с венцом на лбу под тремя огнями, и, главное, с аршином пёстрой георгиевской ленты, уложенной под рубаху на холодную грудь...
   Кругом, над двором анатомического театра, была ночь, снег, и звёзды крестами, и белый Млечный Путь...
  
   Алексей стал умирать днём двадцать второго декабря. День этот был мутноват, бел и насквозь пронизан отблеском грядущего через два дня рождества. В особенности этот отблеск чувствовался в блеске паркетного пола в гостиной... Так же веяло рождеством от переплётиков лампадок... И, наконец, пахло хвоей и зелень осветила угол...
   Елена вышла около полудня из двери его комнаты не совсем твёрдыми шагами и молча прошла через столовую, где в совершенном молчании сидели... Ни один из них не шевельнулся при её проходе, боясь её лица. Елена закрыла дверь к себе в комнату...
   Делать тем, кто с ним был тесно и кровно связан, в комнате Алексея было нечего. Там и так стало тесно от трёх мужчин. Это был тот золотоглазый медведь, другой, молодой, бритый и стройный, больше похожий на гвардейца, чем на врача, и, наконец, третий, седой профессор. Его искусство открыло ему и семье нерадостные вести, сразу, как только он появился шестнадцатого декабря. Он всё понял и тогда же сказал, что у него...
   Он же час всего назад вышел с Еленой в гостиную и там, на её упорный вопрос, вопрос не только с языка, но и из сухих глаз и потрескавшихся губ и развитых прядей, сказал, что надежды мало, и добавил, глядя в Еленины глаза глазами очень, очень опытного и всех поэтому жалеющего человека. - "очень мало". Всем хорошо известно и Елене тоже, что это означает, что надежды вовсе никакой нет и, значит, Алексей умирает...
   Он лежал, источая ещё жар, но жар уже зыбкий и непрочный, который вот-вот упадёт. И лицо его уже начало пропускать какие-то странные восковые оттенки, и нос его изменился, утончился, и какая-то черта безнадёжности вырисовывалась именно у горбинки носа, особенно ясно проступившей... Еленины ноги похолодели, и стало ей туманно-тоскливо...
   Давно уже не было у него сознания, и он не видел и не понимал того, что происходило вокруг него. Елена постояла, посмотрела. Профессор тронул её за руку и шепнул:
   - Вы идите, Елена..., мы сами всё будем делать.
   Елена повиновалась и сейчас же вышла. Но профессор не стал ничего делать.
   Он снял халат, вытер влажными ватными шарами руки и ещё раз посмотрел в лицо Алексея. Синеватая тень сгущалась у складок губ и носа.
   - Безнадёжен...
   - Камфару?
   - Да, да, да.
   - По шприцу?
   - Нет, сразу по три грамма. И чаще...
  
   Из года в год лампадки зажигались у них двадцать четвёртого декабря в сумерки, а вечером дробящимися, тёплыми огнями зажигались в гостиной зелёные еловые ветви. Но теперь болезнь всё сбила и спутала, ускорила жизнь и появление света лампадки. Елена... подошла к тумбочке у кровати, взяла с неё спички... и зажгла огонёк в лампаде... перед строй иконой в тяжёлом окладе...
   В двух квадратах окон стоял белый декабрьский, беззвучный день...
   Она сдвинула край ковра, освободила себе площадь глянцевитого паркета и молча положила первый земной поклон...
  
   - Помирает...
   - Не позвать ли священника?.. Что ж ему так-то, без покаяния...
   - Лене нужно сказать, как же без неё. И ещё с ней что-нибудь сделается...
   - А что доктор говорит?
   - Да что тут говорить. Говорить больше нечего...
   Они долго тревожно шептались... Ещё раз ходили к доктору... Тот закурил папиросу и прошептал, что это агония, что, конечно, священника можно позвать, что ему это безразлично, потому что больной всё равно без сознания и ничему это не повредит.
   - Глухую исповедь...
  
   Елена с колен исподлобья смотрела на зубчатый венец над почерневшим ликом с ясными глазами и, протягивая руки, говорила шёпотом:
   - Слишком много горя сразу посылаешь, мать-заступница. Так в один год и кончаешь семью. За что?.. Мать взяла у нас, мужа у меня нет и не будет, это я понимаю. Теперь уж очень ясно понимаю. А теперь и старшего отнимаешь. За что?.. Как мы будем вдвоём?.. Посмотри, что делается кругом, ты посмотри... Мать-заступница, неужто ж не сжалишься?.. Может быть, мы люди и плохие, но за что же так карать-то?..
   На Тебя одна надежда, Пречистая Дева. На тебя. Умоли сына своего, умоли Господа Бога, чтоб послал чудо...
   Шёпот Елены стал страстным, она сбивалась в словах, но речь её была непрерывна, шла потоком...
   Мать-заступница, упроси его. Вон Он. Что же Тебе стоит. Пожалей нас. Пожалей. Идут Твои дни, Твой праздник. Может, что-нибудь доброе сделает Он, да и Тебя умолю за грехи... Все мы в крови повинны, но Ты не карай. Не карай. Вон Он, вон Он...
  
   День исчез в квадратах окон...
  
   По всей квартире сухим ветром пронеслась тревога...
  
   "...Я убийца. Нет, я застрелил в бою. Или подстрелил..."
  
   - Я у него исповедался, и беседа святого старика принесла мне душевное облегчение... Мне не следовало лечиться... Я так полагал. Нужно было бы терпеливо снести испытание, ниспосланное мне Богом за мой страшный грех, но настоятель внушил мне, что я рассуждаю неправильно. И я подчинился ему...
   - Вы человек, по-видимому, религиозный.
   - Да, я день и ночь думаю о Боге и молюсь Ему. Единственному прибежищу и утешителю.
   - Это, конечно, очень хорошо, и я отношусь к этому с уважением, но вот что я вам посоветую: на время лечения вы уж откажитесь от вашей упорной мысли о Боге. Дело в том, что она у вас начинает смахивать на идею фикс. А в вашем состоянии это вредно. Вам нужны воздух, движение и сон.
   - По ночам я молюсь.
   - Нет, это придётся изменить. Часы молитвы придётся сократить. Они вас будут утомлять, а вам необходим покой...
   - Кокаин нюхали?
   - В числе мерзостей и пороков, которым я предавался, был и этот. Теперь нет...
   - Вы перестаньте увлекаться религиозными вопросами. Вообще поменьше предавайтесь всяким тягостным размышлениям...
   Кокаин нельзя. Пить нельзя. Женщин тоже...
   - Я удалился от женщин и ядов. Удалился и от злых людей, злой гений моей жизни, предтеча антихриста, уехал в город дьявола.
   - Батюшка, нельзя так, ведь вы в психиатрическую лечебницу попадёте. Про какого антихриста вы говорите?
   - Я говорю про его предтечу..., человека с глазами змеи и с чёрными баками. Он уехал в царство антихриста в Москву, чтобы подать сигнал и полчища аггелов вести на этот Город в наказание за грехи его обитателей. Как некогда Содом и Гоморра...
   - Это вы большевиков аггелами? Согласен. Но всё-таки так нельзя... Вы бром будете пить. По столовой ложке три раза в день...
   Серьёзно вам говорю, если вы не прекратите это, вы, смотрите... у вас мания развивается...
   - Нет, доктор, я нормален. Сколько, доктор, вы берёте за ваш святой труд?
   - Помилуйте, у вас на каждом шагу слово "святой". Ничего особенно святого я в своём труде не вижу. Беру я за курс, как все. Если будете лечиться у меня, оставьте задаток.
   - Очень хорошо.
   - У вас, может быть, денег мало...
   - Нет, доктор, найдутся. Вы облегчаете по-своему человечество.
   - И иногда очень удачно. Пожалуйста, бром принимайте аккуратно.
   - Полное облегчение, уважаемый доктор, мы получит только там, - больной вдохновенно указал в беленький потолок. - А сейчас ждут нас всех испытания, коих мы ещё не видали... И наступят они очень скоро.
   - Ну, покорнейше благодарю. Я уже испытал достаточно.
   - Нельзя зарекаться, доктор, ох, нельзя, ибо сказано: третий ангел вылил чашу в источники вод, и сделалась кровь...
   - Убедительно советую, поменьше читайте апокалипсис... Повторяю, вам вредно...
  
   - Вы мне милы. Позвольте мне прийти к вам ещё.
   - Придите...
   - Скажите мне, почему вы одни и чья это карточка на столе?..
  
   Обедали в этот важный и исторический день все... Это была первая общая трапеза с тех пор, как... И всё было по-прежнему, кроме одного - не стояли на столе мрачные, знойные розы...
  
   Лицо Елены изменилось, стало похоже на старинное лицо мамы...
  
   Велик был год и страшен год по рождестве Христовом 1918, но 1919 был его страшней.
   В ночь со второго на третье февраля у входа на Центральный Мост через Днепр человека в разорванном и чёрном пальто с лицом синим и красным в потёках крови волокли по снегу два хлопца, а пан куренной бежал с ним рядом и бил его шомполом по голове. Голова металась при каждом ударе, но окровавленный уже не вскрикивал, а только ухал...
   Пальцы крючковато согнулись и загребли грязный снег. Потом... несколько раз дёрнулся лежащий в судороге и стих.
   Над поверженным шипел электрический фонарь у входа на мост... а выше было чёрное небо с играющими звёздами.
   И в эту минуту, когда лежащий испустил дух, звезда Марс над Слободкой под Городом вдруг разорвалась в замёрзшей выси, брызнула огнём и оглушительно ударила.
   Вслед звезде чёрная даль за Днепром, даль, ведущая к Москве, ударила громом тяжко и длинно. И тотчас хлопнула вторая звезда, но ниже, над самыми крышами, погребёнными под снегом.
   И тотчас синяя гайдамацкая дивизия тронулась с моста и побежала в Город, через Город и навеки вон.
   Следом за синей дивизией волчьей побежкой прошёл на померзших лошадях курень Козыря-Лешко... потом исчезло всё, как будто никогда и не было...
  
   А зачем оно было? Никто не скажет. Заплатит ли кто-нибудь за кровь?
   Нет никто.
   Просто растает снег, взойдёт зелёная украинская травка, заплетёт землю... выйдут пышные всходы... задрожит зной над полями, и крови не останется и следов. Дёшева кровь на червонных полях, и никто выкупать её не будет.
   Никто.
  
   Дом на Алексеевском спуске... спал...
   За окнами расцветала всё победоноснее студёная ночь и беззвучно плыла над землёй. Играли звёзды, сжимаясь и расширяясь, и особенно высоко в небе была звезда красная и пятиконечная - Марс...
  
   - Наверно, ушли... Петлюра... Больше не будет никогда...
  
   Ночь расцветала. Сонная дрёма прошла над Городом, мутной белой птицей пронеслась, минуя сторонкой крест Владимира, упала за Днепром в самую гущу ночи и поплыла вдоль железной дуги. Доплыла до станции Дарница и задержалась над ней.
  
   На третьем пути стоял бронепоезд... Бронепоезд "Пролетарий"...
  
   Человек... неуклонно рвался взором к звёздам. Удобнее всего ему было смотреть на звезду Марс, сияющую в небе над Слободкой. И он смотрел на неё. От его глаз шёл на миллионы вёрст взгляд и не упускал ни на минуту красноватой живой звезды. Она сжималась и расширялась, явно жила и была пятиконечная. Изредка, истомившись, человек опускал винтовку прикладом в снег, остановившись, мгновенно и прозрачно засыпал, и чёрная стена бронепоезда не уходила из этого сна, не уходили и некоторые звуки со станции. Но к ним присоединялись новые. Вырастал во сне небосвод невиданный. Весь красный, сверкающий и весь одетый Марсами в их живом сверкании. Душа человека мгновенно наполнялась счастьем...
  
   "И увидал я мёртвых и великих, стоящих перед Богом, и книги раскрыты были, и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни; и судимы были мёртвые по написанному в книгах сообразно с делами своими.
   Тогда отдало море мёртвых, бывших в нём, и смерть и ад отдали мёртвых, которые были в них, и судим был каждый по делам своим...
  
   И кто не был записан в книге жизни, тот был брошен в озеро огненное...
  
   И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет".
  
   По мере того как он читал потрясающую книгу, ум его становился как сверкающий меч, углубляющийся в тьму.
   Болезни и страдания казались ему неважными, несущественными. Недуг отпадал... Он видел синюю, бездонную мглу веков, коридор тысячелетий. И страха не испытывал, а мудрую покорность и благоговение. Мир становился в душе, и в мире он дошёл до слов:
  
   "...слезу с очей, и смерти не будет, уже ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло"...
  
   - Жить, будем жить!!
   - А смерть придёт, помирать будем...
  
   Он был маленький, поэтому он не интересовался ни большевиками, ни Петлюрой, ни демоном. И сон привиделся ему простой и радостный, как солнечный шар. Будто бы шёл он по зелёному большому лугу...
  
   Последняя ночь расцвела. Во второй половине её вся тяжёлая синева, занавес Бога, облекающий мир, покрылась звёздами. Похоже было, что в неизмеримой высоте за этим синим пологом у царских врат служили всенощную. В алтаре зажигали огоньки, и они проступали на занавесе целыми крестами, кустами и квадратами. Над Днепром с грешной и окровавленной и снежной земли поднимался в чёрную, мрачную высь полночный крест Владимира. Издали казалось, что поперечная перекладина исчезла - слилась с вертикалью, и от этого крест превратился в угрожающий острый меч.
  
   Но он не страшен. Всё пройдёт. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звёзды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле. Нет ни одного человека, который бы этого не знал. Так почему же мы не хотим обратить свой взгляд на них? Почему?
  
   Какой же крохотный и беззащитный человек...
  
   И как причудливо тасуется колода карт...
  
   А всякая книга полна заманчивых тайн...
  
   Зимнее эмоциональное расстройство... И никуда от него не деться...
   Хотя у них и не было детей, но союз их можно считать счастливым. Любовь, забота и внимание друг к другу, доброта, общность интересов, высокий уровень культуры - всё это могло служить образцом их семейных отношений...
  
  
  
  
   59
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"