Образ эпохи в перечитанных и переосмысленных книгах
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Татьяна ХРУЦКАЯ
ОБРАЗ ЭПОХИ В ПЕРЕЧИТАННЫХ И ПЕРЕОСМЫСЛЕННЫХ КНИГАХ
Санкт-Петербург
2013 год
"Через книги мы приобщаемся к человечеству:
к прошлому, настоящему и будущему".
"Так бывает, что дорога интереснее пункта назначения".
"Он прожил длинную, счастливую жизнь, потому что был хорошим человеком.
В тюрьму не посадили, на войне не убили, наставники были хорошие, читатели есть. Живи и шелести. Писатель всегда работает. Хочу ли я продолжать жить? Да, хочу. У многих в глубокой старости желания жить нет.
Унылая пора - осень патриарха. Наступает момент опустошения и отчаяния, потеря интереса к жизни. В этот момент очень важно, если рядом появляется душа, соратница, спутница, способная заботиться о другом. И жизнь начинается заново.
Он умер безболезненно и мирно. Ну, хватит мне, до свидания".
Сергей Михалков
Уходит эпоха...
НЕ МЫ ТАКИЕ - ЖИЗНЬ ТАКАЯ...
"1 апреля 1924 г. я был заключён в крепость - согласно приговору мюнхенского суда. Я получил досуг, позволивший мне после многих лет беспрерывной работы засесть за писание книги...
Одна кровь - одно государство! До тех пор пока немецкий народ не объединил всех своих сынов в рамках одного государства, он не имеет морального права стремиться к колониальным расширениям. Лишь после того как немецкое государство включит в рамки своих границ последнего немца, лишь после того как окажется, что такая Германия не в состоянии прокормить - в достаточной мере всё своё население, - возникающая нужда даёт народу моральное право на приобретение чужих земель. Тогда меч начинает играть роль плуга, тогда кровавые слёзы войны ерошат землю, которая должна обеспечить хлеб насущный будущим поколениям.
Отец был добросовестным государственным чиновником, мать занималась домашним хозяйством, равномерно деля свою любовь между всеми нами - её детьми.
Если в прежние времена в деревне идеалом отца было стать священником, то теперь, когда его горизонты в большом городе чрезвычайно расширились, его идеалом стало - добиться положения государственного чиновника. Со всей цепкостью и настойчивостью, выкованными нуждой и печалью, уже в детские годы, 17-летний юноша стал упорно добиваться своей цели и - стал чиновником. На достижение этой цели отец потратил целых 23 года. Обет, который он дал себе в жизни, - не возвращаться в свою родную деревню раньше, чем он станет "человеком" - был теперь выполнен. 56 лет от роду отец решил, что можно отдохнуть. Однако и теперь он не мог ни одного дня жить на положении "бездельника". Он купил себе в окрестностях австрийского городка поместье, в котором сам хозяйствовал, вернувшись, таким образом, после долгих и трудных годов к занятиям своих родителей.
В эту именно эпоху во мне стали формироваться первые идеалы. Я проводил много времени на свежем воздухе. Дорога к моей школе была очень длинной. Я рос в среде мальчуганов физически очень крепких, и моё времяпрепровождение в их кругу не раз вызывало заботы матери. Менее всего обстановка располагала меня к тому, чтобы превратиться в оранжерейное растение. Конечно, я менее всего в ту пору предавался мыслям о том, какое призвание избрать в жизни. Но ни в коем случае мои симпатии не были направлены в сторону чиновничьей карьеры. Я думаю, что уже тогда мой ораторский талант развивался в тех более или менее глубокомысленных дискуссиях, какие я вёл со своими сверстниками. Я стал маленьким вожаком. Занятия в школе давались мне очень легко; но воспитывать меня всё же было делом не лёгким. В свободное от других занятий время я учился пению в хоровой школе. Это давало мне возможность часто бывать в церкви и прямо опьяняться пышностью ритуала и торжественным блеском церковных празднеств. Было бы очень естественно, если бы для меня теперь должность аббата стала таким же идеалом, как им в своё время для моего отца была должность деревенского пастора. В течение некоторого времени это так и было. Но моему отцу не нравились ни ораторские таланты его драчуна сынишки, ни мои мечты о том, чтобы стать аббатом. Да и сам я очень скоро потерял вкус к этой последней мечте, и мне стали рисоваться идеалы, более соответствующие моему темпераменту.
Перечитывая много раз книги из отцовской библиотеки, я более всего останавливал своё внимание на книгах военного содержания, в особенности на одном народном издании истории франко-прусской войны 1870-1871 г. Прошло немного времени, и эпоха этих героических лет стала для меня самой любимой. В первый раз во мне проснулась пока ещё неясная мысль о том, какая же разница между теми немцами, которые участвовали в этих битвах, и теми, которые остались в стороне от этих битв.
Возник вопрос об отдаче меня в школу. Учитывая все мои наклонности и в особенности мой темперамент, отец пришёл к выводу, что отдать меня в гимназию, где преобладают гуманитарные науки, было бы неправильно. Ему казалось, что лучше определить меня в реальное училище. В этом намерении укрепляли его ещё больше мои очевидные способности к рисованию. Возможно, что тут сыграл роль и его собственный опыт, внушивший ему, что в практической жизни гуманитарные науки имеют очень мало значения. В общем, он думал, что его сын, как и он сам, должен со временем стать государственным чиновником. Горькие годы его юности заставили его особенно ценить те достижения, которых он впоследствии добился своим горбом. Он очень гордился, что сам своим трудом достиг всего того, что он имел, и ему хотелось, чтобы сын пошёл по той же дороге. Свою задачу он видел только в том, чтобы облегчить мне этот путь. Сама мысль о том, что я могу отклонить его предложение и пойти по совсем другой дороге, казалась ему невозможной. В его глазах решение, которое он наметил, было само собой разумеющимся. Властная натура отца, закалившаяся в тяжёлой борьбе за существование в течение всей его жизни, не допускала и мысли о том, что неопытный мальчик сам будет избирать себе дорогу. Да он считал бы себя плохим отцом, если бы допустил, что его авторитет в этом отношении кем-либо может оспариваться.
И, тем не менее, оказалось, что дело пошло совсем по-иному. В первый раз в моей жизни (мне было тогда всего 11 лет) я оказался в роли оппозиционера. Чем более сурово и решительно отец настаивал на своём плане, тем более упрямо и упорно сын его настаивал на другом. Я не хотел стать государственным чиновником. Мне становилось противно при одной мысли о том, что я превращусь в несвободного человека, вечно сидящего в канцелярии, не располагающего своим собственным временем и занимающегося только заполнением формуляров.
В один прекрасный день мне стало вполне ясно, что я должен стать художником.
Преподавание мировой истории в средней школе ещё и сейчас находится на очень низкой ступени. Лишь немногие учителя понимают, что целью исторического преподавания никогда не должно быть бессмысленное заучивание наизусть или механическое повторение исторических дат и событий. Дело совсем не в том, в какой именно день происходила та или другая битва, когда именно родился тот или другой полководец, или в каком году тот или другой (большею частью весьма незначительный) монарх надел на свою голову корону. Учиться истории означает уметь искать и находить факторы и силы, обусловившие те или другие события, которые мы потом должны были признать историческими событиями. Искусство чтения и изучения сводится в этой области к следующему: существенное запомнить, несущественное забыть. Счастье, когда учитель в доступной форме умеет, основываясь на настоящем, осветить прошлое и, основываясь на уроках прошлого, сделать выводы для настоящего. Полученная мною в школе любовь к историческому мышлению никогда не оставляла меня в течение всей моей дальнейшей жизни. Изучение истории становится для меня неиссякаемым источником понимания исторических событий современности, т.е. политики.
С годами во мне проснулся ещё интерес к строительному искусству.
Мне было 13 лет, когда я внезапно потерял отца. Этот ещё крепкий человек умер от удара. Смерть была мгновенной и безболезненной. Эта смерть всех нас погрузила в глубокую печаль. Я стал посещать школу рисования. Через два года умерла моя мать. Она умерла после долгой тяжёлой болезни, которая с самого начала не оставляла места надеждам на выздоровление. Отца я почитал, мать же любил. Тяжёлая действительность и нужда заставили меня теперь быстро принять решение. С корзинкой вещей в руках, с непоколебимой волей в душе я уехал в Вену. Также как и отец, я хотел стать "чем-нибудь", но конечно ни в коем случае не чиновником.
Я сгорал от нетерпения скорее сдать экзамен в Академию, и был преисполнен гордой уверенности в том, что результат будет хороший. Когда мне объявили, что я не принят, на меня это подействовало, как гром с ясного неба. Когда я представился ректору и обратился к нему с просьбой объяснить мне причины моего непринятия на художественное отделение академии, ректор ответил мне, что привезённые мною рисунки не оставляют ни малейших сомнений в том, что художника из меня не выйдет. Из этих рисунков видно, что у меня есть способности в сфере архитектуры. Я должен совершенно бросить мысль о художественном отделении и подумать об отделении архитектурном. Я решил стать архитектором. Все препятствия надо сломать, о капитуляции перед ними не может быть и речи. Размышляя так, я всё время имел перед глазами пример моего покойного отца, который всё-таки сумел выйти из положения деревенского мальчика, сапожного ученика и подняться до положения государственного чиновника.
Кроме моей работы по архитектуре, кроме редких посещений оперы, которые я мог себе позволить лишь за счёт скудного обеда, у меня была только одна радость, это - книги. Я читал тогда бесконечно много и читал основательно. Всё свободное время, которое оставалось у меня от работы, целиком уходило на эти занятия. В течение нескольких лет я создал себе известный запас знаний, которыми питаюсь и поныне. Более того, в это время я составил себе представление о мире и выработал миросозерцание, которое образовало гранитный фундамент для моей теперешней борьбы. К тем взглядам, которые я выработал себе тогда, мне пришлось впоследствии прибавить только немногое, изменять же ничего не пришлось.
Я теперь твёрдо убеждён в том, что все творческие идеи человека в общих чертах появляются уже в период его юности, насколько вообще данный человек способен творчески мыслить. Я различаю теперь между мудростью старости, которая является результатом большей основательности, осторожности и опыта долгой жизни, и гениальностью юности, которая щедрой рукой бросает человечеству благотворные идеи и мысли, хотя иногда и в незаконченном виде. Юность даёт человечеству строительный материал и планы будущего, из которых затем более мудрая старость кладёт кирпичи и строит здания, поскольку так называемая мудрость старости вообще не удушает гениальности юности.
Как это на первый взгляд ни странно, пропасть между теми слоями буржуазии, экономическое положение которых далеко не блестяще, и рабочими физического труда зачастую гораздо глубже, чем это думают. Причиной этой вражды является опасение этих общественных слоёв, - они ещё совсем недавно чуть-чуть поднялись над уровнем физического труда, - опять вернуться к своему старому положению, вернуться к жизни малоуважаемого рабочего сословия. К этому у многих прибавляются тяжёлые воспоминания о неслыханной культурной отсталости низших классов, чудовищной грубости обращения друг с другом. Недавно завоёванное положение мелкого буржуа, само по себе не бог весть какое высокое, заставляет прямо трепетать перед опасностью вновь спуститься на одну ступень ниже и делает невыносимой даже одну мысль об этом. Отсюда часто получается, что более высоко поставленные люди относятся к самым низшим слоям с гораздо меньшими предрассудками, чем недавние "выскочки". Ибо выскочкой является всякий, кто своей собственной энергией несколько выбился в люди и поднялся выше своего прежнего уровня жизни. Эта зачастую очень тяжкая борьба заглушает всякое чувство сожаления. Отчаянная борьба за существование, которую ты только что вёл сам, зачастую убивает в тебе всякое сострадание к тем, кому выбиться в люди не удалось. Бросив меня в омут нищеты и необеспеченности, через который в своё время прошёл мой отец, выбившийся затем в люди, жизнь сорвала с моих глаз повязку ограниченного мелкобуржуазного воспитания. Только теперь я научился понимать людей, научился отличать видимость и внешнюю скотскую грубость от внутренней сущности человека.
Вена уже в начале ХХ столетия принадлежала к городам величайшего социального неравенства. Бьющая в глаза роскошь, с одной стороны, и отталкивающая нищета - с другой. Двор с его ослепительной роскошью притягивал как магнит богачей и интеллигенцию. Вена не только в политическом и духовном, но и в экономическом отношении была центром придунайской монархии. Армии высшего офицерства, государственных чиновников, художников и учёных противостояла ещё большая армия рабочих; несметному богатству аристократии противостояла чудовищная беднота. Перед дворцом в любое время можно было видеть тысячи блуждающих безработных. В двух шагах от триумфальных арок, в пыли и грязи каналов валялись сотни и тысячи бездомных. Кто сам не побывал в тисках удушающей нищеты, тот никогда не поймёт, что означает этот ад.
Очень скоро я убедился в том, что всегда и везде можно найти какую-либо работу, а также в том, что всегда и везде её легко можно потерять. Именно необеспеченность заработка через некоторое время стала для меня самой трудной стороной моей новой жизни.
Опыт показывает, что переселяющиеся в город элементы деревни большею частью принадлежат к самым здоровым и энергичным натурам. К этим "эмигрантам" надо отнести не только тех, кто эмигрирует за океан в Америку, но и тех молодых парней, которые решаются бросить свою деревню и отправиться искать счастья в большом городе. Они также берут на себя большой риск. Меня также жизнь в этом мировом городе изрядно потрепала, и на своей шкуре я должен был испытать достаточное количество материальных и моральных ударов судьбы. Ещё в одном я убедился здесь: быстрые переходы от работы к безработице и обратно, связанные с этим вечные колебания в твоём маленьком бюджете, разрушают чувство бережливости и вообще лишают вкуса к разумному устройству своей жизни. Человек постепенно приучается в хорошие времена жить припеваючи, в плохие - голодать. Голод приучает человека к тому, что как только в его руки попадают некоторые деньги, он обращается с ними совершенно нерасчётливо и теряет способность к самоограничению.
Ещё хуже были тогда жилищные условия. Что хорошего можно ждать от того момента, когда из этих казарм в один прекрасный день устремится безудержный поток обозлённых рабов, о которых беззаботный город даже не подумает? Да, беззаботен этот мир богатых.
Уже тогда я убедился, что здесь к цели ведёт только двойной путь: глубочайшее чувство социальной ответственности, направленное к созданию лучших условий нашего общественного развития, в сочетании с суровой решительностью уничтожить того горбатого, которого исправить может только могила. Ведь и природа сосредоточивает всё своё внимание не на том, чтобы поддержать существующее, а на том, чтобы обеспечить ростки будущего. Так и в человеческой жизни нам нужно меньше думать о том, чтобы искусственно облагораживать существующее зло (что в 99 случаях из ста при нынешней человеческой натуре невозможно), чем о том, чтобы расчистить путь для будущего более здорового развития. Уже во время моей венской борьбы за существование мне стало ясно, что общественная деятельность никогда и ни при каких обстоятельствах не должна сводиться к смешной и бесцельной благотворительности, она должна сосредоточиться на устранении тех коренных недостатков в организации нашей хозяйственной и культурной жизни, которые неизбежно приводят или могут приводить отдельных людей к вырождению.
Мне трудно сказать, что в те времена меня больше возмущало: экономические бедствия окружающей меня тогда среды, её нравственно и морально низкий уровень или степень её культурного падения.
Наше буржуазное общество спокойно смотрит на то, как в театре и в кино, в грязной литературе и в сенсационных газетах изо дня в день отравляют народ и после этого он ещё удивляется, почему массы нашего народа недостаточно нравственны, почему проявляют они "национальное безразличие". Как будто, в самом деле, грязная литература, грубые сенсации, киноэкран могут заложить здоровые основы патриотического воспитания народной массы.
Только тот, кто через воспитание в школе познакомился с культурным, хозяйственным и, прежде всего, политическим величием собственного отечества, сможет проникнуться внутренней гордостью по поводу того, что он принадлежит к данному народу. Бороться я могу лишь за то, что люблю. Любить могу лишь то, что я уважаю, а уважать лишь то, что я, по крайней мере, знаю.
Когда мне было 17 лет, слово "марксизм" мне было мало знакомо, слова же "социал-демократия" и "социализм" казались мне одинаковыми понятиями. И тут понадобились тяжёлые удары судьбы, чтобы у меня открылись глаза на этот неслыханный обман народа. И в этой области я много читал и много учился.
Под "чтением" я понимаю, быть может, нечто совсем другое, чем большинство нашей так называемой "интеллигенции". Я знаю многих, которые "читают" бесконечно много - книгу за книгой, букву за буквой; и всё-таки я не назову этих людей иначе, как только "начитанными". Конечно, люди эти обладают большим количеством "знаний", но их мозг совершенно неспособен сколько-нибудь правильно усвоить, зарегистрировать и классифицировать воспринятый материал. Они совершенно не обладают искусством отделять ценное от ненужного, необходимое держать в голове, а излишнее, если возможно, просто не видеть и, во всяком случае, не обременять себя балластом. Ведь чтение не является самоцелью, а только средством к цели. Чтение имеет целью помочь человеку получить знания в том направлении, какое определяется его способностями и его целеустремлением. Чтение даёт человеку в руки те инструменты, которые нужны ему для его профессии, независимо от того, идёт ли речь о простой борьбе за существование или об удовлетворении более высокого назначения. Но с другой стороны, чтение должно помочь человеку составить себе общее миросозерцание. Во всех случаях одинаково необходимо, чтобы содержание прочитанного не откладывалось в мозгу в порядке оглавления книги. Задача состоит не в том, чтобы обременять свою память определённым количеством книг. Надо добиваться того, чтобы в рамках общего мировоззрения мозаика книг находила себе соответствующее место в умственном багаже человека и помогала ему укреплять и расширять своё миросозерцание. В ином случае в голове читателя получается только хаос. Механическое чтение оказывается совершенно бесполезным. Наглотавшийся книг читатель иногда самым серьёзным образом считает себя "образованным", воображает, что он хорошо узнал жизнь, что он обогатился знаниями, а между тем на деле по мере роста такого "образования" он всё больше и больше удаляется от своей цели. В конце концов, он кончит либо в санатории, либо "политиком" в парламенте. Кто так работает над собой, тому никогда не удастся использовать свои хаотические "знания" для тех целей, которые возникают перед ним в каждый данный момент. Его умственный балласт расположен не по линии жизни, а по линии мёртвых книг. И хотя жизнь много раз будет наталкивать его на то, чтобы взять из книг действительно ценное, этот несчастный читатель не сумеет применить её к жизни.
Тот же человек, который умеет правильно читать, сумеет любую книгу, любую газету, любую прочитанную им брошюру использовать так, чтобы взять из неё всё действительно ценное, всё действительно имеющее не только преходящее значение. Он сумеет расчленить и усвоить приобретённый новый материал так, что это поможет ему уточнить или пополнить то, что он уже знал раньше, получить новый материал, помогающий обосновать правильность своих взглядов. Если перед таким человеком жизнь внезапно поставит новые вопросы, его память моментально подскажет ему из прочитанного то, что нужно именно для этой ситуации. Из этого материала, который накопился в его мозгу в течение десятилетий, он сумеет быстро мобилизовать то, что нужно для уяснения поставленной новой проблемы и для правильного ответа на неё. Только такое чтение имеет смысл и цель.
Чем больше знакомился я с внешней историей социал-демократии, тем более страстно хотелось мне понять внутреннюю сущность её учения. Официальная партийная литература могла мне в этом отношении помочь конечно лишь немного. Поскольку официальная литература касается экономических тем, она оперирует неправильными утверждениями и столь же неправильными доказательствами; поскольку же дело идёт о политических целях, она просто лжива насквозь. К тому же и весь крючкотворческий стиль этой литературы отталкивал меня до последней степени. Их книжки полны фраз и непонятной болтовни, полны претензий на остроумие, а на деле крайне глупы. Только вырождающаяся богема наших больших городов может испытывать удовольствие от такой духовной пищи и находить приятное занятие в том, чтобы отыскивать жемчужное зерно в навозных кучах этой литературной китайщины. Но ведь известно, что есть часть людей, которые считают ту книгу более умной, которую они менее всего понимают. Сопоставляя теоретическую лживость и нелепость учения социал-демократии с фактами живой действительности, я постепенно получал всё более ясную картину её подлинных стремлений. В такие минуты мною овладевали не только тяжёлые предчувствия, но и сознание грозящей с этой стороны громадной опасности, я видел ясно, что это учение, сотканное из эгоизма и ненависти, с математической точностью может одержать победу и тем самым привести человечество к неслыханному краху. В это именно время я понял, что это разрушительное учение тесно и неразрывно связано с национальными свойствами одного определённого народа, чего я до сих пор не подозревал. Только знакомство с еврейством даёт в руки ключ к пониманию внутренних, т.е. действительных намерений социал-демократии. Только когда познакомишься с этим народом, у тебя раскрываются глаза на подлинные цели этой партии, и из тумана неясных социальных фраз отчётливо вырисовывается марксизм.
Еврейский вопрос в те времена казался мне не чем иным, как вопросом религии. Я думал тогда, что евреи подвергаются гонениям именно из-за религии. Постепенно я убедился в том, что и социал-демократическая пресса в преобладающей части находится в руках евреев. Этому обстоятельству я не придал особенно большого значения, так как ведь и с другими газетами дело обстояло также. Я стал приглядываться к именам почти всех вождей. В подавляющем большинстве - тоже сыны "избранного" народа.
Как правило, - я не говорю о случаях исключительной одарённости, - человек должен начать принимать участие в политической жизни не раньше 30-летнего возраста. Не следует делать этого раньше. В громадном большинстве случаев только к этому именно времени человек вырабатывает себе, так сказать, общую платформу, с точки зрения которой он может определять своё отношение к той или другой политической проблеме. Только после того как человек выработал себе основы такого миросозерцания и приобрёл твёрдую почву под ногами, он может более или менее прочно занимать позицию в злободневных вопросах. Лишь тогда этот более или менее созревший человек имеет право принимать участие в политическом руководстве обществом.
Политиканы - это сорт людей, единственным принципом которых является беспринципность, сочетаемая с грубой навязчивостью и зачастую развитым до бесстыдства искусством лжи. Ну, а если такой всё ещё продолжает оставаться руководителем целого общества, то вы можете быть наперёд уверены, что для него политика превратилась только в "героическую" борьбу за возможно более продолжительное обладание местечком. На парламент он смотрит, как на дойную корову для себя и своей семьи. Чем больше эта "должность" нравится жене и родственникам, тем более цепко будет он держаться за свой мандат.
Конечно, и 30-летнему в течение его дальнейшей жизни придётся ещё многому учиться, но для него это будет только пополнением знаний в рамках того миросозерцания, которое он уже себе составил. Ему уже не придётся переучиваться в основном и принципиальном, ему придётся лишь пополнять своё образование, и сторонникам его не придётся испытывать тягостного чувства от сознания того, что руководитель до сих пор вёл их по неправильному пути.
Я продолжал заниматься своим собственным самообразованием, не теряя времени и не упуская ни одной возможности.
Через школу могла быть создана возможность воспитать в течение длительного времени традиции государственного единства. Конечно, этого нельзя было достигнуть в течение 10 или 20 лет. Тут нужны столетия. В стране отсутствовал фундамент национального государства, которое само по себе обладает большой силой самосохранения даже тогда, когда руководители государства оказываются совершенно не на высоте. Государство единой национальности иногда в течение удивительно долгих периодов может переносить режим плохого управления, не погибая при этом.
Совсем другое дело такое государство, которое состоит из различных народностей, в жилах которых не течёт одна и та же кровь, а ещё важней - над которыми не занесён один общий кулак. Тут слабость руководства приведёт не просто к зимней спячке государства, тут она пробудит все индивидуальные инстинкты наций в зависимости от их крови и лишит их возможности развиваться под эгидой одной могущественной воли. Эта опасность может быть смягчена только в течение столетий общего воспитания, общих традиций, общих интересов и т.д. Вот почему такие государственные образования, чем моложе, тем больше зависят от качества своих руководителей. Более того, зачастую они бывают прямым творением из ряда выходящих могущественных руководителей и героев духа и нередко после смерти их творца они просто распадаются. Пройдут столетия, и всё же эти опасности ещё не преодолены, они находятся только в дремлющем состоянии. И как только слабость руководства скажется очень сильно, эта опасность часто внезапно просыпается, и тогда уже не поможет ни сила воспитания, ни самые высокие традиции; над всем этим возьмут верх центробежные силы различных племён.
Парламент. Священное здание, где кипели страсти. Правда, священным дом этот казался мне главным образом благодаря необычайной красоте его чудесной архитектуры. Скоро это чувство сменилось чувством возмущения, вызванным той жалкой комедией, которая разыгрывалась на моих глазах. Налицо было несколько сот господ народных представителей, которые как раз заняты были обсуждением одного из вопросов крупнейшего экономического значения. Одного этого дня было для меня достаточно, чтобы дать мне материал для размышления на целые недели. Жестикулирующая, кричащая на разные голоса полудикая толпа. Над нею в качестве председателя старенький добродушной дядюшка в поте лица изо всех сил работает колокольчиком и, обращаясь к господам депутатам, то в добродушной, то в увещевательной форме, умоляет их сохранить достоинство высокого собрания. Всё это заставляло только смеяться. Несколько недель спустя я опять попал в парламент. Картина была другая, совершенно неузнаваемая. Зал был совершенно пуст. Внизу спали. Небольшое количество депутатов сидели на своих местах и зевали друг другу в лицо. Один из них "выступал" на трибуне. На председательском месте сидел один из вице-президентов и явно скучал. Меня посетили первые сомнения. Когда у меня было время, я всё чаще стал отправляться на заседания и в тиши наблюдал всё происходящее там. Я вслушивался в речи, насколько их вообще можно было понять, изучал более или менее интеллигентные физиономии "избранных" представителей народов, составлявших это печальное государство, и постепенно составлял себе своё собственное заключение. Одного года спокойных наблюдений оказалось достаточно, чтобы в корне изменить мои прежние взгляды на это учреждение. Я начал глубже размышлять относительно демократического принципа решения по большинству голосов как основы всего парламентского строя. Вместе с тем я немало внимания посвятил и изучению умственных и моральных достоинств этих избранников народа. Что мне прежде всего бросалось в глаза, так это полное отсутствие личной ответственности. Парламент принимает какое-либо решение, последствия которого могут оказаться роковыми. И что же? Никто за это не отвечает, никого нельзя привлечь к ответственности. Разве можно считать ответственностью то, что после какого-нибудь отчаянного краха виновное в этом правительство вынуждено уйти? Или что соответственная коалиция партий распадается и создаётся новая коалиция? Или далее, что распускается палата? Да разве вообще колеблющееся большинство людей может всерьёз нести какую-либо ответственность? Разве не ясно, что сама идея ответственности связана с лицом! Ну, а можно ли сделать ответственным практического руководителя правительства за те действия, которые возникли и были проведены исключительно вследствие желания или склонности целого множества людей?
Где найти границу между той ответственностью, которую возлагает на тебя общество, и той ответственностью, которую возлагает на тебя личная честь? Парламентарный принцип решения по большинству голосов уничтожает авторитет личности и ставит на её место количество, заключённое в той или другой толпе. Парламентаризм является причиной того невероятного наплыва самых ничтожных фигур, которыми отличается современная политическая жизнь. Подлинный политический руководитель постарается отойти подальше от такой политической деятельности, которая в главной своей части состоит вовсе не из творческой работы, а из интриг и фальши, имеющих целью завоевать большинство. А нищих духом людей как раз именно это обстоятельство и будет привлекать. Чем мельче этакий духовный карлик и политический торгаш, чем ясней ему самому его собственное убожество, тем больше он будет ценить ту систему, которая отнюдь не требует от него ни гениальности, ни силы великана, которая вообще ценит хитрость сельского старосты выше, чем мудрость Перикла. При этом такому типу ни капельки не приходится мучиться над вопросом об ответственности. Это тем меньше доставляет ему забот, что он заранее точно знает, что независимо от тех или других результатов его "государственной" пачкотни конец его карьеры будет один и тот же: в один прекрасный день он всё равно должен будет уступить своё место такому же могущественному уму, как и он сам. Для сборища таких "народных представителей" всегда является большим утешением видеть во главе человека, умственные качества которого стоят на том же уровне, что их собственные. Эта демократическая традиция в наибольшей степени соответствует позорящему явлению наших дней, а именно: отчаянной трусости большого числа наших так называемых "руководителей". Какое счастье для таких людей во всех случаях серьёзных решений иметь возможность спрятаться за спину так называемого большинства.
Но чем меньше становится ответственность отдельного руководителя, тем больше будет расти число таких типов, которые, не обладая даже минимальнейшими данными, тем не менее, чувствуют себя призванными отдать в распоряжение народа свои бессмертные таланты. Многим из них просто невтерпёж, когда же, наконец, очередь дойдёт до них. Они становятся в очередь в длинном хвосте и со смертельной тоской глядят, как медленно приближается их судьба. Они рады поэтому каждой смене лиц в том ведомстве, в которое они метят попасть. Они благодарны каждому скандалу, который может вытолкнуть из стоящих в хвосте впереди них хоть нескольких конкурентов. Когда тот или другой из счастливцев, ранее попавших на тёплое местечко, не хочет так скоро расстаться с этим местом, остальные смотрят на это, как на нарушение священных традиций и общей солидарности. Тогда они начинают сердиться и будут уже, не покладая рук, вести борьбу хотя бы самыми бесстыдными средствами вплоть до того момента, когда им удастся прогнать конкурента с тёплого местечка, которое должно теперь перейти в руки других. Низвергнутый божок не так скоро попадёт на то же самое место. Когда эта фигура снята с поста, ей придётся опять стать в очередь в длинном хвосте, если только там не подымется такой крик и брань, которые помешают вновь занять очередь.
Результатом всего этого является ужасающе быстрая смена лиц на важнейших государственных должностях. Результаты всего этого всегда неблагоприятны, а иногда прямо таки катастрофичны. Чаще всего оказывается, что не только дурак и неспособный падает жертвой таких обычаев, но как раз способный человек, поскольку только судьба вообще даёт возможность способному человеку попасть на руководящий пост. Против способного руководителя сейчас же образуется общий фронт. Как же, ведь он вышел не из "наших" рядов. Мелкие людишки принципиально хотят быть только в своей собственной компании. Они рассматривают как общего врага всякого человека с головой, всякого, кто способен среди нулей играть роль единицы. В этой области инстинкт самосохранения у них особенно обострён. Результатом всего этого неизбежно является всё прогрессирующее умственное обеднение руководящих слоёв. Какой результат при этом получается для нации и государства, это легко понимает всякий, если только он сам не принадлежит к этому же сорту "вождей".
Что касается торгов и переторжек вокруг назначения руководителей отдельных министерств, то здесь мы имели уже обычай западной демократии чистейшей воды. В соответствии с этим были и результаты. Смена отдельных лиц происходила всё быстрей и быстрей. В конце концов, это выродилось в чистейший спорт.
В той же мере всё больше снижался масштаб этих быстро сменяющихся "государственных деятелей"; в конце концов, на поверхности остался только тип парламентского интригана, вся государственная мудрость которого теперь измерялась только его способностью склеить ту или другую коалицию, т.е. способностью к мелкому политическому торгашеству, которая теперь одна могла стать базой для практической работы этих, с позволения сказать, народных представителей.
Чем больше я вникал во внутренние отношения в парламенте, с чем большей объективностью я изучал людей и их образ действий, тем отвратительнее становилась в моих глазах общая картина парламентской жизни. Пристальное изучение было необходимо для меня, если я хотел по-настоящему ознакомиться с этим учреждением, где каждый из законодателей через каждые три слова ссылается на свою "объективность". Когда хорошенько изучишь этих господ и ознакомишься с законами их собственного гнусного существования, то двух мнений уже быть не может.
На свете вообще трудно найти какой-либо другой принцип, который, говоря объективно, был бы столь же неправилен, как принцип парламентаризма.
Мы не говорим уже о том, в каких условиях происходят самые выборы господ народных представителей, какими средствами они достигают своего высокого звания. Только в совершенно ничтожном числе случаев выборы являются результатом действительно общего желания. Это ясно уже из одного того, что политическое понимание широкой массы вовсе не настолько уже развито, чтобы она сама могла выразить своё общеполитическое желание и подобрать для этого соответствующих людей.
То, что мы постоянно обозначаем словами "общественное мнение", только в очень небольшой части покоится на результатах собственного опыта или знания. По большей же части так называемое "общественное мнение" является результатом так называемой "просветительной" работы.
Религиозная потребность сама по себе глубоко заложена в душе человека, но выбор определённой религии есть результат воспитания. Политическое же мнение массы является только результатом обработки её души и её разума -обработки, которая зачастую ведётся с совершенно невероятной настойчивостью.
Наибольшая часть политического воспитания, которое в этом случае очень хорошо обозначается словом пропаганда, падает на прессу. В первую очередь именно она ведёт эту "просветительную" работу. Она в этом смысле представляет собою как бы школу для взрослых. Беда лишь в том, что "преподавание" в данном случае находится не в руках государства, а в руках зачастую очень низменных сил. В течение всего каких-нибудь нескольких дней печать ухитряется из какого-нибудь смешного пустяка сделать величайшее государственное дело; и наоборот, в такой же короткий срок она умеет заставить забыть, прямо как бы выкрасть из памяти массы такие проблемы, которые для массы, казалось бы, имеют важнейшее жизненное значение. Прессе удавалось в течение каких-нибудь нескольких недель вытащить на свет божий никому неизвестные детали, имена, каким-то волшебством заставить широкие массы связать с этими именами невероятные надежды, словом, создать этим именам такую популярность, которая никогда и не снилась людям действительно крупным. Имена, которые всего какой-нибудь месяц назад ещё никто не знал или знал только понаслышке, получали громадную известность. В тоже время старые испытанные деятели разных областей государственной и общественной жизни как бы совершенно умирали для общественного мнения или их засыпали таким количеством гнуснейших клевет, что имена их в кратчайший срок становились символом неслыханной низости и мошенничества. Надо видеть эту низкую манеру: сразу же, как по мановению волшебной палочки начинают поливать честного человека грязью из сотен и тысяч вёдер; нет той самой низкой клеветы, которая не обрушилась бы на голову такой ни в чём неповинной жертвы; надо ближе ознакомиться с таким методом покушения на политическую часть противника, чтобы убедиться в том, насколько опасны эти негодяи прессы. Для этих разбойников печати нет ничего такого, что не годилось бы как средство к его грязной цели. Он постарается проникнуть в самые интимные семейные обстоятельства и не успокоится до тех пор, пока в своих гнусных поисках не найдёт какой-нибудь мелочи, которую он раздует в тысячу крат и использует для того, чтобы нанести удар своей несчастной жертве. А если, несмотря на все изыскания, он не найдёт ни в общественной, ни в частной жизни своего противника ничего такого, что можно было бы использовать, тогда этот негодяй прибегнет к простой выдумке. И он при этом твёрдо убеждён, что если даже последует тысяча опровержений, всё равно кое-что останется. От простого повторения что-нибудь да прилипнет к жертве. При этом такой мерзавец никогда не действует так, чтобы его мотивы было легко понять и разоблачить. Боже упаси! Он всегда напустит на себя серьёзность и "объективность", он будет болтать об обязанностях журналиста и т.п. Более того, он будет говорить о журналистской "чести" - в особенности, если получит возможность выступать на заседаниях съездов и конгрессов, т.е. будет иметь возможность воспользоваться теми поводами, вокруг которых эти насекомые собираются в особенно большом числе. Именно эти негодяи более чем на две трети фабрикуют так называемое "общественное мнение". Из этой именно грязной пены потом выходит парламентская Афродита.
К каким последствиям это ведёт, ясно. Состав пятисот избранных народных представителей с точки зрения профессии, не говоря уже об их способностях, крайне пёстр. Никто ведь не поверит всерьёз, что эти избранники нации являются также избранниками духа и разума. Никто ведь не поверит, что в избирательных урнах десятками или сотнями произрастают подлинные государственные деятели. Все знают, что бюллетени подаются избирательной массой, которую можно подозревать в чём угодно, только не в избытке ума. Вообще трудно найти достаточно резкие слова, чтобы заклеймить ту нелепость, будто гении рождаются из всеобщих выборов. Во-первых, подлинные государственные деятели вообще рождаются в стране только раз в очень крупный отрезок времени, а во-вторых, масса всегда имеет вполне определённое предубеждение как раз против каждого сколько-нибудь выдающегося ума. Скорей верблюд пройдёт через игольное ушко, чем великий человек будет "открыт" путём выборов.
Те личности, которые превосходят обычный масштаб золотой середины, большею частью сами прокладывали себе дорогу на арене мировой истории.
Все действительно важнейшие экономические вопросы ставятся на разрешение в таком собрании, где только едва десятая часть членов обладает каким-нибудь экономическим образованием. Но ведь это и значит отдать судьбы страны в руки людей, которые не имеют самых элементарных предпосылок для разрешения этих вопросов.
Так обстоит дело и со всяким другим вопросом. Какой бы вопрос ни возник, всё равно решать будет большинство людей несведущих и неумелых. Ведь состав собрания остаётся один и тот же, между тем как подлежащие обсуждению вопросы меняются каждый день. Ведь невозможно же, в самом деле, предположить, что одни и те же люди располагают достаточными сведениями, скажем, и в вопросах транспорта и в вопросах высокой внешней политики. Иначе оставалось бы предположить, что мы имеем дело лишь исключительно с универсальными гениями, а ведь мы знаем, что действительные гении рождаются, быть может, раз в столетие. На самом деле в парламентах находятся не "головы", а только люди крайне ограниченные, с раздутыми претензиями дилетантов, умственный суррогат худшего сорта. Только этим и можно объяснить то неслыханное легкомыслие, с которым эти господа зачастую рассуждают (и разрешают) о проблемах, которые заставили бы очень и очень призадуматься даже самые крупные умы. Мероприятия величайшей важности, имеющие гигантское значение для всего будущего государства и нации, разрешаются господами парламентариями с такой лёгкостью, как будто дело идёт не о судьбах целой нации, а о партии в домино.
В известных кругах честность всегда считается глупостью. Таким образом, если даже и найдётся среди депутатов честный человек, он постепенно тоже переходит на накатанные рельсы лжи и обмана. В конце концов, у каждого из них есть сознание того, что, какую бы позицию ни занял отдельный из них, - изменить ничего не удастся. Именно это сознание убивает каждое честное побуждение, которое иногда возникает у того или другого из них. Ведь в утешение он скажет себе, что он лично ещё не самый худший из депутатов и что его участие в высокой палате помогает избегнуть худшего из зол.
Может быть мне возразят, что хотя отдельный депутат в том или другом вопросе не сведущ, но ведь его позиция обсуждается и определяется во фракции, которая политически руководит и данным лицом; а фракция-де имеет свои комиссии, которые собирают материал через сведущих лиц и т.д.
На первый взгляд кажется, что это, в самом деле, так, но тут возникает вопрос: зачем же тогда выбирать 500 человек, раз на деле необходимой мудростью, которой в действительности определяются принимаемые решения, обладают лишь немногие. В том-то и дело, что идеалом современного демократического парламентаризма является не собрание мудрецов, а толпа идейно зависимых нулей, руководить которыми в определённом направлении будет тем легче, чем более ограниченными являются эти людишки. Только на таких путях ныне делается так называемая партийная политика - в самом худом смысле этого слова. И только благодаря этому стало возможным, что действительный дирижёр всегда осторожно прячется за кулисами и никогда не может быть привлечён к личной ответственности. Так и получается, что за самые вредные для нации решения ныне отвечает не негодяй, в действительности навязавший это решение, а целая фракция. Но таким образом всякая практическая ответственность отпадает, ибо такая ответственность могла бы заключаться только в определённых обязанностях отдельного лица, а вовсе не всей парламентской говорильни. Это учреждение может быть приятно только тем лживым субъектам, которые как чёрт ладана боятся божьего света. Каждому же честному, прямодушному деятелю, всегда готовому нести личную ответственность за свои действия, этот институт может быть только ненавистным.
До этих взглядов доработался я в течение двухлетних посещений венского парламента. После этого я перестал ходить туда.
Рим потерял крупное государство. Привлекши на службу своим политическим планам религиозные моменты, корона вызвала к жизни таких духов, о существовании которых она раньше и сама не подозревала.
На этих путях из политического хаоса и создались две новых политических партии, из которых одна базировалась больше на национальном моменте, а другая больше на социальном. Оба новых партийных образования представляли громадный интерес и были поучительны для будущего.
Лишь та государственная власть имеет право на уважение и на поддержку, которая выражает стремления и чувства народа или, по крайней мере, не приносит ему вреда.
Высшей целью человечества является ни в коем случае не сохранение данной государственной формы или тем более данного правительства, а сохранение народного начала. Только благодаря этому принципу возможны были те великие освободительные битвы против внутреннего и внешнего порабощения народов на земле, которые стали величайшими событиями мировой истории. Если же окажется, что тот или другой народ в своей борьбе за права человека потерпел поражение, то это значит, что он был слишком легковесен и недостоин сохраниться как целое на земле. Вечно справедливое провидение уже заранее обрекло на гибель тех, кто не обнаружил достаточной готовности или способности бороться за продолжение своего существования. Для трусливых народов нет места на земле.
Победа целого мировоззрения становится действительно возможной лишь в том случае, когда носительницей нового учения является сама масса, готовая взвалить на свои плечи все тяготы борьбы.
Надо ли идти в парламент, чтобы скорей уничтожить парламент, или, как тогда выражались, чтобы "взорвать его изнутри", или же наоборот в парламент не ходить, а повести на это учреждение прямо и открыто фронтальную атаку?
В зале заседаний парламента всегда собирается одна и та же публика, которая вовсе не считает нужным чему-либо ещё доучиваться по той простой причине, что у неё нет не только понимания необходимости этого, но нет и самой скромной дозы желания. Ни один из этих народных представителей никогда добровольно не признает правоту другого и никогда не отдаст своих сил для борьбы за дело, защищаемое его коллегой. Никогда он этого не сделает, за тем единственным исключением, когда ему кажется, что, совершив такой поворот, он лучше обеспечит свой мандат в парламенте следующего созыва. Лишь тогда, когда все воробьи на крышах чирикают о том, что ближайшие выборы принесут победу другой партии, столпы прежней партии, украшавшие её до сих пор, мужественно перебегут в другой лагерь, т.е. лагерь той партии или того направления, которое по их расчётам должно завоевать более выгодную позицию.
Только новое миросозерцание могло найти в себе достаточно сил, чтобы победить в этой исполинской борьбе. Чтобы руководить такой борьбой, нужны самые ясные, самые мужественные головы. Если борьбой за то или другое миросозерцание не руководят готовые к самопожертвованию герои, то в ближайшем будущем движение не найдёт и отважных рядовых бойцов. Кто борется за своё собственное существование, у того немного остаётся для общего блага. Для того чтобы создать эти предпосылки, необходимо, чтобы каждый понимал, что честь и слава ждут сторонников нового движения лишь в будущем, а в настоящем это движение никаких личных благ дать не может. Чем больше то или другое движение будет раздавать посты и должности, тем большее количество сомнительных людей устремится в этот лагерь. Если партия эта имеет большой успех, то ищущие мест политические попутчики зачастую наводняют её в такой мере, что старый честный работник партии иногда просто не может её узнать, а новые пришельцы отвергают самого этого старого работника как теперь уже ненужного и "непризванного". Это и означает, что "миссия" такого движения уже исчерпана.
Пусть запомнят это все тщеславные писаки нашего времени: великие перевороты в этом мире никогда не делались при помощи пера. Нет, перу предоставлялось только теоретически обосновать уже совершившийся переворот. Испокон веков лишь волшебная сила устного слова была тем фактором, который приводил в движение великие исторические лавины как религиозного, так и политического характера. Широкие массы народа подчиняются, прежде всего, только силе устного слова. Все великие движения являются народными движениями. Это - вулканическое извержение человеческих страстей и душевных переживаний. Их всегда вызывает к жизни либо суровая богиня-нужда, либо пламенная сила слова. Никогда ещё великие движения не были продуктами лимонадных излияний литературных эстетов и салонных героев. Перевернуть судьбы народов может только сила горячей страсти. Пробудить же страсти других может только тот, кто сам не бесстрастен. Только страсть дарит избранным ею такие слова, которые как ударами молота, раскрывают ворота к сердцам народа. Кто лишён страстности, у кого уста сомкнуты, того небеса не избрали вестником их воли.
Человеку, который является только писателем, можно сказать, что пусть он сидит за столом со своей чернильницей и занимается "теоретической" деятельностью, если только у него имеются для этого соответствующие способности; вождём же он не рождён и не избран.
Всякому движению, ставящему себе большие цели, нужно самым тщательным образом добиваться того, чтобы оно не теряло связи с широкими слоями народа. Без могучей силы народной массы ни одно движение не может достичь цели. Сильные духом люди должны дать массе толчок в определённом направлении, а потом уже сама масса подобно маховому колесу усиливает движение и даёт ему постоянство и упорство.
"Государственный авторитет", "демократия", "пацифизм", "международная солидарность" и т.д. - вот понятия, которые господствуют у нас и которым придаётся такое прямолинейное и доктринёрское истолкование, что теряется всякое здравое понимание действительно жизненных задач нации. Для таких "принципиальных" чудаков закон демократии более священен, чем великая нация. Такой сухарь станет на защиту самой ужасной тирании, губящей его собственный народ, только потому, что в этой тирании в данный момент воплощается "авторитет государства". И он откажется иметь что-либо общее с самым полезным для народа правительством, только потому, что оно не соответствует его представлениям о "демократии".
Чтобы побороть то или другое зло, надо, прежде всего, установить и понять его. Воспитание в духе демократии, интернационального социализма, пацифизма и т.д. приняло в наше время характер столь исключительный и столь субъективный, что оно подчиняет себе всё и целиком предопределяет взгляд на всё окружающее. Что же касается отношения к нации, то оно у нас с ранней молодости только чисто "объективное". Вот и выходит, что немецкий пацифист, субъективно отдающий себя своей идее без остатка, не станет без долгих размышлений на сторону своего народа даже в том случае, если народ подвергнется несправедливым и тяжёлым угрозам. Он сначала будет искать, на чьей стороне "объективная" справедливость, и будет считать ниже своего достоинства руководствоваться простым чувством национального самосохранения.
Было бы совершенно несправедливо делать ответственной религию или даже только церковь за недостатки отдельных людей. Давайте сравним величие всей церковной организации с недостатками среднего служителя церкви, и мы должны будем прийти к выводу, что пропорция между хорошим и дурным здесь гораздо более благоприятна, чем в какой бы то ни было другой сфере. Разумеется, и среди священников найдутся такие, для которых их священная должность является только средством к удовлетворению собственного политического самолюбия. Найдутся среди них и такие, которые в политической борьбе, к сожалению, забывают, что они должны являться блюстителями высшей истины, а вовсе не защитниками лжи и клеветы. Однако надо признать, что на одного такого недостойного священника приходятся тысячи и тысячи честных пастырей, сознающих всё величие своей миссии. В нашу лживую развращённую эпоху люди эти являются зачастую цветущими оазисами в пустыне. Если тот или другой отдельный развращённый субъект в рясе совершит какое-либо грязное преступление против нравственности, то ведь не станут же за это обвинять всю церковь. Совершенно таким же образом должен я поступить, когда тот или другой отдельный служитель церкви предаёт свою нацию, грязнит её, да ещё в такое время, когда это делается и не духовными лицами направо и налево. Не надо забывать, что на отдельного плохого приходского священника приходятся тысячи таких, для которых несчастье нации является их собственным несчастьем, которые готовы отдать за дела нации всё и которые вместе с лучшими сынами нашего народа страстно ждут того часа, когда и нам улыбнутся небеса.
Политические партии не должны иметь ничего общего с религиозными проблемами, если они не хотят губить обычаи и нравственность своей собственной нации. Точно так же и религия не должна вмешиваться в партийно-политическую склоку. Для политического руководителя религиозные учения и учреждения его народа должны всегда оставаться совершенно неприкосновенными. В ином случае пусть он станет не политиком, а реформатором, если конечно у него есть для этого необходимые данные.
Люди должны учиться истории не для того, чтобы забыть её уроки как раз тогда, когда нужно их практически применять, а также не для того, чтобы предположить, будто в данную минуту история пойдёт совсем по иному пути в разрез со всем тем, что мы видели до сих пор. Изучать историю надо именно для того, чтобы уметь применить уроки её к текущей современности. Кто этого не умеет делать, тот пусть не считает себя политическим вождём, тот в действительности только человек с пустым самомнением. Его практическую неспособность не извиняет наличие доброй воли.
Искусство истинно великого народного вождя вообще во все времена заключается, прежде всего, в том, чтобы не дробить внимания народа, а концентрировать его всегда против одного единственного противника. Чем более концентрирована будет воля народа к борьбе за одну единую цель, тем больше будет притягательная сила данного движения и тем больше будет размах борьбы. Гениальный вождь сумеет показать народу даже различных противников на одной линии.
Только те, кто на собственном опыте чувствуют, что означает быть немцем и не иметь возможности принадлежать к числу граждан любимого отечества, поймут, как глубока тоска людей, оторванных от родины, как непрестанно терзается душа этих людей. Эти люди не могут быть счастливы, не могут чувствовать себя удовлетворёнными, они будут мучиться вплоть до той самой минуты, когда, наконец, откроются двери в отчий дом, где они только и смогут обрести мир и покой.
Несчастье, обрушившееся на мою родину, заставило тысячи и тысячи людей поразмыслить над глубочайшими причинами этого краха. Но только тот поймёт причины до конца, кто после многих лет тяжёлых внутренних переживаний сам стал кузнецом своей судьбы.
МЮНХЕН. Весной 1912 г. я окончательно переехал в Мюнхен.
Вопрос стоял только так: как представить себе жизнь немецкой нации в ближайшем будущем, как обеспечить немецкой нации свободное развитие, как гарантировать это развитие в рамках общеевропейского соотношения сил. Кто умел бы сколько-нибудь ясно учесть основные предпосылки для здоровой иностранной политики немцев, тот должен был бы придти к следующему убеждению: ежегодный прирост народонаселения в Германии составляет 900 тысяч человек. Прокормить эту новую армию граждан с каждым годом становится всё трудней. Эти трудности неизбежно должны будут когда-нибудь кончиться катастрофой, если мы не сумеем найти путей и средств, чтобы избегнуть опасности голода.
Дабы избегнуть ужасов, связанных с такой перспективой, можно было избрать одну из четырёх дорог.
1. Можно было по французскому образцу искусственно ограничить рождаемость и тем положить конец перенаселению. Временами и сама природа - например, в эпоху большой нужды или при плохих климатических условиях и плохих урожаях - прибегает к известному ограничению роста населения в определённых странах или для определённых народов. Природа делает это с большой беспощадностью, но вместе с тем и с мудростью. Она ограничивает не способность к рождению, а выживание уже родившихся. Она подвергает родившихся таким тяжёлым испытаниям и лишениям, что всё менее сильное, менее здоровое вымирает и возвращается в недра матери земли. Испытания судьбы выдерживают в этом случае только те, кто к этому приспособлен. Именно они, прошедшие через тысячи испытаний и всё же выжившие, имеют право производить новое потомство, которое опять и опять подвергается основательному отбору. Природа оказывается, таким образом, очень жестокой по отношению к отдельному индивидууму, она безжалостно отзывает его с этой земли, раз он неспособен выдержать ударов жизни, но зато она сохраняет нацию, закаляет её и даёт ей силы даже для больших дел, чем до сих пор.
Совсем другое получается, когда человек сам вздумает ограничить количество рождаемых. Человек не располагает теми силами, какими располагает природа. Он сделан из другого материала, он "человечен". И вот он хочет стать "выше" жестокой природы, он ограничивает не контингент тех, кто выживает, а ограничивает саму рождаемость. Человеку, который постоянно видит только самого себя, а не нацию в целом, это кажется более справедливым и более человечным, нежели обратный путь. К сожалению, только результаты получаются совершенно обратные. При этом сокращается и количество, и в то же время качество отдельных индивидуумов. Естественная борьба за существование, при которой выживают только самые сильные и здоровые, заменяется стремлением во что бы то ни стало "спасти" жизнь и наиболее слабого, и наиболее болезненного. А этим как раз и кладётся начало созданию такого поколения, которое неизбежно будет становиться всё более слабым и несчастным. В конце концов, в один прекрасный день такой народ исчезнет с лица земли. Ибо человек может только в течение известного промежутка времени идти наперекор законам и велениям природы. Природа отомстит за себя раньше или позже. Более сильное поколение изгонит слабых, ибо стремление к жизни, в конечном счёте, ломает все препятствия, проистекающие из так называемой гуманности отдельных людей, и на их место ставит гуманность природы, которая уничтожает слабость, чтобы очистить место для силы. Таким образом, и получается, что те, кто хочет обеспечить будущее немецкого народа на путях ограничения его рождаемости, на самом деле отнимает у него будущее.
2. Другой путь - путь внутренней колонизации. Без сомнения урожайность почвы можно до известной степени повысить, но не безгранично. При помощи более интенсивного использования нашей почвы мы действительно можем в течение некоторого времени избегнуть опасности голода и покрыть потребности растущего населения. Но этому противостоит тот факт, что потребность в жизненных продуктах растёт быстрей, чем даже самый рост народонаселения. Потребности людей в пище, в платье и т.д. становятся из года в год больше. Уже и сейчас эти потребности совершенно невозможно даже сравнить с потребностями наших предков. Поэтому совершенно ошибочно предполагать, что любое повышение производительности само по себе уже создаёт все предпосылки, необходимые для удовлетворения растущего народонаселения. Однако даже при величайшем самоограничении, с одной стороны, и величайшем прилежании, с другой, и здесь мы скоро достигнем предела, обусловленного свойствами почвы.
В определённый момент всё человечество вынуждено будет, вследствие невозможности увеличения урожайности почвы соответственно росту населения, приостановить размножение человеческого рода. Ну, а пока что такие удары обрушиваются только на те народы, которые больше не обладают необходимыми силами, чтобы обеспечить себе необходимое количество земли на этой планете, ибо ведь пока что земли ещё достаточно, пока что существуют ещё гигантские равнины, которые ещё совершенно не использованы и ждут своего возделывания. Кроме того, несомненно, что эта невозделанная земля вовсе не предназначена природой заранее определённой нации. Существующие свободные земли будут принадлежать тем народам, которые найдут в себе достаточно сил, чтобы их взять, и достаточно прилежания, чтобы их возделывать.
Природа не признаёт политических границ. Она даёт человеческим существам на нашей планете и затем спокойно наблюдает за свободной игрой сил. У кого окажется больше мужества и прилежания, тот и будет её самым любимым дитятей и за тем она признает право господства на земле. Если тот или другой народ ограничивается внутренней колонизацией в момент, когда другие расы распространяются на всё больших и больших территориях, то он вынужден будет придти к самоограничению тогда, когда все остальные народы ещё продолжают размножаться. Благодаря этому в один прекрасный день весь мир может попасть в распоряжение той части человечества, которая стоит ниже по своей культуре, но зато обладает более деятельным инстинктом.
Нашему миру ещё придётся вести очень тяжёлую борьбу за существование человечества.
Для нас, немцев, лозунг внутренней колонизации играет роковую роль потому, что укрепляет в нас то мнение, будто найдено какое-то спасительное средство своим "собственным трудом", тихо и мирно, как это соответствует пацифистскому настроению, обеспечить себе лучшее будущее. Это учение, принятое всерьёз, для Германии означает конец всякому напряжению сил в борьбе за то место под солнцем, которое нам принадлежит по праву. Если средний немец придёт к убеждению, что и на этом "мирном" пути он может обеспечить свою жизнь и своё будущее, это будет означать конец всяким активным попыткам действительно плодотворной защиты того, что жизненно необходимо для немецкой нации. Тогда пришлось бы сказать "прости" всякой полезной для Германии внешней политике, тогда пришлось бы поставить крест над всем будущим немецкого народа. Никогда внутренняя колонизация не будет в состоянии обеспечить будущее нашей нации без новых территориальных приобретений. Если мы будем поступать иначе, то в кратчайший срок мы исчерпаем не только наши земельные территории, но и наши силы вообще.
Наконец необходимо иметь в виду следующее. Политика внутренней колонизации приводит к тому, что данный народ ограничивает себя очень небольшой земельной территорией, а это в свою очередь имеет крайне неблагоприятные последствия для обороноспособности данной страны. К тем же последствиям приводит и ограничительная политика в области роста народонаселения.
Уже от одного объёма земли, которой владеет данный народ, в сильной степени зависит его внешняя безопасность. Чем больше та территория, которой владеет данный народ, тем сильнее его естественная защита. Теперь, как и раньше, расправиться с народом, расселённым только на небольшой стеснённой территории, гораздо легче, нежели с народом, который обладает обширной территорией. Большая территория всё ещё представляет собою известную защиту против легкомысленных нападений неприятеля, ибо этот последний знает, что успехов он может достигнуть лишь в результате очень тяжёлой борьбы. Риск для нападающего настолько велик, что он прибегнет к нападению, лишь имея какие-либо чрезвычайные основания для этого. Таким образом, уже одна большая протяжённость данного государства является известной гарантией свободы и независимости данного народа, и наоборот, небольшие размеры государства прямо вводят в соблазн противника.
Реально дело пошло так, что обе первые возможности, о которых я говорил выше, были отвергнуты так называемыми национальными кругами нашего государства. Мотивы у них были, правда, иные, чем те, о которых мы говорили. Политика ограничения рождаемости была отвергнута, прежде всего, по мотивам известного морального чувства. Политику же колонизации забраковали с негодованием, подозревая в ней начало борьбы против крупного землевладения и даже против частной собственности вообще.
С отклонением первых двух путей оставались только две последние дороги, которые могли бы обеспечить растущее население работой и хлебом.
3. Можно было либо приобрести новые земли в Европе, расселить на них излишки населения и предоставить, таким образом, нации и дальше жить на основе добывания себе пропитания на собственной земле.
4. Либо оставалось перейти к работе для вывоза, к политике усиленной индустриализации и усиленного развития торговли с тем, чтобы на вырученные средства покрывать потребности собственного народа.
Итак: либо завоевание новых земель в Европе, либо - колониальная и торговая политика.
С самых различных сторон и самых различных точек зрения оба последних пути подвергались обсуждению, толкам, спорам. В конце концов, возобладала именно последняя точка зрения.
Самым здоровым путём был бы конечно первый из этих путей. Приобретение новых земель и переселение туда излишков населения имеет бесконечно много преимуществ, в особенности, если говорить не с точки зрения сегодняшнего дня, а с точки зрения будущего.
Уже одна возможность сохранить в качестве фундамента всей нации здоровое крестьянское сословие имеет совершенно неоценимое значение. Ведь очень многие беды нашего нынешнего дня являются только результатом нездоровых взаимоотношений между городским и сельским населением. Наличие крепкого слоя мелкого и среднего крестьянства во все времена являлось лучшей защитой против социальных болезней, от которых мы так страдаем сейчас. Это единственное решение, обеспечивающее нации возможность снискивать себе пропитание в своей собственной стране. Только в этом случае исчезает гипертрофированная роль промышленности и торговли, и они занимают здоровое место в рамках национального хозяйства, в котором существует должное равновесие. Промышленность и торговля становятся в этом случае не основой пропитания нации, а только одним из подсобных средств для этого. Промышленность и торговля в этом случае регулируют только размеры производства, соответственно размерам потребления во всех областях национального хозяйства. Выполняя такую роль, они в большей или меньшей степени освобождают дело прокормления собственного народа от иностранной зависимости. Такая роль промышленности и торговли способствует делу обеспечения свободы и независимости нации, в особенности в более трудные времена.
Само собою разумеется, что такая политика приобретения новых земель должна быть осуществлена не где-нибудь в Камеруне. Новые земли приходится теперь искать почти исключительно в Европе. Надо сказать себе спокойно и хладнокровно, что боги на небесах конечно не имели намерения во что бы то ни стало обеспечить одному народу в 50 раз больше земли, нежели имеет другой народ. Не надо допускать до того, чтобы современные политические границы затмевали нам границы вечного права и справедливости. Если верно, что наша планета обладает достаточным количеством земли для всех, то пусть же нам дадут то количество земли, которое необходимо и нам для продолжения жизни.
Конечно, никто не уступит нам земель добровольно. Тогда вступает в силу право на самосохранение нашей нации со всеми вытекающими отсюда последствиями. Чего нельзя получить добром, то приходится взять силою кулака. Если бы наши предки в прошлом выводили свои решения из тех же пацифистских нелепостей, которыми мы руководились теперь, то наш народ едва ли обладал бы теперь даже третью той территории, какую мы имеем. Тогда немецкой нации в нынешнем смысле слова и вообще не было бы в Европе.
Многие европейские государства ныне прямо похожи на опрокинутую пирамиду, поставленную на своё собственное остриё. У многих европейских государств их собственно европейские владения до смешного малы в сравнении с той ролью, какую играют их колонии, их внешняя торговля и т.д. Выходит так: остриё - в Европе, а вся база - в других частях света. Только у Североамериканских соединённых штатов положение другое. У США вся база находится в пределах собственного континента, и лишь остриё их соприкасается с остальными частями света. Отсюда-то и вытекает невиданная внутренняя сила Америки в сравнении со слабостью большинства европейских держав.
Пример Англии также не опровергает сказанного. Глядя на британскую империю, не следует забывать весь англосаксонский мир как таковой. Англию нельзя сравнить ни с каким другим европейским государством уже по одному тому, что Англия имеет так много общего в языке и культуре с США.
Ясно, что политику завоевания новых земель Германия могла бы проводить только внутри Европы. Колонии не могут служить этой цели, поскольку они не приспособлены к очень густому заселению их европейцами. В XIX столетии мирным путём уже нельзя было получить таких колониальных владений. Такие колонии можно было получить только ценой очень тяжёлой борьбы. Но если уж борьба неминуема, то гораздо лучше воевать не за отдалённые колонии, а за земли, расположенные на нашем собственном континенте. Такое решение конечно можно принять только при наличии полного единодушия. Нельзя приступать с колебаниями, нельзя браться лишь наполовину за такую задачу, проведение которой требует напряжения всех сил. Такое решение надо принимать лишь тогда, когда все политические руководители страны вполне единодушны. Каждый наш шаг должен быть продиктован исключительно сознанием необходимости этой великой задачи. Необходимо отдать себе полный отчёт в том, что достигнуть этой цели можно только силой оружия и, поняв это, спокойно и хладнокровно идти навстречу неизбежному.
Только с этой точки зрения нам надо было оценивать в своё время степень пригодности всех тех союзов, которые заключала Германия. Приняв решение раздобыть новые земли в Европе, мы могли получить их, в общем и целом, только за счёт России.
Для такой политики мы могли найти в Европе только одного союзника: Англию. Только в союзе с Англией, прикрывающей наш тыл, мы могли бы начать новый великий германский поход.
Было время, когда Англия вполне готова была идти на такое соглашение. Англия отлично понимала, что ввиду быстрого роста народонаселения Германия должна будет искать какого-нибудь выхода, и вынуждена будет либо войти в соглашение с Англией для ведения совместной политики в Европе, либо без Англии концентрировать свои силы для участия в мировой политике.
Британская дипломатия была достаточно умна, чтобы понимать, что какое бы то ни было соглашение с Германией возможно только на основе взаимных уступок. Представим себе только на одну минуту, что наша германская иностранная политика была бы настолько умна, чтобы в 1904 г. взять на себя роль Японии. Представьте себе это хоть на миг, и вы поймёте, какие благодетельные последствия это могло бы иметь для Германии. Тогда дело не дошло бы до "мировой" войны. Кровь, которая была бы пролита в 1904 г., сберегла бы нам во сто раз кровь, пролитую в 1914-1918 гг. А какую могущественную позицию занимала бы в этом случае ныне Германия!
В Германии ничего так не боялись как войны, а вели политику так, что война должна была неизбежно придти, да ещё в очень неблагоприятный для нас момент. Мечтали о сохранении мира во всём мире, а кончили мировой войной. Лозунгом германской внешней политики уже давно не было "сохранение германской нации во что бы то ни стало", её лозунгом давно уже стало: "сохранение мира всего мира во что бы то ни стало". Каковы оказались результаты - всем известно.
Политику завоевания новых земель в Европе Германия могла вести только в союзе с Англией против России, но и наоборот: политику завоевания колоний и усиления своей мировой торговли Германия могла вести только с Россией против Англии. Однако наша дипломатия не подумала ни о союзе с Россией против Англии, ни о союзе с Англией против России. Германской дипломатии казалось, что формула о "мирном экономическом проникновении" является той всеспасающей формулой, которая раз и навсегда сделает излишней прежнюю политику насилия.
Но тут грянула первая мировая война, и на время люди вообще потеряли способность разумно взвешивать положение.
Государство является совокупностью физических и духовно равных человеческих существ, совокупностью, ставящей своей задачей как можно лучше продолжать свой род и достигнуть целей, предназначенных ему провидением.
Территориальная ограниченность характерна только для тех народов, которые хотят собственными силами обеспечить пропитание своих жителей, т.е. готовы своим собственным трудом обеспечить своё существование. Но есть и народы-трутни, умеющие до известной степени пролезть в другие части света и под разными предлогами заставить другие народности работать на себя; такие народы-трутни умеют образовывать новые государства независимо от своей собственной территории.
Еврейское государство никогда не было территориально ограничено; оно всегда было универсально с точки зрения территории, но очень ограничено с точки зрения собственного расового состава. Вот почему народ этот всегда и составлял государство в государстве. Одним из гениальнейших трюков, изобретённых евреями, является то, что они сумели контрабандно выдать своё государство за "религию" и этим обеспечили себе терпимое отношение со стороны арийцев, которым религиозная веротерпимость всегда была особенно свойственна. На деле религия Моисея есть не что иное, как учение о сохранении еврейской расы. Вот почему она и охватывает все необходимые для этого отрасли знания, в том числе социологию, политику и экономику.
Первопричиной к образованию всех человеческих общностей является инстинкт сохранения рода. Именно благодаря этому государство является народным организмом, а не организмом хозяйственным. Сохранение существования вида непременно предполагает готовность к самопожертвованию со стороны индивидуума. В этом и заключается смысл сказанного поэтом: "и кто свою жизнь отдать не готов, тот жизнью владеть недостоин". Готовность пожертвовать личным существованием необходима, чтобы обеспечить сохранение вида.
У народов, располагающих своей собственной территорией, это приводит к процветанию добродетели и героизма. У народов-паразитов это приводит к процветанию лицемерия и коварной жестокости.
Пока человек ведёт борьбу только за те или иные хозяйственные выгоды, он будет изо всех сил избегать смерти хотя бы по той простой причине, что иначе он не сумеет воспользоваться этими выгодами. Посмотрите, забота о спасении своего ребёнка делает героиней даже самую слабую из матерей. Так и в общественной жизни. Только борьба за сохранение вида, за сохранение очага и родины, за сохранение своего государства - только такая борьба во все времена давала людям силу идти прямо на штыки неприятеля.
Основное ядро Германии - Пруссия - возникло благодаря героизму её сынов, а вовсе не благодаря финансовым операциям или торговым сделкам. Возникновение самой германской империи явилось чудесной наградой за воинское бесстрашие и крепкое политическое руководство.
Все эти вопросы я в течение 1912-1914 гг. непрестанно обдумывал. Чем глубже задумывался я над всеми этими вопросами, тем больше приходил я всё к тому же выводу, что разгадка всех бед одна: марксистское учение и его миросозерцание со всеми вытекающими из них органическими последствиями. Теперь я во второй раз в моей жизни вновь углубился в ознакомление с этим учением. Я опять погрузился в теоретическую литературу этого нового мира.
ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА. В дни моей зелёной юности я думал, что родился в такое время, которое стало эпохой лавочников и государственных чиновников. Мне казалось, что волны исторических событий улеглись, что будущее принадлежит так называемому "мирному соревнованию народов", т.е. самому обыкновенному взаимному коммерческому облапошиванию при полном исключении насильственных методов защиты. Отдельные государства всё больше стали походить на простые коммерческие предприятия, которые конкурируют друг с другом, перехватывают друг у друга покупателей и заказчиков и вообще всеми средствами стараются подставить друг другу ножку, выкрикивая при этом на всех перекрёстках каждое о своей честности и невинности. В пору моей зелёной юности мне казалось, что эти нравы сохранятся надолго (ведь все об этом только и мечтали) и что постепенно весь мир превратится в один большой универсальный магазин, помещения которого вместо памятников будут украшены бюстами наиболее ловких мошенников и наиболее глупых чиновников. Купцов будут поставлять англичане, торговый персонал - немцы, а на роль владельцев обрекут себя в жертву евреи. Ведь недаром сами евреи всегда признают, что их делом является не зарабатывать, а только "выплачивать", да к тому же большинство из них обладает знанием многих языков.