Itcnm ntrcnjd + 1
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
А. Хван
СЕМЬ ТЕКСТОВ
для журнала ИК
1. БЕДНЫЙ ЮРИК
Был у меня сосед. Я говорю "был", потому что теперь он уже умер - говорят, убили (правда, к делу это не относится). Он был таксистом, но несколько необычным. Большие залысины, длинные волосы, не неряшливые, а как бы артистические. Впрочем, и неряшливые тоже. Узкое лицо, тонкие губы, ироничная усмешка. Глаза небольшие, прищуренные, как будто что-то знающие о собеседнике. Вообще, с первого взгляда производил впечатление неглупого человека, вызывал интерес. У него одного из первых среди моих знакомых появился видеомагнитофон, он поигрывал на гитаре, кажется, даже пописывал стишки - тексты для своих песенок. Ничего законченного, правда, не было - пробы пера, нескончаемый процесс. Привлекла меня к нему его речь - интеллигентно интонированная, ироничная, со сложно построенными фразами, часто задушевная, иногда с пафосом. Все это обещало в нем близкого по духу человека - не быдло, не жлоба. Впоследствии, правда, он оказался и тем и другим, даже похуже: жлобом с претензиями. Но это еще нужно было разгадать. Пока же мы, как и положено, встречались на кухнях - то у меня, то у него, попивали то чаек, то водочку, вели беседы. Трудно было одно: понимать, о чем он говорит. Слова все вроде правильные, из близкого мне лексикона, и фразы законченные, а вот смысла я как-то не улавливал.
Признаюсь, поначалу мне это даже нравилось: сложно как мыслит человек! Не сразу догонишь! К тому же, зная за собой грех высокомерия, я себя еще и одергивал - дурацкая интеллигентская привычка априорного уважения к любому собеседнику. Да еще вечерняя расслабленность, чаек, уютная атмосфера, провоцирующая поддакивать, не особенно вникая.
Моя тогдашняя жена и многие друзья дома оказались намного более проницательными. Едва появлялся Юра, друзья начинали куда-то спешить, у жены находились срочные домашние дела, и вообще, совместные беседы не клеились. Поэтому посиделки с таксистом вел я один. До тех пор, пока не начал вдруг осознавать, что уже не расслабляюсь, а напрягаюсь. Не наслаждаюсь, а мучаюсь.
Как-то уж слишком витиевато и извилисто разговаривал мой собеседник. К какой-то каждый раз очень уж непонятной цели вел он беседу. Я заподозрил неладное: что-то было не так, какой-то здесь крылся подвох. Да и вечера эти постепенно стали откровенно тягостными, бесплодно отнимали силы и внимание.
И вот однажды моя интеллигентская снисходительность иссякла. Я решил выяснить, в чем тут дело. Разобраться. Стал задавать вопросы. А что ты имеешь в виду, произнося ......? Какая в твоих речах связь между ... и ...? С какой это стати из ... следует ...? Собеседник начал злиться. Впервые я услышал от него упреки, обвинения. Но, черт возьми, опять не понял, в чем! Атмосфера накалялась. В воздухе завис сакраментальный вопрос: кто из двоих дурак? Дело кончилось ссорой.
(К сожалению, не последней, так как общение наше, увы, продолжалось. "Мы в ответе за тех, кого приручили", - ненавистная, омерзительная фраза! Стоит сказать по-другому: "За тех, кто нам навязался", - и все ясно, не так ли?).
Однако бессмысленное это общение принесло свою пользу: случай подарил мне знание о существовании целого человеческого типа.
Никаких коварных замыслов у моего мучителя не было. Никаких целей он не преследовал. Так же, как ни к какой цели не вело ни одно из его многотрудных умопостроений. Он бескорыстно наслаждался интеллигентным разговором. Интеллигентным в его понимании. Разговором именно с такими вот интонациями, с таким вот словоупотреблением, с таким построением фраз, разговором из тех, что он, наверное, много раз слышал у своих пассажиров - а память у него, как оказалось, была отменная - разговором ему абсолютно непонятным. Причем, непонятность, я думаю, была для него необходимейшим атрибутом такого рода бесед. Маркировкой, фирменным знаком, сертификатом качества, что ли. Он был талантливым подражателем, имитатором внешних форм, говорящей птицей. Такова была разгадка.
Я нашел ее, когда припомнил один свой ранний детский опыт. Расскажу о нем. Я поздно пошел в садик. Остальные дети ходили туда уже год. Мне, конечно, были интересны обычаи нового общества. Особенно понравилась одна игра. Наши стульчики были расставлены полукругом, мы расположились на них и, когда настала тишина, вошел симпатичный дядька и повел себя совсем не как взрослый. Показывая нам какие-то картинки, он начал говорить, но говорил не по-настоящему, а смешно и очень заманчиво баловался. Его речи были примерно такими: водыз-кала-пропыкала-каля-маля-трыпысдык. Или что-то вроде. Получалось это у него классно и не могло не вызвать желания сделать то же самое. И, оказалось, - о, прекрасный новый мир! - что это делать можно. Какая-то девочка подняла руку, дядька кивнул ей, добавив еще немного смешной тарабарщины, и девочка, встав, бойко заговорила: зысыс-блукала-мала. Боже, как мне это понравилось! Да и дяденька был не против: похвалив девочку, он разрешил ей сесть, а сам весело затрещал и загулькал дальше. Потом все это повторилось. Разные мальчики и девочки, ничем не лучшие, чем я, а некоторые, подозреваю, и похуже, вставали и вовсю издавали невероятные звуки, которые, произнеси я их дома, вызвали бы если и не наказание, то всеобщий ужас точно. Здесь же за них хвалили и поощряли продолжать!
Меня подмывало желание поучаствовать. С одной стороны было и страшно, так сказать, дебютировать, а с другой - казалось, что уж мое-то выступление окажется наиболее успешным, и упускать такой шанс нельзя. (Как часто впоследствии меня подводил подобный соблазн. Но и как часто честолюбивый позыв действительно вел к успеху!)
И вот я решился. После очередного захода веселого дяди я поднял руку. Мой позор был неописуем... "Ах, знал бы я, что так бывает!.."
Позвольте пояснить: дело в том, что в этом детском саду уже год практиковались уроки английского языка, о чем я, естественно не подозревал.
Почему мне вспомнилось все это? Один мой коллега (по странному совпадению его тоже зовут Юра), занимавший до этого сугубо коммерческую позицию, решил вдруг "сменить ориентацию": он во всеуслышание заявил, что собирается сделать так называемое "авторское кино". Признаками последнего он назвал вот что: в фильме должно быть много длинных планов, иногда подолгу замирающих на каком-нибудь предмете, который в силу этого приобретает функцию символа; темп картины должен быть очень медленным и тягучим; смысл самого фильма должен быть абсолютно непонятен. Все.
Я знаю об этом от некоторых своих сотрудников, которые работали и на том - авторском - фильме.
Картина была сделана, кое-кому понравилась. "А что-то все же здесь есть!" - говорят люди.
Дальнейшее см. выше...
ИК, N 7, 2002г.
2. ОПЫТ
...Она разумна, да. В ее очень логичных построениях только обилие слов, в которые она их облекает, пожалуй, выдает женщину. Количество слов и скорость их произнесения мешают понимать смысл ее речей - кого-то это вводит в ступор и вызывает отторжение, у кого-то усиливает и без того повышенное внимание. Селекция своего рода. Ко вторым - в основном это мужчины - отношусь и я. Однако, это внимание - особого рода. Я вслушиваюсь в фактуру ее речи, я любуюсь ею и получаю удовольствие от ее голоса и жестов, даже если в корне не согласен с тем, что она говорит. Когда она замечает это, она раздражается. Поэтому я стараюсь усилием воли вникнуть также и в смысл слов, что, наверное, производит впечатление некоторой тупости. В результате, думаю, у нее превратное представление о моих умственных способностях. Выручает чувство юмора. Уточню: ее чувство юмора выручает меня. Она в любую секунду готова расхохотаться - это украшает общение, но вовсе не облегчает понимания. Она же хочет в первую очередь, чтобы ее понимали, хочет быть полноправным партнером. Она действительно умна, суждения ее ценны, но как же, черт возьми, извлечь из них пользу, когда интерес собеседника помимо его воли находится совсем в другой области! В том-то и драма.
Но вот, наконец, случилось то, что случилось: у меня появился один опыт, от которого я теперь не отказался бы не за какие блага...
...До меня обо мне самом давно доходили совершенно несправедливые с моей точки зрения слухи - их распускали злые анонимные языки - но, наверное, я сам дал повод: слухи дошли и до нее. Она усвоила эту мысль и, наконец, сказала, что мне надо лечиться - а уж ей-то я никак не мог не поверить (тогда я свято верил во все, что бы она ни сказала), и вот - она убедила меня в том, над чем я всегда смеялся.
Начиналось все просто и непринужденно. Ожидание возле ее подъезда. Легкий, машинальный поцелуй. Покупка журналов: "Я ведь часа два буду ждать тебя в коридоре". Отстраненно отмечаю изъяны (кажущиеся) ее фигуры. В машине читаю ей гороскоп Скорпиона: "Могли ли Вы предположить, что будете заниматься этим?" - написано там. Ее смех: "Эй, парень, ты что, мой крест?" Легкое касание рук, пока идем от машины к больничному корпусу.
Молодой веселый врач, с которым она ранее договаривалась по телефону, решил, что пациент - она; мы со смехом поправляем его. Вообще, визит в больницу и сами манипуляции, которые позже проделывали со мною врачи, казались лишь веселым совместным времяпрепровождением. Точнее, мы оба делали вид, что это так, по негласному сговору умалчивая о том, что предшествовало солнечному, свежему утру.
Все происходящее выглядит несерьезно: кушетка, капельница, мои шуточки, шуточки врачей. И, наконец, - провокация. Этот термин означает несколько капель алкоголя "пер орально" после внутривенного введения препарата. Делается под наблюдением врачей для проверки действия всей процедуры, а также для того, чтобы пациент - я - знал, чего ему ожидать, если впоследствии он сорвется. Приятные - спиртного не было во рту четыре дня - вкусовые ощущения:
"Жалко, что не рюмка коньяку!"
"Ничего не чувствуете?"
"Увы, ничего!"
И вдруг - на середине фразы - удар! Мышечный спазм, словно жесткой рукой (действительно, буквально, так) схватил меня за горло. Руки, поднимаемые мною к шее, - последнее мое движение, управляемое собственной волей. Затем я покидаю привычный мир. Среди последующих ощущений нет ни одного известного. Чтобы описать их, придется переводить на, так сказать, дневной язык (не делаем ли мы тот же перевод, когда вспоминаем сновидения?)...
Помню, главная формула того переживания родилась на свет чуть ли не одновременно с ним самим и сразу же в форме метафоры: я ощущал свое тело пейзажем, который был постигаем и изучаем мною, как если бы я сам находился вне его. Это действительно трудно объяснить кому-то другому, а для меня самого даже не нуждается в объяснении.
Метафора эта: "тело-пейзаж" - вовсе не фигура речи, но единственно адекватное словесное выражение моих тогдашних ощущений.
Я не могу двигаться, не могу дышать. Я слышу все происходящее, но смысл лихорадочных, даже панических возгласов врачей от меня далек.
"Расслабься!" - я не могу расслабиться: судорожная волна мышечного напряжения мгновенно распространилась от шеи вниз по всему телу.
"Не бойся, мы будем дышать за тебя!" - я не боюсь: эмоции и ощущения, которые я испытываю, мне неизвестны, я не знаю, как они называются.
Мышечным параличом схвачено не только мое дыхание, но даже веки. Иногда их поднимают, как Вию, и тогда я вижу, но это не имеет для меня значения. Я ощущаю свое тело, чувствую, как ритмично и механически подергиваются руки и ноги, чувствую, как ритмично в гортань проникает воздух: это пластиковой помпой - мне показывали ее до всего - делают искусственное дыхание. Благодаря ему я не теряю сознания, для которого главным источником информации является теперь некое внутреннее осязание - чувство скорее мускульное, но, за неимением других, заменяющее вообще все органы чувств. Даваемые им впечатления постепенно начинают восприниматься мною как почти зрительные.
Сейчас я понимаю, что объективно для меня существовало лишь ощущение пространства, а зримость этой картины могла быть только ассоциативной, но это понимание не отнимает ее у памяти (наверное, так же невозможно поверить, что сновидение на самом деле видением не являлось).
Мир в результате оказывается ограниченным рамками тела, и оно, воспринимаемое изнутри, принимает совсем другие пропорции, чем положено иметь человеческому существу.
Центром этой вселенной является гортань. Помимо воздуха, хриплый звук которого я воспринимаю как нечто внешнее, в нее проникают еще и вязкие жидкости - слюна и мокрота, которым из-за отсутствия глотательных движений и активности языка ничто не мешает. Это отстраненно понимает вполне трезво действующий разум. Но не менее ясное внутреннее "зрение" передает мозгу совсем другую картину: гортань - это конусообразная воронка огромных размеров, ее пологие края теряются где-то у горизонта, он почти неразличим в отдалении, и этим горизонтом является та пульсация, которая, как я понимаю, кажется наблюдающим с той стороны врачам подергиванием моих конечностей. Здесь же, в моем мире, пульсация у края света нагнетает в центральную воронку массы сметанообразного вещества, которым, собственно, и заполнен весь ландшафт. Титаническому вращательному движению к центру мироздания, который находится где-то неизмеримо ниже плоскости горизонта по вертикальной оси вращения, противостоит другой полюс - вертикальный огромный столб. Он неподвижен, и разумом я понимаю, что это - внезапная непроизвольная эрекция, но, необъяснимым образом, воспринимаю ее, если можно так выразиться, географически.
Необъяснимо также то, что субстанции этой вселенной имеют некие характеристики, аналогичные цветовым: вещество, поглощаемое воронкой - зеленовато-болотное, а края его спиральных волн бликуют белым, хотя ни о небе, ни об источнике света не может быть и речи.
Понятие "здесь" всем этим ограничивается. Впечатления, приносимые слухом (и, спорадически включающимся, когда подымают веки, дневным зрением), являются в буквальном смысле потусторонними. Но они мне доступны! "Пейзаж тела" не есть я. Я наблюдаю свое тело со стороны (изнутри) и мыслю о нем.
Но нет, не только о нем! Мой разум, освобожденный от необходимости управлять телом (это невозможно - оно, занятое своей титанической деятельностью, не подчиняется моей воле), живет своей жизнью.
Я продолжаю думать, этот процесс, очевидно, неостановим, но мое мышление становится другим - оно, если можно так выразится, расслоено.
Одним слоем является некая инерционная паника. Я понимаю, что врачи могут упустить из внимания то обстоятельство, что, лежа на спине и не контролируя ни свою позу, ни мышечные сокращения, в т.ч. глотательные, я ничего не смогу поделать со слюной, свободно текущей в мою гортань, и помпа, поддерживающая жизнь моего тела, вместо воздуха вскоре начнет нагнетать в подопечные ей легкие жидкость.
Однако эта мысль, может быть в силу невозможности что-либо изменить, находится как бы на периферии сознания и не нарушает моего общего покоя.
Да, именно покоя! Потому что другие мысли занимают меня чуть больше.
Я понимаю, что настал момент, когда вероятность моей так называемой смерти очень велика, и в связи с этим задаюсь двумя вопросами. Первый - о ней: мне представляются проблемы, которые возникнут у нее, если для меня сейчас все кончится плохо, - однако эта мысль для меня не так уж и важна; куда любопытней проверить сейчас общеромантическое убеждение-штамп, не миновавшее и меня, которое заключается в том, что последней мыслью жизни будет мысль о любимой, - об этом второй вопрос.
Что ж, как видим, так оно и есть... Только вот эмоциональная окраска мысли не совсем такая, как это представлялось: ирония, несколько ехидная ирония, окрашивала бы мысль о женщине, сидящей в приемной, если бы не была эта мысль вообще так мимолетна перед разворачивающейся сейчас для меня новой космогонией...
... Шесть минут судорожного дыхательного паралича...
Меня откачали лукавые врачи - куда бы они делись! Вообще подозреваю, что все происходившее (их паника, в том числе) было разыграно для психологического на меня воздействия. Пусть так! Этот опыт теперь со мной. Спасибо всем участникам!..
"Ну, а дальше, - как писал Д.Хармс, - все стало хорошо, и даже Иван Семенович Карпов завернул в столовую"...
ИК, N8, 2002г.
3. БРАТЕЦ ГИТЛЕР
Начитанность, доведенная до степени чуть ли не врожденной, способна сыграть с ее носителем злую шутку. Тот, кто привык находить наилучшего собеседника в печатном слове, часто бывает подвержен опасной перверсии: ему уже недостаточно одностороннего общения, он должен ответить. Признаюсь сразу: название этих заметок позаимствовано. Так называлось одно эссе Т. Манна в переводе С. Апта. Мне, простите, понравилось, я и взял. Еще Моцарт, когда его упрекали в плагиате, сказал: "Я беру свое там, где его нахожу". Многие ли помнят об этом? Да и кого это вообще... касается?
C течением времени я чувствую себя все более одиноким - не в том смысле, что вокруг меня мало людей (их-то, как раз, все больше и больше), а оттого, что перестаю понимать язык, на котором они между собой общаются. Я все чаще обнаруживаю, что одним и тем же словом мы называем абсолютно разные вещи. Реклама предлагает мне новый "домашний кинотеатр", чтобы я благодаря таким-то и таким-то приспособлениям погрузился, как они пишут, в "мир кино". Какого кино? А вот - "созданного при помощи DV-технологий и новейшей компьютерной графики, а также звука surround"! Ага! - понимаю я. - Это о совсем другом мире совсем другого кино! "Музыка!" - говорят они. Раньше и это слово тоже означало что-то другое. Нет, для кого-то музыка по-прежнему - то же, что считаю музыкой и я сам, но таких вокруг все меньше и меньше... Вот что я называю одиночеством.
... ты, конечно, пальцами не помнишь (хотя и училась в музыкальной школе) Momente Musicaux Ф.Шуберта ля-бемоль мажор, op. 94, для фортепиано... Ну, помнишь его, может быть, потому, что он звучал в душераздирающем эпизоде фильма Киры Муратовой, в котором убивали собачек... Даже не убивали, а намекали на то, что они умрут, намекая тем самым на то, что мы с тобой тоже умрем (как будто мы сами до этого не додумались бы). А все остальное? Например, Экспромт ми-бемоль N2 того же автора из ор.90 - тот, где полет бабочки оборачивается dance macabre?... А "Полет Валькирий"? А "Романс Вольфрама", под который ты улыбалась над мертвым мужем (в кино, конечно)?..
Одиночество юноши упивается собою, втайне осознавая свою плодотворность, а также зная о том, что пройдет оно, пройдет... Сбиваясь в стаи, эти одиночества образуют т.н. контркультуру, целью которой является не творчество, а удовлетворение потребности найти такого же одинокого и объединиться с ним. Мы - пройдя через соблазны объединения, наевшись им, осознав свое одиночество как некий родовой признак персон, способных творить самостоятельно - впадаем, как правило, в противоположную крайность: находим выход именно в творчестве собственных миров. Не понимая, что нас ведет при этом та же потребность быть частью какого-то целого...
Само желание творить есть благо. Но поддаваться ему, наверное, стоит только при полной невозможности противиться. Иначе - не надо! Живи на земле, рожай детей, плодись и размножайся!
Наверное, так же, до последнего, нужно сопротивляться чувству любви...
... мне это никогда не удавалось. Каждый раз осознание возможности влюбиться означало, что сам процесс, помимо моего сознания, уже произошел, и я с изумлением обнаруживал себя влюбленным по уши: в состоянии, которое исключает контроль разума и трезвость суждения об объекте... Каждый любовный проект, в результате, по пути к осуществлению терял большую часть своей привлекательности и неотвратимо оставлял за собой что-то злое...
Как же это похоже на наши обычные профессиональные проблемы! Сейчас вот, например, двигаясь в сторону компьютера, включая его и т.д., я уже расплескал добрую половину слов, и моя мысль теперь, похоже, сформулирована несколько иначе, чем при своем рождении (и намного хуже, подозреваю).
...но как? Куда девать всю эту энергию!
Однажды я включил телевизор и увидел на экране человека, который был мне знаком, правда, я не помнил, кто это. В новостях показывали, что какой-то рынок разгромили скинхеды, интервью давал предводитель их организации. Я всматривался в неприятное лицо и узнавал, и не узнавал его до тех пор, пока на экране не появилась двойная через дефис фамилия... Мой коллега (и тезка), который учился во ВГИКе на два курса старше меня, талантливый, как говорили, хулиган, подававший надежды, режиссер одного фильма...
...ты в нем снималась (ку-ку!)...
...теперь режиссирует мальчишек-фашистов, пытаясь их руками доделать то, что, по его мнению, не удалось Создателю (я, наверное, усложняю: спекулянт просто и жулик... но неизвестно ведь, что в душе у жуликов и спекулянтов!)...
Ох, это желание подправить мироздание! Оно повсюду! Не роднит ли и всех нас, читателей (и авторов) ИК, подобное желание сделать все сущее таким, как представляется наилучшим нам? На воротах концлагерей на самом деле должны были красоваться строки А.Блока:
Сотри случайные черты,
И ты увидишь: мир прекрасен!..
Какой ужас! Мы не при чем!
Нет! Мы при чем!
Одна моя знакомая, интересная, в общем-то, художница, распространила как-то слух о том, что она умерла. Она даже разослала телеграммы, обойдя каким-то образом запрет почтовой службы посылать незаверенными траурные извещения, ее квартира на Кутузовском была опечатана... Затем ее работы были кем-то выставлены на аукцион... Затем она воскресла... в Австралии...
Ну, ладно, это была просто остроумная афера.
Зато вот другая дама, кинокритик по профессии, вообще создала себе мужа. В то время, когда я с нею сотрудничал и иногда бывал у нее дома, надо мной постоянно витала незримая тень некоего Игоря, который то уезжал на партсобрание, то вот-вот должен был вернуться из командировки. Пару раз я даже разговаривал с "ним" по телефону - мужской голос отвечал мне, что хозяйка дома отсутствует или не может сейчас подойти, и - "что ей передать?.." Правда, голос мне каждый раз казался смутно знакомым, да и тексты что-то напоминали...
Однажды я вспомнил, что! Несколько раз, когда я бывал в этой квартире, дама, о которой речь, просила меня подойти к телефону и сказать именно это: что ее нет дома, или она сейчас не может подойти, или - "что ей передать?" Точно! Я тут же опознал и голос: это был мой приятель, коллега той дамы! Я сразу позвонил ему, мы обменялись впечатлениями - картина была абсолютно зеркальной: его так же, как и меня, просили отвечать на звонки. Оказалось, что эта несчастная искусно сотворила "Игоря" из ошметков - моего приятеля, меня, кого-то еще... Кстати, в ее гостиной на видном месте - среди любительских фотографий - был портрет какого-то французского актера. Зачем?! И смешно и жалко...
Потом, правда, я перестал ее жалеть. Она, как оказалось, вообще кроила свою вселенную из ошметков: моих, моего друга, иных знакомых - из ошметков нашей общей реальности! Положение, которое давала (и до сих пор дает) профессия, позволяло ей не только извращенным образом удовлетворять комплексы, но и доносить свои суждения до публики, и влиять на нее (я постоянно - с содроганием - встречаю ее на всяких премьерах и фестивалях)! А сама профессия позволяла ей менять свое печатное мнение о том или и ином фильме на диаметрально противоположное в зависимости от того, в каких она сейчас отношениях с авторами. Что-то прямо борхесовское чудится в подобном сквожении иного мира через истончающуюся на глазах действительность! Это настолько безнравственно (и, кстати, антипрофессионально), что вызывает только оторопь.
Но - вот вопрос: исключает ли сочувствие?
Странно ли нам, что почти все великие тираны и злодеи были еще и людьми творческими? Актер Нерон, поэт Сталин, поэт Мао (Сталин, впрочем, был еще и кинематографистом), живописец Гитлер...
Было у всех них что-то общее - наверное, нежелание смириться с такой действительностью, какова она сама по себе, стремление переделать мир в соответствие со своей внутренней потребностью, императив, требующий воплощения замысла. Есть в этом что-то, если и не трогательное, то, во всяком случае, знакомое, вызывающее душевный резонанс...
...твоя героиня нимало не сомневалась в своей правоте - она действовала, как сама природа - по присущим ей законам. Это и дает вам (твоей героине, тебе, природе) власть, с которой мы ничего не можем поделать, кроме попыток познать ее, обуздать (а, может, от нее защититься), ввести в берега, придать ей форму, вывести из времени.
И, значит, - умертвить!..
...но ведь резонанс и есть главный признак любви! Трогательно - чужое. Свое не трогательно, а присуще. Любят не за что-то, а вопреки...
Кто же мы такие?!..
P.S. А мельчает все-таки наша братия! Слободана, например, Милошевича, ну, никак, не могу назвать братцем! Мелкий жулик, который выбился в тираны, влез в ситуацию, когда стало возможным взять в заложники целый народ - не только свой, но и наш (и, ведь, почти взял, подлец) - теперь вкушает величие в международном суде!.. Тоже мне, Геринг!
Гомер, Мильтон и - Паниковский...
ИК,N9,2002г.
4. АМУР
В 1931 году императорская Япония в результате молниеносной войны оккупировала значительную часть Китая, в том числе Маньчжурию, и образовала на территории этой провинции государство Маньчжоу-Го. Эти события получили величественное отражение в фильме Б.Бертолуччи "Последний император". Один наш режиссер даже взял себе псевдоним в честь героя этой эпопеи (немножко он, правда, ошибся: в восточных языках фамилией является первый слог - так что фамилия последнего китайского императора все-таки была Пу). Существует и кинохроника, несколько кадров из нее я включил в свой дебют "Доминус", совершенно не отдавая себе отчет, какую "арку" протягиваю через свою, и не только свою, жизнь.
"Буря над Азией" вызвала гигантское переселение народов. На территории Маньчжурии, например, искони жили этнические корейцы; почти все они снялись с места.
В 1934 году государственную границу СССР, которая проходила по реке Амур (ничего себе названьице!), пятилетним мальчиком пересек мой отец.
Его родители и соседи - а на Север пошла вся деревня - долго бродили по лесам, питаясь травой и насекомыми, а затем стояли по колено в воде, не понимая, что русские пограничники в островерхих шлемах разрешают им пройти границу, а вовсе не приказывают стоять на месте. Русского языка никто из маньчжурских корейцев не знал, и, как помнит отец, интонации людей в буденовках казались им странными и угрожающими.
Память ребенка, которым он тогда был, сохранила детали диффузии абсолютно разных культур. Упомяну, например, ночные горшки, которые показались пришельцам наиболее удобными сосудами для приготовления пищи - и форма приятная, и ручка удобная. Или отвратительно-экзотичный вкус борща, которым их, наверное, угостили новые соседи: почему суп - сладкий?! Врастание происходило на самом нижнем, бытовом уровне: простые люди - корейские крестьяне - начали соседствовать с другими простыми людьми - жителями русского шахтерского поселка. Я не знаю всех перипетий переселения семьи моих предков, в памяти ребенка - моего отца - конечно, все это существует, но лишь в виде коротких обрывков; знаю только, что поселились они, наконец, в Черногорске, шахтерском городке где-то в Красноярском крае.
Моя мама родилась в 1931 году, как раз в то время, когда происходили японские бомбардировки Шанхая, Тонкина и других китайских городов. Это запечатлено кинохроникой, которую я, ничтоже сумняшеся, вставил в свой первый фильм. Ни она, естественно, ни ее родители о той войне не знали. В теплом малороссийском городе Бердянске войны пока еще не было. Впрочем, ее рождению тоже предшествовала драма.
Помню рассказ бабушки, Шуваловой, Клавдии Алексеевны, маминой мамы: "...и тут она взмахнула рукой, и я вдруг поняла: там кислота!" Моя бабушка, которую за глаза обзывали графиней, всегда утверждала, что она дочь сапожника. Малороссийский говор, правда, пробивался у нее только в тех редких случаях, когда она благоволила приоткрыть вуаль над историями своей юности; в остальное время она, как правило, бормотала что-то по-французски. Я, к сожалению, помню ее только очень старой...
...Она была невероятно, фантастически красива! У меня даже есть стихотворение в прозе о том, что все женщины, в которых я влюбляюсь, похожи на мою бабушку... на старой фотографии...
Насколько я знаю, их брак с моим дедом, Яковом Соломоновичем Копелиовичем, на четыре года ее моложе, считался мезальянсом. Кажется, ее прокляли родители... Или его... В общем, кто-то в кого-то брызгал кислотой...
Потом, впрочем, все у них пошло хорошо: они поженились - родители их простили, или просто умерли; моя маленькая мама росла принцессой. Наилучшим образом антураж ее детства мое воображение представляет кадрами из фильма "Подкидыш" - белые платья и пиджаки, шляпки и зонтики, газированная вода - можно и "без сиропа!...", редкие легковые автомобили на почти пустых улицах.
Детство моего отца проходило совсем в других декорациях.
Цитирую его воспоминания: "...мы, корейские дети, босоногие, чумазые, оборванные, бегали по улице, а русские, дети и взрослые, смеялись над нами, издевались, смотрели косо, с пренебрежением. И первое, чему я научился, это, кажется, ругаться, драться, всегда отвечать обидчику. Потом уже вместе с русскими ребятами ходили за город, в степь, копали саранки, хлебники, солодку - в общем, жили на подножном корму. А вечером возвращались в город, по пути заходили в магазин. Одна группа шла к прилавку покупать хлеб, другие приподнимали стекла витрин и таскали за пазуху колбасу или что-нибудь еще. А потом садились где-нибудь за углом и обедали, было очень весело!.."
Было очень весело... Работа в шахте с четырнадцати лет. Сиротство - его родители умерли рано - растила старшая сестра. Как он вообще сумел окончить русскую школу, а затем еще и поступить в институт - для меня до сих пор загадка! Уже взрослым человеком - тогда взрослели рано - девятнадцати лет, мой отец совершил невероятный поступок: чтобы получить паспорт и, соответственно, советское гражданство, он написал письмо в Верховный Совет, и через месяц черногорский райотдел внутренних дел (или как тогда это называлось) получил телеграмму за подписью Ворошилова. Паспорт и гражданство ему дали. Больше того - и в институт он поступил! Жестокие свинцовые сатанинские годы - рубеж сороковых пятидесятых...
Что это были за чудеса? Скажут: талант, гены, пассионарность. Я думаю иначе: Амур, шаловливый маленький бог с крылышками вел моего отца.
Маму привела на Алтай война. Мой дед Яков Соломонович стал к тому времени небольшим, но начальником в области машиностроения, их семью: маму, ее старшего брата, мамину маму "графиню" - эвакуировали сначала в Казахстан потом в Барнаул. Там она достаточно поздно взрослой девушкой закончила школу и поступила в Алтайский машиностроительный. На вступительном экзамене по математике ей помог ответить небольшого роста корейский парнишка... История с мезальянсом повторилась: потом было много чего - разлука "навсегда", когда семью Копелиовичей-Шуваловых специально перевели в далекий (от Барнаула) город Чебоксары, распределение туда же моего отца, которого он добился вопреки всем законам (и закономерностям) времени, мое рождение, после которого родители простили влюбленных, -- это все истории другого романа. Главное произошло раньше - когда отец, ничего не понимая, ребенком, переходил реку с таким красноречивым названием - Амур.
Крылатый бог колчан уж приготовил,
И вот - твоя стрела...
Разница в происхождении не помешала моим родителям встретиться. Эта встреча не могло произойти ни по каким законам природы. Для этого должна была случиться война. Сначала та, азиатская, неведомая нам, потом наша, родная, Великая. Потом...
Великая война и все, что с ней связано, должна была случиться - для того, чтобы родился я!
Верите ли вы в чудеса?
Конечно, верю! Я наблюдал их неоднократно, и сам являюсь результатом чуда. Так же, как и вы, вероятно...
...Недавно мамы не стало. По моей просьбе - чтобы отвлечь его, увлечь чем-нибудь, хоть как-то наполнить его жизнь - отец начал записывать воспоминания. Они и сами по себе есть потрясающий материал - я обязательно сделаю по ним фильм, но меня поразило в них кое-что другое. В этих записках есть сказки, которые рассказывал (по-корейски, конечно) его, неведомый мне, отец, и сны, которые снились ему в детстве, в юности, и сейчас - в старости. Верите ли - я видел практически те же сны.
Я часто перечитываю Л.Улицкую. Ее "Казус Кукоцкого". Удивительно совпадение не знания даже, а тех образов, видений, которые кажутся совершенно индивидуальными, сугубо личными, но вдруг оказываются общими. Каждое из таких редких в жизни совпадений представляется чудом, но не есть ли они на самом деле проявление того общего знания, что присуще всем! Знания об общей другой реальности. Люди редко говорят о таких вещах. Наверное, здесь действует некое целомудрие, которое запрещает нам обсуждать детали интимных переживаний независимо от того, относятся они к жизни тела или связаны с путешествиями души. Только лишенные стыда или чувства такта кричат об этих своих "открытиях", а самые глупые и бесстыдные считают их своим отличием, знаком избранности, выделяющим их из остального человечества, которое пребывает, по их мнению, в отсталости и косности.
Отсюда все эти "несущие свет", "посвященные" - Блаватские, Рерихи и иже с ними. Наивное высокомерие этих проповедников и адептов на самом деле есть только смешная и опасная ограниченность. Особенно опасны те из них, кто, уверовав в свою особость, сделали ее орудием удовлетворения амбиций, жажды власти - то есть, в конечном счете, комплекса неполноценности. Такую возможность дает им, как не печально, именно всеобщность переживаний и видений, на которые они опираются, подлинность и притягательность Другого Мира.
Потребность переживать встречи с настоящей реальностью испытывают все люди. И у нас есть эта возможность! Созерцание подлинного себя, которое дают нам сновидения. Радость надежды на возможность целостного, нераздробленного существования, которую дарит нам художественное творчество - душевный опыт развитой личности, объективированный искусством автора. Любовь...
Я все готов простить Ларсу фон Триеру за диалог в начале фильма "Рассекая волны":
- Знаешь ли ты, Бесс, что полезного нам принесли иностранцы?
- Music (музыку), - ответила она...
ИК, N10, 2002г.
5. ПИСЬМО
Дорогие продюсеры! Я очень люблю кино. Каждый раз, когда я смотрю хорошую картину, меня не покидает ощущение, что я в большей степени нахожусь в созданном для меня заэкранном пространстве, чем в том помещении, где происходит просмотр. Я не сумасшедший и прекрасно осознаю, что воздействующее на меня изображение ограничено прямоугольной рамкой, что оно находится передо мной и вовсе не покрывает всего поля зрения, что звук, который завораживает меня, имеет источник, который находится примерно там же, где и экран. Все это не мешает мне. Напротив, именно единое направление моего внимания и позволяет мне подчиниться звуковой и изобразительной структуре, которая вызывает восхитительный эффект существования более подлинного, чем в физической реальности. Если вне экрана появится какой-либо источник света, если справа или слева, а тем более, сзади раздастся какой-то звук, я с досадой почувствую, что меня "вынули" из желанного пространства и вновь погрузили туда, где, увы, пребывает моя телесная оболочка. К сожалению, очень часто я испытываю подобный дискомфорт при просмотре фильмов, снабженных по последнему слову техники стерео- и/или окружающим звуком. И неважно уже, является ли то пространство, в которое я "опрокинут", реальным или иллюзорным, в любом случае оно - не то, где я хотел бы находится.
В кинематографе, несомненно, происходит технологическая революция. Ее плоды так впечатляют, что у многих создается впечатление второго переворота в киномышлении, переворота, равного тому, что принес в свое время приход звука. Аналогия вполне уместная и плодотворная; не стоит только считать ее абсолютной. Да, появление Dolby stereo, а тем более Dolby surround существенно раздвинули рамки возможностей нашего ремесла (слово "искусство" я не употребляю умышленно).
Снова остро встает вопрос: какая же из двух его ипостасей - аттракцион или структура - является ведущей для его развития? Этот вопрос напоминает другой: что было раньше - курица или яйцо? И ответ на него все-таки есть: яйцо содержало в себе курицу - в эмбриональном состоянии эти две стадии неразделимы, неразличимы, представляют собой по сути одно и то же, и только определенная ступень развития разводит их во времени, заставляет чередоваться, предшествовать одна другой и вытекать друг из друга.
Точно так же две стороны кинематографа сосуществовали в неразличимом виде в протофильмах Люмьеров, обозначая себя мощным явлением, которое можно назвать фундаментальным признаком кинематографичности - эффектом присутствия (чем, кстати, кино в первую очередь и отличается от телевидения и прочих экранных собратьев). Немое кино выработало систему изощренных приемов структурирования движущегося изображения, и зрительское восприятие, наученное этому языку, уже не могло удовлетворить свою потребность в этом эффекте только зрительными аттракционами вроде люмьеровского поезда, нуждаясь теперь в монтажном ритме, смене крупностей, изменении точки зрения и других элементах структурного мышления.
Появление звука заново сакцентировало аттракционную сторону, вызвав желание продвинутых мастеров кино "нагрузить другую чашу весов", осмыслить новый компонент экранного искусства как долгожданную составную часть чаемого, звукозрительного, континуума.
Кинематограф, таким образом, осваивая новые технологии, до которых он всегда был охоч, каждый раз вспоминал о своей балаганной природе, но затем, словно стесняясь ее, спешно интегрировал новые выразительные средства в область структурно-монтажного мышления, притворяясь, что так всегда и было. Этот процесс происходил при появлении звука, затем - цвета, компьютерной графики и т.д. Что-то отвергалось, например, стереоизображение; освоение чего-то откладывалось, как было с циркорамой. Незыблемыми оставались внутренние, имманентные причины, по которым это происходило. Кинематограф с одной стороны совершенствовал, а с другой - охранял свою сущность как искусства, способного одаривать воспринимающего субъекта реальностью, превосходящей физическую ощущением законченности и полноценности.
Аналогия с эпохой появления звука на этом кончается. Та, первая, революция очертила круг органов чувств, к которым адресуется новое искусство, ограничив их число двумя - зрением и слухом. Именно эти две из пяти групп рецепторов дают человеку возможность ориентироваться в пространстве и времени - вообще, по-настоящему наше дело должно было бы называться не звукозрительным, а пространственно-временным. Именно поэтому все попытки сделать кинематограф обонятельным, осязательным и т.п. бесплодны. И именно поэтому так жаден он до любых технических новшеств, позволяющих ему воздействовать на реципиента изображением и звуком. Новых изобретений и технологий будет еще предостаточно, появление в кино синхронизированного звука произошло один раз.
Касается это и изображения. Отчего зашли в тупик все изыскания в области стереокино? За ненадобностью! Попытка придать киноизображению третье измерение оказалась ненужной по простой причине: третьим пространственным измерением кинематограф обладал и так - перспектива геометрическая и "воздушная", второй и третий планы, позже то движение камеры, которое имеет своей целью отделить объект от фона, - все это уже обеспечивало эффект объемности. Тогда как создание стереоскопической иллюзии в рамках фотографии было всего лишь аттракционом.
Кинематограф в потенции вообще обладает свойством охватывать куда большее число измерений, чем те три-четыре, к которым мы привыкли в дневной жизни. Возьмем, например, известный прием смены цветного изображения монохромным - что за причуда! Зачем это? А просто это - два разных пространства, у каждого из них три измерения плюс время. Сколько получилось? Семь, восемь? Прибавьте звук. Такой полнотой бытия мы обладаем лишь в сновидениях, а, просыпаясь, погружаемся в унылые три, и можем только вспоминать - неверно, искаженно... Кино вообще, когда изгоняет нас из своего лона (зала), дает нам почувствовать, что такое платонова пещера. И нам хочется выйти из нее (из дневного мира), вернуться в свет истинной жизни (в темноту зрительного зала)! Такова потребность любого - отвечаю: любого! - зрителя.
Что же нам делать теперь, когда однодорожечный монозвук кажется музейной архаикой, и картины, записанные не в Dolby-system, не могут привлечь в кинозалы зрительские массы? Когда компьютерный монтаж и цифровая камера вытесняют ощущение живого целлулоида? Разумеется, осваивать новоявленные чудеса, и пользоваться новыми инструментами. Не надо забывать только, что инструмент всегда служит какой-то цели, а вовсе не порождает ее.
Тогда, в 30-е, к мозговому штурму призвала светлые умы действительно новая ситуация (заметим в скобках, что основы теории звукового кино закладывались почти поголовно практиками), и произошел действительно фундаментальный переворот в мышлении. Нынешняя революция не столь радикальна, как это представляется некоторым, и, хотя и нуждается в осмыслении, вовсе не останавливает творческого процесса. Пока могу сказать вам только, что использование surround'ного звука с целью продажи за короткое время наибольшего числа билетов похоже на забивание гвоздей микроскопом.
Замена эффекта присутствия его иллюзией очень быстро вызовет отторжение тех самых масс, которые вскоре распознают суррогат в том, что им выдавали за питательную пищу. Мой добрый вам совет: доверяйте ощущениям "страшно далекой от народа" кучки эстетов - эти ощущения правильны и очень быстро становятся всеобщими. В этом уже можно было убедиться, вспомнив, как быстро художественные достижения "высоколобой элиты" становились достоянием массовой культуры.
ИК, N11, 2002г.
6. ИТАК...
"Сущность поэзии, как всякого подлинного искусства, трагична, предел ее вечно недостижим, берега ее усеяны обломками кораблей, потерпевших крушение..."
Ю.Терапиано
Итак, все, что я делаю, - неправильно. По ее мнению, я не умею чистить ботинки, неверно завязываю шнурки, покупаю не те вещи, не так варю кофе и завариваю чай, и вообще постоянно ошибаюсь... Господи! Да если она права, то все, что я из себя представляю, есть результат моих ошибок!
Недавно она подвергла уничтожительной критике мою манеру бриться... Мало того, что я на десять лет старше ее, - бритье вообще мое, мужское, занятие, и она может иметь о нем мнение только чисто теоретическое: ну что там брить приходится им! Последнее вызвало у меня массу далеко идущих мыслей и ассоциаций. Не удивляйтесь...
Итак: в свое время уже у Бетховена, не говоря о поздних романтиках, система словесного обозначения оттенков, в т.ч. темповых, разрослась до размеров литературного приложения к собственно музыкальной символике. Инструкции для исполнителя стали напоминать развернутые ремарки так называемых "пьес для чтения", появившихся в литературе для театра на рубеже ХIХ-ХХ веков. В результате в ХХ веке в музыке явственно обозначились две, как будто бы противоположные, тенденции:
И.Ф.Стравинский вместо того, чтобы сопровождать нотные строки разветвленными текстами, ввел в запись своих сочинений невиданный ранее способ обозначения не только динамических оттенков, но и нюансов темпа - он нотировал замедления, ускорения, ферматы и цезуры так, будто переносил в область творчества автора-композитора то, что традиционно считалось принадлежностью сферы музыкального исполнительства. Это привело к революционному для читающего ноты глаза расширению метрики, введению в музыкальную литературу невиданных прежде тактовых размеров и количества их смены на единицу времени.
Можно было бы привести и другие примеры: скажем, нововенцы Шенберг, Веберн и Берг также записывали музыку подобным способом. Стравинский удобен мне потому, что в многочисленных высказываниях он публицистическим способом (интервью, диалоги и т.д.) декларировал принцип абсолютной точности исполнения нотного текста, уподоблявший музыканта-исполнителя чуть ли не механическому устройству, лишь воспроизводящему авторскую волю. Такой была первая тенденция.
Второй - стало распространение практики импровизации - вначале в джазе, затем, по мере распространения его влияния на так называемых "серьезных" музыкантов (того же Стравинского),- проникшей и в филармоническую музыку. В джазе нотная запись вообще перестала играть свою прежнюю роль, оставаясь лишь способом фиксации начальной темы, и теряя для многих, не знающих нотной грамоты, но, тем не менее, выдающихся, музыкантов всякий смысл.
Те же две тенденции, но проявляющиеся иначе, можно обнаружить при сопоставлении, допустим, нововенской додекафонии, открывающей совершенно новую интервалику и вообще мелодику, - и музыки Г.Малера, использовавшего расхожий, банальный и даже вульгарный мелодический материал, и которого, тем не менее, нововенцы называли своим учителем и предшественником.
Противоположность двух обозначенных путей - кажущаяся.
На самом деле, в музыке - искусстве, предшествующем кинематографу, - двумя способами проявился один путь, который можно обозначить как эмансипацию исполнительской сферы, когда opus'ом становится отдельная конкретная интерпретация, когда непосредственное интонирование оказывается единственной возможностью сиюмгновенного спонтанного проявления художественной воли: единственным подлинно творческим актом в эпоху, когда "все новое - уже было".
Три автора прошлого уже века осознанно сделали это ощущение своим методом - они сделали это на полях разных искусств: почти одновременно, музыки и литературы и - несколько позже - кинематографа. Г.Малер, Т.Манн и Л.Висконти
Итак, все новое уже было... И вот тогда-то, когда это стало понятно сначала поэтам, а потом постепенно и всем остальным, на рубеже столетий и появился кинематограф!
...Давно всем известные банальности пишу я сейчас. Давно уже пришло (и, надеюсь, ушло) понятие постмодернизм. Давайте все же проведем границу: то, о чем я говорю, не имеет никакого отношения к пресловутому П.. Я рассматриваю художественную ситуацию, которая предполагает наличие таких сущностей как пафос, послание (мессидж по-новому) и личное включение автора в создание своего - именно этого - произведения. При всем, конечно, понимании того, что все формы и пути, в которые может быть вложен твой конкретный, нынешний артистический жест, уже существуют независимо от того, знаешь ты об этом или нет (поэтому, кстати, лучше бы знать - чтобы не изобретать велосипедов, по крайней мере).
Минуточку, дайте-ка вернуться. Как-то уж очень далеко улетел я от исходной точки.
Итак: бритье... Все уже было... Бритье придумал не я; механизмы для него тоже не моего изобретения; миллиарды особей мужского пола ежедневно бреются... Но каждый день я брею себя сам! Почему же она вмешивается?.. И что же мне это напомнило?.. Есть!
Сидит мой продюсер, слушает в очередной раз, как я вдохновенно рассказываю ему о будущем фильме (или о том, какой станет эта конкретная сцена в монтаже; или, когда будет подложена музыка; или, почему камера в этом кадре должна двигаться, а в этом стоять; или... ну, все, что угодно, о чем я точно знаю), а в его глазу я вижу одну мысль:
"Многие сумасшедшие, - думает он, - производят впечатление чрезвычайно здравомыслящих людей - по той простой причине, что они очень хотят его произвести... Но меня-то не проведешь!"
И вот он - мой дорогой друг - начинает "разруливать ситуацию": велит камере стоять, когда она, по моему мнению, должна двигаться; двигаться, когда (я знаю) должна стоять и т.д. И возникает в моей голове та же формула о сумасшедшем, который очень хочет произвести и... т.д....
"Куда же ты смотрел, - думаю я,- когда приглашал меня работать?"
"Куда же ты смотрела, - думаю я, - когда начинала со мной...? Не собираешься ли ты покормить меня с ложечки?"
О недоразумениях между мужчиной и женщиной я никогда не скажу окончательного слова. О подобных же коллизиях между режиссером и продюсером кое-что уже понял.
Итак: профессия режиссера есть профессия исполнительская. Ничего унизительного в этом нет - как я хотел бы, на самом деле, быть дирижером симфонического оркестра! Выясним, однако, в чем разница между театральной пьесой (или оркестровой партитурой) и киносценарием? Вовсе не в форме записи - киносценарий, записанный в т.н. "американском" виде, вполне подобен пьесе: ремарка, диалог. Дело в том, что пьеса может быть поставлена на театре сколько угодно раз, а киносценарий реализуется однократно.
Не время и не место говорить здесь о причинах такого разграничения: о финансовой разнице между театром и кино, которая только скрывает глубинную противоположность двух родственников - несовместимое, антагонистическое различие в отношении их к пространству и времени. Может быть, когда-нибудь возникнет и разовьется топология кино... Может быть... Эта тема - предмет совсем других исследований. Меня, как практикующего - пока - режиссера волнует другой вопрос: проблема установления отношений с нашими братьями по разуму, по ремеслу и, вообще по жизни - с продюсерами. Куда мы без них?.. Только к родному Большому Брату-государству... (Многие, кстати, так и льнут!)
А куда они без нас?! Я лично с удовольствием вообще перестал бы бриться! Мне это что ли нужно!
Стоп! Сейчас не об этом. В отличие от бритья именно мне, как ни печально, это и нужно. Мне, который не умеет ничего другого, нужно, чтобы приглашали снимать именно меня, а не какого-то абстрактного носителя диплома, которого, по-моему, сейчас никто и не спрашивает, или просто успешного клипмейкера. И не просто потому, что мне нужна какая-нибудь работа, а оттого, что это есть дело и смысл моей жизни - простите уж! Да, но ведь и она не с каждым субъектом пытается контролировать, как он бреется! Еще раз, стоп. О ком (о чем) это я, собственно? Кажется, что-то перепутал...
Итак. Проблема разграничения полномочий продюсера и режиссера, которая несколько времени назад так волновала нашу кинообщественность, а теперь будто бы ушла в песок, но на самом деле никуда не делась, - является надуманной и основана на неясном представлении о том, что же является спецификой и прерогативой той и другой профессий.
Мы исполнители! Я давно уже прокричал на весь свет, что хочу быть нанятым. Но не для чего угодно, и - не кем угодно. Так подросток хотел бы крикнуть: "Полюбите меня!" Что ж, этот крик души обязательно найдет отклик. Но каждому - свое. И кто-то найдет свою половину, а кто-то пойдет по рукам... Я не пойду...
...Гарантирую тебе, что не исколю тебя щетиной и не принесу случайную заразу. Ты мне веришь - ты выбрала меня.
А тебе гарантирую, что этот мой фильм будет родственен моим прежним фильмам, которые тебе нравились - зачем бы иначе ты предложил мне постановку? Я не оборотень, я тот же, я не сошел с ума и не продал душу марсианам.
Простите, не совсем все. Я - строгий консерватор. Может быть, просто старею, однако, вспоминая себя юным, ничего существенного, кроме той же приверженности традициям и классике, упомянуть не смогу. И - вот какая штука: знаете, я вдруг попал на один концерт... Самая популярная в последнее время рок-певица представляла новый альбом. То, что она делает, нравилось мне и так, но живое исполнение заставило меня взглянуть на артистку совсем другими глазами. Как жаль мне тех ее поклонников, которые слышали ее только в тиражированной студийной записи!
Откуда же вдруг такое желание проконтролировать меня? Недоверие? Ладно, между любящими недоверие часто заменяет даже такую важную вещь, как нежность, - оно такое внимательное, пристальное... Но вот уж чего мне от тебя, друг, совершенно не нужно - так это нежности или ее суррогата! Ты мне деньги плати и обеспечивай производственный процесс! Я люблю встречать у партнера твердую руку, а не мокрую котлету. Все.
Итак. Ты, друг-продюсер, и ты, подруга, поздравляя 28 декабря меня с днем рождения, вспомните, может быть, что эта дата - еще и День Кино...
ИК, N12, 2002г.
7. ОБРЫВКИ
"Мы ленивы и не любопытны..."
А.С.Пушкин
1. ...Я, знаете, как учил польский язык? По рецепту Чернышевского: его Рахметов, как помнится, прочел три раза Библию на немецком - "книга-то знакомая!" - вот он и язык уже знает! Лично я, правда, читал по-польски "Мастера и Маргариту" - Библия мне, в отличие от Рахметова, знакомой тогда не была.
Я и сейчас-то толком ее не знаю. Так, открываешь иногда, где попало, - если не понятно, листаешь дальше; если хватает за душу, вчитываешься... Слышал, правда, что именно так и рекомендуют знакомиться с Книгой отцы церкви...
Каждый раз, когда нужно написать связный текст, я сталкиваюсь с одной проблемой: закончить его в том же направлении, в котором начал, добиться единства мысли, чувства: то есть, в идеале, - законченной картины вселенной. Однажды я понял, что эта проблема для человека неразрешима. И начал записывать обрывки...
2. ...Недавно коллега - известный, маститый, пожилой - поделился со мной радостью: он закончил фильм и, для того, чтобы подвести черту под делами, попросил знакомого композитора записать нотами песню, которую он сделал лейтмотивом фильма. Песня из разряда так называемых блатных; композитор ее не знал; режиссеру пришлось напеть мелодию по телефону, композитор записал... Я посмотрел...
Большего недоразумения я не видел давно: размер перепутан, тональность не обозначена, ноты не те, их длительности - неверны и т.д.. Воспроизвести песню по той записи было невозможно. Никто, конечно, не обязан знать нотные подробности. Но человек, который называет себя композитором!..
Я, надеюсь, достаточно быстро, записал с неверного голоса коллеги нехитрую мелодию, проверил запись на раздолбанном пианино домкиновского ресторана, был вознагражден рюмкой коньяку и - задумался.
Сразу же всплыла в голове одна микропьеса Д.Хармса: выходит художник и говорит: "Здравствуйте, я художник!" А ему, соответственно, отвечают: "А, по-моему, ты г...о!" "Художника" уносят...
Нашего "композитора", конечно, никто никуда не уносит, больше того, подозреваю, что он сам "унесет" кого угодно. Я не знаю, о ком речь, да это и не важно. Важно другое. "Ты гений!" - наполовину в шутку сообщил мне старший товарищ. Услышал ли он мой ответ, что речь идет не о гениальности и даже не о таланте, а об элементарной грамотности?.. Вопрос остается...
3. ...В рифму - или в диссонанс - с этим случаем мне вспомнилась другая история. Моя знакомая актриса, которая как-то раз даже поснималась у меня, решила изменить свою судьбу - поступила на Высшие режиссерские курсы, закончила их и сделала, наконец, свою первую картину. Какими только мытарствами не был усеян этот, более чем двухлетний, путь! Нелепые продюсеры, операторский брак, смена группы, поиски денег, ее собственные достаточно странные (наивные, детские?) заявления в прессе. Вначале ей, хотя бы морально, помогали друзья (или те, кто так себя называли). Затем все больше появлялось другого: шушуканий, насмешек за спиной, верчения пальцем у виска (к этому она и сама, конечно, приложила руку: наговорила много глупостей), менялись сотрудники, кончались деньги, продюсеры предавали (продюсеры, по-моему, были, вообще, идиотами)... Я даже не представляю, как она, бедная, все это вынесла. Однако вынесла - фильм был закончен! И что же? Такого количества уничижительных отзывов не получал, наверное, самый последний дилетант или халтурщик, каких мы много видели за последние 12 лет.
Писать и говорить у нас за эти годы могли все, что угодно (сам автор этих строк прочел однажды крупными буквами в центральной прессе, что он "...доказал, что не имеет никакого отношения к кинематографу"), но то, что я слышал об этом фильме!.. Причем, от людей, которых я люблю и уважаю...
Признаюсь, я шел на премьеру, думая, как потом прятаться, и, встретив все же автора, что говорить - шел с тяжелым сердцем и увидел... нормальный фильм. Будь он произведен в Европе, в какой-нибудь малой (великой) стране, и звучи его тексты не по-русски, - ей Богу, прослыл бы заметным явлением!
Вот вам другая крайность; кстати, продюсеры - идиоты именно поэтому...
4. ...Из всего, потерянного за жизнь, больше всего мне жалко нот. Полифонические тетради, фортепьянный четырехтомник Прокофьева и клавир "Дон Жуана", оставленные у первой жены Лены. Два тома сонат Бетховена в прекрасном синем переплете и растрепанные книжки "Хорошо Темперированного Клавира", впопыхах брошенные на Беговой у Светланы Борисовны. Собственные черновики, сонаты Моцарта, фортепьянный Шуберт, Г.Вольф, потерянные там же, - все это кажется мне утраченным безвозвратно. Странно! Эта музыка никуда ведь не делась, да и не могла. Однако, даже купив заново ноты, я никогда больше не смогу ощутить ее как свою - пропустить через собственные пальцы, глаза и ноздри. Загнутый уголок страницы, испачканный многократным переворачиванием ее при игре с листа, привычный взгляд на этот именно такт при машинальном совершении нефиксируемого сознанием жеста, пятно от пролитого вина или запах духов - неотделимы от звука. Кажется даже, что те же вещи, исполняемые по другим изданиям, - это другая музыка. Прекрасная, но чужая...
5. ...Александр Королев исполнил и записал на CD "Хорошо Темперированный Клавир" (Й.-С. Бах. Том I). Он сделал это так, как сделал бы сам автор, если бы наперед знал, что затем случиться в европейской музыке на протяжении трехсот с лишним лет после сочинения этого произведения.