- А ну-ка слезай с дерева, - говорила моя прабабушка.
- Слезай внучёк, - тоже не отставал говорить слова за прабабушкой мой прадедушка Иван Гаврилович Ершов. Только по каким-то неизвестным мне причинам он называл меня внучком, хотя по родственным cвязям я был ему правнуком. Одеты они были по-деревенски, да и что там им было красоваться. Перед кем? Никакой "шишки" не было, чтобы перед кем-то красоваться. На прадедушке были сапоги, ватные штаны, а сверху, заплатанная от многочисленных дырок, телогрейка серого цвета и шапка, надетая тоже по-деревенски. Прабабушка в отличие от Ивана Гавриловича была одета получше: на ней была старенькая курточка, обычные резиновые галоши и старый, но красивый платок, разрисованный различными узорами.
- Слезай, страшновата нам за тебя, - Анастасия Фёдоровна смотрела на меня, а потом перевела взгляд на Ивана Гавриловича, как бы ища у него словесной поддержки.
- И чего ты туда залез, делать нечего - вот и лезешь, где повыше и куда не надо...- растерянно сказал прадедушка, и, поняв, что какие бы слова не говорить - меня так просто не спустить с груши, на которую я залез из-за обычного детского, мальчишеского любопытства.
Иван Гаврилович, не став особо долго ждать моего снисхождения, просто отошёл к крыльцу своего дома. Присел. Достал из кармана кусочек газетки, собственного изготовления табак, который находился в табачнице, и спички. Стал крутить сигаретку. Наконец сигарета была сделана, Иван Гаврилович зажал её в губах, и, чиркнув спичкой по спичечному коробку, зажёг сигарету. Всё его лицо на пару секунд стало светлым и, если запомнить этот момент, а потом снова прокручивать в голове, то можно было увидеть каждую деталь лица прадедушки. И хотя я и не предполагал, какой всё-таки возраст у моего прадедушки, я тщательно смотрел на него. Он был очень задумчив. Бороды у него я не увидел, но видел коротковатую и заметную щетину. Когда он, затянувшись, выдыхал дым из носа, дым сначала очень плотно окружал лицо, но, очертив форму лица, быстро исчезал. На лице было много морщин, а особенно много их было на лбу. Правая рука, в которой он держал сигарету, была старческой и кожа на ней заметно растянулась. Родинки, большие и растянутые тоже были на руке. Но больше всего я удивился, когда на той же правой руке мною был замечен старый шрам в форме овала.
Интерес к личности моего прадедушки переборол чувство дикости и мальчишности, из-за которого я залез на грушу. Бабушка, стоявшая и смотревшая на меня, очень скоро ушла в дом. Я слез с дерева, подошёл к прадедушке и сел рядышком на крылечко.
- Тять! - мне было шесть лет, и так я называл прадедушку.
- Чего? - спокойно спросил Иван Гаврилович.
- А почему ты такой задумчивый?
- Помру я скоро, - так же спокойно сказал мой прадед.
Я немного испугался. И этот мой страх породил ещё одно бесконечное количество вопросов.
- А откуда ты знаешь?
- А как же ты думал? Ничего не бывает вечного. Я родился в одиннадцатом году, умру в этом. Ты родился в восемьдесят девятом и тоже когда-нибудь умрёшь.
- У... - протянул я.
Настало молчание. В это время и я, и дедушка думали. Только о чём думал я, я знал, а о чём думал мой прадедушка, я не знал. В своих коротких думах я насчитал, что Ивану Гавриловичу в "этом", как он сказал, году будет восемьдесят четыре года. Также мне дорога была каждая секунда, проведённая здесь. Я был здесь в первый раз и по возможности старался больше узнать от прадедушки, хотел уехать отсюда с большим количеством исторических фактов.
- Тять, а почему у тебя на руке овальный шрамик?
- В тридцатом году батраков гонял по казахским степям. Советскую власть устанавливал. Ну, вот я и доустанавливался: в ладонь меня ранило, сквозное ранение; а ещё с лошади упал и руку левую вывернул, не сгибается теперь.
Левая рука действительно не сгибалась, я сам, чтобы убедится, встал с крыльца, подошёл к прадеду с левой стороны и как бы я не пытался её согнуть, ничего не получалось. Наверное, в области локтя был перелом, и кости в последствии срослись не правильно.
- А в войну помню, фашисты вплотную подошли к здешним местам. Но перейти на наш берег не решались. Мостов здесь не было. Да и партизан много было. Так что им сюда - как медведю в улей.
- Тять, а ты партизаном был?
- Да куда ж мне партизаном? Рука не сгибается, да и остальных болячек тоже много было. А страху было-то во мне, как воды в Дону. Но воевал я всё-таки немного. Вон винтовка ржавая стоит, - он указал на сарай,- идём, посмотрим.
Я согласился. Мне всё было интересно.
Чтобы подойти к сараю, нам надо было пересечь баз. Кроме сарая и дома на базу были два других более маленьких сарайчика и коровник. Но только в коровнике никого не было. Он стоял пустой. В том сарае, к которому мы шли, находилась единственная курица.
Я поднялся первым. Посмотрел на прадедушку, и мне показалось, что он вообще не хочет вставать.
- Подсоби мне, пожалуйста, - сказал Иван Гаврилович.
Я взял его за правый локоть и помог подняться с крыльца. Наконец то мы подошли к долгожданной винтовке. Она была вся ржавая. Ржавая не оттого, что за ней никто не следил, а оттого, что она была старой. Иван Гаврилович взял винтовку в руки.
- Вот с этой винтовкой я воевал. Этой винтовкой я увибал немцев, защищал Родину, Донской край. Защищал жён, матерей, дочерей, сыновей. Помню, как началась бомбёжка, и нам пришлось спрятаться в погребе. До сих пор помню.
Я поднял глаза на него и видел, как по его щеке катится маленькая слёзка. Он не боялся скрывать своих чувств. И это было правильно. Потому что он - герой. Он смог не только защитить Родину и тем самым выполнить свой долг, но он и перед собой выполнил долг - он остался жив после такой кровавой, зверской войны.
Я отвёл взгляд и посмотрел на уличную дорогу. Над ней низко-низко летали ласточки, собирая мошку.
- Ну, пойдём домой, а то бабка заждалась, - сказал Иван Гаврилович, - расчувствовался чой-то я.
- Не принимай близко к сердцу, все плачут.
Мы вышли из сарая и направились к дому. Прадед поднял голову к небу, вздохнул свежий воздух.
- Дождик будет.
- Да, прохладно что-то стало, - согласившись со словами прадеда, сказал я.
Вторая часть.
Деревня находилась в семи километрах от Дона, на его левом берегу. И её можно было считать донской. Дон обходил её стороной. Если пройти всю деревню, то можно было подойти к старицам (старицами назывались озёра, оставленные после изменения русла реки). Эти озёра были вытянуты в линию вдоль Дона, их было пять. Так же были перекаты, где одно озеро перетекало в другое. Летом рыбы в этих озёрах было очень много, особенно удобно её было ловить с лодок. А если собственной лодки не было, то садись в привязанную к берегу и рыбачь. На том берегу Дона, на который падали лучи большого солнца, мало чего росло. Но зато на берегу, где распологалась деревня, раскинулся громадный лес. Некоторые деревья росли над водой, и именно в тени таких деревьев росла ряска. Её вылавливали и скармливали уткам. Если пройти этот лес, можно было выйти к батюшке Дону. Его быстрое течение и мощные, сильные потоки вызывали восхищение и уважение к этой реке. Из любой части деревни тоже был виден правый берег Дона. Весь он был лесист, а местами были видны меловые отроги.
Я сидел за кухонным столом и смотрел в окно. На улице шёл сильный ливень. Почти ничего не было видно. Огромная тёмно-серая туча накрыла деревню, и сыпала большими каплями. Капли дождя стучали по крыше, и получившийся звук вызывал у меня чувство таинственности, неизвестности. Я думал: что же будет после дождя? Наверное, размытые дороги; большие и глубокие лужи, в которых с радостью будут плавать соседские гуси; мало рыбы в озере и много-много других мелких изменений в деревенской жизни.
Иван Гаврилович лежал на старом дырявом диване, который уже давно прогрызли мыши. Он просто лежал и о чём-то думал. Прабабушка сидела около русской печи и ощипывала курицу. Ту последнюю, которую я видел по дороге в сарай. Ведь я только недавно видел её живой, бегающей, а сейчас её ощипывали. Мне стало жалко.
- Ба, а тебе курочку не жалко?
- Нет, Мишенька, не жалко. Это наша последняя курица. На этом наше хозяйство закончилось. Старые мы уже. - уверенно проговорила Анастасия Фёдоровна.
Я сидел на старом деревянном стуле, он был староват и пошатывался. В печи горели и приятно потрескивали дрова, заранее принесённые из сарая. Пахло готовившейся настоящей русской кашей.
Прабабушка закончила ощипывать курицу, поднесла её к печке, подняла грубку и стала подпаливать оставшиеся мелкие пёрышки курицы. Неприятный запах опаленных перьев быстро наполнил кухню.
- Вот курочку отварим, и супчик сделаем, - она говорила очень ласково и нежно, хотя в её голосе звучали нотки старости.
Дождь так и поливал за окном, и, наверное, будет лить до ночи. Сидя во время дождя в доме, чувствуешь уют и комфорт.
- Ба, я выйду на крылечко.
- Выйди. Только никуда с крыльца не уходи.
- Хорошо.
Я вышел в сени, обулся в прабабушкины галоши, открыл дверь и вышел на крыльцо. Был свежий и прохладный воздух. Дождь очистил воздух от летней пыли и прибил её к земле. С электрических проводов свисали дождевые капли. Я посмотрел в сторону Дона - над рекой, как бы прорезая лучами тёмное облако, светило солнце. Весь правый лесистый берег был освещён яркими чистыми солнечными лучами. С речки дуло холодным ветром. Но чувствовалось, что скоро дождь сменится солнцем и наступит тёплая, радостная погода. Во мне возникло новое, неведомое мне раньше чувство - чувство гордости за свою страну. Я гордился тем, что только в России можно увидеть такую природную красоту. Только в России есть такие красивые меловые берега, только в России есть такое солнце, только в России есть такие люди, такой народ. Я гордился, что живу здесь, что мой прадед победил бесчеловечное зло. Я гордился, что увидел свою прабабушку и своего прадедушку, что я прикоснулся к своим корням, к своей истории.
- Миша. Иди кушать. - позвал меня прадедушка.
Я вошёл в сени, снял галоши и закрыл дверь. Потом зашёл на кухню. Обед уже был готов и стоял на столе. Я подошёл к столу и сел на стул, на котором сидел несколько минут назад. Прадедушка уже сидел за столом и держал деревянную ложку. Я посмотрел на стол - стальных ложек, которыми я привык есть, не было. Пришлось кушать деревянной, красочно разрисованной, ложкой.
Сначала я принялся за кашу. Это была пшённая каша и так хорошо приготовленная. Я сразу понял - моя прабабушка хорошо умеет готовить, хотя, как я позже узнал, её никто и не учил.
Мне нравилось смотреть на прабабушку, на её красивое, задумчивое лицо, на её открытый лоб, на её брови, на её светло-голубые глаза. Вся её семья была крестьянской. Анастасия Фёдоровна любила работать на земле, доить корову, ей нравилась деревенская жизнь. И каким бы ходом не шла жизнь, она всё равно придёт к старости. Старость прервала возможность серьёзно работать где-либо. Но прабабушка любила заняться мелким делом.
- Ба. А где мои родители? - поинтересовался я.
Прабабушка во время моего вопроса кушала и вопрос, как я понял, был не своевременным. Она спокойно прожевала и ответила.
- В Воронеже. Они тебя привезли на две недели, а потом они же тебя и заберут.
Я посмотрел на Ивана Гавриловича. Он кушал кашу. У него было мало зубов, и он старался выбирать кашу помягче, и особо не прожёвывал, а просто глотал её. Он время от времени посматривал в окно, вздыхал.
- Дождик, всё идёт и идёт, - взвешивая каждое слово, сказал прадедушка.
Вдруг неожиданно сверкнула молния. Я её не видел, но увидел, как всё в миг посветлело. Через несколько секунд послышался раскат грома. Затряслись стёкла в окнах. Мне стало жутковато. Никогда раньше я не слышал такого грохота. Я почувствовал, что никакой человек, каким бы могущественным он не был, не сравнится с могущественной силой природы, с силой стихии, которую невозможно укротить никакими способами.
- Не бойся ты. Чего ты съёжился? - спросил меня Иван Гаврилович.
- Я не боюсь. Просто я раньше никогда не слышал такого грохота.
- Да это ещё не грохот. Это всего лишь лёгкий треск,- прадед посмотрел на Анастасию Фёдоровну,- а помнишь, какая два года назад непогода была,- он повернулся ко мне,- думали крышу унесёт и вовек её не найдём.
- А мне не хочется уезжать от вас,- с ноткой грусти в голосе сказал я, сменив тему разговора.
- Хочется, не хочется. Тебе ничего не изменить. Чему быть - того не миновать, - скороговоркой сказала Анастасия Фёдоровна.
- Тять, а ты меня к Дону сводишь?
- Если получится, то свожу.
Я незаметно, даже для самого себя, повеселел. Я никогда не видел Дона, но по рассказам прабабушки - это была большая, сильная, могущественная река. Мне хотелось как можно скорее увидеть эту реку. Понимал, что дождь, который поливает за окном, является преградой на пути к осуществлению моей маленькой детской мечты.
Я одновременно ел и думал. Мне казалось, когда ешь, хочется думать, думать обо всём. Как бы тебя всё это не интересовало, обо всём охота подумать, помечтать. Мой маленький возраст и большое воображение были плодотворной почвой для таких мечтаний.
Мы закончили обедать. Прадедушка позвал меня поспать, я не отказался. Я лёг на мягкую кровать и не почувствовал, как сон захватил всего меня. Появился новый мир. Мир, в котором было всё. И всё было открытым и доступным. К реке я мог ходить сам, без сопровождения взрослых. Было много других вещей, которых я не мог видеть в реальном мире и которые были в моём воображении.