Если в тихий безветренный зимний день, когда солнце слегка золотит высокие синие сугробы, выйти на улицу и пойти на странный едва различимый отзвук чуда, то рано или поздно выйдешь к обрыву. Неважно, что он может выглядеть совершенно по-другому, важен сам символ - окончание и одновременно начало чего-то нового, что-то похожее испытываешь при пробуждении - ощущение чистого белого листа. Если не струсить, если в этот момент суметь сказать себе: "Надо решиться!", то можно начать жизнь заново, но тогда придется от начала и до конца предоставить выбор себе, отстроить судьбу самому, стать демиургом в миниатюре.
Многих пугают такие перемены, поэтому они лишь доходят до ущелья и с опаской бросают туда монетку, а потом уходят, не дождавшись металлического звона из глубины. А некоторые просто предпочитают в зимние дни сидеть дома и никуда не ходить.
Страх перед неизвестностью - почти и не страх, в привычном понимании этого слова. Это страх перед собственным воображением, рисующим жуткие картины, в то время как неизвестность может всего этого и не содержать. Самые страшные истории - это истории, которые рассказываешь себе сам, которые заполняют тебя, когда никого нет рядом, когда ты один на один с самим собой.
И все же некоторые, не то самые смелые, не то самые безрассудные, не то те, у кого совсем нет воображения находят в себе силы взглянуть вниз.
Какое отношение все это имеет к нижеследующему роману? Ровно никакого, и именно в этом тот, кто взглянет вниз углядит смысл.
Глава I, в которой в воздухе веет грозой, Неизвестно кто молчит, а Марат садится на автобус
День начинался, в этом не было никаких сомнений, равно как и в том, что начинался он крайне неудачно. Марат перешагивал через неровные, рваные ручьи. Можно было и обойти, но дорога в обход парка была длиннее на две минуты тридцать семь секунд, а уж такой расход времени был абсолютно недопустим.
В воздухе веяло грозой, Марат послюнявил палец и, не останавливаясь, поднял его в воздух - веяло с востока на запад. "Это хорошо, - подумалось ему. - Хотя, вообще-то, непонятно с чего бы это веять должно, когда сейчас всего 8 утра..." Конечно, на самом-то деле было уже одиннадцать, но по той причине, что на работу надо было прийти к девяти, ради собственной безопасности Марат предпочитал думать, что еще только утро.
Тем временем ручьи начали, наконец, подходить к концу. Конец, заподозрив неладное, поспешил убраться куда подальше. "Куда подальше?" - спросил Марат неизвестно кого, но неизвестно кто предпочел промолчать, потому как молчание - золото, а золото всем нужно. "Ну и молчи, тогда," - разозлился Марат, нервно сплевывая и крестясь. Неизвестно кто презрительно крутанул пальцем у виска.
Корявые черные стволы деревьев постепенно раздвинулись и обнажили сероватое полотно дороги. На мерно тикающих часах было 8:12. "Успел," - перевел дыхание Марат, занимая место в очереди, выстроившейся перед автобусной остановкой. Очередь недовольно загудела и напряглась. На то, что будет занято еще одно место она явно не рассчитывала. Да она, собственно, вообще считать не умела. "Ша!" - гаркнул Марат на очередь - та отшатнулась, но позиций сдавать не собиралась. "Ша!" - повторил Марат уже без особой надежды. Очередь лишь презрительно поморщилась и свернулась клубочком. Стало как-то холодно и неуютно. Небо заполнилось непонятными черными квадратами. "А нас и не надо понимать!" - презрительно шептали они, закручивая кривые спирали в воздухе.
Марат покачал головой и посмотрел в сторону, оттуда, скрипя и раскачиваясь, показался автобус. Очередь напряженно замерла, готовясь к борьбе за места. Прошло минут пятнадцать и скрипящая колымага наконец поравнялась с остановкой. Черные от копоти двери сложились и Марат, воспользовавшись секундным замешательством вскочил в салон. В ту же секунду водитель, громко расхохотавшись, нажал кнопку закрытия дверей. Стальная коробка поехала. Взбешенная очередь вскочила на ноги и помчалась по дороге, громко отстукивая на окнах ритм популярной в этом сезоне мелодии "We can be there, or here, but, anyway, feel my heart - it`s beating very fast".
"Ну да, все же все не так уж плохо..." - задумчиво пробормотал Марат себе под нос.
Глава II, в которой пассажиры падают в канаву, операторы аэродрома шокированы, а телефон обреченно звонит
В салоне было густовато-душно, пахло бразильским мате и дешевым итальянским трубочным табаком. Многочисленные пассажиры все как один размахивали кошелками и в полный голос обсуждали новости рыбного рынка. Марат пошуровал в кармане и вытянул изрядно помятый носовой платок розового цвета, украшенный зеленоватыми кашалотами, поправил им прическу и стремительно-отточенным движением выкинул платок в окно. Платок приземлился прямо на лицо очереди, которая с диким воем рухнула в ближайший мусорный бак. Марат удовлетворенно хмыкнул и начал насвистывать какой-то старомодный мотивчик. Пассажиры недовольно покосились, а затем и вовсе согнулись пополам, пытаясь таким образом обозначить недовольство, но их попытки остались без внимания.
Тем временем автобус, жутко поскрипывая новенькими рессорами, начал заворачивать за угол. Все в салоне наклонились вперед, пытаясь преодолеть возникшую силу инерции, но водитель, нагло ухмыльнувшись, вдавил в пол педаль тормоза, одновременно с этим раскрывая двери. Пассажиры высыпались наружу, точно фруктовые драже, из-за чего у сторонних наблюдателей, примостившихся на остановке началось обильное слюновыделение. Склизская горьковатая слюна залила весь тротуар, затекая в водосточные решетки, откуда донеслись несколько возмущенных криков, на которые впрочем никто не обратил внимания.
Марат тем временем выполз из канавы, куда был отброшен со всеми пассажирами и, отвесив затрещину пробегающему мимо энтузиасту, продолжил свой путь уже пешком. Его новенькие кожаные туфли отбивали четкий ритм по мостовой. Привлеченные этим шумом, со всех сторон сбегались дворовые коты, порывавшиеся начать подпевать. Выходило плохо: общая несогласованность действий превращала все в дурно пахнущую оперетту. Прошло около пяти минут и дурной запах наконец распугал всю округу, так что Марат получил наконец возможность прибавить скорость, чем он незамедлительно воспользовался.
В двери "Управления по борьбе с согласованностью" он влетел со скоростью около восьмидесяти семи метров в секунду, что даже несколько насторожило операторов расположенного неподалеку аэродрома, поскольку подобная скорость для летающих объектов была явно ненормальной.
В холле Управления было пустынно и холодно. "Кто-то включил климаКтизатор на ночную Сахару," - машинально отметил Марат, проходя в свой кабинет. В комнате уже расположилась секретарша. Она сосредоточенно продолжала перепечатывать недавно изданный приказ "О прекращении ведения предыдущей политики действий в отношении несовершения каких-либо действий". Марат пересек кабинет, машинально погладил секретаршу по груди и уселся на свое законное место. Кожаное кресло стоически скрипнуло, но устояло. Около двух часов в кабинете было тихо, только мерная дробь печатной машинки разрушала хрупкое спокойствие. Затем черно-противный телефон назойливо звякнул. Марат презрительно скосил левый глаз и, чтобы показать свое превосходство, закинул ноги на стол и достал свежий выпуск газеты "Новости пасодобля". Аппарат, слегка шокированный подобным проявлением презрения, поперхнулся и выдал особенно злобную трель. В воздухе зависла неловкая пауза - секретарша выудила из стола старомодный револьвер и прикончила паузу метким попаданием в левое ухо. Марат одобрительно кивнул и продолжил скользить глазами по аккуратным строчкам букв в газете. Телефон уже обреченно динькнул еще раз. Выждав для солидности еще пару секунд, Марат пригладил волосы и поднял трубку.
- Да? - невежливо буркнул он.
- Марат? - раздался слегка смущенный голос Шефа.
- Да, Шеф. - как можно более нагло заявил Марат.
- Зайдите ко мне, если вас не затруднит.
Глава III, в которой действие переносится в Лиссабон, а Гервасио видит банку сгущенки китайского производства
В это время в Лиссабоне, который находился довольно далеко от Марата, который, строго почесывая левое ухо, поднимался на лифте в кабинет Шефа, было раннее утро. Слегка помятое после вчерашнего солнце, постанывая на ходу, поднималось над крышами домов.
В городском зоопарке Jardim Zoologico обесчещенный накануне нетрезвым сторожем молодой пятилетний самец азиатского орангутана Пабло уныло раскачивал прутья своей клетки в тщетной попытке обрести наконец свободу. Через частые прутья он видел уныло-сероватую стену ограды, местами заляпанную мерзкими красными пятнами, происхождение которых для Пабло оставалось неясным.
Сторож Гервасио в это время продолжал мирно насвистывать веселенький мотивчик, натягивая рабочие штаны пижонского фиолетового цвета. После вчерашнего происшествия он ощущал легкое беспокойство, поскольку предчувствовал косые взгляды коллег.
"Тем не менее теперь у меня есть Пабло," - здраво рассудил он, застегивая молния на штанах и нашаривая ботинки под кроватью.
Нахальная обувь тем не менее не спешила показываться, поэтому Гервасио, вздохнув, опустился на колени и взглянул в подкроватную тьму. Некоторое время он изучал смутные очертания разнообразного хлама, среди которого были несколько детских сосок, крышки из-под польского пива, книги по прикладному рукоприкладству, пара птичьих клеток, носки Уинтстона Черчиля, полная дискография никогда не существовавшей группы "The Mammals", сборник конкурсных задач по литературе, использованный велосипедный насос, бумажные носовые платки с пропиткой, а также банка сгущенки китайского производства.
Ботинок не было.
"Позавчера же были," - задумчиво пробурчал Гервасио, поднимаясь с пола и отряхиваясь. Ему оставалось еще посмотреть в шкафу, где впрочем он наверняка бы ничего не нашел.
Тем временем сверкающий латунными боками новенький будильник, взглянув на стрелки собственного циферблата несколько раз звякнул, давая понять, что Гервасио пора уже приступать к исполнению своих обязанностей. "Заткнись," - беззлобно кинул Гервасио будильнику. Удар был точен и "заткнись", пробив металлический бок, скинуло будильник на пол. В утренней тишине зоопарка раздалось печальное завывание времени, которое, впрочем, довольно быстро стихло, как только будильник поднялся на ноги.
"Ну что? Кто следующий?" - рявкнул Гервасио, красноватыми похмельными глазами обводя комнату. Ботинки, наконец поняв, что сейчас не время для шуток, выползли из какого-то дальнего угла. Несколько секунд потоптавшись на месте, они смущенно улыбнулись рваными краями и тихонько замерли в центре комнаты.
В воздухе ощутим о запахло жженым сахаром, запах ровным тонким слоем растекался по всей комнате. "Замечательно," - пробормотал Гервасио, натянул ботинки и вышел.
Глава IV, в которой Марат прыгает в окно, аэропорт раздавлен вечером, а Гервасио моет клетки
В комнате Шефа было тепло, даже почти жарко, так что с пола поднимался пар, который, по счастью, костей не ломит. - Собирайтесь, Марат. - сказал Шеф. - Вы вылетаете в Лиссабон сегодня вечером. Марат, мгновенно сориентировавшись, отдал честь (пробегавшему мимо уборщику) и выпрыгнул в окно (дабы сэкономить время на спуске), после чего потрусил в сторону аэропорта.
По дороге все время что-то шмыгало туда-сюда... Это слегка раздражало. Поэтому через пару минут раздраженное слегка, негромко всхлипывая, ушло в неизвестном направлении. "Ну и черт с тобой," - раздраженно пробормотал Марат ему вслед. Слегка не обернулось, тщательно демонстрируя свою непоколебимую гордость. "Ах вот как?!" - возмутился Марат и припустил вслед за слегка. Догнал он его через пару кварталов, после чего повалил на асфальт и начал тщательно уминать ногами. Через пару минут, когда стихли истошные вопли, Марат с довольным видом продолжил свой путь.
Все последующие четырнадцать минут он прошагал в гордом одиночестве, после чего наконец достиг аэропорта. В аэропорте было людно. А еще багажно и самолетно. Наступал вечер, так как вылетать нужно было вечером. Еще через пару минут, он наступил окончательно, в каменную крошку раздавив здание аэропорта.
Быстренько пройдя паспортный контроль (необходимо было проконтролировать свой паспорт в течение двух минут на потеху публике), Марат прошел в салон самолета и, утомленный насыщенным днем, заснул прямо в кресле...
***
Именно в тот момент, когда Марат закрыл глаза, уже слегка набравшийся сторож Гервасио продолжал мыть клетки. Отмывались клетки плохо, по той причине, что вода была холодной, а мыться холодной водой довольно противно.
По этой причине Гервасио был зол... Не так, чтобы очень сильно, но порядочно. Он вообще был порядочным человеком.
Ему оставалось еще помыть клетку с пингвинами Гумбольдта. Кто такой этот Гумбольдт, и почему ему принадлежало целое стадо пингвинов, да еще и почему его пингвины живут стадами было неясно. Тем не менее клетку эту пингвины загаживали не хуже обычных, а потому помыть ее следовало, а поэтому Гервасио тяжко вздыхая распахнул решетчатую дверцу и шагнул внутрь.
Неожиданно в сторожке раздался телефонный звонок, назойливый как муха. Гервасио слегка покачал головой и рысцой побежал внутрь.
Дверца осталась открытой.
Метаморфоз А
Госс-пади... Марат, Гервасио... пингвины... тьфу ты... приснится же такое... (а ты чего хотел?)...
Так-так-так... спокойно... холод... ноет желудок (да хватит на жизнь жаловаться, уже!)... Уа, уа! Крики, суета, маетень... Ни хрена не ясно, обида в глазах (да твою мать, что ж тебе так глаза то ее сдались?!)...
Непокоренная слабость... взлетные... (твои многоточия уже достали!)
Ох, что это я, неверно, в корне все неверно. Изначальное допущение неверно, последующий вывод неверен. (а ну стоп, какой там вывод?) Так и видится жутко-многостаночный исправитель ошибок... А начнут-то естественно с меня, с кого еще. Чик-чик и все, брысь и полный пиз... абзац... (а че это ты заткнулся?)
Приведенные в порядок мысли натыкаются на стенку в виде не приведенных в порядок чувств. Ать-два! Бабах! Разломанный голос в голове. (нет, ну хватит ныть!)
И вот я все... вокзал... иду, иду, иду и непонятно... вокзал... когда же это все кончится... вокзал... потому что... вокзал... хрень... вокзал... кака... вокзал... выхо... вокзал...
Глава V, в которой Гервасио видит кошмар и пьет некачественную польскую водку
Вокзал был выстроен в каком-то полукругло-механическом стиле, крыша перетянута напряженно-изящными арками, из-за чего он напоминает гигантский ангар, если только бывают ангары таких гигантских размеров. Боковые стенки увиты какими-то не то лианами, не то еще чем... Прямо напротив стоит длинный черный поезд, вытянутый как гигантский карандаш.
Легкий кивок головой, подо мной жесткая решетчатая деревянная скамья. Похоже я задремал. Что-то мне снилось, какой-то Марат, Лиссабон... Непонятно почему, но очень болит голова, как-будто по ней треснули чем-то очень тяжелым. У меня холодные руки, очень холодные, это я замечаю когда начинаю ощупывать голову. Никаких ссадин, шишек. Только лицо кажется странно-незнакомым. Замираю. Я не помню, как выглядит мое лицо. Несколько секунд просто стою на месте. Потом начинаю перебирать в памяти... Что перебирать? Ничего нет.
Вообще ничего, ноль, пустота. Имя? Возраст? Что я здесь делаю? Откуда взялся?
Только смутное раздражение. Начинаю рыться по карманам, ничего, только в нагрудном увесистая пачка бумажек зеленого цвета. Деньги. Скдя по всему, большое количество, смутное ощущение будто они не мои.
Теперь отдышаться, медленно встать, оглядеться. При рассмотрении сходство вокзала с ангаром только усиливается. Я оглядываю платформу - на ней никого, пустота, никаких табличек, указателей, касс, скамейка тоже одна - та, что была подо мной.
Это слишком напоминает дурной сон, проносится в голове. Не моя мысль, автоматически отмечаю я, я никогда не придавал значение снам, по той причине, они вторичны по отношению ко мне. Ну да, ты недостаточно последователен, такое ощущение будто эта мысль... Покачивание головы...
***
Гервасио проснулся в холодном поту. Что за бред, подумал он, у меня амнезия, вокзал какой-то... Он приподнялся и спустил ноги с кровати. В комнате было темно, поэтому приходилось напрягать глаза, чтобы хоть что-то разглядеть. Глаза не любили, когда их напрягают - они ленились. "Лень - враг ваш!" - наставительно заметил Гервасио и поплелся на кухню.
Кухня была трегольной формы, для наилучшей устойчивости в случае появления торнадо. Вообще торнадо в Лиссабоне никогда не было, но, как любил говаривать Гервасио, "Это не значит, что его никогда не будет". Исключительно по этой причине дом стоил столь баснословных денег - при постройке все комнаты были сделаны треугольной формы.
На пороге кухни разлегся телефон. Он сладко посапывал, нежно подинькивая на вдохах. Гервасио осторожно обошел его. На столе стоял графин с некачественной польской водкой - Гервасио предпочитал этот напиток в любое время суток. Жидкость нежно-бензинового цвета плескалась в кувшине синего цвета. Гервасио пропустил пару стаканчиков и, совершенно умиротворенный, заснул прямо на мяком кафеле кухни (кафель был сделан мягким на случай землятресения, которого, впрочеи, в Лиссабоне тоже никогда не было).
Глава VI, в которой кошмар видят и Гервасио, и Марат, а дети играют в исподнизу-исползи
В салоне самолета было накурено - плотные клубы дыма резковато щекотали ноздри, отчего последние постоянно заходились приступах смеха. Грубый, немелодичный раздражал стюардесс, поэтому они подавали ужин с грубостью недопустимой даже для междугороднего рейса. Пластиковые судочки шлепались на откидные столики со звуком лопающейся от со сознания собственной значимости лягушки - одна из тарелок даже умудрилась пробить пол самолета, после чего пассажир с дикими криками провалился в образовавшуюся дыру. Края обшивки опасно заскрежетали, однако стюардессы были на месте и вовремя сумели заделать пробоину парочкой пассажиров поупитанней, после чего продолжили раздачу ужина.
Марат же, спрятавшись от столь назойливого сервиса в багажном отделении мирно продолжал досматривать прошлогодний сон, который постоянно не успевал досмотреть. По необъяснимой и явно злоумышленной причине этот же сон снился и Гервасио.
Сон был неприятно-квадратным и пугающим. Он плотно-плотно обхватывал мозг и вымывал все эмоции, ты оставался в темноте. Вернее даже темнота оставалась в тебе. Что-то где-то еще существовало, но без тебя, и не для тебя. Постепенно происходило растворение в этой темноте, мысли исчезали, замещаясь каким-то суррогатом...
***
Гервасио напряженно смотрел в темноту комнаты, пытаясь понять, кончился уже сон или нет. Наконец из серости проглянули знакомые прямоугольные очертания потолка, и он, облегченно пошевелив вспотевшими ушами, откинулся на спину.
Вот же черт, подумал он, я явно подцепил какую-то заразу от Пабло. Осознание этого было столь же неприятно, сколь и сам сон. Значит у него кто-то был до меня, пронеслось в голове. Ну ладно, пообещал Гервасио сам себе, завтра я с ним разберусь, а пока пожалуй стоит пойти прогуляться - на дворе стоит отличная погода.
Погода действительно была просто замечательной - по причине плотного смога было довольно тепло. Гервасио вышел на порог дома и пошарил по карманам, пытаясь найти ключи от дома. Наконец брелок в виде ацтекской пирамиды сам пролез между пальцами. Мгновенно захватив его борцовским приемом, чтобы не вырвался, Гервасио вставил его в замок. Замок с радостью набросился на ключ, но, пожевав его несколько секунд и осознав, что ничего интересного тот из себя не представляет тут же выпустил его изо рта, огорченно закрывшись. Гервасио удовлетворенно кивнул и спустился на мостовую.
Несмотря на поздний час, по тротуарам сновали дети, играя в разнообразные игры, как то: писклявость, обсохни-а-не-то-покачешь, исподнизу-исползи, чешись-в-чертополохе. Обычный лиссабонский вечер, отчего-то подумалось Гервасио. Он помотал головой и зашагал дальше.
Глава VII, в которой Марат размышляет, а пингвины Гумбольдта переходят дорогу
Если смотреть на все здраво - рассуждал Гервасио, то Пабло ни в чем не виноват; он наверняка был молод и неопытен, его совратила какая-нибудь самка - он передернул плечами - самка... Тошно даже думать...
Пробегавшие мимо стайками мальчишки уже начинали раздражать, и Гервасио покатал в голове гаденькую мыслишку о том, как бы незаметно для окружающих прикончить парочку детишек поназойливей. Однако подобные размышления были чересчур сложны, поэтому через некоторое время мысль вывалилась через уши и лопнула, ударившись о мостовую. На свежепоспевшую мысль тут же набросились детишки, они ели ее руками, разрывая на кусочки и запихивая в рот. Зрелище было отвратительным. Попахивало аммонием.
Гервасио заткнул нос и побежал опрометью оттуда. Через полчаса бега, когда он уже достаточно напоминал опрометь, он остановился - ноги привели его в бедняцкий квартал. Место, где он жил.
Помучившись с входной дверью, Гервасио вошел в дом. Вещи лежали все на своих местах, это уже радовало. Еще с минуту он постоял на пороге, а затем, окончательно успокоившись, рухнул прямо на пол и тут же заснул.
***
Тем временем, пингвины Гумбольдта, сообразив-таки что к чему, начали потихоньку выползать из клетки в дверцу, которую открыл Гервасио. Неспешно переваливаясь с лапы на лапу, они дружными и стройными рядами выходили в ворота Jardim Zoologico и направлялись к ближайшей станции метро.
Путь до нее пролегал через оживленную (а потом снова убитую) улицу. Чтобы перейти ее в относительной безопасности необходимо было пустить перед собой десяток страховочных старушек, которые будут непременно сбиты бешеными от мяса автомобилистами. Тем не менее при таком количестве особей пингвины могли двинуться безбоязненно, как они, собственно и сделали, потеряв по ходу движения трех худших представителей стада.
Впереди показалось метро, в котором они попытаются захватить властью Но это будет нескоро, поскольку впереди еще около 400 метров.
Глава VIII, в которой в повествование вводится новая сюжетная линия
Дофтор Нидайбох задумчиво поскреб жидкую бороденку. Ему жутко хотелось имбирного пива. С другой стороны уходить с работы, раньше времени было против всяких правил - любого кто нарушал запрет порол на заднем дворе лично Господин-Директор. Кто такой Господин-Директор не знал никто, потому как спрашивать что-либо, когда тебя хлещут розгами, не совсем сподручно. По этой (хотя может и не совсем по этой) причине пробквессор Нидайбох продолжал скорбно смотреть на экран всеопределевизороларингохрензнаетчтоещефона и оценивал на глазок вероятность половодья в Занзибаре.
Половодья в Занзибаре - страшная вещь. Их боятся все, даже те, кто вообще ничего не боится (что создает тем самым довольно любопытный логический парадокс, дающий великолепные темы для дофторских дистиртаций, которые защищались в Массачусетсе различными пробквессорами чуть ли не ежедневно). Вообще, не смотря на то, что половодья в Занзибаре не видел никто (поговаривали что Господин-Директор вроде бы присутствовал при одном, но Нидайбох не придавал значения слухам), следить за всеопределевизороларингохрензнаетчтоещефоном было довольно нервным занятием, поскольку налагало большую обязанность, настолько большую, что она закрывала глаза и мешала тем самым видеть.
Дофтор Нидайбох скосил глаз на часы. Была половина шестого - оставалось около 3-х минут. Часы, решившие, что пробквессор строит им глазки довольно хихикнули и покраснели. Заметив произведенный эффект, Нидайбох еще сильнее скосил глаз, так что тот принял форму геоида от чрезмерного напряжения. Часы зарделись и начали тихонько покашливать. Это вызывало легкое и приятное беспокойство, сравнимое с посещением умирающего (на самом деле с посещением умирающего можно сравнить все что угодно). Воспользовавшись секундным замешательством Нидайбох перевел минутную стрелку дальше на три минуты и, довольно пошевелив правым ухом, опрометью вылетел из кабинета, бросив папку с замерами половодьевероятности на стол.
Сидевший прямо в вестибюле и читавший свежие "Похабные гадости" мгновенно спрятался по стол - ему показалось, что это настоящая опрометь. Как известно, опромети очень опасны и причиняют большое беспокойство охранникам учебных заведений. Не обращая на него внимания, Нидайбох вылетел из дверей и скорым шагом направился в ближайшую дешевую пивнушку - дешевые пивнушки были его слабостью. Таковая нашлась довольно быстро, поэтому страдать от недостатка имбирного пива пробквессору долго не пришлось. Насосавшись ровно двумястами тридцатью семью граммами этого напитка (он всегда пил именно столько) Нидайбох удовлетворенно откинулся на барного стула.
- Простите? - бармен был похож на жабу, это сходство усиливал здоровый зеленый цвет лица (накануне бармен сильно перепил польской водки).
- Да?
- Вас к телефону.
- Кто?
- Говорят, из Центрально Рычательного Управления.
Глава IX, в которой Нидайбох проводит занимательную беседу, а Голан спит перед кабинками туалетов
Именно поэтому борьба за повышение косинуса "фи" имеет важное народнохозяйственное значение
Алексей Малинин "Физические основы электротехники"
Пробквессор Нидайбох?
- Да?
- С вами говорят из Центрального Рычательного Управления, говорят вы специалист по половодьям в Занзибаре?
- Да.
- Отлично, в таком случае разберетесь и с волной похищений тостеров в Лиссабоне.
- В Лиссабоне похищают покидают тостеры?
- Именно, и вы немедленно отправляетесь туда.
- Но это же может быть опасно!
- Именно поэтому к вам будет приставлен спецагент Антонио Хулинадо.
- И где он меня встретит?
- Он сидит прямо рядом с вами. - злобно буркнула трубка и загудела.
Нидайбох крутанулся на стуле, рядом с ним сидел мрачный долговязый субъект в латексном пальто и прорезиненной шапочке американских игроков в водное поло - эти вещи были надеты явно для маскировки. Субъект мрачно ухмыльнулся и поинтересовался:
- Хулинадо?
Судя по мягким гармониям в голосе собеседника, тот был выходцем из нижегородских цыган.
С ним лучше не шутить, подумал Нидайбох и, расплатившись, резко встал.
- Ну что? Когда вылетаем?
- Чем раньше тем лучше. - довольно осклабился Хулинадо и потащил пробквессора к выходу, распихивая по дороге вражеских агентов внедрения.
***
Самолет Марата вошел в зону турбулентности. Трясло так, что некоторые стюардессы вылетали в отверстия в обшивке, проверченные любопытными детьми.
В салоне отчетливо запахло аммиаком - пассажиры первого класса явно были напуганы столь резкой сменой режима полета. Пилоты же, занимавшиеся в это время оральным сексом в узкой кабинке бортового туалета, ни о чем таком не подозревали и продолжали увлеченно предаваться любимом занятию.
Непристойные звуки, доносившиеся из кабинки мешали спать пассажиру первого класса, который по непонятным причинам спал на полу перед туалетами (хотя мы с вами знаем, что это был спецагент брюссельского капустного агентства - гениальный сыщик и бездарный графоман Вадим Голан).
Самолет тем временем начал слегка крениться на левый борт - в сторону Испании, но этого пока никто не замечал.
Глава X, в которой Акварель пьет бяка-колу и опасается за свою целомудренность
Акварель смотрела за медленно кружащуюся спиральку пузырьков в стакане. В крошечном помещении кофейни было накурено настолько плотно, что редкие мысли посетителей богемного вида временами застревали в густом дыму. Мысли по большей части были непристойного характера, что заставляло Акварель недовольно щуриться.
Время от времени она, делая вид, что поправляет волосы, украдкой стряхивала мысли на пол и давила их каблуком. По счастью девушки богемную публику исключительно в качестве модного аксессуара и Акварель, несмотря на то, что пила бяка-колу в одиночестве, могла не опасаться за свою целомудренность. От этого наступало какое-то самоуверенное спокойствие - наступало спокойствие, в основном, на ноги, по счастью посетители этого не замечали, так как были увлечены обсуждением последней публикации гениального писателя-гиперидеалиста Хлебчика.
Хотя, конечно, в центре Брюсселя, может случиться всякое, рассуждала Акварель про себя.
Вообще, Брюссель издревле слыл нехорошим местом, тут вечно проходили разные литературные конференции, сводившиеся в основном к похвалам в сторону Хлебчика и рассуждениям на тему "А где в Брюсселе найти мальчиков?" Заканчивались подобные конференция обычно тем, что мнения литераторов разделялись, образовывались две группы - первую интересовал в основном Хлебчик, а вторую - мальчики, причем на определенной стадии обсуждении, когда выпивалось большое количество разнообразных напитков, вторая группа неизменно принимала первую за мальчиков, так что кончалась конференция всегда скандалом.
Акварель поглядела на экран своего модного шестиугольного дилифона - было около двух часов дня. Самолет в Лиссабон вылетал через несколько минут, так что следовало поторопиться. Акварель подхватила свой чемоданчик агента по продаже пинг-понговых шариков и поймав за фалды проезжавшего мимо таксиста отправилась в аэропорт.
Аэропорт был низким и угловатым зданием, для симметрии построенным в форме неправильного двенадцатиугольника. Это должно было символизировать нерушимость границ Бельгии, однако, на деле, демонстрировало лишь хороший вкус строителей, что позволяло Бельгии уже вторую сотню лет оставаться в лидерах строительной промышленностей, несмотря на то, что в стране производились лишь детские совочки да железобетонные трубы.
Быстренько пройдя пироженный контроль (проверялась совместимость пассажира с пирожными, подаваемыми на завтрак в данной авиалинии) Акварель заняла свое место в салоне самолета и принялась проверять образцы, аккуратно разложенные в чемодане - лететь до Лиссабона было около часа, и за это время она должна была тщательно подготовиться к довольно крупной сделке по продаже шариков.
Соло
Итак, первая часть истории позади. Медленно, но верно герои собираются в Лиссабоне. Сущность назревающего конфликта пока не очень ясна, но то, что он назревает столь же очевидно, как и то, что он будет неразрешимым.
Многообразие героев, пожалуй, уже начало наводить тоску на читателя. Тем не менее новые герои судя по всему будут появляться и дальше, хотя и не столь часто, как раньше.
Те же, что уже появились явно заняли свои места. Хотя среди них и затесалась троечка отвратительных типов - спецагент Антонио Хулинадо, имеющий мерзкую привычку у всех интересоваться "Хулинадо?", извращенец-зоофил Гервасио и непонятно почему неприглядный мне Марат; эту троечку пожалуй к концу придется убить. Есть еще непонятный deus ex machina - загадочный пассажир поезда, выплывший из закоулков метаморфоза, с помощью которого будет разрешен неразрешимый конфликт. На сцену так и не вышел, хотя его пихали в спину и предводитель банды похитителей тостеров, равно как и писатель Хлебчик.
Несомненно, что кроме Акварели будут еще девушки, поскольку такое количество мужских персонажей явно сами во всех проблемах не разберутся. Их буду звать Карамель и Настя.
Несомненно и то, что будут погони, преследования, перестрелки и, возможно даже, несколько раз повеет мировым заговором, но это все позже.
Глава XI, в которой Марат наконец прибывает в Лиссабон
Марат что-то ударило по голове. От этого мысли в ней перемешались и начали кружиться на месте, пытаясь найти свое место. От этого в голове поднимался невообразимый гвалт. Когда, через несколько минут мысли наконец успокоились, выяснилось, что одного места не хватает. Обиженная таким поворотом дел, мысль выскользнула у Марата изо рта, и тот увидел, что это мысль о уменьшении заработной платы. Мысль была так себе - с перламутровым отливом и серебристым брюшком, ничего особенного.
Марат покрутил головой и сообразил, что он находится в багажном отделении. Рядом валялся чемодан, который ударил его по голове, свалившись с полки. Марат подхватил чемодан, повертел его вправо-влево, чтобы убедиться, что это именно его багаж. Чемодан от тряски слегка замутило и он позеленел, придя в полное с соответствие с нежным тоном рубашки Марата. От такого приятного соответствия рубашка просияла.
Удовлетворенный такой переменой Марат подхватил чемодан за черные ручки и поднялся в салон.
- Уважаемы пассажиры. - раздавался в динамиках голос какого-то пухлого добряка (это было заметно по мягким интонациям). - Ваше путешествие окончено, в данный момент самолет лежит на проселочной дороге близ Лиссабона, так как никто вовремя не заметил, что мы кренимся на левый бок! - последние слова были произнесены с явной укоризной в голосе. Впрочем Марат не придал этому какого-либо значения и поспешил выйти из самолета, проталкиваясь мимо тяжело груженных пассажиров-профессионалов.
Проселочная дорога оказалась действительно проселочной, поэтому для того чтобы поймать такси пришлось потратить целых пятнадцать минут - таксисты были напуганые, и Марату пришлось использовать запасенную ранее особую приманку - билеты на церемонию вручения премии "Греми". Желающий погреметь таксист нашелся быстро. Это оказался дядька в большой ондатровой шапке и новозеландских шароварах с польскими национальными узорами. Его мужественное и простоватое лицо украшали усы, густые, как сметана.
- Что, действительно дадут погреметь? - спросил он.
- Конечно-конечно. - уверил его Марат.
- Ну тогда садись. Куда едем-то?
- В Лиссабон. - важно ответствовал Марат, пробуя на вкус это необычное название, и, громко хлопнув дверью, забрался в салон.
Слово было прилипчивым и сладким как советские ириски, поэтому всю дорогу до Лиссабона Марат продолжал повторять:
- В Лиссабон!
- В Лис-Са-Бон!
- В Лис-сааа- бонн!
- Лиса-бооон!..
Так что даже таксист, человек привычный ко всякому морщился и недовольно кривил уши, но, помня о билетах на церемонию, продолжал терпеть.
Глава XII, в которой старушки загоняют солнечных зайчиков туристам
Дорога была пыльной и колдобистой.
Юлия Латынина, "Инсайдер"
Писатель Хлебчик шел по набережной, весело помахивая сумкой, набитой булками.
Вообще, он не очень любил хлеб, но для того, чтобы никто не сомневался, будто он - великий писатель, ему вечно приходилось таскать с собой эту сумку. Как известно, любой предусмотрительный писатель таскает с собой булки, на случай если наткнется на тех, кто требует хлеба, а вовсе не зрелищ.
День был крайне солнечным, так что солнечные зайчики, принимавшие солнечные ванны, в большинстве своем получали солнечные удары; тротуары были завалены солнечными трупиками, которых, впрочем, довольно быстро подбирали шустрые бабки, норовившие впоследствие продать солнечных зайцев заезжим туристам как диванные ножки высокой прочности.
Туристы тоже были не в сухарях панированы и стремились всячески сбить цену на столь дефицитные мебельные аксессуары; временами они промахивались и попадали вместо цен в грузопассажирские самолеты американской гражданской авиации, которые с диким воем падали в Черное море. В море самолет уже окружали находчивые корейцы, приехавшие на Украину на заработки, и, дружно ухнув, принимались разбирать его на запчасти, которые затем сбывали на тайваньской бирже, как исторические реликвии.
От всей круговерти голова шла не то что кругом, а почти даже треугольником. Равнобедренным.
Писатель Хлебчик остановился и мелкими движениями потряс головой, чтобы вновь вернуть ей привычную форму. Это заняло ровно 8 секунд. В запасе оставалось еще 7. Хлебчик спешил на самолет в Лиссабон.
Будучи большим поклонником коллекционных тостеров, он заранее прознал о волне похищений и теперь надеялся прихватить под шумок парочку каких-нибудь редких экземпляров.
Аэропорт серым бетонным кирпичом вынырнул из-за угла. Облезлая краска его стен затряслась на стенах, видя новую жертву паспортного контроля. Хлебчик усмехнулся - аэропорт еще не знал, что у именитого писателя грамотическая неприкосновенность (диплом Хлебчик так и не получил, потому и довольствовался простой грамотой).
Внутри было пустынно - аэропорт давно находился в запустении. Наскоро отряхнувшись, Хлебчик состроил смешную морду зеркалу, висевшему прямо на входе, и направился в сторону самолета. Зеркало же, заходясь ртутным смехом (на дорогое серебряное администрация аэропорта так и не накопила денег), рухнуло на пол, после чего еще немного подергалось в беззвучной истерике.
Самолет, как ни странно, оказался довольно новым. Довольно оглядев салон, Хлебчик плюхнулся на сиденье, отстегнул все свои брючные ремни (которые он носил на шее, полагая, что это придает ему некий шарм) и закурил. Лететь до Лиссабона предстояло долго, так как необходимо было облетать Украину; бравые украинские парни, принимавшие любой самолет за корейских гастарбайтеров тут же сбивали его российскими баллистическими комплексами, опасаясь за свои не-рабочие места.
Глава XIII, весьма зловещая
"Вдвойне дает тот, кто дает быстро."
Публилий Сир
"Кто дает вдвойне, пусть дает быстро."
Янина Ипохорская
"Вдвойне берет тот, кто берет быстро."
"Пшекруй"
Ровно в восемь вечера персональный самолет агента Хулинадо пролетал сквозь облака, плотным слоем окружавшие Лиссабон. Из-за этих облаков, напоминавших заварной крем Антонио уже полчаса не удавалось посадить самолет. Поэтому Хулинадо нервничал и начинал скрести пол ногой, к счастью пол был стальной, а потому проскрести его было не так уж просто.
Пробквессор Нидайбох же в это время продолжал читать исследовательскую литературу по проблемам тостеров, поскольку посчитал, что просто необходимо подойти к этой проблеме основательно. Тем не менее все эти научные выкладки по скорости поджаривания хлебцев проносились мимо ничего не соображавшего в таких глубоко научных вопросах дофтора Нидайбоха, так что деятельность его была скорее симулянтской, чем полезной. Впрочем, нельзя не признать, что все же пробквессор умудрялся не впасть в панику, несмотря на то, что самолет так долго не садился на твердую и надежную землю (а она была именно твердой и надежной, поскольку как все знаю землятрясений в Лиссабоне не бывает). Хотя, как замечали потом библиографы, возможно Нидайбох просто ничего не замечал, поскольку накануне умудрился сломать свои часы, которые достались ему в наследство от дедушки, который в свою очередь получил их как памятный знак от Джорджа Вашингтона, с которым они были старые друзья. Никакие другие часы, Нидайбох, естественно, не пожелал носить, так что он мог и не заметить, что полет продолжается на пятнадцать минут дольше.
- Пробквессор! - закричал в салон Хулинадо через полчаса, справедливо полагая, что раз топливо скоро кончится, то неплохо бы спросить совета ученого человека.
- Что такое? - отозвался Нидайбох, плохо скрывая раздражение, поскольку только-только начинал что-то понимать во всей этой тостерной литературе.
- Вы случаем не знаете, как разогнать облака?
Нидайбох подергал себя за жидкую бороденку и, притворно вздохнув, посоветовал Хулинадо сбросить с самолета парочку энтузиастов - облака испугаются чрезмерное активного поведения энтузиастов и разбегутся.
- Но пробквессор, - возразил Антонио. - У нас ведь нет энтузиастов на борту!
- Что ж... - задумался пробквессор.
- Тогда издавайте громкие звуки, возможно тучи и испугаются. - отрезал Нидайбох и вновь погрузился в чтение.
Немного подумав, Хулинадо принялся распевать гимны дореволюционной России, из-за чего даже на мгновение он стал в профиль напоминать аса.
Тучи, которых громкое пение, в общем, совсем и не пугало, тем не менее поспешили расползтись в стороны, поскольку по природе своей были чрезвычайно деликатными созданиями.
Всего за пятнадцать секунд небо вновь стало чистым и Антонио с блеском зашел на посадку под углом в 38 градусов к поверхности аэродрома. Колеса самолета слегка скрипнули и отвалились, поскольку не были рассчитаны на такую нагрузку. Впрочем, это не особенно волновало Хулинадо, поскольку расходы на ремонт самолета оплачивал не он, а Центральное Рычательное Управление.
***
Над городом же в это время сгущались тучу и наиболее проницательные граждане подозревали в этом таинственный мировой заговор, направленный, естественно, на мировое господство и дешевые пиццерии.
Глава XIV, в которой Акварель прибывает в Лиссабон и селится в лучший отель
Около девяти часов вечера старенький российский самолет Фу-173/1 (добавочный 05), на борту которого находилась Акварель, начал заползать на посадку лиссабонского аэропорта Aeroporto De Lisboa. Проходил процесс непросто, видимо потому что в этот день на луне появились непонятные пятна (об этом писали все новостные агентства), и поэтому самолет очень волновался. Впрочем, откуда бы ему об этом знать - телевизора-то у него не было.
Как бы то ни было, несколько раз воздушный лайнер ударился головой о посадочный воздушный коридор, громко выматерился, после чего наконец приземлился - пассажиры облегченно вздохнули, дружно утерли лбы батистовыми платочками, после чего поспешили к выходу, распихивая конкурентов за право выхода из салона самолета первым. От такой толкотни у Акварели даже чуть было не заболела голова. Головные боли же, как известно, очень дурно влияют на деловые способности, что для Акварели перед важной встречей по продаже партии шариков для пинг-понга. Поэтому она недолго порывшись в сумочке и начала распылять вокруг спиртовой раствор солей хрома.
Как известно спиртовые растворы солей хрома достаточно редки (по той причине, что соли хрома вообще обычно нерастворимы и приходится долго их уговаривать раствориться, на что уходит куча времени), а поэтому пассажиры мгновенно сбежались посмотреть, какой болван разбазаривает такое бесценное богатство.
Акварель же, воспользовавшись образовавшейся среди дубов-пассажиров тропинкой выскользнула на трап и поспешила в здание аэропорта. Там ей пришлось пройти на положенный контроль. Положив десяток шариков на стол к положеннику Акварель внимательно на него взглянула - тот даже не пошевелился, поэтому Акварели пришлось, скрепя левый желудочек сердечной мышцы, расстаться с еще одним шариком, после чего положенник счел все формальности выполненными и пропустил Акварель на вольный простор улетно-прилетной зоны аэропорта, густо заполненной таксистами явно малазийского происхождения.
Впрочем Акварели это было даже удобно и уже через пару минут она довольно уютно устроилась на заднем сиденье желтоватого драндулета, на левом борту которого было размашисто написано Taxi De Lisboa.
- Куда изволите? - осведомился шофер, одноногий рыжий малаец с повадками потомственного пирата.
- В лучший отель города. - мгновенно отреагировали Акварель и машина, для порядка чихнув пару раз (и еще три раза кашлянув), совершила разворот на месте.
- Туда. - взметнулась рука таксиста. Палец указывал на неказистое здание, выполненное в форме наклонного параллелограмма, на котором весела вывеска "Лучший отель в Лиссабоне".
"С таким заявлением не поспоришь," - подумала Акварель.
- Отлично. - ответила она и, расплатившись, направилась прямо в холл отеля, где в этот момент проходили процедуру регистрации спецагент Антонио Хулинадо и дофтор Нидайбох.
Глава XV, в которой старушек с прицепами перерабатывают на кибернетических монстров-убийц
Гервасио мерял тротуар аккуратными шагами ровно по 61 сантиметру (природная точность досталась ему от деда по материнской линии). Тротуар был неровный и поэтому очень плохо мерялся. Это слегка раздражало. От раздражения становилась сухой кожа.
С сухой кожей жить было не очень приятно, поэтому Гервасио время от времени доставал из кармана лубрикант на основе ланолина и обильно смазывал лицо, после чего продолжал свой размеренный шаг. От частого повторения этой операции лицо его блестела так, будто он только что утерся блином вместо салфетки.
Где-то к восьми вечера, когда он окончательно понял, что померять тротуар вряд ли удастся, Гервасио остановился и огляделся по сторонам - прямо напротив был небольшой порнокинотеатр, за спиной располагалась станция метро.
Это наводило на интересные мысли. Конечно порнокинотеатр привлекал Гервасио больше (он притворялся знатоком искусства и при этом ошибочно считал порнографию последним нововведением кинематографа), однако сеансы там были ночные, о чем гласила афиша (между прочим во весь голос, так что даже слегка болели барабанные перепонки). Ввиду этой причины Гервасио резко крутанулся на каблуках, разворачиваясь в сторону метро. Асфальт слегка задымился и расплавился, отчего Гервасио ушел вглубь на пару сантиметров. Подергав ногами, он выбрался и зашел внутрь станции метро Palhava.
Платформа была почти пустой, лишь по углам за колоннами прятались вражеские агенты влияния, которым, впрочем, не было никакого дела до Гервасио - они караулили спецагента Антонио Хулинадо.
Гервасио пересек платформу, сел в поезд и отправился в сторону центра города - к станции Sete-Rios.
***
В это время группа пингвинов Гумбольдта наконец вразвалочку промаршировала мимо служителя станции Jardim Zoologico и начала спускаться по гранитным ступенькам на платформу станции, распугивая свои видом старушек с прицепами, которые из осторожности предпочитали отпрыгивать в сторону, запуская в пингвинов тележкой-прицепом. В результате этого пируэта и тележка и старушка неизменно падали не рельсы. Обугленные и посиневшие трупы старушек тут же оттаскивались в сторону расторопными служителями, после чего посиневшие и скрюченные тела вместе с неизменными тележками отправляли на перерабатывающий завод, где из них делали кибернетических монстров-убийц, благо изменения требовались совсем небольшие.
Когда старушки наконец кончились пингвины спустились на платформу и, недолго думая, сели на первый подъехавший поезд, который и повез и в сторону станции метро Sete-Rios.
Метаморфоз B
Ужас. Спокойно. Мысли, мысли, мыслишки мои. Вы где? Ужас, привести себя в порядок... (оно тебе надо?)...
Ничего уже толком невозможно воспринять. Все закручивается, перекручивается, бьется, дергается, у моей реальности началась истерика... (а потом она заболеет и сдохнет)...Я пытаюсь держать себя в руках... хвать... а в руках уже ничего и нет... растаяло... испарилось... остался разнообразный бред... (ты умеешь что-нибудь делать, кроме как ныть?!)...
Все-все-все... я почти... я уже... я совсем... осмотреться по сторонам... (началось, или у тебя временное?)...
Вокруг... пусто... холодно... внутри... растворение ускоряется... (нет, это уже действительно давит на нервы)...
Падение в пустоту... поезд... или из пустоты?... поезд... тут ведь не поймешь... поезд... возможность осознания... поезд... данн... поезд... невозм... поезд... в... поезд...
Глава XVI, в которой Марат решает сэкономить
Мягкий плюш тычется в спину. Приятно. Услужливо. Покачивание головой.
За окном улетают вдаль одинокие столбы и еще более редкие деревья. Поезд. Я сижу против движения. Значит я все-таки на него сел там, на вокзале. Как?
Мысли неохотно-холодно проскальзывают мимо этого участка памяти. Хорошо. Все же куда-то я движусь. Значит есть цель. Вроде бы предполагается, что у человека в первую очередь должна быть цель...
Стоп! Человека? Еще раз ощупываю лицо. Да. Человека. Если определять лишь по одному внешнему виду... С другой стороны - какие еще виды живых существ я знаю?..
Свист, холод, пустота... ничего... Значит, может быть и нет... Ладно, это на потом, когда я смогу понять куда еду.
Стаскиваю теплый плед. Толстый ворсистый ковер пружинит под ногами. Небольшая комната... Комната? В поездах должны быть купе...
Отлично, значит что-то я помню... Хотя и не то, что хотелось бы...
Стены купе обиты красным деревом. Никакой другой мебели кроме кресла в комнате нет. Подхожу к двери, дергая за массивную латунную ручку, дверь не открывается.
Значит, кто-то хочет, чтобы я оставался тут. Что ж, остается ждать. Сажусь в кресло и накрываюсь пледом. Пушистая темнота подхватывает меня на ладони...
***
Небольшие дома странно раздражавшего цвета наваливались на некрупное такси в котором ехал Марат. Судя по всему, мы уже въехали в город, отметил он про себя. Таксист явно был того же мнения:
- Ну что? Завезти вас в какой-нибудь отель или предпочитаете прогуляться по городу?
Марат мгновенно прикинул, что за проезд к отелю таксист непременно возьмет еще денег и как можно более невинным тоном:
- Всегда любил свежий воздух...
- Да вы батенька аристократ, мы-то люди простые и консервированный за роскошь считаем... - недовольно буркнул таксист и протянул руку за полагавшимися билетами. Марат, слегка помявшись, сунул две бумажки таксисту в руку и вылез на тротуар.
- Да...
- Ну что еще? - недовольно высунулся в окно таксист.