Аннотация: Поколение людей, дотянувшихся до звезд. Следуя мичуринскому завету, они не ждут милостей от природы. Века отделяют стук топора в чеховских садах от перешептывания убеленных цветами ветвей в садах Марса. Но, как и встарь, замирает сердце при мысли о неизбежности расставания. Как и встарь, душа томится от неразделенной любви. Звездолеты, терраформинг, космическая экспансия... А злополучные вопросы все те же.
Яблоки Гесперии
Синицын сидел в шезлонге, в гавайке и шортах, плавился от жары и потягивал из запотевшего стакана прохладное белое вино.
Яблони тихо шелестели за перилами, откликаясь на слабое дуновение стоящих по периметру ветряков. Восемь гектар фруктового сада при биостанции "Аллеи Королева", в самом центре плато Гесперия, образцовое хозяйство Красной планеты, кропотливо пересаженные и с трудом выхоженные яблони, в этом году давшие свой первый полноценный урожай.
Яблони были небольшие, низкорослые, они, будто робея, старались сгорбиться, прижаться к красноватой почве. Выделялись из шелестящего зеленого моря листвы серебристые отмели "Юбилейного Налива". Эти изящные, тянущиеся ввысь деревья отличались от своих малорослых собратьев и внешним видом, и изящной формой отливающих серебром и платиной плодов, были эдаким переходным звеном эволюции, новой совершенной породой. Это была главная гордость Синицына и его напарника Киселева. Их скромный личный вклад в развитие селекции.
"Юбилейный налив" они вывели здесь, на Красной, после бесчисленных неудачных попыток, споров и скандалов, все-таки сделали, что хотели. Идеальный для местной экосистемы сорт, вершина мастерства.
Хорошо мы поработали, подумал Синицын, пригубив стакан.
Синицын сильно щурился, глядя на пейзаж за перилами ограды. Солнечные очки он оставил в лаборатории, а без них смотреть на яркий свет искусственного солнца было никак невозможно.
Идти за очками в лабораторию было лень.
Чьи-то узкие и теплые руки вдруг легли ему на глаза.
- Угадай, кто?
Синицын вздрогнул, подался вперед, вываливаясь из шезлонга.
Девичьи руки, скользнув по щекам, отпустили.
Синицын вскочил и развернулся, упираясь спиной в перила, чуть не задыхаясь от неожиданного волнения.
- Олеся?
Олеся стояла за шезлонгом и улыбалась своей фирменной улыбкой. Глядя чуть исподлобья, заломив бровь и слегка разведя губы, так что на щеках появились крошечные ямочки.
Синицын не видел ее глаз за зеркальными очками. Но он и так прекрасно знал и помнил, какие у нее глаза. Зеленые, по-мальчишески озорные, с чертенятами.
- Привет, - сказал он растерянно. - Ты чего здесь?
- Я с Максом приехала, - сказала она, улыбаясь. - Ну, мальчишки, как тут у вас дела?
И сразу волшебство ее неожиданного появления рассыпалось, не успев до конца оформиться. Синицыну стало паршиво.
- Зачем приехали? - спросил он прохладно.
- У нас на "Мичурине" шестая левая батарея сдохла. Приехали упрашивать Киселева, чтобы поделился.
- Надеюсь, не даст, - сказал Синицын, стараясь растянуть непослушные губы в улыбку.
- Надейся-надейся...
Олеся уселась в шезлонг, закинув одну длинную загорелую ногу на другую. Подхватила со столика бутылку, оценивающе поглядела на этикетку:
- Так, "Рислинг Гесперия", прошлогоднее, местное... И, стало быть, уже с утра пьем?
Синицын досадливо покривился и отнял у нее бутылку. Плеснул себе в стакан.
- Что, есть повод? - весело продолжала Олеся. - Впрочем, да. Конечно.
- Что? - напрягся Синицын.
Дурак, подумал он, она же видит тебя насквозь. Ты просто смешон.
- Экспертная комиссия прилетает завтра, - засмеялась она. - Ваш первый урожай принимать.
- Он такой же "ваш" как и "наш", - рассеяно пробормотал Синицын. - Ведь ты вначале с нами была, здесь и твой труд, твое участие. Пока ты не переехала к...
Не договорив, он махнул рукой и замолчал.
Захотелось уйти. Убраться куда-нибудь отсюда подальше. Но он не знал, как так сделать, чтобы не вышло неловкости. С этим у него всегда были проблемы.
- Какой-то ты грустный, - сказала Олеся, глядя на него снизу вверх из шезлонга. - Не грусти. Есть чем гордиться.
Она указала за перила, где ослепительное солнце играло на глянцевито поблескивающем зеленом ковре с частыми серебристыми вкраплениями.
- А как там у вас на "Мичурине Третьем" дела? - спросил Синицын, чтобы не молчать. - Кроме батареи...
Он пристально посмотрел в зеркальные стекла ее очков.
Олеся уже разомкнула губы, чтобы ответить. Но не сказала ничего, почувствовав его тон. Улыбка ее растаяла.
- Синица, ты опять начинаешь?
Синицын поджал губы, пригубил стакан.
- Слушай, мы же уже... - Олеся нервно накручивала на палец вьющийся локон.
- Что? - Синицын приподнял брови. - Мы уже все обсудили? Ты уже приняла решение?
- Да.
- И как, не передумала?
- Прекрати, пожалуйста.
Синицын почувствовал себя идиотом, но остановиться уже не мог. Его понесло.
- И что ты в нем нашла? - с деланной задумчивостью проговорил он, глядя сверху вниз и склонив голову к плечу. - Хотя сдругой стороны, конечно, он герой, космопроходчик... Не чета нам, холопьям. Это да, это мы понимаем и одобряем. Весь наш коллектив, в едином порыве...
- Дурак, - Олеся встала, пошла к выходу с террасы.
Синицын нагнал ее у дверей.
- Ответь! - потребовал он громко. - Лучше меня в постели? Или что?! Почему он, а не я?!
- Пусти, - потребовала Олеся.
Синицын упер руку в дверную переборку, преграждая ей путь.
- Я сказала, пусти!
- Сначала ответь! Ну же, Олеся?
- Не ори на меня!
Из лаборатории послышались голоса. У порога появился Киселев в белом халате и с папкой под мышкой. Как всегда невозмутимый и прилизанный волосок к волоску. А с ним Макс, загорелый, играющий буграми мышц под тонкой футболкой, с белозубой улыбкой. Он выглядел так, как обычно изображают космопроходчиков в фильмах. Жизнь в этом случае явно повторяла за искусством.
- Мы уже надышались, - сказала Олеся. - Ну что там, с батареей?
- Договорились, - Макс похлопал Киселева по плечу. Тот ответил сдержанной улыбкой. - Мировой ты парень, Сашка. Очень выручил.
- Тогда поехали? - нетерпеливо спросила Олеся.
- Обедать не останетесь? - равнодушно поинтересовался Киселев.
Макс и Синицын вопросительно смотрели на Олесю. Друг на друга они давно уже старались не смотреть, словно подчиняясь негласному тайному сговору.
Олеся покосилась на Синицына, повела плечами. Улыбнулась Максу:
- Лучше поедем. Побыстрее батарею установим.
***
Внутри, несмотря на работающие в полную силу кондиционеры, было душно, вдвое жарче чем снаружи. Киселев ходил вдоль столов лаборатории, равномерно рубя воздух ладонью и поглядывая в распечатку, вслух репетировал свою завтрашнюю речь перед экспертной комиссией.
- Используя передовые методы... Опираясь на классические опыты перекрестной гибридизации... Наш коллектив... значительно продвинулись также в направлении...
Синицын с бутылкой и стаканом прошел мимо, в комнату отдыха. Уселся на диван, под раскидистую пальму с длинными красными листьями. Напротив полстены занимал экран визора.
Синицын наполнил стакан, взял со столика черную таблетку пульта и откинулся на спинку дивана.
Союзные каналы на этой стороне Красной ловились плохо, зато каналы Конфедерации были представлены в избытке и всем своем пестром разнообразии. Синицын остановил свой выбор на очередной серии "Вторжения Жуков Ада".
- Сэр, мы попали в крутое говнидло! - сильным баритоном вещал с экрана загорелый крепыш в шлеме и со штурмовой винтовкой наперевес. - Чертовы жукоглазы обходят нас с севера!!!
Он чем-то неуловимо напоминал Макса.
- Держись, сынок! - отвечал ему в тон второй крепыш в шлеме, отличавшийся от первого лишь количеством уголков на наплечниках брони, - Зададим сукиным сынам адскую трепку!!!
- Да, Сэр!!! Вперед живоглоты, жги жуков напалмом!!!
- Какая чушь, - сказал неслышно подошедший Киселев.
- А мне нравится, - ответил Синицын, чтобы поспорить.
- Ты плохо выглядишь, - сообщил Киселев.
Хлопнув по экрану ладонью, он отключил его. Сел в кресло напротив.
- Не плавь мне мозг, Кислый, - сказал Синицын. - Дай фильму посмотреть.
- Олег, я серьезно.
Киселев был единственный из знакомых Синицына, кто называл его по имени.
- Слушай, я все забываю, а что это за коробка?
- Какая?
- Ну, вот стоит, под столиком.
- Это мои сигары, - важно сообщил Киселев.
- Дай попробовать?
- Мал еще, мальчик. Будешь себя хорошо вести - дам понюхать, так и быть.
- Откуда кстати такой сувенир?
- Кэтрин подарила, - сказал Киселев и отвел взгляд.
- Ага! - сказал Синицын, торжествующе протыкая указательным пальцем воздух. - Ага! Что ж... Тоже вариант.
Киселев перегнулся через спинку кресла и с силой хлопнул ладонью по экрану. Экран погас.
- Выкладывай, чего ты там напридумывал?
- А чего придумывать? Кэтрин хорошая девушка. И работа у нее хорошая, старший менеджер "Рэд Плэнет Фрутс" - это вам не ерунда какая-нибудь. Это всерьез!
- Тебе пить нельзя, - сказал Киселев, морщась. - Такую пургу начинаешь нести.
Он встал с кресла, хлопнул по экрану и пошел из комнаты.
Крепыши в касках бежали по каменистому склону, на ходу поливая направо и налево из огромных многоствольных пулеметов.
- Любо-о-овь, зачем ты мучаешь меня! - дурным голосом пропел Синицын вслед Киселеву.
Киселев вернулся.
- Я понял, - сказал он, хлопая по экрану. - Ты проецируешь!
- Что, прости?
- Проецируешь личные проблемы на окружающих. Ищешь в других отголоски тех недостатков и комплексов, которые присутствуют в тебе самом. Такой способ психологической разрядки, да?
- Что я, интересно, проецирую? - ухмыльнулся Синицын, поднося ко рту стакан.
- Не что, а кого, - сказал Киселев. - К примеру, Олесю. Во всяком случае, я о других твоих похождениях не наслышан. Если смотреть на происходящее со стороны, это не вызывает ничего, кроме глухого раздражения. Честно.
- А ты меня уволь, - посоветовал Синицын. - Ты старший селекционер, начальник группы, тебе и карты в руки. Уволь меня и будешь избавлен от всех неудобств.
- Да? - ухмыльнулся Киселев. - И чем ты собираешься заниматься? В космопроходцы запишешься?
- В гробу я видал твоих космопроходцев.
- Ну, в сущности, ты недалек от истины. Космпопроходец - профессия из группы повышенного риска. Мне тут недавно Макс рассказывал, как они...
- Слушай, ты вот без этого не можешь, да?
- Без чего?
- Не топтать мне больные мозоли.
- Ох ты, Господи, - Киселев закатил глаза.
Синицын отставил стакан и потер лицо ладонями.
- У меня сердце болит, понимаешь? - пробормотал Синицын. - Или вам, роботам, это не знакомо?
Киселев покривился. Заиграл узкими бровями.
- Обывательщина, пошлость, - процедил он. - Ты свою личную драмочку поставил во главу угла. И носишься с ней, как с писаной торбой. Сердечко болит у нашего любовничка. Бросили его, позабыли, ай-яй-яй. Печорин чертов.
- Пошел ты.
- Правда глаза колет, Олег?
Синицын не ответил.
- Никогда не знал, что у меня такой друг, - сказал Киселев презрительно.
- Да какой ты мне друг...
- Вот как? - Киселев побелел. - Что ж, как знаешь.
Он ушел в соседний зал.
Зачем я так, подумал Синицын. Что на меня нашло? Превращаюсь в истеричку, стыдно.
Ему захотелось побежать следом за Киселевым и попросить прощения, но он не стал. Вместо этого щелкнул пультом. На экране шла мясорубка. Крепыши в шлемах поливали огнем толпы подступающих жуков, и те нещадно хватали их жвалами и крошили в мелкий фарш. Кровь плескала пенными водопадами.
В соседней комнате требовательно запиликал видеофон.
После шестой трели Синицын досадливо чертыхнулся, встал из кресла и пошел отвечать.
- Здравствуй, Олег! - с экрана на Олега смотрело морщинистое лицо наставника, профессора Диомедова.
- Здрасьте, - ответил Синицын хмуро.
Наставник выразительно помедлил, углядев стакан у Синицына в руке.
Из соседней комнаты доносились вопли, грохот канонады и пронзительный визг атакующих жукоглазов.
- Олег! - сказал учитель торжественно. - Я понимаю твое волнение. Завтра у тебя ответственный, важный день, и я хочу, чтобы в этот...
Синицын отсалютовал экрану стаканом.
Выключил видеофон.
- А-а-а-а!!! Меня убили! - донеслось из соседней комнаты вместе с грохотом разрывов.
- Держись, сынок! На Земле подлатают! - бодро прокричали в ответ.
Синицын провел ладонями по лицу, взъерошил влажные волосы. Было душно и муторно.
Из соседней комнаты раздавался размеренный голос репетирующего Киселева.
Синицын пошел в свою комнату, долго рылся в грудах барахла на столе, стараясь найти очки. Наконец нашел.
Сложенными очками был заложен томик Чехова, "О Любви". Синицын заказал его экспресс-доставкой, понравилось название. Сначала ему это показалось скучным, весточка из какого-то невыносимо древнего, давным-давно рассыпавшегося в прах мира. Потом втянулся.
Вот ведь жили люди. Жили, прямо скажем, паршивенько. Рессорные коляски, крепостное право, котелки, корсеты, твердые белые воротнички, мануфактуры, буржуазия, царизм... А проблемы были те же самые, в сущности.
А у нас? Звездолеты, универсальные лекарства, системы доставки и генераторы искривления пространства. И где здесь ее уместить? Киселев говорит "обывательщина, пошлость". Конечно, его отношения с Кэтрин обывательскими не назовешь. Взаимовыгодная и не лишенная приятности связь двух взрослых, уверенных в себе людей. В некотором смысле даже мост между обществами. Их прагматический рационализм и наше вдохновенное подвижничество. Лед и пламень.
Он напялил на нос очки и вышел на террасу. Поглядел на шезлонг, который, казалось, еще хранил форму Олесиного тела. Пинками загнал его в угол террасы.
Залпом допив стакан, он спустился в сад.
Пошел гулять по узким тропинкам, между покрытых побелкой стволов. Кое-где в траве лежали упавшие плоды. Налитые румянцем, крепкие, сочные овалы. Он подхватил яблоко, потер его о гавайку, со смачным хрустом откусил, брызгая соком. Захрупал яблоком, вгрызаясь в него со злобой, словно было оно живым существом, на котором он вымещал за свои неудачи.
Прав Киселев, думал он. Такими темпами я совсем рехнусь. Просто надо ехать к ней. Ехать и объяснится. Упросить ее вернуться. Доказать, что я изменился, стал лучше. Она должна вернуться. Мы не можем расстаться вот так, навсегда. Ведь я люблю ее больше жизни и никто другой мне не нужен. И я даже прощу ей Макса, и буду всегда прощать, потому что Максы эти будут у нее всегда, уж такой у нее характер.
Он вышел к каналу. Некоторое время стоял на песчаной полоске берега, глядя, как по воде гуляют ослепительные блики.
Здесь, на этом крошечном пляже, они лениво загорали, обмениваясь ничего не значащими фразами, или просто валялись на красном песке рядом, взявшись за руки. А иногда вдруг одновременно поворачивали друг к другу головы и принимались целоваться.
Ехать немедленно. Проявить решительность, настойчивость. Она оценит.
Синицын решился. Он швырнул огрызок в канал и тот с плеском проглотил его, как долгожданную жертву.
Синицын побежал к стоянке вездеходов, чуть не споткнулся о какой-то толстый желтый шланг. Усевшись за руль, включил двигатель.
На террасу вышел Киселев с распечаткой наперевес. Что-то крикнул, но за шумом двигателя Синицын не понял, что. И лишь помахал ему рукой в ответ, выезжая за территорию.
По свежей колее, оставленной в красной пыли вездеходом Макса, он понесся к биостанции "Мичурин-Три".
Когда он вернулся, уже сгустились сумерки. Ночь здесь всегда приходила очень быстро. Стремительно укрывала черным покрывалом, расшитым мириадами сверкающих блесток. А на горизонте выплывал край бело-голубого диска, на который они так любили смотреть вдвоем с Олесей, сидя ночью на террасе и кутаясь в один на двоих шерстяной плед.
Синицын с ног до головы был покрыт пылью, но не пошел в душевую. Шлепая по стерильному полу лаборатории, который Киселев с утра надраил автоматическим уборщиком, он прошел к бару, оставляя повсюду красные песчаные следы. Киселев проводил его длинным взглядом.
Синицын ничего не ответил на его приветствие, взял бутылку и вышел на террасу.
Он не жалел о своей поездке. Наверное, так было нужно. Лучше один раз увидеть, чем сто тысяч бессонных ночей представлять себе все это в красках, ворочаясь сбоку на бок, изводя себя самого бессильной и бессмысленной ревностью. Увидеть это своими глазами, как это бывает. Когда вместо него - другой.
Нужно было это очистительное пламя, какое-то предельное падение, унижение, после которого можно надеяться на возрождение. А можно и просто сгинуть.
В томной жаре стоять у чужих распахнутых окон и слушать эти крики, стоны двух вцепившихся друг в друга иступленных, сильных молодых животных.
- Настоящее ничтожество, - сказал Синицын самому себе с наслаждением.
Киселев ходил по лаборатории, жужжа уборщиком, собирая нанесенную красную пыль. Когда он закончил, Синицын все еще стоял на веранде, облокотившись о перила, и смотрел на сад. Он до крови закусил губу, а на ресницах блестели, никак не срываясь, застывшие хрустальные капельки.
- Я в космопорт, - крикнул Киселев изнутри. - Если тебе, конечно, интересно. К приезду комиссии постарайся привести себя в порядок.
- Передавай привет Кэтрин! - проорал через плечо Синицын.
Он прошелся по саду, обстоятельно отключив все автоматические поливалки, заблокировав всю оросительную систему, перекрыл входные шлюзы каналов. Работы было много, под конец дела он чувствовал легкую усталость.
Закончив, Синицын ушел к стоянке вездеходов и вернулся в сад с двумя канистрами. Щедро и с наслаждением, будто водой из лейки, поливал из канистр вокруг ствола "Юбилейного Налива" в центре сада.
Он уже достал из кармана спички, когда в голову ему пришла неожиданная мысль. Он подумал, что так и не попробовал киселевскую сигару, хотя тот и обещал дать.
Синицын вернулся за ними в лабораторию, распотрошил пеструю коробку, лежавшую под столиком в комнате отдыха.
Неумело раскурив сигару, еще держа горящую зажигалку в руке, он сморщился, вдыхая ароматный дым.
- Неплохо, - сказал он вслух.
И кинул зажигалку, блеснувшую в сумерках зеленым огненным языком под "Юбилейный Налив", на пропитанную топливом почву.
Потом Синицын стоял на террасе с бутылкой "Рислинг Гесперии" в руке и с сигарой в зубах и смотрел на горящий сад.
Пожарные системы лаборатории истошно верещали, заливали подступы к зданию слоями ноздреватой белой пены, не пропускали огонь. Но царящей в долине вакханалии помешать не могли. Истлевающие черные скелеты яблонь на миг показывались в красных всполохах и пляшущих искрах, чтобы вспыхнуть еще ярче, пропасть. Сад превращался в рваные клубы черного дыма, уходящего в звездное небо. Звезды плохо было видно за черным дымом.
Пахло чем-то из детства. Смолой, дымом, печеными яблоками...
Горело хорошо.
Вино кончилось. Синицын швырнул пустую бутылку вперед. Блеснув огненным бликом, она пропала в дыму.
Покинув террасу, он зашел в лабораторию. Взял в баре еще вина. Вернулся на террасу.
Сады догорали, дыма становилось меньше. Теперь можно было разглядеть черную обугленную равнину.
Он затушил сигару о жалобно взвизгнувший пластик перил. Глотнул из бутылки.
- Ничего, - сказал Синицын, глядя на дым. - Еще повоюем.
Теперь он чувствовал себя лучше. Прихлебывая вино, пошел к себе, собирать вещи.