Ильенков Андрей Юрьевич : другие произведения.

Метаморфозы Уклейкина или быть Добру!.. Часть 3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  ЧАСТЬ III
  
   БЛОКАДА
  
   "Всё мое",- сказало злато;
   "Всё мое", - сказал булат.
   "Всё куплю", - сказало злато;
   "Всё возьму", - сказал булат.
   (А.С. Пушкин)
   Глава 1
  
   "И сказал Бог: "Да будет свет!" И стал свет. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро. Это и был первый "день" мира", - именно так повествует книга "Бытия". И этот первый день по здравому разумению и был наречён Понедельником, днём во всех смыслах судьбоносным как для Вселенной, так и для всего её наполняющего. И лишь миллиарды лет спустя, от дня сотворения Мира знаменитые братья Стругацкие уточнили с поправкой на местный менталитет, что, дескать, "Понедельник начинается с Субботы". Мы же в свою очередь, исключительно в нашем контексте осторожно добавим, что начинается он в тяпницу.
   Одним словом, как не трудно заметить из вышесказанного, Понедельник в иерархии дней недели совершенно справедливо занимает перовое и особое место, ибо, если сам Господь начал Творить в сей день, то уж нам грешным остаётся лишь следовать мудрому примеру. Собственно, именно эта логика и до сих пор подвигает подавляющее число людей начинать "новую жизнь" исключительно c Понедельника. И пускай уже во Вторник, как правило, большинство сходит с условной дистанции по совершенствованию себя или чего-либо иного, решительно заявленного накануне желаемого преображения, главное заключается уже хотя бы в том, что человек задумался о себе и своём следе в Мире. И пусть немногие доберутся с первого раза до финиша достойно и подобающе, - ведь путь этот торный и зачастую неблагодарный, - самое важное, для начала, - участие, а ...результат обязательно придёт при должной Вере и усердии...
   Посему, следуя устоявшейся традиции Уклейкин, после всего, что на него со всех сторон рухнуло, включая даже божественной явление ему Воскресенской, пусть и не первый уже раз, решил начать "новую жизнь" с наступившего Понедельника, готовится к которому начал ещё вчера, вернувшись из Церкви, словно бы очистившийся от скверны.
   Во-первых, вместе с Наденькой они сделали генеральную уборку комнаты, а заодно и всех иных мест общего пользования коммунальной квартиры, чему Шурупов был несказанно рад и даже лично поспособствовал, как обычно, взяв на себя руководство трудоёмким процессом.
   Во-вторых, пока Воскресенская хлопотала на кухне, Володя на основании информации из пухлого конверта от Сатановского об исключительных "положительных" качествах Лопатина, сделал рыбу предвыборный статьи о том, какой замечательный человек Павел Павловичи, и почему в таком разрезе он ещё не депутат Государственной думы РФ, дабы там, на поприще законотворчества послужить Отечеству.
   Так же, вскользь заметим, что после ужина, уже на основании материалов выуженных Сашкой из тайн всемирной путины, Уклейкин начал скрупулезно, взвешивая каждую букву и знак препинания, готовить статью, совершенно противоположного содержания, о чём будет сказано в своё время.
   Ну, и, в-третьих, - сменив в 2 часа ночи дремлющего Шурупова на посту, Уклейкин, вновь, но с особенным усердием принялся за продолжение романа, свято памятуя об обещании данное Ему накануне в Храме соответствовать высочайшему статусу причастности к узкому кругу "коллег по цеху".
   И вот сегодня на рассвете Понедельника он едва ли не впервые после офицерских сборов сделал зарядку и облился холодной водой, благо горячей не было по причине традиционной летней профилактики исключительно ради того, что бы в дальнейшем предоставить гражданам в полном объёме ныне отсутствующую и оплаченную ими услугу. Приготовив завтрак, Уклейкин отнёс его в постель благодарной Наденьке и, с забытым аппетитом наскоро перекусив, они вместе отправились в редакцию. Следы бурной свадьбы Крючкова на лице Володе практически исчезли, оставив под глазами лишь едва заметную желтизну, и более не могли удерживать его дома, дабы не давать пищу для лишних взглядов и ненужных вопросов на их основе в редакции.
   Дружный коллектив газеты встретил влюблённую парочку, которая, к слову, не стала скрывать своих чувств, друг к другу, но и не выпячивала их, дежурными улыбками и недоумённым шушуканьем, когда он оказывался за её спинами. Одному Богу известно, - по каким неведомым каналам просочилась информация об их неожиданно вспыхнувшем романе, который собственно и вызвал в целом осуждающую реакцию у коллег обоих полов. Причём, так сказать, для более точного психологического портрета современников того смутного времени России, представляется не безынтересным расклад сложившихся мнений коллег Наденьки и Володи.
   Итак. Мужская половина "Вечёрки" в ещё неженатой её части сходилась в том, что считавшемуся пусть и умным, но недотёпой Уклейкину не заслуженно и крупно повезло в том, что безусловная красавица Воскресенская остановила свой выбор именно на нём, игнорировав их притязания, имеющие, как им однозначно представлялось, более веские к тому основания. Женская, - почти единодушно, - осуждала Надежду, называя про себя, - дурой, ибо, считала, что такой великолепный, до невыносимой зависти, внешний вид Наденьки требует куда более выгодного ему соответствия, во всех смыслах. И вот что характерно: никто из коллектива, за исключением старшего корректора Элеоноры Генриховны Заславской, дамы многих не увядших достоинств, хотя и в почтенных летах, даже не упомянул о любви, как о единственно возможной и должной причине союза мужчины и женщины, вызвав у возмущённых коллег ещё одну волну не понимания...
   O tempora! о mores!.. - ни убавить, ни прибавить, из гранита мудрости, в высеченном изречении древних латинян.
   Однако к обеду градус самой обсуждаемой в редакции новости ожидаемо понизился, и работа вошла в привычное рутинное русло, медленно стекая остывающими утренними ручейками с берегов любопытства и вывешивания ярлыков: Воскресенская затерялась в лабиринтах гранок, а Уклейкин был неожиданно оторван от сочинительства очередной статьи из серии "Невероятно и очевидно" вызовом к Сатановскому.
   Борису Абрамовичу, безусловно, доложили о "фишке" дня чему он поначалу также весьма удивился. Впрочем, это почти мгновенно выветрилось из его занятой головы, ибо, в ней роились куда более интересные ему мысли: официально стартовавший сегодня предвыборный марафон сулил немалые барыши, которые он мечтал, наконец, материализовать в виде коттеджа где-нибудь на солнечном побережье Испании, дабы провести там с наслаждением и без нервов остатки дней своих. И исходя из непересыхающего потока валивших валом к нему кандидатов, алкающих во что бы то не стало поиметь высокий государственный статус, дающий воистину безграничные возможности, дела складывались как нельзя лучше. И, собственно, от этого главред пребывал в прекраснейшем расположении духа и чуть ли не с порога начал обнимать ошарашенного подчинённого, как родного:
   - Ну, что брат, Уклейкин, поздравляю, наслышан... так держать!..
   - Спасибо... - немного растеряно поблагодарил Володя, не понимая истинных причин столь бурного и горячего к нему расположения шефа.
   - Спасибо на хлеб не намажешь, - покровительственно похлопал его главред по ещё не залеченному плечу, - вот предвыборную жатву закончим, - я тебе, дружище, премиальных подброшу: будет хоть чем невесту-красавицу удивить: хочешь в свадебный круиз, а хочешь мебель в новую квартиру!
   - А... вы... в этом смысле... - чуть смутился Уклейкин.
   - В каком же ещё?.. - вся редакция гудит, а работа, между прочим, - тормозится, - поднял начальник в верх указующий перст, что бы подчеркнуть важность непрерывности трудового процесса, мол, "делу время, а потехи час". - Кстати, как там у тебя дела с моим маленьким, но очень ответственным поручением... тебе Наденька передала конверт?..
   - Да, конечно, вот набросал "рыбу", посмотрите, пожалуйста, Борис Абрамович, а то для меня эта тема новая... - протянул Уклейкин шефу черновик хвалебной предвыборной статьи о Лопатине.
   - Ничего, научишься... про Нострадамуса вон какую статью накатал, аж целый Чёрт заграничный возмутился, что б ему пусто было! - неуклюже попытался пошутить Сатановский с едва заметным раздражением, - чуть всю обедню, сволочь, не изгадил...
   - Так он всё-таки снял претензии?.. - с явным облегчением спросил Уклейкин.
   - А шут его знает... - не поднимая головы, отвечал Сатановский, жадно вчитываясь в предвыборный рабочий текст о Павле Павловиче, - мы твоё опровержение, кстати, - тоже отлично написал, - только, завтра, в номер тиснем: пока молчит, чёртов родственничек предсказателя, надеюсь, что пронесёт...
   - Хорошо бы... - вырвалось у Володи, по лицу которого параллельно пробежались тень усталости от неизъяснимых злоключений и лучик надежды избавления от оных.
   - Так-с, так... - оторвался от текста Борис Абрамович, дочитав его до конца, - а, что, - неплохо для первого раза. - Только добавь каких-нибудь трагических подробностей из биографии, нарой где-нибудь или пофантазируй немного, что б слезу из избирателя выдавить - у нас народ даже отъявленных прохиндеев жалеет, если у них горе какое-нибудь было.
   - Это точно, - согласился Уклейкин с как-то неуловимой злой хитринкой в глазах, - я постараюсь, Борис Абрамович...
   - А вообще, - вновь покровительственно и не без удовольствия потрепал шеф подчинённого по больному плечу, - если, Володя, так и дальше стараться будешь, глядишь скоро и отдел политики возглавишь, хватит уже всякую небывальщину сочинять, пора расти над собой и заняться серьёзной темой!..
   - Что вы... - замялся польщённый Уклейкин. - Я, наверное, не потяну, - тут же добавил он, скромно и заметно растерявшись.
   - Не скажи... - Сатановский, - я вон тоже не думал, не гадал, что главредом "Вечёрки" стану, после двадцати лет службы замполитом, а оно, видишь, как судьба вывернула... - Мы предполагаем, а Господь располагает... - философски заключил он, провожая с наставлениями Уклейкина к двери, словно отец сына.
   - Это точно, - неожиданно для себя и главреда твёрдо согласился Уклейкин.
   - Ну, а раз так, то бери свою "рыбу" и приготовь из неё к пятнице достойное блюдо, успеешь?.. - подытожил Сатановский давая понять, что разговор окончен.
   - Я постараюсь... - заклинило Володю на одном и том же слове от неожиданного поворота в необъяснимо доверительном разговоре с шефом, пусть и питавшем к Володе симпатию.
   - Вот и ладушки, привет Наденьке... - весело подмигнул он на прощанье Уклейкину, а когда тот покинул кабинет, развернулся и, подойдя к огромному окну, вновь с тоскливым трепетом взглянул на кремлёвские звёзды, замерев в задумчивости пока телефонный звонок очередного кандидата в депутаты не вывел его из состояния философской созерцательности действительности.
   Эх... знал бы Борис Абрамович, какую бомбу невольно готовит ему и всему издательству Уклейкин, то уволил бы любимчика тут же к чёртовой матери и даже лично выплатил из собственного кармана выходное пособие, что бы тот не маячил перед округлившимися до предела глазами постоянно-подожжённым бикфордовым шнуром положенных по КЗОТу две недели.
   Однако, "всему свой срок", - сказала как-то ветхозаветная Ева, сплёвывая кислующее яблоко на твердь Земную в саду Райском. Ну, и мы, памятуя о мудрой мысли первой женщины, торопиться не будем, повествуя последовательно.
   От главреда Уклейкин вышел со смешанными чувствами. С одной стороны он был искренне благодарен Сатановскому за доверие и некоторое покровительство по работе, а с другой - Володя прекрасно отдавал себе отчёт, какому риску с неизвестными и, скорее всего, крайне негативными последствиями подвергает он Бориса Абрамовича в случае реализации тайного плана, разработанного у Подрываева. И сколько не прикрывайся пусть благородной и оправданной целью, - по любому выходило, что Уклейкин подкладывает под главреда изрядно вскормленную свинью вместо благодарности. При всём уважении к шефу, посвящать его в секретное авантюрное дело не представлялось никакой возможности, ибо Уклейкин на 100% знал, что реакция его будет - сугубо отрицательная, поэтому Володя в связи с особыми обстоятельствами, авансом попросил у него мысленно прощение и отправился наводить мосты к выпускающим редакторам, коих было двое: Демьян Тарасович Яценюк и Алла Ивановна Кривицкая.
   С обоими Уклейкин был почти не знаком - иногда пересекался на корпоративных вечеринках, летучках и в курилке. Однако осторожно наведя справки, Володя узнал, что Демьян Тарасович - без пяти минут пенсионер, а потому относился к своим должностным обязанностям крайне внимательно. Кроме того, оказалось, что он действующий поэт, и в далёкой советской молодости в Ужгороде даже был издан его небольшой сборник стихов "Любовь и Украина", к слову сказать, в первый и единственный раз в жизни. Но мимолётная слава, так вскружила голову, а необоримая тяга к высокому слогу настолько укоренилась в его вдохновлённом сознании, что он до сих пор обильно засыпал своими произведениями все подряд литературные издательства, пусть пока и безуспешно.
   Кривицкая напротив, была чужда высокой лире, ибо, обладала редким для женщин аналитическим складом ума, с успехом окончив в своё время МАИ. Но последующая постперестроечная вакханалия бардака каким-то образом забросила её в "Вечёрку", где прилежно выполняя работу, она дослужилась до заместителя главного редактора ответственного за выпуск и числилась на хорошем счету. Впрочем, среди мужской части спаянного коллектива она слыла непреступной крепостью, в том смысле, что, будучи дамой в самом соку бальзаковского возраста и свободной от брачных уз, пресекала любые притязания на свой счёт, вызывая естественное внутреннее раздражение уязвлённым эго у отшитых ею претендентов.
   Смысл установления по возможности максимально коротких отношений с вышеуказанными лицами в сжатый срок, заключался в том, что бы Уклейкин смог получить доступ к сформатированным к выпуску файлам или на худой конец понять технологию этого процесса. Это и было решающей частью коварного тайного плана разработанного посредством мозгового штурма трёх товарищей в минувшую пятницу не пожалевших собственного здоровья ради благой цели, и даже невольно лишив жизни любимого хомяка Подрываева.
   Таким образом, задача представлялось очень не простой, ибо, Володя совершенно не представлял себе, с какой стороны лучше подкатится аппетитным колобком к кому-либо из них, что бы, не спугнуть в зародыше столь необходимую удачу. Но деваться было некуда: выбор был сделан - на кону стояло слишком многое, что бы позорно отступать. И Уклейкин, решив про себя, что литература ему гораздо ближе авиации, - отправился в ближайшую районную библиотеку искать вышеупомянутое творение Яценюка среди прочих несчётных произведений признанных и абсолютно неизвестных авторов, коих было, как и во все времена, подавляющее число.
   Задумка Володи была крайне проста в сложившемся цейтноте: прочитав хотя бы пару стихотворений Демьяна Тарасовича, как бы восхитится ими и на этой вспаханной его возможно несправедливо забытом талантом современниками почве максимально сблизится с выпускающим редактором.
   Однако обойдя три ближайшие библиотеки, Уклейкин не обнаружил куце растиражированного в 60-е годы советской эпохи для потомков творчества Яценюка, чему, впрочем, не удивился, помня его некоторое, режущее слух, окраинное косноязычие.
   "На нет и суда нет", - как-то на удивление спокойно про себя подумал Уклейкин, с пустыми руками пересекая в обратном направлении порог третьей и последней библиотек района за минуту до её закрытия. Впрочем, в загашнике оставались надежда на бессрочный абонемент Воскресенской в Ленинскую библиотеку и, на компьютерный гений Подрываева, хотя обращаться к Сашке за помощью в траурном свете случившейся трагедии с Флешкой Володя пока не решался, дабы лишний раз не теребить ещё не затянувшиеся временем раны души настоящего друга. Кроме того, в самом худшем раскладе, можно было, всегда рассчитывать, что всё как-нибудь само собой решится или, иначе говоря, - вновь уповать на чудо русского авось. На том Уклейкин и порешил, направившись в весьма радужном настроении домой, которое переливалось верой в лучшее, с упоением купаясь в ласковых лучах великолепного заката Московского вечера.
  
   А пока Володя пружинистой походкой направлялся в родные ветхие пенаты, шестью часами ранее, отстояв прежде немалую очередь из подобных себе помощников Лопатина, шикарном кабинете размера не менее четверти футбольного поля его хозяин выслушивал своих угловатых помощников: "Круглого" и "Сытого".
   - Ну, гуси-лебеди, что на сей раз: снова порожняк?.. - позёвывая, начал рабочую неделю кандидат в депутаты государственной думы России.
   - Что вы, Пал Палыч, как можно... - стараясь тщательно взвешивать каждое слово, и улыбаясь золотыми коронками, отвечал Петя Шаров, он же - "Круглый".
   - Вижу, вижу по вашим сияющим рожам, что кое-что нарыли, - крепко пожал довольный шеф руку каждому, - а ну: вываливай на стол всё что есть!
   И на идеально ровное зелёное шёлковое сукно огромного стола Сеня Караваев, он же - "Сытый", распахнув настежь малиновый пиджак, аккуратно, словно карту несметных сокровищ самого Флинта, выложил немного мятую и засаленную неподписанную школьную тетрадку в клеточку без обложки.
   - Так-с... - нарочито брезгливо взял её самыми кончиками холёных пальцев Лопатин, словно за кончик хвоста дохлую мышь, - вы, блин, что в ней чебуреки заворачивали?
   - Никак нет, Пал Палыч... жарко: вот, тетрадка и взопрела... в кармане, - виновато оправдывался Сеня, вновь ковыряя музейный персидский ковёр ботинком, пряча глаза в уникальном ворсе.
   - В следующий раз, гуси-лебеди, в таком виде работу не приму - зарубите себе на носу - ни в тошниловке... надо соответствовать высокому статусу помощников кандидата в депутаты, - начал не в счётный раз учить нерадивых помощников уму-разуму Лопатин, открывая тетрадь. - А это что?! - округлил он до физического предела глаза, будто внезапно напуганный японец.
   Желтоватые листы были плотно нашпигованы хотя и крупными, но крайне неровными печатными буквами, выведенными рукой, которая, по-видимому, держала перо два-три раза в жизни.
   - Вы вообще, ребятушки, в школе-то учились? - отчаянно прищуриваясь, с трудом разбирал шеф скачущие друг за другом наперегонки обрусевшие иероглифы.
   - Давно... отвыкли мы, - начал в свою очередь оправдываться Петя "Сытый", - нам бы, Пал Палыч, чего попроще: прессануть кого или должок там выбить...
   - Эх, гуси-лебеди, - всё в 90-х тусуетесь... учу-учу вас, а всё бес толку - сейчас мозгами бабки зарабатываются, а вы всё по старинке отжимаете, - тем не менее, продолжал Лопатин упорно читать бесконечный лекцию об особенностях текущего периода. - С кем приходится работать... хоть бы на курсы какие-нибудь записались, - в тысячный раз резюмировал он, но всё-таки держал при себе далеко неблистательного ума парочку за редкую силу, преданность и надёжность. - Хорошо, что хоть печатными буквами додумались накарябать, а то вовсе бы не разобрать...
   - Ага... мы специально так нацарапали, что б вам удобнее читать было, - довольные хоть какой-то похвалой из уст грозного шефа чуть повеселевшим дуплетом выпалили они.
   - Ладно... проехали, - смягчился Лопатин. - Так-с... Выходит, что из 120-ти квартиросъёмщиков всего 14 взяли смотровые ордера и только троё из них согласились на Южное Бутово, - не густо... хотя всего за три дня... ну, поглядим-поглядим... А это, стало быть, актив народного сопротивления исходу коренных Москвичей из столицы?
   - Ага... четыре терпилы... - аккуратно подглядывая из-за плеча в тетрадь, услужливо поддакивали шефу помощники.
   "Пинсионеры Шурупов и Звонарёва" - продолжал расшифровку клинописи Лопатин, сокрушённо покачивая головой, как учитель словесности, проверяющий сочинение неисправимого двоечника, - охо-хо... пенсионер через е пишется, олухи царя небесного.
   В ответ подопечные лишь традиционно виновато шмыгнули носами, молча, переминаясь с ноги на ногу, как ломовые жеребцы в стойле, почёсывая огромные бритые затылки.
   - И "...бугай из метро с Уклейкиным кажися газетчиком" - наконец дочитал он до конца, смахивающий на тяп-ляп составленный ребус отчёт, наглухо хромающих по грамматике и синтаксису "учеников", и откинулся в мягкую глубину огромного из реликтовой кожи нильских аллигаторов кресла. - Нда... высокий штиль... - после минутной паузы осмысления, капнул себе сотку грамм "Лопата" эксклюзивного коньяку, что бы потушить неугасающий фитиль возмущения вопиющей безграмотности. "...с Уклейкиным кажися газетчиком...", "... с Уклейкиным кажися газетчиком..." - неприятно звенело в голове шефа.
   Однако приняв последний оборот шефа за очередное неудовольствие, Петя и Сеня, на всякий случай, наперебой принялись уточнять устно то, что коряво изложили, с позволения сказать, - письменно:
   - А бабка эта - походу партизанила... или в ЧК работала, ей Богу, - чуть мне в кадык не вцепилась... зверюга!
   - Да и у деда метла путём подвешена... пипл аж по самые гланды хавает...
   - А который из метро мужик - вообще беспредельщик - майки на груди рвёт, здоровенный бычара!..
   - А журналюга этот - так себе... очкарик недоделанный, сразу видать - хлюпик... хоть и упитанный...
   - Стоп! Прям детский сад... на базаре... - оборвал их резко Лопатин, - до 62-го размера доросли вы, гуси-лебеди, а главного так и не поняли: вот как раз от таких очкариков Л... Лейкиных или как его чёрта - Уклейкин и жди подляны... тем более от журналиста...
   - Угу, - вынужденно согласились помощники с мудрым шефом, вновь, качнув головами, шмыгнув носами и неуклюже перетаптываясь.
   - Значит так, горе-следопыты, - начал подытоживать Лопатин, взглянув на внушительные напольные золотые часы, расположенные в углу кабинета стилизованные под Спасскую башню Кремля. - Я на днях заскачу в жилищный департамент и выпишу местной бюрократии хорошего пинка, что б шевелились лучше за мои кровные, а вы, без палева продолжаете наблюдать и аккуратно агитировать - рекламный материал возьмёте у секретарши. И главное, - никакой самодеятельности, действуем в рамках закона, а там видно будет... Хорошо бы, конечно, кого-нибудь в штабе завербовать... или свои уши туда тиснуть, - как бы вслух рассуждал он, - но у вас, ребята, боюсь, мозгов не хватит... Ну, всё, надеюсь, ясно?! - раздался контрольный вопрос шефа.
   - Так точно! - по-военному бодро отрапортовали помощники, радуясь про себя уже тому, что в этот раз всё обошлось без особых проколов.
   - Ну, тогда по коням, орлы! - подхватил боевой задор подчинённых Лопатин, решительным взглядом указав на выдающуюся бронзовую дверь с изумрудно-рубиновыми барельефами профилей Ивана Грозного и Петра I.
   Однако "орлы" неохотно седлали приказ главнокомандующего, продолжая, словно стреноженные топтать ковёр, едва пятясь к выходу.
   - Что-то ещё, гуси-лебеди? - слегка удивился шеф.
   - Там это... - замялся "Сытый", - ...пришлось бабули заслать в ЖЭК... паспортистке и ещё одному дядьке...
   - Сколько?.. - привычно спросил Лопатин, услышав традиционную причину заминки, и открыл безразмерный ящик стола, полностью забитый ограниченно и полностью конвертируемыми купюрами...
   - Триста бакинских... - выдавил из себя "Круглый" хорошо поставленной сожалеющей интонацией, 100% -но зная, что шеф всегда компенсирует затраты, даже если они завышены в разумных прелах.
   - Каждому... - подобно одному их колоритных героев неповторимой советской кинокомедии "Операции "Ы" скромно уточнил Сеня, и также нарочито тяжело и грустно выдохнув, и вновь начал нервно ковырять изящное персидское произведение искусства ручной работы тупым носком ботинка не менее известной питерской фабрики "Скороход".
   - А вы, ребятушки, часом не переплатили? - скорее ради проформы и укрепления дисциплины спросил "Лопата" нарочито пристально заглядывая в глаза помощникам, великолепно зная столичные расценки за подобные, нарушающие закон услуги.
   - Как можно, Пал Палыч, - преданно заморгали они, едва заметно розовея, словно два здоровых вызревших для холодца хряка завидевшие вдалеке хозяина с огромным тесаком.
   - Ладно, пошутил я, - тем не менее, прохладно улыбнулся шеф, - держите с премиальными штуку баксов - на сей раз отработали почти без изъянов.
   - Ага... - искренне расплылись в неестественных улыбках подопечные по причине редкого появления оных на своих в целом хмурых физиономиях.
   - А ты Сеня, - тут же прервал мимолётную радость на лице "Сытого", - пришли-ка, родной, взад сотку за порчу персидского ковра, я тебя, блин, сто раз предупреждал.
   И зелёная банкнота с изображением Линкольна беспрекословно перекочевала из огромных ручищ помрачневшего Семёна в карман бархатного с золотым подбоем халата Пал Палыча.
   - Ну, теперь, ребятушки, надеюсь всё!? - театрально спросил Лопатин, разводя руками.
   - Всё! - находясь в хорошем профите, несмотря на упущенную по глупости сотку зелёных американских енотов, так же бодро подтвердили они.
   - И впредь, гуси-лебеди, за базаром своим следите, - не на кичмане, - обстоятельно напутствовал повеселевших помощников Лопатин. - Сами знаете - как только осенью в государственную думу выберусь, так тут же будем на международный уровень выходить. А вы, непутёвые, всё по фене, как в лихие 90-е ботаете... опозорите меня в каком-нибудь Брюсселе на всю Европу, - скандала не оберёшься, англосаксы любят из мухи слона раздувать, хлебом их не корми. Так что в последний раз предупреждаю: учитесь английскому языку, хорошим манерам, грамоте, но... - угрожающе вознёс унизанный редкой красоты и ценности перстнем указательный палец, - ...но, в свободное от работы время, если не хотите болтаться безработными в подворотнях, отжимая до первого шухера цацки у терпил... и это в лучшем случае.
   - Мы постараемся, Пал Палыч, - вновь синхронно отдуплились быковатые помощники и учащённо кланяясь подобно китайским болванчикам, с неописуемым облегчением покинули утопающий в роскоши кабинет могущественного шефа...
   - Не сомневаюсь... - уже в звенящую пустоту мечтательно выдохнул Лопатин, и, важно подойдя к огромному хрустальному глобусу, - властно крутанул его вдоль собственной оси, на минуту задумавшись о чём-то сокровенном, пока очередные помощники не запросили у него аудиенции.
  
   Глава 2
  
   Вечер Понедельника так больше и не принёс хоть сколько-нибудь существенных новостей с полей двух противоборствующих лагерей накануне неизбежной схватки, разве что Звонарёва доложила вечером штабу, что сегодня за смотровым ордером обратилась только одна семья, и это вдохнуло в него свежий воздух осторожного оптимизма. Похоже, ситуацию удалось локально переломить без особенных на то усилий, что не могло не радовать лидеров народного сопротивления, ибо, говорило о, в целом, высокой сознательности жильцов и их готовности к защите своих, пусть отчасти и шкурных, интересов.
   Более того, чуть забегая вперёд, отметим, что во Вторник в Департамент жилищной политики Лефортово и вовсе никто не явился за ордером, оставив соответствующих работников администрации в полном недоумении, о чем один из них, будучи на конкретном кормлении у Лопатина, ему незамедлительно и сообщил, через своего непосредственного начальника в конце дня.
   И это несмотря на то, "Круглый" и "Сытый", которым не пришлось долго уговаривать местного почтальона уже известного нам экстравагантным одеянием, ещё к обеду понедельника выполнили часть хитроумных поручений их могущественного шефа. Гоша Горемыкин, едва робко подняв снизу вверх побледневшие глаза на двух характерных типов в малиновых пиджаках, которые его как бы случайно встретили в глухом переулке, сразу всё понял без лишних слов и уже к вечеру скрупулезно рассовал под двери и почтовые ящики жильцов новую партию буклетов о Южном Бутове. Из ярких глянцевых рекламных проспектов вновь выходило, что проживание в любом ином месте Планеты - есть сущая дичь, жлобство, безвкусица, моветон и откровенная глупость или иными словами - пустое, некомфортабельное прожигание времени и без того куце отпущенного человеку свыше.
   Вообще же второй день текущей недели был весьма скуден на выпуклые новости, достойные развёрнутой подачи. Хотя... как знать, памятуя о так называемом "эффекте взмаха крыла бабочки"... Что в итоге явится первопричиной того или иного судьбоносного события изначально одному Богу ведомо, а нам, грешным, - лишь постфактум. А посему, что бы, не упустить что-нибудь на поверхностный взгляд кажущееся пустяшным, - не поленимся и изложим всё по порядку.
   Итак. По заведённому с незапамятных времён порядку застрельщик бытия Понедельник благочинно уступил место младшему брату Вторнику.
  
   Уклейкин, встав рано, вновь окатил себя относительно прохладной водой (горячую так и не включили) и сделал плотную зарядку, после чего опять сварив кофе и нарезав бутерброды, отнёс завтрак Наденьки в постель, чему последняя была несказанно рада и благодарна. Едва влюблённая парочка покинула коммунальное гнёздышко, отправляясь зарабатывать в редакцию хлеб насущный посредством творческой самореализации, с дачи вернулась Роза Карловна, заполнив собою только что образовавшуюся пустоту, хотя грозилась это сделать утром Понедельника. Но цветы, составляющие её основную статью никогда не декларируемых доходов, в образовавшейся в Московском регионе жаре требовали дополнительного полива, и Флокс, недолго думая, скорректировала план своего активного участия в помощи штабу на сутки, также памятуя и о сбыте оных в местном ЗАГСе и его окрестностях.
   Шурупов же в 9-ть утра узрев в коридоре до нервного зуда знакомый силуэт Розы Карловны, по выдрессированной годами привычке было шарахнулся, как задремавший кот от вдруг внезапно появившегося перед усами сторожевого пса, к себе в комнату, но был проворно схвачен за воротник железной рукой соседки. Но неожиданно заискивающая пусть и увядающая улыбка её вкупе с ласковым, как и в минувшую пятницу, приглашением на чай с тортом, вернули ему чувство внутреннего равновесия и последующей уверенности, когда он вспомнил причины такого разительного поведения по весьма убедительной версии Уклейкина.
   Более того, Василий Петрович воспользовался положением и, оставив вместо себя на дежурстве Флокс, предварительно снабдив соседку инструкциями, отпросился до после обеда к товарищам по партии, дабы сверить политические часы и ещё раз заручится поддержкой в случае активизации конфликта, что и было с успехом реализовано.
   После обеда отпросившись с работы, Воскресенская по настоятельной просьбе Володи и на основании бессрочного абонемента Ленинской библиотеки, так и не удалось найти в её уникальных запасниках хоть маломальского упоминание о творчестве Яценюка. Однако Наденька не опустила нежных рук и, заехав вечером к родителям, начала методично обзванивать однокурсниц филфака родной альма-матер, что бы с их помощью выйти на неуловимый поэтический след Демьяна Тарасовича в виде худосочной брошюры "Любовь и Украина". Большинство её подруг-филологов, даже после перестроечной чехарды в силу особой специфики полученного образования было разбросано по различным учреждениям, так или иначе, связанных с литературой: от библиотек до издательств и, следовательно, пусть и призрачная надежда отыскать избранное творение выпускающего редактора "Вечёрки" ещё теплилась.
   Далее. С полудня до обеда в местном отделение милиции на стол дежурного легло сразу два заявления с одним и тем же адресом, а именно, - Красноказарменная 13, вызвав у принимающего документы молодого лейтенанта плохо скрываемое раздражение. Причина подобного не подобающего поведения служителя закона лежала тогда, увы, на поверхности и не представляла никакого секрета, ибо, система МВД зеркально отражала общее деградирующее состояние российского общества после навязанных ему очередных псевдо переменах к лучшему. Почти любое зарегистрированное заявление гражданина на фоне общего профессионального упадка с высокой степенью вероятности, могло превратиться в не раскрытое дело, именуемые на милицейском сленге "висяком", за обильное наличие которых начальство всякий раз жёстко выносило подчинённым остатки и без того измученного пустопорожними реформами мозга.
   Тем не менее, хоть и со скрипом, но офицер принял оба, официально занеся в журнал регистраций правонарушений не сознательных граждан. Первое - милиционер акцептовал во многом потому, что оно было представлено лично темпераментной Агнессой Моисеевной Стуканян, в котором настоятельно требовалось найти и обезвредить банду хулиганов, терроризирующую её законопослушное семейство круглые сутки, протыкая колёса "Жигулей" с ужасающей частотой и с дальнейшей непременной материальной компенсацией нанесённого ущерба. Вторая же петиция была составлена обаятельным прорабом СМУ No66 Китайцевым, о порче вверенных ему заказчиком бульдозеров посредством кражи с оных аккумуляторов и прочих деталей, нарушающих должную их эксплуатацию и срывающие план сноса дома по вышеуказанному адресу. Завораживающая развязная флегматичность бывалого Суринамом Занзибаровича, да ещё обладающего уникальным именем, смотрелась куда как убедительней истерик сотни Стуканянш и также в определяющей степени повлияли на положительное решение дежурного.
   Надобно заметить при этом, что информацию о варварстве по отношению к технике прораб получил анонимно (анонимно женским голосом) по телефону, номер которого был предусмотрительно вывешен на табличке о подрядчике СМУ No66 на столбе рядом с помойкой между Жигулями Стуканян и бульдозерами. Многоопытный Китайцев лично явился к месту происшествия, и визуально убедившись в отсутствии фар и прочей мелочи, ничего не трогая, дабы случайно не уничтожить улик в виде отпечатков пальцев злоумышленников вызвал наряд милиции, который всё и запротоколировал.
   По горячим следам прибывший наряд так ничего и не смог определить, ибо они, похоже давно остыли и более того, - были начисто затёрты, по-видимому, опытными преступниками. Также совершенно не было понятно: орудовала слаженная группа джентльменов удачи или вор-одиночка. За неимением подкреплённых уликами версий подозрение милиции от гнетущей их безысходности пало на актив штаба, о котором услужливо упомянула, мгновенно появившаяся невесть откуда Агнесса Моисеевна, с тем расчётом, что быстро покончив с бульдозерами, оперативники тут же займутся её Жигулями.
   Однако стражи порядка даже и не думали расточать на неё своё драгоценное время, лишь кисло взглянув на груду уныло-ржавеющего металлолома с вторично проколотыми колёсами именуемого с позволением сказать авто, на которое их всячески пыталась натравить Стуканян. Причиной такого брезгливо-равнодушного поведения милиционеров послужил не отвратительно-утилизационный вид частного транспортного средства заявительницы, а произнесённое Китайцевым как бы вскользь, но исключительно для их ушей всего лишь одно, но очень влиятельное в районе и его окрестностях имя: Пал Палыч Лопатин, который в одном лице был заказчиком, подрядчиком, а также - собственником запланированного к строительству объекта на месте ещё не снесённого дома.
   Таким образом, вокруг дома сложилась напряжённая криминальная обстановка, о чём, скрипя зубами, было доложено вышестоящему начальству УВД района, которое взяло чрезвычайную ситуацию на карандаш и в свою очередь поручило нижестоящим инстанциям в самые кратчайшие сроки ликвидировать очаг правового беспредела. Объединив, оба дала в одно, разобраться с оным, было поручено уже известному нам опытному следователю майору Чугунову Х.З., на котором, если кто вдруг забыл, весело незавершённое дело Уклейкина, проживающему по тому же злополучному адресу.
   Собственно это явление наряда милиции по поводу варварски обнесённых бульдозеров и стало главной обсуждаемой новостью истекающего временем вторника, когда люди, яки усталые пчёлы, начали, тяжело барражируя, слетаться в коммунальный улей, для восстановления сил к завтрашней очередной их растрате.
   В кулуарных разговорах на кухнях, большинство жильцов, поначалу склонялось к версии, согласно которой вина падала на Звонарёву ввиду её постоянных публичных угроз в сторону властей всех мастей, жаждущих ради очередных нечестных барышей лишить её возможности провести остатки дней в благоухающей тени вековых лип родного Лефортова. Однако противники этого поверхностного предположения в пух и прах разбивали обвинения железобетонным аргументом, о не подъёмном, для Зинаиды Ильиничны весе бульдозерного аккумулятора, масса которого была не менее трёх пудов, коих исчезло в лабиринтах мегаполиса аж четыре штуки.
   Некоторые, впрочем, грешили подозрением на пронырливую неразлучную троицу - Толю, Колю и Егорыча, которые ради внеплановых граммов спиртосодержащей жидкости могли отчебучить всё что угодно, правда, стараясь не переступать линию закона, которая, надобно сказать, - давно и изрядно истёрлась под их неуёмными ногами. Но и у этой в целом небезосновательной версии нашлись критики, говорящие, мол, что б тщательно и без шума провернуть операцию по обильному изъятию внутренностей бульдозеров, надобен навык работы с инструментами, а это вечно не просыхающее трио кроме стакана ничего в дрожащих руках последние лет двадцать не держало. Да и связываться с ними для выяснения возможного их правонарушения, добавим откровенно, - мало, кто из рассуждающих по этому поводу жильцов горел желанием.
   Были и вовсе оригинальные версии, в которых среди прочих упоминались залётные банды гастарбайтеров сникающие по ночам хлеб насущный, шастающие в поисках кладов и приключений по канализациям диггеры, прораб Китайцев в сговоре с некими страховщиками и едва ли не марсиане. Но все они, не выдержав копеечной претензии логикой, так и растворились в закатывающемся за горизонт бытия втором по счёту июньском Вторнике 2006 года от Рождества Христова.
   В общем, дом, не найдя общего знаменателя по бульдозерному делу, так и заснул в лёгком нервном предвкушении развязки посредством официального следствия. Но реально, сдерживая волнение, тихо психовал по вышеуказанному поводу, в одночасье, лишившись сна, аппетита и покоя, Степа "разводной ключ", никак не предполагавший такого скорого и бурного развития событий. Впрочем, к рассвету и его измученный тайными терзаниями совести организм сдался под агрессивным напором добившего его организм крайне мрачного чёрно-белого сна, мутного бессвязного содержания.
   Стоит оставить в памяти, как говорится, на всякий практический случай и тот интересный психологический эскиз, что, вторичное вспарывание колёс убитого судьбой и дорогами авто Стуканянов осталось как бы незамеченным всегда внимательными к чужой беде соседями. Все об этом, безусловно, знали и при встрече с разгневанно-раздражительной Агнессой Моисеевной даже сочувственно качали головами, говоря ей вслух, что-то типа "ай... ай, какое горе, - и куда только милиция смотрит?" Однако выглядела эта солидарность не своему несчастью, - не искренне, как в целом фальшивая, дежурная улыбка Запада.
   Более того, если большинство реагировало про себя в основном нейтрально, то нашлись, пусть и немногие, которые про себя уже добавляли: "так тебе, змеюка, и надо!" И вот уже эта последняя ремарка была вполне искренняя, ибо исходила из сердца человека по разным на то причинам и, вероятнее всего, - сугубо личного свойства вследствие известного несносного характера потерпевшей.
   Кроме этого, в восьмом часу вечера к Уклейкину вбежал взмыленный Серёга и торжественно показал 3-х литровую банку, на дне которой беззаботно дремал похожий, как два капли воды, на нелепо погибшего Флешку хомяк. Володе от неожиданности даже показалось, что это он и есть, чудесным образом воскреснувший, но практичный Крючков мгновенно развеял было наметившуюся в сознании друга очередную неизъяснимую мистификацию:
   - Ну, что, брат, похоже это пушистое среднее между хорьком и мышью на Сашкиного бедолагу?!
   - Близнецы! - уже открыто восхитился Володя поразительной схожести потешных грызунов, один из которых прежде чем трагически кануть в лету, явился ему в ужасном сне, - я поначалу даже оторопел малость...
   - То-то, знай наших! - не без гордости и, как всегда, задорно воскликнул Серёга, - я после работы всю "птичку" раза три оббегал, пока этого хомяка нашёл. - Вроде бы все на одну мордочку, как китайцы, а приглядишься эдак с пристрастием - ан нет: то рожица глупей, то усики короче, то шёрстка не так блестит, то глаз не так косит... то даже прикус не тот.
   Тщательность подхода Крючкова к делу в очередной раз восхитительно поразила Уклейкина, при этом, упоминание им о прикусе хомяка вынудило Володю нервно передёрнуться, ибо, вновь ярко освежило в памяти давешнюю апокалипсическую картину сновидения, в котором ныне покойный Флэшка остервенело вгрызался в его ухо.
   - А он плясать-то умеет?.. - совершенно неожиданно для себя и, как оказалось, для Серёги спросил Уклейкин.
   - О, блин! а я и не спросил у продавца... совсем из головы вылетело... - растерялся, немного расстроившийся он.
   - Да брось, Серёга, - где ты видел, что б на рынках пляшущих хомяков продавали... - тут же успокоил его Володя, - их и в цирке-то, наверное, нет... - это я так - шутейно...
   - Согласен... - успокоился мгновенно Крючков, обретя вновь бодрое расположение духа, - ничего Сашка и этого хомячеллу научит цыганочку отжигать!
   - Факт! Кстати, как он сам-то, отошёл или ещё в печали?
   - Внешне ничего, вроде, а в душе, наверняка, тоскует - любил он его...
   - Да уж... любовь она, как огонь, - может и согреть и спалить дотла, - выдохнул понимающе Уклейкин, вспомнив нежно любимую Наденьку, которая тут же в пяти метрах в его комнате сосредоточенно разбирала взятую на дом работу.
   - И не говори... - философски-покаянно кивнул ухоженной модной причёской головой Серёга. - Я чего собственно к тебе забежал, - словно бы опомнился он, - Сашка-то наш делся куда-то...
   - Как это... пропал что ли?! - насторожился Володя.
   - Ничего не знаю, Вовка, я с птичьего рынка как хомяка купил, так сразу к Подрываеву и метнулся - хотел это чудо в банке от нас подарить, что б хоть как-то Сашку утешить: может мы действительно спьяна его хомяка до бесчувствия перекормили...
   - Вполне возможно... - вынужденно согласился Уклейкин сокрушённым голосом, - я, например, вообще мало что помню...
   - Ну, так вот... - продолжал встревоженный Крючков, - звонил-звонил я ему в дверь - тишина, как на кладбище, и главное - мобильный недоступен. - Я даже чего-то волноваться начал - не случилось ли что?..
   - Брось... Серёга, - вновь начал успокаивать Уклейкин друга, - а то ты Подрываева не знаешь: куда-нибудь забурился наш компьютерный гений с такими же хакерами или с девчонками шуры-муры разводит - молодой ещё... вот и бесится неизвестно где...
   - Может и так... - гораздо спокойней выдохнул в задумчивости Крючков, - а всё равно что-то мне на душе как-то муторно...
   - Пройдёт... - продолжал, словно опытный психолог, вербальную терапию Уклейкин. - У меня тоже два дня после тяпницы душа отмокала в терзаниях, думал на лоскуты изорвётся... и ничего - отошёл, вроде. Может, чайку, чего мы в дверях-то стоим?..
   - Нет, спасибо, я и так как сто эстонцев торможу, - лучше возьми, дружище, хомяка пока Сашка не объявится, а то у меня Светик грызунов всяких жуть как боится...
   - Да ну?.. - чуть улыбнулся Уклейкин, - у неё же мама ветеринар, сам же говорил, что она всяких тигров со львами на раз строит.
   - Гм... ты не поверишь, дружище, тёща тоже как мышонка булавочного увидит - мухой на стол взлетает с визгом - парадокс...
   - Да уж, загадка природы... - пожал плечами Володя, - ну, давай тогда твою зверюгу - надеюсь, что Наденька от него на люстру не полезет... А в случае чего - Петровичу одолжу, - он, говорит, после войны, пугаться разучился, а уж за чекушку - крокодила рядом с собой спать положит.
   - Классный дядька! - выразил своё искреннее восхищение фронтовиком Крючков, - веришь ли, я после того как он тут у вас во дворе речь зажёг, "Капитал" Маркса взялся читать.
   - Мощно, ну и как?! - удивился Уклейкин неожиданному увлечению друга, в своё время проштудировавший труд знаменитого немецкого теоретика коммунизма, который едва до основания не стряхнул весь мир.
   - Да я прочёл-то с гулькин нос... - чуть смутился Крючков, взглянув на часы, - но честно скажу, - пока не впечатляет Карл шалом Генрихович, - муть какая-то... и как только народ на баррикады повёлся ума не приложу.
   - Маркса, Серёга, с наскока не возьмешь, - писал, чёрт, основательно и весьма убедительно, но слог действительно тяжёлый плюс издержки перевода, а на кровавую бузу людей уже другие вели, с револьверами в руках и с "Капиталом" за пазухой, из которого соорудили что-то типа библии для кучерявых революционеров-подвижников, прости Господи. "Да что ж это такое!.. - автоматически, как приобретённый рефлекс на нечто ужасное, отложилось в голове Уклейкина, - и этот, блин, Карл, со всех сторон черти обложили...".
   - Ладно, тебе видней... - небось, этого дьявола наизнанку вывернул ещё в институте? - в несчетный раз отдавал должное известной эрудированности и начитанности друга Крючков с едва уловимой интонацией белой зависти.
   - Был грех... - но нисколько, Серый, не жалею... хоть и пришлось изрядно попотеть, - не без гордости подтвердил Уклейкин, - всё-таки много интересного и полезного узнал при неоднозначности его выводов.
   - Ну, и к лешему его тогда!.. - в случае чего Ильича от пыли ототру - у меня полное собрание на антресолях давно томится, - Ленин, вроде, попроще излагает и даже с огоньком, - закруглялся Крючков. - А сейчас, брат, извини, мне домой дуть надо: Светка уже два раза звонила; держи хомяка, только салом не корми - не дай Бог и этого стошнит до смерти...
   - Добро... - ответил Володя, аккуратно принимая из рук в руки хомяка в банке, который неожиданно очнулся и, как показалось, Володе многозначительно подмигнул ему, отчего он вторично за не полных пять минут внутренне неприятно содрогнулся.
   - Вот и отлично... давай краба, и я - полетел! - заключил удовлетворённо Крючков, пожав на прощанье взмокшую от нахлынувшего вдруг подспудного волнения ладонь друга.
   - Лети, Серёга, лети... - отстранённо прошептал немного растерявшийся Уклейкин вслед исчезнувшему в сумраке лестничной площадки Крючкову, и озадаченный неприятной галлюцинацией попятился с выведшим его из состояния относительного душевного равновесия хомяком в комнату.
   - Ой, какая прелесть, откуда это?! - как маленькая девочка воскликнула Воскресная, увидев окончательно взбодрившегося от постоянного сна пушистого зверька, и едва не захлопала от восторга в ладоши.
   - Серёга просил день-другой подержать его у нас, если ты не, конечно, не возражаешь, Наденька... - всё также слегка растерянно ответил он.
   - Что ты, Володя, как можно, он же такой смешной, и симпатичный, - подлетела она бабочкой к банке и, улыбаясь, стала с нескрываемым любопытством разглядывать хомяка. - Смотри, какие, шёрстка, хвостик, усики, носик и зубки, наверное, острые-острые?!..
   - Это точно... - согласился Уклейкин, непроизвольно проверив целостность мочки своего уха ощупью и, передав банку с грызуном Наденьке, побрёл к недремлющему Петровичу уточнить график ночного дежурства, что бы в работе над рукописью забыться от навязчивых ассоциаций.
   На этом собственно в исследуемом нами ареале главных и не очень героев вышеописанный Вторник и был перевёрнут временем, как микроскопическая страничка бесконечной книги бытия.
  
   Глава 3
  
   На следующий день, ровно в 10:00 к зданию Департамента жилищной политики Лефортово подкатил шикарный серебряный Mercedes с позолоченными бамперами, в сопровождении огромного чёрного джипа "Круглого" и "Сытого". Из первой машины, как спецназ ГРУ из прижавшегося к земле военного вертолёта, выскочили три мощных личных телохранителя и, осмотревшись, почтительно открыли заднюю дверь, из которой величаво и вразвалочку вышел Павел Павлович собственной персоной.
   Столь относительно ранний визит депутата Мосгордумы, кандидата в нижний Парламент РФ, а также не мелкого строительного магната, был вызван вчерашним звонком из прикормленных источников в департаменте о том, что упала до нуля явка за ордерами жильцов дома, где он запланировал новый проект и, который по этой причине стопорился. Кроме того, обычно приподнятое настроение олигарха, подпортила, просочившаяся неприятность из некоторых особо питаемых им милицейских недр об акте форменного вандализма по отношению к бульдозерам его СМУ No66 всё по тому же злополучному адресу. Вкупе это ни сулило нечего хорошего руководящим сотрудникам департамента, а равно и всему иному персоналу, но чуть позже от вздрюченого Лопатиным непосредственно начальства, как говорится, строго по иерархии "пищевой" цепочки или пирамиды - кому как нравится.
   Тем не менее, высокую сторону, словно многоопытный швейцар, у чёрного входа учреждения уже лично ожидал начальник сего заведения Половиков Евгений Викторович с не менее прогнутой когортой замов, извергающих из себя подобострастные, отточенные до "совершенства" шершавой служебной лестницей дежурные, едва ли не мёртвые улыбки.
   Однако Павла Павловича встречали не только услужливые до отвращения чиновники, но и тщательно загримированный активный член штаба народного сопротивления, бесподобная Зинаида Ильинична Звонарёва. От проницательного взгляда бывшей партизанки (хотя, как известно, бывших не бывает) не ускользнул вызывающий справедливое раздражение рядовых граждан отблеск дорогущих иномарок, которые обогнув здание, подъехали к нему с заднего двора. Мгновенно сориентировавшись, она метнулась за авто и залегла в близлежащем густом кустарнике шиповника, стойко, как в армейском уставе, перенося тяготы и лишения его колючек и пристально всматриваясь в происходящее действо через выданный для общего дела Шуруповым трофейный морской бинокль. Помимо этого, она была вооружена подаренным ей накануне Коловратовым за проявленную смелость и находчивость миниатюрным фотоаппаратом, которым выдающийся метростроевец-забойщик был в свою очередь награждён за ударный труд на юбилей Московской подземки.
   Богатый опыт проведения боевых действий в тылу врага подсказывал бабке Зинаиде, что, судя по безумно дорогим автомобилям и безуспешной попытки скрытно от простого народа проникнуть в департамент с заднего хода, приехали какие-то важные прохиндеи. "Возможно, это было как-то связано с их домом" - мелькнула искрой мысль в её седой, покрытой платком цвета хаки голове. Она ещё чётче навела окуляры раритетного бинокля и, стоически вжавшись в иглы шиповника, до предела навострила уши, хотя расстояние до объекта наблюдения было метров пятьдесят.
   И интуиция Звонарёву не подвела: из джипа с нагловатыми рожами выгрузились знакомые ей до мгновенно проступившего зуда возмездия быковатые помощники Лопатина "Круглый" и "Сытый", - и фотоаппарат застрочил как легендарный пулемёт "Максим" - отчаянно и кучно. Более того, от гнева рука её машинально достала специально припасённое для подобных случаев шило, посредством которого она планировала нанести материальный урон противнику, лишив его манёвренности в городе через прокалывание шин. Но коварную диверсию пришлось отложить до лучших времён, так как не вся охрана проследовала за своим шефом в логово департамента: два здоровущих шкафа в чёрных зеркальных очках и костюмах остались курить рядом с автомобилями.
   Ввалившись в кабинет Половикова, как к себе в офис, Лопатин плюхнулся в его кресло, и по-ковбойски закинув ноги на стол, начал метать громы и молнии в уныло и беспомощно стоящего на казённом коврике по стойке смирно начальника Департамента.
   - Я тебя, Жека, для чего на эту должность пропихивал, а?!!
   - Что б, т... так сказать, содействовать... - промямлил он в ответ, заикаясь в волнении, словно вдрызг проштрафившейся школьник пред завучем, великолепно зная мощь и дальнобойность гнева, скажем нейтрально, - своего негласного, но очень грозного и авторитетного куратора.
   - А почему тогда явка за ордерами упала из моего дома?!! - тут же добавил Лопатин бронебойных фугасов, - ты, что, дружок, первый день замужем или мы до этого мало домов расселили...
   - Но, Пал Палыч, м... мы сделали всё, как и всегда... по инструкции... - бледнел больной поганкой Половиков, покрываясь холодной испариной, так и не смея поднять с пола глаза.
   - Ты свои инструкции засунь себе и своим бюрократам в задницы!!! Видишь, людишки не идут за ордерами - тут же метнулся по скорому, узнал причину, исправил ситуацию и мне доложил. Или мозги совсем тут в кресле зажирели?!! Знаешь, во сколько мне обходится день простоя?! Может, ты, бездельник, из своего кармана покроешь убытки, а!? - нещадно и безостановочно продолжал палить около смертельными словами-снарядами в совершенно понурого начальника департамента Лопатин.
   - Да откуда у меня... - еле слышно доносилось виноватое едва не хлюпанье в ответ.
   - Ты мне только про "откуда" не втирай, понял!!! - мгновенно добавил огня всё по тому же почти в прах раскуроченному адресу Павел Павлович. - Я, блин, на этой кухне не одну стаю собак сожрал и ни разу не поперхнулся!..
   - Так-то... вы... - как-то совсем уж глупо и не к месту подхалимничал Половиков, надеясь хоть на градус остудить ярость не официального, но реального шефа, зная его слабость к сантиментам и ностальгии, что отчасти и случилось.
   И действительно. Немного смягчившейся, в назидание, словно мастер ученику и не без удовольствия, Лопатин вкратце поведал самые яркие эпизоды своей бурной автобиографии, которые Половиков и без того знал на зубок. Ещё чуть остыв от гнева, кандидат в Государственную думу РФ минут пять разжёвывал окончательно взмокшему протеже тонкости психологического и не только давления упёртых, после чего зычным командным голосом, не принимающих никаких возражений, резюмировал:
   - В общем, так, Жека, если через неделю, хотя бы половину жильцов не возьмут ордеров в Южное Бутово, ты мало того, что, пулей с треском вылетишь из этого прикормленного мною кресла, но и, продав трёшку на Волхонке за мои издержки, в лучшем случае тоже будешь прозябать остатки дней за МКАДом! - Вопросы есть?!
   - Нет... - рухнула челюсть Половикова на ковёр к уже валявшимся там от страха глазам. Он никак не ожидал, что шеф уже знает, о купленной им недавно трёхкомнатной квартире в центре Москвы, тем паче, что этот факт он тщательнейшим образом скрывал ото всех, и от этого в заячьей душе Евгения Викторовича стало втройне поганей.
   - Ну, тогда, голубок, "прощай и помни обо мне!" - добавил Лопатин при выходе в дверях, очень убедительно продекламировав строчку из самой знаменитой трагедии Шекспира.
   Едва неотомщенная тень "отца Гамлета" исчезла в воображаемой предрассветной туманно-скалистой жути гениальной трагедии, как в Департаменте, словно в термоядерном чреве атомного реактора, мгновенно зародилась и пошла нервическая цепная реакция.
   Отойдя от минутного оцепенения, Половиков вызвал смазливую секретаршу Лидочку Сердцеедову и приказал немедленно найти своего пронырливого первого зама Коростелёва, которого он за собой тащил лет пять по служебной лестнице вверх из Сыктывкара, откуда и сам был родом и откуда его самого выдернул в Москву Пал Палыч после отбытия там срока.
   И уже через 30-ть секунд Станислав Игоревич стоял монолитно-вбитым в ковёр столбом пред превратившимся в огромную кувалду начальником, ибо все сотрудники учреждения, включая уборщиц и поварих, были уже в курсе приезда к шефу хорошо известного им очень влиятельного Лопатина, которые, как правило, заканчивались показательным разносом всего штата департамента. А потому все опытные сотрудники находились как можно ближе к искрившемуся невыносимым напряжёнием кабинету Евгения Викторовича в подобострастном ожидании, дабы быстро среагировать на любоё указание руководителя, максимально проявляя пред ним своё безусловное рвение и усердие в работе, следуя многовековой мировой традиции чиновничества вообще и России в частности.
   - Ты слышал, Стас, поговорку "Хочешь жить умей вертеться"?! - начал накатываться асфальтовым катком гнева Половиков на зама.
   - Да, Евгений Игоревич! - отвечал максимально просто и односложно зам, боясь сболтнуть лишнего и тем самым ещё больше озлобить своего взбудораженного шефа, предчувствуя что-то страшное.
   - Вот с этой самой секунды, - он назидательно посмотрел на часы, - закручивайся юлой, в мёртвый узел, во что хочешь коли жизни мила вокруг дома по Краснокозарменной 13, но что б через неделю, как минимум, половина жильцов были с ордерами в Южное Бутово! - И что б каждый вечер ко мне лично на доклад, уяснил!?
   - Так точно, Евгений Игоревич... - преданно моргал Коростылёв, взмокшими от перенапряжения ресницами.
   - Смотри, Стас, ...тебе жить... - чуть сбавил обороты Половиков. "Вернее нам..." - поправился он уже про себя, и грустно выдохнув, с трудом отвёл тяжёлый взгляд от висевшей на окне в виде петли верёвки жалюзи, когда строптивый подчинённый, схватив ноги в руки, умчался на всех парусах выполнять поручение.
   Уже через минуту по департаменту, подобно цунами, распространилась новая упругая волна приказов, инструкции, указаний для более мелких чиновников, импульсом которой был уже Станислав Игоревич, участившимся пульсом робкого сердца понимая, чем грозит его изнеженной шкуре невыполнение ответственного поручения шефа. Вмиг начали клацать клавиатуры, судорожно заметались замы замов, их секретари, курьеры и даже вечно дремлющая охрана государственного учреждения, в виде двух отставных военных пенсионного возраста, но ещё крепкой наружности, нашла в себе силы стряхнуть с себя невероятно липкие остатки сна, и зачастила курить, в мельчайших подробностях обсуждая визит Лопатина.
   Одним словом, махровый и безоткатный маховик отечественной бюрократии был запущен на полную и беспощадную мощность, в очередной несчётный раз, доказывая, что когда кому-то очень надо он работает не хуже чем пресловутые швейцарские часы.
   И, спустя всего лишь два часа, весь дом, включая детскую площадку, частный автотранспорт и даже помойные ящики, были как новогодние елки, увешены объявлениями следующего содержания:
  
   "Уважаемые жители,
  сегодня в среду 12 июня 2000 года в 20:00 состоится встреча с заместителем департамента жилищной политики по району Лефортово города Москвы Коростылёвым Станиславом Игоревичем в связи с признанием дома по адресу Красноказарменная 13, аварийным и расселением жильцов оного в новые отдельные квартиры Южного Бутово. Явка строго обязательна".
  
   Более того, на всякий случай были официально выделены два не самых последних сотрудника департамента с удостоверениями, что б никакая (в их понимании) сволочь, не смогла даже случайно сорвать казённые объявления. Вдобавок, болтаясь во дворе и подъездах дома, они дублировали суть объявления устно каждому встречному и поперечному, толсто намекая, что отсутствие жильца на встрече будет иметь для него самые негативные последствия, впрочем, не разъясняя их коварной сути.
   Это был неожиданный, весомый, а главное - молниеносный удар по обороняющимся позициям штаба народного сопротивления переселению жильцов из родного Лефортова к чёрту на рога - в Южное Бутово. Но самое неприятное заключалось в том, что всё было официально и законно, а потому как-то легитимно сорвать, отсрочить назначенное администрацией департамента мероприятие не представлялось никакой возможности, во всяком случае, пока. Оставалось придумать некую контригру и, Шурупов, будучи опытным боевым фронтовиком, молниеносно решил провести экстренное собрание штаба для мозгового штурма сложившейся чрезвычайной ситуации.
   Однако бабка Зинаида, как мы убедились выше, была на боевом посту у департамента, а Стечкина, Коловратов и Уклейкин - на работе, ибо текущее московское время только-только разменяло 2 часа дня. Оставалось ждать вечера, параллельно вызванивая соратников, что б они пришли как можно раньше. А меж тем дом и его ближайшие окрестности, разноголосыми устами тех его жильцов, кто по разным причинам не расточал свою жизнь в офисах и производствах, уже начинали предсказуемо и неприятно гудеть, бурно обсуждая неожиданную новость.
   И начштаба, как и положено мудрому и ответственному руководителю, не теряя ни минуты, озадаченный мгновенно переместился в квартиру, где и принялся в одиночестве составлять примерный план возможных ответных действий, и, параллельно оседлав телефон, как лихой будёновец вороного коня, советоваться со своими старшими товарищами по общественно-политическому движению " За Родину, за Сталина".
  
   А примерно в это время, в центре столицы, в корректорском отделе "Вечёрки" раздался долгожданный для Воскресенской телефонный звонок от однокурсницы и подруги Сонечки Милорадовской, которая, как оказалось, работала секретарём-архивариусом в издательском доме Российско-Украинской дружбы.
   В последнее время подобные учреждения, стали появляется, как грибы после Чернобыльского дождя, словно бы компенсируя Великую трагедию XX века, когда в 91-м году на референдуме о независимости республик СССР народы дружно сказали "нет", и его организаторы-политиканы тут же объявили об окончательном разводе членов Союза. И теперь на обломках Советской Империи, традиционно гордо и одиноко, подобно двуглавой птице-Фениксу, новая Россия, как всегда, медленно, но последовательно распрямляла помятые и обожженные лихолетьем крылья.
   И весь мир, и в особенности теперь уже ближайшие соседи, затаив дыхание, наблюдал, куда взлетит эта необъятная, никем так и несломленная загадочная русская Душа, когда вновь отрастут её перья, а окрепшие крыла нальются богатырской силой. Обретёт ли она растерянное, впитает в себя что-то новое или это будет нечто совершенно иное, фантастическое и будет ли она вообще? - один Бог ведает... В то переломное время, да и сейчас, как, впрочем, и всегда: очень, очень многие люди на Земле смотрели на Россию с надеждой, что, вновь возродившись, она сумеет отвести от планеты угрозу ложных материальных ценностей, вирус которых постоянно запускался алчущими безграничной порабощающей всё и вся власти денег ушлыми дельцами.
   Поэтому во все эпохи находилась те, кто смотрел на Москву с опаской и завистью к её необъятным богатствам и радостно потирали руки любой её неудаче, всячески этому способствуя.
   Но, как говорил проницательный гений Альберт Эйнштейн, всё относительно: и то, что сейчас кажется трагедией, завтра, пройдя болезненный кризис очищения от скверн и заблуждений, обернётся спасительным выздоровлением и отрезвлением, на пути торном к созидательно-творческой жизни человечества.
   Итак, о чудо! Соня поведала Воскресенской по телефону, что перебирая в издательстве архив, она таки обнаружила пожелтевший от беспощадного времени никем не тронутый экземпляр поэтического сборника Яценюка, который и обещала передать подруге после работы в оговоренном ими кафе, что бы заодно и поболтать о своём, о женском.
   Приятную новость Наденька тут же сообщила Уклейкину, встретив его в редакторском буфете за творческим обеденным кофе. Володя воспринял добрую весть с большим облегчением, ибо, уже сутки ломал голову над тем, как войти в доверие к неприступной Кривицкой, у которой ещё и высшее техническое образование в случае неудачи с Демьяном Тарасовичем. Теперь же оставалось дождаться вечера и, проштудировав сборник "Любовь и Украина", лавируя, как ценитель и едва не мастер художественного слова, средь вечно вздымающихся к идеальной форме волн поэзии ранних изысков Яценюка, отобрав лучшее, пришвартоваться к выпускающему редактору как можно плотнее.
   Дальнейшее представлялось делом техники, если конечно, удастся, коротко сойтись с напрочь забытым и презираемым критиками пожилым поэтом: проникнуть в "святая святых" выпускающего редактора, - его персональный компьютер,- скопировать и внедрить ряд файлов, что б получить удалённый доступ к нему. Ещё в трагическую для хомяка Подрываева тяпницу, когда трое друзей разрабатывали стратегический план мероприятий по экстренной защите дома от алчных притязаний Лопатина, Уклейкин получил от компьютерного гения тщательные инструкции: что, как и в какой последовательности делать с системным блоком. И, хотя Володя был в этом деле, что называется, заиндевелым "чайником", в его гуманитарном понимании - это не вызывало особого беспокойства, что несколько удивило, как его самого, так и сверх продвинутого инструктора.
   Безусловно, в идеале к винчестеру Яценюка стоило бы пустить самого Сашку, которому на всю операцию хватило бы и пары минут, но физически проникнуть в, достаточно добросовестно охраняемый кабинет, стороннему человеку было почти невозможным, ибо не всякий высокопоставленный сотрудник редакции мог туда проникнуть без разрешения выпускающих редакторов. Собственно именно поэтому роль Штирлица по копированию файлов пала на Уклейкина, заполучив которые Сашка мог бы на раз управлять компьютером выпускающим "Вечёрку" хоть из тридевятого царства - лишь бы там был высокоскоростной интернет. В этом и заключалось одна тактическая составляющая из сонма иных коварного стратегического плана, точная реализация которых в случае необходимости позволила бы взорвать Лопатина посредством информационной бомбы, "тротил" для которой уже тщательно собирался.
   Но одно дело план, другое - реальность: две вещи, крайне редко совпадающие даже в самом ближайшем будущем, разве что на самом верху, куда вход простым смертным заказан. Впрочем, будем - надеяться, что чаша незримых, но всегда наличествующих весов провидения склонится в пользу народного ополчения. Так как, правда, по нашему субъективному мнению, за ними; и русский авось, гонимый самым искусным во Вселенной Возницей, подобно лихой тройке, - вынесет их из алчной пасти обнаглевших от безнаказанности воров и бандитов, расплодившихся на просторах Отечества Российского в последние времена, что саранча ненасытная.
   А пока, в том числе и бесконечных коридорах небесной канцелярии, решается судьба всего предприятия, опустимся на грешную землю и продолжим повествование как можно ближе к хронологическому порядку.
  
   Между тем, примерно через час после того как в доме и его окрестностях окончательно примелькались два навязчивых представителя департамента, в его двор ступила немного хромающая, в яловом сапоге нога следователя УВД Лефортово Чугунова. Ловко подтянув вторую нижнюю конечность к первой, майор, наконец, твердо встав на асфальт под аркой, как бывалый сыщик, дотошно осмотрел двор. Прежде всего, он трижды обошёл осиротевшие без многих уворованных частей бульдозеры, на корпусах которых за истекшие сутки появились очень краткие и ёмкие не печатные слова, которые в свою очередь с неприязненной гримасой на чуть зардевшемся лице были скрупулезно занесены им в протокол осмотра места преступления.
   Не стал экономить Харитон Захарович своё драгоценное внимание и над беспросветно ржавеющими и вдрызг исколотыми Жигулями Стуканянов, дважды обойдя вокруг них и так же обнаружив свежие, однозначного толкования нецензурные выражения - хмуро занёс их в документ.
   Не побрезговал он заглянуть и в расположенные между покореженной злою судьбою техникой мусорные баки, отважно внюхавшись в их разлагающееся содержимое. Запомнив на всякий пожарный случай режущие до слёз "ароматы" отходов человеческой жизнедеятельности Чугунов, было, отправился осуществлять поквартирный опрос жильцов на предмет свидетельств воровства, как спотыкнулся о приоткрытый люк канализации.
   Во вчерашнем протоколе осмотра места преступления его коллеги об этой важной детали следствия даже не упомянули. "Эх... молодежь... " - сокрушался безалаберности и непрофессионализму подрастающей смене Чугунов, поднимаясь с асфальта и отряхивая бывший безупречно выглаженный и чистый мундир до нечаянного падения от дворовой пыли, насквозь пронизанной смрадным духом от помойных ёмкостей. Осмотревшись по сторонам и убедившись, что вроде бы никто не видел сего небольшого конфуза, майор принялся подручными средствами сдвигать неподъёмную крышку люка в сторону, что б исследовать спрятанное под ней канализационное пространство на предмет причастности к делу, как возможного пути подхода-ухода преступников.
   Однако Харитон Захарыч ошибался, что впоследствии с ним и сыграло очень злую шутку, которая в одночасье навсегда лишила его нервную систему пару миллиардов клеток и чуть не уволила с безупречной службы.
   Фактически с момента его появления во дворе в него, словно рассвирепевший бульдог в шею кроткого кролика, вцепились взглядом Стёпа Ломакин, который со вчерашнего дня взял бюллетень по причине крайнего нервного расстройства вызванного, как уже наверняка многие догадались, своей непосредственной причастностью к порче дорогой техники СМУ-66. Всю ночь ему мучили кошмарные сны, угрызения совести и подспудный, не выветривающийся страх перед неминуем наказанием за преступление. И с рассвета, когда терзания оборвали ужасные сновидения, потерянный и несчастный, притаившись за занавеской, он обречённо и напряжённо взирал за всеми движениями во дворе, внутренне надеясь на неизвестно что. И когда во дворе появился какой-то прихрамывающий с папкой милиционер и начал нарезать вокруг треклятых бульдозеров круги, вынюхивая следы преступления, сердце слесаря почти остановилось. Оставалось только пропадать...
   Но, вдруг, когда Стёпа заметил что милиционер начал сдвигать крышку канализационного люка какая-то неизъяснимая сила, подтолкнула его, как бы говоря: "действуй, не сиди сиднем, защищайся пока не поздно!". И, в раскалывающейся от дикого перенапряжения голове Ломакина, сверкнула зловещая мысль, в отблесках которой он узрел, если не полное своё спасение, то пусть и временное, но отведение от себя конкретной угрозы в виде дотошного милиционера, напавшего на его след.
   Схватив полупустое мусорное ведро, он пулей вылетел из комнаты к двери подъезда и, убедившись, что майор опустился в люк, и никто во дворе не маячит, - метнулся к бульдозерам. Ещё раз оглянувшись, он ловко сдвинул тяжеленную крышку люка на прежнее место и, видимо, от страха, чудом, накатил на неё ближайший неподъёмный мусорный бак. Дело было сделано и с чувством выполненного долга, Стёпа Ломакин нарочито спокойно, чуть насвистывая и раскачивая пустопорожнее ведро, пошёл к дому, дабы не вызвать резкими, скованными от страха движениями подозрения в случайном взгляде, который мог появиться в любое мгновение став ненужным свидетелем.
   Положение же Чугунова было отчаянным, если не сказать больше. Как он, опытный сотрудник внутренних дел, следователь со стажем, медалями и грамотами от начальства за службу, как мальчишка мог попасться в такую нехитрую, а главное, - заполоненную мерзко воняющими нечистотами ловушку в виде канализации?! Майор по яловые с иголочки сапоги увязший в агрессивной для человеческого организма жидкости, и вынужденно вдыхающий пары разночинных миазмов, и ощущающий вечно голодное дыхание местных крыс, снующих со всех сторон, тщетно задавался этим вопросом. И не находя вразумительно ответа, - заочно проклял весь дом с его хулиганистыми жильцами, твёрдо решив для себя жестоко покарать всех причастных к своему профессиональному позору.
   Но прежде надо было, каким-то образом вылезти на свет из гадкого во всех отношениях положения. Однако спасительный путь наверх был наглухо отрезан пока неизвестными ему обстоятельствами, сколько бы он не пытался приподнять люк головой, неистово напрягая мышцы шеи и упираясь жилистыми руками. Его вопли о помощи вплетённые в непечатные устойчивый фразеологизмы характерные для подобных ситуаций беспощадно разбивались, как заблудшие корабли о ночные скалы, о непроницаемое равнодушие толстой чугунной крышки, наглухо придавленной вонючим с весом порядка 1/3 тонны железным помойным ящиком.
   В довесок ко всему, судьба, откровенно повернувшаяся сегодня к Харитону Захарычу задом, щедро отвесила очередной ломоть злого рока - единственная батарейка карманного фонарика предательски сдохла уже через минуту, в течение которой он, правда, успел разглядеть два теряющиеся в непролазной темени противоположных направления канализационного тоннеля. Ещё с час, безуспешно истязав голосовые связки и энергию, майор был вынужден признать поражение в сражении, но никак в битве. Будучи не из робкого десятка и атеистических убеждений, он, тем не менее, мысленно перекрестился, и принял решение искать другой выход.
   Напрочь потеряв ориентацию в замкнутом и лишённого хотя бы маломальского просвета пространстве канализации относительно внешнего благоухающего и пышно цветущего в июньском тепле московского двора, он воспользовался проверенной народной мудростью при выборе направления движения, всецело доверившись русскому авось, - двинулся, как говорят в народе, наугад, по-вятски. В нашем случае - налево.
   Сверх медленно и архи осторожно, крайне аккуратно ступая по скользко-вязкому днищу тоннеля, словно по минному полю, черпая сапогами отвратительную субстанцию и стряхивая с погон, обнаглевших от безнаказанности крыс, проклиная всех и вся, майор начал неспешный путь в спасительную неизвестность, прилагая для этого неимоверные усилия духа и плоти.
  
   Глава 4
  
   Как и первое шоковое объявление о выселении дома в Южное Бутово, второе - также вызвало заметный резонанс среди ответственных квартиросъёмщиков, хотя и меньшей амплитуды. Очередной мощный шквал звонков родственникам в массе своей находящихся в тот момент на работе хоть и не вывел из строя местную АТС, как ранее, но перегрузил её по самые до предела перегревшиеся реле.
   В результате всеми правдами и не правдами к вечеру среды работящая часть жильцов дома, а также их дальние родственники, знакомые и жители близлежащих ветхих домов стеклись заметно раньше обычного времени, часа за полтора до собрания. При этом, поскольку максимально удельный вес в процессе коммуникативного обмена чрезвычайно важной информацией пришёлся на Шурупова, то члены штаба собрались ещё раньше, на чрезвычайное заседание экстренного характера. Василию Петровичу даже удалось почти невероятное: он буквально из под земли вызвонил Коловратова, оборвав провода начальству московского метрополитена, в глубинах которого, Жора традиционно по-ударному отбойным молотком и не менее увесистыми матюгами вгрызался в породу, расширяя полезный для людей ареал подземки.
   И в 18:00 штаб в полном составе начал мозговой штурм, ощущая на себе прессинг цейтнота времени и бремя оказанного доверия со стороны других жильцов, взволнованный гул которых за стенами коммуналки и во дворе нарастал по мере возвращения оных с работы домой. Кроме того, на правах соседки и в качестве активного соратника (по крайней мере - на словах она так себя позиционировала), к заседанию присоединилась и Роза Карловна Флокс, сердце которой искренне ныло лишь по оставленных на даче без присмотра дорогих ей во всех смыслах цветах.
   Как и полагается в подобных критических ситуациях первым слово взял лидер народного сопротивления фактически принудительному выселению жильцов дома за МКАД в Южное Бутово - Шурупов Василий Петрович, настроив тембр на соответствующий серьёзности текущему моменту лад:
   - Итак, товарищи... Как вы уже знаете, через какие-то два часа, в форме собрания состоится активная агитация по скорейшему выселению со стороны чиновников департамента, но эффективных и главное - легальных способов этому воспрепятствовать пока вы отсутствовали, - я, увы, не нашёл. Поэтому попрошу максимально кратко и по существу вносить предложения на обсуждение, если таковые наличествуют. И помните, товарищи, что за нами люди: братья, и сёстры, и их дети которые доверили нам свою защиту от произвола властей.
   Штаб ещё больше наморщил разновозрастные и разнополые лбы, но все предложения, которые он отчаянно генерировал, - никак не вписывались во временные и законные рамки. По этим причинам среди прочих были отвергнуто предложение Уклейкина о ложном минировании дома, о котором ему в свою очередь неделю назад говорил Крючков, и - идея Жоры о блокировании в живую и возведением баррикады в арке, которая напрямую соединяла двор с внешним миром.
   - Эх... - сокрушался Шурупов, - всё не то... нам бы на заказчика выйти, - вмиг бы все чинуши схлынули и языки прикусили. - Как бишь его, дьявола-олигарха, Володь, кличут - всё забываю?..
   - Лопатин... - напомнил Уклейкин о чём-то напряжённо думая, - у меня, кстати, его фотографии есть - сейчас, принесу - врага надо знать в лицо, каким бы оно отвратительным ни было.
   - Это точно, - твёрдо подтвердил фронтовую истину начштаба, - давай неси быстрее.
   И Уклейкин уже через полминуты раздавал членам штаба с десяток различных фотокарточек Павла Павловича, которые были приложены к редакционному материалу в конверте от Сатановского.
   - У тебя, Володя, к слову, как с компроматом на этого прощелыгу, нарыл чего по своим журналистским каналам?.. - поинтересовался Шурупов, насквозь буравя злыми глазами фото Лопатина.
   - Кое-что есть, ещё бы неделю другою и можно будет...
   - Ба!!! - оборвал Уклейкина вопль бабы Зины, - это ж он, ирод сегодня в департаменте был - а ещё в очках, под порядочного, гад, косит!
   На всякий случай Володя быстро снял очки, и все взгляды, включая нарочито услужливый Фокс, с надеждой и искренним удивлением устремились на Звонарёву, которая продолжала заочно и нещадно клеймить супостата:
   - То-то я думаю, с чего вдруг пред ним всё начальство в Департаменте, как халдеи, спины в асфальт гнут! - едва не разорвала она от гнева фотокарточку Лопатина, на которой тот довольно улыбаясь, резал ножницами ленточку, открывая какой-то свой очередной торговый центр. - Ну, ничего... - кипела тульским самоваром Звонарёва, - у меня этот барыга, ещё взвоет козлом: на всякий воздушный шарик - всегда гвоздик вострый найдётся!
   Товарищам Ильиничны стоило не малых усилий, что б успокоить чрезвычайно возбуждённую соратницу и добиться внятного пересказа всего того, что она мало того что воочию видела у департамента, но ещё и засняла на фотоаппарат и не без гордости щеголяла этим полезным фактом или лучше сказать - уликой.
   - Что ж... - вот теперь всё окончательно и сошлось... - резюмировал Шурупов эмоциональный доклад Звонарёвой. - Судя по всему, товарищи, наши оппоненты также испытывают дефицит времени, и всеми правдами и не правдами будут пытаться как можно быстрее нас выселить за кудыкины горы в Южное Бутово и начать своё незаконное строительство на этом месте. А раз так, то в суматохе они не минуемо будут делать ошибки - это я вам как фронтовик говорю: даже опытные генералы просчитывались, когда сверху давили на сроки операций. Поэтому этот фактор мы и должны использовать против них: и сегодня на собрании, и в будущем. Сейчас нужно составить примерный перечень вопросов, желательно около провокационных, требующих однозначного ответа, которые в последствие мы предъявим в качестве доказательной базы на суд не равнодушной общественности через прессу и иски в Прокуратуру. Следовательно, надо будет вести видео, и аудиозапись всех наших вопросов и ответов продажных чиновников департамента. Кроме того, надо постараться успеть до начала собрания разъяснить нашу позицию людям и предостеречь их от скоропалительных решений и резких движений - всё должно быть в рамках закона, во всяком случае, на этом этапе противостояния. На том и они решили.
   Однако членам штаба разъяснительную работу среди жильцов в полной мере провести не удалось. Вдруг, ровно за полчаса до начала собрания в уже почти заполненный гудящими, как улей, людьми двор вкатились белая "Волга", за которой прижимался, стараясь быть незамеченным, серый милицейский уазик. Из первой машины подчёркнуто скромно вышел заместитель начальника Департамента жилищной политики Лефортово Станислав Игоревич Коростелёв, одетый в строгий чёрный костюм, в сопровождении двух малоприметных помощников и внимательно оглядевшись, закурил; а из второй - местный участковый Семён Михайлович Потапчук, и также осмотревшись, достал газету и начал читать её с таким видом, словно приехал сюда исключительно для этого, при этом его сержанты остались в авто, по-видимому, что бы до поры не раздражать и без того возбуждённых граждан.
   Во дворе немного насторожились "гостям", но все сделали нарочито независимый вид, говорящий, что они тут хозяева и боятся никого - не собираются, продолжая обсуждать своё, словно бы их и не было, правда, искоса всё ж поглядывая на не званых пришельцев.
   Однако Коростылёв был из тех редких чиновников, которые подходили к своему делу мало того, что вполне профессионально, но и творчески за что собственно и был особо ценен вечно недовольным начальством. В свои сорок лет, он был весьма опытным переговорщиком и умел находить с различными людьми ниточки, которыми умело ими манипулировал, когда надо предлагая "пряник", а когда - и "кнут", свято памятуя об известном управленческом законе. Он не зря приехал за полчаса, внеся некую сумятицу в ряды штаба, о наличие которого был уже осведомлён, но и, привыкнув к местности, примелькавшись в глазах толпы, чувствовать себя более раскованным, естественным и хоть на миллиметр, но уже как бы "своим".
   Докурив, Станислав Игоревич в сопровождении помощников, руки которых оттягивали объёмистые хозяйские сумки, вежливо пришвартовался к группе старушек, расположившихся на близлежащей скамейки, живо что-то обсуждавших и, естественно, не сводящих пристальных взглядов с приближающихся к ним трём пиджакам. В особенности, их заинтриговало содержимое пакетов, заметная тяжесть которых приятно волновало воображение.
   Аккуратно вклинившись в круг оживившихся пенсионерок, средь которых главенствовала бабка Зинаида, проводящая с пожилыми подругами что-то вроде политической информации, Коростылёв, нацепив маску сочувственной благотворительности, начал расспрашивать их о здоровье и вообще, о житие-бытие. Однако чиновник был немало обескуражен холодностью и даже некоторой враждебностью, сквозящей ледяной позёмкой в их чётких и лаконичных ответах. И лишь Трындычиха (которая уже получила ордер в Южном Бутове, но до конца не переехала) в силу природной пронырливости и богатого жизненного опыта притупляла колкость бывших соседок, сразу же смекнув, что назревающий конфликт может лишить её потенциального подарка, о наличии которых в сумках она не нисколько не сомневалась.
   И минут через десять пустых пересудов, Коростылёв подал условный знак помощникам, и содержимое сумок в виде продовольственных наборов было презентовано пенсионеркам от лица мэрии в счёт их заслуг перед страной вообще и Москвой в частности. Таким незамысловатым, но весьма действенным способом, Станислав Игоревич, всякий раз в подобных конфликтных ситуациях пытался вербовать себе союзников перед решающей перепалкой, тем паче за казённый счёт, ...но только не в нашем случае...
   Как только последний продовольственный набор покинул сумку, Звонарёва таки выдавила из себя максимально громко то, что терпеливо сдерживала, каждодневно со скорбью памятуя о собственном плачевном финансовом состоянии и своих боевых подруг:
   - Всё одно, коррупционер, нас не подкупишь, если б не копеечная пенсия - видал бы ты свои суповые пайки у себя на голове вдребезги! Так и предай, пёс, своему хозяину - вору Лопатину - дырку от бублика он получит, а не наш дом!!!
   На минуту во дворе воцарилась гробовая тишина, в течение которой было отчётливо слышно как выпавшая из дрогнувших рук участкового газета, плавно описав зигзагообразные кренделя, прошелестела по асфальту, и замерла на нём в оцепенении, предвкушая разрядку гнетущей атмосферы. Десятки напряжённых взглядов, как отточенные ледорубы скалолазов, мгновенно впились в замершую от неожиданности фигуру Коростылёва, а коллективный слух, превратившись в мощный локатор, настроился на малейший звук, ожидая ответной реакции на уничижительную тираду Зинаиды Ильиничны.
   Но как отмечалось выше, зам начальника департамента был опытным чиновником и, перебрав с калейдоскопической скоростью варианты относительно вежливого ответа, остановился на нижеследующем, в целом нейтральном с едва заметной подковыркою, который весьма спокойно и даже подчёркнуто вежливо озвучил:
   - Была б моя воля, бабушка, - я бы всем пенсионерам министерские пенсии выписал, а вам ("а тебе, карга старая - вагон пургена", - зло сверкнула в нём потаённая мысль) от себя лично - персональную, как активному члену гражданского общества.
   Всем своим нарочито нейтральным видом он старался показывать возбуждённой публике, что отпущенная мощная и смачная фраза Звонарёвой прошла мимо его ушей и вообще была не по его адресу. Однако в душе внешне непроницаемого Станислава Игоревича было форменное смятение и растерянность. И, причина тому, лежала даже не в гневно-уничижительном вопле, с его точки зрения чокнутой старухи - к подобной реакции жильцов по роду деятельности он давно привык, а то, что она знает имя авторитетного шефа его начальника и непосредственного заказчика сноса дома - всемогущего Лопатина. Кроме того, - лихорадочно рассуждал он, - если знает полоумная бабка - вечный не иссякающий источник всех новостей и сплетен, - то о Павле Павловиче уж непременно должны быть в курсе почти все вокруг, а теперь, после агрессивной истерики этой сумасшедшей бабки, - знают на все 100%.
   С таким поворотом дела он столкнулся впервые в своей практике и беспомощно "плавал", что называется, - не в своей тарелке. Но деваться было некуда, в особенности памятуя о "добром" напутственном слове непосредственно своего шефа - Половикова Евгения Игоревича.
   С трудом сохраняя внешнее спокойствие, Коростылёв взглянул на часы, медленно и важно прошествовал в центр двора, и, встав на канализационный люк, обратился к окружившим его жильцам с заготовленной речью, внутренне уже готовый к любому негативному развитию дальнейших событий:
   - Итак. Здравствуйте, граждане!
   В ответ весьма жидко и разрозненно раздались пожелания и ему не хворать; при этом в интонациях некоторых из них путь едва уловимо, но угадывался совершенно противоположный смысл, что дополнительно наэлектризовало расшатанный больше обычного почти оголившийся нерв чиновника.
   - Если кто не знает, меня зовут Станислав Игоревич Коростылёв, я заместитель начальника Департамента жилищной политики района Лефортова города Москвы и от имени власти уполномочен сделать следующее крайне важное для вас заявление.
   Толпа, в которую энергичным волонтёром успел влиться Крючков, до которого из уст в уста докатилась весть об экстренном собрании, ещё более нахохлилась, интуитивно чувствуя, что ничего хорошего от подобного казённо-прохладного вступления чиновника ждать не приходится.
   - Итак, граждане. Прошу полного внимания. Неделю назад городом было принято решение о сносе вашего дома в виду его аварийного, опасного для проживания, состояния и отселении жильцов в новые благоустроенные квартиры в экологически чистом районе Москвы Южном Бутове.
   - Спасибо, что не на Колыму... - бесцеремонно съязвил Егорыч, которого дружно поддержали сдавленным полу гомерическим "хи-хи" его верные компаньоны-дегустаторы всех подряд напитков крепче кефира и кваса, - Толя и Коля.
   - Граждане... - обратил внимание, Коростылёв чуть загудевшей толпы, красноречивым взглядом на участкового, - я настоятельно прошу не прерывать доклад, - цените моё и своё время, - все вопросы после.
   - Товарищи... - призвал в свою очередь на правах лидера ополченцев Шурупов к дисциплине, - действительно, давайте - покамест поспокойней: пусть, уполномоченный представитель власти всё нам подробно расскажет, мы запротоколируем, запишем на видео аппаратуру и затем, коллективно рассмотрев суть дела, дадим свой письменный ответ. - Продолжайте... Станислав Игоревич...
   - Спасибо... - не искренне отблагодарил Начштаба Коростылёв, в ноющей голове которого при слове: "запротоколируем", а особенно: "запишем на видео", - мгновенно засвербел очередной мириад нервных клеток, которые, как известно, - не восстанавливаются. И вынужденно собравшись, - продолжил прерванную речь, стараясь тщательно взвешивать каждую букву в слове:
   - Итак, граждане. Строго в соответствии с законом города Москвы No21 от 31 мая 2006 года и на основании решения жилищной инспекции ваш дом признан аварийным и подлежит немедленному отселению в совершенно новые благоустроенные, а главное, - отдельные квартиры. При этом собственники комнат получают площадь не менее той, что владеют, а наниматели, т.е. те, кто не приватизировал жильё - и вовсе по действующему социальному нормативу - 18 квадратных метров общей площади на каждого члена семьи! Это, граждане беспрецедентное решение властей, направлено исключительно на благо москвичей, что бы навсегда уничтожить такое позорное наследие социализма как коммунальное проживание.
   При последней фразе Шурупова, как члена общественно-политического движения "За Родину и Сталина", передёрнуло, но он сдержался, что бы, тут же, не вступить в полемику, и, сжав кулаки и стиснув вставную челюсть, продолжил вместе с остальными вынужденно внимать чиновнику, ставшему ему сразу ещё и политическим врагом.
   - Граждане, любые даже такие уникальные по привлекательности права на новое отдельное жилище как у вас порождают и обязанности - это основа любого законопослушного общества. Однако за истекшую неделю ордера на новую жилплощадь оформили лишь четыре семьи и это, извините за прямоту, форменное безобразие, если не сказать больше - преступление. Мало того, что вы нарушаете закон, срывая сроки выселения, но и ежесекундно подвергаете опасности себя и своих беззащитных детей, оставаясь в аварийном доме, что уже абсолютно недопустимо.
   По толпе пробежала очередная рябь ответных приглушённых эмоций, в которой преобладала женская составляющая, включавшая широкий диапазон оценок: от, условно говоря, - "ишь как давит, собака", до - "упаси, Господи".
   - Я ни в коей мере не хочу пугать вас, - подбрасывал в топку сомнений новые "поленья" Коростылёв, чувствуя, что задел часть публики за живое, - но вы должны понимать, что закон есть закон, как говорили древние и не исполнение его ведёт к весьма жестким санкциям. - Поверьте моему опыту - а я расселял десятки подобных домов: завтра, через неделю или месяц - вы всё равно будете переселены, - не по доброй воле, так принудительно. При этом, ради собственного же блага вы должны отдавать себя отчёт и в том, что, несмотря на то, что на вас выделена квота в прекрасном Южном Бутово, но и она - нерезиновая в том смысле, что первые обратившиеся за ордерами, как правило, выбирают лучшие варианты новых отдельных квартир, а там ведь и Щербинка недалеко...
   Последнее предложение произвело на публику заметный эффект, ибо к уже привычному волнительно-сдавленному гудению, на лицах жильцов добавилась озабоченная растерянность и Станислав Игоревич, решил тут же закрепить успех, одновременно закинув увесистый камушек в огород штаба:
   - Поверьте, граждане, вы все без исключения, - он специально ласково посмотрел на бабу Зину так, что б все это заметили, - мне очень симпатичны, и я искренне не желаю, что бы вы питали напрасных иллюзий. - Возможно, ваши активисты по неведению ли или ещё по какой причине вас неверно информировали, но в соответствии со статьёй 3 всё того же 21 -го закона жильцы аварийных домов, могут быть расселены в любой район Москвы. Предоставление же новых квартир в месте бывшего проживания и граничащих с ним районах одного округа распространяется только на ветхое жильё и только в Центральном округе Москвы, каковым Лефортово не является.
   Эти слова с упоминанием конкретных пунктов закона ещё глубже вонзились отравленной стрелой сомнения в измученные тяжёлым выбором сердца жильцов, что ещё больше отразилось на их и без этого посеревших и крайне озабоченных лицах.
   - И, наверное, последнее ... - сделал многозначительную паузу Коростылев, собираясь в соответствии с проверенными веками правилом "кнута и пряника" подсластить в целом горькую пилюлю коренным москвичам, которые посеревшими лицами и без того внимали ему с неподдельной тревогой и нарастающим раздражением. - Пусть мне и влетит по службе, но вам, как почти своим, я открою маленький, но чрезвычайно важный секрет...
   Людская масса рефлекторно затаила дыхание и, как завороженная красноармейская рота перед зажигающим на трибуне Троцким, чуть ближе, доверительно прильнула к чиновнику, который выдержав ещё одну паузу, слегка снизив голос до уровня заговорщицкого, продолжил:
   - В последнее время на самом верху всё больше разговоров о том, что б сильно расширить границы Москвы на Юго-Запад за счёт области и едва ли не до Костромы, в связи с перенаселением, плотностью застроек и пробками чему вы сами свидетели. И в случае реализации проекта, вероятность которого крайне высока, Южное Бутово автоматически становится географическим центром Столицы со всеми вытекающими из этого дополнительными дивидендами. А о такой важной инфраструктурной составляющей как метро, строительство которого к слову уже там ведётся, - даже и говорить не приходится.
   Все инстинктивно посмотрели на легендарного метростроевца Жору Коловратова, и тот, ощутив вопросительные взгляды соратников, отправил в гнетущую атмосферу густое папиросное кольцо дыма и утвердительно качнул головой на могучей шее.
   - Так что, завтра, граждане, - победоносно завершал речь Станислав Игорович, - милости прошу в Департамент за ордерами. - И помните, что, как мудро говорили те же древние, - "Лучшее враг хорошего", а в русской интерпретации - " Лучше синица в руках, чем журавль в небе"! - А тут, - он с многозначительным сожалением огляделся по сторонам, - кроме как осыпающихся стен, дырявых крыш и прогнивших труб вам и терять-то нечего... того и гляди всё провалится в тартарары, - и, нарочито осторожно постучав по канализационному люку каблуком, сошёл с него в сторону как бы привлекая внимания к ветхости канализационной системы.
   Во дворе было натянулась мимолётная пауза осмысления сказанному чиновником, но вдруг она оборвалась абсолютно неожиданным истерическим стуком с обратной стороны люка, по-видимому, каким-то железным предметом. Добавившаяся к гулкому металлическому перезвону отчаянная приглушенная брань, с использованием крайне кратких и ёмких нецензурных обрывков и чуть дёргающаяся крышка люка, вынудило отпрянуть публику, словно от упавшего с неба снаряда, готового вот-вот разорваться.
   Единственным кто догадывался о вероятной причине происходящего, был Ломакин, который при первом же, раздавшемся для него как набат, металлическом стуке о люк - мгновенно окатившись ледяным потом, тут же эфиром испарился в неизвестном направлении, уповая лишь на чудо спасения. Для всех же остальных - разыгрывающееся представление оставалось загадкой сравнимой, если не с тайной египетских фараонов, то уж во всяком случае, - не менее чем с прогнозированием погоды во время её аномального поведения.
   Бог знает, сколько бы ещё тщетно дрыгалась, "матюгалась" и противно скрежетала крышка люка, если бы Жоре это не надоело, и гонимый любопытством, метростроевец-забойщик не поддел бы её железным мизинцем, словно ломом, и не сковырнул в сторону, как блюдце.
   То, что узрела публика округлившимися до короткого помутнения зрачками достойно отдельного, пусть и краткого описания, ибо подобные житейские казусы случается относительно редко, хотя, безусловно, не доставляет особого эстетического удовольствия утончённым натурам.
   Представьте, что из прогнившего и зловонного канализационного люка, как пробка из специально взболтанного и перепревшего шампанского, с дикими воплями, разбавленными отборной неформатной бранью выскакивает некто силуэтом схожий с человеческой особью, заляпанный и истекающий, чёрт знает чем. Размахивая пистолетом с расплющенной рукояткой, в котором, слава Богу, не было патронов, неизвестное существо, описав в воздухе полутораметровую дугу, - пикирует пятой точкой на асфальт в ноги ошарашенному участковому, рука которого машинально потянулась к кобуре, но наткнувшись, на закусочный огурец, драматически повисла в бессилии верёвкой, безропотно ожидая худшего развития нереального события.
   - Крысы!!! Кругом дерьмо и крысы!! Всех гнид расстреляю и посажу!.. - продолжал по инерции метать громы и молнии, неопознанный и, судя по членораздельно русской речи - всё-таки - человек, понемногу понижая градус отчаянного негодования, прищуриваясь по сторонам и вновь привыкая к свету.
   - Захарыч, ты что ли?!.. - реально опешил участковый даже в страшном сне не ожидавший узреть сидящего на асфальте у своих ног старшего следователя ОВД, узнав его, скорее по неподражаемому голосу и юркой фигуре, нежели по облику, который слишком медленно проявлялся сквозь обволакивающие его плоть нечистоты.
   - Я, Михалыч, я... - уже совсем тихим, упавшим от разъедающего душу стыда голосом подтвердил майор, наконец, осознав, в каком плачевном положении оказался, когда его зрение после канализационного мрака полностью адаптировалось.
   Положение Чугунова было не просто аховым, а даже фантастически недопустимым. Вокруг него - майора милиции, следователя с безупречным послужным списком, - скопилось толпа глазеющего народу, который после некоторого шока, прейдя в себя, начала пусть и сдержанно и разрозненно, но непозволительно хихикать над его срамным видом. Такого позора Харитон Захарович не испытывал никогда, от чего даже сквозь изгаженную грязь было заметно как лицо его стало багроветь отборной свёклой, цвета которой впитали в себя одновременно стыд и жгучее желание отмщения. Он был готов снова с головой окунуться в отвратительные нечистоты канализации, и даже не один раз, лишь бы вылезти после, где-нибудь в Африке, на Северном полюсе да хоть к чёрту на рога, а не так невыносимо позорно, как сейчас - перед толпой сограждан и коллег.
   - Серёга, так это Чугунов... узнал?.. - толкнул друга плечом Уклейкин, первым после участкового распознав, в бедном, навсегда врезавшегося в память въедливого следователя.
   - Факт, Володька, он, гад... гадливый, - согласился Крючков, вспомнив каверзные вопросы майора, когда тот его муторно допрашивал в качестве свидетеля по липовому делу его лучшего друга.
   Харитон Захарыч, обладавший чутким слухом и будучи до предела наэлектризованный стрессом, мгновенно сориентировался в окружающей его публике и, как бульдог, колким взглядом вцепился в довольные физиономии приятелей. Но текущее, крайне неловкое, положение его не позволяло достойно ответить им, и он быстро, сжав кулаки, отвел глаза вниз на лежащий с ним треклятый люк канализации, твёрдо решив расквитаться с ними после.
   - Давайте, товарищ майор, я вам помогу... надо бы мундир почистить, ну, и ещё кое-что, пройдёмте, у меня тут уазик стоит... - вовремя пришёл на помощь Чугунову, участковый, сообразивший, что негоже заслуженному офицеру позорится пред людьми в таком непотребном виде.
   - Да... да... - как за соломинку ухватился за предложение Потапчука Чугунов, качнув в знак согласия непокрытой головой с отсутствующей на ней фуражкой, которая, по-видимому, уже навсегда сгинула в тоннелях московской канализации. И понуро, не поднимая злых и оскорблённых глаз, оставляя за собой на асфальте зловонные следы, следователь поплёлся за капитаном сквозь расступившуюся толпу гудящих ульем жильцов, в которой в целом незлобные усмешки уже разбавлялись сердобольными вздохами сочувствия курьёзному горю майора.
   - Вот видите, граждане, насколько прогнила система, если даже милиция проваливается под землю в го... ну, вы понимаете... - резюмировал Коростылёв в доказательство свои выводам, когда милицейский уазик скрылся в арке, направившись в близлежащую подконтрольную им баню под водку с пивом смывать канализационный позор следователя Чугунова.
  
   Глава 5
  
   Ещё с час после того как Чугунов в сопровождении участкового покинул двор дабы в буквальном смысле смыть с себя зловонные следы позора, Станислав Игоревич, не без труда, но и не безуспешно, по его мнению, отбивался от каверзных вопросов назойливых жильцов, главным из которых был, безусловно, территориальный. Окраинная расположенность Южного Бутово при наличие в Лефортово и в соседних районах почти отстроенной и только возводимой новой жилплощади вызывало самое острое раздражение, как рядовых граждан, так и очередников, справедливо рассчитывающих на законные привилегии.
   Наиболее же острые и неудобные вопросы были со стороны Шурупова и членов его штаба, в особенности - от юриста, Варвары Никитичны Стечкиной, для которой, как, впрочем, и для всех остальных, появление свежеотпечатанного (с почти месячной публичной задержкой) 21-го закона Москвы было крайне неприятной новостью и требовало тщательнейшего разбора. Баба Зинаида также не отставала от товарищей, последовательно нарезая круги вокруг хитро-слащавого заместителя начальника департамента, словно львица вокруг бычка, готовая вот-вот бросится на жертву и разорвать её в клочья, что, безусловно, дополнительно его нервировало.
   Но Коростылев достаточно умело переводил стрелки на нормы закона и жилищную комиссии, которая собственно и приняла решение о признании дома аварийным, а не ветхим каковым он по существу являлся последних лет двадцать. Штабисты понимали, что этот раунд борьбы за право жить на своей земле они проиграли; единственное утешение заключалось в том, что все мельчайшие детали собрания, даже включая казус с "канализационным" следователем, были записаны на видео, которое впоследствии предполагалось использоваться как аргументы в возможном суде с властями.
   Отбившись, таким образом, относительно удобоваримо от основных тем претензий жильцов, Станислав Игоревич с помощью помощников, которые в свою очередь параллельно не менее красноречиво расписывали удобства и перспективы Южного Бутово, - не менее ловко справился и с более мелкими вопросами.
   Затем, мало-помалу публика начала редеть, разбиваться на группки и в итоге рассосалась, как внезапная пустяшная опухоль, сама собой, а Коростылев с коллегами, плюхнувшись в белоснежную казённую "Волгу" с чувством выполненного долга ретировались на доклад шефу, который их ожидал неподалёку в ресторане "Анна Монс". И лишь убийственная осведомлённость жильцов о его прямой коррупционной связи с Лопатиным отравляла в целом удачный, как он безосновательно полагал, профилактический вояж; этот нюанс настораживал и противным слизнем сосал под сердцем Евгения Игоревича жгучим гадким предчувствием того, что с этим проклятым домом и его активными жильцами придётся серьёзно повозиться.
   Оставшись практически в одиночестве члены штаба, посовещавшись на месте, решили вновь собраться завтра вечером, а до этого поразмыслить о превентивных, законных мерах по удержанию ситуации под контролем, дождавшись реакции сограждан на соловьиную трель Коростылёва в виде весьма грамотного принуждения оного к посещёнию департамента для получения ордеров.
   - Ничего, товарищи, - подытожил Шурупов, подбадривая себя и заметно погрустневших коллег за исключением Звонарёвой, которая олицетворяла собой саму стойкость, - утро вечера мудренее, на войне тоже приходилось отступать, а в итоге, - Красное знамя Великой Победы, - над Рейхстагом!
   - Точно, дядя Вася, - поддержал начштаба Уклейкин, - "всё, что не убивает, делает нас сильнее" - говорил Ницше!
  
   - Ещё каяться, ироды, будут, а мы - рассмотрим!.. - как серпом по ...крапиве, резанула Звонарёва и в сердцах едва не выбросила в знак солидарности со штабистами продовольственный набор от Коростылева.
   - Ну, ты это... баб Зин, ... того, не сгущай, - тут же охладил её чрезмерный гнев Шурупов, - мы не вправе им навязывать свою волю, ибо у всех свои резоны...
   И ещё через пару минут остывающей перепалки, - и эта кучка почти рассыпалась, оставив во дворе лишь Уклейкина и Крючкова, озадаченно закуривших. Все же, чуть ранее покинувшие собрание, в массовом порядке в это время уже держали семейные советы о том, как им быть с жилищным вопросом в связи с вновь открывшимися напряжёнными обстоятельствами.
   - А ловко всё-таки этот змей, Корыстылёв тараторил, ничего не попишешь... - по инерции продолжал разговор Серёга.
   - Что есть, то есть... - согласился Володя с объективным замечанием друга, - хорошо, что хоть всё записать успели - может он, где и прокололся - тем и припрём его вместе с Лопатиным позже.
   - Факт! - решил подбодрить Серёга, загрустившего друга, - никуда не денутся, ворюги, - всем воздастся на орехи по делам их. - А уж с такой боевой некрасовской бабушкой как у вас - любые стены прошибить можно, - из неё аж искры сыплются от праведной злости.
   - Ильинична она такая, она может, - невольно улыбнулся Володя, - хотя до всей этой котовасии с домом была как божий одуванчик - ниже травы, тише воды - одними сериалами жила... парадокс...
   - Вот до какого каления буржуйские мыльные оперы могут пожилого человека довести, - философски вздохнул Серёга, - у меня ведь тёша тоже их смотрит... да и Светик иной раз поглядывает... вот и жди, где, когда и как это мне аукнется...
   - Это точно, - согласился Уклейкин, втаптывая бычок в лениво остывающий асфальт, - не зря Ильич, говорил что "важнейшим из искусств, - для нас является кино". - Знал, чёрт, картавый, чем народ охмурять...
   - Зело мудр был пролетарский вождь, масштабно за горизонты заглядывал... - солидаризировался в превосходных эпитетах Серёга с другом, уже пожимая на прощанье его руку.
   - Да... - задержал его Володя, - а что Сашка, так и не объявился?..
   - Что-то нет его, я вот и сам волнуюсь: раз десять уже звонил, а он - всё не доступен, завтра в обед с работы забегу к нему может уже дома давно, а мы тут паникуем напрасно.
   - Дай-то Бог... - искренне обратился он, в том числе, и к Незримому, но везде Присутствующему "Коллеге по цеху". - Ну, пока, что ли, Серёга?..
   - До завтра, - оптимистично улыбнулся Крючков, - всё будет, Володька, хорошо, вот увидишь...
   - Надеюсь... - не громко и всё-таки с едва уловимой интонацией неуверенности ответил он вслед другу, исчезающему в сумерках московского вечера.
   Докурив, подобным образом, разговор они и разошлись по домам: Уклейкин, ожидая Воскресенскую, принялся стряпать лёгкий ужин в окружении возбуждённых Шурупова и Флокс. Серёга же всю дорогу к дому по мобильнику безуспешно вызванивал Сашку, параллельно думая, не "сломать" ли телевизор, дабы от греха отвадить тёщу, а за одно, и Светку от бесконечных депрессивных сериалов. Но была одна загвоздка... футбол. Пропустить прямые вечерние трансляции, да ещё с его любимым с детства ЦСКА, - было выше его небольшого коварного плана и фонтанирующей энергии.
  
   А ещё через полчаса, из кофе "Удача" со встречи с подругой-однокурсницей в приподнятом настроении вернулась Наденька и вручила, наконец, Володе, как выяснилось, редчайшее в контексте известных событий издание сборника стихов Яценюка "Любовь и Украина". Нежно расцеловав в ответ любимую, Уклейкин быстро пролистал тоненькую пожелтевшую книжицу, и начал сходу выискивать пару-тройку достойных стихотворений, посредством которых он планировал сблизиться с их автором, а ныне - выпускающим редактором "Вечёрки" - Демьяном Тарасовичем.
   Однако дело это оказалось не простым, в том смысле, что небрежно пробежав диагональю весьма ровные и стройные строфы, ни что его сразу не зацепило за ум и сердце, как того следует ожидать от высокого художественного и осмысленного слога. "Придётся вчитываться... всё ж - "коллега по цеху", - с грустью подумал Володя и решил сделать это во время своего традиционного дежурства на кухне, на зорьке, сменив начштаба на посту для бдения и написания своего романа. Тем более Наденька, вскользь узнав от Шурупова и Флокс, которые весьма оживлённо судачили о неожиданно произошедшем собрании, настаивала, что бы Володя всё подробно ей пересказал.
   В результате, тщательно проштудировав от корки да корки ветхий сборник тогда ещё молодого и подающего определённые поэтические надежды Яценюка, к утру, среди прочих и в основном весьма пафосных и патриотических сочинений он остановился на нижеследующем, показавшимся ему вполне достойным произведении. Более того, чем больше Уклейкин вчитывался в стихотворение "Древо", тем проникновенней его открытое сердце благоговейной болью откликалось чувственным строкам, а растроганное воображение рисовало ассоциацию о Божественной встрече с чудесной Наденькой, которая любовью и нежностью воскресила и почти преобразила его:
  
  "Прохудилось свинцовое небо,
  Словно брюхо вспороли ножом;
  Окатило засохшее древо,
  Долгожданным, прохладным дождём.
  Смыло пыль, мертвым слоем душившую,
  Тонкоствольную шею Ольхи,
  Как чума Ее стан поразившую,-
  За какие, узнать бы, грехи?
  Не за то ли, что в зной нестерпимый,
  Укрывала от пекла собой
  Вечно странствующих пилигримов,
  Охраняя их редкий покой;
  И... спалила до срока все листья,
  Что гниют ныне подле корней -
  Каково это матери видеть
  Год от года останки детей...?
  Или, может быть, в лютую стужу,
  Ветви зря обрывала она,
  Расточая в огне плоть и душу?
  Боже... скольких она сберегла!..
   Может грех, уже: встать полным ростом
  Против ветров, спасая поля,
  И не гнуться напорам суровым
  Пока корни приемлет земля?
   Для чего - задаюсь я вопросом -
  Столько жертв, истязаний и мук?
  В чем причина такого исхода,
  Если столько несчастий вокруг?
  Не найдя никакого ответа,
  Я в отчаянии - ...может, все зря?
  Но какая-то тайная сила,
  Вдруг, подъемлет и гонит меня.
   _____
  Ты не плачь измученное древо,
  Не роняй на талый снег слезу,
  Я пройду от юга и до севера,
  Но, Тебя, распятое, - найду!
  Протяну к Тебе я руки теплые,
  Обогрею, сердцем напою,
  Поцелую ветви Твои серые:
  Я Тебя - любое полюблю..."
  
   Володя даже заочно посетовал на себя, что в результате спланированной операции по защите дома от Лопатина, выпускающий редактор, возможно, гарантированно пострадает, - и проникся к нему искренним уважением и состраданием, в том числе и как к "коллеге по цеху" и, по обыкновению, - засомневался.
   Но ушаты холодной воды вылитые им на себя в подтверждение начатой с Понедельника "новой жизни" несколько остудили присущее ему самоедство, а гимнастика - взбодрила тело и дух, - и он, полный надежд, в 9-ть утра отправился будить Воскресенскую ароматным кофе в постель. Ведь помимо будничной рутины им предстоял, оговоренный в прошлую пятницу, визит в ЗАГС, где возможно, "помоги Боже" - молился Уклейкин, - им пойдут навстречу и зарегистрируют брак. Кроме этого, едва ли не самого важного события в жизни, Володя надеялся, если представиться удобный случай сегодня же поговорить с Яценюком, причём его всё более волновала поэзия Демьяна Тарасовича как таковая, а не как способ проникнуть к заветным файлам компьютера выпускающего редактора.
   Однако едва распрощавшись с Шуруповым, который по утрам традиционно штудировал "Красную звезду" и, взявши Воскресенску нежно под руку, Уклейкин чуть было лоб в лоб не столкнулся в дверях с Гошей Горемыкиным. Не смотря на относительно нормальный внешний вид почтальона (в отличие от предыдущего чёрного плаща он был в сандалиях на босу ногу, драных шортах и сомбреро с трёмя огромными павлиньими перьями) сердце Володи, в предвкушении очередной гадостной чертовщины, - холодно ёкнуло.
   - Кажется, Уклейкин Владимир Николаевич?.. - прищурился, как показалось Володе, недобро Горемыкин.
   - Он, он... - ответил за него тут же подскочивший к ним Петрович, видя молчаливое замешательство растерянного соседа, - опять, небось, какую-нибудь дрянь приволок, павлин ряженый с перьями?..
   - Сам вижу, что это он, - распишитесь, гражданин, вам заказное письмо с уведомлением о получении, - совершенно флегматично продолжил Гоша, даже не удостоив Шурупова взглядом.
   Передав конверт Уклейкину Горемыкин, как-то странно подмигнул ему и, лихо, крутанувшись на стоптанных сандалиях, как на роликах, резко развернулся спиной к ошарашенной компании, - и был таков. При этом все успели заметить, что на его мятой чёрной футболке большими, печатными и кровавыми буквами зловеще мелькнуло слово SHIT.
   В отличие от Шурупова, для которого иностранные языки вообще были чужды ещё со школьной скамьи, а английский в частности ещё - и по идеологическим причинам, Воскресенская и Уклейкин перевели слово одновременно и однозначно: "ЧЁРТ" и напряжённо переглянулись.
   Володя, который начал было понемногу успокаиваться по поводу своих неизъяснимых навязчивых фобий связанных с всякими чертями, карлами и прочей мутью, вновь испытал внутри себя гадкое чувство подспудного страха вернувшейся неизвестной нервной болезни и побелел лицом. В мозгу его опять мгновенно всё смешалось в непролазную кучу тщетных догадок, подозрений и навязчивых предубеждений. Лихорадочно перебирая варианты разрешений тупикового положения, он, было, решил пуститься вслед за Горемыкиным что б, наконец, разъяснить причину такого маскарада, но замешался, а странного письмоносца давно уж и след простыл.
   - В натуре, клоун ряженый, а не почтальон, - сплюнул в сердцах Петрович, - что б ему, беданосцу, пусто было!
   - Володенька, может, ты сегодня дома останешься?.. - сердцем почувствовала Воскресенская внутреннюю болезненную тревогу любимого, тут же вспомнив его рассказ о чертовщине. - А Сатановскому я всё аккуратно объясню...
   - Нет... нет... как можно, Наденька, - попытался взять себя в руки Уклейкин, - мы же сегодня должны идти в ЗАГ... - осёкся он, постеснявшись Начштаба. - Да и дел полно...
   - Ладно, пойду я, ...молодожёны, - понимающе хитро улыбнулся Шурупов и двинулся на кухню составлять примерный план мероприятий по обороне дома в новых условиях. - Да... и не забудь, Володя: сегодня в 20:00 собрание штаба...
   - Я постараюсь... - неуверенно подтвердил Володя, и, вновь, взяв Наденьку под руку, покинул квартиру, отправившись с ней на работу.
   "Странным он всё-таки какой-то стал в последнее время... или может действительно болен..." - заключил опытный фронтовик, заметив разительную перемену, случившуюся с Володей после прихода пёстрого почтальона не найдя для себя внятных объяснений подобного состояния соседа.
   Но едва они вышли на лестничную площадку и чуть ли не в первый раз за суматошную неделю прикрыли за собой общую дверь квартиры, Володя с нервным нетерпением и с заметной дрожью в руках вскрыл яркий проштампованный и усеянный иноземными марками конверт. И, передав оный Воскресенской, начал жадно вчитываться в прыгающие от волнения малознакомые буквы вложенного в него непонятного текста. "Что за чёрт?!.." - ничего не понимаю, выругался он про себя.
   - Похоже, что письмо из-за границы, ...а точнее из Швейцарии, хотя и на немецком языке... - пришла на помощь Воскресенская, переведя на конверте обратный адрес. - Цюрих, Цветочная улица, 13, а что у тебя?..
   - Письмо тоже на немецком, но - это, увы, не мой конёк... переведи, пожалуйста, Наденька, - передал ей Уклейкин всё ещё дрожащими руками загадочный листок.
   - Не беспокойся, Володенька, я всё сделаю, ...только давай спустимся во двор на скамейку, там хоть воздух посвежее, - пыталась она хоть как-то снять с него лишнее волнение.
   - Да, дорогая, как скажешь... - беспрекословно повиновался он ей.
   - Итак, - начала она переводить, чуть нахмурив свой прелестный нежно загорелый лобик, когда убедилась, что Володя чуть успокоился и сидит рядом, не сводя с неё и с письма преданных, но всё ещё испуганных глаз.
   " Господин Уклейкин, в номере "Вечерней газеты" от 20 июня сего года Вы от своего имени поместили извинительную статью на предыдущую "Нострадамус - мифы и реальность", в которой неосмотрительно и видимо, что без злого умысла исказили исторические факты жизни и творчества моего великого родственника. И теперь в связи с публичным опровержением прошлого материала, я, в свою очередь, руководствуясь исключительно доброжелательными намерениями, - отзываю свои претензии как к вам лично, так и к редакции в целом.
   Постскриптум: полагаю, что впредь Вы не будете чертыхаться по поводу и без оного, а также - распускать руки, в особенности по отношению к неизвестным вам людям.
   В надежде на понимание, всегда Ваш Франц Карлович Шорт".
   Уклейкин, всё время, когда Воскресенская с листа переводила текст достаточно спокойно воспринимал информацию, едва ли не как должную, даже не смотря на очевидный маразм содержимого, но лишь до того момента пока не прозвучала слова "чертыхаться" и "распускать руки".
   В его сознании, невыносимо измученном непониманием происходящего, вновь заметались в панике нейроны, отвечающие за мыслительный процесс: "Как мог этот Чёрт или, пусть, - скандальный Шорт, которого лично видел Сатановский и треть редакции, а значит - он был реальный, - достоверно знать о том, что я чертыхаюсь и про угрозы того - фантомного, возможно, приснившегося мне чёрта?!! Или... получается, что это... одно и то же... фактическое лицо... и выходит, что черти существуют что ли... - но ведь это же чистый бред или ...всё-таки болезнь?!! И потом, причём тут "распускать руки"?! - разве что, он намекает... что всё знает и про липовый случай с неким Лейкиным, которого я якобы зацепил по лысине мобильником, возвращаясь ночью изрядно подшофе со свадьбы Серёги?!.. Но, тогда, если на секунду допустить невероятное, и вовсе выходит, что всё это устроил именно чёрт ...и никто иной, который себя выдаёт за Шорта для конспирации: но ведь это не возможно в реальном мире?!! И что значит "всегда Ваш", он, гад, всю жизнь меня, что ли мучить собирается?!! Господи, что же, блин, делать-то..."
   - Наденька... - цеплялся Уклейкин за всё что можно, собираясь с духом, - ...извини, а ты правильно перевела слово "чертыхаться"?..
   - В принципе можно трактовать и как ругаться, но мне кажется первый вариант вернее... - честно ответила она, и тут пожалела, что настояла на своей трактовке, вспомнив о нервном расстройстве любимого и его престранном рассказе Сергею, тогда в коридоре с неделю назад, который она невольно услышала.
   Лицо Володи медленно, но неуклонно, как закатывающееся за туманный горизонт Солнце, блекло, а взгляд, потускнев, выражал крайнюю растерянность и неуверенность. Воскресенская всё это с болью в душе чувствовала и как могла, утешал его, в том числе и тем, что на днях вернётся опытная доктор Ирина Олеговна и излечит всё его возможные недуги. Уклейкин безропотно и что б, не дай Бог, не обидеть Наденьку совсем соглашался, кроме её просьбы остаться дома, и они, озадаченные и немного опаздывая, ускоренно отправились в редакцию нагонять упущенное чертовым письмом время.
  
   * * *
   Раннее утро четверга 22 июня рядовым работникам департамента жилищной политики Лефортово приходящим на службу раньше своего вечно "занятого" начальства, въелся навсегда в память тем, что у центрального входа за час до официального открытия уже возбуждённо колыхалось человек тридцать. На взволнованных лицах граждан, как в оттепель грязь из подтаявшего буреющего снега, обильно проступали, следы решимости, нервозности и тревоги, - скрыть печать тяжело пережитой ночи у женщин не помогла даже импортная парфюмерия; от мужчин же, кроме того, исходило лёгкое амбре, слабо приглушённое различными отечественными одеколонами, не изысканными ароматами.
   Возглавлял же бурлящую очередь с соседями по дому, по известной причине, Ломакин в плотно натянутой на глаза огромной панаме, которые наглухо закрывали чёрные очки, не пропускающие невыносимо яркие искры даже от газовой сварки. Он решил, во что бы то ни стало - максимально быстро свинтить с места своего преступления для чего сразу взял первый же предложенный ордер на новую квартиру, наотрез отказавшись от смотрового, чему ни мало были поражены работники департамента, повидавшие всякое за десятилетия своей службы.
   Но невиданные удивления на взвинченной первым посетителем нервной почве для опытных служащих 6-го кабинета "Выдачи ордеров" - Антонины Ивановны Будкиной и её помощницы, - Анны Петровна Бобылёвой - в этот кошмарный для них день лишь только начинались.
   Следом за пронырливым водопроводчиком Степаном "разводной ключ" усердно работая локтями, в кабинет тут же протиснулась Флокс. Да, да, уважаемый читатель, - суровая проза жизни порой сильнее самых высоких патриотических обещаний: "активный", было примкнувший пусть и по чисто меркантильным соображениям неформальный член штаба, сегодня покинул его ряды, так и не вступив в них по существу. Роза Карловна, ссылаясь на крайнюю жару (свято памятуя об оставленных на даче без полива цветах), почтенный возраст, удалённость и прочая-прочая, - потребовала сразу три смотровых ордера и стояла на своём до тех пор, пока очнувшаяся по экстренному звонку охрана аккуратно её не выпихнула, как и положено, - с одним.
   Едва внеплановый валидол растворился в тучных телах Антонины Ивановны и Анны Петровны, как в кабинет с криком "я с детьми!" сквозь недовольную очередь, продралась, Ольга Пумпянская, с явными признаками очередной беременности. Кроме сладко дремлющего на шестом месяце в утробе настырной матери младенца, в поднятых над головой руках её, словно безоговорочный "пропуск" заливался слезами и рёвом трёхлетний Петенька, который первый раз узрел столько взволнованных людей в одном месте. За нею, как телёнок за коровой, крепко держась за край юбки, неотступно волочился его старший брат - пятилетний Васенька, и совершенно не обращая внимания на окружающий клокочущий в нервном напряжении мир, отчаянно дул в пластиковую дудочку, издающий редкий по пронзительности и противности звук.
   Пумпянская, как многодетная мать, сходу потребовала квартиру повышенной площади, окнами на южную сторону и непременно третий или четвёртый этажности. И в результате пятнадцатиминутной перепалки сопровождаемой угрозами написать Президенту, в ООН и даже Папа Римскому и всё заглушающим надрывным фальцетом Петеньки, - департамент был вынужден выкинуть белый флаг. За исключением лишних квадратных метров Ольга, лишь отчасти добившись своего, пообещав воплотить свои предупреждения в жизнь, наконец, со скандалом оставила раскрасневшихся от нервного перенапряжения работниц с не самым плохим смотровым ордером на руках. Прошло всего сорок минут рабочего дня, а на них уже было больно смотреть...
   Испытав схожие с вышеописанными "наезды" от последующих членов наэлектризованной до предела очереди за ордерами, к вечеру, когда последний из неё - до невозможности занудный преподаватель основ конституционного права института "Дружбы народов", Пустопорожнев Илья Ильич, - добросовестно выел остатки мозга и нервов Будкиной и Бобылёвой. В результате, не дожидаясь окончания рабочего дня, они были вынуждены, запершись в кабинете, начать обильно отпаивать себя "подарочными" коньяками всевозможных просителей квартирных улучшений, ибо, валидол давно кончился, да и не помогал уже в принципе...
   Таким образом, итоги четверга, активно "удобренные" Корыстылёвым вчера на собрании превзошла даже самые смелые его ожидания: в течение дня было взято сразу 33 смотровых ордеров и один окончательный (Степана Ломакина), о чём он незамедлительно и не без некой гордости отрапортовал Подстилаеву. Это радостное для начальника и первого заместителя департамента событие заметно заглушило в их заячьих душонках страх перед Лопатиным и даже вселила надежду на традиционно щедрые премиальные с его стороны в виде столь милых их разъёденному крайней скабрезностью сердцу хрусту денежных купюр.
   Алчные прохиндеи небезосновательно полагали, что с такими темпами они досрочно выполнят план по переселению спущенный им сверху влиятельным и ужасным шефом, а потому, расслабившись, - отправились за город в коттедж Евгения Игоревича, как обычно, - обмывать локальный успех в ещё не выигранной битве.
  
  
  Глава 6
  
   Добравшись с получасовым опозданием до редакции, на входе в неё Воскресенская и Уклейкин сходу получили замечание от Сатановского, который частенько любил лично вылавливать нерасторопных работников - привычка ещё с армейских времён, когда он, будучи замполитом, ловко вычислял бойцов, нарушающих дисциплину, зная все их уловки и маскированные дырки в огромном заборе части. Кроме того, Володе он нарочито торжественно вручил какой-то вскрытый конверт со словами: "Вот, держи, друг Уклейкин, на вечную память, - простил нас таки твой Чёрт", - и хитро подмигнув, отправился в свой кабинет, напомнив на прощание, что завтра ждёт его с материалом о Лопатине.
   Володя не нашелся, что ответить удаляющемуся в прекраснейшем расположении духа главному редактору, лишь как-то скомкано улыбнулся ему в заплывшую изрядным жирком спину, вновь похолодев изнутри подспудным страхом непонимания происходящего. Руки его опять задрожали мелкой рябью, которую заметила внимательная Воскресенская и вновь предложила помочь прочитать письмо, полагая, что оно также на немецком языке, как и то, которое они получили часом ранее.
   Однако на сей раз, текст отчего-то оказался на русском языке и Володя, поблагодарив Наденьку за участие, собравшись с духом и едва заикаясь от волнения, прочёл его нарочито не громко, дабы возможная абракадабра содержимого не улетела дальше её милых ушек и не вызвала у непосвящённых масс лишние недоумённые вопросы:
   "Уважаемая редакция "Вечерней газеты", в связи с тем, что в номере от 20 июня сего года Вы выпустили опровержение с извинениями к предыдущему Вашему материалу "Нострадамус - мифы и реальность", то в свою очередь, я, как наследник великого пращура, снимаю юридические претензии в Ваш адрес.
   С наилучшими пожеланиями, Франц Карл Шорт"
   Не обнаружив там никаких намёков на чертыханье и прочих факов сугубо личного характера, кроме вновь пугающей страной схожести фамилии Шорт с Чёрт, Володя немного успокоился. А затем рутина нового трудового дня и вовсе поглотила его вплоть до обеда, словно изголодавшийся бомж в раз проглотил благотворительный бутерброд, и пусть на чуть-чуть, но, не много ослабив въевшийся в мозг невыносимый зуд постоянной нервной озабоченности.
   А после традиционно скромного приёма пищи обильно приправленным крепким кофе, влюблённые, отпросившись у Сатановского, который одобрительно и понимающе несколько раз подмигнул им, они, наконец, отправились в ЗАГС, как было оговорено с его ответственным работником - Ольгой Борисовной ещё в прошлый четверг при перовом посещении. Всю прошедшую неделю, не сговариваясь, они старались не упоминать о важнейшем грядущем событии в их жизни, что бы тем самым не сглазить возможность расписаться ранее отведённых законом двух месяцев на проверку крепости чувств.
   Окрылённая верой на досрочное бракосочетание парочка, подобно весенним птицам пожирая нежными взглядами, друг друга, уже было выпорхнула из серого, бренно-бетонного здания "Вечёрки", как из тесного скворечника, к вольным небесам счастья. Но, со всего лёту... прямо в парадных дверях столкнулась (вот ведь судьба!) с Яценюком, который проживал поблизости, а потому в целях экономии бюджета и из-за проклятущей язвы, - предпочитал домашний диетический обед издательскому буфету, разнообразие запретных к употреблению блюд которого его очень изводило и раздражало.
   Едва устояв на ногах, Демьян Тарасович считавшим себя человеком солидным, уже разверз, было, рот, дабы, как следует отчитать бесшабашную молодёжь, как рассерженный взгляд его, скользнув по мраморному полу, буквально алмазным буром врезался в сиротливо лежащий там сборник собственных стихов, случайно выскочивший из рук Уклейкина при столкновении.
   Надо было видеть выражение крайне изумлённого лица и в особенности - чревато выкатившихся из орбит глаз выпускающего редактора, чтоб понять его вмиг наполнившееся подзабытыми грёзами литературной славы состояние, трудно описываемое прозаическим пером.
   Вы только представьте себе, уважаемый читатель... Вам почти 60-т лет, большая часть жизненных свершений, увы, позади. В далёкой и, увы, безвозвратной юности вы сверкнули крохотной поэтической звёздочкой на скудном к признанию небосклоне несчётных туч критиков (как правило, на 99% всё тех же не признанных литераторов) и с тех пор сияние ваше лишь угасало, угнетая вас год от года всё большей мыслью о возможной бездарности вашей. Но вы с маниакальным упорством продолжаете сопротивляться этой невыносимой, остро задевающей самолюбие и разлагающей душевный покой ядовитой мысли. И, тем не менее, вы, несмотря ни на что, - всё равно творите, продолжая безуспешно заваливать редакции равнодушные к вашему так и неоценённому ими гению произведениями всех форм и форматов.
   А время неумолимо истекает, как неудержимая живая вода сквозь рыхлый кладбищенский песок, и вы начинаете нервничать и едва не паниковать, обвиняя в неудачах весь мир, кроме, разумеется, себя самого. И лишь в самом сокровенном уголку души, вы, свято уповая на чудо, надеетесь, что когда-нибудь человечество прозреет и, наконец, признает в вас истинный, Богом данный талант. И именно поэтому, вы на протяжении всего торного творческого пути к признанию, цепляетесь, словно за ничтожную былинку, за любого обратившего на ваше произведение хоть самое мизерное внимание.
   И сегодня этой крайне редкой "былинкой" для Яценюка невольно стал, Уклейкин, из рук которого и вывалился на пол сборник стихов Демьяна Тарасовича и с помощью которого Володя намеривался коротко с ним сойтись.
   - Кажется... Володя?.. - первым нашёлся Яценюк, не зная как лучше подступиться к малознакомому коллеге, дабы всенепременно узнать причину удивительного явления из почти небытия его единственного прижизненного издания и всенепременно поговорить о своём творчестве и... о, Боже! возможно, услышать, почти не вероятные слова признательности долгожданного поклонника.
   - Да, это я, ...Владимир Уклейкин, - у вас, Демьян Тарасович, отличная память... и извините меня... нас... ради Бога, - заметно волнуясь неожиданному повороту судьбы, не много сбивчиво ответил Володя, аккуратно поднимая с пыльного мрамора пола уже достаточно ветхий маленький сборник стихов.
   - Что вы, что вы... молодые люди, - в свою очередь щедро извинялся Яценюк, - это я, старый пень, замечтался в дверях... вот и вышел конфуз... надеюсь, вы не в претензии?..
   - Как можно... что вы, - это мы виноваты - неслись, как угорелые, и чуть вас с ног нечаянно не сбили, - не уступал в искреннем покаянии Уклейкин и, пользуясь неожиданным случаем, пытался познакомиться поближе, и также, как и Демьян Тарасович, не зная как лучше подступиться.
   В результате минут через пять образцовых вежливости, учтивости и политеса, слово за слово, обильно чередуя изысканные извинительные эпитеты, Уклейкин клятвенно обещался зайти в кабинет выпускающего редактора завтра после обеда, что б за чаем обсудить там творчество Яценюка, счастью которого не было вменяемого предела. Они в десятый раз раскланялись друг дружке и, наконец, с трудом расстались.
   "Ну, и дела... всё вышло само собой - лучше не придумаешь, просто удивительно!.. или, может, помог Кто?.." - отметил вскользь про себя Уклейкин и, взяв нежно Наденьку под крыло, они, голубками продолжили было прерванный полёт к ЗАГСУ.
   Послеобеденный дворец бракосочетаний встретил их почти пустым помещениями, ибо все запланированные к браку молодожёны были официально зарегистрированы в первой половине дня и в сопровождении уже изрядно подогретых друзей и чуть более сдержанных родственников укатили праздновать свадьбы, что называется, - по полной программе. Немногочисленные же работники казённого храма регистрации любви и смерти дорабатывали с документами и принимали редких посетителей, среди которых и были Володя с Наденькой, явившиеся в кабинет Ольги Борисовны, опоздав на 10 минут в связи с незапланированным, но крайне удачным физическим контактом с Яценюком.
   - Значит, не передумали?.. - скорее для проформы переспросила Мамаева усталым голосом Уклейкина и Воскресенскую, опытным взглядом уже заключив для себя по их лицам, что ребята настроены решительно, и готовы расписаться как можно скорее, так как действительно любят друг друга, и с намёком на их опоздание посмотрела на часы.
   - Нет, нет, что вы... как можно... - одновременно слаженным дуэтом ответили они виновато за то, что не смогли прийти вовремя и, опасаясь задать главный вопрос, ради которого пришли в ЗАГС и внутренне сильно переживали всю тяжёлую неделю...
   - Ну, что молодые люди... - почувствовала их искреннее волнение Ольга Борисовна, полноценно выдержав полагающуюся в подобных случаях паузу, - раз не передумали, то пойду вам навстречу, возьму грех на душу: держите приглашение для регистрации брака вне очереди на субботу 30 июня ровно в полдень!..
   - Спасибо, вам огромное, Ольга Борисовна!.. - вновь они начали наперебой благодарить её, едва не обнимая от нахлынувших потопом чувств искренней радости и признательности.
   - Это не мне спасибо, а той несчастной паре, которая позавчера забрала документы на регистрацию, - грустно заметила Мамаева. - Впрочем, может оно и к лучшему: ошибки в браке дорого обходятся, особенно детям, - продолжала она своеобразное напутствие. - Надеюсь что у вас, судя по всему, будет всё хорошо... - по- матерински тепло улыбнулась ответственный и сердечный работник ЗАГСА.
   - Конечно, да-да, спасибо вам огромное... - опять заискрили они наперегонки друг с другом, всё так же уверенно фейерверком благодарности и клятвенных уверений о том, что всё непременно будет у них более чем хорошо.
   - Ну, тогда, дай вам Бог, ребятки, - словно церковная матушка благословила она сияющих от счастья Уклейкина и Воскресенскую. - И смотрите: не опаздывайте впредь, как сегодня, ещё бы четверть часа и я бы других вписала - желающих всегда хватает; да - и свидетелей не забудьте, а то на радостях и такое бывало...
   - Нет-нет, что вы, ни за что на свете! - в очередной раз раздались в ответ салютующие о счастье мажорно-благодарные восклицания. И на ещё более выросших крыльях небесной любви, без считанных дней новобрачные, - вылетели из казённого здания в едва ощущаемую свежесть знойной Москвы, которая с этой минуты обрела для них новый смысл будущего совместного бытия.
   Как и неделю, назад Володя предложил тут же скромно отпраздновать предстоящий брак в ближайшем кофе шампанским, но осторожная Воскресенская мягко разубедила его в этом порыве, предложив отметить долгожданный союз по факту, т.е. в следующую субботу, боясь сглазить грядущее событие, внешне не показывая этого. Кроме того, продолжала она убеждать Уклейкина доводами: за оставшееся время, надо было приобрести обручальные кольца, выбрать свидетелей, попасть на приём к Ирине Олеговне, которая вот-вот должна была вернуться из отпуска, и главное - всё-таки предстать пред Надиными родителями и постараться получить их искреннее благословение, и прочее, прочее...
   И Володя, который и не собирался возражать любимой, также про себя опасаясь сглазить страстно желаемое им бракосочетание, одобрив очевидные аргументы нежным поцелуем, вновь взяв под руку Воскресенскую, гордо повёл её домой, что бы отдохнуть в сладостном уединении; да и денег в его вечно пустых карманах, было, что называется, впритык.
   Однако ступив через четверть часа во двор, они не обнаружили свойственной традиционному послеобеденному времени дремотный тишины, и были немало удивлены суетливой картине происходящего действа.
   Сразу у двух подъездов загружали мебель и прочий бытовой скарб в пузатые грузовики, вокруг которых сновали озабоченные жильцы, сбиваясь в кучки для обсуждения горячих новостей и снова, как атомы, рассыпались на время, дабы, вновь воссоединившись, коротко посудачить. На подвижных лицах метущихся людей отражался весь спектр естественных переживаний: от непоколебимой уверенности до полной растерянности, при этом указанные крайности проступали в незначительной доле, словно первые подснежники после суровой зимы. Большинство же, так и не решившись после тяжёлых ночных раздумий на семейных советах взять смотровые ордера, - пока продолжало наблюдать со стороны за первыми переселенцами и размышлять, взвешивая "за" и "против" согласия фактически принудительного переезда в Южное Бутово, надеясь отстоять право жить в новостройке на малой родине.
   Кроме того, Стуканянша, сторожевым псом контролировавшая на улице загрузку многочисленной семейной утвари, параллельно щедро и исключительно в превосходных эпитетах описывала качество новых отдельных квартир и общую экологическую великолепность новостройки за МКАДом, и клеймила почём зря штаб во главе с Шуруповым, предрекая бесполезность сопротивлению властям. Причина же нарочитой агитации переезду Агнессы Моисеевны заключалась не только в её мерзком характере, за что собственно весь дом и недолюбливал её. А ещё и в том, что "Сытый" и "Круглый", с особым рвением выполняя по своему усмотрению указания рассерженного проволочками шефа, крайне аккуратно, но очень убедительно наехали на её мужа - Фрунзика, держащему в Лефортово пару овощных ларьков.
   Впрочем, триединые "вилы" из Толи, Коли и Егорыча, опершись, друг о дружку в виде поломанной топографической треноги посылали Стуканяншу с её саботажем едва ли не по матушке в места значительно дальше, чем Южное Бутово под одобрение той части соседей, которая не поддалась первой относительно массовой волне исхода с малой родины.
   - Да уж... - грустно заметил Уклейкин Наденьке, - капитально вчера этот Лопатинский холуй - Корыстылёв мозги прополоскал людям - многие уже съезжают...
   - Это их право, Володенька, - выбирать: мало ли у кого какие мотивы, да и не всякий способен бороться до конца... - поправила его Воскресенская.
   - Разве я что говорю... - тем не менее, также печально продолжил Володя, - просто нас становится всё меньше и меньше...
   - "Не числом, но уменьем..." - мгновенно приободрила она суженого словами легендарного русского полководца Александра Васильевича Суворова. - И... что бы, не случилось впереди... помни, - я не брошу тебя... - вновь произнесла она волшебные и исцеляющие слова, которые неделю назад преобразили Уклейкина, дав ему Веру, Надежду и Любовь в собственные дух, силы и саму жизнь, которая, наконец, обрела гармоничный смысл.
   И опять, как и тогда, чудодейственный малиновый перезвон, благодатно разлившийся в его, чуть было усомнившейся в победе над тотальной к нему несправедливостью душе, вновь предал ей непоколебимую уверенность. "Я не брошу тебя", "я не брошу тебя", "я не брошу тебя"... - счастливо билось в такт благодарное Наденьке и Богу, который, несомненно, так всё фантастически устроил, сердце его...
   И под внутренние божественные фанфары любви, оставив суматошный двор в треволнениях, они, вновь вспорхнули голубками по лестнице до комнаты и, запершись там от всего внешнего Мира, уединились в блаженном соитии, предвкушая скорый брак, назначенный щедрой судьбой в полдень субботы 30-го июня.
   Но около 20-ти часов вечера, божественную идиллию по-соседски, по-простому и, как всегда, безапелляционно, - прервал уверенным приложением кулака о дверь Шурупов, командным голосов вопросив сквозь вибрирующую от ударов уплотнённую фанеру:
   - Ты тут Володя?! Выходи - сейчас собрание штаба начнётся!..
   Деваться было некуда и Уклейкин, неохотно разъединившись с Наденькой из почти единого целого на две влюблённые его составляющие, осознанно повинуясь долгу, отправился вершить историю по зову начштаба.
   Однако Воскресенская, приведя себя в порядок, не могла оставаться в стороне от драматических событий, в которых участвует самый близкий ей человек во Вселенной, и через пару минут, присоединилась к обсуждению текущего положения дел вокруг дома к нескрываемому удовольствию Звонарёвой.
   Баба Зинаида, едва увидев лучистые глаза Нади, - сразу всё поняла и одобрительно засияла, как масленичный блин, радуясь за неё и Володьку, которому, наконец, улыбнулось истинное счастье любви такой умной, красивой, порядочной и смелой девушки. Да и все члены штаба, считавшие Воскресенскую после её знаменитой отповеди участковому своей, - приняли её взаимными улыбками едва ли ни как родную.
   Но Шурурпов, на правах руководителя, прервал сиюминутное умиление, взяв слово:
   - Товарищи, озвученные нашей уважаемой и доблестной Зинаидой Ильиничны цифры явившихся сегодня в департамент за смотровыми ордерами людей, увы, печальны в плане дальнейшей обороны нашего дома, но это железобетонный факт от которого нельзя отмахнуться. И пусть, возможно не все в итоге согласятся на окончательный переезд в Южное Бутово, резко увеличившаяся тенденция на исход жильцов после вчерашних увещеваний продажной администрации, что называется, на лицо и её надо выправлять. По злой иронии судьбы сегодня 22 второго июня, как и в 1941 году, мы получили серьёзный и неожиданный удар. А потому вынуждены были отступить, что б затем, собравшись с силами и волей, - водрузить знамя очередной Великой Победы Правды над Кривдой, над логовом нынешних доморощенных иуд, как ранее над Рейхстагом! Верю, друзья, что и в нашей борьбе за справедливость, враг, в виде всё разъедающей коррупции будет разбит и победа будет за нами... Но для этого нам необходимо сосредоточится и принять ряд первоочередных мер к тем, которые уже приняты ранее, поэтому прошу озвучить, товарищи, ваши предложения.
   - Да пора уже, Петрович, в рукопашной с иродами схлестнуться, почто отступаем-то!.. - первой откликнулась Звонарёва, вскочившая с табуретки, как с раскалённой плиты, - у меня уж и сковородник начищен до блеску, - приложусь - мало, охальникам, не покажется!..
   - Не горячись, Зинаида Ильинична, - всему своё время, - тут же осадил её Шурупов, не без труда вновь усаживая её, а отзывчивая Стечкина сдобным пряником также немного остудила гневный пыл гипер активной пенсионерки, чему последняя была неописуемо рада, с наслаждением вонзив свой единственный золотой зуб в мягкую ароматную сладость.
   На некоторое время рабочая атмосфера была восстановлена, и предложения посыпались, как из рога изобилия, ибо, прошедшие сутки не прошли даром для членов штаба и они, за исключением, пожалуй, Уклейкина, который был плотно занят вышеописанными обстоятельствами сугубо личного и фактически семейного характера, сумели сгенерировать ряд толковых и вполне законных идей.
   В итоге долгого и бурного обсуждения было решено остановиться на следующих первоочередных мероприятиях:
   1) размножить фотографии (ответственная Воскресенская), мастерски добытые Звонарёвой, на которых зафиксированы раболепные рукопожатия Половикова с Лопатиным с красноречивой надписью "Коррупция" и расклеить во всех людных местах района;
   2) с понедельника выставить у здания департамента (ответственная Звонарёва) и Мэрии (ответственная Стечкина) одиночные сменяемые пикеты "вооружённые" соответствующими плакатами, раздобыть и/или соорудить которые взялся Шурупов;
   3) в воскресенье вечером провести собрание оставшихся жильцов, что бы обсудить текущее положение дел и, возможно, предложить новые конкретные меры к тем, которые были уже приняты, если таковые появятся, - для повышения эффективности самообороны дома и отстаиванию своих гражданского права жить на малой родине.
   Уклейкин же, чувствуя, свою вину за некоторую пассивность в генерации плана действий, попросил у товарищей максимум ещё одну неделю, что б окончательно собрав материал на Лопатина, наконец, попытаться взорвать под ним информационную бомбу, впрочем, не посвящая до поры штаб, в детали предстоящей операции. Единственное что его по настоящему тревожило в этом вопросе, было даже не предстоящая встреча с Яценюком с неизвестным исходом, а долгое отсутствие Сашки Подрываева и невозможность с ним даже созвониться: ведь на его "Кузькиной матери" замыкались все звенья цепи разоблачения коррупционных связей местного олигарха с властью.
   Собственно именно от этого у него всё чаще пульсировала неприятно-пронзительная мысль, которая иногда приглушённая, вырывалась, как и сейчас, наружу, когда Уклейкин в очередной раз безуспешно набрал его номер на мобильном телефоне.
   - Чёрт, ну, где же всё-таки Сашка?.. - непроизвольно и достаточно громко вырвался из него роковой вопрос.
   "Где-где... у деда на реке..." - будто бы раздался, откуда-то из-за спины слащаво-ледяной голос, который он впервые услышал в том ужасном похмельном сне (или, не дай Бог, наяву) после Серёгиной свадьбы и который он так и не смог для себя до сих пор объяснить хоть сколько-нибудь разумно. И вполне естественно, что Уклейкин, вновь выбитый из относительного душевного равновесия, навязчивой чертовщиной, вздрогнув, начал медленно, но неотвратимо бледнеть на глазах...
   - Не чертыхайся, Вовка! - моментально среагировала глуховатая баба Зина, - а то накличешь рогатого на свою беду - будешь знать...
   - Что?.. - переспросил он Звонарёву, наполовину пропустив мимо ушей её замечания, так как был едва ли не парализован виртуально-реальным ответом, который толи был, то ли ему показался, о том, что Сашка, дескать: " ...у деда на реке".
   - Не чертыхайся всуе, говорю, ибо, горе накличешь, - как заученную на зубок заповедь снова нравоучительно продекламировала набожная пенсионерка.
   - Да я случайно, баб Зин, - просто вырвалось... - растерянно ответил он ей, напряжённо оглядываясь, вновь безуспешно пытаясь найти реальный, а не виртуальный источник как будто бы явно слышанных им странных слов.
   - А всё одно, всё едино... - не искушай бесовское отродье, а то и вправду до греха не далеко... - продолжала учить Звонарёва непутёвого Володю житейскому уму разуму, словно родная бабушка.
   - Ох... - тяжело вздохнул Уклейкин, пытаясь ответить что-то путное и никак не находя нужных слов. Наконец, чуть смутившись добавил заметно тише: - Я постараюсь, баб Зин... прости Господи...
   - Вот это хорошо, вот это правильно, внучёк, - кое-как умудрилась услышать она обещание Уклейкина больше не чертыхаться и довольная этим перекрестила его.
   - Боженька, ежели в Него всем сердцем верить, да самому не унывать, - завсегда заступится и поможет... так-то, милый, помни...
   - Я постараюсь... - вновь, как ещё плохо выученную молитву, рассеяно повторился Володя, так и не обретя пока полного внутреннего спокойствия, хоть и отнёсся к много мудрым словам Звонарёвой с крайним вниманием и почтением, и которые, тем не менее, немного отогрели, вдруг начавшую было снова застывать подспудным страхом истерзанную чертовщиной душу его.
  
   Глава 7
  
   Воскресенская не могла не заметить перемену настроения Володи, который как-то замкнулся в себе и отвечал даже на пустяшные вопросы рассеянно и путано, когда по окончании собрания штаба они вновь уединились в его комнатке. Своим чутким и нежным к любимому сердцем, почуяв неладное, она всячески пыталась утешить его, лишь смутно догадываясь о причине его внутреннего напряжения и плохо скрываемой внешней печали, ибо, в пылу дискуссии не слышала короткого диалога Володи со Звонарёвой об опасности чёртыханья.
   Однако искренние теплота и участие Наденьки к суженому понемногу успокоили Уклейкина, и он, вновь обретя некоторую уверенность и спокойствие, - решил выговориться пред любимой, рассказав ей о треклятой, опять вернувшейся чертовщине, включая и драматическую историю с хомяком Подрываева и даже его страшный сон в котором тысячи грызун буквально поедали его.
   Поведав сбивчиво Воскресенской о своих неподдающихся здравому пониманию злоключениях, Володе как будто немного полегчало на душе, как всегда бывает в подобных случаях, когда открываешь сердце человеку и в особенности - очень близкому. Наденька же напротив, взяв часть горя Уклейкина на себя, - потемнела лицом, и, несмотря, на достаточно позднее время, начала отчаянно названивать Ирине Олеговне, как в скорую помощь, свято надеясь, что психотерапевт уже вернулась из отпуска. Для этого она тихой мышкой выскочила в пустой коридор и на третий звонок судьба, наконец, смилостивилась к ней:
   - У аппарата!.. - раздался уверенный женский голос, знакомый Наденьки с детства, когда мама приглашала свою лучшую подругу всякий раз при любом заболевании дочери.
   - Ой, здравствуйте, Ирина Олеговна... - дрогнул от неожиданной удачи голос Воскресенской.
   - Наденька?.. - удивилась позднему звонку Иконникова, который застал её в дверях, и которая только что вернулась с Байкала, где традиционно активно отдыхала от нервной во всех смыслах работы. - Что случилось? - сразу же догадалась опытный доктор о произошедшем несчастье по характерным интонационным признакам взволнованного голоса Воскресенской.
   - Ирина Олеговна... - едва сдерживала горькие слёзы Наденька. - Одному очень хорошему человеку... нужна ваша помощь...
   - Ну-ну... отставить сырость! - решительно скомандовала Иконникова, - успокойся, милая, и завтра же ко мне домой с твоим очень хорошим человеком, а то я на работу только с понедельника выхожу. - И запомни: всё, будет хорошо, поверь мне...
   - Спасибо большое, вам, Ирина Олеговна, ...я верю... - уже куда как более спокойно и уверенно отвечала Воскресенская, смахнув проявившуюся влагу с длинных, как лепестки чудесного цветка, ресниц.
   - Вот и ладно, девочка моя, главное, - верь и всё образуется... - целую и жду вас завтра в любое время, а то сегодня я с ног валюсь, да и поздно уже...
   - Да-да, конечно, спасибо ещё раз, Ирина Олеговна, мы обязательно будем... - положила трубку Воскресенская и с лёгким сердцем упорхнула к Володе, что б утешить хорошей новостью.
   Едва Наденька закрыла за собой дверь в комнатку, как в квартиру ввалилась взмыленная Роза Карловна. Вчера она третьей из клокочущей очереди, , словно отстающая от графика колхозная молотилка, отчаянно работая колкими локтями, протиснулась в жилищный департамент за смотровым ордером и, отхлебнув изрядно крови и усердно потрепав нервы у Будкиной и Бобылёвый, со скандалом добившись оного, - сходу отправилась на перекладных в Южное Бутово.
   Путешествие туда и обратно в Лефортово заняло без малого 5! (пять) часов, без учёта осмотра собственно указанной в документе квартиры. Поэтому, когда Флокс, героически преодолев пространство и время, предстала на пороге до боли родной коммуналки, - внешний вид её был жалок, словно у выжатой на половину мочалки, с растрёпанных волос которой всё ещё продолжали падать на пол обильные капли крепкого запаха бабьего пота.
   В измученных долгой дорогой внутренностях же её, угрожающе вырываясь наружу, мощно пылал огонь не самой маленькой мартеновской печи, и она измученной жаждой ланью, чуть не сбив, дежурившего на кухне Шурупова, - молнией метнулась к крану с холодной водой. Вылакав без посредничества кружки напрямую из под крана, словно загнанная в пену гончая собака, не менее двух литров остужающей жидкости, она, обессилено рухнула на табуретку, вызвав у последней отчаянный хруст недовольства. С превеликим трудом отдышавшись, Розу Карловну, наконец, прорвало, как водопроводную трубу под резко скакнувшим давлением, накопившимся негодованием, восстановив, было потерянный от дорожных мучений дар речи:
   - В гробу я видела... - это их Южное Бутово, Петрович!.. Едва жива!.. Мне до дачи, блин, ближе! Поубивала бы крыс департаментских!.. Говорила же, гнидам, дайте ордер поближе, а они, сволочи, будто нарочно в самую даль меня пихнули!..
   Затем, вкратце пересказав удивлённому соседу перипетии экспедиции за МКАД и обратно, и немного сняв тем самым градус внутреннего негодования, Флокс, не дослушав мнения Шурупова, из последних сил оторвалась от повлажневшей табуретки и поковыляла отсыпаться к себе в комнату, лишь бросив ему на прощанье выстраданную за тяжёлый день фразу:
   - В общем, так, сосед... - будь что будет, но я с вами остаюсь, со штабом, иначе, - хана моим цветочкам, а на одной пенсии я не протяну...
   Надобно сказать, что весьма не мало, пока ещё соседей, вернулось из Южного Бутово со схожими с Флокс чувствами, однако всё же заметно большая их часть по разным на то причинам всё-таки решила согласиться на предложенные департаментом варианты. И таким образом, многострадальный ветхий дом по Красноказарменной 13, скоропалительно и возможно, незаконно (о чём, Бог даст, будет поведано далее) признанный аварийным, начал печальный процесс своего сиротства: ибо, что есть жилище без человека - пустота, забвение, руины и смерть...
   Однако сумрак наступающей ночи зачастую наводит на людей и даже предметы, несмотря на их как бы неодушевлённость, излишнюю грусть и неуверенность в будущем, тогда как первые солнечные лучи, рассеяв собой тьму сомнений, напротив, как правило, с рассветом вселяют в них надежду. А посему, дом, стряхнув себя дрёму, несмотря ни на что продолжил выполнять свои обязанности пред дорогими ему жильцами, а Уклейкин, на удивление хорошо выспавшись, после нежданно вновь нагрянувшей вчера чертовщины, с бодрым настроем сменил на кухне в 4-ре утра вдрызг зевающего начштаба.
   Оставшись в одиночестве, он первым средь жильцов искупался в обнадёживающем утреннем сиянии восходящего к новому дню Солнцу и, вернув относительную крепость Духа своего, за полчаса закончил заказную статью о треклятом Лопатине и, наконец, снова принялся за заветное - продолжение написания своего романа.
   Наступившая утверждённым на самом верху Вселенной чередом пятница сулила немало хлопот для Уклейкина: встреча с Сатановским по поводу вышеуказанного материала, творческий диалог с Яценюком с мутными перспективами и самое главное, - ближе к вечеру: частный визит к психотерапевту - Ирине Олеговне. В самой глубине души он надеялся на положительный результат беседы с высококлассным доктором, но одновременно - страшно боялся постановки какого-нибудь заковыристого нервного диагноза, словно бы смертельного приговора, и как следствие установленного недуга - потерю Наденьки, которою он бы не вынес. Единственное, что его реально утешало и давало сил к преодолению щедро расставленных судьбой капканов бытия - были, навсегда укоренившиеся, словно проросшие семена, в сердце чудесные по своей нежной благости и любви твёрдые слова её: "Я не брошу тебя..."
   Эти мысли и переживания постоянно терзали его последнюю неделю. Вот и сейчас, когда он, дописав очередную главу своего заветного творения, взглянул с надеждой через кухонное окно на небо, то, увидел там, как на яркое Солнце, подобно неминуемой беде, наползает огромная чёрная туча. И Володя вновь начал явственно ощущать, как печальные раздумья, начали заволакивать воспалённый неизъяснимыми неопределённостями мозг, обволакивая всю его сущность, как невидимые, скользко-холодные и удушающие щупальца спрута, как, вдруг, сзади раздался до ужаса знакомый железный голос Флокс:
   - Пишешь?! Вот и правильно, - уж пропесочь ты этих дармоедов в своей газете: я вчера все мозоли в кровь истоптала пока до этого долбанного Южного Бутово добралась!..
   - Хорошо, тётя Роза, - я постараюсь... - вздрогнул Уклейкин, вернувшись в будничную реальность из едва не нахлынувших вновь муторных переживаний вызванных ассоциацией с неожиданно навалившейся на Солнце чёрной, как смерть, тучей.
   - Ты уж, Володька, постарайся, - нависла она над ним угрожающей глыбой, - а за мной не заржавеет: так уж и быть - презентую вам моих отборных цветочков на свадебку... оторву от сердца в убыток.
   - Спасибо... - опешил Уклейкин, - а откуда вы знаете про свадьбу?..
   - Слухами, Володька, земля полнится, исключительно слухами... - как-то уклончиво ответила она и, хмуро взглянув в потемневшее окно, озабоченно заторопилась. - Ладно, соколик, я на дачу смотаюсь, а то зальёт ливень все труды мои; ну, а вы тут с Петровичем, - держите оборону, что б ни одна сволочь нас с Лефортово не выкорчевала; послезавтра вернусь! - скомандовала Роза Карловна на прощанье и была такова.
   -Ушла?.. - короткими перебежками прокрался, озираясь по сторонам на кухню к Уклейкину взъёрошенный разбуженный наставлениями Флокс Шурупов, в полосатой, как взбитый матрац, пижаме.
   - Да, вроде на дачу к своим флоксам опять поехала на два дня... - подтвердил надежды Шурупова Володя давно укоренившейся между ними шуткой, собирая размётанные творчеством по огромному кухонному подоконнику мелко исписанные листы.
   - Ну, слава Богу, - выдохнул начштаба, - а то что-то я её, Володенька, по старой памяти опасаюсь: всё, понимаешь, не могу свыкнуться, что она теперь не лает на нас псом цепным, а чуть ли не ласкает. - Давеча, опять меня тортом кормила... как бы она в тайной злобности не траванула меня - с неё станется...
   - Не, Петрович, теперь вряд ли... - успокаивал настороженного соседа Уклейкин. - При всей её скрытой на время подлости и вредности, на настоящую гадость она не способна: как ты говоришь "кишка тонка", а то, что вдруг улыбается нам после десятилетий тявканья - тут всё ясно: просто её интересы совпали с нашими, - и в этом она вполне искренна...
   - Хорошо коли так... - перекрестился на всякий случай Шурупов и взбодрённый отсутствием Флокс с энтузиазмом приступил к приготовлению условно-стандартного завтрака среднестатистического пенсионера начала XXI века в России: чай с сахаром, два яйца всмятку и бутерброд с пересохшим сыром и маслом. А Володя пошёл будить божественную Наденьку, дабы вместе с нею максимально гармонично влиться в наступившее бытиё пятницы.
   Вырвав нежным поцелуем Воскресенскую, как спящую красавицу, из плена сновидений, Уклейкин напоил её бодрым кофе и они, выслушав очередное пожелания начштаба о скорейшем журналистском расследовании грязных махинаций прохиндея Лопатина, не смотря на разразившейся ливень через час уже были у дверей редакции, куда как ручейки в воронку вливался насквозь промокший коллектив.
   Единственным человеком, которого не замочила неожиданно разверзнувшая над Москвой водная стихия, был Демьян Тарасович Яценюк, который явился в редакцию до ливня и вот уже два часа нервно прохаживал в её вестибюле по периметру и обратно, как примерный часовой, с невыносимым нетерпением ожидая Уклейкина. После вчерашней случайной (а быть может - судьбоносной) встречи с Володей, в результате которой на затоптанном полу, как алмаз средь шлака, обнаружился единственный изданный за государственный счёт сборник его стихов, он не спал всю ночь, страстно переживая те чувства, о которых весьма подробно было сказано выше.
   От нахлынувших сверх всякой разумной меры чувств, Яценюк едва не явился к Уклейкину на квартиру в тот же день и хотел повторить не реализовавшийся порыв рано утром, для чего разведал в отделе кадров домашний адрес Володи. Но лишь неимоверным усилием воли, зиждущейся на некоторой гордости, а, точнее сказать, - просыпающейся после долгих десятилетий забвения творческой гордыни, он сумел удержать себя от скоропалительного эмоционального шага, дабы им ненароком не отпугнуть, возможно, единственного почитателя своего таланта.
   - Владимир Николаевич! - окликнул Яценюк, вошедшего в вестибюль до последней нитки мокрого Уклейкина, который неловко складывал постоянно сопротивляющийся вредный зонтик над наполовину сухой Воскресенской.
   - Демьян Тарасович? - немало удивился Володя, - здравствуйте...
   - Приветствую вас... молодые люди, - переминался он как старый мерин, не зная, как правильнее подступится к невыносимо волнующему его делу. - Как вас намочило-то, может горячего чайку, - чудесным образом быстро нашёлся он, - у меня свой липовый с самого Ужгорода лучше и быть не может, а то не дай Бог простудитесь...
   - Спасибо, Демьян Тарасович, вам за чуткость, - отблагодарил его, продолжающий удивляется учтивости выпускающего редактора Уклейкин, - только мне сначала к Сатановскому надо материал сдать - на 10:30 назначено, а сейчас - уже без пяти десять...
   - Так он не приехал ещё, наверняка где-нибудь в пробке торчит, - голову на отсечение даю - я уже тут битых два часа стою!.. - обрадовался он как ребёнок, - ...всё вас, Володя, дожидаюсь... - добавил Яценюк заметно тише, отводя, немного в сторону засиявшие надеждой глаза. - Так что, успеем почаевничать...
   - Так мы же, вроде, вчера договорились у вас встретиться в обеденный перерыв... - ещё больше удивился Уклейкин.
   - Верите ли, Володя... - аккуратно взял он его за локоть и отвёл в сторону, что б никто не слышал их приватного разговора, - ...не утерпел, сил нет ждать - так хочется услышать ваше мнение о ... моих стихах... - Всю ночь не спал... как мальчишка перед свиданием, - искренне исповедался он Уклейкину как на Духу, отчего у последнего сочувственно и понимающе, как у "коллеги по цеху" дрогнуло сердце:
   -Хорошо, хорошо, Демьян Тарасович, - начал успокаивать его Уклейкин, - пойдемте, пообщаемся, но только ...какой из меня критик...
   - Не скажите, Володя... - словно бы опомнился Яценюк, - ничего, что я вас так попросту... по имени?..
   - Как вам угодно, Демьян Тарасович... - согласился Уклейкин и жестом дал понять Воскресенской, что б она шла по своим делам, оставив их наедине. Но Наденька и без этого догадалась, в чём причина столь странного поведения выпускающего редактора, - и уже начала отдалятся от них самостоятельно.
   - Так вот... - продолжал он сбивчиво, направляя Уклейкина к себе в кабинет, - я вчера специально просмотрел ваши последние публикации в нашей газете и должен сказать, что у вас великолепный и цепкий слог даже, несмотря на откровенную, извините, ерунду о которой вы вынуждены писать по штату. - И Барис Абрамович вас ценит, и весь творческий коллектив, и эрудированны вы более чем достойно, воспитаны подобающе... - щедро, но без подхалимажа, раздавал хвалебные эпитеты Демьян Тарасович, гонимый обильно нахлынувшими чувствами творчества, найдя после долгих лет исканий благодарного слушателя в лице Уклейкина. - Всё это в купе и позволяет мне сделать вывод о вашей высокой компетенции в литературе; более того - я вполне допускаю, что и вы пишите в стол, разве не так, Володя? - хитро он улыбнулся, словно бы наверняка знал о тайной страсти Уклейкина к сочинительству.
   - Есть грех... - немного смущённый, но не без удовольствия, заочно польщённый высокой оценкой его пока ещё не видавшего свет творчества, ответил Уклейкин, проходя, наконец, в заветный кабинет вслед за седым поэтом, который суетился вокруг него как пчела у цветка с долгожданным нектаром.
   - Вот видите!.. - довольный своей догадкой радостно воскликнул Яценюк, - так что, дорогой Володя, кто же, как не вы сможете объективно оценить скромные плоды творческих мук, так сказать, - "коллеги по цеху".
   "Бог мой!.. - уже в свою очередь воскликнул про себя Уклейкин, - он в самую заветную десятку попал: "коллега по цеху", - неужели снова фантастическое совпадение ...или продолжение чертовщины?!.."
   И словно слетевшие с самих Небес смерчи, противоречивые чувства буквально выворотили Володю наизнанку. С одной стороны он ещё глубже проникся искренней симпатией к Яценюку, как " к коллеге по цеху", и на котором также как и на нём, надеялся Уклейкин, не могло не быть опекунства Создателя в творчестве, а с другой - насторожила пугающая проницательность выпускающего редактора, вмиг определившего его тайную склонность к сочинительству.
   Тем временем Демьян Тарасович, продолжавший хлопотливо кружить вокруг Уклейкина, машинально включил главный компьютер, электрочайник и начал было доставать с полки соответствующие аксессуары к чаепитию, но, увы, ничего кроме сахара не обнаружив, сокрушённо рёк:
   - Вот ведь досада... наверное, Алла Ивановна всё выпила: и куда в неё только влезает - вчера ведь пол пачки заварки липовой было из моего Ужгорода?.. Володя, вы не могли бы, ещё пару минут обождать тут меня, а я быстренько в буфет и обратно?.. - едва ли не со слезами на глазах умолял Яценюк.
   - Может всё-таки не стоит?.. - тщетно попытался отговорить его Уклейкин, но при этом, ни коим образом, - не обидеть отказом. - Давайте, тогда, лучше я сбегаю.
   - Нет, нет, как можно, вы же гость, и я прилюдно обещал вас напоить горячим чаем, а то ещё, не дай Бог, заболеете, - и, не дождавшись ответа, спринтером выскочил за дверь, словно бы разом сбросил с себя лет тридцать.
   "Вот он... момент истины..."- мелькнула сама собой страшной ядерной вспышкой роковая мысль в тут же возбудившемся мозгу Уклейкина, как только за Яценюком захлопнулась дверь. Метущаяся Душа его едва не взвыла от невыносимого положения, ибо, он остался один и без лишних глаз; перед ним - заветный компьютер, в кармане - флешка с хакерским файлом от Подрываева... Осталось сделать последний шаг... Но... неизъяснимая сила, словно неподъёмные, невыносимые вериги сковали руки его, а сердце его едва не возопило к совести его: "Не делай этого, потом всю жизнь каяться будешь!"
   "Действительно, - начал лихорадочно соображать Володя, - что же это я делаю - человек, да ещё и "коллега по цеху" мне всю душу открыл, а я в неё плюю, как чёрт какой-нибудь?! Это, блин, уже ни в какие ворота не лезет!.. Надо как-то иначе, ...но как?! Разве что ...признаться... только не сразу, после как-нибудь..."
   На том он твёрдо и порешил, сразу же испытав в себе благоговейное облегчение, и нарочно отошёл от компьютера как можно дальше к окну, в котором после мощного ливня, словно бы омывшись ключевой водой от всего бренного и наносного, ещё ярче вновь радужно засияло обнадёживающими лучами жизни согревающее московское Солнце.
   А когда запыхавшийся Демьян Тарасович вернулся, то они, подобно двум бегущим навстречу ручейкам сначала робко, а потом всё уверенней, слившись, забурлили, ни на что, не обращая внимания в пылком обсуждении литературного наследия Яценюка. Для почина Володя страстно продекламировал его "Древо" вызвав у расчувствовавшегося автора едва сдерживаемые чувства безграничной сердечной благодарности. В общем, - они сошлись на ниве литературного творчества, как истинные "коллеги по цеху" - и не рабочая рутина, ни разница в возрасте и должности не смогли прервать их почти получасовую жаркую беседу взахлёб, пока в дверь не постучалась Воскресенская:
   - Извините меня, Демьян Тарасович, но Сатановский срочно Володю вызывает...
   - Ах, как жаль... как не вовремя... - зацокал вмиг помрачневший Яценюк, - но я надеюсь, дорогой Володенька, мы не раз еще поговорим с тобой о... в общем - заходи ко мне в любое время... без обиняков...
   - Обязательно подискутируем, Тарасыч! - жизнеутверждающим ответом удовлетворил его Уклейкин, перейдя, как и договорились на "ТЫ", и крепко пожав ему на прощанье руку, вдохновлённый столь неожиданной творческой дружбой, смело и подчёркнуто неспешно прошествовал на ковёр к главреду готовый к любым испытаниям судьбы.
   Борис Абрамович в ожидании Уклейкина заметно нервничал и как всегда в подобных случаях прохаживался вдоль огромного окна, искоса, с трепетной тоской и опаской поглядывая на кремлёвские звезды, отчаянно пыхтя сигареткой. Дело в том, что ему неожиданно позвонил Лопатин и сказал, что возможно заедет сегодня, так сказать, - сверить предвыборные часы, не уточнив даже примерного времени: когда, мол, случится быть в центре Москвы, тогда и заскочу. А неопределённость, как известно, хуже всего действует на психологическую устойчивость человека. К тому же Уклейкин опаздывал к назначенному им времени с рекламной статьёй о Пал Палыче на четверть часа, что вызывало у бывшего замполита, привыкшего добиваться от подчинённых точного и своевременного исполнения приказов, дополнительные конвульсии его и без того расшатанной, как больной зуб, нервной системы.
   - Ну, ёлки-палки! Володя, - это ж залёт: будь ты в армии, - я бы тебе тут же внеочередной наряд на кухню выписал! - бабахнул сходу из всех орудий Сатановский на наконец-то появившегося Уклейкина, что бы снять лишний градус внутреннего скопившегося нервного негодования и в очередной раз безуспешно призвать проштрафившегося журналиста к соблюдению элементарной дисциплины.
   - Так получилось... Борис Абрамович, вон какой ливень... - совершенно формально повинился Володя, находясь ещё под впечатлением встречи с Яценюком и потому посчитав претензии шефа - второстепенными, впрочем, не показывая вида.
   - Подумаешь ливень!.. - это ж не землетрясение, - мог бы и пораньше выйти из дома... - вынужденно сбавлял гневные обороты главред, ибо и сам из-за нежданно возникших потоков воды небесной, повлекшие огромные автомобильные пробки в столице, опоздал на работу почти на двадцать минут, что почти никогда не случалось с ним.
   - В следующий раз, Борис Абрамович, обязательно так и сделаю... - как-то неожиданно дерзновенно ответил для себя Володя. Но Сатановский будучи излишне возбуждённым перед встречей с Павлом Павловичем, которая могла произойти в любую минуту, словно обречённо снижающийся воздушный шарик над ежовыми иголками, - не обратил внимания на некую вызывающую тональность Уклейкина, уверенный вид которого напрочь отметал всякую вину за опоздание.
   - Ладно, чёрт с тобой, - ливень так ливень! - уже на всё соглашался главред, лишь бы быстрее добраться до главного, - ты о Лопатине статью доделал?
   - Даже не надейтесь... - не к селу не к городу ляпнул Уклейкин, словно кто-то его нарочно за язык дёрнул, услышав треклятое "чёрт с тобой", а у Сатановского потемнело в глазах и едва не остановилось сердце...
   - Ой... - как бы очнулся Уклейкин после короткого замыкания в его организме, - я хотел сказать лишь в том смысле, Борис Абрамович, что даже не надейтесь, что я вас когда-нибудь подведу... вот возьмите полностью доделанную статью о Лопатине.
   Последние корректировочные слова Уклейкина весьма вовремя проникли сквозь ещё функционирующие барабанные перепонки главреда, и целительным бальзамом растворившись в его, было начавшей холодеть грузной плоти, вернули дар речи:
   - Ну, Уклейкин, ну, сукин сын!.. Попался бы ты мне в своё время в армии - уж я бы тебя в раз научил шутки шутить... чуть в гроб досрочно не вогнал...
   Володя не нашёлся, что ответить и лишь красноречивой мимикой согласился с шефом, который вырвав из рук подчинённого разгильдяя гранки, впился в них настежь распахнутыми глазами, как безнадёжный больной в спасительный рецепт, только что выписанный ему доктором. И с каждой прочитанной строчкой серое от переживаний лицо Бориса Абрамовича буквально просветлялось, как хмурое небо после прошедшего дождя, а было загнанная в угол душа его, - вновь обретала спокойствие и уверенность.
   - Нет, всё-таки Бог есть!.. - дочитав рыбу статьи воскликнул облегчённо Сатановский будучи по жизни колеблющимся атеистом. - Не зря, я тебя, брат Уклейкин, сразу приметил - есть литературный талантишко, есть! хоть ты, прости уж меня за прямоту, - раздолбай редкостный... Можешь ведь, когда захочешь!..
   - Я старался, Борис Абрамович... - как всегда нейтрально ответил Володя, слегка смутившись похвальной тирадой шефа, включая и "раздолбая", смысл которого в контексте сказанного показался ему исключительно положительным "ругательством", что-то типа "молодец", хоть и не на все сто.
   - Вижу, теперь вижу... - подмигнул он Уклейкину, и весело привстав с кресла, многозначительно подошёл к хорошо известному всем в редакции тайному несгораемому сейфу, вмонтированному в стенку под репродукцией картины "Остров сокровищ" какого-то малоизвестного художника. - А раз старался, то и награждайся: вот держи, брат, Уклейкин, внеплановый гонорарий!.. - торжественно объявил главред и протянул ему весьма увесистый конверт с зелёными американскими денежными знаками, когда вынырнул вновь в кабинет из-под огромного полотна, изображающего пещеру, в центре которой сиял открытый пиратский сундук, переполненный несметными сокровищами.
   - Спасибо, Борис Абрамович... - искренне удивился Уклейкин неожиданной развязке, - если б вы знали как это сейчас кстати...
   - Эх... Володя, а когда эти деньги проклятущие некстати?.. - философски заметил тяжело выдохнувший Сатановский, в сознание которого на полминуты, бесцеремонно, словно наглая чайка, в тысячный раз, влетела его мечта - небольшая фазенда где-нибудь на берегу моря в Испании, после выхода на пенсию.
   - Это точно... - целиком солидаризировался с шефом Володя. А Сатановский, несколько замкнувшись в себе, как всегда в подобные мгновенья, - пристально посмотрел на сияющие практически безграничной властью кремлёвские рубиновые звёзды с неизменной тоской и трепетом.
   - Впрочем, - тут же очнулся он от сладкой, как андалузское вино, паузы о вожделенной фазенде перемешанной с горьким привкусом подспудно давящего на него Кремля, и вновь хитро подмигнул Уклейкину, - тебе, я знаю, деньжата сейчас точно не помешают... такой бриллиант, как Наденька Воскресенская, требует достойной оправы!..
   - Да уж... не без этого... - почесал скорее машинально, нежели озадаченно затылок Уклейкин в ответ на последнюю во многом справедливую фразу шефа, но, не принимая оную близко к сердцу, ибо достоверно знал о равнодушие Наденьки к чрезмерным материальным благам, что называется, - из первых сахарных уст её.
   - Ну, ничего, ничего... - покровительственно подбодрил подчинённого Сатановский, давая понять, что пора бы закругляться. - Главное-то ведь, Володя, любовь - верно?
   - Абсолютно с вами согласен, Борис Абрамович, - без любви только мухи женятся... - удачно и к месту чуть переиначил Уклейкин известную в народе шутку-прибаутку и они, довольные собой, - улыбнулись.
   - Вот и ладушки... - подытожил беседу главред, пожимая на прощанье руку, - и главное, Володя, - не пропадай и не болей, как в последний раз, будь на связи - нам предстоят великие дела!..
   "Не сомневаюсь... - про себя уже согласился Уклейкин на выходе из кабинета, тут же вспомнив о Лопатине и предстоящей с ним неминуемой схватки за дом, - и неприятный холодок мириадами незримых электрических иголочками пронзил возмущённое сознание Володи, - а деньги-то эти, наверное, его..."
   А Сатановский вновь обретя прекраснейшее расположение духа, с удовольствием закурил и опять прищурился на пылающие в ярком Московском Солнце кремлёвские звёзды, мурлыча в пышные, как у матёрого кота, усы: "Эх... где ж мои пятнадцать лет..." причём совершенно без ностальгии, опять задумавшись о чём-то своём, сокровенном.
   Однако промурлыкать до конца знаменитую песню Высоцкого Борису Абрамовичу, - сегодня было не суждено, ибо она была неожиданно прервана на холодящей в жилах кровь строчке "А где мой чёрный пистолет?..". За, только что закрывшейся за Уклейкиным дверью вдруг раздались пугающие суматошные звуки толи возни, толи ещё чёрт знает чего.
   Главный редактор в соответствии с армейской привычкой пригнулся и хотел уже короткими перебежками приблизиться к эпицентру пока неведомого ему шума, как дверь растворилась настежь и в кабинет, как всегда уверенной, вальяжной походкой вошёл Лопатин, милостиво бросив через барское плечо чрезмерно ревностной личной охране:
   - Оставьте его, ребята, от греха, - тоже мне... "человек рассеянный с улицы Бассейной"!
   - Здравствуйте, Павел Павлович, что-то случилось?! - напрягся Сатановский, чуть заикаясь от волнения; и не разгибаясь, - учтиво пожал ему руку, при этом опасливо вглядываясь ему в прихожую, где на полу сидел помятый, но возмущённый Уклейкин в окружении двух бугаёв устрашающих размеров.
   - Да ерунда... просто у тебя, Абрамыч, горе-работнички, что котята слепые. Вон этот, - он, обернувшись, презрительно кивнул на Володю,- очки напялил, а ни хрена не видит на кого прётся... - Подхожу я, понимаешь, к твоему кабинету, а этот, как чёрт из табакерки, из дверей выскакивает, зенки в конверт сунув. А у меня охрана, сам должен понимать, резкая, бывалая...
   - А... - немного успокоился главред, - так это Уклейкин... он действительно бывает немного рассеян, а так - отличный журналист... извините его, Павел Павлович...
   -Уклейкин?.. - удивился Лопатин, обладавший великолепной памятью. "Не тот ли это Уклейкин, который входит в актив того треклятого дома, жильцы которого упираются сносу?" - вспомнил он фамилию из списка засаленной тетрадки добытого его быковатыми помощниками "Круглым" и "Сытым". "Надо будет уточнить - тот вроде бы то же журналист, если мои балбесы ничего не напутали..." - и ещё раз обернулся что б запомнить лицо Уклейкина, который в свою очередь уж встал с пола и не сводил с Лопатина прожигающих глаз, недовольно отряхивая костюм.
   - Извините его, Павел Павлович, пожалуйста... - еще раз робко повторил просьбу Сатановский, зная крутой норов Лопатина и его связи в криминальном мире, - это наш ведущий работник... вот-вот женится... сирота...
   - Ладно, Боря, чёрт с ним с вашим Уклейкиным, пусть живёт... - демонстративно удовлетворил вторичную просьбу главреда Лопатин. - Да я уже и забыл давно... про сей конфуз... - вдруг, куда как искренне добавил он, на мгновенье, предавшись, налетевшим из бурного прошлого сентиментальным воспоминаниям о собственной порой крайне тяжёлой жизни и мысленно даже покаялся пред Богом за все проступки.
   - Вот спасибо... - искренне обрадовался Сатановский улаживанию с виду пустяшного конфликта, но по известным причинам могущего окончиться весьма плачевно и даже трагически для Уклейкина.
   - Всё, Абрамыч, проехали, - поставил окончательную точку Лопатин. - Давай лучше рассказывай, печатная душа, как наши дела, а то у меня времени в обрез, - и дал знак охране, что б она плотно закрыв за ним дверь, никого не пропускала.
   А Уклейкин, который, безусловно, сходу узнал Лопатина, отряхнувшись, и, машинально положив конверт с деньгами во внутренний карман пиджака, немного прихрамывая, поковылял на своё рабочее, место полон нахлынувших на него противоречивых чувств и мыслей. Среди прочего Володя всей своей сущностью осознал, что к заочному неприятию местечкового олигарха добавилась и сугубо личная неприязнь: обида, горечь унижения и едва ли не ненависть.
   "Пусть живёт..." - сотрясали его изнутри ужасные, циничные и бесчеловечные, презрительно брошенные, слова Лопатина. "Кем он себя, гад, возомнил, Богом?! - возмущался, закипая праведным гневом Уклейкин. "Ну, ничего, будешь, ты меня, чёрт, помнить!.." - твёрдо и окончательно вынес он свой приговор обидчику и решительно захромал дальше, шлифуя в возбуждённом мозгу утверждённый ранее план сокрушительной мести.
  
   Глава 8
  
   К вечеру гнев Уклейкина, после мимолётного конфликта с Лопатиным, заметно поостыл, но не угас, затаившись до поры в самом тёмном уголке Души его, - и ждал должного отмщения. И когда он с Воскресенской, в связи с "короткой" пятницей на свой страх и риск, презрев соответствующие статьи трудового кодекса, на полтора часа раньше покинули издательство, и стояли на пороге квартиры Ирины Олеговны, волнения Володи были уже совершенно иного характера. И хотя внешне он старался держать себя в руках, что, в общем-то, вполне удавалось, внутри всё больше нарастал давешний подспудный страх постановки какого-нибудь заковыристого неизлечимого нервного диагноза профессиональным врачом. А раз такая вероятность существовала, то, даже свято помня ангелом хранимые слова Наденьки "Я не брошу тебя..." Уклейкин по этой причине всё равно панически боялся, не дай Бог, потери возлюбленной, а вместе с ней самого смысла своего последующего никчёмного существования...
   - Ну, покажись, красавица, покажись... давненько я тебя не видала... - начала с порога обхаживать Ирина Олеговна Воскресенску как родную дочку, которая по сути таковой и являлась на правах лучшей подруги её матери. Самой Иконниковой, увы, - Господь не ниспослал детишек - и всю теплоту своей широкой Души она щедро расточала на Наденьку всякий раз, когда видела оную с самого дня её рождения, будучи к тому же ей крёстной. - Ещё больше, цветочек мой, расцвёл... - искренне любовалась она ею.
   - Ну, тётя Ира... - покраснела, Воскресенская, словно девочка, которую застали у зеркала с губной помадой матери, - опять вы за своё... я и так вся сгораю от смущения...
   - Красоту, Наденька, - выпячивать грешно, - а ты девушка с пелёнок скромная - людям, значит, на радость цветёшь, как колокольчик луговой, - и по-матерински поцеловала её в щёчку, при этом внимательно разглядывая стоящего за ней Уклейкина, переменяющегося ногами от внутреннего волнения на сбитом в гармошку коврике.
   - Апчхи!.. извините... - толи от перенапряжения толи от поднявшейся с половичка пыли совершенно неожиданно для себя и окружающих чихнул Володя, и виновато улыбнулся.
   - Вот видишь, Наденька, и молодой человек подтвердил мои слова! - в свою очередь улыбнулась Иконникова Уклейкину и любезным жестом пригласила званых гостей к себе в квартиру. - Так, стало быть, это и есть твой кавалер? - тактично сменила она тему личностным вопросом, кивнув Наденьке, и почти не сомневаясь в её положительном ответе. Ещё вчера во время телефонного разговора с крестницей Иконникова по одной ей ведомым признакам поняла, что речь идёт не просто о "очень хорошем человеке", но и, скорее всего, - о единственном и самым дорогим на всём белом Свете. И сегодня, когда доктор воочию увидела потенциального больного и то, какими благоговейными взглядами он обменивается с Наденькой, а та с ним, последние сомнения её пали, как маскирующаяся ложь под напором железобетонных фактов: вне всяких сомнений - это была настоящая Богом данная любовь.
   - Здравствуйте, Володя... Владимир, - представился Уклейкин, оказавшись под дружелюбным, но проницательным взглядом Иконниковой, и на всякий случай, для солидности добавил, - Николаевич...
   - Хорош!.. - подмигнула Иконникова Наденьке, - не дать, не взять, - Пьер Безухов... - сходу точно определила она всю схожую с персонажем бессмертного произведения Льва Толстого психологический типаж сущности Уклейкина по внешним, едва уловимым даже высокому профессионалу, признакам.
   - Что вы, Ирина Олеговна, - учтиво ответил Володя, стараясь быть максимально раскованней от нервного напряжения, - ...мне даже до немногих достоинств, графа, как от Земли до Неба.
   - Ну, это вы, Володя... - позвольте мне так вас называть?.. - вежливо оговорилась Иконникова.
   - Да, конечно, как вам будет угодно... - ещё учтивей ответствовал ей Уклейкин, немного робея и теряясь, шагнул в огромное пространство прихожей трёхкомнатной квартиры сталинского дома.
   - это вы ...из излишней скромности, так вероятно говорите, - продолжила вербально прощупывать пациента Иконникова. - Я, простите, от горшка знаю Наденьку, и если уж она с кем-либо дружит, то человек этот, как минимум, - приличный, а, как правило, - по-настоящему подобающий. А между вами, молодые люди, - одобрительно улыбнулась она, - насколько могу судить отношения зашли куда как дальше чем даже крепкая дружба между мужчиной и женщиной.
   - Тётя Ира... - вновь зардела Воскресенская.
   - Я, моё Солнышко, уже, увы, 50 лет как тётя Ира, - тут же мягко осадила Иконникова крестницу. - Да и что я такого крамольного сказала? Что вижу, то и говорю, сама знаешь... - стояла она на своём, - а родители то в курсе ваших отношений?..
   - И, да и нет... - уклончиво ответила Воскресенская, - мы у моих родителей ещё не были, - всё никак не соберёмся, а Володины родители... давно умерли...
   - Простите, Володя...- извинилась, перекрестившись Иконникова, - ...Царствие им Небесное.
   - Ничего, я уже привык... - и снова как-то виновато с едва заметной тенью печали улыбнулся.
   - К этому не привыкнешь... - грустно констатировала врач, - ладно... об этом после, поговорим... И дабы развеять нечаянно возникшую угнетающую атмосферу предложила пройти на кухню поить чаю, что и было сделано. В течение четверти часа за внешне, казалось бы, обычным разговором обо всём на свете и ни о чем, Иконникова сумела почти полностью успокоить Уклейкина и настроить его на максимальную откровенность.
   Закончив же с чаепитием, она проводила Володю для профилактической беседы в одну из огромных комнат, которая одновременно служила ей рабочим кабинетом и библиотекой, попросив Наденьку не беспокоить их как минимум ближайший час.
   Трудно сказать чему именно нараспашку открылась душа Уклейкина пред Иконниковой в процессе их неспешного разговора. Толи профессиональным навыкам классного психолога, толи некоему собирательному образу горячо любимой, но рано покинувшей его матери, которая всегда умела дать совет, рассеять сомнения и отогреть все его горести теплом своего чуткого сердца, и вдруг воскреснувшему в лице чуткого доктора, толи просто возможности выговорится, толи чему-то иному или всёму вместе взятому... Но в итоге, когда минуло полтора часа откровенного разговора, Володя, удивительным образом почувствовал в себе, постоянно ускользающую от него в последнее время уверенность и даже нестерпимую жажду жизни, насыщенной смыслом и пользой для окружающих его людей и себя.
   Он вновь, как и почти две недели назад страстно возжелал доказать и себе и главное, - людям, что он "не кишка тонка", а вполне состоявшаяся творческая личность, способная чуть ли на жертвенный подвиг ради благостного дела. Одним словом, Душа Володи будто бы снова обрела постоянно ускользающую гармонию смыслов своего бытия, сбросив удушающие её оковы невыносимых и неизъяснимых угнетающих сомнений, которые в своей чрезмерности грозили рано или поздно надломить его человеческую целостность и сущность... навсегда.
   Однако диагноз, которого так панически боялся Уклейкин, вызванный всей этой треклятой чертовщиной, когда они вышли из комнаты к томящейся в волнительном ожидании Воскресенской из уст Иконниковой прозвучал как благословенная молитва: общее нервное переутомление на почве синдрома навязчивых фобий. Или, если говорить, научно, - обсессия, которое, как оказалось, в современном перегруженном стрессами и напряжением мире, явление, увы, вполне обычное и в принципе безобидное, если конечно не запускать заболевание. Рецепт же, озвученный чудо спасительным доктором, был как всегда лишь внешне прост: свежие воздух и пища, положительные эмоции и главное, - любимое дело, в творческом процессе реализации которого просто не останется места для негативного самоедства и навязчивой разъедающей дух и сознание мнительности.
   - И повторюсь ещё раз и ещё, Володя, поверьте, мне как давно практикующему психологу и запомните на всю жизнь, - заниженная самооценка, как впрочем, и завышенная - расшатывают изнутри любую, даже очень сильную и цельную личность, - снова повторила для Уклейкина стержневую мысль, прощаясь с гостями в дверях прихожей.
   - Я верю вам... и постараюсь всё исправить, - с благодарностью заверял её Володя, - и спасибо вам огромное, Ирина Олеговна...
   - Не за что, ребятки... и помоги вам Бог, - перекрестила на дорогу Иконникова влюблённых, устало закрывая за ними дверь.
   Всю дорогу до дома радостный Уклейкин делился с заметно повеселевшей Наденькой удивительными впечатлениями о докторе, и как она простыми словами смогла ему всё разъяснить, успокоить и вселить надежду на скорейшее выздоровление. Он в очередной раз про себя искренне благодарил Судьбу за щедрый дар в виде нежно любимой Воскресенской, которая в очередной раз посредством таланта Иконниковой буквально спасла его, почти окончательно вырвав его из трясины нервного недуга.
  
   А пока вагон метро буднично мчал вдохновлённых верой в лучшее Володю и Наденьку под московской землёй в неведомое им будущее, в коммунальной квартире Уклейкина произошла престранная встреча Начштаба с невесть откуда взявшимся и затем неизвестно куда исчезнувшим цыганёнком.
   - Эй, дядя, а Шурупов тут живёт?! - услыхал Василий Петрович нагловатый детский голос за своей спиной, когда обойдя двор, он отобедал, и принялся, как и всегда, на кухне штудировать 7-ой том полного собрания сочинений И.В. Сталина, что бы закрепить теоретическую базу. (Входная дверь в коммуналку с начала формирования штаба днём всегда была нараспашку, да и ночь порой не закрывалась.)
   Начштаба удивлённо обернулся и увидел развязно стоящего в открытых дверях шустрого мальчика лет 13-ти, в яркой красной рубахе, неопределённого цвета шароварах и босиком: в одной руке которого была непрозрачная сумка, а в кулаке другой - был зажат какой-то небольшой предмет.
   - Ну, я Шурупов, а ты кто такой будешь?.. - ещё больше изумился начштаба.
   - Неважно, - отрезал пацан, - а кличут тебя, дядя, часом, не Василием Петровичем?
   - Им самым и величают...- признался Шурупов, и хотел было поинтересоваться неизъяснимой пока для него точности и цели вопросов чрезмерно уверенного в себе, неизвестно откуда и для чего взявшегося юного представителя самого подвижного племени в Мире. - А, собственно, что?.. - не успел он уточнить, ибо, был подкошен обезоруживающим вопросом.
   - И воевал, стало быть, дядя?.. - невозмутимо и последовательно выстреливал, как из пулемёта, цыганёнок, цепким, но уважительным взглядом разглядев на пиджаке наградные ветеранские планки.
   - А то... как же, внучок... - начал окончательно теряться во всех смыслах бывалый фронтовик происходящему.
   - Ну, а кто был командиром роты, когда ты, дядя, с сотоварищами немчуру в Берлине на лоскуты рвал?.. - задал, совершенно нахраписто он, судя по интонации последний, контрольный вопрос.
   - Лисеченко... - как на духу, машинально ответил совершенно растерявшейся Шурупов, не зная, что делать и думать дальше.
   - Ну, тогда, держи, дядя, подарки... и жди гостя дорогого! - улыбнулся жемчужными зубами цыганёнок, всунул ему в одну ладонь какие-то часы, а в другую - увесистый пакет, и, беспечно насвистывая что-то своё, - поплясал к выходу.
   - Так кого и когда ждать-то?.. - едва не взмолился начштаба вслед малолетнему танцору в тщетной попытке добиться от него внятного ответа.
   - Скоро... жди, дядя, скоро всё узнаешь!.. - выкрикнул в ответ озорной цыганёнок через плечо, весело подмигнул ошарашенному Шурупову, и, сверкнув как солнечными зайчиками, голыми шлифованными пятками, - исчез в дверях так же неожиданно быстро, как и появился.
   - Что, блин, за цыганщина?.. - буркнул в седые усы Шурупов, оставшись один на один с возникшим за одну минуту из ничего ребусом бытия, пристально разглядывая знакомый циферблат и меняясь в лице от относительно нормального к бледному цвету. - Ба! - аж вздрогнул он, испугавшись собственного громкого голоса, - так это ж мои часы, именные, командирские... - Стоп... Я ж их Володьке подарил лет пять тому... - ничего не понимаю...
   Он вытер тыльной стороной взмокшей от волнения ладонью проступивший от напряжения на лбу пот и принялся с чудовищным любопытством разбирать пакет, надеясь в его недрах найти хоть какой-нибудь ответ странному происшествию. На кухонном столе последовательно появились: пятизвёздочный армянский коньяк в двух экземплярах, банка красной и чёрной икры, упаковка ветчины и палка сервелата, ароматный сыр, груши, яблоки, ананас, виноград, шоколадные конфеты в шикарной упаковке, чай кофе и ... внимание! - пожелтевшая пачка трофейных немецких сигарет.
   Сердце Шурупова дрогнуло, как перегруженный товарный состав при первом рывке локомотива, и начало медленно вновь набрать естественный, соответствующий почтенному возрасту ход: "Не может быть..." - мысленно шептал он. Дело в том, что это была именно та самая махорка, которую он с товарищами по оружию, в далёком, незабвенном 45-м году случайно отбил у фашистов с интендантских складов в предместье Берлина с надписью "Otto von Bismarck".
   - Не может этого быть... - вновь прошептал он, всё ещё не веря в очевидное, даже когда неповторимый ядрёный табачный "аромат", спустя более полвека, насквозь прошиб его слегка заложенное насморком обоняние. Но факт был очевиден и Шурупов, будучи человеком бывалым как не старался не смог его отрицать, а потому с трудом впихнув крайне давно невиданные одновременно в таком количестве и качестве деликатесы в холодильник, оставив лишь бутыль коньяка, принялся отчаянно искать разгадку случившегося с ним ребуса. Но даже четверть отпитого им великолепного креплёного виноградного напитка и три скуренные раритетные сигареты исключительно для бодрости ума и воображения не смогли поспособствовать начштаба разрешению нежданной загадки, отчего он собственно и прибывал в пространном положении.
   С одной стороны великолепный коньяк и почти музейный табак сделали своё дело: плоть Петровича ликовала и блаженствовала, но с другой - неразгаданная тайна зудила гадкой, застрявшей в подсознании занозой и портила всю, в целом - благостную картину.
   Бог весть, сколько бы еще алкоголя, никотина и нервного напряжения пришлось бы растратить Шурупову для возможного разгадывания заковыристой шарады, но неожиданное появление Звонарёвой позволили ему существенно сэкономить вышеперечисленные ресурсы пусть и на очень короткое время.
   - Всё, Петрович, баста, - отдежурила у этого клятого департамента! - сходу выпалила она визгливыми трассерами с порога. - Все гляделки проглядела, но за весь день только три перебежчика пришли за ордерами...
   - Ну?! - искренне удивился начштаба относительно доброй новости, рефлекторно вздрогнув от неожиданного появления гиперактивной соратницы.
   - Хоть "ну", а хоть - баранки гну, а вот тебе, генерал, поимённый список отщепенцев, - бравурно хлестнула она по-гусарски, словно козырную карту, взмокшую от жары тетрадку об стол, и взгляд её намертво застыл на початой бутылке коньяка.
   - Зря ты так, Ильинична... сколько раз тебе говорили: у всех свои причины, пусть люди сами решают с кем им быть и как быть... - начал он традиционно сразу же охлаждать закипающий огромным с медалями тульский самоваром гнев Звонарёвой. - А то, что нынче всего три человека пришло это очень даже хорошо: похоже, народ, окончательно определился, - кто в Южное Бутово колесует, а кто остаётся тут с нами в Лефортово до победного конца...
   - А ты чего-то, Петрович, в одно лицо пьёшь - случилось что?.. - пропустила она мимо ушей его замечание о праве людей на выбор, и на которое, в любой другой раз непременно отреагировала бы сокрушительной тирадой по поводу "отщепенцев". Но сегодня, по-видимому, вымотанная недельным напряжённым дежурством у департамента, она лишь сурово промолчала, так и не отрывая завороженного взгляда с дорогущего на вид коньяка.
   И Шурупов словно бы в оправдание вынужденно рассказал её в подробности необычайную историю с цыганёнком, параллельно угощая и себя и Звонарёву коньяком по её настоятельной, граничащей с ультиматумом, просьбе "жахнуть по маленькой", но исключительно в профилактических целях для расширения высушенных сосудов изнурительной жарой на боевом посту.
   - Цыгане, Петр... Петрович... - это к встрече... жди: кто-нибудь да заявится... - резюмировала после третьей рюмки, раскрасневшаяся, как в бане баба Зинаида. - "Только сильно жди...", - добавила она ни к селу, ни к городу строчки знаменитого фронтового стихотворения Твардовского, - что-то меня... разморило... генерал.
   - Пять звёздочек, не шутки!.. - попытался подбодрить соловеющую на глазах соратницу Шурупов, - ...а то, - шла бы ты, Ильинична, до дома... отдохнула...
   - Сча... ас! - неопределённо икнула она в ответ, - дай только хоть одним глазком порадуюсь перед смертью на твоё изобилие... - и тщательно прищурившись, сфокусировала критический взгляд не прошеного ревизора, на внутренностях наглухо забитого деликатесами холодильника тщательно сглатывая скупую слюну пенсионерки. С трудом перебирая в памяти подзабытые названия редких по доступности продуктов, минут через пять, когда Шурупов, сжалившись, выделил ей "по зубам" импортного сыру и коробку шоколадных конфет, Звонарёва, наконец, оставила его, удалившись неровными зигзагами, и проспала до самого утра едва ли не самой счастливой на свете.
   Вот так не вольно, измотанная недельным дежурством на адской жаре у равнодушных стен Департамента, баба Зинаида, лишний раз доказывала на своём примере, как порою, немного, в сущности, нужно человеку для обычной пусть и локальной радости в нашем столь несовершенном и одновременно прекрасном Мире.
   Оставшись вновь в располагающем для размышления одиночестве, Шурупов было опять, принялся искать объяснения случившемуся, в том числе и странному возвращению командирских часов которые он несколько лет тому назад подарил Уклейкину на день рождения, но появившиеся на пороге коммуналки Володя и Наденька прервали процесс.
   - О, как! - обрадовался начштаба, - на ловца и зверь бежит. - Скажи-ка мне, Володька, как на духу, - хотел начать он как бы издалека, но выстрелил вопросом прямо соседу в лоб, - а что ты часы, которые я тебе подарил, - не носишь, ась?!
   Уклейкин машинально приподнял левую руку, зная наверняка, что часов там нет, и всё же ещё раз растерянно взглянул на пустующее запястье абсолютно ошарашенный неожиданным вопросом, а главное скрывающейся за ним пугающей неизвестностью подоплёкой. Володя лихорадочно начал припоминать говорил ли он Шурупову о встрече с цыганами у Лефортовского парка, после чего собственно и пропали часы или нет. И сколько он не напрягал закипающий мозг, - выходило, что начштаба никак не мог этого знать. Это обстоятельство дополнительно напрягало его нервную систему, только восстановленною у доктора, ибо, в тот престранный эпизод с часами на всём белом свете были просвещенны лишь Серёга, Сашка, Наденька и всего час назад, - Иконникова. Ну, может ещё некто кто и затеял всю эту чертовщину, допускал Уклейкин в тщетной попытке молниеносного анализа происходящего, но более - ни одной живой Души:
   - Так я их... толи потерял, дядя Вася, ...либо цыгане... увели...
   - Стоп!!! - скомандовал Шурупов и, преобразившись в Шерлока Холмса, сосредоточенно набив очередную внушительную козью ногу отборной махрой, добавил, - а, вот с этого места про цыган попрошу подробней.
   И через пять минут Петрович стал пятым человеком на планете Земля из живущих, который был посвящён в эту часть тайных злоключений Уклейкина, связанную непосредственно с "делом цыган", которое начштаба пытался расследовать, объединив со своим. В свою очередь Уклейкин, с трудом постигая скрытый смысл удивительной точности вопросов следователя-соседа, также поинтересовался причиной их появления на относительно ровном пространстве бытия в виде коммунальной кухни; и в течение трёх минут после Звонарёвой вместе с Наденькой они были включёны в узкий круг посвящённых в неизъяснимый казус Шурупова и цыганёнка. А в качестве неопровержимых улик сказанному, он влил в себя рюмку презентованного элитного коньяку, открыл набитый деликатесами холодильник и явил на свет собственноручно подаренные Уклейкину часы, которые полчаса назад, обернувшись пока загадочным способом во времени и пространстве, вернулись хозяину.
   - Вот, держи, Володька! - вторично подарил Шурупов свои знаменитые командирские часы, - и больше не теряй... понимать должен, - вещь, можно сказать, историческая, я с ними Берлин брал...
   - Ещё раз спасибо тебе, дядя Вася, за дорогой подарок, - значит, всё-таки цыгане подрезали... "...и, стало быть, не померещились они мне тогда у парка?.. - уже хорошо..." - про себя заключил Володя, подспудно осознавая, что одни узелок в опутавшей его до невозможности чертовщине вот-вот развяжется и заметно успокоился от этого осознания. - А цыганёнок твой, Петрович, видимо из их табора, - продолжил вновь вслух рассуждать Уклейкин, - одно мне совершенно не понятно - где ж это видано, что б они возвращали награбленное, тем более что я и объявления о краже-пропаже не писал.
   - Вот и я о том же... - пыхнул задумчивым клубом густого дыма въедливого трофейного табака прожженный боями ветеран, - я такую благотворительность отродясь не видал...
   - А может, это кто-нибудь из фронтовых товарищей посылочку организовал, - ведь на часах с обратной стороны гравировано ваше имя... мне Володя рассказывал, - скромно заметила Воскресенская, пытаясь
   - Да нет, Наденька... - поблагодарил её тут же погрустневший Шурупов, - я об этом уже думал: всех моих боевых товарищей уже Господь к себе забрал... один я... ещё небо копчу...
   - Извините, Василий Петрович...
   - Ничего, внучка, ничего... Давайте-ка, ребятки, раз уж так всё сложилось, помянем, не чокаясь вечных павших героев, - предложил начштаба, и по обыкновению не дождавшись согласия, разлил по рюмкам коньяк.
   - По всему выходит, дядя Вася... - прервал, было зависшую мрачной тучей, паузу Уклейкин, - что остаётся только ждать "дорогого гостя" о котором говорил тебе цыганёнок; скорее всего - он и будет недостающем звеном в разгадке этой чёртовой головоломки с часами и подарками...
   - Ладно, подождём... коли так, - вынужденно согласился начштаба здравому выводу соседа, - утро вечера мудренее... авось всё и разъяснится.
   И пожелав друг другу спокойной ночи, - они разошлись: Володя с Наденькой блаженно уединились в комнатке-гнёздышке, а Василий Петрович остался согласно штатному расписанию дежурить на кухне, размышляя о бренности человеческой жизни и удивительных зигзагах бытия, чему в немалой степени способствовал недопитый презентованный неизвестностью элитный коньяк.
  
  Глава 9
  
   Сон пожилого человека, как правило, чуток и короток, ибо, всякий раз пробуждаясь утром, он волей неволей и всё чаще вынужденно и с трепетом вопрошает Создателя: а не последний ли раз на этом Свете я вижу блистательный восход согревающего Солнца, слышу чудесное щебетание птах небесных и упоительно вдыхаю нектар свежего воздуха? И не слыша чёткого ответа Творца всего сущего и не явного, человеку преклонного возраста остаётся не только Верить, что и завтра он Волею Судьбы вновь встретит рассвет, но и стараться прожить день так, "чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы" - как совершенно справедливо заметил Николай Островский в легендарном романе "Как закалялась сталь".
   Баба Зинаида, как только вышла на пенсию, всегда старалась строго следовать вышеуказанной парадигме бытия, впрочем, и в пылкой юности, горячей молодости и даже в зрелом относительно взвешенном возрасте она не отклонялась от этого непростого во всех отношениях курса, ибо он требовал, прежде всего, - недюжинной Воли. И, давайте, друзья, признаемся себе, положа руку на ровно бьющееся сердце, что далеко не каждый из нас готов жить в таком ключе: не тлея, а сгорая, обогревая при этом собою окружающий Мир людей.
   И, сегодня, 24 июня Субботы 2006 года от Р.Х. Звонарёва несмотря на некоторое давление вчерашних незапланированных трёх рюмок коньяка Шурупова, встав с петухами, наскоро, но с повышенным аппетитом, перекусив презентованными ей Петровичем сыром и конфетами отправилась в очередной раз изменять белый Свет к лучшему. Покрошив залётным голубям чёрствого хлебушка у подъезда и тут же налив миску молока местным уже ожидающим её кошкам, пенсионерка отправилась в штаб, зная, что даже в столь ранний час кто-то из его членов должен быть на посту.
   На сей раз, сменив начштаба в 4-е утра, дежурил Уклейкин, который после оздоровительного психологического сеанса с Иконниковой и с наступлением некоторой ясности в эпизоде с цыганами и часами, чувствовал себя великолепно и как только проснулся, начал доказывать себе и Миру, что он "не кишка тонка". Словно изголодавшийся по волшебным рифмам поэт, он с новой силой и вдохновением с головой нырнул в бесконечные воды творчества, продолжая созидать свой роман, а в перерывах тут же начинял информационную статью-бомбу против Лопатина новым "тротилом", который стекался к нему от коллег в течение рабочей недели.
   - Что строчишь, касатик, ...заметку какую в газету или ещё что? - вздрогнув, услышал за спиной до боли знакомый фальцет Уклейкин, интонация которого была настолько безапелляционна, что со стороны могло показаться, что Звонарёва как бы продолжает прерванный на секунду разговор с Володей длившийся всю ночь.
   - Зи... Зинаида Ильинична... - дрогнул его голос в сдавленном негодовании, - ну вы б постучались что ли...
   - Так время-то, Володенька, ещё 6-ти поди нет, чего долбиться-то, твои спят небось... намыкались сердечные... да и дверь у вас всегда на распашку... - как ни в чём не бывало, аргументировала она своё неожиданное появление железно-бетонной логикой, безуспешно пытаясь через плечо Уклейкина вчитаться словно в свои мелко исписанные им листы.
   - Ладно, баба Зинаида, проехали, - мысленно махнул рукой Уклейкин на беспокойную пенсионерку, до зуда понимая тщетность своих нравоучений в тут же натянувшихся в тонкие струны нервах, - случилось что?..
   - Да пока вроде всё ничего, внучек, - пристально оглянулась она бывалым командиром, словно готовясь к реконгсценировке вверенных ей войск, - слава Богу, упираемся: по делу я...
   - Так ...так... - мягко торопил её Уклейкин, которому, с одной стороны, - не терпелось поскорее вернуться к рукописи, а с другой - откликнутся живым участием и помочь в общем деле пламенной соратнице.
   - Давеча твоя красавица обещалась листовки с этим супостатом распечатать, как бишь его ...чёрта?.. - наконец разродилась Звонарёва конкретикой.
   - Лопатин... - подсказал Володя, внутренне передёрнувшись от озвученной и ставшей со вчерашнего дня к тому же и лично ненавидимой фамилии.
   - Точно, он гнида... - чуть не сплюнула она на пол от злости, - так готовы фотки, а то у меня руки по нему чешутся?..
   - Ах да... - вспомнил Уклейкин как вчера перед сном, Наденька выложила на холодильник увесистую пачку тайно отпечатанных на редакторском принтере листовок. - Вы баба Зина, извините, что мы вам домой их не занесли, весь день вчера кувырком...
   - Ничего, касатик, ничего... - добродушно успокаивала она оправдывающегося Уклейкина, - я всё равно вчерась притомилась... малость, ранёхонько соснула...
   - Да-да... - многозначительно улыбнулся Уклейкин, нарочито внимательно разглядывая этикетку на сиротливо стоящей в углу подоконника пустой коньячной бутылке, - Петрович, говорил что-то: мол, вчера вам немного нездоровилось...
   - Вот болтун... - чуть застенчиво и совершенно беззлобно улыбнулась она в ответ, - сам, ирод, напоил коньяком, да ещё и намекает. - Я ж говорила ему: мне, Петрович, только рюмочку для сосудов, а он - знай, подливает. Пей, дескать, Ильинична, пока пьётся, - всё одно - халява непонятная. - Ну, вот и развезло бабушку малость...
   - Бывает... - смущённо всё же хихикнул Уклейкин, - может баб Зин, чайку?..
   - Нет, спасибо, внучек, некогда - надо эти листовки везде поклеить пока милиция дрыхнет... - твёрдо отрезала Звонарёва, и на секунду остановила решительный взгляд на тарелку с хлебобулочными изделиями, - ну, разве что этот бублик взять в качестве сухпайка... мало ли чего?..
   - Обязательно возьмите... с запасом, - обрадовался Уклейкин, протягивая сразу два бублика с маком. - А может вам и с листовками помочь? - я мигом, только Наденьку предупрежу...
   - Не, милок, благодарствую, мне одной сподручней: я уж и маршрут скумекала и маскировку приладила, - лучше уж пиши, но так чтоб потом стыдно не было, - взяла Звонарёва бублики с пачкой листовок и засобиралась к выходу. - А Наденьке своей - низкий поклон передай за помощь. - И запомни главное, - как всегда щедро делилась она мудростью, - не сиди сиднем, Володька, береги её пуще алмаза изумрудного, - таких хороших девиц нынче днём с огнём не сыщешь...
   - Да я, баб Зин, пушинки с неё сдуваю... - оправдывался Уклейкин, словно пред учителем провинившийся школьник.
   - Вот и сдувай, касатик, пушинки чаще... и будет вам обоим счастье, - очередной мудрой рифмой одарила она Володю напоследок, - а я пошла наших дармоедов христопродавцев на свет Божий выводить, - и мгновенно исчезла на пороге, словно и не было её.
   И уже к девяти утра все места массового скопления людей района включая остановки общественного транспорта, магазины, аптеки, банки, рынок и даже несколько милицейских козликов были обклеены, листовками следующего содержания:
  
  "ВНИМАНИЕ, КОРРУПЦИЯ!!!"
   (Ниже уже известная нам фотография, сделанная Звонарёвой у департамента, где у его чёрного входа Половиков прогибаясь швейцаром, раболепно пожимает руку Лопатину), а собственно под ней накануне составленный Шуруповым текст:
   "Граждане! Москвичи! За нашими рабочими спинами, продажная власть в лице начальника департамента жилищной политики Лефортово Половиков Е.И. сторговала дом по Красноказарменной 13, вместе с жильцами под слом и с выселением оных за МКАД известному жулику-олигарху и криминальному авторитету Лопатину П.П. под застройку очередного борделя под видом торгово-развлекательного центра!
   Товарищи, не проходите мимо сращивания власти и криминала в алчный спрут, разъедающий нашу свободу и право жить на своей Родине, распространяйте информацию, не будьте равнодушными: Пока мы едины, мы непобедимы!
   Народное Ополчение".
  
   Первыми из жильцов вышеуказанного дома, ставшим "яблоком" раздора, была сразу трое его жильцов: Толя, Коля и Егорыч, ибо, как известно большинству взрослому населению планеты на собственном горьком опыте, - похмелье штука серьёзная и к долгому сну не располагает.
   С третьей попытки, сфокусировав рассеянные вдрызг зрачки непомеченными возлияниями накануне алкоголя, неразлучная троица, постигнув смысл написанного, одобрительно и муторно раскашлялась, едва не выплюнув по причине невыносимого токсикоза прокуренные лёгкие. Не проронив ни слова, словно по невидимой команде, они выстроились гуськом, и, сотрясаясь мелкой рябью, вынужденно направилась к ближайшему пивному ларьку, - повод для ситуационного анализа и немереных тостов был обретён ими на весь день.
   Застрельщиком же со стороны, прочитавшим пламенную анти коррупционную листовку, совершенно случайно, стал майор Чугунов, за которым в 7 утра заехал дежурный милицейский уазик, дабы довести его на работу в УВД не теряя ни секунды государственного времени.
   После форменного конфузного провала проводимого им следствия по "бульдозерному" делу под землю в нечистоты канализации, Харитон Захарович, получив сильнейший стресс, отпросился у начальства, и два дня приходи в себя, выветривая из одежды и плоти запахи неудачи, моясь, отстирываясь и заливая горе водкой, впрочем, - умеренно. Безупречный послужной список, который он лелеял с первого дня работы в органах, был столь позорно буквально изгажен ужасными обстоятельствами, что вызывало в старшем следователе удушающие раненое самолюбие бурлящие страшным штормом волны яростного гнева и мести.
   И вот сегодня, когда он твёрдо для себя решил реабилитироваться в глазах, хихикающих за его спиной коллег и даже прознавшего о зловонном конфузе начальства, от обострённо настроенного профессионального взгляда майора в отличие от сержанта - водителя уазика, - не ускользнуло воззвание народного ополчения к гражданам, приклеенное к задней двери машины.
   - Опять этот чёртов дом... - прошипел он сдавленной асфальтоукатывающим катком змеей, отрывая листовку, как улику и крайне задумчивый и раздражённый сел в уазик коим и был в пять минут доставлен до места службы. Несмотря на Субботу, Чугунову предстояло наверстать упущенное время за два дня вынужденных отгулов, ибо начальство начинало всё настойчивей давить по делу о доме по Красноказарменной 13, и всех происшествиях, так или иначе, с ним связанных. И ближе к полудню в рамках объёдинённого дела он запланировал продолжить прерванные столь позорно следственные действия, включая поквартирный обход жильцов, взяв с собой местного участкового Потапчука.
   Однако до полудня было ещё добрых четыре часа земного времени, в течение которых в исследуемом пространстве случилось следующее.
   Что-то около полдесятого утра к Уклейкину вбежал взмыленный, но сияющий масленичным блином Серёга, и сходу с упрёком отчитал вздрогнувшего от неожиданности друга мирно сочинявшего очередную фразу романа:
   - Ты что брат, опять телефон посеял, - час не могу дозвониться?!
   - Да нет, просто на зарядку вчера забыл поставить... беда у меня с техникой... - оправдывался Уклейкин, вынув в доказательство из кармана в прах потухший мобильник, и предъявил его Крючкову, параллельно пытаясь как-нибудь вникнуть в причину столь относительно раннего и бурного визита лучшего друга.
   - Это точно, - вынужденно согласился Серёга с Уклейкиным, дотошно зная с детства его натянутые взаимоотношения с бытом и продолжая интриговать друга хитрой улыбкой, - любой мало-мальски сложный аппарат в руках лирика - груда не нужного железа...
   - Да ладно тебе, - улыбнулся искренне Уклейкин немного горьковатой, но в принципе терпимой по жизни правде собирая в стопку разметанные прерванным творчеством мелко исписанные листы, - сам знаешь: гуманитарий и техника "две вещи несовместные..." а ты, собственно, чего такой взъерошенный, дружище?
   - А ты угадай с трёх раз, - по-доброму заводился Крючков, решивший немного "помучить" друга за его наплевательское отношению к мобильному телефону из-за чего пришлось сделать лишний крюк.
   - Ну, откуда, Серый, я знаю, - нарочито задумчивою гримасу состроил Уклейкин, - может ты в лотерею отыгрался?..
   - Ага... у них, блин, отыграешься... - легкая тень неприятных воспоминаний промелькнула на всё ещё сияющей интригующей улыбкой физиономии Крючкова. - Первая попытка - мимо кассы, валяй дальше...
   - С тёщей что ли, наконец, разъехались? - выпалил Уклейкин первое, что пришло ему на ум, дабы как можно быстрее, исчерпав с издревле заведённый на Руси лимит попыток, узнать скрывающуюся в непроницательном друге загадку.
   - Хорошо бы, конечно... - мечтательно было начал он отвечать, тут же впрочем, спустившись с небес на землю, - только её, Вовка, никаким домкратом от Светика не отодрать - вцепилась в неё, как в своих тигров, ни днём ни ночи покоя нет - всё учит нас жизни... - Ладно, не будем, брат, о печальном... но, однако и вторая твоя попытка - по воробьям, может намекнуть? - предложил Крючков, опасаясь, что третий промах Уклейкина окончательно испортит настроение какими-нибудь негативными ассоциациями и воспоминаниями.
   - Валяй, дружище, кидай соломинку... - сразу же согласился Володя, а то опять в молоко отстреляюсь.
   - А как у вас, Владимир ибн Николаевич хомяк поживает, не перекормили ли вы моего потешного зверька до смерти? - нарочито театрально вопросил Серёга.
   - Сашка?!! - мгновенно сообразил Уклейкин.
   - Он, родной! Жив, здоров, чего и нам желает! - победоносно поставил жирную точку в загадке ликующий Крючков, - полчаса назад, наконец, позвонил с Ленинградского вокзала.
   - Ну, слава Богу!.. - отлегло от сердца Уклейкина, который искренне переживал все дни угнетающей неизвестности о судьбе Подрываева, - а где он, как, что?
   - Толком не знаю, сказал, лишь, что, мол, на Волге у деда почти неделю гостил и через час-полтора будет дома, так что хватай хомяка и пойдём встречать кореша... - бодро скомандовал Серёга.
   - Говоришь, Сашка на Волге у деда был?.. - как-то потеряно переспросил его Володя, темнея лицом, ибо он, вдруг, отчётливо вспомнил, как позавчера на его внутренний волнительный вопрос: "Чёрт, ну, где же всё-таки Сашка?.." получил треклятым потусторонним голосом престранный ответ: "У деда на реке". Конечно, это чертовщина могла ему просто напросто показаться, как вчера убедительна почти доказала Иконникова, но крайне неприятный и неизъяснимый осадок вновь выпал чёрным пугающим снегом в его измученную душу хотя и не в такой степени как случалось ранее, до визита к доктору.
   - Ну, ты чего, брат, тормозишь, не рад, что ли? - вывел Крючков из мимолётной задумчивости друга.
   - Рад, конечно... - очнулся Володя и натужно улыбнулся, - просто одна ерунда вспомнилась... - невольно слетела с его уст рассеянная фраза...
   - Ну, тогда, хватай скорее Флешку-2 и вперёд: надо же друга по-человечески встретить, - вновь приказал всегда не терпеливый Крючков.
   - Just, а moment, please, только Наденьку предупрежу, - с удовольствием подчинился Уклейкин, щегольнув для убедительности английским, - и в секунду исчез за дверью. Наскоро объяснив, уже проснувшейся от коридорного шума, возлюбленной причины по которым он вынужден на некоторое время оставить её одну, он взял насторожившегося хомяка в банке и, нежно поцеловав Воскресенскую, бодро направился было вон.
   - Володенька, - окликнула она его дрогнувшим голосом в самых дверях, - только, пожалуйста, на радостях...
   - Ни-ни-ни, любимая... - решительно прервал её Уклейкин, успокаивая уверенностью, тут же догадавшись, о чём она его умоляет, - клянусь... - ни в одном глазу...
   И через пять минут закадычные друзья, поочередно и аккуратно передавая друг другу драгоценную банку с метущимся в ней хомяком в связи с резкой переменой окружающего его через уютное стекло мира, как факел с олимпийским огнём, дабы его случайно не задуло ветром, - покинули сквозь арку лениво просыпающийся двор.
   Одновременно, но в противоположном направлении дворовую арку пересекла пестрая группа из трёх человек во главе с прорабом СМУ-69 Китайцевым, который увесисто шествовал впереди непререкаемым командиром, переливаясь фирменным жёлто-зелёным логотипом униформы компании. За ним озираясь по сторонам и что-то негромко лопоча между собою на тарабарском языке, словно связанные с начальником невидимой верёвкой семенили два неопределённого возраста и национальности работника восточной внешности, именуемые в русском народе отчего-то прижившимся немецким жаргонизмом, - гастарбайтерами (Gastarbeiter; дословно: гость-работник).
   И если понятие "гость" применительно к обильно нахлынувшим трудовым мигрантам стран бывшего СССР в метрополию за лучшей долей было весьма натянутое и даже вызывало заметное и законное раздражение у коренных россиян, то - "работник", несмотря на низкую в целом их квалификацию, вполне соотносилось со смыслом по причине крайней дешевизны их труда. Тогда в постперестроечное лихолетье предприимчивые коммерсанты эшелонами завозили дешёвую и бесправную рабочую силу, как правило, из средней Азии, что бы сэкономив на издержках, снять максимальную прибыль в свои бездонные карманы. Да и сами бывшие союзные братья от безнадёги и безработицы покидали свои, ставшие гордыми и независимыми, но нищими, страны, буквально пешком отправляясь в Москву и её бескрайние окрестности.
   Вот и сейчас за бывалым прорабом Суринамом Занзибаровичем, как за отцом родным, в полном и безоговорочном послушании шли два представителя одной бывшей среднеазиатской советской республики, именуемые согласно миграционной справке Фархад и Бахадыр, или, как для краткости их величал сам начальник - Фара и Баха.
   Известие о разорении двух бульдозеров у дома по улице Красноказарменная 13, принадлежащих СМУ-66, хозяином которого в свою очередь был Лопатин, дошло до него лишь на вторые сутки, ибо подчиненные не решались доложить шефу о печальном факте, опасаясь негативной реакции в свой адрес. А посему новость в виде предписании обеспечить охрану техники собственными силами от дальнейшего разграбления просочилась из местного УВД. Ещё один день ушёл на бюрократические согласования вышеуказанных мер безопасности, результатом чего собственно и стало субботнее появление Китайцева и двух его безотказных помощников во дворе известного дома в районе 10-ти утра.
   - Вот тут, мелиораторы заморские, вы теперь и будете жить, а заодно и охранять вверенное вам имущество, - повелевающей рукой, указал прораб на два огромных желтых бульдозера, варварски лишённых частично внутренней начинки и внешних атрибутов, обращаясь к гастарбайтерам. - Якши?..
   - Якши, начальник... э, якши... - закивали в знак согласия подопечные работники, как дети, улыбаясь выказанному им огромному доверию со стороны высокого руководства, к коему они с первых дней появления в СМУ-66 безоговорочно отнесли Китайцева.
   - Небось, отвыкли в таких хоромах жить? - сочувственно подмигнул им прораб, не понаслышке зная в каких ужасных условиях, словно селёдки в стиснутой повальной на них экономией бочке, живут приезжие подневольные работники, где придётся: от чердаков до подвалов. - Такой бульдозер, горемыки, по нынешним временам, как малогабаритная квартира, - грустно пошутил он. - Ты Баха живи вот в этом, - прораб, указал на один из них, зеркала заднего вида которого были нагло свинчены, а из-под капота торчали пестрые кое-как обрезанные и размётанные провода, словно косички у африканского людоеда после ритуального танца. - Ну, а ты, Фара - занимай второй агрегат, который без фар, - невольным каламбуром завершил он, хоть и временную, но совершенно бесплатную раздачу "жилья". - Якши?..
   - Якши, начальник... э, якши... - вновь учащённо закивали они в знак согласия, и ещё пуще заулыбались, ибо, наконец, осознали, какое на них вдруг свалилась "счастье".
   - Далее, - продолжил подробно разжевывать по пунктам инструкции Китайцев, включая и язык жестов, зная, что могут набедокурить брошенные в центре столицы несостоявшиеся азиатские мелиораторы без чётких ценных указаний. - Еды у вас на пару дней, а там кого-нибудь пришлю с оказией, питьевую воду экономьте, с местными жителями быть вежливыми, улыбаться и не в коем разе не пререкайтесь... Впрочем, вы и так друг друга, слава Богу, не поймёте от греха... - добавил он, немного отстранённо размышляя вслух. - Так-с... отправлять естественные надобности по маленькому будете в вон тех кустиках, - указал он перстом на густые заросли пышной сирени за частными гаражами вперемешку с крапивой и ещё какой-то одичавшей растительности неопределённого сорта, - и желательно ночью. - Ну, а если, вам по-взрослому приспичит... - Китайцев ещё раз тщательно осмотрел дворик, - то... - А вот, - обрадовался он удачному решению, когда проницательный взгляд его задержался на торчащем краешке канализационного люка под зловонным мусорным баком. - Сдвинете мусорный ящик, откроете люк, оправитесь, крышку закроете, помойку на место. Якши?
   - Якши, начальник... э, якши... - опять сияя, как два начищенных пятака, учащённо закивали они в знак согласия, не балуя находчивого руководителя, разнообразим лексикона.
   - Ну, якши так якши... - ответил прораб им тем же. - Ну, а что б вы, ребятушки, от безделья чего-нибудь тут не накуролесили вот вам русский разговорник - учите слова и не высовывайтесь из бульдозеров, через два дня лично проверю! - выдал строгий наказ Китайцев, отчего от страха азиатский тип их лиц даже будто бы на мгновенье принял европейские черты. "Может и будет когда-нибудь какой-нибудь из всего этого толк... ассимилируется" - было подумал про себя бывалый прораб. "Хотя... вряд ли..." - тут же засомневался Суринам Занзибарович, с печалью вспомнив, сколько безвозвратно он извёл собственных нервов обучая вдрызг неграмотных завезённых с бывших в основном среднеазиатских республик СССР горе-работников элементарным строительным навыкам по причине тотальной жадности начальства, экономившим на всём подряд, в том числе и на местных квалифицированных кадрах.
   И чуть загрустивший прораб, философски сплюнув на накаляющийся под жгучим московским Солнцем, грязный асфальт источающей крепкий смрад помойки отправился в соседний район контролировать ход вверенных ему СМУ-66 работ по сносу похожего дома.
  
   Глава 10
  
   - Ну, брат, ты и дал дрозда! - крепко обнимал Сашку на пороге его квартиры всегда слово обильный Крючков, - мы тут места себе не находим, а он, блин, рыбку к дедушке удить уехал... и ни слуху, ни духу!
   - Простите, старички, так вышло... - немного виновато приглашал он друзей в свою квартиру, на ходу взахлёб рассказывая им вкратце всю историю со своим "таинственным" исчезновением. - Не поверите, после той чёрной пятницы, когда я с похмелья угробил моего бедного хомяка флешку - сутки места себе не находил, да чего там - до сих пор каюсь... Вот и решил: надо срочно линять из Москвы, что б совсем не закиснуть. Взял ноутбук, сотовый, - и махнул, не глядя, на Волгу к деду в глухую деревеньку Харлово под Конаково с Ленинградского вокзала электричкой.
   - А почему именно "у деда на реке"? - перебил Сашку Уклейкин, которого всё ещё терзал мутный толи реальный толи виртуальный ответ до смерти надоевшего ему чёрта или нервная болезнь его вызывающая.
   - А где же ещё? - недоумённо пожал плечами Подрываев, продолжая рассказ. - Если б вы знали, братцы, какие там первозданная тишина, красотища страшенные, тогда бы не спрашивали. Там хоть век живи! одним словом, - благодать Господня, хотя и дыра клозетная в смысле бытовых удобств... Зато недалеко от Москвы - шесть часов в один конец и ты в совершенно другом Мире, почти как в раю... Когда-нибудь свожу вас туда - враз обалдеете от несказанного счастья. Там мало того, что ещё рыба до сих пор водится, так грибов и ягоды столько - хоть артель открывай, народишко-то почти весь в города разъехался, озоровать да гадить особо и некому... - продолжал он повествовать о деталях поездки, жестами усаживая друзей за кухонный стол. - Сейчас угощу вас, городских, божественной деревенской пищей, экологически безупречной: всю жизнь помнить будете, - и Сашка начал доставать из ёмкого рюкзака дедовские разносолы и прочую редкую по нынешним временам снедь, расточающую удивительные аппетитные ароматы, провоцирующее резкое и обильное выделение слюны.
   Крючков же пока Сашка был отвлечён сервировкой, подал сигнал Уклейкину, что бы он припрятал пока под стол сумку с банкой, в которой резко оживился хомяк, чуткого обоняния которого мгновенно достигли распространившиеся по кухне крепкие запахи уникальных Волжских разносолов, а из другого пакета Серёга достал полулитровую бутылку водки и десяток пива. По дороге к Подрываеву, не смотря на все протесты Володи, только что давшего себе и Наденьке убедительно слово-междометие "ни-ни-ни", Серёга буквально силой затащил его в магазин, где и был приобретён традиционный в России вышеуказанный "джентльменский набор" с простой, но безупречной мотивировкой: "За долгожданную встречу с другом и наше здоровье, - мы обязаны шлёпнуть по стопочке-другой!".
   - Ну, а дальше, - продолжал по существу повествование Сашка, - понятное дело: по приезду дед меня на радостях начал самогоном угощать, как в последний раз, - на утро едва очнулся... - А к вечеру, когда малость отпустило, пошли с ним рыбалку, встали посреди Волги, привязались тракторными траками ко дну, сидим, удим... не клюёт, зараза... Час проходит - тишина, хоть бы ерш сопливый клюнул - полный облом... Кузьмич от скуки полпачки папирос извёл, чадит спасу нет, зато комары налету дохнут, но виду не показывает, как пограничник с поплавков глаз не спускает, мол, жди Сашка, сейчас клюнет, никуда не денется... А я на грех телефон из плаща не выложил: дай думаю пока такой штиль с клёвом хоть тетрис погоняю - ещё на один уровень продвинусь, хотя руки немного и трясутся с вчерашнего самогона... Только я к 13-й ступени подхожу, как дед, словно труба Иерихонская на всю Волгу по матушке заорёт: "Подсекай его Сашка, уйдёт, сука!!!" Верите ли, старички, меня от неожиданности едва Кондратий за шкирку не схватил: ну я со всей дури машинально и дёрнул: удилище вверх, а телефон, как подлое мыло, - вниз бултых и с концами. А в нём, блин, две симки, бесплатный роуминг...
   В общем, таким Макаром я и остался почти на неделю без связи: ближайший телефон в Конаково, да и что толку - номера-то ваши на дне реки, теперь их рыбы изучают... и интернет там ещё в большом долгу перед местными. Ну, а как в Москву на Ленинградский вернулся, тут же в привокзальное интернет-кафе зашёл, а дальше - дело техники и звонок другу, - всё также немного виновато улыбнулся он Крючкову.
   - Брось, Сашка, переживать!.. - почувствовал скрытые волнения друга Серёга, главное что жив и здоров, а всё остальное фигня на постном масле, рыбу то хоть ту поймал?..
   - А то! Вот он, шельмец, эдакий... - и не без гордости достал из рюкзака огромного, килограмм в пять копченого леща, - минуты три с дедом вываживали с десяти метров, упирался, сволочь, как сковородка!..
   - Да уж, хорош, собака!.. - восхищённо рёк Серёга, неплохо разбирающийся в рыбных трофеях, из-за такого и мобильник утопить не жалко.
   - Это точно... - скорее по инерции подхватил Уклейкин общую волну ликования действительно редкому экземпляру семейства карповых, ибо возненавидел рыбалку лет с семи, когда случайно, но чувствительно, сам себя зацепил крючком с нанизанным на него противным червяком за указательный палец левой руки.
   - Но зато, старички, как говорится, нет худа без добра, - продолжал уже с видимым удовольствием отчитываться перед друзьями, заметно повеселевший Подрываев. - Волжские волшебные красоты и первозданная тишина сделали своё благое дело, и я таки дописал там, на ноутбуке хитрую антиолигархическую программу... Вот она: "Кузькина мать"! - и он, достав из кармана флешку, победоносно помахал ей как грозным знаменем, не сулящим угнетающему права и свободы людей классу ничего хорошего.
   - А ну-ка постой, компьютерный гений, - неожиданно оборвал его Крючков и загадочно подмигнул Уклейкину, - закрой на минутку глаза...
   - На кой, старички, я и так соскучился: неделю вас не видел... - вяло возражал Сашка.
   - Много будешь знать, скоро состаришься, - твёрдо стоял на своём хитро сияющий Серёга, - сказано закрывай - значит надо, не бойся - не укусим, старичок...
   - ОК! - повиновался заинтригованный Подрываев и словно гоголевский Вий нарочито выразительно сомкнул веки.
   - Алей оп! - мгновение спустя, вновь весело скомандовал Серёга, - открывай, дружище, свои гляделки!
   - Ой, что это, то есть, - кто это?! - воскликнул ошарашенный Сашка, не веря своим расширившимися до физического предела зрачкам, когда вновь отверз веки свету Божьему.
   Тут было от чего едва ли не тронуться около атеистическому складу ума Подрываева, ибо, пред ним в центре стола, рядом с благоухающей снедью и гордо возвышаясь над нею, как на пьедестале, переливаясь в лучах полуденного московского Солнца, словно золотой кубок, стояла стеклянная банка. В её уютном трёхлитровом чреве, находился хомяк невероятно схожий с прежним и горячо им любимым потешным грызуном, которого Подрываев похоронил во дворе в ночь на прошлое Воскресенье, и который сейчас, так же как и его бедный предшественник, лихо отплясывал на задних лапках зажигательную цыганочку.
   - Флешка номер два! - радостно объявил Крючков, театрально раскинув руками и наклонившись, словно имя долгожданного и горячо любимого артиста, наконец вышедшего на сцену пред благодарной и истомившейся публикой.
   - Как это?.. Этого... не может быть?! - продолжал Сашка не верить очевидному, но совершенно невероятному сходству отплясывающего и трагически погибшего хомяков, - и на всякий случай даже перекрестился.
   - Для людей верующих в лучшее и ищущих, Сашка, ничего невозможного нет, ибо дорогу осилит идущий, - торжествовал Серёга и для важности кульминационного момента специально закурил и затянулся во все лёгкие. Его добродушное сердце и проснувшееся красноречие воспаляло осознание того, что он не зря полдня мотался угорелым по птичьему рынку и зоомагазинам, так как доставил другу истинную радость обретения, было навсегда утерянной привязанности к маленькому существу.
   - По счастью или нет, друзья, - продолжал, как Цицерон, искрить глаголом, крепко вошедший в образ едва ли не Спасителя, Крючков, - нам не дан волшебный дар Воскрешения ушедших от нас навсегда в не бытие близких. - Однако настоящая дружба, как мы должны свято помнить всю жизнь: "делает настоящие чудеса", превращая, казалось бы, невероятную мечту в реальность, как Вера, Любовь, Воля и трудолюбие рано или поздно преображает всякого подобающего человека в условную сказочную Золушку. Да, мы далеко не ангелы, но Души наши до краёв наполненные состраданием к близкому, и даже совершенно чужому горю самим Творцом, были, есть и будут вечными, скитаясь по бесконечной Вселенной в поисках нового достойного воплощения для дальнейшей её самореализации во исполнение Великого, неведомого нам, Замысла и для благ бесконечного Мира...
   - ...впрочем, кто знает, - тут же решил подбросить "угольев" в разгорающийся на глазах огонь надежды Уклейкин, вдохновлённый пламенной речью друга. - Быть может, в этом милом зверьке, которого среди тысяч подобных с трудом отыскал на Московских прилавках Серёга, ныне светлая душа невинно убиенного Флешки и обрела свою новую, столь схожую, а, возможно, и даже братскую потешную плоть...
   - Ну, старички, я теперь для вас... хоть... Пентагон в... взломаю... - едва сдерживая слёзы благодарности, дрогнувшим от расплескавшихся взволновавшимся морем чувств голосом отвечал Сашка, - клянусь: век не забуду!..
   - Пентагон... хорошо бы, конечно, грохнуть, - мечтательно согласился Уклейкин, - а то достали эти пиндосы со своей демократией липовой по самые астраханские помидоры, но сначала, друзья, надобно нашего местного прощелыгу Лопатина дожать...
   - Не вопрос, Вовка, - поддержал Серёга воинский настрой друга, - вон Сашка-то "Кузькину мать" уже состряпал, осталось только зарядить её компроматом, - и хана твоему сволочному олигарху!
   - Факт! - в порыве разгорающейся благодарности подтвердил Подрываев, - я там такой алгоритмище в программе прописал, что все почтовые ящики газет от "Нью-Йорк Таймс" до "Колымского рудника" откроются пред нами, как Сезам перед Синдбадом. - Кстати, Вов, а ты файл из своего издательства достал: ведь главный, контрольный выстрел по Лопатину мы запланировали из твоей "Вёчёрки"?
   - И, да и нет... - как-то сконфужено ответил Уклейкин.
   - Расшифруй... - тут же интересующимся репейником вцепился Серёга в витиеватый ответ друга, ловко откупоривая пиво и с нетерпением, едва сдерживая дикий аппетитный рефлекс, в прах изголодавшейся собаки Павлова, разглядывая великолепные натуральные Волжские закуски.
   - Понимаете, братцы, - мрачно объяснял Володя, - я настолько близко в два дня сошёлся с нашим замом главреда Яценюком на литературной ниве, что он, открыв настежь душу, теперь мне едва ли не как родному сыну доверяет... и получается, что я должен в неё фактически плюнуть пусть даже ради благого дела ...
   - Да уж... вечная философская дилемма... - согласился с Уклейкиным, задумавшись, Сашка.
   - И нам решить её поможет "Киножурнал "Хочу всё знать!" - начал заводить было приунывших друзей Серёга, знаменитым слоганом советского научно-популярного теле проекта, - залихватски разливая водку по стопкам. - Но, увы, за неимением оного, предлагаю, братцы, универсальное русское средство - "по пятьдесят!"
   - Я пас... - тут же, как от вдруг появившегося чёрта, открестился Уклейкин, - ... я тебя, Серёга, - предупреждал, что Наденьке слово дал: "ни-ни-ни"...
   - Да что тут пить-то?.. Кошкины слёзы... - не унимался Крючков, - за нашедшегося друга и здоровье - грех не хлопнуть по рюмашке!..
   - Нет сказал, - в крайнем случае: вон пива выпью с лещом, - с трудом упирался Володя, постепенно всё же сдавая позиции.
   - Это само собой, брат, - пёр бульдозером на дрогнувшие бастионы друга Серёга, подмигивая Сашка, что б тот включился в атаку, - ты глянь на деревенские разносолы: тут даже последний закодированный развяжется, а мы, слава Богу, не алкаши... так любители...
   - Согласен, старички, - осторожно вступил в бой компьютерный гений. - За встречу, ваш дорогой подарок и предстоящее серьёзное дело можно и "разговеться", но только на этом - стоп, без всяких дублей, лично мне прошлой пятницы за глаза хватило...
   - Ни-ни-ни! - радостно подтвердил трудновыполнимое условие Крючков, - зуб даю, никаких продолжений банкета: мне тёща уже с утра ультиматум выкатила: мол, говорит, если приползешь опять в зюзю, лично посажу в клетку ко львам, а оно мне надо, - собою ненасытных хищников вскармливать?..
   В результате под напором убедительных доводов Уклейкин выкинул белый флаг, и друзья с искренней радостью и зверским аппетитом принялись вкушать экологически чистые дары Природы, разливая на этот раз в рюмки поменьше обычного и большей частью налегая на пиво, дабы негласно растянуть удовольствие застольного общения.
  
   Когда же первые великолепные солёные белые грузди начали блаженно растворяться в молодых, но уже основательно лужёных разношерстной и неупорядоченной жизнью желудках дружного трио комбинаторов, во дворе дома Уклейкина в полный рост нарисовались худосочный следователь Чугунов и примкнувший к нему тюлене образный грузный участковый Потапчук.
   Вопиющий факт Субботы, изрядно поджаренный полуденным так и не прекращающим палить весь июнь Московским Солнцем здорово напрягал капитана в отличие от майора, который несмотря ни на какие обстоятельства был настроен крайне решительно, дабы реабилитироваться в глазах всё ещё хихикающих за спиной коллег раскрытием порученных ему дел. Однако служба есть служба и согласно приказу Семён Михайлович, тщательно скрывая на отёкшем и взмокшем лице недовольство и с трудом перенося невыносимое пекло, вынужден был подчиниться юркому следователю со свекольной головой и в знаменитых на весь район яловых армейских сапогах, которые он носил, не снимая, во всякое время года.
   Как не было противно и больно, Чугунову посыпать соль на свежую, да ещё и крайне нестерильную рану, объединённое следствие первым делом он вновь начал с осмотра треклятых бульдозеров, в настежь открытых кабинах которых, с удивлением были обнаружены неопознанные во всех смыслах люди, почти не говорящими на русском языке. По последней причине четверть часа драгоценного времени и нервов милиционеров было потрачено совершенно впустую, ибо кроме слов "начальник...э", "якши" и едва ли не внеземного происхождения междометий, скупо слетающих с подобострастных улыбающихся уст с рождения загорелой парочкой понять было совершенно ничего не возможно. Не исключено, что бестолковый процесс задавания конкретных вопросов и получение зашифрованных с дичайшим акцентом ответов кончился бы арестом бледнеющих в страхе перед возмущёнными органами растерявшихся гастарбайтеров или ещё Бог знает чем. Однако ещё минут через десять пустопорожней дискуссии, когда её градус превысил температуру раскалённого московского знойного воздуха, а и без того красный Чугунов начал багроветь на глазах, Фара, вдруг вспомнил о записке, которую им предусмотрительно составил прозорливый Китайцев на случае подобных эксцессов и трясущейся рукой явил её из кармана Свету:
   - Якши, начальник... э...
  
   "Податели сего действительно являются разнорабочими, выделенными СМУ-66 в соответствии с предписанием ОВД Лефортова для охраны, частично разграбленных бульдозеров, принадлежащей указанной организации на правах собственности и находящихся во дворе у помойки дома по Красноказарменной 12, для последующего слома оного.
   Прораб СМУ-66 Китайцев С. З."
  
   Дочитав до конца вслух взмокший потом подателя документ, Харитон Захарович, непривыкший тратить казённое время понапрасну, буквально почувствовал как на его жилистой шее, словно зоб кобры перед смертельным прыжком на обречённую жертву, вздулись вены негодования. Но благодаря железной воле и дисциплине он удержался от возможного спонтанного расстрела на месте без суда и следствия, учащённо моргающего иноземного дуэта косноязычных, практически молчунов. Однако его лютое негодование вполне колоритно выразил, как огромная оплывающая огнём свеча, Потапчук, в сердцах сплюнувший на расплавленный асфальт, с поверхности которого, как пар из кипящего чайника, мгновенно испарилась слюна невыносимой досады:
   - Что ж вы, ёкараные бабаи, раньше-то бумагу не показали?!!
   - Ладно, Михалыч... - как всегда в подобных случаях сдавленной яростью прошипел Чугунов, - пойдём по подъездам, - один хрен эти басурмане ничего не понимают...
   - Ну, ничего, Захарыч, - по инерции зверел участковый, утирающий огромным, будто косынка, носовым платком, струящиеся из себя обильные ручьи пота, - я, мать их так, с понедельника организую им в районе Холкин-Гол! Понаехали, блин, в Москву, а по-русски: не гу-гу, Бухара какая-то, а не Столица!..
   Таким образом, безвозвратно потеряв время и нервы, но обретя раздражение и первые гири усталости, милиционеры вяло двинулись в первый подъезд проводить поквартирный опрос жильцов на предмет "Бульдозерного" дела, по поводу которого сверху давило начальство, и которое в свою очередь напряг Лопатин. Вкупе с ним также, пусть и второстепенным, но неприятным "глухарём" зависло происшествие с систематическим глумлением над Жигулями четы Стуканян, прекрасная половина которой вчера вторично брала измором местное ОВД с тем, что бы выбить хоть какую-либо компенсацию и моральный ущерб из преступника, в случае его поимки. Кром этого Чугунов захотел лично убедиться, соблюдает ли Уклейкин В.Н., обвиняемый по делу о нападении на иностранного гражданина - У.К. Лейкина режим подписки о невыезде накануне скорого суда (кстати, майор, как человек мстительный, не забыл, насмешливых улыбок подозреваемого и его дружка-свидетеля Крючкова во время позорного для него канализационного провала).
   И, наконец, сорванная им, сегодня, с двери милицейского уазика листовка-воззвание народного ополчения к неравнодушным гражданам и глухим властям, также исходила от ставшего ему ненавистным дома по Краснокозарменной 13 или перефразируя известную со времён, некогда, великого древнего Рима поговорку: "Все следственные дороги вели в вышеуказанный адрес"; а если быть ещё точнее - в коммунальную квартиру No3, где располагался штаб и был прописан Уклейкин.
   Собственно руководствуясь именно этими соображениями, Чугунов и Потапчук и начали следственные действия с посещения ставшей достаточно известной в узких кругах местных активных граждан квартиры, дабы компенсировать столь бестолково и навсегда утраченное с гастарбайтерами казённое время, убив сразу двух, а то и больше условных зайцев. Тем паче, что двери в 1-й и 2-й квартирах были уже опечатаны работниками ЖЭКа и пустовали в связи с переездом всех их жильцов в Южное Бутово, и среди которых, к слову, первым эвакуировавшимся был прижимистый в смысле левых заработков, - Стёпа Ломакин. Слесарь-универсал и водопроводчик в одном лице, постоянно хитром, а ныне ещё и испуганно-напряжённом, не стал по известным причинам дразнить судьбу-злодейку. Как только он получил ордер на руки, то в тот же день, погрузив, с помощью Толик, Коли и Егорыча за две поллитровки белой нажитый незадекларированным способом скарб в ёмкую фуру, - навсегда рванул из родного Лефортово за МКАД. А там, отсидевшись от следствия, Стёпа "разводной ключ", планировал продолжить эксплуатировать для своей выгоды собственные профессиональные навыки посредством щедрой халтуры со стороны доверчивых и нетерпеливых сограждан, постоянно обустраивающих своё периодически протекающее сантехническое хозяйство.
  
  Глава 11
  
   Однако сходу войти в первый подъезд без очередной горькой порции потери времени и нервов у размякшего, как пластилин от полуденного зноя, милицейского дуэта не получилось. Местные жители в составе трёх осанистых мужиков во главе с выдающимся по масштабам Жорой Коловратовым, умеренно и по делу матерясь, усердно вбивали молотом в петли короба железную дверь, вместо старой, деревянной, прогнившей ещё в момент её установки, Бог знает, в каком году.
   - А чего это вы тут делаете?.. - скорее для порядку и немного глуповато, как мальчик с сачком в знаменитом советском фильме "Добро пожаловать, или посторонним вход запрещён", спросил участковый, обращаясь к доморощенным монтажникам, перегородившим дорогу в подъезд.
   - Ты, чего, Михалыч, ослеп... - неспешно ответил ему Жора, играючи вгоняя мощными пальцами стальные клёпки в железную раму, - не видишь - дверь меняем...
   - А кто разрешил? - вмешался, начинающий вновь закипать по причине очередного вынужденного простоя, Чугунов.
   - Кто, кто... Дет Пехто... - развязно и весьма вызывающе ответствовал бывалый дальнобойщик Фёдор Укатаев, чинно смазывающий петли солидолом, - захотели и поменяли - наше дело...
   - Ну, вы это... не очень тут ...ишь языками ... не в бане, - чуть растерялся Потапчук независимости и едва не наглости ответов внушительной во всех смыслах бригады, после того как третий её член - свежеиспечённый в тельняшке и берете десантника дембель Лёха Залётов, - покачивая увесистым зубилом и пристально прищурившись на милиционеров, вызывающе вопросил:
   - А вы, служивые, собственно, что у нас забыли?
   - А вот это не ваше дело... - едва сдерживаясь, вынужденно прошипел багровеющий Харитон Захарович, - а ну, живо, пропустите нас в подъезд!
   - Майор, остынь минут на пять... - абсолютно спокойно продолжал отвечать Жора, в ручную, словно постиранное бельё, отжимая стальное полотно, - видишь дверь заклинило сейчас выправим, - и иди к едре... куда глаза глядят...
   В любом ином случае следователь непременно жёстко ответил обнаглевшей, в его понимании, троице со всей накопившейся внутри суровостью, но сегодня невероятным образом он сдержался, лишь пренебрежительно обронив в знак принуждённого согласия относительно нейтральную по беззубости фразу:
   - Пять минут и не секундой больше... иначе пеняйте на себя...
   - Не боись, пехота, успеем!.. - задорно и многозначительно подмигнув посеревшим от накапливающегося, как мусор в помойке, раздражения милиционерам, в свою очередь моментально срикошетил улыбающийся сквозь ряд частично выбитых на службе зубов удалой десантник.
   Трудно сказать, что именно надломило доселе несгибаемый характер майора: внушительный ли внешний вид уверенной в себе троицы, не преодолимое ли желание скорейшей реабилитации после личной канализационной катастрофы, угнетающее ли давление начальства по накопившимся следственным делам или что-то совершенно другое, но факт остаётся фактом - он впервые за долгие годы безупречной службы отступил, почувствовав неприятный и непривычный холодок неуверенности.
   Впрочем, так или иначе, но ровно через пять минут, секунда в секунду, словно бы издеваясь над анти криминальной парочкой, продолжающей обильно обтекать нервным и тепловым потом, стальная дверь была намертво установлена несгибаемой во всех смыслах бригадой. И, представители внутренних органов, наконец, взошли, как из безжизненной пустыни в прохладный оазис, в спасительную тень подъезда, лишённого, к слову сказать, электрического освещения, по причине хронического отсутствия лампочек общего пользования.
   Подсвечивая путь, постоянно тухнувшей зажигалкой и обтирая плечами мелованные и обшарпанные временем расписанные местным юношеством стены, они, с одышкой поднявшись на второй этаж, с удивлением обнаружили ровно противоположную ситуацию: дверь в 3-ю квартиру была традиционно распахнута настежь, вызвав у них долгожданный вздох облегчения. Осторожно остановившись на пороге без звонка и стука по вышеуказанной причине, озабоченным и озадаченным работникам органам внутренних дел предстала следующая пёстрая и насыщенная картина в стиле великого русского художника Ильи Глазунова, гениальные полотна которого зачастую великолепно перегружены смысловым и историческим содержанием, как, например, "Вечная Россия".
   В нашем же случае гипотетическое произведение можно было назвать чем-то вроде "Коллективное народное творчество" или "Гражданская ячейка строит соты общества справедливости", ну, или как-то абсолютно иначе.
   Итак, пред заметно и синхронно округлившимися очами служителей закона прямо посреди коридора на полу лежал огромный ватман, на котором аршинными кровавого цвета непросохшими от гуаши буквами было выведено: "ЛОПАТИНА ПОД СУД!". Вокруг сохнувшего плаката чадя изящной трубкой и сосредоточенно о чём-то думая, словно маститый художник перед завершающим мазком, нарезал круги театральный декоратор Игорь Пумпянский, всей семьей откликнувшийся на призыв штаба к жильцам помочь в создании агитационного материала. (Они, как Флокс и не многие другие, получив смотровой ордер и совершив с детьми изнурительную экспедицию в Южное Бутово и, жёстко заклеймив оную на семейном совете, решили: лучше относительный бытовой ад в ветхом "шалаше", но рядом с центром Столицы, чем новое и отдельное жильё, но у чёрта на рогах).
   Далее. В правом дальнем углу от оторопело стоящих на пороге коммунальной квартиры органов красовался уже готовый выразить публичное возмущение принудительно отселяемых за МКАД граждан транспарант "ЛЕФОРТОВО - НАША ЗЕМЛЯ: УМРЁМ, НО НЕ ОТСТУПИМ!". В левом же корнере угрожающе покоился и также уже готовый выйти с разоблачениями в свет не менее ёмкий и плакат с убойной для любой и во все времена власти надписью: "НЕТ - ПРОИЗВОЛУ и КОРРУПЦИИ ВЛАСТЕЙ!!!"
   Между ярко-агрессивными транспарантами, содержание которых вызвало у милиционеров очередной приступ нервной сыпи на тут же взмокших спинах, расположилась миловидная супруга Пумпянского в дерзкой по укороченности клетчатой юбке - Оленька, соблазнительный вид которой нисколько не портила даже её заметная очередная беременность. Она, будучи, модельером или, говоря скромнее и проще, - костюмершей небольшого московского кукольного театра, куда её года три назад через знакомого пристроил муж, предварительно прикрепив алое полотно на стене, теперь на цыпочках, едва доставая, разрезала его ножницами на части, невольно смущая расположившихся сзади офицеров.
   Рядом с её стройными, красивыми и длиннющими, как корабельные сосны, ногами, словно в песочнице, расположились её чудесные дети - на горшке гордо восседал трёхлетний Петенька, а на пластмассовой лошадке с картонной шашкой наголо уверенно раскачивался пятилетний Васенька. Бойкие малыши не отставали от своих родителей и мастерили из кубиков что-то наподобие Брестской крепости, и весьма слаженно, слегка шепелявя и выговаривая не все буквы, напевали знаменитейшую лихую песню гражданской войны: " Мы красные кавалеристы и про нас, былинники речистые ведут рассказ!.."
   Чуть левее от начинающего долгий и торный путь к славе детского дуэта через раскрытую дверь комнаты растерявшиеся участковый и следователь лицезрели глубже дна поглощённую в работу Воскресенскую. Наденька, повязав голову алой косынкой, словно революционный комиссар в юбке, но без почти обязательной для тех суровых времён папиросы, торчащей историческим символом в её жемчужных зубках, что-то отчаянно клацала на одолженном у подруги ноутбуке. (Между строк заметим, что это была "рыба" второй заказной предвыборной статьи Лопатина о себе любимом, которую Сатановский поручил написать Уклейкину к следующему понедельнику).
   Непосредственно в метре от представителей власти развернулись импровизированные столярные работы по производству заготовок для флагштоков, плакатов и транспарантов, которые возглавил сам Егорыч с верными подмастерьями - Толей и Колей. Не разливная троица, поправив свежим ершом пошатнувшееся несчётный раз накануне здоровье, на продолжительном совещании в густых дворовых сиреневых кустах решили-таки примкнуть к народному ополчению, приложив для этого святого дела свои едва не навсегда потерянные трудовые навыки.
   Бывалый Егорыч, до объявления десятилетней забастовки всякой работе, среди прочих многочисленных, пусть и непродолжительных специальностей, в своё время был трудовиком в средней школе, а посему он размечал, линейкой и карандашом размеры на штакетнике, который они, даже не оглядываясь особо по сторонам, бесцеремонно надёргали, как бесхозную морковку, из забора соседнего двора. Толе в силу меньшего возраста и опыта, несмотря на законченное пусть и на круглые тройки ПТУ было доверено распиливать заготовки, а самому младшему - недотёпе Коле, - не закончившим и десятилетку - их ошкуривать. Не смотря, на солидную временную паузу, сегодня за долгие годы простоя спитая бригада искренне ощущала радость труда, которая словно целебная аура наполняла их души, истосковавшиеся по полезной для общества работе, и вызывала, едва ли, не слёзы умиления со стороны окружавших их соратников, когда те обращали на них восхищённые взгляды. И даже Участковый, которому сия маргинальная и деклассированная троица, за тяжкое лихолетье вынужденного её кураторства основательно выела мозг и расширила печень, невольно улыбнулся, мысленно сплюнув через плечо, увенчанное пагоном с капитанскими звёздочками, дабы не сглазить невиданно чудо преображения их.
   А на границе с творчески плотно занятым коридором в ёмкой коммунальной кухне Чугунову и Потапчуку, всё ещё пребывающим в лёгком недоумёнии, начавшаяся картина продолжилась также весьма насыщенным и ярким содержанием.
   За небольшим кухонным столиком сидела Варвара Никитична и зачитывала вслух первый ответ, пришедший на разосланные почти три недели назад штабом письма о помощи во все возможные казённые и общественные инстанции. Отклик был сухим, без тени сочувствия и тем более - предложения помощи; одним словом, как всегда в подобных случаях, выходило, знаменито-печальное правило, стойко укоренившееся в несгибаемом ничем русском народе, что "спасение утопающих дело самих утопающих". Подписано, сгнившее на лету, соломинка-письмо, было неким Свистуновым Ч.П., вторым помощником заместителя соц. защиты управы Лефортово по городу Москве.
   Далее. Напротив, Стечкиной, обложившись подробной картой района, как Чапаев перед Петькой, восседал начштаба и что-то увлечённо на ней обводил циркулем и подписывал. Шурупов с первых букв письма поняв, что помощи не будет, тем не менее, был реально спокоен и уверен, как внутренне, так, и куда важнее для соратников, - внешне, ибо изначально не верил, что власть отреагирует положительно на их просьбу.
   А на большом кухонном подоконнике, словно знаменитая старуха Шапокляк, но со знаком плюс, из философского мультфильма о добром и наивном Чебурашке и об отзывчивом и честном крокодиле Гене, закинув ногу на ногу, гордо возвышалась баба Зинаида. На её седой голове была повязана бандана воинственного цвета хаки, а всю её худосочную плоть обтягивал синий ветхий спортивный костюм с легендарной символикой "Динамо" - витиеватой литерой "Д", а завершал колоритный ансамбль - раритетные красные советские кеды.
   Звонарёва невообразимым образом успев расклеить первую сотню листовок против Лопатина по всему району, и, явившись за четверть часа до милиционеров в штаб, теперь, как о бразильском сериале, с упоением рассказывала перипетии операции, к которой она подключила свою фронтовую подругу. Макаровну, которая в цирке ещё с незапамятных гримировала непревзойдённого "Карандаша", Ильинична нарочно привела в штаб для усиления народного сопротивления, сидела рядом с ней и ни сколько не уступала экстравагантностью в одеянии и крутости нрава. Фронтовые подруги поочерёдно угощалась знаменитыми домашними ватрушками Стечкиной, запивая их презентованным Шурупову цыганёнком ароматным индийским чаем.
   Наконец, последним, но крайне важным во всех смыслах персонажем живого "полотна", которого обозрели, временно потерявшие дар речи милиционеры, был заместитель председателя общественно-политического движения "За Родину, за Сталина" товарищ Орлов, курсирующий от кухонного окна до коридора и обратно, словно эпический крейсер "Аврора" накануне исторического выстрела по Зимнему дворцу. Ветеран, кавалер ордена Красного Знамени и одно партиец Петровича, Угрюм Нахимович, обладавший недюжинными характером, организаторским талантом и харизмой прибыл по просьбе Петровича и словно магазин от автомата Калашникова вбирал в себя патроны описываемого нами дела, на ходу выдавай те или иные рекомендации, которые, впрочем, пока не были оригинальными.
   Правоохранительная парочка, слегка оторопев от несостоявшейся в масле картины и не найдясь, что сказать соответствующее неожиданно сложившемуся моменту, немного растерялась, пока грузный участковый, сообразив, что его молчание, может быть, будет воспринято Чугуновым негативно, снова вынужденно не ляпнул нетленное, слипшимся от волнения и жары дребезжащим, будто упавшая на пол кастрюля голосом:
   - А чего это вы тут делаете?!
   Все присутствующие, включая Петеньку и Васеньку, было нестройно затянувшие следующую не менее знаменитую: "По долинам и по взгорьям", вынужденно прервали свои дела и с вопросительным удивлением и явным неудовольствием уставились на вспухшего от жары, объёмистого Потапчука, непривычно и неловко мнущегося в распахнутых дверях.
   - А... Михалыч! - первым панибратски среагировал начштаба, - чего на пороге топчешься, как мерин, заходи уж, коли пришёл.
   - А что это вы тут делаете, а? - окончательно заклинило участкового.
   - А, ты, Михалыч, глаза-то разуй, - начал, словно на митинге, пояснять Шурупов. - Готовимся к обороне дома от вора Лопатина и продажных властей, сросшихся с ним в коррупционную гидру, отсекать ненасытные головы которой в том числе и твоя прямая обязанность!..
   - Ага!.. - наконец вынырнула, как ошпаренная в бане блоха, из-за широкой плоти капитана юркая худосочная фигурка Чугунова, - а кто вам разрешил не санкционированное сопротивление да ещё рядом с центром Москвы?..
   - Как кто разрешил, товарищ майор?! - тут же спокойно и рассудительно вступился за соратника, Угрюм Нахимович, - народ - единственный легитимный носитель власти в Отечестве согласно Конституции Российской Федерации.
   "Ну, это мы ещё поглядим, кто тут власть!.." - зло процедил про себя Чугунов. Второй раз за неполный день - что не случалось с ним на службе вообще никогда: он не решился сразу же вступить в публичный спор с чрезвычайно уверенным в себе и юридически подкованным фронтовиком, на пиджаке которого гордо сиял боевой и внушительный "иконостас" из орденов и медалей.
   - Так, стало быть, - это ваших рук дело?! - вздернул Чугунов вверх, словно призывающий к наступлению флаг, сорванную утром с УАЗика листовку, решив продолжить расследование с другой стороны, что бы окончательно не подмочить свой властный статус в глазах участкового и ощетинившейся публики.
   - Ну, мы расклеили, - имеем право! - автоматическим дуплетом выстрелили в не званных уполномоченных пришельцев Макаровна и Ильинична, ловко, как спецназ, спрыгнув с подоконника и с вызывающей походкой, словно две раскачивающиеся на волнах торпеды, к ним приближаясь.
   - Вы бы, граждане, того... самого... потише, - попытался сразу погасить возможный конфликт Участковый, еле заметно пятясь назад, - слышь Зинаида - не хорохорься, ты у меня и так в чёрном списке числишься...
   - А ты меня, Михалыч, не стращай!.. - медленно, но уверенно, продолжила заводиться баба Зинаида, неспешно, но угрожающе наплывая с боевой подругой на участкового, - мы вон с Макаровной на фронте даже НКВД особо не кланялись, а фашистскому АБВЕРУ - тем паче! По кочкам гнид казематных несли!!!
   - Война давно кончилась, гражданки, а за язык никто вас не тянул, - встрял в разгорающуюся перепалку Чугунов, - сами признались без всякого давления, ибо, несогласованная, а главное в не положенных для этого местах - расклейка объявлений - есть преступление: эту листовку, например, я лично сорвал с казённой милицейской машины.
   - Кем это, майор, не положено?.. - вновь решительно вступился товарищ Орлов за ополченцев, - у нас каждый человек волен говорить то, что считает нужным, если это не противоречит действующему законодательству.
   - Вот всё тем же законом, уважаемый товарищ ветеран, и городской администрацией, - подчёркнуто холодно и сухо отвечал Харитон Захарыч, - так что, капитан, составляй протокол о правонарушении и выписывай гражданкам для начала штраф по триста рублей, а там посмотрим...
   - ЁКЛМН... - невольно вырвалось синхронное возмущение из уст в коем веке пристрастившейся к труду не разливной троицы, - это ж почти пол ящика белой, полный беспредел...
   - А, ну, цыц, ханурики, - и без вас жарко, - тут же негромко осадил их Потапчук, опасаясь, что майор услышит негодование и ещё больше распалится со всеми вытекающими.
   Участковый всё время с начала эпопеи с домом находился в крайне неловком положении. С одной стороны всем сердцем он был с восставшим за свои права людьми, с которыми прожил бок обок всю жизни, честно разделяя радости и печали, но с другой - служебный долг тяготил и изводил его, ибо призывал, как минимум, к нейтральной позиции по отношению к ним. Собственно поэтому, Семён Михайлович, как внимательный и предусмотрительный пожарник, гасил всякую искру способную пробудить пламя конфликта между противоборствующими сторонами, одну из которых сейчас пока невольно представлял следователь Чугунов.
   - Но по коммуналке уже распространился первый недовольный запах гари в виде негодующего гула, из которого майор смог разобрать весьма не приятные обрывки в т.ч. и личного характера как-то: "сатрапы", "хапуги", "козлы", "мало, гнида, давеча дерма хлебнул" и т.п. Даже Петенька с Васенькой, вынужденно закончив репетицию сморщив носики и состроив соответствующе рожицы, вставили свои пять копеек в общую копилку возмущения происходящим, чем изрядно добавили красного цвета на коже Чугунова:
   - Фу-фу-фу! Какой нехороший дядя!..
   - Спокойно, граждане, спокойно, - с превеликим трудом совладал с собой зардевший майор, жестом требуя полной тишины, - порядок есть порядок и его надо соблюдать, но я собственно пришёл к вам не по этому делу, во всяком случае, - не сегодня... - Штрафы это всё, так сказать, мелочи...
   После последней фразы публика изрядно напряглась в ожидании ещё одной пакости со стороны въедливого следователя, впрочем, всячески скрывая это.
   - Ничего себе мелочи! - всё-таки взорвалась Звонарёва, - ты знаешь, какая у нас с Макаровной пенсия, олух царя небесного в сапогах!?
   - Тише, Зинаида, тише... - сдержанно зашикал на неё капитан, чуть шагнув ей на встречу и как бы свои телом немного заслоняя свекольного майора от, казалось бы, неминуемо надвигающейся катастрофы служебного порядка.
   - Ага, счас, разбежался, так я и заткнулась! - вплотную приблизилась Ильинична с боевой подругой к участковому, за влажным мундиром которого можно было расслышать неровно бьющееся сердце. - Нас средь бела дня милиция грабит, а мы молчать должны - шиш с маслом - я вам, покажу, ироды, как пенсионеров обижать - лично до Президента доберусь - век помнить будете!..
   - Гражданочка не забывайтесь... - пришёл на подмогу коллеге Чугунов, стараясь говорить максимально вежливо, дабы поскорее преступить к главной цели визита: "бульдозерному" делу, - тем более штраф можете всегда оспорить в нашем суде.
   - Вот-вот: в вашем суде, такие же, небось, прохвосты! - вступилась и Макаровна в бой, самоотверженно, как в далёком и трагическом 41-м.
   - Ещё раз, граждане, попрошу без намёков и оскорблений, - заметно жёстче процедил сквозь стиснутые от раздражения, прокуренные жёлтые зубы Чугунов, - я при исполнении... и явился сюда совершенно по другому делу...
   Вероятно, Чугунову пришлось-таки наложить бы ещё один штраф на раскалённых праведной ненавистью боевых бабушек, если бы Шурупов незаметно не одёрнул их, понимая, что ситуация приобретает неуправляемый со всеми возможными негативными последствиями оборот для их общего дела:
   - Ладно, товарищи, давайте, успокоимся и наконец, выслушаем майора, а потом отпустим его с миром.
   И хотя майора до самых кончиков погон внутренне оскорбила как бы вскользь брошенная Шуруповым фраза "а потом отпустим его", словно бы он тут - никто и звать его - никак и находится в плену у ополченцев, но он в очередной раз удержался от хлёсткого комментария и даже сдержанно поблагодарил начштаба за помощь:
   - Спасибо. Итак, граждане, теперь собственно о деле.
   И Чугунов, пристально буравя вострыми пытливыми зрачками каждого присутствующего включая и маленьких озорных братьев Пумпянских, начал коллективный допрос по "бульдозерному" делу, дабы сэкономить истраченное зазря рабочее время, надеясь выявить свидетелей, а возможно - непосредственных участников преступления. Однако, сколько бы, не задавал он каверзных вопросов, как бы хитро не намекал и даже не угрожал уголовной статьёй о даче ложных показаний и не оказании помощи следствию, всё было напрасно - люди молчали, как партизаны, отнекиваясь фразами типа: "не видели", "не слышали", "не знаем" и т.п. И дело тут было не только в том, что никто из них действительно не был ни свидетелем, ни тем более участником разграбления бульдозеров, принадлежащих СМУ-66, а ещё и в том, что указанные машины предназначались для слома их родного дома. Поэтому все несогласные с расселением дома, если так можно выразиться, - симпатизировали настоящим преступникам, которые, выведя технику из строя, невольно помогли в непростом деле отстаивании своего права жить в любимом Лефортово. Более того, знай, они в действительности имя расхитителя чужой собственности, то, высоковероятно, также бы не открыли его настырному следователю, как по вышеуказанной причине, так и потому, что, "стучать", выражаясь жаргонизмом, в среде порядочных людей, которые сейчас находились в квартире No3 и составляли актив штаба сопротивления произволу властей, было - моветоном.
   - Ну-ну... вам жить, - выдавил из себя в конце допроса, как из просроченного тюбика с вонючей мазью испражнений скунса, Чугунов очередную порцию сдержанного, скажем очень мягко, - разочарования в связи с очередными напрасно истраченными почти сорока минутами казённого времени. И уже почти покинув квартиру, майор подобно рассеянному Винни-Пуху, в голове которого, как известно, находились опилки, вдруг вспомнил ещё об одном не менее важном деле:
   - Ах, да... я могу видеть Уклейкина В.Н., если не ошибаюсь, то он в этой квартире прописан?..
   - Володя будет позже, а в чём, собственно, дело? - мгновенно откликнулась, на дорогое имя Воскресенская, словно великолепная чёрная пантера на зов своего единственно малыша, опередив даже участкового, который уже разверз рот, что бы так же утвердительно ответить на вопрос, тем самым проявив служебное рвение, педантичным знанием всех своих подопечных.
   - А вы гражданочка, кем ему, собственно, будете? - как бы передразнил Наденьку вопросом на вопрос Чугунов, нервно раскачиваясь в своих знаменитых на всю округу всепогодных сапогах.
   - Невеста, если угодно! - гордо во всеуслышание заявила Наденька, вызвав у окружающих гул одобрения и застенчивых искренних улыбок, в особенности у Звонарёвой, которая отчасти заслуженно считала себя, чуть ли не их свахой:
   - Ну, слава Богу, разродились деточки!
   Харитона Захаровича, который жил бобылём, передёрнуло от слов бабы Зинаиды, но он, не показав виду, весьма резко продолжил:
   - Невеста - это ещё не жена, значит лицо юридически по отношению к подследственному ничтожное...
   - Как вам не стыдно!? - не менее резко оборвала его, вспыхнувшая оскорблёнными чувствами Воскресенская, - мы заявление в ЗАГС подали...
   - Мне стыдится, гражданочка, нечего, ибо я при исполнении, - фыркнул в ответ Чугунов, - впрочем, передайте своему жениху, что если он ещё хоть один раз не отметится в милиции в связи с наличием повестки о не выезде, то сядет до суда по делу о хулиганском нападении на человека.
   Нужно заметить, что при первом и пока единственном допросе Уклейкина по странному происшествию с неким Лейкиным, которого согласно протоколу он ночью звезданул мобильником по лысой голове возвращаясь на автопилоте с Серёгиной свадьбы домой, Чугунов выписывая подписку о невыезде, не упомянул о необходимости раз в две недели отмечаться в милиции. Тогда майор это сделал намеренно из-за сложившейся устойчивой антипатии к нагловатому журналисту, он весьма часто применял эту мелкую месть, что бы потом обвинить несведущего в тонкостях уголовного права подследственного в его нарушении. А сейчас, толи растерявшись от накалившейся нервозной обстановки, толи смутившись безупречной красотой Воскресенской, толи накопившаяся усталость бестолкового дня лишила его традиционной бдительности, но он сам того не желая, разрушил свой коварный план мелкого отмщения Уклейкину и ещё более расстроился, понуро покидая, наконец, к всеобщему удовольствию квартиру.
   А в это же самое время в Южном Бутове, обретя, наконец, относительную безопасность, Стёпа Ломакин преспокойно обустраивал собственную отдельную квартиру. Ушлый слесарь-водопроводчик менял дешёвую хлипкую сантехнику на фирменную из хрома, блистающую неоспоримым достатком, которую он, как всегда по случаю ловко, умыкнул с одного из складов коммунального хозяйства Лефортово.
  
   Глава 12
  
   А между тем изрядно вкусив неповторимых волжских даров деда Подрываева сопровождая процесс весьма ограниченным объёмом спиртного по настоятельной просьбе, едва ли мольбе, Уклейкина, и обсудив все текущие новости и дела, часика через два друзья расстались. В любой бы другой раз субботний банкет был бы обязательно продолжен посредством посылки гонца в ближайший ларёк и высоковероятно - не единожды. Но сегодня Володя был самой принципиальностью, воображаемым лидером условного общества "Вечной борьбы за трезвость", стоиком, - ограничив себя и товарищей двумя бутылками пива и ста пятьюдесятью граммами водки по веской причине: данному Наденьки слову - "ни-ни-ни", что означало: держать себя в руках.
   Крючков планировавший по максимуму оторваться в выходной был, конечно, по-приятельски незлобно, но обижен на Уклейкина, хотя виду старался и не показывать. Сашка, напротив, особо не возражал досрочному прекращению застолья: он мало того что за неделю соскучился по своим компьютерным железякам, так ещё неожиданное "воскрешение" хомяка страстно распаляло его желание, оставшись, наконец, наедине, как ранее с любимым, но увы, захороненным Флешкой, по-настоящему подружиться с его не менее потешным братом.
   - Эх, жаль... так волшебно начали, - уже открыто сокрушался Крючков, когда они вышли из подъезда. - Я, Вовка, таких чудесных груздей отродясь не пробовал: во рту, гады, тают, а колбаска деревенская - это ж мясная симфония! эх... такой праздник живота обломал, а ещё друг называется...
   - Да ладно тебе дуться, не в последний же раз, ещё нагуляемся - дай срок, повторяю же: я Наденьке слово дал человеком вернуться, да и дел полно...
   - "И если б водку гнать не из опилок то, что б нам было с пяти бутылок?.." - мрачно отшутился Серёга цитатой из знаменитой песни Высоцкого.
   - Ага, а то я не знаю, как бы нам ничего не было бы: или ты уже забыл прошлую тяпницу, когда тебя тёща, как тигрёнка сопливого, домой за загривок волокла, а я в зюзю приполз? - убедительно пытался охладить разгульный пыл друга Уклейкин.
   - Такое, блин, не забудешь... - грустно выдохнул Крючков и машинально пригладил частично выдранную прядь волос на затылке.
   - Вот и я про то, - солидаризировался Володя, - а мне ещё обручальные кольца купить надо...
   - Ну!? - взорвался искренней радостью Серёга, в подсознании которого сразу же мелькнула мысль, что вероятность продолжения банкета резко повысилась и великолепно начавшаяся суббота не пропадёт даром и продолжится ещё более насыщенно. - Я, честно говоря, когда ты неделю назад про ЗАГС сказал, - не поверил...
   - Эх ты, Фома не верующий... - улыбнулся удивлённому другу Уклейкин, - впрочем, Серёга, я и сам до конца не верю, что всего через неделю я женюсь на девушке, о которой и мечтать-то боялся, я всё это время словно бы во сне каком-то волшебном нахожусь. - Знаешь, иной раз утром глаза боишься открыть - настолько кажется всё фантастическим, будто Господь самолично это устроил: и до сих пор непонятную чертовщину, и нервное расстройство на этой почве, и расселение дома, и наконец, самое главное - ангельское явления Наденьки и её безграничная Любовь, дающая мне Веру и Надежду.
   - Да уж, похоже, что вся это история, действительно, не без Него случилась, я лично тоже до сих пор так и не понял всю эту бодягу с этими Карлами, Нострадамусом и твоим якобы нападением на какого-то Лейкина... - в очередной раз безуспешно задумался Крючков в попытке помочь другу разрешить не разрешимое.
   - Такая же фигня, - озадаченно согласился Уклейкин, - я себе весь мозг сломал, каждый день об этом думаю - всё впустую, как в загадке о яйце и курице.
   Друзья сосредоточенно помолчали, продолжая неспешно шествовать в неопределённом направлении, пока на выходе из уютного дворика Подрываева на углу противоположной улицы не наткнулись на хорошо знакомый круглосуточный ларёк.
   - А чего же ты, партизан, у Сашки об обручальных кольцах не сказал? - словно бы вернувшись из нирваны на грешную Землю, спросил Серёга, - я бы такой тост закатил, что все тамады миры лопнули бы от зависти!
   - Потому и не сказал: вдвоём с Сашкой вы бы меня, наверняка уломали особо отметить грядущее событие со всеми вытекающими... - резонно заметил Уклейкин.
   - Хм, а в одиночку, значит, я тебя не уломаю, Кутузов? - традиционно беззлобно обиделся Крючков, чуть задетый за самолюбие.
   - Да, уломаешь, дружище, уломаешь, - уважительно потрепал Уклейкин за плечо чуть насупившего Серёгу, - но я тебя, как брата, прошу, - давай сначала дела сделаем. - Ты же знаешь, что в быту, я как Буратино средь лисы Алисы и кота Базилио, за нос обведут, а помимо золотых колец, мне надо кое-чего из одежды прикупить, но главное, - Наденьке подарок - я, блин, до сих пор, так ничего и не придумал...
   - Выше нос Пиноккио! - крепко обнял Серёга Уклейкина, - всё будет чики пуки, и мы вырвем золотой ключик из рук алчных торговцев на радость людям! - Посвящаю весь оставшийся день другу! - словно на сцене громко продекламировал он в жаркое полуденное пространство Москвы, вынудив, невольно содрогнутся, редких прохожих. - Только давай, брат, так сказать, на шлёп ноги по пивасику, а то я после коварного Сашкиного леща готов всю Волгу выпить, а?
   - Давай... - хоть и вынужденно, но с искренней благодарностью выдохнул Уклейкин, и, утолив жажду прохладным "Жигулёвским", закадычные друзья уверенно двинулись в ближайший универсам опустошать прилавки посредством гонорара от Сатановского за рекламную статью в "Вечёрке" о Лопатине.
  
   А Пал Палыч, в эту самую минуту, находясь в своей шикарной усадьбе на Рублёвке под огромным солнцезащитным навесом, уютно расположившись в плетёных креслах на специально оборудованном мостике с превеликим удовольствием удил рыбу в пруду, размеры которого вполне тянули на среднестатистическое подмосковное озеро. Справа от него был сервирован столик с лёгкими напитками и закусками, слева - холодильник со слугой-японцем средних лет, который по совместительству был телохранителем, обладавшим чёрным поясом по каратэ девятого дана, готовый выполнить любое распоряжение хозяина по одному его взгляду. Звали его просто и кратко - Ху.
   Настроение Лопатина было великолепным не только потому, что, несмотря на дневной июньский зной, карась клевал так словно бы его нарочно целый год морили голодом (к слову, заметим, что в пруду рыба клевала во всё время года, ибо, нанятые специалисты-ихтиологи неустанно следили за этим, дабы, не дай Бог, не расстроить грозного хозяина), а, главным образом, от того, - что ему крайне понравилась рекламная предвыборная статья о себе любимом в "Вечёрке".
   Пал Палычу было не ново читать им же финансируемые о себе "оды" и "памфлеты", как для поднятия имиджа всемогущего бизнесмена в глазах конкурентов, так и для охмурения наивных избирателей, но текст Уклейкина был настолько хорош, что, казалось, речь идёт, ну, едва ли, не о Папе Римском с русскими авторитетными корнями. Статья, которую Лопатин перечитал с десяток раз настолько распалила его и без того неуёмное тщеславие, что он начал фантазировать о своём несомненно звёздном будущем чёрт знает что. Сквозь жаркое марево ему мерещились, недосягаемы простому смертному исторические грозные кремлёвские кабинеты, утопающие в непревзойдённой роскоши, рукопожатия первых министров и даже, о Боже, самого Темнейшего... Одним словом атрибутика высшей власти, которую он тайно алкал всю жизнь и к которой стремился, не жалея средств и сил, проплывали мимо него словно заветные лебеди и неумолимо притягивали к себе словно магнит железо.
   Кроме того, вчера вечером Пал Палычу позвонил Подстилаев и доложил, что ситуация с треклятым домом по Красноказарменной 13 существенно улучшилась, так как только за четверг и пятницу смотровые ордера получили почти 40% процентов жильцов. При этом следует отметить, что Евгения Игоревич не решился доложить свирепому неофициальному шефу накануне выходных, что реально документы взяли лишь 34% и округлил её, преступив закон элементарной математики, надеясь, что с Понедельника процесс выдачи ордеров возобновится с новой силой. И хотя даже эта, притянутая трусоватым начальником Департамента за уши цифра заметно не дотягивала до 50-ти процентов, которую Лопатин определил, как минимально-обязательную, в связи с благодушным состоянием он не только не стал традиционно метать громы и молнии, а, напротив, к неописуемой радости Подстилаева, - поздравил его с успехом.
   В общем и без того кучерявая во всех смыслах жизнь его приобретала некоторую новую могущественную свежую струю энергии наполняя паруса его эго и выходя на более статусный виток, чуть ли не мирового уровня. Собственно именно это обстоятельство предвкушения радужных карьерных перспектив и определяло его сегодняшнее благодушное состояние. В такие дни Пал Палыч всегда уединялся на рыбалке, чтобы там, в строго охраняемой тишине собраться с мыслями, помечтать, да и просто отдохнуть от мирской суеты и бесконечной череды дел. Кроме того, кандидат в депутаты Госдумы становился чрезвычайно добрым и сентиментальным не только по отношению к подчинённым, но даже и к заклятым конкурентам, пусть и существенно в меньшей степени и реже.
   Личную же охрану, прислугу, всевозможных поручителей и осведомителей, которых Лопатин весьма щедро содержал, в такие мгновения он опекал с некоторой отеческой любовью что ли и те, в свою очередь, благодарили его удобоваримым рвением в службе, преданностью и терпели его тяжёлый характер долгие серые будни до нового дня просветления. А уж, если случалось, что подобно параду Планет - явлению крайне редкому и уникальному в Солнечной системе, день, как сегодняшний совпадал с авансом, получкой или премиальными, то для подчинённых это был воистину праздник, которого ждут с такой же страстью, как из века в век уфологи долгожданного прилёта Марсиан. Лопатин мало того, что был удивительно ласков с подчиненными, но и как заботливый барин со своего богатого плеча лично раздавать тугие конвертики, содержащие чёрный нал, покровительственно напутствуя какой-нибудь житейской мудростью.
   Вот и нынче, после обеда, когда Лопатину немного наскучил озверелый карасиный клёв, он вызвал к себе особо близких секьюрити, которые незамедлительно явились и по очереди, преданной, растянувшейся на стометровку вереницей, с интервалом в пять минут к нему подходили.
   -Так! Ну, а вы, гуси-лебеди, чем порадуете? - с неподдельным интересом спросил он подошедших на почтительное расстояние "Сытого" и "Круглого" после того как их коллеги "Крюк" и "Сизый" (центровые бойцы бригады), перекатываясь не менее могучей мускулатурой по мраморной дорожке, словно волны по гальке, довольные отчалили от шефа в очередное разбойное плавание.
   - Дык, всё вроде пучком, Пал Палыч, - рапортовал чуть развязно Петя Шаров, он же "Круглый", предвкушая "пряники" и особенно не опасаясь гнева шефа по вышеуказанной причине, на правах старшего в крепко спаянном криминальном дуэте.
   - Знаю, знаю, - добродушно согласился с выводом Лопатин, - мне уж вчера доложили с Департамента, так что хвалю, но глаз с актива дома не спускать и агрессивную рекламу Южного Бутово не прекращать.
   - Так мы, Пал Палыч, уж и местного почтальона зарядили: по два раза на дню буклеты по ящикам разносит, - преданно моргая ресницами, тут же подключился Сёма, он же "Сытый", что бы, как бы, напомнить шефу и о своих выдающихся заслугах.
   - Ловко придумано, - жестом предложил Лопатин им выпить с ним по рюмке элитного коньяку, - всё чин по чину, комар носа не подточит, - хвалю!..
   И он, опять-таки, мысленно чокнувшись с ними, с наслаждением немного отпил неповторимого аромата раритетный нектар, а польщённые столь высоким вниманием Сема и Петя на радостях тут же махнули за ним, что называется, - в один глоток до стограммового дна.
   - А ещё, Пал Палыч, - продолжал "Круглый", воодушевившись коньяком, который ещё не успел до конца пролиться в его широкой лужёной глотке, - мы давеча на одного лоха по-тихому наехали, он пару овощных ларьков на районе держит...
   - А под кем ходит?.. - едва заметно насторожился Пал Палыч, не любивший создавать проблем на ровном месте из-за пустяков.
   - Под Гариком армянским ходит, он из молодых, так себе "крыша", даже менты не в доле, - тут же поспешил успокоить шефа "Сытый", почувствовав его напряжение. - Он, как узнал кто мы, тут же в угол забился...
   - Ладно, годится... - одобрил Лопатин действия подчинённых польщённый тем, что его имя по-прежнему имеет солидный вес и авторитетно в криминальном мире, также как и в деловой, и во властной среде.
   - Так вот, Пал Палыч, - тут же продолжил "Круглый", пользуясь улучшенным настроением шефа, - этот овощной ларёчник как раз в том доме живёт со своей курицей: ещё та, блин, жаба, - всё на себя сосёт, как пылесос, за копейку - мужа удавит...
   - А уж метлой, зараза, метёт что сорока, - опять встрял Сёма, - и теперь, она, после нашего наезда на её мужа, трещит направо и налево как в Бутово хорошо, а в Лефортово хреново...
   - Вербовка!.. что ж... и это дельно, - хвалю: можете ведь когда захотите, - щедро нахваливал Пал Палыч, довольный собой быковатый дуэт, - только палку не перегибайте, пока ещё рано, может, и гуманными методами обойдёмся...
   - Само собой, Пал Папалыч, мы ж понимаем... вас подставлять нельзя, - проникновенно отвечал Петя, преданным цепным псом глядя в глаза Лопатина.
   - Меньше шума - больше изюма... - неожиданной рифмой вторил коллеге Сёма, также, не отводя с хозяина привязанных глаз.
   - Ни дать ни взять - сама ходячая мудрость! - искренне удивился Лопатин удивительно взвешенным словам, которые крайне редко слетали с прокуренных уст в целом малообразованной парочки, и, проникшись к ним благодарностью, продолжил:
   - Ну, а вообще, гуси-лебеди, как жизнь: всем ли довольны, есть ли пожелания, чем помимо работы занимаетесь?
   - Дык, всё, слава Богу, Пал Палыч, получше других-то живём... спасибо вам... - чуть наклонился в знак благодарности Петя.
   - А намедни, как вы нам посоветовали, и на курсы английского записались - продолжил отчитываться Сёма, от волнения, немного растроганный начал традиционно ковырять носком ботинка старинный архангельский половичёк.
   Лопатин, было уже хотел также традиционно попенять словами и штрафом в стандартную сотню баксов иногда нервного "Сытого", но благодушное настроение и в особенности последняя фраза резко скорректировали почти заготовленную тираду:
   - О, как! А, ну, блесните, Байроны доморощенные, английским красноречием, удивите своего шефа!
   И нарочито поудобней расположившись в кресле, как в театре, предвкушая нечто феерическое, из ряда вон выходящее Лопатин отбросил удочку в сторону, поплавок которой моментально ушёл под воду.
   - Легко, Пал Палыч... давай Сёма! - скомандовал Петя.
   - Ху из ё маза?.. - с жутким акцентом почти по буквам, словно бы спеллинг вопросил, обращаясь ко всем сразу и ни к кому конкретно, как неважно выучивший урок школьник-второгодник, отчеканил Сёма.
   - Ху из ё фаза?.. - тут же поддержал несостоявшегося полиглота, не состоявшийся условный Байрон, в лице Пети.
   Однако первым кто среагировал на вопиющее косноязычие, был не Лопатин, золотая челюсть которого едва не упала на помост и не проследовала за поплавком на дно пруда, а слуга-японец Ху, который услышав, своё редкое, короткое, но ёмкое имя, пусть и в незнакомой интонации резко обернулся к шефу, готовый выполнить любой приказ:
   - Хаи, Паль Пальч, Сан?!
   - Ша... - жестом успокоил Лопатин Японца, - всё ОК, у нас, как видишь, Ху, тут небольшой выездной тренинг по английскому языку от выпускников Оксфорда...
   Сёма и Петя, почувствовав, что сморозили нечто несуразное, вызвавшее у шефа приступ едва сдерживаемого смеха, потупили глаза, ожидая адекватного проступку наказания, но Пал Палыч впал в ещё более великолепное расположение духа, и, откашлявшись, смахнув проступившую слезу иронии, лишь по-отечески пожурил их:
   - Да... уж, гуси-лебеди, от души вы меня сегодня повеселили: "маза", блин, "фаза"... - прям какой-то полу блатной язык, а не английский... В общем, держите премиальные, - он передал каждому по пухлому конверту, - а то меня колики изнутри порвут...
   Действительно, даже со стороны весьма угрюмого по жизни человека, было, трудно не улыбнутся тому, как два здоровенных бугая о чугунные лбы которых можно в лёгкую крушить годовалых поросят без летальных последствий для первых с трудом мямлят элементарные английские слова скорее похожие на русские жаргонизмы. "Круглый" и "Сытый" интуитивно, как сказано выше, чувствовали эту неловкость своего положения, но едва конверты с плотно и щедро сложенными купюрами увесисто перекочевали в их железные руки, то всё их условное замешательство улетучилось как "с белых яблонь дым".
   - Да, вот ещё что, не состоявшиеся Байроны мои... - напутствовал Лопатин на прощанье свою бригаду по специальным поручениям, - присмотритесь-ка к некоему Уклейкину В.Н. он, кажется, в том же доме живёт?..
   - Так точно! - дуплетом подтвердила быковатая парочка, с трудом, но выучив по фамильный список активистов ополчения дома, - он и ещё в газете работает...
   - То-то и оно... что журналист... - задумчиво и едва не шёпотом, как бы про себя произнёс Лопатин, в голове которого начинали роиться какие-то мысли по поводу Уклейкина, статья которого столь глубоко возбудило его тщеславие. - Одним словом, - повысил Пал Палыч голос до обыденного, - узнайте о нём всю подноготную, но только так что б комар носа не подточил... у журналистов - натура тонкая с ними надобно вначале нежно, что бы, не завизжали раньше времени на всю Россию, ну, а там поглядим... Вопросы есть?
   - Никак нет, Пал Палыч! - бодро отрапортовал "Сытый".
   - Всё будет пучком, шеф! - не менее боевито тут же солидаризовался с напарником "Круглый".
   - Даже не сомневаюсь!.. - поддался-таки общему решительному настрою подшефных Лопатин всегда осторожный в подобных оценках, внутренне побаиваясь сглазить тот или иной свой строительный проект до его полной реализации, - столько уже бабок вложено... - Ну, теперь летите, голуби, с Богом... Следующие!.. - всё так же пребывая в великолепном настроении, добродушно пригласил Пал Палыч к себе очередной полукриминальный дуэт для должного поощрения с последующим напутствием на новые тёмные делишки.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"