Ильенков Андрей Юрьевич : другие произведения.

Метаморфозы Уклейкина или быть Добру!.. Часть 5

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  ЧАСТЬ V
  
   ПРОТИВОСТОЯНИЕ
  
   "Бедствие даёт повод к мужеству"
   Луций Анней Сенека (младший)
  
   Глава 1
  
   Итак, как говорил совершенно параллельный любым злокозненным причудам переменчивого Рока и никем непревзойденный оптимист-выдумщик Карлсон: "Продолжаем разговор...".
   Неотвратимо нагрянувшая строго в соответствии с Небесным календарём очередная земная среда и рукотворный трудовой кодекс к десяти с четвертью утра, буднично, словно монотонные рельсы шахты ещё пустые вагонетки, вынесли Уклейкина и Воскресенскую к парадной редакции. Володя, едва войдя в оную, по понятным причинам, тут же с самого порога, как заиндевевший в тундре грейдер, начал пристальным взглядом выгрызать тонны пустой породы в поисках самородка в виде Яценюка средь хаотично мельтешивших коллег, которым он машинально пожимал руки и приветственно кивал. И естественно, что в плену острейшей озабоченности по судьбе секретного плана "Кузькина мать", исполнение которого висело буквально на волоске, - он абсолютно не заметил неожиданно переменившегося к себе отношения с их стороны.
   Действительно подавляющее большинство сотрудников, волею случая оказавшихся в фойе искренне улыбались Уклейкину, и как-то по-особенному, немного заискивающе, заглядывали в его неспокойные глаза, склоняя головы чуть ниже обычного. При этом никто не осмеливался озвучить причину своего столь неожиданно подобострастного поведения по отношению к нему, видимо, полагая, что Уклейкин, наверняка в курсе. Конечно, пусть и в гораздо меньшем числе, но нашлись и те, кто одарил Володю и плохо припудренной мимикой, за приветливо-натянутой маской которой, буро-грязными пятнами, как проталины в раскисшем снегу, проступали зависть, раздражение и даже презрение.
   Такова человеческая натура; Природа, если хотите. Среди даже подавляющего большинства людей во все времена обязательно найдется, как минимум, один человек, который будет не согласен с оным. И, наверное, это правильно, ибо в противном случае даже правильное единение мнений со временем, как не выключенный пылесос, может окончательно всосать самое себя в монопольную, закостеневшую твердыню не терпимую к альтернативному мнению.
   Но Наденька, благодаря своей врожденной внимательности, сразу заметила эту разительную перемену в поведении людей и начала аккуратно искать причину этого в ближайшем окружающем её пространстве. И тут же взгляд её очаровательных огромных изумрудных глаз, будто солнечный зайчик, чуть подёргиваясь от волнения, застыл на доске объявлений, рядом с которой что-то весьма бурно обсуждали сотрудники отдела политики "Вечерней газеты", причём, едва ли не в полном составе.
   После молниеносного прочтения объекта всеобщего внимания - пришпиленного казённого листка с печатью - её огромное чуткое сердце сразу же учащённо и радостно забилось в такт неожиданно-приятному тексту во всех смыслах. "Слава, Богу!.." - возликовала душа её.
   Сатановский, как и обещал, - сдержал своё слово и назначил Уклейкина руководителем отдела политики издательства, тем самым повысив не только оклад, но и его статус. И если денежная прибавка к их ещё девственному семейному бюджету сулила оному дополнительную, пусть и далеко не железобетонную прочность в хаосе непредсказуемого житейского бытия начала 21-го века России, то продвижение Володи по служебной лестнице "стоило", в её понимании, куда как больше.
   Наденька не только искренне верила в мудрые слова доктора Ирины Олеговны о том, что заниженная самооценка среди прочих, есть одна из важнейших причин депрессии и неуверенности, но, и, будучи человеком образованным, - полностью разделяла их. Именно поэтому она небезосновательно возлагала надежды на то, что неожиданно скорое назначение суженого на новую должность поможет ему в главном - окончательном избавлении от пресловутой чертовщины и сразу же, юркой ласточкой упорхнула отыскивать Володю, который, уже растворился в служебных коридорах, что бы первой поведать ему о замечательной новости.
   Но раньше всех донести до Володи благую весть Воскресенской не удалось т.к. Борис Абрамович ожидаемо, как кот мышку у куска сыра, выловил его в кабинете выпускающих редакторов, где тот в очередной раз усердно, но безуспешно "пытал" измученную Кривицкую по поводу пропавшего на Украине Яценюка. На правах главного редактора Сатановский тактично прервал пустой допрос, и, уважительно взяв Уклейкина за локоть, на ходу поздравляя Володю с ответственным назначением, - нарочито торжественно провёл его в свой кабинет. Дабы там, как в старые добрые времена, будучи замполитом полка, так проинструктировать и зажечь глаголом бойца, что бы тот, как Отче наш, и строго в соответствии с армейским Уставом нёс службу доблестно и с надлежащим прилежанием. Что и было им блестяще исполнено, ибо до сих пор находящийся в растерянной, но неожиданно приятной прострации, Уклейкин, машинально, как китайский болванчик, кивая и поддакивая возбуждённому собственным монологом шефу, - действительно искренне проникнулся его пламенным словам об ответственности и стоящих перед отделом политики серьёзных целей и задач. И, как бы, в подтверждение своего осознания оказанного ему высокого доверия, словно застрявшая в пластинке патефонная иголка, он периодически бубнил, с небольшими вариациями одну и туже заезженную "мелодию": "Не сомневайтесь, Борис Абрамович...", "Я постараюсь...", "Угу...".
   Этой не свойственной Уклейкину скудно-растерянной немногословности были веские причины, ибо в нём, словно стенка на стенку, как в русском удалом кулачном бою, не на шутку схлестнулись два противоположных чувства. Первое, - естественная радость от неожиданного удовлетворения постоянных притязаний собственного эго на повышение социально-творческого статуса и не менее искренняя благодарность за это Борису Абрамовичу. А второе - жгучее угрызение совести от того, что информационная бомба под рабочим названием "Кузькина мать" в случае её взрыва с высокой долей вероятности уничтожит не только Лопатина с его криминально-строительной империей, но её осколки неминуемо ранят Сатановского, и, возможно, очень серьёзно.
   Собственно говоря, это противоречие начало изводить душу Володи, с того самого рокового дня, когда в густом табачном дыму под натурально-универсальными стимуляторами в виде водки, пива, раков и сала, в результате мозгового штурма в тёплой компании с закадычными друзьями Крючковым и Подрываевым, был зачат вышеупомянутый коварный план. А неподражаемый исполнитель зажигательной цыганочки хомяк Флешка, увы, столь нелепо погиб.
   И вот сейчас это гнетущее двойственное чувство лишь усилилось, внося ещё больший дискомфорт и без того перенапряженной нервной системе даже на радужном фоне неожиданного преодоления очередной ступеньки скользкой карьерной лестницы.
   Впрочем, когда через полчаса последних наставлений, Сатановский вызвал в свой кабинет Воскресенскую и всех журналистов отдела политики и уже официально представил им Уклейкина, как их нового руководителя, настроение последнего всё же заметно улучшилось. Тем более опытный шеф что бы, так сказать, по-человечески закрепить юридический факт, и хоть немного залить законные пусть и приглушённые недоумения части коллектива неожиданным возвышением над ними Уклейкина, - угостил всех заранее приготовленным шампанским, сопроводив процесс умиротворения небольшим, но ёмким монологом:
   - Итак, дорогие товарищи, прощу любить и жаловать вашего нового руководителя Владимира Николаевича Уклейкина. Знаю, что подавляющее большинство из вас знают его, как крайне начитанного и высокообразованного профессионала своего дела, давно переросшего заскорузлые и, скажем прямо, - не серьёзные рамки своего предыдущего рабочего места: руководителя отдела курьёзов и происшествий. Безусловный, но пока ещё не реализованный в должной мере талант, Володи, оригинальный литературный слог - давно привлёк не малую толику благодарных читателей нашей газеты. Кроме того, я лично знаю его как человека принципиального и честного, что в наши не простые для России времена в некотором смысле - редкость, тем более что ремесло журналиста несёт особую ответственность перед обществом, ибо во многом формирует его мировоззрение. А с недавних пор... и думаю, что для всех вас это уже не большой секрет... - Сатановский едва заметно подмигнул чуть зардевшейся Воскресенской, - наш дружный коллектив стал ещё сплочённей посредством формирования новой семейной ячейки между Наденькой и Володей. Поздравим их, товарищи! ибо, возможно, мы являемся свидетелями не только рождения крепкого и плодовитого во всех смыслах союза по любви, но и новой журналистской династии!..
   Ошарашенный происходящим коллектив отчасти вынужденно, но в массе искренне, - отозвался на яркий призыв шефа молниеносными, хотя и сдержанными аплодисментами, которые еще быстрее, чем мощный небесный энергетический разряд, - утонули в шампанском. А Уклейкин, оказавшись в эпицентре всеобщего пристальнейшего внимания, традиционно смутившись ему, тем не менее, невольно ещё чуть дальше отполз от вышеуказанных угрызений совести, словно от края страшного обрыва, которые, разумеется, никуда не делись, а лишь немного поутихли под внешними благоприятными обстоятельствами.
   - Таким образом, товарищи, - заканчивал речь Борис Абрамович, - я искренне надеюсь, что свежая кровь Владимира Николаевича (при слове "кровь" Уклейкина всё-таки внутренне передёрнуло), влившись в ваш и, разумеется, наш, безусловно, замечательный коллектив придаст ему и газете в целом новых творческих сил. Что в итоге, и вынесет её на вершину Олимпа средств массовой информации со всеми, в том числе и материальными вытекающими для всех нас благами!
   - Ну! - неожиданно для самого себя зажегся собственным пламенным монологом Сатановский, - ещё по бокалу и за работу, товарищи!..
   Однако, едва последняя капля лёгкого прохладного напитка исчезла в лужёном армейском прошлым горле Бориса Абрамовича, как оборвавшееся десятилитровое ведро в бездонном деревенском колодце, он, по опыту зная, что уже слегка заведённый коллектив одним шампанским не ограничится, - тут же добавил:
   - Но, что б завтра, - ни в одном глазу!..
   "Ни-ни-ни...", "Да, разве ж можно...", "Всё будет в ажуре..." и т.п. стандартные уверения, и, скажем честно, - без особой твёрдости пролепетал в ответ дружный коллектив, в разноголосице которого в немалой степени слышались и женские высокие нотки. После чего, с уверенно разгорающимся озорными огоньками в глазах, возможно, не сулящими ничего хорошего окружающим гражданам и, даже, органам правопорядка, отдел политики в полном составе и Воскресенская, уважительно раскачиваясь в поклонах, дали задний ход. И, словно возбуждённые гуси, обсуждая между собой что-то важное, нестройной вереницей через минуту они покинули кабинет шефа, растворившись в полуденных лабиринтах издательства, где рабочий день уже во всю прыть катился к всегда долгожданному обеду.
   "Ну-ну..." - оставшись в одиночестве, неожиданно тревожно выдохнул Сатановский. По обыкновению подойдя к огромному окну, он, с традиционным трепетом взглянул на сияющие практически безграничной мощью и властью рубиновые звёзды всемирно известного московского Кремля, символизирующие могучую тысячелетнюю историю Русской цивилизации: от Рюриковечей до нынешних не простых, как, впрочем, и всегда, - времён. Однако лишь только умозрительный образ необъятных масштабов великих трагедий и свершений прошлого, настоящего и будущего Отечества его, от которого насмерть захватывало Дух, и стыла кровь в жилах, укоренился в его впечатлительных нервных клетках, то тут же, вся сущность Сатановского почувствовала какую-то неизъяснимую подспудную тревогу. И словно бы в подтверждение какой-то неминуемо надвигающейся на него беды доселе совершенно чистые хляби небесные в мановение ока почернели и разверзлись резким потоком воды под угрожающий аккомпанемент грома и молнии.
   - Что-то будет... - рассеянно, с какой-то обречённой тоской только и смог прошептать он, резюмируя происходящее, в напряжённый такт одновременно занывшему от нехорошего предчувствия сердцу. Затем главный редактор на всякий случай подозрительно огляделся по углам потемневшего кабинета, как бы надеясь там найти причину своей тревоги. Но, ожидаемо, ничего там не узрев, он с некоторым облегчением и даже радостью, с удвоенной энергией приступил к текущим делам, в рутине которых надеялся утопить нежданно и неизъяснимо нагрянувшее чувство подспудной тревоги за своё будущее.
   Опытный Сатановский, словно в воду глядел, в том смысле, что едва Уклейкин вышел из его кабинета, как к Володе, подобно назойливому репейнику тут же прицепился известный в редакции кутила и душа любой компании, а теперь и подчинённый коллега по отделу политики - Костя Бармалеев:
   - Ну, что, начальник, проставиться бы надо, что б всё чин по чину было...
   - Не дрейфь, старичок, всё будет, - почти окончательно пришел в себя Уклейкин, - вечером с меня поляна.
   - Я и на полштофика не сомневался, дружище, - улыбнулся Бармалеев, давно зная, что Володя - не только человека слова, но также любитель хорошо кутнуть. - Так значит часиков в 6-ть у нас в отделе? - как бы между делом уточнил он, не скрывая радости предвкушения очередного застолья, дабы на халяву и от души расслабится.
   - Как скажешь... - немного тревожно выдохнул Уклейкин, до самых последних клеток печени понимая, во что обычно выливается подобные посиделки за рюмкой чая, в особенности с неугомонным заводилой Бармалеевым.
   - Не вешай нос, Вова-мастер слова, - продолжал он, как обычно, невзирая на чины, без обиняков и панибратски, подбадривать своего свежеиспечённого начальника, почувствовав его неуверенность.
   - И не надейтесь, Карабасы-Барабасы вы эдакие...- заставил себя, натужно улыбнутся Уклейкин, добавив для солидности, как цемента в раствор, немного твёрдости голосу.
   - Вот это уже по-нашему! да всё будет в рамочках, начальник, - не унимался Бармалеев, словно вентилятор, рассеивая малейшие эфимерные сомнения Уклейкина, дабы не дай бог, не сорвать столь желанный междусобойчик. - Фирма гарантирует, тем более, старичок, что тут есть, кому за тобой присмотреть, - и он озорно подмигнув, стаявшей рядом и всё слышавшей Воскресенской, - усвистал в неизвестном направлении.
   "Ничего не попишешь... традиция..." - читалось во взгляде Воскресенской, в котором радость от повышения Володи в должности, немного смешалась с волнением по поводу предстоящего празднования события:
   - Ладно... - снисходительно улыбнулась она Уклейкину, - я займусь закусками и с девочками приготовим стол, а ты займись напитками... - Только, прошу тебя, милый, не переборщи... деньги-то есть?..
   - Я постараюсь, дорогая, а деньжат сегодня шеф подкинул авансом, - и, нежно поцеловав Наденьку, в приподнятом настроении, он, было, уверенным шагом отправился в винный магазин. Однако чуть притормозив, едва не с мольбой вопросил:
   - А может ещё Серёгу пригласить? - я пропуск теперь без проблем выпишу..
   - Как хочешь, дорогой, ведь Серёжа твой друг и, как я убедилась, - очень хороший человек и товарищ, но, боюсь, что в компании с Бармалеевым... я с вами не справлюсь... Если хочешь моё мнения, то давай лучше отметим твоё назначение с Сергеем и другими твоими самыми близкими друзьями дома, тем более, если ты помнишь, в субботу к нам в гости мой папа обещался прийти...
   - Ты, как всегда, права, любимая... - согласился с едва уловимым сожалением Уклейкин. "Сегодня разминка, а уж в субботу приглашу ещё Сашку Подрываева, само собой разумеется - Петровича с Жорой и, Бог даст, - оторвёмся по полной программе!..", - трезво размыслил он и, вторично чмокнув нежную щёчку Наденьки, - исчез в известном направлении.
  
   А пока наши счастливые молодожёны готовились к сабантую, в двух шагах от них и Красной площади, как и десять дней тому назад, в том же люксовом ресторане, в соответствии с ранними договорённостями снова встречались Франц Шорт и Семён Разводилов. На сей раз средней руки, но с не малыми связями, ушлый, чиновник Москомархитектуры, не смотря на глухие будничные московские пробки, - подкатил на служебном чёрном Мерседесе на четверть часа раньше назначенного времени в отличие от первой встречи, где по пустым воскресным улицам столицы он неприлично опоздал.
   Причина такого, как могло показаться со стороны, слегка странного поведения Разводилова, на самом деле, увы, банальна и лежала в его эгоистичном и корыстном характере, как, впрочем, у бюрократов всех стран, времён и народов, которые целью своей работы сделали личное обогащение, а не должное служение своим согражданам и Отечеству.
   Судите сами. Полторы недели назад Семён Викторович, сознательно опаздывая на встречу со швейцарцем, коих даже и за выходной день бывало несколько, - как обычно считал, что, во-первых: тем самым поднимает в его глазах свою важность и не заменимость, а во-вторых, - раз доподлинно неизвестно закончатся ли переговоры потенциальным барышом, то и нет смысла перенапрягаться.
   Но после первой их встречи ситуация развернулась ровно на 180 градусов. В его папке, словно только что выплавленные в соответствующей печи раскалённые золотые слитки, лежали разрешительные документы для Шорта на открытие в Москве издательского центра дружбы Россией и Швейцарии, и которые сулили Разводилову неучтённый доходец в пару десятков тысяч евро. Именно обильно парящие в его алчном воображении, подобно сытому косяку жирных гусей, заграничные денежные знаки, вынудили чиновника на представительском авто с мигалкой на крыше без особых проблем преодолеть торные московские пробки и примчаться на 15-ть минут раньше, дабы мимо бездонного кармана не просыпалось ни единого цента.
   - Wow!..it`s beautiful!.. - не мог сдержать ни искренней радости, ни удивления почти всегда хладнокровный швейцарец. - Как вам это удалось?! Я целых два года обивал ваши бю... бюрократические пороги и всё впустую, словно бы ломился в заведомо заколоченные к нормальному делу двери, а вы ... всего за 10 дней собрали все подписи; и даже самого Самосвалова!..
   - Просто пришлось изрядно поработать, дорогой Франц, и ничего более... - нарочито скромно ответствовал корыстолюбивый чиновник, заметно нервничая, и традиционно, как и все его коллеги в подобных ситуациях, стыдливо и опасливо, немедля уронил на землю свой плутающий взгляд от глаз щедрого заказчика.
   - Oh, don`t worry, - уважаемый Семён Викторович, - я всё помню, - тут же расшифровал опытный швейцарец характерные артикуляцию, мимику и дерганые движения волнующегося по известному меркантильному поводу бюрократа. И, оглядевшись по сторонам и скрестив под столом пальцы правой руки, левой, - Шорт, - скрытно передал чиновнику конверт с валютой, параллельно произнося про себя, заготовленную молитву: "Да, простит меня, Господь, за грех мой, ибо за благое дело закон преступаю...".
   Однако едва иностранные денежные знаки перекочевали во внутренний карман модного пиджака Разводилова, и он, также пристально оглядевшись по сторонам, последним нервным окончанием осознал, что соответствующие карающие органы власти, отвечающие за коррупцию, - всё ещё в большом долгу перед народом и государством, - настроение его, ожидаемо резко улучшилось.
   С неописуемым облегчением выдохнув из возвращающейся к естественному цвету и состоянию плоти остатки страха перед возможным уголовным наказанием, он тут же заказал шикарный обед с изысканными блюдами и модным тогда коньяком "Наполеон", упросив швейцарца разделить его с ним. Благодарный Шорт, не смотря на занятость, был не в силах отказать, тем более что надо было выяснить судьбу ещё одной его просьбы, которая уже напрямую касалась всей нашей истории.
   Почти полновесных полчаса в относительно доверительной и раскованной обстановке, за трапезой Семён Викторович обстоятельно, но без подробностей поведал, как надо действовать в несчётных коридорах столичной бюрократии, дабы уже согласованный проект не увяз там навечно, словно бы в тридевятом болоте. При этом, буквально каждую минуту ушлый чиновник Москомархитектуры, войдя, что называется во вкус только что "заработанных" денег с разной степени толщины намекал Францу, что без его, Семёна Викторовича, помощи по большому счёту и в будущем, - все равно не обойтись.
   Одним словом, Развордилов (простите за невольный каламбур) решил и далее по полной программе разводить, как ему тогда показалось, лопоухого иностранца, а по блатному говоря, - фраера дешёвого, - на свободно-конвертируемые бабки.
  
   Наконец, заканчивая с десертом и как бы невзначай, - Шорт напомнил о своей личной просьбе. Но тут же по проступившему на подвижном лице Семёна Викторовича лукавому румянцу, который он весьма быстро и профессионально спрятал за искусственно напущенной серьёзностью, было видно, что он, как бывалый партизан в засаде, терпеливо ждал этот вопрос, а главное - был готов к нему во всеоружии. И со свойственной опытному чиновнику витиеватостью и по своему вдохновенно он начал отвечать, напуская жути и тумана, дабы впоследствии по максимуму, подобно ненасытному до овощей и фруктов миксеру, отжать из контрагента столь сладостные его корыстной сущности купюры:
   - Видите ли, уважаемый Франц, вам, как человеку иноземному и не практике не знакомому с нашими весьма суровыми традициями ведения бизнеса, которые сложились в нынешней постперестроечной России, конечно, может со стороны показаться странным, но это дельце в сравнении с вашим издательством, - будет на порядок сложнее, если вообще возможно.
   - Неужели всё так, как это... о shirt.. по-русски - безнадёжно?.. - действительно удивился швейцарец, который предполагал, что всё будет ровно наоборот.
   - Ну, почему же... - тут же будто прожженный тысячами путин рыбак подбросил Семён Викторович "наживку" забеспокоившемуся Шорту. И, выдержав многозначительную паузу, покровительственно добавил, - ...как мудро говорят философы, на белом свете нет ничего не возможного... - и, снизив голос до уровня на котором общаются среднестатистические заговорщики, предсказуемо резюмировал, - весь вопрос в оценке степени риска...
   - Оh, я всё... понимаю... - также перейдя на понимающий шёпот, вынужденно подыграл пронырливому дельцу, находящемуся на казённой службе, иностранец, безусловно понимая, о чём так живописно намекает Разводилов, при этом снова и снова всей душой проклиная в его стандартном постановочном лице-маске алчное мировое чиновничество вообще и России в частности.
   - А с вами, чёрт меня задери, приятно иметь дело, Франц!.. - заёрзал в кресле Семён Викторович, словно ловкий торгаш на базаре, предвкушая очередной относительно лёгкий барыш.
   - Взаимно... - выдавил из себя Шорт, словно перезревший чирей, опять-таки вынужденно спрятав свой душевный дискомфорт за дежурную улыбку, но параллельно от всего своего неравнодушного сердца искренне пожелав непременно и как можно скорее натурально реализоваться идее взяточника с чёртом.
   - Так вот, дорогой Франц, - продолжил Разводилов, снова понизив голос до секретного уровня, особо выделив интонацией прилагательное "дорогой", - есть такой весьма известный в относительно узких, но достаточно влиятельных кругах Москвы олигарх чуть выше средней руки, - Лопатин Павел Павлович. Его основной бизнес, на котором он столь высоко поднялся, если так можно сказать, - вполне легальное строительство. Возможно, вы хотите уточнить, почему я намеренно подчеркнул слова "так сказать" и "вполне легальный"? Поверьте, кому-нибудь другому, я бы этого никогда не рассказал, но теперь, когда нас связывает нечто больше чем деловое знакомство, вам, отвечу, как родному.
   - Благодарю, вас, Семён Викторович, - вежливо ответил Франц, и, не показывая внешне, что и без лишних напыщенных дифирамбов, догадываясь, к чему в итоге клонит ушлый служащий Москомархитектуры.
   И Разводилов ещё с четверть часа, словно вошедший в творческий раж художник-реалист, начал щедро и густо набрасывать на воображаемое полотно жуткие мазки самых мрачных оттенков, расписывая национальные особенности ведения строительного бизнеса в России и его особой московской специфике. Впрочем, как и раньше, он намеренно опустил, как бы мелкие, но крайне важные подробности, без которых картина не отражала полной действительности, с тем расчётом, чтобы в дальнейшем для личного и неучтённого государством профита, словно средневековый алхимик, постараться превратить недостающие вербальные нюансы во вполне реальные денежные знаки благодарного Шорта.
   - Одним словом... - осторожно, без резких движений, словно вытягивая из воды, соблазнившегося нехитрой наживкой жирного карася и что бы тот не сорвался с крючка, резюмировал чиновник, - дом на улице Красноказарменная,13 сносит СМУ-66 принадлежащее Лопатину, а затем на его месте возвести свой очередной торгово-развлекательный центр. - Ну, и, как вы, теперь наверняка догадываетесь, дорогой Франц, весь проект до самой последней запятой, и, естественно, за долю малую: согласован во всех столичных инстанциях, включая и Мэрию. И, наконец, уж вам ли, как швейцарцу не знать, сколь ценна земля в районе названным в честь вашего же знаменитого соотечественника, сподвижника самого Петра I Великого, - Лефорта... Вы же, кажется, на первой нашей встречи, сами вскользь упомянули, что он вам едва ли не родственник?..
   - Да, это так... - сразу же оживившись, не без гордости ответил Франц, - правда, очень далёкий родственник: что-то там моя прапрабабушка его прапрадедушке или наоборот, но родители нарекли меня действительно в честь знаменитого Лефорта - достойнейшего соотечественника, заложившего основы дружбы между нашими народами, и которые я по мере возможности пытаюсь ещё больше упрочить.
   - Прекрасно сказано, Франц!.. - также поддавшись нахлынувшим патриотически-историческим чувствам, которые у любого истинно русского человека, включая даже самого последнего отпетого негодяя передаются с молоком матери его. - А посему, предлагаю тост за вечную дружбу между Москвой и Цюрихом! - тут же продолжил наводить более прочные меркантильные мосты с иноземцем Семён Викторович, воспользовавшись подходящим случаем. - Кроме того, я искренне рад, что волею судьбы и моя скромная персона посредством помощи в открытии совместного издательства оказалась причастна к этому столь благородному делу, - с пафосом, и, как бы, между прочим, снова напомнил он Францу о своей безусловной нужности ему.
   "И весьма небескорыстная помощь...", - было, вновь едко заметил про себя Шорт. Однако любящая свою горную в центре Европы родину и мир в ней душа его не могла не откликнуться на патриотический призыв казённого прохиндея. И они вдохновлённые высокопарным слогом, встав из-за стола, словно гусары, - нарочито звонко чокнулись, вызвав у немногочисленной и откровенно скучающей в эту пору публики ресторана мелкую рябь удивления, - лихо выпили по рюмке дорогого французского коньяку.
  
   -Так вот, возвращаясь к нашему щепетильному дельцу... - продолжил витиеватый поучительный монолог Разводилов, когда градус патриотического консенсуса пришёл в норму свойственную среднестатистическому гражданину. - И всё бы ничего... ну, мало ли у нас, впрочем, как и у вас, разве что не так выпукло, разношёрстных олигархов, которые словно, сиамские близнецы, срослись с властью так, что уже непонятно кто из них кто на самом деле. В конце концов, народная мудрость гласит, что, мол, на всякий болт рано или поздно, но всегда найдётся своя гайка, - и наоборот... но у Лопатина, увы, помимо стандартного набора в виде высоких связей и т.п. преференций, очень солидная криминальная крыша. До сих пор не понятно, каким образом, он щуплым фарцовщиком-ботаником случайным попав в тюрьму, сумел себе заработать непререкаемый авторитет среди уголовников. Иначе говоря, дорогой Франц, в случае осечки в нашем потенциальном деле, я рискую не только высокой должностью, но и трезво выражаясь, - собственной головой...
   Пронырливый чиновник драматически закатил плутоватые глаза к небу, как бы прощаясь с жизнью, и красноречиво, с трепетной тоской, нежно почесал тонкую шею, пока ещё соединяющую тело с головой. При этом, он умудрился, не захлопнуть переговорную дверь наглухо, а особой интонацией оставил едва различимую щёлочку надежды для визави, которую Франц сходу не узрел.
   - Жаль, а я так хотел помочь хорошим людям... - сокрушённо выдохнул швейцарец, медленно привставая из-за стола, что бы окончательно разойтись.
   - Вы, видимо, не совсем точно меня поняли, дружище... - и жестом остановил его. - Я ведь недаром в самом начале нашей беседы упомянул о риске. - И вы, как человек, безусловно, разумный, осторожный и расчётливый, понимаете, что всему есть... цена. И... - Разводилов, вновь, словно член тайного ордена Тамплиеров, пристально оглянувшись по сторонам, и понизив голос до ниже шёпота, продолжил, - ...и, скажем, если сумма гонорара будет раза в три больше той, которой вы меня столь щедро сегодня отблагодарили, вас не смутит, то, я, пожалуй, рискну... головой...
   - Oh!.. вы, Семён, ко всему ещё и смелый человек, - попался на некоторое время под чары ловкого словоблудия ушлого чиновника иностранец.
   - Спасибо, дорогой Франц... - дрогнул его голос, глаза заблестели едва заметной влагой, толи профессионально наигранно, толи на самом деле. И после мимолётной и внешне волнительной паузы Разводилов продолжил:
   - Я полагаю, что вы согласитесь с тем, что, если смотреть на жизнь шире, так сказать философски и на наше дело в частности, то правы и те, кто говорят, что, кто не рискует, тот и не пьёт шампанского
   - Согласен. Как говорил, великий Суворов: "Смелость города берёт!.." - поддавшись чувству здорового авантюризма, завёлся всегда бдительный швейцарец, как и рассчитывал Разводилов до такого уровня внутреннего благородства, когда вышеуказанная сумма уже не имела принципиального для него значения.
   - Впрочем... - тут же сбалансировал ситуацию чиновник Москомархитектуры, - это, у меня, возможно, нервное... знаете ли: самоуспокоение или нарочитая бравада перед боем...
   - Да-да, очень может быть, - сочувственно и с нескрываемым участием проникся его словам Шорт, - но я надеюсь, Семён, вы всё взвесили и никакого криминала, по крайней мере, с вашей стороны, не последует?..
   - Что вы, упаси бог... для этого существуют куда более гуманные и проверенные методы...
   - Например, извините, какие? Поймите правильно, я не выведываю ваших тайн, и ноу-хау, просто хотелось бы понять некий общий подход, принцип...
   - Да никаких тут тайн нет, тем паче для вас, милый Франц. - Повторюсь, переиначивая слова нашего великого Генералиссимуса с поправкой на современные, а, впрочем, увы, вечные, реалии: если смелость города берёт, то бюрократия оные разрушает. Или ещё проще - это банальное вставление чиновничьих палок в колёса строительной империи Лопатина... Ну, вот вам в качестве некоего примера. Допустим, совершенно неожиданно, некая группа общественников в архиве обнаруживает свидетельство о том, что в этом доме жил известный поэт, большой государственный деятель или ещё что-то в этом роде. Далее поднимается вселенский вой в прикормленной прессе, и стройка по известному нам адресу, как минимум, замораживается... Или же, вдруг окажется, что дом был построен ранее безвестным, а ныне общепризнанным гением архитектуры, а раз так, то является её памятником и культурным наследием, а значит, - сносу не подлежит, а напротив - строго охраняется государством. Ну и тому подобные нехитрые, но действенные методы...
   "Да, - невольно восхитился про себя Шорт, он хоть и жулик махровый, чтоб его чёрт задрал, но надо отдать должное - талантливый, прости Господи".
   - Кстати, Вы сами можете творчески поучаствовать идеей, имея в виду, например, ваше, пусть и далёкое, но родство с Лефортом, а уж как его оформить в соответствующий официальный документ - это уже моя забота, главное - относительная правдоподобность.
   - Хорошо, - мгновенно дал добро на удивление себе всегда осторожный и рассудительный Франц, таки подцепив навязанный Разводиловым вирус авантюризма. - Давайте поступим так: я недельку всё продумаю и вам позвоню с окончательным решением. ОК?
   - Договорились, дорогой Франц Карлович! - нарочито быстрым и твёрдым согласием ещё больше, и как бы вскользь, подзадорил чиновник швейцарца.
   И они, пожав друг другу чуть влажные от волнения руки, отправилась по текущим делам в противоположные стороны Москвы, каждый по-своему счастлив. Душу Шорта, как долгожданный после промозглой погоды уголёк, согревал разрешительный документ, который он, наконец, сегодня, получил, вернее сказать, - фактически, скрепя совестью, вынужденно купил, на открытие русско-швейцарского издательства после двухлетних бесплодных мытарств. А алчное сердце Разводилова возбуждалось и тешилось наличием во внутреннем кармане стильного пиджака увесистой суммой в иностранной конвертируемой валюте, предвкушая новые, ещё более крупные, пусть и противозаконные, но пока не конфискованные властью личные барыши.
  
   Глава 2
  
   Наступившее утро после весьма бурного междусобойчика в редакции "Вечерней газеты" в связи с назначением Уклейкина начальником отдела политики для его организма было ожидаемо хмурым, не смотря на великолепное нежно-голубое небо, покоившееся над златоглавой столицей, словно девственно чистая фата на великолепном челе редкой красоты невесты.
   Удивительно, но в этот раз никакие разношёрстные сны не тревожили Володю, как зачастую бывало ранее при схожих обстоятельствах. Поэтому, когда мощный, пронзительный звук, исходящий из знаменитого, раритетного советского будильника, согласно волновой теории, вынудил в такт незамысловатой мелодии из двух нот, вибрировать слуховые перепонки Уклейкина, то он относительно легко и быстро вынужденно очнулся. Не открывая сильно слипшихся после обильного употребления спиртного глаз, новоиспечённый руководитель тут же традиционно залепил затрещину источнику противного дребезжания, отчего тот, с грохотом слетев с прикроватной тумбочки, откатился колобком под стол и привычно чуть-чуть поворчав, заткнулся.
   "Сволочь визгливая... никогда выспаться не даёт... завтра же сдам в ломбард..." - в тысячный раз мысленно поклялся Уклейкин подвергнуть окончательной репрессии своего пунктуального, не убиваемого временем, но, по-своему, безусловно, преданного механического друга.
   - Чёрт, а где же Наденька?!.. - наконец, с великим трудом прорезался его голос сквозь накопившуюся за ночь нестерпимую сухость горла, как караван бедуинов сквозь раскалённые пески Сахары, когда, продрав мутные очи, Володя огляделся по сторонам и осознал, что он находится в комнате в полном одиночестве. При этом его реально и в равной степени напугало, как отсутствие любимой, так и то, что он невольно и вслух произнес треклятое слово, которое почти на все 100% считал виной всех своих последних злоключений и старался не произносить оное даже про себя.
   Уклейкин, чудом успев перекреститься, съёжился, словно ожидая над собой неминуемого разряда молнии, но ответа в виде слащавого, холодного, гадкого голоса от виртуально-реального чёрта к его великому удивлению и облегчению, - не последовало. Выждав на всякий пожарный случай в полном оцепенении и неподвижности ещё несколько минут, он немного успокоился, искренне поблагодарив Создателя всего и вся за заступничество от нечистой силы. Но оставшийся неразгаданным факт отсутствия рядом с собою Наденьки, без которой он уже совершенно не представлял своё дальнейшее существование, лишь усилил, едва ли, не животный, страх потерять, не дай Бог, вместе с нею смысл собственного бытия.
   И Володя, начал лихорадочно одеваться, дабы любой ценой и как можно быстрее узнать, где же его самая дорогая во Вселенной половинка, не случилось ли что с нею, а значит и с ним, что-нибудь не хорошее.
   Едва он привстал с дивана на ватных ногах, как и без того бешено клокотавшее сердце его чуть не остановилось, когда нервно-блуждающий взгляд его случайно не сфокусировался, на письменном столе, где одиноко лежал листок бумаги, мелко исписанный красными чернилами, словно параллельно растёкшиеся друг относительно друга на белоснежном теле струйки крови.
   Судорожно взяв дрожащими руками записку, в предвкушении самого худшего Уклейкин в один глоток исчезающего воздуха, выпил её содержимое:
  
   " Дорогой, Володенька, я надеюсь, что будильник, как бы ты его недолюбливал, всё же разбудил тебя вовремя, и в благодарность за это, ты его не разобьёшь, как всякий раз обещаешь. Утром звонил Сатановский и, войдя по моей просьбе в твоё, увы, известное положение, по-человечески разрешил тебе явиться в редакцию к 14:00, но не секундой позже, так как тебе предстоит с кем-то очень важная встреча, детали которой мне не известны.
   Так что приведи себя в полный порядок: костюм и рубашку с галстуком я отгладила - всё в шкафу, свежий куриный супчик в холодильнике - не забывай, милый, что сегодня твой первый рабочий день в новой должности.
   Встретимся в редакции, целую, твоя Наденька.
   p.s. Передай Бармалееву, что бы он больше закусывал..."
  
   - Ангел, чистый ангел!.. - открыто возликовала вся сущность Уклейкина, и в связи с отсутствием вожделенной Воскресенской он нежно расцеловал листок. Ему даже показалось, что божественная радость обретения, едва не потерянного смысла жизни, подобно водопаду начисто смывшая с души тревогу возможной личной катастрофы до кучи растворило в своих целительных водах и похмелье, которое до сих пор угнетало плоть... - настолько в эту минуту Володе стало счастливо.
   "Твоя Наденька, твоя Наденька!!!" - вновь, как и в первый раз, когда он всеми фибрами души ощутил Небесное блаженство взаимной любви, серебряный перезвон самых главных для него слов разнёсся в нём праздничным благовестом.
   Вернув, наконец, столь неожиданно и быстро себе сердечное равновесие, он вдруг, опять вздрогнул, мгновенно покрывшись холодным потом, словно грибник, случайно наступивший на неразорвавшуюся с войны мину, и пугающая неопределённость дальнейшего бытия снова сковала его: "Блин, а, какой сейчас час!?.."
   За окном во всю мощь полило щедрое Солнце, а обычный будничный вялый звуковой фон подсказывали Уклейкину, что, вероятнее всего, время уверенно и давно перешагнуло далеко за утро. "Чёрт!.. - всё же вырвалось у него в подсознании вторично за четверть часа вновь запретное слово, - неужели опоздал...".
   На ничтожное мгновение, Володя, по привычке нервно скукожился, опасливо ожидая потустороннего ответа. Но, о чудо!.. его снова не последовало.
   И он, вдохновлённый возможным избавлением от психического недуга, несмотря на слабость, как измученный накануне алкоголем организм к похмельной рюмке, живо метнулся под стол к сиротливо валявшемуся там будильнику, который всё ещё пребывал в глубоком нокауте и в обиде на своего распускающего руки хозяина.
   Словно гаснущую на порывистом ветре слабую свечу, Уклейкин аккуратно и даже с неким благоговением взял его нежно в руку и преподнес к правому уху. Сердце его приостановилось, что бы своим биением не мешать процессу верификации времени, и... знаменитый советский знак качества в виде подобия пятиконечного ромба не треснувшем циферблате в очередной раз не подкачал: будильник, несмотря на побои, - тикал, а значит - показывал правильно: без пяти 12-ть дня!
   "Слава, Богу!.." - с неимоверным облегчением выдохнул Володя в окружающее пространство нервное напряжение, грозившее взорвать его изнутри, и истерзанное сомнениями сердце его вновь радостно запустилось к жизни, по заведённому Природой порядку, разгоняя чуть загустевшую кровь по аортам и артериям.
   "Все, дружище, мир на веки!.. - обнял он в благодарность будильник и едва не расцеловал, как ранее листок со столь дорогими и воистину спасительными для него строками любимой Наденьки, великолепно, как и она сама, исполненные её идеальным каллиграфическим почерком.
   Таким образом, в запасе было целый час с четвертью с учётом времени на дорогу до редакции - целая вечность в понимании Уклейкина: можно было спокойно принять душ, позавтракать, опрятно одеться и даже, опрокинуть рюмочку чего-нибудь для окончательной реанимации плоти и духа. И с приподнятым настроением Володя неспешно поковылял в ванную комнату.
   Однако, как справедливо замечено умудрёнными собственноручно набитыми шишками предками: гладко было на бумаге, да забыли про овраги.
   Едва Володя открыл туда дверь, как тут же нос к носу столкнулся с раскрасневшийся, как перезревший мак, своей своенравной соседкой Флокс. Только что, плотно до краёв уложив непосредственно в ванную очередную партию своих дачных цветов: от гвоздик до, извините, одноимённых роз, залив для свежести и сохранности от жары их холодной водой, она вожделенно отправилась на кухню глотнуть ледяного квасу...
   - Тьфу, ты, чёрт, напугал! - пронзительной пилой взвизгнула Роза Карловна от неожиданности.
   - Да, что ж это такое?! - ничуть не смутившись, привычно возразил Уклейкин, с грустным раздражением осознав, что принять душ ему сегодня - не судьба. - Опять вы со своими цветами всю ванну заняли, ни сполоснутся спокойно, ни помыться, как следует, - это всё же коммуналка, а не ваша отдельная квартира...
   - А ты мне пенсию, алкаш, поднял, что б я с утра пораньше, как рабыня Изаура на плантации не ишачила, ась?! Откуда мне знать, что ты, непутёвый, в полдень с похмелья дома дрыхнешь. Все люди как люди - давно на работе, а этот бездельник не бритый - баклуши бьёт: не барин... вон в раковине умоешься! - жёстко поставила она точку в потенциально бесконечном диалоге и, не оглядываясь, словно генеральша, одержавшая очередную безоговорочную победу, отправилась на кухню.
   В любом другом случае Володя, как и всегда, неминуемо крепко бы сцепился языком с цербером в огромной юбке, но из-за дефицита времени вынужденно проглотил бытовое унижение и, не сказав, ни слова в ответ, начал приводить себя в порядок.
   - Ну, что, Володька, опять покусала тебя наша Фрекен Бок? - подмигнул Шурупов Уклейкину, когда тот, закончив с полу спартанским туалетом, при полном параде явился на кухню попытаться заморить хоть какого-нибудь червячка. - Я аж со двора её лай слышал.
   - Зубы коротки, - чуть зло парировал Уклейкин, - а где, кстати, эта брехливая болонка? - всё же поинтересовался он на всякий случай.
   - Не боись, пехота, - по-армейски отшутился Начштаба, - минут пять как назад, схватила в охапку свои флоксы и ушлёпала, как обычно, спекулировать ими в ЗАГС.
   - А я и не боюсь, - фыркнул Уклейкин, - много чести... просто достала её хамская простота. - Мы же с тобой, к примеру, не солим в ванной огурцы...
   - А что, - неплохая идея: вон сколько пустых ванн в доме осталось, после того как треть жильцов в Южное Бутово съехало, хоть кооператив по засолке открывай.
   - Я серьёзно, а ты, дядя Вася, всё шутки шутишь... - немного обиделся Уклейкин.
   - А если серьёзно, - в свою очередь возмутился Шурупов, - то в чём Карловна не права? - В том, что нынче старики на пенсию едва концы с концами сводят и вынуждены кто как может подрабатывать где нипоподя? Или в том, что все нормальные люди давно на работе, а ты надрался вчера и дрыхнешь до обеда? Люди с детьми без газа и горячей воды как в блокаду осаду дома терпят, надеясь, что ты, как порядочный человек и журналист, наконец, запустишь по Лопатину свою "Кузькину мать" как и обещал. Сам же знаешь, что одними митингами и пикетами эту мразь не остановить, нервы у всех и так на пределе, а ты всё не нагуляешься. Вон... позавчера Петровы съехали, вчера - Сенцовы: и это лучшие,те кто плечом к плечу целый месяц с нами дом обороняли! А что будет завтра?! Эх, Володька, Володька... ты своими ленью и безалаберностью даже Наденьку, которая чудом за тебя вышла замуж, не жалеешь... Ты вот пока храпел с бодуна на всю квартиру, она, сердечная, с утра уже на рынок сбегала, и супчик тебе из свежей курочки опять сварганила, и меня предупредила: мол, приглядите, Василий Петрович, за Володей, что б горяченького покушал. Как дитя неразумное, тебя опекает, а ты... - жёстко отчитал его ветеран, и с досады и что бы немного успокоится, - внепланово закурил папиросу.
   Уклейкин стоял, как вводу опущенный, ибо возразить ему было совершенно нечего, отчего на душе его стало снова гадко.
   - Молчишь... - сбавил обороты Начштаба, видя, как его, безусловно, справедливые слова ранили сердце Володи, - ...значит не совсем совесть пропил, только по этому, я ещё и разговариваю с тобой, непутёвым.
   Вместе с густым и едким табачным дымом термоядерных папирос "Север" в кухне зависла тяжёлая пауза, которую Шурупов, относящийся к Уклейкину почти как к внуку, решил так же решительно её прервать, резко затушив в знак примирения окурок:
   - Ладно, Володька, в конце концов, я тебе не прокурор и не адвокат: Бог рано или поздно всех нас рассудит по делам нашим... Лучше, скажи, ты чего сегодня такой расфуфыренный, случилось что?
   - Так ... меня вчера в "Вечёрке" повысили до начальника отдела политики, ну и, как водится, пришлось отметить... с коллегами. Между прочим, и Наденька была... - со смущённой гордостью ответил Володя, постепенно приходя в себя.
   - Ну?! так это ж другое дело, - искренне обрадовался Начштаба тому, что причиной очередной бытовой загогулины Уклейкина был веский повод, а не банальный загул. - Не проставиться в коллективе - почти что грех, прости Господи... Так что, Володя, от всей души поздравляю!.. - и в воскреснувших чувствах он даже обнял его.
   - Спасибо, дядя Вася...
   - Спасибо не булькает, - задорно подмигнул ветеран, словно бы ничего и не было.
   - Само собой... - понимающе улыбнулся Володя. - Только я сейчас пустой... - с болезненной грустью, разочарованно добавил он, - ... вот завтра...
   - А что завтра?.. - тут же, словно опытный футуролог, вцепился заинтригованный Шурупов в будущие, как ему почувствовалось, застольные перспективы.
   - А завтра, Петрович, милости тебя просим к нашему шалашу часикам к трём: прям тут и отметим моё назначение, - Наденька только самых близких пригасила.
   - Добро!.. вот это по-нашему, по-русски, по-товарищески и по-соседски, - как ребёнок, перед праздником, возрадовался Начштаба. - Так тебе капнуть что ли? - как бы авансировал он завтрашний сабантуй, к тому же, видя по всё ещё бледному лицу Володи, что похмелье до сих пор изводит его.
   - Эх... хорошо бы, - в свою очередь оживился Уклейкин, - а то сам понимаешь, внутри как-то муторно...
   - Ладно уж, как не понять, я что почётный трезвенник или папа Римский... - по-человечески откликнулся Василий Петрович дискомфортному состоянию соседа, в котором и сам прибывал несчётное количество раз, - по такому случаю можно, но только по рюмке и стоп, а то меня твоя же Наденька без каши съест, если узнает.
   - Ни-ни-ни... - любимым отрицательным междометием твёрдо согласился с железной логикой ветерана Уклейкин.
   - Ну-ну... - в свою очередь ещё короче предупредительно-настороженно ответствовал Шурупов, который, подобно опытному караульному, был всегда на чеку. - Смотри, Володька... не искушай Судьбу... - и со смешанными чувствами достал из недр огромного кухонного шкафа бутылку коньяка, оставшуюся после фантастической встречи с другом-фронтовиком цыганским бароном. Затем он неспешно разлил ароматное спиртное по рюмкам, сказал емкий и, как всегда, длинный поздравительно-нравоучительный тост в адрес Уклейкина; и после долгожданного для Уклейкина чоканья, в один синхронный глоток хрустальные 50-ти граммовые ёмкости были опустошены.
   А уже через минуту благолепный нектар высококачественного коньяка, целительно растворившись в разной степени изношенности клетках почти сроднившихся соседей, окончательно их примирил, как, впрочем, и сотни раз до этого.
   - Ты, Вовка, всё ж супчику похлебал бы на дорожку, - по-отечески благодушно и с традиционной мудрой назидательностью начал расточать совет за советом Шурупов.
   - Спасибо, дядя Вася, но уже времени впритык, - озабоченно глянул Уклейкин на дважды подаренные ветераном командирские часы, которые, как мы помним, чудодейственным образом описав своеобразный цыганскую петлю удачи, вернулись Володе на запястье левой руки, - надо на работу бежать...
   И поправив непривычно и неприятно сдавливающий на шее модный галстук, как накинутую внешними обстоятельствами бытия удавку, - Уклейкин суетливо засобирался к выходу.
   - Ну, тогда, начальник политотдела "Вечёрки": ни пуха тебе, ни пера!.. - согласно многовекового русской традиции бодро напутствовал Шурупов его на дорогу.
   - К чёр... то есть спасибо, я хотел сказать... - нервно осёкся смутившийся Володя и нарочито уверенно вышел в двери.
   "Эко, всё же, бедолагу, зацепило..." - сочувственно подумал Шурупов, и, покачав седой головой, - незаметно перекрестил в спину исчезающего в дверях соседа.
  
   Этот религиозный жест Начштаба возымел своё охранительное действо на Уклейкина, ибо по дороге к издательству с ним ничего страшного не приключилось, если не считать пустяшную ссору с тучной кондукторшей трамвая, которая совершенно случайно ему наступила на ботинок, оставив там, словно гусеничный трак танка, пыльный отпечаток 44-го размера. Поэтому, когда без десяти два по полудню Володя пересёк собою порог издательства, настроение его было относительно нейтральным.
   Памятуя о жёстких, но абсолютно правильных наставлениях Петровича по поводу судьбы "Кузькиной матери" Уклейкин, имея в запасе, несколько минут, первым делом бросился в комнату выпускающих редакторов в надежде наконец-таки увидеть там без вести пропавшего в чернозёмных землях Украины Яценюка. Но, увы, в этом сегменте бытия фортуна вновь повернулась к нему своей нелицеприятной стороной. И безрезультатно помучив Кривицкую дежурными вопросами где, мол, находится, а главное, - когда объявится её коллега, Володя понуро отправился к шефу.
   Сатановский же в это время был самой противоположностью подчинённому и буквально сиял, как только что отчеканенный царский золотой червонец. Он сладостно предвкушал очередные гонорары от рекламы тщеславных вороватых кандидатов в депутаты, которые всякий раз всё ближе и ближе приближали его к тайной мечте - обретению небольшого домика где-нибудь на побережье Испании, что бы в райской тиши и дали от неспокойной Родины, наконец, отдохнуть и заняться мемуарами. Конечно, как бывший офицер советской армии, более того - политрук, и просто, как действительно порядочный человек и руководитель, заботившийся, и о газете, и о трудовом коллективе, почти всю заработанную не совсем официальным путём прибыль он вкладывал в них. Но постоянная нервотрепка, публичность, неопределённость, суды, опровержения, а порой и реальные личные угрозы от раненых фельетонами и разоблачительными статьями весьма влиятельных особ - измотали его до невозможности.
   Иными словами, скопившаяся годами усталость требовала в понимании Сатановского должной компенсации или, лучше сказать, - противовеса в виде пусть и не патриотичного, но спасительного для психического, да и физического здоровья переезда за ранее идеологически враждебный кордон. Для воплощения же мечты в реальность, Борису Абрамовичу, по его же самым скромным расчётам не хватало тысяч десять-пятнадцать евро, которые он и планировал скопить до середины осени, в ходе начавшейся избирательной "жатвы".
   Всё же остальное: вид на жительство, заграничный паспорт и заявление об увольнении с открытой датой давно пылилось у него в сейфе.
   - Ну, слава Богу, хоть к обеду не опоздал... - облегчённо выдохнул главный редактор, наконец-таки, узрев в дверях своего кабинета, с чуть озадаченным лицом, но в целом вполне респектабельного Володю.
   - Так вы же сами, Борис Абрамович, ...разрешили к двум часам, - комкано начал оправдывался Уклейкин за вчерашний междусобойчик и его последствия, - и... спасибо вам за чуткость...
   - Ладно, "прописаться" в новом коллективе, - дело святое, - сразу же успокоил его шеф, что бы как можно быстрее перейти к делам. - А вообще-то, за такую временную поблажку с моей стороны, - ты лучше своего ангела-хронителя благодари.
   - Наденьку?.. - как-то совсем уж глупо уточнил всё ещё немного растерянный Уклёйкин.
   - А что, у тебя ещё кто-то есть?.. - совершенно беззлобно подыграл ему Сатановский, который продолжал находиться в великолепном расположении духа.
   - Что вы, как можно... - отнекиваясь, засмущался Володя, - она для меня буквально всё... и вся в этом мире...
   - То-то... - удовлетворился правильным во всех смыслах ответом подопечного Борис Абрамович, и решительно свернул увертюру вежливости к главной теме: - Давай, Володя, лирику и философию оставим на потом, а сейчас - к делу.
   И решительно взяв весьма ошалевшего Уклейкина под локоть, отчего-то усадил его в своё редакторское кресло, убедительно показывая непререкаемой мимикой, что, мол, так и надо, продолжил:
   - Итак, вчера поздно вечером мне звонил Лопатин и...
   - Зачем?.. - перебил растерянный Уклейкин шефа, задав вопрос ещё глупее прежнего.
   - На Марс с ним полетите... - попытался Сатановский пространной шуткой "разбудить" Володю. - Ты, что, родной, не опохмелился?..
   - Да... нет... - совершенно неопределённо ответствовал он, всё ещё пребывая в некой возбуждённой растерянности от "мне звонил Лопатин".
   - Тогда всё ясно... - мудро трактовал витиеватый ответ, Борис Абрамович, в пользу "нет", и проворно достав из шкафа заветный коньяк, - хитро подмигнул подчинённому, - в нашей творческой и нервной работе по 50 грамм для тонуса никогда не помешают...
   С удвоенным удовольствием шлёпнув с коллегой по-маленькой, Сатановский в ещё более хорошем расположении духа продолжил "реанимировать" Володю:
   - Итак, мил дружок, повторяю вопрос: после двух твоих рекламных статей о Лопатине, которые он так расхвалил, у нас, что в плане стояло?..
   - Интервью... с Лопатиным, - тут же вспомнил Уклейкин, словно Некто включил нужный тумблер, отвечающий за память.
   - Ну, слава Богу!.. - искренне возрадовался шеф, как будто подписал купчую на вожделенный домик в Испании. - Вот что пять армянских звёздочек животворящих делают!.. Пошло дело... Так вот, сегодня ровно в 17:00 и не секундой позже ты должен быть в его офисе и всё сделать по высшему разряду, как ты умеешь. У тебя, кстати, ещё есть два часа в запасе, так, что подготовься, мил дружок, как следует.
   - Я постараюсь, - заметно уверенней начал держать себя Уклейкин.
   - Ты уж, Володя, постарайся, - как отец сына просил его Сатановский, - сам понимаешь, наша газета, увы, материально на 90% зависит от этих распальцованных нуворишей...
   - Ничего, Борис Абрамович, будет и на нашей улице праздник... - как-то неожиданно зловеще "успокоил" он шефа.
   - Вот только, давай без эмоций, Владимир Николаевич... - слегка напрягся предусмотрительный Сатановский. - Я, безусловно, понимаю, что этот приблатнёный ворюга Лопатин глаз на ваш дом положил, и сопереживаю твоим патриотическим чувствам, и даже готов в разумных пределах всячески помочь вам в этом противостоянии с ним, но интервью должно быть взято в срок и без скандала...
   - Не переживайте, Борис Абрамович, я и так вам по гроб обязан, - уже совершенно твёрдо и уверенно заверил Уклейкин шефа, - так что с этой стороны... - чуть неопределённей и чуть мягче добавил он, - ... сегодня беды не будет.
   - Ладно, что там... - немного размяк от добрых слов своего любимчика Сатановский, - это я так по-стариковски ворчу, перестраховываюсь... - В общем, бери адрес, Володя, (он протянул ему визитку Лопатина) и через пару часов дуй на "баррикады" - тут пять минут пешком до его офиса на Варварке, рядом с Кремлём.
   И главный редактор, как обычно, с трепетной тоской взглянул на властные рубиновые звёзды, когда Уклейкин, призрачной надеждой на успех избирательной "жатвы", словно увиденный усталым путником спасительный дымок за горизонтом, растворился в дверях кабинета. Единственное, что было неожиданным - это мимолётное чувство неизъяснимой тревоги, которое, словно иголка, кольнуло всегда чуткое и опытное к внешним угрозам сердце Бориса Абрамовича. Впрочем, эфемерное беспокойство мгновенно исчезло с первым же телефонным звонком, как будто бы его и не было вовсе.
   И бывший заместитель командира No-ской части Забайкальского округа по воспитательной работе, подполковник запаса никем и никогда непобедимой Советской Армии, а ныне главной редактор весьма популярной в столице "Вечерней газеты" с ещё большим энтузиазмом приступил к текущей работе.
  
   Примерно с таким же настроением, поправленным армянским коньяком и вдохновенно-справедливым напутствием шефа Уклейкин упругим и решительным шагом сразу же направился к своему новому поприщу в повышенном статусе - руководить отделом политики. Конечно, даже, несмотря на вчерашний крайне тёплый сабантуй, он немного волновался.
   Как его встретит протрезвевший коллектив: не будет ли против него интриг и прочих палок в колёса от завистников-карьеристов, справится ли он с обязанностями и повышенной ответственностью, не подведёт ли Сатановского, который открыто и чистосердечно доверился ему, не смотря на относительно малый опыт?.. Эти и подобные вопросы естественным образом терзали его перед пересечением порога в новую реальность бытия.
   Поэтому, когда Уклейкин подошёл к дверям своего отдела он мало того, что, как конь перед финальной ипподромной скачкой, помялся, собираясь с духом, прежде чем, отварив оные, - предстать с открытым забралом коллегам, но и специально придал физиономии слегка напущенную строгость, которая к слову, не писалась с его всегда открытым выражением лица.
   Кроме того, в одном из ящиков его нового огромного начальственного письменного стола, куда накануне, перед междусобойчиком, он кое-как распихал все свои рукописи и документы, тосковала папка со всеми материалами на Лопатина, в том числе и наброски вопросов для интервью с ним, сделанные ещё недели полторы назад.
   Однако волнительное предвкушение, как минимум десятка разной степени пристальности взглядов подчинённых к явлению Володи коллективу в качестве их шефа разбилось, как волны о пирс, вопиющей пустотой в самый разгар середины трудового дня, когда он пересёк-таки порог отдела.
   Лишь в самом дальнем углу отдела, словно чудом выхваченная лучом солнца кочка на тусклом болоте, над монитором молчаливо торчала взъерошенная ярко-рыжая колоритная макушка, единственная не только во всём издательстве, но и высоко вероятно, в близлежащих кварталах, которая почти со 100% вероятностью указывала, что она принадлежит взбалмошной голове Бармалеева.
   Весьма изумлённый вскрывшейся действительностью, граничащей в его понимании, с вопиющим нарушением дисциплины в первый же руководящий день, Уклейкин вмиг растерял нарочитую начальственную напыщенность, чуть растерянно подошёл к единственному живому в комнате существу и несколько глуповато вопросил оное:
   - Костя, это ты что ли?..
   - Я.. - ответила, не шелохнувшись ни на йоту, голова с редкой палитрой и крайне всклокоченной шевелюрой, - не видишь что ли?..
   - Теперь вижу... - сокрушённо промолвил Уклейкин. - А где все остальные?.. - попытался рассеять он причины тумана непонимания образовавшегося коллективного вакуума.
   - Да кто где... Одни взяли бюллетень, другие в местной командировке, третьи обедают, а стажёр Гусев в ларёк отошёл по моей... личной просьбе, про остальных ничего не знаю, - словно убитый временем автоответчик пробормотал Бармалеев, не поднимая глаз, хотя по всему было видно, что давалось ему это с превеликим трудом.
   - Нда... - как-то потеряно выдохнул Уклейкин никак не ожидавший такого форменного бардака во вверенном ему отделе, - а ты-то чего такой разбитый, как француз после Бородина?..
   Рыжая голова, подпираемая согнутыми в локтях руками, дабы трагически не рухнуть под собственной чугунной тяжестью на твердь письменного стола, наконец, качнулась вместе с ватным телом назад и, откинувшись на спинку стула, с едва уловимой обидой ответила вопросом на вопрос:
   - А ты, Володя, в курсе, что говорил другой француз полтора века спустя?..
   - А причём тут это?.. - чуть раздражённо удивился новоиспечённый руководитель чрезмерной развязности подчинённого приятеля. - Они много чего наговорили за столько-то лет, всех не упомнишь...
   - И, тем не менее, напомню, дружище... - приподняв кончиком указательного пальца тяжёлое сизое веко над правым слипшимся глазом, - о чём говорил не самый последний из реально великих лягушатников...
   - Ну и?.. - поскорее хотел закончить Уклейкин, как ему казалось, бессмысленный диалог.
   - Так вот, - открылся сам собою второй мутный зрак мучительно медленно оживающего Бармалеева, - если перенести семя замечательной мысли - Антуана Мари Жан-Батист Роже де Сент-Экзюпери - в нашу суровую северную почву, то оно бы сто пудово бы проросло не менее мудрыми словами, не существенно отличаясь от оригинала, а именно: "Мы в ответе за тех, кого напоили...".
   - Ах... ты про это... - тут же сообразил о чём идёт речь начитанный Уклейкин совершенно не ожидавший такой сочной философской аллегории от Кости, который слыл весьма посредственным журналистом и не отличавшийся эрудированностью баламутом, - ну, извини, брат... Но, ты сам, насколько помню, тосты как из пулемёта выстреливал...
   - Так я же от всего сердца старался, что бы всем хорошо было... А тосты, какие!.. За здоровье, за дружбу, за коллектив, за твоё назначение, за любовь... и твою красавицу Наденьку... - уважительно подмигнул он Володе.
   - Да я разве чего говорю... - согласился Уклейкин. - Просто раз такое дело, то мог бы с утра по дороге на работу аккуратно поправиться...
   - Эх... я бы с превеликим удовольствием... так бы и сделал, - мечтательно вздохнул взъерошенный рыжий журналист. Вот только...
   - Что только?.. - напрягся, оборвав его Володя, уж и не зная, чему ещё придётся неприятно удивиться.
   - Да, собственно, ничего особенного... Просто, я со вчерашнего междусобойчика никуда отползти не смог, прям тут и рухнул под столом, когда вы все разбрелись, отставив меня один на один с недопитой стеклянной артиллерией... - совершенно спокойно ответил Бармалеев, всё же вновь ошарашив Уклейкина. - Ты сам знаешь, я отступать не привык перед вызовами бытия - вот и пришлось принять на грудь, дабы градус не выветрился... Потом кое-как очухался в 4-ре утра... ну, думаю: куда идти-то? домой поздно, да и смысла нет, ибо ни кто меня, Владимир Николаевич, там не ждёт и обо мне не переживает, как о тебе, семью ведь я так и не завёл... один на всём свете яки перст фальшивый... Затем покурил ещё с расстройства пару стопок съел с горя и опять дрыхнуть завалился, так и промыкался почти до обеда...
   - А как же родители твои?.. - таял в сочувствиях Уклейкин, как эскимо в детских ладошках.
   - Так под Рязанью они свой век доживают... - грустно ответил Бармалеев, на секунду о чём-то задумавшись. - А, между прочим, - тут же, удивительным образом оживился он, - это рядом с селом Константиново, где Серёга Есенин родился!.. - А вы меня всё за глаза рыжим клоуном дразните...
   - Что ты, Костя, разве так можно... - растерялся Володя его неожиданному откровению.
   - Да я не про тебя, Володя... ты у нас вообще сама вежливость... По большому счёту мне, старичок, фиолетово, кто и что обо мне шепчется за спиной, я с детства привык и давно уже не в обиде на поведение людей не далёких, ибо, расстраиваться по этому поводу, считаю, как минимум, - глупостью... Только, вы, городские, того не знаете, что у нас пол деревни рыжих, и, как до сих пор болтают бабки, тут, возможно, без поэта не обошлось... зело любвеобилен был наш знаменитый земляк... И, может быть, в моей проспиртованной, никчёмной крови, блуждают талантливые, но, увы, так и не реализовавшиеся на радость человечеству гены русского гения... А я ведь, дружище, в юности неплохие стихи писал... А потом, как всегда, суп с котом... То одно, то другое, и в итоге: разменяв потенциальные пусть даже и крошки таланта, на пёструю, но, по сути, пустую, суету, - превратился в посредственность, никому не нужное существо с вредными привычками...
   И в порыве нахлынувших чувств, вызванных возможным родством с великим поэтом, он отчаянно взъерошил пятернёй и без того всклокоченную ярко-огненную кучерявую шевелюру. - Эх, где же Гусев бродит, мать его?..
   "А ведь действительно похож!.. - поразился про себя Уклейкин, - и характер такой же взбалмошный, и даже внешне... - только сейчас случайно заметив за спиной Бармалеева, висевший на стене небольшой, пожелтевший от времени портрет Есенина. - Стало быть, и Костя, так или иначе "коллега по цеху...". И солидаризируясь с Бармалеевым, как с самим собой, - тут же более уверенно продолжил:
   - Да уж... жизнь штука сложная, - кто бы сомневался... но, как говорили мудрые: надо жить... Ладно!.. чёр... то есть Бог с тобой, не будем ждать Гусева, - окончательно сжалился Володя над вдрызг загрустившим коллегой, вспомнив, как и ему всего лишь несколько часов назад, в схожем положении великодушно помогли коньяком сначала Шурупов, а затем и сам Сатановский. - Главное верь, что рано или поздно, всё будет хорошо...
   - А я и верю, куда деваться-то... - буркнул Костя, с неподдельной надеждой взглянув на новоиспечённого шефа.
   И в подтверждении своих слов, Володя, как Винни-Пух в поисках горшочка с мёдом для подарка нудному ослику ИА на день его рождения, принялся усердно искать в недрах своего нового огромного письменного стола заветную чекушку, припасённую для подобных экстренных ситуаций.
   - Только, умоляю, Костя, не заводись... - по инерции предупредил Уклейкин, уже через минуту передавая ему флакончик с "живой водой"; впрочем, про себя трезво осознавая, что призывать неисправимого кутилу к алкогольному благоразумию во второй половине дня пятницы - это утопия.
   - Обижаешь, старичок... я свою норму знаю!.. - возликовал Бармалеев, словно бы палача, который уже занёс над ним топор и вот-вот отсечёт больную голову, - хватил кондратий. И тут же, не теряй драгоценного времени на традиционную процедуру канонического наливания водки в стакан, - в один глоток ополовинил четвертинку.
   - В том-то и дело, что знаю... - скептически улыбнулся Уклейкин, буквально на глазах расцветающему Бармалееву, при этом, отчётливо помня, как тот накануне вчерашнего сабантуя, один в один произносил эту же фразу.
   - Ну, спасибо, Николаич, век не забуду, - растаял в благодарностях, возможно, прямой потомок Есенина, пропустив мимо зарозовевших ушей нравоучительную ремарку Володи, продолжил рассыпаться в благодарностях:
   - Я и раньше тебя уважал, а теперь ты мне, считай, как брат!.. Если что - зови на помощь, уж в этом деле у меня кишка не тонка, сам знаешь, - весело подмигнул он сразу обоими серыми лукаво-озорными глазами.
   - Спасибо, конечно, но... надеюсь, этого не понадобится... - вновь внутренне растерялся Уклейкин, услышав для себя знакомую фразу с противоположным смыслом, которой Шурупов всякий раз попрекал его, а именно: "кишка тонка" и решил переменить тему, параллельно с сожалением подумав, "неужели мои частые не решительность и не твёрдость так бросаются в глаза":
   - Слушай, Костя, а чего это моя Наденька на тебя с утра за вчерашний междусобойчик ворчала, я так и не понял?..
   - Наверное, из-за Льва Толстого... - убийственно спокойно продолжал ставить в тупик Бармалеев и начинавшую напрягаться весьма хрупкую нервную систему Володи.
   - Как это?.. - снова опешил Уклейкин, искренне полагая, что лимит удивлений на сегодня полностью исчерпан.
   - Элементарно, мой спасительный друг, "Войну и Мир" читал?
   - Раза три...
   - Я и не сомневался... значит, помнишь, как Безухов с Долоховым кутили...
   - Ну, медведя, например, к городовому привязали, но... причём тут ты?..
   - Во-первых, - не "ты", а мы, а во-вторых, помнишь эпизод, когда они поспорили, кто из них стоя на окне спиной к улице выпьет из горла шампанского и не упадёт?
   - То есть, ты хочешь сказать, - испугался собственной страшной догадки, Володя, - что мы вчера повторили их "подвиг"?
   - Увы... - с искренним сожалением закурил Бармалеев. - Едва я, игравший роль балагура Долохова, заметь, по книге, - рыжего, а ты - Пьера, так же весьма с тобою схожего персонажа, поспорив, ударили по рукам, и я начал первым карабкаться с бутылкой на подоконник, как твоя Наденька каким-то чудом удержала меня... Хотя ты сам знаешь, какой я заводной и что сделать подобное со мной почти невозможно....
   - Так у нас же первый этаж... - проявил мужскую солидарность с коллегой Уклейкин, поддержав его основательным аргументом.
   - Так и я ей об этом, насколько помню, говорил, мол, если и навернёмся, то максимум шишки посадим... В общем, слово за слово, хреном по столу, но я как кролик перед удавом, разумеется, - в хорошем смысле, сдался... И знаешь, что более всего меня тогда поразило?
   - Нет... - развёл плечами Уклейкин, уже и, не зная, что ожидать. - Парадокс, но с её стороны в мой адрес не было: ни криков, ни угроз, ни истерики, ни тому подобных, прости, бабских "доводов" в подобных ситуациях... Напротив, она, словно заботливая ключница, находила такие слова и нотки к запертым "дверям" моего не трезвого эго, что в итоге я добровольно, и даже с некоторой радостью, - капитулировал... И, кажется, благодарил её за неожиданную чуткость, что поверь мне, старичок, не случалось со мною никогда... Одним словом, Наденька твоя, как есть, чистый ангел... береги её, брат... - с какой-то внутренней тоской перемешанной с едва заметной белой завистью закончил возможный отпрыск Есенина сумбурный пересказ вчерашнего сабантуя и эффектно вторым глотком прикончил остатки чекушки, которые окончательно воскресили организм изношенный разнузданным бытиём его.
   "Что-то сегодня все, как сговорились, Наденьку ангелом называют, к чему бы это?.. - крепко задумался Уклейкин удивительному единству мнения никак не связанных между собой людей: Шурупова, Сатановского и Бармалеева, которое, он, безусловно, разделял и в котором, с каждым часом всё более укреплялся, подобно молящемуся верующему пред чудотворной иконой. - Да ещё Костя... - продолжал он традиционное самоедство, - со своим "Кишка не тонка" прямо перед встречей с Лопатиным... Вот что это? как бы случайный намёк судьбы: мол, соберись друг Уклейкин и докажи, наконец, всем и каждому, что ты не тюфяк очкастый, а человек с большой буквы способный на благородный поступок и самопожертвование или что-то совершенно иное?"
   Собрав, таким образом, в себе пёстрый букет загадок, противоречий, сомнений и не воплощённых в реальность желаний, Володя, сдерживая для окружающих, повысившееся внутреннее напряжение нервной системы, - пожелал Бармалееву не подорвать здоровья в грядущее выходные. И с задумчивой сосредоточенностью, - отправился за свой письменный стол редактора отдела политики "Вечерней газеты", что бы за оставшиеся полтора часа основательней подготовится к интервью с Лопатиным, которое, с каждой канувшей в историю минутой ему определенно вырисовывалось всё более и более роковым.
  
   Глава 3
  
   Уклейкин специально пришёл на Варварку, где в великолепно отреставрированном особняке XVIII века впритык к Кремлю был расположен центральный офис Лопатина на полчаса ранее оговоренного для интервью времени, что бы прежде осмотреться, отдышаться, успокоится, напоследок перекурить, в общем, - привести себя в полный порядок. А затем решительно собрав в кулак волю, нервы, ум, эрудицию, переживания, сомнения, надежды и обиды, в предстоящей в его понимании судьбоносной встрече с врагом, наконец, доказать себе и всем, что кишка у него не тонка.
   Потоптавшись с сигареткой перед высоченным кованым ажурным забором, словно шестовик перед финальным прыжком на чемпионате мира, Володя с искренним удивлением для себя заметил сквозь его прорехи дорогущую никелевую табличку, которая утверждала, что в 1836 году в этом доме несколько дней жил А.С. Пушкин.
   "Однако везёт мне сегодня на поэтов... к чему бы это?.. - чуть растерявшись, странным совпадениям, задумался Уклейкин, - ...и, кстати, - тут же возмутился он, - ведь это всего за год до того рокового дня, когда жизнь сияющего ярче Солнца нашего непревзойдённого гения, была трагически прервана завистливой пулей треклятого, никчёмного, пустого и гнусного Француза...".
   Эта естественная для всякого пресвященного и тем более истинно русского человека, гневная мысль, сверкнувшая предгрозовой молнией о вопиющей несправедливости, когда бездарная и к тому же инородная особь похотливо уничтожает величайший во Вселенной талант, - есть страшное преступление перед Природой, самой её сути, - взбудоражило чуткое и отзывчивое сердце Уклейкина. Точно так же как и давным-давно, в школе, где он впервые из печальных уст учителя литературы узнал об этой ужасной, трагической невосполнимой потере для всей цивилизации. "Подобному злодейству нет, и не может быть прощения, никем и никогда!" - в очередной раз зафиксировал бессрочный приговор его закипающий мозг всему порочному и преступному, и, как обычно, Володя с полтычка завёлся сам собою.
   И этот твёрдый, безапелляционный вывод, заквашенный на врождённом обострённом чувстве несправедливости, долгих и мучительных терзаний, раздумий от первого дня осмысленного созерцания окружающего Мира со всеми его радостями и горестями до текущей минуты бытия придал Уклейкину какую-то неизъяснимую силу дополнительной уверенности в том, что он, безусловно, находится на стороне добра. И что он, как избранный солдат Светлой части Вселенной, должен доблестно и беспрекословно выполнить Её приказ: разбить в пух и прах, хитрые и коварные заградительные редуты всего нехорошего и непотребного, возможно, положив на алтарь святой победы собственное здоровье, а может... и самою Жизнь. Как говорится, - пером и шпагой! а за не имением последнего - всем, что сгодится для праведного дела справедливого возмездия.
   Мозаично-буйное воображение Володи тут же совместило отрицательный образ Лопатина, с не менее отвратительным типажом Дантеса в некую единую античеловеческую субстанцию, которая во все времена нагло презирает нормы человеческой морали, а значит, - зацементировал он в сознании праведную и непоколебимую мысль: "Этот монстр не должен быть на свободе, рядом с людьми подобающими!".
   И, словно с самого Неба спущенной благословенной решительностью, Уклейкин, подражая легендарному баскетболисту Саше Белову, феерично вколотившему победный мяч в корзину в эпическом олимпийском финале СССР - США 1972 года, удивительно холоднокровно и резко, вогнал бычок в близстоящую урну. И, тут же, как профессиональный плотник на халтуре в один удар вбивает гвоздь по самую шляпку, он, победоносно торчащим из сжатого кулака средним пальцем, означающем на западе "Fuck You!", - вогнал кнопку стильного звонка на воротах особняка до самых молекул его составляющих, которые были вынуждены сжаться до дозволенного сопроматом предела.
   Результат был предсказуем: последний, издав десятисекундную пронзительно-жалостливую трель-реквием по самому себе, - был сломлен без каких-либо шансов на реанимацию. Так, отчасти невольно, Уклейкин, находясь в возбуждённом состоянии, сам того не осознавая лично нанёс прямой материальный урон империи Лопатина, пусть и копеечный.
   Однако лишь пройдя весьма унизительную процедуру проверки нескольких эшелонированных постов охраны, состоящую из огромных, угрюмых и, судя по всему, - отъявленных головорезов, которые бесцеремонно прощупывали Володю буквально с макушки до пят, он спустя минут десять предстал перед позолоченными дверьми рабочего кабинета хозяина особняка. При этом во время досмотра вооружёнными до зубов быковатыми существами, которых он невыносимо презирал как безлико-серых слуг коллективного Дантеса, Уклейкин сумел не растратить на них ни единого атома энергии, которая столь неожиданно сгенерировалась в нём против Зла, когда ералаш обстоятельств вынудил вспомнить трагическую судьбу Пушкина, а в его талантливом лице и всего достойного человечества.
   Таким образом, наш герой был необыкновенно собран, решителен и главное как, пожалуй, ещё никогда - внутренне и безоговорочно убеждён в том, что поступает абсолютно правильно: по велению совести и чести, ради близких людей, ополченцев, которые доверили ему свои судьбы, а значит, безусловно, находясь на стороне Добра, поступает верно.
   Павел Павлович же, напротив, всё время после приезда с экзотического курорта, где приобрёл очень выгодное знакомство крайне высокопоставленного чиновника в аппарате Правительства России, - пребывал в прекраснейшем настроении, выстраивая воистину наполеоновские планы своей строительной империи. И поэтому по инерции был расположен относительно благосклонно к предстоящей встрече с корреспондентом, даже не смотря на то, что Уклейкин представлял оппозицию его прожекту по сносу дома по известному нам адресу. И опытный переговорщик сходу решил начать с "пряника", отложив "кнут" на потом, если тот понадобится.
  
   - А-а-а, Владимир Николаевич, здравствуйте!.. - неожиданно приветливо для Володи привстал ему навстречу Лопатин с огромного кресла из кожи, занесённого в красную книгу нильского крокодила. И затем юрко, словно Ленин на встрече с ходоками, обойдя не менее ёмкий стол, который в свою очередь был целиком выдолблен из запрещённой к экспорту южноафриканской слоновой кости, упругим, деловым шагом подскочил к Уклейкину. - Рад, искренне рад нашей встрече, давно хотел с вами пообщаться тет-а-тет... Проходите, и садитесь, вот, хотя бы сюда... - даже чуть картавил он, как Ильич, и вежливо указал гостю на один из диванчиков у сервированного столика с ароматными аппетитными закусками вперемежку с разнообразным представительским алкоголем.
   - Спасибо, - холодно ответил Володя, вынужденно пожав его худую, но крепкую ладонь, почти все пальцы которой, были унизаны редкой красоты платиновыми и золотыми перстнями с разноцветными бриллиантами.
   - Да пока, меня особенно не за что благодарить... - почувствовал Лопатин внутреннее напряжение и стойкою к себе антипатию Уклейкина, которую последний особенно и не пытался скрывать, - ...разве что есть повод отметить ваше повышение по службе!.. - и многозначительно-покровительственно подмигнул журналисту.
   - А вы откуда знаете про моё назначение?!.. - по-настоящему удивился Уклейкин.
   - Ну, мне ли не знать... - совершенно спокойно и с лукавой улыбочкой ответствовал визави ошарашенному Володе, - ...если я лично Бориса Абрамовича об этом попросил.
   - Странно... - растерялся Уклейкин неожиданному известию в том смысле, что из рук, а точнее - из уст Лопатина с учётом их непримиримого противостояния - это откровение выглядело как некий, совершенно бесцеремонный и едва ли не прямой подкуп. - А вам-то это, зачем и... на каком, так сказать, основании?.. - через мимолётную паузу, показавшуюся вечностью, всё же нашёлся он вопросом.
   - Что ж, я буду с вами предельно откровенным, - снисходительно и даже как-то по-отечески тепло продолжил максимально выверено вести диалог Лопатин, сразу же взяв бразды правления им в свои цепкие и алчные руки. - Только давайте, уважаемый Владимир Николаевич, прежде выпьем по рюмочке... Тем паче, что действительно есть реальные поводы: и, если обретение статусной должности в свете открывшихся обстоятельств вас, судя по, извините, кислому выражению лица, как-то коробит, то уж вечер пятницы, извините, - это святое. Или, пардон, малая толика отменного алкоголя вас, как бы это, мягче сказать, ...излишне возбудит?.. - специально подзадорил заметно обескураженного Уклейкина хитрый Лопатин, и немного вызывающе подмигнул ему.
   - Отчего же? напротив, - собравшись, твёрдо ответил Уклейкин, - можно и выпить... за пятницу, - интонационно подчеркнул он, самый любимый всеми без исключений многочисленными народами России, да чего уж там мелочится: и всего мира, - последний день рабочей недели.
   - Вот и славно!.. - не наигранно обрадовался Павел Павлович, - и самолично разлил какой-то эксклюзивный коньяк по 50-ти граммовым из богемского хрусталя рюмочкам, что случалось с ним крайне редко. Неувядающее великолепное настроение его всецело располагало к этому мимолетному снисхождению с "небес" высокого положения современного вороватого капиталиста выше средней руки до уровня рядового корреспондента подконтрольной ему газеты.
   "Черт!.. - всё же мысленно вырвалось табуированное слово из Уклейкина, на которое, впрочем, он в быстроразвивающихся событиях не обратил никакого внимания, - настоящий чёрт: как же это я сразу согласился на коньяк, ведь я только четверть часа назад клялся: никаких уступок Лопатину!? - сетовал на себя Володя. Ну, ничего... - одновременно и вынужденно успокаивался он, как мог, - уж что-что, а немного хорошей, и к тому же дармовой выпивки, пусть даже и из рук врага, - никогда не помешает...". - А... как же интервью?.. - словно бы опомнился он, выйдя из оцепенения первых неловких минут, как кролик, которому на некоторое время удалось выскочить из фокуса парализующего его волю смертельного взгляда бывалого удава.
   - А вот мы сейчас немного пригубим и спокойно побеседуем, что называется за жизнь... в разумных рамках дозволенного, разумеется, и, я полагаю, что вам, как профессионалу своего дела, - не составит труда после оформить всё должным образом для газеты, - тут же успокоил его Лопатин, продолжая крепко удерживать незримые вожжи управления диалогом. - Как, вам, такой пятничный план? - особо, как и чуть раньше Володя, намеренно выделил он предпоследнее слово, как бы напоминая Уклейкину, что ничто, даже сверхтонкие полунамёки, не ускользают от его пристальнейшего внимания.
   - Годится... - тут же, вторично, меньше чем за минуту, невольно отрёкся от своей внутренней клятвы Володя: "ни за что на свете не соглашаться сразу же с хитрыми предложениями Лопатиным и стараться ни в чём не уступать ему". И от очередного недовольства своим неустойчивым характером со случайной злостью он весьма болезненно прикусил губу; впрочем, внешне ни на грамм не показав, словно от неожиданного укола булавкой, острую пронзающую всю плоть боль.
   Выпили. Лопатин неспешно, с истинным удовольствием, а Уклейкин - машинально, одним глотком, совершенно не распробовав уникальный букет аромата дорогущего напитка. Затем хозяин предложил гостю эксклюзивную гаванскую сигару ручной работы, от которой на сей раз Володя с показной благодарностью отказался, демонстративно закурив отечественную сигарету "Прима" без фильтра, всёпроникающая едко-свинцовая дымовая завеса от которой, напрочь забила собою знаменитое на весь мир благовоние лучшего кубинского экспортного товара.
   Разумеется, что проницательный Павла Павловича тут же раскусил маленький фортель немного импульсивного корреспондента, но так как он всё ещё пребывал в благостном расположении духа, то не придал ему сколько-нибудь весомого значения, лишь привычно отметив про себя на будущее эту особенность контрагента.
   - Так вот, как справедливо заметили ещё древние философы: "Всё течет и всё меняется...", - продолжил разговор Лопатин, таки раскурив ароматную сигару в пику ядовитой "Приме". - И в этом смысле Борис Абрамович при всём к нему уважении, увы, начал не вписываться в текущие реалии реанимированного капитализма после 70 лет социалистического эксперимента над Россией, где что бы сегодня достойно жить, - нужно ужом вертеться на сковородке, и при этом успевать показывать даже не зубы, а клыки. Короче говоря, ... стар, стал Сатановский, не та хватка уже... да и в последнее время только о покупке домика в Испании и думает... Так что, полагаю, к зиме он окончательно выкупит уютную виллу с бассейном... и эмигрирует наш бывший замполит непобедимой советской армии на тёплые, лазурные берега страны члена НАТО, а мне...
   - А вы откуда про домик знаете?.. - вновь и ещё более неприятно удивился Уклейкин, оборвав на полуслове Лопатина, не веря своим ушам, ибо, всегда считал, своего старшего товарища, мудрого и чуткого наставника, бывшего подполковника, - едва ли, не образцом бескорыстия, принципиальности, честности и патриотизма.
   - Повторюсь, - спокойно ответил Павел Павлович, интонацией, не оставляющей ни тени сомнений в её абсолютной реальности. - Мне ли этого не знать, если все валютные авансовые платежи Сатановского проходят через меня, и я лично консультировал его о нюансах покупки недвижимости на Пиренеях. (Для справки заметим, что через пятые руки Лопатин действительно контролировал небольшую кредитную организацию с простым, как кирпич, названием "Сройка-Банк").
   - А зачем вы мне всё это так подробно рассказываете? - тщательно скрывая настороженность, спросил Володя, в голове которого путались противоречивые мысли о главном редакторе: " А ведь я ещё искренне переживал - как бы так аккуратно подложить нашу "Кузькину мать" в "Вечёрке" под Лопатина, что бы Бориса Абрамовича не задело. А с другой стороны... - по-человечески его понять можно: всю жизнь служил, работал: разве он не в праве, скопив денег, на склоне лет купить домик пусть и за границей?..".
   - Так вы же сами об этом только что попросили: мол, откуда я про домик знаю? - несколько удивился Лопатин, - я лишь чуть развёрнуто ответил, дабы развеять проступившие на вашей удивлённо-недоверчивой физиономии сомнения... на счёт Сатановского.
   - Сомнение путь к истине... - снова не найдясь, что сказать по существу, пространно ответил Уклейкин знаменитой тирадой, авторство которой среди прочих известных претендентов предписывают Рене Декарту, - но сдаётся мне, что о его домике в Испании вы упомянули не просто так...
   - Браво!.. - похвалил Лопатин сомневающегося гостя. - Во-первых, - вынужден отдать должное вашей эрудиции: сомнение как метод познания, разработанный великим французским математиком, на мой скромный взгляд, едва ли не самый надёжный во всех сферах жизни.
   "Ишь ты!.. - в свою очередь, но с сожалением удивился Уклейкин, - а эта недобитая акула империализма, ещё и не плохо подкована знаниями... не просто, ох не просто, будет её загарпунить... Но придётся! - тут же, мгновенно и решительно взбодрил он себя".
   - ...а, во-вторых, - продолжил щедро сыпать дифирамбами Лопатин, - снимаю шляпу перед вашей проницательностью: о корыстных интересах главреда, я, действительно, упомянул не просто так...
   - А с тем... - вновь, и уже несколько грубовато оборвал его Володя, почувствовав какую-то неприязненную подоплёку в витиеватых словах Лопатина, - что бы, вероятно, очернить Бориса Абрамовича в моих глазах, вбить клин между нами или, что вы там себе ещё дурного надумали?..
   - Отнюдь, - всё также спокойно отвечал Лопатин, про себя отметив: "А этот парень не так прост, как кажется, - сходу понял, куда я гну...", - что же плохого в том, что заслуженный человек пенсионного возраста в состоянии купить не полусгнившую дачу-конуру на шести сотках в промозглом Подмосковье, а современное, просторное, комфортабельное жильё в Испании с мягким климатом? Это лишь просто приятный для Сатановского, как и для любого адекватного человека, почти состоявшийся факт его не простой, но достойной уважения биографии.
   - Я с этим нисколько не спорю: наличие достойных бытовых благ, разумеется, приобретённых честным путём, - это нормально, - согласился Уклейкин, колко взглянув в плутоватые глаза Лопатина в момент произнесения: "честным путём", что не ускользнуло от последнего. - Просто, мне показалось, - продолжал он что-то вроде маленького контрнаступления, - что за этим вашим "фактом"... скрывается нечто большее, о чём вы никак не решитесь сказать...
   - Что ж... - нарочито снисходительно откликнулся Лопатин, податливой мимикой выказывая Володе, как бы, особую доверительность, - дважды похвально: вы снова не далеки от истины, хотя истолковали всё, весьма, превратно, - слукавил Павел Павлович. - И дело тут вовсе не в моей решительности или не решительности, просто я привык во всём и всегда быть последовательным, чего и требую от своих подчинённых, ибо в противном случае в любом деле будет бардак. Так что я, чуть позже по любому бы к этому, как вы преждевременно выразились: "о чём никак не решитесь" пришёл бы.
   - В таком случае, простите, меня, что я вас ненароком перебил... - максимально вежливо извинился Уклейкин, почувствовав, что попал в пока ещё не объявленную Лопатиным цель, когда едва заметная тень раздражения недовольной серой мышкой пробежала по спокойному лицу его, истинное выражение которого было тщательно скрыто маской деловой улыбки.
   - Ерунда, проехали!.. - как ни в чём не бывало, едва не панибратски продолжил влиятельный хозяин роскошного особняка, расположенного у неприступных стен могущественнейшего Кремля. - Ну, может тогда, Владимир Николаевич, сразу по второй, - за взаимопонимание! - ни на мгновенье не выпускал из своих цепких рук штурвал управления нервной беседой Лопатин, словно опытный капитан средь волнующегося океана неопределённостей будущего.
   И Уклейкин дабы не показывать, что робеет любого предложения олигарха, чуть поломавшись для приличия, согласился, но, уже сознательно преступив свои вышеозначенные принципы максимального противления любому предложению Лопатина; между прочим, в очередной, несчётный раз, твёрдо решив для себя, что немного хорошего коньяку никакому делу никогда не помешает.
   Они внешне примирительно выпили, заметно понизив незримый градус противостояния, который, к слову, был пока весьма мал. Но на этот раз Володя пригубил не без удовольствия, ибо свежая порция качественного алкоголя окончательно в пух и прах, разбили утреннее похмельное остаточное недомогание организма, придав ему, как заряженному на подстанции аккумулятору, долгожданную дополнительную энергию. Затем, почувствовав себя более раскованными, антиподы неспешно и аппетитно закусили дольками лимона, опять закурили и ещё несколько минут перекидывались пустопорожними фразами, словно теннисный мяч через сетку на разминке перед финалом кубка Дэвиса, пока Лопатин не счёл нужным продолжить запланированную, но не доведённую до конца, тему разговора:
   - Так вот... я был с вами предельно откровенен, Володя, - он впервые и, как бы, вскользь назвал Уклейкина по-приятельски коротко, - постараюсь следовать этому и впредь. - Итак... вы, надеюсь, не будете оспаривать тезу о том, что любому делу для гармоничного развития периодически нужно вливание свежих сил, крови, идей и... таланта? - особо подчеркнул он последнее слово.
   - Разумеется, не буду... - как студент-отличник перед экзаменатором, немного развязно буркнул под нос Уклейкин.
   - Иного ответа и не ждал, - опять похвалил его Павел Павлович, неспешно подводя к заранее заготовленной мысли. - Тогда мне не стоит говорить вам о всё более возрастающей роли СМИ в нашем быстроменяющимся мире, максимально влияющих на политику и экономику, формирующих общественные мнения, новые веяния, тренды?..
   - Не стоит... - продолжал максимально односложно отвечать Володя, дабы не сболтнуть чего лишнего, смутно предчувствуя какую-то очередную пакость от "лектора-экзаменатора".
   - Отлично, - наконец, поставил хозяин промежуточную условную "пятёрку" гостю. - Так вот... - подытоживал Лопатин первую часть Марлезонского балета. - В свете сказанного, - место главреда "Вечёрки" через пару месяцев останется вакантным... - взял он классическую театральную паузу, многозначительно посмотрел на Уклейкина, и едва не подмигнув, добавил главное: ...а мне, как вы надеюсь, понимаете, уважаемый Владимир Николаевич, везде нужны свои люди, что бы...
   - А я, стало быть, ваш человек?! - вспыхнул, едва не привстав из-за столика Уклейкин, совершенно не ожидая такой вопиющей наглости со стороны Лопатина, почему-то сразу же отнеся его толстые намёки на свой счёт. Но более всего Володю возмутило, то показное или реальное (он ещё не разобрался) спокойствие и бесцеремонность, с которой зарвавшийся олигарх фактически открыто, вербовал его в свои бесчисленные шестёрки.
   - Заметьте, не я это предложил... - тут же заметил нервно-гневное движение оппонента Лопатин, и неуклюже отшутился знаменитой фразой из культового советского фильма "Покровские ворота", которая максимально широко разошлась в народе, растворившись в нём навеки.
   - Ну, знаете ли, это... это переходит всякие рамки!.. - продолжал Володя возмущённо закипать забытым страдающей прогрессирующим склерозом условной хозяйкой пост пенсионного возраста на плите чайником.
   - Да что же вы так всполошились? - продолжал гнуть свою невозмутимую линию спокойствия Павел Павлович, - я лишь просто рассуждаю вслух, и с вышеприведёнными доводами, хочу заметить, - вы согласились...
   - И, тем не менее, - чуть остыл Володя, осознав, что вспылил преждевременно, - попрошу без намёков...
   - ОК, как скажите, - всё так же бодро и убийственно спокойно согласился Лопатин, примирительно разводя руками, словно рефери на боксерском ринге противоборствующие стороны. - Но, позвольте, не перебивая меня, всё же, довести мысль до конца.
   - Я постараюсь... - по обыкновению неуверенно пообещал Уклейкин.
   - И на том спасибо, - искренне войдя в роль эдакого мецената-просветителя продолжил прерванное повествование Павел Павлович, - будем надеяться на вашу интеллигентность и выдержанность:
   - Итак. Я, как вы отчасти верно уловили, действительно неспроста затеял этот разговор вначале нашей беседы; и исходил не только из чисто корыстных интересов, но, и, если хотите, своеобразной благотворительности... - Знаете ли, Володя... - едва уловимо всё же дрогнул его голос под воздействием нахлынувших воспоминаний, - я ведь, как и вы, вырос в обычной московской семье: отец инженер-строитель, а мать - преподаватель английского в институте иностранных языков, замечу - далеко не МГИМО. И так уж сложилось, что рос я типичным ботаником, читая всё, до чего дотягивалась моя ненасытная любознательность, и которого сверстники во дворе за излишне раннюю эрудированную выпуклость на их в целом сером фоне банально колотили, почём зря, пытаясь вогнать её в меня обратно. Поэтому, окончив школу с синяками и золотой медалью твёрдо решив идти по стопам отца, без блата и репетиторов я легко поступил в архитектурный институт, где с ещё большим рвением продолжил, словно губка, впитывать в себя тексты: от Эвклида до Ландау. Эта, едва ли не маниакальная тяга к познаниям всего и вся - была следствием прямого влияния замечательного советского научно-популярному киножурнала для детей того времени: "Хочу всё знать" и моих дорогих родителей, прививших мне любовь к книге... за что я им, как вы поймёте позже, помимо всего прочего буквально по гроб обязан...
   Он снова закурил, выпав из состояния благостности в некую грустную сентиментальность, словно сорвавшаяся навсегда к земле переспелая груша, от чего неожиданно для самого себя "стрельнул" у Уклейкина сигаретку, сомнительные качества которой он не испытывал на своих лёгких, наверное, лет десять...
   - Т...т... таким... об... образом, - едва откашлялся он после первой же ядрёной затяжки "Примы". - Таким образом, я фактически с пелёнок, усвоил простую, как и всё гениальное, мысль Френсиса Бэкона: лишь в знании - реальная сила, а не в тупых бицепсах и кулаках недалёких студентов-однокашников, как бы ни было тяжело и болезненно ощущать их чисто физическое, слепое превосходство.
   И на третьем курсе института - эту аксиому бытия со всей суровой, железобетонной очевидностью продемонстрировала сама судьба, когда якобы перестраивающаяся власть, обвинив меня в спекуляции шмотками и валютой, как щенка в клетку к матёрым шакалам, швырнула на четыре года в Карельскую тюрьму им на растерзание. При этом, обвинили меня в том, чем сейчас совершенно законно занимается полстраны, и за что некоторые, особо рьяные деятели с помпой получают звания и награды типа "Ударник капиталистического труда"... Сволочи!.. - всё-таки вырвалось короткая и резкая, как удар финкой, гневная отповедь из внешне спокойного Павла Павловича.
   - Впрочем... - перешёл Лопатин на философский лад, моментально совладав с эмоциями, - как мудро замечено пращурами, - нет худа без добра, ибо случись подобное хотя бы лет на пять раньше, то со 100% вероятностью намазали бы мне лоб зелёнкой... - "Нет человека - нет проблем...", - такую фразу, кажется, предписывают Сталину?..
   - Достоверно не установлено... Если не ошибаюсь, то эта цитата, как бы, вдруг, всплыла в конце 80-х, что говорит о её, возможном, искусственном и исключительно пропагандистском характере начавшегося тогда антисоветского курса, - живо откликнулся Уклейкин, вспомнив бесчисленные дискуссии с Шуруповым о великом противоречивом периоде правлении вождя всех народов.
   - Очень может быть... с них, либералов, станется... - раздражительно буркнул Павел Павлович, интуитивно согласившись с Володей. - Так вот... - неспешно продолжил он, и было заметно, что каждое слово давалось ему нелегко. - Ещё в суде по оглашении приговора я мысленно попрощался с жизнью, а уж когда, щуплым очкариком вошёл в переполненную до невозможности, словно душегубку, камеру к матёрым зэкам, то последней ещё живой клеточкой организма осознал, что это... произойдёт здесь и сейчас. Не буду травмировать вашу психику страшным описанием того, что мне пришлось испытать в день знакомства с реальным адом, да и, поверьте, - понять это невозможно, не ощутив всё на своей собственной шкуре, но скажу со всей определенностью... Даже не смотря на все перенесенные истязания, - я впервые и по-настоящему уверовал в Бога, ибо неизъяснимым чудом уцелел. Вообще, человек удивительное существо, - ко всему привыкает: и последующие полгода вопреки своему же катастрофическому прогнозу о неминуемой скоропостижной, мучительной и унизительной кончине в любую секунду каким-то образом приспособился к жизни, в условиях её полного отсутствия в нормальном понимании. В этом и заключалось, в моём понимании, первое чудо.
   И вот однажды, совершенно случайно, на общей прогулке под клетчатыми сводами колючей проволоки и смертоносными дулами автоматов охраны, разговорившись с незнакомым и ничем с виду не примечательным сидельцем о каких-то пустяках, я, как понял позже, очень заинтересовал его своей отличной от сокамерников речью и познаниями. В следующий раз мы с неподдельным живым интересом за отведённые на прогулку полчаса, естественно, сумбурно и стараясь не привлекать лишних ушей, - обсудили политику, экономику и жизнь вообще. И уже после третьего разговора, когда я в подробностях поведал ему свою недолгую биографию и то, что я, на третьем курсе архитектурного института был осуждён за фарцовку в т.ч. и валюты, он, немного задумавшись, неожиданно твёрдо сказал: "Больше тебя, Паша, никто тут не тронет".
   - Оглушённый этой, недосягаемой для меня, как сошедшей с самих Небес фразой, я сразу ничего не понял, вежливо поблагодарил его... и, конечно же, не поверил, хотя в самой глубине души затеплилась какая-то слабенькая надежда на избавление от ежечасных мук, которые с животным удовольствием применяли ко мне садисты-уголовники. - Маловер... - укорил он сам себя, и коротко перекрестившись, будто бы вокруг никого не было, продолжил:
   - Однако едва лишь через каких-то десять минут я, словно тять на дыбу, обречённо пересёк порог ненавистной мне камеры, как всею сущностью почувствовал разительную перемену к себе со стороны блатных терзателей. Они, словно по мановению волшебной палочки, из, казавшихся мне ранее монстров, превратились в подобие трусливых гиен, на которых лишь только рыкнул лев, и коими они фактически в целом и являлись. Конечно же, мои вчерашние садисты всё также презрительно и надменно, бросали на меня косые, шипящие как взгляды гадюк, которым только что вырвали их ядовитые клыки, но не более того...
   Поразительно, но теперь они все вместе и поодиночке не смели прямо сказать мне все свои пошлые гадости прямо в глаза... Одним словом, я впервые за полгода нормально выспался, если так можно выразиться, находясь на шконке в переполненном разношёрстой плотью бетонном мешке нос к носу с отпертыми в большей степени преступниками.
   А уже через три дня меня перевели в четырехместную камеру со всеми, без иронии, удобствами к моему ангелу-спасителю. Фактически, это был хорошо охраняемый за государственный счет с решётками вместо жалюзи на единственном окне номер-люкс средней московской гостиницы: от переполненного холодильника с кондиционером до спутникового телевизора и мобильной связью. Книги из местной библиотеки и специально выписанные с воли, - украшали собою многочисленные настенные полки, а своеобразный бодрящий аромат свежей типографской краски всевозможных, большей частью деловых газет и журналов говорили о том, что хозяева этой "камеры" были людьми, как минимум, образованными и держащими, что называется, руку на пульсе времени.
   Как потом оказался, и о чём я смутно и трепетно догадывался, - мой собеседник был вором в законе, имя которого лучше не произносить вслух. Добавлю лишь, что мой ангел-спаситель был уникальным человеком, даже не смотря на свои страшные, и, если так можно выразиться, изобретательные преступления, в основном по экономической части. Лет сорока пяти он, образно выражаясь, был будто высечен из скалы, хотя ни ростом, ни объёмом мышц, ни иными физическими качествами не выделялся. Твёрдость, ум и последовательность - вот его главные характеристики, говоря кратко. Каждое слово его, произносимое всегда негромко, но чётко, ловилось и исполнялось, как приказ генерала солдату.
   Таким образом, последующие три с половиной года оставшегося срока, буквально воскреснув с карельской голгофы, я с ещё большим усердием бросился в свою родную стихию самообразования. Изучая, помимо нечитанных на свободе книг, все новости: от внутренней и внешней политики до малейших изменений в законодательстве России, я стал де факто внештатным тюремным юристом, чем среди прочего был полезен и моему ангелу-спасителю в выстраивании его новых хитроумных схем. Которые он не только планировал использовать позже на воле, но и уже управлял текущими проектами из зоны, своевременно внося в них дельные изменения, что лишь увеличивало его и без того огромные барыши, следствием чего, среди прочих материальных благ - были столь комфортабельные условия его отсидки. Как не крути, а деньги правят, правили и будут править миром: от каземат до царских палат... - философски заключил Лопатин, и не без удовольствия, нарочито неспешно, чтоб Уклейкин заметил и оценил это, оглядев роскошное убранство своего шикарного кабинета.
   - Проводя литературную аллегорию, я стал эдаким маленьким Эдмоном Дантесом при коронованном блатным миром России графом Монте-Кристо. Но вместо реальных богатств оного, которые, безусловно, присутствуют, в виде многочисленных банковских счетов и активов за рубежом и у нас по сей день, - перенял у последнего дополнительные для себя знания и бесценный жизненный опыт со связями в преступной среде. И главное - реальную, железобетонную защиту от уголовников до конца срока. В этом, собственно, и заключалось второе чудо... - тормознул рассказ Лопатин под воздействием нахлынувших воспоминаний и без предыдущих церемоний властно разлил вместо коньяка водку.
   Все это время Уклейкин, притом, что был без подробностей наслышан о его судимости и, будучи, в оппозиции к Лопатину с неподдельным интересом ловил каждое его слово, про себя чётко и опасливо отметив, немаловажную черту его характера: "А этот тип, если что, пожалуй, пойдёт до конца, если учителя такие... Видимо, действительно со стальным стрежнем, мужик... Стоп!.." - вдруг, словно от разразившейся канонады грома передёрнуло его, отчего Володя немного побледнел, и чуть было снова всего лишь за четверть часа не прикусил ранее раненную губу. "Дантес! опять Дантес! Причем тут Дантес!? - ужаснулся он про себя. "Что же это такое... невероятное совпадение или тот, почти позабытый чёрт опять начал надо мной издеваться? - и все ранние переживания его по поводу возможной нервной болезни вновь нахлынули на Уклейкина гадкой, удушающей волной, вынудив его на некоторое время уйти в себя. И хотя он понимал, что последний Дантес выдуман литературным талантом Александра Дюма - это знание не только не успокаивало его, но напротив - ввергало, как загнанного лося в трясину, в состояние нарастающей депрессии.
   Между тем Лопатин, не смотря, на свою удивительно развитую внимательность и проницательность, - не заметил смущение журналиста, и продолжал излагать свою мысль, быстро возвратившись в прежнее благостное настроение преуспевающего бизнесмена с безграничными амбициями и с реально крепкими связями:
   - К чему это всё я?.. А к тому... - тут же сам ответил он на вопрос, - ...что пропустив сквозь мозг, словно через интеллектуальную мясорубку, тонны подобающих книг, в части искусства повествования, мастерства художественного слова имею вполне объективное, непредвзятое мнение. И вот, когда я совершенно случайно ознакомился с вашими, пусть и заказанными мною текстами, будничной политической рекламы в "Вечёрке", то сразу же отметил ваш удивительный и мало с чем сравнимый, хорошо поставленный, стройный и даже с уместной иронией последовательный слог. Поверьте, я хоть ни разу не Белинский и тем паче не Латунский, но знаю, о чём говорю. Я... - он снова пытливо, как некое всевидящее око, всмотрелся в умные, но озадаченные глаза Володи, - даже не исключаю, что вы пописываете в стол, не имея возможности публиковаться. - А это, с учётом ваших несомненных художественных способностей, согласитесь, - несправедливо, как по отношению к таланту, который, как известно, - грех закапывать, так и к его потенциальным поклонникам...
   "Блин, ну вот откуда он знает про мою заветную рукопись!?.. Ведь кроме Серёги, Петровича и Наденьки никому не говорил... Ну, ещё Сашка Подрываев, - вспомнил он трагический для хомяка "Флешки" вечер, когда Крючков по пьянке растрепал о его начатом романе, - и всё: больше точно никто не мог знать...", - ещё больше напрягся Володя дьявольской проницательности Лопатина или что, не менее ужасно, - его всёпроникающей чертовской осведомлённости. И он ещё глубже погрузился в печальные раздумья над крайне странными обстоятельствами своего бытия, с трудом продолжая слушать монолог-откровение Павла Павловича.
   - И, наконец, вам ли не знать, Володя, какое количество бездарей вообще, и в "Вечёрке" в частности незаслуженно протирают штаны, всеми средствами оттесняя таланты на обочину истории в незаслуженное забвение, - ловко закруглялся Лопатин, словно гитарист-виртуоз мастерски перебирая струны самолюбия Уклейкина. - Именно поэтому, и исключительно ради благих намерений, я, извиняюсь, возможно, излишне толсто, и намекнул вам на неминуемую вакансию главного редактора "Вечёрки", ничем, впрочем, не принуждая к моментальному ответу. Истинный творец... - мечтательно раскинулся Лопатин в кресле, словно проецируя слова на себя, - как мудро говорили древние мыслители, - конечно должен быть голоден до свершений, но в нынешних реалиях, увы, этого мало. Ибо всеобщая поверхностная грамотность населения XX-XXI веков расплодила сотни миллионов безликих посредственностей во всех сферах деятельности, включая и графоманов, если касаться литературы - этого, несомненно, первого из искусств, совершенно не заслуженно возомнивших о себе, что они новые Толстые и Пушкины. А это, извиняюсь за неудачное сравнение, - "товар" штучный, уникальный, а не массовый ширпотреб типа попсы и прочего зрелища для плебса. А посему, даже если Господь и поцеловал тебя в лоб (Лопатин в порыве чувствительного красноречия перешёл на "ты"), наградив пусть и малой искоркой таланта, то не стоит обольщаться, если ты хочешь снискать людской славы и, как следствие, - материального благополучия... Сейчас, без влиятельных связей и немалых денег пробиться через известные издательства, заваленные горами никчёмного мусора бумагомарак, к истосковавшемуся по высокой литературе образованному читателю практически не возможно. Ну, разве, что чудо в виде сарафанного радио... или что-то в этом роде. - Так что подумайте, Володенька, над моим предложением, раз уж так сложилось, прежде чем сгоряча отметать, то, что вам и, возможно, почитателям вашего пока ещё нереализованного в полной мере таланта пригодится, как некий заветный ключ, открывающий врата в иное измерение бытия, т.е. в творческое бессмертие и наследие для грядущих потомков.
   С каждым новым, выверенным, подобно снайперской пуле, словом весьма пафосного, но крайне убедительного повествования Лопатина во всех и без того наэлектризованных нейронах Уклейкина всё более разрасталось настоящее сражение, олицетворением крайних точек которого, были Тщеславие и Долг - они, как маршалы, уверенно вели свои войска на решающую битву, не щадя друг друга... Хладный рассудок буквально кричал своему хозяину: " Не будь, дураком, Володька, такой шанс раз в жизни даётся, - соглашайся!.. Правильно говорит прожжённый жулик, - сними, наконец, розовые очки: вон сколько бездарей незаслуженно занимают чужие места - и не сосчитать, а у тебя талант - искра Божья". Душа же его, не менее настойчиво, тут же, пылко взывала к обратному: " Ты сколько раз, Уклейкин, всем клялся, что докажешь, что у тебя "кишка не тонка"?!.. Опять в кусты?!.. А ещё "коллегой по цеху" себя считаешь наряду с Творцом, позорище! Как же ты, потом будешь смотреть в глаза тех, кто в тебя поверил и полюбил: ополченцам, друзьям, Наденьке и тем паче Ему, когда в своё время, неизбежно предстанешь на Суд Его?.."
   Время на роковой ответ катастрофически сжималось, а результат внутреннего ожесточённого сражения так и не выявил победителя в вечной схватке противоположных желаний любого смертного, какими бы он не обладал сильными свойствами характера и убеждений, ну, разве что за исключением ультра крайних фанатиков. Уклейкин, увы, или по счастью к таковым не относился.
   "Этот Лопатин даже и не чёрт (Володя в порыве внутренних эмоций снова забыл о болезненной боязни хулы этого слова), а гораздо хуже - сущий дьявол-искуситель! Как там, в библии сказано: "Все это дам Тебе, если, пав, поклонишься мне...", - продолжал он, находясь в жесточайшем цейтноте, лихорадочно искать достойный выход из нравственного тупика. "И хоть я и миллиардной доли вечно живой песчинки Христа не стою, но неужели и сейчас не устою искушению тщеславием и мамоне - этим двум поганым псам Зла, и снова по слабоволию предам всех поверивших в меня, включая самого себя?!.. Или же... пасть, склонившись, обретя то, о чём тайно алкаю?.. - тут же, словно быстрорастворимый яд, сомнение блокировало его и без того далеко не железную волю. "Быть может, каким-то чудом... мне удастся скрестить в себе чёрное и белое, доброе и злое, потребное и нерадивое... - в последнее мгновение попытался найти некий компромисс Уклейкин: "Господи!!! - буквально взвыла от отчаяния вся сущность его, - ну, зачем ты дал человеку право выбора - это же невозможно, ни осознавать, ни терпеть?!..
   И в результате из чуть дрожащих уст Володи, словно мешок картошки с перегруженной до невозможности телеги, неожиданно наскочившей на придорожном булыжнике, вынужденно вывалился комканый, неуверенный, вымученный и пространный ответ:
   - Спасибо, вам, конечно, Павел Павлович, за лестный отзыв, но я совершенно не за этим сюда пришёл. Кроме того, вполне очевидно, что одного таланта... для должности главного редактора недостаточно. Нужны в первую очередь организаторские способности и хотя бы маломальские задатки лидера, а уж это безо всяких сомнений - совершенно ко мне не относится, если даже на секунду и чисто теоретически допустить, что я неизъяснимым образом приму ваше, извините, сомнительное, если не сказать больше, - предложение.
   "Так я и думал: ни два, ни полтора!.. - презрительно сплюнул про себя Лопатин, получив очередное яркое подтверждение своему давно сформировавшемуся мнению о небольшой, но весьма специфично-выпуклой части общества, которую пусть и отчасти, но всё же олицетворял собою Уклейкин. - В этом, блин, вся гнилая суть этой творческой полу интеллигенции: сначала, взывая к совести и морали, в себе всё изгрызут до последнего нерва, а затем и окружающим мозг вынесут. Никогда, сволочи, за базар не отвечают: всю жизнь меж двух стульев мечутся, прикрывшись словоблудием о свободе, демократии, правах человека и прочей площадной лабудой. И ведь что в этом интеллигентстве самое паскудное: власть на всех углах шельмуют и с её же рук, стараясь не афишировать, жрут в три горла! - иудушки долбанные... - пригвоздил Лопатин отвратительнейшее в русской истории явление, при этом ни на мгновение не упуская бразды управления непростым диалогом. - Ну, ничего, газетный флюгер-романтик, я и не таких, тюленей как ты, уламывал. Не мытьём, так катаньем, а всё одно - будет, по-моему".
   - Скромность - это, безусловно, заслуживающее уважение качество, но и в ней должна быть разумная мера, - продолжил Лопатин максимально последовательно, неутомимым асфальтоукладчиком поддавливать Володю. Опытный переговорщик уже достоверно знал, какая сейчас идёт мучительная внутренняя нервная борьба в душе журналиста, светлые идеалы которого ещё не до конца размылись вакханалией эпохи массового, навязанного человечеству, возомнившими себя богами глобальными банкстерами почти животного культа потреблятства. Ведомые остатками совести и чести они (идеалы), как было сказано выше, действительно не на жизнь, а на смерть схлестнулись с такими крайне обольстительными составляющими золотого тельца, как тщеславие и материальные блага для даже аскетического человека, не говоря уже об относительно слабохарактерном Уклейкине. - Однако, - не унимался Павел Павлович, нарочито величаво раскинувшись в кресле, - судя по тому, как вы лично весьма оперативно и грамотно выстроили работу штаба, так называемого ополчения по известному нам обоим адресу, - и в организаторском деле у вас есть незаурядные способности...
   - Вы... вы... и это знаете... - удивился Уклейкин в третий раз, с заметным для себя разочарованием подчеркнув поразительную осведомлённость коварного оппонента, хотя тут же с прискорбием осознал, что об этом Лопатин наверняка давно знал; а раз так, то чему тогда было так публично изумляться, да ещё в такой пораженческой форме. "Размазня!.. - зло окрестил он сам себя, за проклятую природную рассеянность в надежде жёсткой самокритикой, всё же, взять себя в руки.
   - А то... - снисходительно улыбнулся хозяин роскошного особняка, - работа такая. - Повторюсь: "Знание - сила"... Вот полюбопытствуйте, если желаете: тут досье на каждого члена и прочих активистов вашего безнадёжного (он интонационно подчеркнул это слово) штаба, - указав взглядом на пухлую папку, как мина замедленного действия, угрожающе лежащую на престольном пуфике по левую руку от Уклейкина.
   - Ну, разве что полюбопытствовать... - нарочито спокойно согласился Володя и, как сапёр, осторожно взял папку, словно бы она действительно была начинена тротилом; и, бегло пролистав тщательно собранный материал на соратников, машинально задержался в разделе на букву "У". Конечно, ничего нового он о себе там не узнал. Однако, если обнаруженная среди прочих сведений информация о возбуждённом майором Чугуновым уголовном деле по заявлению неуловимого и клятого Карлы, лишь неприятно напомнила ему о ненавистной чертовщине, то свежая копия свидетельства о регистрации брака с Наденькой сильно ранило его эго. Володя, всем существом своим ощутил мерзкое чувство оплёванного человека, как будто Лопатин лично залез своими загребущими, грязными руками в его чистое, только что сотканное фактически чудесным Божественным промыслом семейное постельное бельё. И поэтому, он предсказуемо жёстко и, особо не скрывая внутреннего раздражения, сквозь плотно сжатые зубы, как резцы пассатижей готовые вот-вот перекусить стальной трос, накинутый удушающей петлёй на его частную свободу жизни, процедил:
   - А не слишком ли глубоко ваши ушлые шестёрки суют свои сопливые носы в чужие дела?!..
   - Ничуть, - совершенно спокойно, тут же осадил взволнованного Уклейкина бывший сиделец, - уж что-что, а информация никогда лишней не бывает. - И это вовсе не шестёрки, как вы изволили эмоционально выразиться, а преданные, полезные люди, которым я не только весьма щедро плачу, но и всячески помогаю по жизни. И они, как нормальные люди, ценящее подобное к себе отношение отвечают мне искренней взаимностью. Повторюсь, уважаемый Владимир Николаевич, в мутную эпоху перехода дикого капитализма к государственной формации, без умения быть нужным и полезным, - достойно в России не прожить. Мало того, говоря языком Киплинга, для банального выживания в агрессивной общественной среде сейчас людям необходимо сбиваться в стаи, что бы их банально не сожрали поодиночке другие.
   - Ну-ну... - скептически буркнул Володя, прекрасно понимая, что вся хвалёная "взаимность" Лопатина держится исключительно на его деньгах и страхе перед ним, однако вслух этого не произнёс, решив, сосредоточится на главном, кстати, вспомнив о собственноручно тайно созидаемом информационном фугасе для Лопатина, под хлёстким, известному всему миру, хрущёвским названием: "Кузькина мать". В эту минуту, даже, несмотря на отсутствие Яценюка, Уклейкину больше всего на свете хотелось со всей праведной мощью возмездия рвануть пусть пока ещё и недоделанную информационную бомбу под наглым и самодовольным Лопатиным. Настолько ему стала ненавистна порода подобных типчиков, у которых нет никаких моральных запретов для достижения сомнительной цели жизни: обретение максимального количества денег, и как следствие, - власти.
   - И почему, "безнадёжного" штаба? - воспрянул, было, упавший духом Уклейкин. - Мы в угоду вашей корысти сдаваться не собираемся!..
   - Эх, Владимир Николаевич... - сочувственно, и, похоже, абсолютно искренне ответствовал Павел Павлович. - Вы сами-то веруете в то, о чём говорите?.. Оглянитесь вокруг себя шире: времена кровавых революций, всех этих пламенных Робеспьеров, Че Геварр возбуждающих заразительными речами и несбыточными мечтами доверчивые толпы к бессмысленной и кровавой бойне на баррикадах - к счастью или нет, опустим этот чисто философский вопрос, - канули в лету. Сегодня почти всё на планете подчинено власти мамоны: "Деньги, деньги и ещё раз деньги! - вот что, переиначивая знаменитый и архи правильный лозунг Ленина, - должно признать человечество за современную очевидность, - также в свою очередь понемногу зажигался Лопатин.
   - Не хлебом единым жив человек... слава Богу, в мире всегда были, есть и будут непреходящие ценности, такие как честность, порядочность, справедливость, сочувствие, дружба и любовь, в том числе и к Родине, включая малую! - тут же парировал Уклейкин.
   - Да бросьте вы!.. - эта завернутая в красивую обёртку, и, якобы, простая в массовом понимании словесная чушь, типа "Свободы, равенства и братства", - суть бесплатный опиум для секты романтиков и идеалистов, ведущих за собой пусть даже доведённый до отчаяния охлос. Они - эти безумцы, возомнившие себя чуть ли не пророками, во все времена витают где-то в никогда недосягаемых райских облаках, а не там, где они ежесекундно находятся с рождения до гробовой доски, а именно - на нашей грешной земле, где совершенно противоположная реальность. А, сколько из-за этих нигилистов-революционеров было пролито рек людской и по сути безвинной крови?! - это же уму непостижимо. И, главное! - всякий раз, эти, прости Господи, ослепшие в своей правоте и исключительности "миссионеры", ведут за собой на убой целые народы под одним типичным, обобщающим лозунгом: "За всё хорошее, против всего плохого" с небольшими вариациями согласно действующей эпохе. А ведь с незапамятных времён известно, в какие круги ада ведёт дорога, вымощенная благими намерениями. Осознайте же вы все, наконец, простую очевидность мироздания: человек по определению не может быть равным другому человеку: ни по уму, ни по таланту, ни по силе воле и т.п. качествам, которые в итоге дают ему всевозможные блага в т.ч. и материальные или лишают оных!.. Это так же верно, как и то, что человеческая натура в виду заложенной в ней самой Природой запрограммированного несовершенства, заведомо противоречива. Смелость и трусость, честь и лизоблюдство, отвага и предательство, бескорыстие и мздоимство - все эти и иные доблести с пороками преспокойно уживаются в людях!.. И разница между условно хорошим и плохим человеком лишь в степени наличия тех или иных свойств его характера, приобретённых навыков, непреходящих или мнимых смыслов, которые превалируют в общественном сознании от времени его рождения, дальнейшего развития или деградации, до обретения мудрой зрелости или полного нравственного разрушения личности. Социум всегда формирует отдельного своего члена, а не наоборот, ну разве что за редчайшими исключениями вроде Христа, - резюмировал Павел Павлович. - Надеюсь, что и с этими общеизвестными и доказанными ходом истории фактами вы не будете спорить? - и явно довольный собою, вальяжно потянулся к бутылке.
   - Разумеется, не буду, но...
   - Вот и отлично! - перебил его Лопатин, - ни сколько не сомневался в вашей глубокой эрудиции и даже относительной разумности, - неуклюже намекнул он последней фразой на глупую несговорчивость Уклейкина его шикарному предложению через некоторое время возглавить газету. - И именно поэтому, Володенька, я, более чем уверен, что вы как человек, безусловно, гуманистических убеждений, - всею своей сущностью выступаете за пусть и бесконечно долгую, но эволюцию, а не за её антипод - скорую и непредсказуемую революцию - извечного разрушителя всего и вся. А раз так, то какой смысл копья ломать - не лучше ли нам тихо и спокойно договорится, - не без лукавства, но вновь весьма развязно подмигнул Лопатин, - ведь худой мир завсегда лучше войны, не правда ли?..
   - Да, я, конечно, за эволюцию... - мгновенно сообразил Володя, к чему клонит его хитро-мудрый визави и, волевым усилием обратившись в некое подобие кремня, твердо и нарочито спокойно ответствовал:
   - Но, как и вы, повторюсь. Есть вещи, которые незыблемы во все времена, как, например, Родина, включая и малую: я, несомненно, имею в виду, дорогое сердцу Лефортово и дом, в котором родилось и живёт подавляющее число нашего вынужденного от ваших алчных притязаний ополчения. Кроме того, хочу заметить, Павел Павлович (Уклейкин намеренно опустил слово "уважаемый"), что ваши постоянные намёки на закулисные переговоры за спинами товарищей, как в случае с Сатановским, так и с нашим штабом, - оскорбительны для честного человека. И вы, как человек разумный не можете этого не понимать, а значит, - делаете это намеренно. И, наконец, хочу напомнить, что цель нашей встречи - прежде всего интервью...
   - Так одно другому не мешает, тем более что, рано или поздно, мы неминуемо столкнёмся по этому вопросу, и, надеюсь, как сторонники эволюции, не лбами, - как ни в чём не бывало, ответил Лопатин.
   - И я тоже надеюсь, что до нецивилизованных методов борьбы мы не дойдём... - чуть остыв, согласился Володя, хотя про себя наверняка осознавал, что схватка за дом между олигархом и ополчением будет если не на смерть, то уж без серьёзных моральных и, не дай Бог, физических увечий - не обойдётся точно.
   - Ну-с... в таком случае - за эволюцию! - бравурно озвучил примирительный тост Павел Павлович, как бывалый птицелов, ловко расставивший силки, радуясь, в том числе и тому, что Уклейкин сам временно уклонился острой темы о фактически собственной вербовке, но самое главное - таки проглотил сладко-горькое зерно сомнений.
   Они снова, но уже с подлинным нарастающим пятничным удовольствием опрокинули в себя по 50 грамм экспортной "Столичной" водки и с не меньшей охотой закусили нежнейшими ломтиками "Пармезана".
   - Ну-с, интервью так интервью, - и Лопатин продолжил его получасовым, местами крайне драматическим и весьма откровенным монологом о том, что ему пришлось испытать после тюрьмы; и мало того остаться целым, но и практически с нуля создать свой весьма заметный строительный бизнес.
   Как он, выйдя на свободу, год впроголодь мыкался в поисках хоть какой-нибудь работы в середине 90-х, когда благодаря вакханалии младореформаторов во главе с Гайдаром по науськиванию Госдепа США, почти вся Россия превратилась в сплошной базар, где миллионы безработных торговали друг другу бытовые остатки былой спокойной жизни в СССР. Наличие же в паспорте маленькой пометки о том, что тогда ещё молоденький Паша Лопатин прибыл из мест не столь отдалённых, - ставило на этих и без того тщетных поисках честного, пусть и минимального заработка - аршинный, дубово-кондовый крест. И что все из куцего круга, даже не друзей - их не было даже с открытого к равному общению ещё неиспорченного предрассудками и статусами детства, - а, приятелей и знакомых, - все они не сговариваясь, отвернулись от него, как от человека запятнавшего себя тюрьмой.
   И как после скоропостижной смерти отца от инфаркта, потерявшего с "перестройкой" смысл и ориентиры в жизни, он, что бы банально прокормить в раз поседевшую от горя мать и себя, пользуясь пусть и сомнительным криминальным авторитетом, вынужденно влился в жесткие ряды местной шайки сверстников. И как он несколько раз чуть не погиб под пулями бесчисленных разборок между бандами района, которые делили оный на сферы влияния и тем самым содержали себя и свои семьи. Разумеется, если коварная судьба благоволила, и их члены не садились пачками на нары или их не хоронили "вечно молодыми" убитые ужасом происходящего родители и пока ещё уцелевшая часть кичащейся сомнительной храбростью и беспределом братвы.
   Хотя Пашу старались брать на разборки лишь в исключительных случаях ввиду его пусть и возмужавшего, но не выразительного вида худосочного "ботаника". Как однажды после очередной "стрелки" с конкурентами, одновременно отмечая с пацанами успех и поминая погибших в небольшом, захудалом ресторане столицы, Лопатин случайно встретил откинувшегося с зоны около года назад своего "ангела хранителя", крайне авторитетного вора в законе, имени которого он так и не решился назвать Уклейкину. (Вот только "случайно" ли? - даже став сегодняшним Павлом Павловичем, он до сих пор не мог сам себе дать однозначного ответа на этот роковой вопрос).
   И, наконец, намерено опуская излишние подробности, он поведал, как, вновь, но уже на свободе, попал под его спасительное и влиятельное покровительство. Без проблем выйдя из рядов бригадной пехоты Паша, получивший к тому времени кличку "Лопата", стал, как птица Феникс из пекла 90-х, подниматься всё выше и выше, обрастая нужными деловыми связями и деньгами, которые были в основном в виде льготных кредитов соответствующих банков, включая и воровской общак. (О последнем факте он лишь намекнул Володе).
   В итоге, в начале нулевых годов ХХI века среди московской, около криминальной бизнес-элиты Павел Павлович Лопатин прочно занял место у самого пьедестала. Все претенденты на своеобразное первенство тщеславия и могущества знали, кто, и какие капиталы за ним стоят, а потому старались лишний раз не связываться с "Лопатой" в схватке за негласный московский строительный олимп, которого Павел Павлович с обретением солидного положения в иерархии влиятельных лиц России начал страстно вожделеть, словно манну небесную.
   Дальнейшую автобиографию противника Уклейкин уже знал более или менее подробно из собранных им, Наденькой и Сашкой Подрываевым материалов; и Лопатин, видимо, как и раньше, пользуясь своей чертовски-потрясающей проницательностью, словно по наитию закончил детективное повествование очередным, но уже мрачно-философским тостом, которому Володя, как бы того не хотел, не смог отказать:
   - Ну, Владимир Николаевич, давай за тех, кого уже нет с нами... как за живых... и за нас, дабы не посрамить их светлую память...
   Трудно определённо сказать, что было больше в неожиданном, похоже, даже для него самого рассказе-исповеди. Толи Лопатин хотел, пользуясь, случаем, поделиться с чутким, образованным собеседником накопившимися за годы мыслями и переживаниями, что было совершенно невозможно в его деловом окружении, ибо оно могло его не так понять; не, и тем более, пооткровенничать со своими подчинёнными, так они могли воспринять минутную сентиментальность его как слабость.
   Но, так или иначе, но это рано или поздно случается с любым человеком, какими бы деньгами и властью он не обладал, хотя бы потому, что человек, в сущности своей, - невыносимо одинок, когда в редкие минуты суматошной жизни, он неминуемо задаётся извечными вопросами о смысле и целях скоротечного бытия своего. Кроме того, в свои сорок лет Лопатин так и не обзавёлся семьёй, откладывая созидание, этой, безусловно, фундаментальной людской скрепы, природного смысла бытия, на потом, как только ещё крепче встанет на ноги. Однако, как часто бывает в подобных случаях, чем прочнее человек утверждался во всех смыслах в состоятельной части общества, тем, увы, всё дальше он отдалялся от строительства семейного очага, так как личная карьера становилась ложным смыслом жизни; или, резюмируя известной в народе фразой, выходило, что: "Телевизоров-то всё больше, а детей-то - всё меньше"... И в итоге за не именем кровно и духовно близких людей, приходится делиться сокровенным с совершенно посторонними, точнее с теми из них, которые обладая минимальными добродетелями, готовы не только сочувственно открыть ему своё сердце, но и стать, пусть и на мгновения - почти родными.
   Или же это откровение Павла Павловича было очередным хитросплетённым планом, что бы разжалобить Уклейкина и, пошатнув его, принципы, привлечь на свою сторону? Трудно ответить со 100% уверенностью. Но, как бы то ни было, мы склоняемся к первому варианту, ибо Володя, несмотря на антипатию к Лопатину, по-человечески посочувствовал его жёстким тюремным "университетам" и даже дальнейшему тернистому восхождению к заметному успеху в бизнесе, естественно, максимально скрывая это на своём лице, дабы противник не расценил мимолётное сострадание как проявление слабости. Впрочем, хитро-опытный Лопатин, запросто мог и совместить, редкую душевную искренность с будничным меркантильным прагматизмом.
   - Да уж... - прервал затянувшуюся паузу Уклейкин, - жизнь пройти, не поле перейти...
   - Так я об этом вам, дорогой Владимир Николаевич, и толкую почти битый час, - словно стетоскоп, всё-таки уловил Павел Павлович в голосе Володи едва заметные нотки сочувствия. - Компромисс! вот то единственно разумное основание в жизни, держась которого можно и нужно, избегнув ненужных крайностей и потрясений, относительно достойно скоротать свой и без того короткий век. А вы что со своим нелепым ополчением вытворяете?! Баррикады вокруг дома возводите, полу трезвые блок-посты выставляете, казённую, между прочим, технику ломаете, следователя Чугунова чуть с ума не свели и даже до мордобоя скатились, - чуть нахмурился он, вспомнив ужасные малиново-сизые симметричные кровоподтёки под левыми зраками у "Сытого" и "Круглого". - Хорошо ли это с эволюционной точки зрения?..
   - Нет... - честно, как антипод революций, утвердительно ответил Уклейкин. Но в этом согласии была та радостная гордость тому факту, что, сплотившись общей бедой, простые люди, организованным сопротивлением, вынудили чванливого с деньгами и связями Лопатина считаться с ними. И осознание признания этого важного обстоятельства из уст врага неожиданно предало Володе столь необходимых ему сейчас дополнительных воли, физических сил, и моральной уверенности в правоте их дела. - Увы, но это вынужденная самооборона, - твёрдо ответил он, и, накатывая, как лавина с гор, продолжил:
   - Напомню, что именно вы первым объявили нам войну, продавив в соответствующем департаменте Мэрии Москвы решение о сносе нашего дома. Это опять-таки вы с первого же дня начали подсылать всевозможных провокаторов, которые топорно агитировали всех подряд, как можно быстрее, съехать в Южное Бутово и даже впрямую угрожая людям за отказ. Это вы, под надуманной аварией, отключили газ от дома, разом лишив жильцов включая немощных стариков и беззащитных детей самых элементарных гигиенических средств к удобоваримому существованию. Это же ваши, так называемые благодарные помощники, наглостью и хитростью постоянно пытаются отрезать дом от телефонной связи, электричества и воды, и если бы не наша самоотверженная самооборона, то, наверняка, добились бы своей античеловеческой цели. И после всего этого вы, в мирное время, почти в центре столицы во время невыносимой жары, ввергнув людей в настоящую едва не вооружённую военную блокаду, как лукавый Папа Римский, напутствующий крестоносцев на кровавые завоевания, высокопарно рассуждаете о цивилизованности, эволюции, компромиссе и гуманизме?!
   Самодовольный и уверенный Лопатин никак не ожидал подобного на себя, пусть и словесного наезда, умного, образованного, но, как показалось ему вначале встречи, в целом - бесхребетного человека. И, отдав должное неожиданной и аргументированной смелости его, он не без труда, сдержавшись, - не стал тут же давать жёсткий эмоциональный отлуп книжному идеалисту-романтику, и подобно конвейеру шоколадной фабрики, продолжил спокойно и монотонно до изжоги вскармливать оного "пряниками". Отрезвляющий же удар "кнута", как и обычно, Павел Павлович, решил оставить на попозже, дабы тот лучше запомнился, потерявшему бдительность, осторожность пределы дозволенного согласно рангу, "сладкоежке".
   - Браво! - напротив, Лопатин пусть и во многом наигранно, восхитился пламенной тираде, что в свою очередь, огорошило Уклейкина, который ожидал абсолютно противоположную реакцию. - Вы, видимо, как всегда по-своему скептическому настрою, не поверите мне, дражайший Владимир Николаевич, но я искренне поражён вашим высоким, всё испепеляющим слогом, и лишний раз убедился, что не ошибся в вас: талантливый человек - талантлив, если не во совсём, то во многом. Но, возвращаясь, извините, к нашим баранам, должен заметить, а вы как человек, знающий и начитанный, - согласитесь, что в любом деле есть издержки, это так сказать закон бытия, ибо, без света нет тьмы и наоборот, и, слава Богу, что в нашем Мире бесконечное число оттенков условно хорошего и плохого. Ведь в противном случае всё давно бы погрузилось в разрушающий хаос бессмысленных противостояний всех против всех.
   Уклейкин опять не нашёлся чем быстро и конкретно возразить правильным и приятным его эго словам Лопатина; и, видя некое мимолётное замешательство противника, Павел Павлович, снова погнал свою барскую колесницу по накатанным жизненным опытом колеям.
   - Попробуйте, наконец, Володя, понять, а если не сможете, то всё-таки, - поверить мне на слово. Вы, и вся ваша компания пусть так называемого ополчения мне по-своему, так сказать по-пионерски очень симпатична, ведь большей частью мы все воспитывались в Советском Союзе, где действительно культивировались должные добродетели и пытались создать человека-творца, а не безмозглого и бездушного потребителя, как сейчас. Но сегодня, увы или ах, но совершенно другое время, цели, правила игры. А раз так, то хотя бы в силу приобретённых ранее знаний, накопившейся мудрости вы просто обязаны адекватно оценивать свои шансы на исход дела о судьбе дома. Ну, не "юноши же вы бледные с взглядами горящими", как справедливо заметил поэт. Я могу с кем угодно биться об любой заклад, что всё равно построю на месте вашего дома современный торгово-развлекательный центр, а вы, как бы и сколько не сопротивлялись этому, всё равно рано или поздно переедите в Южное Бутово. И, поверьте мне, как опытному застройщику - этот зелёный район с новыми, благоустроенными квартирами и сопутствующей инфраструктурой - очень не плохой вариант. Более того, скажу вам по большому секрету, что через несколько лет сей район будет географическим центром Москвы со всеми вытекающими из этого привилегиями, включая метрополитен.
   - Но, - тем не менее, возмутился Уклейкин разумно-убаюкивающим аргументам Лопатина, - непосредственно рядом с нашим домом в Лефортово почти завершено строительство целого микрорайона из десяти домов, и в некоторые из них даже уже и вселяются!.. И собственно этот факт нас в первую очередь возмущает; да и дом наш не такой уж и ветхий, и тем более - не аварийный, каким вы его нарочно представили жилищной комиссии по липовым документам.
   - Опять двадцать пять!.. - всё-таки немного сорвался Павел Павлович упрямой несговорчивости журналиста. - Ещё раз и исключительно ради уважения к вам, повторюсь: теперь всё стоит денег, а в строительстве - весьма немалых. Я вам выше намекал, что большая часть кредитов, скажем мягко, носит серый характер и нелегального происхождения. Вам озвучить двухзначную цифру процентов по кредиту и что бывает с теми, кто не возвращает такие долги, или сами догадаетесь?!
   - Спасибо, не надо, - на удивление спокойно ответствовал внутренне напряжённый Уклейкин, - я же готовился к статьям и интервью, и кое-что узнал о криминализации строительного бизнеса. Но...
   - Никаких "но", господин теоретик, - тут же, чуть ли не в приказном порядке, осадил его Лопатин. - Одно дело изучать процесс со стороны, на безопасном для здоровья и жизни расстоянии, и совсем другое - почти 15 лет варится в этой кухне и не быть сожранным "партнёрами" с потрохами. И должен, нет - просто, как порядочный человек, обязан вам и вашему штабу заметить, о чём вы, собственно, и так знаете, но сами себе боитесь признаться, что без коррупционных связей в высших эшелонах власти и криминальной "крыши" не только дом не построить, но даже и песочницу во дворе не снести. И вот, как практик, я с железобетонной уверенностью говорю вам, что в тех домах, о которых вы упомянули выше, почти все квартиры проданы ещё на стадии котлована по долевому участию.
   Но... - специально сделал Павел Павлович многозначительную паузу, и добавил, - ...но, как правило, негласно 5-10% квартир застройщик всегда передаёт городу и району, ибо это их земля, и затем они переопределяют их: от очередников, льготников, ветеранов и через прокладки и схемы, до себя любимых через доверенных лиц или иногда - дальних родственников. И хотя непосредственно в этих домах лично моего участия нет, я при должном и главное - скором компромиссе с вашей стороны, мог бы посодействовать в выделении двух, может быть - трёх квартир на штаб. Опять-таки, ради эволюции вынужден повториться, Владимир Николаевич, - для меня не возможного мало, со мною дружить надобно, а не воевать...
   - Ну!.. это... - уже было, набрал гневного воздуха и открыл, как фонарный громкоговоритель с публичным обличением голосом Левитана преступлений фашизма, рот Уклейкин, возмутившись бессовестной попытке открытого подкупа, однако осторожный стук в позолоченные двери кабинета вынудили прервать вынесение приговора, готового перерасти, бог знает во что.
   - Да, - повелительно разрешил войти Лопатин, машинально взглянув на часы. И через мгновение на порог кабинета неуклюже вкатился "Круглый", левый глаз которого даже спустя неделю всё ещё отсвечивал медленно исчезающей желтизной - след от кулака праведного возмездия без башенного русского десантника Лехи Залётова, который как мы помним, защитил оным героическую и ветхую бабушку Звонарёву. - О, как! А вот и он: "Это он, это он, Ленинградский почтальон...", - отшутился Павел Павлович строчками из знаменитого стихотворения Маршака, дабы рассеять, зависшее, словно наповал убивающий заразные бактерии чад сигарет "Примы", напряжение в его кабинете. - Ну, что там у тебя, одноглазый Джо?..
   Традиционно немного волнуясь при виде всемогущего шефа, "Круглый", он же, по паспорту Круглов, помялся в дверях, поковырял носком ботинка персидский ковёр, и максимально торжественно, с трудом втискивая жалкие обрывки тени великого языка Шекспира и Байрона, наконец, рёк, уронив, на всякий случай, глаза в пол:
   - Я, шибко ам сори, Пал Палыч, но вы просили напомнить, что через час у вас баня... с эти, как его, бишь... министром...
   - Thank you, my dear friend... - невольно улыбнулся Лопатин, вновь поразившись редкому косноязычию недалёкого помощника, и что бы снова не впасть в гомерический смех сразу же приказал: - Закладывай экипаж из трёх Мерседесов и минут через пять я выйду.
   - Ор лайт, - вымучил тот ответ, и с пелёнок практикуя народную мудрость: "Подальше от начальства, поближе к кухне", выкатился от греха подальше из кабинета прочь исполнять поручение.
   - "Ам сори, ор лайт!..", - с кем, прости Господи, приходится работать, а ведь не плохой малый, но в молодости, увы, попал в дурную компанию, вот и приходится опекать из простого человеческого сострадания к ближнему своему.
   - Бывает... - внешне нейтрально высказался Уклейкин, ни на тончайший волосок, не веря лицемерному пафосу Лопатина.
   - Ну, ладно, это всё мелочи, - величаво привстал из-за стола Павел Павлович, - а вот время - деньги, сами изволили слышать: целый министр ждёт. (Лопатин слукавил, ибо "Круглый", как обычно, по не внимательности, запросто повысил заместителя министра в ранге, но поправлять рассеянного помощника он не стал, дабы, пользуясь, случаем, предать себе в глазах Уклейкина ещё большего веса). - Поэтому, уважаемый, Владимир Николаевич, извините, но я снова вынужден призвать вас к благоразумию. Ещё раз оглянитесь пока ещё трезвым взглядом: все мои связи и богатство, кстати, обратите внимание на вашего любимого Петрова-Водкина - вон оригинал его знаменитой картины "Ленин в гробу" висит над часами Фаберже, одна каталожная стоимость которой около 300000 долларов США. А ведь это всего лишь малая толика того, что я могу вам сейчас показать. Так что посоветуйтесь со своими соратниками из штаба, прежде чем и дальше продолжать бессмысленное сопротивление...
   "Черт!.. - вздрогнул Уклейкин, - а это-то он откуда знает, кроме как Крючкову я никому не рассказывал о симпатии к произведениям великого художника?!.. Похоже, блин, я вновь заболеваю... Наденька, милый мой человечек, спаси!.." - как медвежонок, попавший в вырытую охотником глубокую яму, взвыл он беззвучно. Однако не меньшее чувство долга пред ополчением, возобладало над подспудным страхом неизъяснимой проницательностью Лопатина и на мгновение отбросило ужасные метаморфозы чертовщины: - Конечно, я передам моим товарищам ваше мнение, но, несмотря на ваши аргументы, останусь при своём, так как полностью разделяю мысль героя эпического фильма Брат-2: "Вот скажи мне, американец, в чём сила? Разве в деньгах? Вот и брат говорит, что в деньгах. У тебя много денег, и чего? Я вот думаю, что сила в правде. У кого правда - тот и сильней. Вот ты обманул кого-то, денег нажил. И чего, ты сильнее стал? Нет, не стал. Потому что правды за тобой нет. А тот, кого обманул, за ним правда, значит, он сильней".
   - Ещё раз браво! Вот видите, оказывается, и память на цитаты у вас отличная, но неадекватный идеализм, извините, - всё же зашкаливает, - вновь сдержался Лопатин от, куда как жёсткой оценки несгибаемого упрямства Уклейкина. - Но, поверьте мне, этот странный романтизм неминуемо пройдёт и цена прозрению, не дай бог, может быть весьма серьёзной. - Да... - тут же перешёл он к практическим действиям, - и заодно передайте вашему штабу мою визитку, надеюсь, эту-то просьбу вы выполните, или, пардон, предпочтёте, теряя время и нервы, общаться через посредников?..
   - Разумеется, передам... - максимально сдержанно согласился Уклейкин и взял позолоченную визитку, на которой, словно на фасаде здания администрации Президента Российской Федерации было пропечатано: Президент международной строительной корпорации "РОССТРОЙИНВЕСТ" Лопатин Павел Павлович и блатной номер телефона почти из одних семёрок.
   - Вот и хорошо, ибо во всём должен быть здравый смысл, а не эмоции, - азартно потер тот ладони, разминая оные, как профессиональный шулер перед раздачей карт. - А что бы нам не портить друг другу пятничное настроение, давайте, Володя, шлёпнем, как говорится, на ход ноги и расстанемся, если не друзьями, то хотя бы не заклятыми врагами.
   Уклейкин, глубоко погружённый в свои вновь неожиданно нахлынувшие тревожные мысли не стал сопротивляться тосту и машинально, как и ранее, демонстративно не чокаясь, выпил с "Президентом". И, обменявшись шаблонными, приличествующие моменту фразами, они минуты через три уже стояли у ворот особняка, напротив, чёрных, как воронки, Мерседесов.
   - Может вас до дома подбросить, мне по пути? - предложил Лопатин.
   - Нет, спасибо, - так и не сбросив, обуявший его душу болезненный гнёт сомнений, на автомате отвечал Уклейкин, - мне нужно, пройтись, побыть одному, подумать...
   - Да, и ещё одна ремарка, Владимир Николаевич, если позволите, так сказать, информация к вашим грядущим размышлениям. Но только без обид, договорились?! - хитро прищурился Павел Павлович, готовясь сесть в уже заведённую машину.
   - Хорошо...
   - Спасибо. Вот вы, во всё время нашей беседы говорили о чести, порядочности, принципах, проецируя оные, в том числе и на себя, как некоего честного и принципиального человека. А между тем, если при написании первой заказной статьи обо мне в "Вечёрке" вы, вероятнее всего, ещё не знали, что за сносом вашего дома стою я, то готовя, и тем более, издав вторую, - определённо уже были в курсе этого. Следовательно, приняв гонорар из рук Сатановского, а по факту - из моих, за первый материал, вы, пусть и косвенно, но на деле молчаливо поддержали сложившуюся систему условными 30-ю серебряниками: мол, мало ли таких Лопатиных, пусть тешут тщеславие за свой счёт, а вернее - за народный. И, в общем-то, это по-человечески объяснимо, ибо, одной, пусть и патриотически-нравственной демагогией, сыт не будешь. Но, я даже боюсь назвать, чем является факт принятия вами от меня через главного редактора второго гонорара, и как это выглядит в свете ваших пафосных речей и в глазах ваших товарищей по ополчению?! Впрочем, я, конечно, допускаю, что они могли и не знать об этом, как бы это помягче сказать, - казусе, так как вы по природной скромности умолчали о нём, - нарочно акцентировал он внимание на слове "скромность" таким образом, что оно приобрело крайне негативный смысл.
   - Я, я... всё верну... - совершенно сконфузился Уклейкин, сначала побледнев, как погребальная скатерть, а затем начал медленно, словно только что пойманный брошенный в кипяток рак, обретать пунцовый цвет.
   - А вот этого делать не надо, ибо любая, а тем более качественная, работа должна быть достойно оплачена, - словно следователь, ловко и неожиданно поймавший подозреваемого на тонкой улике, наслаждался Лопатин свое победе.
   Впрочем, опытный Павел Павлович, никак внешне не показал своего торжества, дабы раньше времени морально не добить упрямца, наивному идеализму и романтике которого он в глубине своей не разъеденной до конца коммерцией души симпатизировал. - Повторюсь, Владимир Николаевич, - меня, как собственника "Вечёрки", ваша грамотная журналистика, с особым литературным стилем и слогом, более чем устраивают. И своим коротким замечанием, я ни сколько не хотел вас пристыдить, унизить или как-то иначе обидеть. Наоборот, я, хотел только лишний раз показать, что все мы на святые ангелы, а грешные люди лишь с разной степенью добродетелей, пороков и талантов - и это совершеннейшая правда. А раз так, то, пожалуйста, не изводите себя излишне угрызениями совести - делу это не поможет, а себя и других измучаете порядком. - Ну, хорошего вам уикенда, и до свиданья! Надеюсь, при написании третьей статьи вы воспользуетесь моим практическим советом, и к следующей пятнице материал будет ещё лучше предыдущих, тем более что и бог троицу любит...
   В этом собственно и заключался в строгом соответствии с рекомендациями Макиавелли спланированный Лопатиным на "попозже" удар кнута, после переедания "пряников".
  
   Только сейчас Уклейкин в полной мере, с нарастающим ужасом осознал, в какую моральную ловушку загнал его треклятый олигарх. Ему даже показалось, что тот запечатанный конверт с материалами для заказных статей о Лопатине, который из ряда других, обезличенных прекрасной ручкой выбрала Наденьки, был каким-то невероятным образом кем-то намеренно подмешан, а не якобы случайно выпавшим. И непременно, обречённо заключил Володя, это был тот самый виртуально-реальный чёрт, который нервной болезнью явился ему после Серёгиной свадьбы. Это он, и никто иной, словно цепных псов, спустил непонятно откуда взявшихся Карл, а затем следователя Чугунова и Лопатина. И именно от этого вся его размеренная, пусть в целом и блёклая жизнь, понеслась в разнос, как всё более раскачивающийся вагон поезда, набирающего скорость поезда, грозящего сорваться с рельс в пропасть или, пронзив время и пространства, первым примчаться к вокзалу своей тайной и вожделенной мечты.
   Проводив растерянным взглядом, властно сверкающими синими проблесковыми маячками, словно министерский, эскорт Павла Павловича, Уклейкин, перегруженный вновь всплывшими горестными болезненными чувствами и размышлениями, пешком отправился в Лефортово. И лишь две заветные мысли по-настоящему утешали его и предавали новых сил:
   - первая, - что в маленькой и уютной комнате-гнёздышке его ждёт божественная, единственная любимая Вселенная, Альфа и Омега бытия, - Наденька;
   - вторая, - кровь из носу отомстить Лопатину за личные унижения, чванливое высокомерие и пренебрежение, за причинённые бытовые страдания товарищам из ополчения блокадой дома, за тиражируемую им и подобных ему корыстолюбцев разлагающую анти мораль стяжательства.
   И даже, если Яценюк, чудом не объявится в последнюю решающую минуту и каким-то неизъяснимым образом не доверится ему, то он, Владимир Николаевич Уклейкин, преступив закон, возьмёт на себя всю полноту ответственности за "Кузькину мать"... А дальше, а дальше... будь что будет...
   - Будешь ты меня, гад, всю жизнь помнить! - как, пожалуй, ещё никогда истово и неожиданно для себя - публично поклялся Володя отмстить Лопатину, вынудив обернуться вздрогнувших вечерних прохожих, включая ни бельмеса не понимающих по-русски, пёстрых, как стайки не пуганных пучеглазых попугайчиков, интуристов.
   Затем он восхищенно и подобострастно взглянул на возвышающийся тут же над бренной московской суетой храм Георгия Победоносца на Псковской горке. Купала его, настолько красиво переливались в закатной благодати, и столь ярко и щедро делились своею никогда не иссякающей Надеждой, Верой и Любовью, что Володя в открытую перекрестился, и, подобно одержимому святою целью пилигриму, - едва ли не чеканным шагом начал пронзать собою чарующую и пугающую неизвестность будущего по направлению к дому.
  
   Глава 4
  
   Пеший путь домой Уклейкина от Варварки до Красноказарменной улицы растянулся почти на три часа. Расчёт Лопатина был, как всегда, безукоризненно точен: лукаво призывая несговорчивого оппонента не изводить себя напрасно угрызениями совести, он, как и хотел, добился ровно противоположного результата. И всю дорогу Володя мучился мыслью о собственной моральной несостоятельности. И когда он, подобно курьеру, наконец-то, пересёк собою порог родной коммуналки, - внешний вид его был весьма изможденным и жалким, не говоря уже о внутреннем душевном пепелище.
   - Господи, Володенька, ты, где так долго был, на тебе лица нет, что-то случилось?!.. - первой, словно кошка, потерявшая и вновь обретшая своего горячо любимого, единственного котёнка, бросилась к нему на шею Наденька. - Я вся извелась... - отвернула она в сторону голову, что бы, не показать, наворачивающие слёзы на своих расчудесных глазах.
   - Прости, прости... меня, - нежно обнял он её, испытывая невыносимое чувство вины. - Но, но... я же говорил тебе, что у меня в 5-ть вечера интервью с Лопатиным...
   - Именно поэтому я вся и изнервничалась, ты же знаешь какие у него бандитские методы, а сейчас почти 11-ть, а тебя всё нет и нет... - дрогнул её ангельский голосок, - я всех, кого смогла, обзвонила... и никто не знает где ты, а твой сотовый, как всегда, не отвечает...
   - Чёрт! то есть - блин... я же его выключил, - искренне сокрушался Уклейкин, вновь ругая свою хроническую рассеянность, стараясь как можно быстрее утешить свою драгоценную во всех смыслах половинку, - точнее, церберы Лопатина его заблокировали, а я забыл, потом включить...
   - Разве можно быть таким не внимательным... - всё-таки всхлипнула она, от чего сердце Володи едва не остановилось. - Я, я... уже Бог знает, что начала думать... и, пожалуйста, не чертыхайся, - ты же обещал... - с не проходящей тревогой всё же взглянула она прямо в его растерянные необъятной печалью глаза.
   - Прости меня, Наденька, прости, я... - как всегда заклинило Володю в минуту чрезвычайного волнения, - я совершенно запутался... интервью я действительно взял, и где-то в 6-ть вечера мы расстались. Правда, тяжело расстались...
   - Ну, вот...я как сердцем чувствовала, что добром всё это не кончится...
   - Да нет, дорогая, ничего такого криминального не было... - и на мгновенье, запнувшись, он, как бы про себя, непроизвольно и тихо добавил, - ...во всяком случае, пока.
   - Вот именно, что... пока... - никак не успокаивалась трепетная Воскресенская.
   - Надеюсь, что до этого не дойдёт, - как мог, продолжал успокаивать любимую Уклейкин и не в последнюю очередь и себя самого. - Лопатин хоть и хитрый, сволочь, и тюремные университеты прошёл, но в целом прилично начитан и воспитан, и можно сказать, как и я - из ботаников.
   - Тоже мне... сравнил себя с уголовником... - и первые, едва заметные, всёпрощающие лучики, словно тёплые искорки солнышка из-за мрачных туч, блеснули в огромных, как бездонные озёра, изумрудных глазах её. - Ты, Володенька, большое, доброе и милое... дитя, а Лопатин - типичный жулик.
   - Согласен... - и едва уловимая, ещё робкая улыбка тихой елейной радостью разлилась на всё ещё тревожном лице Уклейкина, которому очень понравилось такое лестное сравнение из божественных уст самого дорогого существа на Свете. - А опоздал я потому, мой ангел, что решил после интервью с Лопатиным всё обдумать, заново пережить: он мне много чего очень интересного поведал, - я обязательно тебе всё в подробности перескажу, - вот только отдохну немного, а то устал, как собака... Собственно для этого я и решил пройтись до дома пешком. А офис его, представляешь, чуть ли не в Кремле находится, - вот я, увы, по своей проклятой несобранности и не рассчитал расстояние до дома, заставив тебя так сильно переживать... но... - и он вдруг с новой страстью принялся жалостно и неописуемо нежно целовать её влажные, солоноватые, фантастической красоты реснички, щёчки и губки. - Но, я ...клянусь, что больше никогда не причиню тебе никакую боль, только... не оставляй меня... я, я... пропаду без тебя... - взмолился он, пав на колени, пред своей единственной живой иконой только которой и верил по настоящему. - Прости... меня.
   - Что ты, что ты... - пришла очередь Воскресенской успокаивать свою, отчаянно раскаивающуюся драгоценную половинку, - я же сказала, что... никогда, никогда... не брошу тебя...
   - Боже, какая же ты, Наденька, внеземная... - с неимоверным облегчением выдохнул он, и Душа его начала вновь обретать, было потерянные покой и благодать. - Любимая моя...
   И они, словно бы в Прощёное Воскресенье, на целую минуты блаженства, скрестились таким сладостно-томным поцелуем, что всё окружающее пространство наполнилось исходящей от их душ небесной энергией любви и жизни и, словно бы, замерло в очаровании происходящему Великому проявлению истинного Чуда Природы.
   Действительно. Всю эту крайне трогательную сцену двух влюблённых с подлинным умилением, не смея пошелохнуться и романтично про себя воздыхая, презренно отбросив поедание невыносимо свежих вечерних хлебных крошек, из-за полусгнивших плинтусов наблюдали десятки восхищённых тараканов. И даже назойливые мухи, которые в эту пору в строгом соответствии с инстинктом уже полу дремали к верху лапаками на облупившемся потолке и обшарпанных стенах тусклого коридора очаровались увиденным, - и, быстро разбившись на пары, - трепетно прижались друг к другу.
   Кроме того, Роза Карловна, притащившаяся часа три назад с дачи вместе с двумя огромными бельевыми корзинами полных коммерческих цветов, было высунулась из своей комнаты на шум, что бы, как обычно, жёстко и беспрекословно пресечь раздражающий отдыхающую тишину источник оного... Но, и её, пусть излишне твёрдое и зачерствевшее за невыносимо долгие годы одиночества, но всё же женское сердце, совершенно неожиданно, - сочувственно забилось в такт происходящему акту настоящей любви. И скупая слеза воспоминания о божественном чувстве никогда не забываемого первого поцелуя, подобно капле волшебного исцеляющего душу бальзама скользнула по навсегда увядшему лицу Флокс, былая красота которого в своё время вдохновила немало пылких юношей: от написания стихов до романтического лазания к ней на балкон с колючими розами в зубах. И она, словно свадебный венок в поисках своего суженного, который несётся в попутных волнах река, ведомая нахлынувшими яркими воспоминаниями, тихонечко прикрыла за собой дверь, прилегла на диван, и нежно обняв подушку, - беззвучно всплакнула, прежде чем забыться в младых грёзах исцеляющего сна.
   И лишь Василий Петрович Шурупов, который также как Флокс и насекомые, с широко открытым ртом, но из кухни, где до этого буднично проистекало его дежурство, наблюдавший трогательное единение, прощение и лобызания Володи и Наденьки, - первым вышел из оцепенения очарования, которое на пару минут наглухо парализовало его. До изжоги, словно из дармовой бочки пива, нахлебавшись современного импровизированного прочтения сцены известной пьесы Шекспира о любви, он, как бывалый режиссёр и по совместительству Начштаба, и, прежде всего, повинуясь чувству долга, наконец, решился тактично вмешаться в восхитительное, но затянувшееся с его колокольни трогательное действо. Стоило лишь невольным актёрам на мгновение прийти в себя от всецело обуявших их души высоких чувств, Шурупов, также в свою очередь немного очухавшись, со следующими словесами ненавязчиво и по-доброму оборвал их роль:
   - Ну, будя, голубки, будя... все живы, здоровы и, слава Богу. А, ты, Володька, и в самом деле, олух царя небесного: тебе же сто раз говорили, - следи за мобильником. Мы-то вот с Наденькой все телефоны в лоскуты оборвали, а тебе хоть бы хны!.. А номер этого гада Лопатина нам, увы, неведом, что б прямой наводкой в лоб его спросить, мол, был ты у него или нет, а если был, то жив и здоров ли, а если всё нормально, то, во сколько от него ушёл и куда двинулся!.. А то мы, раздолбай ты эдакий, уже милицию хотели подымать на твои поиски...
   - Ну, виноват, простите меня, ещё раз... - продолжал искренне раскаиваться Уклейкин. - Я и сам уже зверею на себя от моей проклятой рассеянности, но что же теперь - об стенку стукнуться или удавиться... - нервно, как тигр в клетке, которого в очередной раз безнаказанно дёрнули за усы, заходил он по коридору из угла в угол.
   - Успокойся, милый, - тут же, как неотложка, бросилась на помощь Воскресенская, - никто тебя ни в чём особо не обвиняет, просто дядя Вася, как старший товарищ сделал замечание, что бы впредь ты был хотя бы чуточку, но внимательней... ведь все мы так любим тебя...
   - А то!.. - одобрительно похлопал Петрович Уклейкина по плечу и весело подмигнул Наденьке, - он же мне, как родной внук, потому-то я по-стариковски ворчу и поругиваю его иногда. А то, как же, братцы! без этого никак нельзя, ибо, как мудро изрёк наш народ: за одного битого двух не битых дают. Так, глядишь, с Божьей и нашей помощью и из Володьки толк выйдет...
   - Да я разве что говорю... - как вкопанный остановился тот, словно перед общественным стендом в самом центре Москвы под почётным названием: "Герои нашего времени", где вот-вот должны были вывесить его фотографию. И Володя, наконец-таки расплылся, как пластилин на печке, полноценной сияющей улыбкой, а благодарные слёзы подлинного счастья едва заметно заблестели в его радужных глазах, - ...спасибо вам, друзья, за поддержку... и понимание, - по гроб не забуду...
   - Тьфу ты, дьявол!.. - моментально, словно после резкого и точного удара в печень, болезненно-нервно среагировал Начштаба, - ...ну, на какой ляд ты гроб-то помянул, да ещё к ночи других слов нет что ли?.. А ещё журналист...
   - Извини, дядя Вася... - вновь искренне корил себя за треклятую неуклюжесть Уклейкин, - я совершенно без задней мысли...
   - Вот именно, что без мысли... - продолжал назидательно, но традиционно беззлобно по отношению к Володе ворчать Шурупов, - сначала думать надо, а потом, блин, говорить. Тут всё ж пожилые люди кругом...
   - Сто лет живите, дорогой Василий Петрович, - тут же тактично вмешалась Воскресенская, уводя разговор от крайне печальной темы, которая с каждым днём рождения всё чаще и невыносимей щемит сердце и угнетает сознание всякого адекватного человека. - Кстати, Володя, не забудь завтра и своего лучшего друга поблагодарить: он, бедный, раза три забегал, всё переживал, куда ты делся... - добавила она, вспомнив, как взъерошенная голова Крючкова с немного дикими глазами периодически появлялась и исчезала в коридоре. При этом и о чём она благоразумно умолчала, он сопровождал свои мимолётные, но буре подобные появления, - широким спектром ёмких и однозначных словосочетаний от "Всё будет, хорошо, Наденька!.." до "Я ему покажу, Кузькину мать!..".
   - Серёга... - благоговейно произнёс Володя дорогое сердцу имя, в интонации которого было безмерное уважение, благодарность и даже гордость за то, что у него с самого голоногого детства есть такой преданный товарищ. - Вот тоже настоящий друг, с самого горшка меня из всяких передряг выручает... - уже почти полностью счастливый и успокоившийся вторично за вечер улыбнулся Уклейкин, и про себя добавил: "Надо будет завтра непременно угостить Крючкова как следует и пошептаться с будущим папашей... о семнадцати неделях зарождающегося Чуда".
   - Вот и ладушки... всё, стало быть, путём, - окончательно уравновесил ситуацию Шурупов и, явно довольный собой, окончательно закоптил умиротворённое пространство адовым, почти ипритовым, дымом "Северных", словно бы намеренно хотел для дополнительной надёжности продезинфицировать его от какого-нибудь случайного вируса.
   - Кстати, а на счёт номера телефона Лопатина не извольте беспокоиться, командор!.. - и Уклейкин, воодушевлённый столь благоприятным окончанием досадного недоразумения, взяв небольшую интригующую паузу, не без гордости протянул Начштабу позолоченную визитку Павла Павловича, - вот держи, Петрович... он мне лично дал, что б мы, если что - напрямую ему звонили.
   - Ишь ты, зараза, цельный кирпичный Президент... - нахмурился Шурупов и едва ли не полностью с очками, словно проводя экстренную дактилоскопию, просверлил острым вооружённым взглядом каждый печатный знак на дорогом бархатном прямоугольнике, - и что значит: "если что"? - Он, что, сукин сын, намекал, что б мы сдались?!.. - понемногу заводился Начштаба.
   - Поначалу, тонко намекал, что шансов у нас против него нет. А как пару рюмок коньяку выпил (Уклейкин не решился признаться, что выпивал с ним вровень), так и начал едва ли не открыто пугать. Денег у него, мол, куры не клюют, огромные связи в правительстве, криминале и тому подобное. А меня ещё и лично пытался завербовать в свои холуи: ты можешь только себе вообразить, Наденька, он мне предлагал через два-три месяца вместо Сатановского стать главным редактором "Вечёрки"!..
   - Нет, ну, ты смотри, совсем барыги страх потеряли!.. - уже не на шутку распалялся Василий Петрович до не возможности возмущённый вакханалией происходящего в России беспредела в виде подлого, предательского и брезгливого отношению к народу ядовитой змеиной спайки разношёрстных ворюг и коррупционной власти, - Сталина на этих гнид нет!.. Со всех сторон, паразиты, окружают... Тебя, Володька, пока не было, мне вот тоже какой-то начальник с района звонил, как бишь, его, беса?... - на секунду наморщил он свой фронтовой, закалённый в свинцовых боях лоб и, как грязную улику, вытащил из кармана скомканный листок, развернув который, с нескрываемым отвращением причитал: Половиков Евгений, блин, Игоревич, начальник департамента жилищной политики Лефортово. - Даже фамилия соответствует, - половик, тряпка, подстилка Лопатинская! И, представляете, товарищи, эта продажная шкура минут пять невыносимо вежливо уговаривала меня всенепременно зайти к нему в кабинет, причём в любое удобное время. Каково, а?!
   - Действительно... - саркастически заметила Воскресенская, - скорее Марсиане высадятся на Землю, чем наш чиновник чуть выше средней руки лично спустится с "небес" к обычному обывателю.
   - А я о чём!.. - вынужденно состроил кислую физиономию Шурупов, - последнему идиоту понятно, что тут чётко спланированная Лопатиным операция против нас с условным названием "Напугать или купить".
   - Именно так, Петрович. Всё в очередной раз сходится, как дважды два, - вставил свои пять копеек Уклейкин, также возбудившись за компанию наглостью чванливого олигарха. - Вернее, это лишний раз подтверждается то, что нам и до этого случая было известно: все они давно одна шайка-лейка. Лопатин во всё время интервью призывал меня как бы к "компромиссу". Дескать, он, хоть и не гарантирует на 100%, но готов посодействовать выделению двух-трёх квартир в Лефортово кому-нибудь из штаба, но при одном непременном условии: всё остальное ополчение как можно скорее должно съехать в Южное Бутово.
   - Во-во!.. - сурово подытожил Начштаба. - Как пить дать, что и этот Лопатинский прихвостень, - Половиков хотел что-то посулить в этом же роде, дабы мы продались, бросив наших товарищей в беде... сволочь! - и он вновь гневно закурил термоядерные "Северные", удушающий чад которых теперь окончательно вынудил забиться всё ещё любопытствующих насекомых в щели и плинтуса ветхих коммунальных дебрей. - Ну, ничего, ребята, мы Гитлера в своё время под хохлому расписали, а уж это доморощенное жульё - в асфальт, не глядя, закатаем, главное на войне - не дрейфить! - подымал несгибаемый ветеран боевые знамёна, готовый в сию же минуту штурмовать ненавистные вражеские бастионы.
   - Петрович, - опасливо взглянул на часы Уклейкин, часовая стрелка которых чрезвычайно медленно, словно воск, угрожающе подползать к полуночи. - Давай перенесём сражение на потом, посмотри - ночь же на дворе; да и я, что загнанный пёс с ног валюсь: ну, какой из меня сейчас боец... - витиевато попытался остудить воинственный порыв бесстрашного ветерана Володя, при этом, начиная, едва ли не открыто позёвывать.
   - И вправду, дядя Вася, - давайте отложим всё на другое время, тем более что завтра к нам мой папа придёт в гости, - сестрой милосердия вступилась за Уклейкина Воскресенская. - Пусть Володенька хоть немного выспится, а я вас на рассвете подменю, мне всё равно надо готовить праздничный обед. Так что милости просим вас завтра по-соседски и без стеснений к нашему столу часикам к трём, там всё и обсудим, пригласив остальных членов штаба, и которые наверняка сейчас спят...
   - Да?.. Действительно, что-то я разошёлся... - и с натасканным прищуром дозорного, Начштаба вгляделся в черный квадрат кухонного окна в точности как в странно-знаменитое полотно Казимира Малевича; и с откровенным разочарованием не обнаружив там вражьих батальонов, чуть поостыв, вернулся в реальность. - Ладно, голуби мои, убедили. И, в самом деле, поздновато биться: естественных ориентиров на местности ни зги не видать, ну, а буйные головы свои мы всегда успеем за Отечество сложить, - неуклюжей, по-армейски не замысловатой шуткой, попытался смягчить собственный воинственный порыв Василий Петрович. И на микросекунду мечтательно задумавшись о текущем бытие и завтрашнем нежданном застолье, он не выдержал распирающую грудь радость за великолепную во всех смыслах Воскресенскую, которую с некоторых пор начал считать эталонам слабого пола, и добавил:
   - Эх, Наденька, тебе бы, милая, на дипломатическую службу, куда-нибудь на Ближний Восток, - умеешь убеждать!.. И, замурлыкав в седые, но всё ещё пышные, вздыбленные усы, яки мартовский кот: "Где ж мои семнадцать лет...", - Начштаба в приподнятом настроении направил свои видавшие виды тапочки к огромному кухонному подоконнику продолжать штудировать 34-й том полного собрания сочинений В.И. Ленина, тщательный процесс изучения которого был столь неординарно прерван вышеприведённой трогательной сценой с полчаса назад.
   И уже через пару минут Уклейкин, перенапряженный физически-нервной тяжестью минувшего дня, как колун в воду, плюхнулся на самое дно, самой глубокой реки человеческого бытия, балансирующей на грани полу-жизни, имя которой: "Сновидение". Последним, что уловило катастрофически затухающее сознание его, была напутственная цитата Наденьки из Сервантеса, произнесённая тихо, подобно молитве и сопровождающаяся исцеляющим успокоительным поцелуем: "Спасибо тому, кто изобрел сон. Это единые часы, ровняющие пастуха и короля, дуралея и мудреца... Когда я сплю, я не знаю ни страха, ни надежд, ни трудов, ни блаженств...".
   И даже в таком состоянии критический, уже почти угаснувший, как задутый ночным, убаюкивающим ветерком огарок, мозг Володи, автоматически, но крайне не разборчиво, дополнил мысль великого Сочинителя романа "Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский": "Одним только плох крепкий сон, говорят, что он смахивает на смерть"...
   Умышленно ли Наденька не полностью процитировала знаменитого испанца, что бы дополнительно не отягощать и без того наэлектризованную психику Володи негативными аллегориями или попросту - забыла, нам достоверно не ведомо, хотя её красный диплом филологического факультета МГУ, скорее, говорит что это, высоковероятно, - не так. Впрочем, нам так же неясно, - расслышала ли она существенное дополнение к цитате из уст Уклейкина, которое тот пробормотал, отчаянно балансируя между явью и временным не бытиём, неумолимо склоняясь к последнему.
   Однако, так или иначе, - но этот важный нюанс из Сервантеса не был воспринят и, уж тем более, осмыслен с негативным оттенком нашими влюблёнными, и они: вначале Володя, а через полчаса домашних хлопот, - и Наденька, на удивление спокойно наслаждались крепким исцеляющим житейские невзгоды сном. Удивительно, на после всего пережитого за сегодняшний крайне нервозный день у Уклейкина, не было, как обычно, никаких сновидений - лишь одна сплошная вопиющая пустота. Но ещё более удивительным, было то, что никто из ополчения и им сочувствующим за ночь не нанёс сколько-нибудь заметного урона, ни техники, ни шестёркам Лопатина. Даже баба Зинаида, которая после триумфальной победы над "Круглым" и "Сытым", вошедшая, что называется в раж, не смогла придумать что-нибудь существенное и пакостное. И всего-навсего лишь вымазала какой-то крайне вонючей и липкой субстанцией дверные ручки грузовых машин для бесплатной перевозки мебели в Южное Бутово, которые вместе с водителями и грузчиками так и дремали во дворе дома уже третьи сутки.
   Таким образом, за несколько недель противостояния за дом выдалась относительно мирная ночь. То ли так звёзды сошлись, то ли эффект пятницы сыграл роль, а может и приказ Лопатина - "до особой команды не обострять ситуацию" или же что-то совершенно иное, но факт остаётся фактом: наступившее утро случилось на редкость тихим во всех отношениях.
   Лёгкий же вышеуказанный не приятый казус проснувшейся бригады перевозчиков восприняли как должные издержки на поле брани, и не стали выносить сор из избы, что бы в выходные дни лишний раз не накалять обстановку и уж тем более не тревожить своих влиятельных кураторов такими пустяками. А потому, они, смиренно нахлобучив противогазы, за неполный час, с порошком и одеколоном, по традиции, густо перемешанным с пусть и негромким, но отборным матом, - смыли с дверных ручек своих автомобилей едкие следы мелкой ночной провокации Звонарёвой.
   Однако, как известно, Природе претит однообразие, застылые формы и состояния, и, любое затишье рано или поздно, но обязательно сменяется бурей.
   Но пока, пока... рассвет субботы 7 июля 2005 года от Р.Х. в Москве рождался несказанно тихим и безоблачным.
   Воскресенская, как и обещала, разбудила мирно похрапывающего на кухонном наблюдательном посту Шурупова в 5-ть утра, и, как всегда, тактично сменив его, начала готовиться к званому обеду, подрезая салатики, и прочую праздничную снедь. Уже за три дня она начала закупаться всевозможной вкуснятиной, что бы доказать крайне требовательному отцу способность к самостоятельной семейной жизни. Единственная загвоздка была в том, что по причине отсутствия газа коварным усердием наймитов Лопатина приготовить своё фирменное блюдо - запеченного гуся с яблоками в духовке не представлялось возможным.
   Но ещё позавчера, случайно узнав о нависшей проблеме, Василий Петрович по-соседски проникся ею и притащил невесть откуда небольшой мангал с углями, обещав лично приготовить шашлык прямо на балконе. На резонный вопрос всегда осторожной Воскресенской: "А не спалим ли мы дом?" Начштаба тут же успокоил её, как бывалый Карлсон, Малыша: "Во-первых, милая, я сто тысяч раз так делал и, как видишь, даже усы не подпалил, а во-вторых, - пусть все видят, до чего довёл людей ворюга Лопатин, отключив от газа и всячески пытаясь заблокировать электричество, телефон и воду.
   Деваться было некуда, и Воскресенская согласилась, замариновав ещё вчерашним днём три килограмма отменной баранины один головокружительный запах которой вынудил сдаться несговорчивую Флокс и разрешить поместить кастрюлю с нею в своём холодильнике т.к. - Володин и Шурупова были под завязку забиты продуктами и напитками для грядущего празднества. Кроме того, Роза Карловна, ни на комариное крылышко не сомневалась, что в благодарность за пустяшную услугу и чисто по-соседски ей перепадёт, как минимум, один шампур шашлыка, традиционное оливье, шампанское и прочее, прочее, прочее... А в условиях её тотального одиночества (цветочные авантюры хоть и приносили дополнительные барыши к скромной пенсии, но не привносили душевного покоя) вот так вот, запросто, по-человечески, потрепаться в весёлой компании, где будет весь штаб ополчения и, возможно, разнюхать инсайдерскую информацию о судьбе дома - вдвойне интересней и полезней.
   * * *
   Отец Наденьки, будучи бывшим спортсменом (а, как известно, бывших - не бывает) слыл человеком крайне обстоятельным и внимательным. Ещё давным-давно, когда он впервые на тренировке встал в ворота за дубль ЦСКА старшие товарищи по амплуа ему передали важнейшую премудрость своего ремесла, мол, прежде всего, проверь сетку и створ. И с тех пор он, как и все классные вратари мира, до начала матча всегда основательно теребил клетчатую плетёнку на предмет хлипкости и дыр, а перекладину и штанги - на прочность и возможную кривизну, а в особо важных встречах - даже целовал и мысленно крестил оные.
   Дальнейшее же его работа после роковой травмы футбольным судьёй, а затем членом коллегии арбитража лишь добавило в его жизненную практику ещё большую тщательность при вынесении того или иного решения. Собственно говоря, эта неукоснительная, дотошная требовательность и непредвзятость во всём и, прежде всего к себе, - и снискали ему заслуженное уважение в огромном футбольном мире, как к человеку мудрому и объективному.
   Поэтому, Ярослав Андреевич Воскресенский, следуя давней привычке, вошёл во двор известного нам дома на полчаса раньше оговоренного с Наденькой времени званого обеда, назначенного на 15:00, что бы лично прощупать сложившуюся непростую обстановку вокруг осаждаемого Лопатиным "гнёздышка" своей дочери, столь неожиданно свитого с Уклейкиным, который ему в целом понравился.
   Не то что бы он на все 100% одобрял выбор дочери, тем более такой внезапный и фактически тайный, что немного задело его самолюбие, нет. Как раз это в его понимании было относительно нормальным поступком, когда и он в своё время примерно также не поставил родителей в известность и отвёл в ближайший ЗАГС свою до сих пор горячо любимую Зою Александровну. Однако, зная твёрдый характер Наденьки, которым Ярослав Андреевич гордился и считал наличие оного в ней своей же заслугой, он решил, что если уж хорошо воспитанная, образованная и разборчивая дочь при таких обстоятельствах всё же вышла замуж, то супруг её - как минимум, человек достойный. И потом... вспоминал он свою бурную молодость, - если у них настоящая любовь, то тут хоть китайскую стену меж ними возводи - разнесут одним поцелуем, ибо на всё воля Божья. Наконец, немало важным было и то, что проницательная дочка, зная трепетное отношение отца к роду Воскресенских, - сохранила в паспорте известную и благозвучную фамилию, чем здорово смягчила его возможные возражения к браку.
   И степенный папа Наденьки, руководствуясь вышеприведенными резонами не мудрствуя лукаво ровно в 14:30 начал осмотр состояния дома с тыла, что бы затем, внимательно обойдя оный, - лично ознакомится с бытовыми неурядицами жильцов-ополченцев и их боевым настроем.
  
   Перво-наперво, он, подошёл к углу пятиэтажки, словно к штанге ворот. И как в старые добрые вратарские времена за неимением жёстких бутс мягкими сандалиями аккуратно постучал по нему, отчего замшелый кирпич с пугающей лёгкостью, будто мыло из рук, выскользнул из растрескавшейся за сотню лет кладки, и, плюхнувшись о землю, раскололся.
   "Ох, ё моё!.. - хлипковат домишко-то... - сделал предварительное заключение Ярослав Андреевич. - Всю эту халабуду одним штрафным ударом можно вдребезги разнести. Хотя... если стенку и углы подпереть, может и постоит лет хрен знает сколько - всё ж до революции строили... безо всяких гастербайтеров...".
   Затем, придирчиво пройдясь до черного хода первого подъезда, он ловко подпрыгнул к его проржавевшему козырьку, как в молодости к перекладине перед футбольным матчем. Результат был ожидаемым. Немаленький кусок хрупкой дырявой железной кровли, обломившись, на глазах рассыпался в пыль, и вместе с нею, повинуясь закону гравитации, на землю попадали полусгнившие окурки, давно проколотый облинявший детский мячик, пожелтевший бадминтонный воланчик и о, ужас! - всамделишный чугунный утюг, благо спикировавший мимо.
   Но не успел ошарашенный Воскресенский должным образом выругаться, по этому, угрожающему его здоровью, а, возможно, и самой жизни поводу, как тут же за его спиной раздался пронзительный, не терпящий апелляций и леденящий даже самое флегматичное сердце, вопль. Неподражаемость много октавного и перегруженного децибелами звука, несомненно, указывала, что источником оного является, никто, иной, как активный член штаба сопротивления, - Звонарёва Зинаида Ильинична:
   - Ты, что ж, охламон эдакий, фулюганишь! Дом наш средь бела дня увечишь!! Он и так, родненький, на ладан дышит!!!
   Логика её поведения последних недель осады была проста, как кирпич. Если незнакомец окажется шпионом, рассуждала баба Зинаида, то тогда она поступила совершенно верно и товарищи по ополчению непременно скажут ей спасибо за поднятый кипиш, ну, а если обозналась, то, мол, извинюсь, спина, хоть и ветхая, но пока гнётся, - Бог даст, не надломлюсь.
   - Не у... увечу, а пр... поверяю на прочность, бабушка... - оторопел от неожиданности Ярослав Андреевич, голос которого дрогнул едва ли не впервые с тех давних и трагических пор, когда, как было сказано выше, шипы польского футболиста жестоко пронзили ладонь его левой руки в полуфинале Кубка кубков УЕФА.
   Но въедливая и настырная бабушка была непоколебима, как вбитый неимоверным трудом в вечную мерзлоту тундры железобетонный столб для электропередачи энергии, с помощью которой люди героически осваивали необъятные пространства богатого ресурсами Русского Севера; и подобно глашатаю, коему выпала участь известить соотечественников о нападении клятого ворога продолжила зычно сотрясать ближайшие окрестности:
   - А ну-ка, колись, дядя, по-хорошему: ты, чьих будешь: Лопатинский холуй или префектурный?!..
   - Что значит - "чьих"?.. Я, бабуля, сам по себе... - всё ещё находясь в состоянии нервного грогги, не без напряжения сложил легендарный в прошлом вратарь первые пришедшие на слегка парализованный ум слова в удобоваримую фразу. Но его ответ не был удостоен вниманием Звонарёвой, которая подобно лазерному лучу последовательно и скрупулезно, по часовой стрелке прожигала видимое пространство, дабы привлечь на свою сторону кого-нибудь из ополчения и численно задавить потенциального лазутчика, к коему она без разбора сразу причислила подозрительного незнакомца.
   И зубодробительный взгляд её, наконец, как безжалостные челюсти бульдога, намертво вцепился в расположившуюся метрах в тридцати от неё импровизированную палатку из картона, тряпок, веток и прочего подручного материала. Из чрева её, словно бы из накрытого прокрустова ложа торчали пять пяток. Одна пара из них была обута в рваные расшнурованные кеды, другая - в дешёвые, китайские и напрочь выцветшие пластиковые шлёпки, а последняя ступня, которая оказалась без пары, - была босой, и отражала собою яркие солнечные московские лучи, как идеально отшлифованное зеркальце. Венчала же своеобразную типичную художественную картину дворового постсоветского реализма - верёвка, соединяющая собою большой палец оголённой и пока ещё не идентифицированной ступни с ручкой железного ящика в утробе которого, словно встревоженный улей, гудел единственный источник энергии для дома - электрический трансформатор. Кроме того, на бечеве были закреплены несколько пустых консервных банок с камушками, на тот чрезвычайный случай, если караульные вдруг случайно задремлют под гнётом всевозможных обстоятельств, а коварный враг попытается, незаметно сломав трансформатор, - обесточить дом.
   В этом и заключалась не мудреная система безопасности, которая после долгих технических дебатов с дегустацией напитков разной степени крепости и была реализована на практике нашей не разливной троицей: Толей, Колей и Егорычем. Очередные последние пару трёхлитровых банок бочкового пива из ларька в связи с невыносимым зноем были осушены до последней капли, а для пополнения спасительных запасов ячменного денег не было ни копейки, как, впрочем, и свежих мыслей каким способом её приумножить.
   Но крепко спитый коллектив никогда особенно не переживал на этот счёт, всецело полагаясь на сверх оптимистичный и ничем не убиваемый русский авось: мол, потом, неважно как, но уж рубль-другой всегда найдутся. И в целом строгая судьба людская по неизвестным нам причинам весьма часто благоволила бесшабашной тройке, пусть и крайне скромно, применительно к количеству денежных знаков, коими её перманентно и с плохо скрываемым раздражением вынужденно "спонсировала" относительно более разумная и трезвая часть общества. Поэтому расслабленные пеклом, хмелем и солёными сушками Толя, Коля и Егорыч чинно возлежали эдакими умиротворёнными, но бывшим в употреблении патрициями, похрапывая в едва прохладной тени палатки параллельно "бдя" сигнальной верёвкой вверенный ей ополчением важнейший объект.
   - Эй, трое, блин, бездельников из ларца, вы чего мышей не ловите?! А ну мухой сюда!.. - оборотила она свой мощный рупор, как дуло Царь-пушки, в сторону нерадивых караульных.
   В отличие от первого звериного рыка Звонарёвой, который был начисто проигнорирован "туристами", сейчас - палатка недовольно зашевелилась и невнятно забурчала, будто бы разбуженная посреди зимы семья медведей в чреве берлоги. А спустя ещё минуту её обитатели начали неспешно выползать из хлипкой тени хижины дяди Тома на свет Божий, продирая слипшиеся после полуденной "сиесты" глаза и ориентируясь на источник звука, противный фальцет которого на 100% принадлежал неугомонной Звонарёвой, и в душе заочно проклиная оную.
   - А, вы, бабушка, не знаете ли, в какой квартире Наденька живёт?.. - наконец пришёл в себя Воскресенский, воспринявший происходящее как какое-то недоразумения в связи с крайне жаркой погодой, а заодно, переменив тему, - разрядить накалённую обстановку, хотя адрес дочери у него лежал в кармане. - Она тут недавно посилилась к этому... как его... Володе Уклейкину.
   - Как не знать?.. Знаю...- чуть смягчилась Звонарёва, тем не менее, всё ещё угрожающе покачивая трофейной подзорной трубой, как палицей, столь славно отбитой ею вместе с выдающимся метростроевцем Жорой Коловратовым и демобилизовавшимся из ВДВ Лехой Залётовым у Лопатинских вертухаев - "Сытого" и "Круглого". - Эта, которая в журнале каком-то, журналистом, что ли работает?.. - уточняющим вопросом на вопрос ответила она.
   - Да, в "Вечерней газете", корректором, - вежливо пропустил мимо Ярослав Андреевич "журнал", дабы лишний раз не подзаряжать и без того высоковольтную нервную систему агрессивной старушки.
   - Коллектором!?.. - вновь насторожилась та, вспомнив жуткие кадры новостей, где быковатые типы нагло и вероломно выбивали долги у малоимущих граждан, и которые никак не соотносились в её взмокшем от зноя ветхом мозгу с образом хрупкой, нежной и всегда подчёркнуто вежливой Наденьки.
   - Да, не коллектором, а корректором... - максимально доходчиво продолжал Воскресенский разжёвывать этимологию слова "корректор", хотя мог бы преспокойно отмахнуться от взбалмошной бабки, как от назойливой мухи, ибо, накануне Наденька во всех подробностях описала, как дойти до её нового места жительства. Но, повторимся, целью визита Ярослава Андреевича было не только знакомство с её новым гнёздышком за торжественным обедом с новоиспечённым зятем, но и лично ознакомится с непростой обстановкой сложившейся вокруг дома, тщательно осмотрев оный и переговорив с его жильцами, которые организовали мужественную гражданскую оборону. Кроме того, пунктуальный Воскресенский ещё располагал двадцатью минутами, которые и решил использовать с максимальной эффективностью: - Она, бабушка, ошибки в статьях и фельетонах исправляет для газеты.
   - Ну, тогда, это точно Наденька наша, огонь-девка! - с гордой решительностью почти полностью завершила Звонарёва допрос незнакомца, и заметно сбавив обороты, повторно, задала изначальный, контрольный вопрос статному, в самом соку и солидному на вид мужчине, но чуть иначе: - Так, ты, дядя, стало быть, тоже из газеты... начальник ейный али как?..
   - "Али как", бабушка... - мягко в пышные мартовские усы улыбнулся Воскресенский, - папа я её...
   - Ну?!! - солидарно растеклась, как прокисшая простокваша, в улыбке Звонарёва, традиционно, словно отточенным клинком, сверкнув на солнце единственным, но золотым зубом.
   - Не "ну", а - Ярослав Андреевич Воскресенский, - наконец, представился он, вбив последний гвоздь в крышку гроба сомнений въедливой старушки.
   - Зи... зинаида Ильинична Звон... арёва... - немного оторопев от неожиданного официоза из уст высокого, подтянутого и обворожительного мужчины средних лет, откашлялась она, поддавшись внутреннему затаённому и почти навсегда забытому чувству, чуть зардев, как красная девица.
   - Постойте, постойте... уж не вы ли та самая знаменитая и бесстрашная баба Зина, о которой мне с искренним восхищением и уважением рассказывала Наденька?..
   - Я, касатик, я... - и чуткое сердце её налилось такой благодарностью, гордостью и счастьем как, пожалуй, никогда в жизни. И будь она лет на пятьдесят моложе, то на руках отнесла бы учтивого отца к благовоспитанной дочери, аккуратно возложив оного, словно орден "За заслуги перед Отечеством I степени", на подушку, наволочку которой предварительно лично бы отстирала и отгладила до совершенства.
   - Очень, очень... рад познакомится со столь отважной женщиной, - галантно и безо всякого позёрства, он вторично за полминуты пролив ёмкий ковш бальзама на разомлевшую душу Звонарёвой, отчего глаза её заблестели девственной родниковой бирюзой признательности.
   - И я... рада, что я... жму крепкую руку человеку, воспитавшему такую умную, смелую и красивую дочку, - прям как я... в молодости...
   - "Не дай, Бог...", - настороженно подумал Воскресенский, спроецировав крайне увядший облик импульсивной старушки в её прошлое, мысленно сравнивая образ оный с любимыми очертаниями дочери - действительно безусловной умницей и красавицей: - Так, стало быть, проводите меня, уважаемая Зинаида Ильинична, к дочке, если, разумеется, я вас не отвлекаю пустяшной просьбой от важных дел?..
   - Что ты, касатик, какие у бабушки дела?.. до самого их гнёздышка тебя доведу, а заодно и двор покажу... - и, взяв, под белы рученьки Воскресенского, трепетно повела его, словно жениха на венчание в церковь.
   Но едва, парочка, сделала синхронный шаг на встречу с Наденькой, как за спиной раздался до боли знакомый Звонарёвой хриплый, проклятущий голос Егорыча:
   - Эй, Ильинична, ты чего голосила-то, как резаная, опять, что ли шпиона поймала!?
   - Тьфу ты, дьявол, напугал!.. - нервно обернулась она и слёту жёстко рубанула: - Колесуй отсюда, ирод, не видишь что ли - ложная тревога, свой это...
   - А чего ж, мать твою, так орала, н... народ возмущала?.. - спросонья, недовольный и туго соображая, пробасил авторитетный предводитель в лоскуты проспиртованной троицы. За его спиной засыхающим камышом колыхался худосочный и долговязый Толик, а метрах в двадцати от последнего, - маленький и потёртый, как ластик, Коля, вынужденно восседавший в позе йога на пожухлой траве и не без труда с кислой физиономией, слюнявил подорожник, дабы приклеить его к содранной в кровь коленке. В суматохе он совершенно забыл, что был привязан за большой палец левой ступни к сигнальной верёвке, которая, громыхая сторожевыми банками, собственно и опрокинула его жёстко на землю, словно подножка дзюдоиста, резко натянувшись.
   - Ну, обозналась малость, что с того-то? я, блин, вам, что флюорография ходячая, что бы незнакомого человека насквозь видеть!.. - возмутилась она. - Так что валите, оглоеды, в свою конуру и хлебайте пойло дальше, да только трансформатор не проспите, а то я Жорику скажу, что вы тут на посту дрыхните, - будете зубами ему метро выгрызать.
   - Ладно, баб Зин, не бухти... - сбавил нахрап Егорыч при упоминании выдающегося метростроевца Коловратова. - Лучше презентуй трёшницу, - жарища спасу нет, без холодного пива нам хана, а значит, - и трансформатору, да и Коляну надобно подкинуть на лечение - глянь ты его как шуганула, вся коленка в кровище...
   - А ты мне, балабол, пенсию прибавил, что б я вам, бездельникам, трёшницы отстёгивала на пьянство?! Ась, не слышу?..
   Егорыч, было хотел в сердцах обозвать Звонарёву каким-нибудь безобидным ругательством типа "старая розетка", но упоминание ею Коловратова и наличие важного по виду незнакомца, вынудили его, насупившись, промолчать.
   Всё это короткое время в принципе беззлобной и, по-видимому, привычной между сторонами словесной перепалки Воскресенский сохранял нейтралитет, но жалкий вид не бритой тройки, среди которой был раненый член отчасти и по его вине помноженный на отличное настроение вылились в нижеследующее благотворительное решение:
   - Ладно, мужики, держите червонец и выпейте за здоровье уважаемой Зинаиды Ильиничны, но, только, в меру, и что б за трансформатором бдеть, как за собственным достоинством!..
   - Вот человек!!! - ошалел от нежданной щедрости Егорыч, едва не протрезвев от нечаянной радости, - сразу видно с понятием!.. - Не то, что некоторые... - всё-таки процедил он ядовито сквозь прореженные полу спартанским образом разгульной жизни прокуренные жёлтые зубы в сторону Звонарёвой, которая к его счастью это не услышала.
   - А за трансформатор не переживайте, товарищ, - бросился успокаивать незнакомого мецената, вмиг преобразившись в подобие загулявшего студента Толя, считавшийся в треугольнике человеком относительно образованным и воспитанным. И в качестве доказательства своим словам, он, словно профессор, указательным пальцем поправив давно треснувшие очки, добавил: - Вот, обратите ваше внимание какая у нас простая и надёжная система сигнализации, мышь не проскочит, не то, что какие-нибудь диверсанты... "Bonorum hostis optimum...", - для пущей убедительности блеснул эрудицией Толя, - что означает: "Лучшее враг хорошего".
   - Это точно!.. Мы Кольку опять к будке привяжем, всё равно он раненый. Так что будьте, уважаемый, покойны... - начал подытоживать Егорыч, пристально всматриваясь в спокойное и, как ему показалось, чем-то знакомое лицо Ярослава Андреевича.
   - Ну, смотрите, мужики... - лично проверю. И, придав и без того строгому голосу металлической жёсткости, Воскресенский для пущей острастки добавил: - И, если, не дай Бог, какое-нибудь ЧП по вашей вине, то не обессудьте, - взыщу, братцы, по полной программе!
   И словно генерал, отдавший приказ солдатам, он уверенно развернулся, дав понять, что разговор окончен. Однако, обуревающие Егорыча терзания по поводу вроде бы знакомой физиономии щедрого спутника Звонарёвой, вынудили его нарушить "субординацию" и таки окликнуть таинственного незнакомца при этом отчаянно и мучительно морща невероятно загорелый лоб:
   - Постой, мил-человек, что-то мне твоя личность, кажется, знакома... Мы часом не пересекались по жизни?
   - Лично вряд ли, а заочно - вполне... - хитро подмигнул ему бывший легендарный воротчик ЦСКА. И чуть задумавшись, интригующе продолжил: - Так что, если вспомнишь, кто я, может быть, ещё червонец вашей караульной троице презентую.
   И взяв под руку, потерявшую на минуту дар речи Звонарёву, он, как ни в чём, ни бывало, - нежно повёл её за угол дома, где они и скрылись, оставив позади себя зависшую в немой сцене обретения свалившегося чуда финансового вспоможения, неразлучный коллектив.
   Не то чтобы Ярославу Андреевичу денег не было куда девать, хотя в финансовом плане он твёрдо стоял на ногах. Нет. Ни в коем случае: он был человеком рациональным и ещё с раннего детства навсегда усвоил, как не просто даётся трудовая копейка, но при этом скупость ему также была чужда. Просто время, когда его буквально все узнавали на улицах, неумолимо и навсегда уходило в небытие вместе с его поклонниками, которых от года к году становилось всё меньше и меньше. И когда спустя четверть века встречался какой-нибудь незнакомый человек, который в возмужавшем лице его угадывал в прошлом юного, безусого, но, безусловно, талантливого вратаря ЦСКА, сердце Воскреснского в благодарность о любви к нему и памяти о спортивных заслугах искренне распахивалось в ответ вовсю ширь. Это ни разу не было ярмаркой тщеславия, а лишь только и исключительно ностальгия о былых свершениях, увядающей задорной молодости, и постепенной утратой, коллег по команде, болельщиков, друзей, жизни... Да и не всякий раз Ярослав Андреевич раскошеливался, таким образом, а лишь когда благодарность его перемешивалась с хорошим настроением и с симпатией к человеку, виртуально вернувшего его, пусть и на краткое время в легендарное прошлое радостными воспоминаниями.
   Первым, как всегда при подобных улыбках фортуны, из оцепенения вышел бывалый Егорыч, и, как гончая, почуяв лёгкую и быструю дополнительную добычу, начал молниеносно раздавать ценные указания:
   - Во-первых: Толя. Держи червонец и мухой за разливным пивом в ларёк и портвейном в палатку, а как затаришься, - пулей к Кольке на подмогу... да, и зацепи ему в аптеке бинт и зелёнку какую-нибудь - дёшево и сердито, заживёт как на собаке;
   - Во-вторых: ты, Коля. Снова привяжись от греха к трансформатору, обложись кирпичами, булыжниками, пустыми бутылками, чем хочешь, но чтобы, не только мышь, но и последняя козявка к трансформатору не подскочила; и, не дай Бог, тебе проворонить, - лично вторую ногу покалечу!..
   - В-третьих: Я. Ну, а я, - ноги в руки, и подтянув штаны, - следить за этим дядей: упускать второй червонец - это, братцы, непозволительная роскошь в нашем положении. Кровь из носу, но узнаю, что это за Ротшильд, тем более, зуб даю, что я точно видел где-то его уверенную физиономию. Всё, мужики, разбежались!..
  
   Глава 5
  
   Современным молодым россиянам начала XXI века в массе своей выросших уже в отдельных квартирах трудно представить бытовой уклад типовых коммуналок и в частности пропорции жилых комнат и мест общего пользования. Автору же с конца 60-х прошлого столетия вплоть до его конца, по-своему посчастливилось пожить сразу в двух московских подобных среднестатистических квартирах. И поэтому, могу с полной ответственностью заявить, что, как правило, площадь кухни и коридора зачастую раза в полтора-два превышала размер любой жилой комнаты, квадратные метры которой варьировались примерно от 12 до 18 и редко превышали последнюю цифру; и в этом плане не отличаясь щедростью к её обитателям. Любопытный факт состоит также и в том, что это соотношение уменьшается тем больше, чем дальше коммунальный дом располагался от центра столицы к её окраине.
   Впрочем, мы не будем вдаваться в глубинные причины такого исторически сложившегося положения дел в этой части общественного бытия, коими, среди прочего, могли быть: естественный дефицит жилых площадей после страшной разрухи Великой Отечественной войны 1941-1945 гг., главенствующая идея КПСС по коллективизации (сплочению, консолидации) масс, урбанизация и т.п. Тема эта весьма интересна, но ёмкая, что, высоко вероятно, дополнительно утомит, и без того вымотанных марафоном строк читателей, которые неимоверным чудом преодолели только лишь порядка двух третей романа, если таковые, на горе сочинителю, вообще существуют в Природе.
   Однако будучи загнанными в угол вынужденными оптимистами, мы, снова всецело положившись на непобедимый великий русский авось, несмотря ни на что, - попытаемся максимально подробно, не скучно и до победного конца, разлить, словно шампанское по фужерам, на последующих страницах романа нашу крайне не простую и во многом фантастически-драматическую историю. При этом разбавляя оную, насколько это будет возможным, - юмором и сатирой, этими абсолютно необходимыми для людей категориями бытия, без которых жизнь, - во многом уныла и даже безнадёжна.
   Так вот, на полях мы лишь кратко заметим, что именно эта специфическая особенность коммунального архитектурного ландшафта позволила нашим молодожёнам относительно комфортно накрыть праздничный стол в общем коридоре, ибо, почти двадцати пяти метровая площадь оного выгодно отличались от скромных 16-ти квадратов комнатки Уклейкина.
  
   Итак, изначально список гостей состоял из родных и самых близких Володе и Наденьки, что бы, как говорится, в узком кругу ещё ближе сойтись, поговорить о будущем новоиспечённых супругов, их планах на жизнь и т.п. Но Ярослав Андреевич, человек деловой и обстоятельный, настоял, что бы по возможности присутствовали и все наиболее активные члены штаба сопротивления, дабы лично вникнуть в проблемы, положительному разрешению которых в пользу жильцов (а значит и дочери с новоиспечённым зятем) он решил твёрдо поспособствовать.
   Кроме того, особенность традиционного русского гостеприимства во все века заключается в том, что число не официальных (случайных) гостей, в итоге, зачастую заметно превышает количество официально приглашённых, а потому, - мало прогнозируется. Собственно именно эти две национальные черты и вынудили бывалого Шурупова убедить Уклейкина и Воскресенскую накрыть стол именно в просторном коммунальном коридоре, что называется, с запасом. И даже Розалия Карловна Флокс, по причинам указанным в предыдущей главе поддакивала авторитетному соседу и для формальной убедительности, - пусть и с внутренним сожалением, - совершенно бесплатно (уже второй раз в жизни с начала нашей истории) украсила пространство ёмкого коридора дачными цветами своего же имени. Пусть и в минимально-приличном количестве.
   Таким образом, к 15:00 Московского времени 2005 года от Р.Х. в квартире No3 по Красноказарменной улице 13, для торжественного обеда было всё готово: стол сервирован, холодные закуски и разной крепости напитки расставлены. А на балконе, как и обещал Василий Петрович, уже во всю Ивановскую маленьким паровозом коптил небольшой мангал, в пылающем логове которого он попеременно с Уклейкиным, подготавливал уголья для венца угощений - шашлыка из молодой баранины.
   Однако главного приглашённого лица - отца Наденьки, на её искреннее удивление, - всё ещё не было. Кроме того, отсутствовал и Крючков. Но Серёга ещё с час назад позвонил Уклейкину и предупредил, что немного задержится из-за какого-то крайне полезного для ополчения сюрприза.
   - Странно, а где же папенька?.. - спустя 5-ть минут не сдержала Наденька внутреннего волнения, и едва уловимая тень тревоги, словно маленькая тучка на ясном небе, чуть нахмурила её ангельской красоты личико, - он ведь никогда не опаздывает...
   - Так уж и никогда?.. - вскользь, и скорее для проформы уточнила Флокс, все первичные инстинкты которой были сосредоточены исключительно на салате оливье и шампанском - чьих добровольной "рабыней" она была ещё с ветреной юности.
   - Практически никогда, - немного холодно ответила Воскресенская, - разве что какие-нибудь чрезвычайные обстоятельства... - еле уловимо дрогнул её нежный голос.
   - А, может быть, ваш папа с адресом что-то напутал?.. - участливо включилась в разговор отзывчивая Стечкина.
   - Вряд ли, Варвара Никитична... - благодарно за сочувствие отвечала ей Воскресенская, - я ему всё более чем подробно рассказала, а мобильный телефон у него в ремонте...
   - А давайте я во двор спущусь, может ваш папа где-то у дома задержался... - предложил выдающийся Коловратов, всё время пребывания в гостях чувствовавший себя неловко, ибо, безуспешно пытался занять собою меньше пространства коридора, немалую часть которого вынужденно заполонила его могучая плоть, взращенная самой Природой столь необъятно щедро.
   - Спасибо, вам, Георгий Иванович, но вы ведь не знаете его в лицо... - отблагодарила Наденька безразмерного, но чуткого метростроевца. - И потом, я чувствую, что всё вот-вот прояснится.
   И интуиция её не подвела.
   Буквально секунд через двадцать в коридор шальной пулей со смещённым центром тяжести влетела Звонарёва, настолько возбуждённая, что со стороны могло показаться, что она первой в России узнала, что началась война с очередными супостатами и готова вот-вот разродится этой ужасающей новостью с первым встречным командиром. И с выпученными, как у только что сваренного рака глазами, она начала лихорадочно искать Начштаба, который в дыму и угольной саже на лице едва не столкнулся с нею лоб в лоб, когда снова уступив место у мангала Уклейкину, возвращался с балкона к гостям.
   - Слышь, Петрович, - ловко, словно Шумахер в юбке, увернулась она от прямого столкновения с Шуруповым, - там во двор какая-то важная шишка притащилась, чуть ли не Мэр, - айда быстрей тёрки тереть!..
   - А ты Ильинична ничего не напутала?.. - засомневался Василий Петрович, утирая с лица нескончаемый пот, как сталевар у мартеновской печи, - вон какая жарища...
   - Ты чё, Петрович, вот тебе крест!.. - публично побожилась баба Зина, - он мне лично корочки показал, что б я отвязалась. - А я, блин, слепая курица, от неожиданности толком не разглядела документ, но последний зуб даю, как пить дать, - большой чинуша: я их, иродов, как вблизи увижу, - у меня всегда левый глаз дергается: вон, глянь, как его колбасит!
   Действительно, в отличие от спокойного и с рождения карего цвета правого глаза Звонарёвой, отчего-то вдруг густо пожелтевший левый, подобно солисту ансамбля народного танца узнавшего за секунду до выхода на сцену о своём увольнении, - чрезвычайно нервно, вынужденно выплясывал какого-то адского гопака.
   - Нда... - сдерживая невольную улыбку, удивился вместе со всеми Шурупов, и многозначительно подмигнул, - это железный аргумент. - Ладно, ...пойдём, Ильинична, поглядим, что там за Мэр к нам пожаловал... Володь! - крикнул он в сторону балкона, с неохотой и неспешно натягивая для солидности пиджак, - следи за углями, мы, надеюсь, скоро...
   - Добро!.. - тут же вернулась упругая звуковая волна из уст Уклейкина, который в предвкушении застолья пребывал в великолепном настроении, впрочем, как и вся компания.
   - Ну, не тормози же, Петрович!.. - поторапливала неугомонная пенсионерка Начштаба, едва ли не рукам выталкивая его на лестничную площадку, - пока этот чинуша языком зацепился за какой-то футбол с отцом... Ой! - всплеснула она руками, словно забыла выключить утюг, - вот ведь я старая калоша, - это ж, Наденька, батюшка твой с ним тёрки трёт...
   - Слава Богу, нашёлся... - тихо выдохнула Наденька и также поспешила за Шуруповым и бабкой Зинаидой во двор, извинившись перед гостями, что придётся немного подождать, прежде чем, наконец, сесть в полном составе за праздничный стол.
   Пользуясь удобным моментом, под шумок, к импровизированной делегации также присоединился и выдающийся метростроевец, дабы обрести для своей стеснённой зауженным коммунальным метражом плоти свободу дворового пространства. Все оставшиеся же - высыпали гроздьями переспелого винограда в окно кухни, и стали наблюдать за развитием событий, - в арьергарде.
  
   А за эти четверть часа, когда мы расстались с Ярославом Андреевичем, которого в качестве бывалого проводника сопровождала Звонарёва, - случилось следующее.
   Заместитель Мэра по градостроительству города Москвы, Иван Иванович Самосвалов не мог отказать своенравной, но горячо любимой им внучке в просьбе воочию поиграть с "Бурёнкой" и к трём часам дня наступившей субботы таки привёз её к ней по известному нам адресу.
   Дабы загодя избежать докучливых просьб рядовых граждан по самому больному для них - квартирному вопросу, он предусмотрительно, метров за сто до входа во двор оставил служебную машину и охрану. Кроме того, он специально оделся максимально просто и для пущей неузнаваемости нацепил огромные чёрные очки.
   Однако как не старался Самосвалов не привлекать к своей высокопоставленной личности внимания, - выработанная десятилетиями чиновничьей карьеры неспешная походка, важная осанка, строгая, пусть и законспирированные, внешность и физиономия, - невольно привлекали внимание окружающих. Немногочисленные прохожие, за исключением в целом бесшабашной молодёжи, - невольно оборачивались ему в след и о чём-то шептались, а некоторые из них, в основном пенсионерки, - непроизвольно и еле заметно кланялись. И даже хрустальный перезвон Машеньки, которая кружилась вокруг Ивана Ивановича, словно маленький неуёмный электрон вокруг увесистого протона, не отвлекал внимания от её дедушки, который тщетно пытался затеряться от стороннего досужего взгляда в нескончаемой веренице почитателей к измученной щедрыми ласками и угощениями, но горячо любимой детворой лошадки. Конечно, никто из обывателей, которые в этот знойный час встретились на пути Самосвалова к "Бурёнке" в итоге так и не смог идентифицировать его как заместитель Мэра Москвы по строительству, но, осадок подозрительности всё же остался, и волочился за ним, словно не сброшенный парашют за диверсантом.
   С противоположной же стороны двора, и тоже к "Бурёнке", как к главной и последней достопримечательности оного неспешно шествовали Воскресенский и, в качестве его добровольного гида, - Звонарёва. Расставшись относительно мирно и без претензий с несколько ошарашенными Толей, Колей и Егорычем, за последующие четверть часа она на 100% справилась со своей ознакомительной миссией. Посвятив Ярослава Андреевича во все тайны "Мадридского двора" ополчения, кипучая энергия Звонарёвой автоматически переключилась на новые подозрительные субъёкты, которые до этого не были удостоены её въедливым вниманием.
   Совершенно естественно, что её цепкий, опытный взгляд не мог не выловить среди столпившегося вокруг Бурёнки народа важную чиновничью осанку Самосвалова, сколько бы тот, словно шпион на грани провала, не пытался её усердно скрыть. Последним же аргументом развеявшим и без того хлипкие сомнения Звонарёвой по поводу очередного подозрительного незнакомца, стал тут же задёргавшийся в нервном тике левый глаз её (о чём, было упомянуто выше) - верная примета наличия пред ней какого-то важного чиновника или (и) жулика, что в её понимании было одно и тоже.
   И теперь, будучи полностью поглощённой новой идеей-фикс, в возбуждённом мозгу её крутилось что-то вроде: "Ну, этот-то, супчик, - точно какой-нибудь Лопатинский прихвостень, - разоблачу, гниду!".
   В свою очередь, в голове Самосвалова творился сущий кавардак. Изнуряющая, не проходящая жара невыносимо давила на него физически. Как чиновник, пусть и в не рабочее время, - он не мог не отреагировать на бытовую вакханалию, творящуюся вокруг треклятого дома. При всём при этом, даже, несмотря на свой твёрдый характер и чиновничью чёрствость, в самой души проснулось, редкое, почти забытое чувство человеческого сочувствия этим бедным людям. Чья "вина" заключалась лишь в том, что очередному нуворишу в лице зарвавшегося Лопатина приглянулась земля, на которой они, как одна семья, мирно и спокойно проживали не один десяток лет, в той или иной степени разделяя горести и радости каждого.
   В общем, судите сами, каков был градус накала противоречивых страстей, словно расплавленная магма в кратере перед самым выбросом в окружающее пространство. Одно дело, когда Иван Иванович по случайной "наводке" внучки увидел в каком-то виртуально-дремучем для него интернете фотографию, где непосредственно его подчинённый Половиков, раболепно склонившись пред наглым Лопатиным, едва ли не целует его алчные руки, и под которой, неудержимым потоком прорванной народным возмущением "дамбы" угрожающе фонтанировали комментарии опять-таки неведомых пользователей. И совсем другое - когда он, - значимый чиновник мэрии Москвы, - лично обозревает огромный, свисающий снимок-улику с уничижительной надписью "КОРРУПЦИЯ" и ещё большую по размеру растяжку между балконами, где аршинными кровавыми буквами по чёрному полотнищу, как граждански укор властям, было грозно впечатано Чапаевское "ВРЁШЬ, НЕ ВОЗЬМЁШ!". А вокруг - самые что ни на есть простые, живые люди, которые рядом с Самосваловым всё это, возмущаясь, видят, и, не стесняясь в выражениях, клеймят нескончаемым потоком бандитский произвол властей и искренне солидаризируются с ополчением.
   Более того, они уже почти открыто, не особенно таясь, смеют судачить о доставшем их беспределе бюрократов и сросшихся с ними в ядовитый сорняк так называемых блатных бизнесменов. И что не мене опасно, с горечью осознавал он: все эти рядовые обыватели - без страха передают всё это из уст в уста, от дома к дому, от улицы к улице, из района в район. А там... как знать - и до Кремля не далеко, со всеми вытекающими печальными последствиями для личной карьеры. И поэтому, пардон, до самого копчика ощутив, как его, лишив всех льгот, наград и привилегий, в лучшем случае с волчьим билетом запросто могут пинком под зад выбить из высокого, уютного и крайне доходного кресла, - Иван Иванович внутренне приуныл и даже немного и не привычно для себя струхнул. А доселе "гримированное" непроницаемо-нейтральное лицо его медленно, но неотвратимо начало принимать цвет обшарпанного беспристрастным временем асфальта; плюс ко всему - вдруг нудно и предательски засосало под ложечкой.
   Однако прожжённый в чиновничьих, карьерных интригах-побоищах, лис Самосвалов не был бы самим собой, если бы и в угрожающей ему ситуации не попытался бы найти выгодные для себя нюансы. И поначалу ошарашенное сознание его, подобно только что включённой в розетку ЭВМ, начало последовательно присчитывать все возможные варианты. И уже через полминуты, во всех смыслах обливаясь потом перенапряжения, - возбуждённый мозг его извлёк из недр озадаченной памяти давешнюю телефонную ссору с Лопатиным.
   И как следствие настроение Ивана Ивановича чуть улучшилось, тут же отразившись, относительно здоровым мстительным румянцем на широко откормленных высоким статусом, но образцово выбритых щеках его, будто проступивший сквозь едва заметную трещинку в бетоне робкой надеждой крохотный листочек подорожника.
   "Да... - стремительно рассуждал озадаченный Самосвалов, - Евгений Игоревич - формально мой подчинённый и вся бодяга с этим гнилым домом, которая уже наверняка протекла за его пределы, - косвенно бросает тень на мою репутацию. И тут к гадалке не ходи, что завистники, коих легион, непременно попробуют воспользоваться этим, - и пропихнут информацию в какое-нибудь продажное СМИ или ещё куда повыше. Следовательно, надо сыграть на опережение и, как в шахматах, пожертвовать какой-нибудь фигурой, например, тем же Половиковым. И тем самым, даже если сходу и не получится завалить обнаглевшего от безнаказанности Лопатина, который, почти в открытую подкупает всех и вся, то по крайне мере выбить из его краплёной колоды лишнюю козырную шестёрку - это уже станет не малым успехом. В общем, сегодня-завтра придётся крепко подумать, как разогнуть эту загогулину, что бы "утопив" Лопатина, самому не забрызгаться подозрениями и сухим выйти из мутного водоворота коррупционного строительного бизнеса..."
   При этом осознание того, что и он сам, дав негласное разрешение на снос этого дома, через департамент Половикова, - фактически напрямую причастен к творящейся вокруг него вакханалии, - ещё больше угнетало Самосвалова. Ведь даже последняя уборщица в Мэрии знает, что подобные решения согласовываются на самом верху и, естественно, - не безвозмездно, а уж следователь прокуратуры - тем паче в курсе.
   "Сучьи деньги... всё зло от них!.." - гневным клинком резанула самоуничижительная философская теза в его поддавливаемом новыми тревожными обстоятельствами сознании. "А как не брать, если дают?.. - тут же тщетно пытался хоть как-то оправдаться Иван Иванович пред самим собою, перед своей совестью и подспудно пред Ним. - Увы, но таковы правила бюрократической системы: либо ты её часть и соблюдаешь иерархию должностного кормления, либо она мгновенно перемалывает тебя в прах, если только попытаешься сломать её отлаженный веками механизм самосохранения".
   По счастью животворящий сосуд совести Ивана Ивановича был не до конца расплёскан в чёрствых и сребролюбивых властных коридорах, и корабль судьбы его не опустился ниже условной ватерлинии Добра и Зла, и не канул презренным камнем на днище полного расчеловечивания.
   Именно по этой причине сейчас и бились с переменным успехом в Самосвалове, каждый за свою правду две его противоположности. Первая, - тот молоденький, наивный каменщик Ваня, который в самом начале головокружительно карьеры на собственной шкуре прочувствовал все "прелести" жизни простых, без властных связей людей и всё ещё искренне верующий в добро, бескорыстие, честность и справедливость. И вторая, - нынешний, упакованный всеми материальными благами, влиятельный и могучий Иван Иванович, высокопоставленный чиновник Мэрии Москвы, практически полностью утративший юношеские иллюзии о вышеуказанных благодетелях.
   И если, в известном эпизоде бессмертного произведения Ильфа и Петрова в итоге "Победила молодость", то в нашем случае, она, после мимолётного сопротивления, увы, - отступила, хотя и не сдалась полностью. Впрочем, не исключено, что усилием воли Иван Иванович и сохранил бы нейтралитет. Но густой сизый дым и сногсшибательный, словно землетрясение, рецепторы обоняния аромат поспевающего на углях нежного шашлыка из баранины, исходящие с балкона квартиры No3 начали неотвратимо наполнять собою двор и всех там присутствующих. И зыбкий баланс его внутреннего противостояния между чувством человеческого сочувствия к обездоленным жильцам и высоким статусом чиновника в результате мимолётного дуновения ветерка был нарушен в пользу последнего. И в результате вышеперечисленных мучительных рассуждений Иван Иванович, как бы про себя, еле слышно, но весьма членораздельно резюмировал факт бытового и нравственного беспорядка, который он прочувствовал и осознал в последние четверть часа своего присутствия во дворе дома, где его горячо любимая внучка игралась с "Бурёнкой":
   - Бардак...
   - Сам, ирод, этот бардак устроил, а теперь чурается!.. - тут же совершенно неожиданно противно взвизгнула, превратившаяся в самый слух Звонарёва и уже как минуты две незаметно вертевшаяся вокруг подозрительного незнакомца, который по одной ей ведомым признакам должен быть всенепременно важным коррумпированным чиновником.
   - Не п... понял, это в.. вы мне?.. - реально остолбенел Иван Иванович от такой давно неслыханной публичной дерзости в свой высоко статусный адрес, пусть и замаскированный.
   - А к кому же ещё, шестёрка Лопатинская?! - как обычно, заводилась праведным гневом бабка Зинаида. - Тут все кругом честные люди акромя тебя! колись, боров, сколько он тебе взяток надавал, что б наш дом снести?!
   - А вы п... понимаете, гражданочка, с кем говорите!?.. - ещё больше опешил он, машинально добавив голосу привычной строгости и напрочь забыв о конспирации.
   - А чего тут понимать?! Думаешь, очки нацепил и тебя никто не раскусит... Я, таких, как ты, христопродавцев, насквозь вижу!.. - сорвавшим тормоза бульдозером медленно накатывала Звонарёва на крайне подозрительного незнакомца, стараясь максимально привлечь внимание общественности.
   - Да я в... вас, т... тебя враз за клевету привлеку!.. - неожиданно для себя чрезмерно разволновался Иван Иванович, продолжая чуть заикаться от этого почти забытого чувства едва ли не первый раз за службу в столь высоком ранге.
   - Погодите, погодите, товарищ... - первым вступился, стоявший рядом, неравнодушный Воскресенский за Зинаиду Ильиничну, - давайте без угроз, и прежде разберёмся. - Вот вы, сами, например, кто такой будете?..
   - Я-то, - заместитель Мэра!.. - раздулся, подобно главному шару на кремлёвской ёлке до высочайшего статуса Самосвалов, окончательно сбросив с себя липовую маску рядового обывателя. При этом у Звонарёвой от последнего слова потемнело в глазах, и едва не начались судороги. - А... - уже открыл он рот, что бы с презрением большого начальника бросить охамевшему оппоненту: "А вот ты кто такой?!..".
   Но Ивана Ивановича, словно подменили на некоторое время вновь на открытого, добродушного, молодого Ваню, ибо в лице заступника обнаглевшей старухи он мгновенно узнал легендарного вратаря футбольного клуба ЦСКА, ярым фанатом которого являлся с самого босоногого детства по нынешнюю упакованную всеми благами пору. Да, морщины, неумолимо прошлись суровыми бороздами бытия по лицу знакомого кумира, но целеустремлённый, твёрдый с огоньком взгляд его, пред которым трепетали многие не самые последние нападающие с мировыми именами, особенно при пробитии пенальти, - никуда не делся и также смущал всякого даже далёкого от спорта визави.
   - Воскресенский?.. Ярослав!? - с почтительным придыханием спросил Ваня Самосвалов, нежданного "адвоката" абсолютно сумасшедшей по его твёрдому убеждению старушенции.
   - Я... - с едва заметным чувством благодарности вежливо ответствовал тот, привычно осознав, что его наверняка узнал один из уже, увы, немногочисленных поклонников.
   - А я с самого, извиняюсь, горшка за ЦСКА болею, и до сих пор восхищаюсь вашей потрясающей игрой, особенно на ленточке!..
   - Да уж... было дело... - не без скрытого внутреннего тщеславия подтвердил Ярослав Андреевич.
   - Позвольте Ярослав... пожать вашу знаменитую руку... помните, как с треклятыми поляками в четвертьфинале кубка УЕФА вы ею пенальти отбили!? - и, не дождавшись согласия, Самосвалов от всей души и всею немалой плотью крепко обнял Воскресенского, как любимого, родного брата, которого не видел с четверть века.
   - А вы (интуитивно сменив "ты", на "вы") всё ж сами-то кто такой будете, не уж то и в за правду из самой Мэрии?.. - вновь прицепилась Звонарёва колючим репейником к возможному подозреваемому, но заметно мягче, видя примирение сторон на почве футбола, которого она совершенно не понимала и не принимала в принципе.
   - Да, бабушка, я, в самом деле, заместитель Мэра... - также поостыл Самосвалов и автоматически, не глядя в сторону въедливой старушки, сунул ей под самый нос солидные корочки, с тем, что б она поскорее отвязалась.
   - Ни хрена себе, какого дяденьку к нам занесло... - тихо и даже немного подобострастно пролепетала она, когда, словно обжаренные блохи в пропаренной бане, в её ошалелых от неожиданной реальности глазах, беспорядочно запрыгали солидные, печатные теснённым золотом, заглавные буквы "М", "Э", "Р", "А".
   И, как было сказано выше, Зинаида Ильинична, не прощаясь, по-английски, - пулей со смещённым центром тяжести с ускорением рванула в штаб за помощью.
  
   На оставшихся же на короткое время без пристальной опеки Звонарёвой Самосвалова и Воскресенского было любо-дорого смотреть. Они, словно бы сбросили с себя четверть века вместе с регалиями и отчествами, и вновь превратились в пылких юношей, взахлёб обсуждающих каждый, казалось бы, пустяшный эпизод того или иного футбольного матча ЦСКА, ворота которого великолепно и отважно защищал Ярослав Андреевич. Страстные ценители самой популярной игры на планете, перебивали друг друга, хватали за локти, обнимались, крепко жали руки, вспоминая яркие взлёты и трагические падения любимого клуба, и его легендарного голкипера, пока минут через пять, их плотно не обступили Зинаида Ильинична, Наденька и Начштаба. Жора не решился смущать своими выдающими габаритами возможно действительно важного и потенциально полезного ополчению чиновника и, как обычно, перегруженным сейнером пришвартовался к столику, где в тени раскидистой липы вяло постукивали в домино его соседи-приятели, убивая знойное субботнее время. И уже со скамейки, он, словно пароходная труба, методично извергая из себя густые объёмистые клубы табачного дыма, - продолжил внимательно наблюдать за ходом переговоров с тем, что б никто из посторонних не помешал их, возможно, судьбоносному для жителей сносимого Лопатинских хотением дома ходу.
   Видя что, что футбольные страсти напрочь отбили у дуэта интерес к внешнему миру, Шурупов вежливо, но нарочито громко откашлялся непосредственно на солидных с виду фанатов, и нацепив пиджак с боевыми орденами, почтительно спросил, того из них на которого учащённо всё это время подмигивала Звонарёва:
   - А позвольте, уважаемый, ещё раз взглянуть на ваши документы?..
   - А на каком, простите, основании?.. - недовольно нахмурился Самосвалов, словно бы его бесцеремонно выдернули из сладострастных грёз ностальгии, и начали медленно, но неотвратимо вновь превращать в большого чиновника, чего он в данную минуту совершенно не желал.
   - На том простом основании, товарищ, что я Начальник штаба сопротивления жителей нашего дома, по отношению к которому ведётся наглая компания со стороны жулика Лопатина и покрывающих его беспредел властей по фактически насильственному переселению, нас, коренных москвичей за МКАД.
   - И что с того!?.. - раздражённо фыркнул Иван Иваныч, - вы, гражданин, даже не милиционер, а меня не всякий генерал остановить может...
   - Иваныч, да не грузись ты, - сходу успокоил его Воскреснский, тут все свои ребята. - Вот дочурка моя, Наденька, эта бесстрашная и неравнодушная бабушка - знаменитая Зинаида Ильинична, и наконец, действительно Начштаба ополчения, - Василий Петрович, если не ошибаюсь, - легендарный фронтовик и просто хороший и честный человек. Всё так? - обратился он к Шурупову, которого видел первый раз в жизни, но сразу же угадал по подробному и уважительно описанию дочери.
   - Так точно, - по-военному коротко и чётко подтвердил тот; и они в честь знакомства пожали друг другу руки.
   - Ну, ладно, братцы... - сменил едва не вспыхнувший гнев на вынужденную милость Самосвалов из-за безграничного уважения к Воскресенскому. Скажите спасибо Ярославу Андреевичу, - если б не он, то я всю вашу анархию одним звонком в пух и прах разогнал, - и в знак примирения он также пожал руку Шурупову, вторично развернув сногсшибательные корочки.
   - Самосвалов Иван Иванович, заместитель Мэра г. Москвы по строительству, - вслух, тщательно проговаривая каждую букву, прочитал Начштаба, не веря своим глазам.
   - А я что говорила! - не выдержала Звонарёва пытку молчанием, - всем шишкам шишка... я, (не решилась она вставить свое традиционно "иродов") чинуш насквозь сердцем чую!..
   - Зинаида Ильинична... ну, что вы, право слово, так то... - аккуратно пожурила её Воскреснская, которая с первого дня знакомства с искренней симпатией относилась к боевой, бесшабашной и острой на язык бабушке, причём чувство это было взаимным.
   - А что я, Надюш, такого сказала?.. - удивлённо пожала она в ответ костлявыми плечами, совершенно не понимая суть ремарки, - все эдак говорят: просто и ясно, мы ж чай не в Парижах каких...
   - Ничего-ничего, Наденька, я и не такое привык слушать, в особенности на стройках... - вновь снизошёл Самосвлов с высокого чиновничьего кресла до добродушного Вани, - и едва ли не в первый раз за долгие годы службы в Мэрии искренне улыбнулся яркому, образному народному языку от непосредственно его носителя.
   - Вот вас-то нам и надо, уважаемый Иван Иванович, - собрался Шурупов, прекрасно понимая, что такого шанса упускать ни в коем случае нельзя, - не уделите ли вы нам минут десять вашего драгоценного времени? Сами видите, что творится... Вопрос крайне взрывоопасный во всех смыслах.
   - Выслушай, Иваныч, и помоги чем сможешь, - я тебя даже не как армеец армейца прошу и не как твой кумир, а как человек человека, люди реально измучались от искусственной блокады и нарастающего давления со стороны Лопатина.
   - Добро, Андреич... - после небольшой паузы, в которой тщательно анализировал границы допустимого общения с ополченцами, согласился Самосвалов, - вот только внучке бантик поправлю, - вон она в жёлтом платьице с вашей лошадкой играется.
   - Батюшки мои, какая красавица, и глазки умненькие такие, как есть принцесса!.. - всплеснула руками баба Зина от радости неожиданного согласия на доверительный, неофициальный разговор со столь высокопоставленным чиновником, - вся в дедушку...
   - Только, граждане, не обессудьте, - традиционно прокладывал заместитель Мэра пути отхода от решения проблемы, - если вас по закону выселяют, то шансов помочь не много, да и мои возможности не беспредельны, у каждой стороны свои денежные интересы и рычаги влияния.
   - Да что ж мы, Иваныч, не понимаем, как у вас там, наверху всё непросто продавить, по себе знаю, - согласился Воскресенский, - у нас в арбитраже при федерации футбола бывает, что и по полгода решения добиваешься, чего уж про Москву говорить...
   - Вот и хорошо, что вы с пониманием к делу относитесь, - с максимально скрытым облегчением выдохнул Самосвалов, которого, если кто из читателей подзабыл, в узких кругах называли "Неваляшкой" за фантастическую непотопляемость во властном болоте. - Давайте только вон хотя бы под это дерево в тенёк отойдём, а то я от жары весь, извиняюсь, взмок, как веник в бане, и начинаю плохо соображать...
   - Конечно, уважаемый, как скажите, - ловил удачный момент бывалый Шурупов, подыгрывая чиновнику, ради возможной общественной пользы, - почитай целый месяц жарища, как в Каракумах... никакого спасу нет. И учащёнными взмахами рук, словно бы разгоняя проход по невидимой тропинке от раскалённого воздуха, Василий Петрович проветривал оную, для скорейшего перемещения Сомосвалова к выбранной им древу, оказавшемуся весьма редким для центра Москвы дубом. И уже через полминуты высокие переговаривающиеся стороны, расположившись под, надо сказать, весьма иссушённой беспощадным Солнцем кроной, символизирующей бесконечную задумчивость и долголетие, беспрестанно утираясь платками, - они чуть с мизерным облегчением выдохнули из себя изнуряющий зной.
   - А, может быть, в таком разрезе, Иван Иваныч, - продолжал удить крупную "рыбу" Шурупов, - вы к нам в гости зайдёте?!.. Вон на второй этаж, где шашлык дымится: вам - квасу, винца или что покрепче, внучке - лимонад с конфетами и тортом, там и потолкуем, - обрадовался он неожиданно пришедшей к нему замечательной идее.
   - Спасибо, э... друзья... - с трудом выговорил он редко произносимое в последние годы слово. - Обязательно зайду, но как-нибудь в другой раз, - моментально начал юлить Самосвалов, решив, что такое чрезвычайно короткое и быстрое сближение пусть и с возможно невинными жильцами даже с легендарным Воскреснским, - не позволительно его высокой должности. Кроме того, он ни на грамм не сомневался, что этот его опрометчивый шаг, безусловно, вызовет гнилые толки в чванливо-завистливых коридорах Мэрии, и мгновенно "сориентировался":
   - Вы уж не обессудьте, граждане, но мне уже через час надо кровь из носу, а Машеньку домой к родителям отвезти: у них, и питание, и занятия, всё строго по минутам расписано, по какой-то там модной восточной системе образования.
   - Что ж, дети - это святое... - огорчился Начштаба, и вынужденно под спасительной сенью редкого вечно молчаливого дуба, он, иногда перебиваемый порою хлёсткими, на грани фола, репликами несдержанной Звонарёвой, уложившись в 10 минут, максимально подробно пересказал Самосвалову всё, что пришлось претерпеть ополчению в вынужденном противостоянии с проклятущим Лопатиным и его холуями.
   А ещё через пять минут, после щедрого обмена просьбами и обещаниями, пожатиями рук и едва ли не объятий, обменявшись номерами телефонов, - они распрощались.
   Спустя же ещё минуту, когда Шурупов вещё более приподнятом настроении, вместе с друзьями-товарищами заходили в подъезд, что бы, наконец, пусть и с получасовым опозданием, сесть за накрытый стол званого обеда и, с заждавшимися гостями, начать праздновать, - сзади них, вдруг, раздалась знаменитая кричалка фанатов армейского клуба:
   - ЦСКА - чемпион!..
   - От Курил до Андских гор! - рефлекторно и воодушевлённо тут же откликнулся Воскресенский, шедший последним. И, резко обернувшись, на вожделенный сердцу речитатив источник явно пропитого и прокуренного звука, - он увидел пред собой хитро улыбающегося Егорыча, который удивительным образом успел одолжиться маленьким флажком в детской песочнице с цветами клуба и учащённо размахивал оным, как на стадионе.
   - Ох, ё!.. - вздрогнула Звонарёва, словно от взрыва палёной китайской петарды под её и без того хрупкими ногами, - меня чуть инфаркт не расплющил, - совсем ошалели с вашим футболом...
   - Извините, Зинаида Ильинична, привычка... - чуть сконфузился Воскресенский, - вы все подымайтесь к гостям, а я на минуточку задержусь... с коллегой, - и, взяв под локоть, неформального лидера местного алкогольного бермудского треугольника аккуратно отвёл его в сторону.
   - А если б вы, Ярослав Андрееевич, ещё бы годика два также героически постояли на воротах за ЦСКА, то кубок УЕФА у нас точно был бы в кармане... - откровенно льстиво продолжал подкатываться пятнистым мячом Егорыч к щедрому кошельку Воскресенского. Впрочем, он по своему обыкновению, ни на каплю не сокрушался этому форменному вымогательству в лёгкой, а главное, - уголовно не наказуемой степени.
   - Не факт, конечно, но как знать... - мечтательно задумался Воскресенский по поводу, так и не завоёванного престижного футбольного кубка, - ...но всё равно спасибо вам, товарищ... э... Егорыч, кажется?..
   - Он самый, Алексей Егорович Стаканов, - с подчёркнутым достоинством подтвердил тот, безуспешно стараясь вместо буквы "К" произнести "Х", и в нетерпении переминаясь с ноги на ноги, для решающей фразы. - Вот только спасибо не булькает... - наконец, озвучил он, то ради чего уже с полчаса стараясь быть незамеченным, неотвязно следовал за щедрым на купюры незнакомцем с момента их неожиданной встречи. И, озорно подмигнув, слёту пояснил, не дав тому опомниться: - Сам же, дядя, сказал, мол, если я вспомню, кто ты такой по жизни, то ещё раз червонцем одаришь...
   - Ох, и ушлый же, ты, дядя... - беззлобно передразнил ударением на последнем слове, Ярослав Андреевич, сразу сообразив, что пронырливый Егорыч, с вероятностью 99,99% банально подслушал его разговор с Самосваловым о футбольном прошлом.
   -Дык, не мы такие, жизнь такая... - философски парировал Егорыч, вынудив редкой в его понимании щедрости мецената непроизвольно улыбнуться.
   - Ну, раз обещал, то держи червонец, товарищ Стаканов, - хитро подмигнул ему Воскресенский. И, в свою очередь, напротив, но исключительно в шутку, акцентировал внимание на букве "К". - Моё слово твёрдое: на том стояли, стоим, и стоять будем!.. - без излишнего пафоса, но подчёркнуто строго, перефразировал он знаменитую фразу великого князя земли русской Александра Невского, давая понять липовому, но симпатичному болельщику, что пора закруглялся.
   - Вот что значит настоящий русский человек и спортсмен!.. - теперь уже совершенно искренне восхитился Егорыч широтой души знаменитого вратаря, немного наигранно, но безуспешно обращаясь за одобрением в окружающую их послеобеденную пустоту.
   -Только смотри, предводитель Команчей, - иронично, но весьма твёрдо, пригрозил Воскресенский "вождю краснокожих", - что б ты со своими индейцами с трансформатора глаз не сводил!..
   - Даже не парься, Андреич... - заверил его почти что Стаханов, и для верности нарочно перекрестился. - Ни муха, ни мяч, ни ещё какая-нибудь сволочь, - не залетят в наши ворота!.. И пожав живой легенде руку, с вожделенными денежными знаками на кармане, словно гонимый попутным ветром лёгкий парусник, усвистал к своим подопечным, которые, как прилежные и верные матросы, уже разложив в импровизированной палатке-камбузе пиво, вино и закуски, с неописуемым нетерпением дожидались своего бравого капитана.
   - Ну, дай-то Бог... - прошептал ему в след Воскресенский, и в прекраснейшем настроении, как в цветущей здоровьем молодости в три-четыре огромных пружинистых шага влетел на второй этаж, где уже буквально всё и все искрили приятным напряжением нетерпения: наконец-то сесть за обильно накрытый праздничный стол.
  
   Глава 6
  
   И долгожданный званый обед в расширенном составе, пусть и с вынужденным, но крайне полезным опозданием с учётом неформальных переговоров с самим заместителем Мэра Москвы по строительству пошёл своим, заведённой вековой русской традицией чередом. Некая изначальная скованность, когда отчасти незнакомые люди вдруг встречаются лицом к лицу, словно сбитая молотом заржавевшая гайка, напрочь отскочила уже через полчаса общения под холодные закуски. Разумеется, что этой искренне-развязной коммуникации изрядно поспособствовали разной степени крепости напитки и общая участь, разделять которую завсегда сподручней вместе, нежели раздельно. Ибо, как подобающе проповедовал незабвенный Булат Окуджава: "Возьмёмся за руки друзья, чтоб не пропасть поодиночке...", - есть житейски мудрое, общечеловеческое руководство к действию на все времена и для всех народов.
   При этом едва все выпили по первой, после традиционно яркого, но короткого, как фотовспышка, тоста Шурупова "За Победу!" в квартиру влетел взмыленный Крючков. На его плече, как у бывалого почтальона Печкина, зиждилась весьма увесистая коробка-посылка; и толком не отдышавшись, он радостно выпалил в дружный коллектив, мгновенно заинтриговав оный:
   - Тысячу извинений, товарищи, за вынужденное опоздание, но я, как и обещал, с сюрпризом!
   - А что там?!.. - тут же заёрзала на стуле Розалия Карловна, не терпящая по жизни вообще и в доме - в частности, никаких неопределённостей.
   - Баллончики с газом для самозащиты!.. - гордо ответил Крючков, и торжественно, с ловкостью факира, - вынул один из коробки на показ, на чёрном блестящем корпусе которого пугающим красным цветом был изображен контур рыдающего человека безуспешно пытающегося, утереть, извергающиеся, словно из прорвавшейся водопроводной трубы слёзы. - Здесь таких, братцы, 200 штук!..
   - Стало быть, перечный газ, - резюмировал опытный Начштаба, испытавший его отвратительное действие на собственных очах во время разгонов милицией несанкционированных митингов движения "За Родину, за Сталина!", активным членом которого, напомним, он являлся. - Редкая гадость... жуть как глаза щиплет.
   - Согласен, - подтвердил Воскресенский, - на Западе давно слезоточивый газ практикуют, особенно на стадионах против футбольных фанатов, когда те друг друга мутузить начинают.
   - А можно я тогда три штуки возьму?.. - взмолилась Начштабу Звонарёва, - один себе, другой - Макаровне, а третий - тараканам. - Я, Петрович, вдрызг измучилась с окаянными: никакой дуст их не берёт. Веришь ли, по ночам на кухне с ног сшибают, ироды...
   - Бери, Ильинична, - невольно улыбнулся Шурупов со всей компанией, прекрасно понимая что, насчёт столь вопиющей вакханалии тараканов Звонарёва, мягко говоря, - привирает.
   - И мне тогда столько же! - уже не просила, а чуть ли не в ультимативной форме потребовала Флокс, опасаясь, что упустит возможность, безвозмездно обзавестись полезным специальным средством, аргументируя не хуже бабы Зины. - Один баллончик тоже от охальников Лопатина, другой - от тли, она все цветы, сволочь, подгрызла, а третий... третий... - лихорадочно соображала в цейтноте Роза Карловна. Но так и не найдя дополнительного веского предлога, рассудила максимально практично: - ...А третий... про запас, мало ли что...
   - Будя, девчонки, не кипишуйте, всем хватит, - утихомирил Шурупов, было возникший ажиотажный халявный спрос на индивидуальное средство защиты, - лучше вот Сергею спасибо скажите. - Наверное, не малых денег стоит эта расфасованная гадость?..
   - Да нет... - чуть смутился Крючков, когда всё благодарное внимание публики вновь переместилось на него, - ...ерунда, за бутылку коньяку сменял у начальника склада...
   - Ловко!.. - невольно одобрила предприимчивая Флокс сделку, которая с завистью и горечью подумала про себя, об упущенной приличной прибыли лопоухим Крючковым, если бы тот распродал всё в розницу, какой бы цены не была обменная бутылка. В её голове просто не укладывалось, то, что качественный раритетный коньяк может быть на порядки дороже даже не коробки, а целого вагона с подобными баллончиками.
   - Молодец, Серёжка! - напротив, абсолютно искренне возрадовалась Звонарёва крайне удачной сделке Крючкова и его щедрости, в результате чего она и ополчение за бесплатно стали более защищены от наглых притязаний быковатых бойцов Лопатина. - Считай, что задарма такую полезную вещь выменял, касатик.
   - Да нет, баба Зин, не совсем так, - не смог не раскрыть Крючков в силу разумного тщеславия своего характера хитроумную комбинацию общественности полностью. - Просто у баллончиков срок годности вышел и по закону их положено утилизировать, - а это время, деньги, да и хлопотно: надо на специальный завод в Подмосковье вести. Ну, вот я и подсуетился: сказал, Фёдрычу, мол, я сам всё сделаю, ты только акт на списание проштампуй... за коньяк.
   - Просрочены?!.. - тут же насторожилась Флокс, и на её озабоченной физиономии сразу же, словно огромное красные пятно от ожога крапивы, проступила кисло-недовольная гримаса.
   - Что вы, что вы, Розалия... Розалия... - никак не мог произнести Крючков отчество зловредной соседки, смутно помня лишь то, что оно ассоциируются с каким-то отвратительным негативом по чёртовому делу Уклейкина.
   - Роза Карловна я, - тщательно скрывая раздражение, бросила она всё же высокомерно, как непородистому щенку обглоданную кость, давно считая развязно-нагловатого Крючкова прохиндеем и собутыльником своего никчёмного соседа Уклейкина.
   - Спасибо, - продолжил он, как ни в чём не бывало, в очередной раз, про себя отметив, её ядовитый нрав, который, как и имя, будто в насмешку ассоциировалось с ароматно-благородной розой, а не с обжигающим всё живое борщевиком, как следовало бы быть на самом деле. И, как бы, маленькой местью за это несоответствие Сергей нарочно опустил только что подсказанное ею отчество. - Так вот, уважаемая тётя Роза, - если закон о торговле запрещает продажу товаров с просроченной датой, то это вовсе не значит, что они не годны, так как требования технических условий и ГОСТа, почти на 100% гарантируют должное качество ещё года на два, а то и три. Ну, а если вы мне не верите, то можете на себе попробовать действие баллончика, - всё-таки выплеснул он наружу несколько глотков обиды, словно недопитое давно выдохшееся и тёплое пиво из забытой кружки, за чванливое недоверие Флокс к его словам.
   - Да что я, одичала!.. эксперименты на себя ставить... - испугалась она, не зная как переменить скользкую тему, которая ненароком может вызвать у коллектива к ней подозрение со всеми вытекающими отрицательными бытовыми последствиями. Кроме того, не маловажными сдерживающими факторами её своенравного характера, были почти не тронутые шампанское, оливье и шашлыки. - Годные, значит годные... - вынужденно отступила, но не сдалась Флокс, - я, Петрович, ты сам знаешь, - исключительно за порядок во всём...
   - Это точно... - максимально нейтрально постарался среагировать Шурупов на лукавые слова крайне въедливой и вспыльчивой соседки, которую, если кто забыл, он, и Володя между собой давно нарекли длинноруким Цербером в юбке.
   - А за коньяк, Серёжка, не переживай, - в свою очередь, как обычно, не выдержала даже мимолётной неловкой паузы Звонарёва и тут же вступилась за Крючкова. - Я тебе, касатик, завсегда самогоночки накапаю. Она у меня знаешь какая ядрёная, на чистой колхозной свёкле настояна!.. Не то, что этот ваш клоповник хранцузский! так что, - заходи, когда приспичит: Володька вон (кивнула она на Крючкова) хоть ночью дорогу покажет.
   По озвучению последних слов Уклейкин чуть зардел, вышеупомянутой недозревшей свёклой, стыдливо уводя глаза за затылок (внутренне, путь и беззлобно, проклиная неуместную болтливость Звонарёвой), а Наденька чуть укоризненно нахмурила великолепные бровки на нечаянно "расколотого" новоявленного супруга.
   - Ну, вот и ладно, шабаш, товарищи, про газы и прочую заразу! - разрядил хорошо поставленным командным голосом неуместно-накаляющуюся застолью атмосферу Начштаба, которому подспудно грозила бестолковая с его точки зрения перепалка. У нас тут, слава Богу, как сами видите, друзья, всего достаточно: от газировки с шампанским до вина с водкой!.. Ну, а за проявленные смекалку и бескорыстие от лица ополчения и себя лично благодарю тебя, Сергей... э... - запнулся Шурупов.
   - Иванович, - молниеносно подсказал Крючков, обуреваемый наполняющими его душу, словно водород воздушный шарик, чувств гордости и нужности людям, удостоившись из уст уважаемого всеми боевого ветерана заслуженной похвалы, что, заметим в скобках, случалось весьма редко.
   - А посему, дорогие товарищи, в честь Сергея Ивановича предлагаю выпить "За дружбу и взаимовыручку!".
   - Ура! Ура!! Ура!!! - не сговариваясь, по-гусарски троекратно выпалила громогласной мортирой мужская часть стола под влиянием отличного настроения, и небезосновательно предвкушая ещё большего его улучшения.
   Затем штурвал управления набирающего скорость парусника под условным названием "Праздник", на правах почётного гостя, намертво, словно мяч с пенальти, взял Воскресенский, не выпуская его до самого причала, до которого, впрочем, было ещё невесть сколько морских или что точнее - литровых миль.
   Уже в течение следующих трёх часов, причём всего лишь с пятью общими перекурами, новым тамадой среди прочих были плотно сгенерированы нижеследующие наиболее эффектные с его точки зрения тосты:
   "За фантастически-радостное знакомство!" - искренне улыбнулся Воскресенский всем сразу и каждому в отдельности;
   "За мудрого, боевого, несгибаемого начштаба и в его мужественном лице - за бесстрашное ополчение!" - крепко и с полным сердечным уважением пожал он мужественную руку Василия Петровича;
   "За мир во всём Мире!" - к месту вспомнил Ярослав Андреевич знаменитый советский лозунг, призывающий всякую недобитую буржуазную закордонную контру к разоружению и к скорейшему закатыванию их алчных и не раз битых губ по поводу необъятного Отечества нашего;
   "За новую ячейку общества!" - троекратно расцеловав любимую дочку и крепко, словно сына, обняв счастливого Уклейкина;
   "За метро!", - где на благо москвичей и гостей столицы работают такие выдающиеся его строители как Жора Коловратов;
   "За Зинаиду Ильиничну!", - словно образец всех настоящих русских женщин, которые, как справедливо заметил Некрасов: "Коня на скаку остановят...";
   "За всеобщее благополучие, здоровье и долголетие!";
   (Справедливости ради, заметим в скобках, что Шурупов, несколько раз таки выхватывал "мяч" из цепких рук голкипера, - и громыхал тосты типа "За Родину", "За Сталина!", состоя, как мы помним, в одноимённом политическом движении активным членом).
   "За футбол!", - продолжал с крайне высокой периодичностью генерировать Воскресенский тост за тостом, - как за лучшую игру на планете; и особо, и отдельно: "За ЦСКА!!!", причём, непринуждённо заставив всех и даже дам выпить за его легендарный клуб стоя.
   Ну, и т.д. и т.п.
   В результате, не выдержав предложенного Ярославом Андреевичем совершенно не привычного и не выносимого для организма темпа, первой после тоста в честь выдающегося метростроевца, сославшись на недоделанные семейные дела, вежливо попрощавшись и чуть сбиваясь с курса, - отчалила от компании отзывчивая Варвара Никитична Стечкина.
   Ещё через час, не смотря на заметно сбавленную Воскресенским скорость поднятия разной ёмкости рюмок, стопок и фужеров, сколь отчаянно не сопротивлялась влиянию содержимого последних и не хорохорилась, соловея на глазах, - в целительное царство Морфея отплыла Звонарёва. Но, тут же неподражаемый Жора из чувства глубокого уважения, максимально нежно возложил измученную бытовыми загогулинами прозрачную плоть боевой бабушки, словно свёрнутый в трубочку ветхий, продуваемый всеми ветрами, коврик, на своё могучее плечо. И за какие-то пять минут (туда и обратно) переместил Зинаиду Ильиничну в её тихую, в соседнем подъезде пятого этажа комнатку почивать, где она и проспала в забытьи, традиционно до первых несуществующих в реальности московских петухов.
   А когда кануло в лету ещё полчаса, то и Роза Карловна покинула щедрую "пристань", достоверно убедившись, что оливье, равно, как и шампанское с шашлыком, безвозвратно, и безо всяких надежд на восполнение, навсегда растворились в желудках разгулявшейся компании. Сославшись на вдруг бессовестно распоясавшуюся мигрень, - Флокс демонстративно заперлась в своей комнате для скрытого просмотра очередного плаксивого бразильского сериала. Неоспоримое преимущество которого, состояло лишь в том, что в отличие от прочих, ещё только начинающих набирать "вес" отечественных мыльных опер, его можно смотреть с любой серии, в том числе и с последней, даже если их более 1000, не потеряв смысла и без того незамысловатого сюжета.
   Конечно же, в любом другом случае она не упустила бы возможности покомандовать загустевшим и засидевшимся коллективом, но вид уверенной Наденьки, которая взяла на себя рутинное бремя уборки со стола и вообще поддержание порядка в коммунальном пространстве, охладило её, чуть было не разродившееся желание. Кроме того, немалая толика безвозмездно впитанного алкоголя, заметно смягчила её своенравный и притязательный к окружающим её людям характер.
  
   Конечно, как и со 100% вероятностью ожидалось, не обошлось и от, как бы, случайных гостей, ибо, безусловно, общественность дома и даже его близлежащих окрестностей уже в натуральном смысле пронюхала, что в 3-ей квартире первого подъезда, что называется, - гуляют. (Повторимся: нежнейший аромат шашлыка из молодой баранины, упруго и неумолимо распространявшийся с балкона, подобно схожему действу полевой кухни, которую приволокла "Бурёнка" из неприкосновенных запасов Министерства Обороны РФ неделями ранее, сему немало поспособствовал). И под надуманными в целом предлогами, наиболее развязная часть её, которой был невыносимо чужд глубоко засевший в народе тезис со времён нашествия на Русь кровавой "Золотой Орды", о том что "незваный гость - хуже татарина", - строго по одному и с примерно одинаковым интервалом "вынужденно" засвидетельствовала своё почтение компании.
   Впрочем, число таких "незваных татар" за весь вечер! не превысило и 7-ми человек, общение которых при "случайной" встрече с гуляющим коллективом ополчения происходило примерно по нижеследующей схеме (имена "пришельцев" условные):
   - Здорово, Петрович!..
   - Привет, Толик! Заходи...
   - О, как?! - "удивлялся" Толик. - А я и "не знал", что у тебя тут сабантуй, иначе бы не потревожил, - не очень убедительно "сожалел" тот. - Но, я буквально на секундочку, Петрович, по небольшому "дельцу". Далее следовало сумбурно-краткое описание "дельца" от незваного пришельца, на что Шурупов с каждым новым "татарином" всё благодушнее ответствовал, особо не балуя вариативностью слога:
   - Слушай, Толя (Коля, Федя, Петя и т.д.) может, завтра?.. Давай-ка, дружище, лучше, коли уж зашёл - по стопочке...
   - Ну, разве что по маленькой... - с глубоким чувством внутреннего удовлетворения, но с непременно напущенной скромностью соглашался очередной пришлый "Толик", - а то "дел" полно.
   И в среднем число "маленьких" не превышало двух, реже - трёх стопок. После чего, "татарин", озорно подмигнув всем за радушный приём, частично удовлетворив вожделенные потребности, - довольным собою удалялся восвояси, понимая, что злоупотреблять гостеприимством в компании, состоящей по большей части из крепких мужиков, да ещё и с выдающимся метростроевцем - чревато.
   Удивительно, но в этот раз, уже к 9-ти вечера, вопреки сложившейся веками традиции, поток "татар" иссяк, в отличие от суммарного литража разной степени крепости напитков, который общими усилиями усох примерно лишь на 2/3.
   А ещё через час заметно поредевшая компания, пресыщенная рюмками и закусками, как водится в России, после основательного перекура, неспешно, начала голосить народные песни с неподражаемым чувством гордости и печали, описываемых в них событий, правда, чуть путаясь в словах.
   Первую легендарную песню, негромко, но ни с чем несравнимым искренним чувством, человека прошедшего все тяготы и лишения самой страшной в истории Земли войны, лично пролившего на ней кровь и навсегда потеряв дорогих ему людей, затянул Начштаба, на глазах которого проступили скупые мужские слёзы:
   "С чего начинается Родина?
  С картинки в твоем бу...букваре,
  С хороших и верных товарищей,
  Жи... живущих в соседнем дворе..."
  
   Воскресенский и Коловратов ожидаемо не бросили в одиночестве глубокоуважаемого фронтовика, - и со второго куплета подхватили великую песню каждый как мог и на свой лад. И если Ярослав Андреевич в целом попадал, и в такт, и даже в ноты, то расчувствовавшийся Жора от всего необъятного сердца своего поначалу бабахнул басом так, что вилки на тарелках вынужденно задребезжали, словно от мимо проходящего товарняка, а глубоко спящей Флокс во сне послышался страшный гром. И она, даже будучи уже в глубоком сне по окончании сериала, мгновенно опечалилась, тем, что неминуемая гроза побьёт на даче её драгоценные розы. Ведь среднемесячные сезонные продажи, которые, раз в пять превышали постыдно-куцую пенсию, которую государство, словно крошки с барского стола смахнуло к её опухшим ногам, изрытым венами-траншеями и язвами, полученными в течение 30-ти лет непрерывной работы на фарфоровом заводе вместе с почётными грамотами и крохотной комнаткой в коммунальной квартире, описываемого нами дома.
   Однако выдающийся метростроевец, быстро сообразил, что ещё один куплет в таком духе и завтра придется вставлять оконные стёкла за свой счёт, - резко снизил уровень децибел, кое-как подстроившись под патриотическое песнопение своих товарищей. А было встревоженная, но так и не пробуждённая Роза Карловна Флокс, тут же и успокоилась, посчитав, что гроза сама собою стихла, не начавшись, - так и не причинив, слава Богу, урону её маленькому, но столь для неё во всех смыслах дорогому цветочному хозяйству.
   Затем с рваными интервалами последовали "День Победы", "Катюша", "Давай закурим", и, наконец, - "Тёмная ночь", после чего образовалась печально-задумчивая тишина, редко прерываемая обрывками фраз о войне, футболе и метро...
  
   - Хорошо мужики спели... жалостливо, у меня аж ком в горле... - смахнул навернувшуюся в рождающихся июльских сумерках благодарную слезу Крючков, обращаясь к не менее растроганному Уклейкину. С полчаса назад до начала произвольной музыкальной части празднества, друзья, невыносимо соскучившись за неполную неделю, перебазировались на балкон, прихватив соответствующий "арсенал" для поддержания тонуса давно намеченного ими разговора по душам. Узкий же проход, связывающий их напрямую с общим коридором, позволял улавливать им любой более более-менее заметный звук из эпицентра медленно затухающего застолья.
   - А, у меня, Серёга, почти всегда, когда выпью и слушаю в особенности фронтовые песни, - сердце в кулак сжимается... А уж, когда вижу военную кинохронику, так едва не навзрыд выть хочется... - Ты только представь себе, брат... Вот, смотришь ты по телевизору, как, например, проходит легендарный парад на Красной площади 7 ноября 1941 года, когда сибиряки с ополченцами Москвы маршируют... Большинство, - пацаны безусые, кто только что со школьной парты и кафедры, кто из деревни, кто с завода или фабрики... И вот, ты, с высоты пройденного времени, достоверно знаешь, что порядка 8-ми человек из 10-ть погибнут... Причем, каждый второй из них, изувеченный осколком, пулей, штыком, заживо сожженный в танке или раздавленный его гусеницами, но не отступивший ни на шаг без приказа, - в течение недели, месяца, много - двух навечно ляжет тут же под Москвой, всего в несколько десятков километров от Кремля...
   Уклейкин тяжело выдохнул, переводя дух и уводя, влажные, пропитанные бесконечным чувством сердечной благодарности ко всему поколению Победителей вселенского зла глаза от не менее задетого за самое живое друга. Но, не потому отводил Володя взгляд от Сергея, что стыдился наворачивающихся слёз сочувствия своего к великим и драматическим событиям прошлого, а лишь только для того, что бы попытаться сдержать их невыносимое давление изнутри. Настолько мощно и явственно вдруг нахлынули и едва, словно в страшно-огромном смерче душу и сознание его, шторма исторической памяти о невыносимых испытаниях соотечественников своих в трагические годы не только Великой Отечественной войны, но, и всех предыдущих. В одну секунду, словно от неожиданного удара тока, в наэлектризованном мозгу Уклейкина, пронеслась великая в своих подвигах и трагизме вся тысячелетняя история России, словно бы он за мгновение просмотрел хронику при ускоренной прокрутке киноленты.
   От легендарных походов Вещего Олега к Царьграду до унизительных, но всё же победных Чеченских войн "святых" 90-х. И во всё это многовековое время Русская цивилизация, не единожды стоявшая у края своей, казалось бы, неминуемой погибели, всякий раз, каким-то невообразимым чудом балансируя над пропастью, - находила в себе силы, дух и волю дать решительный отпор смерти. И "чудо" это - разноликий, много религиозный, но соборный и в чёрную годину - особенно единый народ её, лучшие сыны и дочери которого, всякий раз, свершали подвиг, когда грозные тучи стервятниками затмевали небо и нависали черной смертью над Отечеством. И в не зависимости от текущей формы власти и общественного строя, как один вставали они под ружье, копье, палицу, - и с невиданной бесстрашной щедростью бросали на алтарь святой Победы над врагом свои жизни.
   А, быть может, - это и Сам Господь, - напряжённо-быстро и далеко не в первый раз, размышлял Уклейкин, - в Божественном прообразе Пресвятой Богородицы, чей благодатный Покров по одному Ему ведомому провидению обороняет Россию, простилаясь спасительным крестом над каждым подобающим челом, берёзкой и былинкой, в час невыносимых испытаний. Ибо, зачастую, ни великими подвигами, ни неслыханным перенапряжением всех собранных в единый кулак сил ополчения, невозможно объяснить: откуда вдруг, как зелёный лепесток из почти погибшего древа, прорастают стойкость и мужество народное из поколения к поколению на всём протяжении частокола пути торного по реализации вековечной соборной мечты Русской цивилизации: Всемирная Справедливость, и, как следствие, - врождённое противление Злу, Насилию и Лжи.
   - Ты, только представь себе, Серёга... - нервно закурил Уклейкин, в тщетной попытке самоуспокоится каплей никотина, которая как уверяют врачи, - убивает лошадь. - Ведь будущие герои Панфиловцы, гневно чеканя шаг по заснеженной кремлёвской брусчатке, не могли не знать, что смерть, в страшно-надменном лике зверя человеконенавистнического фашизма, уже смотрит на них буквально в бинокль с окраин Химок, потирая кровавые руки-щупальца и алчно предвкушая разгром и порабощение: сначала Столицы, а затем и всей России. - Но, тем не менее, понимая это, красноармейцы и ополчение до последней капли крови, локоть к локтю, презирая самою смерть, осознанно шли с нею биться до конца... Да, они наверняка давали себе отчёт, что никто кроме них не защитит их детей, матерей, стариков, дома, города и сёла, леса и поля - всё то, что испокон веков и зовётся Родиной... Чувство долга, кровь предков и всё такое... Но, блин!.. Какой же надо иметь Дух и стержень в себе... Или, скорее так... - путались у него слова и мысли от чрезвычайного возбуждения. Как надо было одновременно любить самою жизнь, Отечество, и ненавидеть лютого врага на них посягающего, что бы вот так, в ясном уме, да ещё с песнями и прибаутками идти на смерть!?.. Я, когда всякий раз думаю об этом, Серёга, то, веришь ли: душу так и распирает от безграничного уважения за беспримерный подвиг их, а кровь в венах закипает от несбыточного желания отомстить всем тем, кто развязал эту бойню, вероломно вторгнувшись в наши Палестины. А с другой стороны... - начал на глазах раскисать Уклейкин в традиционном самобичевании, и, в нескрываемом отчаяние, обхватил буйную голову руками, неаккуратно раскачиваясь на ветхой табуретке. - ...А с другой стороны, я, со жгучим стыдом признаюсь себе, что, представься мне вдруг возможность отплатить сторицей душегубам, то, увы, скорее всего и на сотую часть героизма пращуров не способен. Прав, Петрович, ох, как прав: "кишка у меня тонка"... Вон... даже "Кузькину мать" до ума всё никак не доведу, а народ мучается в неопределённости своего положения, страдая от искусственных бытовых неудобств.
   Крючков, безусловно разделяя бесконечное уважение товарища к бессмертному подвигу дедов в Великой Отечественной войне, был категорически не согласен с его выводом о неспособности к подобающему поступку. Но поначалу, всё же растерялся:
   - Ну, ты Вовка, блин, д...даёшь... - дрогнул голос его. - А ну-ка отставить сопли!.. - скомандовал он по военному, ибо, в своё время два года честно, но не без залётов, отслужил в ГСВГ срочную службу, демобилизовавшись в "награду" за далеко не примерное поведение - ефрейтором (согласно давней армейской традиции). - А то, Наденька твоя ненароком зайдёт сейчас на балкон, а ты, извини, как кисейная барышня, нюни распустил. Мужик ты или где?.. - взбадривал Сергей, как мог, раскисшего товарища. - Давай-ка, дружище, по стопочке, не чокаясь... Всех героев не оплачешь, даже у баб никаких слёз не хватит... А вот чтить и охранять святую память о них мы будем всю жизнь... и детям с внуками накажем!.. Помнишь, ещё пионерами как в Александровском саду у Вечного огня клялись?..
   - Такое разве забудешь... - немного успокоился Уклейкин, - даже ладони на чердаке в знак твёрдости данному слову спичками до пузырей подпалили. И дабы хоть немного притушить бушующее в душе своей невыносимо-жгучее пламя скорби и гнева, он, решительно опрокинул в себя очередные 50-т грамм "Заваленки".
   - Так-то лучше... - солидаризировался с ним Сергей подобным же действом, солидно закурив, после того, как "огненная вода" была с призрением отфильтрована печенью его и стимулировала мозг, пусть и не к долгой, но к убедительно-логической стройности дальнейшего повествования. Словно бывалый политрук, он начал убедительно, не без ярких аллегорий, приводить в чувство, было растерявшегося рядового:
   - Вот на кой ляд, скажи-ка мне, о, друг Вовка, ты опять себя бичуешь почём зря?.. - Крючков нарочно придал своему голосу максимальную схожесть со сказочно-мудрым стариком Хоттабычем из замечательного одноимённого советского фильма. Иронично-древневосточным тембром он хотел по возможности сгладить острые углы своей критики в адрес лучшего друга, что бы случайным словом не возбудить его сверхтонкую и без того наэлектризованную излишней мнительностью нервную систему. - Ты же, слава Богу, не хлыстовец, что бы ради химеры истязать плоть плетью, а душу - иррациональностью и наивными грёзами. Ведь сам же знаешь, что ничем хорошим это крайнее самоедство твоё никогда не кончалось: снова изведёшься в лоскуты, а затем - всех вокруг измучаешь. Пусть даже все терзания и сомнения твои отчасти и не напрасны!.. - всё-таки немного завёлся Крючков в волнении, заёрзав на скамейке, словно лектор, который страшно соскучился по своей студенческой аудитории и вот-вот выйдет к ней со своими сногсшибательными тезисами. - И, они, то есть все слишком уж чрезмерные на мой сторонний взгляд переживания твои, - есть некая внутренняя работа души по её совершенствованию на эволюционном пути развития творческого человека, как подобающей личности. И я, брат, безусловно, не в праве как-то осуждать подобные изыскания сердца, которые томят и мучают его, прежде чем человеку откроются благостные откровения, ради которых им всё и претерпевается. Напротив, я всячески приветствую такую работу внутреннюю работу, помнишь, как гениально сформулировал эту фактически божественную тему Заболоцкий:
  "Не позволяй душе лениться!
  Чтоб в ступе воду не толочь,
  Душа обязана трудиться
  И день и ночь, и день и ночь!"
  
   - Согласен... - всецело откликнулся проникновенным словам вселенской мудрости талантливого поэта Уклейкин, - точнее и не скажешь...
   - Ну, а раз так, дружище, - продолжал своеобразный экспромт-курс психотерапии Крючков, - то выбрось раз и навсегда из головы все эти чрезмерные мнительности, угрызения и стенания. А лучшее средство от всего этого балласта - созидательный труд, который приносит чувство ни с чем несравнимого морального удовлетворения своими благостными плодами, как труженику, так и обществу!.. - Вон ведь, сколько уже материала на этого негодяя Лопатина собрал, точнее - мы всем миром наскребли по сусекам, в том числе и интернета, - что всё зазря что ли?!.. А ведь он и ему подобные, если и не настоящие фашисты, то фактически - внутренние агрессоры того же порядка. С мешками денег, со связями в продажной власти, с накаченными отрядами быков они год за годом, пядь за пядью захватывают и подминают под себя Россию, выкачивая на личные заграничные банковские счета последние её сок и кровь. Вот тебе, брат, и карты, вернее, - щит и меч в руки. Помоги, чем можешь, всем жильцам, включая немощных стариков, ветеранов, детей вашего дома, которые вынуждены терпеть бытовые неудобства, ради очередных барышей олигарха. Реализуй наяву, то о чём ты так сейчас столь, извини, беспомощно, а главное - бесполезно грезя, - убивался!.. - всё более из свечи в костёр распалялся Крючков. Ну а мы, друзья твои, и всё неравнодушное общество, безусловно, поможем в этом благородном деле; сам знаешь - коллектив великая сила!.. Всем миром навалимся и раздавим эту гниду, Лопатина!.. Ну, разве, Вовка, я не прав?!..
   - Прав... - сам на себя зло процедил Уклейкин, озабоченно-серое, лицо которого почти окончательно просохло от нахлынувшей печали и неуверенности в себе, - тысячу раз прав...
   - А раз так, то ты сам посуди, - напирал Крючков, швыряя аргументы, словно гранаты под немецкие танки. - Что есть в текущих условиях ваше наше Ополчение?! А оно, - сам же и отвечал он, - есть не что иное, как фактически боевая единица, что-то вроде роты, обороняющей малую Родину в виде дома от оккупантов. А если, как мы и прикидывали, подтянуть всех друзей, знакомых, товарищей по работе и просто неравнодушных людей, то, как минимум, батальон выйдет. Да один твой легендарный тесть сегодня обещал две-три сотни фанатов ЦСКА привлечь для обороны - а эти ребята, поверь мне, - не пальцем деланные!.. И что мы с эдакой-то силищей и "Кузькиной матерью" не победим? Да одна бабка Звонарёва - честь ей и хвала, - не смотря на свой вид божьего одуванчика, - целого взвода стоит; а выдающийся Жора метростроевец, а Леха десантник, а мы - наконец?!.. Или скажешь, что и у меня "кишка тонка"?! - окончательно завёлся Крючков.
   - Нет, конечно, что ты... и в мыслях не было... - вынужденно извинялся Володя перед разгорячённым другом, что бы уже в свою очередь остудить пыл его справедливого возмущения.
   - И ещё... - не давал разошедшийся в праведном красноречии Крючков высунуть головы из окопа Уклейкину, держа его под плотным огнём справедливой, товарищеской критики. - Вот ты сам только что сокрушался, что, мол, нет возможности отомстить за героически погибших соотечественников всем развязавшим ту кровавую бойню, так как оных злодеев в подавляющем большинстве нет на свете. Кого сама война перемолотила, кого Нюрнбергский трибунал, а кого и сама Судьба прикопала за грехи. Но!.. - выдержал паузу Сергей, - повторюсь ещё раз: всего в трёх шагах от нас, в коридоре, за столом сидит Василий Петрович Шурупов, слава Богу, живой фронтовик, орденоносец, с тяжелыми ранениями и с тяготами перенесший на своих плечах все ужасы войны. Так? - как дотошный следователь, требовал он от друга словесных подтверждений, которые они оба тут же и заносили в свои сердечные "протоколы".
   - Так... - ещё более зло и уверенней процедил безусловное согласие с другом Уклейкин.
   - А раз снова так, то с учётом того, что мы в принципе приравняли поверженных нацистов к нынешним недобитым доморощенным разорителям земли русской типа вора-олигарха Лопатина, то контрольный тебе вопрос, дружище:
   - Обязаны ли мы, как долженствует благодарным потомкам героев Отечественной войны, и в свете разворачивающихся событий вокруг дома, хотя бы попытаться защитить вечную память погибших, и уж тем более оставшихся в живых?!..".
   - Ну, что ты, Серый, у меня, как у двоечника, спрашиваешь, - сколько будет дважды два... - немного надулся Уклейкин. - Конечно, обязаны...
   - То-то же... - удовлетворённо выдохнул Крючков, - а то мне, уж извини, показалось, что ты струхнул на полдороге.
   - Да что ты, что ты... Господь с тобою...- словно от нечистой силы отмахивался Володя, действительно испугавшись одной мысли о том, что его самый лучший друг пусть и на мгновение подумал, что он струсил; а значит - предал Серёгу, Наденьку, Шурупова и всё ополчение, которые доверили ему свои судьбы.
   - А чего ж ты тогда под конец такого чудесного вечера прокисшей простоквашей выглядишь и всем праздник портишь своей уныло-озабоченной физиономией?..
   - Просто навалилось всё как-то разом, - пытался оживиться Уклейкин, неуклюже улыбнувшись, но тут же вновь чуть нахмурился. - Яценюк, как в воду канул на Украине - ни слуха, ни духа... хоть бы позвонил в редакцию или телеграмму отправил - у нас же на него "Кузькина мать" завязана, хотя он об этом пока и не знает...
   - Да уж... - озабоченно согласился Крючков, - нынче там опять Гуляйполе назревает. - У меня армейский товарищ в Киеве живёт, - иногда созваниваемся, так он всякий раз говорит, что год от года становится всё хуже и хуже. Мол, мало того, что экономика трещит по швам, так местные нацмены всё выше и смелее свои кровавые знамёна иуд поднимают. Представляешь, Вовка, - эта разрастающаяся химера - пытается даже русский язык запретить!.. В общем, всё, что, так или иначе, связано с Россией, Советским Союзом - эта недобитая бендеровская мразь старается полностью стереть из памяти украинцев и в первую очередь молодежи, методично вдалбливая в их наивные головы откровенную ложь и самостийную пропаганду... Кстати, памятники уже начали сносить... и кому?! ты, не поверишь, - героям Великой Отечественной войны!.. - и в порыве праведного гнева Сергей второй раз за вечер крепко сжал кулаки, мгновенно разлив водку по стопкам.
   - Нда... - тревожно выдохнул Уклейкин, искренне поддержав возмущение товарища соответствующим выражением лица, - я всякий раз с ужасом и недоумением убеждаюсь, что находятся, с позволения сказать, - люди, и даже огромным числом, вплоть до целых национальных государств, которых история ничему не учит.
   - Вот именно, - продолжил Крючков, - затем, начнут сжигать книги, проводить факельные шествия подобно фашистам, - и понеслась душа из рая в ад по кровавым кочкам...
   - Так вот и я всё больше и больше переживаю, как бы чего не случилось на этой склизкой украинской почве с нашим выпускающим редактором... - сокрушался Володя. - Для этих недобитых потомков головорезов любой человек из Москвы как бельмо на глазу; и хоть он не в русофобский Львов поехал, а в свой родной относительно аполитичный Ужгород на похороны брата, но всё одно... там всё так рядом...
   - Ну, будем, надеется, что в этот раз всё обойдётся: сам же говорил, что он человек в возрасте и опытный, да ещё и поэт, значит, как минимум, убеждать умеет... пусть и на словах, - как мог, успокаивал друга Серёга, почувствовав его тревогу.
   - Да, ещё какой поэт!.. - словно бы очнулся от некоего оцепенения Уклейкин, - он мне целый чемодан своих неопубликованных рукописей оставил... и знаешь... из того, что я успел прочесть, а это малая толика, - уже нашёл реальные шедевры... и куда эти, сволочи, критики да издатели смотрят...
   - Да всё туда же, - солидаризировался Крючков, - в свой кошелёк смотрят: сам же говорил, что в наше паскудное время только пошлость и продаётся...
   - Это точно... - с нескрываемой печалью согласился Володя, думая о подобной же безвестной участи своего даже ещё ненаписанного романа.
   - Ничего, ничего, - подбадривал Сергей вновь загрустившего друга, - как железобетонно сказал классик "Рукописи не горят", а их авторам не должно впадать в грех уныния, ибо в вечности останутся. - Так что, всё будет хорошо, и с домом, и Яценюком, и твоим творчеством: надобно только истово верить и одержимо дело своё делать!.. - интуитивно прочувствовал тайные терзания друга Крючков, чем в очередной раз того несказанно удивил фантастической проницательностью.
   - Так-то оно так, и дай-то Бог, что б так и сталось, но, и это, Серый, полбеды...- опять закручинился Уклейкин.
   - Ну, ты, блин, Вовка даёшь!.. - в свою очередь удивился Крючков, полагавший, что на сегодня квота неприятностей полностью выбрана, и они с великолепным настроением вот-вот вновь причалят к поющей компании, эмоции которой угрожающе затухали для продолжения застолья. - Ты сегодня прям как профессиональный бедоносец, что ещё-то стряслось?..
   - Да опять Лопатин - будь он не ладен. Я ж тебе ещё не говорил в подробностях, о чём вчера с ним битый час говорил... и даже Наденьке сказал лишь треть, что б она лишний раз не волновалась...
   - Ну, так расскажи, брат, не держи в себе, сам знаешь - выговоришься, - легче станет. Только, чур, дружище, - вначале по стопке, а то, ты мне не на шутку сегодня всю душу разбередил, - выставил Серёга "ультиматум" Уклейкину, который тот безоговорочно, тут же и принял.
   И Володя, с трудом сдерживая внутренние эмоции, пересказал снова возбуждающемуся на глазах другу утаённые от Наденьки нелицеприятные части вчерашнего тяжёлого разговора с чванливым Лопатиным, ещё раз испытав горькое чувство унижения. Ведь самодовольный криминальный бизнесмен пусть внешне и уважительно, но в сущности, словно барин с безропотным холопом, вёл себя с ним, пытаясь банально купить его новой должностью главного редактора "Вечёрки", - подталкивал Уклейкина к продаже собственной совести, а значит - своих друзей-товарищей и даже Богом данную любовь.
   - Да... уж, тёртый калач этот Павел, блин, Павлович, - после минутной паузы осмысления резюмировал заметно озадаченный Крючков, параллельно переваривая кусок остывшего шашлыка из баранины, сдобренного очередными 50-ю граммами "Заваленки".
   - То, что он гнида каких свет не видывал, - это само собой разумеется, но повторюсь: при этом - реально хитёр, умён, начитан да ещё с такими "университетами" за плечами. Ты не поверишь, Серёга, но в какой-то момент, когда он трогательно рассказывал, как фактически ботаником попал в тюрьму, через какие истязания прошёл и чудом выжил, я совершенно искренне, по-человечески пожалел его. А он, как мне вчера показалось, уловив моё сочувствие, тут же начал использовать его в своих целях, ненавязчиво вербуя меня в свои шестёрки за тщеславие и материальные блага. Представляешь, какой чё... (чуть не произнёс вслух Уклейкин табуированное "чёрт")... дьявол этот Лопатин!..
   - Так и выходит, что нашу "Кузькину мать" по любому надо будет под этим чёртом (словно за Володю произнёс он) взрывать... - но уже, не столь уверенно заключил Крючков. Тут, действительно, сил нашего ополчения может и не хватить, раз он такой ушлый оказался...
   - Вот и Наденька на эту тему мне такую плешь на голове проела, что на неё запросто может пару Карлсонов приземлится, - неуклюже пошутил Володя, в свою очередь, почувствовав напряжение друга. Весь день сегодня меня стращала, мол, будь, осторожен: от этого уголовника можно всё что угодно ожидать.
  
   Словно подброшенная перед матчем футбольным арбитром монетка, вновь на мгновенье зависла неловкая пауза, - и Володя, как бы оправдывая свою внутреннюю нерешительность, наполнил образовавшуюся пустоту робким вопросом.
   - А может действительно случится какое-то чудо и всё разрешится само собой через посредничество Самосвалова, всё-таки первый зам. Мэра Москвы по строительству, ты как, Серёга, думаешь?..
   Володя, конечно, понимал, что его последние слова, если смотреть трезво на реалии текущей вакханалии дикого, так называемого рынка постсоветской России, который словно нечистоты после прорыва канализации заполонил удушающим смрадом всю некогда великую страну, - выглядят в лучшем случае наивно и глупо. Но признаться себе, а тем паче - лучшему другу, что вчера во время интервью Лопатин, без прямых и грозных угроз, ловко и ненавязчиво, словно змий-искуситель, впрыснул ему в подсознание, заметную дозу яда неуверенности и страха, которые нервическим холодком остужали волю его и пыл, - было для него и стыдно и неприемлемо. Поэтому он, в какой уже раз, решил прежде сорвать с себя эти тягостные цепи, что бы после, наконец, окончательно доказать всему доброму свету, что уничижительно-трусливое выражение "кишка тонка" - это не про него.
   - Да, какое, блин, чудо, ты о чём, старичок?!.. - холодным душем на перегретого сомнениями друга пролился Крючков. Я быстрее в пришествие Марсиан поверю, нежели в бескорыстие начальства, кормящегося вот с таких вот Лопатиных: сам ведь знаешь как там у них, на верху, всё схвачено и оплачено...
   - Ты, как всегда прав на все 100%, дружище... ворон ворону глаз не выклюет. И что с этим делать - ума не приложу...
   - Как что?!.. - изумился Крючков, вновь обретя самого себя после мимолётной растерянности, - бороться, разумеется. Как там, в песенке поётся: "Капитан, капитан, улыбнитесь - только смелым покоряются моря!"
   - Да я разве против сопротивления... - невольно улыбнулся бодрости духа товарища Володя, в голосе которого рассыпными бубенцами зазвенели едва слышимые нотки уверенности, словно на неудержимой русской тройке чуть показавшейся на бесконечной, извилисто-ухабистой дороге бытия нашего. Просто всегда хочется верить в лучшее, что не все люди, даже там, на самом верху - поголовно сволочи...
   - Конечно, не все... иначе бы всё давным-давно рухнуло в тартарары, но, как мне кажется, этот Самосвалов, увы, - не исключение. Сам посуди, если бы не случайная встреча с твоим знаменитым тестем и, как ты говорил, чуть ли не их лобызания на футбольной почве, то этот чинуша в нашу сторону даже бы не взглянул.
   - И снова ты прав... - было опять начал впадать в грусть-печаль Уклейкин. Но на сей раз Крючков мгновенно пресёк очередную попытку окончательно испортить замечательный вечер унынием и самоедством своего лучшего друга:
   - Всё! Шабаш. Хорош скулить. Утро вечера мудренее, да и наш непобедимый русский авось ещё никто не отменял.
   - Это точно, - окончательно сдался убедительным доводам товарища Уклейкин. И с долгожданным облегчением, молниеносно разлив водку по стопкам, поставил если не точку, то уверенное многоточие в измучившем его вопросе, ёмким и хлёстким, как выстрел, обнадёживающим тостом: - Быть добру!..
   И друзья, заметно повеселев, с новой энергией, словно бы и не было тяжёлого диалога, на втором дыхании продолжили, перебивая друг друга, разговор на другие темы, пока великолепная Наденька не вплыла белым лебедем на балкон и не позвала закадычных друзей за праздничный стол.
   Ну, а далее вечеринка покатилась по проторенной веками колее русского застолья, усреднённые подробности которого с теми или иными вариациями знает, не побоюсь этого утверждения, - каждый читатель старше условных 18-ти лет.
   Поэтому дабы не повторяться мы вынуждены бросить на холст бытия лишь несколько скупых мазков, чтобы не погрязнуть в прорисовывании мельчайших деталей как, например, великий Ян Брейгель Старший в известной картине "Аллегория зрения" аж в 1617 году от Рождества Христова.
  
   Итак, когда остатки дружного коллектива вновь воссоединились за столом в коридоре, его запала хватило ещё часа на полтора сумбурных бесед, песен, излияний и даже, пусть и не совсем удачной, попытке сплясать "Эх, яблочко!..".
   И наверняка, как с незапамятных времён, завелось на бескрайних в своей непревзойдённой красоте просторах от Бреста до Сахалина, сабантуй растянулся бы до позднего рассвета. Но, увы, душа компании Василий Петрович Шурупов, сколько героически не оборонял себя от притязаний алкоголя, в силу истощения в организме запасов "снарядов" соответствующего калибра - окончательно загустел в районе 23:00 по московскому времени. Так и не признав поражение, он, произнёс последние членораздельные слова обожаемого им Чапаева "Врёшь, не возьмёшь!..", после чего был коварно пленён невидимыми войсками Морфея прямо на опасно качающейся табуретке. Выдающийся же Коловратов, вынужденно, но не без удовольствия вжившийся за вечер в роль брата милосердия, мгновенно подхватил потерявшего шаткие опоры Начштаба, и, словно войсковое знамя, с гордостью и бережливо возложил его на кровать. Благо она находилась тут же в одном шаге, в его же крохотной комнатке.
   Однако едва метростроевец снова присел за стол, как на пороге коммунальной квартиры, где напомним, с начала всей нашей истории входная дверь почти не закрывалась, появилась хрупкая, как тростинка, миловидная, средних лет женщина. Её проницательный, твёрдый взгляд больших шикарных синих глаз с нескрываемой претензией на безусловную правоту всего, что она собиралась сейчас сказать, - не сулил ничего хорошего для Коловратова, ибо это была его жена.
   Жора непроизвольно поперхнулся тёплым пивом и недоумённо взглянул на плохо скрывающую возмущение супругу, которая выразительно взглянув на часы, с укоризной и лаконично, как приговор ВЧК выстрелила двумя короткими словами-пулями:
   - Пойдем, Георгий.
   - Иду, Катенька, иду, д... дорогая... - только и молвил тот беспрекословно.
   И выдающийся "Илья Муромец", подобно могучей горе, которой приказали сдвинуться с места, с чуть виновато-растерянной улыбкой, бочком протиснулся за порог квартиры, на ходу раскланиваясь с товарищами, оправдываясь мимикой и жестами, что, мол, ничего не могу поделать, братцы: такова жизнь...
   - Извините меня, товарищи, - обратилась Катенька напоследок к застывшей в неловком изумлении компании, когда её суженый с концами исчез в проёме двери, - но, если Жорика сейчас не выдернуть, то потом никакой домкрат в мире не поднимет его из-за стола...
   - Да... - поразился Крючков после звенящей мимолётной паузы, - я думал, что моя тёща - лучшая укротительница, а, оказывается, - напрасно на неё грешил...
   - Вот видишь, Серый, - с хитрой улыбкой подмигнул другу Уклейкин. - Оказывается, правильно и убедительно сказанное слово бывает сильней насилия, - намекая на ироничный казус, когда после вечеринки у Подрываева, тёща Крючкова - Мальвина Сидоровна, как нашкодившего щенка, железной рукой, за шиворот поволокла домой зятя, словно какого-нибудь из своих пациентов-хищников за загривок в ветеринарной клинике.
   - Мат... матриархат ползучий, - резюмировал Ярослав Андреевич и небрежно разлил водку для нового тоста, смысл которого ещё не был даже зачат в его весьма утомлённом сознании.
   Но родиться на свет очередной хлёсткой здравице, в этот вечер было не суждено, ибо, как свисток рефери, задребезжал общий коммунальный телефон и Наденька, взяв трубку, передала её отцу, сказав, что это мама.
   - Ну, я же говорил, что б... бабы окружают... - сокрушённо рёк Воскресенский, физиономия которого мгновенно потускнела, ибо он со 100% вероятностью предположил, что после телефонного разговора с женой продолжение столь замечательного банкета не будет. - У нас в федерации спор... спорта даже поговаривают, что скоро девки футбол судить будут. Вот так вот, братцы, и куда только мир катится?.. Ну, давайте, друзья мои, хоть на ход ноги шлёпнем!..
   И опрокинув с ребятами, крайние для себя пятьдесят грамм белой, бывший легендарный голкипер засобирался домой в чуть менее приподнятом настроении, чем до звонка горячо любимой им супруги, которая, сетуя на позднее время и своё вымышленное недомогание, приказала мужу незамедлительно вернуться домой.
   Наконец, как маленькая изюминка на праздничном торте, мы чуть подробней опишем финал празднества, когда общество начало вынужденно разбредаться по койкам. Он, на наш скромный взгляд, того стоит.
   Впрочем, проницательный читатель наверняка уже догадался, о чём пойдёт речь. Да-да... наше не разливное трио Толя, Коля и Егорыч, не могло не воспользоваться подарком судьбы в виде щедрого Воскресенского, не попытавшись отжать с него хоть ещё сколько-нибудь денежных знаков. А поскольку к подобным процессам они подходили творчески, то, положительный результат их "вымогательств" почти всегда был больше 50%, пусть и на немного. С чего собственно они и жили, ни полстакана не работая.
  
   Итак, вечерело... Но мозговой штурм в глубине импровизированной палатки у вверенного им к охране трансформатора сопровождаемый традиционной дегустацией разной крепостью алкогольных напитков, приобретённых на первые два червонца знаменитого вратаря, и которые неумолимо кончались, не прекращался ни на глоток.
   Тройка безработных мыслителей никак не могла прийти к консенсусу о том, каким образом, ненавязчиво, но убедительно расположить вышеозначенный щедрый субъект к дальнейшей добровольной благотворительности. Сгенерировав и отвергнув с пару десятков вариантов, примерно к 20:00 по московскому времени, консилиум всё-таки пришел к некоему усреднённому сценарию, смысл которого заключился в нижеследующих действиях.
   Перво-наперво, вынужденно купив самого дешёвого печенья, триумвират ультимативно презентовал его Фаре и Бахе с тем, однако, условием, что они на несколько часов подежурят у трансформаторной будки, пока он будет отсутствовать по неотложным делам. И хотя молодые загорелые люди, гонимые судьбой из родного Узбекистана за куском хлеба насущного в Москву, и брошенные, словно щенки, СМУ-66 охранять их полу разграбленные бульдозеры и почти забытые им, после того, как Бурёнка прописалась во дворе, абсолютно не нуждались в еде, - они не решились возражать местным прожжённым авторитетам. И, с нарочито благодарной улыбкой, приняв засохшие и сомнительного качества сладости, гастарбайтеры, безропотно, согласились до последней капли крови защищать вверенный им стратегический объект от любого супостата.
   Не смотря на то, что великий и могучий русский язык, после месяца пребывания в столице так остался для Фархада и Бахадыра недосягаемой тайной за семью печатями, подобно мудростям талмуда для не ортодоксальных иудеев, - они, тут же и безоговорочно, приняли "присягу". Этой решительности молодых наследников среднеазиатского осколка бывшего СССР поспособствовала крайне короткая и столь же убедительная речь-инструкция, торжественно произнесённая Егорычем, которая состояла из языка доходчивых жестов с использованием местных идиоматических выражений, не требующих перевода ни на каком континенте нашей грешной земли. С этими наставлениями и внутренним холодком от вынужденной сопричастности к чему-то очень важному они и заступили на пост по охране трансформаторной будки; и принялись, как всегда, неспешно играть в нарды, едва грозная тень Егорыча с верными собутыльниками скрылась за углом дома, словно призрак отца Гамлета с первым лучом солнца...
   Во-вторых, - надо было кровь из носу достать футбольный мяч, - он был ключевой составляющей комбинации, которую в творческих муках около часа назад родил на свет дружно-спитый, коллектив. Однако цена его в близлежащем спортивном магазине была на порядок выше печенья, а это прилично выходило за рамки выделенного для операции бюджета, который и без того был предсказуемо мал, но и с превеликим трудом согласован всеми участниками. Кроме того, сама мысль о трате хоть сколь-нибудь заметной суммы не иначе как на соответствующей крепости напитки, претила их устоявшимся жизненным принципам, и, следовательно, - была отметена мгновенно, как мусор метлой ловкого дворника.
   Поэтому, было решено, срочно одолжиться где-нибудь пятнистой сферой; в самом крайнем случае - без ведома её хозяина, но с обязательным тайным возвратом оной. По мудрому завету великого литературного комбинатора - Остапа Ибрагимовича Бендера - наш треугольник также скрупулезно старался чтить уголовный кодекс.
   А посему, недолго думая, Коля, как наиболее шустрый и легкий на подъём, хлопнув на ход ноги стакан "Золотой осени", и прихватив пару бутылок пива с пачкой сигарет для успешности, будущих "переговоров", - метнулся молотом на пустырь за гаражи, который у местных назывался "Ямой" и где пацаны с района коротали вечера. И в перерывах между карточными зарубами, курением и употреблением портвейна (дабы казаться взрослее в глазах друг друга и их притязательных подруг) - частенько гоняли в футбол.
   И, уже через полчаса с копейками, вновь воссоединившись, Толя, Коля и Егорыч недалеко от подъезда Шурупова пинали между собою заветный и изрядно потрёпанный мяч, лихорадочно прикидывая: как, а главное, - из чего соорудить ворота или их удобоваримое подобие. Это была третья составная часть импровизационного плана.
   Время поджимало, а материал, из которого можно было быстро соорудить вратарскую рамку размером 7,32 на 2,44 метра, - не попадался на глаза их; да и тройной мозговой штурм, стимулированный уже горно-солнечным "Агдамом", - отчего-то генерировал сплошную интеллектуальную пустоту. Но закалённая подобными зигзагами бытия бывалая тройка не впадала в отчаяние, всякий раз надеясь на чудо, периодичность которого хоть и оставляла желать лучшего, но никогда не оставляла надежду, которая, как известно, умирает последней.
   - Эврика!!! - внезапно взорвался знаменитой среди учёной среды фразой самый эрудированный из триединой компании - Толя.
   - Ошалел что ли! Архимед... - возмутился всегда чуткий на внешние воздействия Егорыч, - я, блин, чуть мимо стакана не пролил...
   - Да ты и при землетрясении капли не прольешь, - весело подмигнул Толик в ответ старшему товарищу.
   - Ну, не тяни уже, Ломоносов, кота за все подробности, - торопил друга Коля, - времени итак в обрез...
   - Бечёвка!.. - торжественно рёк Толик, за минуту до этого заметив как неподалёку, какая-то женщина снимает с верёвки высохшее за день бельё.
   - И чё!?.. - фыркнул Егорыч, напоминая эстонца, которого только что разбудили и спросили теорему Виета для решения биквадратного уравнения.
   - Ни чё, - решительно удивился недогадливости приятелей Анатолий и даже немного обиделся, - а бечёвка перекладиной для ворот будет.
   - Ну, допустим... - частично дошла до предводителя треугольника простая, как всё гениальное, идея Толика. И неопределённо хмыкнув, для проформы он добавил: а штанги где взять, умник?
   - Как где?! - продолжал тот, недоумевая, искрить мыслями, словно перегруженный напряжением трансформатор. - Я с Колей и будем штангами, у нас и рост одинаковый. Возьмём концы бечёвки в руки, поднимем их над головой, разойдёмся на семь метров и натянем её, как струнку.
   - Ловко придумано!.. - восхитился Николай, - и никаких столбов не надо, в натуре... - Это дело, братцы, надо срочно вспрыснуть, дабы не забыть. Что и было незамедлительно сделано.
   Свежий приток килокалорий плюс некоторым образом задетое самолюбие Егорыча, что не он, а его подопечный сгенерировал столь простую и эффективную мысль о воротах, - перегрузили его мозг и эго, и уже через минуту, он наполнил было притихшее пространство лаконичным умозаключением: "Нужен фотоаппарат!..".
   И не дожидаясь одобрения, членов "парламента", он, наказав последним строго стеречь подъезд и в случае появления любыми законными средствами задержать знаменитого голкипера-спонсора, а сам зигзагообразной рысцой, словно сайгак на случку, вихрем поскакал к себе домой, благо его крохотное коммунальное логово находилось в крайнем подъезде. Подобно Винни-Пуху, который впопыхах искал горшочек с мёдом для подарка хоть и доброму, но чрезвычайно занудливому ослику Иа, Егорыч вытащил под кроватью старенький ФЕД, и кое-как стряхнув с него пятилетний слой пыли, уже через три минуты был обратно на месте.
   Конечно же, никакой плёнки в фотоаппарате не было, да и быть не могло, как, увы, давно не работала вспышка. Но простая, как солёный огурец, задумка его была совершенно в ином. Как софиты, возбуждают артиста на вдохновенное представление, так и сам факт наличия направленного объектива фотоаппарата на обласканного былой славой голкипера, должны пробудить в нём нотки тщеславия и смягчить сердце до возможного пожертвования условного червонца в знак признательности за неожиданное внимание к его персоне со стороны заботливого трио.
   Кроме того, для соответствующего антуража, на обратном пути "Предводитель местных команчей" отвязал от дремлющей Бурёнки пять-шесть разноцветных воздушных шариков, коими детвора всякий раз щедро украшала лошадку, как новогоднюю ёлку.
   Наконец, пятое и самое неопределённое в комбинации заключалось в том, что бы каким-то, неизъяснимым пока образом привлечь к "воротам", мячу и фотоаппарату Ярослава Андреевича, и на почве всё разъедающей ностальгии, тщеславия и расслабленности алкоголем презентоваться от широкой души последнего денежными купюрами, желательно максимально-возможных номиналов.
   Но на этот и подобные случаи Егорыч всегда полагался на свой колоссальный жизненный опыт, знания человеческой психологии, ну и, разумеется, - на импровизацию, которую он тщательно перемешивал с русским "авось прокатит".
  
   И когда Воскресенский в сопровождении дочери, на нежное плечо которой он слегка опирался для большей устойчивости, и Крючкова, которого также вызвонила домой его несравненная супруга, вышел из подъезда, то он поначалу слегка оторопел.
   Пред ним метрах в пятнадцати, чуть пошатываясь в полном безветрии, изображая штанги импровизированных футбольных ворот, - стояли Коля и Толя, держа на вытянутых вверх руках бечёву, крепко натянутую между ними, словно тетива лука досточтимого разбойника Робин Гуда. Кроме того, помимо постановочных улыбок в свободных руках, каждая из "штанг" держала разноцветных воздушных шарика, которые весело и радужно колыхались им в такт.
   Ровно посередине между Колей и Толей, выдвинувшись метра на три вперёд, словно наконечник копья, стоял, приминаясь с ноги на ногу от предвкушения возможного барыша, Егорыч, улыбка которого мало чем отличалась от двух углов не разливного треугольника, разве что большей уверенность и хитростью. На шее его солидно висел неработающий фотоаппарат ФЕД, на голове кепка, очень похожая на ту, которую носил легендарный голкипер всех времён и народов - Лев Яшин, и футбольный мяч, который он ловко и многозначительно, словно бы призывая к игре, перебрасывал между руками.
   - Это... что ж т... такое?.. - только и смог вопросить крайне удивлённый Воскресенский, чуть заикаясь от плотного празднества и неожиданного его продолжения.
   - А это мы вас, уважаемый Ярослав Андреевич, уже часа три тут дожидаемся...- начал издалека Егорыч. - Вот! - широким жестом и взглядом на "штанги" словно бы за его спиной было не два товарища, а, как минимум, стадион с двадцатью тысячами фанатами, - народ желает запечатлеться с вами на долгую память для потомков!..
   - Ну, это запросто, ребята!.. - начал на глазах таять в улыбке Воскресенский, в душе которого, как будто единовременно взревели трибуны его былой футбольной славы.
   И Егорыч, не дав никому, опомнится, тут же передал фотоаппарат Крючкову, который и "щёлкнул" пару раз всю компанию на несуществующую в нём плёнку.
   - Вот спасибо вам, Ярослав Андреевич, уважили простой народ... - едва ли не хором поблагодарил его "треугольник".
   - Да ладно... - благосклонно улыбнулся он им. И что бы как-то снять излишнее к себе внимание Воскресенский, будучи внутренне человеком скромным, как бы для проформы спросил: - А мяч то вы, ребята, зачем притащили, да ещё с такими шаткими "воротами"?..
   Но лучше бы он этого не спрашивал.
  
   - Да я вот подумал, что вы покажите своё мастерство... - ненавязчиво подзадоривал Егорыч Воскресенского, - а то вон... молодёжь (он вновь, но нарочито укоризненно, указал на Колю и Толю) ни разу не видели, как вы классно берёте пенальти...
   - Легко! - мгновенно загорелся Ярослав Андреевич, и было начал снимать пиджак.
   - Пап!.. - тут же одёрнула отца заботливая Наденька. - Ну, ты что, с ума сошёл? Хочешь, что бы мама тебе очередную стирку устроила за драные брюки?..
   - Не хотелось бы... - сбавил обороты Воскресенский и озадаченно почесал затылок, вспомнив, как его периодически чихвостила супруга, за вдрызг изодранные выходные костюмы и ботинки. Месяц назад, например, проходя мимо коробочки, где местная молодёжь билась в футбол, - он не удержался, - и, как и во времена спортивной карьеры, с азартом, всей душой и телом, - влился в игру со всеми потрёпанными вытекающими.
   Но отступать, даже и по объективным причинам, было не в характере бывшего знаменитого голкипера, и дабы не бросить ни пятнышка тени робости на своё мужественное лицо, он быстро нашёлся и предложил, как ему показалась, гениальное контрпредложение:
   - А может, братцы, наоборот: я пенальти пробью, а!? Вот такого вы точно никогда не видели...
   И хотя Воскресенский сам того не ведая, несколько спутал карты комбинаторам, но деваться им было не куда, ибо на кону стоял потенциальный червонец, - и они сразу же, вынужденно согласились.
   - Идёт! - зацепился за последний и единственный шанс Егорыч, - и, вторично передав Сергею неработающий фотоаппарат, ещё раз полушёпотом в двух-трёх крепких словах проинструктировал его что, как и когда нажимать, дыбы запечатлеть исторический момент для потомков, - неспешно и даже несколько вызывающе попятился к рамке.
   - Взять пенальти у самого Воскресенского - это всё равно, что забить ему самому, - настоящая сенсация! - нарочно подзадоривал он потенциального мецената и публику. И с таким уверенным видом встал на воображаемую линию "ворот", словно для него это было обыденным делом: брать пенальти у знаменитых футболистов, даже если те выступали не в своём амплуа. Наконец, задорно подмигнув "штангами", мол, не ссыте, братцы, всё будет ОК, Егорыч, молниеносно сделал пару приседаний с наклонами, и по Яшински поправив козырёк кепки от ушедшего за горизонт солнца, торжественно рёк:
   - Я готов!..
   - Вот всё же не понял... - таки удивился, задетый за самолюбие Ярослав Андреевич, - вы, братцы, что ж себе думайте, раз я вратарём был, то и в самом деле пенальти не забью?!.. Тем более, тебе, дядя, с таким, извини, ростом...
   Егорыч, как мы уже знаем, действительно был росточка небольшого, но поэтому поводу никогда не имел комплексов, даже в юном возрасте, когда первые позывы любви проявлялись в виде подростковых прыщей, а девицы-акселераты презрительно смотрели на воздыхателей противоположного пола, - сверху вниз.
   - Ну, а почему нет, а... авось и прокатит!.. - твёрдо продолжал стоять на своём неформальный лидер "бермудского" треугольника, беззлобно подначивая контрагента. - Как говорится, мяч круглый, а ворота квадратные... мало ли что...
   - А ещё говорят: мал клоп да вонюч!.. - вторил своему авторитетному шефу Коля, которому роль неподвижной штанги порядком надоела; и он был готов пойти на всё лишь бы пенальти как можно быстрее состоялись, ибо рука его, держащая "перекладину", - едва ли не окаменела.
   - Да и не боги горшки обжигают... - скромно вставил свои не существующие пять копеек Толя, с умным видом поправив постоянно сползающие с переносицы очки.
   Сказать, что Ярослава Андреевича не задели в принципе безобидные, но весьма самоуверенные слова, - это значит, - ничего не сказать: он по-хорошему завёлся, чего и добивались комбинаторы.
   - Может тогда, поспорим, раз вы такие танкисты-оптимисты, - твёрдо про себя решил преподать урок Воскресенский нагловатой торице, - скажем... на червонец?! Или слабо?..
   - Не слабо... просто у нас денег нет... - чуть потупив взгляд, с сожалением ответил Егорыч.
   - Как?! - искренне поразился бывший вратарь. - Я ж вам только несколько часов назад аж два червонца подарил... Неужели всё пропили?!..
   - Ну почему всё... - оправдывался тот, - вот... цельный рубль остался, - и достал в качестве доказательства из крайне не свежего носка левой ноги, смятую купюру, которую по общему решению триумвирата было решено оставить на непредвиденные расходы.
   - Ну, вы, блин, даёте... орлики, - махнул Воскресенский них рукой, но от своего не отступился:
   - Хрен с вами, банкуйте!.. Рубль против червонца - годится?!
   - Годится! - подтвердил Егорыч, получив прежде скоротечные одобрительные кивки от компаньонов, в особенности от Толика, чья рука окончательно затекла.
   - Ну, ребята, тогда держитесь: я вас за язык не тянул...
   - Пап, может не надо... - робко попыталась Наденька остановить отца, прекрасно понимая, что в таком состоянии его уже ничем не остановить.
   - Надо, доченька, надо! - решительно отмахнулся тот, сладостно предвкушая очередной триумф, - тут дело принципа. - А ну-ка, вставай на ленточку, дядя, поровней, - сейчас мы увидим ху из кто.
   - Не вопрос! - озорно парировал Егорыч, уповая исключительно на чудо.
   - Только это... ребятки, - обратился он к "штангам", - вы особо-то не раскачивайтесь, меня и без вас порядочно шатает.
   - Ладно... - буркнули те в ответ, - и амплитуда их колебаний чуть уменьшилась вместе с расстоянием между ними в строгом соответствии с коварными инструкциями вратаря, которые он успел им нашептать перед самым роковым пенальти.
   - "Эх, жаль, бутс нет... - взглянул он с сожалением на пыльные сандалии, - но ничего, мастерство не пропьешь". И, отсчитав одиннадцать метров, решительно поставил мяч на точку.
   Отойдя для разбега шагов семь назад, он решил бить в правую "девятку", что бы нагловатый коротышка чисто физически не смог отразить удар, которому по здравому рассуждению Ярослава Андреевича могло помочь только чудо чудное.
  
   Но, увы, для пенальтиста и на неописуемую радость вратаря оно случилось; правда, с печальным оттенком, который, впрочем, весьма скоро был нивелирован более приятным.
   С высочайшей долей вероятности Воскресенский забил бы мяч в ворота точным, натренированным ударом. Однако, во-первых, - в самый момент удара по мячу сандаль его, совершенно случайно, как микро экскаватор, черпанул мелких камушков с песком, отчего планируемая траектория немного изменилась, а во-вторых, - за секунду до этого, по условленному знаку Егорыча, "штанги" синхронно сдвинулись друг к другу на полшага.
   Кроме того, не стоит скидывать со счетов и общее расслабленно-рассеянное состояние противоборствующих сторон после, весьма обильного, принятия на грудь разной степени крепости напитков.
   Соответственно неожиданным сплетением этих обстоятельств и был короткий но, пронзительный всхлип "Ох! Ё-ё-ё!!!", когда замысловато планируя, мяч звучно шлёпнул по правой "штанге", роль которой, как мы помним, мужественно исполнял Толя. И всё бы ничего: спорт есть спорт, и без травм он, увы, не обходится. Но смачный удар пришёлся точно по его очкам, которые расколовшись вдребезги, согласно первому закону Ньютона, ожидаемо посыпались наземь, увлекая за собою, как подкошенный тростник, теряющего сознание хозяина.
   И в ту же секунду с вздохами, ахами и матюгами вся ошарашенная публика бросилась подручным средствами реанимировать бедного Анатолия. Дрожащими от волнения пальцами мерили пульс, поочерёдно били по щекам, размахивали у лица ладонями и носовыми платками, дабы остудить окружающий тёплый воздух, безответно и наперебой спрашивали о самочувствии. За неимением нашатыря в ход шли французские духи Наденьки, ядрёный нюхательный табак Егорыча, а затем и "Заваленка", за которой мухой метнулся Серёга к Уклейкину. Уже начали было вызывать скорую помощь, как поднесённая Воскресенским к поцарапанному осколками очков носу Толи стопка казённой водки вызвала первую ответную реакцию его организма в виде едва заметного передёргивания, как физиономии. Ещё не в силах приоткрыть глаза, из уст его чуть слышно, но, таки выпорхнул крошечным колибри, по-видимому, животрепещущий для него вопрос:
   - За... валенка?..
   Даже в полубессознательном состоянии, он, по существу являясь профессиональным дегустатором с расширенной печенью, - на один запах определил широко полюбившуюся в народе марку водки за её удобоваримое соотношение цены и качества.
   - Она, родимая, она самая!.. - воскликнул Егорыч чудесному воскрешению друга, - надо было сразу Кольке дать её понюхать, а ещё лучше - вовнутрь. - Я, блин, всегда утверждал, утверждаю и буду утверждать, что алкоголь в разумном литраже - универсальное лекарство от всякой заразы!
   - Ну, тогда, наливай, доктор... - наконец, приоткрыл потерпевший веки, и был немало удивлён количеству склонившихся над ним приветливо-улыбающихся лиц, где в сочувственно-радостных глазах некоторых из них наворачивались слёзы добродушия и умиления.
   - Слава, Богу... Живой... Молодец!.. - облегчённо выдохнуло, заботливо обступившее его плотное, как спасательный круг, кольцо приветливых людей.
   Подобно братанию на фронте, когда два противоборствующих лагеря ещё минуту назад стрелявшие друг в друга, вдруг, побросали оружие и с распростёртыми объятиями начали радостно лобызаться, так и тут, некая общая, нежданная беда и человечность сплотила людей. Отбросив мелочные амбиции и обиды, которых собственно и не было, разве что кроме некоего азарта и известной толики корысти, обе стороны слились в единое целое.
  
   Ещё с полчаса вся компания бурно обсуждала, вновь переживая нервные перипетии несчастного случая, остужая водкой и пивом повышенный эмоциональный градус. В порыве светлых человеческих чувств, Воскресенский поочередно в знак искренних уважения и дружбы периодически обнимался со всеми членами столь полюбившемся им трио, естественно, отдавая предпочтение случайно раненому мячом Толику.
   У последнего, если отбросить футбольный казус, давно не было такого вечера, когда бы он был в центре всеобщего, пусть и немногочисленного внимания. Все ему сочувствовали, приободряли, желали сибирского здоровья, долгих и счастливых лет жизни и тому подобное. В качестве хоть каких-то подарков ему презентовали то, что было у каждого с собою и чего было не очень жалко. Впрочем, последнее утверждение весьма спорное в подобных ситуациях.
   Наденька подарила перламутровую расчёску и пакетик одноразовых дезинфицирующих салфеток, которые тут же пошли в дело, Крючков - пачку дорогущего "Парламента" и фирменную зажигалку Zippo, а Ярослав Андреевич - серебряный свисток и ещё пару непочатых бутылок "Заваленки", которые по его просьбе расторопно спустил вниз Уклейкин. Вдобавок, он обещал пожизненно-бесплатный проход на домашние матчи ЦСКА всей троице. Кроме того, как и уговаривались, Воскресенский передал ребятам почти честно проигранный в споре червонец, добавив, к неописуемому изумлению треугольника, на покупку новых очков цельный четвертной!
   И если бы не Наденька, которая с превеликим трудом при помощи Сергея и Володи оттащила перевозбуждённого папу в такси, то сто пудово - братание растянулось бы до самого рассвета. Более того, уже едучи домой, Воскресенский, пребывавший в наипрекраснейшем расположении, духа про себя романтически подумал: "А неплохо было бы с головой влиться в весёлый треугольник на пару-тройку дней, расширив его до квадрата, пусть даже и чёрного, как у мрачного мистика Малевича". Но с учётом любви к своей семье, выкованного жизненными перипетиями чувства долга и относительно высокого социального статуса, он понимал, что это почти не возможно, а потому без особого сожаления, откинув эту шальную мысль, - через полчаса заснул в тёплых объятиях успокоившейся супруги совершенно счастливым человеком.
   А для не разливного никакими загогулинами бытия трио, праздник, который закончился лишь на зорьке, только начинался. Почти никогда за всю свою бурную полукочевую жизнь они не срывали такой куш, и уж тем более, всего в течение каких-то считанных часов. Посему настроение их было - запредельным.
   Снисходительно отослав Баху и Фару с ещё одной пачкой ненужного им печеньем к "Бурёнке", Коля, Толя и Егорыч, вновь развели у вверенного им к охранению трансформатора небольшой костерок, на угольях которого запекли, словно мечтательные пионеры, картошку. Нужно ли говорить, многоуважаемый читатель, каким объёмом не высокой (как было обусловлено со штабом ополчения) крепости алкоголя, по самое горлышко затарилась счастливая компания с неожиданно щедрого барыша? И уж тем более не сложно догадаться, что первый тост, который нарочито многозначительно произнёс Егорыч, был "За здоровье Коли и его новые очки!!!", которые они решили купить завтра... ну, или, на крайний случай - чуть позже, если позволит их вечно несбалансированный бюджет...
  
   Глава 7
  
   - Ну, стучи уже, Сытый!.. - в третий раз призывал Круглый напарника, всё более раздражаясь. - Что ты в натуре, как телёнок перед мясокомбинатом мнёшься, чем быстрее зузы получим, тем раньше на шашлыки свалим, пока погода шепчет.
   - Сам стучи, тоже мне стукача нашёл, - фыркнул тот в ответ, нервно обгрызывая навсегда неухоженные ногти.
   Уже с полчаса они топтались перед дверьми спальни фешенебельной квартиры Лопатина, перебрасываясь между собой колкими, но в целом безобидными, привычными фразами. Но подспудный страх перед авторитетным и авторитарным шефом, который словно лютая пропаганда Геббельса, проникшая в их подсознание за годы работы с ним, - притормаживал их порыв первыми среди бесчисленных шестёрок донести сногсшибательную по их понятиям новость. Поэтому выпукло накаченная мышцами парочка, когда всякий раз оказывалась в подобных ситуациях, - изрядно тушевалась, опасаясь застать не в духе своего влиятельного патрона, как трепещущие мишени перед стрельбой снайпера, на собственных дублёных шкурах, зная последствия его гнева. Но, не убиваемая тяга к денежным знакам, неумолимо брала верх над наказанием, пусть и с переменным успехом.
   - Ты же первый Самосвала засёк, - вот и банкуй, - снова, напористым и последовательным трубоукладчиком поддавливал напарника Круглый, которому не терпелось рвануть на природу во все тяжкие.
   - Ага! а если Палыч, дрыхнет с похмела? сам знаешь какие, блин, тити-мити он нам выпишет...
   - Не дрейфь, братан! Первый раз что ли люлей огребать...
   - Хорошо, если обычных кренделей отвесит, - успокаивал сам себя Сытый, загодя готовясь к худшему. - А если малява так себе, то, как пить дать, отдаст нас шеф на неделю садисту-японцу для спарринга. Помнишь, как в прошлом году он Лютого с Угрюмым отделал?! И будем потом отбитыми, как они, синяками ползать, да кровью харкать с полгода, если он нас, сразу не прибьёт... самурай долбанный!.. Как бишь у этой гниды, погоняло?.. - возмущённо наморщил он свой широкий чугунный лоб.
   - Ху, - рефлекторно, словно у собаки Павлова после тысячи однотипных и мучительных экспериментов, вырвалось из Круглого, когда он с негодованием вспомнил, как треклятый японец однажды показал ему свой фирменный борцовский приёмчик, после чего у него с месяц ломило плечо, и ныла деформированная челюсть.
   - Во-во! почитай как по матушке... сучье племя!.. - и с превеликим трудом удержал себя, что бы в порыве возмущения не сплюнуть на стерильно-мраморный пол шикарной прихожей, которая, как и вся безразмерная квартира, была нашпигована видеокамерами.
   - Да не ссы, братуха... - продолжил Круглый уламывать напарника, когда через минуту тяжёлых воспоминаний и размышлений, подспудный страх вновь подставить свою единственную плоть под железные конечности злодея-японца в виде мелкой дрожи исчез сам собою. - У тех пацанов реальный косяк был, мне потом братва шепнула по-тихому. Так что всё по делу Палыч им предъявил, хотя и жёстко, - нарочито хорохорился он, вновь нервно поглядывая на часы. - А у нас с тобой совсем другой расклад, козырный. Да за такую весточку нам Лопата ещё и путёвочку выпишет в какой-нибудь Лондонград, английский подтянуть, - андер стенд, твою мать!?..
   - "Йес, йес... ОБеХеЭс...", - толсто оттоптался, яки мамонт по муравьиным яйцам, на крайне мелких с его точки зрения аргументах коллеги Сытый знаменитой фразой трусоватого героя из навеки полюбившегося в народе кинофильма "Джентльмены удачи".
   - Да, братан... - упёртой гранитной глыбой стоял на своём Круглый, - не ожидал я от тебя такой подставы, трясёшься за свою шкуру, как фраер какой-то!..
   - Я фраер?.. - медленно, но неотвратимо закипал тот в ответ мартеновской печью накануне юбилейной плавки, - а ты-то тогда кто такой?! Всего-то на месяц больше меня по малолетеке отсидел, а гонору как на 102 мокрую статью!
   - Ну, так больше, а не меньше, ядрён-батон!
   - И чё!? Зато я раньше тебя присел!
   - А я, я!..
   Один Господь ведает, когда и чем закончилась бы очередная бессмысленная по своей сути перепалка быковатого дуэта, если бы удивительным образом, презирая земные законы акустики, прерывисто-занудный звук от него не просочился сквозь бронированные двери спальни Лопатина. Затем, как от не добитой парочки назойливых мух, гневно скрученной газетой "Правда", приглушённый зуд просочился через слуховые перепонки Павла Павловича в притомлённое вчерашней важной встречей без галстуков сознание его; и он, недовольный бесцеремонным пробуждением, - очнулся.
   - ... ху... ху... хунвейбины, хреновы!.. - выпалил, ещё не продрав глаза, осерчавший Лопатин в сторону столь бесцеремонно источника пробудившего его звука, а заодно и в гораздо большей степени, - проклятым китайским безбашенным красным младо радикалам, которые во сне многомиллионной толпой закидывали его камнями, как ярого представителя гнилой буржуазии.
   - И... исдеся я, Пала Палыча-сан!.. - молниеносно, как мангуст к кобре, подскочил к нему колоритный японец-телохранитель, мастер всех возможных единоборств и боевых искусств, с черными поясами самого высокого дана.
   - Ху, какого лешего там шум за дверью?!..
   - Цисяса гляну, мая гаспадина, - и мгновенно, подобно самурайскому мечу из ножен, метнулся за дверь.
  
   - Накаркал, блин... - зло процедил сквозь пока ещё почти целые зубы Круглый, когда ненавистный японец выскочил из спальни, и предстал пред ними, как ниндзя пред врагами, которые в его представлении вот-вот должны стать трупами.
   - Чито нада, Круглая и Ситая? Зачема хазяин будить?!..
   - Оценно Паль Палич нужен, - таки сорвался Сытый, чудом преодолев страх, ибо, давно хотел отмстить самураю, пусть и вербально за физическую, а главное - и моральную боль, когда тот всякий раз коряво произносил их клички как женские.
   - Зачема дразнися, а? - нахмурился японец, встав в полу боевую стойку, отчего у полукриминальной двоицы разом взмокли спины.
   - Будя, будя!.. - незамедлительно взял на себя миротворческую миссию Круглый, тут же вновь вспомнив о своих вывихнутых челюсти и плече, отойдя от греха на полшага назад. - Пошутил он, пошутил... Ты, дорогой Ху, не горячись, тут тебе не там... передай лишь шефу, что мол, Самосвал лично был в доме, где лошадь. И всё, - он поймёт. Только быстро, дело-то на сто миллионов!...
   - Ок, цтоите тута и не сумите, мать васу! - пренебрежительно бросил им телохранитель в знак согласия, и нарочито медленно растворился в дверях.
   - Видал, япона-мать!.. ещё и угрожает, собака... попадись он мне связанный в тёмном переулочке, - в раз бы устроил ему харакири по-русски, - заочно приговорил его Сытый.
   - Согласен... - подытожил общий гнев Круглый, и бесплодно прислонился ухом к пуленепробиваемой двери.
  
   - Ну, что там?.. - недовольно позёвывая, вопросил Лопатин слугу.
   - Тама эта два балабеса: Круглая и Ситая, говорят... оценно важно. - Говорят... какай-та тама дома, лощадь и самоцвал... - как смог пересказал Ху. Для его штампованного восточными иероглифами сознания безгранично-ёмкий русский язык да ещё приправленный жаргонизмами был непреодолимой мукой, которую он стойко сносил как истинный самурай страны восходящего солнца.
   - Что за бред?.. - наморщил лоб Павел Павлович, не в силах понять японскую интерпретацию косноязычия своих помощников, для которых великий и могучий язык Пушкина и Достоевского хоть и был единственным родным, но также далёк от совершенства, как Токио от Москвы. - Тащи-ка лучше, Ху, рассол, водку... и через минут десять впускай этих олухов.
  
   - Ну, голуби мои, ранние... что опять набедокурили?.. - не скрывая, смягчённого рюмкой Smirnoff раздражения к непутёвому, но преданному источнику своего незапланированного пробуждения дуэту вопросил Лопатин,.
   - Ни, боже мой, шеф, Господь с вами... - первым нашёлся Круглый после того, как Павел Павлович, как подобно разделочному ножу мясника, пронзил их своим тяжёлым взглядом от макушек до пят; а неприятный холодок, вновь пробежавшись по широченным спинам их и чудом не успев традиционно заиндеветь, - растаял сам собою.
   - Даже... наоборот... - неожиданно для себя поддержал напарника Сытый, озадаченно почесав огромный бритый затылок; и ни к селу, ни к городу, неуверенно добавил, - наверное...
   - Что значит, "наверное"?!.. - как всегда, в подобных случаях возмутился Лопатин неопределённостью ужасно косноязычного слога помощников, пределом совершенства лингвистики которых была азбука. Прекрасно понимая, что этот образовательный, а возможно и генетический изъян уже никогда не исправить, он, тем не менее, всякий раз взывал, едва ли не к небесам, а по сути - в пустоту:
   - Вы, голуби мои заскорузлые, научитесь когда-нибудь изъясняться коротко и ясно?! Или мне ещё и толмача нанять за ваш счёт, что бы он переводил с, прости Господи, тарабарского языка, которым вы так бессвязно лопочите, - на наш великий и могучий русский?!..
   - "Ни-ни...", "зачем...", "мы это...", "того самого...", "зуб даю...", "мамой клянусь...", "ещё минуточку, шеф...", и тому подобные, максимально краткие слова и едва ли ни междометия, тут же, словно горох из дырявого мешка посыпались ему в ответ заверения в том, что, мол ещё чуть-чуть терпения и всё проясниться.
   - Добро, пернатые, сами предложили: минута так минута. Уложитесь - работаем вместе дальше, нет - уволю к едрене фене без выходного пособия с жёлтым билетом на выпоротых задницах. Время пошло!.. - рыкнул Лопатин, терпение которого действительно было на пределе, ибо, у него - человека с детского горшка начитанного и образованного, - всякое подобное коверкание отеческого, самого богатого в мире русского языка вызывало искреннее духовно-интеллектуальное терзание.
   Трудно сказать, что именно синхронно щёлкнуло в заплесневелых без ежедневных умственных упражнений мозгах Сытого и Круглого, но, то, что услышал Лопатин, как в филологическом, так и в содержательном смысле, буквально шокировали его. Причём, что более всего удивительно, потрясение было с необъятным, едва вмещающимся, в его тут же возбудившееся сознание, знаком плюс. Конечно, до красноречия Цицерона нашим скромным "труженикам" тёмных подворотен было очень далеко (как американцам до Луны, какую бы лапшу они не вешали здравомыслящему человечеству в оправдание своей голливудской афёры века), но разница с предыдущим их блеяньем была воистину космической.
   Ровно за 60-т секунд максимально чётко, аргументировано и последовательно, словно бы два прожжённых репера с великолепно поставленной дикцией, быковатый дует, артикулировано, речитативом, чеканя каждое слово, передал все известные им подробности вчерашнего тайного визита Самосвалова во двор дома ополчения.
   - Ну, голубочки мои, почтовые!.. - расплылся подобно сыру в масле крайне редкой по отношению к непутёвым подопечным улыбке Лопатин, - удивили, так удивили!!! Век не забуду... - и едва не прослезился в умилении. - Хорошую весточку вы мне принесли, я бы даже сказал, - шикарную!..
   - Я же говорил, Пал Палыч, - также неожиданно просиял непривычной, но не до конца искренней улыбкой Сытый, так как сквозь неё сквозила едва уловимая толика обиды, - что, дескать, новость наша "даже наоборот", а вот вы... И от смешанных, словно соль с сахаром, противоречивых чувств, он, как обычно, потупив взгляд, отчаянно начал ковырять правым носком замызганного кроссовка дорогущий персидский ковёр.
   - Ну, ладно-ладно, не дуйтесь... - почувствовал всегда наблюдательный Лопатин некою затаённую обиду недоверием в интонации угловатых, но в сущности открытых, но, главное - преданных ему, пусть и достаточно недалёких подручных. - А что бы навсегда загладить возможные мелочные между нами недоразумения, - весело и обнадёживающе подмигнул он им, привстав с украденного музейного кресла времён Екатерины II, - держите, парни, по штуке баксов, и можете пару дней отрываться, как говорится, по полной программе - реально заслужили!
   И лишь только после того, когда услышанное, твёрдо, как на SSD-носителе, записалось в соответствующих ячейках коры головного мозга каждого из члена полукриминального дуэта, тот, наконец, традиционно слаженно, облегчённо выдохнул и от всей души улыбнулся, во все шестьдесят четыре зуба за исключением, десятка оставленных на полях брани своего сурового поприща. А из их уст, как и ранее, крайне скупо, подобно мужским слёзам, прокапали краткие реплики благодарности шефу, большей частью опять-таки разбавляемые незамысловатыми междометиями, как и чуть ранее:
   - "Спасибо...". "Мы ж того... этого". "Сами знаете...". "Если что...". "То всегда...". "Как-нибудь...". "Авось...". "Сдюжим...". "Эх, мать моя... женщина!..". И тому подобное.
   Но Лопатин уже не обращал на это форменное надругательство над бесконечно-радужно-божественною красотой русского языка никакого внимания. Его мысли всё более сосредотачивались над сутью радостной и многообещающей для него новости. И дабы мягко и без обид быстро выставить косноязычных гонцов за дверь, он, моментально соорудил в своей голове, как ему казалось, несколько весёлых предложений, заметив, как Сытый на нервной почве вновь пытается продырявить его раритетный ковёр:
   - Вот и ладушки, ребятушки! - Ну, а ты, Коленька...
   - Что?.. - тут же невольно оборвал тот Лопатина осипшим голосом от мгновенно образовавшейся тревоги Сытый, предчувствуя, как обычно, что-то гадкое от хозяина, свято помня, как он решительно пользует знаменитый и обкатанный веками древнеримский принцип кнута и пряника, денежный эквивалент последнего он только что принял из его рук.
   - Не перебивай, начальство! - наигранно изобразил Лопатин из себя саму строгость, при этом обнадёживающе святясь глазами, как зелёный сигнал светофора для застрявшего на красном автолюбителя.
   - Угу... - только и смог выдавить из себя ошарашенный вновь наступившей неопределённостью Сытый, но интуитивно почувствовав, что нахмуренные слова Палыча, не несут в себе привычную угрозу, - даже внутренне не успел вздрогнуть.
   - Так вот, Николай, - продолжал Лопатин, мысленно представив себя чуть ли не прокуратором Иудеи, раздающим жизни, как милостыни, но, разумеется, не в таком историческом, а местечковом масштабе. - Итак! Отныне и до крышки гроба, ты можешь сколько твоей душе угодно долго ковырять своей вечно нечищеной обувью мои стерильные персидские ковры, хрен с тобою!.. С подобными вестями, которые вы, голубки мои, нынче принесли, мы купим тысячи таких же!.. - "А затем... - мечтательно закатил он глаза, - купим... и власть...".
   - Я это... - смутился, с облегчением выдохнув напряжение, как оказалась, мнимого и не реализовавшегося страха, Сытый. И, не найдясь, что сказать, добавил, как и прежде: - Я, я... больше не буду...
   - "Детский сад на лямках!.." - в сотый раз, но совершенно беззлобно мысленно сплюнул Лопатин от невозможности что-либо изменить к лучшему с этой стороны бытия. - Ладно, проехали... - добавил он, - пошутил я...
   - Гм... - криво и, скорее, для проформы хмыкнул Круглый, вступившись за напарника, - это, Пал Палыч, у него от нервов, сами же знаете... - Просто Колян, всё за работу переживает: мол, как бы всё так замутить, что вам проблем от нас меньше было...
   - Эх... да ещё бы пару неделек отпуска, а то почитай три годика без роздыху впахиваем, - пришёл в себя Сытый.
   - Лады, почтальоны, уговорили!.. - будет вам, и две недели, и месяц, а, может быть, даже и три на каких-нибудь Багамах, если и впредь так будете службу нести. А пока, как и обещал: пару дней в вашем полном распоряжении. Гуляйте, парни, как пел незабвенный Владимир Семёнович "от рубля и выше", но... без крайностей. Время, кстати, пошло! - подмигнул он им так убедительно, что у противоположной стороны не возникло даже крошечного желания подать устную апелляцию.
  
   И "голубки", тщательно выговорив зазубренные у нанятого за бесплатную "крышу" первого встречного студента-репетитора Good buy & Thanks? - выпорхнули из бронированной квартиры шефа, как птички из клетки на вожделенную свободу, дабы на лоне ещё в меру загаженной человеком природы попытаться вкусить все её прелести, за столь, увы, короткий отрезок жизни.
   Но даже это доселе неслыханное Лопатиным фонетическое, пусть и одноразовое, совершенство языка Шекспира из косноязычных уст, исчезнувших за порогом помощников, - не повергло его в культурологический шок, как должно было бы непременно случиться, в любом другом случае; но только не сейчас и не в сию минуту. Ибо Павел Павлович, с победоносной вальяжностью откинувшись в кресле, тут же с головою предался сладостному мечтанию о том, как благодаря своим стараниям, уму, опыту, железной хватке и высоким связям, сформирует, наконец, самую мощную и влиятельную в России строительную империю. "А там... чем чёрт не шутит... - и в министры!.. а затем... даже представить страшно, на какие, недосягаемые для простых смертных, высоты можно вознестись!.." - бурным тщеславием фонтанировали из его чрезмерно раздутого завышенной самооценкой эго грандиозные желания.
   Но удивительнее всего было не то, что наш доморощенный олигарх, предался столь головокружительной мечтательности. Уж что-что, а это никому из смертных на земле испокон веков не возбраняется.
   Действительно, ну какой кровожадный тиран или, например, жестокое правительство смогут запретить человеку мечтать, если даже стальные цепи не в силах запретить узнику алкать избавления от оных; а ведь в мозг и тем паче - душу человека, вот так вот с бухты-барахты не влезть. Во всяком случае, пока; хотя медицина, всё назойливей в этом крайне деликатном вопросе, что сибирская мошка в голодный год. Поэтому сейчас люди совершенно спокойно и пока относительно для них безопасно (желтые дома никто не отменял) могут представить, что они, например, императоры или терминаторы, аполлоны или чемпионы, гении в третьем поколении, и Бог весть ещё кто.
   А иной человек, и числом ох каким не малым, не ко сну будет сказано, о хоть какой-нибудь крыше над головой да куске хлеба мечтает. Да-да, дражайший читатель: и так, увы, случается... да ещё как случается. Нам ли и сего не знать...
   Но есть, хвала Создателю, были, есть и будут такие самородки, чрез поначалу фантастические мечты которых, человечество, вылезши из пещер и землянок к свету знаний, нынче запросто пользуется электроэнергией, радио, самолётами и прочими продуктами научно-технической революции, словно бы оно вот так вот, запросто, за здорово живёшь, само всё образовалось.
   Так что, кратко резюмируя, можно вполне уверенно утверждать, что вреда от пусть и иллюзорных в подавляющей массе своей мечтаний никакого нет, а вот польза бывает весьма существенная и крайне полезная обществу.
   В контексте же нашей истории, повторимся: искренне удивило то обстоятельство, что всегда осмотрительный, осторожный, тщательно просчитывающий по жизни и в бизнесе каждый свой шаг, даже полшага Лопатин посчитал, что визит Самосвалова к ополченцам - это прямое следствие их последнего телефонного разговора на повышенных тонах, где он едва ли неоткрыто угрожал "Неволяшке".
   Напомним на всякий случай тем, уважаемым читателям, если кто вдруг запамятовал, что такое прозвище Иван Иванович Самосвалов (он же "Ванька-встанька") получил за невероятно долгое выживание во вдрызг пропитанных ядовитой желчью завистливыми карьеристами административных коридорах Мэрии Москвы; за умение со всеми ладить и выкручиваться из сложнейших ситуаций подобно знаменитому члену Политбюро ЦК КПСС Ананстасу Микояну, о котором уважительно говорили, что тот и между струйками дождя пробежит без зонтика, не обмочившись ни на нитку.
   Аналитическое сознание Павла Павловича, как метла в ловких руках дворника, напрочь отмело, словно бесконечную осеннюю листву, самою мысль, что реальной причиной явления Самосвалова во двор известного нам дома и мимолётная встреча с его активными жильцами была лишь цепь случайностей, началу которых положила симпатичная, хоть и в приличных годах, лошадка. Согласимся, ибо сие сущая правда есть. Так как не попадись "Бурёнка" в интернете на карие глазки Машеньки и, очаровав её собою до невозможности; а та, в свою очередь, не заставив влиятельного дедушку, который загримировав свой высокий статус от назойливой публики, лично отвезти к милейшей кобылке, - то так мы и видели там вечно занятого Самосвалова.
   Да, башибузукам "Сытого" и "Круглого" не удалось разобрать, о чём конкретно и коротко переговорили ополченцы с Иваном Ивановичем, ибо до их редко мытых ушей кроме отрывочных фраз о футболе - ничего не долетело. "Но и без этого понятно, - логично рассуждал Лопатин. - О чём ещё может говорить заместитель Мэра Москвы по строительной части с людьми, жилище которых он собственноручной подписью и "за долю малую" от меня, как заказчика, определил под снос? Конечно же, о том, что б они как можно скорее переехали из "ветхого" и "опасного" для проживания коммунального дома в новенькие, благоустроенные отдельные квартиры в самом экологически чистом районе Москвы и тому подобные увещевания".
   "Вот что мои новые связи в Правительстве делают! даже "Самосвал" струхнул, - слёту приписал он неожиданный поступок Ивана Ивановича следствием всё возрастающему своему политическому и экономическому весу, без которого даже начинающий олигарх - не бизнесмен, а так - мелкая сошка. Ну, а про футбол, и уж тем паче: как лучше в него играть, что бы, наконец, стать чемпионами мира, - у нас в России разве что слепой не рассуждает", - окончательно убедил сам себя Павел Павлович в собственной, безукоризненной правоте.
   И, хлопнув для полной реанимации пошатнувшегося накануне здоровья ещё одну профилактическую рюмочку, - он благоговейно, с чувством собственной невероятно выпуклой значимости вновь прилёг, дабы окончательно восстановить силы и всласть помечтать о своих грандиозных планах.
   Повторимся, ибо, это весьма примечательный и удивительный факт, который повлиял на дальнейший ход всей нашей истории. Сегодня ** июля 2006 года от Р.Х. всегда острожный и практичный ум Лопатина абсолютно не принял в расчёт альтернативные сценарии произошедшего, со всеми вытекающими для него последствиями, о которых он и в страшном сне представить не мог. Но об этом, разумеется, позже...
   Нам же представляется, что единственным относительно внятным объяснением такого совершенно не характерного для Лопатина поведения стала запредельно и не адекватно возросшая его самоуверенность или, как мудро резюмировали древние: "Почивание на лаврах" - вот тот сладкий яд, который разметал в бренный пепел, казалось бы, незыблемые Империи: от Рима до Константинополя; далее - везде... Что уж тут, братцы, про человека говорить, грешного и слабого ...
  
   Однако, и что также не менее удивительно, противоборствующая Лопатину сторона пребывала примерно в подобном ему состоянии, но с отличием, которое нужно пояснить особо. Судите сами, товарищи.
   Конечно, никому не заказано ошибаться, даже гению, ибо и он - суть человек есть: плоть от плоти - дитя Природы, со всеми достоинствами и недостатками, которые наследуются им от родителей, и которых, как и родину, - не выбирают. Но, при прочих равных коллективный разум должен бы быть более объективен индивидууму, если, последний, повторимся - не гений. Но вскользь всё же заметим - всеми признанным гением, а этот процесс, увы, ох какой долгий и не простой, ибо до благодарности потомков (о, в целом, завистливых и близоруких современниках даже и речи быть не может) иной раз века минуют.
   Поэтому, недаром и завсегда кратко-мудрая русская пословица глаголет, что, мол "Ум хорошо, а два лучше"; а у иных живых существ, как, например, популярный с детства Змей-Горыныч - аж цельных три головы - богатырям на забаву. Правда и тут есть немаловажный нюанс: учесть мнение каждой, прости Господи, черепной коробки при согласовании единой позиции - ещё тот цирк с конями: те, кому "посчастливилось", видеть телевизионные трансляции заседаний-клоунад многопартийной (многоголовой) государственной думы РФ 90-х годов прошлого столетия - не дадут соврать.
   А поскольку Павел Павлович к редчайшим самородкам человечества - гениям, даже при наличии известных способностей, - никак не относился, то и выходит, что уж от ополчения - сиречь коллективного ума - ожидать подобного же благодушия после визита к нему Самосвалова никак не приходилось, даже с учётом только что приведённой оговорки. И, тем не менее, как не парадоксально, это произошло, включая и штаб. Разве что бывалый начальник его - фронтовик Шурупов по обыкновению сомневался, хоть и не подавал виду, дабы пусть и иллюзорной, по его внутреннему ощущению, надеждой подбодрить ополченцев.
   Возможно, и как кажется, в первую очередь, на это состояние людей повлияли усталость и постоянное напряжение вроде бы незримого, но вполне ощущаемого по бытовым неудобствам давления со стороны Лопатина и его прихвостней. А, быть может, и не в малой степени, вбитая столетиями рачительной хозяйской нагайкой в подсознание поколений что-то типа аксиомы: дескать, барин (начальник) всегда рассудит; что уж греха таить, увы, было и пока есть у нас такое нелицеприятное явление. Это мы с вами, уважаемые читатели, сидя в уютных креслах, наверняка знаем, что визит влиятельного заместителя Мэра Москвы по строительству к дому ополчения мало того что совершенно случаен, но и решение по признанию оного аварийным было лично им согласовано "за долю малую". Поэтому, не ведая о сих фактах, люди, измученные нестерпимой жарой и искусственными бытовыми неудобствами, с пока неистребимой надеждой в доверчивых сердцах на то, что высокое начальство наконец-то разберётся в их злоключениях, - и позволили себе немного расслабиться, снизив бдительность и напряжение.
   Правда, слава Богу, с каждым веком, хоть долгий и торный, но совершенно необходимый для развития нашей цивилизации процесс "выдавливания из себя по капле раба" всё более ускоряется и расширяется, что, возможно, когда-нибудь и приведёт к обществу всеобщей свободы для каждого индивидуума...
   Впрочем, с другой стороны, если каждый сам себе начальник, то не приведёт ли этот процесс к образованию анархии, которая согласно лозунгу её отцов основателей есть "Мать порядка", но, как нам твёрдо представляется, - жить в "эту пору прекрасную", - упаси Господь.
   Но за не имением времени, и должного пространства романа, оставим этот архи не простой вопрос, будущим поколениям мыслителей, вернувшись из философского зазеркалья на грешную землю района Лефортово города Москвы.
  
   Итак, повторимся. Просочившаяся, словно вода чрез сито, конфиденциальная информация от штаба в массы о визите высокопоставленного чиновника, который чуть ли не лично обещал разобраться с чрезвычайной ситуацией вокруг дома, немного умиротворило и расслабило ополчение. Даже всегда готовая на героический подвиг Звонарёва, которая начала новую жизнь, поддалась всеобщему своеобразному мареву благодушия, и вновь временно сдалась в плен дурману бесконечного бразильского сериала о бедной красавице Луизе и коварно-гадком доне Карлосе.
   Таким образом, два противоположных лагеря все выходные пребывали в некоем относительном благодушии, наслаждаясь жизнью по самому факту её наличия; каждый в меру своего понимания сего дара Господнего, разумеется.
   Но даже и это краткое благодушие, дарованное самим Провидением (не путать с Привидением, извините) было отпущено всегда щедрыми Небесами далеко не всем. И как, высоковероятно, догадался вдумчивый читатель, среди ополченцев, - Владимир Николаевич Уклейкин - наш главный герой повествования - был, пожалуй, первым в этом смысле, претендентом на сомнительный пьедестал нервного беспокойства. Неспроста же издавна замечено мудрым народом русским, что, мол, "у всякой кручины - своя причина". Ох, неспроста, братцы...
   А ежели их не одна по житейскому обыкновению, как и в нашем случае, водится?.. Что ж теперь, прикажите, от сонма кручин впадать в уныния пучины?.. Нет уж - дудки!.. Мало того, что сие, согласно самой известной книге в истории земной цивилизации, грех великий, но и что же теперь - забиться тараканом за печкой, - и стенать с горя, расточая в никуда остатки энергии, ума, мудрости, то есть самою Жизнь Создателем дарованную? Нет - повторимся, и ещё раз - нет! не такой человек разумный и подобающий. Да, попечалится он малость, - не без этого; зальёт, как заведено исстари, горькой грусть-тоску свою день-другой, третий; поразмыслит о Вечном и Главном, покуда эмоции его, хоть на градус не поостынут. Всё ж, какое-никакое, а утешение человеку, как воздух, надобно. Ведь Душа и Сердце его не аккумулятор, прости Господи, - зарядил их, - и айда дальше дела делать, Судьбой предначертанные. Не камни же - люди... Хотя, говорят, что случается и камни плачут...
   А ведь кручинится Володе даже в эти относительно спокойные выходные дни, действительно было отчего. Не будем повторяться о подспудно довлеющей него чертовщине, так и нереализованной им ради товарищей по несчастью "Кузькиной матери". Напомним только, что каждый уже даже не день, а час - приближали его к 10:00 грядущего понедельника, ** июля 2006 года от Р.Х., ибо, именно на это, возможно, роковое время, согласно повестке, был назначен суд над Уклейкиным с потенциально невообразимым для него штрафом в 1 миллион рублей.
   Конечно, как и Володя, самые дорогие ему люди на планете от Наденьки до Серёги были в курсе предстоящего процесса; но они сознательно не поднимали эту неприятную тему, дабы лишний раз не тревожить и без того перенапряжённую и легко ранимую нервную систему его. Лишь только Шурупов, как человек бывалый и на правах фактически мудрого деда, изредка, но в мельчайших подробностях методично вдалбливал рассеянному внуку, как надо держать себя в суде и что отвечать на заковыристые вопросы следствия.
   Поэтому к вечеру воскресенья со стороны Уклейкина почти всё было готово для вынужденного явления в суд. Наденька образцово отгладила костюм, рубашку и галстук, начистила до сияющего блеска туфли, пока супруг ходил в парикмахерскую, где заодно был идеально побрит небезопасной бритвой у знакомого старинного мастера, не признающего современный инструментарий нового поколения цирюльников. Кроме того, ещё в субботу была предварительно согласованна группа поддержки, в которую вошли Воскресенская с отцом, Начштаба и Стечкина, баба Зина с Ильиничной, Крючков с Подрываевым, Коловратов и десантник Лёха Залётов.
   Все были внешне спокойны и заряжены на поддержку своего товарища попавшего под уголовное обвинение через крайне тёмные и невразумительные с его слов обстоятельства. Более того, по инициативе Звонарёвой, были заготовлены агитационные плакаты, общий смысл которых выражала знаменитая тирада из легендарного советского кинофильма "Берегись автомобиля", а именно: "Свободу Юрию Деточкину!", то есть в нашем контексте - Володе Уклейкину.
   Так относительно мягко, словно вылетевшее лебяжье пёрышко из взбитой перед сном мягчайшей подушки, и спланировало бы воскресенье навеки в прошлое, а Володя в более или менее уравновешенном состоянии - забылся бы, возможно, столь необходимым ему накануне суда целительным сном, не случись очередной чёртовой загогулины.
  
   Однако едва Шурупов и новобрачные (Флокс ожесточённо билась за урожай роз на даче) привстали из-за кухонного стола после вечернего чаю с ватрушками, презентованными им отзывчивой Варварой Никитичной, как на пороге коммуналки, в так и не закрываемых дверях, появился худосочный мужичок.
   Внешний вид его вызывающе не соответствовал как эпохе, так и невыносимо жаркой московской погоде. Стопы были обуты в настоящие русские из липы лапти, а верхняя часть ног - в ватные, замызганного цвета ватные штанцы. Узкое, чуть сутулистое тело его удушливо "согревал" далеко не первой свежести заячий тулупчик весьма схожий с усреднённой иллюстрацией к проникновенному произведению нашего знаменитого поэта Некрасова "Дед Мазай и зайцы", и который был опоясан широченным кондовым ремнём.
   На седой и продолговатой, как дыня, голове его набекрень колыхалась полу облезлая шапка-ушанка на подобие тех, которые носят 99% сторожей в России, причём в любое время года и во все времена. Неопределённого возраста, немного щербатое лицо его содержало густо заросшую русую бороду едва ли не до середины плоской, как доска, груди, а потому и характер глаз пришельца в виду крайней волосатой пышности оной было совершенно не разобрать. Единственное из вещей незнакомца, что более-менее соответствовало современности, была перекинутая через плечо емкая кожаная с молнией сумка, правда амортизированная её носителем фактически до дыр. Но ошарашенные увиденным Володя, Наденька и Петрович на такую пустяшную мелочь абсолютно не обратили своего внимания, которое было сконцентрировано на общем плане невероятной картины, а их зависшие мысли по этому поводу и вовсе болтались чёрт знает где.
   Не дав опомнится и без того онемевшей компании, мужичок, резко сорвал головной убор из которого тут же, словно вши из мгновенно раскалённой бани, врассыпную повыскакивали мелкие паразитарного свойства существа, размашисто перекрестился, и поклонившись в пояс, - со всей дури треснул его об пол. И тут же, отвесно, яки кирпич с крыши, пав на колени, почти навзрыд запричитал, чуть заикаясь и шепелявя:
   - В... виноват я пред вами, б... братия и шестры! Хриштом Богом п... прошу - проштите мя, г... гниду подколодную, за грех г... грешный!.. Что хош просите во... во ишкупление! Всё штерплю, всё шделаю, всему повинуюсь... Верите ли, о досточтимые владыки шудьбы моей, смерду нечестивому?!..
   Видимо, мужичёк не ожидал, что его душераздирающий монолог произведёт на публику столь неизгладимое впечатление, и что немой ответ на неё зависнет вместе с остолбеневшими пролетающими мимо мухами едва ли не на минуту, а потому, он вынужденно и немного обиженно повторился:
   - Ну, так в... верите аль нет?!..
   - Да верим-верим... - как обычно, первым из оцепенения вышел Начштаба, - только давай-ка... э, товарищ, вставай-ка с колен, чай не при царском режиме, тут господ нет, слава Богу...
   - Ну, конечно же, верим... - следом за Шуруповым откликнулось всегда чуткое сердце Наденьки, - только, пожалуйста, не волнуйтесь вы так...
   - "Доверяй, но проверяй...", - хотел было публично усомниться Уклейкин, ибо, интуитивно, спинным мозгом почувствовал, что всё происходящее - это какая-то очередная чертовщина, но не решился произнести вслух. И шестое чувство не подвело.
   - А вот, блин, приёмная комиссия театрального училища не верит, мать их так!!! Два раза поступал, а они, сволочи, - пинком под зад! - быстро вскочил на ноги мужичёк и, содрав густую, как оказалось, приклеенную бороду, - оголил озорное подвижное лицо, в котором на 100% угадывался местный причудливый почтальон Гоша Горемыкин.
   - Тьфу ты, клоун ряженый! - возмутился Василий Иванович глупому маскараду с треском шлёпнувшись на ближайшую табуретку, - совсем что ли ошалел... Чуть ведь до инфаркта, ирод, не довёл...
   - Действительно, молодой человек, вы бы сначала подумали о возможных последствиях, прежде чем такие сцены устраивать, - чуть нахмурила идеальные бровки Наденька.
   - Простите меня, люди добрые, ей-ей, - вновь, но уже наигранно бросился он на колени, - ничего подобного и в мыслях не держал, а, напротив, - покаяться к вам пришёл по одному очень важному дельцу. - Ну, а маскарад этот - так... репетиция, если хотите; вступительные экзамены в Щуку вот-вот начинаются, а жить-то надо на что-то, потому и совмещаю с работой.
   - Так я и думал!.. - уподобился театральному критику Володя и победоносно вознёс к беспристрастным небесам свой указующий перст, потрясая им как флагом, - что все эти твои переодевания от мушкетёра с крестом до вот этого недоразумения в лаптях, - суть нелепая буффонада.
   При этом с измождённой метаморфозами души Уклейкина, свалился очередной чёрный булыжник сомнений, ибо он окончательно осознал, что Горемыкин совершенно точно ни коим образом не связан с чертовщиной. А это значит, о Боже! возможно, её и вовсе не было, а всё случившиеся - какое-то неизъяснимое наваждение. Ведь даже учёные мужи и те, до сих пор не могут, например, объяснить: отчего на Солнце пятна, а уж душа и мозг человеческий - и вовсе для них потёмки.
   - И вовсе это никакая не буффонада... - насупился Гоша, будто бы снова услышал убийственный для себя вердикт приёмной театральной комиссии: "Спасибо, следующий!", - а обычный тренинг, что бы стать абсолютно раскованным и свободным.
   - Да-да, - фыркнул в ответ Уклейкин. - Видел я подобных якобы свободных зомби, которым за их же счёт на липовых курсах личностного роста вдалбливают, что они, вот-вот станут банкирами да министрами надобно только ходить по улицам полуголыми, хлопать в ладоши и орать какую-нибудь чушь!
   - Это всё-таки другое, милый, - как всегда тактично, примирительным голубем мира впорхнула Воскресенская, заметив как её новоиспечённый супруг, закипая, начинает медленно багроветь, а его ранимый оппонент - в недоумении бледнеть. - Согласитесь, друзья, одно дело отдавать всего себя без остатка высокому искусству, и совсем другое - по массовому скудоумию стать жертвой мошенников.
   - Вот именно, я беззаветно и даже безответно служу Мельпомене!.. - гордо задрав голову к потолку с онемевшими от бесплатного пусть и скоротечного спектакля мухами, - ухватился за стороннюю ремарку, как за спасительную соломинку, амбициозный почтальон. - Благодарю вас, о, прекрасная незнакомка! - и словно бы бравый гусар, безуспешно попытался эффектно щёлкнуть мягкими лаптями, словно подкованными каблуками кавалерийских ботфорт.
   - Я же говорю, паяц... - ухмыльнулся неудачному действу бывшего "мужичка" Уклейкин, впрочем, совершенно беззлобно.
   - Сам ты... - лихорадочно подбирал Гоша ответный нейтрально-обличительный эпитет, что бы с одной стороны не обострять по пустяку ситуацию в целом, а с другой - что и у него в лексиконе интеллектуального арсенала достаточно колких слов. Но к общему удовлетворению был перебит Начштаба, который немного отошёл от культурного шока, и, зачадив термояд "Северных" сигарет, - взял бразды правления в свои опытные руки:
   - Ну, будя, вам, будя, совсем ты Володя парня застращал, а вдруг это второй Юрий Никулин или там Евгений Леонов, - а ты его сразу как та приёмная комиссия - третируешь.
   - Спасибо, конечно, вам Василий Петрович за столь лестное сравнение, - чуть тот зарделся, - но, нет! - с пафосом вознёс тот руки вверх, словно бы обращаясь ко всему человечеству разом. - Гоша Горемыкин - народный артист России будет звучать не менее громко!.. - Если, конечно, звёзды правильно сойдутся... - существенно тише добавил он.
   - Ладно, как говорится, дай Бог, что бы так всё и сталось, но пора и на зёмлю спустится: так что за дельце-то, артист? - не выпускал ветеран вожжи управления из своих ещё крепких рук.
   - А дельце по нынешним временам и обстоятельствам известное, - окончательно привстал Гоша с острых колен, отряс с ватных штанов пыль и с наслаждением снял с себя безразмерный заячий тулуп. - Прежде бы, ребята, водицы испить: взопрел весь, как марафонец в телогрейке, - взмолился он, взирая на Наденьку, как на ангела-спасителя.
   - Пожалуйста, - тут же протянула она ему кружку со спасительной прохладной влагой из кухонного крана, осушив которую в один глоток и сдавленно икнув, воскреснувший почтальон продолжил, проницательно оглянувшись по сторонам:
   - Только, братцы, как хотите, а у меня одно принципиальное условие: никому ни слова, ни полслова, ни даже буковки. - Лады?..
   - Не дрейфь, почта, тут народ бывалый, проверенный, я гарантирую, - сразу успокоил его авторитетный Шурупов. - И не тяни резину, Гоша, если действительно есть что сказать...
   -Так вот, друзья, - тут же и начал, откровенно переживая, Горемыкин. - Начну чуть издалека, но это, уверяю, не долго. С самого детства я был воспитан в идеалах гуманизма и просвещения, а потому любого насилия и прочего беззакония с той юной, безмятежной поры терпеть ненавижу. Мировая классическая литература, музыка, живопись и прочие высокие искусства настолько глубоко пронзали мои сердце и разум, что сделали их настолько тонкими и чувствительными ко всему грубому, пошлому и бессмысленному, что, например, даже убитая, пусть и за дело назойливый комарик, - вызывает во мне глубочайшее неприятие. Стоит ли говорить, какие душевные муки я испытываю всякий раз, когда какое-нибудь, извиняюсь, проходящее мимо мурло, оскорбляет мою личность вульгарным словом и уж тем более, - применяет ко мне насилие, основываясь исключительно на своём физическом превосходстве и, как правило, с полным отсутствием даже минимальной культуры и интеллекта.
   Причём, в 99,9 % случаев совершенно безо всякой на то причины, похотя, что ещё более отвратительно и нетерпимо для меня, как и для любого благовоспитанного человека. И, сколько бы я не пытался в связи с этим избегать тёмных переулков, безлюдных и тому подобных злачных мест, дабы не испытывать судьбу, но всё равно, увы, даже и средь бела дня наткнёшься на всевозможных упырей рода человеческого. А поскольку плоть моя, как сами видите, - суть пародия даже на самое отдалённое подобие атлетического совершенства, то дать должный отпор я совершенно не в состоянии: да и, повторюсь, возмездие и тем более - силовое, внешнему насилию - категорически претит моим гуманистическим принципам. А аргументированных слов, коими я могу вразумить любого адекватного и воспитанного человека - эта быковатая публика не понимает абсолютно, ибо банально нечем.
   "Тряпка!.. - мысленно сплюнул Уклейкин,- цаца интеллигентная. - Впрочем, а я чем лучше, если в глазах общества у меня до сих пор "кишка тонка", - тут же вспыхнуло в нём привычное самоедство, которое было на удивление быстро притушено, ибо покаяние горе-почтальона вызывало всё большее любопытство.
   - И вот, где-то п... пару недель назад, - дрогнул голос Гоши от ещё большего волнения, - когда уже вовсю началась это катавасия вокруг вашего дома, в полдень подкатили ко мне два огромных, как гориллы, мордоворота в малиновых пиджаках с золотыми цепями, как в 90-х. И нагло так, как и в то безвременье, никого не стесняясь, - начали меня натурально стращать: до сих пор внутри всего трясет. Мол, если хочешь, сучёнок, не инвалидом в собственной моче ползать, то будешь, гнида, нам раз в день всё что происходит в доме и вокруг него докладывать; а нет - и суда нет: навсегда зажмурим. А заодно и нашу агитацию за Южное Бутово долбанным ополченцам каждый день в почтовые ящики впихивать. И, резко двинув в грудную клетку и по почкам, от чего я едва тут же и не сдох, - абсолютно спокойно, будто то бы походя, презрительно сплюнув на меня сверху вниз,- ушли вразвалочку, сволочи...
   - Может ещё водички?.. - моментально откликнулась безграничным сочувствием Наденька.
   - Или водочки, а? - вторя ей, проникся Шурупов.
   - Ну, разве что капельку... - с не постановочной благодарность в пока ещё грустных глазах, но с нарастающими проблесками в них надежды, - выбрал он предложение Начштаба, как наиболее уместное драматическому моменту. - А то, я и без этого, иногда, тексты забываю...
   - Эх, бедолага... - наконец, публично и искренне присоединился к сожалениям Уклейкин. Но поскольку он так и не придумал, что бы такого предложить материального для утешения понурого почтальона, - решил взбодрить его вдохновляющей народной мудростью: - Ничего, Гошенька: отольются кошке мышкины слёзки, уж поверь мне!.. - неожиданно твёрдо для окружающих и себя заключил Володя, памятуя о "Кузькиной матери", мстительный запал к которой, так или иначе, находился почти в его руках.
   От редкого, как в вымирающей красной книге, простого человеческого к себе сочувствия вообще и в последние дни в частности, - Горемыкина не нашёлся сразу, что ответить, настолько он был тронут состраданием фактически чужих ему людей. Едва сдерживая наворачивающиеся слёзы согревающую душу благодарности, он признательно принял стопку водку от Петровича, и, перекрестившись, всем и всему сразу, отчаянно опрокинул оную вовнутрь полыхающей души своей, дабы хоть на полградуса остудить её невыносимый жар носимого стыда, как бы это парадоксально не звучало с точки зрения беспристрастной к эмоциям науки. Тут же занюхав первой попавшейся под руку "закуской", а именно облезлой, как престарелая блохастая сука, шапкой-ушанкой, он, словно бы на неожиданно открывшемся втором дыхании, и, будто бы опасаясь растерять его, - продолжил:
   - В общем, терпел я, братцы, со страха в себе эту мерзкую муку измены, терпел... но всею своей сущностью чувствую, что с каждым днём, часом, минутой - фактически разрушаю в себе фундамент того человеческого, а значит смыслового и духовного начала, который заложен в нас с самого рождения самим Создателем. Так, блин, извёлся, что толком ни есть, ни пить, ни спать, ни творить, а стало быть - и жить подобающе не могу! Даже похудел от душевных терзаний; но, это, как вы понимаете, - полная ерунда, так к слову пришлось. Но главное, сегодня как током торкнуло: окончательно осознал, что ежели не покаюсь пред вами за измену, а через вас - пред всеми людьми ополчения, и, следовательно, Богом, то и без всяких жалких мордоворотов Лопатина, проклятым в веках иудой издохну: сначала душою, а затем и физически... и уже навсегда... Простите, меня, люди добрые...
   И словно бы как в церкви по окончании долгой службы, незримая благоговейная аура облегчения нежно обволакивает всех прихожан, будто бы сонм ангелов разом вдохнул в их встревоженные переменчивым бытиём сердца надежду, что всё будет хорошо, и надобно только верить и прилагать усилия; так и тут: подобное же состояние светлого умиления от прощения друг друга, - проникло в каждую клеточку их сущности. Причём, и, что в целом характерно для русского православного человека, Шурупов, Наденька и Володя испытали это божественное чувство не в меньшей, а, возможно, и в большей степени, нежели Горемыкин, который, как говорится, с души камень бросил. Ибо, одно дело, самому покается, что порою неимоверно трудно, как убедительно точно показал гений Фёдора Михайловича в "Преступлении и наказании", и другое - стороннему человеку принять чужой грех, почти как свой, разделить его пусть и частично в сердце своём и в итоге - простить, а не ограничится, как правило, показным сочувствием. И уж тем паче, и не дай Бог, - чванливо-извинительным осуждением и порицанием.
   - Да что ты, Гошенька, что ты... - вновь бросился Василий Петрович утешать бедного почтальона, искренняя душевная боль которого ещё больше кольнуло его открытое сердце, - нам ли прощать, все мы грешные, а в жизни всякое может случиться. Я помню, на фронте со страху чуть в плен под Ржевом не попал, хорошо политрук упас: таким нас, ещё пацанов зелёных, многоэтажным матом обложил, что вмиг вся робость сгинула. И хотя и с большими потерями, но всё же прорвали окружение. Так-то вот, дружище, бывает...
   - А хотите, я вас познакомлю с самым настоящим батюшкой? - предложила Воскресенская, - поверьте мне, Георгий, - это удивительный человек, к нему все прихожане, как к отцу родному приходят: кто на исповедь, кто на проповедь, а кто просто: поделится радостью и горем, что бы душу возликовала и облегчилась. - Правда, к сожалению, он пока на Афоне с паломниками, но должен вот-вот вернуться...
   - Главное, что ты совесть сохранил, раз смог переступить через страх!.. - не унимался Шурупов. - А это, поверь мне, поступок... особенно в нынешнее, прости Господи, ссученное время, где барыги, скупив все продажные СМИ, вдалбливают людям, и в особенности малолеткам, что каждый должен быть только за себя, точнее, - за свою задницу. Так что, давай-ка лучше, артист, ещё по капельке "валерьяночки"... ну, и я заодно с тобой причащусь... - не без явного удовольствия умиротворения сдавленно характерно крякнул он горлом.
   - Спасибо вам, друзья, ей Богу с души отлегло!.. - с безграничной благодарностью и уже без оговорок принял Гоша из рук Начштаба вторую стопку "Заваленки", перекрестившись разом во все стороны за не имением в обозримом пространстве коммуналки иконы.
   - Ну, уж и мне тогда, Петрович, капни за компанию, - не выдержал случайного искушения Володя, которому помимо прочих треволнений, включая и сегодняшние, как серпом по одной из самых дорогих частей тела человека, резануло: "продажные СМИ".
   - Может не стоит, Уклейкин, - специально для строгости, но с известной долей иронии, назвала официально по фамилии Воскресенская своего любимого, - завтра утром суд.
   - Дорогая, я же исключительно для сна и укрепления нервов, которые завтра наверняка пригодятся, - заверил он супругу и, не дав ей шанса вновь возразить, ловко и незаметно подмигнув товарищам: мол, давайте, мужики, быстрее, - мгновенно с оными и выпил.
   - Ба!.. - опередив самого Начштаба, прервал мимолётную паузу Горемыкин, до последней хромосомы растроганный столь неожиданно-тёплым к себе отношением, - конверт я дранный: я ж к вам ещё и с оказией, как услышал "Уклейкин", так тут же про телеграмму и вспомнил.
   Володя, услыхав о телеграмме в свой адрес, совершенно растерялся, не зная, что и ожидать, с ужасом памятуя о содержании предыдущих посланий, вручённых ему Горемыкиным. Сердце его забилось существенно чаще обычного, предписанного Природой рабочего пульса, а дыхание напротив - перехватило жгучей удушливой волной, будто бы он после только что выпитой рюмки водки, запил её чистым спиртом, вместо лимонада. Лицо его медленно, но неотвратимо белело...
   - Вот она! торжественно рёк умиротворённый и почти возвращённый к полноценной свободной жизни почтальон, - Владимиру Николаевичу Уклейкину, так и пропечатано, со штемпелем! Прошу принять и расписаться.
   - Небось, опять какую-нибудь гадость приволок... - подсознательно выдохнул он в пространство потаённые чёрные мысли, которые, подобно предгрозовым тучам, обволокли всю его наэлектризовавшуюся нервную систему, - беданосец...
   - Не бедоносец, а письмоносец... - немного надулся пока несостоявшийся артист "больших и малых театров". - Что дают, то и приношу. А что там внутри - меня не касается, да и не положено нам, я вам ни какой-нибудь гоголевский почтмейстер, который совал свой пронырливый нос во все подряд депеши.
   - Ладно, Гоша, извини, это всё нервы... - принял он, чуть дрожащей рукой форменный бланк телеграммы.
   - Ничего... я уж привык, и не такое приходилось слышать. А один раз, - аж передёрнуло Горемыкина от жутких воспоминаний, - меня чуть с балкона не выкинули, когда я принёс нотариальное уведомление, что покойный родитель всё наследство с квартирой отписал не своим уже высоко возрастным сынкам-бездельникам, сидевшим у него на шее, а в детский дом, который его и воспитал достойным человеком.
   - Да, брат, жизнь она всякие коленца выкидывает...- философски резюмировал Шурупов, непроизвольно покосившись на початую бутылку "Завленки".
  
   "Я всё знаю. Вот-вот буду. Яценюк", - тем времен трижды прочитав короткий текст, - завис Володя подобно перегруженному компьютеру в ещё большем полном недоумении.
   С одной стороны, сам факт того, что было пропавший на Украине выпускающий редактор, хоть и таким почтовым образом, наконец, проявился, сначала вызвало в Уклейкине долгожданную волну облегчения, а с другой - неопределённое "вот-вот" тут же встречной, пусть и существенно меньшей по амплитуде волной гасило изначальную радость. Действительно, что значит это "вот-вот"? Когда он приедет? завтра, через неделю или с минуту на минуту появится с новым чемоданом неизвестного миру своего творчества прямо сейчас в дверях коммуналки?
   А главное, что поставило Уклейкина, в ставший привычным напряжённый тупик понимания происходящего, было это пугающе и невнятное от Яценюка: "Я всё знаю". "Что он знает?! Откуда? Как это вообще понимать?" - начал он традиционно изводить себя безответными вопросами, что помимо его воли ошарашено-переменчивой мимикой, как перегруженный светофор в час пик, отразилось на лице, вызвав мгновенное волнение Наденьки?
   - Что-то не хорошее случилось, Володенька?..
   - Даже и не знаю... - передал он любимой телеграмму.
   - Действительно, как-то расплывчато, - вытянула Воскресенская в знак недоумения великолепные плечики. - Но, хорошо уже то, что Демьяном Тарасовичем нашёлся, и, дай Бог ему здоровья, скоро будет.
   - Это да... - согласился он рассеянно, - вот только что значит его "Я всё знаю"?..
   - Вот приедет, и спросим, - успокаивала его Наденька как могла. - Утро вечера мудренее...
   - Золотые слова, о красивейшая из красивых!.. - засобирался Горемыкин, окончательно прейдя в себя. - Ещё раз спасибо вам, друзья, за душевное понимание и сочувствие: век не забуду. - А мне пора: ещё полсумки депеш. Будут новости от Лопатинских холуёв, - вы будете первыми кто о них узнаете. И, как говорится, No pasar;n!, камрады.
   - Кстати, Гоша, - окликнув в дверях почтальона Шурупов, которому, как бывалому фронтовику пришла авантюрная идея. - Как "завербованный", ты можешь так сказать сыграть двойного агента, если конечно это понадобится, ну и если сам, разумеется, пожелаешь... Это тебе не сопли, извини, по сцене гонять, а настоящая игра мозгов и нервов, как у разведки и контрразведки!..
   - Гм... я подумаю, - неожиданно смело и прежде всего для самого себя ответствовал артистичный почтальон и был таков, растворившись, как в полумраке тень шпиона, на пороге коммуналки в наизамечательнейшем настроении и крепостью духа.
   - Ну и мы, Василий Петрович, баиньки пойдём, - аккуратно взяла под руку Наденька свою вторую половинку и максимально нежно, с выражением обворожительного личика, не терпящего по этому вопросу никаких возражений, повела её в комнатку. - А в четыре утра я вас сменю на дежурстве.
   - Добро, - нарочито твердо ответил Начштаба, не без внутренних борений убрав бутылку водки в холодильник, - и достал с полки для штудирования предпоследний том полного собрания работ И.В. Сталина.
  
   Однако, и что особо удивительно, уже через четверть часа Уклейкин, перегруженный театральным действом и неопределёнными новостями от Яценюка, а также под гнетущим давлением неизбежности завтрашнего суда, уснул подобно дембелю, которого скорый поезд несёт к дому в волнительном предвкушении радости и, увы, возможной, печали. С той лишь несущественной разницей, что сквозь тревожно-сладкий сон ему слышались не традиционное рельсово-убаюкивающее "тук-тук", "тук-тук", "тук-тук", а совершенно неуместное, а потому тревожно-неопределённое из телеграммы: "вот-вот", "вот-вот", "вот-вот".
  
   Глава 8
  
   Кто бы что, граждане, не говорил, и, как не крути, а без суда - горче беда. Но вот куда, в самом деле, податься обыкновенному человеку, если его, не дай Бог, обидели, оскорбили, покалечили, нанесли моральный и/или материальный ущерб и прочие непотребства и гадости? Нет, хорошо, что вы человек обеспеченный и что называется, обросший нужными связями, как Робинзон Крузо волосами на необитаемом острове. Тогда, да, - при прочих равных, разумеется, можно обойтись и без посредника в лице суда и, как говорят, так называемые уважаемые в узкой среде люди порешать вопрос иными, пусть и не законными, но крайне эффективными способами. Или, если вы хоть и не богаты и без "крыши", но человек волевой, сильный и храбрый, то, как зачастую и практикуется, по сей день, - нахрапом с такой-то матерью, кулаками, дубиной и прочими подручными средствами таки добиваетесь от визави удобоваримого результата.
   Конечно, в приведённых примерах, есть приличные риски огрести реальные наказания по тому же суду, особенно во втором случае, но если эмоция затмевают разум, то тут ничего не попишешь, тем паче, когда из глубин прорывается едва ли не мощнейшая её составляющая, - месть. И хотя, как утверждается в одном известном, но... не нашем фильме: "Месть - это блюдо, которое надо подавать холодным", - в жизни сия "кулинария" встречается не часто.
   Так или иначе, но гуманизм, как один из фундаментальных столпов прогресса человечества, эволюционируя, усовершенствовал судебную систему от авторитарного решения вождя некоего условного племени "Что хочу, то и ворочу" до вынесения вердикта 12-тью присяжными, которых по методу случайной выборки ныне отбирает обыкновенный компьютер.
   Однако сразу же вспоминается знаменитый риторический вопрос из монолога Чацкого "А судьи кто?", ответ на который и по сию пору не имеет однозначного ответа, ибо, если разобраться по существу, то и от других, ещё более известных цитат никуда не деться: " Не судите, да не судимы будете", так как: "Кто без греха пусть первый бросит в нее (грешницу) камень...".
   Но с другой стороны, если подобным образом рассуждать, то ни суда, ни иных институтов самоорганизации социума не видать нам, как своих собственных ушей (зеркало - не в счёт). В самом деле, ну, где, в какой части Вселенной, а главное, - каким образом (методой) набрать хотя бы малую толику порядочных, подобающих граждан на эту высочайшую и беспристрастную должность, определяющую дальнейшую судьбу, а зачастую - и самою жизнь, осуждаемого человека? То, что такие люди есть даже и на нашей грешной планете, - нет никаких сомнений. Но вот беда: не ходят они строем с транспарантами типа "Мы лучшие, мы - соль земли, быстрее избирайте нас в условные судьи, президенты и прочие цари!". Напротив, именно с подобными громогласными лозунгами массово шествуют последние негодяи, которые хоть чучелом, хоть тушкой, но норовят прорваться во власть, дабы пользуя её во все, пардон, щели набивать свои бездонные сундуки за счёт народа, который, по традиционной доверчивости и благодушию верит сладкому слову, а не горькому, но реальному делу.
   В общем, вынужденно повторимся: куда не кинь - всюду клин. Но жить-то как-то надо, братцы. И не в "прекрасном далёко" завтра, как пелось в фантастически обнадёживающей песенке из любимейшего советской детворой фильма "Гостья из будущего", а здесь и сейчас, и завтра через наших детей и внуков. И, не просто кое-как проживать свой отпущенный сверху, как правило, не долгий век, а желательно хорошо, ну, или на худой конец - не плохо.
   А поскольку, как мы выяснили, человечество до наступившего понедельника ничего лучше относительно цивилизованного решения споров в суда не придумало, то и пришлось Уклейкину с группой поддержки согласно официальной повестке явиться в районное отделение оного к 11-ти утра, ибо, ему, как мы выяснили, иных цивилизованных альтернатив в этот час не существовало.
  
   Василий Иванович, как и обещал, надел все свои ордена и медали, и выглядел, словно иконостас в храме Христа Спасителя на Пасху - очарованных глаз не отвести. Звонарёва и Макаровна были также при всех боевых регалиях; в особенности - последняя, на седой голове которой, гордо, словно бы знамя Победы над Рейхстагом, залихватски красовалась выцветшая пилотка с чуть потёртой временем красной звёздочкой. Лёха Залётов - не отставал от боевых ветеранов и был в отутюженной с иголочки парадной форме русского десантника с аксельбантами, в небесно-голубом берете, при всех значках доблести; и его сногсшибательный вид невольно нагонял румянец и внутренние вздохи восхищения у всех без исключения секретарш судопроизводства, включая замужних и даже пожилых.
   Жора же, напротив, был традиционно консервативен, а потому прост в одеянии: "что удобно, то и годно", - не мудрствую лукаво, всегда практично рассуждал он. Выдающийся метростроевец в абсолютно новой белой футболке 68-го размера совершенно очаровал своим неописуемо-выпуклым богатырским телосложением не только женскую половину суда, но и мужскую, включая крепких охранников. При этом у одного из них в этой связи воспламенилось ущемлённое эго, и дабы хоть как-то притушить душевный пожар, под надуманным предлогом он отпросился у начальника минут на 10-ть перекурить для себя неожиданно тяжёлый, судьбоносный вопрос: "А тем, блин, ли я занимаюсь последние десять лет по сути пустой жизни?..".
   Подрываев с Крючковым, напротив, словно нигилисты, заведомо отрицающие самою возможность справедливого суда, оделись так, как будто его вовсе не существует в Природе, т.е. совершенно обыденно, ибо их задумка, как помочь своему лучшему другу, состояла совершенно в ином действе. Сашка по одному ему известным хакерским каналам заранее получил разрешение на видеосъёмку процесса, которое и было предъявлено весьма удивлённой помощнице судьи перед самым заседанием. Но так как определить подлинность сего документа в сжатые сроки не представлялось никакой возможности, а связываться со скандальной прессой, с которой ассоциировались друзья Уклейкина, и у которых к тому же были прицеплены солидные бейджики на русском и английском языках, то коротко посовещавшись, работники фемиды дали добро на съёмку процесса. Ибо опираясь на свой опыт, знали, что при прочих равных связываться с журналистами, иногда себе дороже. А поскольку рассматриваемое дело в их представлении было пустяшным, то не будет ничего страшного от фиксирования процесса на камеру; ну разве что превалирующей женской части предстоит навести марафет с особой тщательностью на тот случай, если видео попадёт в широкие народные массы, а затем и неминуемо к начальству.
   Расчёт друзей был прост и успешно обкатан на заместителе начальника Корыстылёве, когда тот, как мы помним, приезжал агитировать ополченцев на скорейший переезд в Южное Бутово и, осознавая, что каждое его слово и движение записываются на видео, он врал и хитрил гораздо меньше обычного.
   А уж в суде, где буквально от каждого слово и даже запятой зависит приговор, наличие среди его участников публично записывающей аппаратуры, чисто теоретически должно отбить всякое желание у следствия и обвинения манипулировать уликами и искажать факты к своей выгоде. А уж как в итоге выйдет, один Бог ведает, ибо как философски заметил незабвенный Гёте: "Суха теория, мой друг, а древо жизни вечно зеленеет", - лучше и не скажешь.
   Воскресенские также постарались предать внешнему виду некое подобающее соответствие текущему драматическому действу; впрочем, без энтузиазма, так как всегда и во всём старались следовать праведной житейской мудрости, что, мол, лишь тот сосуд дорог, если он не сверху блестит, а внутри чист. Поэтому, Ярослав Андреевич был в строгом чёрном костюме, как униформа арбитра, а его жилистую тренированную шею венчала крепкая цепь с солидным именным свистком из серебра - подарок от федерации футбола России за особый вклад по его развитию, дабы особо подчеркнуть, что он также из судейской братии, пусть и спортивной.
   Наденька поначалу хотела одеться во всё чёрное, что бы скорбным видом своим вызывать дополнительного капельку сочувствия и снисхождения у судей к Володе. Но сердце ей подсказало, что это будет лишь угнетать любимого, будто бы беда, в которую он попал, не поправима, и вот-вот случится нечто страшное. Поэтому ею был выбран белый цвет, который всегда ассоциируется с надеждой на лучшее: что все хмурые тучи-невзгоды развеются свежими ветрами, надобно только верить в Бога, людей и себя, и истово бороться за счастье обретения вновь чистого и спокойного неба над головами.
   И, когда Воскресенская подобно нежному лебедю вплыла в зал заседания суда в первозданно-белоснежном одеянии, то все сотрудники, включая и притязательно-ревнивых женщин, - внутренне ахнули неописуемой красоте её. И даже майор Чугунов, о котором речь попозже, не смог скрыть своего восхищения, сколько бы он не старался скрыть его за своим вечно строгим лицом, вследствие чего он как-то рассеяно-вынуждено улыбнувшись, - чуть-чуть порозовел.
   Помимо этого в руках её была увесистая папка, в чреве которой ждали своего часа Х официальные и не очень документы, подтверждающие, что Владимир Николаевич Уклейкин всю свою сознательную жизнь являлся человеком исключительно положительным и подобающим. Все эти тревожные недели, втайне от благоверного Наденька с его друзьями - буквально по крохам собирали все, увы, на самом деле не многочисленные вышеуказанные свидетельства: от чуть ли не участия в самодеятельности детского сада до едва ли не образцовой характеристики с места текущей работы, которую Воскресенская добилась от Сатановского.
   Наконец, отзывчивая Варвара Никитична, которую штаб ополчения накануне единогласно делегировал в адвокаты Уклейкину, была облачена в максимально строгий костюм, на лацкане пиджака которого зиждился заметный и солидный значок: "Почётного юриста России", и который в свою очередь вызвал у местных служителей Фемиды некую толику трепетного заочного уважения к ней. Конечно, можно было бы воспользоваться услугами бесплатного адвоката, которого по закону государство предоставляет обвиняемому в том случае, если у него нет ни средств, ни желания нанимать частного. Однако памятуя, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке, а денег за услуги именитых "слуг дьявола" в должном умопомрачительном объёме собрать в столь короткий срок не представлялось никакой возможности, то и было решено, что защитой Уклейкина займётся юрист широкого профиля Стечкина. Разумеется, совершенно бескорыстно и исключительно по велению доброго, всегда отзывчивого сердца, она, лично вызвалась помочь в беде товарищу по ополчению. И Володя к всеобщему одобрению близких с благодарностью принял её предложение, хотя внутренне уже был морально готов защищать себя самостоятельно, ибо давно для себя решил не юлить на суде, а говорить правду и только правду: а там... как Господь сподобит.
   Кроме того, Володя понимал, что рассказывать первому встречному все нюансы приключившейся с ним чертовщины - было бы крайне безрассудно, а без этого, как ему казалось, любому даже самому модному адвокату будет невозможно выстроить полноценную линию защиты; а ещё чего доброго и в психушку заметут.
   А поскольку Варвара Никитична, была, что называется своей в доску, и которую он знал с детства, то она и стала пятым человеком во Вселенной, посвященным в его тайные психологические метаморфозы, если не считать некоего чёрта, в реальности которого Уклейкин до сих пор по здравомыслию, - сомневался и одновременно, - нервически верил.
   Все были готовы к бою, по-хорошему напряжены и заряжены на победу.
  
   Противоположный же лагерь был куда как пожиже, и количественно, и эпатажно. Главным его действующим лицом был не моложавый Прокурор формально назначен государством и постоянно поглядывавший на часы; и даже не потерпевший, который опаздывал и должен был вот-вот появиться, а, безусловно, следователь по делу - майор Чугунов.
   Харитон Захарович с начала следствия над треклятым Уклейкиным, а в особенности после позорного провала в канализации, словно готовясь к театральной премьере, - самым тщательнейшим образом подготовил для суда улики и рекомендации, дабы показательно отмстить наглому борзописцу за все свои колоссальные муки нервного унижения, - и с фурором восстановить, извините, провонявшее реноме.
   Нужно ли подробно говорить насколько был безукоризненно отглажен и чист его парадный мундир, и уж тем паче, о надраенных до грозно-сияющего блеска, как полуденное Солнце над зыбучими песками Сахары, знаменитых на всё Лефортово всесезонных яловых сапогах? Мы полагаем, что не стоит, ибо проницательный читатель давно понял эту характерную черту майора - хотя бы и внешне, но всегда выглядеть в точном соответствии с Уставом, бесчисленными инструкциям, формулярам и даже устными пожеланиям начальства. А уж сегодня, когда в его понимании должно свершиться должное возмездие, - сам Бог велел одеться с иголочки, будто бы на долгожданный праздник, каковым он для Чугунова в действительности и являлся.
   Однако, какое-то неизъяснимое и неизбавимое психологическое напряжение, что при всех безупречных с его точки зрения собранных доказательствах, Уклейкина подобно одноимённой мелкой рыбёшке, как-то соскочит с крючка правосудия, немного отравляло майору в целом отличное настроение и подспудно, как бы заочно, угнетало его. Поэтому, как он не старался казаться сдержанным и уверенно-хладнокровным, выходило, если измерять в пятибалльной школьной системе, где-то на 3 с плюсом или 4 с минусом, кому как нравится, хотя последняя оценка для учащихся всех времён и народов, разумеется, предпочтительней.
   Чугунов спорадически вскакивал и быстрым колким шагом подходил, то к зарешеченному окну, с пристрастным прищуром вглядываясь в город, словно бы допрашивал его на предмет преступлений, то к Прокурору, что-то нашёптывая в его равнодушное, занятое своими мыслями ухо, и чуть реже - в коридор, дабы перекурить нервное напряжение ожидания.
   Кроме того, Харитон Захарович был неприятно удивлён тому, что у Уклейкина такая солидная группа поддержки и этот гадкий факт стал дополнительным психологическим зудом, ещё более раздражая, как нарастающая чесотка, его и без того перенапряжённую нервную систему. Если бы он знал об этом наверняка, то, разумеется, приволок бы в суд необходимое количество, если и не лжесвидетелей, то специально им проинструктированных статистов уж точно, ибо, не смотря на всю антипатию к Уклейкину, - букву закона он старался соблюдать, так как страшно опасался его применение к себе за нарушение оного.
   Поэтому Чугунов в устном, но приказном порядке пригласил к себе в помощники лишь местного участкового капитана Потапчука, который в соответствии с должностными обязанностями среди прочих подопечных знал почти все их бытовые грехи, включая и Уклейкина, посчитав, что опыт и знания капитана для такого пустяшного дела хватит с лихвой. Семён Михайлович, хоть и имел зуб на Уклейкина, как мы помним, после ссоры при вручении фальшивой повестки к следователю, но после поручительства глубоко им уважаемого фронтовика Василия Ивановича Шурупова, а главное - в связи с последовавшим блокадным положением ополчения, которому тайно симпатизировал, - всё же был вынужден, подчинился субординации.
   И сейчас "Михалыч", как уважительно за порядочность и рассудительность звали его местные жители, подобно медведю, которого выдернули из относительно прохладной берлоги опорного пункта правопорядка своего участка и бросили в знойное пекло пустыни, принуждённо сидел в душном зале суда, как обычно, утирая пот сразу двумя огромными носовыми платками.
   Третьим заинтересованным в тюремной изоляции Уклейкина лицом, как члена штаба ополчения и к тому же журналиста, был заместитель департамента жилищной политики города Москвы по району Лефортово, небезызвестный нам прохиндей Коростелев. После последней крайне жёсткой взбучки, которую ему устроил начальник департамента и одновременно компаньон по грязным делишкам Подстилаев, а тому в свою очередь сам Лопатин, Станислав Игоревич использовал каждую возможность дабы, поняв настроение упёртых жильцов, - найти нужные отмычки к скорейшему расселению оных из их чёртова дома. И данный суд в этом смысле подходил как нельзя кстати, так как к вящему его удовлетворению в зале со стороны обвиняемого присутствовали все лидеры непримиримого ополчения.
   Поэтому опытный заместитель, стараясь быть максимально неприметным, расположился в углу зала заседаний, прикрывшись чёрными очками и газеткой с дырочкой для наблюдений, превратившись в самый слух.
   Наконец, нейтральную позицию по отношению к сторонам процесса занимали три старушки и один дедушка, которые были в здешнем суде завсегдатаями: они всех и всё знали; соответственно и их сотрудники суда считали едва ли не родными. Таким незатейливым образом, седой, но неувядающий квартет не без пользы коротал пенсионное время, абсолютно бесплатно посещая здание местной фемиды, словно бы театр или кино. Более того, поднаторев в процессуальных хитросплетениях и крючкотворстве законодательства, они вполне бы могли дать сто очков вперёд какому-нибудь среднестатистическому выпускнику юридического факультета, что, к слову, иногда безвозмездно и практиковали, консультируя попавших в беду одиноких сверстников.
   Итак, говоря театральным языком, всё было готово к представлению: зрители заполнили залу, декорации расставлены, софиты зажжены, актёры вдохновенно напряжены. Осталось лишь распахнуть кулисы, что и было сделано ровно в 11:00 по Москве, одновременно с трепетно-величавой фразой: "Встать, суд идёт!..".
   Судья, крупная женщина с волевым лицом и выдающимся почти квадратным подбородком, лет пятидесяти, тяжелой уверенной поступью, словно бы Пушкинский Командор, вошла в зал и грузно села за специальный стол, который так и называется: "стол судьи", одновременно твёрдым голосом разрешив всем сделать тоже. Однако едва стих скрип казённых кресел и стульев, как в ту же секунду в зал вбежал истец, и, второпях отыскав своего помощника - некоего солидного господина иноземной наружности, но отчего-то с русской фамилией Банкротов, - плюхнулся рядом с ним на скамью, и учащённо дыша, с режущим ухо чуждым акцентом вопросил его:
   - Я есть мало опоздать, Ари...Ари... страх Карлович?..
   - Оу, нот, Франц, вы, как всегда, снайперски пунктуальны... - как можно тише ответил запыхавшемуся давнишнему клиенту Аристарх Карлович, будучи весьма известным в узких кругах частным юристом и в России, и в Швейцарии.
   При упоминании клятого Карловича Уклейкина ожидаемого передёрнуло и почти забытая чертовщина, вновь, словно запрещённый ООН нервнопаралитический газ Иприт, - начал дурманить его мозг и отравлять душу. "Да сколько же их?!.." - только и смог взмолится он, немного растеряв заряд утренней уверенности, специально накопленной для суда.
   Однако в связи с мимолётно-зависшей тишиной в зале микро диалог слышал не только Володя, но и его группа поддержки, расположенная рядом с истцом и его помощником. И в первую голову непривычный иноземный акцент особенно резанул чуткий слух выдающемуся метростроевцу, которому, как человеку большую часть жизни проведшему под землёй столицы, он был в диковинку и чужд. Машинально повернув голову в сторону источника непривычного звука, всегда флегматичный Коловратов, от неожиданности даже не громко ахнул:
   - Ба!.. ты глянь, Петрович, это ж Чёрт... - и толкнул легонечко локтём сидевшего рядом на нервах ветерана.
   - Ты чё, Жорик, белены объелся, какой чёрт? тут всё же народный суд, а не преисподняя... - и, ловко нацепив очки, что бы убедиться в своей правоте, - критически вгляделся в ту часть зала, в которую его направил могучий указательный палец слегка ошарашенного метростроевца.
   - Ох, ё!.. - также не сдержался всегда степенный Начштаба, когда хрусталики его глаз окончательно сфокусировались на цели, которая чудесным образом была точь-в-точь похожа на того иностранца, которого пару недель назад ополчение поймало во дворе их многострадального дома, пологая что он подсыл Лопатина. Конечно, всякое бывает: и "жук поёт и бык летает", в том смысле, что каждый может ошибиться: мало ли какой оптический обман зрения. Но внешняя физиологическая схожесть, а главное вопиюще-пёстрая одежда его, а именно: такая же яркая футболка с надписью "Back in USSR" и редкое даже для Москвы шотландское кепи с оранжевым помпоном, которое впопыхах так и осталось болтаться на лысой голове, - не оставляли никаких сомнений, что это именно тот человек.
   - Какой же, Жора, это чёрт... - невольно ухмыльнулся Шурупов, - вечно ты имена путаешь, сам же его за шкирку приволок, как шпика Лопатина.
   - А то, - я и говорю чёрт не русский...
   - Не чёрт, а Шорт - помнишь, он нам тогда ещё паспорт показал буржуйский, и визитку подарил
   - Чёрт, не чёрт, какая разница... - буркнул Жора. - Ты мне лучше, дядя Вася, объясни: какого рожна он тут трётся? помнится, он помочь нам обещал, а выходит - наоборот. Ну и кто он после этого как не чёрт... немчура проклятая.
   - Хороший вопрос, - вынужденно согласился Петрович, в голове которого начал созревать план. - Только он не немчура, а швейцарец, кажется; впрочем, в одном ты прав, - все они одним миром мазаны... Но, объяснится нужно, и, желательно, прямо сейчас, - и Начштаба вместе с Жорой начали жестами привлекать к себе внимание Шорта или в интерпретации Коловратова - чёрта.
  
   В свою очередь, где-то за минуту до вышеупомянутой жестикуляции, чуть отдышавшись, Франц Шорт (Чёрт) бегло скользнув взглядом по публике, жёстко споткнулся оным о выдающиеся габариты метростроевца, мимо которых было никак не продраться, как через огромную перегородившую путь скалу. В его памяти тут же вспыхнули крайне нелицеприятные минуты пусть и курьёзного, но унижения, когда он, яки паршивый щенок, был схвачен за шкирку желёзной рукой бдительного Коловратова и отволочён ею со двора на второй этаж в штаб для выяснения подозрительной личности. Конечно, потом, как мы знаем, всё разъяснилось и конфликтующие стороны, - подружились; и даже более того: швейцарец клятвенно заверил, что приложит все свои усилия и связи, что бы помочь ополчению, и отчасти сделал это и о чём позже. Однако же, как говориться, неприятный осадочек остался.
   Таким неожиданным образом нанесённая психологическая травма хоть немного и поутихла, но оставалась нудить подсознательной болью в его эго всю последующую неделю, бесцеремонно являясь в ужасных сновидениях, где свобода личности хоть и виртуальным образом, но всё же подвергалась разнообразному вульгарному притеснению. Поэтому, когда сердце Франца поначалу ёкнуло, а потом снова обрело едва не потерянный рекомендованной Природой привычный пульс, - он крайне удивился. Ибо по его частному делу в зале находятся не только выдающийся метростроевец, которого он запомнил до конца дней своих, но и его соратники, среди которых он узнал их уважаемого лидера - Шурупова.
   Разумеется, Шорт не мог не отреагировать на неожиданную встречу с недавними знакомыми и отчаянные жесты с их стороны, и также начал почти одновременно выразительно показывать руками и в полголоса на ломаном русском языке, что, дескать, он их узнал и надобно немедленно переговорить.
   Излишние движения и звуки в зале не могли быть не замеченными опытной судёй, полное имя которой, к слову, тоже в своём роде соответствовало профессии, а именно, - Непорочная Изольда Фемидовна; и она, для острастки чуть нахмурившись, - безапелляционно призвала всех присутствующих к порядку: - Требую, граждане, тишины; в противном случае нарушители будут выдворены из зала и оштрафованы за неуважение к процессу.
   Увесистое предупреждение возымело действие, и стороны прервав вербальные переговоры, начали изыскивать иные способы контакта: начштаба начал активно шептаться с отзывчивой Сечкиной, а Франц - с Банкротовым. Всё это непродолжительное время некоторой суматохи Уклейкин, Корыстылёв и Чугунов недоумевали: какая же скрытая от них причина смогла привести к оживлению в рядах двух сторон, а у последнего в предчувствие чего-то гадкого на нервической почве, вдруг, страшно зачесалась спина. И Харитон Захарович был даже вынужден на минуточку покинуть зал, дабы в туалете без лишних глаз с отчаянным наслаждением потереться зудящей спиной о дверной косяк кабинки, словно зверь о ствол дерева, не имея возможности, дотянутся источника раздражения лапами. И как показало время, предчувствие его не обмануло. Но всё по порядку, друзья.
  
   Итак. Едва Непорочная начала вести процесс, как ей через помощников была передана записка, в которой Банкротов просит судью прервать оный на час по настоянию истца для выяснения вновь открывшихся обстоятельств дела. Более того, как только она её дочитала, то на судейский стол легло второе ходатайство, но уже со стороны адвоката ответчика, примерно, схожего содержания. Опираясь на огромный опыт и руководствуясь разумным принципом, что "худой мир лучше войны" Изольда Фемидовна сразу же почувствовала, что, возможно, появился шанс, не растягивая судебную тяжбу и напрасно расходуя казённые ресурсы, - закончить дело за примирением сторон. А потому тут же удовлетворила просьбу о часовом перерыве в заседании, отчего у оглушённого таким поворотом событий майора Чугунова мало-мало помутнело в глазах и он вынужденно, стараясь быть незамеченным, отхлебнул из специально припасённой для подобных случаев фляжки коньяку.
   Но это, повторимся, были для жаждущего лютого отмщения Харитона Захаровича ещё цветочки. Причём даже не распустившиеся. В отличие от Уклейкина, который пока ещё не был посвящён своими соратниками в причины технического перерыва в связи с цейтнотом времени, но всею измотанной в последние недели сущностью своей он почувствовал, что попутный ветер вот-вот чудесным образом наполнит паруса его спасения от всей этой чертовщины.
   А высокие договаривающиеся стороны в лице бывалого Начштаба и очаровательной Воскресенской делегированной на всякий случай ещё и в качестве переводчика от ополчения и Франц Шорт с его верным помощником Аристархом Карловичем Банкротовым, - встретились на нейтральной территории коридора суда, уединившись в его углу от лишних ушей.
   Не будем в подробностях пересказывать ход переговоров, ибо в основном он состоял из изощрённых в филологическом пределе разнообразия извинений и уверений, да к тому же щедро приправленных, как в Италии томатной пастой спагетти, режущим слух иноземным акцентом. Главное ведь положительный результат, не правда ли, камрады?.. А он, то есть устный договор, - таки состоялся, и, достигнут, был в самые кратчайшие сроки, не смотря на лингвистические и ментальные препоны, ибо по-нашему скромному разумению, всё это - мелочная шелуха на торном пути к справедливости, к коей всё подлинно живое, разумное и подобающее тянется, как к Свету.
   Более того, когда опытный Банкротов понял, к чему ведёт разговор, то едва ли не с пятой минуты из огромного числа, хранившегося у него в ноутбуке "рыб" договоров, начал готовить "блюдо" под названием "Прошение высокому суду о прекращении дела за примирением сторон". Смысл документа был прост и непоколебим: истец отзывает претензии к обвиняемому, а тот в свою очередь публично приносит ему свои извинения. И ровно через один час и одну минуту "Прошение" за подписью всех сторон неумолимо угасающего конфликта, включая, разумеется, и обалдевшего от нежданного счастья, Уклейкина, которого отзывчивая юрист Стечкина оперативно ввела в курс дела, - лёг на стол слегка оторопевшей судьи.
   "Ловко, - удивилась, судья, как грамотно, а главное - с какой скоростью был составления документ и распечатан с маленького мобильного принтера проворного помощника истца. - Всё-таки ушлые эти иностранцы на счёт техники, а мы всё по старинке - от руки, да на печатной машинке...", - немного опечалилась она традиционной русской неповоротливости. Впрочем, не надолго, ибо её самолюбие или правильнее сказать - профессиональная интуиция была сегодня вновь, уже в бессчетный раз подтверждена прозорливостью, отчего настроение тут же вернулось в норму. А осознание того факта, что стороны сами договорились о мировом соглашении и таким образом сэкономили государственные деньги, время и нервы, - и вовсе подняли состояние Непорочной до уровня вышесреднего благодушия.
   В результате всего вышеперечисленного и после короткого совещания с коллегами судья громогласно зачитала только что принятое ею решение, которое в свою очередь проворно отпечатала секретарша на механической пишущей машинке марки "Ятрань" Кировоградского профильного завода ещё времён Советского Союза:
   "Суд Лефортовского районного города Москвы в связи официальными заявлением истца и ответчика о примирении, и руководствуясь статьей 76 УК РФ, а также принципами гуманизма, - дело No 10067/13-уг считать закрытым. Решение суда может быть обжаловано в установленные законом сроки".
   Эх, братцы! Воистину жаль, что нельзя втиснуть в роман видеоролик с мельчайшими эмоционально-красочными подробностями достоверно свидетельствующий о том, что именно произошло в зале после оглашения приговора. Возможно, когда-нибудь так и будет (кстати, не плохая идея для патента), - ткнул пальчиком на специально выделенное слово в бумажной книге или на планшете, - и бац! - тут же в 3-D формате где-нибудь под потолком является насыщенный голограммой, словно сновидение, видеоряд описываемых событий. Но поскольку, увы, сие пока технически невыполнимо, то придётся "как при бабушке", складывая на клавиатуре буквы в слова, а оные в предложения, дабы максимально ближе приблизить уважаемого читателя через рукотворный текст к реальности описываемых событий.
   Едва последнее слово Непорочной согласно законам акустики, растеряв энергию о смешенные молекулы кислорода и азота (воздух), растворилось в сводах зала заседания, как его мгновенно, словно бы праздничная канонада оглушительно заместили одобрительные реплики-фейерверки со стороны группы поддержки Уклейкина: "Браво"!", "Ура!!", едва ли не "Бис!!!" и иные схожие по смыслу радостные возгласы.
   - Я ж тебе говорила, Макаровна, что мы отобьём Володьку, вот и отбили! - залихватски подмигнула Звонарёва боевой подруге и всем сразу.
   - С таким атаманом, как Петрович, мы и дом отстоим, - разделила та в её лице радость всего ополчения. - Даже плакаты не понадобились.
   - Так точно, дорогие мои бабушки, отобьем! - поддержал запал лихой десантник Лёха Залётов, невзначай услышав их диалог. - ВДВ любого порвёт, если Родина прикажет, - и, бравурно нацепив небесного цвета, легендарный берет, он в очередной раз, вызвав восхищённые вздохи женской половины суда, - по-гусарски отправился с Жорой в ближайшую пивную палатку отпраздновать локальную победу и утолить жажду.
   А уж, в каком по красоте затяжном, словно экстремальный прыжок с парашютом, нежнейшем поцелуе воссоединились Наденька с Володей!.. - это, как говорится, - "ни в сказке сказать, ни пером описать".
   Даже всегда внешне строгий Прокурор невольно улыбнулся, умилившись искренности чувств, безусловно влюбленных друг в друга молодых людей, - и первый раз не взглянул на часы, так как понял, что с большим запасом успевает на схожую и вожделённую для него встречу.
   - Это не спектакль, а миниатюра какая-то, - нейтрально фыркнул на всё это продвинутый в юридическом плане дедушка-завсегдатай не менее грамотным в этом вопросе своим седым подружкам. - Говорил же вам, девчонки, пойдём в Нижегородский суд, там дело о любовной измене - вот где страсти-мордасти, а тут - тоска зелёная...
   - Вечно ты, Константин Сергеевич, недовольный, - возразила одна из них, - смотри, как люди искренне ликуют, даже во МХАТе уже так сыграть не могут...
   - А уж как молодые на радостях расцеловались!.. - восхитилась вторая, - я, бабоньки, чуть не родила, прости Господи, от восхищения.
   - И не говорите, подруги... - подхватила чувствительный разговор третья, вытирая белоснежным платочком навернувшуюся слезу, - я даже всплакнула от радости.
   - Ну, разве что... - вынужденно согласился разборчивый дедуля, и вся компания народных адвокатов-бессребреников неспешно потянулась к выходу, в который уже прошмыгнул пронырливый Корыстылёв, с раздражением для себя отметив, что эти ополчены ещё попьют его крови.
   Таким образом, все участники процесса минут за пять покинули зал, за исключением Чугунова и Потопчука. Участковый, не смотря на духоту, по доброте своей и согласно субординации не решался оставить майора одного, с настороженностью наблюдая, как всё более чернеет лицо его, а желваки на шее пульсировали с такой частотой, что, казалось, вот-вот взорвутся.
   Действительно на Харитона Захаровича была страшно и жалко смотреть. Помимо искажённой, будто после трёх нокдаунов к ряду, физиономии, и вздувшихся от перенапряжения вен шеи, пальцы рук его тряслись, как с жуткого похмелья, и невыносимо сосало под ложечкой. Болезненные глаза же его, как отражение души, вмещали в себе почти несовместимый и широченный спектр чувств: от лютого неконтролируемого гнева на Уклейкина и всю его компанию до истового желания всё к чёртовой матери забыть и самому забыться, ибо такого удара коварной судьбы от суда он абсолютно не ожидал. В отчаянном порыве старший следователь, чуть заикаясь от возмущения и плохо сдерживая эмоции, даже бросился к замешкавшемуся с документами Прокурору, заметно ошарашив его:
   - А к... как же собранные мной улики?!
   - Тьфу ты, ч... чёрт, напугал... - вздрогнул Прокурор.
   - Так как же улики, а? - не унимался Чугунов.
   - Да никак, - резко отрезал тот, начиная раздражаться, - ты ж слышал решение суда: "За примирением сторон", всё - точка!
   - Но это в... ведь не... не справедливо!.. - продолжал напирать вдрызг расстроенный и немного как будто в помешательстве старший следователь.
   - Слушай, майор, не выноси мне мозг!.. - всё же рассердился Прокурор, - не забывай, что на тебе погоны и где ты находишься; не нравится приговор - подавай протест.
   - Но, но... - заклинило Харитона Захаровича, который совершенно растерялся, не зная, что делать.
   - Никаких "но"! - вновь как топором с плеча рубанул тот в ответ, - таков закон, иди лучше службу неси, добавив для строгости, - пока есть куда. И, сложив материалы дела в "дипломат", он пред последним покинул зал в чуть подпорченном из-за назойливого майора настроении.
   - Давай-ка я тебя Харитон Захарович до участка провожу, - сжалился Потапчук, не в силах смотреть на крайне бледного, как соответствующая поганка, раздавленного и дезориентированного начальника. - У меня там чекушка в сейфе припасена, и такие груздочки солёные, - вмиг всё забудешь!..
   - Да-да, Михалыч, спасибо тебе, только чекушки, наверное, мало будет... - на подсознании жизненного опыта засомневался Чугунов, в голове которого после эмоциональных передряг пугающе звенела космическая пустота.
   - А мы по дороге ещё полбанки возьмём, - тут же утешил его сердобольный участковый.
   - Вот это правильно, а то мне сейчас так хреново, что... что, хоть в петлю лезь... - изливал майор свою душу капитану, что бы хоть на полкапельки унять боль.
   - Ничего, ничего, всё пройдёт... - вот уведешь, Захарыч, мы ещё твои звёздочки подполковника обмоем.
   - Эх, хорошо бы... - впервые за ужасный день на измождённой физиономии майора нарисовалось что-то отдалённо напоминающее мечтательную улыбку. - Спасибо, тебе, дружище... ты единственный, кого я в последнее время по-настоящему рад видеть...
   И опираясь на покатое плечо огромного участливого участкового, как на бетонную стену гидроэлектростанции, Чугунов поковылял с ним в околоток реанимировать водкой под рязанские грузди тёщи Потапчука свои вусмерть подорванные нервы.
  
   Уклейкин же после феерически-победоносного поцелуя с Наденькой был буквально под руки и за считанные секунды вынесен из зала Подрываевым и Крючковым с таким рвением, что могло показаться, что если они этого не сделали бы так быстро, то оправдательный приговор их лучшему другу вновь стал бы тут же обвинительным. Лишь отскочивши, как кегли от шара, метров на 100 от здания суда, инстинктивно остановившись у первого встречного ларька, они, облегчённо отдышались, и радостно обнявшись, - закурили.
   - Ну, брат! - как всегда первым прервал волнительно-приятную паузу Серёга, - уж не знаю, как там у вас всё сладилось, но проставиться за чудо чудное ты просто обязан, причём немедленно. - Так Сашка?! - озорно подмигнул он Подрываеву.
   - Ясен перец!.. - озорно подмигнул тот всем сразу.
   - Да я, старички, только "за"!.. - в свою очередь, сиял, как начищенный до ослепительного блеска клеймёный выставочными медалями тульский самовар, Володя, - сам в шоке от такого зигзага... вот только Наденька бы не застукала...
   - Не мандражируй, о брат Вовка, - тут же устаканил его Крючков, - мы лично с Сашкой слышали как твою Наденьку Шурупов попросил побыть пару часиков переводчиком на общественных началах при иностранце.
   - Факт, - сходу подтвердил Подрываев, - ну и она по доброте душевной согласилась. - Вон они только что за угол дома свернули...
   - Да я и сам краем уха что-то слышал... - с превеликим удовольствием всё больше сдавался в "плен" закадычным друзьям Уклейкин. - Одно плохо, братцы, - понедельник, будь он неладен...
   - Тут ты, увы, прав на все 100%, - не разгуляешься, - на секунду огорчился Крючков. Но и только. - Тогда сегодня придётся по капельке, - решительно, как яблоко с чужого сада, оборвал он сомнения, - мы ж сами себе не злобные Буратины, всем завтра на работу, я на сегодня-то еле отпросился... А вот уж в тяпницу вечером по любому оторвемся!.. - расплылся в мечтательной улыбке Серёга.
   - Ну, разве что, по капельке... - не мог, не согласится Уклейкин с друзьями, при этом опасливо понимая, что в интерпретации Серёги "по капельке" - может быть всё что угодно и даже ещё хуже.
  
   Володю, по обыкновению, разрывали два крайне острых противоположных чувства. Во-первых, - непременно и сию же минуту отблагодарить друзей за их искрение помощь и сочувствие, да и просто благодушно посидеть с ними в каком-нибудь кафе за рюмкой чая. А во-вторых, - ему невыносимо хотелось в самых мельчайших подробностях расспросить уже, слава Богу, бывшего истца-Карловича о том, что неужели всё случилось именно так, как представил суду клятый старший следователь Чугунов или, быть может, это действительно какая-то невообразимая мистификация и чертовщина.
   Ведь Уклейкин сегодня впервые ясно и трезво увидел того, кого по версии злопамятного майора, он, глубокой ночью возвращаясь на автопилоте со свадьбы Серёги, саданул мобильником по лысой, как голая коленка голове. Но при этом, как оказалась, уже сегодня отсутствующая лысина была весьма обросшей себе густой шевелюрой вылезавшей, словно дикий виноград, из-под яркого шотландского кепи, и которая даже при современных безграничных возможностях парфюмерной промышленности никак не могла всего за месяц так обильно и кучеряво прорасти.
   Именно поэтому из уст Володи неуклюже вывалилась фраза:
   - А может, ребята, через час-полтора в "Одуванчике", а то мне страсть как хочется лично узнать у этого Карловича, как всё случилось в ту злополучную ночь, если конечно... вообще что-то было.
   - Да ты что, писатель, офанарел!.. - возмутился оторопевший Крючков. - Полдень во всю догорает, а ты "часик-полтора" хочешь у компании украсть. - Сам же сказал, что сегодня понедельник, а значит, - чем раньше начнём, тем быстрее проспимся; тут каждая минута на вес золота. А Наденька с Петровичем тебе вечером всё детально перескажут, уж поверь мне, дружище: выпотрошат, как куру, в хорошем смысле, разумеется, твоего Карлу.
   - Действительно, - добавил Сашка, - надо мной хоть начальства и нет, но завтра надобно быть как стёклышко тверёзым... - замялся он, чуть зардев и не громко, но с очевидным вожделением добавил: - Я... это, братцы, завтра с моей Оленькой... в ЗАГС иду...
   - Ну, наконец-то!!! - выпалил праздничной канонадой неугомонный Крючков.
   - Поздравляю, Сашка, в наш полк женатиков вот-вот вступит очередной боец с тещами!.. - также возликовал Володя, хитро подмигнув Серёге, который, как мы помним, был на очень коротком поводке у Мальвины Сидоровны, а потому находился по отношению к ней в контрах.
   - Спасибо, братцы... - с благодарностью жал руки друзей Подрываев, - жаль только ждать целый месяц...
   - Ничего, хакер, время мухой пролетит, и не заметишь, так что всё будет пучком! - скорее для заполнения неловкой паузы фонтанировал словами Серёга. - Главное, брат, что после взломов компьютеров, наконец, совершенно легально "взломал" девичье сердце. - Так что парни, - в предвкушении небольшого междусобойчика начал он истово потирать ладони, - теперь вы точно не отвертитесь: готовьте тити-мити и айда в нашу кафешку.
   Мог ли Уклейкин в этой ситуации хоть на воробьиное крылышко возразить своим друзьям, обменяв их искренние чаяния на какого-то басурманина Карла, который, к тому же, весьма возможно напрямую, или косвенно причастен ко всей случившейся с ним чертовщине? Разумеется, нет! - максимально решительно ответим мы, взяв на себя ответственность, за мысли и чувства нашего героя повествования; и уверены, что эту точку зрения разделяет подавляющее число читателей, ибо иначе и быть не может среди людей подобающих.
   И, словно бы по Ремарку, три товарища, крепко обнявшись, как в счастливом пионерско-комсомольском детстве, едва ли не вприпрыжку отправились в родной до почечной боли "Одуванчик", где по факту к вящему удивлению бухгалтерии почти вдвое перевыполнили средне понедельничный план кофе по выручке.
   (продолжение следует)
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"