Для отдыха, не сулящего отдых, синьор Бульони выбрал Реконати, милях в ста от Венеции. Случайность выбора лишь подчёркивала его настроение до того отвратительное, что не смог заставить себя сосредоточиться на делах, сулящих выгоду не только счёту в банке, но и репутации.
Случайность выбора состояла в том, что название города, прежде не приходившего ему в голову, подслушал в коридоре суда, в разговоре двух пожилых мужчин. На вопрос одного из них, а откуда вы родом, второй ответил, из Реконати, добавив не без гордости, что синьор Беньямино Джильи его земляк. Этого оказалось достаточно, чтобы городок, бывший родиной великого певца, привлёк внимание и снял с плеч, пусть не существенную, но всё же ношу. Наскоро связавшись с теми, кому привычней заботиться об удовлетворении желаний куда более изысканных, тем не менее, к просьбе известного клиента, отнеслись со всей серьёзностью, на какую способны люди, чей скептицизм является частью их профессии, пообещав сделать всё, чтобы у синьора адвоката не возникло никаких претензий.
Разумеется, Агнесс надула губки, но синьор Бульони среагировал не так, как среагировал бы, ощущая себя отцом. Без тени улыбки и ничего не смягчая, напомнил виновнице переполоха, что не в её положении мечтать о модных тусовках, где тщеславие и страсти затмевают разум, столь необходимый им здесь и сейчас. Агнесс, сидевшая перед ним, закинув ногу на ногу, так что взгляду и воображению позволено было неторопливо преодолевать расстояние, отделяющее желание от его исполнения, молча, но откровенно, отвергала все доводы отчима, и тот, впервые, быть может, растерявшись, ехидно поинтересовался первым, что пришло в голову:
- Ты предпочла бы Париж?
- Как и все нормальные люди, - последовал ответ, не уловившей издёвки падчерицы.
- Нормальные люди ведут себя соответственно с обстоятельствами, а наши такими не назовёшь.
- Ты, как всегда, преувеличиваешь, мой дорогой бывший папа.
- Хватит паясничать, моя бывшая дочь. Приготовь самое необходимое, тебе не перед кем будет щеголять новинками модельного сезона.
- Настоящие мужчины не отводят душу такими мелкими уколами.
- Похоже, ты не поняла, что тебе предстоит.
- Не представляю, но догадываюсь.
- Если это действительно так, то во многом облегчишь мою задачу.
- Успокойся, я готова ко всему.
Слова не служили ей для выражения действительных чувств и мыслей, но в состоянии, когда любая щепка может показаться лодкой, синьору Бульони хотелось думать, что они, пусть не в полной мере, но соответствуют её намерениям.
План его был прост, и хотя считается, что нет ничего надёжнее простоты, в данном конкретном случае, подобное не определялось подобным. И, значит, нуждался в помощи, а оказать её мог только тот, кто самолично поддерживает огонь в котле, где варятся отбросы общества. Им был, уже упоминавшийся комиссар полиции Руди Лаурини. Тот самый, к которому, кто не забыл, обращался и прежде, напуганный исчезновением Агнесс, в ту пору безоговорочно считавший себя её отцом, синьор Бульони. Но тогда, сойдясь в причинах, не сошлись в действиях. Удержало требование Руди о полной и, прямо скажем, беспощадной откровенности, к чему оказался не готовым ни морально, ни физически, да и внутренний голос подсказывал, что всё обойдётся.
Тогда и впрямь обошлось, но не нынче. На сей раз перед требовательным полицейским придётся снимать с себя всё, до последней нитки, прикрывающих душу и тело. Разумеется, ни о каком подвохе со стороны Руди не могло быть и речи, но какая сила способна устоять перед всепожирающим любопытством тех, для кого подобного рода сенсации стали частью их духовного бытия? Надобно завоевать его доверие, настолько полное, насколько возможно, чтобы помощь оказалась и существенной и тайной. Без, приобретённых на юридическом поприще, смекалки и сноровки не обойтись. Самый короткий путь к цели, приблизить комиссара к себе на расстояние дружеского пожатия, и, как можно ближе, к Агнесс. Притом, что Руди Лаурини слыл эталоном честности и принципиальности. Но для опытных юристов ничей голос не является решающим, и голос общественности не исключение. Уж кому, как ни ей, свойственно выдавать желаемое за действительное. Но если в этот момент у него и были какие-то сомнения, но не о том, хороша или плоха его задумка, а в том, что одно неуклюжее движение способно испортить весь замысел.
Вопреки ожиданию, городок, расположенный на высоком холме, в пойме рек Потенца и Музоне, и всего в 8 километрах от Адриатического моря, не разочаровал неожиданных гостей. В незаезженном отдыхающей знатью Реконати, у синьора Бульоне не было причин для беспокойства быть узнанным и оказаться в удушающем котле сплетен и пустомелья.
И, тем не менее, хозяйка коттеджа, предназначенного им для отдыха, синьора Розалия Панотти узнала его, о чём и сообщила столь громогласно, что синьор Бульони испуганно оглянулся, как бы её не услыхали другие. Но очаровательный дом, возведённый тем, кто имел в виду вечность, а не ближайшее тысячелетие, к тому же искренний восторг хозяйки, подействовали успокаивающе. Они поместились на первом этаже, состоящего их трёх комнат с отдельным входом, а трёхразовое "насыщение", предложенное смешливой хозяйкой, позволяло избегнуть ресторанных услуг и, следовательно, ненужных знакомств. Сумма за проживание не стала предметом торга, и они пожали друг другу руки в знак полного согласия и доверия.
Синьора Розалия, кроме всего прочего, оказалась приятной особой примерно лет сорока, очевидные прелести которой в прошлом, отнюдь не могли быть поставлены под сомнение в настоящем. Уверенность в этом сквозила в каждом её жесте. Муж её, синьор Руджеро Панотти, чиновник римского муниципалитета, ведавший налогами, старше её двадцатью годами, сразу обратил внимание, на молоденькую девушку, появившуюся в муниципальных коридорах в качестве уборщицы. Не заметить её было невозможно, настолько откровенно просительно заглядывала мужчинам в глаза, словно предлагая немедленно взять её и положить в подходящий по размерам карман. Притом, что на молодых сотрудников, вьющихся вокруг, даже не глядела, что было замечено старшими, среди которых синьор Руджеро оказался самым ловким.
Он был женат, и четверо его детей были старше хорошенькой Розалитты, но смущение этим фактом оказалось непродолжительным. Он прижал её вовсе не к старческой груди, а к туго набитому кошельку, освободив от непосильного труда, заменив куда более лёгким для неё и приятным для себя. Годы взаимного понимания взяли своё. Иногда ей хотелось более крепкого, как у Доницетти, "любовного напитка", чем изливающееся на неё старческое умиление, не несущее никакой физической нагрузки, но оставалась настороже, часто отказываясь от желаемого, последствия коего представлялись ей сомнительными. С годами они намертво приросли друг к другу, так что со смертью жены открылся прямой путь к их браку.
Выйдя на пенсию, отразившей лучше любого зеркала, как на охране государственных интересов, можно соблюсти собственные, расчёлся с детьми, не оставив никого недовольными, и чтобы не мозолить глаза завистникам и соблазнителям-прохиндеям, построил дом в Реконати, где и погрузился в правоверное забытьё, в полной уверенности, что жена и быстрорастущая дочь Женни не доступны ни злым намерениям других, ни новым впечатлениям светскости. Даже, когда Женни забеременела, он остался в полном неведении, ибо мать с дочерью под каким-то предлогом уехали в Рим, где за хорошую мзду избавились от компромата, поскольку найти врача для малолетней / ей не исполнилось и пятнадцати / в Реконати было не только сложно, но и опасно.
Муж и отец оказался человеком покладистым и умер вовремя, одарив мать и дочь иллюзией освобождения. В небольшом Реконати воспользоваться ею не представлялось возможным, особенно для матери, да и то лишь в случае удачи, которую иначе, как случайностью, вроде нынешней, не определить. Хотя претендентов на её богатство было немало. Тогда, как Женни, удобно пристроившись в Риме стараниями соблазнителя, заручившегося обещанием никаких претензий больше к нему не предъявлять, имела куда больше возможностей, о которых мать, из-за скрытости повзрослевшей дочери, могла только догадываться, что было для неё весьма огорчительно.
Но, в общем, они жили дружно, и в редкие дочерние визиты, не всегда напрямую связанные с финансовыми интересами, не могли наглядеться друг на друга. Как ни старалась мать разгадать волнующие её секреты, хотя бы для того, чтобы разнообразить одиночество, лишь упиралась лбом, словно в стальную дверь сейфа, к которому у неё не было ключа. И свалившиеся на них, как бы с небес, гости, ещё не старые и богатые, воспринимались ими, как стакан воды в песчаной пустыне. Синьора Панотти, не надеясь на служанку, тотчас вызвала дочь к себе в помощь, а пока в счастливом беспокойстве ублажала гостей, устроив такую карусель забот, что те чувствовали себя, словно в раю, до которого, по необъяснимым причинам, не добралась противоречивая цивилизация. Хозяйка оказалась в меру любопытной, а когда на вопрос, отчего с мужем и дочерью не приехала мать, не получив ответа, тем и ограничилась.
Прибытие комиссара ожидали только через два дня, а потому гости отдали себя на волю речной волны и, поистине искусному кулинарному мастерству хозяйки. В первый же вечер после приезда, усталые и взволнованные, отказавшись от ужина, но попросив привести в порядок "тойоту", запылённую от бампера до крыши, разошлись по своим комнатам и проснулись около полудня. Услыхав движение в стане квартирантов, синьора явилась за указаниями по поводу завтрака, предъявив им добросовестно отпечатанное меню, от знакомства с которым, у них потекли слюнки.
Чего в нём только не было! Одно перечисление возможных соблазнов воспринималось, как занимательнейший кулинарный роман. Салат Капризе, каждый ингредиент которого соответствует цветам итальянского флага, Фритта, вид омлета, начиненного колбасой, сыром, овощами и мясом, еда довольно сложная в изготовлении, ибо готовят её на плите, а запекают в духовке. Не забыты горячие бутерброды - Брукетта, суп из морепродуктов - Каччука, клёцки Абокки, котлеты по-милански, и, конечно, итальянские макароны. Пармская ветчина, парминджанский сыр, душистая зелень, базилик, майоран, розмарше, вина во главе с золотисто-зелёным кьянти, а крепкая, исключительно для смелых мужчин, Граппа, прижимались к главным фаворитам, отнюдь не теряя своего достоинства. При этом решено было также, что еда будем им подаваться в комнатах, а, по приезде третьего, согласуют с ним проблему окончательно. Начало было положено смолотым кофе с грациозными, как балерины, соломинками.
В ожидании обеда, бывший отец и бывшая дочь провели на реке, в это время пустынной, как всегда бывает в рабочее время в провинциальных городах, а потому навели Агнесс на непредусмотренную вольность, но оттого не менее захватывающую, обнажиться до предела. Что и совершила без особого смущения, и пока она плескалась в воде, издавая восторженные всхлипы и восклицания, синьор Бульони должен был принять решение, от которого зависели дальнейшие их отношения. Или получить то, о чём мечтал, ибо, судя по всему, она намеренно ускоряла ход событий, или притвориться непонимающим, а то и вовсе равнодушным. Но это означало поставить крест на самом сокровенном своём желании.
И тут случилось то, чего он меньше всего ожидал. Снежным обвалом с нависающих гор, явилась незнакомая девушка, очарованию которой не поддаться было бы свыше сил даже для самого стойкого, погруженного в мораль, как в колодец с водой, мужчины.
- Мама, - сказала она, прыская любопытными глазёнками, перемалывающими увиденное в фарш понимания и оценки, - послала меня на поиски, только приблизительно обозначив координаты. Пришлось поволноваться. Но теперь всё позади, и, надеюсь, вернуться с вами к обеду вовремя.
- Простите, вы кто?
- Меня зовут Женни. Я дочь хозяйки дома. Живу в Риме, где готовлюсь к поступлению в университет. Но мама вызвала меня, чтобы во время вашего пребывания, помогать ей по хозяйству. А где ваша дочь? Ведь вы были вместе.
- Уверен, сейчас появится. - И, поколебавшись, громко позвал Агнесс.
- Иду, иду! - послышалось в ответ.
Но, когда появилась, обе, уставившиеся друг на друга девицы, замерли от изумления, и, как после уверяли, от восхищения.
- Познакомься, Агнесс. Это Женни, дочь нашей покровительницы.
- Как я рада, - всплеснула руками Агнесс, - теперь от скуки умирать не придётся. Так что же ты стоишь, раздевайся.
Первым движением Женни было сдержаться, но второе оказалось ей неподвластным, и в какую-то долю минуты майка и джинсовые шорты упали к ногам, вконец ошарашенного синьора Бульони.
- Продолжай, - указывая взглядом на трусики, успокоила её Агнесс, - мой папочка / насмешливый взгляд и хитрая улыбка, сопровождающие эти слова, не могли быть незамечены, но истолкованы именно так, как и предполагала Агнесс / привык ко всему.
Она не успела закончить фразу, как последнее прикрытие, гарантирующее не столько целомудрие, сколько намёк на него, избавило любопытный взгляд от возможных догадок. "Королева, - подумалось счастливому наблюдателю. - Куда там королеве!" Это была сама грация, впечатление от которой легче всего передать только охом и вздохом. Когда она побежала вслед за Агнесс, движения её ягодиц почему-то напомнили синьору Бульони мускулы боксерской руки наносящей прямой удар в грудь.