Сделалось общим местом ждать от Нового года недополученного в старом. Свидетельством тому опросы общественного мнения и личные разочарования каждого. И если подвести общий итог, недополучено не так уж и мало: женщинами - любви и денег, мужчинами - денег и любви.
Углубляясь в актуальную, как ему казалось новогоднюю проблематику, Бобриков с интересом ждал, какие, со стороны толпящихся вокруг праздничного стола сослуживцев, последуют возражения. Но они так были захвачены не очень щедрой ресторанной роскошью, так опасливо поглядывали на, ехидно улыбающихся официантов, то и дело произносящих: "Позвольте, господа, вас обеспокоить", отчего "господа" вздрагивали и, тесня друг дружку, пятились в сторону. А потому ждать от переполненных ртов неблагоразумных прорывов в свободно конвертируемую реальность, не похожую на оставленную за ресторанными стенами, не приходилось.
Этой рембрандтовской выволочке современных нравов противостояла изящная, как балерины Дега, незнакомка за столиком на двоих. Фужер с недопитым красным вином и нераскрытая книжка меню, придавали её затянувшемуся одиночеству, при взгляде со стороны, столько неосознанной прелести, что казалась шикарной фотомоделью на фоне облупившихся манекенов.
Легко понять смятение мужчин, утомлённых привычными силуэтами жён, и потому не приспособленных к открытому наслаждению запретным. Непроизвольно ослабив сосредоточенность на желудочных радостях, с трудом приспосабливали, лениво ворочающуюся мысль, к необходимости отклика на увиденное. Их, опрометчиво ускорившие бег сердца, не скрывали намерения свернуть с проторенного пути, ради неприметной тропинки, ведущей в неизвестность. Но жёны, угадавшие опасность прежде её возникновения, ловко предотвратили массовый побег, не осознающих своё безумие, из привычного стойла.
И только холостяк Бобриков, не стреноженный годами и семейными узами, ничем не рискуя, позволил себе прикоснуться к тому, на что остальные мужчины, затерявшиеся, как андерсеновские горошинки, среди неподвижных бюстов и густо накрахмаленных принципов, не решались поднять глаза.
Откровенность, с которой незнакомка демонстрировала свои чресла, в победоносной огранке умелого кутюрье, - будь даже закутанной в меховое манто, всё равно казалась бы обнажённой, - вряд ли могла, при других обстоятельствах, кого-то смутить и уж тем паче вызвать осуждение. Но в воздухе, насыщенном градусами и противостоянием, неизвестно откуда взявшаяся, но известно, куда зовущая, бессовестно отвлекала внимание на себя, лишая, достойных лучшей участи, уверенности в собственной непогрешимости.
"Значит, можно быть "такой", - мелькало в неповоротливых мозгах, - и не чувствовать себя несчастной"?
Подобного рода мысли посещают судьбой обиженных именно тогда, когда расставание с иллюзиями, если вовремя не найти им замену, воспринимается особенно остро. Отчего страдают не только и не столько сами, сколько подвернувшиеся под руку.
Откровения, рождённые вопреки привычной логике и непривычными, а потому неосознанными, желаниями, бередят куда более стойкие души, ограничивая возможности и прибавляя скорби, но не решимости. Встать и уйти, когда за всё заплачено и ничего не съедено? Изгнать непотребную девку, искушающую нестойкие сердца мужей? Но вид, вертящихся перед нею угодливых официантских рож, во главе с метрдотелем, готовых исполнить даже невысказанные желания, заставлял сдерживать поползновения, приберегаемые для любого подходящего случая, кроме того, что стал их причиной.
Мужчины, препятствием для которых служили жёны, а не официанты, старались внешним смирением угасить разгоревшееся пламя. Словно солнечный блик, скользнув по бледным щекам мороза, ослепил горьким напоминанием о мечтаемом праве на самоопределение, при яростном сопротивлении противной, в прямом и переносном смысле, стороны.
Сказывалось умение незнакомки не только жить в образе, ею придуманном, но и выбирать место, с которого лучше всего просматривалась, придавая собственному облику множество оттенков, неуловимых, и потому казавшихся фантастически прекрасными, в сравнении с противостоящими ей добродетелями.
Но для Бобрикова, уже изрядно хлебнувшего, в отличие от коллег, главным было не столько очевидное, сколько невероятное. Завладеть вниманием той, что сделалась общей примечательностью, представлялось делом чести, славы, доблести и геройства. А порохом в этом взрывоопасном коктейле должны были послужить, мысленно им произносимые, но не утратившие, как ему казалось, актуальности, запыленные афоризмы.
Найдись в душе Бобрикова хотя бы щепотка поэзии, он посвятил бы ей стихи: "А прелести твоей секрет разгадке жизни равносилен". К сожалению, на его челе, по замыслу Создателя, долженствующего отражать душу, оставила след не божья благодать, а начальственные прихоти, чем и объяснялись невидимая дерзость и видимые робость и смирение. Но неопределённость может и одарить. Чего только ни взбредёт в голову в лихую годину похмельного безвременья.
Утратив веру в удачу, Бобриков воспринимал случайные намёки на её благосклонность, со стоицизмом отшельника в пещере, где даже шорохи воспринимаются как новость. В непривычной обстановке, однажды в году даруемой даже самому беспросветному существованию, в нём забродили спящие желания, и то, что ещё с утра, казалось невозможными, к вечеру поразило наглядной очевидностью.
Выяснилось, по крайней мере для Бобрикова, что на празднике жизни в отдельно взятом учреждении, он и она оказались нуждающимися друг в друге. Догадка, приобщённая к неожиданной интриге, ей сопутствующей, сделалась невидимой лесенкой, по которой можно было добраться до искомого. И как бы в унисон с чувством радости, слегка приподнятом за краешек тайны, только им обоим принадлежащей, обозначилось имя, к сожалению, не расслышанное, но, к счастью, подсознательно заменённое другим, показавшемся ему уместнее любого из тех, что могли предложить святцы, назвав её Клеопатрой.
Вопреки ожиданию, возмущения не последовало. Но улыбка, идущая её глазам и оперению, обнадёжив смельчака, не смогла скрыть грусти. Явное доказательство того, что замена отсутствующего, удачно подвернувшимся Бобриковым, показалась ей неравноценной. Счастливому обладателю иллюзии не поддавались глубины такого рода. А потому, в неизбежном, даже для более проницательного ума, разочаровании, он долго оставался в печальном неведении наедине с собственной глупостью.
Всё это, взятое, как по отдельности, так и в совокупности, к сожалению, для автора, значительно сократило повествование именно тогда, когда можно было рассчитывать на читательское любопытство. Но пока, вместе с неудачливым персонажем, осмысливал результаты бессмысленно затраченных усилий, так до конца и не осознанных, всё завершилось её восклицанием, стоящим монолога:
- Ах, как скучно! Вы не находите?
Бобриков охотно согласился, что под ёлкой, пускай и синтетической, длинноты неуместны. Он бы добавил ещё что-то в том же роде, но решимость, если таковая имела место быть, вдруг растаяла, растекаясь сначала по лицу, а после между пальцев, безнадёжно растопыренных, словно упустили нечто, им не принадлежащее, но всё же осознанное, как потеря.
Вынужденная вступить с Бобриковым в разговор, разумеется, по мелочам, ибо что, как ни мелочи, подводят нас к крупным посылкам, незнакомка, то бишь Клеопатра, проявила свойственную ей меру деликатности, удивительным образов сохраняемую неординарными женщинами даже в безысходности.
Ей необходим был собеседник хотя бы для того, чтобы прикрыть отступление, не позволив истолковать его как бегство. Но Бобриков, следуя обыкновению неудачника, просчитал очевидное доказательство обнадёженности, в пользу столь привычной безысходности.
Пренебрегаемый даже вдовами, вдруг добился мимолётного внимания той, рядом с которой остальные женщины, не более, чем тени забытых предков. Но ухватив жар-птицу за хвост, почувствовал ожог и одёрнул руку. Оглядевшись в поисках поддержки, и ничего, кроме светящихся завистью и раздражением физиономий, не обнаружив, сложился поперёк и, уткнувшись остывающим воображением в собственные колени, вынес очередной приговор своей бесполезности.
Наше жлобство снесёт всё, что угодно, но только, не ему принадлежащую удачу. А потому поражение коллеги, придало, совсем было приунывшим, ту степень оживления, без которой будущие воспоминания лишаются победных звуков и ярких красок.
А пленница его воображения, натура тонкого сегмента, воспользовавшись тем, что внимание, на ней сосредоточенное, на какое-то мгновение было перенесено на неудачника, словно растворилась в разряжённом воздухе новогоднего веселья, оставив на одиноком столике недопитый бокал в качестве единственного доказательства своего существования.
Бобриков, привычно упрекнувший ускользнувшую удачу, за личную к нему неблагосклонность, не заметил, что отвергнутым оказался не он ею, а она им. Но, привыкший к утратам, легко проходит мимо возможности приобрести. И потому напрочь забывает прежние несправедливости и будущие передряги.
"Будет, будет, - привычно успокаивал себя Бобриков. - Лучше сразу потерять, чем никогда не найти".
И всё же, с глазу на глаз со свидетелями своей неудачи, не удержался от вопроса, ничего не меняющего, а потому ненужного:
- Где она?
- Кто?
- Клеопатра.
- Там, где и должна быть, - последовал ответ, сопровождаемый общим смехом. - Там, где ты её оставил.
Это было жестоко, но, как и всё жестокое, необходимо. Особенно для тех, чья склонность принимать желаемое за действительное, лишает их чувства дистанции? Им кажется, что всё рядом, хотя берег, ими видимый, всего лишь недоказанный град Китеж.
Бобриков растопырился, но не как петух, заметивший вблизи курочку, а как, с опозданием вспомнивший, зачем она нужна.
А когда очнулся, с чувством вины за неосуществлённое, официанты, убирающие посуду и делившие недопитое, если и обратили на него внимание, то исключительно, как не представляющий интереса, а, значит, и ценности, предмет, кем-то забытый по пьяной лавочке. Хотя возможно и другое предположение: его не было, не только в этом опустевшем зале, но и вообще.
А между тем, выдуманный нами персонаж, чертыхаясь, направился к выходу.
- А как же Клеопатра? - услыхал он, сквозь шепот мягко падающего снега.
Но не стал выяснять, кому принадлежит голос. По его мнению, вопрос был настолько нелеп, что не нуждался в ответе.