Суханова Ирина. Гертруда

Гертруда.

Мне всегда не везло с женщинами. Возможно, виною всему мой характер, который заведомо определял мое неверное отношение к ним. Но скорее всего, думаю, я появлялся в ненужном месте в ненужное время. Одни считают меня молчаливым и угрюмым, другие же, общительным и веселым. Одни находят меня привлекательным, другие - так себе. Естественно, как бы пристально и откровенно в себя ни вглядывался, кажешься не таким, каким видят тебя другие. Но тут нечего огорчаться, если учитывать то, что взгляды других тоже различны.

Я умудрялся подхватить триппер или заразиться сифилисом там, где другие выходили сухими из воды. Не могу сказать, что никому не нравился. Некоторыми был любим, но всегда так выходило, что к которым тянуло меня, ко мне не тянулись. Моя мать объясняла этот феномен моим дурным вкусом. ,,Тебе всегда нравятся яркие, а все яркие вертихвостки,,- изрекала она. Еще она говорила, что ты ищешь не там где следует и что, естественно, в кабаках одни только бляди, а все хорошие сидят по домам, и тут же предлагала познакомить меня с очень хорошей девушкой - дочерью одной из своих подруг. Но такая случка казалась мне слишком унизительной и я предпочитал оставлять последнее слово случаю. И такие случаи были, правда, немного и все, как-то больше роковые. Мое первое серьезное увлечение, если не считать латентной школьной любви, звали Марина. Это случилось, кажется, когда мне было 20. Между нами ничего не было. Я так и не понял тогда, чего ей собственно нужно и кого. Ее избранник, которого она предпочла мне, был настолько убог и тщедушен, что когда, годом позже, я встретил их вместе, то разразился гомерическим хохотом. Они прожили три года вместе и, по ее словам, она еле от него отделалась. Он, негодяй, оказался черным магом и потом долго ее преследовал, строя всякие колдовские козни. К тому времени она была уже довольно набожной, таскалась по церковным службам, хотя и по кабакам тоже. Я заметил, что она немного притрушена. Нет, не потому что стала набожной, она стала воинственно-набожной, что собственно присуще многим, обретшим эту самую веру. Конечно же, нигде не работала и сидела на шее у матери. Естественно, своими проповедями она отпугивала всех мужиков, которых притягивала ее яркая внешность. Кажется, она и сейчас до сих пор одна. Может быть, если бы она осталась со мной, такого бы не случилось, а может, случилось бы наоборот, свихнулся бы я. Кто знает, пути господни неисповедимы. Как бы там ни было, но возможно этот мой первый неудавшийся любовный опыт не сделал меня серийным убийцей. Я оставался таким же умиротворенным и полным радужных надежд, разве что, стал чуть больше пить. Но, к сожалению, не настолько много, чтобы состязаться в этом искусстве с моей следующей избранницей. Познакомились мы, соответственно в ресторане Маяк - самым горячим заведением города, в застольные девяностые. Кстати, я живу в десяти метрах от него. Девчонка, просто заскочила, якобы позвонить домой и не воспротивилась нашему с моим другом предложению украсить собою наш столик. Примерно, час спустя я уже дрючил ее в своей ванной комнате. До сих пор передо мною стоят полные детского восторга глаза Аронского, который наблюдал всю эту сцену в стенное окошко из кухни. Засранец был слишком мал ростом и потому, дабы не упустить все детали, воспользовался табуретом

Елена - так звалась моя очередная большая любовь, работала медсестрой в реанимации и знала толк в жизни. Она была замужем за айзербоном, который, как и все айзеры, был аферистом и по многу месяцев отсутствовал. На следующее утро я проводил ее на работу. Видимо, в ней что-то было помимо порывистой чувственности, и мы начали встречаться. Через некоторое время эти встречи стали значить для меня довольно многое. Но, к сожалению, я имел небогатый опыт общения с медсестрами, да к тому- же, как узнал чуть позже, раньше она работала в урологии.

Наши встречи сопровождались изрядным количеством выпивки. В начале ее манера несколько обескураживала меня, но потом , я как всякий разумный человек, привык к этому и тщательно готовился к встречам, набирая впрок. Дело в том, что она могла появиться в любой момент, в зависимости от того, где находился ее доблестный муж, и нужно было все предусмотреть заранее. Вследствие чего, моя квартира была буквально начинена спиртным, на которое у моей матери было особое чутье. Поэтому, приходилось быть изворотливым и искать все новые и новые потайные места. Одним из таких, стал мой любимый инструмент - мое старое пианино, вместимости которого порой не хватало даже для одной встречи.

Мне мешала моя врожденная скромность и купленной водки всегда не хватало. Когда же водки оказывалось достаточно, то меня уже становилось мало, и красавица устремлялась на поиски приключений. Так как познакомились мы достаточно быстро, то вскоре выяснилось, что между нами мало общего и общий язык мы находили только лишь после изрядной порции спиртного. О себе не могу сказать, что был слаб в общении со стаканом, но такого мастерства, которым обладала моя партнерша достиг лишь годами позже. Безусловно, это нарушало гармонию общения, внося в мелодию наших встреч определенные диссонансы.

Я не хочу сейчас подробно рассматривать разбитую чашу наших отношений, но замечу, что их бесконечная изнурительность не исчерпала себя и поныне. Трижды прерываемые на продолжительное время, они снова возобновлялись, больше напоминая войну на выживание. И поэтому, когда прилетев из Бангкока, я встретил юную Гертруду, моя душа и тело были испещрены сетью боевых шрамов, которые, как я полагал, предохранят меня от новых прямых попаданий и, очертя голову, бросился в атаку. Не особо напрягаясь на контракте и имея две штуки в месяц, я был в прекрасной форме, и жизнь казалась праздником.

Мы гудели с Аронским, и в один из дней появилась Елена. Как это произошло, одному богу известно. Сценарий наших встреч был прежним. Так, и в тот памятный вечер, когда я впервые увидел Гертруду, мы фестивалили уже второй день. Мысль поужинать в Амфоре пришла в голову, кажется, Елене. Мы расположились в подвальном помещении за столиком, который обслуживался Гертрудой. Пол литра, две порции пельменей и овощной салат - вот все, что было нужно двум любящим душам. С первых же минут зачарованный кошачьей грацией и юной свежестью Гертруды, я быстро пьянел, забывая, что нахожусь в обществе дамы. Правда, вначале я сохранял рамки приличия и пытался уделять внимание своей многолетней спутнице. Играло что-то невыразимо похабное и мне пришлось исполнить желание Елены, пригласив ее на танец. Потом, дабы остыть мы спустились этажом ниже в сексшоп, попасть в который можно было также и с улицы. Видавшая виды моя подруга нисколько не была смущена увиденным. Наоборот, ее все это фаллическое многочленство привело в неописуемый восторг. Меня же больше привлек сам продавец, который звался Юрием - это свидетельствовало из надписи на карточке, красовавшейся на его клубном пиджаке. Он был полон достоинства, и я поймал себя на мысли, что если смотреть только на него, и не замечать ассортимент, находящегося за его спиной товара, то можно было подумать, что ты в книжной лавке.

-Какой размер вас интересует?- подчеркнуто - любезно обратился он к Елене.- Есть рельефные, гладкие, есть прямые, есть загнутые,- продолжал он без малейшего намека на пошлость. - А вот эти с вибратором, но уже дороже. - Юрий достал из под прилавка здоровенный елдак и стал вставлять в него батарейки. - Да вы не стесняйтесь,- бодрым жизнеутверждающим голосом продолжал Юрий.- Возьмите его в руки. Чувствуете зуд?

Видимо Елена почувствовала, так как непроизвольно взвизгнула.

-Вот видите?- покровительственно улыбнулся в ответ Юрий.- Переключите на вторую скорость, да-да, вот здесь у основания. Ну как? Улавливаете разницу? А вот этот еще и с подогревом, для условий холодного севера,- он многозначительно приподнял правую бровь.

Его независимой манере держаться позавидовал бы английский лорд. Я подумал, что на месте Юрия, обрамленный всеми этими гирляндами, чувствовал бы себя если и не унижено, то чрезвычайно подавленно. Но этот парень мастерски делал свое дело и мы, хотя ничего и не приобрели, но получили удовлетворение, во всяком случае, Елена уж точно получила.

Мне не было дела до всего этого торжества человеческой мысли, тем более, что его полностью перекрывал невинный образ юной Гертруды, и я поспешил увести свою избранницу назад в кафе. Там мы продолжили прерванное застолье, и через некоторое время я окончательно позабыл, что не один, и подошел к стойке, у которой стояла Гертруда. Надо было отдать должное терпению красавицы, с каким она выслушивала мои пьяные признания. Терпению Елены тоже можно было позавидовать, зная ее взрывной характер. До сих пор благодарен ей, что не был изувечен в тот вечер.

Прошло несколько дней, но образ Гертруды занял прочное место в моем сознании. Елена все продолжала трепать мне нервы и, как-то, в один из своих очередных запоев сообщила по телефону, что грохнула свою долбанную мамашу вазой по башке, да та копыта и отбросила. Зная их высокое артистическое мастерство во лжи, я попытался не придавать этому значение, однако, траурные окраски ее голоса были довольно реалистичны. Чтобы избавиться от назойливых мыслей, я решил треснуть рюмку другую. От моего дома до "Амфоры" было пять минут ходьбы. В верхнем зале было пусто, и Гертруда скучала за первым столиком, читая какую-то книжку. Безусловно, она меня узнала, ее улыбка была тому свидетельством. Я чувствовал, что заинтересовал ее, и чтобы произвести большее впечатление заказал большой графинчик водки и что-то закусить. Пока Гертруда сервировала столик, я решил воспользоваться случаем и предложил ей встречу. Естественно, как всякая порядочная девушка, она ответила отказом, заявив, что встречается с парнем. Конечно же, иного ответа трудно было ожидать, но, тем не менее, услышав отказ, я почувствовал себя более подавленно. Она вернулась на место, оставив меня одного.

Размышляя за водочкой о той неудовлетворенности, которую доставляет каждому жизнь, я краем глаза наблюдал за Гертрудой. Стройная фигурка, ярко-рыжие волосы, карие, немного раскосые глаза на широкоскулом лице, курносый носик, который, как раз был необходим такому типу лица. Мне было не совсем ясно, что делает здесь эта жемчужина. Ведь большинство ее сверстниц обладающих мало-мальски привлекательной внешностью зарабатывают большие деньги, а эта предпочла остаться и работает за гроши. Безусловно, это свидетельствовало в ее пользу, и я проникся к ней чувством уважения, решив что, непременно дам хорошие чаевые.

Жизнь всех нас загнала в угол, оставив мизерный выбор, так что, чем раньше ты сыграешь в ящик, тем проще для тебя. Это шанс избавиться от кучи неизбежных проблем. Ощущение конца неизбежно присутствует в каждом из нас и как бы мы его не отдаляли, на самом деле он, все равно приближается и в самый неожиданный момент настигает нас. Вот и Елена - бесконечно заботливая дочь. Сколько вложила труда и денег в лечение мамаши, и тут, одним махом перечеркнула все свои старания. Я, конечно, надеялся, что это очередная провокация: или она солгала мне, желая на чувстве сострадания приблизить к себе, либо ее старая курва притворилась, что окочурилась. Но если это действительно так, тогда она заработает срок и ее пропитая и проебанная жизнь превратится в сущий ад...

Я опрокинул рюмку водки, желая отогнать от себя мрачные мысли. Всю свою жизнь мы проводим в ожидании осуществления желаемого, тем не менее, догадываясь, что желаемое не осуществимо. Эта догадка настолько страшна для нас, что мы придумываем тысячу способов обмануть себя. И вся наша жизнь становится искусством самообмана. Так я сижу, попиваю водку и наблюдаю за окном видимость жизни. Я утешаю себя мыслью, что у меня в жизни не так уж все и плохо. Конечно, в принципе, я считаю, что жизнь не удалась. Она вся какая-то не такая. Но тут я утешаю себя мыслью, что по сравнению со многими, моя жизнь куда лучше. Даже, наоборот, я настолько удачливее многих, что просто было бы кощунством ставить перед собой подобный вопрос. На мое предложение о встрече Гертруда ответила отказом. Ради бога, мало ли вокруг других Гертруд. Что, на ней свет клином сошелся? И почему нас только тянет к таким Гертрудам? Они склонны оставлять всех с носом, в этом их сучья природа, и я это прекрасно знаю. И, тем не менее, меня не остановить. Я не вижу альтернативы, альтернатива была бы для меня безумно скучна. А ведь эта песня не бесконечна и скоро закончится. Что ты исполнишь потом? Я стараюсь об этом не думать и помогаю себе очень просто - опрокидываю еще пятьдесят. Ну вот, я уже в порядке и думаю о судьбах человечества, то есть, о страдании в мировых масштабах. Легко рассуждать на эту тему, когда у тебя набито брюхо и есть нормальная работа. Можно также рассуждать и о религии, о смерти, об уродстве жизни, короче, о чем угодно. В данный момент все эти категории абстрактны, это всего лишь разминка для мозга. Но не поднимать же одному все эти сложные вопросы? А потому, я набираю номер Аронского, к счастью, он сегодня выходной и сидит без дела дома. Конечно же, он рад моему звонку, и мы договариваемся о встрече. Я встаю из-за стола и подхожу к Гертруде, чтобы расплатиться. Оставляю десятку чаевых. Она, конечно, отказывается, но я настаиваю. Нет, она, действительно хороша.

Аронский - мой бывший однокашник и, пожалуй, единственный оставшийся друг. Вот у кого есть все основания задать философский вопрос - "почему". Если кому-то так плохо, что хуже некуда, пусть сравнит свою жизнь с его жизнью, и, даю голову на отсечение, он затанцует от радости. Не хотел бы оказаться в его шкуре. Потерял всех родных, недавно умер отец, ушла жена с двумя детьми. Всю жизнь вкалывает на шахте, где и оставил свое здоровье: один глаз не видит совсем- катаракта, зрение другого ухудшается, проблемы с позвоночником от травмы, не так давно сросся перелом ноги. Другой на его месте, ну скажем, я, уже давно бы сломался, а он, ничего, держится молодцем, правда, смерть отца его сильно подкосила. С детьми, конечно, связи не теряет, да и жена сверлит потихоньку. Это его как-то держит. Уже несколько лет живет с одной бабой - яркая полногрудая блондинка. Ирэн стоит только увидеть, как сразу в голове остается одна мысль о дрючке. А он только об этом и думает. Шучу, конечно. Он думает о многом, например о том, что жизнь полное говно и если бы не выпивка, то сразу хоть в петлю. Ну и, конечно же, он недоумевает, куда же подевался этот любитель молодого мяса, этот чертов богатенький Буратино. Как раньше сидел без гроша в кармане, чуть что, так сразу тут как тут. Бухать за чужой счет здоровья хватало, а тут, видите ли, годы не те...

Ирэн работает в парикмахерской мужским мастером - довольно щепетильное занятие, и попутно гоняет в Польшу на заработки - нелегкий труд официантки. Во время ее отсутствия дочь остается на попечении Аронского. Я ему как-то говорю: ,,Ты представляешь, эти поляки...,, А он мне в ответ: ,,А мне насрать! Глаза не видят,руки не ....,, Конечно же, он преувеличивает. Уж я то его знаю. Переживает, стервец, как и все. Но, так уж он создан, чтобы доказать, что ему на все наплевать, пускается в загул. Пропивает за несколько дней всю получку, а потом сидит на подсосе без гроша в кармане, на воде и хлебе. Он говорит, что на пустой желудок лучше стоит, и если не есть, то об этом, просто забываешь, да к тому же, появляется невероятная бодрость духа, не говоря уже о бодрости телесной. Я его как-то вразумляю:

-Старик! - Говорю ему. - Получаешь бабки и, первым делом, берешь огромную торбу, которую набиваешь простой незатейливой жратвой, типа: рис, консервы, гречка, картошка, маргарин, лук, можно палку махана и огурчики - вдруг внепланово подвернется давалка. Ну, а потом, на остальные можешь гудеть, как иерихонская труба. Когда через два-три дня все выгудишь, еще через пару дней отойдешь, а там гляди, а дома полно продуктов. Так будешь человеком себя чувствовать. Самогон достать не проблема. Наскреб пару гривен, поднялся двумя этажами выше, и... живешь. Он, конечно, соглашается, кивает в ответ, но потом, все пустит на самотек. И ничего поделать с ним нельзя. Так уж он создан. Думаю, ему нужна нормальная баба, ведь той жопастой курве все проебом, а парень пропадает.

Все эти мысли приходят мне в голову по пути к его дому. Он живет в недалеко от моего дома. Я иду неторопливо, предвкушая встречу с другом. Аронский великолепный собеседник. Выпивать с ним, одно удовольствие, даже потом, можно обойтись и без давалок. Но, конечно, выпивкой все не ограничивается. Я уже наперед знаю весь сценарий. Выпиваем бутылку у него на кухне. Аронский подсуетится и что-то сварганит на закуску - он отлично готовит. Говорим о том о сем, о литературе. Он о Довлатове, Пелевине, Стругацких, я о Т. Манне, Гессе, Шопенгауре. Потом выходим проветриться, попутно высматривая давалок. Заходим пропустить по рюмке другой в Ферид, потом в Вареничную, потом возможны варианты. Хорошенько залив сливу, носимся по скверу в поисках всякой живности и обычно, находим. Если нет, то вызывается соседка, что живет этажом ниже. Вызывается своеобразным способом: Аронский берет в руки вилку и пару раз проводит ею по батареи. Процентах в восьмидесяти, через минуту раздается звонок, и в дверях появляется Неотложка - шумная деваха и не дура выпить, которую я не переношу и один раз, чуть не придушил. Бедолага уже начала хрипеть и закатила глаза, но тут подоспел вовремя мой друг. Часто она появляется без вызова, стоит ей только учуять, что наверху собрались серьезные люди. Возможен и третий вариант - никуда не выходим вообще. Просто берем в руки газету ,,Салон,, ,открываем раздел ,Досуг,- отдых для мужчин, и звоним по номерам. Через час-полтора под подъезд подъезжает машина с валькириями. Оплата почасовая. Естественно, берется дополнительно выпивка из расчета на девушек. Располагаемся в зале. Беседуем, пьем. Говорит в основном, Аронский- он главный рассказчик. К этому моменту, музыка вытесняет литературу. Говорит он стоя. При этом постоянно меняя кассеты. Как правило, это Led Zeppelin,Queen, Slaid. Остановить его, практически невозможно. Его останавливает только возможность потрахаться, что он и делает в антрактах. Тут он свое не упустит, причем способен заниматься этим в любом состоянии, даже, когда не стоит. Ему, все равно кажется, что его хрен на взводе, хотя тот болтается ниже колен, и он пристраивается, как ни в чем не бывало. Ну а потом, остается лишь только ощущение, что нечто происходило, и что было все, вроде, как бы и не с нами. Утром, если ему не на работу, все может повториться с возможными вариациями.

Итак, я подхожу к Южному, захожу в небольшой частный магазин, что напротив его дома, и делаю необходимые покупки: пару бутылок водки, бутылки четыре пива - от головной боли на утро. Зная, что у него хоть шаром покати, беру колбасу, хлеб, кусок сыра, консервы, томатный сок - запивать водку, беру так же кетчуп и пельмени. Звоню в дверь. Он встречает меня корректно - сдержанно, усаживает в кресло и сразу выдает кучу информации. У него острый критичный ум, который позволяет ему легко замечать все ухабы жизни. Поэтому он парафинит все и вся. Начинает с шахты и с сослуживцев, переходит к местному управленческому аппарату, затрагивает правительство и на десерт оставляет свою бывшую жену Клару или же свою теперешнюю ненаглядную. Так как Ирен всегда под рукой, если конечно, не в Польше, то ей достается больше всех.

-Позавчера прихожу с работы. На кухне срач: грязная посуда, окурки, пустой холодильник. Приходила Ира с подругами. Как обычно, дали банку на работе и приехали сюда продолжать,- говорит он, одновременно орудуя у плиты.- Потом, куда-то завеялись. Приехала поздно вечером, и началось: ,,Ты меня любишь? С кем ты был тогда-то? Я ни с кем не была... Кроме тебя у меня никого нет ,, И это постоянно. Я ее предупредил, что еще раз это повторится, то я уйду. В семье кто-то один должен не пить. Потом, начала приставать и тянуть за яйца в постель, причем при подругах делает то же самое. Еле утихомирил.

Я молча слушаю, не комментирую.

-Вчера ехал с шахты - видел твою жабу.. По-моему, уже готовая. Крутилась возле ларька. - продолжает он, нарезая колбасу.- Ты что, все еще ездишь туда? Мало тебе больницы? Валера, брось ты ее на хер. Я, конечно, тебя понимаю - тянет. Сам со своей разделаться не могу. Иной раз разбежимся, проходит два-три дня, начинает звонить, просит прощения. Я терплю. Ну а потом, сам знаешь, уже все-таки, привык, ну и характер... И все заново.

-Ну вот, видишь - нерешительно возражаю я.

-Ты меня извини, но разве можно сравнивать Иру и твою жабу,- заводится он.- Вспомни, как ты с ней познакомился? Ну ладно, там, лет семь назад, еще можно было на что-то смотреть, но сейчас? Да она тебе в матери годится! Ладно, хватит о грустном. - Закрывает он тему, разливая водку по рюмкам.

Два дня пролетели в беседах на высокие темы, правда, о чем говорили, не помню. Ужасно болит голова и мысль о пиве неотступна. Я заставляю себя подняться, кое-как умываюсь, с трудом одеваюсь. Вспоминаю, что приводили давалок. Осматриваю квартиру - вроде, все на месте. На столе записка от матери: Валера не пей, не включай громко музыку, вечером будь дома и т.д. и т.п. Меня не перестает удивлять моя мать. Рисунок ее жизни не меняется во все времена. Одна и та же работа с момента окончания института, одна и та же дорога туда, один муж - мой покойный отец, с которым она разошлась, когда мне было, кажется, шесть лет и которого я, естественно, почти не помню, один непутевый сын, то есть я. Ее жизнь можно охарактеризовать как героическую. Терпению и жизнестойкости моей матери позавидовал бы оловянный солдатик Андерсена. То, чем я сейчас являюсь, в смысле, мог бы быть гораздо хуже - львиная доля ее заслуги. Если бы не она, меня бы, наверняка выперли из Вышки, учеба в которой меня слишком тяготила. Быть штурманом казалось мне унизительным, я хотел быть музыкантом и искал просветления. Предметом моего внимания была литература по философии и буддизму, но никак не по специальности. В результате: три двойки в летнюю сессию на третьем курсе и угроза отчисления. Вместо того, чтобы предпринять героические попытки не быть изгнанным и с великим усердием посещать библиотеки, я посещаю дискотеки. Воистину, в горячи падения есть своя прелесть.

Однако, тут появляется моя мать. Она увещевает, стоически непреклонна, взывает к разуму, молитвенно заламывает руки. И, о чудо, я начинаю прозревать, начинаю с кряхтением и стонами, проклиная рутину и серость жизни, снова впрягаться в ее ярмо. И вот, я уже обновленный на четвертом курсе и т.д.и т.п. Короче, так и закончил все шесть курсов. По распределению попал на Дальний восток в Приморское пароходство. Более тоскливых мест трудно найти. Чувство, что жизнь бездарно проходит не покидает меня, и я любыми средствами пытаюсь улизнуть оттуда. Тут уж, мать была бессильна предотвратить неизбежное. Как она бедная, только ни старалась, все было напрасно. Я увольняюсь по статье за прогулы и, наконец-то, получаю желаемое - свободу. Получаю долгожданную возможность строить свою жизнь так, как я этого хочу. То, что я порвал с флотом, для матери было сильным ударом. Она пророчески говорила, что это катастрофа, что на других работах в силу своей природной склонности ничего не делать, работать я не смогу. И она оказалась права. Возможно, если бы нас не разделяло пол континента, она явилась бы и под воздействием ее чар, я вновь остался бы в ярме жизни. Думаю, то, что произошло, было лучше для меня. По крайней мере, я смог оценить себя, на что способен и потом уже не сетовать на обстоятельства, не скулить, что, дескать, если бы все было так-то и так-то, то я смог бы стать таким-то. Очень быстро выяснилось, что я никчемный и бездарный тип. Дальше разглагольствований с друзьями о музыке и философствований за бутылкой дело дальше не шло. Мои мысли о том, что легко можно выбрать работу, которая будет не обременительна и будет давать тебе достаточные средства к существованию, оказались чистой блажью. Не имея какой либо специальности, кроме морской, было не так-то просто найти что то подходящее. Приходилось вкалывать на обувной фабрике, работать вальцовщиком в горячем цехе. На фабрике я продержался всего две недели. Работа обтяжчиком обуви, стоя с утра до вечера за конвейером и не имея возможности даже отлить, была явно не для меня. Ладони были стерты в кровь, к концу смены я еле держался на ногах и среди немногих желаний, которые у меня еще были, первым была выпивка. И после очередной попойки, я просто не вышел на работу.

К счастью, долго быть безработным не пришлось. У матери оказались знакомые в прокатном цехе, и она устроила меня вальцовщиком, тем самым дав еще шанс проявить себя, как скромного труженика. Ее аргументы в пользу этой работы: горячий стаж, большая пенсия, были бесспорны, и даже меня вдохновили. Прекрасно, нормальная мужская работа в три смены, буду себе тихо зарабатывать на жизнь, чтобы на мозги никто не капал. После работы, как у всех нормальных людей - искусство, бабы, друзья, выпивка. И главное, не нужно стоять как роботу за конвейером. Уже, в процессе работы, до меня стало доходить, что есть вещи и похуже конвейера: например, холодильник и арматура тридцать второго калибра. Худо - бедно, отработав с полгода, попадаю в аварию. При взятии пробы, когда я отрезал кусок раскаленной арматуры, не сработали ножницы. На мгновение отвлекся, потеряв контроль за происходящим сзади, и тут же был припечатан красным железом в нескольких местах сразу. Меня потащило на холодильник, который охлаждает только раскаленный металл, и если бы не моя йогическая пластичность, то от меня остался бы один лишь пепел.

Возможно, наличие под боком крематория утешительно именуемым холодильником не позволила мне продолжать работать здесь дальше, к тому же, позвонил кузен и предложил не пыльную работенку в строительном кооперативе, который он открыл вместе со своим ненаглядным тестем. Туда то мы и устремились с Аронским, который также разделался с осточертевшей ему шахтой. Кооператив назывался грубо - " Дорожник", хотя работу в нем можно было назвать романтической, и я до сих пор с теплотой вспоминаю время, кажется четыре года, проведенные там. Нас было шесть семь человек, не считая Игоря, моего кузена, и его тестя Николаевича, который был вечно под мухой и вносил диссонансы в нашу общую партию. Мы были этакими вольными дорожниками, чинившими крыши то здесь, то там. Чинили как рубероидом, так и шифером. У нас была огромная бочка на лафете, в которой мы варили битум. Иногда она громко бухала, так что было слышно во всей округе. Это придавало нам солидности, впрочем, как и внешний вид предводителя Николаевича - представительного, еще красавца мужчину, который никогда не расставался с "Беломором" и был постоянно под мухой. Н. имел персональный Москвич-фургон ядовито-оранжевого цвета , а так же собственного водителя и партнера по стакану, Федора, которого он заботливо оберегал от тяжелого физического труда и любые попытки возмутиться с нашей стороны гасил безжалостным образом.

- Федор грузит! - истошно орал он, еще больше покрываясь багровыми пятнами.

Зрелище было не для слабонервных, когда они с пылью и грохотом подкатывали к объекту, и их пунцовые физиономии зловеще мерцали за лобовым стеклом. Потом тесть начинал всех строить. Иногда это заканчивалось болезненно для мозолей обеих сторон. Работая, мы так же частенько заправлялись, особенно, в обеденный перерыв, и когда неуемный тесть бесновался особенно рьяно, у некоторых просто не выдерживали нервы. Иван - его сосед, так тот прямо и заявил, что "завахлит" его и ,,отпидарасит,,. Эти аргументы простого парня из народа были настолько весомы, что тесть поубавил свою прыть и стал гораздо предупредительнее. Разумеется, Иван ограничился только угрозами, но страх в сердце Николаевича остался, что может быть, способствовало преждевременной его кончине. Так продолжалось четыре года. Зимой работ было гораздо меньше, и мы с Аронским ударяли по Столовому полусухому. Потом, как это бывает и даже в более почтенной организации, начались разногласия: невыплата зарплаты, борьба за власть - боролись зять с тестем, конкуренция. И все это на фоне, как обычно, напряженной ситуации в стране. Короче, мы разбежались. Аронский вернулся на шахту, а я продолжал болтаться без работы и, соответственно, без денег. Занимался тем, что проводил время за чтением книг и ожиданием очередного телефонного звонка от кого-нибудь из своих друзей. К счастью, меня не забывали и частенько приглашали составить компанию. В основном, это был Аронский, но звонили также и Гарик, и Алексис, и прочие. Цели не было никакой, полный провал с работой, любимым делом, в отношениях с Еленой. Потому пил часто - много и разное. Похмельные утра были страшны, мучительны и безденежны. Той же природы жажда заставляла просить подмоги у родственников. Драгоценный бар деда трещал по швам. Наименования эксклюзивных напитков не успевали отпечатываться в его юношеской памяти. Доставалось также и тетке. Высококачественный самогон, приправленный ягодами шиповника - подарок преданных друзей, испарялся подобно летучим смесям. Иногда оставалась мелочь на банку пива. С алкоголем тогда боролись, и приходилось обходить чуть ли не все городские пивные , пока в какой-нибудь тошниловке не отыскивался долгожданный приз. Пока наливалась банка, я, смакуя выпивал пол, а то и литр пива, в зависимости от содержимого карманов, и боль в душе отступала. Затем, следовал домой бодрым шагом, строя планы на будущее. А хотел я, ни больше, ни меньше, как достижения Нирваны. Возможно, в тот период жизни я был к этому близок. Не правда ли, трудно придумать что-нибудь скромней и, пожалуй, неосуществимей. В то время я был, буквально нашпигован всевозможной эзотерической литературой. Мир незримый был для меня более реальным, нежели вся эта ебанная материальность. Хотя, пожалуй, это мое мировоззрение, видимо, врожденно. Неизменное разочарование, ощущение, что ты заблудился, полнейшая неспособность и нежелание быть счастливым простой человеческой жизнью. Не знаю почему, но с возрастом эти чувства обостряются, или потому, что меняюсь я, или потому, что меняется этот мир, меняется эта трахнутая страна.

Философствуя подобным образом, я забегал в гастроном за мойвой к пиву или еще чем- нибудь в этом роде. Дома жарил картошку, приправленную чесноком и луком, и устраивал себе маленький праздник. До сих пор текут слюнки, как вспоминаю об этом. Однако, долго бить баклуши не удалось, так как снова появилась моя мать, все это время с мудрой печалью следившая за происходящим распиздяйством своего сына, и взяла меня под свои тугие крыла. Ей удалось пристроить меня в проектный отдел комбината геодезистом. К несчастью, она работала там же в соседнем бюро, и, таким образом, получалось, что ее влияние на меня было неистребимо и постоянно. Выбора у меня не было и потому приходилось терпеть. Работенка была что надо, как раз по мне. Обычно, с утра вызывали на завод на пару объектов, потом можно было промотнуться по своим делам, что я и делал, а именно, прибегал домой и занимался йогой. Шостак, наш шеф, недоумевал, куда я мог исчезать. Его предположения сводились к тому, что, либо я бегаю по бабам, либо закладываю стопку другую. На мои частые отлучки он закрывал глаза, так как был отличным мужиком и сам любил поддать. Вследствие чего, когда через вскоре он стал начальником буро, застолья стали более частыми. Среда была исключительно женская, и мы с ним блистали, как два алмаза. Как правило, он подготавливал в чью-нибудь честь юмористический стих, и тем самым создавал благодатную атмосферу веселья. Пил он часто и большими дозами а, потому, быстро пьянел. Частенько его приходилось эскортировать домой. Но шеф был крепкой закалки, и на работу всегда являлся как штык, в отличие от меня, который искал продолжения и неизменно находил друзей или подруг.

Одним из таких был мой однокашник Алексис. К несчастью, он плохо кончил, - рано спился и умер от пневмонии. И без того, склонный к выпивке, после смерти родителей он стал пить больше. Скандалы с женой стали более частыми, и, в один прекрасный момент, она его бросила, забрав при этом двух детей. Оставшись один в огромной четырехкомнатной квартире, Алексис стремительно покатился вниз. В этом падении ему, конечно же, помогали, как водится в таких случаях, незамедлительно появившиеся друзья. Бывший однокашник Горбатый - весьма запущенный тип, буквально, прописался там. Был изгнан отовсюду, где только можно было быть изгнанным, включая семью, и представлял собою уже практически сформировавшееся бомжеподобное существо. Правда, в отличие от Алексиса, инертного создания, окончательно потерявшего жизненные вкусовые ощущения, был постоянно весел и оптимистичен. Подрабатывая грузчиком в продуктовых магазинах, он никогда не возвращался с пустыми руками, обеспечивая тем самым какой никакой, но все-таки, стол. Если еды оказывалось в избытке, то появлялся Гарик - любитель пофилософствовать, большой почитатель Канта и Шопенгауэра, а так же не дурак выпить и набить утробу. Он был одним из тех, кто наиболее сильно и, причем, чистосердечно пытался оказать благотворное влияние на терпящего крушение друга и как это не парадоксально стал тем, кто это крушение ускорил. Все его душеспасительные коллоквиумы за бутылкой, растягивались на неделю, а то и две, и в конце сессии уже приходилось спасать его самого.

Естественно работу Алексис потерял, о какой работе может вестись речь при таком образе жизни, и из квартиры стремительно стало исчезать многолетним трудом нажитое добро. Вначале это были золотые часы-луковица фирмы ,,Бриггет,, еще отлично работающие- фамильная реликвия, проданные за бесценок. Затем старинное немецкое пианино, огромное венецианское зеркало, мебель из зала, ковры, сантехника, газовая печь, ванная, и даже старые обои со стен - все было пущено с молотка. В то время, я, к счастью, был редким гостем, так как уже работал на флоте, но тех двух трех визитов, которые я нанес Алексису во время пребывания дома, вполне хватило, чтобы увидеть всю степень масштабности трагедии одной жизни. Как то в один из своих приходов мне пришлось стать невольным свидетелем неравноценного бартера. К тому моменту из квартиры уже было вынесено все основное, кроме старого родительского дивана и газовой печки, которые и были поставлены на кон против пары бутылей мутного самогона и бутыли домашнего вина. Правда, оставались еще унитаз, без которого, ну никуда, журнальный столик, два кресла, пару расшатанных табуретов и старый бабинный магнитофон, которые я в счет не брал, так как эти предметы, являясь необходимостью застолий, были неприкосновенны, и мысль о том, чтобы пустить их с молотка, просто не могла закрасться в хозяйскую буйную голову.

Алексис сидел в своем трухлявом кресле, поджав ноги и беспомощно улыбаясь. Вид у него был довольно жалок. Четыре передних зуба благодаря разрушительному воздействию водки и кариеса вампирически топорщились. От его природной худобы не осталось и следа. калории все той же водки настолько обогатили его лицо и тело, что неискушенному эта полнота могла показаться природной. Неухоженные седые волосы стального отлива и затравленный взгляд, которым он из-под очков обменивался с гостями - все это не сулило его будущему светлых перспектив. Из гостей я был знаком лишь с Горбатым, в прошлом Горбачевым - одним из последних соратников Алексиса, который раскатисто и заразительно хохоча, разливал самогон по стаканам. Были еще, вроде как, две семейные пары с испитыми физиономиями. Лицо одной из присутствующих дам в силу ее молодости еще не было тронуто плесенью разложения, но по той сноровке, с которой она опрокидывала стопки, изящно оттопырив мизинец и стараясь иметь при этом более аристократический вид, можно было смело прогнозировать о грядущих переменах в ее внешности. Вторая была постарше, и с ней все было ясно. Она проявляла заботу о том, чтобы на столе всего было вдоволь; часто выбегала на кухню и вскоре вся цветущая, вновь появлялась с хамсой да соленьями в руках.

Их предприимчивые кавалеры: один, здоровенный поджарый детина лет сорока, другой, безликий мужик лет пятидесяти пяти, уже приноравливались к дивану. Аукцион, как я понял, был завершен, и они имели полное на это право. Меня с радостными возгласами усадили за стол и чуть ли не силой заставили выпить. Потом эти двое воодушевленно схватили диван и стали шумно протискиваться с ним во входную дверь: "Тише-тише! Не позорьте мои седины!" - умолял несчастный. Совершенно игнорируя его призывы и грохоча на весь подъезд, они бодро потащили его вниз. Пол часа спустя, когда парни вернулись, то же самое повторилось и с печкой. Все снова выпили, и кухня стала более просторной.

Возвращение двух трудяг было отмечено поощрительными возгласами женской половины, ведь древние инстинкты неистребимы в каждом из нас. Подобно двум древним охотникам, вернувшимся с удачного промысла, они зашли с высоко поднятыми головами от сознания выполненного долга, и тут же были заслуженно обласканы сердобольными дамами. Наградой им были нежные поцелуи, незатейливые, но с душой приготовленные яства и обильная выпивка. Когда первая трехлитровая банка самогона исчерпала себя, Толян - так звали того, что был помоложе, стал скромно, но с достоинством демонстрировать свои возможности, присущие не многим. Он показывал фокусы с картами, затягиваясь сигаретой, выпускал из глаз и ушей клубы дыма, отчего походил на кипящий чайник, завязывал в узлы своими огромными ручищами столовые приборы. Все его номера сопровождались бурными аплодисментами, женским визгом и неистовым хохотом Горбатого. Оказалось, что Толян бывший десантник и искушен в метании ножей, что и было им незамедлительно продемонстрировано. Он схватил здоровенный кухонный нож и стал остервенело всаживать его с разных дистанций в пористую стену, давно лишенную обоев. Этот очередной его аттракцион особенно тепло был встречен мужской половиной, дамы же, видимо давно привыкнув к этим выходкам Толяна, отнеслись к нему попрохладней. Горбатый, вдохновленный разительным примером, решил сделать то же самое и проворно швырнул нож, отчего тот, со звоном отлетев от стены, чуть не угодил ему в глаз. Он был тут же с позором обезоружен, получив взамен утешительный приз - наполненную рюмку. Меж тем, репертуар Толяна еще не был исчерпан. Желая доказать свое умение работать не только руками, но и головой, он продемонстрировал несколько хитроумных комбинаций с шашками. Горбатый, простая душа, огорченный своими промахами в метании, самонадеянно предложил ему сыграть партию, на что последний согласился, но при условии, что проигравшим будет выпит полный стакан самогона. Конечно же! А почему нет!- пропел Горбатый, и оба сели за доску. В результате, буквально за несколько ходов последний был с позором разгромлен. Но, делать нечего. Его ждал безжалостно наполненный до краев стакан. Бедолага, видимо еще не осознавая последствий, покорно взял его в руки и медленно, издавая утробные звуки выпил до дна. Возникла неловкая пауза, так как все чего-то ждали. И действительно, разрушительное действие пойла сказалось мгновенно. Горбатый беспомощно захлопал глазами, очевидно пытаясь сохранить здравость рассудка. Под воздействием мощной дозы его стало кренить из стороны в сторону. Желая сохранить равновесие, он, беспомощно икая, стал выписывать замысловатые круги по комнате. Но это продолжалось не долго и, вскоре, незатейливый игрок, словно испорченный механизм рухнул на кучу всяческого хлама, собранного в углу комнаты. Все с сочувственным снисхождением отнеслись к его поражению, понимая, что лишь только более высокая квалификация Толяна позволила тому одержать такую блистательную победу. Сердобольные женщины даже пожурили последнего за столь жесткие условия поединка. Но, увы, Горбатого уже было не вернуть, во всяком случае, до утра, и все быстро свыклись с его вынужденным отсутствием.

Но тут случилась новая оказия. С Алексисом начали твориться престранные метаморфозы. Временами он переставал узнавать окружающих, выказывая по отношению к ним признаки агрессии, подолгу отрешенно глядел куда-то в пространство, как бы выпадая из современности. Естественно, это травмировало самолюбие гостей и они, будучи уважающими себя людьми заторопились домой. Мне пришлось извиниться за столь странное поведение хозяина, объясняя его чрезмерным количеством выпитого и выпроводить горе партнеров по бизнесу. Я вернулся в зал. Алексис находился в состоянии прострации. На него было жалко смотреть. Ссутулившийся, седой, как лунь, беззубый он напоминал дряхлого старца, а ведь ему было всего тридцать шесть. От бывшего весельчака, балагура, вполне симпатичного и здорового парня не осталось и следа. Он долгое время оставался в одной поре, но потом, как то быстро сдал. За каких то пару лет Алексис превратился в рухлядь и почти уже ничем не отличался от трухлявого кресла, на котором восседал. Что явилось причиной его падения? Смерть матери, а потом, вскоре, отца? Размолвка с женой, склонной по слухам к изменам, которая забрала детей и ушла жить к матери, оставив его одного в огромной четырехкомнатной квартире, лишенного какого бы то ни было внутреннего тормоза? Чрезмерное пристрастие к спиртному? Думаю, все-таки последнее. Потеряв все: родителей, жену, детей, потом работу, а вместе с этим какой либо смысл в жизни, он запил удвоенным усердием, и не обладая природным здоровьем и достаточной силой духа, развалился в считанные месяцы.

В тот вечер я оставил его одного, блуждающего в потемках сознания и, к сожалению, больше мы так и не встретились.

Очередным моим другом, с которым в то время мы достаточно тесно соприкасались и о котором я вскользь упомянул выше, был Гарик. Вопреки всем своим жизненным принципам он работал старшим составителем в прокатном цехе нашего завода. Иногда, когда по роду службы меня заносило в прокатный, наши пути пересекались, и мне удавалось перекинуться с ним словом-другим. За редким исключением, всегда царственно пьяный, он не столько контролировал движение железнодорожных составов, сколько следил за количеством принесенных и, разумеется, выпитых бутылок. В коллективе он пользовался неоспоримым авторитетом и уважением за свои глубокие познания во всяческих жизненных сферах. Имея свойственную немногим склонность к философствованию, он всегда пытался докопаться до сути вещей в их девственной первозданности. Прочитавший Ветхий Завет и Библию, а потому знающий, как оно все было, Гарик не скрывал этого своего сакрального посвящения в тайны бытия от, скажем, менее интересующихся коллег по работе, наставляя их на путь истинный. Многочисленные противоречия сотрясали его душу и плоть, а потому он неоднократно стоял перед выбором отказаться от всего бренного мирского и уйти послушником в монастырь, денно и нощно, не думая о хлебе насущном и о том, как прокормить семью, готовил себя к жизни духовной. Частенько под водочку, а как же без нее, он грил про жисть, парадоксальностью своих откровений внося смуту в еще не окрепшие умы сослуживцев.

Он то и познакомил меня со Сливой - безутешным от горя вдовцом, примерно уж как год распрощавшимся с безвременно ушедшей его горячо любимой подругой и потому пребывающем в рефлекторном поиске новой, которая могла бы заменить ему ту неповторимую, достоинства которой он превозносил при каждом удобном случае. Наши совместные встречи происходили или у Гарика дома, или у друга Сливы Клима - человека окончательно спившегося, жившем в собственном полуразрушенном доме и перебивающимся непостоянными заработками. Обладая огромным ростом и несокрушимым здоровьем, что позволяло ему пить регулярно без малейшего вреда для себя, Слива снискал мое уважение своей серьезностью по отношению ко всем алкогольным раутам. Его присутствие превращало банальную пьянку в веселое запоминающееся событие, как бы делало ее на порядок выше. Обладая великолепным чувством юмора, умением говорить и слушать, он не меньше Гарика любил пофилософствовать, отчего наши беседы были не лишены занимательности. Очевидно, что желание во что бы то ни стало найти себе спутницу жизни не в лучшую сторону отразилось на его вкусе, сделав его не совсем разборчивым в выборе и абсолютно беспристрастным ко внешности. Однако, все это не умаляло его нетерпения к пьющим женщинам. Так, с одной из своих кандидаток он безжалостно расстался только лишь на том основании, что та, желая опохмелиться после бурно проведенной ночи и не обнаружив в пустой банке из под самогона ничего кроме апельсинных корок, чтобы хоть как то утолить жажду, с жадностью принялась их обсасывать. Узрев это, он пришел в бешенство и выдворил несчастную прочь. Та до сих пор ломает голову, что она сделала не так.

''C лица воду не пить''- с загадочным выражением лица частенько говаривал он, и потому все просто ахнули, когда увидели его следующую избранницу. Гарик, так тот лишь покрутил пальцем у виска, после чего стал серьезно сомневаться в здравости его рассудка. Ее звали Рима, и разница в возрасте вполне давала ей право претендовать на права матери. Она работала в парикмахерской мужским мастером. Работа прибыльная, свои клиенты, всяческие там подарки в виде деликатесных продуктов: спиртное, колбасы, консервы и прочее. Естественно, чтобы очаровать своего юного спутника, Рима не скупилась на траты, и каждый свой визит к Климу подкрепляла парой больших сумок с обильной и изысканной снедью. Все уже шло к свадьбе, но тут случилось непредвиденное. Рима как сквозь землю провалилась. На работе ее нет, дома никого... И лишь позже, по происшествии четырех дней она предстала перед своим разгневанным женихом, вся истрепанная, потерявшая былой лоск, да еще в придачу и с огромным фингалом под глазом, с мольбами о прощении. Но он не изменил своим правилам и вновь был непоколебим и безжалостен. Несостоявшаяся невеста получила от ворот поворот, и всем о ней, хотя и не без некоторой грусти, приходилось лишь вспоминать.

Нужно отдать ему должное, эти неудачи не сломили нашего героя и не разуверили его и не разуверили его окончательно в женской природе. Он продолжал верить, что где то рядом живет та единственная и неповторимая, которая вернет его жизни смысл и всю полноту существования. И вскоре судьба отблагодарила его за это. Ею оказалась моя сослуживица Инна, поступившая не так давно к нам в отдел после окончания института. Обладая легким нравом и волнующими античными формами, что не мешало ее спрытности в работе, она довольно скоро стала проявлять повышенный интерес к моей персоне. Но мне, избалованному в то время женским вниманием, претила ее напористость, хотя несколько раз я, будучи в стельку пьяным, все же не устоял, кстати, однажды, вездесущему Аронскому тоже удалось пригубить от чаши наслаждений. Вдохновленная этой моей слабостью, она становилась более настойчивой, и я был рад представившемуся мне случаю уступить ее моему безутешному другу. Как то мы выпивали с ним в ,Изаре,, где и повстречали ее в кругу друзей. Довольно скоро она напросилась ко мне в гости, где без излишних прелюдий ублажила как меня, так и моего потрясенного товарища. Переживание по своей эмоциональной насыщенности было столь сильно, что буквально на следующий день он выспрашивал меня о ней и о степени серьезности наших отношений. Конечно же, я с радостью вверил ему истосковавшееся по взаимным чувствам создание. И они стала встречаться. Он забирал ее на своем эксклюзивном Форде с работы, таскал на частые посиделки к своему другу Никифору, вывозил на природу, в общем, души в ней не чаял. Очарованная шквалом внимания, Инна оставила меня в покое, и я получил долгожданную свободу действий. Все были довольны, и все шло прекрасно, пока, словно гром с ясного неба случившаяся трагедия не омрачила этого почти идиллического состояния. Дальнейшие события развивались стремительно и неумолимо. Обеспокоенный не так давно появившейся на ладонях сыпью и полагая, что это какое то кожное заболевание, я обратился к дерматологу. Однако, все оказалось гораздо хуже. Анализ на кровь оказался положительным, что неутешительно проливало ясность на характер моего недуга. Итак, я подхватил сифилис. Но от кого? Я стал лихорадочно перебирать в памяти всех своих подруг, с кем мои отношения временами были большими, чем деловыми и товарищескими. От Инны? Это маловероятно. Хотя она и была слаба на передок, но достаточно избирательна в своих предпочтениях, к тому же была из хорошей семьи и круг ее общения, насколько я знал, был достаточно узок. Вполне возможно, что это могла быть Евгения - все еще не нагулявшаяся мать двоих детей, с которой я, впрочем, достаточно редко поддерживал отношения. Та действительно была авантюристична и наставить рога мужу было для нее делом минуты. Но, опять же, она была птицей высокого полета и, все таки, дети ... Хорошенько порывшись в памяти, я припомнил, что не так давно по бухаресту меня занесло к Елене, с которой я тогда уже разорвал отношения, и которая в ту пору своей жизни была достаточно опустившимся существом. Добившись развода от первого мужа и потеряв, таким образом, всякий страх перед побоями, она стала устраивать частые попойки, приглашая в дом невесть кого, пока не превратила свою квартиру в притон для наркоманов. Ее принадлежность к маргинальной группе позволяла мне с наибольшей вероятностью предположить, что этот подарок наверняка от нее.

Находясь на перепутье и ломая голову над тем, кто мог быть источником недуга, встревоженный не столько за себя, сколько за судьбы своих горе подруг, я первым делом позвонил Елене и задал ей наводящий вопрос. Сходу смекнув в чем дело, хитрая пройда стала все отрицать, в свойственной ей манере обвинила меня и бросила трубку. С Евгенией разговор был более доверительным, учитывая наши с ней как бы дружеские отношения и ее статус. Перепуганная не на шутку, она опрометью помчалась сдавать анализы, и хвала господу, там все было чисто. С Инной же пришлось объясняться уже в самом кож-вен диспансере, куда я был, ясно и самоочевидно, направлен для прохождения двухнедельного курса лечения. Кого-кого, а ее увидеть там, я уж никак не ожидал. Она предстала предо мной - сама укор и скорбь. В твердой уверенности, что это моих рук дело, несчастная поведала мне следующее. Обеспокоенная затяжной ангиной, она правомерно обратилась к врачу, где в процессе обследования и была выявлена истина. Естественно ее незадачливому избраннику и моему все еще другу тоже не пофортило. Сейчас он в страшном потрясении, и она боится, что теперь он будет думать о ней бог знает что и вряд ли впредь захочет иметь с ней дело. А она девушка порядочная и честная, ни чета всем моим вертихвосткам. И она его прекрасно понимает, ведь он столько натерпелся от женщин. А все из-за меня, все из-за моей нравственной распущенности и склонности к пороку.

Не желая оставаться без ответа, я в свою очередь пошел в наступление и напомнил ей о той аморальной щедрости, с которой она дарила свою любовь всем моим друзьям, видя их впервые, что естественно наводило на тревожные мысли о бренности всего сущего. Поэтому, именно ей, а не мне следовало задать вопрос об опасной для здоровья других вакхической всеядности. И действительно, ее отношение к половому акту пугало своей обыденностью. Трахнуться с кем либо, для нее было все равно, что съесть пирожок.

Естественно, она все отрицала, говоря, что на все это пошла ради любви ко мне, боясь своим отказом ублажить моих сотоварищей потерять меня. Это уже становилось до смешного трогательным и желая успокоить любвеобильную, я сказал, что Слива не такой человек, чтоб бросить ее из за такого пустяка, и пусть она выкинет эти мысли из головы.

Две недели, проведенные в больнице, заставили меня ближе соприкоснуться с изнанкой любви. Слушая рассказы сотоварищей, а их было с десяток, перед которыми ироничная судьба приоткрыла истину таким весьма негуманным способом, я снова и снова убеждался в трагической непредсказуемости жизненных ситуаций и в коварстве человеческой натуры, темные стороны которой выявила болезнь. Хотя многих и это не останавливало и они, даже находясь за этими мрачными стенами, вели пребойкую половую деятельность.( метать стрелы Купидона). Так, у нас лежал один таксист - полное ничтожество, к которому бегала на перепихон одна замужняя особа, кстати, находившаяся в этом же заведении, только в женском отделении. Заразив тем же недугом мужа -- состоятельного предпринимателя, часто навещавшего ее с сыном, который, как говорили, был готов ей все простить, она, как ни в чем не бывало, продолжала сношаться со своим горе любовником, хотя во время свиданий с мужем имела кающийся вид. Другой герой, не первый раз посещавший эти места, в считанные дни покорил сердце одной несовершеннолетней дурынды, и уже весьма серьезно строил планы на будущее. И вообще, жутковатый привкус в недалеком прошлом роковой болезни, казалось бы, должный утихомирить неистовую прыть многих, совершенно наоборот, делал их еще более разнузданными и порочными, как бы подтверждая тем самым общепризнанную истину о непредсказуемой загадочности русской души.

Чуть позже я узнал от врача, что Елена незадолго передо мною уже гостила в этих стенах, и, в общем-то, этот факт мог уже пролить некоторую ясность на это темное дело. Слива амбулаторно пролечился у какого-то знакомого врача. Между нами произошел неприятный разговор, в котором он в достаточно агрессивной форме предостерегал меня от каких либо попыток очернить свою избранницу, что лишний раз подтверждало всю глубину его чувств. Это охладило нашу дружбу, как впрочем, и то, что его, продолжавшие свое развитие отношения с Инной, вдобавок, абсолютно ее не подогревали. В дальнейшем они предприняли попытку примирения, ввалившись ко мне в квартиру, но я, не имея абсолютно никакого желания видеть их радостные физиономии, выставил их за дверь. Потом у них родился сын, и они, если это вообще возможно, живут в счастье и согласии и поныне.

Естественно, вся эта история получила молниеносную огласку, и вскоре весь проектный отдел, где я работал, а может даже и весь комбинат прослышал о случившемся. Женская половина генплана сразу забила тревогу. Дескать, как? И такое твориться у них перед носом? Да они ведь могли заразить и всех их, если уже не заразили. Напереживавшись вдоволь, все сочли необходимым сдать анализ крови и только, получив утешительный результат, приутихли. Мое возвращение в коллектив было воспринято более чем прохладно, впрочем, я сразу заявил Шостаку о своем дальнейшем нежелании здесь работать, и последний, добрая душа, откомандировал меня работать в охрану прокатного цеха, куда как раз набирали сотрудников с разных отделов. Так я стал охранником, и эта моя командировка продлилась около года. Работа была не пыльная -- по двенадцать часов через сутки, то есть, получалось по двенадцать в день и в ночь. Нужно было вертеться возле назначенного мне для присмотра объекта, что делалось мной довольно редко. В основном все, особенно в ночь, собирались в кайбаше и пили горькую. Впрочем, являться на работу было совсем не обязательно. Поощрялось в качестве освобождения от трудовой повинности принесение работниками бутылки водки или другой равноценной смеси. Я предпочитал второе. Правда, вначале я исправно появлялся, и в этом была своя прелесть. В заводской конторе цеха находилось старое расстроенное пианино, и почти все ночные смены проводились именно здесь. Начинали пить в кайбаше, потом собирались возле инструмента и под мой нехитрый аккомпанемент орали песни. Конечно же, присутствовали и дамы, работавшие в ночную смену. Так, у меня завязалась интрижка с одной довольно смазливой крановщицей. Она была замужем и просто помешана на сексе. Обычно мы трахались с ней на столе в красном уголке, где стоял инструмент. Но сначала, перед коитусом я садился за клавиши и импровизировал на лирические темы, разогревая ее таким образом. Странно, но ей нравилось слушать мою игру, нравилось и Евгении, но Елена, а позже и Гертруда - те, кого я любил, были к ней совершенно равнодушны, так же как и к музыке, которую я слушал. Однако, Елене мне все же удалось привить вкус к хорошему тону. Со временем ей стали нравиться Элтон Джон, Габриэль, Коллинз, Дженезис, Плант, Би Джиз, Маккартни, Пинк Флойд... Вначале все это называла хуйней, но теперь этим словом кратко характеризует всю ту музыку, к которой тяготела ранее. С Гертрудой все было посложнее. Конечно, она была гораздо моложе, взрощена в иной социально-культурной среде, и то отечественное барахло - позор современности, к которому она тяготела, было бесполезно даже пытаться выветрить из ее милой головки. Хотя в литературе у нее было большое преимущество перед Еленой, которая, думаю, за всю жизнь не прочла ни одной книжки, разумеется, не считая школьной программы, хотя и была крепка задним умом. Гертруда же обожала С. Кинга, книги которого я неоднократно приобретал для нее. И вообще, склонностью верить в справедливость собственных слов обладала как первая, так и вторая. Елене достаточно было лишь пролистать несколько страниц из какого либо автора, чтобы потом громогласно утверждать, что ею прочитано все произведение целиком. Она имела наглость утверждать это даже мне тому, кто прекрасно знал все ее фортели. Так например, прочитав две цитаты Шопенгауэра из ''Афоризмов житейской мудрости'', которые были вынесены на задней обложке книги, она могла сказать следующее:,,Не надо..., читали мы вашего Шопенгауэра, думаешь, ты один такой умный,,? Или, одолев три-четыре страницы из ''Волшебной горы '', могла сделать замечание:,,Да затрахал ты всех своим Манном, знаем, проходили, ты без него просто жить не можешь.,,

Нечто подобное было и у Гертруды. Как то она обронила, что, как впрочем, и все смазливые женщины, читала ''Мастера и Маргариту'', причем два раза. Я ей не поверил. По происшествии нескольких лет она вновь заявила, что два раза читала этот роман, и тут я уже совершенно растерялся,- неужели она говорит правду?

Уже здесь, в Красном уголке, музицируя перед подвыпившей братвой и услаждая своими руладами сексапильную барышню, я стал подумывать о творческой карьере тапера. Потом, как всегда внезапно появился мой старый фронтовой товарищ Петрович и своими пламенными речами окончательно укрепил меня в этом намерении. (Речь Петровича)

Играл я довольно бойко, но кустарно, и моих музыкальных навыков было недостаточно. Тогда я принялся усиленно репетировать. Играл по пять-шесть часов в день: оттачивал технику, подбирал репертуар, разучивал песенки Э. Джона. Его музыку прослушивал помногу раз на кассете, копируя их на слух. На слух так же запоминал и тексты песен, разумеется, не понимая их смысла, так как мой английский в ту пору еще прихрамывал.

Работу искать долго не пришлось. В ночном баре "Маковей'', находившемся буквально в двух шагах от моего дома, играли живую музыку -- фортепиано и скрипка, но потом, из за творческих разногласий - чрезмерной склонности клавишника к спиртному, осталась одна скрипка. Встретившись со скрипачом, который преподавал в музыкальной школе, я предложил свои услуги. Но, то ли ему не понравился мой уровень, то ли нежелание начинать все заново,- а это многочисленные репетиции, подборка репертуара, он довольно кисло отнесся к моей идее о совместном творчестве. Несколько разочарованный, я не стал настаивать, к тому же его сизый нос и отбивающие мелкую дрожь интеллигентные руки свидетельствовали о том, что с предыдущим тапером их сближала не только музыка.

Как раз тогда я встретил свою старую подругу Беллу -- знойную еврейку с огромными черными глазами, с которой в прошлом у меня был непродолжительный роман, завершившийся для нее неожиданным абортом. В свое время она окончила музыкальное училище по классу вокала и имела восхитительное бархатное меццо-сопрано. Нас связывали не столько плотские, сколько духовные отношения, хотя она меня искренне любила, но к сожалению, не вызывала во мне никаких ответных чувств. Только сейчас, когда я так сильно страдаю от наплевательского отношения к себе Гертруды, я стал понимать, как много горя ей доставил своим поведением. Нас познакомила бывшая жена Аронского на моем Дне рождении, куда она привела Беллу в надежде на то, что та явится противовесом в болезненной для меня связи с Еленой. Там она неподражаемо под собственный гитарный аккомпанемент исполняла романсы, я же брынчал на пианино и мы по-своему неплохо смотрелись вместе в творческом аспекте. К сожалению, для меня на этом все заканчивалось, к тому же, я тогда был по уши влюблен в Елену. Порой, встречаясь с Беллой, я вел себя безобразно, напиваясь до чертиков. Но она все терпела. Даже после случившегося, ее отношение ко мне не изменилось. В мои редкие визиты к ней домой, меня всегда ожидал роскошный пирог и бутылка коньяка. Сейчас, я уже давно ни от кого не жду таких сюрпризов. Ее родители заслуженно меня ненавидели и после двух-трех визитов я прекратил свои посещения. Часто я задаю себе вопрос,- почему меня тянет на ни бог весть кого? Что это,- случайность или особенность моего характера, формирующего мои предпочтения?

Так вот, встретив Беллу, я предложил ей создать творческий тандем и вкратце обрисовал картину нашего будущего сотрудничества. Она согласилась, к тому же ее нынешняя работа едва позволяла ей сводить концы с концами: родители пенсионеры и маленькая дочь. Заминка была лишь в том, чтоб определиться с местом ее ночлега, так как работа была ночная, а жила она у черта на куличках. Не раздумывая долго, я предложил свою квартиру, хотя уже тогда возобновил отношения с Еленой, речь о которой пойдет чуть позже, и которая могла нагрянуть в любой момент. И мы стали репетировать, правда, в процессе возникла еще одна сложность. Не смотря на мое условие - ничего личного, которое я ей выдвинул перед этим, моей партнерше с трудом удавалось сдерживать свою неутоленную знойность, что не лучшим образом сказывалось на наших с ней отношениях. Она всячески язвила по поводу моей индифферентности, прозрачно намекая на мою мужскую несостоятельность. Но мне не была свойственна петушиная гордость легко ранимого самца, и я преспокойно выносил все ее ехидство недотраханной самки.

Незадолго до того, уже закончился срок моей командировки в охране и позорному возвращению назад, ведь после случившегося вся женская половина генплана смотрела на меня, как на прокаженного, я предпочел полный расчет с предприятия, дабы не быть ничем отягощенным в своих творческих устремлениях. Все это время, держа ситуацию под контролем, Петрович появился в нужное время и предложил мне перебиться работой менеджера по рекламе.

- Старик,- сказал он,- я с этого начинал. Если попадешь в струю, можно заработать кучу бабок. Опять же, развивает коммуникабельность и куча полезных знакомств с нужными людишками. Но надо проявлять активность: днем будешь вертеться здесь, а вечером лабать в баре - классический путь почти всех творческих людей. Как тебе такая схема?

Потом я получил от него подробный инструктаж, как следовало действовать.

- Во-первых, ты должен соответствующе выглядеть: строгий деловой стиль - черный костюм, белая рубашка, галстук, туфли, ... Да-да! Не смотря на тридцатиградусную жару. Раздобудь где-нибудь дипломат, заодно школу вспомнишь. Ну и лицо, соответственно, выбрито, аккуратная стрижка,...потом, манера поведения... Больше уверенности в себе, радушия,...твердая четкая дикция. Нужно постоянно говорить, говорить, говорить. И ни в коем случае не запинайся. Если запнешься, они сразу почуют неладное. Потому, перед тем, как ворваться в кабинет, продумывай свою речь во всех мелочах. В этом деле очень важно правильно расставить акценты. Ты должен быть хозяином ситуации и заставить их поверить в то, что ты не проситель, а даритель. Ты актер и режиссер одновременно. Нужно забить всем баки и убедить всех в необходимости рекламы. В свое время. Когда я был агентом, я открывал двери ногами. Знаешь, за что в первую очередь меня ценят? За то, что я умею работать с людьми. Один кувейтский эмир предлагал мне целый гарем ради того, чтоб переманить меня к себе. Меня приглашают туда, где самые проблемные ситуации, и я их почти всегда разруливаю. Я переговаривал двадцать, тридцать человек. Все сидели с открытыми ртами, будто парализованные, никто не мог ни слова вставить, и потом поступали так, как я хотел. Они все были у меня вот здесь,- он крепко сжал кулак,- и смотрели на меня, как на мессию, особенно телки. Одну я так завел, что вдул ей прямо в кабинете, представляешь, прям на подписанном ею контракте...

В конце, что было для меня сюрпризом, он потребовал тридцать процентов от выручки.

- Это ведь бизнес, старик,- сказал виновато он, видя мое недоумение.- Поверь, это не много. Обычно берут половину.

Думаю, что для него это был не первый инструктаж. Но делать нечего, и проглотив обиду, я стал "вертеться". Бегал с утра до вечера, высунув язык по различным предприятиям организациям, конторам "Рога и копыта", распинаясь перед ни бог весть кем, живописуя очевидные выгоды рекламы. В один из таких сумасшедших дней я наткнулся на Елену с ее тронутой на всю голову мамашей. Обе были, как и полагается, под мухой и почему то, развалисто смещались к остановке в сторону Зеленого. С того момента, как мы не виделись, прошло, наверное, пару лет, конечно, если не брать во внимание последнего нашего с ней, очевидно ставшего роковым для меня, перепихона, которого-то и встречей нельзя было назвать. Для своего образа жизни (тогда, кажется, ей уже грохнул тридцатник), она достаточно хорошо выглядела, что отдалось легким зудом в моих уже почти затянувшихся ранах былого. Оказалось, что после того, как ей удалось расстаться со своим первым мужем, она получила долгожданную свободу, что сделало ее самой собой. Начались частые застолья, душевные компании, новые знакомства и прочее. Подруга Елены, - такая же сука, как и она, в довольно короткий срок помогла превратить ее квартиру в притон для наркоманов. И тут ее оголтелая мать, честь ей и хвала, удосужилась разменять квартиры,- ее двухкомнатную на Западной на однокомнатную в районе Школы, вытянув ее, таким образом, из этой клоаки. Страх преждевременно оказаться на кладбище, да может быть еще неистребимое желание жить светло, возымел свое действие, и Елена скорыми темпами пошла на поправку, ограничивая лишь себя традиционными выпивками. Не знаю, что двигало мною тогда..., скорее любовь себя еще не исчерпала, но я вновь пошел на поводу у чувств и стал частым гостем в ее новой квартире. Увы, понимание того, что объект вашей любви полное ничтожество, не делает его от этого менее желанным. Как выразился бы папаша Стендаль,- произошла вторая кристаллизация, и о чудо, мы зажили душа в душу. Я искал себя в рекламном деле, она же нашла себе работу медсестры в роддоме. Не скажу, что все было гладко, но Елена заметно изменилась в лучшую сторону. Нюхнув пороху, она уже не была такой падкой на излишества и, вроде бы, стала дружить с головой. Но все равно, без выпивки и скандалов не обходилось,- то объявлялась ее вечно пьяная мать и устраивала дебоши, то мое появление в нетрезвом виде воспринималось ею, как нечто неслыханное, хотя у самой было рыльце в пушку. Это только надо было видеть, как она мгновенно преображалась, становясь воинствующей трезвенницей и Орлеанской девой одновременно.

Между тем, я не забывал и о своей музыкальной авантюре. Почти каждый день мы встречались с Беллой у меня дома и репетировали. Вскоре я договорился с администрацией ресторана, и нас взяли на жалкий оклад. Работа начиналась около восьми вечера и заканчивалась в три четыре часа утра, в зависимости от наплыва клиентов. Начало было многообещающим. Пару банкетов, устроенных хозяевами жизни здорово помогли залатать дыры в нашем бюджете. Особенным успехом у публики, особенно мужской ее части, пользовалась Белла. Ее знойная внешность заставляла трепетать сердца многих, а великолепный чувственный голос в совокупности с романтической манерой исполнения беспрепятственно проникал в самые заскорузлые души. Приглашения следовали одно за другим. Каждый считал своим долгом усадить ее рядом и угостить шампанским, разумеется, попытавшись договориться о встрече. Видя, какой на нее спрос, я уже стал подумывать о карьере продюсера. Что касается моих успехов, то они были менее выдающимися, так как любителей английского рока среди этой пищеблочно-управленческой элиты было не много. Хотя находились и такие, и иногда мне тоже кое чего перепадало. А вообще, слушатель был самый разный, так что нужно было быть готовым играть все,- начиная с жизнерадостно перенаполненной "Гоп стоп Зоя..." и заканчивая духовно отягощенным "Полетом валькирий" Вагнера. Вкалывать приходилось много, но внимание публики, плюс материальное поощрение окупало все сторицей.

Прошел месяц, и я получил в редакции жалование. Оно было не велико, так как количество рекламных заказов было более чем скромно. Отчитавшись перед Петровичем о проделанной работе, я попытался отдать ему положенных тридцать процентов, но тот, кисло поморщившись, отказался от жалкой суммы и потом, назидательно заметил, что сумма, заработанная мною ничтожно мала, и что в свое время он зарабатывал в пять-шесть раз больше. Конечно же, он понимает всю мою смехотворную неспособность хотя бы отдаленно достигнуть таких вершин, которые покорились ему в эпоху формирования им собственной территориально-духовной империи, но все же, нужно, хотя бы, больше шевелить булками, если вообще хочешь добиться хоть какого-то результата. Понимая справедливость его критики и видя всю бесперспективность работы в рекламном бизнесе, я решил на этом и закончить, уделив больше внимания репетициям. Но, увы, нашему творческому тандему не суждено было продержаться долго. В один из вечеров Белла сильно подпила вместе с барменом и еще каким-то хлыщем, вроде ассистента. Может, чтобы досадить мне, она часто заныривала в подсобку, опрокидывая стопку-другую в обществе этих двух недоносков, которые в надежде поживиться, здорово ее накачали. Уже подошло время закрытия, и мой призыв удалиться она проигнорировала. Я не стал просить дважды и, хотя, может это было жестоко с моей стороны, удалился, оставив ее одну в обществе этих двух, уже начинающих наливаться похотью самцов. Десятью минутами позже она выскочила на улицу вся растрепанная и в слезах, потом, увидев меня, подошла и сбивчиво рассказала, как все было. Оказалось, что те двое, как только я покинул заведение, сразу закрыли дверь и без долгих церемоний приступили к делу, но она стала сопротивляться и закричала что есть мочи. Это их отпугнуло, и они отпустили свою жертву. Приведя Беллу домой, я налил ей для успокоения еще грамм сто и попытался уложить спать. Но не тут-то было. Распаленная алкоголем, она в эту ночь обрушила на меня весь свой неуемный темперамент дщери Синая. Не привыкший к такому к себе вниманию со стороны слабого пола, я не смог оценить по достоинству ее призывы к соитию, чем несказанно разгневал последнюю. Обозвав меня импотентом, педерастом и просто, человеком, лишенным вкуса, она, наспех одевшись, выскочила из квартиры, оставив меня озадаченного, но непоколебимого. Эта нота стала последней в наших отношениях. Я пролабал в одиночестве еще некоторое время, ну а потом наступила зима, принеся с собой холода и сквозняки. В неотапливаемом помещении с вечно распахнутой настежь дверью стало просто невозможно находиться, да и число клиентов заметно поубавилось. Суровость климатических условий заставило меня прекратить сольную курьеру, что так же и повлекло за собой охлаждение наших отношений с Еленой. Мое безденежье и шаткий социальный статус невероятно ее раздражали. Участились ссоры. Она запросто могла себе позволить ушиться к какой-нибудь из своих многочисленных подруг, прихватив с собой бутылку, и вернуться лишь только поутру. Подобное случалось и в праздничные дни. Мы начинали совместно, но потом, когда выпивка заканчивалась, она с долей фатального смирения, как бы давая мне этим понять, что ничего достойного от меня и не ждет, сообщала, что приглашена в гости, туда, где ее все ценят и любят. Мне оставалось только беспомощно наблюдать, как день ото дня шаткая конструкция моего скромного счастья разваливалась на части. В один из таких дней я звоню ей и узнаю, что она не одна, а с бывшим мужем, который объявился внезапно и непонятно каким образом узнал ее новый адрес. Он погостит у нее не больше трех дней и потом вновь исчезнет, как и приехал. Хотя и так все было ясно, я все-таки не удержался и задал риторический вопрос. Естественно, а как же иначе, с достоинством отпарировала она, ведь он ее муж, пусть и бывший, но все-таки..., и вообще, какое я имею право покушаться на ее свободу.

Проходит день, и моему огорчению просто некуда деться. А потому, я звоню Аронскому и приглашаю составить мне компанию. Пару часов спустя, когда мы были уже изрядно подогреты, раздается звонок, и знакомый голос смиренно приглашает в гости, дескать, мужа нет и можно обмыть его скоропостижно-желанный отъезд. Говорю, что не один и все равно получаю добро. Мы с Аронским берем все, что полагается в таких форс-мажорных случаях: бутылку коньяку, водку, шампанское и прочее. Через час мы уже у нее на кухне. Она трезва как стекло,- ну еще бы, ведь муженек-то, противник всякой выпивки, боже упаси, только трава и еще раз трава. Извлекаем из сумки содержимое, что ее заметно вдохновляет, и она с удвоенной скоростью суетится у плиты. Вот мы уже опорожнили по рюмке водки, вот уж виднеется дно бутылки, а вот и коньяк, как раз, кстати. Я начинаю задавать вопросы, но эта тема ей неприятна, и она из деликатности не желает о ней распространяться. И вообще, какого черта? Мы что, собрались здесь ради этого? Аронский благоразумно оставляет нас вдвоем, тихо удалившись в зал. Насколько я помню, он чинно примостился на диване и безмятежно уснул. Очередной наш разговор, содержание которого видимо было настолько банальным, что совершенно не запечатлелось в моей памяти, абсолютно потерял дружественный тон. Сознание возвратилось ко мне лишь только в тот момент, когда она, решив одним махом прекратить дискуссию, выхватила откуда-то остро отточенный кухонный нож и всадила его по самую рукоять в мою грудь. Совершенно не чувствуя боли, я мягко оседаю на пол. Она мгновенно спохватывается. В глазах ужас и раскаяние. И тут весьма пригодились ее навыки медсестры реанимации. Она извлекает нож, делает мне перевязку и вызывает скорую, которая доставляет меня в больницу. У меня пробито легкое, а потому, необходима операция. Но голыми руками меня не взять. Боль совершенно не чувствуется, тело приобретает удвоенную силу в сочетании с невероятной пластичностью, и за мной гоняются по всему хирургическому отделению, безуспешно пытаясь уложить на операционный стол. Наконец то, ко мне подкрались с тыла, и что-то вкололи, после чего я как то размяк и сразу нашел общий язык с хирургом - лысеющим мужчиной с умным открытым лицом. Я почему-то доказывал ему, что "Фауст" Гете так же, как и "Доктор Фаустус" Томаса Манна в переводе Пастернака гораздо выигрывают. На что он, спасая мое пробитое легкое, не то чтобы соглашался, но утвердительно кивал своей плешивой головой. Потом я отключился, очнувшись лишь на утро в палате. Ранение оказалось глубоким проникающим - было пробито легкое, но усилиями эскулапа - большого поклонника Гете, его удалось спасти. В районе грудной клетки мне вывели катетер для отвода желчи. Было такое ощущение, словно по мне проехал трамвай, к тому же, без похмелья не обошлось и на этот раз. К горлу подступила тошнота, и меня стало рвать. Рвал до изнеможения, вызывая сочувствие сотоварищей по палате - пожилого армянина с гангреной ноги и молодого сифилитика со вспоротым животом, спустя неделю ушедшего et sitera. Так продолжалось часов несколько, пока перед моим угасающим взором не возникли невзрачные фигуры двух оперов с глазами-мурашками. Парни знали свое дело, и истина была незамедлительно выявлена. Травмированный как физически, так и духовно, я не смог долго противостоять решительному натиску искушенным в своем праведном деле профессионалам и мои жалкие попытки покрыть Елену провалились с треском. Они сказали, что та сама призналась в содеянном, и теперь ей грозит срок от пяти до восьми. Конечно же, мое заявление о том, что я не считаю свою подругу виновной может облегчить ее участь, но отсидеть ей все равно придется.

Через несколько дней появился потрясенный Аронский с фингалом под глазом и пролил свет на случившееся. В ту роковую ночь его сон был безмятежен и крепок, лишь только под утро прерванный бесцеремонным стуком в дверь. Думая, что это мы с Еленой и уже мысленно визуализируя себе утреннюю кружку пива, он с радостным доверием распахнул дверь, и был несколько обескуражен, увидев две совершенно незнакомые свирепые физиономии. Елены в это время не было дома, и ничто в квартире не напоминало о произошедшем ночью кровопускании. Лежавшая на столе записка, в которой она предупреждала Аронского, что вернется утром, объясняла ее отсутствие. И действительно, она вскоре появилась, и после короткого обмена любезностями, их двоих доставили в отдел милиции. Там разговор был абсолютно лишен всякой дружественности. Недоумевающего Аронского, который и помнил-то местами, усадили на стул и предложили во всем признаться. На наивно-детский вопрос "в чем?", ответом послужил сокрушительный удар кулаком по лбу, нанесенный кем-то из, ради любопытства зашедших в кабинет сердобольных сотрудников, после чего ножки стула под ним разъехались, и несчастный оказался на полу. Аронского поставили на ноги и вкратце обрисовали возможные мрачные перспективы его будущего. И здесь, надо отдать ему должное, интуиция его не подвела. Он попросил разрешения позвонить шурину, который двумя часами позже, звеня и грохоча, ввалился в кабинет, с огромным чувалом. Это заставило исчерпать инцидент, и невиновность Аронского была всеобще признана.

С Еленой все обстояло куда хуже. Ее упорное нежелание признать свою вину, было сломлено простым и убедительным способом,- ей связали руки за спиной и обрамили голову целлофановым пакетом. Нехватка воздуха, которую она очень скоро ощутила, принесла ей понимание в полезности истины и она рассказала все, как было. Куда она ездила ночью и к кому пыталась обратиться за помощью - осталось втайне, как, впрочем, и все, что связано с женщиной. После признания, добрая душа следователь сказал ей, что я скончался в больнице, и потому все, что в собственной жизни она считала плохим, было всего лишь для нее заблуждением юности. Чуть позже, видимо насладившись произведенным эффектом, он вновь окрылил ее надежды радостной вестью о том, что слухи о моей кончине были несколько преувеличены, и теперь он в состоянии ей помочь. А почему нет? Ведь люди должны помогать друг другу. Так, на ее счастье, он остро нуждается в деньгах - свадьба дочери, и смехотворно-ничтожная сумма,- всего лишь две тысячи долларов, абсолютно избавит ее от всяческих волнений (дело будет закрыто), и послужит гарантом их хороших отношений в столь зыбком будущем. Елену вдохновила следовательская сердечность, но таких денег, а по тем временам это была цена хорошей однокомнатной квартиры, у нее не было, да и годы уже отняли то преимущество, когда можно было апеллировать к внешности. Она попыталась продать свою хавелу, но за такой короткий срок и, тем более, за такую сумму это было не реально. Помощь пришла внезапно. Главный прокурор города оказался хорошим знакомым моей тетки, которая в то время занимала ответственный пост. На ее воззвание, к которому было присовокуплено символическое поощрительное вознаграждение, помочь племяннику, он откликнулся, впрочем, без особой радости. И надо отдать должное, выполнил обещанное. Дело было закрыто без особого ущерба для мозолей обеих сторон. Елена, опьяненная свободой, на радостях закатила грандиозный сабантуй и по старой памяти вновь пыталась затянуть меня к себе. Но я, проведя двадцать дней в больничной койке, много думал и выписался без малейшего желания ее видеть. То ли чувства мои к ней поубавились, то ли жажда жизни оказалась сильней, но мы с ней расстались - уже во второй раз, на достаточно долгое время.

Выздоровевший, но по-прежнему безработный, я решил укрепить свое пошатнувшееся здоровье в мутных азовских водах Мариуполя. Там же находилось тогда все еще подававшее признаки жизни Азовское морское пароходство, в отдел кадров которого можно было заскочить и поинтересоваться, а чем черт не шутит, работой навигационного помощника. И что же? Меня встретил с распростертыми объятиями начальник отдела кадров и после непродолжительной задушевной беседы предложил написать заявление и вручил бегунок.

За два с лишним месяца я прошел аттестацию и сдал экзамены. Полностью восстановленный в правах штурмана, я вскоре был взят третьим помощником на "Эрнест Х". Мне было тогда тридцать два, и я начал абсолютно новую жизнь. Вернулось здоровье, появились деньги и прочее. И лишь четыре года спустя наши с Еленой пути вновь пересеклись. К тому времени она уже успела второй раз побывать замужем и вновь развестись. Ее очередной муж был, видимо, неплохим выпивающим человеком, имевшим горное образование и неплохо зарабатывавшим. Не все у них было гладко и не в последнюю очередь из-за ее вечно поддатой бестолковой горластой мамаши, мирно сосуществовать с которой могли лишь только мертвые, но три года они продержались. К моменту нашей встречи она уже была в разводе и вновь перебралась к себе на Школу. Все происходило по старой схеме: случайная встреча, выпивка, любовь, расставание. Уходя в свой очередной рейс, я обещал ей позванивать, что иногда и делал. Тогда нас списали через три месяца, так как судна было продано на лом в Читагонге. Я вернулся в декабре. Она тогда работала медсестрой в детском интернате. Может она повзрослела, а может, зная, что я стал неплохо зарабатывать, прониклась ко мне большей симпатией, но желание во что бы то ни стало узаконить наш союз, стало для нее целью жизни. Один раз она даже чуть ли не силой пыталась отволочь меня в загс. Но как бы ни был я тогда благо настроен, мне все же удалось слинять. Здорово же мы тогда выглядели: оба поддатые - особенно я, она же - решительно настроенная, уверенная в своей правоте. С подобным насилием я столкнулся не впервые.

Незадолго до этого у меня был небольшой роман с одной высокообразованной особой. Мы познакомились при довольно пикантных обстоятельствах. Придя с контракта, я чтоб хоть как то снять шестимесячный стресс, воспользовался местным печатным органом - газетой "Пиза". В рубрике "Досуг" выбрал первый попавшийся номер и набрал. Мне ответил приятный женский голос. Девушка работала контактным оператором и, по долгу службы поинтересовалась моими вкусами. В шутку я сказал, что хотел бы трахнуть не только миловидную, но и начитанную. Сделав паузу, как бы размышляя о возможности удовлетворения моей прихоти, она сказала, что есть одна такая в резерве, как раз для таких извращенцев, как я. Она дала адрес, и через час я был у порога. Дверь открыла далеко не молодая, приблизительно моего возраста (тогда мне было тридцать семь) и отнюдь не миловидная блондинка. В начале, я хотел развернуться и уйти, но что-то меня удержало, может, ее стройная фигура, а может, печальный взгляд - трудно сказать, но я нерешительно воспользовался предложением войти. Ее звали Леся, и чтоб ослабить натянутость общения, я предложил купить бутылку вина. Она согласилась, и я бодро пошел в магазин - ведь в таких случаях, когда нет симпатии к партнеру - вино очень помогает.

За бокалом мы разговорились. Оказалось, что она закончила романо-германский и неплохо разбиралась в литературе. Я сразу же предложил ей отредактировать написанные тогда мною главы начатого в рейсе, но так и не законченного романа. Она с готовностью согласилась. После соития, она чистосердечно призналась, что сама говорила со мной по телефону и заинтригованная моими запросами, решила, что только она сможет им соответствовать. А так, никакая она не валькирия, а всего лишь одинокая несчастная девушка, подрабатывающая работой оператора на телефоне. "Ведь кругом же одна серость",- добавила она себе в оправдание. Как выяснилось, у нас с ней выявилось много общего, но это не помешало ей принять от меня в качестве оплаты за оказанную услугу положенную сумму. На второе свидание я привез ей главы из романа и, видя, что наши отношения становятся более, чем деловыми, прекратил снабжать ее деньгами. Ознакомившись с рукописью, она пришла в восторг и прониклась ко мне глубоким уважением - дескать, бывали в ее жизни всякие, но чтоб писали, так нет. А может, ей просто нужен был мужчина, и решила мне польстить - не знаю. В дальнейшем наши встречи происходили так: в начале, совместная проработка текста - орфография, синтаксис, потом она извлекала что-нибудь вкусненькое - а готовила она мастерски, разумеется, доставала пиво (ей нравился портер), которое я обычно захватывал с собой и мы садились ужинать. Иногда я приходил поддатый или приносил напитки покрепче, но она не любила напиваться и не упускала случая наставить меня на путь истинный. "Ты такой недисциплинированный,- говаривала она,- как тебе удалось все это написать?" Или: "Тебе пора бросать пить и заняться романом. За все время, что мы знакомы, ты не написал ни одной строчки". Я отнекивался, говоря, что мое пьянство - временная эйфория, вызванная недавним приходом из рейса, и обещал вскоре взяться за ум. Еще она так же занималась йогой и обладала способностью видеть ауру. Вращаясь в эзотерических кругах Донецка, она пообещала свести меня с одним продвинутым колдуном, который по ее мнению мог бы избавить меня от мешающего мне полноценно жить и работать недуга. Вскоре она выполнила обещанное, и дядька Сашка - многодетный сельский колдун с маслянистыми бегающими глазками и повышенным интересом к молоденьким девушкам, подчистил мою ауру, вследствие чего, я бросил пить и держался целых три месяца, но потом, греческое вино и Метакса (почти весь следующий контракт я провел в Греции) свели на нет все ментальные усилия его ума. Как бы то ни было, несмотря на все крепнущую духовную близость, трезвого меня к ней не тянуло и потому, когда после ее трудов я завязал со спиртным, мой интерес к ней абсолютно пропал, ее же ко мне угрожающе возрастал. И вот, в один прекрасный день она заявилась у меня дома вся нарядная и торжественная, и без какой либо предварительной подготовки стала настаивать на немедленном узаконивании наших отношений. Мало того, тоном, не терпящим возражений, предложила прогуляться до ближайшего загса. Разумеется, это меня возмутило, и я высказал ей пару слов о бесперспективности этой затеи. Она вся как то неожиданно сникла и заплакала. Отвергнув мои попытки ее успокоить, она расстроенная ушла от меня. Потом мы встретились. Она передала мне мою рукопись. На свидание она пришла не одна, а с высоченным кавалером, который стоял поодаль, и, хотя я ее ни о чем не спрашивал, успела выложить, что это ее старый друг, который давно ее любит, и что на днях они вместе уезжают в Испанию, где хотят обвенчаться. К своему стыду, я тоже был не один. Как я не был против, за мной увязалась поддатая Елена, которая так же сидела неподалеку на лавке, одетая в короткие явно малые ей шорты да коротенькую маечку на брительках, выставив на всеобщее обозрение свои прелести и бесцеремонно ее разглядывая. Леся тоже ее заметила, и это болью отразилось на ее лице. Получилось довольно глупо. Я пожелал ей удачи, и мы расстались. Они пошли своей дорогой, а мы побрели своей. С тех пор мы больше не виделись, правда, спустя какое-то время она мне звонила, и на мой вопрос, как Испания, равнодушным тоном сказала, что поездка не состоялась, так как он разбился на мотоцикле. Думаю, что она все это выдумала, чтобы досадить мне. Выдумала и Испанию, и мотоцикл, и вообще, она была большая фантазерка. Иногда я жалею, что мы так нелепо расстались. Пожалуй, с ней у меня могли бы быть дружеские отношения, но этому помешал ее женский максимализм.

Так вот, сотрудницы Елены по интернату, такие же, как и она не дуры выпить, частенько устраивали ночные оргии, разумеется, не без участия доблестной мужской половины. В одну из таких ночей их накрыла заведующая. Ее уволили на следующий день, так как она, как дежурная медсестра была главной во всей этой безумной команде. Искренне пытаясь ей помочь, я подыскал ей неплохую работу медсестры в стоматологической клинике. Но для этого нужно было уговорить ее бросить пить. На удивление, она абсолютно не противилась. Естественно, я вспомнил о дядьке Сашке - сельском чудотворце. Он то, это было просто чудом, и угомонил ее мятущуюся душу, приведя одному ему известным способом в гармонию ее ауру. Вскоре я ушел в рейс. Все это время (семь месяцев) она стойко держалась. Ее дела пошли на поправку: уважение на работе, прекратились дрязги с матерью, обычно всегда заканчивавшиеся кровопролитием, которая, потрясенная трезвостью дочери, сама приутихла. Елена похорошела и воспрянула духом. Я часто звонил ей, и видя ее успехи, подпитывал материально, однако, на часто задаваемый себе вопрос - хочу ли я связать свою судьбу с ней, так и не находил ответа. С одной стороны, пламень любови вроде бы все еще теплился в моей иррациональной душе, но с другой, я прекрасно понимал, что нужно быть полным кретином, чтоб вот так просто взять, да закрыть глаза на прошлое. Она же, думаю, к тому времени окончательно остепенившаяся, "прошедшая Крым и Рым",- как говаривала моя прабабка, только и мечтала, что пришвартоваться в какой-нибудь тихой уютной гавани. И этой гаванью был я, к тому времени имевший хорошо оплачиваемую работу, и который в силу специфики своей специальности был просто не в силах обременять ее своим присутствием.

Все разрешилось как то само собой по моему приезду. Мы встретились, и я к тому времени, как говорил выше, уже разбавивший свою ауру греческим вином, потребовал выпивку. Она, правда, была в начале, против, но потом, видя, как я залихватски опрокидываю стопку за стопкой, не смогла устоять перед соблазном. С этого начались все ее беды, ответственность за которые она и по сей день возлагает на меня. Я держал дистанцию, не уделяя ей должного внимания. Она нервничала. Пару раз, после наших совместных пьянок, задвинула работу, брала больничный. Потом, выпивая в гостях у своей сослуживицы - дочери заведующей поликлиники, уходя, по ошибке захватила ее сумку, и та потом обвинила ее в краже. После этого ее вскоре уволили с работы, и она с прежним усердием взялась за старое. Она, было, снова воссоединилась со своим бывшим мужем, он это было лишь кратковременное партнерство двух старых союзников по бокалу. После исчезновения пьяной эйфории, лиризм чувств мужа мгновенно спадал, и он на некоторое время терял к ней всякий интерес, пока вновь не наступал на пробку. Я действовал приблизительно так же, к тому времени уже начинавший тяготиться обрыдлостью чувств. Примерно, в такой стадии были наши отношения, когда я, вернувшись из Бангкока, после очередного кутежа, затащил ее в "Амфору", где работала Гертруда, с которой я, влекомый непреодолимым притяжением к ней, вскоре познакомился.

Между прочим, роль Аронского в этих двух роковых для моей жизни знакомствах была существенна и активна. Обладая несомненным даром нравиться женщинам, он в обоих случаях создал, так сказать, благоприятную ситуацию. В первом с Еленой -- была непосредственно его заслуга. Тогда все произошло стремительно и неотвратимо. Мы заказали столик в ,,Маяке,, и пригласили, кажется, случайно встреченную одноклассницу. Та видимо смекнув в чем дело, просквозила. В ожидании последней, мы не старались ограничивать себя выпивкой. Окончательно разуверившись в женской порядочности, мы опрокинули еще по стопке и вышли в обширное фойе выкурить по сигарете. Тут в холл вбежала довольно смазливая девченка и направилась к телефону-автомату. Для Аронского, находящегося уже во взведенном состоянии, любая юбка являла собой объект необычайно притягательной силы. Я не успел и глазом моргнуть, как он был уже рядом с ней и что-то любезно излагал. Алкогольный шарм и медоточивые речи маленького ловеласа срабатывали безотказно. Я, просто, не верил своим глазам. Вот они направляются в мою сторону, вот он представляет меня ей как своего лучшего друга, и вот мы уже все трое сидим за столиком и пьем за случайное знакомство. Что случилось потом, вы уже знаете. К великому огорчению Аронского, ему так и не довелось отведать лакомый кусок, которым в ту пору была Елена.

Теперь, в случае с Гертрудой все случилось немного иначе, но сценарий был приблизительно тот же. Несколькими днями спустя, мы с Аронским, размявшись поллитрой у него дома, напряженно думали, куда бы направить свои стопы. Образ Гертруды не выходил из моей головы и желание вновь увидеть ее подвигло меня затащить его в ,,Амфору,,. Наверху было довольно людно, и мы спустились в нижний зал, который, впрочем, тоже не пустовал. К счастью, был свободный столик, как раз напротив стойки бара, который, увы, обслуживался другой официанткой. Я уж было стал подумывать, что сегодня не ее смена, что зря явился сюда, однако, вскоре дверь, что вела на кухню, отворилась, и из нее спешно вышла, та ради которой я пришел сюда. В ее руках был поднос с заказом. Направляясь в верхний зал, Гертруда заметила меня, и мы кивнули друг другу. Она обслуживала столики наверху и, спускаясь вниз, часто подходила к бару, задерживаясь в ожидании заказа или, просто, болтая с барменшей. Она часто поглядывала на меня, и, казалось, мое напускное равнодушие ее немного раздражало. В мои планы, действительно не входило вновь домогаться ее. Получивший в тот раз от ворот поворот, она тогда аргументировала свой отказ тем, что встречается с другим, я вынужден был смириться с существующим положением вещей. Тогда мои чувства к ней еще не получили достаточно сильного развития, и я в состоянии был рассуждать здраво:,, Старайся быть счастливым с тем, что имеешь, ведь не все, что тебе нравится, может стать твоим...,,.- примерно таковыми были мои рассуждения, утешительные рассуждения человека старающегося избегать страданий. И поэтому, сейчас, я вел себя как человек, знающий свое место, но, все равно, меня инстинктивно тянуло к ней.

Аронский по достоинству оценил здешнюю кухню и чувствовал себя весьма комфортно. Он не умолкал ни на минуту, не переставая критиковать местные нравы, низменность человеческой природы и серость жизни вообще. А мне ничего не оставалось, как делать вид, что увлечен его искрометными тирадами и, на самом деле, наблюдать за Гертрудой, которая, как я стал уже догадываться, подолгу находилась у стойки из-за меня, тем самым, как бы преподнося себя мне. Иногда наши взгляды встречались, и тогда я читал в ее глазах призыв к действию. Они, как бы говорили: ,, Ну какого хрена ты сидишь и ничего не предпринимаешь. Ты же хочешь меня, и я это прекрасно вижу. Вот уж третий раз ты пришел сюда и, конечно же, не из-за того, чтобы слушать байки своего товарища. Так будь же смелее, и ты получишь то, что так желаешь,,. Но моя идиотская застенчивость будто парализовала меня. Осознавая, что нужно улучшить минуту, подойти к ней и вновь завязать разговор, я не мог оторвать свой, словно налитый свинцом зад от стула. Я проклинал себя и с фатальным выражением лица продолжал слушать Аронского, который, уже сверкая очами пытался сфокусировать мое внимание на самых достойных из присутствующих здесь дам, доступность которых не вызывала у него ни малейшего сомнения.

За соседним большим столом было шумно и весело, очевидно, праздновалось какое-то событие. Играла музыка, и по залу кружило несколько пар. Они то и задавали тон веселью. Большинство из них были люди уже среднего возраста. Частые тосты, звон бокалов, разнузданный смех, сопровождаемый неизменным шансоном - все это вызывало чувство умиления и снисходительного превосходства, что не преминул выразить в своих словах Аронский. Он заметил, что вся эта вакханалия всего лишь прелюдия для случки.

- Ты только посмотри на этих сучек? Как виляют бедрами... Да разве можно с такими жопами вообще танцевать? Они же здесь переломают всю мебель. А вон та? Смотри-смотри! А-я-яй! Бедный партнер. Как не стыдно...М-да. Стоит подвыпить, и все теряют голову... М-да... Плоть слаба... Вот она, вся философия жизни. Вкалывать день за днем, бороться с нуждой, терпеть всю эту обрыдлую серость и ждать вот таких моментов, когда можно по скотскому нажраться, вволю надрыгаться, зацепить какую-нибудь кобылу, потом вдуть ей по самые некуда, проснуться утром и ужаснуться. А потом, опять в стойло. И так без конца. Ведь, за державу обидно. Неужели везде так, как у нас - мордой в салат, а Валера? Прошу тебя, разубеди меня. Хотя, что я брюзжу? Сам такой. Просто, у нас трезвым быть не получается. А залил сливу, и- хорошо... Все сразу в розовом цвете... Не видишь всего этого хамства, всей этой свинорылой публики. Не-ет. Водка делает человека терпимее, добрее. Без водки никуда.

Чтоб жар веселья не остывал, за всем этим зорко следила весьма милая представительница администрации. Как оказалось позже - директриса. Она то и дело подсаживалась за общий столик и принимала самое живое участие в застолье. Также, не отказываясь от предложений потанцевать, она попала в поле зрения моего товарища, опрометчиво став мишенью его ненасытного либидо. Ну а все остальное случилось так же стремительно, как и в тот раз с Еленой. Чокнувшись с Аронским и едва опрокинув рюмку, я понял, что сижу в полном одиночестве. Маленький сердцеед уже вальсировал с новой, несколько ошарашенной партнершей, обволакивая последнею своими чарами. Оба создавали эффектную пару. Она была под стать ему - миниатюрная, стройная, голубоглазая и, несмотря на беспощадно угадывающийся возраст, еще довольно свежая. Мне кажется, что именно эта ее миниатюрная свежесть и подкупила искушенную душу Аронского.

И вот уже она за нашим столиком. Мы все оживленно беседуем, в основном говорит, конечно же Аронский. Когда рядом незнакомка, а особенно, привлекательная, то он вдвойне красноречив и остроумен. Слушать его, ну просто, одно удовольствие. Порой казалось, что к его искрометным руладам прислушиваются все, находящиеся здесь представительницы слабого пола. Меж тем, Валентина - добрая душа, огорченная тем, что я без пары и видя мое неравнодушие к Гертруде, предложила пригласить ее за наш столик, и составить мне компанию.

- Ведь вчетвером-то гораздо веселее,- рассудительно заметила она.

-Разумеется!- воскликнул я тогда с радостью,- какие могут быть возражения!

-Подойди к нам, Сонечка,- по-матерински нежно окликнула она Гертруде.- Посиди вместе с нами.

И та с забавной непосредственностью согласилась, лишь по озорному заметив, что снимает с себя всякую ответственность за последствия.

Очевидно, это признание было милой шуткой с ее стороны,- подумал я, не веря в случившееся. Та, которая занимала мои мысли все последнее время, сидела рядом со мной, разговаривала со мной и я, буквально, чувствовал тепло ее тела. Правда, общение было затруднено из-за сильного шума в зале - банкет достиг своего пика, и все его участники, буквально, превратились в единый организм: пьющий, жующий, переваривающий, отрыгивающий, выделяющий, танцующий, источающий, громыхающий, похотливый, и из-за ее вынужденных отлучек работе, ведь она обслуживала несколько столиков на верху. Я попросил прощение за свое бестактное поведение при первой нашей встрече, когда моя пьяная настырность стоила ей нервов. На что она с чарующей улыбкой успокоила меня, сказав, что такое случается с ней не редко, и ей не привыкать; к тому же мое тогдашнее поведение, отнюдь никак нельзя назвать было бестактным, что я был достаточно корректен, вот только, лишь чуточку надоедлив. А в целом, ей даже было приятно, что ей оказывают столько внимания. Она с готовностью согласилась на мое предложение встретиться и оставила номер своего мобильного.

У нее был по-детски нежный тембр голоса и приятная манера излагать мысли. Хотя, некоторые слова она произносила не правильно, но в основном, речь ее была грамотной и лишенной всяческих украинизмов. Говоря, он то и дело смахивала с покрытого испариной лба свои ярко крашенные рыжие волосы. Пожалуй, Гертруду нельзя было назвать красавицей. Черты ее лица были неправильны. Оно было, как бы немного приплюснуто. Скорее, такое впечатление создавали широкие скулы, небольшой курносый носик и высокий лоб. Глаза были небольшие, карие и чуть раскосые. Ее губы, наверное, являлись самой выгодной частью ее лица. Верхняя, чуть вздернутая, была по краям сексуально припушена усиками, и когда она смеялась, обнажая в улыбке ровные белые зубы, то становилась особенно красивой. В целом, ни одна из черт не портила ее лица, а, наоборот, выгодно подчеркивала необычность ее красоты.

Странно, но Аронский, сидя напротив Валентины, не проявлял должной напористости и видел в ней, скорее благодарную слушательницу, жадно алкавшую от источника мудрости, который он собою представлял. Очевидно, из-за полумрака в зале и из-за слабого зрения он стал жертвой оптического обмана. Внешняя моложавость и миниатюрность Валентины при более близком соседстве проигрывала. Думаю, ей было за пятьдесят, и эта зыбкая тема возраста, так нравящаяся многим увядающим дамам, считающим, что они выглядят гораздо моложе своих лет, естественно была затронута.

-Как, у вас уже есть внуки?- воскликнул в притворном изумлении Аронский, когда была затронута тема преемственности поколений,- это в ваши-то годы?

-А сколько вы бы мне дали?

Врожденная деликатность, а так же, склонность к компромиссам заставили Аронского гораздо снизить планку ее возраста.

-Тридцать с хвостиком, - сладко пропел он.

-С хвостиком и очень большим,- с легкой печалью улыбнулась она.

-Да быть этого не может!- издал он фальшивую ноту.- Но, даже, если это и так, то больше тридцати трех вам никто не даст. Разве не так?

-Так!- радостно, по-детски согласилась она.

-Конечно же, так!- вступилась Гертруда.- Наша Валентина Андреевна такая молодая, такая красивая, такая добрая... Она нас в обиду не дает.

-Да, вас обидишь... Сами кого угодно обидите.

-Мы тут одна семья, и живем мы очень дружно. Такой коллектив как у нас- большая редкость.- сказала Гертруда.

-Так, так, так... Ой как вам повезло... коллектив это сила! За молодой коллектив!- поднимая бокал, провозгласил Аронский.

Дело шло уже к закрытию, и так как работы у них не убавлялось, а наоборот, то мы с Аронским стали потихоньку сворачиваться. Валентина извинилась за то, что они не могут уделить нам достаточно внимания, потому что под закрытие работы всегда по горло, а особенно, в дни банкетов. Они работали до последнего клиента, и часто, когда многим традиционная предрасположенность к бражничанью не позволяла расходиться вовремя, приходилось задерживаться да полуночи, а то и до раннего утра. В таких случаях заказывали такси, которое развозило всех по домам.

И так, мы распрощались, так сказать, не теряя лица. Ведь, своевременный уход, это тоже искусство. Это, гораздо сложнее, чем вовремя придти. К сожалению, многие наши беды происходят, именно из-за оттягивания ухода.

Я был переполнен радужными надеждами, с теплотой вспоминая каждую минуту, проведенную с Гертрудой. В душе было светло и радостно. Она никуда не стремилась и не искала, как обычно приключений. Хотелось, просто, побыть в одиночестве, наедине со своими мыслями. Так нет же. Подстегиваемый все тем же безжалостным либидо, и желающий взять реванш, мой бессердечный друг потянул меня дальше. Он вообще предпочитал места попроще, которые, так сказать, ближе к народу. Уж не помню где, но мы тогда сильно надрались, и Гертруде я позвонил лишь через день.

Было около четырех дня, и мне ответил сонный детский голос. Она меня узнала. Сказала, что взяла выходной, и мы договорились на семь вечера. Мне показалось странным, что она еще спит в такое время, но потом я подумал, чему тут удивляться?- ведь работает допоздна, да и устает порядком, почему бы не отоспаться как следует.

Около семи я с волнением ждал ее возле храма и, вскоре увидел знакомую стройную фигурку. Она, почему-то шла со стороны Амфоры, хотя жила на Мирном. На ней была короткая дубленка, высокие сапожки, на голове вязаная шапочка. Мы поздоровались.

-Долго ждал?- из вежливости поинтересовалась она.- Заходила в Амфору, проведала подруг. Я сказал, что только подошел, и предложил пойти во Встречу, так как на улице было достаточно холодно. Она согласилась, лишь удивившись тому, что никогда там не была, хотя кафе находилось в самом центре в двух шагах ходьбы от Амфоры.

При первых минутах знакомства, общение всегда несколько натянуто. Люди мало знакомы и ведут себя скованно. Конечно же, в таких случаях полезность спиртного, как средства коммуникации несомненна. Внутри было уютно и тихо. Небольшое помещение, в котором царил полумрак, располагало к интимной беседе. Я заказал шампанское. На предложение взять что либо из съестного, она ответила отказом, согласившись лишь только на плитку молочного шоколада. Через пару минут официантка принесла заказ. Мы выпили за нашу встречу, и я спросил, как долго она работает в Амфоре. Оказалось, что уже больше года и ей там очень нравится. Коллектив очень дружный, а директриса, так та ей как мать, когда надо отпустит, всегда выручит. Но, вообще, она уже почти три года как в торговле. До этого работала в Миксе, неподалеку от дома, потом еще где то. Хотя, после школы училась на швею и больше года работала на швейной фабрике, что, кстати, напротив моего дома.

Рассказывая, она много пила и курила, так что облако сигаретного дыма постоянно окутывала нас призрачной романтической дымкой. Содержимое ее бокала быстро таяло, так что мне приходилось не терять бдительности и следить за его пополнением. Она пила большими глотками совсем не по-женски, причем делала это совершенно непосредственно и без тени смущения. Несомненно, в ее манере пить и курить было много шарма, притом при всем, что она почти не пьянела. Хмельная улыбка едва заиграла на ее хорошеньком лице, лишь, когда стало видно дно второй бутылки, заказанной мною с некоторым опасением за ее здоровье. Но видя, что она сильна в искусстве выпивать, и алкоголь ее только красит, я успокоился. Когда мы расправились со второй бутылкой, язычок красавицы заметно развязался, и она оказалась весьма интересной в общении. На мой вопрос, есть ли у нее парень, она сказала: ,,Я свободна как ветер,, ,- и в этой ее фразе чувствовался вызов, что в значительной степени меня приободрило. Я был в ударе, говорил много и с чувством. Моряку всегда есть, что рассказать, особенно, когда есть выпивка и рядом такая милая собеседница, которую я, как впрочем, поступил бы на моем месте и более воспитанный человек, рассчитывал затянуть этим же вечером в постель.

Мы собирались заказать еще выпивку, но в оживленном общении не заметили, что уже подошло время к закрытию - было почти одиннадцать. Тут я смекнул, что уместность моего предложения переместиться ко мне домой будет как нельзя кстати, и воспримется ею с благодарностью, что я и поспешил сделать. Но Гертруда совершенно не оценила моего гостеприимного жеста, а, наоборот, мне даже показалось, что она цинично хмыкнула, хотя нет, скорее показалось, и сказала, что лучшего места чем Амфора, в такое время нам сейчас не найти, к тому же, там нашему визиту будут только рады. ,,Еще бы им не радоваться,,- подумал я тогда и сделал восторженное лицо. В Амфоре нас встретила Валентина, такая же моложавая и обаятельная. В верхнем зале почти никого не было, кроме ее подруги-официантки и сидящих с ней уже порядком выпивших парней, один из которых работал тут охранником, другой, наверное, был его другом. Гертруда усадила меня за столик в дальнем конце зала, который находился, как бы в нише, и делал нас сокрытыми от любопытных взглядов. Потом она принесла бутылку красного Крымского и по чашке кофе. Завершение вечера было менее лирично, чем начало. К нам подходила ее подруга - совершенно безнадежное существо, и приглашала составить им компанию, на что мне приходилось любезно отказываться, хотя, добрая душа Гертруда, видимо, не желая обидеть напарницу, несколько раз покидала меня, подсаживаясь за их столик. До меня доносились обрывки разговора, вернее, нечленораздельного вякания, обильно приправленного матами. Им вторил поощрительный девичий смех. И мне тогда стало грустно и несколько обидно за свою спутницу, которая, отнюдь, не чуралась подобного общества. Неужели ей приятно сидеть в обществе этих двух дегенератов, ей, такой милой обаятельной и воспитанной. Но, потом поразмыслив, пришел к выводу, что круг ее общения вряд ли мог бы быть иным, и как раз наоборот, тот факт, что произрастая в подобной среде, она не стала такой, как все, безусловно, свидетельствовал в ее пользу. Затем она подошла ко мне и просто, по-товарищески предложила перебраться к ее друзьям. Это было уже слишком, но я, понимая тогда, что имею дело с юным ветреным созданием, не стал устраивать сцен. Чего с нее требовать, уже хорошо одно то, что она согласилась встретиться со мной. Извинившись, я отказался, сказав, что завтра рано вставать и ехать в Мариуполь на курсы. Помню, как незадолго до моего ухода к ней подошла Валентина и сказала: ,,Соня, только не ходите в сауну,,, что заставило меня с некоторой долей горечи подумать:,, Неужели она дает и таким зачморенным ублюдкам? А по ней ведь этого совершенно не скажешь. Кажется, на прощание она спросила, не сержусь ли я, и в знак благодарности за приятно проведенный вечер поцеловала меня в губы.

Вернувшись вечером из Мариуполя, я подошел к Радуге. Гертруда встретила меня у входа. Вид у нее был несколько утомленный, но не более. Она просто, не по-женски рассказала о вчерашнем продолжении. Сказала, что они пили до утра, потом начались какие-то разборки из-за денег. Оказалось, их кавалеры были обижены тем, что дамы не делают взносы и, вполне справедливо, подняли хай. Тогда она пошла и купила им бутылку. На этом, вроде все и завершилось. Естественно, домой она не поехала, а соснула часок другой перед началом работы - они открывались в одиннадцать. При этом в ее рассказе слово сауна не упоминалось. Конечно, я был не в восторге от случившегося, но не подал виду. Тогда я рассуждал здраво и понимал, что, однозначно, не смогу вызвать по отношению к себе глубокие чувства со стороны молоденькой девчонки, так как, слишком велика была разница в возрасте - мне было тридцать восемь, а ей двадцать один, и вторжение в ее личную жизнь считал полнейшей бессмыслицей. Так же, как и не опасался, что смогу серьезно увлечься ею, хотя следовало бы. С возрастом я, незаметно для себя переключился на молодых девушек, соответственно, утрачивая интерес к своим ровесницам. Как правило, все они, не говоря уже о внешности были окончательно сформировавшимися личностями с устоявшимися привычками и взглядами, короче, безнадежно взрослыми людьми. Другое дело - юное создание, еще не успевшее закоснеть, не крепко стоящее на ногах и не чуждое к восприятию нового. К тому же, я никогда не был обременен семейными узами, и печальный опыт совместной жизни не состарил преждевременно мою душу. Пожалуй, я видел развитие наших отношений в русле любовных, но без какой либо экспансии и, в то же самое время, видел их дружескими, где я, как более старший и опытный направлял бы и оберегал свою молодую подругу.

Встретившись пару дней спустя, мы пошли в Оазис. Зная уже о невероятной стойкости ее организма, заказываю сразу бутылку коньяку и беру к нему фруктовую нарезку. Она была чем-то заметно опечалена. В начале, не хотела говорить, но потом, после моих уговоров, созналась, что может лишиться работы, которой так дорожила. Оказалось, что к ним приходила налоговая инспекция, и возникли какие-то проблемы с финансами. Во всех бедах обвинили Валентину, и хозяин собирается рассчитать ее, а она к ней так привыкла... и все к ней так привыкли..., что собираются или уходить с ней, если она найдет себе другое место, или рассчитываться вообще. Короче, терялась работа, а с нею и независимость, которая могла быть лишь при наличии денег. А где ее сейчас найдешь? Вот если бы было лето, то другое дело, можно было бы куда-нибудь поехать работать на море, устроиться продавцом или официанткой, но сейчас зимой - вряд ли. Я попытался приободрить ее, сказав, что, фактически, еще ничего не решилось и, может быть, все обойдется. Она, отнюдь, не раскисла и быстро повеселела, а может, не подавала виду, что грустит. Вообще, я заметил, что у нее очень сильный характер. ,,Я железная,,- твердо произнесла она, глядя куда то в даль: ,,У меня даже фамилия соответственная,, Сказала, что очень выносливая и выдержит любые трудности. Так, когда она работала в Геленджике продавцом шаурмы, то могла обходиться по трое суток без сна. Утром работа на солнцепеке, жар от печи, а вечером дискотека и прочее и так до утра и потом снова работа. И я ей верил, видя, как она управляется со спиртным - она почти не хмелела и сохраняла ясность духа. На мой вопрос, почему она такая красивая и без парня, она ответила, что уже полгода ни с кем не встречается, с тех самых пор, как вернулась из Геленджика, и ее бросил парень, и, вообще, разуверилась в любви, и убежденно заявила, что будет постоянно одна. А почему он ее бросил? Да, просто, не хотел, чтобы она уезжала одна на столь долгое время - она была там все лето, ему вообще не нравилась ее работа официанткой, и когда она вернулась, сообщив ему об этом в сообщении, он просто не пришел к ней. Неделю спустя она случайно встретила его в ,,Кристалле,, , где он работал охранником, с другой девушкой.

-Наверное, он понимал, что одной тебе там быть не позволят,- робко заметил я тогда.

-Нет, там я ни с кем не была,- решительно и, как бы убеждая, что это чистая правда, произнесла она. Но как я узнал значительно позже, это была ложь чистой воды, причем, эту ее способность убежденно и достаточно правдиво лгать я очень долгое время не мог распознать в ней, наивно полагая, что она настолько честна и не по-женски прямолинейна, что честнее и не сыщешь. Уже значительно позже, когда Гертруда порой вспоминала по разным поводам о времени проведенном в Геленджике, она говорила, что там у нее был неотразимый водитель самосвала, который даже предлагал ей руку и сердце, хотя, не думаю, что только он один.

Когда мы вышли из Оазиса, я предложил пойти ко мне, но она заявила, что терпеть не может квартиры, что зайдет как-нибудь в следующий раз и предложила поехать на ,,Весну,, ,где она частенько бывает. Сказала, что там весело и, наверное, ее подруга Любаша тоже там. Мне не улыбалось тащиться на Мирный, окунаться в совершенно чуждую мне среду. Я прекрасно понимал, во что это может вылиться: многочисленные знакомые, наверняка не лучше тех, что я видел в Амфоре, непредсказуемость ее поведения...- все это не сулило ничего хорошего. Но желание не покидать Гертруду заставило меня согласиться с ее предложением. Мы взяли такси и через десять минут подъехали к "Весне". Это был огромной квадратуры сральник, каких много повсюду. Кто-то фальшиво пел под караоке, кто-то топтался в центре, наверное, танцуя. Ее окликнула Люба. Она сидела за столиком в компании какого-то парня и девушки. Гертруда представила меня, и так как у них на столе было хоть шаром покати, я заказал выпивку и жратву. Мои действия тот час были по достоинству оценены, и после первого тоста, я уже был своим на все сто. Я тихонько наблюдал за Гертрудой. Мне нравилось, что выпивая, она не становилась буйной, не несла чепухи, не повышала голос - она оставалась скромной и воспитанной, лишь только делаясь более оживленной и веселой. Ее подруга, наоборот, делалась дурной и агрессивной, и меня удивляло, что может быть общего между ними. Она часто выбегала танцевать, привлекая всю компанию. Тащила так же и меня, но я, совершенно не испытывая желания вливаться в общий поток, выбрал роль наблюдателя. Следующим номером шло караоке - что то жалостливо - сентиментальное, в исполнении дуэта неразлучных подруг. Обе имели скудный вокал, но пели с душой и самозабвенно, хотя низкий голос Любаши порой перекрывал нежный голосок Гертруды. Она была знакома со многими из присутствующих, но ни с кем не общалась. Я чувствовал себя не в своей тарелке, хотя Гертруда, если не считать ее вокальных шоу, была вместе со мной, и не давала повода для ревности. Мы заказали еще выпивки, и тут к нам подошли двое и на правах старых друзей бесцеремонно подсели за наш столик. Один из них - здоровенный жлоб под два метра, имел на нее виды и прихватил с собою дружка для пущей уверенности в себе. Видимо, меж ними что то было, так как он был изначально груб и явно искал ссоры, однако, не забывая при этом налегать на наше бухло. Ситуация могла закончиться мордобоем, если бы не знакомый Любы, который хорошо знал подвыпившего кавалера, и попытался урезонить его. К чести самой Гертруды, та повела себя с ним достаточно резко и холодно, что сразу остудило боевой пыл ее воздыхателя. И, хотя обстановка разрулилась, все равно, остался неприятный осадок. Уже во второй раз я убеждался, что ее окружение оставляло желать лучшего. В начале, какие-то дегенеративные типы в Радуге, сейчас - ущербный верзила, невзирая на свой огромный рост, явно недалекий, потом, ее подруга... Все это как-то не вязалось с ее характером и внешностью, все было черно и грубо и явно ее не красило. В довершение всего, на мое предложение проводить ее домой, она сказала, что этого делать не стоит, так как вся компания, включая и двух непрошеных гостей живет на Мирном. Я уехал с камнем на сердце и добавил еще, купив по дороге домой чекушку водки.

На следующий день часов в одиннадцать утра она, как ни в чем небывало позвонила из Донецка и предложила мне приехать туда и ,,пошариться,,, как она выразилась, но терзаемый сильным похмельем (добавлять явно не следовало) я вынужден был отказаться. К моему удивлению, разочарование о случившемся на Весне было настолько велико, что я с опасением стал понимать, насколько дорогой становится мне Гертруда. Я чувствовал, что ревную ее к этому жлобу, бесцеремонно подсевшего к нам, ведь наверняка это был один из многочисленных ее воздыхателей, которого она безжалостно отвергла, а, может, и не отвергла вовсе, а, просто решила наказать его, намеренно придя со мной в кафе. Ведь я видел вчера, когда они все медленно удалялись, как он шел рядом с ней - тупой и несграбный, чем-то напоминающий динозавра. Хотя, что тут странного, а каким еще могло быть ее окружение? Школа, плохая компания, первые поцелуи, распитие спиртного, трахание в подъездах, работа на фабрике, официанткой в кафешках, щедрые клиенты, групповухи в саунах. Мой возбужденный мозг обрисовывал мне безрадостную картину ее будней, и мне не сделалось от этого веселее. Кажется, потом я позвонил Елене и, набрав еще спиртного, поехал к ней на Школу, и пробыл там у нее два дня. За это время получил от Гертруды два сообщения, на которые так и не ответил. Сначала, она интересовалась, как мои дела, потом, так и не получив ответа, удивлялась моим молчанием. Чувствовалось, что она задета моим внезапным уходом в подполье. Тогда я колебался, стоит ли мне вообще продолжать с ней общаться, но, видимо, обращаться к разуму было уже слишком поздно, и, обретя форму, на следующий день я навестил ее в Амфоре и мы просто посидели за бокалом пива.

Сейчас, вспоминая события пятилетней давности, я не слишком хорошо помню все подробности. Кажется, тогда мне внезапно позвонили из Мариуполя и предложили работу, причем нужно было выезжать срочно. Расстроенный ходом событий, я, тем не менее, согласился, так как предложение было выгодным. Мне предлагали работу второго помощника в той же ,,Любеке,, с последующим повышением на старшего помощника. Ехать чертовски не хотелось, да и судя по тому, во что это вылилось, и не стоило. Но делать было нечего. Кряхтя и проклиная все на свете, я занялся спешными приготовлениями к отъезду. Я сообщил эту новость Гертруде, и мы договорились с ней на завтра встретиться, так как у нее был выходной, и отметить мой отъезд.

Мое неумение пить сыграло со мной злую шутку и во время этой нашей прощальной встречи, когда я, буквально, потерял лицо. Предвидя, что она откажется пойти ко мне в гости, я перед самой встречей набрал выпивки и на свидание явился, так сказать, во всеоружии, сказав, что отступать некуда, так как, все необходимое уже в наличии. Вначале, она упиралась, но потом, осознав всю безысходность ситуации, скрепя сердце согласилась. Тогда она впервые побывала у меня дома. Она вела себя сдержанно и скромно, хотя пила так же пугающе много. Пугающе еще и потому, что все те признаки опьянения, которые обычно появлялись у всех нормальных людей после таких доз, у нее напрочь отсутствовали. Она лишь делалась веселее, общительнее и более душевной, чего нельзя было сказать о Гертруде трезвой, когда она была замкнута и часто неприветлива. Я попытался пригласить ее танцевать, но она отказалась, сказав, что не танцует, и попросила сделать тише музыку. Я поинтересовался, что ей поставить. Она сказала, что ей нравится Енигма, кое что из нашей эстрады и еще группа Ария- предпочтение, видимо привитое ей кем то из ее предыдущих ухажеров, им вполне мог быть тот здоровенный детина. Но, к сожалению, в моей коллекции ничего подобного не оказалось, и я поставил Майка Олдфилда, надеясь, что Майк хоть как то заменит ей Енигму. Это кто? Твой родственник?- спросила она, глядя на фотографию Томаса Манна, висящую за моей спиной.

-Нет. Это Т. Манн. Хочешь, дам почитать?

-Нет, спасибо. Сейчас, с этой работой на чтение просто нет времени, может чуть попозже. Вообще, я раньше много читала. Классику тоже любила, только русскую.

-А есть какие-нибудь любимые книги?

-Стивена Кинга люблю, Булгакова ,,Мастер и Маргарита,, очень люблю- читала два раза...

-Странно,- подумал я тогда,- почему именно ,,Мастер и Маргарита,, сделалась той культовой книгой, которую почитают за честь держать в своем интеллектуальном арсенале все девушки страны. Может, это успешно раскрученный бренд, который надо полюбить во что бы то ни стало, иначе тебя, просто, не будут воспринимать всерьез.

Тут мои размышления прервал телефонный звонок с мобильного Гертруды. Звонила ее подруга Аня и просила вернуть долг в триста гривен так как ей срочно понадобились. Мою гостью эта новость сильно расстроила. Она, просто не представляла, где сможет достать нужную сумму за такое короткое время. Я же, испытывая непреодолимую потребность сделать что-то приятное для нее, с готовностью предложил свою помощь, и, буквально, силой заставил принять ее сто долларов, которые она пообещала непременно вернуть, как только у нее появятся деньги, так как не может принимать такие подарки от кого бы то ни было. Тогда у меня, на какое то мгновение возникло подозрение, что это был всего лишь умело разыгранный спектакль, уже не в первый раз проделываемый ею с такими же простаками, как и я,- настолько это совпадение показалось мне странным, но потом, видя ее неподдельную искренность, я устыдился своих сомнений. Все это время я вел себя с ней достаточно корректно, хотя, в этом, безусловно, была и ее заслуга. Да, она умела держать дистанцию, и видя, что с увеличением количества, мой пыл растет, все таки настояла на том, чтобы выйти на улицу и прогуляться по снегу. Так как спорить с ней было бесполезно, пришлось согласиться. И действительно, прогулка по заснеженному скверику среди покрытых хлопьями снега хвойных деревьев настолько нас оживила, выявив тем самым безумную радостность сегодняшнего вечера, что страх утерять это состояние заставил меня продолжить начатое дома веселье и зайти в ,,Три мушкетера,,- довольно уединенное и респектабельное заведение для вполне серьезных людей. К счастью, мы были одни во всем зале, и можно было отбросить ко всем чертям всю серьезность и респектабельность. Отшив назойливо гарцующего официанта, я сам взял на себя обязанность ухаживать за своей гостьей - предугадывал малейшее ее желание, исполнял любой ее каприз, часто вскакивал и лез к ней с поцелуями. Гертруду необычайно веселила моя прыть и она целомудренно позволяла целовать ее в щечку. Мы обменялись сувенирами: я подарил ей нагрудный талисман АУМ - священный знак всех буддистов, а она мне маленького Вини Пуха; я обещал регулярно звонить и сказал, что когда вернусь, мы сразу же поедем отдыхать куда-нибудь за границу, но для этого ей необходимо сделать загран паспорт. Она, мило улыбаясь, кивала в ответ и со всем соглашалась. Когда пришло время уходить, мое возбуждение достигло запредельных высот, и я щедро угостил шампанским небольшой персонал кафе и заставил всех выпить за мой отъезд. Может быть, как раз этого делать и не следовало бы, так как, кажется, с этого момента паять стала изменять мне, оставляя моему сознанию в качестве утешения лишь короткие фрагменты, может быть чуть-чуть приукрашенные моей фантазией. Небольшой путь домой мы проделали вместе. Всю дорогу я упирался и не желал расставаться с ней. Но Гертруда рассудительно убеждала меня, что нужно быть паинькой, прийти домой и хорошо выспаться перед отъездом. Я со всем соглашался, но весьма неохотно. И тут Гертруда превратилась в зимнюю птичку и что-то непрерывно щебеча стала порхать с ветки на ветку. Стараясь ее настигнуть, уж и не знаю как, я оказался у своего подъезда. Она уже была почти у меня в ладонях, и я ощущал, как бьется под теплыми перышками ее сердечко, как вдруг, она опять превратилась в рассудительную Гертруду, расстроив меня еще больше. Это было уже слишком. Меня, просто обвели вокруг пальца. И кто? Любимый человек. ,,Никуда не пойду,,- решил тогда я, и грохнувшись навзничь заявил, что если она- обманщица не останется со мной, я так и буду лежать тут один, брошенный всеми. На шум выбежала моя мать, чутко в такие моменты прислушивающаяся к малейшим звуковым вибрациям, и они вместе затащили меня в квартиру, совместными усилиями раздели и уложили в постель.

- Соня, ляг с ним рядом, чтобы он уснул,- попросила моя мать. И надо отдать ей должное, Гертруда не заставила просить себя дважды. Проворно устроившись со мной рядом, будто всю жизнь только это и делала, она сказала, что останется, если я засну. Чего же большего можно было желать в моем состоянии, когда незримое становится явью, и окончательно умиротворенный ее близостью, я обнял свое сокровище и отключился.

Затем, по словам матери Гертруда звонила через некоторое время из Амфоры, куда она забежала к своим подругам на чашку кофе, и интересовалась моим состоянием. А оно было плачевно, по крайней мере, на следующий день. Я был совершенно разбит и опустошен. Нужно было везти деньги за рейс в Мариуполь и вечером садиться на киевский поезд, но у меня, просто не было сил. Чтобы хоть как то справиться с собственными трудностями, я сбегал в магазин и приобрел пару бутылок пива. Напиток подействовал утешающе. Я валялся на диване, пил пиво и думал о ней. Меня удивила ее самоотверженность и забота обо мне. И, к тому же, тот факт, что я по-свински нарезался, ее совершенно не покоробил. Очевидно, она прошла через многое. Другая на ее месте, просто бы умчалась, глубоко потрясенная. Ведь, для многих женщин пьющий мужчина уже является сосредоточением всех зол, и непонимание того, что как раз именно пьющие, не все, конечно, являются наиболее достойными представителями сильной половины, делает жизнь многих достаточно ограниченной и бесцветной. Да, Гертруда была вылеплена совершенно из другого теста. Воистину, это был человек с пониманием.

Вот так и закончился, правда, не совсем так, как хотелось бы, первый этап наших отношений с Гертрудой. Он был короток по времени, потому, что был прерван моим уходом в рейс, но силен в отношении развития чувств. Мариупольцы, не дождавшись моего звонка, смекнули в чем дело и приехали сами, застав меня пьяненьким и по уши влюбленным. Не забыв о комиссионных, а тогда это была довольно крупная сумма, они любезно отвезли меня в Донецк, и дабы удостовериться, что я не сбегу, собственноручно усадили меня на поезд, который доставил меня в Киев, а уже из Борисполя я вылетел в Марсель.

Это был один из самых моих неудачных контрактов. Старая посудина типа Ро-Ро крутилась между Марселем и Алжиром. Возили старую технику и контейнеры. Переход был коротким - полтора суток и качка такая, что все летало. Судно обладало избыточной остойчивостью, а если учесть еще зимнюю погоду в Средиземном море, то нас раскачивало как матрешку. Капитан, кстати, тоже окончивший одесскую вышку, только четырьмя годами позже, не просыхал. Перманентное употребление, делающее его то безмерно агрессивным, то истерически плаксивым, плюс мания величия- ведь круто быть капитаном в тридцать пять лет, хотя он и считал себя демократом, требуя к себе обращения на ,,ты,, , исключали всяческую нормальную возможность общения с ним. Мой независимый вид и нежелание угодливо лицемерить перед ним действовали ему на нервы. Примерно, раз в неделю мы приходили в Марсель, где обычно отстаивались ночь и я имел редкую возможность поспать по-человечески. Естественно, первым делом я бежал к телефону автомату позвонить Гертруде. Короткие наши телефонные беседы с ней тогда меня здорово бодрили и помогали вынести весь этот кошмар. Один раз, когда мы задержались в Алжире дольше обычного, и я запоздал со звонком, она меня очень растрогала, сказав, что была обеспокоена, не случилось ли со мной чего, ведь она уже настолько привыкла к моим звонкам, что сразу ощутила нехватку чего то. Помимо своих штурманских обязанностей, я должен был грузить и выгружать контейнеры на верхней палубе, а так же крепить и раскреплять их. Все это приходилось делать одному, и меня спасало мое героическое увлечение йогой, так как нужно было обладать поистине обезьяньей ловкостью и сноровкой, чтобы успевать одному расставлять твистлоки, уворачиваться от падающих контейнеров, взбираться с яруса на ярус и так до самого верха, крепить контейнеры между собой и потом опять спускаться вниз с высоты четырехэтажного дома. За всю эту гимнастику господин Буге - хозяин компании, доплачивал, аж двести долларов в месяц- не бог весть какая сумма, но отказываться было нельзя. Спать приходилось урывками - мне просто этого не давали делать. Во-первых, сильная качка, во- вторых, в восемь утра - начало рабочего дня, и филипки, вооружившись клеваками старательно и беспощадно молотили по всей надстройке, так что грохот стоял неимоверный и заснуть было довольно затруднительно. Так как я стоял вахту до четырех утра, то на сон оставалось почти четыре часа. Обычно, из уважения к ночной вахте, всюду существует правило выполнять все работы по обивке ржавчины после десяти часов, что я и попытался напомнить капитану. Ответом был очередной приступ истерии.

- Видите ли, какой неженка,- орал он, брызгая слюной.- Из за того, что кто то не может заснуть, он должен прерывать рабочий процесс, намеченный самим господином Буге- старшим. Да, в бытность свою работы вторым, он в подобных случаях пользовался каучуковыми пробками. Великолепное средство от любого шума. Как он не знал об этом? Об этом, просто стыдно не знать. И эта сука принесла мне пакетик с двумя маленькими пробочками величиной с горошины. Мне ничего не оставалось, как мысленно вставить их ему куда следует и продолжать терпеть, ведь потом, после контракта меня ждала награда- встреча с моей Гертрудой. Все бы ничего, но частые оргии совершенно лишили его сил, а заодно и совести, и он заявил, что в связи с его загруженностью судовыми делами, он освобождается, только неизвестно кем, от несения вахты и возлагает эту почетную обязанность на нас двоих со старшим помощником. Теперь мы стояли с чифом шесть через шесть. Заступая с ноля, я в шесть менялся и имел на сон всего два часа, а то и меньше, так как под утро, когда уже светало, заснуть было дьявольски трудно. Ну а в восемь утра начиналась какофония по филиппински, и поверьте, пробки тут не спасали. Ходил, словно зомби, искушаемый, когда уже было совсем тяжко, неимоверным желанием махнуть на все рукой и написать заявление на увольнение. Но периоды слабости проходили и тогда, закусив удила, я продолжал тянуть лямку. Единственное, что меня согревало эти дни и помогало терпеть, это образ юной Гертруды. Ее подарок - маленький медвежонок величиной с голубиное яйцо находился на книжной полке над моей кроватью, всегда напоминая мне о ней.

И вот, в один прекрасный момент, мой организм просто не выдержал. Как-то, по приходу в Марсель после выгрузки, пошли мы со сварным пивка попить. Забрели в какой-то арабский нужник, каких полным-полно возле порта, да выпили там по паре кружек. Завязался разговор. Митридат - так звали сварного из Кишинева, человек уже не новый в компании, разоткровенничался, что по непонятной причине этот самый Буге- старший в капитане души не чает, даже к родному сыну так не относится и закрывает глаза на все его, так называемые ,,шалости,,. Он, Митридат, работал с ним в бытность того еще чифом, и этот самый Буге тогда во время ремонта много у него крови попил, и дескать так они и привыкли друг к другу: один почитал за счастье быть выебанным, а другой, видя что именно этим и ценен, что для немца немаловажно, чисто из чувства самоуважения не желал прерывать коитус. Такая вот своеобразная любовь. Вот эта гнида и распоясалась, зная, что его жопа в любой момент под прикрытием и является, как бы частной собственностью Железного Буге. За полгода перед этим был тут один чиф филиппинец, так тот, в буквальном смысле, подвергался насилию - служил мишенью для метания ножей, естественно, не нужно уточнять, кто метал, что и не замедлил отразить в своем рапорте, отправленном в компанию. Говорят, что прочитав рапорт, Буге лишь повел плечами, дескать, подумаешь... ну сдали нервишки... ничего страшного, нормальный рабочий процесс. Так, бедный филиппинец, не дождавшись конца контракта, чухнул раньше времени. Понятное дело, кому охота быть продырявленным да еще во время так называемого рабочего процесса. И с лоцманами у него тоже были проблемы. Так в Алжире один из лоцманов, шокированный его состоянием, сделал ему замечание, за что был незамедлительно послан на хуй. Парень немного знал русский и тут же поделился своим горем с портовыми властями, которые оштрафовали судно на кругленькую сумму. А ведь немцы считают копейку. Ну и что же? Кряхтя и чертыхаясь, Буге оплатил штраф и лишь только почесал свой морщинистый череп. ,,Арабы всегда были большой мировой проблемой,,- сказал он, и потом добавил зловеще: ,,Может быть, арабская проблема, со временем, затмит еврейский вопрос,,. И опять, никаких дисциплинарных мер воздействия в отношении своего любимчика.

Рассказывая все это, Митридат был негодующе красноречив. Его простая и цельная молдавская душа изнывала от такой вопиющей несправедливости. И это где.? У самих немцев, где порядок считался превыше всего, а немецкое чувство долга ставилось во главу угла. ,,Вот вам,,!- он скрутил здоровенный кукиш сидящим вокруг ни в чем не повинным уроженцам Алжира, которыми был перенасыщен весь юг Франции. В довершении своей неутешительной филиппики он предложил зайти в маркет и купить по фляжке Бужоле, что и было сделано. Вернувшись на судно, мы выпили еще по стаканчику и на том разошлись. Я попытался уснуть, но сон, как это часто бывает, когда организм сильно перевозбужден, просто не шел. Голова была сдавлена, словно тисками и неконтролируемые мысли разрывали ее на части. Алкоголь, обычно приносящий расслабление, в моем случае подействовал возбуждающе и ухудшил мое состояние. В безуспешных попытках уснуть я выпил еще пару стаканов и заснул лишь под утро. На следующий день была погрузка, и все происходившее было не четко и расплывчато, а к вечеру, перед отходом я был уже под сильным наркозом и с нуля на вахту, просто не встал, сморенный мертвецким сном. Сказались долгие дни без сна. Очнулся лишь днем перед вахтой. Делать нечего. Поднимаюсь на мостик и вижу его негодующе уязвленное грызло, похмельно-деформированное до неузнаваемости. Во-первых, эта сука заявила, что лишит меня месячного бонуса, а во-вторых, с тревожными нотками в голосе признал, что так как интересы компании, которую он представляет, священны и незыблемы, то он, вынуждая себя отбросить все личное, отправил в офис телекс с уведомлением о моих бесчинствах. Я смотрел на него и мое сердце, несмотря на всю его чувствительность к чужому горю, отнюдь не согревалось любовью. Этот по-одесски заквашенный хер был уже третьим по счету капитаном, закончившим один и тот же ВУЗ, с кем меня столкнула судьба, и результат был, приблизительно тот же. Я уже досконально изучил эту породу людей и не тешил себя ожиданием чего-то хорошего. При малейшей провинности, при малейшем недоразумении херились все высокоморальные товарищеские принципы, все дружеские заверения, якобы, в угоду профессионального долга, производственной необходимости, а на самом деле, ради спасения своей шкуры или, просто, ради испытуемого удовольствия от осознания своей власти. Очевидно, в моем взгляде появилось что-то зловещее, и чувство собственной безопасности заставило его окликнуть деда, который был одним из наиболее преданных и верных его приспешников и предусмотрительно находился за дверью, чутко прислушиваясь к малейшим звуковым вибрациям. Появление распальцованного деда, мгновенно изменило ситуацию. Капитан как то сразу размяк, и с выражением раскаяния за содеянное, извлек из холодильника три бутылки пива и протянул одну мне. Это было дипломатично и благоразумно с его стороны. Напиток подействовал на меня умиротворяюще, и контуры этих двух гнусных физиономий стали более расплывчатыми, что уже не так раздражало.

-Пойми,- говорила мне эта гнида.- Я такой же подневольный, как и ты. Я, просто, не мог поступить иначе. Все равно, об этом бы узнали. Да, те же филипки, наверняка уже накапали в контору. Ты же знаешь, какие они пидары... Будем надеяться, что телекс не дойдет, или его никто не прочтет, ведь сегодня воскресенье и в офисе никого нет.

Что тут было возражать? Его жалкие попытки оправдаться были, всего лишь следствием чувства вселенской вины, неизменно сопровождающей многочисленные выпивоны, и стоило бы ему только на некоторое время остановиться и прийти в себя, как он повел бы себя совершено иначе, убеждающий себя в собственной правоте и тешущий свое сознание чувством выполненного долга. Через неделю по приходу в Марсель, меня списали, не заплатив ни цента. Капитан опять пил в течении всего перехода, и единственное, что мне удалось, добиться его заверения, что деньги будут отправлены на мой банковский счет и выудить с него сто евро аванса на обратную дорогу. Железный Буге похерил все священные немецкие принципы и прикарманил мою полуторамесячную зарплату, и последующие мои попытки вернуть деньги не возымели должного результата: в одесском крюинге только разводили руками, а Буге младший в телефонном разговоре со мной с исконно немецкой вежливостью пояснил, что вся сумма, заработанная мною покрыла дорожные расходы. Это три тысячи то!? Да на эти деньги можно было бы тогда смело облететь земной шарик. Короче, настроение было хоть вешайся. Возвращение домой абсолютно не радовало кроме, разве что возможной скорой встречей с Гертрудой. Перед отъездом я успел позвонить ей, вкратце объяснив ситуацию. Тогда, она деликатно-сочувственно промолчала, сказав лишь, что будет ждать. В аэропорту Марселя, перед самым отлетом, я купил ей в подарок коробку с духами, не возвращаться же с пустыми руками.

Прилетев в Киев, я купил билет на автобус и на следующее утро был уже в Донецке. Кажется, была середина марта и довольно прохладно. Проведя бессонную ночь в автобусе, я весь продрог и окончательно был выбит из сил, а потому, добравшись домой, принял грамм сто и завалился спать. Проснувшись вечером, я позвонил Гертруде, хотя, может быть так сразу этого делать и не стоило бы, дав себе возможность отоспаться ночь, но желание побыстрее встретиться с ней пересилило усталость. Она работала в этот день, и я пообещал зайти через час. Приведя себя в более-менее достойный вид, насколько это было возможно, я с волнением отправился в Амфору. Заметив меня, она помахала рукой и подбежала ко мне. Поцеловав ее в щеку, я протянул ей подарок. Поблагодарив, она усадила меня за наш столик и спустилась вниз за шампанским и кофе. Через некоторое время, вернувшись радостная, чмокнула меня в щеку и еще раз поблагодарила за духи, очевидно, для нее это было неожиданностью. Мы выпили за мой приезд, и хотя, я старался держаться молодцом, от нее не укрылась моя некоторая подавленность.

- Расскажи мне, что произошло?- с нотками тревоги в голосе спросила она.

Было немного стыдно, но я выложил все, как было, ничего не скрывая. Пока я рассказывал, она внимательно слушала, сочувственно кивая.

-Нельзя так поступать,- по детски наставительно сказала она, когда я закончил. - Это ведь твоя работа. Ты должен подстраиваться под начальство, надо терпеть. У тебя такая хорошая работа, а ты ею не дорожишь. Я тоже подстраиваюсь. У нас сейчас новая директриса очень строгая, не то, что Валентина.

-Сильно устаешь? Ведь, постоянно на ногах, да к тому же, приходится бегать то вверх, то вниз.

- Физически нет, но устаю морально, - ответила она.- Я постоянно оказываюсь крайняя и все меня пихают, потому как знают, что за меня некому заступиться.

- А ты не думала поменять работу?

- А зачем? Мне здесь нравится. Коллектив хороший, да и опять, живая копейка.

- Да-а. Но это пока ты молодая. А с возрастом? Ты же не будешь постоянно официанткой?

- Поживем - увидим. Назад на фабрику я не хочу, а другой специальности у меня нет - так и не приобрела,- с оттенком печали в голосе добавила она.

- Не расстраивайся. Еще не поздно, тебе ведь только двадцать два,- попытался я приободрить ее.

- А я не расстраиваюсь. Сама виновата. Я ведь была троечницей. Потом - плохая компания... Воспитывать меня было некому. Папа тогда пил, а мама занималась папой. Просто, если бы начинать все заново, поступила бы совсем по-другому.

Я не нашелся, что ответить, и возникла неловкая пауза. Мы сидели бок обок друг с другом. Постепенно наши лица сблизились, и я коснулся ее губ в бережном поцелуе, почувствовав всю их нежную податливость. Она не сопротивлялась и отвечала мне тем же. С той поры, как я пишу об этом, прошло уже почти шесть лет, но те ощущения остались настолько живыми и яркими в моей памяти, будто это было только вчера. Ничего подобного по силе эмоций нахлынувших на меня, я никогда раньше не испытывал. С этим не могли сравниться ни все вместе взятые предыдущие поцелуи, а заодно с ними, и все дрючки в моей жизни. Казалось, произошел какой-то алхимический взрыв. Я буквально весь был пронизан флюидами любви и нежности к этому юному существу, лаская поцелуями все ее лицо - такое милое и желанное. Так продолжалось довольно продолжительное время. В этот вечер зал пустовал, и она почти всегда находилась рядом со мной, отлучаясь лишь на короткие периоды времени. Время уже шло к закрытию, когда она, вернувшись после своей очередной отлучки сказала, что меня хочет видеть весь ее коллектив, и нас приглашают вниз на кухню. Это предложение несколько шло в разрез с моим лирическим настроением, но я был на седьмом небе от счастья и готов выполнить любую ее просьбу. Раз коллектив желает, не перечить же ему. Мы вместе спустились на кухню, где были с овациями встречены вконец измотанными ожиданием ее сотрудницами. Чтобы не омрачать сегодняшний вечер, пришлось организовать, нечто вроде маленького пикничка, который так популярен среди работников пищеблочной системы. Естественно, к стремительно сформированной ,,поляне,, было подано шампанское в неограниченном количестве, а для страдающих изжогой были найдены напитки попроще. Я, как единственный из присутствующих здесь кавалеров, тут же был взят в оборот благодарными дамами, предприимчивая активность которых не позволяла мне уделять достаточного внимания той, ради которой здесь, собственно и находился. Фуршет затянулся, и все разошлись лишь под утро. Я не стал провожать Гертруду, так как они сообща заказали такси, которое должно было развести всех по домам.

На следующий вечер мы снова встретились в Амфоре. Она сидела одна, уже довольно поддатая, и пила пиво. Такой я ее еще не видел, что меня сильно расстроило, и это не укрылось от ее глаз.

- Почему ты такой грустный?- спросила она.

- Потому, что ты много пьешь,- ответил я, пытаясь скрыть волнение.

- Просто я сегодня мало поспала, а к одиннадцати на работу,- сказала она слегка заплетающимся языком.

- Сонечка, давай, пойдем отсюда?

- Давай. Забери меня, пожалуйста.

В тот вечер я отвез ее домой и перед тем как расстаться, мы долго сидели возле двери ее квартиры и целовались.

Как то она вскользь заметила, что хотела бы обновить модель своего телефона и, чтоб сделать ей приятное, я предложил купить ей новый завтра же, а ее старый взять себе в качестве подарка, как постоянное напоминание о ней. Это ее немного взбодрило и мы договорились на завтра.

На следующий день я встретил ее возле Амфоры. Она была свежая и цветущая, без каких либо признаков вчерашнего. Обернулись мы довольно быстро, так как она отпросилась всего на час, и нужно было на работу. Она радовалась покупке как дитя. Мы зашли ко мне домой, и обменялись телефонами. Она оставила мне свой ,,Сони Эриксон,, , предварительно вынув из него чип. Видимо, желая поделиться радостью с сотрудницами, она не стала засиживаться и чмокнув меня в знак благодарности, умчалась на работу.

Пару дней мы не виделись, так как она говорила, что сильно занята. Я чувствовал, что она отклоняет момент близости и под разными предлогами отказывается заходить ко мне домой, кормя меня одними обещаниями. Пошла уже вторая неделя, и излишне пуританская манера ее поведения стала меня раздражать. Во время следующей встречи, когда она пообещала, что зайдет ко мне в гости, я сразу же, не откладывая в долгий ящик, напомнил ей об этом. Она пошла ко мне домой с явной неохотой и когда я попытался обнять ее, сказала, что сегодня никак не может, поскольку уже второй день у нее сильно болит живот. Потом она опять, сославшись на сильную занятость, спешно покинула меня. Было совершенно ясно, что она, просто избегает встреч со мной. Я ничего не мог понять и строил предположения, отнюдь, не в ее пользу. Может, у нее кто-то есть и она хранит ему верность, а может, она, просто терпела, когда я куплю ей телефон, чтобы потом сразу отвязаться от меня? Если это действительно было так, то это не делало ей чести, и такое предположение было бы для меня самым ужасным. Не в силах больше теряться в догадках и желая развеять тьму неведения, я на следующий день пришел к ней в Амфору, и поделился с нею этими опасениями. И тут, за чашкой кофе она выдала, что больше не может быть со мной, так как я ей не нравлюсь, хотя она старалась заставить себя полюбить меня, но у нее ничего не вышло, а с тем, кто ей не нравится, она быть не может. Но она не хочет прерывать со мной отношения, так как я классный парень, и может предложить мне только дружбу.

-У тебя кто- то появился?- спросил я тогда.

-У меня никого нет.

- Но в начале, ведь я тебе нравился? Иначе, зачем бы ты стала видеться со мной?

- Мне было любопытно.

- Любопытно что?

- Я думала, что ты мне нравишься, но потом поняла, что нет.

Было глупо выяснять, почему, но я не унимался и тут ее прорвало. Оказалось, я не умею целоваться, да к тому же слишком маленького роста - я был чуть выше нее, и слишком худой. И еще, я постоянно молчу. А она тоже молчалива, и ей нужен хороший пиздабол, который бы ее гармонично дополнял. Действительно, я не был особенно болтлив, но с нею, во всяком случае мне, было очень трудно поддерживать беседу, так как она ничем не интересовалась и ни о чем не спрашивала и когда возникали неловкие паузы, ее это раздражало. В ее случае, нужно было обладать талантом говорить ни о чем и постоянно, который, очевидно, был присущ всем ее предыдущим дружкам. Одним словом, я не оправдал всех ее надежд, и теперь лишь совместная дружба явится той утешительной нитью, которая будет связывать нас отныне.

Близилось седьмое апреля - ее день рождения. Накануне, она, скорее из чувства такта, чем из желания видеть меня сказала: ,, Если хочешь, приходи завтра вечером ко мне на работу. Отмечать я не буду - нет денег, просто посидим, пообщаемся. Аня тоже придет,, .

Следующим вечером, купив ей в подарок цветы, шампанское и коробку конфет, я направился в Амфору. Гертруда встретила меня вся праздничная и нарядная. На ней была былая хлопчатобумажная кофточка и короткая черная юбка. Она сделала себе новую прическу, которая ей очень шла. Мы сели за тот же столик в нише и выпили за ее здоровье. В начале, она уделяла мне внимание, покидая лишь затем, чтобы обслужить клиентов, но потом, ближе к вечеру, когда появились очередные знакомые ее ненасытной напарницы, которые так же являлись теперь и ее знакомыми, она стала отлучаться все чаще и чаще, предпочитая их общество моему. Они разместились за соседним столиком: ее дебелая подруга-напарница, два ее ебаря и друг одного из них. Они вели себя довольно шумно и развязно, и с ними было явно интереснее. Так же, забегала ее двоюродная сестра поздравить ее, и чуть позже появилась и ее лучшая подруга Аня, и мне было хоть с кем пообщаться, так как к тому времени фактически пребывал уже в полном одиночестве. Я прихватил с собой фотоаппарат и сделал несколько фото ее и Ани. Потом за дело взялась Аня. Она запечатлела нас двоих и, по просьбе именинницы, продолжила фото сессию уже в другой компании, где Гертруда не менее эффектно позировала, перепрыгивая от одного к другому на колени. На мои робкие замечания по поводу ее частых отлучек она отвечала: ,, Не могу же я быть постоянно с тобой. Мне же надо уделить внимание и коллективу,,. А коллектив, уже изрядно подогретый и усиленный еще кем-то, разошелся не на шутку. Все его участники дружно спускались вниз и гарцевали так, что наверху звенела посуда. Короче, события разворачивались по тому же сценарию, как и в первые дни наших встреч. Она обо мне, просто забыла, лишь иногда, когда ей кто-то напоминал, что я еще здесь, она навещала меня, явно тяготясь моим присутствием. Под занавес, эффектно появился вечно пьяный Юрий, этот блистательный торговец фаллосами - большой нигилист, к тому же, склонный пофилософствовать - явный осел, и они вместе пошли в ларек за бутылкой. А вернувшись довольно не скоро, продолжили оргию. Весь вечер я просидел как оплеванный и, в конце концов, не выдержав, подозвал ее и сказал, что мне пора уходить. Впрочем, она не настаивала на обратном.

Кажется, она гудела еще пару дней, так и не попав домой, ночуя под охраной или с охранником в Амфоре, пока за ней не приехала мать и не увезла ее из этого, столь притягательного места. Мы стали видеться еще реже. Мои звонки ее явно раздражали. Так, во время одной из наших встреч в Амфоре, она со свойственной ей еще тогда прямотой, но правда, не без некоторого усилия выложила, что встречается с парнем, с которым она познакомилась, буквально на днях. А как это получилось? Да очень просто. Собрались они как то с Любой - ее соседской подругой прогуляться, да и зашли на Микс пивка попить. Заказали по бутылке, потом вышли покурить. Когда вернулись, глядь, а на столе еще две стоит. Спрашивают официантку: откуда мол, ведь они не заказывали? А та им в ответ, дескать, это вам презент вон с того столика. Смотрят - там сидят трое. Ну, выпили. Потом она вышла в туалет, а когда вернулась, то Люба уже сидела с ними, ну, и ей ничего не оставалось, как тоже присоединиться ко всей компании, к тому же, ребята были очень культурные. Ну а потом, она с одним из них обменялась номерами телефонов.

- Так, значит, вас сняли всего за пару бутылок пива? Не густо,- говорю ей.

- Что значит сняли? Просто, вежливые обходительные ребята...- отвечает она раздраженно.

- Ну, и сколько ему лет?

- Наверное, твоего возраста. Он женат, у него ребенок. Работает где то в Донецке на фирме и сегодня должен подъехать за мной на машине.

- Ты была с ним?

- Пока еще нет, мы только целовались.

- Зачем он тебе? У него же семья.

- А мне какое до этого дело? Я с ним жить не собираюсь.

- Ты что не понимаешь? Он же тобой попользуется и выбросит.

- Это не твое дело с кем мне встречаться! С кем хочу с тем и встречаюсь!- повышает она голос.- И вообще, мы договорились, что ты мне только друг, и моя личная жизнь тебя не касается.

Кажется, на этой ноте мы и расстались. У меня уже был подписан контракт и за день до отъезда я пригласил ее после работы зайти в ,,Мираж,,. Встреча получилась довольно сухой и натянутой. Она была где то далеко, скучала и все время зевала. Чувствовалось, что если бы ее в тот момент пригласили еще куда-либо, то она, несомненно, предпочла бы иное общество. Затем мы прогулялись до храма и там заказали такси. Желая проводить ее до дома, я сел вместе с ней на заднее сидение и когда попытался обнять ее, то она с гордостью и достоинством отстранилась, даже за руку себя не позволила взять, видимо давая этим понять, что сохраняет абсолютную верность другому и потому, не позволяет проявлять по отношению к себе даже такие безобидные вольности, как рукопожатие. Это было уже слишком, и я вышел из такси, сунув ей десятку на проезд, от которой она отказываться не стала. Горечь и обида переполняли мою душу, что я незамедлительно, правда, несколько неуклюже и отразил ей в своем прощальном сообщении, обозвав ее свиньей. Правда, надо отдать ей должное, она не ответила тем же на мой нетактичный выпад и в своем ответном сообщении вполне миролюбиво поблагодарила меня за столь изящный комплимент. Так мы и расстались друзьями. Она была юна, красива, сильна, желанна многими и продолжала уверенно идти по жизни, я же, имея уникальную возможность забыть ее, ибо время и расстояние лечат, отправился зализывать кровоточащую душевную рану в дальние моря и страны.

*****

Если для многих поездка куда-либо, это целое событие, и уже само путешествие сопряжено с множеством волнующих впечатлений, сменой обстановки, чувством оживления времени, то для нормального моряка, ведущего полноценный береговой образ жизни, в промежутках между рейсами, это почти что отбытие на Голгофу.

Во-первых, о впечатлениях. Я вспоминаю свои дебюты с особой теплотой, и мое сердце и поныне трепетно содрогается от накатывающихся на него волн романтических воспоминаний принесенных ветром дальних странствий. Некоторое время спустя путешествия не стали доставлять мне столько удовольствия, как прежде. Не могу сказать, когда я утратил это сладостное чувство детского восторга перед всем новым и необычным, хотя достаточно подсчитать свои годы, чтобы не терзать себя дурными мыслями - шутка. Не думаю, что привилегия детского романтизма это достояние только молодых.

И еще. Всюду побывать - это одно, а все увидеть- это совсем другое. Морская жизнь совершенно иная, какой она представляется простому обывателю, а видится она ему обычно в свете когда-то в детстве прочитанных им книгах Жюля Верна и увиденных

телепередач из Клуба кинопутешествий. Порой бывает, что за полгода плавания пару раз удается побывать на берегу, да и то, до ближайшего кабака и обратно. Причина-отсутствие свободного времени. Контрактная система достаточно жесткая, порой даже негуманная. Как оно было тогда, так оно и есть. Фактически ты не защищен и бесправен, а если и имеешь права, то для того, чтоб их можно было у тебя отнять.

Короче, тебя имеют как угодно и где угодно, даже на мысе Доброй надежды.

В особенности, это касается штурманов, так как специфика их работы позволяет им легко

быть выебанными невзирая на внешний вид и возраст. Эта возможность формирует со

временем настоящий выдержанный морской характер. Чувство ожидания возмездия, приобретенное с годами усваивается нервной системой настолько прочно, что не покидает тебя даже в самые беспечные и приятные моменты жизни, например, в объятиях любимой.

Месяцами ты из боязни потерять работу вынужден терпеть несправедливость и хамство, сдерживать себя, подстраиваться под кого-то, безропотно накапливая в себе целую кучу дерьма, которая потом самопроизвольно выплескивается на берегу от сладостного прикосновения свободы, выплескивается в виде многочисленных нервных расстройств и бурных алкогольных манифестаций.

Во-вторых, о смене обстановки и чувстве оживления. Для нормального путешественника, покидающего родные пенаты, раз в год дней на десять или, от силы, на двадцать, смена обстановки, безусловно, целительна. Он покидает места, где провел долгую и однообразную жизнь, где все давным-давно уже обрыдло и лица близких ненавистны. Он устремляется вперед к неизвестности в надежде обрести там до сих пор не найденный рай.

Если даже он его там не находит, все равно возвращается отдохнувший и помолодевший,

напитанный волнами теплых чувств к своим близким и родственникам, отсутствие которых за время короткой разлуки сделало их в его глазах милее и желаннее.

Совершенно иначе обстоит дело с тружениками моря. После продолжительного отсутствия ты вновь вкушаешь прелести семейного очага, если он, конечно у тебя есть, погруженный в кокон любви и заботы. Ощущение праздника не покидает тебя, все твои чувства обострены как в юности, впечатления непосредственны как у ребенка и волны беспричинной радости то и дело захлестывают тебя. Ты подобен оазису в пустыне будничной повседневности, ты живешь по иным законам. Береговая жизнь со всем ее ежедневным однообразием, обязанностями и заботами еще не успела втиснуть тебя ускользающего в свои узкие рамки, наставить на тебя неординарного свои тяжелые штампы. У тебя туго набиты карманы, ты окружен друзьями и подругами, конечно. Ты щедр и незлопамятен, родители ставят тебя в пример своим детям.

Но всему приходит конец. Проходит месяц, от силы два и ты с нарастающим чувством

тревоги начинаешь замечать, что ощущение праздника покидает тебя, чувства твои вновь

притупляются, лица родных и близких уже не столь желанны и даже, где-то начинают

раздражать, карманы твои пустеют, друзья и подруги покидают тебя. Ты уже не радостен

как прежде, а скушен и угрюм, и не можешь отыскать причину произошедших в тебе

перемен. Твой оазис выгорел, у детей уже другие кумиры, ты становишься обузой

родным и близким. Но ведь ты моряк и у тебя, в отличии от прозябающих на берегу, всегда

есть выход, это море. Оно твоя вотчина, твоя вторая родина, твоя любовь до гроба.

И ты, кряхтя и проклиная все на свете, выползаешь из уютного ложа, еще не успевшего остыть от того, кто был в нем до тебя, и начинаешь пробивать варианты с работой.

Обращаешься в крюинговые агентства, в которых ты стоишь на учете или находишь новые,

сообщаешь о своей готовности и смиренно ждешь. Ожидание может длиться от двух трех недель, до половины года, а иногда и больше. Все зависит от твоей готовности и от твоего понимания ситуации. Иногда могут позвонить среди ночи и сказать, что завтра уже

нужно быть с вещами на Борнео, но это редкость.

И здесь вступает в силу последняя фаза твоего пребывания на берегу именуемая

ожиданием. Долги и мучительны минуты, проведенные у телефона в надежде услышать

долгожданный звонок из фирмы. Так выпьем же за кибернетике которая изобрела мобильную связь и дала тебе возможность, обладая мобильным, конечно, не сидеть на телефоне в своей квартире, что очень утомительно и пребывать там, где тебе вздумается в полной уверенности, что тебя найдут. Эта фаза, в свою очередь делится на две подфазы. Первая, когда ждешь неизвестно чего, то есть, когда ты уже оповестил всюду, где только возможно о своей готовности к уходу, и всюду тебя уверили в возможности скорого ухода. С этого момента ход времени замедляется. Оно становится однообразным и тягучим. Неопределенность твоего положения, особенно когда остался последний мешок денег, делает тебя менее уверенным в себе и мрачные картины будущего рисует твое воображение. Но тебе ничего другого не остается, как терпеливо проглатывать день за днем.

Так проходит пару месяцев и вот в самый неподходящий момент, а так оно и бывает, например, когда ты сидишь в туалете, а твой мобильный где-то в соседней комнате или когда ты крепко выпил, звонит телефон. Первый случай тривиален и все решает твоя проворность. Обычно в такие моменты ты стремителен и ловок, ну еще бы, ведь на карту поставлено твое драгоценное будущее. Случай второй более серьезен. Хорошо, если ты пил не один и у тебя окажутся свидетели твоего разговора, тогда тебе сделают сюрприз, поздравив с предложенной работой, разумеется, изумлению твоему не будет предела, и ты с радостным трепетом сделаешь ответный звонок и под каким-нибудь предлогом еще раз осторожно выведаешь детали контракта. Хуже, когда рядом в тот момент никого не было. Тебя гложет тревожное чувство, что произошло что-то важное, но что именно, ты не знаешь. Выше голову, у тебя есть выход. Просто, покури хорошей травы. Она снимет покров неясности, прольет свет на сумерки неизвестности.

Ну вот, наконец-то, тебя утвердили на очередное судно, сообщили, когда и куда оно

приходит , назвали компанию и продолжительность контракта. Ах да, чуть не забыл, о таких вещах, как-то, не принято говорить, назвали сумму оклада, которая, разумеется, должна тебя устраивать, это ведь тоже очень важно для хорошего самочувствия.

Казалось бы, теперь все утряслось, мир не так уж враждебен, гармония воцаряется

в твоей разуверившейся душе. Тебе осталось сделать несколько ритуальных процедур,

сопровождающих любой отъезд: нанести визиты родственникам и близким - неизбежная дань вежливости, выпить на дорогу с друзьями - святое дело, собрать чемоданы и спокойно ожидать сообщения о вылете.

Обычно, в десяти случаях из ста тебя сажают на самолет, как и было условлено.

Но, в основном, вылет затягивается, ведь судно- это не скорый поезд, неизбежны всяческие задержки в пути по множеству причин, например: кораблекрушение. Возможны и иные

варианты, например, ваш сменщик продлил контракт или на ваше место взят кто-то другой.

Эти варианты не единственные. При неблагоприятном стечении обстоятельств уход, который ты уже так здорово обмыл с друзьями, может затянуться на, страшно сказать, сколько времени. Теперь к тебе лучше вообще не подходить, ты пороховая бочка и горе тем, кто

мало разбирается в людях. Но все когда-то заканчивается, так и твоим страданиям приходит

конец и ты уходишь в рейс уже безразличный ко всему, узревший бренность всего

сущего. Ты понимаешь, что все то, чем ты занимался в жизни и к чему стремился - суета сует, что главное было всегда рядом, а ты его просто не замечал. Но эти открытия тебя не расстраивают, а наоборот, наполняют блаженным покоем, потому, что ты твердо знаешь - ты сам путь.

На следующий день я уже сидел в аэропорту Борисполя в ожидании вылета в Лондон, так как судно грузилось неподалеку, в Тилбори.

Есть в профессии моряка мгновения, которые, отнюдь, не назовешь счастливыми.

Одно из них мне предстояло пережить, это прибытие на судно. Тебя везут смиренного и

безропотного на совсем неизвестный тебе пароход, на котором предстоит провести

довольно продолжительный отрезок своей жизни, где ты ни с кем не знаком, где тебе

предстоит с первых же минут прибытия впрягаться в работу. Тебе бесконечно грустно и

сознание твое все еще наполнено всем тем, что ты оставил на берегу.

Я был доставлен прямо к причалу, на котором грузилось судно. Огромная ржавая консервная банка с четырьмя кранами и пятью трюмами. Этот шедевр японского зодчества был не особо отличим от груд прессованного металлолома, которым он грузился. Вся эта куча, видимо, за счет какой-то реакции с кислородом, источала омерзительный запах.

Меня встретил мой сменщик. В Тилбори должна была поменяться почти поло-

вина экипажа - одиннадцать человек с капитаном в том числе. А всего было двадцать четыре. Позже вечером привезли восемь болгар, а новый капитан уже был на судне - он сел неделю назад в Лориенте во Франции. Всего получалось восемь болгар, восемь филиппинцев, шесть украинцев и двое русских.

Вован - так звали сменщика, коротко воссоздал микрофлору в экипаже, из чего следовало, что отношения - полное говно. Впрочем, меня это не удивило, так как подобные отношения симптоматичны для судов с преобладающим русско-украинским экипажем.

Тем более, что весь штурманский состав был наш.

При этом Вован старался быть благородным и снисходительным в описании людских

душ, но в конце, резюмируя каждый бегло обрисованный им характер, переходил на

матерные откровения. Пока я принимал у него дела, а обязанностей в этой компании у

3 помощника, почему-то, было гораздо больше, чем обычно должен заниматься третий,

успел обратить внимание на бытовые условия, а они напоминали спартанские. Каюта была оборудована только умывальником больше смахивающим на писсуар, функции которого он частично и выполнял. Туалета и душевой, конечно, не было.

Каюта, надо отдать должное, была достаточно просторна и находилась с правого

борта прямо возле каюты капитана. Естественно, любые твои передвижения, будь то

вылазка в туалет, поход в душевую, в компьютерную или, вообще, куда угодно, не оставались незамеченными. Помимо этого капитанская каюта была оборудована системой зеркал позволяющей фиксировать любые действия на палубе. Разумеется, это слегка нервировало, когда каждый раз выходя из уборной или, просто, проходя мимо, ты натыкался на его физиономию, помноженную на зеркальные отражения, при этом, когда он замечал тебя, то непременно вспоминал какое-нибудь неотложное дело и окликал. Через месяц меня

приводило это в бешенство, но другого пути проникнуть в каюту не было, разве что

через иллюминатор. Лишь только полтора месяца спустя, когда в голландском порту со

странным названием Йомудден списался второй помощник Брашкин, я занял его должность и

его каюту, естественно. Она занимала выгодное стратегическое положение-с левого

борта этой же палубы, у лестницы, ведущей на мостик, к тому же была гораздо просторнее

и с холодильником. Таким образом, мои дальнейшие маневры оставались сокрыты для

капитанских очей и становились видимы лишь только, когда я нуждался в сортире, душе-

вой или стиральной машинке, да и то попадать туда я мог со стороны внешнего контура.

Но это было после, а пока я старался не обращать на это внимание.

Наряду с минимальным количеством удобств бросалось в глаза и другое. Камбуз и столовая кишели тараканами. Они были всюду: на столах,

в шкафах, в хлебнице, даже в холодильнике. Их регулярно извлекали из тарелок во время

приема пищи, причем они могли быть уже приготовленными вместе с основной едой, а

могли попасть туда с некоторым опозданием после приготовления пищи и естественно

подавать все признаки жизни. Вначале это вызывало некое чувство сродни отвращению

но потом лишь легкое недоумение, ведь, ко всему привыкаешь. Нельзя сказать, чтобы с

этим не пытались бороться, нет, меры принимались, но, может быть, в силу фатализма

всеобщего мнения картина оставалась прежней. Вела с ними борьбу преимущественно

пищеблочная группа в лице кука Явора, стюарта Павла - оба болгары и стюарта Рани из

Филиппин. Рани заботился о чистоте столовой и каюты отдыха экипажа, а так же накрывал столы. Павел занимался столовой и каютой отдыха комсостава, но так как работы там было меньше, то на нем еще висела уборка мостика, лоцманского сортира, капитанской каюты и коридоров. Первые недели бедняга, будучи достаточно крупным и тучным, просто валился с ног.

Непосредственным командиром славяно-восточной группы был повар Явор, приблизительно, моего возраста и роста кудрявый шатен с хищным оскалом полугнилых

зубов обнаженных в застенчивой улыбке, отчего о его характере что-то определенное сказать было трудно. Готовил он, правда, неплохо - в основном блюда болгарской и греческой кухни, делал выпечку. Может, благодаря яркому имени, может наличию опыта(он не первый год в компании) и житейской мудрости, а скорее тому, что ведал продуктами, он

еще был лидером болгарской могучей кучки. Сейчас, спустя три месяца, когда артелка

наполнена продуктами и всеобщая сытость сделала всех добрее и терпимее друг к

другу, некое отчуждение и агрессивная сплоченность кучки на фоне традиционно-русской

разобщенности перестала бросаться в глаза, хотя, вероятна и другая причина - ракия давно уже была выпита, а новая выпивка куплена еще не была. Первые полтора месяца есть на судне особенно было нечего: ни овощей, ни фруктов, ни молочных продуктов, ни шиша. Говорили, что это заслуга предыдущего русского капитана. Разумеется, в закромах всегда что-то оставалось и это что-то всегда подавалось на капитанский стол-святое дело и преподносилось к застольям.

Эта нетипичная для простой флотской жизни недемократичность особенно травмировала высокоинтеллигентную душу 2 помощника Б.В течении полутора месяцев сов-

местной работы нас связывали товарищеские отношения, которые изрядно подпортились

буквально за последние три дня перед его отъездом из Йомуддена. Его возмущения были

каждодневны и бесконечны. Из бывших начальников рации, он уже несколько раз сходил

третьим и делал первый рейс в роли второго. Его контракт подходил к концу (9 месяцев на

судне) и может, поэтому нервишки были слегка расшатаны. Приходилось быть очень осто-

рожным, чтобы какой либо случайно оброненной фразой не обидеть его, иначе он делался

замкнутым и угрюмым. Некоторые его поступки казались мне странными и в начале

для себя я объяснял их неординарностью его натуры. Не так давно от него ушла жена, прихватив, как водится квартиру - случай типичный в морской жизни. Разумеется, он был против, и дело дошло до суда. Собирая на нее компромат он использовал новые технологии - жучки для прослушивания ее телефонных разговоров, микрофоны направленного действия, но квартиру все равно не спас.

Меня позабавил один разговор, состоявшийся между нами в один из первых дней

моего нахождения на судне. Тема касалась личной жизни и, обычно, в начале знакомства,

когда идет первый обмен информацией люди бывают довольно откровенны. Услышав, что

я встречался с 22-летней он рассказал о своем так же плачевно закончившемся романе с

20-летней. Комплексуя в своей ситуации я слушал его исповедь (ему было 48),еле сдер-

живаясь от смеха. На его лице при этом лежала печать достойной омраченности. История примерно такая: они некоторое время встречались, она была студентка, часто гостила

у него в Туапсе, но город курортный, много соблазнов и вот однажды - летнее кафе, шампан-

ское, мужчины, приглашения на танцы, он против, она танцует, он настаивает прекратить, она

уходит с другим. Он до сих пор в шоке в свои неполные 49. Я попытался его утешить, ска-

зав, что в его возрасте жизнь только начинается и на такие мелочи не следует обращать внимания. На что он согласился, конечно, не догадываясь о моих мыслях по этому поводу. Кто знает, может сейчас в свои 40 я еще в состоянии разумно рассуждать, к сожалению, только рассуждать о трагикомичной стороне этих связей, но к 50 уже утрачу это чувство. И глядя на его негодующую физиономию старого козла, можно было на все сто сказать, что подобные мысли напрочь были выдуты из его седой головы солеными морскими ветрами. Мне стало его немного жаль, одинокого, гордого, брошенного всеми, каким был и я сам и многие за-сорокалетние безумцы пытающиеся угнаться за юными давалками.

Кроме Брашкина и филиппинцев из старого экипажа оставались старпом Романенко -здоровенный жлоб с водянистыми глазами, выглядевший гораздо старше

своих лет(1958г.р.). Сидел уже на судне, как и Брашкин девять месяцев и за это время надоевший всему экипажу. Типичный бык закончивший ростовскую середуху и потом заочно

одесскую вышку. Имел диплом капитана и старался вовсю, рассчитывая заполучить здесь

эту должность. Но, видимо, не судьба и слава богу, прислали нового из Новороссийска с

сомнительным дальневосточным прошлым. Этот прямо без обиняков заявил, что ему надо

кормить семью и он не остановится ни перед чем, чтобы не запятнать свое доброе имя.

Первые дни знакомства любая наша беседа заканчивалась примерно таким дружеским

напутствием: ,,Если ты меня подставишь, я тебе этого не прощу,,. Или при малейшей попытке усомниться в разумности какого-либо распоряжения, а они были в большей степени бредовыми: ,,Ты же знаешь, я не люблю кричать. Сейчас немедленно звоню в компанию и говорю, что третий не соответствует занимаемой должности.,, И так далее и тому подобное. Если я уже встречался с подобными скотами в пароходстве и успел закалить свое сердце, то утонченный Брашкин был просто в шоке.

Старпом в этом отношении в силу своего прямодушия был попроще. Порой, разъясняя нам особенности греческой системы он говаривал: ,,Ребята, здесь главное что, здесь главное -не залупаться,, . Вот в такой теплой компании штурманов я оказался, впрочем, это не худший

вариант и моя ненависть к соотечественникам сформировалась гораздо раньше еще до

того, как я пришел на флот. Кстати, забыл представить мастера - кептен Толя, так его все

потом величали. Низенький, всего боящийся невзрачный карапуз. Это имя было как раз

ему в пору. Еще несколько деталей для полноты портрета: на левом плече имел наколку-

что-то романтически похабное, типа бригантины, несущейся под всеми парусами и сись-

кастой русалки в фуражке с крабом у штурвала. На заплывшей жиром шее, как бы незаметно переходящей в голову, носил огромную серебряную цепь со здоровенным серебряным крестом. Его речь была обильно пересыпана не нормативной лексикой и исходя из его страсти к бумажной деятельности, вполне можно было предположить, что он какое-то время работал на невысокой руководящей должности, связанной с весьма вероятной возможностью быть выебаным. Этот тревожный аспект накладывал отпечаток на весь почерк его работы. По любому пустяковому поводу заводилась новая папка, открывался новый файл, ставилась личная подпись, подшивался новый документ. В какой-то степени его можно было считать виртуозом по части прикрытия своей толстой задницы.

*****

Вскоре, судно бросило якорь на рейде порта Тубарао в Бразилии. Изнуренные двадцати дневным переходом с его вынужденным аскетизмом, все рвались в город. Уже на рейде по радиостанции мы были тепло встречены и приглашены в несколько гостеприимных борделей города. Причем приглашения сыпались ежечасно, так что потом приходилось просто смиренно молчать. Лично мне все это уже было не по вкусу. Складывалось впечатление, что весь город

это один большой бордель и тебе просто внушают мысль о том, что обязательно нужно кого-то трахнуть. Это настраивало скептически, особенно когда стало известно о ценах, а они были высоки. Чтобы попасть в город, необходимо было оплатить такси - тридцать долларов, девушка стоила в два раза дороже, плюс выпивка и ночь в отеле - около

30-40. Короче, вырисовывалась огорчительно круглая сумма в районе 130 долларов.

Это как-то уводило мысли о дрючке на периферию сознания. Лично я остановился на посещении пляжа с последующим заездом в маркет, чтобы запастись пивом. И вообще

я не был пока зомбирован этой идеей, разве что из соображений чисто ритуально турис-

тических. К тому же, в этом всегда есть привкус горечи, потому что трудно сказать, кто

кого имеет больше.

Днем 23 августа нас поставили к причалу и пару часов спустя отчаянные головы

болгарской и филиппинской мафии рванули в город. Вместе с болгарами пошел третий помощник Александер. Вернулись все вечером под хмельком. На вахту он вышел с чипсами, салями и литровой бутылкой водки ,,Наташа,, -он мог себе это позволить в свои 23 года со всем своим еще не отнятым у него распиздяйством юности. От его предложения выпить я ,совершенно неожиданно для себя не стал отказываться, видимо соблазненный названием напитка, от которого веяло чем-то родным и порочным. Мы начали у трапа и продолжили у меня в каюте. ,,Наташа,, оказалась то что нужно, и под утро я очнулся в приподнятом настроении сопровождаемый, однако, легкой головной болью. Моего сменщика будить было бесполезно. Рандеву с ,,Наташей,, было только минорным вступлением. Поздно ночью алкогольная волна подхватила и понесла его дальше. В составе болгарской кучки он побывал в ,,Мираже,,,после чего,сопровождаемые валькириями все поехали в номера. Полностью отдаться любовным утехам ему помешал холодильник, находящийся в номере. Его содержимое было притягательнее чар знойной мулатки до такой степени, что последняя, в конце концов, стала его раздражать и получила пинка под зад. Естественно, барышня устроила скандал, который с трудом уладили подоспевшие на помощь болгары. Вернулись все часам к четырем ночи.

Мне удалось поднять его лишь в одиннадцать.Теперь я был свободен. Мне в напарники напросился филиппинец Арнель Пасьолес. Почему нет, ведь вдвоем веселее. Прихватив плавки и флаг Эфиопии в качестве пляжной подстилки мы поехали на пляж. С Арнелом было здорово. Беспечное дитя тропиков - он был трогателен и непосредственен. Арнель немного знал испанский, что было достаточно для общения на португальском. Таким образом, я не утруждал себя нелепым общением на языке жестов с местным населением. Он так же, как и я перед этим здорово надрался и находился приблизительно в таком же состоянии, поэтому заказав такси, мы вначале поехали в супермаркет и взяли там пару упаковок бутылочного пива, и лишь только потом было решено ехать на пляж. Пляжная полоса тянулась вдоль всего побережья, на котором располагался город, поэтому ехать далеко не пришлось. Отпустив водителя на полтора часа и прихватив несколько бутылок пива, мы пересекли широкую пляжную полосу, чтобы расположиться возле моря.

Я ошалел от радости: зеленое море, широкий океанский накат, горячий белый песок,

теплое зимнее бразильское солнце. Купаться было одно удовольствие. Погруженное в

морскую воду тело сделалось невесомым и упругим. Мой верный Арни отказался от водных процедур, он просто валялся на Эфиопском флаге и пил прохладное пиво.

К сожалению пляжи были пустынны - был будний день, лишь кое-где

в бунгало, расположенных вдоль всей пляжной полосы сидели люди. Зато эта безлюдность

обостряла ощущение свободы. У меня ранее уже появлялось такое чувство, и это было

именно на пустынном пляже. Ощущение было прямо таки планетарного масштаба, а отсутствие женщин, этого важного пляжного атрибута не сковывало парение мысли кандалами плоти.

К нам подошел торговец украшениями и предложил свой товар. Парень как две кап-

ли воды был похож на Карлоса Сантана в молодости. Хотя в этом вряд ли была его заслуга

разве, что могло быть заслугой самого Карлоса, это сделало меня щедрым, и я приобрел

бамбуковое украшение на шею и несколько амулетов. Потом мы загорали, пили пиво и

болтали о всякой ерунде.

Через полтора часа шофер заехал за нами. Решено было ехать в ,,Класс А,,-портовый бордель. Что-то худшее трудно было найти. Одноэтажная глиняная постройка типа фазенды, находящаяся вдоль дороги, ведущей из порта. У входа деревянных двустворчатых ворот была приколочена вывеска с названием заведения и развратно улыбающейся синьоритой. Мама-Сан сказала, что еще рано и девочки спят, но для нас в виде исключения поднимут лучших. Внутри было прохладно и просторно. Через пару минут неизвестно откуда неслышно появилось 7 или 8 взъерошенных созданий, и расположились напротив нас на креслах. Чтобы увидеть такую красоту, совсем не обязательно было ехать не бог весть куда. ,,Видимо, таково добра хватало и на Филиппинах,, -Подумал я тогда, глядя на вытянувшуюся физиономию Арнела. И, тем не менее, предлагалось сделать выбор. Конечно, можно было отказаться от услад и покинуть райское место, но тут я, в который раз проклиная свой характер, указал на двух кандидаток, ведь девушки были все-таки на работе. Эти две мигом уселись к нам на колени, остальные же дисциплинированно удалились. Та, что была со мной, совершенно не знала английский, но свою работу знала отлично. Первым делом она на пальцах объяснила, что хочет 40 долларов за два часа. Высокие трансцендентные чувства, навеянные пребыванием на пляже несомые приятно набегающими волнами алкоголя сделали меня независимым от желания получить удовольствие такого низкого сорта. Мы заказали им и себе пива, потом я взял себе еще грамм сто баккарди, и это было глупостью с моей стороны, потому что, когда через час мы решили сматываться, за все про все с нас потребовали 40 долларов. Разумеется, торговаться было не в наших правилах, но оттуда уже вышли с довольно четко сформированным желанием просто напиться. И мы снова поехали на пляж. Зачем нам какие-то бляди, когда рядом океан, верный друг и выпивка. Расположившись в кафе на набережной, мы заказали креветок и пива. Одно дело, когда пьешь у себя дома, где все вокруг занимаются тем же и никто просто не замечает твоей индивидуальности, порой осуждая тебя в душе, и совершенно по иному пьется в незнакомой тебе стране, где уже только по твоему своеобразному подходу к выпивке уже все видят, что ты иностранец. А раз так, то все думают, что так, наверное, принято у них там. К тебе повышенный интерес и даже некоторые пытаются тебе подражать. Разумеется, ты чувствуешь свою безнаказанность и уважительное снисхождение к твоим причудам, какое оказывают только лишь детям. И этот факт наполняет тебя безудержной радостью, увлекая все дальше тропою шаловливых проказ. Где я только не выпивал за свою недолгую морскую жизнь: на развалинах Акрополя в Афинах на поросших мхом скалах Ирландии, на Красных фонарях в Антверпене, на Бродвее в Нью-Йорке, в джунглях Суматры в Индонезии, в Сингапуре, с нашими девушками на Кипре и даже с нашими земляками в Хайфе. И всюду пилось вдохновенно, и каждая пьянка становилась маленьким спектаклем. Нечто подобное происходило и здесь. Мы резвились как два идиота, ни на кого не обращая внимания. Я начал приставать к проходящим мимо девушкам, причем в силу незнания обеими сторонами языка я подкреплял свои намерения жестами, отчего со стороны это, видимо, выглядело очень грубо. Мой верный Арни в это время обхаживал юную официантку. Потом мы играли в футбол на пляже, снова садились пить и снова играли. Потом, как со многими иногда случается довольно большой фрагмент происшедшего лишь слегка коснулся моего сознания и был безвозвратно утерян для потомков. Усиление пульсации сознания стало наблюдаться, когда мы оказались в очередном борделе с соответствующим названием ,,Мираж,,

Мы сидели за столиком в обществе двух довольно милых девиц. Ту, которая была со

мной, как я выяснил позже у Арнела, звали Мария-Клара - довольно симпатичная темная

мулатка и если бы не моя любовь к танцевальным искусствам, я уделил бы ей больше внимания. Подружка Арнела Кристина была белокожая брюнетка со славянскими чертами лица. Я принял ее за русскую и потом отказывался верить в то что она бразильянка. Когда все попытки заговорить с ней на русском провалились, я вынужден был смириться с этим фактом.

Девушки неплохо владели английским и беседа, естественно сдобренная выпивкой,

ладилась. Видимо мною уже была достигнута запредельная стадия опьянения, когда алко-

голь превратился в подобие священного огня ,пылающего во мне. Все 5 моих органов чувств были предельно обострены. Я был гибок и вынослив и одновременно в нескольких местах сразу. Постоянно отплясывая на подиуме, я успевал приглашать на танец как минимум еще четверых красавиц, не считая конечно наших собеседниц. Мой верный Арни весь вечер не от-

ходил от Кристины, и его можно было понять. В девушке не было ни капли цинизма и ее

открытое русское лицо дышало искренностью чувств такой силы, что в данной ситуации

выглядело просто комично. Я же, наоборот, был совершенно не привязан к своей шоколадке, хотя потом, конечно же, сожалел о том, что так и не оценил ее прелести. Впрочем, для этого нужны были деньги, которых у нас закончились. Было начало первого и давно пора было двигать на пароход. Такси долго искать не пришлось. Стоило Марии-Кларе щелкнуть пальчи-

ками, как несколько кабальеро тут же предложили свои услуги.

К обеду я проснулся с явственным чувством, что меня грубо использовали. Причем, если на рейде это ощущение было довольно смутным и, как бы, абстрактным то теперь оно было довольно материально. И в дальнейшем, я не думаю, что при воспоминании о Тубарао мое сердце согреется любовью. Подползая к холодильнику, где стояло пиво я приблизительно

прикинул стоимость вчерашней программы-всего лишь около двухсот долларов. Как бы

я ни был бескорыстен, но расставаться с такой суммой было не особенно приятно.

.Чуть позже Арнел, который обладал более четким чувством реальности, изложил мне по полкам наш дебит, который на двоих составлял, приблизительно 400 долларов. Меня всегда озадачивало мое отношение к деньгам. Не то чтобы я не любил их или презирал, нет, скорее всего, мною никогда не владела идея иметь их большое количество, что может быть само по себе и плохо, ведь устремленность к денежному валу уже подразумевает устремленность ко всем остальным жизненным ценностям. Тут, как ни крути, но я почему-то отказываюсь это понимать. В моем представлении обладание большим количеством денег неизбежно влекло к зависимости от самих денег, что ограничивало степень свободы и было несправедливостью по отношению к тем, у кого их не было. Может быть, поэтому обремененная денежной массой душа время от времени нуждается в избавлении от нее. Но, как водится у нас, это избавление было хаотичным и к тому же, слабо запоминающимся.

Напрасно некоторые думают, что чем больше они будут наблюдать за исчезающим фарватером своей жизни, бережно хранить в памяти каждый ее жалкий эпизод, то они

обретут какое бы то ни было утешительное понимание. По-моему, стабильное ровное непони-

мание жизни, т.е., когда вообще не пытаешься ничего понять и понимать отказываешься, более утешительно.

Приблизительно такими озарениями осветилось мое, чуть было не померкшее соз-

нание, когда содержимое банки ,Брахмы, уже пенилось утренней влагой в моем пылаю-

щем желудке. .На трапе я встретил нескольких болгар, Лео, Родульфо и моего верного Пасьолеса. Последние трое уже поддали, но выглядели по-разному. Лицо Лео было подобно каменному изваянию и глубина той же метафизической печали его взгляда, несомненно, нас роднила. Сварщик Рудольфо умиротворено улыбался, его покрасневшие глаза свидетельствовали о том, что умиротворение было глубоким. Лишь обезьянья улыбка Пасьолеса была глупа и блудлива , он снова был полон решимости продолжить вчерашнее, что он к концу рабочего дня и сделал, на этот раз в обществе Лео и Родульфо. Откровенно говоря, для меня было сюрпризом поведение Филипков их островное гусарство. Оно ломало все мои представления об этом мирном, мало пьющем народе, так как я уже не первый раз работал с ними и знал об их умеренном отношении к спиртному , а так же, об их неприспособленности к серьезной выпивке. Наши же были просто головорезами, особенно отличались эти трое. За пять дней, что мы простояли в Тубарао они прокутили долларов по 800 каждый. Причем Лео и Руди являлись уже двумя состоявшимися старыми алкоголиками и пили каждый божий день и каждый день выходили на работу. Тут может быть сказалась работа с нашими профи, так как в их отношении к жизни было много общего и даже внешность их претерпела значительную трансформацию. Они оба вполне гармонично смотрелись бы где-нибудь у нас среди работяг любой шарашки. Может, бросался бы в глаза лишь цвет лица, да и то, только в зимнее время.

Вообще, все филипки очень способные ученики, может благодаря своей непосредст-

венности и отсутствию так называемой национальной гордости, которой хоть отбавляй

у народов с великим историческим прошлым.

Кстати, на счет исторического прошлого и гордости. Историческое прошлое Бол-

гарии, воистину, велико. Об этом мне как-то поведал мой подвахтенный матрос Веселин.

На твердом русском довольно обстоятельно в течении двух часов он рассказал мне всю

славную историю болгарского народа, начиная от древней и заканчивая событиями пос-

ледних лет, с благодарностью остановившись при этом на освободительной миссии вели-

кого русского народа в борьбе болгар против турецкого ига, откуда, собственно и пошла

любовь болгар к русским. Этой любви, как думают некоторые, отнюдь, не прибавилось во

времена великой социалистической дружбы со старшим советским братом.

Полагая, что я так же легко выведу его из состояния неведения относительно укра-

инского великого прошлого, он спросил меня что-то о корнях. В ответ мне хотелось матер-

но выругаться, но я уклончиво ответил, что мне как-то ближе Россия, может потому что

родной язык - русский, ну и там...Толстой, Достоевский, Чайковский, Мусоргский... и что я

не силен в истории и Украина в моем сознании как-то больше ассоциировалась с самого-

ном и салом. Парень, конечно же остался в полном смятении и ничего познавательного для себя не вынес, разве что чуть глубже познал мятущуюся лишенную корней

украинскую душу.

Одному богу известно, где три ночи подряд металась душа чифа Романенко-человека с чрезвычайно низкой ментальностью. Ежевечерний просмотр порнографических

блокбастеров, безусловно, не мог подменить самой жизни. Первые два дня он, как и полагается опытному воину выжидал, собирая полезную в таких делах информацию. Когда были тщательно взвешены все за и против, он одиноко растворился в ночной жизни Тубарао. Несколько раз его целеустремленного видели на пляжах города в обществе то одной, то другой давалки. Дабы сэкономить деньжат для семьи он выбрал пляжную тактику блуждающего мачо и сделал ставку на пляжных девах, которых там было хоть отбавляй и которые обходились в два раза дешевле: выпивка в пляжных бунгало стоила не так дорого, не надо было отстегивать Мама-Сан, да и девушки были попроще. Являлся наш плейбой лишь под утро, измотанный, но радостный. Затем получал от меня или Санька информацию по выгрузке ,пару часов боролся со сном у трапа и потом заваливался дрыхнуть до следующей дрючки. Конечно, его можно было бы поздравить, если бы не одно но, как говорят, скупой платит дважды. Аккурат, спустя три дня на его губах появился огромный прыщ, что впрочем, можно было объяснить элементарной простудой .С неделю наш молодец мучился этим недугом, однако это не поубавило ему прыти. Позже, в Рио-Гранде и в Сантосе он остался верен себе, черпая услады с самого дна.

К концу стоянки в Тубарао стало видно, что в тяге к любовным приключениям

болгарам не было равных. Не могу сказать, что они более других были томимы любовной жаждой, скорее всего они были склонны к блуду в силу своеобразного тщеславия: закад-

рить лучшую давалку, щедро расплатиться и, конечно же, в лучшем виде преподнести это

братве за бокалом бакарди. Я завидовал их умению пить. Чуть ли не каждый

вечер они устраивали посиделки, видимо болтая о всякой ерунде, безусловно, выпивая при

этом, преимущественно коктейли и на следующий день никто из них не страдал похмельем. Лишь только Динко мог позволить себе залить сливу и умирать на следующий день. И это не удивительно так как, кажется, среди всех болгар он был самым простым и открытым. Естественно, чтобы напиваться в дрыск, совсем не обязательно обладать этими качествами, но такая тенденция все-таки прослеживается. Естественно подобная манера досуга, когда спиртное цедилось каплями, предполагала наличие множества тем для обсуждения, поэтому, наверное, занимались обычными сплетнями, перемывая кости друг другу, а также сочиняя различные трахательные небылицы. Характерно, что в искусстве приукрасить филипкам не было равных, здесь, безусловно, лидировал славный Арни и маленький гигант большого секса Рани. Примечательно, что филипки всегда западали на блондинок, не особенно заботясь о внешности, может, поэтому в Бразилии и попадаются блондинки. В силу романтизма своих натур все они брали у своих избранниц фото на память с нежнейшими уверениями в любви, что порой вызывало во мне слезы умиления. Их манера напиваться была родственна нашей, т.е. пили много и чистую, может с той лишь разницей, что последние бражничали в борделе, просадив при этом кучу бабок, наши же были более экономны и предпочитали напиваться на судне. Так, электрику-48летнему отцу троих детей традиционный порок был, несомненно, чужд, и он нашел отдохновение в простой незатейливой выпивке. В продолжение всей стоянки индивидуальное общение с ,Наташей, заменило ему все иные формы досуга. Если учесть, что литровая бутылка ,Наташи, стоила всего 2.5 доллара, то он оказался самым практичным среди всех, конечно, не считая мастера, у которого тоже была семья.

28 августа мы вышли из Тубарао и я не испытал особого сожаления. Не ощутившие

достаточно теплого приема здесь, мы рассчитывали получить его в Рио-Гранде-втором

порту выгрузки отделенным от нас трехдневным переходом.

Порт находился на юге страны недалеко от границы с Уругваем. Это был небольшой

провинциальный городок, и чтобы попасть туда, нужно было пройти миль восемь по реке. Добравшись до места, мы сразу были поставлены к причалу. До города было минут 20 пешком, но агент предупредил, что лучше брать такси, так как путь пролегал через бедные кварталы, жители которых отличались повышенным любопытством. И нас это не особенно удручало, мы ведь понимали, что жизнь в нужде не делает людей добрее и некоторые, просто, не в состоянии были примириться с тем, что кому-то живется лучше.

Выгружались своими кранами и стоянка грозилась затянуться из за частых дождей

и перебоев с грузовым транспортом. Всем это было только на руку, и в первую же ночь

наших парней видели в Сэйлоре.

На следующий вечер я решил выбраться в город, сделать необходимые покупки.

Моим попутчиком был любвеобильный Явор. Мы взяли такси до Грик шопа, где я приоб-

рел пару баккарди, сигарет и коробку шоколадных конфет. Естественно, наша программа

строилась традиционно - сперва прогулка по городу т.к. еще было довольно рано, затем за-

глянуть в ресторанчик попить пивка с креветками и занырнуть в Сейлор, который рас-

полагался как раз напротив. Безусловно, Явор был человеком широких масштабов. Родом

из Бургаса он имел маленький ресторан и на жизнь хватало. Но потом перестройка... и

все рухнуло. Он ушел в море, уже 20 лет как плавает и не жалеет. Работа привычная, работа

нравится и, вообще, в жизни всем доволен, вот только одна проблема - женщина. Поэтому

он в каждом порту старается как следует спустить пар и не скупится на расходы. Вот и

вчера в Сэйлоре ему достался лакомый кусок, и он в восторге от ночи проведен-

ной с ней, и сегодня она уже ангажирована им. Ей 25,она белая и к тому же не глупа

и не нагла, как большинство давалок. Ему с ней просто приятно провести время.

В девять вечера мы уже сидели в ресторанчике. Чернокожая толстуха приняла

заказ и принесла пиво. Явор лично проконтролировал процесс приготовления креветок.

Затем он взял мобилку у хозяйки и позвонил Деборе - так звали его пассию, которая обе-

щала быть. Пиво было прохладно, а креветки таяли во рту. Играла легкая музыка - Кени

Роджерс, Лайонел Ричи, и к нам уже начали стягиваться барышни из Сэйлора, что напротив.

Но тут появилась Дебора, не оставляя другим никаких шансов. Она действительно была

восхитительна и приятна в общении. От постоянного недосыпания у нее были чуть покрас-

невшие утомленные глаза, но это ничуть ее не портило. При ее появлении Явор сразу при-

осанился. Он заказал еще пива, я открыл коробку конфет и бутылку баккарди. Красавица

от выпивки отказалась, но налегала на конфеты. Явор быстро пьянел и много говорил,

размахивая при этом руками. Махнув в очередной раз, он опрокинул на стол бокал

пива. Подоспевшая толстуха вытерла стол и принесла еще. Дебора заметно повесе-

лела. Она уже не отказывалась от выпивки и рассказала, что имеет ребенка, работает в

массажном кабинете, но на жизнь не хватает и ночами приходится вкалывать. Я попривет-

ствовал ее выбор, ведь не идти же с такой внешностью на фабрику, где вкалываешь еще

больше, а тут, знакомишься с интересными людьми, узнаешь много нового, да еще получа-

ешь удовольствие. Она с благодарной улыбкой согласилась и предложила сделать мне

массаж. Многословный Явор заявил, что терпеть не может массажа, хотя раньше занимался

плаванием, а там массаж необходим. При этом он взмахнул рукой и опрокинул со стола

бутылку баккарди, которую я успел подхватить. Дебора с благодарностью посмотрела в мою

сторону, и я не без приятного удивления ощутил ее руку между своих ног.

Я извлек из пакета фотоаппарат, который захватил с судна и предложил сделать несколько фотоснимков, на что Явор запротестовал, сказав, что их может увидеть жена (о жене он упомянул впервые), но потом, уступая уговорам Деборы, согласился, застенчиво улыбнувшись.

Я сделал несколько фото, потом было решено перебираться в Сэйлор, т.к. Явор непре-

менно хотел, чтобы я подобрал там и себе подружку, да и наверняка наши уже были там.

Это была небольшая забегаловка с подиумом для стриптиза и сиротливо стоящим в

углу перекошенным пианино, как бы подчеркивающим почтенный возраст заведения.

Гремела музыка и в клубах сигаретного дыма я стал различать наших парней. Все филипки

были здесь. Братва расположилась за двумя составленными столами и у каждого на руках

сидело по блондинке. Баккарди лилось рекой, и бутылкам из под пива не было счета. Полный

метафизической грусти взгляд Лео как бы говорил о бренности и непостоянстве всего сущего, подчеркивая тем самым изначальный трагизм жизни. Красные, подобно двум

рубинам глаза Рудольфо свидетельствовали о заслуженности веселья такого масштаба.

И лишь только обезьянья улыбка Пасьолеса была абсолютно неизменна.

Нас приглашали влиться в общий поток веселья, но минорно настроенный Явор

предпочел сесть за отдельный столик. Мы сели поодаль и заказали еще пива. Порядком

захмелевший Явор требовал, чтобы я взял себе бабу. Я сказал, что хочу только черную, а

здесь их нет. На что Дебора предложила сходить в бар неподалеку к ее подружке Фафе и утешительно заметила, что чернее трудно найти во всем Рио-Гранде. Заинтригованный, я соглашаюсь. Мы покидаем Явора и идем в другой бордель за Фафой. Заведение находилось, буквально за углом и было еще мрачнее. Фафа - вылитая Тина Тернер молодости, ухватила мою руку и заставила на ощупь оценить все ее прелести. Девушки потребовали виски,

и я заказал три двойные. Фафа сказала, что деньги особенно ее не интересуют, только вы-

пивка, хорошая закуска и такой дружок, вроде меня. У нее своя квартира и мы все вместе,

естественно прихватив Явора можем оттопыриться там до утра. Дебора с радостью под-

держала предложение и потребовала еще виски. До вахты оставался один час, и соглашаться было безумием. Я отказался, чем невероятно расстроил Фафу. Купив ей выпивку и пообещав завтра позвонить, я распрощался. На улице Дебора устроила мне допрос. Кто тебе нравится, в конце концов, в Сэйлоре ты никого не выбрал, Фафа тебе не подходит... Я сказал, что мне нравится она. Но проблем - произнесла Дебора с таким видом, дескать, какого же ты хрена раньше молчал. ,,30 долларов. Моя квартира в двух шагах отсюда.,, Я сокрушенно ответил, что Явор, все-таки мне друг и после этого я просто не смогу смотреть ему в глаза. Невер майн (ничего страшного)-наморщив лобик отпарировала она, -фор ю 20(для тебя двадцать).А ведь уговорила- про себя подумал я и ноги, как-то само собой понесли меня по направлению к ее дому.

Маленькая двухкомнатная квартирка была довольно уютна. В спальне дремала ее

дочь, и пока я с умилением рассматривал ребенка, Дебора предстала передо мной в чем мать родила..Мне ничего не оставалось, как раздеться тоже, ведь времени было в обрез и Явору, безусловно, одному было скучно.

Пятнадцать минут спустя мы уже были в Сэйлоре. Беспечный Явор был еще более пъян. Он что-то, отчаянно жестикулируя, рассказывал к тому времени подошедшим Павлу, Динко и Ангелу. Филипков уже растаскивали их светлые подруги. Я передал красавицу из рук в руки, вкратце сообщив, что Фафа оказалась не в моем вкусе, да и пора на вахту. Распрощавшись со всеми, я взял такси, которое доставило меня на пароход.

Желание увидеться с Деборой не покидало меня все оставшиеся дни стоянки в Рио-

Гранде, но, увы, любвеобильный Явор ангажировал барышню на все эти дни, и мы так больше и не встретились. Правда, мне удалось еще раз побывать в городе. Это случилось

пару дней спустя. Все произошло неожиданно и как-то само собой.

Снова баккарди лилось рекой, и не было причин для грусти. Вначале мы сидели у второго механика, потом перекочевали к третьему помощнику Александеру, потом вдвоем с Александером мы очутились в моей каюте и немного поразмыслив, решили прогуляться по ночному Рио-Гранде. Было начало первого ночи, и мысль о том, что сейчас моя вахта, как-то не затронула моего сознания. Мы вышли из порта и направились в сторону пивных возле

проходной, но все уже было закрыто. Такси поблизости тоже не было, и мы решили прой-

тись пешком до города, а заодно немного проветриться. На улице ни души. Попытки оста-

новить редко проезжавшие мимо машины были напрасны. Правда, чуть позже остановился

огромный грузовик и водитель с редким именем Педро согласился подкинуть нас до

ближайшей бадеги. Мы с комфортом разместились в кабине, но ехать долго не пришлось.

Буквально через три минуты мы были у цели. Сунув ему десять реалов, шумно ввали-

лись в камерный полумрак заведения. Очевидно, впечатление, произведенное нашим появлением было подобно выходу на сцену популярных артистов, которых все давно с

нетерпением ждали. В зале, который больше напоминал бандитский притон, нас сразу же окружили заботливым вниманием и через минуту мы уже наслаждались обществом двух самых красивых мулаток и пили самые дорогие напитки.

Не став попусту тратить время на ухаживания, ведь мы были на работе, мы щедро

оплатили все расходы и, как-то, очень быстро оказались вчетвером в гостиничном

номере со всеми удобствами. Внушительных размеров траходром, ангажировал Александер со своей подругой, я же с другой затворился в душевой. Когда мы вышли, на столе стояло пиво, а подруга Александера ловко раскатывала на листке картона дорожки кокаина. Взбодрились все, кроме Александра, который дальновидно заметил, что кто-то ведь должен среди нас двоих иметь ясную голову. Через минуту мы пили пиво, сопровождаемые его мерным храпом. Прошло некоторое время и нас осталось двое: я и подруга Александера - она постоянно куда-то отлучалась и приходила с новыми пакетиками кокаина. Ничто так не сближает абсолютно незнакомых людей, да еще говорящих на разных языках, как хороший, бразильский кокаин. Напитанный кокаиновой энергией я требовал близости еще и еще. Правда, вначале, несколько смущал ритмичный храп А., но потом, он стал восприниматься нами как шум набегающего прибоя. Но всему приходит конец. В очередной раз, выбежав за кокаином, моя партнерша, к сожалению, так и не успел спросить ее имени, не вернулась. Разумеется она прихватила с собой оставшиеся у нас в карманах деньги, но когда решив купить еще пива, я обнаружил это, то не был нисколько огорчен. Ведь у меня еще оставались ручные часы, Сэико, которые я успешно обменял на две бутылки прохладного пива.

Уже давно взошло солнце и только выйдя за пивом, я обратил внимание, что все комнаты выходят во дворик, густо усаженный всевозможными растениями. Зачарованный

утром и цветущей флорой я с наслаждением вдыхал аромат цветов, порхая, подобно

пчеле от одного цветка к другому. За этим трогательным занятием меня застала жена хо-

зяина отеля - бодрая, когда-то видимо эффектная, старушка. Не знаю, что было написано у меня на лице, но она без лишних прелюдий буквально повисла у меня на шее, обнажив в

требовательной улыбке ослепительно белые вставные зубы. Предполагая, что это какой-то

не известный мне бразильский ритуал, я мило ей улыбнулся в ответ, по-дружески чмокнув

ее в щеку. Видя, что я не предпринимаю дальнейших действий, старуха стала нахально

теснить меня в сторону чулана. Понимая, что она не шутит, я вывернулся из ее цепких

объятий и беспомощно разведя руками, покинул ее неугомонную. Я закрылся в номере, пыта-

ясь переварить случившееся. Мой успех среди бразильских женщин бесконечно широкой

возрастной группы был несомненен, однако я далек был от мысли, чтобы поздравлять

себя с этим. Бабуля совершенно не комплексовала и в ее действиях не было и тени смущения. И это было прекрасно, прекрасно видеть неожиданное проявление всесокрушающей страсти в давно уже не девичьей душе. С другой, стороны это наводило на мрачные размышления о трагикомичности и абсурдности всей нашей жизни, и я проникся некоторым сочувствием к ее мужу-хозяину отеля, который, кстати, тоже был давно уже не мальчик и, видимо, в душе которого не бог весть когда затух так изнуряющий всех нас пожар ревности. А тут - на тебе, не знающая жалости старуха только начинает набирать обороты...

Тут внезапно мои скорбные размышления на эту тему были прерваны проснувшимся Александером. Его изумлению не было предела. Посыпалась куча вопросов - как мы здесь очутились,

где пароход, где мулатки, где деньги и т.д. Насколько мог, я прояснил его память и так как

мы оба были не в лучшей форме, предложил где-нибудь выпить и перекусить.

К сожалению, для этого пришлось съездить на пароход и выклянчить очередную

стодолларовую купюру у капитана, который к тому времени был уже несколько взволно-

ван нашим отсутствием. Надо отдать ему должное, что когда он увидел меня живым и

здоровым, то с его стороны не было никакой истерики, а лишь только искреннее участие. Как мне не хотелось этого делать, но все-таки пришлось солгать. Я наплел ему, что мы задолжали Мама-Сан и А. оставили в заложники, а мне поручили привезти 50 долларов. Ну и с дорогой, а так же, чего греха таить, и утренней кружкой пива это составит около ста долларов.

Получив сто долларов аванса и отеческое напутствие, я помчался к проходной,

где меня все это время ждал А. Мы поехали чисто перекусить в довольно уютный ресто-

ранчик. Все было прекрасно-жаренное мясо, салат из креветок, салат из чего-то еще, выпив-

ка. Официант порхал вокруг нас подобно докучливой мухе, он то, мерзавец, и всунул нам

визитку с адресом борделя Ана-Паола. Отчего-то нас это заинтриговало, и по пути на

судно мы подумали, а почему бы не заскочить туда, чисто символически, посмотреть, что

к чему, выпить по бутылке пива.

И вот, мы уже у входа. Здесь было все по-настоящему. На дверях стоял здоровенный,

вежливо улыбающийся жлоб в клубном малиновом костюме. Очевидно, где-то была вмон-

тирована камера, потому что дверь сама собой распахнулась и празднично одетая синьо-

рита встретила нас у порога и провела вовнутрь. Камерный полумрак царивший внутри

и волнующие приглушенные женские голоса заставили учащенно забиться наши сердца.

Это была обычная - то ли шести, то ли семи комнатная квартира; хотя, вполне возможно,

комнат было гораздо больше. Нас провели в просторный холл, усадили на уютный

кожаный диван и принесли пиво с орешками. В комнате было пару журнальных столиков,

обрамленных исключительно мягкой мебелью. За нашей спиной так же находилась стойка

бара с сидящими за ней кабальеро, возле которых, естественно, вилась стайка валькирий. В

правом углу напротив нас располагался небольшой подиум-вещь незаменимая в заведени-

ях подобного толка. Огромное на пол стены зеркало позволяло видеть происходящее за

нами и увеличивало размеры комнаты.

Нам не позволили долго оставаться в одиночестве. Через минуту мы уже сидели в

окружении томных девчонок, чьи нахальные взгляды мешали нам наслаждаться интерье-

ром. Видя, что дело принимает серьезный оборот, я предложил А. быстренько допить пиво

и сматываться. Но парень уже запал на грудастую - довольно вульгарную блондинку и явно меня не слышал. Не сидеть же мне одному,- подумал тогда я и с свою очередь окликнул

томную длинноволосую испанку. Ее звали Ванесса. Разумеется, девчонка не отказалась

от выпивки и предложила мне станцевать с нею. Играло что-то типа ламбады, и мы быстро

разогрелись. Она была необычайно пластична и обладала чувством ритма, как впрочем,

большинство бразильских девушек. На ее месте просто немыслимо было бы представить

какую-нибудь нашу дурынду с традиционной грацией коровы. После танца Ванесса пове-

ла меня лабиринтом многочисленных комнат, как-бы настраивая меня на нужную волну.

Я, почему то вспомнил роман Германа Гессе, Степной волк, когда Гарри Гайлер был приве-

ден своей юной подругой в джазовый бар. Не хватало только саксофониста Пабло. Она

открыла следующую дверь и моим глазам предстало знакомое зрелище - внушительных

размеров траходром, занятый все тем же Александером.и его очередной пышногрудой пассией и вдруг, мне, почему-то захотелось покинуть это место. Наше отсутствие и так уже слишком затягивалось и если дать себе волю и здесь, то становилась очевидна вероятность отъезда за свой счет из Бразилии. Я заявил о намерении уйти Ванессе, а заодно и Александеру, который к тому времени уже успел кончить и начал немного соображать. Естественно нас уговаривали остаться, предлагались умопомрачительные скидки и т.д. и т.п., но у нас достало ума проявить достаточную твердость и настоять на своем.

Все кончилось благополучно для мозолей обеих сторон. Администрация судна отнеслась

к нашему капризу достаточно лояльно, оштрафовав нас всего лишь на сто долларов каж-

дого. Толян торжественно заявил, что эти деньги пойдут на так называемые судовые нужды,

и мы не стали с ним спорить, прекрасно зная, что он нахально лжет. Нам оставалось, лишь

только мысленно посочувствовать ему в отсутствии бескорыстия, что мы и сделали.

Потом мы загрузились сахаром в Сантосе и пошли на юг индии в Тутикорин. Оттуда я позвонил Гертруде, но было очень плохо слышно и, фактически, мы так и не пообщались. Последние полтора месяца ничего интересного не происходило. Мы вновь пошли в балласте в Аргентину под погрузку зерном на Южную Африку, где я списался после шести месяцев плавания.

*****

Прилетев в Киев, я тот час же ввергнулся в водоворот революционных событий. Страна содрогалась от противоречий- шел второй день Оранжевой революции. Не испытывая совершенно никакой симпатии ни к тем ни к другим, я все таки ощущал себя на вражеской территории и, вполне реально, по неписанным законам смутных времен, мог попасть под раздачу. Во-первых, я совершенно не говорил на родном языке противника, а, во-вторых, был родом из самого что ни на есть ненавистного для повстанцев логова - из Донбасса, и вполне мог стать легкой мишенью для толп озверевших подростков, которые, буквально, заполонили здание железнодорожного вокзала, куда я успел перебраться с аэропорта. Увешанные оранжевыми тряпками, накаченные холявной выпивкой и несомые адреналиновой волной революции, они чувствовали себя хозяевами жизни. Съехавшиеся в основном из глубинки, вели себя разнузданно и приставали к мирным пассажирам, пытаясь спровоцировать последних. Одного пенсионера, который попытался пристыдить вандалов, просто, чуть не забили тут же, на глазах у всех, причем, находившиеся рядом стражи порядка, явно неохотно и с опозданием пресекли конфликт. Билет удалось взять лишь только на поздний вечерний поезд и нежелательно образовавшуюся массу свободного времени нужно было как то убить, при этом, желательно, не рискуя быть убитым самому. Я сел в кресло и смиренно ожидая своей очереди, так, от нечего делать, перед этим не имея определенного намерения, отослал сообщение Гертруде, в котором предлагал ей встретиться и, просто, попить пивка. И что же? Она незамедлительно ответила согласием. Я даже взволновался - это была, можно сказать, первая весточка от нее за последние семь месяцев, что мы не виделись, если конечно не считать моей безуспешной попытки дозвониться до нее. Она спрашивала, дома ли я, и, видимо, была огорчена, узнав, что я еще в Киеве и что, соответственно поход на пиво откладывался до следующего вечера. Итак, находясь во вражеском стане, я чувствовал себя не лучшим образом, ежесекундно рискуя быть уличенным в чем-то постыдно-крамольном, что тебе и в голову не могло прийти совершить. Но мой ангел-хранитель в этот раз был рядом со мной. Совершенно случайно, хотя, может, чисто интуитивно я был облачен в оранжевую ветровку с не крамольной надписью на ней. Очевидно, этот революционный камуфляж делал меня абсолютно не информативным, как бы выбрасывая из поля зрения агрессоров. Но на следующий день, благополучно переправившись к своим, я оказался в противоположной ситуации. Благодаря своей политической неискушенности, я так и не удосужился снять с себя все ту же злосчастную ветровку, которая уже на данной территории никакой предохранительной функции в себе не несла, а даже наоборот, уже стала притягивать к себе недружелюбные взгляды соотечественников. Глаза на реальность мне открыл проницательный таксист, коротко заметив: ,,Браток, снял бы ты эту хреновину, а то ведь могут и морду набить обеим . Оно, вроде бы и мелочь, но лучше, от греха подальше.,, Поблагодарив собрата и внутренне согласившись с бесспорностью данного замечания, единственное, что было не совсем понятно- почему обеим, я сбросил с себя ветровку, благодаря политике наших горе правителей, равно, как и глупости наших сограждан, приобретшую столь мощную идеологическую функцию. Добравшись домой целым и невредимым, завалился спать, к вечеру намереваясь нанести визит своей бессердечной подруге.

Была Рождественская ночь - двадцать пятое декабря, и на улице стояла настоящая зима. Он уже ожидала меня возле Амфоры, одетая в короткую дубленку и, как всегда, с непокрытой головой. Мы поздоровались.

- Ты все такой же,- сказала она, подставив щеку для поцелуя.- Давай пойдем в Мираж, он еще работает, только ненадолго, а то мне завтра на работу к одиннадцати.

- Давай, заодно отметим и мой День Рождения,- согласился я, увлекая ее в сторону Миража

- Прошу тебя, только не так, как в тот раз.

- В тот раз все было по-другому. Мы снова позволяем некоторые вольности по отношению к себе? Может, ты еще разрешишь взять себя за руку?

- Не надо острить,- сказала она, подавая мне руку,- я была тогда не права.

- Кстати, ты все еще встречаешься со своим женатиком?

- Уже давно нет.

- Ну, и где он тебя дрючил, в машине или в сауне? А может, раскошеливался на гостиницу?

- Что за пошлости... Что значит дрючил?

- А чего расстались?

- Просто, он ехал мимо, а я стояла с кем то, курила.

- Что, из-за этого и бросил?

- Да.

- Ты смотри, какой гордый? Молодец! Видимо, у него все в жизни серьезно: и жена и любовница... Казалось бы, какое ему дело с кем ты куришь или еще что? Даешь, ну и ладно. Ведь у самого-то семья,- так нет же... Что за люди, не понимаю!

- Мы остались друзьями. Он иногда приезжает ко мне в Амфору попить кофе.

- И что, больше не предлагает? Может, терзаем угрызениями совести перед женой, а может, нашел себе суку получше.

Гертруда хмыкнула. Что мне в ней нравилось, так это ее простота и терпение. Она была не из обидчивых.

- Кстати, он жалеет об этом, но уже поздно.

- Все правильно. Нечего нос воротить. Ну, а потом?

- А потом было еще двое. Один - так..., а второй работал у нас охранником, но тоже..., ничего особенного.

- Да-а. Тут все ясно. По части охраны у тебя большой опыт.

-А сейчас я встречаюсь с одним мальчиком - другом моего бывшего парня, - сказала она, пропуская мимо ушей мое замечание.- Он недавно вернулся из армии, и предлагает мне выйти за него замуж. Не смейся. У меня с ним очень серьезно. Его зовут Макс. Он работал на шахте, но сейчас устроился в строительный кооператив и уже живет у меня.

- Как же? Ты здесь, а он ждет у тебя дома?

- Он сегодня ночует у себя и уже звонил, как раз перед твоим приходом.

Можешь ему передать, чтоб не волновался,- ты в надежных руках,- сказал я торжественно, открывая ногой дверь в почтенное заведение. Там было совершенно пусто. Мы прошли лабиринтом комнат и выбрали себе место в большом зале, может потому, что он располагался ближе всего к туалету. От еды она как обычно отказалась, уделяя внимание исключительно выпивке. Она ничуть не изменилась, разве что имела чуть утомленный вид, но это объяснялось работой, ведь она только что сдала смену. Хотя легкая дрожь в руках, раньше не свойственная ей, позволила мне предположить, что она, как и раньше злоупотребляет алкоголем. Заметив мой вопросительный взгляд, она объяснила это нервным перенапряжением на работе и дома: постоянными конфликтами с директрисой, недосыпанием, ссорами с матерью. Во всем ее поведении по отношению ко мне абсолютно не чувствовалось той нервозной холодности, которой она остужала мой пыл в последние наши встречи. Она стала не такой дикой и более общительной, что, видимо, явилось последствием ее частых случек с охранниками, шахтерами и прочими мастерами слова, вела себя со мной достаточно приветливо и, казалось, была даже рада моему возвращению. Я рассказывал ей о Бразилии, об Аргентине и чувствовал, что ее власть надо мной снова усиливается. Тут зазвонил мой мобильный. Это был изрядно подвыпивший Аронский, неизвестно каким образом узнавший о моем приезде. Он поздравил меня с днем рождения, так как было уже 26, и срочно приглашал составить ему компанию - ему и двум его юным гостьям, которых он подцепил сегодня по пути с работы, а где, уже и не помнит. Я сказал, что сижу в Мираже и когда освобожусь, не знаю. Лучше бы я этого не говорил, так как, буквально через полчаса он ворвался в зал, обрушивая на нас потоки своего красноречия. Оказалось, что он выпер своих ночных подружек, так как те даже не знали, кто такой Герман Гессе,- а о чем можно говорить с такими, и теперь он полностью в нашем распоряжении. Мы заказали еще выпивки и разговор принял несколько иное направление. Говорил, в основном Аронский, и все больше пьянея, позволял себе всякого рода скабрезности по отношению к Гертруде. Так он, порой, забывая, что я нахожусь рядом и все слышу, говорил ей буквально следующее: ,,Зайка, пойдем ко мне,- я тебя вдую,,. Затем пытался пригласить ее на танец, хотя никакой музыки в зале не было. Но я не останавливал его, зная, что это бесполезно, да и Зайка тоже терпела, видя, в каком он состоянии. Увы, все мои друзья не могли похвастаться рыцарскими чувствами в отношении с дамами, а в особенности, когда были под мухой. И с этим приходилось мириться, к тому же, мне вспоминались мои пьяные заигрывания с Ирэн в пору ее цветущей свежести, правда, не в такой циничной форме, но все-таки, суть была та же. Так продолжалось еще некоторое время, пока Гертруда, может быть утомленная галантностью моего друга, не сказала, что ей пора домой. Я усадил ее на такси, пообещав завтра позвонить, и в обществе Аронского отправился к нему домой, так как последний ни за что не хотел меня отпускать.

В новогоднюю ночь на работе у Гертруды был очередной банкет. Я послал ей поздравительное сообщение, получив ответ лишь только утром. Она поздравляла меня так же и писала, что коллектив соскучился за мной, и хочет меня видеть. Все было понятно,- не вызывать же коллективу скорую помощь. И пропитанный чувствами сострадания к коллективу, я тогда подумал: ,,Почему нет,,. Иду в магазин, беру бутылок пять шампанского, коробку конфет, беру и бутылку водки для себя. Захожу в Амфору. Девушки с большого бодуна, сонные и измотанные. Стараюсь оживить атмосферу своим присутствием,- естественно извлекаю подарки. В девичьем стане заметное оживление. Из остатков роскоши мигом формируется поляна, и вся компания усаживается за стол. Банкетный зал напоминает поле сражения, лишь не хватает только раненных и убитых. Гуляли, словно в последний раз. Публика разошлась только к утру, и воздух еще пропитан испарениями человеческих тел. Необходима ударная доза, чтобы восстановилось биение жизни. А потому, я наполняю бокалы и провозглашаю тосты. Шампанское делает свое дело, и постепенно на усталых девичьих лицах появляются улыбки,- вновь воцаряется праздничная атмосфера. За разговорами запасы довольно быстро исчерпываются, но источник моей щедрости не иссякаем, - ведь сегодня день особый. Беру с собой Гертруду, и мы вновь у ларька. Заказываю еще столько же, и в награду за свою щедрость удостаиваюсь от нее долгого поцелуя. Да, она стала менее скупа в проявлении своих нежностей. Кажется, это был один из ее последних банкетов, потому что, вскоре ее уволили. Тогда я впервые увидел ее вдвоем со своим новым женихом. Дело было к ночи, и они направлялись к ларьку. Он шел, перекатываясь за нею, еле поспевая, а она живо скользила впереди по снегу. Потом они набрали спиртного и устроили в Амфоре вместе с охранником кафе один из тех пикничков, которые она так обожала. Спустя некоторое время, в уже давным-давно закрытое заведение внепланово нагрянула директриса и накрыла всю компанию. На этот раз она не стала церемониться и уволила Гертруду, так как это было уже не первое ее нарушение. Так она осталась без работы, и мы стали видеться с ней гораздо чаще.

Кстати, она стала позволять целовать себя, но не более. Меня всегда удивляло терпение ее нового парня. Она его просто игнорировала: часто возвращалась домой под мухой, на его частые звонки и вопросы - где была, отвечала, что у подруг в Амфоре. Естественно, ему все это не нравилось, он ревновал, и они часто ссорились. Как-то, после очередного скандала она захотела со мной увидеться. Как обычно, затащила меня в кафе, тогда это был Арбат - захолустное заведение, но достаточно удобное для свиданий, так как там имелись отдельные кабинки, и высказала все, что залегло на сердце. Говорила о его упрямом характере, о неоправданной ревности,- что он ревнует ее к телеграфному столбу и даже к ее любимой игрушке - огромной обезьяне, подаренной ей на Новый год ее лучшим другом (был еще и такой). А ведь они одного знака: два Овна, два одинаковых упрямца - никто другому никогда ни в чем не уступит, что очень плохо, и она думает, что у них ничего не получится. Она много выпила в тот вечер, и я собирался уже проводить ее домой, как вдруг позвонила ее подруга Катя, и Гертруда сама напросилась в гости. Взывать к голосу разума не было смысла, и мы поехали на Черемушки к Кате, предварительно купив коньяку с тортом. Катя недавно вышла замуж, и у них были гости - молодая пара, видимо их друзья. Мы выпили, и когда девушки удалились покурить на кухню, муж Кати - тучный, уже лысеющий молодой человек, сообщил мне, что она у них часто бывает и у нее никого нет, правда, в последнее время кто-то появился. Проникнувшись ко мне симпатией, он в прозрачных выражениях дал мне понять, что для серьезных отношений она не годится. Мне было обидно за ее поведение, за то панибратство, которое она позволяла по отношению к себе. Этот боров весьма грубо подшучивал над ней, бесцеремонно хватал ее и, однажды, когда она направлялась на кухню, сделал ей подножку. Но Гертруду, видимо, такие проявления внимания нисколько не обижали, может потому, что она была сильно пьяна и когда вскочила, то ответила ему лишь затрещиной. Потом, когда Катя показывала мне на кухне свои свадебные фото, Гертруда, вконец измотанная, села к стене на корточки, опустив голову на колени и заснула. Поразительно, но ей хватило 10 -- 15 минут, чтобы восстановиться и быть в достаточно трезвом рассудке, после чего мы быстро распрощались, и я отвез ее домой.

За два года я уже изучил ее достаточно, но ее поступки мне непонятны до сих пор. Хотя, если раньше, и это было одни из главных ее достоинств в моих глазах, я уважал ее за душевную простоту и безукоризненную честность, то, со временем, стал видеть совсем другое. Теперь, мне кажется, что она хитра и корыстна, к тому же мелочна. Возможно, она стала такой после знакомства с Семеном. Нежелание менять свои привычки и боязнь потерять его заставляли ее постоянно выкручиваться и лгать. Гертруда не представляла себе жизни без мужского общества. Кажется, если бы у нее хватило здоровья, она бы подружилась со всеми мужиками в мире. Она успевала встречаться с ним, со мной, со своими, как она их называла многочисленными друзьями, причем, некоторых из них знакомя со своим наивным избранником. Обычно представляя очередного ,,друга,, , она искренне убеждала Семена, что их отношения чисто дружеские, и думать о чем то ином стыдно и, просто, нелепо с его стороны. И добродушный парень, ей верил, может, потому, что чрезмерная увлеченность собственной особой мешала ему видеть реальность. Я познакомился с ним, когда мы сидели с Гертрудой в ,,Фериде,,. Он позвонил ей, желая увидеться. Так как, все-таки, прямоты у нее было не отнять, она ляпнула, что сидит с другом в кафе и, что ждет его. Минут через десять в зал буквально вкатился тучный молодой человек. Его добродушие меня поразило. На его месте, несомненно, я вел бы себя иначе. Возможно, просто бы набросился на ,,друга,, с кулаками. В бутылке было еще достаточно коньяка, и мы быстро нашли общий язык. Он тут же сообщил нам радостную новость, что его назначают технологом,- а это должность путь пока и не высокая, но уже руководящая, при которой не надо вкалывать как все, а осуществлять лишь только почетно-обобщающий контроль. С первых же минут знакомства в нем чувствовался человек больших масштабов, который зрит горние дали, но не видит, что творится у него под носом. Это видимо отражалось и на его отношении к ней. Оно было каким-то покровительственно-хозяйским и абсолютно, лишенным какого бы то ни было лиризма,- может быть, он, просто, был скуп в проявлении своих чувств на людях, а наедине ему не было равных в заботливости и нежности. А что? Такое тоже бывает, тем более что я его совсем не знал и, возможно, был несколько предвзят к нему. Любопытно, что Гертруда вела себя при нем чинно и строго, напоминая женщину востока, и участия в беседе почти не принимала. Атмосфера была настолько дружелюбной, что когда стало видно дно бутылки, я пригласил всех к себе домой. Возражений не последовало. Выйдя из кафе, и взяв еще выпивку, мы переместились ко мне. Ее избранник оказался весьма общительным и не лишенным чувства юмора. Он много рассказывал о себе и строил планы на будущее. Удивительно, но я не испытывал к нему ненависти, даже, наоборот, он произвел на меня благоприятное впечатление. Может быть, это случилось потому, что я был пьян. Во всяком случае, потом, у меня никогда не возникало желания видеть его, и я не представляю, как бы себя повел, встретившись мы с ним лоб в лоб. А это, наверняка произойдет, так как ни Гертруда, ни я не соблюдаем особой осторожности. Казалось, я ему тоже нравился, и он всячески выказывал мне свое расположение. Даже, в порыве дружеской признательности, пару раз чмокнул меня в губы. Гертруду вся эта мужская восторженность явно раздражала. О ней забыли, к тому же беседа становилась все задушевнее, и чтобы не обострять ситуацию, она сочла нужным притвориться спящей. Семен перевел разговор на Гертруду, и с нотками тревоги в голосе стал интересоваться ее прошлым, нашими с ней отношениями до их встречи, ее связями с другими ,,друзьями,,. Он вычислял, была ли она тогда то и тогда то со мной. И услышав от меня отрицательный ответ, заметно печалился. От его вопросов я печалился не меньше, а, может быть, даже и больше. Оказывается, Гертруда встречаясь с ним, продолжала жить полной грудью, ни в чем себе не отказывая, и пребывая с очередным ,,другом,, , уверяла его что была со мной. Она уже успела убедить его, что дружественней отношений, чем наши, в жизни, просто, быть не может. Что он может довериться мне на все сто, да разве может быть иначе. И, судя по его уважительному отношению ко мне, ей удалось это сделать. Однако, хотя я и был в его глазах эдаким бесплотным вселенским другом, у него, все-таки хватило ума подвергнуть сомнению чистоту моих намерений. Мне его было искренне жаль, и чтобы успокоить несчастного я стал всячески изворачиваться, заверяя его, что между нами ничего не было, что мы, просто, друзья и т.д., и т.п. Не знаю, слышала ли Гертруда весь этот разговор, но в один прекрасный момент, она сочла нужным проснуться. Было поздно, и мы расстались в наилучших отношениях.

Это было мое единственное с ним общение, несмотря на склонность Гертруды сталкивать всех своих ,,друзей,, нос к носу. Хотя была возможность и повторной встречи, когда мы с ней было собрались уже посидеть вдвоем, тут позвонил он, и, узнав, что она должна встретиться со мной, непременно возжелал присутствовать так же. Тогда я сказал, что это есть не лучшая идея вновь собираться вместе, и в мои планы не входит укрепление дружеских связей с ее мужиками. Короче, я тогда отказался, наказав ей передать ему, что у меня изменились планы, и я не смогу присутствовать, хотя Гертруда не видела ничего странного в том, чтобы просто посидеть втроем и попить пивка. Она, во что бы то ни стало, хотела сохранять со всеми хорошие отношения, и, если, по каким либо причинам порывала любовную связь с кем бы то ни было, то, непременно пыталась причислить его к сонму своих друзей.

Она позвонила спустя несколько дней после их с Семеном визита ко мне, сказав, что едет с Любой в сторону центра, и если я не против, то можно посидеть где-нибудь вместе. Мы погуляли в Мираже, потом, взяв еще выпивку, переместились ко мне. Было уже довольно поздно, и они остались ночевать у меня. Я уложил их на своем диване, сам же расположился рядом на полу, подстелив себе одеяла. Гостьи заснули мгновенно, мне же было не до сна из-за раскатистого мужицкого храпа, который исторгала мощная грудь ее драгоценной подруги. Сила звуковых вибраций была такова, что в серванте звенела посуда. Пару раз я пытался перекрыть ей кислород, зажимая нос рукой, но все было тщетно. Могучий девичий организм не желал вести себя тихо. В начале, когда подача воздуха прекращалась, она, вроде, затихала, судорожно, подобно выброшенной на берег рыбе, хватая ртом воздух, но потом, когда я, чисто из гуманных побуждений размыкал пальцы, ночные рулады снова возобновлялись. К счастью, Гертруду это виртуозное соло ее подруги не тревожило, да ей было и не привыкать, так как, по ее словам, она теперь каждую ночь добровольно подвергала себя таким же пыткам со стороны своего кавалера. Да и на какие только жертвы не пойдешь ради большого и светлого чувства...

В результате на утро я был совершенно разбит и взвинчен, красавицы же чувствовали себя превосходно и потребовали еще выпивки. Но тут, как всегда, совершенно некстати вмешалась моя мать, проворчав, что пора бы девочкам и остановиться, и они уязвленные заторопились к выходу. Естественно, я поплелся вслед, и мы осели в Солнечном. Н позвонила какой-то подруге, и та, вскоре, не замедлила явиться. Получив, таким образом, подкрепление в лице еще одной и довольно миловидной представительницы слабого пола, мы набрали пива с рыбой и взяли бутылку водки, так как было довольно холодно, и барышни зябли, а в особенности Гертруда, которую, буквально трусило от холода. Тогда я снял с себя куртку и накинул ей на плечи. Спустя некоторое время она тихо стала кунять, как делала всегда, когда перепивала, и Любаша набросилась на нее, выговаривая ей за Семена, который звонил вчера и уже сегодня, интересуясь, где она. Вдруг, меня чего-то прорвало, и я в свою очередь атаковал Любашу за ее повышенный тон в отношении Гертруды, и что она не смеет этого делать. Та, видимо, не ожидавшая такой агрессии с моей стороны, смиренно затихла. Чувствуя, что перегнул палку, я повел себя сдержаннее и сменил тему. Мы просидели еще с час, и все выглядели не лучшим образом. К тому времени Гертруда проснулась и сразу заторопилась к Семену на Бажаново. Пора было расходиться: Люба с подругой поехали домой, а мы с Гертрудой, взяв еще по бутылке пива, вернулись ко мне. Я уговаривал ее остаться, но она сказала, что ее ждет безутешный Семен, и минут через двадцать надо будет ехать. За это время я вновь успел признаться ей в своей любви. В ответ она, со свойственной ей беспощадной прямотой сказала, что ничем помочь мне не может, что любит меня лишь как друга. И допив пиво, она уехала.

*****

С тех пор как произошли эти события, прошло довольно много времени, и я не ручаюсь за их хронологическую последовательность. Слишком много было встреч, а так же много расставаний, связанных с моими частыми отъездами в связи с работой.

Один раз между ними произошла крупная ссора. Она позвонила мне вечером и взволнованным голосом попросила о встрече. Оказалось, что они сидели вчетвером у Любаши, и Семен приревновал ее к своему другу, с которым Гертруда встречалась до него, и который теперь жил с Любашей. Что там произошло, не знаю, но Семен поскандалил с нею и ушел, хлопнув дверью. Что она только не пыталась сделать, чтобы остановить его. Потом долго шла за ним вслед, умоляя его остаться, но все было тщетно. ,,Никогда еще я так не унижалась,,- сказала она расстроено. Я всячески ее успокаивал, говорил, что это происходит уже не в первый раз, и всегда он возвращался, как вернется и в этот раз. Но она была в отчаянии: говорила, что он гордый и не вернется, жаловалась на безденежье, звонила Любе, спрашивая, не было ли вестей от Семена. Тут подоспела ее подруга Катя, и мы вместе пошли в Кристалл. Там у Гертруды опять начались приступы депрессии. Она подолгу сидела молча, обхватив голову руками. Я общался в основном с Катей, которая, в отличии от Гертруды была вполне адекватной и трезво мыслила. Затем состояние Гертруды резко изменилось. Ей захотелось перемены обстановки, так как со мной уже было явно не интересно. Она часто выбегала в холл и вела с кем-то телефонные переговоры. Потом они вышли вместе, сказав, что в туалет, и не вернулись. Такой подлости я еще тогда просто не мог предвидеть. Я ждал довольно долго, недоумевая, куда же это они могли запропаститься. Потом звонил несколько раз, пытаясь выяснить причину ее внезапного ухода, но она не отвечала. Хотя, вскоре позвонила сама и жизнерадостно сообщила, что они сейчас в сауне со старыми знакомыми пьют водку. Сказала, что все получилось как то само собой, что ей нужна была разрядка, а тут, откуда ни возьмись, подвернулись старые друзья. Не выдержав, я стал материть ее на чем свет стоит, и она бросила трубку. В тот вечер, чтоб заглушить хоть как то боль в душе, я сильно напился, снял в кабаке какую то суку и повел ее в гостиницу Маяк. Но деваха оказалась тертой, и после первой же палки слиняла с деньгами.

Спустя пару дней она позвонила и сообщила, как ни в чем не бывало, что снова помирилась с Семеном и теперь будет часто ночевать у него на Бажаново так как нашла себе работу в кафе рядом с его домом. Она как бы вскользь извинилась за случившееся, обвинив во всем Катю, так как это были ее друзья, а мне сообщить о внеплановой дрючке она просто забыла, так как была сильно пьяна. Против этого нечего было возразить, и я лишь только посоветовал ей сдать анализы, перед тем, как трахаться с Семеном.

Живя на Бажаново, она часто навещает Катю, живущую неподалеку. Как то, поздно ночью получаю от нее сообщение, разобрать смысл которого было очень трудно. В нем она, как бы каялась мне в каком-то своем проступке и просила пожурить ее за то, как поступать не следует. Заинтригованный, я позвонил ей. Но какого либо вразумительного ответа мне добиться так не удалось. Оказалось, что она была в гостях у Кати, где какие-то мальчики ( всех своих засранцев она называла мальчиками) очень плохо себя вели. Короче, из всего ею сказанного, я понял, что они пили с друзьями мужа Кати, хотя где был сам муж, оставалось загадкой. Ну а потом, мальчики стали к ним приставать и один из них, а может и не один, видимо, взял, да и выебал ее в качестве компенсации расходов за выпивку, ведь она была легкой добычей. О чем либо говорить с ней в тот момент было бесполезно, так как она была под сильным наркозом, и я пожелал ей спокойной ночи.

Со слов Гертруды, у ее подруги Кати сразу не заладились дела с мужем,- видите ли, он много пьет и даже выдул на днях их свадебную бутылку шампанского. Этот прискорбный факт вынуждал ее искать забвения в обществе старых и преданных друзей. Как то, когда мы с Гертрудой пили пиво на Арбате, она присоединилась к нам с одним из них. Юноша оказался довольно коммуникабельным и охочим до всякого рода пресным шуточкам, которые явно нравились девушкам. Это был нокаутирующий юмор люмпинга, и все стало на свои места, когда я узнал, что парнишка работал бульдозеристом, и для меня совершенно не было сюрпризом, когда через пару дней Гертруда, со свойственной ей прямотой сказала: ,,Была между нами любовь-морковь, но это все было давно и неправда,,. Это означало, что когда то они одной компанией ездили на море и выпивку совмещали с перепихоном,- а так, ничего особенного. Почти час мне пришлось терпеть общество этого дегенерата, и потом, когда мы вышли, и они вознамерились продолжить в другом месте, я сослался на неотложные дела и оставил их втроем. Чуть позже, мне была предоставлена возможность еще раз насладиться общество их общего знакомого, но я ею так и не воспользовался. Мы сидели (Господи, где мы с ней только не сидели), кажется, в Рандеву. Гертруда пила коньяк и скучала в моем обществе. Тут снова звонит Катя, говорит, что они на Арбате и ждут нас. Я сопротивляюсь, возмущаюсь, взываю к совести, пытаюсь ей втолковать, что общество этого субъекта мне неприятно, и особенно после того, как я узнал, что раньше он трахал ее; говорю, что ты ведь приехала на встречу со мной, а не с ними. Бесполезно, какое там. Она отвечает, что хочет видеть Катю и пойдет туда со мной или без меня. Я решительно говорю нет, но провожаю ее до Арбата в надежде на то, что она все таки одумается.

- Ну что, ты не передумал? Может, пойдем вместе?- говорит она, глядя куда то сквозь меня, и вид у нее такой, будто неведомая сила влечет ее куда то.

- Я же сказал, что не пойду, - отвечаю ей.

- Так как я к тебе отношусь, будь я на твоем месте, то давно бы меня бросила, - справедливо заметила она, и мы расстались.

Дело близилось к лету, и ее безутешная подруга вспомнила о каком-то очередном из своих знакомых, жившем в Мариуполе, и была высказана мысль о совместной поездке туда втроем на пару дней. Гертруда тогда могла себе позволить такую роскошь, так как ее Семен был в командировке. На следующий день, рано утром мы отправились все трое. Договорились так, что Катю встретит ее кавалер, а мы с Гертрудой поедем на море. Ну а потом, к вечеру, можно было бы и объединиться. Так оно и вышло. В Мариуполе Катю встретил ее очередной друг, а мы поехали на пляж. Чудно проведя время и сняв потом номер в гостинице, к вечеру встретились все вместе на диско-баре, где кавалер Кати работал охранником. Этот ее избранник значительно выигрывал по сравнению с предыдущим, хотя бы потому, что все время молчал. Была скукотища, и поздно вечером мы с Гертрудой, предварительно набрав пива, вернулись в гостиницу. Она хотела спать на разных кроватях, но я не мог с этим смириться. И вот, наконец-то, мы перешагнули эту грань. Собственно, ее никто не перешагивал. Она была достаточно пьяна, чтобы отказать, я же, пьян излишне, чтобы чувствовать себя убежденным в том, что это действительно произошло. Я четко помню лишь начало. Помню, как забрался к ней в постель и, не встречая особого сопротивления, стянул с нее трусики. Не могу сказать, что Гертруда была в особом восторге от моей активности, скорее, она просто покорилась неизбежности, видимо, решив, что в данной ситуации глупо строить из себя целку. Думаю, что подобные соития по пьяной лавочке не были для нее редкостны, и вряд ли делали впоследствии ее терзаемой угрызениями совести. Такие казусы, очевидно, у нее не значились в ранге измен. Досадная неизбежность, которая часто возникает, когда пьют он и она, особенно, когда их отношения чисто дружеские. Одним словом, я воспользовался случаем, и с целенаправленной ритмичностью делая свое дело, видимо, уделяя слишком большое внимание техники, так и не удосужился запечатлеть в памяти тот священный момент истины, ради которого, собственно, и была затеяна вся эта ебанная гимнастика.

Увы, все было стерто до утра, когда я нашел себя лежащим в постели вместе со спящей Гертрудой. В руках была откупоренная еще вчера бутылка шампанского - неожиданный подарок наших ,,щедрых,, соседей по номеру. Считаю, что она меня и надломила, произведя разрушительные изменения в моем сознании. Попивая шампанское, я мучительно пытался вспомнить, довел ли я дело до конца. Когда бутылка опустела на половину, мои подозрения и разочарования сменились неуемной веселостью. Потребность в общении заставила меня растолкать спящую Гертруду. и предложить ей выпивку. Кого-кого, а ее не приходилось уговаривать дважды. Она была явно раздражена и заявила, что вел я себя отвратительно,- носился голым по комнате и, даже в таком виде, общался с нашими соседями по номеру.

Тут раздался стук в дверь, и к нам в комнату запрыгнула полуголая девица. В руках она держала очередную бутылку шампанского, и ее настойчивая щедрость и радушие начинали становиться подозрительными. Она что-то тараторила, сильно жестикулируя при этом. Ну прям, чистая итальянка. И действительно Лара (так звали красотку), сказала, что живет в Италии, замужем за итальянцем, а тут, вернулась в родные пенаты да встретилась с милым дружком. Ей 35, а ему 27, и, если мы не против, она пригласит его тоже, чтобы выпить всем вместе за знакомство. Ведь мы такая прекрасная пара, это сразу бросается в глаза. А ночью, так вообще... Тут такая слабая звукоизоляция - все слышно. Только ничего не подумайте... Они сами занимались тем же, но, конечно же, не так громко...

Вращая очами, она обильно пересыпала свою речь итальянскими словечками и хищно наблюдала, как я, вынырнув из-под одеяла, надевал брюки. Гертруда Так же была объектом ее чувств, и не совсем становилась ясно, к кому она тяготеет больше. Думаю, что страстность ее темперамента вместила бы в себя нас обеих. Она проворно выскочила из комнаты, и уже через минуту приволокла своего дружка. Это был плотный крепыш, с виду - типичный бык. Они откупорили бутылку, и через пару минут ясность их намерений уже не вызывала сомнений. Разнузданность их предложений настолько потрясла Гертруду, что она притворилась спящей. Так она поступала уже не в первый раз. Наверное, ей, просто, не хотелось пачкаться, вступая в общение с этими ублюдками. Поэтому, мне пришлось отдуваться за двоих. Гертруда довольно эффектно распласталась на спине, как магнитом притягивая к себе похотливые взгляды бесчинствующей пары. И, если, мне было наплевать на похоть этой чертовой лесбиянки, то желание удавить ее спутника росло с увеличением количества выпитого. Конечно же, тон в беседе задавала Лара -- эта жертва эмансипации. Казалось, в ней были сконцентрированы все пороки свободной Европы. Она предлагала заняться групповухой, живописала суровую романтику анального секса, призывала обрести абсолютную нирвану посредством минета. Но все это ни во что не ставилось в сравнении с лесбийской любовью. Она смотрела на Гертруду, как удав на кролика и умоляла меня позволить ей поговорить с нею наедине. Очевидно, для Гертруды был настолько оскорбителен факт хотения ее какой-то порочной бабой, что она сочла нужным притвориться проснувшейся и занять оборону вместе со мной. Но такие наши возражения, как верность одному партнеру, возможность подхватить всякую заразу, сексуальные предпочтения, в конце концов, не находили сочувственного понимания. Видя, что дело буксует, они стали предлагать нам деньги. Видимо, я выглядел довольно независимо, и дальнейших предложений по материальной поддержке не последовало. Все это хамство, одновременно и оскорбляло меня и смешило. Самое забавное, что смешило, все-таки больше. Непосредственный цинизм и , даже, надломленная трогательность странной пары не могли не умилять, к тому же сексапильный крепыш бросил в бой третью бутылку крымского в тщетной надежде на победу. Но всего этого количества пойла было явно недостаточно, чтобы сломить наш боевой дух, о чем я не замедлил оповестить их приунывших. На что Лара с готовностью пропела, что за этим дело не станет, только бы добиться понимания. Несчастная не унималась. Она вещала, что счастье и секс - слова синонимы, что мы будем впоследствии сожалеть о неиспользованной возможности насладиться, буквально, падающими нам с неба благами жизни. В конце концов, ей, все таки, удалось уволочь Гертруду в свой номер, но я не переживал на счет последствий. Несмотря на склонность к эпатажу и на свободомыслие, не чуждое экспериментирующей юности, Гертруда была щепетильна в интимных вопросах. Хотя, она, порой, рассказывая о своем прошлом, и преподносила себя как разбитную девчонку, я в этом очень сомневался. Скорее всего, привирала, как, впрочем, это делают все в ее возрасте.

Оставшись вдвоем с брутальным партнером Лары, я бросил ему несколько комплиментов по поводу его мощной фактуры, на что последний, для которого уже, видимо, не впервой было делиться подобными откровениями, с плохо скрываемой скромностью пояснил, что все это добро есть заслуга его спортивного прошлого. Изнурительные занятия греблей, в которой он весьма преуспел и, даже, имел какие-то награды. А что касается Лары, то девчонка иногда приезжает в старые пенаты, окунуться, так сказать, в порочную атмосферу прошлого и нюхнуть терпкого запаха хищной мужественности, которого в этой гнилой Европе хрен сыщешь. Она там вконец испаскудилась и теперь одной мужской любви ей слишком мало. А все почему, что там у них вместо настоящих мужиков, одни только педики.

Тут его речи были прерваны вернувшимися дамами. Разочарованная мордашка последней явно свидетельствовала, что уединение не было желанным. Тут идиллическая картина была нарушена приходом горничной, которая с порога возвестила, что пора освобождать номер, так как время шло к обеду. Эта новость как громом поразила Лару. Она в отчаянии заламывала руки, направляя умоляющий взор в сторону своего жеребца, будто он мог что-либо сделать. Мы не стали ее обнадеживать, ведь огорчения в жизни неизбежны, и ушли не попрощавшись.

Купив в магазине пива, мы вновь спустились к морю. Пьяная икота, настигнувшая Гертруду мешала ей наслаждаться легким морским бризом и шелестом волн. Вконец измотанная, она положила голову ко мне на колени и уснула. Я гладил ее шелковые волосы, умиротворенный теплом столь любимого мной и столь далекого от меня существа, в своей властной непосредственности доверившемуся мне. Мне, который все это время мыслил только о ней, для которого все не связанное с ней превратилось, как бы, в несуществующее, в какой-то незначительный придаток собственной, потерявшей всякий смысл жизни. Лишь только ее присутствие утихомиривало тот мучительный душевный зуд, который сопровождал меня всегда, когда ее не было рядом. Хотя, общение с ней не всегда радовало, учитывая ее неуравновешенный характер, но это было уже совсем другое, все равно она была тут, рядом со мной, заполняя собой ту пустоту, которую своим уходом безжалостно мне оставляла. И это заставляло меня дорожить той краткой иллюзией счастья, предоставленной мне судьбой.

Вскоре она проснулась, и мы поехали на автовокзал. В дороге она отоспалась, и когда добрались до дома, как ни в чем не бывало, поехала к Семену, который уже к тому времени вернулся и ждал ее. Вся беда в том, что я воспринял все случившееся между нами слишком серьезно, надеясь, что и она тоже. И тем сильнее было мое огорчение, когда на мои попытки возобновить отношения она ответила отказом, причем отговорки были самыми разными. В начале, она сказала, что хотела быть со мной, но я все испортил своим поведением: был омерзительно пьян и ходил по комнате без трусов, хотя тот факт, что когда я с ней был под одеялом, и на мне их тоже не было, ее, почему то, не смутил. Потом она говорила, что просто была выпившая и не контролировала себя. И третье: она изрекла, что все случившееся мне только приснилось. Последнее объяснение было совершенно в ее духе - иррациональное, запредельное, как философия дзена.

И, все таки, перед моим отъездом в Бангкок, во время нашей последней встречи, она оставила во мне надежду на взаимность. Это было поздно вечером в сквере. Мы долго сидели на лавке и целовались. Она опять заметила, что я никудышный целовальник, но после моего возвращения пообещала вплотную заняться моим воспитанием. Вполне возможно, что она тогда говорила искренне, а может эта искренность была принесена волною благодарных чувств, испытанных ею по отношению ко мне, когда я, зная о ее постоянной нужде в деньгах, оставил ей некоторую сумму.

*****

Сегодня третьего февраля. Вот уже четыре месяца, как я торчу дома. Все попытки уйти в рейс не удались. Состояние кошмарное, причем, с каждым днем становится все хуже и хуже. После того, как завязал со спиртным, просто, сущий ад. Все больше убеждаюсь, что жизнь трезвого, это жизнь героическая. Ко всему, начались проблемы со здоровьем. Постоянно застужен, растет чувство неуверенности в себе. Общение с кем-либо осложнено, так как при этом необходимо скрывать свою неизменную грусть и печаль. Единственный плюс, то, что стал хорошо спать. Рано ложусь и рано встаю. Меня это устраивает, так как утром я чувствую себя относительно неплохо и еще в состоянии заняться гимнастикой и немного поработать над книгой. Но уже к обеду, а в особенности вечером, я сам не свой, ношусь по квартире, как зверь в клетке ожидая телефонного звонка на счет работы. Сейчас это для меня так же важно, как и мои отношения с Гертрудой. Эта сука продолжает трепать мне нервы. Уже неделя, как она работает на швейной фабрике возле моего дома. Осознание этого факта удручает меня вдвойне. Иногда я вижу ее из окна своей спальни, когда она выходит в коридор покурить. Ей на меня, безусловно, насрать, и она, просто, использует меня в качестве нужника. Разжиться деньжат, да на холяву выпить - все, что ей нужно. Это понятно и очевидно для всех, кроме тебя идиота. Она превратила тебя в верного пса, который готов, виляя хвостом бежать по первому ее зову. Сегодняшний день не был исключением. В десять утра она позвонила и предложила покурить на улице. Через пять минут я уже ждал ее возле входа на фабрику. Она выскочила в теплой куртке-безрукавке, шерстяных серых колготках. На ногах были полусапожки со шнурками. В очередной раз я поймал себя на мысли, что очки ее портят. В ее лице появляется что-то педантичное учительское, и выглядит она от этого старше. А может быть, это такая форма очков, и другие шли бы ей больше. Я ей, кстати говорил об этом, когда мы их ей выбирали. Но она, как и, впрочем, во всем настояла на своем. Гертруда подставила мне щеку для поцелуя. Она избегала поцелуев в губы, считая это вещью интимной, граничащей с изменой. Мы закурили. На мое предложение встретиться после работы, она вначале ответила отказом, сославшись на то, что ее ожидает мать и надо вовремя быть дома во избежание скандала, но, потом, сказала, что, возможно, позвонит.

Итак, как я уже говорил, Гертруда. собиралась позвонить к концу работы. Около пяти получаю от нее сообщение, в котором она, в свойственной ей манере, пишет, что чертовски устала и что выпила бы сейчас грамм двести водки да заснула. Здесь был явный намек, и в то же время, сама форма послания, где она не предлагает, а как бы воображает, освобождала ее от какой либо ответственности за сказанное. И так она действовала всегда. Это я уже потом стал понимать, изучив ее достаточно хорошо. Общаясь, она незаметно подводила к чему то, что ей нужно. Если речь велась о деньгах, она начинала жаловаться на безденежье, на отсутствие каких либо необходимых вещей и невозможность их приобрести. И, когда я предлагал ей некоторую сумму, она вначале отказывалась, говоря, что я не обязан этого делать, но потом, все-таки, брала. Или, если после некоторого времени не дожидалась обещанного, то напоминала об этом сама. Если брала в долг, то обещала непременно вернуть. Но потом, это затягивалось на продолжительное время. Вначале она несколько раз напоминала, что должна, и что, когда у нее появятся деньки, когда ее Сеня начнет зарабатывать, она, конечно же, отдаст. Но, со своей стороны, изучив меня так же хорошо, а, может быть, даже и лучше, чем я ее, ожидала, когда я в какую либо из встреч, напитанный алкоголем и, соответственно, чувством любви и сострадания прощу ей долг.

Хотя, может быть, ее поступки были неосознанны, ведь она действительно жила в нужде вместе со своим драгоценным, у которого абсолютно отсутствовала склонность к щедрости. Подобное качество его души меня чрезвычайно раздражало, и я всячески иронизировал по этому поводу. Почему, спрашивал я ее, он ведет себя подобным образом, и ты обращаешься за помощью не к нему, а ко мне? Но она возмущалась, говоря, что я не прав, что я его незаслуженно оскорбляю, что он не обязан давать ей деньги, так как они, просто, встречаются и статус их отношений пока не определен официально, что это дело ее папы и мамы. Мне было горько выслушивать весь этот бред, но, что-либо возражать не имело смысла. Удивляюсь ее терпению. Она часто повторяет, что деньги не главное, что главное- человеческие отношения. Ее, просто, тянет жить в нищете, хотя, с ее внешностью, она могла бы жить припеваючи.

Несколькими минутами позже мы встретились у подъезда. На мое предложение купить выпивку и посидеть у меня я получил отрицательный ответ. Она крайне редко и неохотно соглашалась заходить ко мне домой. Это была одна из ее многочисленных странностей. Говорила, что ненавидит квартиры и ей достаточно своей. Напротив, обожала таскаться по кафе, которых я терпеть не мог и, особенно, когда временами завязывал с алкоголем. Тут началась одна из наших с ней бесконечных перепалок. Ее упрямство меня бесило, а неприкрытое предпочтение выпивки моему обществу, когда я становился, как бы придатком и существовал для нее постольку поскольку, и стоял, даже в реестре ее многочисленных собутыльников, явно, не на первом месте, делало меня циничным и грубым.

-Раз уж ты хочешь вмазать, извини меня, тебе что, не все равно, где это сделать.- Заметил я раздраженно. - Почему бы нам не посидеть у меня в тепле в такую холодину, мы в двух шагах от дома. Я ведь всегда иду тебе на уступки. Сделай же хоть раз для меня одолжение, тем более, что ты давно обещала зайти ко мне в гости.

-Зайду но не сейчас.- сказала она отчужденно.- И ради бога, прекрати истерику, скандалов мне дома хватает. Я тебе не навязывалась. Ты сам предложил встретиться и

если нет желания идти в кафе, то я поеду домой.

Видя, что не в силах переломить ее упорство, но ясно осознавая, что нужен ей лишь как тот, кто может купить ей ,,грамм двести,, , становлюсь таким же упрямцем.

-У тебя ,,не сейчас,,- любимое слово. А по моему, именно сейчас и нужно пойти ко мне. Если ты боишься, что я тебя трахну, то не переживай - твоя драгоценная манда останется в неприкосновенности.

- Ничего я не боюсь, и вообще, что за выражения... Ты без оскорблений не можешь...

- Я могу без оскорблений, но с тобой это сделать сложно, потому что, твое упрямство граничит с идиотизмом.

- Разве ты не знал, что связался с идиоткой?

- Знал, но не думал, что до такой степени.

- Не нравится, не встречайся,- огрызнулась она, все больше замыкаясь в себе.

В таких случаях мы холодно расставались, не целуясь на прощание. Я с грустью смотрел ей вслед, чувствуя как с ее отдалением огромная часть меня самого покидала меня и волочилась вслед за ней. После любых наших встреч, независимо от того, как они происходили и каковым было расставание, я неизменно покидал ее с камнем в душе, потому что не получал главного. Хотя она и настаивала на дружественности наших отношений, но нередко вела себя со мной, отнюдь, не по дружески, позволяя мне слишком многое. На все мои безуспешные домогательства она говорила, что будет чувствовать себя последней сволочью, если изменит Семену.

- Ты бы поступил так по отношению к тому, кого любишь?- Спрашивала она тогда.

Что я мог ей на это ответить? Ведь все время получалось так, что я изменял тем, кого любил вынужденно, так как любовь была безответной. Или же, когда объект моих чувств отвечал взаимностью, то, увы, бывало уже слишком поздно. Статус наших отношений был трудно определим. Скорее, его можно было назвать дружеским на грани. Дружба, не завершающаяся половым актом, по непонятному капризу одной из сторон. Видимо, эта зыбкость наших отношений ей импонировала, ведь все-таки, это трудно было не заметить, я был у нее на особом счету. Этакий верный дружище, резерв чувств ее широкой любвеобильной души.

*****

На четыре часа дня у меня была набита стрелка с одной интернетовской знакомой. На встречу я пришел уже поддатый, и может быть поэтому, она показалась мне достаточно аппетитной - избалованная офисная лярва, какие в основном и сидят на сайтах знакомств, посвящая этому все рабочее время. Видимо, изрядно проголодавшись после напряженного трудового дня, она без излишних церемоний поволокла меня в Амфору. Но мне не захотелось осквернять святые места, и я предложил ей Уголек. По той непосредственной манере вести себя, чувствовалось, что для нее это повседневность Она налегала на бифштекс с картофелем фри и рассказывала о себе, как вдруг мне пришло сообщение от Гертруды Она писала: ,,Не можешь ли ты приехать и пообщаться со мной, как с лучшим другом. Я знаю, что этот разговор будет тебе не приятен, но мне нужен совет и хоть какая-нибудь поддержка,,. Я начинаю волноваться и собираюсь позвонить сразу же, после свидания. Продолжаю общение с миловидной партнершей, массивная грудь которой стала волнующе вздыматься, то ли от выпитого портвейна, то ли от кровавого бифштекса. Минут через двадцать приходит еще сообщение: ,,Ты не хочешь со мной общаться? Тогда извини, что побеспокоила. Будь счастлив,,. Текст второго послания был настолько драматичен, что можно было подумать, оно было адресовано горячо любимому существу, каковым я, собственно, совершенно себя не ощущал. Но все равно, я настолько тронут, что не выдерживаю, и, как бы, по нужде выхожу в фойе и звоню Гертруде. Она траурным голосом сообщает, что ее бросил Семен, и на этот раз окончательно. В душе я надеялся, что так оно и будет. Говорю ей, что скоро приеду и возвращаюсь, как ни в чем ни бывало к своей прожорливой знакомой. Та, видимо смекнув своим женским умом, что я играю не чисто, заторопилась домой. Что поделать. Расстаюсь с ней без особого сожаления, я мчусь к своей убитой горем подруге. Идем в кафе неподалеку от ее дома, где узнаю, что после того, как она, вопреки всем предостережениям, в очередной раз купила себе ночную баклажку пива, терпение Семена лопнуло. Он заявил, что ему осточертело ее пьянство, ее друзья и ее частые отлучки, потом собрал свои шмотки и сказал, что уходит навсегда. И вот, теперь она осталась одна без работы и без средств к существованию. ,,Будто, когда ты была с ним, эти средства у тебя были.,,- подумал я тогда. Хотя, к тому времени Семен сделался правой рукой директора, их бизнес набирал силу, и он стал неплохо зарабатывать, хотя ей всегда перепадали крохи.

Начинаю ее успокаивать, говорю, что помогу с деньгами и пока предлагаю за более чем достойную оплату заняться перепечаткой на компьютер рукописей моих старых рассказов. Она, немного успокоившись, вроде соглашается. Тогда я рассказываю ей о своей встрече с Петром Петровичем, которого она терпеть не может, и о его очередной афере. Время незаметно подходит к закрытию. Мы едем ко мне домой, где я беру еще денег. Часть отдаю ей на первое время, а остальные спускаю вместе с ней на Континенте, куда мы потом направили наши стопы. Потом, отвожу ее домой под утро и возвращаюсь к себе пьяным и полным надежд.

На следующий день, не дождавшись от нее звонка, звоню сам. Оказывается, она уже где то в кафе все с тем же безвременно ушедшим Семеном. Слышу шум застолья, она уже навеселе, говорит, что потом перезвонит. Одним словом, ей не до меня. Меня это взбесило. Лишь только вчера она так остро нуждалась во мне, просила о помощи, соглашалась с моими предложениями, и тут, как ни в чем не бывало, снова вдвоем с Семеном, словно он никуда и не уходил. И тут меня прорвало. Я сказал, что она только и может делать, как выуживать у меня деньги под разными предлогами, а потом гудеть со своими дружками, и в сердцах потребовал вернуть мне всю сумму. Она ответила, что не понимает меня, но пообещала вернуть ту часть, которая осталась у нее после Континента сразу, как только они у нее появятся. Этим она, как бы давала мне понять, что денег у нее уже нет, а так как вопрос их появления мог зависеть только от меня, то тем самым самоустранялся и вопрос их отдачи. Я продолжил атаку, и прежде чем она отключила мобильный, успел наговорить ей кучу гадостей. Внутри продолжало все кипеть. Сколько раз зарекался не идти больше у нее на поводу, не бросаться сломя голову по первому ее зову, ибо заблаговременно было известно, что результат все равно будет плачевным. Все равно я окажусь лишним, все равно буду виноватым, все равно своим поведением я все испорчу. Так нет же! Вновь и вновь повторяется одно и то же. Я бесцеремонно бросаю свою офисную куклу, соответственно утрачивая возможность наклюнувшегося перепихона, как безумный лечу к ней, выворачиваю ей наружу всю душу, а в результате остаюсь в дураках. И так было всегда и так всегда и будет, если раз и навсегда, подобно Мингеру Пеперкорну из ,,Волшебной горы,,, не сказать себе: ,,Кончено,,!

Но мне далеко до Мингера Пеперкорна - человека больших масштабов, и сказать так просто выше моих сил. А потому, спустя пару дней я звоню ей сам и прошу у нее прощение. И действительно, в чем тут ее вина? Такое ведь уже не раз случалось, что он уходил от нее с твердым намерением не вернуться, хотя все время возвращался. Здесь, скорее нужно винить его, за то, что никак не определится с выбором и морочит всем голову. Все нормально. Она не сердится. Говорит, что он сам позвонил на следующий день да пригласил ее в кафе, и вроде, сейчас все нормализовалось. Ну что же, раз так, то, слава Богу. Я сказал, что еду отдохнуть в Бердянск денька на четыре и в шутку предложил взять ее с собой. Естественно, она отказалась, но сообщила, что возможно тоже поедет туда с Семеном, так как у них в кооперативе были там строительные объекты, и они с директором собирались туда по работе. Таким образом, мы расстались. Я поехал в Бердянск. Она иногда мне звонила, спрашивала: как море, как погода. Потом, в день моего отъезда, я услышал ее расстроенный голос. Оказалось, что Семен поехал без нее. Он пообещал взять ее с собой, но за день до отъезда сказал, что ехать ей не стоит, так как это чисто деловая поездка и дорога лишь только утомит ее. Узнав, что я уже в дороге, она предложила встретиться, когда я вернусь.

Было около одиннадцати вечера, когда я добрался домой. Сразу беру такси и набираю ее номер. Кажется, она уже выпила. Говорит мне, чтоб перезвонил, когда буду подъезжать, и она меня встретит. Перезванивать я не стал, и подъехав к Лику, увидел ее сидящей за столиком с неизменной бутылкой пива в обществе двух каких то юнцов. Увидев меня, она сразу подошла, и на мой недоуменный взгляд сказала, что это соседи по дому, и она просто коротала время с ними в ожидании меня. Мы берем коньяк с колой и садимся на лавочку во дворе их дома. Она очень обижена на Семена и изливает мне душу. Разве можно так поступать - сначала пообещать, обнадежить, а потом не выполнить. Сказала, что отсчитала его сегодня, когда он звонил из Бердянска. Мы быстро расправились с бутылкой, и пришлось идти еще за одной. Уже четыре часа ночи и вокруг ни души. Я ее целую, и она отвечает мне тем же. Меж тем, моя рука проникает к ней в трусики. Она не сопротивляется, а наоборот, расстегивает мне ширинку и начинает теребить моего молодца, да так исступленно, что тому уже не до шуток. Находясь в состоянии прострации, она была готова отдаться мне тут же на лавке, но уже начинало светлеть, и сотни окон смотрели на нас. Пытаюсь ее успокоить и кое-как довожу до подъезда. Говорю ей, что будет лучше, если она поедет ко мне. Она не возражает. Тогда я вызываю такси, и вот мы уже у меня. Стелю постель, раздеваю ее, раздеваюсь сам и ложусь рядом. Она отдавалась мне самозабвенно и с такой страстью, какую в ней трудно было предположить. Я взял ее два раза, после чего она уснула. Спустя час, когда она проснулась, я попытался вновь приняться за дело, но был решительным образом сброшен с седла. Не знаю, каковы были мотивы ее поступка: может, желание отомстить Семену, может, просто засвербило в одном месте... Как она потом мне сказала в свойственной ей манере всему находить шокирующее объяснение, что это была глупость. Проспав всего лишь час, она сорвалась с места, вдруг вспомнив о каком-то мелком денежном долге своей подруге Любаше. Я дал ей эти деньги, и она понесла их ей в магазин, сказав, что это ненадолго, и потом, можно будет встретиться и где-нибудь посидеть. Через час мы сидели в Оазисе и вновь пили коньяк, как тут позвонил ее, уже вернувшийся незадачливый Семен, и она вновь умчалась к нему.

Родители Гертруды собирались на месяц в деревню в Россию, где жила ее бабка. Примерно, за неделю до их отъезда, они с Семеном вновь ссорятся, и он уходит уже в который раз. В это время, через центр занятости она устроилась в фирму по страхованию машин, и мы каждый вечер встречались с ней после работы. В основном, сидели в сквере на лавке, где она отдавала предпочтение пиву и сигаретам, избавляясь таким образом от нервных стрессов, связанных с уходом Семена, с работой и вообще. То, что произошло между нами, она совершенно игнорировала, словно это действительно случилось во сне, и любые мои попытки выяснить, почему она продолжает вести себя так, будто между нами ничего и не было, ее лишь только раздражали.

- Хорошо, сейчас, когда от тебя ушел Семен, что мешает нам быть вместе? Ведь мы уже были близки, и ты всегда говорила, что лишь только боязнь измены останавливала тебя!- в который раз пытаюсь выяснить причины ее отчужденности.- Выходит, ты лгала мне все это время?

- Ничего не было,- вновь, словно в гипнотическом трансе отвечала она мне.- Тебе это только приснилось.

Потом, она к пяти вечера торопилась домой, говоря, что не хочет скандалов с матерью, которая во что бы то ни стало, желала видеть ее вечерами дома. Один раз, она, как бы невзначай обронила, что, может, сегодня вечером встретится со своим троюродным братом, о котором прежде никогда не упоминала, и с которым она на днях встретилась на работе, когда он приезжал страховать свою машину. Оказалось, что он женат, примерно моих лет, и она в детстве его сильно любила. Вроде, он должен был придти со своей женой, и они собирались посидеть возле ее дома на Лике, попить пива. Этот внезапно появившийся новый персонаж на сцене ее жизни, меня, почему-то, сразу насторожил. На следующий день она сообщила, что встреча так и не состоялась, и все это как-то затерлось.

Некоторое время спустя, когда я был в Мариуполе по работе, Гертруда позвонила, и мы договорились встретиться по моему приезду. Она освободилась раньше и сказала, что будет ждать меня в Оазисе. После некоторого времени перезвонила, и, будучи уже навеселе сообщила, что случайно встретила бывшего знакомого по Амфоре, которого давно не видела,- просто, он шел мимо, и она сбросила ему сообщение. Он обещал вот-вот подойти, так что она, видимо, будет в его обществе и, просто, хочет предупредить меня, зная мой характер, чтобы я не закатывал истерик, так как это всего лишь ее старый друг. И если я устрою сцену ревности, как это делаю обычно, не имея на это никакого права, то уж лучше мне тогда вообще не появляться. Конечно же, я не в восторге и начинаю слегка нервничать. Я увидел ее издали, сидящей на втором этаже за столиком с молодым человеком. Подхожу к ним, здороваюсь, сажусь рядом. Она представляет мне своего знакомого. Его зовут Алик, и он был другом бармена. Начинаю припоминать. Действительно, я видел раньше его в Амфоре,- вполне воспитанный юноша. Алик пьет пиво, она свой коньяк с колой, и уже весьма подогрета. По ее просьбе заказываю еще по сто ей и себе. Мое появление его сконфузило. Он что-то рассказывает об их общих знакомых, о своей учебе и финансовых проблемах. Ее опьянение заметно не только мне, но и ее другу. Он, явно, не в своей тарелке, наконец, сбивчиво прощается, оставляя на столе десятку за свое пиво, и уходит. С его уходом она опять сидит отрешенно, словно меня нет рядом. Говорит, что ей нужно домой и просит, чтобы я ее не провожал. Меня это начинает доставать, и я пытаюсь уговорить ее побыть со мной немного. Однако, бесполезно. Официантка приносит счет - довольно круглая сумма, так как в ожидании меня она неоднократно утоляла жажду. Говорю ей, раз ты меня игнорируешь, то пусть тогда каждый расплачивается за себя. Оплачиваю свои сто грамм, предоставляя ей оплатить все остальное. Она явно была к этому не готова и смущена от неожиданности,- ведь раньше, такого за мной никогда не водилось. Для нее это огромная сумма, тем более, если учесть, что она осталась одна без поддержки своего Семена. Она еще больше теряется, суетливо достает калькулятор и проверяет счет. Тут мне становится ее невыразимо жалко, и я каюсь о содеянном, но уже слишком поздно. Наконец, она расплачивается, после чего мы встаем и уходим. Хочу проводить ее домой, но она решительно против. Тем не менее, я все равно сажусь с ней в автобус и наблюдаю, как она набирает кому-то сообщение. Читаю на дисплее: ,,Забери меня, любимый.,, Меня начинает трясти. Кто же это за ,,любимый,,, думаю. Все мои тревоги оправдались: ее частые внезапные отлучки в последнее время, ее скрытность, нежелание разговаривать по мобильному в моем присутствии, как это было раньше. Если кто-то звонил, то она сразу отбегала на безопасное расстояние, чтобы ее не было слышно, потом, подходила и говорила, что это звонили ее подруги или ее мать. ,,Если тебе звонят подруги, то почему тогда ты с ними не общаешься при мне, как делала это раньше,,?- спрашивал я тогда. ,,Да потому, что при тебе ничего нельзя говорить, так как ты все истолковываешь на свой собственный лад.,,- раздраженно отвечала она. Или: ,,Зачем тебе слышать, как я ругаюсь со своей матерью?,,

Тем временем, мы уже подъехали к ее дому, и я настоял на том, чтобы зайти в Лик. Беру бутылку коньяку, и мы садимся за столик на улице. Она снова отсылает СМС и через некоторое время получает ответ.

- Скажи мне, у тебя кто-то есть?- спрашиваю ее.

- Нет.

- Ради бога, не обманывай меня. Я же чувствую, что ты говоришь неправду!

- Хорошо! У меня есть парень. Это мой брат. Я всегда его любила!

- Так ты трахаешься с братом?

- Я с ним не трахалась!

- Он ведь женат.

- Он сейчас разводится со своей женой.

- Ну и что, он берет тебя?

- Сейчас он должен за мной заехать; мне нужно с ним поговорить.

- Хорошо. Сколько тебе нужно времени? Я подожду.

- Я не знаю. Лучше не жди.

Меня всего колотит, и чтобы унять дрожь, я часто прикладываюсь к бутылке. Минут через пять к кафе подъезжает вишневый Ланос. ,,Это он.,,- говорит она, встает и собирается уходить. Тут во мне просыпается дикая ярость. Я ненавижу ее брата, ее саму, ее мобильный, к которому она, буквально приклеена - связующий мост между нею и всеми ее ненавистными мне ебарями, ее ебаные очки, которые она нацепила на свой курносый нос и которые, наверное даже не снимает в самые интимные мгновения. Кровь застит мне глаза, и перед тем как ей уйти, вырываю у нее из рук телефон и срываю с лица очки, сопровождая свои действия глухим напутственным хрипом: ,,Ну что же, иди, сука,,! Потом, встаю и быстро ухожу. ,,Даренное не забирают,,! - слышу за своей спиной.-,, Слышишь, верни мне телефон и очки! Я без них ничего не вижу,,! Она пыталась догнать меня, но потом вернулась и села в машину.

Я быстро шел, не разбирая дороги, ощущая нестерпимо острую сверлящую боль в душе, вновь и вновь возвращаясь мыслями к случившемуся. Это была настоящая физическая боль, которая, буквально, разрывала меня изнутри и бесполезно было избавиться от нее, разве что только терпеть, сцепив зубы. Впрочем, с собой еще оставалось лекарство - грамм двести коньяка, но этого вряд ли бы хватило. Выйдя на дорогу, я тормознул такси, и, прихватив по дороге еще бутылку, через полчаса был дома. Вскоре она позвонила из дому на городской телефон с просьбой вернуть ей вещи. Тогда я сказал, что верну, но при условии, если она останется у меня, и ей ничего другого не оставалось делать, как согласиться.

Гертруда приехала довольно быстро, возможно, на его машине. К этому моменту я был уже на взводе и неконтролируем. Прекрасно осознавая, что для возврата вещей иного пути нет, как остаться у меня и терпеть мои оскорбления, она, подобно улитке ушла в себя и заснула или сделала вид, что спит. Вообще, Гертруда обладала спасительным талантом засыпать в любом положении и в любой ситуации. Дай ей волю, так она спала бы всю свою жизнь, просыпаясь лишь для того, чтобы выпить и потрахаться. Даже еда ей была не нужна. Ела она очень мало, во всяком случае, при мне, упорно отказываясь от предложений перекусить, будь то у меня дома или в кафе. Может дома она и устраивала праздники желудка, но мне это было неизвестно. Как бы, самоустранившись таким образом, она предоставила мне изрыгать проклятия в пустоту. Понимая это, расталкиваю ее и предлагаю выпивку. Мой трюк удается. Она попадается на крючок, и насупившись молча пьет, тем самым становясь уязвимой мишенью для моих прямых попаданий.

- Ну как, успела перепихнуться?- спрашиваю ее, опрокидывая стопку.

- Успела!- огрызается она.

- Прямо в машине или во дворе на лавке?

- Тебе какое дело? Пожалуйста, дай поспать, мне завтра на работу.

- Хорошо. Спи, но сначала ответь.

- Завтра поговорим, я устала,- говорит она и начинает снова клевать носом.

Но меня не унять. Вновь тормошу ее и продолжаю допрос с пристрастием, и так до рассвета. Утром у нее видок не важный, но бывало и похуже. Выполняю свое обещание и отдаю ей телефон и очки. Разумеется, ни слова благодарности в ответ. Как ни в чем не бывало, она уходит на работу, я же, страшно разбит: болит голова, сердце и все, что может болеть. Вновь иду в магазин за лекарством.

Интересно, что в дальнейшем, сколько раз не пытался я выяснить статус их отношений с братом, она упорно отрицала свою с ним близость. В следующую нашу встречу, когда она позвонила мне утром и сказала, что рассчиталась со страховой компании, я продолжил эту болезненную для меня тему.

- Ну что, перебралась к брату? Он уже сделал тебе предложение?

- С какой стати?

- Не прикидывайся дурой. Он ебет тебя?

- Как ты мог подумать такое, он же мой брат!

- Да ты же сама сказала, что он твой парень!

- Мало ли, что я говорила! Мало ли что может сказать пьяная женщина!

- Хорошо. Зачем тогда ты мне это сказала? Чтобы очередной раз сделать мне больно или чтобы отомстить мне? Но за что? За то, что я не заплатил за тебя?

- Не знаю. Как то само все получилось.

- Ладно. Но почему тогда в сообщении ты назвала его ,,любимым,,? ,,Забери меня любимый,,- ты ведь так написала?

- Дурак! ,,Любимый брат,, я имела ввиду!

- Тебе просто стыдно признаться, что ты трахаешься с братом, вот ты и изворачиваешься.

- Я не изворачиваюсь и вообще, смени пластинку.

- Ты сегодня опять к нему?

- Нет. Он должен позвонить на счет работы в котельной у него на шахте.

- Прекрасно! Значит, он позаботился и об этом.

- О чем?

- О том, чтобы иметь возможность ублажать себя даже на работе, чтобы хоть как то разнообразить свои тяжелые шахтерские будни.

-Не мели чепуху. Наоборот, ты должен радоваться, что у меня появилась возможность устроиться на работу, и помогает в этом мне именно мой брат.

-- - Ладно. Честь ему и хвала. Черт, как я мог усомниться в бескорыстности его намерений? Это ведь и дураку понятно.

Тут она отключила телефон. Во время следующих наших встреч Гертруда была всегда начеку, и если звонил кто то посторонний (а это мог быть только ее братец), она, прежде чем ответить, отбегала в сторону, дабы не быть услышанной мною. Потом же сала мне в глаза. Говорила, что звонит ее мать или звонит подруга, но только не правду. В ответ на мой недоуменный вопрос, почему раньше ее переговоры для меня не были тайной, она нервно вскрикивала: "Да потому, что ты все накручиваешь, ты все не так воспринимаешь"! Обычно после подобных звонков она начинала суетиться, и придумав очередную ложь - например, что надо быть дома до прихода матери, так как последняя требует ее присутствия, спешно ретировалась. Я понимал, что она крутит шашни с братцем, но беспомощно мирился с отведенной мне ролью постороннего. Тут еще, как назло, позвонили из Одессы и предложили работу. Перспектива скорого отъезда только усугубляла мои страдания, ведь она откровенно похерила меня и последние дни просто избегала со мной встреч. Прошло еще несколько дней одиночества, и все было уже готово к отъезду, хотя уезжать чертовски не хотелось. Чтобы попрощаться, звоню ей на работу. Она отвечает мне хриплым болезненным голосом. Сразу понимаю, что это очередное искусное притворство, просто, она хотела предохранить себя от возможной встречи со мной, зная, что я буду предлагать увидеться. Но когда услышала, что я сегодня уезжаю, заметно смутилась, однако, сказала, что встретиться все равно не сможет, даже на час, так как уже договорилась с Любашей, к которой она должна была заехать на работу и потом вместе с ней вернуться домой. Предлог в пользу отказа от встречи был настолько жалок и ничтожен, что я едва сдержал слезы горечи.

-Неужели, из-за какого-то пустяка ты даже не попрощаешься со мной?- попытался возразить я.- Перезвони ей и скажи, пусть едет одна, а ты потом приедешь, ведь это же ненадолго, посидим с полчаса в кафе, и ты вернешься.

-Я так не могу,- возразила она.- Когда я что-то обещаю, то всегда выполняю.

-Ну, тогда давай я приеду к тебе домой, ты выйдешь попрощаться и, заодно, вернешь мне диск.

-- -Хорошо, давай,- немного подумав, ответила она.

Вскоре приезжаю к ней и набираю ее номер. Гертруда отвечает, что сейчас выйдет и действительно выходит, но не одна, а в обществе все той же Любаши. Она предлагает зайти в Лик. Там покупает пиво себе и подруге. Потом демонстративно, будто делая мне одолжение, спрашивает, что мне взять. Отвечаю, чтоб взяла минералки, и мы садимся за столик. Мое присутствие явно неуместно. Они обе в боевой раскраске и, несомненно, кого-то ожидают. Гертруда выглядит цветущей и здоровой. Как я и предполагал, она нисколько не простужена.

После довольно короткого натянутого общения, прошу ее уделить мне несколько минут, и она с явной неохотой соглашается.

-Тебе что, трудно было впустить меня к себе на несколько минут или, хотя бы, выйти в подъезд?- раздраженно спрашиваю ее.- Неужели, обязательно было тянуть за собой эту кобылу?

- Не оскорбляй мою подругу,- ледяным тоном отвечает она.- Просто, как-то неудобно было перед ней.

- Что же тут неудобного? Ты бы ей объяснила, и она бы все прекрасно поняла, потерпев несколько минут. Скорее всего, она и предлагала тебе поступить так же, но ты намеренно взяла ее с собой, чтобы досадить мне.

- Напрасно ты так думаешь. Мне действительно перед ней было неловко.

- Да ладно, не оправдывайся. Я, наверное, действительно достал тебя за все эти дни своей ревностью, своим выяснением отношений?

-Честно говоря, да,- сказала она и подставила щеку для поцелуя, как бы давая этим понять, что аудиенция завершена.

Домой я добрался подавленный, то есть, совершенно разбитый. Осознание того, что через час нужно будет хватать чемодан, и мчаться ни бог весть куда на пол года, ввергало меня в мрачное уныние. Настрой на работу абсолютно отсутствовал. Вместо этого мысли мои вращались вокруг последних событий, и наших отношений с Гертрудой. Любая бы на ее месте давно бы смекнула, что поведи она себя чуть иначе, сохрани хотя бы видимость хороших отношений, то моя к ней благодарность не знала бы границ. Но она не понимала этого или в силу своего скверного характера, ей было абсолютно наплевать на все. Она совершенно игнорировала мои чувства и не ценила моего к ней особого отношения. Я много раз пытался представить механизм ее мышления: как она думает, как мотивирует свои поступки. ,,Я хочу, чтобы всем было хорошо, а получается наоборот,,- говорила она. Несмотря на свою незлопамятность и неспособность думать плохо о ком бы то ни было, она могла причинить такую боль своим поступком, как вряд ли смог бы очевидно мстительный человек. Уже позднее я сделал для себя это ошеломляющее открытие. Она мстила помимо своей воли, неосознанно, но месть Гертруды, формирующаяся в ее милой головке была изощренна и коварна. Казалось, что кто-то другой, незримый руководит ею, что она жертва экспериментов существ из других миров, которые с научной скрупулезностью ставили над ней свои чудовищные опыты. Сегодня они заставляли ее говорить одно, завтра - совершенно противоположное. Не исключено, что властители ее эго рассуждали: что, если она сейчас поведет себя так-то? Вот будет интересно! А что, если вот так? Да! Вот так будет гораздо лучше! Ведь так вести себя совершенно противоестественно и полностью противоречит человеческой природе. И действительно, все у нее было поставлено с ног на голову и несмотря на свои частые раскаяния и искренние просьбы о прощении она своими поступками неизменно доставляла боль окружающим близким ее людям.

Итак, нужно было что-то срочно предпринимать, так как меня уже ждали в Одессе. Постыдная необходимость во вранье была неотвратима. Эта была как раз одна из тех жизненных ситуаций, когда ты прискорбно осознаешь всю свою унизительную зависимость от обстоятельств, что заставляет тебя делаться смиреннее и терпимее. Хорошенько поразмыслив, я позвонил Акуле - директору крюинга и моему бывшему сокурснику, и наплел ему всякой чепухи о том, что по дороге на автовокзал попал в аварию и серьезно поранил ногу, а так же травмировал голову. Что касается головы, то это была почти правда. В начале, Акула воспринял эти новости с долей скепсиса, во всех подробностях расспрашивал меня о случившемся, видимо, желая представить себе картину происшествия, потом, уверовав, долго сокрушался и негодовал по поводу творящегося распиздяйства на дорогах, и в конце концов, скрепя сердце попрощался со мной, пожелав скорого выздоровления и пообещав подыскать в скором будущем очередной рейс.

Отделавшись, таким образом, от нежелательного вояжа, я набрал Гертруду, что было ошибкой, и сообщил ей об этом. Эту новость она восприняла с ледяным равнодушием, словно звонил кто-то посторонний. Последующие дни мы почти не встречаемся. Она устраивает частые выпивоны со своей неизменной подругой по стакану Любашей, видимо, встречается с братом и еще черт знает с кем. С работой ничего не вышло, и любимый брат ничем ей не помог. Как-то на мое очередное предложение о встрече она ответила отказом, сказав, что не одна, а с каким-то одноклассником. Мол, встретились случайно да решили прогуляться. Позже при встрече, когда я спросил о новом, внезапно появившемся персонаже, она сказала, что зовут его Иван. Они учились в одном классе и живут в одном подъезде, вернее, его семья, а сам он живет у жены. Просто, она сейчас уехала отдыхать, и он пока у своих.

-Жена уехала, и он решил немного разнообразить жизнь,- подхватил я ехидно.

- Ты все не так истолковываешь!- возмутилась она.- Просто встретились два одноклассника, которые сто лет не виделись. Естественно, масса воспоминаний, куча общих знакомых... Короче, есть о чем поболтать.

Пару дней спустя совершенно случайно встречаю их вдвоем в городе. Они неторопливо прогуливались, попивая пиво. Затем, дойдя до храма, присели на лавку. Ее спутнику можно было дать лет восемнадцать. Он был худощав и тщедушен. Видимо, все общие темы были исчерпаны и оба сидели молча: один забавлялся с мобильным, другая потягивала свой излюбленный напиток. Увидев меня, она смутилась. Я отозвал ее в сторону.

-Нахуя тебе этот сопляк? Он же тебе в дети годится!

- Ради бога! Только не надо сцен! Я что, должна быть только с тобой? У меня есть иные друзья! Разве я не могу пообщаться с одноклассником?

Настроена она была явно воинственно, и возражать что-либо не имело смысла. Ничего не оставалось, как проглотить очередную горькую пилюлю, и оставить в покое истосковавшихся друг по дружке однокашек. Я уныло побрел своей дорогой, безуспешно пытаясь обуздать разыгравшееся воображение, которое с неумолимой суровостью рисовало мне вероятный финал этих невинных посиделок. На следующий день она снова позвонила. Словно зная, что я хочу услышать, сообщила, что вчера, после того как я ушел, они сразу поехали домой и у подъезда расстались. Гертруда сказала, что будет в городе и предложила встретиться ,,попить пивка,, - как она любила говорить. До сих пор так и не могу понять, что ей было от меня нужно: деньги, выпивка или действительно дружеская привязанность? Что не позволяло ей порвать со мной отношения? Ведь я постоянно крутил одну и ту же пластинку: был ревнив, особенно, когда она, порвав с Семеном пустилась во все тяжкие, упрямо требовал взаимности, часто в пылу гнева не в состоянии сдержать эмоции, оскорблял ее. Чтобы она скучала за мной - вряд ли. Редкие моменты, когда она нуждалась во мне, больше корыстные, сменялись периодами полного равнодушия и для меня несомненно, что я занимал в ее жизни небольшое место, и значимость моя увеличивалась или уменьшалась в зависимости от ее потребности в выпивке и деньгах. Итак, мы встретились и зашли в кафе. Не успел я заказать по бокалу пива, как ей кто- то позвонил, и она, не желая быть услышанной, бесцеремонно встала и отошла в сторону. Беседуя, она жеманно улыбалась и крутила задом, в общем, вела себя как самка перед случкой и даже такому идиоту как я, было понятно, кто звонит и к чему все клонится. Не сегодня- завтра он ее трахнет, если уже не трахает, и она опять заявит, что, оказывается, любит только его одного и любила его уже в школе. Всласть наговорившись, она вернулась к столу и на мой немой вопрос, слегка нервничая, сообщила, что звонил Иван. Он звонил с работы, просто так со скуки, а работает он слесарем на заводе и вполне возможно, что завтра или послезавтра они встретятся. А что? Ведь в этом нет ничего предосудительного и, пожалуйста, не надо на нее так смотреть, ведь она прекрасно понимает, о чем я думаю. И вообще, она устала от моей беспричинной ревности - ведь я ревную ее к каждому столбу, не имея на это никакого права, так как я для нее такой же друг, как и Ваня, как многие другие, и она вольна встречаться с кем ей заблагорассудится. В ответ я раздраженно заметил, что это уже стало хорошей дружеской традицией с ее стороны, перед моим отъездом обзаводиться очередным другом, словно она ставит себе целью сделать намеренно мне больно, хотя, куда уж больнее. Это мое замечание окончательно ее ожесточило, что еще больше увеличило пропасть между нами. Пробыв еще вместе с полчаса, почти не общаясь, мы расстались, и даже сто пятьдесят коньяку, от которых она, несмотря на всю свою холодную отстраненность, все-таки, не отказалась, не смогли растопить лед ее души. Она сухо и формально пожелала мне счастливого пути, не подставив при этом даже щеку для поцелуя, как обычно делала это всегда.

Четыре месяца спустя, когда я вернулся из Сингапура, она призналась, что трахнулась с Иваном, но всего только раз. Она даже и не была тогда пьяна. Пригласила его к себе на чашку чая, и все произошло как-то само собой. А почему раз? Да потому, что он ведь женат, и они, хорошенько поразмыслив, решили, дабы не разрушать его семью, не позволять себе больше ничего подобного и остаться просто друзьями. В самом деле, с того самого момента как между ними это случилось, они даже и не созванивались. Конечно же, это было очередной ложью с ее стороны, и уже впоследствии она, видимо, забывая, о сказанном раннее, сообщала ,что это произошло лишь два раза или что это происходило лишь некоторое, но очень короткое время. Последнее было самым вероятным, ну а истинная причина их расставания осталась для меня тайной, как впрочем, и многие другие подробности в ее отношениях с другими мужчинами, желание узнать о которых стояло для меня на первом месте по своей притягательности. Она была подобно осколку в моей голове, боль от которого отпускала только в моменты сильного алкогольного транса. Я уже до того сросся с этими болезненными ощущениями, что уничтожить их означало уничтожить самого себя, перестать бы быть тем, с образом которого я сросся за последние четыре года. И если временами, особенно в море, когда я подолгу не видел ее, боль временами отступала, то на ее место подкрадывалась страшная пустота, от которой становилось еще хуже, отнюдь, не облегчение, как это было раньше с Еленой. Могу сказать даже больше: когда я разлюбил Елену, а это произошло за довольно короткий срок, то испытал необъяснимую радость, будто родился заново. Пожалуй, такое было и с Гертрудой, но только лишь первые пару лет. Может, тогда мое чувство к ней еще не успело стать частью меня, а может, я уже просто старел, а старость, как известно, лишена надежд, и отсутствие какой либо перспективы вынуждало меня цепляться за эту, как я предполагал последнюю любовь в моей жизни.

*****

Любой физический недуг неизменно откладывает отпечаток на наш характер. Неспособность так же как и раньше выполнять какие либо привычные для нас функции, а то и полная наша беспомощность, вначале сильно раздражает и угнетает нас, но потом мы свыкаемся с подобного рода утратами и потихоньку, незаметно для себя становимся другими. В Сингапуре произошло событие, которое в значительной степени подорвало мою веру в собственную несокрушимость. Пожалуй, впервые за свои сорок три я получил судьбоносное напоминание о бренности всего сущего. Внезапно появилась резкая боль в правом тазобедренном суставе, причем в паховой его части, а так же с правой стороны поясницы. Ерунда, думал я тогда, пройдет. Наверное, порвал связку или опять продуло. Какое там. Боль была стреляющая и пронизывающая, в основном с внутренней стороны ноги. Состояние резко ухудшалось и за каких-нибудь пять шесть дней ухудшилось настолько, что нога буквально одеревенела. Я недоумевал, что же все-таки могло произойти? Перед отъездом я был в отличной спортивной форме. Примерно, дней за двадцать бросил пить и регулярно тренировался. А тут, на тебе! За какую-то неделю превратился в полную развалину. Куда девалась вся моя заслуженная йогическая пластичность, которой могли позавидовать юные гимнасты, а может быть, даже и гимнастки, и которую я не собирался терять с возрастом, а наоборот, продолжать развивать, что я успешно и делал до этого момента. Случившееся настолько меня ошеломило и ввергло в пучину отчаяния, что если бы не теплое окружение в лице капитана и старшего механика, речь о которых пойдет позже, то я окончательно бы надломился. Одно дело быть пессимистом теоретически, будучи молодым и здоровым, почитывая в кресле ,,Мир как воля и представление,, и совершенно другое, убеждаться в подтверждении теорий Шопенгауэра на собственной шкуре.

Перебрав в памяти события последних дней я решил, что появившиеся боли, это последствия японского массажа, который мне на днях делала моя новая подруга - сингапурка с индонезийскими корнями и хозяйка массажного кабинета, кстати, за большие деньги- один сеанс стоил около шестидесяти долларов. Возможно, она что-то защемила или, переусердствовав, что-то порвала. Но делать нечего, ведь нужно было как-то выкарабкиваться, и я приступил к лечению. В начале, использовал все привезенные с собою мази от радикулита. Затем, попытался купить в аптеке спиртовые растирки, но, не тут-то было. В отличии от наших аптек, мало чем отличающихся от ликероводочных точек, куда можно было занырнуть в любое время суток и по сносной цене приобрести поллитру настойки от сердечной боли, не говоря уже о копеечной растирке меновазина, в сингапурских аптеках все было гораздо сложнее. Там было много чего, но не на спирту. Боже упаси! У нас в Сингапуре с этим строго. Хотите выпить, идите в магазин и покупайте любые крепкие напитки, в среднем, за сорок долларов пол литра, но в аптеках вам делать нечего. Слава богу, боль стала постепенно отступать, но ходить было трудно, особенно первый месяц, а еще тяжелее работать - танцах, я уже молчу. И я частенько грустил, с трепетной болью окунаясь в совсем недалекое вчера, когда моя походка была по юношески легкой, а позвоночник гибким, как виноградная лоза. Порой у меня возникали подозрения, что я сам мог где то переусердствовать, на протяжении двадцати пяти лет бескорыстно посвящая по полутора - двум часам в день, разумеется, когда был трезв, сложным йогическим упражнениям, делая немыслимые растяжки и закручивания. Ведь все, что я делал, было кустарно и, вполне вероятно, что мое чрезмерное рвение могло обернуться против меня. Тем не менее, я не прекратил занятий. Без них я просто уже не мыслил своего существования, они стали частью моей жизни. Конечно же, было трудно: спектр моих возможностей уменьшился, и нужно было проявлять известную осторожность. Но как бы ни были мои попытки героическими, пластичность тела менялась не в лучшую сторону и, естественно, отношение к жизни менялось тоже. Тут я часто вспоминал Аронского, те странные перемены, которые произошли с ним за довольно короткий срок. Проблемы со здоровьем и невзгоды принудили его стать мудрее, подведя итоговую черту его бесконечному похуизму, хотя, впрочем, в его случае природа нет-нет, да и брала свое. Возможно, что если бы не этот недуг, то я мог бы проскакать эдаким юным беспечным дурачком еще лет пять-шесть, но потом, видимо, какой- то иной сбой в организме, несомненно, окунул бы меня в рутину жизненных требований.

Итак, судно стояло в ремонте и каждый день по нескольку раз приходилось спускаться в сухой док и осматривать обшивку корпуса, которая подлежала замене во многих местах. Помимо этого необходимо было инспектировать и контролировать ремонтные работы в балластных танках, которых было более двадцати и все в плачевном состоянии. Проникнуть в них можно было через небольшого размера горловины, так что, делая это, нужно было сгибаться в три погибели, причем, некоторые танки, например бортовые, были настолько тесны, да еще и наполовину наполнены водой, поступающей неизвестно откуда, что путешествовать по ним можно было лишь на четвереньках, грациозно переползая с одного ребра жесткости на другое. Весь этот акробатический комплекс проделывался при тридцати градусной жаре и влажном тропическом климате, и, порой, подобно театральному актеру, за день приходилось менять по три-четыре рабочих костюма, так как их можно было выкручивать. От всего этого моей ноге не делалось лучше, а ее хозяину, и подавно. Он с тревогой смотрел в будущее, не сулящее ему никаких перспектив, и с печальной грустью окунался в прошлое, вспоминая Гертруду. В этот период жизни мысли о ней особенно мучительны. Если раньше я был спокоен за нее, зная, что она с Семеном и у них нормальные отношения, то сейчас все было иначе. Горечь и обида за то, что она так со мной поступила- фактически став свободной отвергла меня, который любил ее и был всегда рядом, а бросилась на поиски невесть кого, запрыгивая чуть ли не на первый встречный хуй, не покидали меня. Если раньше я надеялся, что она выйдет замуж за Семена и родит от него ребенка, то это поможет мне избавиться от чувств к ней, то теперь, когда она стала такой доступной для многих, я любил и ревновал ее больше и страдал вдвойне. Любовь в зрелом возрасте к существу, которое гораздо моложе тебя - более снисходительна, когда ты готов мириться со многим и многое прощать. Тут отношение к объекту любви совершенно иное, оно в какой-то мере отеческое, когда любимая становится для тебя и женой и дочерью одновременно.

Перед моим отъездом, ее троюродный брат, этот заботливый ,,опекун,, помог ей устроиться на заправку и, должно быть, сейчас она работала. Я звонил ей пару раз и всегда заставал в обществе ее ненаглядной подруги Любаши, с которой они частенько устраивали выпивоны, видимо не без участия тех, у кого водились деньги. Почти всегда она была под шафе, а потому расположена ко мне. Говорила, что у нее все в порядке, работает. С Семеном видятся иногда, но надолго их не хватает, и потому, в основном общается с Любашей и с Катей. При этом голос ее был какой то потерянный, и я прекрасно понимал, что этот период в ее жизни являлся не самым лучшим: разрыв с Семеном, безуспешные попытки наладить с ним отношения, разочарование в жизни, нелепый страх, что уже никому не будет нужна, заставивший ее пуститься во все тяжкие, ее пьянство, ставшее беспробудным с той поры, как она рассталась с Семеном. Еще мы перебрасывались сообщениями, хотя довольно редко.

По субботам, когда капитан давал мне выходной, так как сам расслаблялся в воскресенье, я ездил на Сантоза Айленд, неизменно прихватывая с собой двухсот пятидесяти граммовую бутылку Джонни Уокера, ведь, ничто так не спасает в тропическую жару, как виски. Там я купался и загорал, полагая, что весь этот оздоровительный комплекс, разумеется, не без участия Джонни, поможет мне избавиться от приключившегося недуга. Иногда, я утешал себя общением с Клементиной в ее чудо салоне, которая, всякий раз, когда возникал вопрос о трахании, со всем своим азиатским коварством, уверяла меня в необходимости массажа, за который мне приходилось выкладывать все ту же кругленькую сумму. Мерзавка, не делала никаких скидок, хотя всегда уверяла, что любит меня и делает это лишь потому, что так у них в Азии просто заведено, что это, как бы является признаком хорошего тона. Возражать не имело смысла, и перед каждым трахом я отдавал свое тело во власть ее сильных и искусных рук, лишь только умоляя не трогать позвоночник. Иногда вечерами она показывала мне Сингапур, пытаясь затащить в кафе, которые так любила, и посещение каковых изрядно опустошало мои карманы.

-Зачем нам кафе, крошка?- пытался урезонить я ее.- Твой салон ничем не хуже, на что она неизменно отвечала, и в этом у нее было что-то общее с Гертрудой:- Я ненавижу салоны! Я торчу там с утра до позднего вечера! Могу же я хоть раз в полгода где-то отдохнуть?- А отдыхать она любила. В свои тридцать четыре она ни разу не была замужем. Родилась в Индонезии на Суматре в бедной семье и была удочерена состоятельной китайской семьей- гражданами Сингапура, что позволяло ей не слишком экономить на себе. Она любила путешествовать, успев уже побывать и во Франции, и в Англии, и в Штатах, и в Японии. К тому же умна, образована, и с ней было интересно, но ее повышенный интерес к деньгам не делал наши отношения теплее. В конце концов, это охладило мой пыл, и мы расстались. Так и не найдя ей достойной замены, я попытался найти забвение с существами более легкомысленными и менее требовательными.

Чтобы добраться до станции Бонле, где находились местные ,,Красные фонари,,, нужно было делать две пересадки электричкой. Днем это был обычный азиатский сральник с кафешками, лавками, торговыми рядами. Но к вечеру кварталы наполнялись жрицами любви, и чтобы пройти, приходилось, буквально, прорываться сквозь редуты проституток всех мастей и национальностей. Они стояли сотнями вдоль улиц, сидели в многочисленных кафе, выглядывали из подъездов, толклись стайками в подворотнях. Здесь был весь цвет Азии: китаянки, филиппинки, малайки, индонезийки, вьетнамки, индуски, тайки, кого тут только не было. В азиатский Карфаген съезжались лучшие из лучших подзаработать на кусок хлеба. Цены варьировались в зависимости от того, кто платил. Как правило, для представителей белой расы они были в два три раза выше. По улицам, пропитанным запахом порочной любви, подобно голодным сворам собак рыскали сотни, тысячи таких же озабоченных, как и я: желтых, черных, красных, европейцев, славян и прочего сброда. Подгоняемые единой всенародной мыслью о случке, они текли бурлящим потоком угрожая смести все на своем пути мощными залпами спермы.

Я решил пойти проторенной дорожкой и первой выбрал себе индонезийку. Конечно же , это было уже совсем не то, да к тому же, небезопасно. После третьего раза, когда мой выбор пал на малайку и все происходило механически и быстро, словно на конвейере, я сказал себе, что с меня хватит. Ничего кроме разочарования и отвращения после этих перепихонов в душе не оставалось. Наоборот, приходила пустота и чувство глубокого одиночества, возвращающие меня к мыслям о Гертруде, к тем дням, проведенным с нею, к моей изнуряющей ревности, вытравить которую означало вытравить всю мою любовь. Если бы я был волшебником, то уменьшил бы ее до размеров Дюймовочки и смастерил бы для нее маленький уютный домик, получив таким образом возможность брать ее всюду с собой. Тогда, я мог бы постоянно общаться с нею, ну а если хотел бы трахаться, то опять увеличивал бы ее до прежних размеров, разумеется, с ее согласия. Бессонными ночами я постоянно думаю о ней. Где ты теперь, подруга? Кому теперь ты вверяешь свою мятущуюся манду? Что заставило тебя превратиться в станок для ебли?

Я завидую Аронскому. Я знаю, он никогда не находился под башмаком любви, просто, это было не в его характере. Вполне предполагаю, что он мог скрывать свои чувства, но все равно, это было другое. В его отношениях с женщинами было мало сентиментальности. Мария - бывшая жена, называла Аронского моральным уродом, очевидно за его скупость в проявлении чувств. Я не думаю, чтобы он сильно страдал от разрыва отношений с Марией. Также его дальнейшая связь с Ирен, отнюдь, не была отмечена какой-то особой страстью. Последняя делала все возможное и невозможное, чтобы привязать его к себе и, в достаточной степени. С одной стороны, это было плохо. Этим она его сильно избаловала, что дало ему возможность пренебрегать ею и позволяло выкидывать разные коленца, зная, что она ему все простит. Но, с другой стороны, ее усердия были вознаграждены. Аронский действительно, настолько привязался к ней, вернее, свыкся с ее полезностью, что, не смотря на то, что жизнь с ней его тяготила, то без нее, тяготила еще больше. Поэтому, его частые попытки разорвать отношения были чем-то вроде затянувшихся репетиций одной и той же роли. Особенно его раздражали ее, кстати, совсем не частые загулы с подругами, и он пользовался этой ее слабостью, как предлогом для того, чтобы в очередной раз уйти. Аронский уходил жить к себе, зная, что через два три дня она не выдержит и станет ему звонить, умоляя вернуться. Он, конечно, вначале будет непреклонен, скажет, что в семье кто-то один должен не пить, что между ними все кончено. Скажет раз, скажет два, но потом, после очередного сильного бодуна, когда на душе особенно тоскливо, а ты один в пустой квартире и некому тебя приласкать да сгонять за пивом, засранец станет более мягким и уступчивым. Ирен, наконец, добьется своего, вернув его назад к себе. Он вернется гордый и снисходительный, всем своим видом показывая, что делает ей исключительное одолжение, но только в последний раз. А она, вне себя от счастья, что он вернулся, будет, как побитая собака вилять хвостом и с преданной любовью смотреть ему в глаза. И так будет продолжаться до бесконечности.

Особенно, меня восхищает Петрович с его восточным взглядом на женщин. Он их, просто цинично использует. Если я не ошибаюсь, лишь только один раз он испытал сильное чувство к одной юной виолончелистке, но это было очень давно и длилось совсем не долго. Он расстался с ней, как я слышал, из-за необходимости содержать ее. Повод достаточно веский, хотя, я помню те мгновения, когда при упоминании о ней у него на глазах выступали слезы. Сосредоточив внимание только на себе, он пытался заставить весь мир вращаться вокруг себя, тем самым оценивая свое окружение постольку поскольку, видя в нем лишь приложение к своей особе. Слишком влюбленный в себя, чтобы любить других, слишком прагматичный, чтобы бескорыстно отдавать, слишком искушенный, чтобы верить и любить, Петрович уже в юности иссушил себя, сохранив все самое светлое в душе лишь для собственного поэтического творчества.

Гертруде как то здорово досталось от него. Мы были с ней на Маяке - донецком рынке, а потом зашли в кафе попить пива с креветками. Чуть позже позвонил Петрович и предложил встретиться. Зная его, пожалуй, лишь одному ему свойственную, агрессивно наступательную и безгранично хамскую манеру общения с женщинами, я сразу предостерег свою подругу, сказав, что лучше бы ей его не видеть. Однако, наивно полагавшую, что и не таких видывала да осаживала, Гертруду встреча не испугала. Минут через двадцать Петрович подъехал за нами на такси и, буквально, с первых же секунд знакомства потряс бедное дитя до глубины души, обрушив на нее весь арсенал своих пошлостей.

- Привет, дружище! Так-так-так. Вижу, ты не один? Гм. Кобылка? Кобылочка. М-да. Кобылица, другими не объезженная. Уступишь? Ну-ну-ну. Шутка. Значит, план такой. Сейчас заедем в пиццерию - здесь неподалеку. Там сносные цены. Выпьем по бокалу Кульмбахского с копчеными сосисками, как в старые добрые времена и поболтаем про жисть. А, соседушка? Ведь давно не виделись, черт возьми! Гопля!- он довольно сильно и громко хлопнул меня по плечу и истерически захохотал.

Занявшая первое сидение Гертруда была явно сражена таким неслыханным цинизмом и хамством.

-Остановите машину!- потребовала она водителя.

- Девушка, успокойтесь! Я же пошутил! Вот, уже почти и приехали.

- Остановите машину!- тоном, не терпящим возражений повторила она водителю, и как только мы остановись возле кафе, пулей вылетела из салона.

- Старик, да она у тебя с норовом! А-а! Ну ее на хер! Что, нет? Ну, смотри. Тебе виднее.

Отсчитав своего приятеля, я выскочил из машины и побежал вслед за Гертрудой.

- Ну вот, видишь!- сказал я ей, когда догнал уже на противоположной стороне улицы. -Я же тебя предупреждал, что это за тип! Говорил, что лучше с ним не видеться, что от него всего можно ожидать!

- Я всего ожидала, но такого....! Ты меня извини!- пролепетала она, чуть не плача.

- Ты же сказала, что видала и не таких. Вот теперь видишь, что вышло? Ну-ну. Успокойся. Ведь это мой старый друг, с которым я долго не виделся. Ну прошу тебя, ради меня, потерпи немного. Хорошо?

Пытаясь успокоиться и собираясь с мыслями, некоторое время она пребывала в раздумье, но потом, надо отдать ей должное, проявила характер, дав свое согласие, и потом, в течении всей встречи стоически терпела нападки моего воинствующего друга, который, видимо, иначе общаться с женщинами уже просто не мог. Мы вернулись в кафе и присоединились к Петровичу, который из уважения ко мне умерил свой пыл, став более корректным. Но это продолжалось не долго.

- Так, Валера, я заказал пивка три бокальчика, правда, какое-то местное пивчишко, к сожалению, старое доброе кульмбахское еще не подвезли, рыбки и пиццу. И наших с тобой любимых копченых сарделек тоже нет, черт возьми! Видимо перебои с поставками. Нужно немедленно доложить Кайзеру в устной и письменной форме. Виновные должны быть наказаны гильотиной. Они ставят под угрозу великое будущее империи, которое ее славные солдаты не смогут так эффективно защищать на пустой желудок, как они это делали на полный. А что такое полный желудок? Это здоровье и крепость духа каждого в отдельности: тебя, меня, не важно, кого, каждой боевой единицы, каждого верноподданного. А что такое здоровье и крепость духа каждого? Это здоровье и крепость духа целой нации! Крепкой, как крупповская сталь, как меч Зигфрида!- нес ахинею Петрович, вращая в разные стороны очами и самовозбуждаясь с каждой минутой.- Он ведь тоже будет пить, Валера? Я заказал и для него тоже. Он у тебя пьет? А есть он тоже будет? Он, наверное, проголодался? Я вижу, он хочет есть!- неожиданно заорал Петрович и ткнул пальцем в сторону нахохлившейся и сейчас уже готовой терпеть все издевки моего приятеля Гертруды.- Знаешь, это хачики так называют баб. Не она, а он. Здорово, правда? Ха-ха-ха! Валера - Тютчев!- он извлек из своего портфеля миниатюрный томик поэта и лихо швырнул его на стол.- В свое время мы прошли мимо него, а все школа... И вот, только теперь... Казалось, мало кому известен, а какие перлы... Обожаю Тютчева. А ты пишешь? Пиши, старичок. Пиши, хоть что-нибудь. Не важно, как, хорошо или плохо, просто, пиши для себя. Потому, что литература, творчество не дает закоснеть: обостряет ум, делает душу возвышеннее, поднимает тебя над всей этой серостью. Не дает тебе погибнуть, короче. Ну да что я тебе все это говорю? Ты ведь сам все прекрасно знаешь.

Вскоре принесли заказ, и он предложил поднять бокалы и, естественно выпить за его высочество кайзера Вильгельма, а так же за фройляйн Гертруду, сидящую за этим круглым столом. Пиво быстро его разогрело, заставив вновь приняться за бедную Гертруду.

- Смотри-смотри, он ест! Ест и пьет!- вновь заорал Петрович, тыча пальцем в сторону Гертруды, которая в ожидании очередной порции оскорблений непроизвольно втянула голову в плечи.- Валэра, мы его будэм эбат ылы нэт? Ха-ха-ха! Ну, извини, извини. Это я так, в шутку.

Потом он, как впрочем, делал это всегда, опять полез в портфель и стал извлекать оттуда, чтобы не возникло никаких сомнений в искренности его слов, различные документальные свидетельства его достижений в сфере духа. Вот это его новый рекламный проект, это- корочка члена какого-то художественного общества, другая означает его членство в какой-то партии. Здесь на этих фото он с одним, очень влиятельным лицом. Как, разве я не знаю, кто это? Да его вся страна знает! А вот на этих он с той-то, кстати, благоволит к нему, и он уже успел ее трахнуть. Ничего, что не молодая - это же бизнес. Главное результат. Вот, буквально на днях вышел маленький сборник его стихотворений, и он стал громко декламировать нараспев, заставляя всех сидящих в кафе привлечь к себе внимание. Вдоволь насладившись собой, он на мгновение затих, что дало мне возможность отлучиться по малой нужде.

Когда я вернулся, то застал их за спором. Гертруда с трогательной строгостью допытывала его:

- Почему вы меня оскорбляете? Мы ведь, абсолютно не знакомы. Вас что, не учили в детстве элементарным манерам общения? Вы со всеми так себя ведете или только с теми, кто не может дать сдачи?

Но легче было смутить ежа, чем моего приятеля:- Извините! Мы с Валерой знали друг друга, когда вас еще и на свете не было. Мы уже тогда были друзьями. Вы понимаете это? С годами у нас выработался свой язык общения, свой юмор, что ли. И вы меня совершенно не правильно поняли.

- Хороший юмор! Вот так, с ходу унизить человека.

- Никто вас не оскорблял и не унижал. Валера, уйми свою подругу!

- Нет, оскорбили и это продолжается постоянно. Вы пользуетесь своей безнаказанностью, и то, что я терплю ваше хамство и не отвечаю вам тем же, скажите спасибо своему другу.- с долей укора посмотрела она в мою сторону и вышла из за столика.

- Валера, где ты ее подобрал? Зачем она тебе? Она слишком молодая. Сколько ей лет? Лет двадцать? Двадцать три?- спросил меня Петрович, когда мы остались наедине.- У тебя что, с нею серьезно? Смотри, будь осторожен. Эти красивые сучки вытягивают из нас мужиков все жилы. Никогда не позволяй им сесть себе на шею. Они ведь цены себе не сложат. Поверь мне, они опасны. Все эти стервы любят, когда вокруг них вьются сотни мужиков. Им нравится их сталкивать друг с другом. Знаешь, так можно и на пиздюлину нарваться. Лучше найди себе что-нибудь попроще. Лучше дурнушка, но без выпендрежа. Пизда ведь у всех одинаковая. Ты же помнишь, сколько их у меня было разных. Все они твари, понимаешь - твари! Помни, что ты мужчина, самурай. Твой хуй, это твой меч разящий, меч Зигфрида, значит. И никогда не забывай повторять себе: ,,Все бабы твари,, Запомнил? Вот так. Молодец! Хотя, смотри сам. У тебя ведь своя голова на плечах. Но мой тебе совет - избавься от нее. А теперь, извини старик, но мне пора. Напряженный график. Сейчас нужно будет заехать еще в одно место. Сам знаешь - волка ноги кормят. Это не у тебя - приехал на пароход, отсидел от звонка до звонка.... До звоночка. Ха-ха-ха! Отхватил бабасики, а потом - гоп ля, и дома! И никаких тебе там забот. А тут... Это же джунгли, человеческие джунгли, и в них надо уметь выживать. Так, я вызываю тачку. Вон идет твоя красавица. Вам на автовокзал? Я подброшу.

Сидя спереди, он разглагольствовал на разные темы. Поинтересовался у водителя результатом недавно сыгранного футбольного матча, хотя в футболе ни черта не смыслил, затронул политику, рассказал какой-то скабрезный анекдот и вообще, не замолкал ни на минуту. Побывавшая словно в чистилище Гертруда, еле сдерживала себя и, наконец, не выдержав, в бессильной ярости погрозила ему в спину сжатыми кулачками. Бедный ребенок, представляю, что творилось тогда у нее на душе. Петрович обрушил на нее весь свой цинизм и презрение старого женоненавистника. Все последующее время, когда мы, распрощавшись с моим воинствующим другом, добирались домой, она дала волю эмоциям, но в дальнейшем, если речь порой и касалась Петровича, никогда не напоминала мне про этот случай. Она просто молчала из-за своей врожденной деликатности.

*****

Описывая свой период жизни в Сингапуре было бы несправедливо не рассказать о моих взаимоотношениях с капитаном и со старшим механиком. Две эти личности были столь колоритны, особенно дед, что их след напрочь отпечатался в моей памяти.

Вован - так звали деда, был племянником популярного актера Олега Борисова и как две капли воды похож на него. Имея такую же яркую авантюристическую природу, как и его талантливый дядюшка, усиленную, если верить его словам, немецкими корнями, что, несомненно придавало его авантюризму невероятную мощь и напористость, он, сметая все на своем пути и не брезгуя никакими средствами, непоколебимо шел к своей цели. У них с капитаном не заладилось буквально с первых же дней общения, когда дед приехал на судно. Все началось с конфликтов по работе. Мастеру Палычу оказалась не по душе вялотекущая производственная линия, которую проводил в жизнь его сотрудник. Обладая несомненной склонностью к ораторству, что с лихвой компенсировало его, отнюдь, не доведенное до совершенства знание английского языка, а так же, и это было вполне правомерно, потребностью быть услышанным, дед каждое утро собирал в ЦПУ всю машинную команду- благодарную филиппинскую аудиторию и грил подобно оракулу. В начале, это были отвлеченные беседы на разные жизненные темы, но потом, когда Палыч стал внедрять свою программу, нарушая тем самым рабочую технологию, его речи стали более целенаправленными, а к концу их противостояния, даже, бунтарскими, всегда заканчивающимися призывами к свержению нынешней власти. Он методично прорабатывал всех вместе и каждого в отдельности не жалея ни собственного времени, ни энергии, которую генерировал его уже немолодой (ему было 62), но все еще несокрушимый организм. Так, буквально, на следующий день после моего приезда, он зашел в мою каюту и не представляясь, глядя на меня налитыми кровью глазами, произнес: ,,Ну и как тебе этот пидарас,,? Уже достаточно проработав на флоте, я сразу понял, о ком идет речь и уклончиво ответил, что не сужу по людям с первого же момента знакомства, да еще так однозначно, ведь в этой жизни все гораздо сложнее, а человеческая природа в особенности.

" Да о какой такой природе я говорю?"- возмутился тогда дед. "Это же энимал, чистый энимал". И он тут же открыл свою душу. Со слов Вована явствовало, что Палыч- сволочь еще та, и его следовало опасаться , даже более того, готовиться к обороне. И он тут же поинтересовался, не захватил ли я с собой слабительные. Услышав, что да, выгреб у меня весь запас пургена.

-Пусть этот скунс продуется как следует. Сегодня же растолку пару упаковок и высыплю ему в суп. Думаю, ему понравится супчик. Представляешь, от толчка ни на шаг. Кровью будет срать,- мрачно заметил дед и выпустил облако дыма. Распаляясь все больше и больше, он уже не говорил, а просто изрыгал. Слова из его хриплого прокуренного горла буквально выскакивали гнойными сгустками.

-Ты был у него в каюте? Да это же просто берлога! Ну и запах! Туда же невозможно зайти без противогаза! Он же моется по большим праздникам, а праздники он не признает! А брюки? Ты видел его брюки образца семидесятых? Они уже лоснятся от жира на одном месте. Да он и спит в них - в брюках и в рубашке. Почему? Да потому, что так удобнее - утром нет необходимости одеваться снова. Филипки просто животы надрывают, видя все это.- Он нервно засмеялся, да так, что слезы проступили в его налитых кровью глазах, и уже было не совсем понятно, смех это или плач. Тут, выплеснув весь свой негатив, он перешел на личное.

-Ты женат? Как до сих пор не женат? Послушай меня. Я вдовец. Сейчас женился второй раз. Взял себе молодую двадцати трех летнюю из деревни. Правда, дура, но зато не избалована и послушна, и что самое главное - не испорчена, как все городские. Валерочка, мой тебе совет, если хочешь найти себе нормальную девку - поезжай в деревню. А эти городские - да они же все бляди! Нет, только деревня. И бери не старше двадцати, пока из нее еще можно что то сделать. Валерочка! Я вижу, ты классный парень, и мы с тобой подружимся. Тебе сколько лет то? Как, уже сорок три? О-о-о! Уже тянуть некуда. Женись, дорогой. После контракта женись сразу, не медля, а то останешься один, как этот энимал. Последнее время он жил с одной бабой, у которой был уже взрослый сын. Так вот, когда тому пришло время поступать в институт, Палыч от нее благополучно избавился. Знаешь, что он мне сказал? Он сказал: ,,Да на хера она мне нужна! Я что, должен еще оплачивать и обучение ее сына?,,- Ты представляешь, какая сволочь! Взял да и бросил ее. С такой зарплатой он, видите ли, не в состоянии оплатить обучение ее сына. Да он даже новые штаны себе купить не в состоянии.- Дед в изнеможении откинулся на спинку дивана и закурил.- У-у-ух! Как я его ненавижу! Валерочка, почему мне всегда попадаются одни пидарасы? Ан нет. Был один нормальный капитан, кстати, из Мариуполя. Я вообще люблю донецких. У меня же сестра в Горловке, и в Макеевке я был два раза проездом. А этот урюк откуда то из России, кажется, из Тамбова. Оно и видно - волк тамбовский. У-у-у! Я же говорю - энимал! Так что, родной мой, ищи себе бабу поскорей. Ты себе здесь уже нашел кого-то? Как, до сих пор не нашел? Ладно, я тебе помогу. Есть тут у меня одна китаяночка- вдова. Зовут Лю Синь. Мы видимся с ней по воскресеньям. Попрошу, чтоб подыскала тебе подругу, хотя, она не любит сводничать. Ведь я уже просил за этого энимала, думал же, нормальный мужик. Так она, когда увидела его, сразу сказала, что нет никого на примете. А какая с таким пойдет!? Ты представляешь, только увидела один раз, и ей все сразу стало ясно, моей Люси. Знаешь, азиатки, они ведь очень проницательны, вмиг распознают, где хороший человек, а где гондон. Но ничего, для тебя моя Люся постарается. Я ей скажу, что классный парень, надо помочь. Думаю, что найдет, а если нет, то в субботу поедешь с третьим механиком Арнольдом в Клементи- там по выходным все филипки тусуются, и он подберет тебе что-нибудь стоящее. Сегодня же проинструктирую его. Так, ладно, мне пора, а то этот ту вэйвз хватится.- Дед вроде бы засобирался уходить, но что-то наболевшее и распирающее изнутри не позволило ему сделать это.- Не обратил внимание на его затылок? Ничего, еще насмотришься. Не затылок, а затылище. Идет двумя огромными волнами, как цунами. Таким затылком можно сваи вкалачивать и даже нужно, а он тут, капитана из себя строит. Ты представляешь, какая сволочь, ему, видите ли, не нравится, как я организовываю рабочий процесс. Да какое твое дело!? Он лезет в машину и учит меня... Меня! Да у меня зарплата больше чем у него аж на триста долларов! Сиди себе в каюте и не высовывайся. Ты же капитан, какого хуя ты лезешь в машину? Он же списал передо мной старого деда и электрика - оба индусы, нормальные ребята. Все было здорово, работали парни, знали свое дело. Но тут появляется этот энимал, и все стало сразу не так. Второй механик, его люто ненавидит. Он здесь у филипков босс - у них же мафия. Так тот уже два раза за нож хватался, но я его останавливал. Потерпи, говорю. Вначале, напишем коллективное письмо от всего экипажа о том, что мы отказываемся работать с таким капитаном и все поставим подписи. Машина вся согласна, палуба, почти тоже. Ты же подпишешь? Как не подпишешь? Только два дня здесь и совсем его не знаешь? Ну ничего, ты его быстро узнаешь, и уже, просто не сможешь не подписать, так как ты человек порядочный. Я ведь людей сразу вижу. А если подпишется семьдесят процентов экипажа - ему будет полный пиздец. Если я что-то решил, то доведу до конца. Меня не остановишь. Я же немец, Валерочка. Да-а. А разве не видно? У меня же немецкие корни. Я знаешь, как немецкий асс. Когда тот идет на таран, то не сворачивает никогда. Ферштейн?

Последние слова дед уже изрыгал стоя перед дверью, чуть наклонив голову и глядя на меня исподлобья своими налитыми кровью глазами. Ссылаясь на то, что у меня назначена встреча с капитаном, мне с трудом удалось его выпроводить.

Зайдя в каюту Палыча, я сразу ощутил несомненную справедливость замечаний Вована. Она вся была пропитана запахом своего хозяина, запахом человека, весьма неохотно пользующегося элементарными требованиями гигиены. Вскоре вышел и сам хозяин - довольно крупный, безнадежно лысый мужчина лет пятидесяти пяти, облаченный в ощутимо лоснящиеся темно вишневые брюки и, видимо, привыкшую к телу рубашку, цвет которой не сразу угадывался. На его лице появилась достаточно миролюбивая, но почему то, виноватая улыбка, которая свойственна обычно людям с не чистой совестью. Дородное тело его в самом деле источало запах хищного зверя, что заставило меня рефлекторно отпрянуть, и потому, рукопожатие получилось недостаточно крепким.

- Ну как, уже успел познакомиться с дедом?- со злобным любопытством спросил он.

- Да. Он утром забегал ко мне в каюту, - ответил я несколько смущенно.

-Ты смотри, поосторожней с ним и, вообще, фильтруй все, что он говорит,- наморщил брови Палыч.- Артист. Он говорил, что племянник актера Борисова?

- Говорил.

-А говорил, что у него графский титул, и что у них в Питере имеется квартира за пятьсот тысяч и родовой склеп на кладбище?

-Нет, не говорил.

- А что у него самая лучшая в Одессе коллекция монет и оружия, говорил? Нет? Погоди, еще расскажет. Он тебе такого понараcскажет.... Проходимец. Смотри, опасайся его.- Палыч тревожно зашагал из угла в угол, почесывая свой знаменитый затылок, который впечатлял своей крепостью и бугрился двумя мощными волновыми складками.- Как специалист- круглый ноль. Только языком. Сидит в ЦПУ с утра до вечера и чешет. А филлипкам только того и надо, лишь бы не работать. Стоят вокруг него и скалятся. А он..., одно заливается... И только, как ему это удается? Ведь на английском же ни слова... Да-а. Талант. Весь в дядю пошел.

Через минуту вошел кук Эрнесто. В одной руке он держал тарелку с нарезанными кусками пирога, а в другой четыре пакета с соком. Оказывается, Палыч любил много и вкусно поесть, о чем свидетельствовало его пузо, здоровенным кранцем нависающее над чреслами. Понимая, что аудиенция дана, я вышел из каюты, оставив его наедине с принесенными яствами. В общем, впечатление он производил миролюбивое, в отличии от брутальной воинственности деда, но уж лучше бы второе. Буквально, по происшествии нескольких дней, капитан уже невероятно раздражал меня. С выражением достойной омраченности на лице, с чувством уверенности в собственной правоте излагал он свои пессимистические прогнозы. Подобно ясновидцу зрил в будущее и предрекал катастрофы. Уподобляясь психоаналитику безжалостно расчленял человеческие души, обнаруживая в них массу темных пятен. Невзирая на свою внешность мужлана, это был человек-лиса. Легко ранимый, он затаивал обиды и мстил потом со всем коварством этого хищника. Так, ему не нравилось то, что я не противлюсь оказываемому на меня влиянию со стороны деда - его непримиримого апологета, тем самым всегда держа свои уши открытыми потокам вражеской пропаганды. В ответ на мои возражения, что не так-то просто избежать стыковок с агрессором, целеустремленная настырность которого подобна полету кумулятивного снаряда, он только раздраженно передергивал плечами и считал, что я уже завербован его злейшим врагом и совместно с ним участвую в заговоре. Вот в такой переплет я попал с первых же дней приезда на судно. Честно говоря, мое нежелание видеть как одного, так и другого было равноценно, хотя, артистическая и более открытая натура деда, порой, веселила от души. Он таки начинил упаковкой пургена тарелку капитанского супа, но то ли заряд был слишком мал, то ли объект обладал несокрушимым здоровьем, мучительные последствия передозировки не отразились на лице последнего. Палыч регулярно в завтрак, обед и ужин регулярно являлся к столу и с аппетитом, правда, постоянно вздыхая и сокрушаясь своим безволием, поглощал огромные порции съестного, заботливо приготовленные Эрнесто. Дед был невероятно огорчен этим фактом, так же, как и тем, что коллективное письмо о нежелании работать с капитаном, подписанное большинством членов экипажа, состряпанное под его руководством и отосланное в компанию не возымело должного действия, а наоборот, компания приняла сторону капитана, и деду теперь грозило списание с судна и отправка домой за свой счет, что означало необходимость огорчительного расставания с довольно крупной суммой денег, приблизительно, в полторы тысячи долларов, которые с него незамедлительно бы высчитали. И тут, ловкий проныра, видя, что дела его плохи внезапно занемог и стал припадать на обе ноги, которые словно бы налились свинцом. Он сказал, что у него сердечный приступ, отчего часть тела парализовало и ему необходима госпитализация. Администрации пришлось раскошелиться и его отправили в госпиталь на обследование. А один визит к врачу в Сингапуре стоит девятьсот евро. Разумеется, деда эта кругленькая сумма не остановила, ведь платил то не он, а лишь наоборот укрепила в правильности сделанного им выбора. После второго его визита к врачу капитан Ху - представитель компании схватился за голову, умоляя его больше не делать этого, так как все равно ничего серьезного не было обнаружено. Но Вован продолжал настаивать, говоря, что приступ случился на нервной почве после грандиозного стресса и, конечно же, во всех своих бедах винил капитана.. И лишь когда сам капитан Френсис - главный менеджер компании поклялся, что фирма возьмет на себя все расходы по его транспортировке до самой Одессы, лишь тогда дед кряхтя и охая дал свое согласие. Проковыляв еще несколько дней для пущей реалистичности картины, он вновь воскрес и даже в плане проверки собственного организма сделал пару утренних визитов к своей ненаглядной Люси, которая, якобы, давно не встречала такого орла как он. Да и где уж ей, подумал я тогда, наверное, во всей Азии такого хрен сыщешь.

Вскоре он уехал с высоко поднятой головой, убежденно заявив, что Палычу, однозначно, несдобровать, что потерпел лишь временное поражение, так как силы были не равны, что этот энимал, эта хитрая лиса обвел вокруг пальца доверчивых капитана Ху и капитана Френсиса, а его бесстыдно оклеветал. Но ничего, он еще не разыграл свою козырную карту. Во первых: этот фрукт будет встречен в аэропорту его зятем - начальником таможни, который позаботится о его, купленном здесь в Сингапуре золотишке; во вторых: он сделает все возможное, чтобы этого героя внесли в черный список, и уж тогда, ни один одесский крюинг его к себе даже на порог не пустит, и так далее и тому подобное.

Таким он нас и покинул - неутомимо изрыгающим проклятия, изнуряющим себя до полусмерти от собственной злобы и тут же вновь воскрешающим для того, чтобы снова изрыгать.

Его сменщик, которого звали так же, был полной противоположностью Вовану. Приторно льстив и угодлив, он быстро подобрал ключ к уже абсолютно разуверившемуся в соотечественниках и теряющему силы Палычу. Вскоре, они зажили душа в душу. Новый дед так же был мил и любезен со мной, и эти свои качества нравиться всем объяснял по научному просто :,,Ведь я Весы, а Весы умеют ладить с людьми,,. Хотя меня не особенно приводило в восторг его миротворческое кредо, но раза три мы, все таки, ходили с ним на пиво и временами, после другой третьей бутылки от него исходило рыканье льва. Оказалось, что у него тоже есть пистолет, а в Виннице - городе, где он родился, имеется пара охотничьих ружей, ведь он еще и охотник. Туда он регулярно ездит отдохнуть и расслабиться во время своих отпусков. Вот сейчас приезжал на огромном джипе, купленном недавно, кстати, таких три или четыре во всей Одессе, и все думают, что он бандит. Правда, перед самым контрактом он ,,поцеловался,, с фонарным столбом, но не потому, что ни хрена не видит, а потому, что постоянно пьян. Да-а! Кто-кто, а он умеет пить и пьет регулярно. Утро начинается с шампанского, ну а к вечеру, само собой, водочка. Так вот, он едет в Винницу, естественно, без жены. А зачем? Ведь у него там молоденькая девушка - дочь его двоюродного брата, то есть ему она, как бы, племянница, которая, к сожалению, так и не дождавшись его, вышла замуж за какого-то молодого оболтуса и, кажется, очень жалеет об этом, но когда он приезжает, забывает о супружеской верности. Конечно же, обидно, что его детище, которое он воспитал, так сказать, взрастил, теперь пользует другой, но он старается не брать в голову и утешает себя в обществе своей старой знакомой - настоящей потомственной аристократке. Правда, ей уже как и ему полтинник, но никто не дает и тридцати. А что вы хотите? Все-таки порода берет свое. Вот с ней, действительно, приятно поговорить на самые разные темы. Есть у него еще одна где то, а где, он уже и не помнит. Так та, стоит ему только позвонить, вмиг срывается с места - бросает мужа, детей, работу и приезжает к нему в Одессу на перепихон.

Его дед, как оказалось, был сильным колдуном - черным магом, значит.- говорил Владимир, грозно сверкая очами и бряцая амулетами, которые устрашающе свисали с его шеи. Естественно, и ему кое-что перепало, в смысле колдовских чар, ведь от природы никуда не деться. Так,- он сильный экстрасенс. Занимается лечебной практикой, вернее, раньше занимался, но потом отказался от этой своей деятельности, так как она отнимала у него слишком много сил, как духовных, так и физических. Но вот тучи он разгоняет и поныне. Да разве я не заметил, что перед тем, как нам идти в город сильно хмурилось небо, и собирался дождь внушительных размеров. Ну и что? Не выпало ни капли. А все его рук дело. Нерукотворный труд, так сказать. Короче говоря, врожденные данные, предельная концентрация, ну и сила характера конечно.

Весь этот бред с большим трудом переваривался мною, заставляя предположить, что нечто общее, все же существовало между Владимиром и предыдущим дедом, а именно, патологическая склонность к фантазированию, к желанию нарисовать для других, а в том числе и для себя, свою жизнь такой, какой она им виделась. Роднило их также и отношение к работе, с той лишь разницей, что Вован предпочитал ораторствовать в ЦПУ, срывая бесконечные аншлаги, это же, после утреннего скорого визита в машину, возвращался к себе в каюту, и там в кромешной тьме, уподобившись кроту, так как не выносил света благодаря своему испорченному зрению, смотрел видики или, просто, изнуренный своей неспособностью спать ночью на почве перенесенных им в бытность свою служения в спецназе тяжких психологических травм, дрыхнул на диване.

Палыч так и не смог мне простить мое непротивление влиянию анархистских идей Вована. Вся его манера вести себя все больше и больше раздражала меня и, в конце концов, стала просто бесить. Он был бесконечно нуден и поучителен и, как раз, принадлежал к числу таких, один вид которых уже нервировал. В частых схватках с ним я срывался и переходил на крик, он же, только со мстительной пугливостью, скрежеща зубами по лисьи щурил глаза и тут же ретировался. Не сомневаюсь, что его доносы сыпались в компанию, и желание списать меня не покидало его ни днем, ни ночью. Каждое утро в мои обязанности входило являться к нему с замерами питьевой воды и с планом о намеченной на день работе. Палыч, обычно, молча выслушивал меня, пессимистически глядя в даль и скорбно вздыхая. Что бы я ни сказал или ни сделал, у него был такой вид, словно ничего худшего он от меня и не ожидал, да и ожидать не мог. Но если бы только это. Его желание досадить мне проявлялось и в действии, во всех его поступках, таких же каверзных и мерзопакостных как и он сам. Палыч с печатью достойной омраченности на лице требовал от меня каргопланы, подкрепленные расчетами остойчивости, заставлял каждую вахту на заходе солнца брать поправки компаса, каждый час во время стоянки судна на якоре ставить точки и регистрировать местоположение судна в журнале якорных стоянок. Короче, бедолага отыгрывался как мог.

В отличие от продолжавшихся осложняться моих отношений с капитаном, их дружба с дедом, наоборот, крепла день ото дня. Благодаря все тому же умению Владимира ладить с людьми в них выявилось много общего. В частности, такие редкие качества человеческой души как честность, порядочность, любовь к ближнему, оказались в равной степени присущи обоим. На досуге, они подолгу общались, стали иногда совершать воскресные прогулки по Сингапуру. Каким-то непостижимым образом Палыч нашел себе женщину, кажется, местную индуску, и познакомил с ней деда, после чего тот, переполненный впечатлениями, отзывался о ней с восхищением. Судя с его слов, ей было под пятьдесят и, видимо, за ее плечами имелся богатый жизненный опыт, так как ее не смутил этот неотесанный мужлан. Своим звериным женским чутьем она вмиг уловила, что нужно этому запустившемуся мизантропу. Она находила любой повод, чтобы подарить ему что-нибудь, с ее точки зрения, необходимое. В начале, это был дорогой одеколон, очевидно, чтобы подвигнуть Палыча благоухать в нужном направлении. Затем, была просторная летняя рубашка, дававшая ему возможность не втягивать свое пузо из боязни, что она может лопнуть, как это было со старой, очевидно, купленной еще в те далекие времена, когда он был худ и строен. И, наконец, третьим подарком, что было в точности предугадано дедом, шли брюки - великолепные хлопчатобумажные белые брюки, позволявшие ей не краснеть за Палыча и появляться с ним хоть в каком угодно обществе. В частых разговорах с ней по телефону капитан радостно сюсюкал и во всех отношениях походил на человека, жизнь которого лишь только начинается. Однако, время всегда вносит свои коррективы, и вскоре эта идиллия была нарушена окончанием ремонта и уходом судна в Малайзию для участия в каких то военных играх, так как оно принадлежало вспомогательному флоту США. Незадолго до Рождества мы бросили якорь в бухте Пенанга, выгрузили два военных катера и остались там в ожидании окончания маневров.

Как известно, филиппинцы католики и Рождество для них большое событие. Двадцать пятого утром всем желающим удалось побывать в городе и затариться местным виски, так как на щедрость Палыча никто не полагался, а днем же, началась грандиозная подготовка к празднику. Филиппинцы очень дружный, веселый и творческий народ, который умеет красиво и культурно отдыхать без принятого у нас заливания шаров и мордобоя. На баке установили заранее сделанный мангал и принялись жарить поросенка- подарок компании. Кстати, было специально для празднования Рождества и Нового года привезено на судно два молодых поросенка и несколько индеек. Приготовили фаршированную индейку, курятину, рыбу, креветки, картофель, естественно, рис, массу овощей, зелень, фрукты и огромный праздничный пирог. Ко всему этому изобилию добрая душа Палыч в качестве подарка присовокупил аж два ящика пива - это на семнадцать человек то. Этот его поступок никого не удивил и вызвал лишь многочисленные презрительные улыбки на устах. Остальное пиво, которое в изобилии присутствовало в артелке, пришлось брать за наличные. От себя я выставил две бутылки виски и ящик пива в честь праздника и, к тому же, своего дня рождения, который был двадцать шестого числа. Из досок сколотили огромный стол, натянув над ним кусок брезента в случае дождя, принесли лавки и стулья. Над палубой бака протянули два конца с увешанными на них разноцветными флагами. Установили аппаратуру с мощными колонками и телевизор, чтобы петь под караоке, а как иначе, ведь без караоке, которое, кстати, прижилось и у нас, в Азии не обходится ни один сабантуй и в целом, поют довольно здорово.

Около десяти вечера приступили к трапезе и, естественно, первым делом пригласили Палыча, который, одетый все так же буднично, чопорно восседал на самом почетном месте, усердно налегая на яства, в изобилии находившиеся в принесенном ему блюде, и деда, который скромно, но с достоинством расположился рядом, устрашающе бряцая амулетами и пуская кольца дыма. После двух распитых бутылок виски и пары ящиков пива, взялись за караоке, особенно искусными в этом мастерстве были второй помощник Арнольд, кук Эрнесто и матрос Джоб. Парни так старались, что вскоре все стали дружно приплясывать и даже вытащили в круг танцующих деда, который, смутившись от неожиданного приглашения, беспомощно и не в такт музыке задрыгал ногами и захлопал себя по ляжкам. Получилось что-то вроде Яблочка, и его диковинная импровизация вызвала массу аплодисментов. Палыч продолжал своей трезвой серьезностью отпугивать окружающих и пригласить его так никто и не решился. Вскоре он ушел, предоставив тем самым братве полную свободу действий. Все мгновенно почувствовали облегчение, и уже никто себя не сдерживал. Тут же была принесена еще бутылка виски, а так же ящик пива и гулянье возобновилось с новой силой. Разошлись лишь только под утро. Примерно, тоже самое повторилось и на Новый год. Я позвонил Гертруде со спутникового телефона и поздравил ее с праздником. Мы болтали минут двадцать с довольно трогательной теплотой, и как мне показалось, она даже расчувствовалась, сказав, что соскучилась за мной, и что ей так не хватает моей надоедливой критики, моей ревности и даже моих оскорблений. Думаю, что она не лицемерила, ведь ей тогда было особенно тяжело, и она нуждалась в моей поддержке.

Пару дней спустя, судно, загрузив катера обратно, снялось с якоря в направлении на Сингапур, где после четырех месяцев и не без некоторых усилий со стороны Палыча, меня списали.

Тринадцатого, на старый Новый год я был уже в Одессе. Добирался через Стамбул, в аэропорту которого приобрел, как и обещал перед этим Гертруде, пару литровых бутылок Джека Даниэлса и мексиканской тэкилы. Совершенно спокойно приобретя в кассе железнодорожного вокзала билет на поезд Одесса-Луганск, в купейном, почти пустом вагоне. Кроме меня ехало еще четыре-пять человек, не больше. Очевидно, такое малое количество пассажиров объяснялось затяжным фейерверком праздничных дней. Утомленный долгим перелетом, я не мешкая расстелил постель, у официантки из вагона-ресторана купил пару бутылок пива с орешками и с удобством расположился возле окна. Смеркалось. Поезд мерно постукивал колесами о рейсы в такт движению, отчего на душе делалось и легко и грустно одновременно. Может потому, что железная дорога является связующим звеном между встречей и расставанием. Для моряка нет прекраснее мгновения, чем возвращение домой. Ты долгие месяцы плавания предвкушаешь его, считая день за днем, и вот, наконец, этот час настает. Все треволнения оставлены позади, а фигуры Палыча и Деда стали далекими абстракциями, настолько далекими, что даже случайное появление их в поле моего сознания не вызывало у меня никаких признаков агрессии; так что, грех было не расслабиться, да еще на старый Новый год. Вдохновленный выпитой бутылкой пива, я решил, что в кои то веки, можно позволить себе кое чего и получше. Откупорив пузатую граненую бутылку Джека Дэниэлса, я налил себе грамм пятьдесят в пластиковый стаканчик. По своим вкусовым качествам напиток превзошел все мои ожидания. Так, в общем-то, из всех ходовых сортов виски я отдавал предпочтение Джони Уокеру, но этот был гораздо приятнее, хотя он и стоил соответственно дороже. Настроив себя таким образом на праздничную волну, я позвонил Гертруде. Она праздновала у Катюхи в обществе ее мужа и кума, нетвердый голос которого раздавался на заднем плане, и, находясь в веселом расположении духа, сказала, что с нетерпением ждет меня, вот только завтра ей в ночь на работу, ну а потом, можно будет и встретиться. Похваставшись, что еду не один, а в обществе Джека, я посоветовал ей не откладывать со встречей, зная крутой нрав моего товарища.

Пообщавшись таким образом с ней, а так же и с Катей, которая потом вырвала у нее трубку, я посидел еще немного и, окончательно разморенный, безмятежно уснул. Но, увы, сон мой был не долог. Уже поздней ночью, ближе к двенадцати, на какой-то станции ко мне подсел веселый попутчик из солнечного Еревана. Он назвался Георгием и широким жестом извлек бутылку Арарата - ведь на носу праздник. В прошлом спортсмен, чемпион Армении по боксу в легком весе, Жора ездил проведать сына в Рязанское десантное училище, в котором сам когда то учился, а сейчас ехал на праздники в Луканск на встречу с друзьями. Меня тронуло его радушие и щедрость, а еще больше поразило его сходство с актером Джигарханяном, особенно, роль последнего в фильме ,,Когда наступает сентябрь,,, и я сделал алаверды, принеся в жертву дружеской открытости незнакомых людей, что довольно редко встретишь в наше время, початую бутылку Джека Дэниэлса. Его удивлению и благодарности не было границ. Оказывается, у него свой дом в Ялте и он приглашал меня к себе в гости. Ровно в двенадцать Жора стал обзванивать с поздравлениями всех родственников, друзей и знакомых. Потом, когда звонить больше было не кому, обрушил шквал поздравлений на проводниц вагона и ехавших в нем немногочисленных пассажиров. Так же он поздравил и сына. Его отцовские наставления были просты, убедительны и полны житейской мудрости: ,,Сынок, никогда не давай себя в обиду. Если обижать будет кто, делай, как я тебя учил - бей по печени,,. В свои под шестьдесят это был сгусток энергии, хотя пил наравне со мной и курил как паровоз. Он и сейчас работал тренером и в тамбуре во время перекуров показывал мне различные боксерские финты. Уже не помню во сколько, позвонила моя старая подруга и узнав, что я на пути к дому, напросилась в гости. Конечно, это было крупным просчетом с моей стороны. Мы кутили всю ночь, не давая спать соседям по вагону. Естественно, бедный Джек приказал долго жить. Утром, полирнувшись Араратом и крепко обнявшись, мы расстались в наилучших отношениях. Я вышел на станции Землянки, он же поехал дальше в Луганск. Подобные встречи случаются редко, когда незнакомые люди сходятся за какие-то мгновения. Чем и хорошо в этом смысле путешествовать поездом. Хотя, были и негативные моменты: тупая головная боль, чувство вины, что не довез обещанное, и то, что дал согласие на встречу с Мариной - особой с более чем ветреным прошлым, склонность к запоям которой была известна многим. Будь я в трезвом рассудке, то ни за что бы этого не сделал. На вокзале взял такси и через двадцать минут подобрал Марину, которая уже ждала меня в центре города.

Все было, как и прежде. Она пила, много курила, перезванивалась со своей долбанной подругой-наркоманкой, от которой приехала ко мне; потом ей звонили какие то знакомые и так до самого утра. Наутро, когда ей стало плохо, и необходимость пива была несомненна, я помчался в магазин. Вскоре, ей сделалось лучше, а через некоторое время, просто здорово, что подразумевало очередную мою вылазку. На следующее утро ей становилось опять дурно, и все продолжалось в такой же цикличной последовательности. Так тянулось, кажется дня три. Эти колебания ее состояний, вынуждающие меня пополнять холодильник, были настолько часты, что на еблю практически не оставалось времени, и если мне насильно удавалось заполучить ее, то это расценивалось как оказание несравненно большой услуги - еще бы, если учитывать ее не так уж и давнюю профессиональную деятельность на этой ниве.

На четвертый день, где то в час ночи позвонила Гертруда. До этого она присылала сообщение, обеспокоенная моим внезапным молчанием, и сейчас, когда я ей ответил, предлагала встретиться во что бы то ни стало.

-Привет! Ты живой? Ни ответа от тебя, ни привета. Как дела?- спросила она с тревогой в голосе.

- Все нормально,- ответил я, насколько мог бодро.

- Давай встретимся. Можно, я к тебе приеду?

- Ты знаешь, я не в лучшей форме. Может завтра? Мне надо немного отойти. Да, к тому же, я не один.

- Ну, пожалуйста, давай я сейчас к тебе подъеду, и мы с тобой просто постоим на улице пообщаемся, ведь я так за тобой соскучилась

- Ну, хорошо, подъезжай. Сейчас, я приведу себя в порядок и выйду.

Минут через двадцать выхожу на улицу и вижу неподалеку от подъезда свою Гертруду. Набрасываюсь на нее, покрывая ее лицо поцелуями. Она, обнимая меня в ответ, опять говорит, что я не умею целоваться, но, все равно, ей нравится. Я вкратце обрисовываю ситуацию и предлагаю взять номер в гостинице. Конечно же, она соглашается. Мы покупаем коньяк с шампанским и заказываем номер в Маяке. Гертруда уже где то припила и была какая то измотанная и потерянная, хотя, выглядела по-прежнему очень юно. И вообще, должен сказать, что тот образ жизни полной треволнений, который она вела, со всеми ее вредными привычками, нисколько не отражался на ее внешности. В ее двадцать семь, ей никак нельзя было дать больше двадцати.

Мы расположились в номере, открыли коньяк и выпили за мое очередное возвращение. ,,Ты будешь сидеть и слушать, а я буду рассказывать,,- нараспев сказала она. В эту ночь Гертруда превратилась в Шехерезаду. Я лежал и слушал, а она все говорила и говорила. Без обиняков призналась, что была со своим бывшим одноклассником, но всего лишь раз. Потом они, якобы по общему согласию, дабы не разрушать его семью, решили больше не видеться. Затем у нее был какой то Игорь, с которым она была еще знакома в бытность своей работы на Континенте. С ним она до этого даже изменила Семену. ,,Я просто не могу ему отказать, - сказала она,- Он так мне нравится,,. А сейчас у нее завязались отношения со старым другом Семена, которого она, конечно же тоже хорошо знала и к которому у нее была давняя симпатия. Его звали просто Макси, и пока, между ними еще ничего не было. Именно от него она сейчас и приехала, успев крупно с ним поругаться, потому что он маменькин сынок, пьяница и, к тому же, страшно ревнив. А сблизилась она с ним вот как. Когда я уехал, они с Семеном неоднократно пытались наладить отношения, но надолго их не хватало, обычно все заканчивалось руганью и скандалами. Так, в Новогоднюю ночь они снова поссорились, и он оставил ее одну на улице без копейки денег, там, у себя на Бажаново. Она прождала его долгое время одна на холоде, но он так и не вернулся. Тут ей позвонил его друг Макси, который каким-то образом узнал ее номер телефона. Узнав, что случилось, он пригласил ее к себе, и ей ничего не оставалось, как пойти к нему домой, но тогда дальше поцелуев дело не пошло. Пока, она еще не уверена, стоит ли с ним вообще встречаться, ведь он так много пьет. Что же касается ее бедного троюродного брата, которого я постоянно и незаслуженно подозреваю, то свою связь с ним она по-прежнему категорически отрицала, недоумевая, как я могу так плохо о ней думать, ведь он же ей брат и это, в конце концов, не по-христиански. Да, они частенько созваниваются, даже виделись с месяц назад. Он интересуется, как ее дела, как работа, но не больше. Кстати, она разочаровалась в работе на заправке и теперь ею абсолютно не дорожит. От топливных испарений она себя плохо чувствует, и у нее стали портиться ногти, да и с зарплатой неизвестно что творится

Все это время, пока Гертруда вела свои речи, я между делом, когда она переводила дыхание, покрывал ее лицо поцелуями. Попытка стянуть с нее колготки встретила решительное сопротивление, но лишь только в начале. Чуть позже, когда мы выпили за нашу встречу, и она впала в какое-то сомнамбулическое состояние, ее оборона заметно ослабла. Это позволило мне без особого труда стащить с нее колготки вместе с трусиками. Но Гертруда все еще не сдавалась. Прикрывая ладошкой то место, к которому я устремился, она тоном воспитанной девочки, бранящей нерадивого подростка, увещевала меня, что так нельзя, что так не хорошо... Но так ее и не послушавшись, я отстранил ладошку - эту последнюю преграду, разделяющую нас, и слился с ней воедино.

После многодневной пьянки организм делается особенно чувствительным ко всему, что связано с любовью. Оргазм был бесконечно долгим и сладостное ощущение буквально пронзило мой мозг и все мое тело. Казалось, он аккумулировал все те предыдущие близости, которые могли быть между нами, но которые так и не состоялись.

Утром нас выдворили из пустынной гостиницы, может быть, из-за лишнего шума, издаваемого нами, и я решил, все-таки, вести ее к себе домой. Уложив свою Гертруду в спальне, я растолкал Марину, которая все еще дрыхла в зале. Объяснив, что у меня срочные дела и надо вот-вот уходить, я дал ей денег на такси и без лишних церемоний, едва оставив ей время на сборы, выпроводил в холодное заснеженное утро.

Увы, когда Гертруда выспалась, и я подкатился к ней вновь, она отказала, дав мне понять, что это была очередная глупость с ее стороны. Мы пробыли у меня некоторое время, выпили шампанское, и она, сказав, что смертельно устала, поехала домой. Когда я позвонил ей на следующий вечер, никто не ответил. Позже она, как делала это всегда, с беспощадной правдивостью сообщила, что была у Макси и чтобы избежать сцен ревности, отключила в телефоне громкость. Она и впоследствии так поступала, пока он, обретя над ней полную власть, не узурпировал право самому отвечать на звонки ее телефона. В этот период своей жизни Гертруда буквально разрывается между двумя в прошлом лучшими друзьями, которые, когда Семен узнал, кто его сменил, превратились в заклятых врагов.

Где то, неделю спустя, она позвонила поздно вечером и расстроенным голосом сказала, что заедет. Вскоре, к подъезду подъехало такси. Она выскочила как всегда подогретая и сильно возбужденная. Ей срочно нужны были деньги - пятьдесят гривен, для оплаты такси, которое она собиралась заказать, чтобы немедленно вернуть Семену его телевизор- одно из его немногочисленных приобретений за время их совместной жизни. На мой призыв успокоиться и рассказать, что же, все-таки произошло, она потребовала купить ей выпить. Мы зашли в магазин и купили коньяку и пива. Уже у меня дома она рассказала, что была сегодня с Макси и его друзьями в кафе, куда чуть позже ввалился Семен. У него от такой неожиданной встречи глаза чуть на лоб не полезли. Оказывается, накануне у них с Гертрудой была, как бы, итоговая встреча, где оба сошлись на том, чтобы прекратить отношения, оставаясь при этом друзьями - не правда ли, по-детски наивное решение. Он заявил, что желает ей счастья и непременно хотел познакомиться с ее новым избранником, если, конечно, такой появится (этот простофиля еще в этом сомневался...), дабы воочию убедиться в степени его достойности. А избранник уже пыхтел и тужился. Думаю, бедняга и предположить не мог, какой сюрприз ему приготовила его бывшая подруга - мастерица по этой части. В результате, произошел бурный скандал и выяснение отношений, в завершение чего Семен в сердцах, чтоб хоть как то компенсировать свой моральный ущерб, потребовал у Гертруды вернуть ему предметы первой необходимости: телевизор, зубная щетка (шутка) и прочее, приобретенные им еще в пору расцвета их совместных отношений.

В этот вечер она здорово набралась. В начале, во что бы то ни стало, хотела вернуть ему телевизор, но я сказал, что это не ее забота,- пусть забирает сам, если хочет. Потом начались телефонные переговоры: то она звонила ему, то он звонил ей, умаляя простить его и вернуться. Внезапно прозревший, и ощутивший горечь утраты, которая удваивалась от сознания того огорчительного факта, что теперь Гертруду ебет не какая-то абстрактная личность, а его лучший друг, Семен вновь слезно домогается ее, говорит, что недооценивал (это уж точно) и жить без нее не может. Он все пытался выяснить, где она и с кем, желая, во что бы то ни стало забрать ее к себе. В конце концов, она, хотя я всячески ее отговаривал от этого, уступила его просьбам, сказав, что со мной и напомнила ему мой адрес. Минутой позже, она уже плакала навзрыд и просила у меня прощение за то, что так некрасиво со мной поступила. Как всегда, находясь во время всего этого спектакля не у дел, я только и делал, что пытался ее успокоить. Видя, что одна она идти не в состоянии, я помог ей одеться, и вывел ее шатающуюся из подъезда. Семен - здоровенный жлоб, уже ждал нас возле машины, широко, словно опытный боец, расставив ноги. Рядом, видимо принимавший все близко к сердцу, нервно топтался субтильный водитель машины. Мне было интересно, чем все это закончится. Приближаясь со своей ношей к машине, я ожидал всего, что угодно: мордобоя, угроз, ругани... Но он поступил недоступным моему разуму образом - протянул мне для рукопожатия руку и с нарочитой мужественностью спросил, как дела. ,,Все нормально,,- ответил я, впрочем, достаточно сухо, передавая ему из рук в руки бесценное сокровище, которое уже истерически хохотало и лезло ко мне с прощальными поцелуями.

На следующий день, ближе к вечеру она позвонила мне от Семена и была удивлена тому, что от меня услышала. Оказалось, что она только помнила, как приехала ко мне, все остальное вылетело у нее из головы, и думала, что от меня поехала к нему сама. Он же, о том, что забрал ее от меня, ничего ей не сказал. Гертруда была одна, так как Семен уехал с утра на работу. Находясь все еще в стрессовом состоянии, она неожиданно сообщила, что остается с Семеном, так как ей его жалко, и все-таки, с ним уж не один год было прожито. Конечно же, она будет вынуждена отказаться от встреч с Макси, но что поделать, ведь в этой жизни всегда приходится чем то жертвовать. Ведь они вполне могут оставаться хорошими друзьями, и т.д., и т.п.

Мне ничего не оставалось делать, как поздравить ее с возвращением в ,,стойло,,. Однако, идиллия продолжалась не долго. Вскоре они в который раз поссорились из-за какого то пустяка, и она опять приехала ко мне. Чтобы сделать ей приятное и хоть как то отвлечь от любовных мытарств, я повел ее в магазин, где купил ей кое-что из одежды, а так же дал немного денег, в которых она всегда нуждалась. Но ей все равно не хватало, и несколькими днями спустя, она беспардонно потребовала еще сто долларов, в которых мне ей, не без влияния жесткого в этих отношениях Аронского, пришлось отказать, очень хорошо зная, что львиная их доля будет спущена ею совместно с ее подругой-собутыльницей Любашей или еще неизвестно с кем и где. Расстроенная, она воззвала ко второму своему недавно обретенному донору - к своему опекуну, который кряхтя, выделил ей по братски триста гривен, и которые, буквально на следующий день были вытянуты у нее из сумочки ее бывшим ухажером, встреченным ею будто бы случайно, и пригласившим ее во все ту же злосчастную ..Весну,, на бокал пива. Как оказалась, он к тому времени уже окончательно сформировался как наркоман, хотя, если ей верить, до этого был классным парнем, и острая нужда в деньгах сделала его излишне любопытным, побудив заглянуть в кошелек своей старой доверчивой подруги. Тогда, ощутив острую необходимость встретиться со мной, она набрала мой номер и попросила забрать ее. К тому времени ее дружка уж и след простыл, а она, обнаружив пропажу, вся разочарованная в людях, пыталась утопить в бокале свою вселенскую скорбь. Конечно же, я забрал ее скорбящую и привез к себе домой. Тут-то она поделилась со мной своим горем и, разумеется, попросила купить еще выпивки.

Мы пили с ней всю ночь, потом, ближе к утру она заснула прям в кресле и на следующий день опять продолжила. Вечером, и это было уже для меня чем-то вроде десерта, снова начались телефонные переговоры. Ей опять наяривал Семен и переливал одно и то же из пустого в порожнее: пытался выяснить где она и с кем, непременно желал услышать, что о нем рассказывал его бывший сотоварищ и, напоследок, с едкой иронией сообщил ей, что у последнего сегодня день рождения, и она может его поздравить, но только пусть поторопится, пока он будет еще в состоянии ворочать языком чтобы ответить на ее приветствие. И что же? Эта новость чрезвычайно взволновала ее. Совершенно позабыв о моем существовании, она вся с головой погрузилась в стихотворчество, изобретая для именинника поздравительный спич, на которые она была мастерица. Для этих целей в ее телефоне уже были забиты многочисленные шаблоны сообщений на все случаи жизни, и она с надлежащей тщательностью подбирала самое необходимое для данного момента, переписав его вначале на листок бумаги, а затем, добавив естественно кое-чего и от себя, забила содержимое листка в телефон для отправки. Как ни старалась она скрыть от меня написанное , мне все таки удалось краем глаза прочитать записку. Там был какой-то трогательно-детский поздравительный стишок с банальными пожеланиями здоровья и счастья в личной жизни. Я умолял ее не отправлять сообщение, говоря, что раз уж она порвала с ним отношения, то не стоит напоминать о себе подобным образом, что это воспримется им как намеком на примирение, и он снова начнет добиваться встречи с нею. На что она, видя во всем этом всего лишь акт дружественной внимательности, упрекнула меня в душевной черствости и проигнорировав мои воззвания, отослала поздравление. Естественно, не прошло и пол- минуты, как ее телефон стал разрываться от непрерывных звонков ликующего адресата, которые она сбрасывала с мечтательной грустью, но только вначале. Потом она ответила и глупо улыбаясь, сказала, что хотела только поздравить его с Днем рождения и ничего больше. Макси явно усмотрев в этом сигнал к перемирию, тут же почувствовал свое преимущество и повел себя в присущей ему агрессивно-наступательной прокурорской манере. Он обвинял, вопрошал, требовал правды и только правды. Ее хрупкая душевная конструкция не выдерживала такого натиска, тогда она сбрасывала вызов. Но будучи пьяным и уверенным в своей правоте, он звонил снова и снова. Она же, опять сбрасывала и виновато хихикала. Это было уже слишком. Я обозвал ее сукой, затем вскочил, выхватил у нее из рук телефон и отключил его. Естественно, она вскочила в гневе, сказала, что я не смею вмешиваться и, тем более, оскорблять ее, потом спешно оделась и, не смотря на мои попытки замять ссору, ушла в неизвестном направлении.

Через несколько дней молчания решил ей позвонить. Не без удивления слышу голос ее толстого воздыхателя, значит, она опять переметнулась к нему. Тем не менее, спрашиваю Гертруду, на что получаю ответ в форме довольно неожиданного и наивного вопроса:,,Она была с тобой,,? На что в сердцах отвечаю: ,,Конечно была! Да с кем она только не была!,, Бедолага, видимо потрясенный до глубины души отключил телефон. Понимаю, что ляпнул лишнего, но ничего уже не поделаешь. На следующий день она позвонила и сказала, что я сволочь, что она меня ненавидит и вычеркивает из своей жизни.

Прошла, может неделя. Я был вне себя от случившегося и болтался по улицам в надежде встретиться с ней. Так и вышло. Она уже успокоилась и гнева не выказывала, правда выглядела озабоченно и была взвинчена. Чтоб задобрить веду в Амфору. Покупаю сто пятьдесят коньяку, чем окончательно сглаживаю свою вину. У нее дрожат руки, то ли с похмелья, то ли от своих любовных треволнений. Проходит некоторое время. Коньяк сделал ее откровеннее, а его небольшое количество заставило ее быть более требовательной, и она вежливо попросила еще. Оказалось, что она снова переметнулась на другую сторону и совсем не потому, что я так бесстыдно ее предал, нет, просто у них уже ничего не клеится, да и любит она уже Макси. Да, она все отчетливее начинает осознавать этот факт. Он, кстати уже закончил работу и вот- вот должен ей позвонить. Он так делает всегда. После бани звонит ей и по пути домой они общаются. Не проходит и пяти минут, как раздается звонок. Слышу его гундосый голос. Она говорит, что в Амфоре заскочила поболтать с подружками и выпить бокал пива. Но его не провести. Я отчетливо слышу, как в его голосе появились тревожные нотки недоверия, но он ограничивается тем, что просит ее не задерживаться, так как будет ждать ее приезда. Проходит совсем недолго времени, и он звонит снова. По ее голосу слышит, что одним пивом не обошлось. Его напористость и решительность быстро сокрушают ее оборону, и она признается, что сидит со мной, что встретила меня совершенно случайно и уже собиралась уходить, как тут позвонил он. Макси вне себя от ярости и требует ее немедленного приезда. Он требует, чтоб она не бросала трубку, так как он хочет слышать, как она выйдет на улицу и сядет в маршрутку. Мы выходим из кафе, я молча провожаю ее до маршрутки и молча прощаюсь, так как третий незримый вслушивается в каждый шорох. Прощаясь, она подставляет щеку для поцелуя и жестами показывает, что позвонит мне.

Проходит некоторое время, и вскоре мои кормильцы-кунаки из Мариупольского Диаманта предложили мне работу на костере синглом с вахтами шесть через шесть, и я как идиот, дал согласие. Может, просто хотелось побыстрее уехать и избавиться от этого кошмара. Перед моим отъездом мы встретились в ее районе на Миксе. Ее визиты к Макси уже стали регулярны. Ей нездоровилось и она, прощаясь со мной, видимо, чтоб успокоить меня, сказала, что сегодня наверняка останется дома. Потом, когда я уже ехал поездом, она позвонила вновь и с несвойственной ей по отношению ко мне задушевностью долго развлекала меня разговорами.

На следующий день, будучи уже в Одессе перед вылетом я набрал ее номер, но никто не ответил. Однако, через несколько минут она перезвонила сама и призналась, что ночевала у Макси, что она и поныне у него и воспользовалась случаем перезвонить мне попрощаться, пока он вышел из флигеля в дом своих родителей. А не ответила на звонок по той причине, что зуммер телефона она теперь всегда отключает, чтоб избежать лишних скандалов с ревнивым обожателем. Меня все это начинает бесить. Говорю ей всякие гадости, но она не сердится и потом, видимо заметив его возвращение, торопливо прощается и отключает телефон.

Пора было бы уже к этому привыкнуть, но я так и не смог. В скверном настроении добрался до Роттердама, где меня определили на ночь в гостиницу моряков, так как судно еще не подошло к причалу. Город встретил сыростью и промозглым ветром, который нагнал воду с моря. За ночь портовые районы оказались затоплены до такой степени, что передвигаться по ним на машинах оказалось невозможно. Измотанный дорогой и взволнованный надвигающимися переменами, я решил побродить по городу, но в придачу к сильному ветру, пошел дождь со снегом. Неподалеку от гостиницы оказался бар. Было довольно поздно, но он еще работал. Я обратился к довольно милой барменше - явно не голландке, и заказал себе бокал пива. Сделав несколько глотков, внезапно ощутил сильную усталость - тело отяжелело, глаза закрывались сами собой. Казалось, этому не было особых причин, но у меня, почему то было чувство, будто я вкалывал целый день. Подозревая, что выгляжу не лучшим образом, я пытался расправить плечи и выглядеть респектабельнее, подобно находившимся здесь посетителям, один из которых, кстати, весьма брутальным образом клеил красавицу-барменшу, но все мои потуги были тщетны, и это лишний раз подчеркивала моя барменша, с улыбкой поглядывая в мою сторону. Хотя, почему собственно моя? Вероятнее всего,- того решительного усатого товарища, который, если не поскупится на расходы, будет драть ее сразу после закрытия бара в каком-нибудь уютном стойле. А она действительно хороша: грациозная, смуглая, очевидно, с примесью африканской крови. Я мысленно сравнил ее с Гертрудой, что в последнее время делал довольно часто, и сравнение оказалось не в пользу последней. Потом мне пришла в голову мысль, что я и зашел то сюда в первую очередь из-за девушки, узрев ее со стороны улицы, и если бы не мое плачевное состояние, то я вполне бы мог оказаться на месте брутального усатого. Хотя, раз она мне улыбается, то у меня еще есть шанс. Тогда, чтоб сгруппироваться, я решил закурить сигарету, которая окончательно меня оглушила. Несколькими минутами позже барменша подошла ко мне и с нотками сочувствия в голосе сказала, что они закрываются и пора уходить. С вымученной улыбкой я поблагодарил ее за пиво и поплелся в гостиницу.

После обеда за мной заехал агент и повез на судно. Добирались долго, так, так как все подъезды к порту были затоплены водой. На судно попали лишь к вечеру. Это был маленький балкерок с одним трюмом. Экипаж состоял из семи человек: капитана, старпома, стармеха- все наши, трех матросов и одного повара филиппинцев. Старпом Леха из Одессы передвинулся в капитаны, а я занял его место. Ему было пятьдесят; внушительной комплекции и прост в общении. Он, видя мое замешательство, сразу сказал, что ничего сложного нет, и по ходу дела он все объяснит. Стармех Виктор был русским, родом из Калининграда, тоже лет пятидесяти - веселый и общительный. Филипки: толстяк повар по кличке Cool, два матроса-кадета Ричи и Ричард и боцман Винсент. Все оказались славными парнями. Ричи и Ричард были просто красавчиками. Особенно поражала внешность Ричарда: его лицо походило на лицо красивой девушки. В начале я принял его за голубого, но потом понял, что таковым он не является. С первых же дней пребывания на судне я проникся к нему глубокой симпатией. Это было новое и довольно странное для меня чувство. Это было новое и довольно странное для меня чувство. Никогда ничего подобного к особам одного со мной пола я не испытывал. Скорее, тут всему виной была его необычайная женственность, и это сбивало меня с толку. Если бы он был девушкой, то наверняка, я бы втюрился.

Скоро я на своей шкуре испытал все прелести работы на костере: вахты шесть через шесть, частые погрузки-выгрузки плюс работа навигационного помощника. Было чертовски тяжело, и от осознания того, что Ричард здесь рядом на судне, и я вновь увижу его, на душе делалось теплее. Мы все часто собирались вместе: то смотрели фильмы, то пили виски, которое Леха исправно выдавал. И потому, когда Ричард и Ричи списались с судна, я сильно закис, успев за эти полтора месяца сильно к нему привязаться. Они с Ричи отсидели по одиннадцать месяцев, и Ричард, когда они устроили проводы в ночь перед отъездом, сильно перебрал. Бедолага долго не мог придти в себя, и потом, явно страдая, сильно извинялся. На прощание я подарил ему флешку, на которую скинул фотографии, сделанные нами в течении рейса. Несмотря на всю его пригожесть, девушки у него не было. Может, всему виной была его необычайная женственность. Конечно же, не только его внешность влекла меня к нему. Он оказался преданным другом, простым, честным и открытым в общении, и я до сих пор часто о нем вспоминаю. Если доведется побывать на Филиппинах, то непременно навещу его. Итак, я немного опережаю события, но все по порядку. Вначале мы повезли лом цветного металла в Лешоис (Португалия). Было начало Марта, но погода стояла поистине летняя, что для этих мест было редкостью. Нам повезло - попали на выходные и, выгрузившись в пятницу, остались ждать у причала погрузки до понедельника. Мы с коротышкой Виктором решили прогуляться по городу и внезапно натолкнулись на его бывшего знакомого - хохла, родом из Полтавы, который уже как шесть лет назад перебрался с женой в Португалию. Знакомство было шапошным. Четыре года назад дед был здесь на другом судне и, пытаясь миновать проходную порта, наткнулся на этого малого, который работал в охране. Это был здоровенный бугай лет пятидесяти пяти, атлетического сложения и, как выяснилось вскоре, не дурак выпить. Он без излишних церемоний напросился на "Розиту" в гости и за пару минут перед ужином предстал перед нами с явным намерением подкрепиться. Конечно же, мы не скупились. В мгновение ока стол в каюте Виктора был оснащен всем необходимым: литровая бутылка водки, такая же бутылка виски, пиво, славный португальский портвейн, купленный нами в городе, обильная закуска. Александр - так звали гостя, был тронут. Он вкушал яства, без конца тараторил словно балаболка, постоянно перебивая других. Явившийся видимо не по забывчивости с пустыми руками, и желая любыми способами компенсировать свою досадную неучтивость, он вскоре предложил нам девочек - своих знакомых с его далекой родины, которые так же, как и он нашли себе пристанище в этой гостеприимной стране. Подозревая, что девахи, которым он стал тут же наяривать с мобильного, приблизительно одного с ним возраста, я сразу же не вдохновился этой затеей, в отличии от малыша Виктора, усы которого все больше топорщились с каждой выпитой рюмкой. Очевидно, наш гость работал не только в охране, но и подрабатывал более лихим промыслом. Так как провести на судно давалок оказалось проблематично, Александр предложил совершить прогулку к берегу моря, где встреча с валькириями сулила, несомненно, больше романтизма и экзотики. Леха, так же, как и я отверг идею ночного путешествия, предоставив таким образом Виктору больше шансов для выбора. Они с Александром шумно покинули судно, и мы, посидев еще немного, разошлись по каютам.

На следующий день за утренней кружкой пива несколько потрясенный Виктор поведал нам, что прозаичность встречи превзошла все его опасения. Они встретились с соотечественницей, при первом, даже затуманенном алкогольными парами взгляде на которую Виктору стало ясно, что та, уезжая из России в Португалию, забыла прихватить с собой молодость; взяли, разумеется, за его счет выпивку и пошли на взморье. И, как признался со скорбной миной Виктор, он сделал это, потому что уже было поздно отказаться, потому что, механизм уже был приведен в действие, сделал на каком-то покрытом мхом валуне, беспощадно орошаемым набегающими атлантическими водами. Ночь выдалась не столь уж теплой,- все-таки, начало апреля, к тому же, было ветрено, и наш герой во время рассказа о своих подвигах постоянно хватался за спину. Особую огорчительность Виктора вызывало поведение Александра, который во время всего романтического соития стоял на стреме, скрупулезно подсчитывая выручку, ведь услуга была, разумеется, платной. Все его шустрое гостеприимство, на деле являлось всего лишь ловко разыгранным фарсом, который он не раз проделывал со своими доверчивыми земляками. Не желая выслушивать скорбные речи Виктора, я отправился побродить по городу. Бесцельно шатаясь маленькими уютными улочками, я натолкнулся на Ричи с Ричардом. Голову еще мутило после вчерашнего, и идея зайти в кафе просто витала в воздухе. Я заказал на всех по бокалу пива и по сто "Katty Sark". Было седьмого апреля - День рождения Гертруды. Я купил у бармена телефонную карточку, и набрал ее номер. Она оказалась в обществе своей неизменной подруги Любаши и ее нового кавалера. В последнее время она буквально с ней не расстается, особенно, когда ту выперли с работы. Гертруда была сильно подавлена, что, наверное, являлось следствием ее отношений с новым пристрастным партнером. Не имея особенно средств, они только соображали в ожидании Макси, который вот-вот должен был подъехать с подарком для именинницы - бутылью домашнего самогона. Разговор не получился. Она была безучастна и не выказывала никаких признаков радости в общении со мной, я же, зная, что она не одна, тоже чувствовал себя не в своей тарелке, поэтому не стал ее ни о чем расспрашивать и ограничился формальными поздравлениями.

Потом мы пошли в Исландию, и от нее долго не было вестей. Месяц спустя получаю сообщение, где она пишет, что с новой работой в фото студии ничего не вышло по причине ее плохого зрения, да еще, как на горе, Алина- дочь ее подруги Кати сломала ей очки, и теперь она осталась слепая и без средств к существованию. Я понимал, куда она клонит и сообщил матери, чтоб ссудила ее деньгами. Потом я ей позвонил и услышал приятную для себя новость. Оказалось, что она крупно поссорилась с Макси и больше слышать о нем ничего не хочет. Вдобавок ко всему, она сказала, что очень за мной соскучилась и с нетерпением ждет моего приезда. Это ее заявление совпало с не совсем благоприятными событиями, происходившими на костере, что в совокупности явилось причиной моего досрочного окончания контракта. Работа была тяжелой - вахты шесть через шесть, я стоял ночную с нуля до шести утра, короткие переходы, частые погрузки-выгрузки. Да еще списался дружище Ричард, к которому я был сильно привязан. Место капитана Лехи занял его не совсем лицеприятный предшественник. Все это в совокупности образовало в моей душе пустоту, которую, может быть я и решил заполнить изысканным содержимым, приобретенным во фри шопе Роттердама. Было куплено аж четыре бутылки виски, что было явным промахом с моей стороны и, естественно, повлекло за собой печальные последствия. Мы начали с поваром филиппинцем, потом я продолжил один и на вахту не вышел. Я отослал ей сообщение, что скоро списываюсь и предложил поехать на море, на что она ответила согласием и сказала, что будет ждать меня. Это ее ,,она будет меня ждать,, особенно после распечатанной первой бутылки ''Katty Sark'' звучало сладостно для моего уха и воспринималось не меньше как заявлением в верности. Помимо этого, была еще бутылка неизменного Джони, бутылка Балантин и уже не помню чего, которые почти одинаковым вкусом по разному воздействовали на мое состояние, но одинаково делали меня невосприимчивым к работе, тем самым усиливая мое желание расстаться с судном. Капитан выбился из сил. Он умолял меня остановиться, что я и сделал, хотя и с трудом, за день до приезда сменщика.

*****

Наша встреча произошла возле моего дома. Как обычно, я купил для нее коньяк с колой и мы пошли ко мне домой. На мой вопрос, что произошло между нею и Макси, она как то невнятно ответила, что он просто перестал ей звонить, а до этого позвонила его знакомая, которую она знает, и сказала, что он останется с ней. И теперь, она кроме как с Любашей и ее парнем ни с кем не видится. Дело в том, что у Любаши сейчас ремонт, и она часто остается у нее со своим кавалером, так как ее мать уехала к родственникам в Россию.

Погода была не очень, и с поездкой в Бердянск мы решили повременить. До отъезда мы почти не видимся, так она постоянно с Любашей и ее хреном. Как оказалось позже, там был еще некто - один из тех, кто занимался ремонтом и не без пользы для себя присоединялся к ним. Она уже тогда пробовала себя на нем. Я ни черта не понимал. На все мои предложения встретиться, она неизменно отвечала, что сейчас с Любашей и просто будет последней сволочью, если ее оставит. Они бухали каждый день, и ей было совсем не до меня. Примерно, за пару дней до отъезда мне удалось все-таки вытащить ее на рынок, сделать ей необходимые покупки для курорта, о которых она перед этим просила. Она долго не брала трубку, но потом, когда взяла, долго не могла вдуплиться, о чем идет речь. Потом сказала, что перезвонит, когда будет выезжать.

Она приехала с сильного бодуна и еще не протрезвевшая. Мы набрали ей летних шмоток на сотню долларов. Под еще не прошедшим действием алкоголя и от одурманивающего ее психику воздействия шопинга, она выказывала мне все признаки любезности - объятия, поцелуи на людях, что было абсолютно ей чуждо в обычном состоянии. После рынка, конечно же, пиво, ведь организм то не железный. Нашли лавочку в сквере. Тут она призналась, что вчера звонил Макси и она оповестила его о нашей совместной поездке в Бердянск. Конечно же, он был взбешен. Когда я спросил, скучает ли она за ним, она ответила, что раньше да, но теперь уже нет. Тут она, подумав немного, напомнила мне о моем предложении поехать вместе на море и о его скорее дружественном содержании, почему, собственно она и дала согласие. Поэтому, сейчас, перед поездкой, чтобы потом не было недоразумений, она хочет подчеркнуть, что едет со мной лишь как друг, без каких либо там интимностей, и если я не согласен, то она никуда не поедет. Я, собственно ожидал подобного фортеля и не стал особо возражать, надеясь, что там она станет покладистей. Мы договорились ехать на завтра, и я проводил ее домой.

На следующее утро жду от нее звонка - тишина. Звоню, никто не отвечает. В течении дня звонил несколько раз, все без толку. Она отозвалась лишь к вечеру. Сказала, что приболела, выпила снотворного, отключила зуммер телефона, чтоб никто не беспокоил, и легла днем спать. И вот, только сейчас проснулась. Чувствует себя еще неважно и наверное завтра поехать тоже не сможет. Делать нечего, откладываем поездку на послезавтра.

Чуть позже вечером звонит Аронский и предлагает выпить символически. Думаю, пойду, раз символически, скоротаю время. Аронский в очередной и последний раз расстался с Ирен. Та донимает его звонками и как обычно умоляет вернуться. Но он непреклонен. Говорит, что на этот раз жалостью его не проймешь. Он извлекает из холодильника початую бутылку водки и организовывает легкую холостяцкую снедь. Сидим, общаемся, выпиваем, слушаем музыку. Беседа регулярно прерывается звонками Ирен и ее признаниями в любви. Аронский крепче стали. Она, чувствуя по голосу, что тот пьет, просит позволить ей приехать, и тут интуиция ее не подводит. Водка делает свое дело, и он чуть отпускает удила. Не успели мы выпить и половину, как раздается звонок, и в квартиру вваливается изрядно поддатая Ирен. Она действует по старой проверенной схеме - извлекает из сумки бутылку водки, чем окончательно обезоруживает Аронского. Мы продолжаем уже втроем и Аронский быстро сдает свои позиции. Меж тем, проходит не так много времени и неистребимая потребность в выпивке заставляет нас с Аронским отправиться в ночной магазин, находившийся в двух шагах от моего дома, так как было уже довольно поздно. Я понимал, что послезавтра ехать и нужно быть в форме, но все мои попытки удалиться расценивались Аронским как жалкое дезертирство. Мы благополучно взяли бутылку и уже направляли свои стопы в сторону его дома, как вдруг в нескольких шагах от нас резко притормозила машина и из нее, буквально выкатилась молодая особа. Затем машина развернулась и уехала. Естественно, первым бросился на помощь Аронский. Оказалось, что девушка недурна собой и мертвецки пьяна. Заметив у нас в руках бутылку водки, она сразу потребовала выпить. Добрая душа Аронский, сразу наполнил до краев пластиковые стаканчики, которые он не поленился купить, словно предчувствуя нечто. Девица еле держалась на ногах. Аронский высказал мысль, что она пойдет с нами, и я ее представлю, как свою девушку. Я заметил, что Ирен в это будет трудно поверить, но не стал возражать. Мы было пытались вести ее под руки, но куда там, она волочила ноги и Аронскому обезумевшему от легкой добычи, буквально свалившейся с небес пришлось взвалить ее себе на плечи. Но силы были уже не те - давали о себе знать старые травмы. И тут настал мой черед, хотя я тоже был не в блестящей форме - болела правая нога. Я оказался более вынослив и доволок ее на спине аж до четвертого этажа - лифт, естественно не работал. Ирен была шокирована и очевидно ломала голову, кого это мы приперли. Но Аронский твердо уверил ее, что это моя давняя подруга, и я довольно убедительно подтвердил истинность его слов. Все это время девица - ей было лет двадцать, глупо хихикала и потрясенная чарами Ирен, с восторгом на нее глядела да все повторяла: ,,Гля, какая красивая!,, Ирен же, видимо польщенная в душе, отнеслась к ней по-матерински и не рискуя задавать лишних вопросов, попыталась уложить девицу спать. Как ни странно, ей это удалось. Не прошло и десяти минут как дитя уже дрыхло на диване Аронского, правда, перед тем как заснуть, оно успело дважды потребовать водки. Мы посидели еще немного, и Ирен предложила разойтись по комнатам. Меня, разумеется, оставляли с моей забалдевшей возлюбленной, а они с Аронским пойдут в спальню. Вскоре они удалились, последний с явной неохотой, оставив меня наедине с новой подругой. Я лег с ней рядом, но ни о каком сне не могло быть и речи. Я попытался растолкать ее, но безрезультатно. Тогда мне пришлось все сделать самому: стащить с нее джинсы, а заодно и трусы, и уже после, раздвинуть ноги. Думаю, ей даже и не приснилось, что ее трахают, так крепко она спала. Мне же по-прежнему не спалось. За стеной слышалось ритмичное поскрипывание, это трудяга Аронский все еще корпел над своей пышнотелой подругой. Я треснул еще стопку водки и повторил всю процедуру заново.

Рано утром я был разбужен своей партнершей. Она была по-прежнему пьяна, но уже недоумевала, дескать, где она, с кем и почему без трусов. Не углубляясь в подробности, я скромно представился. Видимо удовлетворенная объяснением, она потребовала выпивку. Я выжал ей все, что оставалось в бутылке, и стал одеваться, думая поскорее улизнуть, оставив Аронскому бонус - пусть думаю, разбирается с двумя, ведь ему это не в первой. Но не тут-то было. Девица заторопилась со мной, сказав, что ей дурно без водки и сигарет. Вхожу в ее положение, да и чтоб не конфузить Аронского, прихватываю ее с собой. Она плетется за мной, шатаясь из стороны в сторону. Уже утро, все идут на работу и на нас оглядываются. Тут она садится на асфальт и говорит, что у нее не сил идти, хотя от Аронского до моего дома всего пять минут ходьбы. Я не обращаю на нее внимания, и ей ничего не остается, как ковылять вслед за мной. Естественно, покупаю сигареты и водку. И вот, мы у меня дома. Она не успевает прийти в себя и снова напивается. Она называет меня "дядька". ,,Налей мне полную рюмку, дядька,,- говорит она. ,,Дядька, дай мне сигарету''. Она выпивает одним махом полную стопку водки, всовывает в рот сигарету и выкуривает ее в две-три затяжки. Когда я вынимаю у нее изо рта дымящийся окурок, она уже полностью отключена. Однако, это длится недолго - минут двадцать. Потом она приходит в себя, и все повторяется заново. В конце концов, мне это надоедает, и вместо сигареты я впихиваю ей в рот свою сигару. Моей гостье, видимо это не нравится, но мой негостеприимный вид не позволяет ей отказаться. Правда, она делает кратковременные перерывы, чтобы утолить жажду все той же водкой. Она даже ничем не запивает. Тут, чувствуя, что дело подходит к концу, я становлюсь более напористей, и хватаю ее за уши, что делает наши движения более ритмичными. Раз-два-три. Я выстреливаю без всякого предупреждения и откидываюсь на спинку кресла. Она брезгливо морщится и у нее довольно смешной вид. Но мне не до смеха. Она снова возвращается к сигаретам, и все повторяется с удручающей мою душу, и без того, не знаю почему, обремененную чувством измены, монотонностью. Я пытался расшевелить ее разговорами, но тщетно. В конце концов, мне все это осточертело, да и завтра к утру нужно было выглядеть свежим. Я схватил ее за шкирку и вытолкнул за дверь. Она явно не собиралась уходить, долго ломилась в дверь, просила ее впустить, но я был непреклонен. Потом услышал, как она спускается вниз и, слава богу, больше ее не видел.

Ночь почти не спал, как у меня всегда бывает после сильной пьянки, и утром чувствовал себя довольно скверно. Позвонил Гертруде. Как ни странно, все было в силе. К восьми утра я уже ждал ее на автовокзале. Она подошла несколькими минутами спустя. В руках была сумка внушительных размеров, выглядела довольно свежо. Тут кто-то ее окликнул. Это оказался ее очередной знакомый - довольно навязчивый тип, который давно ее клеил. Он находился метрах в двадцати от нее, через платформу. Они перебросились двумя тремя фразами. Он спрашивал, куда это она с такой сумкой. Она сказала, что на море. Когда я с недовольством заметил, что его поведение довольно бестактно, что, к тому же, видя ее в обществе мужчины, можно было ограничиться одним приветствием, а не выяснять на весь вокзал - куда и зачем. Впрочем, перед этим, когда он повстречался на улице, она так же бесцеремонно отошла с ним в сторону, оставив меня одного на некоторое время. Она резко оборвала меня, сказав, что он мне такой же друг, как и ты, и если я не прекращу ревновать ее, она просто сейчас развернется и уйдет. Я не стал возражать. Доехав до Южного, мы пересели на бердянский автобус. Она заказала себе пару лонгеров, я же взял пива. Всю дорогу она чинно сидела, разгадывая кроссворды, и как я заметил не безуспешно. Сразу же по приезду, сняли однокомнатную квартиру в десяти минутах ходьбы от моря. Сначала пошли в находившийся неподалеку магазин скупиться, потом отправились на пляж. Вечерело. Было довольно свежо и ветрено. Она сказала, что загорать не будет, а просто посидит на солнышке. Я разделся и пошел купаться. Когда вышел из воды, увидел у нее в руке телефон. Она сказала, что звонил Семен.

-- Мы же договаривались, что на время совместного отдыха ты повременишь со своими звонками друзьям.

-- Я ничего плохого не сделала. Он просто позвонил узнать, как дела.

К вечеру вернулись домой и сели ужинать. Когда коньяк закончился, я вышел купить еще бутылку, и, вернувшись, застаю ее говорящей по телефону. На мой приход она абсолютно не отреагировала, и как ни в чем ни бывало продолжала любезничать. По угрюмому сопению в трубку я распознал оппонента, это был уже Макси. Тут я не вытерпел. Эта сука как всегда хотела усидеть на двух стульях. Выхватываю у нее из рук телефон, обкладываю хуями ее бывшего ебаря и сбрасываю номер. Отдаю ей телефон, но он звонит опять, грозится приехать, но она успокаивает его, говорит, что с ней все в порядке. Не успели выпить по стопке, тут опять звонок. На этот раз звонил тот, кто трахал ее в последнее время, может и трахал за день до отъезда. Пришлось разбираться и с ним. Опять угрозы, она умоляет вернуть ей телефон. Раздаются беспрерывные звонки, кажется, звонили все трое. Ее хватает на всех, я для нее явная помеха. Она пытается спрятаться в ванной, в туалете, в зале, но я всюду ее настигаю и вновь отключаю мобильный. Ее ебари взволнованы. Каждый думает, что она общается с ним одним. Я пьян и взвинчен. Мои нервы натянуты как струны. В конце концов, я не выдерживаю и начинаю рыдать как маленький ребенок. Тут она спохватывается, садится ко мне на колени, и покрывая мое лицо поцелуями, просит у меня прощение. Через некоторое время ей удается меня успокоить. Она отключила телефон. Мы больше уже никуда не пошли, как собирались и продолжили пить. Остаток вечера я помнил смутно. Проснувшись утром, стал собираться на пляж. Попытался поднять ее, но она отказалась, сказав, что хочет спать. Пришлось идти одному. По дороге на пляж заскочил в книжный, купил публицистику Г. Миллера , потом присел в кафе за столик и заказал себе бокал пива. Сделал пару глотков, пролистал несколько страниц. Как это ни странно, чувствовал себя достаточно комфортно. Потом перебрался на находившийся в двух шагах пляж и с наслаждением развалился на песке. Часа через полтора звонит Гертруда и сообщает, что уезжает. Она уже собрала вещи и ждет меня, так как у нее нет ключа и, конечно же, нет денег на дорогу. Возвращаюсь, пытаюсь ее остановить. Спрашиваю, что случилось.

-- Ты приставал ко мне ночью.

-- Извини, я ведь был пьян. Прости, больше этого не повторится. Прошу тебя останься.

-- Нет. Я уже решила. Ты обещал не приставать и не выполнил своего обещания. Дай мне денег на дорогу. Даже, если не дашь, я все равно уеду.

-- Ты уже созванивалась со своими ебарями,- спрашиваю ее чисто символически.

-- Да. Макси будет меня встречать на Плеханово.

Делать нечего. Даю ей денег, провожаю на вокзал. Покупаю билет на автобус. Пытаюсь еще раз остановить - безуспешно. Она словно каменная. На прощание холодно подставляет щеку для поцелуя и садится в автобус. Я же, возвращаюсь домой и сажусь пить. И так три дня безвылазно, хотя нет, выходил пополнить запасы. Потом день отходил и на следующий день выполз на пляж скупаться. Днем, кое-как собрав вещи, поехал домой. Отдых получился что надо.

После "отдыха" до моего очередного отъезда мы с ней почти не виделись. Созванивались пару раз. Она сказала, что помирилась с Макси и поэтому рассталась со своим последним ебарем, и что если бы не помирилась, то очевидно сохранила бы отношения с последним. Он оказался очередным каким-то старым другом ее детства. Оказывается, они вместе ходили в садик и их мамы дружили друг с другом. Она извинилась, что так все вышло, хотя во всем по-прежнему считала виноватым меня и пела о старом. О том, что я не имею право вмешиваться в ее личную жизнь, так как мы только друзья и что если бы я не вмешивался, то она бы выговорилась ( она именно так и сказала - "выговорилась") в первый же день, а потом все пошло бы нормально. Мы бы ходили на пляж, загорали, купались, вечером гуляли, ходили в кафе. Короче, отдыхали бы, как все нормальные люди.

-- Хорошо,- не выдержав, возразил я тогда.- И как бы ты себе все это представляла? Мы целыми днями вместе. Пьем, спим в одной комнате и сохраняем при этом девственно-дружеские отношения? Ты считаешь это нормальным.

-- Да, считаю.

- Ты отдыхала с кем-то подобным образом?

- Да. С папой и мамой.

Это уже было явным издевательством с ее стороны. Не знаю, понимала ли она меня, хотя ей было все равно, что я думаю. Мне кажется, мои страдания только подпитывали ее, облегчали ее горе от осознания того факта, что страдает не только она одна. Возможно, это было какое то подсознательное мщение. "Если мне плохо, то пусть и другим будет херово"- думала она.

Как то раз она позвонила ни свет ни заря, около пяти утра и предложила встретиться у них на школьном стадионе, да побегать. А что, нужно же и о здоровье когда-то подумать. Уже давно ничему не удивляясь, я быстро собрался и поехал к ней. Она одиноко сидела на спортивном бревне, одетая в короткие плотно облегающие ноги спортивные штаны и легкую майку. В руке у нее была сигарета, и слышался запах спиртного. Оказалось, что вчера была в гостях у Макса и его брата с женой. Там она задержалась допоздна, а когда вернулась домой, не смогла заснуть, к тому же было полнолуние. Вот она и надумала позвонить мне и предложить побегать вместе, ведь я же сам часто предлагал ей заняться спортом. И мы побегали, правда, недолго - два раза обежали школьный стадион, так как на большее ее не хватило. Она задыхалась.

- Когда то в школе я бегала быстрее всех в классе,- расстроено сказала она. Тогда мы просто посидели на бревне, выкурили по сигарете и решили пойти в посадку, неподалеку от ее дома. Она забежала домой, взяла подстилку, и мы вместе, разумеется, предварительно зайдя в магазин, отправились на природу, ведь не изнурять же себя спортом. Мы нашли уютное живописное местечко - рядом, что-то вроде небольшого ставка с маленьким водопадом и разостлали покрывало. В общем-то, все было довольно мило, за исключением завершающей фазы, которая, и это уже традиционно, была для меня весьма огорчительна. Вначале мы загорали, неторопливо попивая пиво и, кажется, водку. Она сообщила, что сегодня должен позвонить ее доблестный троюродный брат - ее нежный и благородный опекун и назначить ей встречу для того, чтобы передать ей триста гривен, которые она попросила у него взаймы. Ему не понравится, что она выпившая и, к сожалению, придется терпеть его нравоучения. И действительно, вскоре раздался звонок. Поняв по голосу, что Гертруда под мухой, он стал вынюхивать где она, да с кем. Она созналась, что со мной в посадке и в полной безопасности. Он был на машине и сказал, что будет ждать ее неподалеку минут через пятнадцать.

Вскоре она вернулась. Вечерело и мы отправились в сторону ее дома. По дороге, наткнулись на ее ненаглядную подругу, ее ухажера, который на мой взгляд годился ей разве что в дети, ее сестру и еще кого-то с ребенком. Вся компания сидела за столиком на лавочке неподалеку от ее дома. На столе еще была водка и нас гостеприимно пригласили. Мы присоединились к ним, и пришлось купить еще бутылку. И тут, наконец-то последовала завершающая нота. Ей позвонил Макси. Вначале она не брала трубку, но он звонил снова и снова, пока она не сдалась. Учуяв по голосу, что она пьет с кем то, он долго ее отчитывал, выяснял с кем, потом, видимо учуяв что-то неладное, чрезвычайно разнервничался и сказал, что сейчас приедет. Она в панике и требует, чтоб я немедленно их покинул. Я возмущен и отказываюсь уходить, во всяком случае, таким образом, но она бесцеремонно, при всей честной компании выпроваживает меня, унизив в очередной раз.

Это была наша последняя встреча перед моим отъездом на "Фаину". Когда я был уже в Одессе, она вдруг позвонила и с редко случающейся с ней душевной теплотой вела со мной беседу, терпеливо выслушивала мои претензии к ней.

Мы пошли на ремонт в Севастополь. Неделю спустя, после очередной ссоры с любимым она вновь позвонила и взволнованным голосом сообщила, что приедет ко мне. Хотела, во что бы то ни стало выезжать в этот же день, но потом, видимо остыв, перезвонила чуть позже и отказалась, осознавая всю нелепость этой затеи.

Как то вечером, возвращаясь на пароход в легком подпитии, я набрал ее номер, но в ответ услышал голос ее возлюбленного.

-- А-а, Соня? Так она у тебя Соня?

-- Дай ей трубку,- говорю ему.- И вообще, какого хуя ты отнимаешь у нее телефон, звонят ведь не тебе?

-- А тебя это ебет?

-- Тебя что, в детстве не учили, что отнимать чужие вещи плохо?

-- А тебя это ебет?

-- Ты покупал ей его и вообще, ты хоть что-то сделал для нее?

-- А тебя это ебет?

И так далее и тому подобное. Несколькими минутами позже, видимо повинуясь его требованию, она позвонила сама и сказала, что любит меня как друга, но не как мужчину, а его любит как мужчину.

Для меня это не было новостью. Я просто извинился за причиненное ей своим несвоевременным звонком беспокойство и отключил телефон. Потом от нее долго не было вестей, и наконец, прислала сообщение, что лежит в больнице. Я тут же перезвонил. Оказалось, что она застудила почки. Последние несколько дней ее сильно температурило, и она не могла никак вылечиться, думая, что это обычная простуда. Мать с отцом в это время были в деревне, и некому было о ней позаботиться, кроме разве что, ее любимого. Ее состояние тревожно не улучшалось, и неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не приезд матери, которая сразу отвезла ее в больницу, где ей поставили неутешительный диагноз - инфекция почек.

По своему приезду я узнал от нее, нее она провела там дней двадцать, и уже позже, когда ей сделали снимок, оказалось, что ее правая почка ниже левой на десять сантиметров. Представляю себе ее состояние. Узнать такую новость... У любого руки бы опустились. Ей предложили операцию, но она отказалась, так как это было слишком рискованно и даже при удачном исходе, не избавляло от последующих по подтягиванию почки. Теперь ей нужно было беречь себя, а это означало, менять привычки: бросать пить, курить, тепло одеваться, что шло в разрез с ее упрямым характером. И она делает все наоборот. Думая, что жить осталось недолго, она пьет еще больше с каким-то фатальным упорством, короче, делает все себе во вред, как, собственно, и делала всегда.

*****

Оказывается, потерять работу не всегда бывает плохо. После ремонта в Севастополе мы пошли в Сирию на погрузку машин. Там количество выпитого во время погрузки не позволило мне выйти на вахту, и капитан - мой однокашник по мореходке, не замедлил сообщить об этом прискорбном факте в компанию. По приходу в Ильичевск на судно прибыл сам хозяин-господин Муренко, который как представитель новой русской интеллигенции просто похвастался мне, что обладает достаточными средствами, чтобы лишить меня диплома в случае, если подобное повторится. Однако, чуть позже, когда пришел новый питерский капитан Колобков, и мы пошли на погрузку танков в Николаев, оказалось, что назрела необходимость в новом питерском старпоме. Я без всяких дальнейших объяснений был с позором изгнан, что, как выяснилось в дальнейшем, позволило мне избежать сомалийского плена. Мне не выплатили месячную зарплату, хотя оплатили проезд на автобусе от Николаева до Донецка. Требовать деньги было бессмысленно, так как хозяин компании - представитель криминальных структур, достаточно уверенно себя чувствовал, вступая в противоречия с законом, и лишить его этого привычного чувства безнаказанности можно было лишь только традиционным насильственным способом. Не имея в этом квалификации, я не стал прибегать к крайним мерам. Добравшись домой позвонил ей пару дней спустя. Она была не одна, а в обществе Макси, хотя разговаривала со мной в его присутствии довольно самостоятельно, видимо приучив последнего за это время считаться с ее характером. Вначале она сказала, что не знает, сможет ли встретиться, со мной, но потом расхрабрилась и пообещала позвонить на следующий день, к тому же после нашего последнего скорого расставания, у меня осталась сумка с некоторыми ее вещами. Оказалось, что Семен - ее предыдущий ухажер, нашел ей работу, точнее, возможность подхалтурить. У них небольшой склад для хранения лесов во дворе швейной фабрике, что возле моего дома, и там она и еще две подружки трудятся на благо его строительной шараги - ваяют из гипса какие-то фасады.

На следующий день около десяти Гертруда позвонила, и мы встретились возле фабрики. Она заметно похудела, хотя выглядела все так же свежо. Такой, несколько похудевшей она мне даже больше нравилась. Мы сели на лавку возле подъезда соседнего дома, разумеется, предварительно купив весь необходимый антураж - чекушку коньяку и колу, и она поведала мне, что Семен вновь пытается вернуть ее к себе. Забрасывает ее цветами, слезно клянется ей в любви. Кстати, у него дела заметно пошли в гору. Их предприятие ширится, много заказов по области, и он уже технический директор - правая рука шефа. Наконец то, сделал ремонт в своей трехкомнатной квартире и собирается покупать иномарку. Говорит, что когда он был бедный, она его любила, а теперь, когда у него все есть, она от него ушла. Так пусть же она вновь вернется к нему богатому и теперь уж они заживут на славу. Может, поэтому и предложил работу, чтобы она всегда была под рукой, и у него было больше возможностей идеологически на нее воздействовать, создать, так сказать, необходимые предпосылки для возвращения заблудшего дитя в лоно былой любви.

-- Ну и ты как?- спросил тогда я ее.

-- А никак,- ответила она отрешенно.- Теперь уже поздно. Я уже полюбила Макси. То, что было у меня с Семеном, теперь совершенно не сравнить с теми чувствами, которые я питаю к Макси. Семен тут и рядом не стоял. Он эгоист и любит только себя. Ему было все равно, где я и с кем (это была явная ложь). Этот совсем не такой. Хоть он и ревнивый, зато он заботится обо мне.

-- Ну а материально он тебе помогает?

-- Да он сам гол как сокол.

-- Мне кажется, тебе лучше вернуться к Семену,- не знаю почему, ввернул я тогда, хотя видение ее будущего в свете союза как с одним так и с другим было для меня абсолютно непереносимо.- Он нормальный серьезный парень, а этот - непонятно что. Просто ебет тебя на холяву, вот и все. То он тебя любит, то бросает и уходит к другой. И потом, эти его постоянные пьянки... Тебя это не смущает?

-- Сейчас все пьют. Такая у него работа, ведь он шахтер.

Тут позвонил тот, о котором шла речь, и она отошла в сторону, сказав, что сходит купить сигарет. Потом, когда вернулась, все еще говорила, успокаивая его, чтобы не ревновал.

-- Успокойся. Мы сидим на улице. Он только принес мне вещи. Я еще посижу с ним минут двадцать и пойду работать. Потом тебе перезвоню.

Мы продолжили беседу, но минут через двадцать от него пришло сообщение: ,,Ты мне так и не перезвонила,,. Потом, чуть позже, опять звонок.

-- Ты надо мной издеваешься,- слышу в телефон его рыдающий голос.- Я знаю, ты специально так делаешь, чтобы сделать мне больно ( и в этом, как понял я позже, он был абсолютно прав). Ты опять за старое. Что, любишь своего Валеру? Опять этот Валера...

-- Макси, успокойся. Мы просто, сидим, общаемся. Я сто лет его не видела. Могу я поговорить со старым другом?

- И тебе не противно слушать эти стенания? Он ревет как баба. Это что, всегда так?- спросил я ее, когда она закончила разговор.

-- Всегда.

-- Он хоть, как я вижу, не бросается к твоему телефону. Что, наконец-то, приучила его?

-- Иногда бросается.

-- Ну и как он воспринял новость о предложенной Семеном тебе новой работы?

-- Он был взбешен и ни за что не хотел соглашаться, но я настояла, так как ничего лучшего пока нет, а деньги нужны.

-- А он, почему не дает тебе деньги? Он же шахтер, видимо, неплохо зарабатывает.

-- Сколько там он зарабатывает... Он ведь слесарь. И потом, он все отдает матери.

-- Он что, не может потребовать у нее деньги?

-- Там такая мать, что это делать бесполезно. Ты извини, мне надо идти, а то подруга уже заждалась,- сказала она, когда иссякло содержимое чекушки.- Да и Семен вот-вот должен приехать.

-- Может, увидимся вечером?

-- Нет. Меня почти всегда забирает Семен и отвозит домой, или к Макси. По мере возможности, будем встречаться.

-- Извини, я не совсем понял. Что, Семен везет тебя после работы к Макси? Прямо к его дому?

-- Да,- засмеялась она

-- Так ты нарасхват?

-- Да!- ответила она не без детской гордости.- Вот такая я.

-- Ну и тебе не жалко своего Макси? Он ведь весь на нервы изошелся. А может, ты специально согласилась? Тебе ведь всегда одного было мало.

-- Не ехидничай. Мне никто кроме Макси не нужен.

-- Ты говорила то же самое и Семену

-- Да. Он сказал, что все равно будет ждать меня, ждать, когда я нагуляюсь.

-- И ждал он тогда целую вечность...

-- Так, все! Я побежала. Позвоню тебе,- прервала она меня, и как делала это сотни раз, подставила щеку для поцелуя.

В этот мой приезд мы часто видимся. Она пьет больше обычного, забрасывает меня смс с просьбой прийти к ней, конечно же, с бутылкой, посидеть поболтать. Как-то раз, глядя в окно спальни, я увидел ее в обществе кавалера. Вначале я подумал, что это Семен, но потом, хорошенько присмотревшись, понял, что ошибся. Этот был повыше и не такой толстый. Они выплыли из ворот фабрики, и радостно держась за руки, переместились в сторону гастронома. Через несколько минут, уже весело шли назад загруженные. Она крепко держала его под руку, как держат что-то очень ценное, а он нетвердо шел и улыбался беспредельно счастливо. Позже я узнал от нее, что это был Макси. Оказывается, он приходил иногда на фабрику, не знаю зачем, то ли помочь ей, то ли проверить, с кем она. А она твердо и неизменно гнет свою линию - держит на взводе обоих, вернее, теперь уже троих. Я, поддаваясь ее частым просьбам, иногда прихожу к ней на склад. Она, как-то уверяя, что только мне одному это говорит, и с огромной просьбой, больше никому об этом не рассказывать, поведала мне, что по прежнему страдает почками, но держит это в секрете от всех. И мне показалось немного странным тогда, почему именно я оказался тем единственным, кому она открылась.

Естественно, во время наших встреч она успевает отвечать на телефонные звонки обоих своих воздыхателей рассказывая каждому из них кто что о ком говорит. Они в свою очередь поносят друг друга. Я вынужденно все это выслушиваю и открываю для себя в ней все новое и новое. Как то, она заночевала у Семена, и другому стало об этом известно. Он устраивает сцену и разбивает ее телефон. На следующий день она звонит мне и сообщает об этом, как бы невзначай спрашивая, не знаю ли я, где можно купить новый в кредит, так как она не в состоянии оплатить сразу. Я, понимая, что к чему, говорю, что не знаю, и как обычно получаю приглашение навестить ее. Сидим, пьем. Звонит Семен. Слышу ту же самую историю. Вдобавок ко всему, он, приобретя уже к тому времени тачку, подкатывает к складу и застает нас двоих. Он действовал все так же для меня странно. На правах хозяина, не выходя из машины, он важно поздоровался со мной и позвал ее. Она заскочила к нему в салон, а я не стал ожидать продолжения.

Уже холодало, и ей, с ее почками находиться целыми днями на складе было просто опасно. Я говорил ей об этом, но она возражала: "Раз я пообещала, то должна доработать до конца". Было не совсем понятно, знал ли ее работодатель о ее болячках. Если знал, то это не делало ему чести, хотя, зная ее, вполне можно было предположить, что никаких болячек вовсе не и было. Потом она позвонила и сказала, что больше работы нет, так как заказчик отказался от услуг их фирмы. Уже тогда я сообщил ей, что пишу про нее книжку и, неожиданно для меня, она согласилась прийти ко мне домой.

Я открываю ноутбук, и она внимательно читает. Я слежу за ее лицом. Оно беспристрастно, как лицо индейца. Близится три часа дня - время, когда ее Макси заканчивает работу. И действительно, примерно без десяти три он ей звонит. Она не отвечает. Он звонит раз двадцать. Советую ей отключить телефон, но она отвечает на звонок. Говорит, что у меня. Он в истерике и все повторяется - его плачь и ее неумолимый жестокий отпор. И в довершении всех моих бед, впрочем, как и при любых других встречах с ней, когда обстоятельства всегда складывались против меня, позвонил ее сердобольный опекун и стал вынюхивать, где она, да с кем. Она чистосердечно признается, что сидит у меня. Он отвечает, едет встречать жену с работы, но так как они в ссоре, и от нее можно ожидать всяческих сюрпризов, то они могли бы встретиться. Кстати, его родители уехали, и их дом совершенно пустует. А там великолепный домашний самогон, махан, и все такое прочее. Короче, есть все необходимое для встречи троюродных брата и сестры. Я смотрел на нее тревожно, видя, как она млеет от удовольствия, и понимал, что только круглого идиота могли бы убедить ее заверения в том, что между ними чисто родственные отношения. По-моему, он просто цинично использует ее и ебет, когда случается подходящая возможность, ебет, так сказать, на правах старшего брата. А она, видимо, считает эту еблю какой то особой, священной, что ли, какую и изменой то, в сущности не назовешь. Ведь она любила его с детства, и он так же любил ее маленькую, так почему они сейчас должны сдерживать себя? Нет, это особый род любви. Это трахание, согретое родственными чувствами, когда никто никого не ревнует, и трахание без каких либо обязательств. Хотя мне так не казалось, так как всегда звоня ей, он выспрашивал, где она, да с кем. Но она оправдывалась, говоря, что это лишь вызвано его братской заботой о ней, его переживаниями за нее, что она вся такая нерадивая может влипнуть в любую скверную историю. В общем, он пообещал перезвонить, когда разрулится ситуация с женой, и она через некоторое время заснула прям в кресле. Все это время, что она спала, ее Макси продолжал неистово наяривать, кстати, звонил и на мой телефон, так что мне пришлось отключить громкость в обеих мобильных. Ее пробуждение, а спала она больше часа, совпало с повторным звонком ее братца, который сообщил, что его жена, по-моему, сука еще та, просквозила, и он зря ее прождал. Так что теперь, он в полном ее распоряжении, и они могут на родственных правах заняться любимым делом.

Теперь для нее больше не существовали ни я, ни ее шизонутый любимый. Она быстро собралась. Мы выкурили по сигарете, и она неуклюже пытаясь оправдаться, сказала, что ей очень нужно его увидеть, ведь она давно его не видела, и что он просто отвезет ее домой, и она сразу же позвонит мне, как доберется. Я проводил ее к храму. Он уже был там и ждал ее в своей машине.

И действительно, через час она перезвонила, сказав, что еще с ним в машине, но скоро он отвезет ее домой, так что я могу не беспокоиться и больше не перезванивать. Естественно, я все понял. Наверняка она уже звонила от него, тогда как он в это время был занят необходимыми приготовлениями, предшествующими перепихону. Я не раз представлял себе, как он на родственных правах насаживал ее на свой конец и с братской требовательностью экзаменовал нерадивую сестру - где и с кем она была, и с кем быть следует, а с кем нет. Так, например, меня он сильно недолюбливал, безусловно считая старым конченным козлом, который пытаясь совратить юное дитя идет на всякие гнусности: спаивает ее, делает все, чтобы разрушить ее отношения с любимым, правда, одному богу известно, с каким именно. А она же со своей стороны, умащиваясь на его хер, видимо, не считала это совокупление чем то постыдным, не считала изменой, разграничив эти отношения с братом, внеся их в разряд каких то особых, и если по отношению к другим она выглядела неприступной, сохраняя верность любимому, то в отношении брата эти моральные запреты не распространялись.

На следующий день, так и не дождавшись от нее звонка, звоню сам. Она уже успела поддать и говорит, что у брата. Оказывается у него сегодня выходной, и она вчера уступила его просьбам нанести ему визит, да засиделась, а так как уже было поздно, он гостеприимно предложил ей ночлег. И вот они сидят вместе, курят и общаются. Разумеется, она спала отдельно в комнате его родителей, и он к ней даже пальцем не прикоснулся, ну разве что нежно по-братски поцеловал в щечку и пожелал спокойной ночи. И пусть я не беру дурного в голову,- ничего такого не произошло, просто потому, что произойти не могло. Они еще поболтают немножко, как две старые подружки и она пойдет домой.

Вечером звонит ее встревоженный ухажер. Он под сильным наркозом и говорит гнусавя, что был с Гертрудой и сейчас едет от нее. Она милостиво пригласила его к себе, вернее, назначила ему свидание неподалеку от дома ее брата. Они встретились, потом, чуть позже подтянулся брат с женой (хотя никакой жены не было и в помине - не знаю, зачем он все это выдумал?) Они посидели все вместе, попили водочки. А что было потом? Потом они расстались в наилучших отношениях - он поехал домой, а они втроем, да, он абсолютно в этом уверен, втроем пошли домой к его родителям. Почему Гертруда не поехала с ним? Просто, она решила подольше побыть с братом и его женой, ведь они так редко видятся. А ревнует ли он ее к брату? Да я не знаю ее брата. Это же душа человек. А что, мне известны какие-то подробности их отношений? Тут меня начинает нести:

- А тебе не кажется странным, что она у него дома одна вот уже как второй день?- подтруниваю его.

- Ты не знаешь ее брата! - он переходит на фальцет.

- На твоем месте я бы призадумался.

- На что ты намекаешь!? Что она с Братом...!?- взвывает он.

- Странно, ко мне ты ревнуешь, а к нему нет.

- Даже если это и так, ну и пусть. Я уже в таком состоянии, что мне все равно.

Тут его кто-то набрал, и он отключил мобильный. Не знаю, зачем он мне звонил. Чтобы разузнать что то? Так он ни о чем и не спрашивал. Скорее, это напоминало какой-то хвастливый отчет, хотя, чем тут было хвастаться. А может, ему просто было херово и он почувствовал во мне родственную душу - такого же отвергнутого, и решил поделиться со мной своим горем, хотя пытался преподнести все в радостных тонах и перекраивал некоторые факты.

На следующий день он выложил все это ей при встрече. Она в гневе позвонила и отсчитала меня. Я ответил достаточно резко. Сказал, что не желаю выслушивать исповедь ее воздыхателя и попросил ее повлиять на него в нужном направлении.

Несмотря на эти мелкие разногласия, наши отношения продолжают улучшаться. Она стала чаще приходить ко мне и читать отрывки из моего романа, в котором, как она нашла, про нее были одни только гадости.

Как то мы сидели в "Карамболе", и вновь позвонил ее брат. Реакция была той же, что и неделю назад. Она возжелала встретиться с ним, во что бы то ни стало. Пообещав мне приехать на следующий день, она вызвала такси и который раз оставила меня одного. Они вроде опять пили, потом на следующий день вместе поехали на рынок за кормом для домашней птицы,- этот брат совмещал приятное с полезным; а после, о чудо, он подвез ее прям к моему подъезду, и она предстала предо мной хмельная и готовая добавить еще. Ее каприз был удовлетворен, и она продолжила пить в моем обществе, но тут к трем часам опять стал наяривать ее псих. Завязалась тягучая изнурительная беседа двоих, чьи отношения вот-вот рухнут.

- Нам лучше не видеться,- говорила она.- Я не могу быть только с тобой, у меня есть и друзья.

- Ты опять у Валеры?- слышу его сиплый голос.- Ну и как с ним? Лучше, чем со мной?

- Лучше.

- А-а! Лучше? Ну и как он в постели?

- Не неси ерунду, я просто зашла в гости к старому другу. Я что, не могу иногда встречаться с друзьями?

Переговоры велись почти беспрерывно. К концу вечера она, уступив его мольбам и рыданиям, поехала к себе домой, куда он тоже должен был подъехать. Через пару дней она позвонила рано утром и предложила приехать к ней в гости. Такой неожиданный поворот событий удивил меня в высшей степени. Я уж и не помнил, когда был у нее в последний раз. Естественно подразумевалось, что я приеду не с пустыми руками. Но мне не привыкать, и я в сотый раз проделываю знакомую процедуру: захожу в гастроном, беру коньяк, колу, пару литров пива, сигареты. Приезжаю, звоню. Никто не отвечает. Я начинаю волноваться и поднимаюсь к квартире. Давлю на кнопку звонка, - без ответа. Подождал немного на площадке, позвонил еще,- аналогично. Вышел на улицу, покурил и снова позвонил с телефона. Наконец-то, ответил сонный голос.

- Извини, я заснула. Ты где?

- Я у твоего подъезда. Уж я тебе и по телефону и в дверь... думал, что стряслось...

- Поднимайся. Я сейчас открою.

Через минуту она открыла дверь вся сонная и обворожительная, одетая в короткую майку на брительках и домашние шорты. Кудряшки волос беспорядочно свисали на обнаженные плечи. Сразу же с порога набрасываюсь на нее с поцелуями. Она не сопротивляется и обнимает меня. Мы перемещаемся в спальню и продолжаем заниматься тем же, но уже лежа на диване. Я ничего не могу понять, но не задаю лишних вопросов. Снимаю с себя майку, пытаюсь стянуть с нее шорты. Но тут она начинает брыкаться, и я задираю ей майку и переключаюсь на ее груди, на ее небольшие упругие груди. Целую ее маленькие розовые соски.

- Поклянись, что не скажешь Макси,- тихо шепчет она.

- Клянусь!

- И вообще, никогда ему не говори о нас с тобой и о том, что между нами происходит.

- Клянусь, Соня!

На мгновение мне показалось, что она приняла решение и готова отдаться, но это было лишь мгновение. Вдруг, она заплакала навзрыд и жарко меня целуя, стала просить прощения.

- Прости меня, я не могу. Я тебя только раздразнила. Прости меня за все,- рыдала она.

- Сонечко, успокойся! За что тебя прощать? Все в порядке.

- За то, что я такая сволочь. За то, что я тебе всегда делаю больно.

- Я тебя прощаю, Сонечко. Ты же знаешь, я на тебя не сержусь. Успокойся, не плачь.

- Уходи,- шептала она, целуя меня с еле сдерживаемой страстью, которую я не никогда не замечал в ней прежде.

- Сонечко, не выгоняй меня.

- Уходи,- снова говорила она, обнимая меня все крепче.

Я не знал, что это на нее нашло, таких нежностей в свой адрес я еще не удостаивался за все пять лет нашей встречи. К тому же, она не выглядела пьяной, хотя, зная ее достаточно, это можно было предположить, и прекрасно все осознавала.

Так, мы лежали довольно долго, целуясь. Пару раз я возобновлял свои попытки, но все было тщетно. К трем, конец рабочего дня Макси, раздался телефонный звонок.

- Чем занимаешься,- загундосил голос.

- Я спала,- сонным голосом ответила она, и почти не солгала.

- Ты одна?

- Одна. А с кем же еще?

- Может, с Валерой? Шучу.

- Ты приедешь?

- Еще не знаю. Я перезвоню,- императивно прогундосил Макси и отключил мобильный.

Я пробыл у нее до пяти вечера, но нужно было собираться, так как вот-вот должна была прийти ее мать с работы. Все это время мы почти беспрерывно целовались, не разжимая объятий. Я был просто сбит с толку и боялся верить в случившееся. Неужели, в ней стали просыпаться какие-то чувства ко мне? И даже при расставании, когда я уже оделся и стоял в дверях, она долго не отпускала меня, прижимая свой рот к моему.

Я ехал домой, переполненный чувством благодарности и любви к ней. Но, в то же время, тревожно чувствовал, что эта метаморфоза, произошедшая с ней, была вполне в ее духе, и это не позволяло мне воспарить высоко в небо. Может ее незримым хозяевам вздумалось поиграть со мной в огорчение, которое тем сильнее, чем больше радость. Давай-ка, думали они, мы его вначале обнадежим, а потом огорчим, как только сможем.

Так и произошло, но все было гораздо хуже, чем я даже мог предположить. Через два дня она позвонила и упавшим голосом вновь просила прощения. Потом сказала, что приходил Макси, и она ему все про нас выложила, как я был у нее и как мы вместе пили, но, разумеется, ни слова не сказала о том, что происходило на самом деле. Ну а что было потом? А потом был крупный скандал, ведь у него на это дело чуйка. И сейчас она нашла в загашнике у матери бутылку спирта и хочет выпить. А вообще, она решила бросить пить, потому что, так жить уже не может. У ее матери есть знакомый врач, но, помниться, я говорил ей про бабку, у которой лечился. Так что, если я не против, она согласна поехать к ней, но для этого надо несколько дней не пить и пролечиться. Вот, она выпьет сегодня в последний раз и больше никогда уже не будет.

Я успокоил ее, как только мог и пообещал перезвонить сразу, как только договорюсь со знахаркой, к которой я действительно ездил несколько раз незадолго до этого со сходными проблемами. Обращение к истокам, думал я тогда, самый простой и короткий путь до истины. Ведунья лечила молитвами и заговорами. Уверовав в старуху, я стал следовать ее предписаниям, строго соблюдая все магические ритуалы, о которых здесь не буду распространяться. На мой новый запрос та ответила, чтоб привозил девоньку, но через неделю, так как она будет в отъезде. Тут же перезвонив Гертруде, я сообщил ей эту новость. Мы решили ехать сразу же, как только старуха вернется. А пока, ей необходимо было несколько дней отлежаться под капельницей, чтобы очистить организм и быть готовой к лечению.

Через три дня звоню ей и предлагаю встретиться. Естественно, радикально меняю всю программу и намечаю культурно-развлекательную, а именно, посещение музея восковых фигур. На следующий день мы встретились возле музея. Она была словно мумия, под стать тем восковым фантомам, которых нам предстояло увидеть. Ни капли от той страстной Гертруды образца нашей последней встречи: дефицит эмоций, минимум душевного тепла, запредельная холодность. Спрашиваю, все ли в порядке, и в ответ получаю однозначное "все нормально". Ни слова о том, что произошло, ни слова ни о чем. Пытаюсь высечь искру из этого бесчувственного тела, но куда там. День прошел чудесно. Были в музее, где в этот вечер одной восковой фигурой стало больше. Чтобы, хоть как то развлечь ее, а заодно и себя, я устроил ей нечто вроде фото сессии. Особенно гармонично она смотрелась в компании с Дракулой и в обществе мушкетеров, ну а фото с осликом, неизвестно по каким причинам присутствующим в зале, просто трогало до слез.

Выйдя из музея, мы тут же сделали фотки в ближайшем фотосалоне, и уныло прогуливаясь, зашли в Мираж, где заказали по бокалу безалкогольного пива, дабы обмыть зарю новой жизни.

Двумя днями позже встречаю ее на автовокзале Плеханово. Никаких изменений. Полтора часа добирались до текстильщика, где жила кудесница. Всю дорогу слова из нее не вытянуть. И так все четыре раза, что мы там были. Когда закончился курс, я неоднократно предлагал увидеться, но она под разными предлогами уклонялась от встречи, хотя регулярно звонила с большими интервалами во времени. Перед своим очередным уходом в рейс, мне лишь один раз удалось вытянуть ее на свидание, да и то, неподалеку от ее дома, в кафе, где мы попили чаю и здесь был небольшой ее интерес, так как я должен был передать ей кое-какие лекарства, купленные мною по ее просьбе. Она вышла с накрашенными глазами, что никогда с ней не случалось, и в жутком парике пепельно-болотного цвета, от чего лицо ее сделалось каким то другим. С ее стороны общение было чисто формальным, и я все время чувствовал, что она где-то далеко-далеко.

Вот такая была наша последняя встреча с нею. Потом она звонила иногда, но от встреч отказывалась по-прежнему. Говорила, что занята по хозяйству, что на улице холодно, что скоро должен приехать ее распрекрасный Макси, который кстати запретил ей не только видеться, но и звонить мне, поэтому она не хочет портить с ним отношения, которые снова пошли на поправку. А, в основном, думаю, валялась целыми днями как чушка на своем, видавшем виды диване, да смотрела видео и бесконечные сериалы. Видя такое развитие событий, я не стал оповещать ее о своем очередном отъезде, и уже находясь в аэропорту Стамбула, получил от нее сообщение с поздравлением к Рождеству. Так же поздравив ее в ответ, я выразил сожаление по поводу того, что мы так и не встретились и успокоил ее тем, что вольно или невольно уже не буду настаивать на встречах, хотя бы потому, что буду далеко от нее. И она ответила, что прощения за все, что знает, какая она сволочь. Что желает мне удачного рейса и целует меня.

Думаю, на этой печальной ноте я могу закончить эту историю о Гертруде и моей безответной любви к ней. Когда я вернусь с рейса, мы с ней, может, еще встретимся, но, наверняка, эта встреча будет такой же бесцветной. Она будет такой же чужой, далекой и безразличной. Вкратце расскажет о себе, что на личном фронте у нее полный порядок. Чисто из чувства такта поинтересуется моими делами, скажет, что будет звонить мне по мере возможности, а может даже и встречаться. И потом, при прощании ритуально подставит мне свою щеку для поцелуя и уйдет к другому.

*******

ЧАСТЬ II

Я вернулся через четыре месяца. Она недолго постилась, и вследствие неверия в старушечьи чары, как она объяснила, возобновила свои упражнения, и как следствие этого, ее интерес ко мне повысился. Да к тому же изнурительно-страстные отношения с любимым подвигали ее быть все время на взводе. Они, то ругались, то мирились. Естественно он тут же узнал о моем приезде, фатальная неизбежность которого все это время не давала ему покоя, и от осознания того факта, что не в силах ей запретить встречаться со мной, бесновался вдвойне. Он изводил ее своей ревностью и своими пьяными выходками. Никогда не отличаясь покорностью, она могла завиться на денек другой к своей подруге , а порой и ко мне. Я в это время подыскивал себе квартиру, для чего на несколько дней собирался в Бердянск. После очередной ссоры, она позвонила мне вечером крепко поддатая от Любаши, и, узнав, что завтра я уезжаю, возжелала ехать со мной. Безоговорочно приняв мои условия - отключить свой телефон, она вскоре была уже у меня. Первой ее просьбой было взять немного выпивки. Зная, что этим вызвана ее основная тяга ко мне, я не стал возражать. Мы посидели немного и легли вместе спать. Я помог ей раздеться и немедля приступил к делу. Но все было по-старому. Несмотря на то, что была сильно пьяна, она, обладая достаточной силой своего спортивного тела, лягалась словно кобыла, не давая мне возможности просунуть ей между ног свое жало. Когда же мне все-таки удалось войти в прихожую, она боднула так сильно, что я чуть не слетел с дивана. Что же касалось поцелуев в разные места, то тут была неограниченная свобода, вплоть до проникновения в святая-святых. Когда я проявлял чрезмерную ретивость, она сопротивлялась, когда же я притворялся спящим, она набрасывалась на меня, страстно, до крови целуя в губы, называя меня кем угодно, но не мною.

Я проснулся рано утром совершенно разбитый и не выспавшийся. Ясно было только лишь одно,- моему языку пофортило больше чем хую, и в этом заключалась вся непостижимость моей спящей мертвым сном спутницы. Подозревая, что эта ее пуританская черточка распространялась только в отношении меня и полный непреклонной решимости ехать в Бердянск, я безжалостно растолкал ее. Алкоголь еще играл в наших жилах. Мы допили коньяк, и полные экзальтированной веселости поехали к ней домой прихватить все необходимое для морского отдыха.

Часов в пять вечера уже были в Бердянске. Сняли довольно уютную чистую квартирку в пяти минутах ходьбы от моря и пошли прогуляться по великолепной набережной, которую портил торговый порт, находящийся рядом, с временами снующим вдоль моря локомотивом. Все шло отлично. Мы раза три съездили на косу, правда, на городской пляж, куда я ходил каждое утро, мне затянуть ее так и не удалось. Гертруда любила понежиться до обеда, да и количество выпитого за день (обычно мы ограничивали себя семьсот граммовой бутылкой водки и тремя четырьмя литрами пива) не особо способствовало утренней активности. Я же - человек утра, вскакивал, безжалостно стряхивая с себя остатки вчерашнего, и бодро шел на пляж, зная, что море и солнце вернут мне бодрость. И все обстояло безнадежно уныло, когда дело касалось ебли. Она все также держала свою калитку на запоре, и ее великолепные стройные сильные ноги - два ее стража, безжалостно колотили меня, когда я победоносно размахивая яшмовым стеблем, пытался с наскока взять бастион. Она сдерживала обещание и не включала телефон. Когда же включала, чтоб пообщаться с матерью, которая так же звонила и на мой, или с подругами, то получала от своего не на шутку обеспокоенного психа десятки сообщений о неотвеченных вызовах. Сразу же, получая у себя сигнал о ее подключении, он начинал бесконечно наяривать, и она, находясь в какой-то печальной задумчивости, через некоторое время отключала телефон. Потом мать Гертруды сообщила, что он обеспокоенный ее молчанием, пытается выяснить, где она и с кем. "Он ведь сильно переживает,- говорит она,- ведь он так меня любит". Тут еще я подливаю масла в огонь. Как то вечером, когда она спала, я включил ее телефон, и тут же позвонил он. Я нажал кнопку вызова и оставил телефон включенным. Знакомый голос задавал вопросы, на которые не получал ответа. Я занимался привычным делом: попивал пиво, грыз орешки, крутил ручку приемника, краем уха улавливая все это время тревожное сопение, доносящееся с мобильного. Потом, выпив пару стопок водки и увлеченный на стезю проказ, я стал имитировать половой акт с той, что дрыхла рядом, - ритмично скрипел кроватью и свирепо пыхтел, как водится в таких случаях. Гертруда же, словно чувствуя, что ее как бы дрючат, постанывала во сне, от чего формировалась правдоподобная картина происходящего, и мобильный разразился воплями боли и гнева.

На следующий день вновь позвонила ее мать и сказала, что он вне себя от горя и умоляет ее сообщить правду, а конкретнее имя неизвестного, мужественное урчание которого уже не вызывало в нем никаких сомнений о неумолимости произошедшего. Гертруда была удивлена. Она потребовала объяснений, и я рассказал ей правду. Толи она затаила обиду, то ли ей стало его жалко, но вечером она включила телефон и ответила на его звонок. Я был рядом и слушал, как она монотонно успокаивала его, словно мать, успокаивающая хныкающее дитя. Говорила, что между нами ничего не было, что мы просто отдыхаем, а телефон отключила потому, что ей сейчас необходимо побыть одной, без него и хорошенько в себе разобраться, и так далее и тому подобное. Он же снова с надрывом укорял ее в содеянном и умолял вернуться. Последние два дня она была словно чужая: больше молчала, потягивала свое пиво, часто курила, разгадывала кроссворды.

Мы вернулись, и она уехала домой. Несколько дней не звонила, но потом позвонил он с ее телефона, и оскорбления лились ручьем. Сильно подавленный, да к тому же была куча дел, я не отвечал тем же, сбрасывая номер. Телефон трезвонил весь день. Наконец я ответил и услышал ее невнятный голос. Она, то ли плакала, то ли стонала. Я спросил ее: "Что случилось, ты плачешь"? Но ответил он, торжествующий и мстящий: "Плачет? А ты прислушайся повнимательнее, плачет ли она? И вот так уже четыре раза".

Явно, не будучи готов к такому повороту событий, я с омерзением отключил телефон. Подлец ответил мне тем же, но на этот раз все было более чем реалистично. Он незаметно набрал меня во время дрючки, а она же, или мертвецки пьяная, или окончательно обезумевшая от наличия его хера промеж своих ног, не предприняла никаких попыток, чтобы помешать ему. Нужно было побыстрее снять стресс. Видеть никого не хотелось, даже Аронского с его знанием жизни, а потому я заскочил в часто тихий гадюшник на Солнечном, и заказал себе сто пятьдесят. Собственно, ничего сверхъестественного не произошло, успокаивал я себя. Ну, разве что, мне стало известно о ней чуть больше. За те редкие разы, что мне доводилось быть с ней, она вела себя более сдержанно, и это вполне можно было рационально объяснить. Ведь не был же я для нее всем на свете, чем являлся этот заморыш. Но все равно, было обидно, и я заказал еще сто пятьдесят. Водка сделала мои мысли более абстрактными, трансформировав мою собственную скорбь в мировую.

Слепая избирательность страсти может любое ничтожество превратить в божество, в источник небывалого наслаждения и всеупования. Для этого совсем не обязательно быть Эрнестом или Игнасио, а достаточно зваться просто Игнатом, или даже Никифором. И потому, досадное заблуждение многих, что они преимущественные ставки делают на свои жизненные заслуги, как то: положение в обществе, материальный достаток, человеческие качества, наличие ума и прочую ерунду. Тут лучше не хорохориться и смириться с необходимостью расставания, послав ко всем чертям объект собственной слепой неразборчивости, ибо в нежелании смирения лишь один путь на кладбище. Неужели так трудно было уяснить себе, что ты для нее, несмотря на всю свою сохранившуюся местами юношескую резвость, лишь старый пердун, функциональность которого ограничена степенью ее потребности в тебе, так же, как она и ограничила функциональность бесчисленных других, нуждаясь в них не меньше, чем в тебе. В своем заторможенном сознании ребенка Гертруда еще как кумекала в этом направлении. Смутно осознавая, что мир принадлежит мужчинам и за мужчинами ее будущее, она упорно не желала терять наработанный материал, находя для любого ничтожества место в своем маленьком духовном мирке. Она умела интегрировать. Этому было отведено место для большой любви, другому для любви-флирта; этому, просто так, для перепихона, другому для романтических поцелуев; этот был интересен тем, что постоянно домогался ее, другой тем, что никак не мог ее забыть; с третьим можно было выпить и поржать, четвертый был настолько медоточив и предупредителен, что никак нельзя было отказаться от такого, пятый так просил, что просто нельзя было отказать, и прочее и прочее. Мне же была отведена роль эпизодическая, невзирая на мой почтенный возраст - роль выгодного друга. Она как то сказала мне о своем питекантропе, что таких как он она найдет с десяток, а таких как я, у нее уже не будет. И еще сказала, что без меня она пропадет, хотя, вполне возможно, что она, то же самое говорила и другим.

На следующий день я получил от нее сообщение, в котором она умоляла простить ее, ведь Макси все подстроил без ее ведома.

Вскоре я купил квартиру неподалеку от собственного дома и приступил к ремонту, вернее, ремонтом занимались два моих двоюродных брата близнеца. Ее склонность встречаться со мной росла, не взирая на боязнь потерять безумного Макси, который все чуял, разрываясь между любовью к ней и любовью к выпивке и друзьям. Он неоднократно в алкогольном угаре назначал мне встречу для сведения счетов, куда приезжал с "секундантом". Один раз, когда мы сидели возле ее дома, он едва не достиг своей цели нагрянув внезапно к ней домой со своим другом. Оба были героически пьяны и жаждали мести. Но мать Гертруды успела предупредить нас об опасности, и та утащила меня подальше от дома.

Когда ремонт закончился, она стала частой гостьей в моей новой квартире. Разумеется, мы только пили. Иногда она застревала на несколько дней, пока обеспокоенная мать не принуждала ее вернуться. Отношения с Макси трещали по швам, и вот однажды вечером, когда она уехав от меня домой, набрала его номер ей ответил женский голос. Она вернулась ко мне ужасно расстроенная, и мы пили несколько дней. В квартире было почти пусто: кухонный гарнитур, телевизор и поролоновый матрац в зале с кучей одеял, на котором мы спали. Она никуда не выходила, валялась целыми днями в постели, заливая скорбь вином да пивом. Я все никак не мог найти работу. Прошло уже шесть месяцев, а предложений не было. Но вскоре позвонили из Мариуполя, и нужно было срочно ехать. Оклад был низким, и не хотелось оставлять свое сокровище в таком угнетенном состоянии, но откладывать уже было некуда. Вечером мы собирались ехать в Мариуполь вместе, но утром она предпочла остаться, да к тому же сильно похолодало - было начало ноября. В конторе сказали, что нужно выезжать сегодня, но на сегодня я наотрез отказался, втайне надеясь, что мою кандидатуру отвергнут. Но, не тут-то было. За меня ухватились словно клещами, и директору фирмы - старому капитану-пройдохе, побывавшему под всеми широтами, удалось уболтать хозяина грека оплатить мне билет на самолет, вылет которого предполагался из Донецка, кажется, в шесть утра. От такой новости мое сердце печально заныло. Но делать нечего - уговор дороже денег. Получив ничтожно малую, всего лишь в пол дня отсрочку, я поехал домой. Вернулся к вечеру, но Гертруда, в моменты пробуждений, очевидно, припадающая к источнику, еще спала. Я растолкал ее и объяснил что уезжаю. Расставание было скорым и волнующим. На прощание она одарила меня парой поцелуев, той парой особых поцелуев Гертруды, на которые она взвинчивала цену, когда дело касалось меня.

Рано утром я вылетел из Донецка в Стамбул, а оттуда в Алжир, где находилось судно. Все пять месяцев, пока я работал, мы списывались. Я ей часто звонил и регулярно подкреплял наши ставшие крепнуть отношения материально. Правда, как-то раз ее телефон молчал в течение нескольких дней. Встревоженный я набрал номер ее матери, и та отсчитала меня за то, что я ссужаю ее деньгами, на которые она пьет. Вскоре от нее пришло сообщение, чтоб я не волновался, так как ее телефон был в ремонте, и по этой причине она не могла ответить на мои звонки. Я перезвонил ей и по простоте душевной передал содержимое слов ее матери. Гертруда была искренне возмущена. Да как я мог такому поверить? Конечно же, это неправда. Разве я не знаю ее мать? Просто они сейчас в ссоре, и мать на нее наговаривает. В ответ я неубедительно мычал и хлопал ушами, так как достаточно хорошо знал ее мать и еще лучше знал ее склонность ко всяческим фортелям. Нас разделяло огромное расстояние, а расстояние усыпляет подозрения, и потому у лжи, даже самой безыскусной есть больше шансов казаться правдой. Я не принял близко к сердцу это досадное недоразумение, так как она не давала мне каких либо поводов иметь на нее виды, к тому же близился конец контракта, а перспектива возвращения домой всегда делает человека беспечнее и снисходительнее.

Так вышло, что я вернулся раньше, чем предполагалось, и мой внезапный приезд оказался для нее неожиданностью. Утром я был уже дома. Чертовски уставший с дороги, не выспавшийся и одновременно счастливый, я принял ванну, опрокинул пару стопок. Потом хорошенько потрепал холодильник, принял еще сто, запил пивом и лег спать. Днем проснулся, позвонил ей и предложил вечером встретиться. Однако она сказала, что вечером не сможет, так как к ней должна заехать ее двоюродная сестра, да и зачем торопиться. Ведь я так устал с дороги и мне необходим отдых. Несколько разочарованный, но оставшийся радостным по иным многочисленным причинам, я согласился перенести встречу на завтра. На следующий день мы встретились, уже в который раз. Она выглядела неважно, что подтверждало справедливость слов ее матери, и если бы я в тот момент был бы более проницательным, то, несомненно, сделал бы вывод, что не далее, как вчера она баловалась портвейном, да и не только вчера. Но сегодня с собой у меня было пару бутылок Джонни Уокера, и я знал, что она никогда не откажется. Через магазин мы направились ко мне домой и после небольшой артподготовки пустили в ход тяжелую артиллерию. Неоспоримость аргументов Джонни была очевидна. Какого черта я раньше не баловал ее этим волшебным напитком. Между нами была идиллия и полное взаимопонимание. К тому моменту я уже слишком набрался, чтобы помнить подробно всю фабулу, но был я не слишком пьян, чтобы помнить туманное главное,- она сказала, что давно меня любила и даже ревновала, что уже нагулялась и хочет за меня замуж, и потом, дабы у меня не возникло по этому поводу никаких сомнений, подкрепила свои слова действиями, более чем любезными. Что тут и говорить, я не верил в происходящее и наконец-то понял, что значит быть счастливым. Мое сокровище было рядом, желанное и доступное. Лишь немного беспокоила ее лихорадочная спешка, с которой она принялась за дело. На следующий день мы радостные и пьяные подали заявления в загс. Почему-то, во что бы то ни стало, Гертруда хотела расписаться через две недели, не дожидаясь положенного срока в один месяц. Она объясняла это тем, что у всей ее московской родни, которую она хотела пригласить на свадьбу, сейчас период отпусков, и через месяц будет уже слишком поздно. Мы выяснили в загсе, что такой вариант не был невозможностью при наличии денег и, может быть, некоторых справок. Потом мы поехали в самый большой магазин выбирать мебель для нашей квартиры. Она порхала счастливая между шкафов кроватей и диванов, небрежно указывая на те предметы гарнитура, при взгляде на стоимость которых я озадаченно чесал затылок. После заскочили в хозяйственный, где она набрала моющих и прочей ерунды, столь необходимой в хозяйстве. Увы, мое счастье недолго оставалось безоблачным. Вечером позвонил какой-то кретин - ее старый знакомый Жуков. Она с явной неохотой отвечала на его вопросы касающиеся нашей совместной жизни, явно тяготясь моим присутствием. Оказалось, что он обо всем прекрасно осведомлен. Я потребовал объяснений, и она немного нервничая, сбивчиво объяснила, что это друг ее старого парня, ну того наркомана Юрия, который тогда в кафе за бокалом пива стащил у нее по старой дружбе кошелек с деньгами и который сейчас абсолютно неопасен, так как уже больше года сидит в СИЗО, кстати, неподалеку, где то в Донецке. Где-то за месяц до моего приезда они встретились совершенно случайно на Плеханово и обменялись телефонами, а что тут такого. Он иногда ей позванивает, вот и сейчас позвонил. Тогда мне пришлось ей заметить, что не стоит посвящать каждого засранца из сонма ее многочисленных друзей в события своей личной жизни. Не успел я перевести дыхание, как вскоре позвонил и сам Юрий, и всплыли новые подробности ее бескорыстно-трогательной привязанности к этой жалкой и ничтожной личности. Пришлось поднажать на нее еще раз, чтоб узнать несколько шокирующую для меня правду. Она с неохотой рассказала, что они иногда созваниваются на правах старых друзей. Тот огорчительный факт кражи им ее кошелька она давно ему простила. Ну, вот такая она. Просто, не может держать долго зла. Ведь я же ее знаю. Да и он уже был наказан за свои проступки более чем достаточно. Так вот, она иногда выполняла просьбы этого самого Юрия, а именно, передавала через друзей ему некоторые вещи, ведь у них там ох как не сладко. То есть, конечно, не сама передавала, а получала от кого-то и передавала другому, ну а там уж дальше, она и не знает. Вот и сейчас, он просит переслать ей зажигалку. Сегодня днем она должна получить ее от одного мальчика, который подойдет прям к нашему дому, и если мне так интересно, то я могу тоже присутствовать при встрече. Она выполнит его поручение в последний раз, так как уже пообещала, и больше никогда не будет. И отвечать на его звонки тоже больше не будет, ведь теперь у нее есть я.

Двумя часами позже мы стояли с ней возле нашего дома и ожидали посланца. Вскоре к нам подошел "мальчик"- крайне опустившееся создание со всеми признаками скорого вырождения. Он опасливо протянул ей красную зажигалку и торопливо ретировался. Мне было просто не по себе, и я вновь предостерег ее прекратить все отношения с этим Юрием, так как это совершенно конченый субъект, которому ничего не стоит втянуть ее в какое-нибудь грязное дело. Ведь, наверняка в зажигалке наркотики. Она со всем соглашалась и кивала, но нужно было передать ее еще кому-то, чтоб окончательно покончить с этим делом. Пару дней спустя она так и поступила, но сделала это втайне от меня, не позволив мне быть свидетелем встречи с очередным задрыгой. Но до этого вновь позвонил товарищ Жуков: "Ну как у тебя с ним"?- услышал я краем уха его сочувственно-сердобольный голос. Тут я уже не выдержал и выхватил у нее телефон.

Я заставил ее перезвонить ему и сказать, чтоб он больше сюда не звонил. Она, необычайно конфузясь, выполнила мою просьбу

Это

Оставить комментарий © Copyright Суханова Ирина (kikx09@mail.ru) Размещен: 22/05/2012, изменен: 22/05/2012. 445k. Статистика. Повесть: Проза		Ваша оценка:

Суханова Ирина : другие произведения.

Гертруда