Мы шли некоторое время молча, кошка плелась за нами на почтительном расстоянии, делая вид, как всегда, что она не с нами. Мы продолжали свой путь на запад. Теперь нам предстояло пройти сквозь дворы пятиэтажных домов. Дома, наверное, Хрущевки, натыканы, с первого взгляда, в беспорядочном скоплении. Все одинаковые, различающиеся только специфическими чертами, приобретенными с возрастом, в виде несмываемых граффити, или надписей Спартак - чемпион!.
Дворы были спокойны, лишь на редких скамеечках сидели старички с шахматами, или жители выгуливали собак. Из-за дальнего дома раздавались звуки вытрясаемого ковра. В беседке в едином порыве замерла юная парочка.
--
И это ночь... И чего не спится.
--
А нам? Прежде, чем комментировать действия другого попробуй узнать у себя, почему. Только не говори, что мы - другое дело.
--
Все одинаковые, как сказала наша архивариус.
--
Не одинаковы, а повторимы.
--
Ну да.
Район, по которому мы шли, я совсем не знала. Он был похожим на многие другие районы города, но, в то же время, был другим. Я вдруг поняла, что так давно дальше своего района никуда не ходила. Я зациклилась на этих местах, и все время шла по лабиринтам его тропинок, там искала. Что? Что я искала? Этот паренек, случайно встретившийся мне на пути, не подозревая о том, показал выход из этого стеклянного лабиринта, сквозь стены которого я призрачно видела, куда мне нужно попасть, а выйти не могла, так и плутала бы ещё долго-долго, пока, быть может, мировой катаклизм не разбил бы эти безумные стены...
--
Спасибо, - я будто прошептала это про себя, и он не услышал.
--
Что ты сказала?
--
Нет, ничего...
Мы вышли во двор, где выбивали ковер. Звуки ударов приобрели значительность, и мне стало жаль жителей дома, напротив которого так смачно женщина лупит по паласу. Но, увидев, что происходит возле неё, мы усомнились в реальности происходящего.
За звуками ударов, мы не слышали гомона, который создавали люди, толпившиеся возле ковра. Да и не сразу высмотрели в этой пестрой картине платьев, юбок, покрывал и попон отдельных людей. Женщина, которая выбивала ковер, выглядела самой значительной, на ней было темно-бардовая тяжелая юбка, и сверху черная кружевная накидка с бахромой. Остальные же, отличались чрезмерной пестростью и разнообразием в одежде. Цветастые юбки, платки, красные цветки на жакетах у мужчин. Детишки, озорно бегающие вокруг шумных взрослых, своими звонкими голосами лишь добавляли колорит в общий гомон.
Возле стояли две лошади, одна из которых была в упряжке с кибиткой. Только они двое из всего этого хоровода и молчали, степенно поглядывая на своих хозяев.
Мы подошли совсем близко и зачарованно смотрели на табор, наводящий такую суету вокруг себя. Для общей картины не хватало, быть может, только костра и котла на нем.
--
Зачем так громко выбивать ковер?
Главная цыганка с удивлением посмотрела на нас и на мгновение удары прекратились:
--
А как я могу его выбивать не громко? Если что-то делать, то делать уверенно и по-настоящему.
--
Но ведь люди спят, вы их разбудите? Разве нельзя подождать до утра?
--
До какого утра? Вы думаете, при таком положении дел оно наступит?
Удары возобновились, и гомон вокруг будто стал сильнее. От лошадей к нам направлялось создание, одного вида с нашей кошкой, но явно противоположного пола.
Это был серый пушистый кот, с огромными выразительными глазами, которые выражали только то, что он хочет кошку, и наша ему вполне подходит. Он, высокомерно вышагивая, подошел к нам, смачно зевнул, потянулся, а потом сел напротив и стал умываться. Бестия недоуменно хлопала глазами, а кот, выждав немного времени, подошел ближе и стал принюхиваться. Она ему отвечала тем же, вот и познакомились.
Мы уже не обращали внимания на наших братьев меньших, а наблюдали за табором дальше. Суета как будто нарастала, дети продолжали бегать и шуметь, взрослые складывали какие-то мешки в кибитку, кто-то мыл лошадей. А главная цыганка продолжала выбивать ковер.
Тут мы заметили за лошадьми, за ковром, на бревне возле куста вдруг расцветшего белого шиповника, сидели двое. Он - весь в черном кучерявый цыган. Она - светловолосая девушка в домашнем халате и пушистых тапочках, поверх халата надет фартук, на котором виднелись следы приготовленных обедов, наверное, за год. Вид девушки оставлял впечатление, что она только выскочила из-за плиты, и частично её голова ещё продолжает мыслить граммами и стаканами продуктов. Они молчали, или вели молчаливый разговор, или не вели никакого разговора. Они, не отрываясь, смотрели друг на друга, соприкоснувшись лишь кончиками пальцев. Что-то ажурное и тонкое витало в воздухе, и вдруг я поняла, что так не естественно в поведении табора. Цыгане шумели нарочно, нарочно кричали дети, нарочно выбивался этот чертов ковер. Люди занимались каждым своим делом, но всё их внимание ненароком было приковано к паре, окутанной белыми розами и иглами шиповника.
--
Он нас когда-нибудь утопит в болотах, сколько можно делать этот крюк...
--
Ну, ладно тебе, пусть... Нам же не сложно, а ты сам будешь потом рад, когда он снова запоет...
Это разговаривали двое цыган, они мыли лошадей, и как будто поглощены своим занятием, да только искоса поглядывали в сторону той пары.
--
А вы сюда пришли из-за них? - спросил мой попутчик у старшего, который говорил про пение.
--
Ну, как вам сказать... Официально, мы сокращаем маршрут, но самому молодому в нашем таборе ясно, что мы делаем большой крюк и ради того, чтобы придти в этот двор, ради того, чтобы они увиделись.
--
Уже третий раз за шесть лет обманываем свой путь! - продолжал цыган помоложе, - и все из-за того, что однажды, лет десять назад, мы заблудились, половина народу нашего заболела, и мы слегли в этом городе.
--
Да. Для нас ведь остаться больше, чем на пару месяцев в одном месте - катастрофа. Слегли... Мягко сказано, мы прожили в городе пол года! Никто тогда не принял всерьез, когда нас провожала юная блондиночка, а теперь... Мы ходим и ходим сюда.
--
Ради него? У вас такая взаимовыручка?
--
Мы - одна семья. Но такой истории в нашем таборе не было уже двести лет, с тех пор, как ... Ну это не важно... - старый мужчина стушевался и очередной раз посмотрел в сторону шиповника.
--
Конечно, не важно, - молодой заговорческим голосом вещал, - это его пра-пра... Сбежала из табора, оставив детей, оставив мужа. Сбежала к белому человеку.
--
Она вернулась, в конце концов!
--
Конечно, всем известно, что цыган без дороги - не цыган, а в ней цыганской крови было столько, что на пару таборов хватит!
--
И что? - я тоже заинтересовалась этой историей, - её приняли?
--
Конечно, мы же - одна семья. Она вернулась, когда дети уже переставали её узнавать, а муж превратился в древнего седого старика. Он был нашим бароном тогда, и от него зависело решение, простить ли. Он её страстно любил, и постарел за один год после её побега, но принял обратно. Он её очень любил.
--
Только она продолжала любить того белого человека. Боль, раздирающая их сердца, вырывалась наружу. Табор тогда жил страшной жизнью. На нас сыпались катастрофы одна за другой: болезни, смерти, гонения... Эта история передается из поколения в поколение, опыт от неё мы впитываем с молоком матери. С тех пор, никто даже не засматривается за пределы табора. Наши семьи складываются внутри. Мы - одна кровь и одна семья. А вот он... нарушил этот негласный закон.
Теперь мы все смотрели в сторону шиповника, такое наше внимание меня смущало - вот не дают людям побыть одним. Но, кажется, им ничего не мешало быть одним, они - одни на всем белом свете. Я наблюдала, что многие оглядываются на них с некоторой толикой доброй зависти. Есть чему позавидовать. Да только трудно вообразить, сколько боли приносит такая жизнь, и эти встречи!
--
Но как он поёт! - продолжал старший цыган, - он был нашей надеждой с рождения. Его способности и подвижность вдохновляла табор на возрождение. Быть может, поэтому, так его все прощают и вторят его желаниям периодически приходить в этот двор. Со временем его песни тускнеют, теряют свою силу и мощь, но вот, мы снова приходим сюда, и, будьте уверены, завтра он запоет так, что мир содрогнется и преклонит перед ним голову.
Старший цыган улыбался, словно предвкушая это пение.
Шиповник благоухал, и было совершенно не ясно его цветение в эту пору. А над мнительной суетой табора разносился тот диалог, слово в слово которого я заполнила...
--
Ты вернулся...
--
Да...
--
Но, как всегда, покинешь меня? Можешь не говорить, я всё знаю.
--
Я приду ещё...
--
Я старею и меняюсь...
--
Ты не стареешь и не меняешься...
--
Я тебя люблю...
--
Я тебя люблю...
--
Я буду всегда с тобой, в твоём сердце. Ты чувствуешь там меня?
--
Всегда. Я чувствую там тебя всегда. А, когда ты пропадаешь, я прихожу к тебе вновь.
--
Уже третий раз.
--
Кажется, тысячный...
--
У меня бы не выдержало сердце, если бы ты приходил бы тысячу раз. Оно разрывается и на третий.
--
Ты мне даришь солнце!
--
Ты мне даришь небо!
--
Я скучаю.
--
Я чувствую это. И я чувствую, когда ты идешь ко мне. Я всегда очень этого жду. Я начинаю летать во снах, как бывало со мной лишь в детстве. Лечу над городом, над двором, над озером, в котором мы купались в то лето, помнишь?
--
Да... Самое чудесное озеро на свете, уж мне-то можешь поверить, я их повидал на своем веку тысячу.
--
Тысячу... Тысячу озер.
--
И тысяча белых роз... Помнишь?
--
Шиповник, он такой сладкий на запах и такой мягкий на ощупь.
--
У него шипы...
--
У него шипы...
--
А твоя жизнь? Как ты?
--
Моя жизнь... Эта иллюзия. После того полугода, что ты провел со мной в первый раз, моя жизнь закончилась, я просыпаюсь только на те мгновения, что ты со мной. Уже третий раз! Какое счастье! Третий раз! Это так много!
--
Ты считаешь?
--
Да. Этот счет ведется всем моим существованием. У меня трое детей, у меня было трое мужей. Каждый уходил, после твоего прихода. Появлялся новый. Появлялся новый ребенок. Но вот и сейчас, ты уйдешь, и очередная семья моя закончится.
--
Почему?
--
Я не могу быть нечестной с ними. И после встречи с тобой я рву старое. А потом, со временем, начинаю новое. Ты так долго отсутствуешь, что я успеваю, порвать со старым и устроить новое! Представляешь? Успеваю родить ребенка, успеваю... Так много успеваю...
--
Значит, всё-таки живешь?
--
Не знаю. Мне помогают мои дети... Подари мне ребенка? Я просила тебя всегда, и прошу сейчас, подари мне ребенка? Я буду так счастлива, я смогу тогда жить!
--
Прости, но не могу... Боль, которую мы с тобой создадим этим рождением, повлечет ещё большую за собой катастрофу. Его маленькое сердечко разорвется уже в утробе от соперничества в нем черного и белого... вечно блуждающего и тихого домашнего... Мы не будем вместе, и у нас не будет продолжения.
У нас не будет продолжения... - эти слова, словно, зависли в воздухе, затуманивая его табачным дымом некурящих и задурманивая ароматом белого шиповника... Как рок звучали мне эти слова, в которые я, наверное, верила и сама, но они страшны по сути и полны отчаяния поисков:
--
Это не судьба. У нас с тобой нет будущего.
--
Ну почему!
--
Ты сама этого не чувствуешь?
Грохот канонады отдаляет от меня звуки вальса цветов, и я замолкаю, ухожу в себя, прячусь. Я не хочу этого слышать, и не хочу этого знать...
--
Уходи, - голос молящий, - уходи. Я прошу тебя... Спасибо за всё, но... уходи...
Я оборачиваюсь и вижу пустоту. В той пустоте мне предстоит жить. Она полая и глухим звуком отдается любое слово, в ней произнесенное. Он меня отправляет туда... Я... Я не уверена, что хочу туда... Да я вообще не хочу туда!!!
--
Ау! - мой попутчик, как всегда во время, как всегда в нужный момент рядом. Он ни о чем меня не спрашивает, он только чувствует, когда мне плохо, он только чувствует, когда мне нужно на него опереться и падает руку. Он не томит меня и не задает лишних вопросов, но четко понимает, о моей в нем нуждаемости сейчас. - Ау! Ты где? Вернись...
Я посмотрела на него и меня окатило волной огромной нежности и благодарности к этому человеку, так преданно идущему со мной сейчас. Может, ему просто интересен выбранный нами путь, может, ему интересно его проделывать со мной, но...
--
Спасибо...
--
Перестань меня благодарить!
К нам подошла старая женщина, она лукаво посмотрела и спросила:
--
Куда путь держим, молодые люди?
И её голос и черты лица удивительно похожи на старушку из архива. А, быть может, просто к старости все люди становятся схожими чертами.
--
Мы так... мимо идем.
--
Нет, вы очевидно что-то ищите, у вас во взгляде - стремление. Это радует. В последнее время люди забыли, что жизнью можно пользоваться не только затем, чтобы есть и наслаждаться. Времена великих, как будто, прошли. Теперь не модно говорить о целях. Все говорят о спокойствии и о погоде. И о том, что чтобы хорошо себя чувствовать, вовсе не обязательно вмешиваться в историю. Глупые, забыли, что сами-то они, что всё человечество вообще появилось на свет благодаря чьему-то резвому желанию изменить процесс развития планеты. Может, то была сама наша планета...
--
А сейчас? Сейчас тоже планета решила все изменить в своем течении?
Стало страшно даже вообразить, что это так, что как несколько миллионов лет назад, она уничтожила предыдущую не оправдавшую её надежд цивилизацию, так и сейчас. Теперь мы ей кажемся пустыми и ненужными, нас можно погубить и начать свой эксперимент заново, с другими династиями, с другим разумом.
--
Я где-то это уже читала...
--
Что?
--
Вы, молодые люди, идите, куда идете, не останавливайтесь, не задерживайтесь, может успеете, пока не началось...
--
Что успеем? Что не началось?
Но старушка уже исчезла в цыганской суете.
Вспомнились слова архивариуса о том, что весь наш мир живет по пяти или семи темам, о которых пишут, говорят, создают посвященные им шедевры. Всё это уже когда-то со мной было... И я даже знаю, что нужно делать, нужно всего лишь доказать нашей планете, что живем мы не напрасно, что наше наслаждение жизнью достойно того, чтобы она продолжала вращаться на своей орбите, не убегая от нас. Весь террор и кровь блекнут в сравнении с той парой в белых цветах. Или той, что сидит в предыдущем дворе в беседке. Эти два юные существа согревают своим чувством даже самое ледяное сердце, оно начинает биться, своим ритмом пробуждая цветение мира, и вся злость рассыпается в прах, и доброта, улыбаясь, начинает парить над нами.
--
Пойдем?
Мы обошли эту бурлящий табор, всё ещё с интересом оглядываясь на загадочных шумных кочевников, чей образ жизни меня завораживал с детства. Новые места, новые люди - это то, что всегда меня привлекало.
--
Эх, бросить бы всё и пойти с ними путешествовать!
--
В чем дело? Пойди, они возьмут тебя с собой.
Как всегда, невероятная мысль, заранее обрекающая себя на несбыточное желание, пугает, лишь только кто-то предоставляет возможность её реализации. Это то, о чем мы можем помечтать, но не собираемся серьезно относиться к подобным безумным идеям. Наши нереализованные мечты с детских лет накапливаются в сосудах, и когда заполняют их до конца, мы закупориваем прочно их крышкой, и по прошествии жизни, на её завершении, оценивая сделанное, мы достаем те сосуды, открываем и начинаем оценивать несделанное. Оно своими масштабами пугает: несделанного оказывается так много, и мы начинаем сетовать на свои ушедшие в бесперспективность года.
--
Ах! А где наша кошка? - мой попутчик резко остановился, - где она?
--
Ушла твоя кошка, к коту...
Я вижу, как он удивился и немного огорчился моему такому заявлению, а сама я будто рада, что Бестия от нас отвязалась.
--
Как к коту? К тому серому самодовольному кабану?
--
Он не кабан, а кот, во-первых, во-вторых, она обыкновенное животное с инстинктами, а в-третьих...
--
Она не обыкновенное животное, ты же знаешь!
Он искренне расстраивался, мне стало не по себе, наблюдая его глупый от огорчения вид. Он растерянно смотрел по сторонам, всё ещё надеясь, что никакой кот не заменит Бестии нашу компанию.
--
Пойдем, - я его тянула за рукав, - ну пойдем же.
Но прошли не очень много, как услышали за спинами мяуканье. Как вкопанные, мы остановились, а, обернувшись, увидели её... Впервые за всё время нашего совместного путешествия кошка заговорила, и явно, обращаясь к нам. Мой попутчик повеселел, словно ребенок, которому вернули безвозвратно потерянную игрушку. А я вдруг ощутила себя в уютной компании, и Бестия в этой компании просто необходима. Оказывается, я к ней привязалась, и мне действительно хотелось, чтобы она шла с нами.
Мы шли бодрым шагом, настроение было приподнятое вновь ощутимой деловитостью похода. Казалось, весь мир принадлежит нам. Кошка как будто тоже улыбалась. Позднее, она мне поведала историю своего того свидания:
Мне нравится, как любой женщине, быть желанной. И не просто нравится быть ею, а необходимо знать это, чувствовать, что это так. Без этого жизнь пуста как выпитая бутылка: стекло ещё есть, и этикетка с названием того, что в ней когда-то было, а содержимого, такого запретного, и в то же время блаженно вкусного - нет. Скорее нужно заполнить сосуд, иначе пропадет даже запах, и его притягательность забудется навсегда. Мой кот, с которым я собиралась остаться навсегда, ушел однажды на заре, не сказав даже пока. Я ничего не могла понять, я бесилась, злилась, ждала... Перебирала по мгновением все наши встречи, где, когда и чем я его могла обидеть. Что не так? А потом заглянула в зеркало и испугалась своему отражению. Я выглядела постаревшей и выжатой до основания. Проявившиеся морщины, спутанные волосы, потрескавшиеся губы. Я не узнавала себя: где блеск в глазах, где шарм, так притягивающий ранее ко мне мужчин. Я поняла, почему он ушел. Он не успел меня полюбить, а желание прошло, лишь появились у меня круги под глазами. Я не так свежа, какой он меня увидел в первый раз, когда сошел с ума от жажды насытиться моим телом. Глупая... Я поддалась, мне казалось, что всё придет потом. А вышло вон как. Он банально мной воспользовался. А ведь это он меня выжал. После поцелуев с ним у меня потрескались губы, после катания по полу с ним спутались у меня волосы, после бессонных от вожделения ночей с ним у меня появились морщины и круги под глазами. Он ушел, а я осталась.
Это был большой урок на жизнь. Только у меня отпало всякое желание быть с кем-нибудь, и я стала свободной. Жить так, как хочется, гулять так, как хочется. Ни к кому не привязываться, и не стараться найти привязанность к себе. Это удобно. Ни разочарований, ни ушедших, ни сцен, я сама ухожу и тогда, когда вздумается. После той драмы своей жизни, я долго залечивала раны, много спала и отдыхала. Прошло не мало времени, прежде чем память моя очистилась, тело налилось прежними соками. Прошло много времени, прежде чем я начала снова дышать.
Я знаю свои внешние достоинства, я над ними много работала. Ведь для независимости женщине нужна сногсшибательная красота. Я шагаю по улице, и весь мир принадлежит мне, потому что они, глупые мужчины, считают, что мир принадлежит им, а мы только существуем, чтобы его украшать. Они, глупые мужчины, сходят с ума от одного взгляда на меня, и бросают этот мир к моим ногам. Я удовлетворяюсь, пресыщаюсь и ухожу. Я свободна и гуляю там, где захочу.
Была свободна. И раньше гуляла, где хотела... Пока не произошла эта встреча...
В мгновение, мне расхотелось даже думать о независимости, она мне стала казаться пошлой и пустой. Я потеряла вес своей свободе, зачем она мне, когда я в мгновение вдруг оказалась потерянной в этом мире. Меня больше нет. Есть фантом, гуляющий и с высокомерьем продолжающий глядеть на всех. Но это уже не я.
Но он ничего не замечал и не видел, я все ещё продолжала быть обыкновенным украшением его жизни. Знаешь, а я ведь готова была и на это качество. Я хотела быть рядом. Я чувствовала, что он смотрит на меня все же не так, как на других женщин, но и не так, как мне хотелось бы. Мне нравится быть желанной, да, но я однажды, доверившись, уже обожглась. Но со временем я поняла, что готова и сейчас на тот же шаг. Я готова вновь обжечься. Я хочу быть с ним. Безумие?
Иногда я сама себя спрашивала, а как же свобода, которой я так сама гордилась и считала приоритетом моей жизни? Он меня так обижал обыкновенным ласковым отношением ко мне. Мне жутко больно. А, когда выплыл этот чумазый наглый кот, я и решила пофлиртовать ему назло. Это странное ощущение, когда сознательно причиняешь боль другому, больнее становится самой и гораздо сильнее...
Это чудовище пытался своими донжуановскими чарами покорить и меня, он самодовольно смотрел на меня, но вы тогда ушли, ничего не заметив... Мне стало противно и по-настоящему больно...