Молли сидит на подоконнике и вглядывается в ночь. Уснуть раньше трех-четырех не получается. Ночью все время происходит что-то нехорошее, неудивительное и теперь такое обычное. Молли различает на слух - прилеты, отлеты, грады, зенитки. У Молли часто спрашивают "как оно"? Если падает близко, то сначала гуденье, рычанье иль свист, потом - резкий взрыв. Бабаахх. Молли открывает широко рот и поет что-нибудь из Клауса Номи. Кренится шкаф. Съезжает скатерть. Оживает занавеска. Дрожит пол, стол и диван. Звенят ложки и чашки. Наперебой звонят мобильный и городской. Воют сирены.
Луна то убывающая, то полная, то тоненьким месяцем. С солнцем еще скучней. Долгие месяцы Молли верит, надеется, что вот завтра точно что-то решится, сдвинется с мертвой точки, поменяются декорации, эти идиоты наконец-то о чем договорятся, или поубивают друг друга по-настоящему, и на главной площади будет самый шумный и веселый праздник. А, может, все будет как в том страшном, но тоже привычном сне: гигантский гриб или кучерявая цветная капуста; поезд, идущий в никуда по заминированным рельсам; она сама лежит мертвая и без вариантов, или полуживая, но ее добивают прикладом или протыкают штыком в мягкий и белый живот. Хоть бы и так. Лишь бы только не сидеть привязанной в этом городе, не решаясь выехать на неделю другую к морю, в лес, к черту на кулички, да куда угодно, ведь все равно это будет позорным бегством. А еще трудней побороть искушение совсем не возвращаться. Когда пролетает прямо над крышей, Молли молит об одном: "Господи, или мимо или чтоб сразу. Считает. Раз-два-три-раз... Но это не танец, это не вальс. Уф. Хорошо. Нет. Хорошо".
Молли читает военные сводки как любовные письма. Желает всем тем, кто не свой - прозренья или мучительной медленной смерти.
"Однажды и по вашей улице будут ездить танки", "Однажды в ваш тихий каштановый дворик угодит бомба", "Однажды в вас злые дети будут стрелять в упор". "Поняли, суки?"
У Молли есть два друга в Сети: один похож на профессора из порнофильма, второй - на Стивена Кинга. Оба любят учить и давать советы. Один советует обо всем этом написать книжку, второй - меньше пить, совсем не работать, заняться собой. "Ты бы уехала, не подвергала себя опасности", "Ты бы не ходила по городу такая голая, не держала в памяти стихи Ходасевича", "Ты почему мне так долго не отвечаешь, бяка?", "Ты бы не тратила времени зря", "В общем, не унывай, все получится". Молли не верит ни первому, ни второму.
Молли ходит в разрушенный музей, где потолок чудом держится на костях мамонта. Гладит корпус "Точки-У" и части прилетевших фугасных снарядов. Говорит им, хоть это и наивно: "Не прилетайте сюда больше никогда".
Делает селфи на фоне новых афиш и развалин. Кормит редких чудаковатых чаек на измазанной граффити набережной. По ночам смотрит немое кино. Много пьет, чаще - дрянь, курит толстокожие сигареты местных марок.
От них еще невкусно пахнут кончики пальцев. Молли не бегает по утрам, не сидит на диете, больше не следит за гемоглобином. Отмазка на все случаи жизни: "Мы скоро умрем".
Молли любуется платьями в заклеенных скотчем витринах. Покупает в магазине с сомнительной репутацией чулки и белье. Из последних причуд - черный лис на запястье и проколотый стрекозою пупок. Все злачные места закрываются до полуночи.