Benjamin Alire Sáenz : другие произведения.

Я пел прошлой ночью для монстра (6-7 главы)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  

Глава 6 - Лето, зима, сны

  
  1.
  
  Я не хотел есть, но все равно пошел на завтрак, и так как я припозднился, столовая уже успела опустеть. За одним из столов сидел парень, и я решил присоединиться к нему. Ну, было бы некрасиво проигнорировать его и сесть в другое место. Покопавшись в голове, я выудил его имя: Эдди. Я хорошо запоминал имена. Этот парень был ровесником Рафаэля и попал к нам всего лишь пару дней назад.
  Опустив тарелку на стол, я выдавил из себя улыбку.
  - Привет, Эдди.
  - Привет, - ответил он и нахмурился. - Не помню, как тебя зовут.
  - Зак.
  - Точно.
  Он не казался заинтересованным в дальнейшем общении. Не нужно было к нему подходить. Черт, теперь уже не уйдешь.
  - В какой ты группе? - Это единственное, с чего мне пришло в голову начать разговор.
  - В "Я отсюда уже ухожу".
  - Но ты только что приехал.
  - Это место - не моя марка джина.
  Я растерялся, не зная, что сказать. В этот момент я почему-то решил составить список людей, которые выдерживали тут не больше недели. Я этого просто не понимаю. И злюсь. Может быть, я злюсь, потому что эти люди делают как раз то, что я сам хочу сделать? Может быть, они храбрецы? Ведь они возвращаются домой. А меня что здесь держит? Да, я все еще учусь, но мне восемнадцать - то есть, я достаточно взрослый. Так что же меня здесь держит? Почему я не иду домой? Может быть, просто здесь прячусь?
  Эдди некоторое время разглядывал меня.
  - А ты какого хуя тут делаешь?
  Я не знал, что ответить, поэтому промолчал.
  - Ты веришь в Иисуса, парень?
  Странный вопрос.
  - Наверное, верю.
  - Он что-нибудь сделал для тебя? Он что-нибудь сделал для кого-нибудь из нас?
  - Я об этом не задумывался, - сказал я.
  - Я дам тебе совет. Здесь тебя оберут до нитки и вышвырнут снова на улицу. Так что не трать своих ебаных денег.
  - А ты, значит, хочешь вернуться и продолжать пить? - Слова сами выскочили изо рта, я даже не знал, что хочу это спросить. Иногда я себя неслабо пугаю.
  - А это, блять, твое дело?
  Я уставился в свою тарелку. Я испугался, что он сейчас ударит меня, и начал внутренне дрожать, как всегда дрожал, когда меня собирался ударить брат. Меня захлестывала паника. Боже, как же я ненавидел это чувство, ненавидел, и не мог ни шевельнуться, ни заговорить. Не знаю, как у меня получилось, но я каким-то образом заставил двигаться свои ноги. Заставил двигаться руки. И добежал до ванной как раз вовремя, чтобы меня вырвало в унитаз. Я сидел с ним в обнимку, пока в моей голове не перестал кружиться вихрь из слов. Потом встал и вымыл лицо. Успокоившись, я направился в курительную яму и зажег сигарету. Наблюдавший за мной Шарки спросил:
  - Как себя чувствуешь, приятель? Ты бледный какой-то.
  - Съел что-то не то, - ответил я.
  - Ну да.
  Меня взбесило то, как он сказал это "ну да". Иногда мне хочется хорошенько его поколотить. Неужели так трудно оставить человека в покое, когда ему плохо?
  
  2.
  
  Когда настало время занятий в группе, мне уже слегка полегчало. Полегчало, но не отпустило.
  Из головы не выходил вопрос Эдди о том, что Иисус сделал для меня. Сделав глубокий вдох, я попытался выдохнуть мучивший меня вопрос, но, конечно же, понимал, что таким образом не избавлюсь от обуревавших меня мыслей. Нельзя просто взять и выдохнуть беспокойство. Нельзя выдохнуть смятение.
  Это один из видов лечения тут, называется "дыхательной гимнастикой". Шарки с Рафаэлем пользуются ей, но послушайте, нельзя же ожидать, что все станет зашибись, как только ты сделаешь вдох и выдох. Иногда вместо глубокого дыхания я считаю. Чем я и занялся сейчас - оглядел комнату и принялся считать. Почему-то меня это успокаивает. С уходом Марка в группе осталось семь человек. Марк провел в этом месте тридцать дней и вернулся к семье. Вернулся трезвенником. Да уж. Что-то я немного волнуюсь за него. Марка так и не отпустила злость, да и жизнь на улице не прошла бесследно. Как и у Шарки. Может, ему уже никак не стать домашним, и жизнь в доме с женой и детишками не осчастливит его, не укротит дикого зверя внутри. В его глазах слишком много огня. Кажется, он может спалить им любого, на кого наткнется, и без всякой на то причины. Есть в нем что-то дикое такое.
  Но, на самом деле, откуда мне знать?
  Я чересчур много думаю. Такой уж я. Беспокоюсь, волнуюсь, тревожусь. Таблетки мне помогают, хоть я и не люблю их принимать. На них не подсядешь, и это здорово, но меня неимоверно бесит мысль о том, что для того, чтобы быть спокойным, мне нужно глотать пилюли.
  Марка мы проводили обычным прощанием. У Адама есть такие медали - медные, а может, и не медные, не знаю. На одной их стороне написано: "Будь верен себе", на другой изображен молящийся ангел. Ангелы меня как-то не трогают, впрочем, немного-то я о них и знаю.
  Я успел многое передумать об этих медалях, когда мы передавали их покидающим группу. Честно говоря, я не совсем понимаю фразу "Будь верен себе". Верен ли я себе, желая забыть, или я верен себе, желая вспомнить? Часть меня, желающая жить в забытьи, довольно реальна. Выходит, я верен этой части себя? Эти медали сбивают меня с толку.
  У нас целый ритуал передачи медали. Мы держим ее в ладонях, вкладывая в нее от себя что-то хорошее. Доброе пожелание, к примеру. Рафаэль вложил в пожелание Марку полную трезвости жизнь. Это было классно. Нет, понятное дело, что жизнь в трезвости будет нелегкой - не в этом мире, навязывающем людям алкоголь в виде круглосуточного хобби, - и все же, может быть, когда Марк захочет выпить, он вспомнит сказанные от души слова Рафаэля. И, может быть, не станет пить. Мне думается, Марк пил так же много, как мой отец. Нехорошо это. Вредно для здоровья.
  Шарки вложил в медаль музыку. Это тоже было классно. Марк был весь такой из себя серьезный, и тут Шарки сказал: "Чувак, придется тебе жить с этой музыкой в голове. Ты меня понимаешь?" Это вызвало у Марка улыбку. Шарки умеет рассмешить людей. Он весь мир может на уши поставить.
  Шейла плакала. Но это нормально, она из-за чего угодно может плакать. Это ужасно странно, нельзя же плакать обо всем на свете. Ну ладно, может ей очень нравился Марк. Тогда это тоже классно. Нам же позволено любить всех, кого мы захотим. Мда.
  Когда медаль дошла до меня, я пожелал Марку мира. Знаете, мир - это хорошо. Это неплохо. И чего я ему его пожелал? Глупо как. Мир. Ну конечно. Меня это угнетает.
  Все дело в том, что приходящие сюда люди не должны оставаться здесь насовсем. Они справляются со своими психологическими проблемами и уходят. Бывает, они уходят, не справившись с ними. Пришли, такие, огляделись и свалили. И до Эдди были люди, ушедшие сразу после того, как пришли. Недавно за ужином я говорил с новой девушкой. Точнее, пытался поговорить.
  - Привет, - сказал я.
  - Привет, - ответила она.
  - Я Зак. - Я всего лишь пытался быть дружелюбным, но у нее аж краска сошла с лица - она явно занервничала.
  - Я в "Лете", - поделился я.
  - Лете?
  - Так называется моя группа.
  - А, - вздохнула она.
  - А ты в какой группе?
  - Это неважно. Я уже ухожу.
  Еще один член группы "Я отсюда уже ухожу".
  - Оу, - отреагировал я, - это плохо.
  - Чего в этом плохого? - вскинулась она.
  - Ну... может и не так уж и плохо, - пошел я на попятный.
  - Тебе здесь нравится?
  - Здесь нормально.
  - И что здесь нормального?
  - Кормят хорошо.
  Она, наверное, подумала, что у меня совсем непорядок с крышей.
  - Если я захочу поесть, то пойду в ресторан и закажу к нему бокал хорошего вина.
  Звучало очень заманчиво.
  - Мой муж сказал, что уйдет от меня, если я отсюда сбегу. - Она сделала маленький глоток кофе. Боже, ее трясло. - Да пусть катится ко всем чертям.
  Я знал расклад. Она не хотела бросать пить. Не мне ее за это судить - я сам все еще думаю о том, как было бы здорово раздобыть где-нибудь бурбона. Есть вещи и похуже алкоголизма. Во всяком случае, я так думаю. Однажды я так и сказал Адаму.
  - Правда? - спросил он. - Составь список того, что считаешь хуже алкоголизма.
  Блять. Еще одно домашнее задание. Теперь понимаете, почему лучше вообще ничего не говорить?
  Эта девушка, которую звали Маргарет, внимательно осмотрела меня с ног до головы.
  - По тебе не видно, что с тобой что-то не так.
  - Это не всегда можно определить по внешнему виду.
  Она еще какое-то время изучающе глядела на меня, а потом сказала:
  - На твоем месте я бы собрала монатки и бежала отсюда очертя голову, пока с тобой не случилось что-то действительно очень плохое.
  У меня было ощущение, что это "что-то действительно очень плохое" уже случилось со мной. И не здесь. Но я промолчал.
  - Слушай, в таком месте легко можно спятить, - продолжила она. - Реально спятить. Беги отсюда, пока можешь.
  Мне захотелось сказать ей, что депрессия, алкоголизм и расстройство питания не те болезни, от которых можно заразиться. Я о них мало что знал, но уж это знал совершенно точно. Так же я знал, что переубеждать человека, который для себя все решил, неблагодарная работа. Вот Адам бы, сиди она у него в кабинете, сказал: "Это место как раз для тебя". Представив себе, как он ей это говорит и как она кидается в панику, я улыбнулся.
  - Чего ты лыбишься? - спросила она.
  - Просто так, - ответил я. - Мы все тут улыбаемся просто так. - Я видел, что начинаю ее пугать.
  - Мне нужно покурить, - сказала она.
  - Будь осторожна в курительной яме, - предупредил я ее. - Там встречаются люди, в которых живут несколько личностей.
  Это ей тоже не понравилось. Она вскочила и чуть ли не выбежала из столовой. Не знаю, что на меня иной раз находит. Нехорошо это - пугать уже явно напуганную девушку. Нехорошо, но я внутри себя повеселился.
  Позже в тот день я видел, как эта девушка садится в такси и уезжает. Видел из курительной ямы.
  - Еще одну потеряли, - заметил Шарки. - Если бы у меня остались мозги, я бы сел в это такси вместе с ней.
  Мне стало интересно, серьезно он это или нет. Может быть, часть его хочет свалить отсюда к чертовой матери? Хотя меня больше интересовала другая его часть - та, что хотела остаться.
  У меня появилась новая теория: далеко не все хотят измениться. Рафаэль говорит, что меняться чертовски больно. Думаю, Рафаэль знает, о чем говорит. У этого парня всегда болит душа. Иногда мне даже больно смотреть на него.
  В общем, хоть и не все тут остаются, мы с Шарки и Рафаэлем остались.
  
  3.
  
  - Завтра в нашей группе появится новенький, - сообщил Шарки. - Еще один потерянный член человеческой расы. - Шарки никогда не зевал, всегда держал глаза и уши востро. Легко верилось в то, что он провел много времени на улицах. Этот парень знал все о нашем маленьком сообществе. Он словно просачивался тут везде и всюду. Всегда знал, кто приходит и кто уходит. Он, наверное, по натуре такой - все время должен знать, что и где происходит. А какой я по натуре? Замкнутый. Эмоциональный внутри и сдержанный снаружи. Шарки эмоционален как внутри, так и снаружи - донельзя эмоционален.
  Я ничуть не преувеличиваю. Шарки всегда возбужден. Всегда в движении. Ходит беспокойно туда-сюда, туда-сюда. Люблю за ним наблюдать. Он похож на человека, которому нужно в туалет, или на тигра, пытающегося найти выход из клетки. Он может быть чертовски забавным. И чертовски пугающим. Он выводит меня из равновесия, этот парень.
  Шарки прикурил еще одну сигарету и бросил взгляд на часы. Ему всегда нужно знать, сколько времени сейчас. Да какая разница, интересно?
  Лиззи покачала головой.
  - Как думаете, как долго она продержится?
  - С чего ты взяла, что это "она"?
  - С того, что она будет моей соседкой по комнате.
  Шарки кивнул.
  - Ставлю на неделю.
  - Ставлю на то, что она останется. - Лиззи затушила сигарету.
  - Когда это ты успела стать такой оптимисткой?
  - Оптимисткой? Я? Дай-ка я тебе кое-что скажу, Шарки. То, что кто-то остается здесь на тридцать-сорок-шестьдесят-девяносто дней, абсолютно ничего не значит. Это не значит, что он изменится. Остаться здесь - не значит измениться.
  - Тогда какой смысл здесь оставаться? - спросил я.
  - О, он умеет говорить, - деланно изумилась Лиззи. - Ничего себе. Знает даже, как правильно произносить слова.
  - Заткнись, Лиззи, - беззлобно отозвался я.
  Она рассмеялась. Мне нравится Лиззи, мы с ней просто дурачились.
  - Я серьезно, какой в этом смысл?
  - Может быть, мы тут как раз для того, чтобы выяснить это?
  Мне хотелось спросить: лучше ли ей? Стало ли ей легче? Чувствуется ли это, когда в тебе что-то меняется? Все тут постоянно болтают об этих изменениях, но как они узнают, что эти самые изменения в них происходят? Они чувствуют себя как-то по-другому? Как они это чувствуют? Не вырастут же у меня от этого крылья за спиной. Не начну же я от этого летать. Не стану же я от этого хоть чуть-чуть красивее.
  
  
  4.
  
  Анни. Новенькая в нашей группе. Она вошла немного напуганная, глядя в пол, вцепилась в стул. Мы всегда сидим кругом. У нас неплохие стулья. Ну, скажем, не такие уж и плохие. Адам представил нам ее. Она должна была сказать пару слов о себе, а позже могла рассказать нам всю свою историю. Тут все уже рассказали свои истории, кроме меня, Шарки и Рафаэля. "Время истории" меня не напрягает, если историю рассказываю не я.
  - Я Анни, - сказала она. - Мне тридцать четыре. Я алкоголичка, и я не пью уже двадцать дней. Я из Талсы, Оклахома.
  - Двадцать дней, - повторил Адам. - Хорошая работа.
  Ну угу, конечно.
  Мы все кивнули.
  - Добро пожаловать, - приветствовали мы ее, и это было странно, потому что мы все сказали это с разной степенью искренности - кто большей, кто меньшей. А что нам еще оставалось сказать? Спасайся?
  Затем мы перешли к так называемому Разбору того, кто как себя чувствует, над чем мы сегодня собираемся работать, нашего здорового и нездорового поведения, наших секретов и тому подобного. О, и мы обязательно должны были сказать о себе что-то хорошее. Мы зовем это аффирмациями. Это положительные утверждения и нам нужно придумать их целых три штуки.
  Первым был Рафаэль.
  - Я Рафаэль. Я алкоголик.
  - Привет, Рафаэль, - ответили мы. Это всегда так.
  Рафаэль задумался и через некоторое время сказал:
  - Никаких секретов. Мне грустно. Думаю, это для всех не секрет. - Он снова умолк, потом продолжил: - Мне снятся плохие сны. - Он глянул на меня и усмехнулся. - И не только мне одному. - Обвел взглядом комнату. - Ничего нездорового... если не считать того, что у меня были мысли о выпивке, но они прошли. - Рафаэль сделал глубокий вдох: он, как и я, ненавидел аффирмации. - Я способен измениться. - Он всегда говорил эту фразу. Порой - с иронией, порой - искренне. Сегодня с долей искренности в голосе.
  - Это так, - подтвердили мы. С этими аффирмациями мы всегда должны вторить говорящему. Ужасно не люблю всю эту групповуху.
  - Мне нравится быть трезвым.
  - Это так. - Мы прям как паства в церкви, твердящая "Аминь".
  - Мне нравятся деревья, - прошептал Рафаэль.
  - Это так, - прошептали мы в ответ. Аминь.
  - Деревья? - влез Шарки. Вообще-то мы не должны никого прерывать во время Разбора. - Это твоя аффирмация? Что тебе нравятся деревья? - Шарки опять взбеленился на пустом месте.
  Это лишь рассмешило Рафаэля.
  - Да, Шарки, мне нравятся деревья.
  Шарки явно хотелось сказать Рафаэлю, что это чушь собачья, но он почему-то решил промолчать.
  - Деревья - это хорошо, - сказал Адам. - Тут есть кто-нибудь, кому не нравятся деревья?
  Тут уж Шарки не смолчал:
  - Я вам что, блять, Тарзан? Мне нравятся города - вот что мне нравится.
  Адам улыбнулся.
  - Ты можешь объясниться в любви к городам, когда очередь дойдет до тебя. - Адам с Шарки обменялись ехидными улыбочками. Обожаю это. И всегда улыбаюсь.
  Мы продолжили по кругу. Лиззи была счастлива - иногда с ней это случается.
  - У меня физическая, духовная и эмоциональная связь. - В группе часто это говорят. Связь, блин, с чем?
  И, боже, как же я ненавижу, когда наступает моя очередь говорить.
  - Я Зак. И, наверное, я алкоголик.
  - Наверное? - спросил Адам.
  Я в упор уставился на него прожигающим взглядом "Я АЛКОГОЛИК", а затем взглядом "теперь-ты-доволен?"
  Он улыбнулся в ответ.
  Я опустил глаза на карточку перед собой. На ней написаны аффирмации на случай, если мы не сможем придумать своих.
  - Я заслуживаю в своей жизни хороших людей. - Прозвучало это как-то нагло. Может, спустимся на землю? Я понятия не имею, чего заслуживаю, а чего - нет.
  - Это так. - Не сомневаюсь в искренности группы, но кто написал такое на карточке? Я глядел на нее, и она меня до крайности бесила.
  - Мы можем на этом остановиться?
  - Почему тебе так трудно сказать три хороших вещи о себе?
  - Я родился прекрасным. Вот почему. Как вам это?
  - Но это так и есть, - тепло улыбнулся Адам. И Рафаэль тоже улыбнулся. Шарки вовсю забавлялся происходящим. Да уж, это было чертовски смешно.
  - В моей жизни есть смысл, - прочитал я еще одну фразу.
  - Это так.
  Я закончил свой Разбор с:
  - Физически я в норме. Эмоционально - в раздрае. И духовно - тоже. Простите, но это печальная правда. - Ради бога, следующий. Как же я ненавижу Разборы. Такое ощущение, что я нахожусь на каком-то дрянном телешоу. И самое печальное, что если бы так оно и было, то нашлись бы люди, которые бы с удовольствием это смотрели. Мир на самом деле шизанутый.
  После Разбора Рафаэль достал нарисованную им картину. Настало время обсудить наше творчество или списки, которые мы ведем. Мы должны получить отзывы на них или что там нам еще нужно. Как будто я знаю, что мне нужно.
  Мне очень понравилась картина Рафаэля. Этот парень не халтурщик. Он рисовал не абы как, и его картина действительно о чем-то говорила. Она настоящая. На ней небеса глубокого синего оттенка, какие бывают ближе к ночи, но звезд еще нет. И на ней монстр, почти занявший все небо, готовый наброситься на маленького мальчика, читающего книгу. Боже, от его картины у меня все внутри перевернулось. И он что-то еще написал внизу, и слова вписывались в картину, становясь ее частью, и мальчик как будто на них сидел.
  Адам поставил картину в середину, и мы все притихли, рассматривая ее, изучая.
  - Ты прочтешь это для нас? - спросил Адам Рафаэля.
  И Рафаэль прочитал:
  - Я слышу предупреждающий шепот: в этой комнате монстр. Шепот переходит в крик. Мир полон безумцев. Я могу это доказать. Я озираюсь. Комната пуста, как и мое сердце. Оно было полно, мое сердце, но это другая история. Здесь нет никого. Может быть, нет и меня. Я могу доказать, что есть безумцы, но не могу доказать, что есть монстры. Кто же предупреждающе шепчет? Прислушайтесь - падают небеса. Может быть, монстр снаружи ждет лишь того, когда я выйду за дверь? Может быть, он уже поглотил небеса. Что ему нужно от меня? Он хочет меня напугать? Дело в этом? Но мне не нужен для этого монстр - я родился со страхом в душе. Может быть, монстр живет в книгах, которые я читаю? Одна из книг о геноциде в Руанде, другая - о мальчике, которого изнасиловали. Кому нужны монстры?
  Его слова рвали мне сердце. Рафаэль как будто читал их для меня. От его голоса и интонации, я не знаю, я словно внезапно куда-то начал удаляться, и мне это не понравилось, потому что то же самое было с мамой, и я заставил себя оставаться в комнате вместе со всеми. Я не отрываясь смотрел на картину Рафаэля, вполуха слушая других, думая о ней, как вдруг до меня донесся вопрос Адама:
  - Что ты видишь на ней?
  Не ответив ему, я взглянул на Рафаэля и спросил:
  - Этот мальчик ты или я?
  Не знаю почему, но я плакал. И ненавидел себя за это. Плакал и бил, бил себя кулаками в грудь, пока кто-то не обхватил их, удерживая в своих ладонях, дожидаясь, когда я расцеплю пальцы. И тогда я почувствовал, что меня держат за руку, и услышал голос Адама:
  - Я вижу тебя, Зак. Я тебя вижу.
  Но я не знал, что это значит.
  Может быть, это все сон. Плохой сон. Однако у Рафаэля такой прекрасный голос, что может, сон и не такой уж плохой. И у Адама голос добрый. И меня все не отпускала мысль: у кого-то есть собака. Что есть у меня? Сны, которые я хочу забыть. Два соседа по комнате - Шарки и Рафаэль. И монстр, и психотерапевт по имени Адам. Что случилось со мной, что я не могу иметь собаку, как нормальный человек?
  И я не мог перестать плакать.
  
  

Воспоминания

  
  - Мне нужно задать тебе один вопрос, Зак. Разрешаешь?
  Надо было перед приходом сюда покурить. Но вот он я, смотрю в глаза Адама, обычно синие как море, а сегодня зеленые, как листва, и думаю о его глазах. Так же, как о глазах Рафаэля и глазах мистера Гарсии. Что у них за глаза такие, что заставляют меня думать о них?
  - Зак?
  - Да?
  - Куда ты уходишь мыслями, как сейчас?
  - В общем-то, никуда.
  - Тогда о чем ты думал?
  Так я ему и скажу, что думал о его глазах.
  - Ни о чем важном.
  - Все важно.
  - Как скажешь. - Адам прекрасно распознавал в моем голосе "мне все до лампочки".
  - Ответь мне на один вопрос, Зак.
  - Хорошо.
  - Что ты помнишь о том, как появился здесь?
  - То есть?
  - Ты знаешь, почему ты здесь?
  - Кажется, все вокруг считают, что я должен быть здесь.
  - Я спросил не о том.
  - Ну, может быть мне и на самом деле нужно быть здесь.
  - Ты можешь уйти, если захочешь. Тебе восемнадцать. Ты уже взрослый.
  - Если бы. Я все еще хожу в школу. - Я уставился в пол. - Куда мне идти?
  - У тебя нет дома?
  Я долгое время сидел, ничего не говоря, просто таращась в пол.
  - Посмотри на меня, Зак.
  Мне не хотелось этого делать, но я перевел взгляд на него.
  - Что ты помнишь?
  - Я устал повторять тебе, что не хочу ничего вспоминать.
  - И я тебя слышу, Зак, слышу. Но ты можешь мне хоть что-нибудь рассказать из того, что помнишь?
  - Черт возьми, я не хочу мысленно туда возвращаться. Разве ты не понимаешь этого, Адам?
  - Понимаю. Давай я задам другой вопрос.
  - Ладно.
  - Ты доверяешь мне?
  - Да. По большей части - да.
  - Насколько? На 100%? 50%? Насколько?
  Я не смог сдержать улыбки. Любит же он все высчитывать в процентах. Это классно, не знаю почему. Адам меня эмоционально встряхивает - в хорошем смысле. Ну... не всегда в хорошем.
  - Я доверяю тебе на 85%.
  - Да? На 85%?
  - Это немало.
  - Насколько ты доверяешь группе?
  - На 60%.
  - На 60%?
  - Это тоже немало.
  - Хорошо. Насколько ты доверяешь Шарки?
  - Шарки? Мне очень нравится Шарки.
  - Хорошо, Шарки получает 100% по шкале симпатии. А по шкале доверия?
  - 70%.
  - Всего 70%?
  - Слушай, ну ты же знаешь его лучше меня. Ты все-таки его психотерапевт.
  - Разговор не обо мне.
  - У нас всегда разговор не о тебе.
  Он бросил на меня взгляд - ну, знаете, говорящий: это не я тут лечусь, а ты.
  - А что насчет Рафаэля?
  - 90%.
  - У Рафаэля 90% по шкале доверия?
  - Да.
  Адам кивнул, затем улыбнулся.
  - Тебе он нравится, да?
  - Он всем нравится.
  - Мы говорим о тебе, а не обо всех.
  - Да, он мне нравится.
  - Почему?
  - Просто нравится и все.
  - Хорошо. Ты разговариваешь с ним?
  - Естественно.
  - Почему ты доверяешь ему?
  - Потому что он изо всех сил пытается быть честным. С самим собой, я имею в виду.
  - Да, это так.
  - Я восхищаюсь им - он пытается быть честным с собой, даже когда это приносит ему боль.
  - Это верно. Он хочет помнить все, что причинило ему в жизни боль. Ты делаешь обратное. Как ты можешь восхищаться человеком, который делает противоположное тому, что делаешь ты? - Он посмотрел мне прямо в глаза. Своими синими глазами, которые были сегодня зелеными.
  Я не отвел глаз.
  - Ладно, - сказал я. - Я расскажу тебе об одной вещи, которую помню.
  - Хорошо.
  - Кровь.
  - Кровь?
  - Там была кровь - вот что я помню. Там была кровь.
  - Где?
  - Не знаю. Знаю только, что там была кровь.
  - И что ты чувствуешь, вспоминая об этом?
  - Ты отлично знаешь, черт возьми, что я чувствую.
  - Нет, не знаю.
  - Нет, знаешь.
  - Откуда мне знать?
  - Я знаю, что ты знаешь.
  - Я не знаю, Зак. Я не знаю, каково это - быть тобой. Не знаю, каково это - чувствовать то, что чувствует Зак.
  - Мне не нравится что-либо чувствовать.
  - Ты говоришь это на каждом сеансе, Зак. Я понимаю это, но...
  - Но что?
  - Но что ты чувствуешь, вспоминая кровь? Ты можешь мне сказать?
  - Что я чувствую? - Я взглянул ему в глаза. Они больше не были зелеными, они снова стали синими. - Я чувствую себя так, как будто я умер. Вот что я чувствую. Как будто я умер.
  
  

Боги и монстры

  
  Рафаэль как-то сказал, что порой Бог представляется ему ничем иным, как набором острейших зубов, вонзающихся в его сердце. После его слов я тоже представил себе эту картинку и подумал, что если Рафаэль прав, то Бог - монстр. Я, кажется, знаю, о чем говорит Рафаэль - о боли и том, откуда она идет. А я все пытаюсь понять, откуда у нас эти монстры. У меня ведь должен быть ангел-хранитель. Но нет, никакого ангела для Зака. Может, Бог действительно монстр? Откуда мне, к чертям, знать?
  
  
  
  

Глава 7 - Что нужно этому монстру?

  
  1.
  
  У меня новая зависимость: чтение дневника Рафаэля.
  Да, да, я знаю, что это нехорошо, но этот парень оставляет его на столе, и тот так и зовет меня к себе. Ну ладно, дневники не могут никого никуда звать, если только вы не слышите голоса. У нас тут есть женщина, которая все время дрожит. Как-то она глянула мне прямо в глаза и заявила, что я страдаю. Я, может, и страдаю, но уж точно не слуховыми галлюцинациями.
  В общем, сейчас этот дневник побуждает меня взять его в руки и прочитать, что написал Рафаэль. "Побуждает" - так бы сказал мистер Гарсия. И теперь, вспомнив о нем, я абсолютно уверен, что единственное от чего я немилосердно страдаю - от интеллектуального любопытства. Психотерапевты назвали бы это по-другому. Они сказали бы, что я попираю чужое личное пространство. Как по мне, так все зависит от того, с какой стороны на это посмотреть.
  Мне думается вот что: если для Рафаэля дневник настолько личная вещь, то почему он оставляет его на столе? Он все время на нем лежит, а стол - место общественное. Ну ладно, я знаю, что все это хрень собачья, и знаю, что читать чужие дневники плохо. Наверное, мне тоже нравится залезать в головы других - как и всем вокруг. И особенно нравится залезать в голову Рафаэля. У него обалденный образ мыслей.
  Чтение дневника Рафаэля здесь посчитали бы нездоровым поведением. У нас же тут проводят специальные занятия по поводу личных границ. У здоровых людей правильные границы. У нездоровых людей... давайте лучше не будем об этом? Приведу пример. Некоторые люди огораживают себя стенами и не подпускают к себе никого - это здесь считают нездоровым поведением. Некоторые люди подпускают к себе всех и кого ни попадя и позволяют себя топтать. Это тоже считают нездоровым поведением.
  Никто не говорил мне, что чтение дневника Рафаэля означает вторжение в его личное пространство, что уж точно бы посчитали нездоровым поведением. Еще в группе бы это посчитали секретом, а секреты мы друг от друга не держим. Секреты нас убивают - такова их теория. Ну и еще, я в принципе не должен говорить в группе о чем-то подобном, так как должен говорить только о себе. И не должен использовать при этом местоимения "мы" и "нам", типа: "Когда нам грустно, мы плачем". Нет, нет, нет. Я должен сказать: "Когда мне грустно, я плачу". Адам всегда нас поправляет. Такой весь милый и вежливый, он не стесняется поправлять нас, обрывая прямо на середине фразы. Ладно, я понял все, понял. Я, я, я, я, я. Я чувствую это, я чувствую то. Да понял я, понял.
  Терапия выводит меня из себя. Мне стало лучше? Да я нахуй злюсь. Это тоже часть терапии? Может, смысл в том, чтобы перестать злиться? Откуда мне знать. Все что я знаю - что по вторникам и четвергам проводятся занятия с группой "Против злости". Может, мне стоит к ней присоединиться? Черт, да я могу ее возглавить.
  Шарки злится, это стопудово. И злится больше меня. Я помню про "это не соперничество", тут это хрен забудешь. И даже Рафаэль злится. У нас есть на то причина - жизнь обошлась с нами не очень по-доброму. Наверное, стоит составить новый список: "Причины, по которым я злюсь". Я не в себе, я в растрепанных чувствах, я в полном раздрае. Я З-О-Л. Вот поэтому у нас здесь нет бейсбольных бит. Поэтому здесь не допускаются колюще-режущие предметы. Но, слушайте, если вы - не лобовое стекло, то рядом со мной можете чувствовать себя почти в безопасности.
  Я работаю над собой. И на полном серьезе считаю, что записи в дневнике Рафаэля стали частью моей терапии. Этот парень пишет просто изумительные вещи. Серьезно. От его слов мое сердце рвется на части. Рафаэль очень... вдумчивый. Он зарабатывает себе на жизнь сценариями, и это клево, но я вижу в Рафаэле поэта - как и в мистере Гарсии. Я пытаюсь учиться у них. Это же вовсе не плохо.
  Вчера, когда я остался в кабинке один, ноги сами принесли меня к столу Рафаэля. На нем лежала пара набросков для будущих картин. Взяв в руки и пролистав его дневник, я нашел замечательную историю о монстре.
  
  

Мальчик и монстр

  
  1.
  Мальчик читает монстру. Как Шахерезада. Каждую ночь он читает историю для монстра, пока тот не уснет. И тогда мальчик проживет еще один день. Так он будет жить вечность.
  
  2.
  Мальчика зовут Рафаэль. Ему семь. Ему могло бы быть и пять, и шесть, и восемь лет, но сейчас ему семь. Он вырастет и станет писателем, но никто об этом сейчас не подозревает - даже сам мальчик.
  И в написанных им историях будет много монстров.
  
  3.
  Мальчик читает монстру историю своей жизни, опуская некоторые подробности. Он боится разозлить монстра. Если тот разозлится, случится что-то очень плохое. Мальчик думает, что монстр предпочитает счастливые истории со счастливыми мальчиками, поэтому придумывает о себе счастливую историю. Он достиг совершенства в придумывании счастливых историй. Он уверен, что эти истории нравятся монстру. Он в этом уверен.
  
  4.
  Мальчик взрослеет, и монстр начинает к нему приходить - почти всегда ночью. Он жаден до новых историй. Мальчик, теперь уже почти мужчина, но все еще с душой ребенка, продолжает читать ему истории, чтобы сделать монстра счастливым. В глубине души этот мужчина-мальчик знает, что монстр никогда счастлив не будет.
  Но он продолжает читать истории, написанные им для него.
  
  5.
  Иногда Рафаэлю не хочется читать истории монстру. Он устал. Бывают ночи, когда монстр не приходит, и Рафаэль надеется, желает и верит, что монстр ушел навсегда. Иногда монстр не приходит неделями и месяцами, и тогда Рафаэль начинает думать, что он свободен. Он молит бога, чтобы монстр умер.
  Но монстр всегда возвращается.
  
  6.
  Мальчик стал мужчиной (но в душе все равно остался ребенком). Чтение историй монстру сводят его с ума. Он начинает пить. Ему всегда нравилось пить, но теперь выпивка становится его избавлением. Он пьет и пьет, читая истории монстру. Сейчас он знает, что всегда ненавидел этого монстра. Он все спрашивает себя: что случится, если монстр узнает правду? Его сердце горит в огне, и боль становится невыносимой.
  Но выпивка помогает дочитывать монстру истории до конца.
  
  7.
  Рафаэль, мужчина-в-душе-еще-мальчик, становится старше. Его волосы седеют, и он выглядит как человек, научившийся шептать слово "страдание" так, словно это молитва. Он забыл такие слова, как "счастье" и "радость". Он смеется, но его смех пуст и фальшив. Неподдельны лишь слезы.
  Он спрашивает себя: почему у него есть монстр? Почему он сдался ему?
  
  8.
  Он думает: что бы случилось, если бы я перестал читать монстру? Что, если бы я прочитал ему настоящую историю - историю о мальчике, который был истерзан и полон боли, и хранил раны на своем теле как самое большое сокровище? Пришлась бы ему такая история? Что бы ответил монстр, если бы я сказал, что не хочу больше читать ему истории о мальчиках, что хочу рассказать ему историю о Рафаэле, который хочет пересечь границу и войти в страну под названием "зрелость". Это непростая, но прекрасная страна, ты понимаешь это, монстр?
  Сегодня, когда монстр придет, он расскажет ему ту историю, которую хотел рассказать всю свою жизнь.
  
  9.
  На улице темно. Снова опускается ночь, но он не боится. Это странное и новое чувство для него - бесстрашие. Он чувствует себя обнаженным, но это не так уж и плохо - ощущать свое тело, руки, ноги, грудь, ладони и сердце. Он сидит на постели. Выпивка ему не нужна.
  Он не будет пить. Он ждет, когда придет монстр, чтобы рассказать ему свою историю.
  
  Я знаю, что картина Рафаэля, которую он принес в группу, нарисована как раз к этой истории. Картина, которая ошарашила меня, которая заставила меня плакать, которая - как я думал - была обо мне. Я знаю это, но я в каком-то роде влюблен в эту историю. Кажется, я понял, почему Адам говорит, что хоть у нас всех и разные истории, в чем-то они все схожи. Я этого не понимал, но, начав читать дневник Рафаэля, видел в нем самого себя. Это лучше, чем смотреться в зеркало. Несмотря на то, что мне восемнадцать, а ему - пятьдесят три, я вижу в написанных им словах себя. Вижу. Звучит, наверное, бредово, но для меня это так, и для меня в этом есть смысл.
  Адам не во всем прав, нет. Не думаю, что он одобрит то, что я читаю дневник Рафаэля. Но дело в том, что этот дневник помогает мне работать над собой. Почему кого-то должно волновать, что именно помогает мне при этом? Прямо так и слышу, как говорю все это Адаму. Вижу выражение его лица - оно напоминает мне, что я лгу сам себе, я читаю в нем: "Зак, ты нечестен с собой".
  У меня зависимость, вот. Я тут поработал над собой и понял, что у меня алкогольная зависимость. А теперь у меня еще и зависимость к прочтению дневника Рафаэля. Тут говорят, что такое случается - когда перескакиваешь с одной зависимости на другую. Но лучше же читать дневник Рафаэля, чем пить бурбон или нюхать кокаин? Мне так кажется. Это моя точка зрения, я ее никому не навязываю. Ладно, признаю, что у меня от самого себя шарики за ролики заходят.
  И я тоже начал вести дневник. Вот что я написал этим утром, проснувшись:
  Я думаю, мой монстр имеет какое-то отношение к брату. Мой монстр имеет какое-то отношение к матери и отцу. И я знаю, что кровь в моих снах тоже имеет какое-то отношение к монстру.
  Я застрял между желанием вспомнить и нежеланием вспоминать. Это я не хочу ничего вспоминать или монстр? Или, может быть, наоборот, монстр хочет, чтобы я все вспомнил? Если я вспомню, то со мной, может быть, случится что-то очень плохое.
  Я подкармливаю своего монстра, и не знаю, плохо это или хорошо. Что, если я перестану его кормить? Может быть, я сам от этого умру. Наши с Рафаэлем монстры похожи? Интересно, есть ли монстр у Адама? У Шарки-то уж точно есть.
  Еще одна мысль: у нормальных и у землян, скорее всего, нет монстров. Но у всех, кто находится тут, определенно есть. И у кого-то даже не один.
  Это место все кишит монстрами.
  Я уставился на написанное, думая о том, что, может быть, Бог не просто так дает нам монстров. Понятия не имею, зачем это ему, но, фишка в том, что я вообще ничего не знаю о Боге. Мы с ним не очень хорошие друзья. Мы с Богом не доверяем друг другу. Это моя вина? Может, да.
  Есть и хорошая новость: я больше не хочу умереть. Во всяком случае, сегодня. Новый день - новые мысли и чувства. Бывают хорошие дни, бывают плохие. Такова жизнь. Не думаю, что знаю, что значит быть живым. Иногда я так сильно нервничаю, что у меня случаются панические атаки. Не нравится мне они. Я до мяса сгрыз ногти и даже начал жевать костяшки на пальцах, но Адам быстро это пресек, связав меня договором - никакого жевания костяшек. "Это границы, которые ты ставишь, чтобы не навредить себе". Да понял я, понял. Каждый день я делаю что-то, что выводит меня из себя. Почему я всегда выкидываю что-то неадекватное? Наверное, потому что я сам - неадекват. Неадекваты действуют неадекватно. Такие уж мы.
  Нужно прекращать читать дневник Рафаэля. Это неправильно.
  Но я не хочу прекращать.
  И это нездоровое желание.
  Я составлю в дневнике список. На одной стороне страницы я перечислю свои "здоровые" поступки, на другой - "нездоровые". Но что, если большинство окажется "не здоровыми"? Что тогда?
  
  2.
  
  - Время истории, - улыбнулся Адам, обводя нас глазами.
  Мы все прекрасно знаем, что означает эта фраза. Кто-то должен рассказать историю. Не какую-то там, не выдуманную, а свою историю. Это часть сделки, которую мы заключили, чтобы остаться здесь - со временем каждый из нас должен рассказать свою историю. Это часть излечения. "Излечение". Ненавижу это слово.
  Адам посмотрел на меня, и я опустил взгляд в ковер. Я знаю, что когда-нибудь мне придется рассказать свою историю. К тому же я здесь уже больше месяца, а почти все рассказывают свои истории через неделю-две после прихода в группу. Ну что я могу сказать... мы все разные. Я не против этих историй. То есть, я не против самого Времени истории, если только историю не заставляют рассказывать меня.
  Адам поинтересовался, что я такого интересного обнаружил в ковре. Эти дни он особенно мягок со мной - это после того, как я расклеился, когда Рафаэль принес на занятие картину с монстром. Мне кажется, что с тех пор Адам смотрит на меня немного по-другому. Мне это не нравится. Я же не чокнутый. Ну, не в себе немного. Нервничаю. Дергаюсь. У меня постоянно такое ощущение, будто я сделал что-то не то и меня вот-вот за это поймают. Выведут на чистую воду. С чего бы это?
   Адам все еще глядел на меня, ожидая ответа.
  - Что такого интересного ты обнаружил в ковре? - повторил он свой вопрос спокойным, тихим голосом. Доброжелательным. Причем он всегда у него такой. Меня это иногда раздражает.
  - Пятно, - ответил я. - Видишь?
  - Да, вижу. - Его улыбка теперь больше смахивала на усмешку. - Жизнь немного безалаберна. Ковры покрываются пятнами.
  - Да уж.
  - Ковры покрываются пятнами, людские сердца - шрамами, - продолжил он.
  Я ответил ему насмешливой улыбкой.
  - Лучше бы я был ковром.
  - Понимаю, - сказал Адам.
  - Не думаю, - возразил я.
  Иногда я злюсь и становлюсь дерзким и склочным. Но эта не та злоба, при которой я хватаюсь за биту и колошмачу стекла автомобилей. Эта злоба обычная, ни во что не выливающаяся злоба.
  Адам пожал плечами - само спокойствие, его ни капли не смущало мое поведение. Я даже беспокоюсь за него. Никто не может быть таким спокойным, находясь в обществе одних ненормальных. На самом деле порой я думаю, что мы не ненормальны, а анти-нормальны. И вот как можно оставаться таким спокойным перед лицом всех нас - анти-нормальных, которые точняк свалились с другой планеты?
  Адам не собирался противоречить мне, он лишь заметил:
  - Люди ходят по коврам. Ты же понимаешь это, Зак?
  Об этом я не подумал.
  - Ладно, - согласился я, - наверное, ковром я все-таки быть не хочу.
  Адам кивнул, и уголки его губ изогнулись в полуулыбке. Он посмотрел на Шарки, но Шарки, который никогда не откажется поболтать о себе любимом, сказал:
  - Не сегодня, чувак. Мне корректируют схему приема пилюль, и я весь в дурмане.
  Это правда. Он и выглядит дерьмово, и по ночам лунатит - у него это частенько случается и немало меня пугает. Рафаэль обычно отводит его обратно в кровать, но я все равно успеваю сильно разнервничаться. Я ничего ему не говорю - у него сейчас тяжелое время. Да, сегодня неподходящий день для его истории.
  Адам такое слету понимает.
  - Я поговорю с твоим врачом.
  Он о чем-то задумался, но, видно что-то для себя решив, устремил вопрошающий взгляд на Рафаэля. Тот ответил ему взглядом "ну что ж, ладно" и улыбнулся той самой улыбкой, в которой нет ни капли веселья. Улыбка Рафаэля может означать сотню разных вещей, и не всегда хороших. Но иногда она у него что-то вместо прочищения горла - я об этом уже говорил.
  - Я родился, - начал Адам. Он всегда так начинает Время истории - как сказки всегда начинаются с "Жили-были..."
  - Я родился, - повторил за ним Рафаэль, - на ферме... - У него тихий, мягкий голос, который приятно слушать. Его голос - как звучание трубы мистера Гарсии. У меня от его звуков переворачивается душа.
  Мы все приготовились слушать его историю. У этого парня много чего было, пятьдесят три года - это не шутки, это уже почти старость. Конечно, он не такой старый, какими бывают лет в семьдесят, но и не ребенок давно. Вот только дело в том, что он как раз похож на мальчишку. Носит джинсы и брендовые кроссовки, и совсем не тянет на старика.
  В общем, Рафаэль с очень серьезным выражением лица начинает рассказывать свою историю, и его темные глаза не темнеют еще больше, нет, в них, наоборот, загорается свет.
  - Моя мама назвала меня Рафаэлем в честь своего любимого художника. Еще она сказала мне, что так зовут одного из ангелов - Святой Рафаэль. Никогда не мог понять, как ангелы могут быть еще и святыми. Меня это всегда удивляло. Мама была религиозной и очень любила меня. Отца я почти не помню.
  - Они погибли, когда мне было пять. Нас с братьями и сестрами разобрали родственники. Сестер-близняшек, которым было по семь, взяла себе наша бездетная тетя. Наверное, ей всегда хотелось иметь дочек. Не знаю, может быть, я это придумываю. Один из наших дядьев взял себе двух моих младших братишек, совсем крохотных - им было два и три года - конечно, их все хотели взять. Кто таких не захочет? Дядя с тетей из Калифорнии забрали двух моих старших братьев - одному было десять, другому - двенадцать. У дяди был автосервис, и я подумал тогда, что он хочет, чтобы братья работали для него. Я был прав, они оба стали механиками.
  - А я? Меня взял дядя Висенте. Он был еще молод и никогда не нравился мне. Было в нем что-то такое, что меня тревожило. Он был нехорошим человеком, но лишь он захотел меня взять. Поэтому я поехал жить к нему.
  - Я не помню, как погибли мама с отцом. Мне рассказали, как это случилось, но это не то же самое - что помнить. Они попали в аварию. Подробностей я не знаю, потому как никто об этом не хотел говорить. Отец был махровым алкоголиком, так что я решил для себя, что отец сел пьяным за руль и убил и себя, и маму. Это лишь мои догадки, не знаю, так оно на самом деле было или нет. Думаю, в глубине души я просто хочу в это верить, но вся история про автомобильную аварию может запросто оказаться одной большой ложью. Я уже не знаю, что правда, а что - ложь. Кажется, я выдумал слишком много историй. Иногда я ненавижу себя за то, что все эти истории не очень-то красивы.
  Терпеть не могу, когда Рафаэль говорит, что ненавидит себя. Иногда на него находит, а я не могу этого слышать. Почему он так хочет ненавидеть себя, ведь люди обычно совсем не хотят себя ненавидеть? Я понимаю, что это исходит откуда-то глубоко изнутри и добраться до туда чертовски сложно. У меня есть теория: люди, которые не должны бы ненавидеть себя, ненавидят себя. И люди, которые должны бы себя ненавидеть, не ненавидят. В этом мире все вечно через заднее место, и это одна из множества причин, по которым мы с Богом не очень хорошие друзья.
  Я всмотрелся в лицо Рафаэля, которое прорезали морщины. Иногда их просто не замечаешь, и оттого он кажется молодым. Я смотрел на него, и слова, срывающиеся с его губ, были точно парящие в воздухе листья.
  - ... вскоре после того, как я начал жить с дядей Висенте, он стал со мной спать. Стал приходить ко мне в кровать. Все началось... не знаю... довольно невинно. Почти мило и нормально. Он приходил ко мне в постель и просто спал рядом. Обнимал меня. И это было приятно. Мне это нравилось. Мне было пять. Я грустил. Скучал по братьям и сестрам, по маме и папе. Мне было очень одиноко. И мне нравилось, что он обнимает меня. Потом все изменилось, и он начал заниматься со мной сексом... я, конечно, не понимал, что происходит на самом деле. Мне было очень больно и страшно. Сегодня я бы назвал это изнасилованием, но тогда я не знал такого слова и не знал, как называть то, что он делает со мной. Я никому не сказал об этом ни слова, ни разу, никогда. У меня было ощущение, что мне зашили рот. Я лишь знал, что то, что происходит - неправильно, и ощущал себя грязным. Иногда я долго стоял под душем, пытаясь отмыться, потому что хотел быть чистым. Я помню это. Мне казалось, что я уже никогда не смогу очиститься. Я ненавидел себя и задавался вопросом, что сделал такого, что дядя так со мной поступает. Я знал, что что-то сделал, но не знал, что именно.
  - Мне очень хотелось, чтобы дядя куда-нибудь ушел, и через какое-то время я сам стал уходить. От реальности. Дядя приходил в мою комнату, снимал одежду, и я позволял своему сознанию унести меня вдаль. Я представлял себя летящей к солнцу птицей, которая сверху видит все деревья и реки мира. Я растворялся в несуществующем мире. Но он существовал. Существовал для меня. И я знаю, что этот уход от реальности помог мне выжить.
  - Я был счастлив в те ночи, когда он не приходил. Он приходил не каждую ночь - может, раза два-три в неделю. Так продолжалось несколько лет. Пока мне не исполнилось восемь. Я подумывал о побеге, но так и не сбежал. Я не знал, куда мне бежать. И по большей части дядя Висенте был ко мне добр. Мы мало с ним говорили. Я почти ничего не помню, помню только, что мне было очень тоскливо и страшно, и что я мечтал о том, чтобы можно было жить в школе.
  - Я знал, что у дяди есть девушка, однажды он пришел домой и сказал, что собирается жениться и что пришло время найти мне новое место. И добавил: "Смотри только, не говори никому, что ты вынуждал меня делать. А если скажешь, то они все поймут о тебе и никто тебя не захочет". Я ничего не ответил, только кивнул. Кто захочет мальчика, который позволял своему дяде делать с собой столь отвратительные вещи?
  - Меня взяла к себе тетя, та, что забрала моих сестер. Я был счастлив. Более или менее. Она была добра ко мне, и я старался не мешаться ей под ногами. Вот только ощущение счастья скоро ушло.
  Рафаэль обвел глазами комнату и отпил воды из бутылки. По его лицу текли слезы, но он плакал совершенно беззвучно.
  - Мне иногда снятся сны. Сны о нем. В них он приходит ко мне. Он приходит ко мне всю мою жизнь. Несколько лет все было хорошо. Мне было хорошо, потому что я жил со своими сестрами и пытался притворяться нормальным. Я не был нормальным, но мои тетя с дядей были нормальными и они действительно любили моих сестер - они все делали для них, и я видел, что сестры счастливы и что у них нормальная жизнь. Я же... я стал эмоционально отчужденным парнем, отстранившимся от всех и не доверявшим взрослым. Я не хотел быть таким, но не мог ничего с собой поделать. Я не любил разговаривать ни с тетей, ни с дядей - по правде сказать, они и не выказывали желания общаться. Во всяком случае, со мной. Я понимал, что они взяли меня к себе из жалости. Я ненавидел, когда меня жалели - ощущал себя скребущейся в дверь собакой.
  - Но они заботились о нас, и в доме был мир и покой. Дядя работал на почте, тетя занималась домом и церковными делами. Я мало что помню о тех годах. Мне было скучно. Я много читал и искусно притворялся счастливым. Для моей тети было очень важно, чтобы мы были счастливы.
  - Когда я учился в восьмом классе, дяде с тетей пришлось куда-то уехать и мы все остались на выходные с дядей Висенте. Я очень не хотел возвращаться в тот дом, но ничего не сказал, хотя от ужаса мое сердце чуть не выпрыгивало из груди. И все, чего я боялся, случилось снова. Ночью ко мне пришел дядя Висенте. От него пахло пивом. Он заставил меня целовать себя, и я снова растворился в несуществующем мире. После этого я начал работать. Устроился на склад, помогал выгружать товар по вечерам трижды в неделю. Мне не полагалось работать по возрасту, но владелец склада платил мне наличные. Он платил мне по десять долларов за вечер - для меня это были огромные деньги. Я получал тридцать долларов в неделю, отдавал тете десять, остальные оставлял себе. Она говорила, что я должен копить их, но я ни цента не хранил - тратил их на курево, а потом мне вдруг пришла в голову мысль, что выпивать - тоже неплохо. И я начал караулить взрослых у магазина спиртных напитков, чтобы уговорить кого-нибудь купить мне вишневой водки. Так я привык болтаться на улице, пить и курить...
  Меня не отпускала мысль, что мы с Рафаэлем в этом похожи - я его как никто понимал. Я прекрасно знал, о чем он говорил.
  - Все друзья считали меня счастливым парнем, потому что я таковым притворялся - очень счастливым парнем. Но я уставал от всего этого притворства. Если бы я показал, что чувствую на самом деле, то, сомневаюсь, что друзья продолжали бы общаться со мной. Так что притворство было не так уж и плохо. Притворяясь, я, в какой-то степени, ощущал себя менее одиноким, а в какой-то - более, потому что чувствовал себя обманщиком. Чувствовал себя фальшивкой.
  - Старшие классы я отучился без приключений. Получал хорошие оценки - по правде говоря, очень хорошие. По выходным много пил с приятелями и всегда где-то подрабатывал, чтобы у меня водились деньги на выпивку. Забавно. У меня было много друзей. Полным полно друзей - и никто из них меня не знал. Однажды девушка, которой я нравился, спросила меня: "Какой ты, Рафаэль?" Посмотрев на нее, я ответил: "Непознаваемый". И это была самая правдивая вещь, которую я сказал за всю свою жизнь.
  - Дядя с тетей тратили деньги на моих сестер, но не на меня. Тетя говорила, что мне есть где спать и есть что есть, и я должен быть им за это благодарен. И я был благодарен. Был. Когда я окончил школу, дядя сказал, что настало время мне начать самостоятельную жизнь. Я ответил, что это хорошая идея. Еще он сказал, что ему не нравится, что я пью, и теперь, когда я вырос и у меня есть аттестат, мне будет несложно подняться на ноги. И добавил, что если я буду продолжать в том же духе, то допьюсь до смерти. Он сказал, что я весь в отца. Не думаю, что дядя с тетей по-настоящему любили меня.
  По его лицу опять текли слезы. Он плакал, и у меня разрывалось сердце. Вот что происходит с тобой, когда ты рассказываешь свою историю - ты истязаешь себя. Неважно, что все это происходило с тобой годы назад, потому что ты переживаешь это снова, сейчас. Поэтому-то я и не хочу рассказывать свою историю. Не хочу ощущать все заново в этом "сейчас". Нет уж, черт возьми, мне это точно не нужно.
  Рафаэль снова отпил воды из бутылки.
  Какой бы была его жизнь, если бы у него были дети? Я знаю, что у него нет детей - он сам мне сказал. Жаль, он был бы хорошим отцом, потому что он добрый. И хотя где-то глубоко внутри он немного зол, он еще и необыкновенно нежен. Он в чем-то жесткий, а в чем-то мягкий, и нежная, мягкая сторона его натуры сильнее жесткой и злой. Может быть, я горожу бессмыслицу, откуда мне, на хрен, знать. И, боже, как же я надеюсь, что в истории Рафаэля будет хоть что-то хорошее, потому что мне очень нравится Рафаэль...
  - ... и, черт, как же я был напуган. Я не знал, что делать. Мне было восемнадцать, но я ничего не знал о том, как жить самостоятельно. Я устроился на работу в службу обслуживания зданий, и дядя разрешил мне пожить у них с тетей до конца лета, чтобы я смог скопить немного денег. Затем я переехал в паршивую однокомнатную квартиру и устроился на вторую работу - и это было хорошо, у меня не оставалось времени на выпивку. Я работал семь дней в неделю, читал книги и курил. Такова была моя жизнь. Вот только в действительности я жил у себя в голове, в своем собственном сознании.
  - К концу этих двух лет я поднакопил достаточно денег на учебу в университете, хотя понятия не имел, что нужно сделать, чтобы туда попасть. В школе я учился на отлично - не знаю, как мне это удавалось, ведь я ненавидел школу. Не буду вдаваться в подробности, в конечном итоге я поступил в университет и даже получил стипендию. Годы в колледже прошли словно в тумане - я много пил, учился, проводил время с теми, кто любил промочить горло, а потом просто получил диплом.
  - Я поехал в Калифорнию с мыслью стать писателем. Питье и писательство - единственное, что я умел делать. Не знаю, почему я подумал о Калифорнии, но мне было двадцать четыре и эта идея в то время показалась неплохой. Приехал я туда без гроша в кармане и сразу же пошел искать работу. Однажды вечером я выпивал в баре и разговорился с парнем, работавшим декоратором на Студии Юниверсалс. Я сказал ему, что хочу писать сценарии к фильмам, что было полной ложью. До этого момента мне вообще не приходило в голову быть сценаристом. Мы с этим парнем, Мэттом, напились и проговорили всю ночь. Он сказал, что если я хочу устроиться в студию декоратором, то он может мне помочь. Он дал мне свой номер телефона, и я перезвонил ему через пару дней.
  - Мы встретились, и все пошло как-то странно. Он сказал, что если я с ним пересплю, то он сделает так, что меня возьмут на работу. Я спросил, откуда мне знать, что он выполнит обещанное. Тогда он вытащил бланк анкеты для поступления на работу. "Нам нужны люди, - сказал он. - И сейчас открыто две вакансии". Я заполнил бланк, и он сказал, что на следующий день покажет мне студию, но если я не пересплю с ним, то он сделает все, чтобы я работу не получил. Он и правда показал мне студию и даже представил своему боссу. В общем, я подумал, что может быть, Мэтт не обманывает меня. К моему великому стыду я переспал с этим мужчиной. Я ничего не чувствовал - просто позволял ему делать со мной то, что он хочет. Все было как с дядей Висенте. Вместо меня под ним лежала пустая оболочка. Я ничего не чувствовал, я ушел от реальности.
  - Я действительно получил работу, и если Мэтт хотел переспать со мной, я не отказывал ему. Я понимал, что практически занимаюсь проституцией, но мне было плевать. Это длилось недолго. Мэтт нашел нового парня, что меня нисколько не тронуло. Мэтт нравился этому новому парню, к тому же и сам Мэтт понял, что у нас с ним нечего не склеится. Мне была по душе моя работа, и мне так много платили, что я сам себе казался богатым. Я старался поменьше пить и мне это удавалось. Я освоил работу декоратора, подружился с кое-какими людьми и через несколько лет стал потихоньку пробиваться в сценаристы. Это заняло у меня семь лет, но я стал сценаристом. Нет, я не написал ничего значимого - сценарий туда, сценарий сюда. Но я этим жил, и это и хорошая новость, и плохая. Для написания сценариев мне приходилось хорошенько набираться, и я с одинаковой страстью отдавался и писательству, и пьянству.
  
  3.
  
  Рафаэль не остановился на этом, он еще некоторое время рассказывал о своем пьянстве, работе и неудавшейся женитьбе. Все это звучало очень печально. Но главное-то было в том, что Рафаэль многого добился и стал тем, кем стал. Этот парень, кажется, прочитал все, что только можно - я это вижу, когда мы о чем-то говорим. Он знает кучу вещей. Рафаэль не какой-то наемный писака, зарабатывающий бешеные бабки в Голливуде написанием разного рода дерьма. Он считает себя таковым, но это не так. Он настоящий, и он всегда был по-настоящему одинок. Да, он алкоголик - это правда, и это проблема, но я не вижу в нем психически искалеченного парня, которого насиловал ублюдочный дядя. Я ненавижу его дядю. На полном серьезе - ненавижу. Но, не знаю почему, не вижу в Рафаэле несчастного забитого мужчину. Он сильнее всей этой боли. Вот что я вижу. Может быть, я хочу это видеть. Откуда мне, к чертям, знать?
  Я знаю, что Рафаэль думал о том, чтобы покончить с собой. Он сказал мне об этом как-то ночью, когда мы не могли уснуть и все говорили и говорили. Вообще-то это я завел об этом разговор.
  - Ты когда-нибудь думал о том, чтобы покончить с собой? - спросил я.
  - Да, - ответил он.
  - Расскажи.
  Поколебавшись немного, он почти шепотом рассказал мне эту историю.
  - Бывало, я представлял себе, как еду по Мохаве, останавливаю машину, раздеваюсь и направляюсь в пустыню - иду, и горячий песок обжигает мне стопы. Я представлял, как иду и иду, пока не начинаю гореть - внутри и снаружи. Представлял, как мое тело лежит на пустынном песке, мертвое. Я хранил эту картинку у себя в голове и думал: да, это то, что я заслуживаю. Заслуживаю подобной смерти.
  Я долгое время молчал, затем спросил его:
  - Так почему же ты этого не сделал?
  - Потому что вместо этого пришел сюда, - ответил он.
  - Почему?
  - Потому что я решил, что хочу жить.
  И он улыбнулся. Я тогда подумал, что ни у кого в мире нет такой потрясающей улыбки, как у него. Иногда я теряюсь и не могу понять, что реально, а что - нет. Но в тот момент я понял, что Рафаэль - самый реальный человек, которого я когда-либо знал.
  Я сидел и думал о тех вещах, о которых мы с Рафаэлем говорили, и вдруг понял, что он закончил рассказывать свою историю. В комнате стояла тишина. Наверное, это дань уважения. Мир нещадно нас всех потрепал, и мы говорили об этом - ну ладно, сам я не говорил, но Рафаэль-то с другими говорили - и, черт, это стоило уважения. Поэтому мы все молчали.
  Иногда Адам задает вопросы до того, как на рассказанную историю откликнется кто-то из группы, иногда ждет. Сегодня он ждать не стал.
  - Давай вернемся немного назад, - сказал он. - Ты почти ничего не рассказал о своей женитьбе. Сколько лет, ты сказал, вы были женаты?
  - Почти пятнадцать.
  - Это долгий срок.
  - Да, - выдохнул Рафаэль, и по его щекам снова потекли слезы. - Я причинил ей боль. Не могу об этом говорить. Не могу, - сказал он и зарыдал.
  Это было невыносимо. Я хотел, чтобы все это закончилось, хотел чтобы Адам наконец дал отбой. Мне было так плохо, что я не в состоянии был слушать что-то еще. И я знал, что скоро отключусь. Адам называет это абстрагированием. Мне насрать, как это называется, когда я не могу оставаться тут, когда мне нужно от всего отрешиться, и я знаю, как это сделать. Тем и хорошо забытье. Тем и хорошо абстрагирование. Они помогают мне выжить. Так что в этом плохого?
  Но, может быть, жить - не значит выживать?
  После группового занятия я пошел бродить по округе, наплевав на то, что должен был присутствовать на другом занятии. Мне хотелось побыть одному и подышать воздухом. Можете называть это замыканием в себе, мне все равно - порой мне необходимо побыть какое-то время наедине с собой.
  Было довольно странно бродить трезвым. До приезда сюда каждый мой поход на улицу проходил за компанию с бурбоном. А сейчас у меня с собой был только я сам. И мне это начинало нравиться. Так я мог думать. И не плакать. От слез все равно легче не становилось.
  Так что я просто гулял. Один. Наверное, одиночество - тоже своего рода зависимость. Кругом только деревья и кусты - красота. Немного побродив, я решил войти в лабиринт. У нас тут есть лабиринт, который призван успокаивать, если войдешь в него и сядешь посередине. Мне он нравится, я вижу в нем смысл. Вот в дыхательной гимнастике я его не вижу, в отличие от всех остальных.
  Это Адам предложил мне ходить в лабиринт. Сказал, что нужно направляться к его центру с каким-то намерением, думая о чем-то определенном.
  Я думал о Рафаэле - теперь я знал гораздо больше о его монстре. Затем начал думать о своем собственном монстре. Рафаэль всю свою жизнь читает монстру истории. Он читает их для того, чтобы тот его не поглотил. Может быть, я делаю то же самое?
  Я вошел в лабиринт, сосредоточившись мыслями на своем монстре.
  Что нужно этому монстру?
  Что мне дать ему, чтобы он оставил меня в покое?
  
  

Воспоминания

  
  Я уставился на дату в своем календаре. 2 февраля.
  Посчитал, сколько дней я здесь нахожусь. Здесь - в месте, которое должно меня излечить. Мне все еще хочется выпить.
  Ладно, может быть, я действительно алкоголик.
  Ведь если бы я не был алкоголиком, то мне бы не хотелось так пить. Ну да, мне всего восемнадцать, может я еще даже школу не закончил. Только штука в том, что "зависимости" не зависят от возраста и школы. Может быть, Адам и прав.
  Я тут уже тридцать три дня. Какой бы моя жизнь не была раньше, теперь у меня есть только это место. Только кабинка номер девять.
  Да и что такое прошлое? Для чего оно? Что оно значит?
  - Знаешь, - вдруг сказал Рафаэль, - у моей тети перед смертью была болезнь Альцгеймера.
  Я словно нечаянно подслушал разговор, который он вел сам с собой.
  - Она хоть что-нибудь помнила?
  - Нет, Зак, ей было шестьдесят четыре года, и она даже не помнила о том, что все еще живет.
  - Это очень печально.
  - Да, очень печально. Она как будто уже была мертва.
  - Понимаю. Но, может быть, это нормально - начинать все забывать перед смертью?
  - Ты планируешь вскоре умереть, Зак?
  Я прекрасно понял, что он хотел этим сказать.
  Может быть, я и правда был похож на его тетю? Мертвый, но все еще живой.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"