Адам достал из маленькой коробочки медную медаль. Пришло время прощаться. С Рафаэлем, который пробыл здесь шестьдесят дней, с Рафаэлем, который был моим соседом. С Рафаэлем, который пробуждал меня от кошмаров, успокаивал меня и пел мне, с Рафаэлем, который всегда был на страже и приглядывал за ходящими во сне Шарки и Эмитом.
Я уставился на раскачивающуюся на веревке медаль. Лиззи взяла ее в руки и начала говорить:
- Я вкладываю в медаль всю мою...
Я не мог этого слушать. Кто-то что-то говорил, но я едва их слышал, вперив взгляд в пол, пока Мегги не тронула меня ладонью, передавая медаль.
Я поднял взгляд на Рафаэля, затем снова опустил его на пятно на ковре.
Я слышал голос Адама - невнятный, доносящийся откуда-то издали, как далекое эхо, а потом он исчез и мне стало очень одиноко, я словно оказался в темной тихой комнате, и в окружающем меня мире не было ничего, кроме тьмы. И сам я был тенью. Но голос Адама все-таки пробился ко мне - этот голос был рукой, вытягивающей меня из тьмы.
- Зак? Зак?
Я снова вернулся в комнату, хотя и знал, что был в ней всё это время. Посмотрел сначала на Адама, потом - на Рафаэля. И услышал свой собственный голос:
- Мне обязательно что-то говорить?
- А ты не хочешь?
- Я не могу.
- Почему?
- Не могу и всё.
Я сосредоточенно пялился на пятно на ковре. Мне хотелось найти биту и автомобильное стекло. Вот чего мне хотелось.
- Я буду скучать по тебе, Зак. - Голос Рафаэля никогда еще не был таким мягким.
Почему он говорит? Это не по правилам прощания. По правилам нужно слушать прощальные пожелания других. Рафаэль нарушал правила, и мне хотелось кричать на него, и я попытался открыть рот, чтобы заговорить, но губы будто зашили.
Рафаэль улыбнулся.
- Я люблю тебя, Зак, - прошептал он. - Ты же знаешь это, правда?
Он сказал это перед всей группой, и это было неправильно, и мои губы дрожали. Я судорожно сглотнул и заставил, наконец, себя заговорить. Я хотел, чтобы мой голос был сильнее моих слабых, дрожащих губ.
- Ты не любишь. Не любишь меня.
Лицо Рафаэля осталось спокойным.
- Люблю, Зак. Я хочу, чтобы ты это знал.
Я закрыл глаза рукой и покачал головой.
Я ничего не чувствую. Ничего не чувствую.
Я знал, что скажет Адам. Он скажет: "Я вижу тебя, Зак". Но он не видит меня. Никто не видит меня. Никто в этом гребаном мире не видит меня.
2.
Я ходил на все занятия. Но не присутствовал на них. Я не мог заставить себя находиться там. И это не было какой-то там уловкой. Это было нормальным. Нормальным для меня. В середине дня я настолько устал, что был не в состоянии держать глаза открытыми. Я сказал Дженни, моему дневному психотерапевту, что плохо себя чувствую. Она внимательно вгляделась в мое лицо. Не знаю, что она там увидела.
- Дай себе то, что тебе нужно.
Я решил, что мне нужно вздремнуть. Вернулся в кабинку номер девять и первым делом наткнулся взглядом на упакованные вещи Рафаэля. Я лег на постель и уставился в потолок. Мне не спалось. Может быть, я и не хотел спать. Мне пришла мысль, что Рафаэль придет за своими вещами, а я знал, что мне невыносимо будет видеть его. Прощание было монстром, пожирающим меня. И этот монстр был слишком силен для парня по имени Зак. Мне нужно уйти из кабинки до того, как вернется Рафаэль. Мне нужно уйти. Мне стало трудно дышать, и я подумал о том, что мне никогда, никогда не станет лучше.
Я навечно останусь в этом между - между жизнью и смертью. Я в нем застрял.
Не знаю, как мне удалось это сделать, но я нацарапал Рафаэлю записку и положил на его стол, рядом с его дневником: Не ненавидь меня.
И выбежал из комнаты.
Никто не видит меня. Никто не видит меня. Никто не видит меня.
Я пришел в себя под деревом по имени Зак.
Небеса потемнели. Я лежал на земле, вспоминая очередной странный сон. Я брел один по пустыне и мне навстречу шли два мужчины. Одним был мой отец, другим - Рафаэль. Внезапно рядом со мной оказался Адам. Он сказал: "Тебе придется выбрать, Зак". Мне хотелось выбрать Рафаэля - этого хотело мое сердце, но я не выбрал его. Нет. Я выбрал отца. Потом мы с отцом шли по пустыне. Приглядевшись, я увидел, что у нас обоих в руках бутылки с бурбоном, и мы пьем и пьем, и вокруг нас всё в крови.
Отец и сын.
Кровь.
Меня трясло.
Я думал о сне. О бурбоне и крови. Меня трясло, но не знаю, отчего - от холода или сна. Я поднялся и побрел в курительную яму.
Я выкурил сигарету. Затем другую. Затем еще одну. Я внутренне одеревенел. Ничего не ощущал. Это хорошо. Я сосредоточился и уцепился за это душевное оцепенение. Вот чего я на самом деле хочу - ничего не чувствовать. Быть куском льда, не желающим таять. Если бы я мог остаться в этом состоянии, то никогда бы больше не чувствовал печаль, никогда больше... если бы я только мог. Если бы у меня это получилось, то имя "Рафаэль" не причиняло бы мне боли. Как и имя "Сантьяго". Как и память об отце и матери. Они бы ничего не значили для меня.
Я поднял взгляд к звездам и позавидовал им. Бог не наделил их чувствами.
3.
Я вернулся к себе в комнату. Эмит рисовал картину.
- Я охрененно зол, - глянул он на меня.
- И что?
- Не понимаю тебя, Зак.
- А тебе и не нужно. Ты здесь не для этого.
- Это отвратительно, приятель - то, как ты обошелся с Рафаэлем.
- Он это переживет.
- Ты говнюк, знаешь об этом?
- Я не хочу говорить.
- Да что с тобой такое?
- Со мной? Что со мной такое? Ничего. Со мной полный порядок.
- Тогда почему ты не свалишь отсюда?
- Заткнись, Эмит.
Я завалился на кровать и уставился в потолок. Я цепко держался за свое душевное онемение. Я будто снова пил. Клянусь, я чувствовал себя именно так.
Я услышал, как Эмит встал и надел куртку.
- Рафаэль оставил тебе кое-что, засранец. На твоем столе.
Я сделал вид, что не слышу его.
Он вышел из комнаты.
Я уснул, и мне снова приснился тот сон с Рафаэлем, отцом и Адамом в пустыне. Рафаэль приблизился, но тут же повернул и пошел прочь. Отец предложил мне выпить. Я проснулся как раз в тот момент, когда протянул руку к бутылке.
4.
Я не пошел на утреннее групповое занятие. Остался в своей кабинке. Единственное место, в которое я наведывался целый день - в курительную яму. Люди приветствовали меня. У меня не было сил отвечать им. Днем я сидел, приклеившись взглядом к дневнику Рафаэля - он оставил его мне в подарок. На нем лежал конверт с моим именем. Я не открывал его. Поднял, покрутил в руках и бросил на стол.
Вернувшийся в кабинку Эмит зло посмотрел на меня. Я ответил ему безразличным взглядом.
Сны стали еще кошмарнее.
Я проснулся от собственного крика, но не хотел вспоминать приснившийся сон.
- На тебя невыносимо смотреть, Зак, - раздался голос Эмита. - Ты умираешь, приятель.
- Это просто сны, - услышал я свой ответ.
- Они убивают тебя.
Откуда тебе знать? - хотел я его спросить, но ничего не сказал.
5.
Следующим утром я пошел на групповое занятие. Я не участвовал в разговоре, но я присутствовал. Почти все занятие смотрел в пол. Дневной перерыв я решил провести у себя в кабинке, но не успел дойти до нее.
- В два часа, Зак. Ты можешь прийти ко мне? - донесся до меня голос Адама.
Я пожал плечами.
- Это "да"?
- Да, хорошо. - Я взглянул на него. - Какой в этом смысл, Адам? Я лишь трачу твое время.
Он начал что-то говорить, но оборвал себя и лишь спросил:
- В два часа, Зак?
- Да, ладно.
Я вошел в кабинку и уставился на дневник Рафаэля. Перелистнул страницы и остановился на аккуратной записи. Сам того не заметив, я уже читал ее.
В этом сне все деревья были голыми, без единого листочка, а зимняя ночь беззвездной и темной. Я брел куда-то без куртки. Не помню, что я так отчаянно искал, но я был голоден и истощен, и думал лишь о том, как мне холодно. Я никогда еще так не замерзал. Я проснулся. На улице было все еще темно, мое одеяло валялось на полу. Укрывшись, я задавался вопросом, что же искал.
Я - скиталец на земле. Бродяга. Это была моя последняя мысль перед тем, как я снова уснул.
Утром все мои мысли занимала листва деревьев. Я зашел в лабиринт с такой картинкой в голове: я стою под солнцем и с небес медленно летят зеленые листья. И я снова молод.
Я провел подушечками пальцев по словам. По бумажным клочкам, заполненным словами.
Я представил себе Рафаэля, стоящего в центре лабиринта, под ярко светящим солнцем, в дождем осыпающих его летних листьях. Представил себе его улыбающимся и рассмеялся. И попытался представить себя рядом с ним.
6.
- Что у тебя там происходит? - постучал Адам пальцем по своему виску.
- Не знаю.
- Хорошо. Что происходит здесь? - он приложил ладонь к сердцу.
- Не знаю.
- Знаешь.
- Я не попрощался с Рафаэлем.
- Знаю.
- Я не смог.
- Понимаю.
- Правда?
- Прощание, порой, может быть монстром.
- Да.
- Это неплохо - любить кого-то так сильно, что это причиняет боль.
- Ты не знаешь. Ты же - не я.
- Как бы странно это не звучало, Зак, я кое-что знаю о боли. И кое-что знаю о любви. И это факт.
- Но ты ничего не знаешь обо мне. Ты говоришь, что видишь меня, но это не так. Ты не видишь. - Мои губы снова дрожали. Нет, нет, нет, не плачь, Зак, не плачь, не плачь, не плачь. Но тело не слушалось меня. Я поднялся, чтобы уйти, но встав, не смог сдвинуться с места. Я почувствовал обнимающие меня руки Адама. Я плакал, прислонившись к его плечу. - Я потерялся, - прошептал я. - Адам, я потерялся. - И я начал говорить вещи, которые не собирался говорить, слова, которые душили меня, застряв в горле. - Мне нужен отец, Адам. Мне он очень нужен. Я не знаю, где он. И мне больно. Мне больно, Адам, очень больно.
7.
Я не отрываясь смотрел на конверт с моим именем на нем. Глубоко вздохнул и открыл его. И нашел там слова Рафаэля:
Закария,
Я хочу о многом сказать тебе, но в то же время не знаю, с чего начать. За годы писательства я понял, что мне удается подобрать правильные слова, когда я начинаю писать. Наверное, ты уже знаешь, что я по-настоящему верю в слова. Верю в их силу, в их способность ранить и способность исцелять. Может быть, поэтому я оставляю тебе свой дневник - потому что эти исписанные страницы часть той работы, которую я провел над собой. Может быть, поэтому я пишу тебе сейчас - потому что хочу сказать что-то, что может тебе помочь. Ни в коем случае не принимай это как снисхождение. Мне пятьдесят три, а тебе восемнадцать, но это не значит, что я умнее или даже просвещеннее тебя. Единственное, что я на самом деле знаю - я наконец-то начал узнавать сам себя. Надеюсь, Зак, что ты сделаешь то же самое раньше меня. Надеюсь, ты не будешь ждать и терять время.
Однажды ты признался мне, что ведешь с людьми воображаемые диалоги. Я тоже. Вот такой у меня был с тобой:
Я: Ты попрощаешься со мной?
Зак: Я не могу.
Я: Не сделаешь мне одолжение? Пожалуйста, перестань смотреть в пол и посмотри на меня.
Зак: Ты говоришь со мной как с маленьким ребенком.
Я: А ты не веди себя как ребенок.
Зак: Ты собираешься в качестве прощального подарка прочитать мне нотацию?
Я: Посмотри, пожалуйста, на меня.
И ты, Зак, смотришь на меня. И я протягиваю тебе свой дневник и говорю: вот мой подарок для тебя.
Тогда ты, Зак, говоришь: Я не могу его принять. Эти слова - твои.
Я: Может быть, я хочу, чтобы у тебя остались мои слова.
Ты качаешь головой.
Я: Возьми.
Я кладу свой дневник в твои руки.
Зак: Я должен кое в чем признаться. Я читал твой дневник.
Ты отворачиваешься, боясь увидеть выражение моего лица.
Я же, улыбаясь, говорю: Я знаю.
Зак: Знаешь?
Я: Да, Зак, знаю.
Зак: Почему ты не сказал мне, что знаешь об этом?
Я: По той же самой причине, по которой ты не сказал мне, что читаешь его. Может быть, мы оба слишком сильно любим держать в себе секреты. Может быть, нам стоит перестать это делать?
Ты, Зак, держишь мой дневник в своих руках и киваешь.
Я в последний раз обвожу взглядом комнату.
И ты вдруг говоришь: Наверное, я должен сказать "прощай".
Я: Это не прощание, Зак.
Зак: Когда кто-то уходит, это означает прощание.
Я: Не всегда.
Зак: Люди приходят сюда и уходят. И после ухода они хотят позабыть о своем пребывании здесь.
Я: Некоторые - может быть. Я еще увижусь с тобой, Зак. Я увижусь с тобой, потому что хочу увидеть тебя. И потому что я хочу этого - это случится. Я сделаю так, что это случится.
Ты провожаешь меня до машины, которая отвезет меня в аэропорт, и я говорю: Ты самый славный мальчик во всем мире.
Зак: Это не так.
Я: Не спорь со мной, Закария.
Я смотрю тебе в лицо в последний раз, улыбаюсь, сажусь в машину и уезжаю.
Вот мой воображаемый разговор с тобой.
Я знаю, Зак, что ты не смог сказать мне "прощай". Я знаю, что это больно. Если больно мне, пятидесятитрехлетнему старику, то как же должно быть больно восемнадцатилетнему мальчику? Но вот ведь в чем дело, Зак. Если ты хочешь быть живым, то боли не избежать.
Я кое-что знаю о том, как ее избегать - я в этом спец. Но нельзя убежать от боли, Зак. Жизнь причинила боль тебе, мне и всем тем, кто находится в этом месте, но это не значит, что мы должны жить в боли всю свою жизнь. Я жил в боли, потому что сам выбрал жить в ней. Где-то на своем жизненном пути я взлелеял мысль о том, что мне суждено прожить трагическую жизнь. В моей голове засела романтическая идея о том, что писатель должен страдать. Я был Рафаэлем, творческой личностью, человеком, порождающим прекрасное из своих собственных страданий. Я боготворил свою боль. Она была богом для меня, и я ей преклонялся. Шарки бы сказал: "Чувак, это пиздец что такое". Необъяснимо как, и это действительно необъяснимо, но мне каким-то образом удавалось избегать настоящей боли - боли, которая меня убивала. Вот ее я избегал всеми силами.
Я думаю, ты такой же как я, Зак. Ты живешь в боли, хотя не хочешь ничего чувствовать. Ты замечательный, умный, красивый, и влюблен в слова, но, как и я, остаешься в пространстве безмолвия, где слова застревают между сердцем и горлом.
Говори, Зак.
Ты знаешь историю библейского Захарии? Думаю, тебе стоит ее почитать. Бог лишил его дара речи за неверие. Он стал немым, и обрел способность говорить только после рождения сына. И он запел. Захария запел! Пой, Зак. Если я могу петь своему монстру, то и ты можешь петь своему.
Рафаэль.
Я перечитывал письмо снова и снова. Затем открыл дневник Рафаэля и увидел, что он оставил мне номер своего мобильного и адрес. У меня из головы не выходила воображаемая сцена прощания, написанная им. Я увижусь с тобой, потому что хочу увидеть тебя.
На ум пришло слово "счастье", это слово... я почувствовал его. Я знал, что это ощущение не продлится долго, что потом я опять почувствую печаль, и мне станет только хуже, потому что одно дело - быть печальным, и другое - стать печальным после того, как был счастлив. Стать печальным после того, как был счастлив - нет ничего хуже этого.
Должно быть, я улыбался, потому что Эмит спросил меня:
- Чему ты улыбаешься?
- Своим мыслям.
- Даже не знаю, чему ты можешь улыбаться, после того, как так по-свински обошелся с Рафаэлем на групповом занятии. Говорю тебе на полном серьезе - это было отвратительно.
Я не знал, что на это ответить.
- Прости, что вел себя как пятилетний ребенок. Прости.
- Да уж, как Рафаэль и говорил.
- Да, как говорил Рафаэль. Я задолжал группе и теперь должен загладить свою вину.
- Я напомню тебе об этом. Если ты забудешь.
- Ладно.
- Вот и хорошо. - Эмит оценивающе оглядел свою картину. - Что ты думаешь о ней? - Он поднял ее, показывая мне. На ней была изображена дорога. Не похожая на ту, что нарисовал я. И с чего она должна была быть на нее похожа? Это была его дорога. По обеим сторонам от нее Эмит нарисовал вигвамы, кактусы и всякое разное. Его картина была намного мудреней моей.
- Хочешь рассказать мне, что она значит?
- Я принесу ее на групповое занятие.
Я был рад, что Эмит больше не злится на меня. Странно, но мне хотелось говорить с ним. Может быть, я устал от своего внутреннего мира. Моего печального внутреннего мира.
- Эмит? Что самого страшного случилось с тобой?
Я увидел по его лицу, что ему не хочется отвечать, но он ответил:
- В тюрьме... случаются жуткие вещи.
Думаю, я знаю, о чем он говорил.
- Ты часто думаешь об этом?
- Мне иногда снятся сны.
Я кивнул, не зная, что сказать.
- Мне очень жаль, что с тобой случились те жуткие вещи.
Он тоже кивнул.
- Иногда я мечтаю о том, чтобы все это ушло, перестав меня мучить.
- И я.
- Но, думаю, от нашего желания это не зависит.
- Наверное, нет.
- Что самого страшного случилось с тобой?
- Я потерял родителей. - Я не знал, что собираюсь это сказать. Я даже не знал, правда ли это. Но это было правдой. Я просто никогда этого не признавал.
- Хочешь поговорить об этом?
- Нет. Я не могу. - Мне вспомнилось, как Рафаэль сказал мне, что меня нужно связать договором, запретив произносить эти три слова - "я не могу".
- Это ничего. - Эмит все смотрел на свою картину, словно пытаясь проанализировать самого себя. - Может, пойдем курнем?
- Пойдем, - согласился я.
Мы вышли на ночной воздух, и я слышал голос говорящего со мной Эмита - было здорово слышать человеческий голос, было здорово слышать его рядом с собой, - но я слушал его краем уха. Я думал о Рафаэле и представлял его поющим монстру. Мысленно видел лицо Адама - доброе, хорошее лицо; лицо Лиззи, с текущими по щекам слезами - в молодости она, наверное, была очень красивой. Я задавался вопросом: куда же иду, и размышлял о дороге на своем рисунке.
Когда мы дошли до курительной ямы Эмит сказал, что погода меняется.
- Можно почти ощутить, как зима отступает.
Это была приятная мысль. Чудесная мысль. Замечательная мысль.
"Летний день". Вот как называлась та песня. Лето. Почувствую ли я его когда-нибудь внутри себя?
Воспоминания
- Я вижу один и тот же сон. В нем есть ты и Рафаэль, и мой отец.
- Что это за сон?
Я описал его Адаму.
- Ты злишься на меня во сне?
- Почему я должен злиться на тебя?
- Я заставляю тебя сделать выбор. Ты видишь меня таким - парнем, заставляющим тебя выбирать между... - Адам умолк. Посмотрел на меня. - Давай пока забудем обо мне... Скажи мне, что олицетворяет во сне твой отец?
- Это мой отец. Он олицетворяет самого себя.
- Но ты сказал, что в душе хотел уйти с Рафаэлем.
- Хотел. Ну, то есть, во сне - хотел. Во сне я хотел выбрать его. Но не сделал этого и ушел с отцом.
- Ты выбрал выпивку.
- Нет, я выбрал отца. Но... получается, что и выпивку тоже.
- Ты выбрал отца. Ты выбрал выпивку. Так что олицетворяет твой отец, Зак?
- Мою старую жизнь.
- А что олицетворяет Рафаэль?
- Мою новую жизнь, наверное.
- Да, я тоже так думаю. И во сне ты выбрал не новую, а старую жизнь. И что ты чувствовал при этом?
- Но это же мой отец. Я должен был выбрать его.
- Разве?
Я поднял на Адама глаза.
- Да.
- Зак, в последний раз, когда ты был тут у меня...
- Когда я потерял самообладание.
- Когда ты потерял самообладание. Ты сказал, что тебе нужен отец и что тебе больно.
- Да.
- Могу я задать тебе вопрос? - Он не стал ждать утвердительного ответа. - Ты веришь в то, что снова увидишься с Рафаэлем?
- Да. Наверное, верю. Надеюсь на это. Мне бы этого хотелось.
- И что тебя может остановить?
- Наверное, ничего.
- Наверное? Ты не знаешь, как связаться с ним?
- Конечно, знаю. Я могу связаться с ним, если захочу.
- А ты хочешь?
- Да.
- Хорошо. Ты веришь в то, что еще увидишься со своим отцом?
Я не мог ответить на этот вопрос. Я не знал, как ответить на него.
Адам внимательно смотрел на меня.
- Ты избегаешь вопросов о своей семье.
- Да, думаю, что да.
- Да, я тоже так думаю. Могу я тебя кое о чем спросить, Зак? Могу я быть по-настоящему честен с тобой?
- Да, ты можешь быть честен.
- Как долго ты будешь оттягивать тот момент, когда придется наконец принять то, что привело тебя сюда?
- Я пытаюсь.
- Твой рисунок - отличная работа. И ты отлично поработал над собой в отношении Рафаэля.
- Что это еще за "отлично поработал в отношении Рафаэля"? Рафаэль мой друг.
Адам внимательно взглянул на меня.
- Ты позволил себе полюбить его. Для человека, который не хочет ничего чувствовать, ты отлично поработал над собой.
- Да, наверное, - согласился я. - Но я не попрощался с ним.