- Продолжай дышать, Зак, у тебя все отлично получается, - настойчиво, но с мягкостью в голосе сказала Сюзан.
Я сосредоточенно делал полные вдохи, мысленно проводя воздух через все свое тело - от пят до макушки, а потом выдыхая. Не слишком быстро и не слишком медленно. Ровно. Мои руки и ладони занемели, но на дыхательной гимнастике со мной всегда такое творится - разные части тела начинает покалывать, после чего они немеют, в то время как другие - тяжелеют. Закрыв глаза, я не думал ни о чем, кроме дыхания. Я даже забывал о присутствии Сюзан. Во время наших сеансов она заговаривала, только если чувствовала, что меня нужно подбодрить.
И вдруг произошло то, чего раньше не случалось. Прямо у меня перед глазами возник брат, с ухмылкой на лице и пистолетом в руке. Весь пол был забрызган кровью, как пролитой водой. Сантьяго направил пистолет на меня, затем засмеялся и направил его на себя. Он снова засмеялся и пропал. Все что я теперь видел - красную-красную кровь.
Я почувствовал, как Сюзан провела ладонью по моей руке.
- Все хорошо, Зак, - прошептала она. - Все хорошо. Хочешь на этом закончить?
Я продолжал дышать, просто продолжал дышать.
Глаза мамы были открыты. Серые как сумрачные облака. Отец неподвижно лежал. Мир погрузился в тишину. На губах брата играла странная улыбка.
- Давай остановимся на этом, Зак, - услышал я голос Сюзан. - Что говорит тебе твое тело?
- Что-то давит, - ответил я, - на грудь. На руки и ноги. Я не могу пошевелиться.
- Можешь, Зак. Подвигай ногами.
Я открыл глаза, поочередно поднял ноги.
- А теперь подвигай руками.
Я поднял руки вверх, затем опустил.
- Кажется, я могу двигаться.
- Ты в порядке?
- Болит голова.
- Как сильно? По шкале от 1 до 10?
- На десятку.
- Хорошо, Зак, закрой глаза.
Я послушно прикрыл их. Боже, голова раскалывалась от боли.
- Я вижу, что тебе очень больно. Расслабь мышцы лица, Зак. Сделай вдох и расслабься.
Я сделал вдох, расслабляясь. И тут опять что-то произошло. По всему телу словно прошелся легкий ветерок, и я увидел лежащий на полу пистолет.
Головная боль прошла. Я открыл глаза.
2.
После занятия с Сюзан я побрел в свою кабинку. Я шел медленно, дрожа всем телом. Ноги заплетались, земля под ногами ощущалась нетвердым облаком, и мне все казалось, что я сейчас грохнусь вниз.
Я еле добрался до комнаты. Сел за свой стол.
"Когда вернешься к себе, запиши все, что придет тебе на ум, Зак - все, что угодно. Это очень важно". Я все еще мысленно слышал указания Сюзан, видел серьезное, озабоченное выражение ее лица. Удивительно, как психотерапевтам небезразлично, что с нами. Меня волновал этот вопрос. Меня волновал я сам. Меня всё волновало. С приездом сюда моя жизнь стала такой странной. Всё было как-то по-другому. Всё изменилось. Я сам менялся. Это было так странно, так странно и необычно. Я чувствовал себя потерянным, но не в плохом смысле этого слова.
Я достал свой дневник и начал писать в нем. Мне не хотелось задумываться о том, что я пишу. Мне хотелось писать то, что идет из меня само собой.
Я немного ослаб после занятия с Сюзан. Дыхательная гимнастика чудная вещь. Мне она нравится все больше и больше, и это очень странно. Странно, невообразимо и прекрасно. Она что-то делает такое со мной. Заставляет ощущать свое тело по-другому. Я ощущаю свое тело, и мне это нравится. Воображаемому Заку нравится то, что у него есть тело. Это сногсшибательно. Я все еще слышу внутри себя голос Сюзан.
Помню, как говорил Адаму, что Сюзан кажется мне ненастоящей. Я ошибался насчет нее. Я ошибался насчет многих вещей. И, думаю, больше всего я ошибался насчет себя самого. Я запишу это, чтобы видеть эти слова: я больше не ненавижу себя. И запишу это еще раз: я больше не ненавижу себя.
Зак не ненавидит Зака. Я вижу тебя, Зак. Зак видит Зака.
В душе царило спокойствие. Тревожность оставила меня. Я знаю, что она оставила меня ненадолго, но она так давно жила во мне, что я к ней привык. Я смотрел на написанное и ощущал, как во мне рождается новое слово. Только я еще не совсем понимал, какое. Не знаю почему, но я решил сходить в лабиринт. Я чувствовал потребность в этом и решил довериться этому чувству.
Я направился в лабиринт.
На улице похолодало, и снова поднялся ветер.
Стоя у входа в лабиринт, я думал о Рафаэле и Адаме. Я представлял их себе гуляющими по лабиринту. Представлял, что они полны спокойствия. Представлял их глаза. Представлял, как иду к ним и они видят меня. Представлял, как машу им приветственно рукой. Я был счастлив, что они рядом со мной - пусть только в моей голове.
Ветер становился холодней и злей. Застегнув молнию на кожанке, я подумал об отце. Эта куртка была его. Я почти ощущал его запах, исходящий от кожи. Я сунул руки в тепло карманов. Лето. Вот какое слово сорвалось с моих губ. Лето. Оно было моим намерением - хоть я и не понимал, что это значит, и почему это слово пришло на ум. Лето. Я начал медленно идти к центру лабиринта.
Я попытался очистить разум от всех мыслей. Сначала - от устилавших его бумажных клочков. Мои уши и лицо замерзли, и ветер набрасывался на меня, будто был мне врагом, но мне было все равно. Я продолжал идти, повторяя слово "лето". Все, что от меня требовалось - ставить одну ногу перед другой, шаг за шагом. Я доверял лабиринту. Он проведет меня в свою сердцевину. Ветер завывал в деревьях, и вся земля пришла в движение. Я знал, что разумнее вернуться в кабинку, в ее тепло и безопасность, но я не хотел быть в тепле и безопасности. Я хотел дойти до центра лабиринта. Я знал, что должен сделать это. Не знаю, откуда, просто знал.
Ветер становился холоднее и холоднее.
Я шел, заставляя себя сохранять спокойствие.
Я закрыл глаза. Мне казалось, что я вижу путь даже с закрытыми глазами. Я так и шел, не разжимая век. Шел шаг за шагом, с закрытыми глазами. Я дойду туда. Я дойду туда. Я дойду туда. Я представил огромный камень в середине лабиринта. Представил себя, стоящего на этом камне, вытянувшего руки навстречу буре.
Один за другим в голову приходили отдельные образы, как кадры из разрезанного кинофильма. Руки мистера Гарсии на клапанах его трубы, лицо Сэма, смотрящего на меня в кинотеатре, голос Рафаэля, поющий мне "Летний день", глаза Адама в тот момент, когда он говорил мне: "Я вижу тебя, Зак". А потом глаза мамы - незрячие, серые, и неподвижное тело отца, и Лилли, моя любимая собака, мертвая, лежащая на земле, и Сантьяго, шепчущий "эни-бэни, рики-таки...", смеющийся, с пистолетом в руке, пистолетом, направленным на меня, пистолетом, направленным в его собственный висок, "эни-бэни, рики-таки..." и звук выстрела. Выстрела, взорвавшегося у меня в голове, как раз когда я достиг центра лабиринта. Я открыл глаза. Они были там - брат, мама, отец. Они лежали там, и землю заливала их кровь.
А потом они исчезли.
Я сел на камень.
Пошел снег. Не чудесный в своей красоте и мягкости снег, а жесткий, холодный снег, жалящий и колющий кожу. В лицо словно швыряли мелкие осколки камней.
Я сидел там со своими братом, мамой и отцом.
Сидел с ними. А потом закричал. Иногда, плача или крича, я ощущаю себя так, словно это делаю вовсе не я, а кто-то другой, а я лишь наблюдаю за этим со стороны, наблюдаю за самим собой. Но в этот раз я был не вне себя, а внутри. Я кричал и кричал. И вдруг понял, зачем сюда пришел. Понял, что делаю. Я пел.
Уже была ночь.
И я пел.
Я находился в самом центре бури.
Я кричал.
Я выл.
А потом я пел. Я пел монстру.
3.
Когда я вернулся в кабинку, Эмит спросил, всё ли со мной хорошо. Мне не понравилось, как он смотрит на меня.
- Выглядишь не очень, приятель.
- Я устал. - Я поморщился. Голова гудела.
- Ты весь белый. Где растерял все краски?
Я криво усмехнулся. Видно было, что Эмит волнуется за меня.
Я упал на кровать. Меня трясло, зубы стучали. Мне было холодно, внутри словно поселилась буря, бушевавшая снаружи. Всё тело болело, голова будто горела в огне.
Я почувствовал, что рядом стоит Эмит. Почувствовал его ладонь на своем лбу.
- Да ты заболел. Причем нешуточно.
Мир, который я носил всё время в себе, оставил меня. Всё казалось далеким, и я боялся закрыть глаза, боялся, что если закрою их, то, может быть, никогда больше не увижу света. Но потом силы оставили меня, и мне стало все равно. Мне хотелось, чтобы буря или болезнь, или что там внутри меня, одержали верх.
Перед внутренним взором стояли серые глаза мамы. Они всегда были цвета сумрачного пасмурного дня. В них никогда не было солнца. Я позвал ее по имени. Может быть, она придет и споет мне, отогнав печаль. Я уснул, зовя ее. Сара.
Мне снились бесконечные сны. В них был океан, мои родители с братом плавали в нем. Я наблюдал за ними, и они были счастливы, а потом сон превратился в кошмар. Брат топил отца, а мама просто смотрела на это. Затем сон изменился - весь мир погрузился во тьму и мистер Гарсия плакал, играя на трубе. Я видел текущие по его лицу слезы, и мне хотелось сказать: не плачь, не плачь, не плачь. Сон снова изменился, и я оказался в одиночестве, где-то, где не было неба, и я знал, что никогда не найду путь из этого темного места без небес. Я проснулся в поту. Меня трясло от холода. Я вытерся полотенцем и переоделся в чистую сухую футболку. Из последних сил сменил простыни и снова упал в постель.
Я спал. Спал, спал и спал.
Люди приходили и уходили. Я слышал голоса. Я потерялся и не знал, где нахожусь. Может быть, в той больнице, где кругом одна белизна? Как-то вдруг очнулся, сидя на стуле рядом со своей кроватью и увидел, что Майкл - один из здешних помощников - меняет на ней белье. Я неотрывно глядел на него, как будто смотрел кино. Помню, как он протянул мне чистые футболку и трусы и спросил, смогу ли я сам пойти в ванную и переодеться. Помню, как стоял в ванной, уставившись на свое бледное, бесцветное лицо, и думал о том, что, может быть, умираю, и о том, что Майкл очень добр ко мне.
Помню, как спросил Эмита: "Я умру?". Он протянул мне стакан воды. "Выпей, - сказал он. - Представь, что это бурбон, приятель". Я выпил воду.
Я постоянно шептал имя мамы. Если бы только она спела мне "Летний день". Сара, Сара, Сара. В ее сердце не было песен. Сны были тяжелыми, и, мне казалось, они никогда не перестанут мне сниться. Мне снился Шарки, снился его голос, снилось, как я нашел его и забрал к себе домой. Мне снились руки Эмита. Они были покрыты такими же шрамами, как руки Шарки. Мне снилось, что я пытаюсь стереть эти шрамы с их рук, отскрести все следы от уколов. Мне снилось, что я сижу с Сэмом в кинотеатре, что он держит меня за руку и я шепчу ему, чтобы он ее не отпускал. Никогда не отпускал. Мне снилось, что я совсем ребенком плачу, потерявшись в парке, и Рафаэль берет меня на руки, поднимает и шепчет: "Не плачь, малыш". И я провожу своими маленьким ладошками по его лицу, и он улыбается. Мне снилось, как мы с отцом идем по пустыне, и я, прильнув к нему, шепчу: "Я люблю тебя, папа, люблю. Я люблю тебя, люблю, люблю, люблю". Мне снился Адам. Он стоял у входа в лабиринт с улыбкой на лице, и мне было не страшно смотреть ему в глаза, и я сказал: "Адам, у меня замечательный день".
4.
Комната была залита светом. В ней было тихо. Мне пришла в голову мысль: уж не умер ли я? Это вызвало у меня смех. Небеса вряд ли похожи на кабинку номер девять.
Я сел в постели. Я ощущал слабость, но не мог сдержать улыбки. По щекам текли слезы, и я больше их не стыдился. Вы только посмотрите не меня - я не боюсь чувств. Приняв душ, я принялся внимательно рассматривать себя в зеркале. Я выглядел изможденным и осунувшимся. Оглядев себя, я пришел к выводу, что немного исхудал. Какие у меня сегодня глаза? Больше зеленые, чем темные. Может быть, так казалось в свете утреннего солнца, проникавшего сквозь окно в ванной.
- Привет, Зак, - прошептал я. - Я тебя вижу.
Мне захотелось прочитать что-нибудь из дневника Рафаэля. Я прошел в комнату и сел на пол, прислонившись спиной к кровати. Полистав дневник, я решил, что лучше почитаю письмо. Не знаю почему, но меня прямо тянуло его перечитать. Меня не оставляли мысли о Рафаэле, и мне хотелось сказать ему, что я пережил последнюю бурю этой зимы. Я пел, Рафаэль. Я пел для монстра.
5.
Подняв глаза, я увидел входящего в кабинку Эмита.
- Хей, да ты ожил.
- Да, я ожил.
- Ты слег на несколько дней.
- Какой сегодня день?
- Воскресенье.
- Кажется, я серьезно приболел.
- Это точно, приятель. К тебе сюда и врач приходил, и все такое. Они чуть не упекли тебя в больницу. Знаешь, ты много чего болтал во сне. Ты говорил со всеми, с кем только можно - с Рафаэлем, Адамом, мной, Шарки, Сантьяго, мамой и отцом. Ты даже говорил со своей мертвой собакой Лилли.
Часть меня хотела спросить его, что я такого говорил, но другая часть уже знала ответ. Часть меня чувствовала смущение, другая же - нет. Мои губы растянулись в насмешливой улыбке.
- И что я сказал тебе?
- Приятную вещь. Ты повторял, что может быть у тебя получится стереть все следы от уколов на моих руках. Это очень тронуло меня.
- Вот меня колбасило-то, - засмеялся я. Было здорово - смеяться.
Я чувствовал себя уставшим, но чистым, после того как принял душ и сменил белье на постели. Я несколько часов читал Эмиту выдержки из дневника Рафаэля. Думаю, Рафаэль был бы не против. Эмит же напоминал ребенка - ему ужасно нравилось, что ему читают. Так мы и провели с ним половину воскресного дня, вслушиваясь в слова Рафаэля.
Странно это всё - влюбиться в слова Рафаэля, влюбиться в бури, влюбиться в свою собственную жизнь.
6.
Утром в понедельник я пропустил занятие в группе - мне назначили прием у врача, что вызывало негативные чувства. Мне очень хотелось пойти в группу, и это было необычно и классно одновременно. Вместо этого же я должен был ехать к врачу с одним из здешних работников. Хорошо хоть меня повез к нему Стив, против него я ничего не имел. По мне, он парень что надо. По пути к врачу, он вдруг улыбнулся и сказал:
- Да ты поешь, Зак.
- Разве?
- Да. Ты поешь.
- Ну, наверное.
- Никогда бы не подумал, что такой парень как ты умеет петь.
- Правда?
- Правда.
- Наверное, люди меняются. - И это сказал я. Я. Люди меняются. Если бы в машине сидел Адам, он бы насмешливо улыбнулся и спросил: "Люди?"
И я бы вернул ему его насмешливую улыбку и ответил: "Я, Зак. Зак изменился".
И мы бы снова улыбнулись друг другу - по-настоящему, искренно.
Ну вот видите, не очень-то я и изменился. Сижу тут в машине и вместо того, чтобы вести реальный разговор со Стивом, веду воображаемый с Адамом.
7.
- Зак? - удивился Адам, увидев меня стоящим в дверях его кабинета.
- Ты ожидал увидеть Эмита?
- Да, именно его я и ожидал.
- Мы с ним поменялись местами.
- Поменялись местами?
- Я пошел к тебе вместо него, а он потом пойдет вместо меня.
- Это твоя идея или его?
- Моя.
Губы Адама изогнулись в мягкой улыбке.
- Чему ты улыбаешься, Адам?
- Да так. Просто удивлен.
- Почему?
- Чуть раньше ты прогулял два сеанса.
- Неправда это, я их просто пропустил. И один - по болезни.
Улыбка Адама сменилась полуусмешкой.
- Я всегда предполагал, что ты приходишь ко мне по принуждению.
- Не все твои предположения в отношении меня верны.
Он кивнул, но я знал, что в душе он все еще улыбается.
- Так ты жив?
- Аха.
- Что ж, должен сказать, что для того, кто провел последние четыре дня в постели, выглядишь ты довольно неплохо.
Он рукой показал, чтобы я прошел к нему в кабинет. Я сел в свое кресло. Адам сидел в своем. Ничего не изменилось, но при этом ощущалось как-то по-новому и необычно.
- Как ты чувствуешь себя?
- Мы начали Разбор?
- Да, начали.
- Я чувствую физическую, духовную и эмоциональную связь.
- Умничаешь?
- Ага. - Я улыбнулся. Улыбка прямо липла к губам. Не знаю. Я был счастлив. - Я хорошо себя чувствую, Адам.
- Я волновался за тебя.
- Мне это приятно.
- Ты ешь?
Да, я знаю, что выгляжу немного костлявым.
- Врач говорит, что я выздоровел. Что я маловато вешу, но в целом - здоров. И пришли результаты анализа крови, которую я сдал на прошлой неделе. Печень у меня в норме. Не поражена.
Адам кивнул и внимательно посмотрел на меня.
- Ты выглядишь по-другому.
- Я чувствую себя по-другому.
- Хочешь об этом поговорить?
- Была буря, - сказал я, - и я пел для монстра.
- Значит, теперь ты поешь для монстра?
- Да.
- Объясни это мне.
Я рассказал ему о том, что произошло на дыхательной гимнастике, о том, как я пошел в лабиринт, о том, что была буря и что рядом со мной были Рафаэль и мистер Гарсия.
- И ты тоже был со мной, Адам. И ты говорил мне: "Я вижу тебя, Зак".
Я рассказал ему обо всем, что случилось - ничего не утаил. Я открыл ему все секреты, живущие во мне.
- Секреты убивали меня, Адам. Это действительно так.
- Значит, ты вспомнил?
- Да, Адам. Вспомнил.
- Хочешь поговорить об этом?
- Да.
- Уверен?
- Уверен. - Я поймал себя на том, что уставился в пол и поднял глаза на Адама. - Я доверяю тебе.
- Я знаю.
- Ладно. Был субботний вечер. Я встречался с друзьями - Антонио, Глорией, Томми, Митци и Альбертом. Альберт и Глория должны были прийти, но не смогли. Не помню, почему. В общем, нас было четверо - Антонио, Томми, Митци и я. Мы завернули на какую-то вечеринку, но там было скучно. Томми сказал, что знает местечко в пустыне, где кто-то устраивает вечеринки, и что там ожидается большая тусовка. Я туда явился приготовившись, не с пустыми руками - уболтал какого-то забулдыгу купить мне две бутылки Джека Дэниэлса.
- По пинте каждая?
Ох уж этот Адам, у него всегда есть вопросы.
- Нет, знаешь, есть такие бутыли - побольше.
Он одарил меня красноречивым взглядом.
- Ты и правда приготовился.
- Уху. В общем, мы приехали в пустыню и там было с сотню парней и девчонок. Они развели большой костер, и это было здорово - ведь стоял декабрь и была жуткая холодрыга. Мы там оторвались по полной. Все кругом пили и передавали друг другу травку.
- Ты ее курил?
- Да. И что самое странное - я столкнулся там с Сэмом.
- Кто такой Сэм?
- Наверное, я не рассказывал тебе о нем.
- Не рассказывал. Кто он?
- Парень, который хотел меня поцеловать.
- Когда? В ту ночь?
- Нет-нет. Он учился со мной в школе, здоровяк такой, ну и однажды мы с ним поболтались вдвоем. Ну, покатались на машине, сходили в кино. И этот парень больше смотрел на меня, чем на экран. Он захотел поцеловать меня, когда отвез домой.
- И что ты сделал?
- Спросил, почему он хочет это сделать.
- Ты спросил его об этом?
- Да. Почему кто-то должен хотеть целоваться со мной?
- Ты так ему и сказал?
- Да.
- А ты хотел, чтобы он тебя поцеловал?
- Нет. Я разозлился, схватил одну из бутылок отца и пошел бухать.
- Ты в ту ночь сильно напился?
- Да.
- И когда ты пил, ты думал о Сэме?
- Да.
- О чем ты думал?
- О том, как сильно меня разозлило то, что он хотел меня поцеловать. Зачем ему этого хотеть?
- Значит, ты был зол?
- Да.
- Когда мистер Гарсия сыграл тебе на трубе, ты чувствовал то же самое?
Я задумался.
- Да. Наверное, да.
Адам кивнул. Хотел что-то сказать, но промолчал. Подумал немного.
- Значит, ты был на вечеринке в пустыне со своими друзьями, напился там, а потом столкнулся с Сэмом.
- Да, столкнулся с Сэмом. Меня это потрясло - я же видел в нем такого правильного качка, не думал, что он любит ловить кайф. В этот момент я уже порядком накачался, но чувствовал себя превосходно. Понимаешь, когда я пью, то чувствую себя счастливым и умиротворенным, и во мне не остается ни капли печали. Я как раз достиг этого самого состояния опьянения, поэтому был счастлив. Я столкнулся с Сэмом и сказал ему:
"Привет".
"Привет", - ответил он и спросил: "Ты так же налакался, как и я?"
"И мне обалденно хорошо", - ответил я.
Он рассмеялся и сказал: "Мне тоже. И я удивлен, что ты со мной говоришь".
"А почему я не должен с тобой говорить?" - спросил я.
"Потому что я хотел тебя поцеловать".
"Да... и меня это не слабо шокировало", - признался я.
"Я думал, ты знаешь, что я - гей. Это не секрет".
"Ого. Правда? То есть, это что, все знают?"
"Ага. Все, кроме тебя, Зак. Я думал, что ты тоже знаешь".
А я не знал. Поэтому, наверное, почувствовал себя виноватым. Не знаю, почему. Сэм все смотрел на меня, и я, черт, глотнул из своей бутылки и улыбнулся ему. Мы с ним еще поговорили, и он спросил меня, уверен ли я, что не хочу, чтобы он меня поцеловал, и я ответил, что уверен.
- И ты был уверен в этом, Зак?
- Да.
- Уверен?
- Да.
- И что случилось потом, Зак?
- Не знаю. Мало что помню. Думаю, я тогда перебрал.
- Ты только так думаешь?
- Ну ладно, я перебрал. Помню, как позже очнулся, лежа на капоте машины Антонио. Помню, как меня стошнило, как кружилась голова и меня совсем развезло. Ребят вокруг было уже не так много. Какая-то девушка спросила, в порядке ли я, и я ответил, что мне нехорошо. Она была очень милой, дала мне бутылку воды, которую я тут же залпом всю выпил, потом улыбнулась и сказала, что у нее в машине есть холодильник с охлажденной водой. Она показала, где стоит ее машина, и я выпил еще одну бутылку, а другую вылил себе на лицо, после чего пошел искать Антонио, Митци и Томми. Я не смог их найти и решил, что они ушли в пустыню, чтобы ширнуться, или еще для чего. Мне на самом деле было плохо и почему-то страшно.
- Чего ты боялся?
Я взглянул на Адама. Мне хотелось, чтобы он знал, что я чувствовал тогда.
- У меня было плохое предчувствие. Очень плохое предчувствие. Я хотел вернуться домой.
- И ты поехал домой?
- У меня не было своей машины, и я находился у черта на куличках, но потом увидел Сэма. Он говорил с каким-то парнем, я подошел к нему и спросил, не может ли он отвезти меня домой. И он ответил: "Ты не будешь целоваться со мной, но хочешь, чтобы я тебя куда-то вез?" "Я тебя понял", - сказал я и пошел от него. Он догнал меня и извинился: "Прости, это было грубо и некрасиво. Я не такой. Прости. Я отвезу тебя домой. Ты ужасно выглядишь".
- Значит, он отвез тебя домой?
- Да. Я спал большую часть пути. Но это было очень мило с его стороны - подбросить меня до дома. Он не обязан был этого делать. Сэм разбудил меня, когда мы доехали до дома: "Мы приехали, Зак". Я кивнул, поблагодарил его и сказал, что это было очень мило с его стороны, что он меня довез, и что может быть в следующую нашу встречу он может меня поцеловать.
- Ты так и сказал, Зак?
- Да, так и сказал.
- Ты это серьезно сказал?
- Не знаю. Мне просто хотелось его поблагодарить. Он же помог мне.
Адам на это ничего не ответил, лишь спросил:
- И что случилось потом?
- Сэм улыбнулся и сказал: "Ловлю тебя на слове". И я улыбнулся в ответ. Потом он уехал. И начался кошмар. - Я не сдерживал слез, и они текли по моим щекам. Я решил перестать с ними бороться. И потом, они все равно всегда побеждали, так что я смирился. - Войдя в дом, я увидел Сантьяго - сидящего в кресле отца и держащего пистолет. А мои родители... - горло перехватило, и слова снова застряли внутри. Они никак не давались мне, но я знал, что должен это произнести. Должен. Я должен рассказать Адаму, что случилось, потому что рассказываю это не только ему, но и себе. Мне нужно услышать эти слова. Нужно услышать, как я их произношу. Я не заметил, как Адам вышел из комнаты. Он вернулся с чашкой воды и отдал ее мне.
- Не спеши, Зак.
- Наше время еще не закончилось?
- Не волнуйся о времени, Зак.
Я отпил воды. Попытался стереть с щек слезы, но новые все катились и катились. Мне нужно было начать говорить. Я всегда останавливался. Всегда ставил перед словами преграду, оставляя их внутри себя. И мне хотелось прорвать поставленную мной плотину, чтобы слова наконец вырвались наружу.
- Дыши, Зак.
Я сделал короткий вдох.
- Еще один.
И еще один.
- А теперь медленно выдохни.
Я послушно выдохнул.
- Хорошо. Не забывай дышать.
Я кивнул, и слова вдруг оказались прямо на языке, и я просто вытолкнул их.
- Мама с отцом лежали на полу. Всё было в крови. А Сантьяго спокойно сидел в кресле. - Вместе со словами рвались рыдания, но это неважно - главное было говорить. Я должен был рассказать свою историю. Эти слова, эти жуткие слова не будут больше жить внутри меня. Не будут. Не будут. Не будут. - И, Адам, я не знал, что делать. Я не мог шевельнуться. Я понимал, что мама с отцом лежат в своей собственной крови и что они мертвы, а Сантьяго смотрел на меня и улыбался. "Я тебя ждал", - сказал он и направил свой пистолет на меня, потом - на себя, и снова на меня, и снова на себя, туда и обратно, туда и обратно, все это время напевая "эни-бэни, рики-таки...". Я думал, что он убьет меня, и, кажется, мне было все равно. Я закрыл глаза и услышал звук выстрела. Открыл глаза и увидел Сантьяго. Он сунул дуло себе в рот и... - Слов больше не было. Это все, что я мог сказать.
Не знаю, как долго я сидел молча, но слезы остановились и мир затих.
- Я пытался убежать от этого, Адам. Я просто пытался убежать.