Как-то в храме, где трудился, подошла ко мне одна прихожанка с необычной просьбой. Я знал Анну Марковну не один год. Человек добрейшей души, она крестилась уже в очень зрелом возрасте. Профессиональный бухгалтер, уже выйдя на пенсию, совершенно безвозмездно, помогала приходу по финансовой части: составляла отчеты, а потом простаивала с ними многочасовые очереди в различных фондах. Была, что называется, своя. Вот уже год, как она, трогательно простившись с нами, эмигрировала, выехав на постоянное место жительства к дочери, в Соединенные Штаты.
Тогдашняя же ее просьба заключалась в том, что она просила меня поговорить с ее мужем, дабы убедить его поверить во Христа. Пояснила, что в свое время он покрестился по ее настоянию, но так и не стал ходить на службы, жить по-иному. Почему же он тогда крестился, недоумевал я. Оказалось, сделал это для нее, чтобы ей было приятно.
Мне так не хотелось огорчать ее, но почему она решила обратиться с этой, согласитесь, весьма необычайной просьбой именно ко мне. Куда правильнее было бы искать помощи у какого-то из наших священников. Выяснилось, что на нее произвело впечатление то обстоятельство, что я, будучи по рождению азербайджанцем, в возрасте сорока двух лет крестился в православную веру. А потому и способен, по мнению этой доброй женщины, найти те самые заветные слова, которые помогут ее мужу, наконец-то, уверовать во Христа. Знаете, сокрушалась моя собеседница, иной раз он позволяет себе такие выражения, такую хулу на Бога, что мне даже повторить их страшно. А, главное, требует, - докажи мне, что Христос есть. Как я могу поверить в Того, Кого не видел. Почти евангельская история.
Ну, чем мог помочь ему я, которого никто никогда не "агитировал" за Христа. Более того, вся моя прежняя жизнь была, как мне кажется, лишь свидетельством того, что э т о г о со мной не должно было случиться н и к о г д а. А вот, надо же...
Я знал ее мужа, изредка он все же появлялся с женою в храме, как-то раз мы даже были вместе в паломнической поездке. Помню, как она с неизменной трогательной заботливостью пеклась о нем, крупном мужчине, не умеющем даже передвигаться самостоятельно. Болезнь его началась давно, и все эти годы Анна Марковна с воистину христианским смирением возилась с ним, как с малым дитем, безропотно снося его тяжелый нрав и грубости. На что, наверняка, не согласилась бы ни одна сиделка, ни за какие деньги. И не было в этом никогда ни позы, ни жалоб, а только извиняющаяся улыбка, какая возникает порой на устах у матерей капризных чад.
Как удивительно случается порой с людьми, подумалось мне тогда. Христос, в которого этот человек отказывается верить именно по той причине, что никогда не видел Его, тем не менее, ежедневно и ежечасно, чуть не ежеминутно пребывает с ним, несчастным: кормит его, одевает, обувает, обмывает и обстирывает, потакает капризам и терпеливо сносит обиды и оскорбления, носится с ним... а он упорно не видит Его.
...Дописываю, а Керчик, наш волнистый попугайчик, вдруг ни с того, ни с сего опять зашелся в тревожном щебете, затрепыхался в клетке. А знаете, почему? Я тоже поначалу недоумевал, а позже выяснилось. Сидим, бывало, всей семьей на кухне, чаевничаем. Привычно журчит репродуктор, который, похоже, никто внимательно и не слушает, или смотрим какой-нибудь фильм. И вдруг - пичуга наша как зайдется, как разволнуется! Оказывается, где-то за кадром, в который мы уставились, и который один нас и волнует - на звуковой дорожке, для правдоподобия, записано щебетанье птиц, порой чуть слышное. Но это - для нас! Керчик же слышит только это! Из огромного потока звуков, обрушивающихся на эту крохотную изумрудную головку, слух его чутко различает и выхватывает только с в о и х. И тогда радость его, его волнение так трогательны, так неподдельны.
Христос во всем, что окружает нас. Он ведь - наш, и мы - Его. Он разлит в самом воздухе, которым мы дышим, привычно не замечая самого дыхания нашего. Его поразительная любовь сквозит в ангельской терпеливости моей доброй жены, неумении гневаться - не в пример мне - моей младшей дочери, в солнечном лучике, который упорно пробивается сейчас ко мне в окно сквозь угрюмую тучку, в неподдающейся никакому описанию радостной улыбке соседнего малыша. А я, слепой и глухой, так часто не вижу Его, и не слышу, а все ворчу, все горюю, все унываю.