Чваков Димыч. Високосное время румяных миров

ВИСОКОСНОЕ ВРЕМЯ РУМЯНЫХ МИРОВ

Время високосно

навеяно стихотворением Алекса Трудлера Страшная история

не боясь, заявляюсь в гештеты,

опрокинув там сотку... раз пять ...

- время вспять - это просто примета, -

перепугано рыбы вопят!

- время ползать! - куражатся черви,

в перегное вскипая дерьмом...

- бутулизм - это время, - консервы

сообщают в эфире прямом...

разбиваются в стрелки куранты,

отлетая секундным дождём...

и мгновения, как оккупанты...

мы - минуты - туда же идём,

прободенье тайги, високосно,

обнимает густые миры...

год по Гринвичу с привкусом бронзы

во вселенную млечностью врыт!

Жертвоприношение

Кривой кинжал и тазик под печёнку,

для крови небольшой блестящий жбан.

Кривой кинжал - язык, что жало, тонкий -

и тихая невнятная божба.

Стоял не близко, к Ближнему Востоку

свой профиль лишь чуть-чуть оборотя,

как статуя сакрального пророка,

которого рабы распять хотят.

Жреца ухмылка признаком похмелья

сверкает в отражении ножа;

здоровый дух в большом здоровом теле,

лишь руки потихонечку дрожат.

Алтарь измазан юшкою невинных,

а боги жаждут, боги крови ждут.

Язычество - замедленная мина,

затянутый на шее zipper-жгут!

Шире шаг

Шагала выморочена, не свежа, постыдна

вслед за семимилием шагов циркуля

по рейсфедеру стиснутому обочин мытных,

расцветая пением скрипки-пикколо,

животом щекоча подзаборов сцепление,

проползать по дну арыков привыкшая,

а потом Обломовым увядая от лени,

утекать меж пальцев усталого рикши.

Вслед

Цепь событий из звеньев-веков

раззвонила веригами истин.

Утекло в Млечный путь молоко,

и увяли унылые листья.

Приключений не будет уже.

Пресмыкаясь, ложится под ноги

бесконечно-осенний сюжет,

осеняя историилоги.

Поднимается вечер волной

в полумраке дежурных сомнений.

Разливаю по кружкам вино

и стращаю пугливые тени.

Ты со мною без устали пьёшь

кипяток недозрелой нирваны.

Брешет смело за будкою пёс

вслед простывшему здесь каравану.

По Босху

Не люби творений Босха,

если нервы никуда:

с окровавленных подмостков

мерно капает вода

вместе с розовою юшкой...

Спит в корзине голова

оскоплённого Петрушки.

Полно горе горевать!

Выходи скорей на площадь,

разбуди базарный люд!

Месяц бродит в небе тощий,

на земле резину жгут,

плавят сталь шального сердца

на подшипники души.

Не хватает жмени перца,

чтобы в пиво положить,

обернувшись медоваром

расписного кумача...

За углом блажит гитара -

это лучше, чем молчать,

соглашательством играя,

будто пластикой идей

на крутом пороге рая

плотной ряской по воде.

Стропы

Их много на каждом участке,

а также: в тумане рассвета

они - как геоглифы Наска

на теле уставшей планеты;

они потому - что и прежде,

а также впоследствии тоже,

их линии скроют надежды.

Сиянием пота на коже

расплавятся ангелов слёзы,

елеем потом растекутся.

Мне имя цветочное - Роза -

выводит гадальное блюдце.

Геоглифом тянутся в вечность

пустынные горные тропы,

пульсируют ритмом сердечным

из вечности ниточки-стропы.

не измерить

(на общих основаниях)

по спинам робких барж

струился зябкий дождь;

смеркалось на дворе,

плелась в дому интрига;

впадал в привычный раж

партикулярный вождь;

в окладе из дверей

маячила квадрига...

красавчег Аполлон

на ней стоял влитой,

как будто астронавт,

для космоса открытый...

курительный салон,

и рыбки золотой

винтажный доминант -

разбитое корыто...

плелась в дому петля,

а на траве дрова

сжимались неспроста

упругою пружиной...

на кой, простите, ляд

использовать слова,

когда во лбу звезда

не общего аршина?

Между...

Состоит из трухи сомнение,

из неведенья - бледный вид...

Над Голгофою воскресение -

арамейское "се ля ви"!

Агасфер горизонтом дышит,

выпивая херем до дна.

Путь изгоя всё ближе, ближе,

нервы свиты в тугой канат.

За порогом Иерусалима

восстаёт кумачом рассвет -

как заря, из кровавой глины

ретранслирует Назарет

на второе уже причастье

Богом созданного Христа.

Падший ангел пришёл на кастинг,

но пришествия ждать не стал.

Подобрал он себе команду -

отморожены, как один,

твари, сволочи, дуэлянты,

каждый в сущности - сукин сын.

Пролетают десятилетья,

годы, месяцы, сутки, дни

меж эпохами - междометья...

Нет Спасителя, мы одни.

Лежит во льдах...

Лежит во льдах моя душа

замёрзшим странником печальным.

А рядом с ней рядком лежат

с десяток ганшпугов* вязальных.

Арахна сеть плетёт свою,

ведёт премудрые беседы,

а в глубине души поют

продажных россказней последы.

И шпили храмов и церквей,

что прямо в небо устремились,

как неожиданный совет -

вязать слова в небесном стиле.

Но нет - не стану. Мимо нот,

о, многомудрая Арахна;

твой сын прислал веретено,

теперь над пряжей тропов чахну.

Лежит во льдах моя душа

замёрзшим странником печальным.

А рядом с ней рядком лежат

с десяток ганшпугов* сусальных -

десяток шпилей городских

невероятного свеченья...

Писать не стоит от тоски,

уныньем гробя увлеченье.

* ганшпуг - "спица, рукоять ворота, шпиля", морск. (Павл.), впервые ганшпаг - то же (Уст. морск. 1720 г.); Заимств. из голл. handspaak.

оборвал

навеяно стихотворением Лилии Тухватуллиной "Луна"

несладкий чай, какая благодать -

макать в него колючие галеты...

алоэ расцветёт... не угадать,

когда и где...

спасибо вам за это,

не слишком уж ущербная луна,

упавшая под вечер мне навстречу...

я оборвал в историю канат -

где кровь была, теперь алеет кетчуп...

где пир гудел, отныне слышен звон -

никто не знает, отчего печален,

но я совсем, луна, не удивлён:

всё это лишь судьбу обозначает!

мне намекнули некогда о том,

не будет впредь решений компромиссных -

раз оборвал, не жди щедрот потом:

вчера, сегодня и - вестимо - присно!

зрачок луны

луны печален взор.

и я брожу печальный,

как некогда Онегин вдоль Невы.

бумажный образок

в футлярчике овальном

и томный взгляд ефрейторской вдовы

меня несут туда,

где неба полуостров

ломает шею в пенистой реке...

тестирует беда

слова мои по ГОСТу

и бред несёт в станковом рюкзаке.

сияет солнца глаз

предвестником пожара

в таёжных городах который год.

ломаются вдоль трасс

стогов и звёзд стожары,

как под ногой трещит апрельский лёд.

луны пустой зрачок

сраженье предвещает,

не слишком презентабельный итог:

во времени течёт,

бессмертия лишая,

сознания стремительный поток.

По краю...

Горсти ржавой сукровицей полны.

И полнее ущербной луны,

по полям поднимаются волны,

и вздымают дубы-колдуны

прямо в небо роскошные кроны,

где тревожно алеет рассвет.

И летит по аллеям бессонным

заблудившийся с вечера свет.

Он врывается в тело Авроры,

насыщая усохшую плоть.

На рекламном окне монитора

жизни символ - спасательный плот -

уплывает к истоку Вселенной,

словно летошний Ноев ковчег.

Нерушимая, как Ойкумена,

спит звезда у меня на плече.

Горсти ржавой сукровицей полны -

я пытаюсь её удержать.

Мимо движутся времени чёлны,

будто капли по кромке ножа.

В походе

по следам "Крыльев мельницы"

Владимира Поединкова

Крестоносцы сняли латы

и тяжёлые кольчуги...

Крестоносцы сели выпить

виноградного вина.

Сарацины виноваты -

плохо слушаются руки

и от крови к мухам липнут...

Цвета вызревших гранат

стали кисти винограда

и отрубленные кисти -

под ногтями чёрный сгусток -

у поверженных врагов...

Палестина рядом с адом,

много чести, мало листьев.

И в душе под вечер пусто,

и не видно н и - ч е - г о!

Крестоносцы сняли латы

и тяжёлые кольчуги...

Крестоносцы сели выпить

благородного вина.

Сарацины виноваты -

плохо слушаются руки,

и к бокалам руки липнут,

будто к рыцарям война.

Рапсодия для неофитов

Говядину прожарил в самый раз,

а на бильярде жгли "американку",

и девочек тащили в нумера...

Одна из них была официантка

из бара, что напротив.

Её любил задумчивый стюард...

...иль что-то в этом роде.

Отважный неофит глушил русалок

и спирт глушил, совсем не запивая,

а динамит кидал куда попало.

Заря по краю резво догорает,

как шёлк надутых истин,

история такого не видала...

...иль что-то в этом смысле.

Готовил яд супруге, на губах

выискивая нужные акценты

восставшего коварного раба.

Нотариус состряпал документы

и ковырялся в ухе.

А музыкант рапсодию лабал...

...иль что-то в этом духе.

В крикет играли строго по утрам

на стриженых, как ёжики, газонах.

Валлийский утопический мираж.

По замку пляшут, будто лепреконы,

волнительную сальсу -

от этажа заходится этаж...

...иль что-то в ритме вальса.

След серебряного века

Мой серебряный век остывал по полям,

догнивая картоном погонным,

а погоны с металлом не любит земля -

не пускает в разверстое лоно

и кидается смесью любви и тоски

тормозит, отторгает, кривится.

Есть в распадках у века намоленный скит,

он с рассветом росою искрится;

в нём спокойна помятая жизнью душа,

здесь играют божественно скрипки,

здесь проходит меж адом и раем межа,

и она, как мерцание, зыбка.

Мой серебряный век не увянет в тепле -

нет ему ни покоя, ни славы.

Оставляет он миру свой след на земле.

Не серебряный, но златоглавый!

я - чайка

"... Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде, морские звезды и те,
которых нельзя было видеть глазом, - словом, все жизни, все жизни, все жизни, свершив печальный круг, угасли"

из монолога Нины Заречной, пьеса "Чайка" А.П.Чехова

календарь хромосомных иллюзий -

предсказанием смерти планет...

станет время и место обузой

в запоздалой, как мир, тишине;

на пенсне близорукого солнца

запотевшее вянет гало',

апокалипсис в несколько порций

иссушает иконы болот;

жизнь ушла с недобитой планеты,

как уходит любовник - в ничто...

ни движений, ни снега, ни ветра,

а в итоге - печальный итог:

ни людей, ни орлов, ни бактерий,

одинокая мёртвая твердь -

настоящая sterilis terra*,

в преисподнюю гулкая дверь!

* - sterilis terra (лат.) - безжизненная земля.

стеклянный рассвет

в иудейской провинции душно -

то самум, то сирокко, то зной...

или блогер какой-нибудь южный

вдруг нашёл преисподнее дно?..

или небо иссохло местами,

прорывая песками перкаль?..

я молюсь непрерывно, перстами

чуть тревожа нездешнюю даль...

спят апостолы, равновелики,

но один всех способней и злей...

вот уже долгожданные крики

раздаются - "распни!" и "убей!"...

всё идёт по вселенскому плану,

как задумано было Отцом...

а рассвет не прозрачен, стеклянный -

Богородица прячет лицо.

Южный город

За горизонтом тают облака

усталого земного беспорядка...

Зовёт на сейнер сорванный плакат:

"Пока в заливе ловится зубатка,

осуществите детскую мечту -

стать моряком и насмерть просолиться!"

Барашки гонит по морю пастух,

сам Посейдон - старик румянолицый!

Вдоль тротуаров корчится листва,

поджаренная в соусе портовом.

Я говорю, и все мои слова

слипаются в одно большое слово,

накрытое гудением трубы

круизного бродяги Иерихона.

Ну, как же город этот позабыть,

когда прошли здесь сны во время о?но

рядами отутюженных полков

гвардейского ударного десанта...

Я от тебя, мой город, далеко,

но до сих пор гуляет ветер в вантах.

Високосный год

По вискам високосного года

разлетается тень серебра.

От микстуры прокисшего пота -

с виду, в общем, на пару карат -

так порою дышать неприятно,

что тотчас предпочту не дышать.

Не единожды, но многократно

уломаю простых горожан

на пшеничное поле податься;

там такие вокруг чудеса,

и мышей полевых популяцию

заприметила как-то лиса.

Год уходит шагами широкими -

рвёт штанинами стереотип,

и судачат беспечно сороки

под Сантанову "Самбу Па Ти"

Посев

Месяц золотистый,

месяц круторогий.

Спит судебный пристав

с девой-недотрогой.

И взлетают в небо

сны его срамные...

Это вместо хлеба -

страсти проливные

будто слёзы льются

по щекам обильно...

Свет мерцает куцый,

выцветший, субтильный,

на лице девчонки

тень изображая...

Ветер сеет звонкий

мантру урожая.

Крем-брюле

Несладкий чай с волнующей луной,

подтаявшей, как шарик крем-брюле...

Сегодня в ночь она была со мной,

и было нам вдвоём немного лет...

Мы с замираньем сердца пили грог -

горячий ветер сказочных пустынь.

И тут созрел спасительный итог:

прощён был я, и сам её простил.

И лишь луна, обиженная в дым,

закрылась сизой шторкой облаков

и, расплавляя между нами льды,

косилась вниз - "на этих дураков".

На пару с ветром

Хорошо в копилке ветра

на волшебных парусах

путешествовать по свету,

излучая чудеса:

по просторам ветер мчится

и меня в руке несёт,

а внизу мелькают лица.

Обозренья колесо

по сравненью с этим дивом

хуже всякой простоты.

Колосятся хлебом нивы,

и луга стоят чисты -

сено выкошено прежде,

а в лесу грибов полно,

сосны-мачты солнце держат,

пьют из облака вино.

По полям кочует табор,

ганджубас жуёт барон.

На пиру играет лабух

по прозванью "Lord Huron".

Невдомёк его нам песни,

мы без них себе живём.

Несравненно интересней

голосить с утра "подъём",

с петухами по деревне,

отправляя нечисть вон.

Нам любой бродяга внемлет,

вспоминая сладкий сон...

Хорошо в ладонях ветра

на раздутых парусах

просто странствовать по свету,

изучая чудеса.

Мелкий дождь

Мелкий дождь играет с ветром

в интересную игру:

то стекло надраит фетром,

то похмельем во пиру

всё забрызгает изрядно,

растворив густую пыль,

то мазнёт неаккуратно,

позабыв стило и стиль.

Мелкий дождь прошёл сквозь сито -

сам себя растелешив -

губку строгого главлита

и читательской души;

а его слезинки мелки -

ни за что не увидать...

Скромный дождик - глазки-щелки,

а внутри - одна вода.

Лимон луны

Лимон луны под кремом облаков

всю ночь на землю источает влагу.

Огни горят призывно за рекой,

в плен атмосферы мироточа благо.

Росой умыты сонные поля,

блестящие травой перед рассветом,

сюда Макар всю ночь гонял телят,

теперь вот дремлет на картине-ретро.

Покой и глубина еловых лап

в подоле борового сарафана,

а чуть пониже притаился клад -

грибов таёжных полная поляна.

Земля нежна, огромный этот мир

в ладонях у богов трепещет еле,

но люди продолжают быть людьми,

хотя лимон луны почти доели.

На площадь...

Я гнал и гнал коней,

их выводил на площадь,

аркадами колонн, выстраивая кон...

Есть повод или нет,

спросите лучше лошадь,

чтоб выпростать из тьмы столыпинский вагон!

От Пульмана запор,

Столыпин вяжет галстук,

на пломбах от зубов серебряный налёт.

Спасительный декор

воинственного Марса

на мельницу свобод багровой юшкой льёт.

Дурны мои дела,

коль разгулялась вьюга,

да по степям с утра несёт какой-то бред.

Пусты колокола -

без языков ни звука;

струит на образа лучины тусклый свет

ночной дозор любви -

двенадцать лицедеев -

пространства моего отважные сыны.

Их вряд ли удивит

порочная затея -

изрядно нагрешив, не признавать вины.

Осталось лишь прожить

от корки и до корки

судьбы своей кривой замысловатый код,

наколдовав режим -

чтоб помнил каждый орган

и не спешил топить анабиоза лёд.

Рассвет

Сверзилась память в прореху времени

и оттуда решила всходить

набухающим влагою семенем,

просвещения мира плоды

поднимая из плена далёкого,

что невежеством стоит назвать...

Из ростков прорезаются локоны

дев прелестных; лелею слова,

чтоб сказать что-то очень хорошее,

позабывши и долг, и гешефт.

Рассветает в душе царство Божие

бриллиантами феи Драже.

Уик-энд классика

Из города уехал поутру.

Николина гора сияла светом,

сияла дача и ближайший пруд.

Ах, зря он не рождён большим поэтом,

а то бы наваял сейчас стихов.

Но беллетристу плакаться негоже...

И он припомнил череду грехов,

тогда был молод, похотлив, о, боже!

Пересчитав всех дам, девиц, бл*дей,

либретто дописав каким-то бредом,

не преминул припомнить о еде.

За сытным упоительным обедом,

неромантично выкушав вина

и закусив малиной из лукошка,

стал различать спроста полутона

и понимать беременную кошку.

Потом напала дрёма, как дурман.

Проснулся к чаю. В чреве самоварном

смеялся кипяток. В саду мужлан

косил газон при помощи "Хускварны"*.

Рванул стакан густого вискаря

под яблочко мочёное с капустой.

Сверкали звёзды цветом янтаря...

А на душе опять сегодня пусто.

Не в этот раз - "ну, не пошёл роман,

так напишу потом под вдохновенье".

Исчерпаны, похоже, закрома,

и вместо Музы в доме бродят тени.

* Husqvarna AB-шведская промышленная компания, крупнейший в мире производитель мотопил, газонокосилок и садового оборудования.

Остров Вольдемар

Я остров называю Вольдемар

и наношу на карту рыжей краской...

...на нём растут раскосые дома,

а люди по проспекту ходят в масках.

А в переулках гулким миражом

вдруг высыпает затяжное эхо.

Я совершу во времени прыжок -

себе во вред, всем прочим - на потеху.

Влечу в портал, где прозябает порт,

наивно остановленный когда-то,

а нынче гавань - саблезубый торт -

седым усердным докерам награда.

Там за спиной мелькают корабли -

причальный быт богатства островного.

Я сам с собой сыграю в "юность-блиц":

игры вдвоём - для счастья слишком много.

Что ж, счастье я на части разломлю

по линии проспекта-перегиба.

Ах, остров-остров, так тебя люблю -

как палачи, наверно, любят дыбу,

но не умеют милости просить,

чтоб память не тревожить мыслью грешной.

Попутный ураган, меня неси

и положи на землю очень нежно

туда, где каравеллы ночь и день

в простуженный простор осенних странствий

на водопой к полюстровой воде

стремятся в не Эвклидовом пространстве.

слова, многоточия, звуки...

гулять я выйду междометием -

подвижен, краток, громогласен,

где с краю прошлого столетия

слова, опавшие на трассе,

лежат...

не дышится без гласных -

давно утрачены они...

межа

меж двух владений частных -

как шрама траурная нить...

а впереди - дорога в Лету

дрожит от страха стать ненужной...

я - междометий отблеск света,

душа, попавшая на ужин;

я - крик её, осколок счастья,

я - сквозняков лукавых росчерк,

я - конь гнедой кондовой масти,

я - фейерверки многоточий...

В закулисье заплатанных кружев

Подают вместо крови вино

в поминальных углах дастарханов,

и выводят пресветлый канон

в безнадежное счастье нирваны...

Мы на карточках тихо сидим

и с годами изрядно редеем...

Цедит кто-то чужой: "Ты один"

и, проспавши флюиды злодея,

разлетаются сценой любви

в закулисье залатанных кружев.

Режиссёр - разбитной визави.

Океан - это всё-таки лужа,

хоть и очень большая, прикинь,

и солёная, как солонина,

А в течении быстрой реки,

там, где бакеном метят стремнину,

для меня очень много причин,

чтоб за жизнь зацепиться зубами,

хоть в ночи слишком громко стучит,

ударяя по запертой раме.

мой отважный, местами, сосед

с "Помогите!" в дежурном запросе,

яркий мастер застойных бесед,

отражённых стихами и в прозе.

Подают каберне, а не кровь,

и просвирки - как тело Христово;

на поверхности роется крот,

а Спаситель опять арестован.

Мы на корточках робко сидим

и от страха мгновенно седеем.

Вдоль околицы тянется дым

сжечь Джордано - плохая затея.

В последнем вагоне

В последнем вагоне устроился ловко -

под голову шляпа, под ноги - мешок...

Приснилась какая-то баба с мутовкой,

как будто бы выпил не свой порошок.

Колёса стучат, добывая квадраты,

упрямое π разбивая об R

технично, без злобы и даже без мата,

как будто в театре достался партер.

А в нём лишь эстеты - все сплошь театралы -

и запах - не запах, а French аромат,

не то, что амбре захудалых вокзалов,

открывших навстречу свои закрома.

Дремлю, засыпаю, мечтаю о чуде

и с поездом вместе в нирвану лечу.

Ещё бы немного - добрался б до сути

достоинства хижин да спеси лачуг.

А мимо - в окне - пролетают фавелы,

"шанхаи", усадьбы, эрзац-города,

пустыни, леса, монументы и стелы...

и горе в пути - небольшая беда.

провинциал

на стихотворение "города" Алекса Трудлера

в городке заказной уют:

бродят волки в садах и парках...

помню скорбную мать твою

в облачение слишком марком.

я пришёл сюда, битый час,

выторговывая похмелье...

"мать твою, - мне друзья кричат, -

ты опять прозевал веселье!"

городов стрёмных помню стать

и натянутую паутиной

рифму грозную "вашу мать!"

и лягушек, что пахнут тиной...

в городке увядает быт,

как во мне угасает память...

был фортуной три раза бит,

ах, твоя-то багама-мама!

но не сдамся, не закричу,

не надейтесь, друзья, на милость!

вашей маме таких причуд

раньше видеть не доводилось.

На колках

Порою несёт музыкант

по миру не мир, а сомненье,

как мёртвую гальку река,

а солнце - сожжённые тени.

Мол, нечего гнуться, дружок,

когда прогибаться престижно...

И дует в пастуший рожок,

людей поднимая из хижин...

А сам продаётся легко

за чьи-то постыдные гранты.

Такой уж сегодня закон

у бывших "протест-музыкантов".

Осанну споют не тому,

кто этой осанны достоин.

А время стоит на кону,

как во поле брошенный воин.

Струна - золотистая нить,

колками зажата в пространстве...

Она разрушает гранит

свободой и вольтерьянством.

Скрежещут в ночи провода

активностью нотного стана.

Устанешь над миром рыдать,

и я непременно устану...

недоношенный звук...

недоношенный клон золотого оркестра -

колоколенки старой блажит благовест:

то анданте, а то разыграется presto,

собирая на праздник румяных невест.

недопетые песни церковного хора,

нам рисуют картины блестящего дня.

неумелый пацан, не подмоченный порох

и желание - мир на свиданье сменять;

в этом счастье разменною блещет монетой,

как прекрасная сила взаимной любви.

благовестом звенит нежный северный ветер

оркестровкой осенней a la c'estlavie...

До конечной

(путешествие в эклектике аллюзий)

Сажусь до конечной.

Пораспрошу-ка Всевышнего, конечно,

о переулке Столешниковом...

...другой переулок брусчаткой помечен и

носит имя учёного Мечникова.

Или Брусилова?

Как мило.

У Ниверситета высотка качается,

будто мачта брига парусного.

Свет рекламы и анимация -

чрезмерно нервная экзальтация.

Пройдусь, околдован,

по кольцу Садовому;

буду рыскать без всякого риска

по мосту Крымскому,

вспоминая ~~финдиректора~~ композитора Римского...

...из Корсакова, что где-то на Сахалине,

фрегаты отходят, выстроены в линию,

как стая дельфинов

покато-синих.

А вот и Аляска в пуховом салопе.

Конечная?

Как сказка

или - на худой конец - опера...

И вечная

история ипотечная:

Апокалипсис, Коппола!

Патриархальность

Камю по над Камой

с французским прононсом

Далайского ламу

под храп Билли Бонса

хвалил, так умело,

как Бог черепаху.

Астральное тело -

чужая рубаха!

Пасхальная служба.

Портняжные иглы

сознанье утюжат...

Утихла, привыкла

послушная паства

тишайшего нрава.

Безумствует пастырь,

кипящею лавой

стремит стрелы мыслей

к невидимой цели...

Он был независим,

да рано отпели...

бодрый старт

нарисованы масоны

на асфальте угольком,

дремлет с храпом город сонный;

фонари одним глазком

продираются сквозь темень,

смог кошерный и туман...

мегаполис сеет семя,

сеет с горочкой ума.

неуёмные просторы

свежевыкрашенной лжи

разметал по крышам город,

как в пустыне миражи.

люди вышли из парадных -

в офис движется планктон,

нагловатый, многократно

позабыв хороший тон,

матерится по маршруткам

и толкается в метро

будто птичьей жидкой грудкой

и расплывшимся бедром.

солнце заспанное руку

поднимает к нам в окно.

понедельник всякий - мука:

словно оперу без нот

предстоит немедля сбацать

мухой - с чистого листа...

чистят жала папарацци,

дан неделе бодрый старт!

Грека new

Он об лик ликом бился,

влагу доил из рек.

Мирно на номер СНИЛСа

раков ловил, как грек,

что через реку ехал,

в воду смотрел в упор:

видит, на дне помеха,

рак это вылез, чёрт!

Сразу схватил за руку,

СНИЛСа не помнил сон,

как за мошну супруга...

хвать её в лоб веслом!

Но!

Смотрел на себя в колодец,

луною скоблил виски,

чтоб выгадать - суке-моде

перстами ласкать соски!

В лик белолицым бился,

сбился со счёта аж,

раб цифрового СНИЛСа,

выигравший кураж.

Город из тьмы

Свет сонетов - почти что как флот,

словно съезд на чухонских просторах.

Из кремлёвских неласковых сот

вырастает неласковый город.

Он подчёркнуто слажен и крут,

он похож на улыбку Джоконды,

купол собран его в парашют -

не расправленной вверх анаконды -

Петропавловской крепости штык

брюхо рвёт проливными дождями;

от воздействий Полярной звезды

крест и ангел обложены льдами.

Над кварталами - иней в стекло

навсегда затаившихся кружев,

цепи высушенных болот -

проецирую в пепельность лужи.

От столичности - циркуль стальной,

от чухонского - томная ряска

Петербург обожаю весной,

как пустыню по имени Наска!

Он наскален в гранитный альбом

уходящего в ночь космодрома,

на века упирается лбом

в пятый угол доходного дома.

Помимо Бога

Бреду по свету как изгой,

не поднимая глаз на солнце.

Жмыхом, скорлупками, мезгой

забито мрачное оконце,

затмив собою нервный взгляд

и нежность встречного посыла.

В твоих словах таится клад,

но раскопать не хватит силы.

А по над шляхом сеет свист

сектанской вычурной нагайки.

Я вяну, словно банный лист

не за осенний сон, за пайку:

за скудость летнего дождя

в степи пустынного итога.

Слова любви любви вредят,

когда идут помимо Бога.

Гурман

Улиток лапидарен длинный строй

в ряду французских - чу! - деликатесов.

И пёс Барбос, почти уже герой,

смахнул росу хвостом, как пистолетом.

В пруду из мидий ожерелье лжи -

пустой деликатес крутых гурманов.

Рокфор синюшный на столе лежит,

желудку дорогущая катана.

Тигровые креветки и тунец

гордятся тем, что выросли на воле.

Омары, крабы, устрицы в вине

скрываются в креветочной юдоли.

И суши - непременный атрибут

застольных очень модных эманаций -

гастриту упоительный салют,

да это всё - не наша кухня, братцы!

Распарьте репу в логове печи

и ешьте с рисом тыквенную кашу,

как пишут диетологи-врачи...

Овсянки с молоком не знаю краше...

Ну, разве - гречка, также с молоком -

топлёным в чугунке - с лохматой пенкой;

я был когда-то просто дураком,

когда на рыбу-меч раскрывши зенки,

хвалил икру морских, увы, коньков,

улиток жрал живьём, как fucking froggy.

Но идеалы нынче далеко,

и кухней правят далеко не боги.

Любите, братья, суточные щи

и кашам воздавайте дружно славу!

Как хороши копчёные лещи

и мёд хмельной, настоянный на травах!

Мильон терзаний

Мильон терзаний - это слишком много,

куда приятней счастья чёрта с два.

Скрипит-кипит убогая дорога,

а вымощена автострада в ад.

Твой профиль пролетает мимоходом,

от смеха захожусь который век.

Туман горчит, предвосхищая моду

и в цепь любви шунтирует совет.

Столпы тумана первозданны дымом,

там нечистью полны-полным следы.

Мильон терзаний - сны невыносимы,

и Агасфер - неважный поводырь...

Зато зовёт меня за горизонты

нежданная как гарпия, стезя.

Я в полный рост встаю к судьбе афронтом,

а юные - едва ль сообразят!

Пыль непуганых веков

В стогу лежит - полна надежд

и млея, будто бы сметана,

не открывая сонных вежд.

И я, наверное, не стану

тревожить девушку сейчас -

"не пробуждай ея без нужды" -

горит без пламени свеча -

как символ гендерной недружбы.

И я сгораю день за днём,

всего того сказать не смея,

что вот проснёшься и - рванём

в объятья Диониса-змея.

У нас и мёды, и вино,

и квас со сбитнями отменный...

и ты паришь в сугробах снов

как брадобрей в развалах пены.

А ты совсем - как лицедей,

пустой ценитель машкерада...

...усталый нежностью идей

распространённого разврата.

В стогу лежать - отменный ход

под ароматами из лета,

где пыль непуганых веков

сверкает призраками света!

Универсальный танцор

Широк мой шаг, а устремленья узки,

я сам собой решительно хорош

и говорю кошерно по-французски,

но предпочту Армани брюки-клёш

из закромов отменных индпошива.

Мне бутики, ребята, ни к чему,

ведь мой кумир не цезари, а Шива,

не Бонапарт, а Кришна-баламут.

Однако что-то снова не сложилось,

как говорится, мелом на снегу.

И унесла в распыл чужая сила,

взлохмативши харизму на бегу.

Не то, не так... хотя как будто впору.

Но нету счастья и на этот раз.

Мешают швы неважному танцору

пуститься в бесконтрольно-странный пляс.

Тоска по Коэльо

Пью с утра тягучий эль я

и смотрю за горизонт:

где-то там Павло Коэльо...

Как поёт Эвксинский Понт*,

не слыхали Вы такого

за Атлантикой, мой друг!

Крым в гряду из гор закован:

будто бы в меловый круг

вписан Зевсом полуостров.

Ну а воздух - как бальзам.

На Ай-Петри снега простынь.

Бьёт сияньем по глазам

совершенством TerraТаврик,

как у греков говорят.

Бьют копытами кентавры

Понт Эвксинского царя.

Пролетают в небе птицы;

что ни сокол - то Икар!

В Кафе** мог бы я родиться,

пить мускат, как тот нектар,

и мечтать - Копакабану

с Пабло вместе обойти.

Белый, словно бы сметана,

вызывая аппетит

у голодных - к шторму! - чаек,

гальку пляжную топчу.

Посейдона привечаю -

в воду тёмную лечу:

там сегодня мало света,

там озябшая зима.

У Коэльо ж - вечно лето,

забодай меня комар!

* - Понт Эвксинский - древнегреческое название Чёрного моря;

** - Кафа- название города Феодосия в X-XV веках, в русских источниках до XVIII века;

Хранителю

Мой ангел - лукавый, как чёрт! -

тебя я вовек не оставлю.

Весь мир для меня обречён;

я в нём умирающий Гамлет,

гуляющий с тенью отца,

взимающей дань откровений

не с красного даже словца,

а с косноязычных сомнений.

Галактики ветер поёт

минорным в прожилку мелизмом...

Плюс сто миллионов пятьсот -

мой ор меланхолией вызван.

Ах, ангел - лукавый корнет -

души ординарец бессменный;

не истина даже в вине,

а кровь потревоженной вены.

Мир - клоун рыжий

Взбиваю сливки междометий

с росой небесной в хрустале.

По джезве кубка шарит ветер,

забыв купить входной билет.

А на залысинах вулканов,

потухших много лет назад,

лежат пушистые туманы,

в себе ломая долгий взгляд

неунывающего солнца -

как будто тает карамель.

Открыто в прошлое оконце,

в нём корабли несёт на мель,

и тучи тушат жар июльский,

заявку выполнить спешат;

и гром, ди-джей, следит за пультом,

чтоб молний бледных антраша

не угодили в дышло неба,

не повернув бы лето вспять...

Я понимаю - это небыль;

из раза в раз хочу опять

кричать в пространственную колбу

о том, что мир хорош собой.

Мы с ним, смотри, красавцы оба:

он рыжий клоун, я - ковбой!

Откровение Иоанна Богослова, версия

Апокалипсис ждёт за углом,

опуская пустыни глазниц.

Зло, назвавшись кошерным добром,

уничтожит животных и птиц!

И пощады отныне не жди,

не надейся на праведность слов,

коль конец напророчен один -

полученье добра через зло.

Перестанут жужжать провода,

выдавать электрический ток...

Шок, разряд, high voltageудар,

и к исходу - печальный итог:

провода перестанут дышать

под тугой изоляцией дней.

Кто-то режет её без ножа

в разноцветно-блистающем сне,

кто-то лезет, как бык, на рожон,

попадая на вертел судьбы,

матадором Фортуны сражён

и на вертеле этом забыт.

Перестанет однажды хотеть

тот, кто раньше хотеть обожал...

У сороки на длинном хвосте

Апокалипсис правит кинжал...

Такое ремесло

Скупа слеза. Из наливных алмазов

вам отолью их полную ладонь.

Иные слёзы лживы, словно стразы,

фальшивы, словно в тоне полутон.

В бокал я солнце поутру отправлю,

чтоб горечь водки нежностью запить

и не свихнуться, будто славный Гамлет

или акын, оставленный в степи

без пищи, без воды и без одежды

от жажды и от зноя помирать...

Слеза в бокале - трезвости надежда

размером в сотню искренних карат.

В бокале солнце, ну, а в рюмках звёзды -

какая жизнь, такое ремесло

в разведку уходить совсем непросто...

А вот меня надёжно занесло.

престолы любви

язви язык любви эклектикой стакана,

раскрой обойму чакр навстречу мотылькам;

поют который день любовникам осанну,

но воли не дают настойчивым рукам!

растраченная грусть потусторонних кружев

завита, словно бант на шее инженю;

весь мир - большой оркестр, орган вселенской туши,

невнятное желе у времени в меню.

и мы, любовь забыв, запамятовав страсти,

стремимся в эту жесть, как клочья тьмы на свет;

и свергнуты мечтой престолы жаждой власти,

и теплится в тиши святой водой бювет.

Чёртово семя

Она - моя, она - моё...

Я проспрягал её по лицам.

Она из сердца лимфу пьёт

у дня и ночи на границе.

Она меня лобзает впрок,

чтоб не ушёл с другой куда-то,

когда мне бес зудит в ребро,

и брат с дубьём идёт на брата

в чересполосицу любви,

не увядающей, как ведьма.

Она - моя, скорей лови!

Не оставляй меня вот с этим -

мои сомнения и страх

развей по ветру снежной вспышкой!

Паломником в твоих мирах

посмел любить тебя не слишком...

Комментарии: 4, последний от 24/09/2020. © Copyright Чваков Димыч (nudless@mail.ru) Размещен: 10/11/2017, изменен: 10/11/2017. 72k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия Скачать FB2
Аннотация: ...год по Гринвичу с привкусом бронзы во вселенную млечностью врыт!

Чваков Димыч : другие произведения.

Високосное время румяных миров