Иванова Анна Александровна. Любовное томление

Иванова Анна Александровна : другие произведения.

Любовное томление

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

Оставить комментарий © Copyright Иванова Анна Александровна (aiv@narod.ru) Размещен: 08/12/2002, изменен: 17/02/2009. 132k. Статистика. Повесть: Проза		Ваша оценка:
Аннотация: Бюрократическая шуто-трагедия в 4 действиях с прологом и эпилогом

-- Любовное томление

-- (Бюрократическая шуто-трагедия в четырех действиях с прологом и эпилогом)

-- Кому велено чирикать - не мурлыкайте...

-- (К.Чуковский)

-- Никогда не замораживайте снова

-- уже размороженное мясо...

-- (из советов кулинарам)

-- Пролог

-- История, которую я, с вашего позволения, намереваюсь ныне поведать вам, достоуважаемые господа читатели, произошла с одним российским столоначальником. Впрочем, с таким же успехом сия нелепая оказия могла приключиться и с британским клерком, и с прусским фельдфебелем, и с китайским чиновником, жившим во времена династии Тань, - словом, со всяким, кто сердце свое, купно с умом, отдал суровой даме Бюрократии, а такоже и сестрам ее, Дисциплине и Субординации, и для кого невыполнение приказа вышестоящего лица равноценно святотатству, - при этом совершенно неважно, в чем именно заключается оный приказ.

-- ******

-- Но эта история произошла в Санкт-Петербурге. При этих словах да не предстанет мысленному взору вашему, милостивые государыни и государи, нынешний Петербург - сия тень некогда великого и страшного города, жалкая и смехотворная. В те времена, о которых я повествую, град Петров еще не успел превратиться в "город над Невой", с облезлыми зелено-ржавыми крышами, с туристами, карабкающимися по бесконечной лестнице на колоннаду Исаакия, с кока-колой на Исаакиевской площади; по Дворцовой еще не вилась змиею очередь в Эрмитаж, длинная и нудная, как урок алгебры; дворцы Петербурга еще не стали конторами, а особняки - коммуналками; улицы его еще не успели сменить свои простые и благозвучные, казалось, самою природою им данные, имена на клички, прилепленные как гегемонова левая нога пожелала; в Зимнем дворце не толпы любопытствующих бродили, аки стада овечьи, направляемые утомленными донельзя пастырями своими, проклявшими давно и день, и час своего появления на свет, - но танцевали мазурку, плели интриги и решали судьбы Отечества; бриллиантовые диадемы и букеты, фрейлинские шифры и орденские кресты еще не приговорены были к вечному заточению в музейных витринах; дамы петербургские еще не успели принести косы свои в жертву капризу французской демимонденки и вырядиться в денимовые штаны, в коих пастухи из Американских Штатов ловят арканами коров; кавалеры еще не сменили "эгоистки" на "широкие", а язык парижских салонов - на наречие, изъясняться коим приличествует разве что обитателям Мертвого дома; по улицам ездили не автобусы, а кареты, и сидели в них не "товарищи" и "гражданочки", а "сиятельства" и "благородия"... О, нет! Это был не Петроград, не Ленинград и, уж конечно, не Санкт-Петербург Ленинградской области - но прежний, столичный, эполетный, вицмундирный, великосветский, кавалергардский, вожделенный и проклятый, блистательный и грозный, - Николаевский Петербург!

-- Действие первое

-- Итак, следуя мудрейшему примеру классика, начнем так: в одном департаменте служил один столоначальник. Звали его Сергеем Петровичем Бурцевым. Внешность его вся умещалась в одно слово: правильная. Правильный рост - не огарок от свечки, но и не верста коломенская. Правильные черты лица - не Квазимодо, но и не Адонис. Правильный цвет волос - не платиновый блондин, не жгучий брюнет, а такой, какой словами весьма трудно передать, и по которому женский взор в собрании скользит, как по штуке мундирного сукна, выложенной на прилавок. На правильно и крепко, как немецкая кирха, выстроенном теле - правильный, сообразно высочайшему распоряжению, вицмундир, на правильно-округлой голове - правильная прическа, на физиономии всегда - правильное, то есть, сообразное случаю, выражение, а в голове - правильные, без тени якобинства, мысли.

-- За всю свою жизнь - а лет ему от роду было не то сорок, не то сорок пять... пожалуй, что все-таки ближе к сорока пяти - этот господин не сказал и не сделал ничего, что могло бы привлечь к нему хоть малейшее внимание и хоть как-то выделить его из толпы. Родился, крестился, учился в гимназии, потом - в коммерческом училище, поступил на службу; в двадцать лет упорнейших трудов добрался до места столоначальника, и путем строжайшей экономии сколотил-таки изрядный капиталец, каковой в свое время и присовокупил к отцовскому наследству.

-- *******

-- По-настоящему, столоначальника следовало звать "фон Бюрцель". Предок его, курляндский дворянчик, разорившийся в пух, был занесен на Святую Русь в числе прочих репьев, застрявших в хвосте у жеребца Бирона. Но когда на трон взошла достославная дщерь Петра Великого, дворянчик быстро сообразил, что, живя в Российской империи, приличней носить русскую фамилию и ходить в православную церковь. Фон Бюрцель быстро и без шума стал Бурцевым, и благодаря этому благополучно дожил до преклонных лет. Все потомки его были в числе граждан если и не самых выдающихся, то самых благонамеренных, и каждый из них оставлял сыну своему, вместе с маленьким, но образцово управлявшимся именьицем, наставление - в сомнительные дела не мешаться, с сомнительными людьми не водиться, в мудрости начальства не сомневаться, деньгами не раскидываться и никаких посторонних фантазий в голове не иметь. Сергей Петрович оказался достоин своих предков: он был отчаянно усерден, мертвецки исполнителен, беспросветно благонамерен и экономен до положения риз.

-- *******

-- Жил надворный советник Бурцев холостяком в маленькой, скудно обставленной, но безупречно чистой квартирке в 4-й Адмиралтейской части. С его капитальцем он вполне мог бы позволить себе нанять квартиру поприличнее, и, более того, даже обзавестись семьей и наследниками. Но каждый раз, когда Сергей Петрович задумывался о том, что неплохо бы... перед взором его, аки пушкинские бесы, сразу же принимались мельтешить отвратительные призраки модных платьев от мадам Икс, мебели от мастера Зэт, двух теток, трех своячениц, именин, вечеринок, классической гимназии, института благородных девиц, смазливой горничной, одетой не хуже иной барышни и чуть свет - уж несущейся от барыни к невесть какому кузену неизвестно с какою запискою, а заодно и этого самого кузена... конечно же, в чикчирах и в ментике ... и в карточных долгах по самые лихо закрученные усы... и разлетающихся из прадедовской кубышки, аки цыплята от сорвавшейся с привязи дворовой Жучки, беленьких, синеньких, красненьких и сереньких. Завершался сей парад всегда одинаково: гигантской фигурой Разорения, в виде скелета с нищенскою сумой, тянущего костлявую руку к его, бурцевскому, горлу. Усилием воли Бурцев отгонял страшное видение и клялся, положив руку на лист гербовой бумаги, что кто-кто, а он - никогда и ни за что!

-- *******

-- Каждое утро, в одно и то же время, этот форменный, отъявленный, отпетый чиновник вставал, надевал халат - аккуратно затянув шнурок на поясе и расправив складочки, дергал сонетку - всегда три раза, после чего являлся, протирая кулаками глаза, спавший на кухне в углу за занавеской дворовый Ефрем, вот уже десять лет исполнявший при Бурцеве должность повара и камердинера. Ефрем неизменно получал замечание за неопрятный вид и приказание изготовить яичницу и заварить чай, после чего исчезал с елико возможной быстротой, покуда барину не взбрело в голову, что яйца или масло что-то уж очень быстро уходят, и он не начал следствия по этому поводу. Позавтракав, Бурцев собственноручно составлял для Ефрема письменный список поручений на день, длиной этак с гусарскую саблю, и отправлялся на службу.

-- Там Бурцев сперва наводил ужас на подчиненных, подмечая любую мелочь, вроде недостаточно изящно вырисованной запятой, а после сам с любезнейшей миной выслушивал распоряжения начальства. Домой он отправлялся чуть ли не последним из всего департамента, голодный, как волк, и злой, как аллигатор. Придя к себе, он, едва войдя в дверь, призывал Ефрема и требовал первым делом отчета в потраченных деньгах, и лишь затем - обеда, съедал оный вприкуску с неизменною воркотнею по поводу дороговизны съестного, потом ложился вздремнуть, потом читал что-нибудь серьезное, потом, уже ближе к вечеру, перед ужином, шел прогуляться, поскольку вычитал где-то, что сие полезно для здоровья; вернувшись, ужинал, одновременно читая Ефрему нотацию - неважно, о чем, произносил на ночь молитву об избавлении от лукавого, и ложился спать, зная, что наутро все повторится сначала.

-- Но в один прекрасный день, в самом конце марта 183.. года....

-- *******

-- Впрочем, кое для кого это день вовсе не показался прекрасным.

-- Одним из тех несчастных, кто с утра до ночи под бдительным оком Бурцева перекладывал бумаги из папки в папку, - один Бог ведает, для какой надобности, - был коллежский регистратор Павел Афанасьевич Машкин. Именно ему от Бурцева последнее время чаще всего доставалось. Не то, чтобы Машкину недоставало усердия или он был недостаточно искусен в каллиграфии. Просто с точки зрения столоначальника у Машкина было целых три весьма трудно исправимых недостатка. Во-первых, коллежскому регистратору было двадцать пять лет, - возраст весьма несолидный! Во-вторых, Машкин был довольно хорош собой, а для красивого малого служба - далеко не единственная отрада в жизни. В-третьих, нрав у Павла Афанасьевича был живой и веселый, - а сие для канцеляриста порок. А вдобавок в 183... году Машкину вздумалось влюбиться по уши!

-- Предмет его нежных чувств носил очаровательное имя Аннеты. У нее были маленькие ручки и ножки, большие зеленые глаза, золотистые волосы, тонкая талия, - в общем, сия молодая особа обладала всем, чем должна обладать женщина, чтобы иметь успех в свете... за исключением главного: презренного металла. А потому, вместо того, чтобы порхать по балам и раутам, прелестная Аннета шила бальные платья в модном магазине мадам Мальяр.

-- ******

-- Так вот, в тот злополучный мартовский день опьяненный любовью Павел Афанасьевич, улучив минутку, набрасывал сонет в честь приближавшихся именин любимой. За этим занятием, кое в канцелярии выглядит так же уместно, как фривольный французский роман - в келье у святого игумена, его и застал надворный советник Бурцев.

-- что тут началось! Столоначальник, которого скупость сделала ярым противником любви, казалось, вот-вот лопнет от злости, рассыпав по углам золотые пуговицы от мундира, - что не вязалось с его всегдашней трепетной любовью к порядку и чистоте. Он распек несчастного влюбленного, что называется, на все корки, от сих до сих. Он назвал его вертопрахом, фертом, пустейшим, и всеми прочими того же рода и достоинства именами, и наконец, разодрав злосчастный сонетик в мелкие клочки - и не забыв аккуратно вытряхнуть их в урну, - в пылу праведного гнева договорился до того, что пообещал немедленно отказать Машкину от места, если узнает, что тот вздумал связать себя узами Гименея. Не будь Бурцев столоначальником, а, главное, не будь Машкин его подчиненным, всю эту чушь можно было бы просто пропустить мимо ушей, но...

-- *******

-- Поэтому ничего удивительного, что в тот вечер к дверям заветного дома на Большой Морской Машкин подошел в самом мрачном расположении духа.

-- Изо всех сил постаравшись сделать веселое лицо, он подошел к двери черного хода и подергал за шнурок колокольчика. Почти тотчас же за дверью раздался скорый тропоток каблучков, вкрадчиво скрипнул хорошо смазанный засов, дверь приоткрылась и в щель осторожно выглянуло хорошенькое круглое личико, усыпанное мелкими веснушками.

-- - А, се ву, мсье Поль! - с рязанским акцентом произнесла сия молодая особа в темно-синем платье и белом переднике.

-- - Уи, сет анкор муа, ма шарман Катрин! - отвечал Павел Афанасьевич с чистейшим тамбовским произношением, галантно склонившись к ее руке. - Пюи же вуар мадемуазель Аннету?

-- - Беспременно, ваше благородие! Прошу! - Примерно на середине лестницы, ведшей во второй этаж, m-lle Catherine, значившаяся в паспорте Катериной Семеновой, подняв голову, крикнула: "Анна Федоровна! К вам пришли!". Из ближайшей к лестничной площадке комнаты справа по коридору послышался сперва радостный вскрик; на площадку выбежала Аннета. И с первого взгляда поняла: что-то случилось. Мужчина может одурачить кого угодно - но только не влюбленную в него женщину.

-- - Ах, Поль, мон шер, вы сегодня какой-то грустный! Что с вами такое?

-- - Ничего, клянусь вам, дражайшая Аннет, ничего...

-- - Ну уж нет, не обманывайте, я же чувствую! - Аннета погрозила ему пальчиком. - Сейчас мы пойдем ко мне, и вы мне расскажете все-все!

-- Покуда коллежский регистратор покрывал поцелуями ее ручки, из других комнат постепенно повысовывались прочие обитательницы модного дома, и наконец из самой дальней, занавешенной красными бархатными портьерами, показалась сама мадам, особа лет сорока пяти, все еще красивая, высокая, статная, со светло-рыжими волосами и зелеными глазами, в темно-зеленом казакине из тармаламы.

-- - Alors! - недовольным тоном произнесла она, - Catherine, глюпий дефк, pourquoi-tu fait de bruit? Quand je t'enseignerai de bon ton?

-- - Не могу знать, барыня! - присев в неуклюжем реверансе, отвечала Катерина, хлопая ресницами и на всякий случай строя из себя полную дуру. Мадам с иронической жалостью взглянула на нее и досадливо махнула рукой. Катерина поспешила исчезнуть. - О, кого йа видель! Мсье Поль-Атанас! - обратилась мадам к гостю.

-- - Мое нижайшее почтение, драгоценнейшая Магдалина Францевна! - со всей учтивостью раскланялся тот. - Каково поживать изволите?

-- - О, bien, tres bien, mon cher! Как это... вашьими мольитвами! Et vous? А ви?

-- - Просто превосходно, Магдалина Францевна, лучше некуда! - произнес Павел Афанасьевич с такой наигранной бодростью, что не обязательно было быть опытной женщиной, вроде Магдалины Францевны, чтобы разглядеть, так сказать, под сей свежей побелкой картину в весьма унылых тонах.

-- Но Магдалина Францевна Мальяр была слишком хорошо воспитана, чтобы совать нос не в свое дело, даже если это дело и касалось одной из ее работниц, а посему, перекинувшись с гостем еще парой фраз о погоде, величавой походкой уплыла к себе. Аннета, в душе вздохнув с облегчением, увела Павла Афанасьевича в свою комнатку. Мастерицы вернулись к прерванным занятиям. А любопытная горничная Катерина прильнула ухом к двери, за которой ворковали два голубка. И вот что она услышала:

-- - Ничего, дорогая моя (чмок-чмок-чмок), совершенно ничего!

-- - Да ведь я же по глазам вижу, признайтесь же, Поль: что-то на службе?

-- - Ах, Аннеточка, вам бы - да в министры юстиции! Поистине, от ваших прекрасных глаз ничего укрыть невозможно! Видите ли, господин столоначальник...

-- - О, Господи! Чем же он опять недоволен?

-- - Тем, что я вас люблю. Вообразите себе...- Далее Павел Афанасьевич перешел на шепот, и любопытная горничная напрасно напрягала слух, - до нее доносились лишь возмущенные ахи и охи Аннеты. Наконец Катерине надоело понапрасну торчать под дверью, за которой - вот ведь досада-то! - явно рассказывали о чем-то интересном, но не предназначенном для ушей посторонних, и она подумала, не лучше ли будет пока что оповестить весь дом о том, что несносный столоначальник подложил кавалеру Анны Федоровны очередную свинью, каковое животное вполне способно подрыть корни у счастья влюбленных...

-- *******

-- Павел Афанасьевич, закончив рассказ, как мог, пытался утешить расстроенную донельзя Аннету, уверяя, что обязательно найдет новое место, где начальствовать над ним будет нормальный человек, а не бесчувственный идол, - вот прямо завтра и начнет искать! - и тогда они с Аннетой непременно поженятся, когда в дверь тихонько поскреблись, а когда Аннета сквозь слезы пробормотала: "Антрэ!", вошла шляпница мадемуазель Ирен, за нею - вышивальщица мадемуазель Жюстина, а за ними потихоньку подтянулись и остальные, с самыми участливыми минами, осведомляясь, что случилось, и не могут ли они быть чем-нибудь полезны. Волей-неволей Машкин принужден был повторить свою историю. Мастерицы слушали, затаив дыхание, и лишь изредка вскрикивая: "О, Боже!" Лишь только он умолк, как комната в мгновение ока превратилась в гудящий улей. Машкин вот уже в течение двух с половиной месяцев ежевечерне навещал Аннету, имел на нее самые серьезные виды, при случае угощал девушек яблоками и конфетами, делал комплименты Магдалине Францевне и успел стать в доме Мальяр своим человеком, чем-то вроде всеобщего кузена, а потому его несчастье всеми было принято близко к сердцу. Наконец пожаловала Магдалина Францевна. Ей "эту террибль истоар" пересказывали уже наперебой в дюжину голосов, с дополнениями и пояснениями. Мадлен Мальяр, проведшая бурную молодость и знавшая, что такое любовь, была возмущена до глубины души. А тут еще черненькая остроносая швея, мадемуазель Анастази, подлила масла в огонь:

-- - Вы только презанте себе, Магдалина Францевна: этот столоначальник сказал, что женщина - это все равно, что животное, потому что живет не разумом, а чувством!

-- Этого мадам, будучи женщиной и, пусть бывшей, но парижанкой, совершенно не могла вынести. Она назвала столоначальника моветоном, варваром и медведем, и заявила, что в ее время - quand les hommes etaient les hommes! - Бурцева непременно вызвали бы на дуэль.

-- - Эт что же получается, барышни? По-евонному, выходит, кто какую чувственность в себе имеет, тот, значит, вроде и не человек вовсе? - подхватила, осмелев и просунув голову в дверь, подслушивавшая горничная. - Эт значит, что ни каменней сердце-то, то и лучше?

-- - Так он же, Катя, по себе людей судит: для него только тот и хорош, кто на него похож! - отозвалась стоявшая возле двери румяная толстушка мадемуазель Мари.

-- - Да что же это такое, сударыни?! Да нет же ведь такого закона, чтобы человеку из-за любви от места отказывать! - сквозь слезы восклицала бедняжка Аннета.

-- - Так ведь и в Писании сказано: плодитесь и размножайтесь! - подала голос набожная тихоня мадемуазель Александрин.

-- - Небось, как сам бы врюхался по уши, так сразу бы понял, что к чему! - проворчала горничная - достаточно громко, чтобы Магдалина Францевна обратила на нее внимание. Величественно повернув голову, она смерила дерзкую взглядом, от которого та поспешила спрятаться за дверью, а затем, обращаясь столько же к самой себе, сколько и к присутствующим, задумчиво произнесла: "Non, c'est impossible! Cet homme ne se toquera pas!". И, помолчав, добавила: "A moins qu'il ne soit enjoint!" Все, кто понял, расхохотались.

-- ******

-- На следующее утро к магазину мадам Мальяр подкатила элегантная карета на лежачих рессорах, запряженная четверней гнедых, и из нее выпорхнула маленькая тоненькая вертлявая особа - русоволосая, голубоглазая, с чуть вздернутым носиком, на вид - лет двадцати двух. Мадам, взглянув в окно, радостно охнула, украдкой потерла руки и, изобразив на лице своем самое что ни есть искреннее радушие, поспешила лично открыть входную дверь: Софья Генриховна Венсан чуть ли не каждый месяц заказывала - и оплачивала! - по туалету, не считая воротничков, шарфиков и шляпок, а посему она могла быть хоть трижды маленькой водевильной актриской и четырежды Степанидой Григорьевной Весниной по паспорту, замешивать из французского с нижегородским какого угодно ерша, выдавая себя при этом за un enfant de Belle France, и жить на содержании хоть у трех гвардейских полков разом.

-- Впрочем, Софья Генриховна, если не считать ее острого язычка и непревзойденного умения подпускать шпильки и подстраивать каверзы тем, кто имел несчастье наступить ей на шлейф, была особой вполне приятной во всех отношениях. А что до легкости ее поведения... Черт подери, ну не хоронить же ей было себя заживо только потому, что у бесприданниц никакой надежды на законный брак нет и не может быть!

-- Актриса сбросила на руки подбежавшей Катерине бурнус цвета аделаида, и усевшись на услужливо подставленный Аннетой пате, таинственным полушепотом принялась болтать о последних новостях, спектаклях и закулисных интригах, одновременно листая свежий выпуск "Санкт-Петербургского журнала разного рода шитья и вышивания". Увиденный на одной из страниц фасон строгого серого платья для пожилой дамы напомнил молодой актрисе свежий анекдот о некой классной даме из некоего пансиона, у которой забота о невинности воспитанниц превратилась в манию. Старая дева предложила начальнице установить в классах ширмы, дабы юные девы не могли видеть преподавателей иного пола. Впоследствии упомянутая дама что ни вечер, ложась спать, привязывала к большому пальцу ноги веревку, а другой конец затягивала на дверной ручке, дабы никто не мог ни войти, ни выйти из спальни, не разбудив ее; однажды, зимней ночью, ветер, распахнув неплотно закрытую форточку, ворвался в дортуар, дверь с треском открылась, - после этого несчастная ханжа долго ходила прихрамывая. А когда бедняжку увозили в желтый дом, после того, как она обвинила начальницу в разврате за то, что та пригласила на чашку чая своего брата, пожилого священника, несчастная все пыталась втолковать санитарам, что порядочная девушка не должна влюбляться, не получив письменного позволения свыше. "Интересно знать, о чьем позволении шла речь?" - смеясь, закончила рассказ Софья Генриховна. "Oui, ma cheri Sophie, c'est une histoire trйs ridicule, - так же со смехом отвечала мадам Мальяр. - A propos, - подмигнула она, - d'une permission. J'ai ecoutй une bonne histoire aussi. Hier soir..." - и мадам рассказала маленькой инженю сагу о зануде-столоначальнике и влюбленном коллежском регистраторе. Аннета расцветила этот рассказ подробностями, охами и восклицаниями, при этом чуть не закапав слезами набросок нового платья.

-- - Ну нет, медам, это же просто шарман! Хоть сейчас в водевиль вставляй! - расхохоталась актриса. Потом, видя, что собеседницы не склонны разделить ее веселье, мгновенно поправилась и затараторила, подобающим образом изменив голос и выражение лица: "Да он просто дурак, илест ун сот, ун имбесиль, иль фо дэтр идьот...чтобы..", - тут она замялась, и наконец, махнув рукой, ляпнула, не сумев подобрать подходящего французского словца: "Да его просто нянька в детстве уронила, этого столоначальника!" "Святую истину говорите, Софья Генриховна! C'est vrai! Il est un bete а manger du foin! - подхватили Аннета и Магдалина Францевна, - Cet impossible Bourtzeff...." "Атанде, медам! - прервала их актриса. - Кеске ву дит? Бурцев? Уж не тот ли, который в *** департаменте?" Аннета, нервно теребя в руках мокрый носовой платок, подтвердила, что Бурцев - тот самый.

-- - Ну, тогда, дорогая Аннет, у вашего жениха еще есть надежда, - покровительственным тоном заявила актриса: сама поднявшись из низов, она любила при случае сыграть роль благодетельницы. Глаза Аннеты вспыхнули радостью. Остальные мастерицы навострили уши. - Я в дружбе с Т-ским...

-- - С вице-дир... - у бедной швеи дыхание перехватило, когда она представила себе такую высоту служебного положения.

-- - Да, ма шер, именно с ним, - сладко жмурясь, как насосавшийся молока котенок, пропела Софи. - И я с ним о вас поговорю. Сегодня же вечером. - Аннета, не веря своему счастью, торопливо замерсикала. - Ксаверий Георгиевич, - продолжала Софья Генриховна, - добрейшей души человек. А уж пур сез ами он сделает все, что хотите... Нет, но каков столоначальник! - снова рассмеялась актриса.

-- - Je vous dis: cet homme s'amourachera seulement s'il soit enjoint! - вставила Магдалина Францевна.

-- На этот раз Софи не стала продолжать дискуссию и перевела разговор на всякие оборочки и вытачки. Но последние слова мадам навели актрису на Мысль.

-- ******

-- ...А вот теперь, дамы и господа, мысленно встаньте с кресла и примите почтительную позу: на сцене появляется новое лицо - и какое лицо!

-- Слова Софи Венсан были отнюдь не простым хвастовством: вице-директор *** департамента, Ксаверий Георгиевич Т-ский, действительно состоял с маленькой актрисой в самых что ни есть дружеских отношениях - приличие препятствует мне назвать сии отношения их настоящим именем; кроме того, это действительно был, в сущности, добрейшей души человек, вполне способный облагодетельствовать ближнего, если сей ближний умел выбрать для своей просьбы подходящий момент.

-- *******

-- ...Были времена, когда Ксаверий Георгиевич ставил свою подпись не тщательно очиненным пером на документах, но остро отточенной саблею на французских мундирах и касках, а вместо чиновничьего вицмундира носил расшитый бранденбурами доломан. Однако, возвратившись из Парижа в 1815 году, бравый подполковник нашел свое имение разоренным, а свое финансовое состояние - близким к полному краху. Из его родственников к тому времени в живых оставалась только московская троюродная тетка Марфа Ивановна, благополучно пересидевшая войну в Ярославле, - старая дева, грузная, властная, своенравная, всеобщая благодетельница и блюстительница нравов, одержимая матримониальной манией, вечно окруженная молодыми компаньонками, воспитанницами и дальними родственницами, боявшимися ее, как огня. Сия почтенная особа приняла племянника радушно, весь вечер расспрашивала его о походах, бивуаках, ранах и сражениях, а затем, после длинной, как дождливый осенний день без дела, нотации на тему "Как можно так жить, и что только люди находят в такой жизни?" поставила лихому гусару ультиматум: если Ксаверий не хочет лишиться наследства, он должен немедленно выйти в отставку, жениться и зажить "как все". Ксаверий, у которого не оставалось выбора, молча приложился к ее пухлой руке, пахнувшей засаленными картами и кошачьей шерстью. Обрадованная тетушка тут же представила его невесте - княжне П., одной из задыхавшихся под ее опекой девиц. Княжна Лидия приходилась внучатой племянницей тетушкиной подруге по пансиону. Лишившись лет за десять до войны обоих родителей, и потеряв брата, павшего под Смоленском, Лидия осталась одна, и Марфа Ивановна предложила несчастной сироте перебраться к ней в дом, "чтобы не пошли сплетни", - Лидия согласилась, но весьма скоро пожалела об этом. Судьба сделала княжну П. единственной наследницей значительного состояния. Но сие обстоятельство не улучшило ее внешности, и красавец-подполковник мог жениться на ней разве что под дулом пистолета, или под угрозой голодной смерти. Лидия это отлично понимала, равно как и то, что быть супругой отставного гусара и самой себе хозяйкой все-таки лучше, чем подопечной Марфы Ивановны.

-- Ксаверий, приличия ради, все же провел две ночи в супружеской спальне. Результатом этого было появление на свет Мишеля и Лизаньки, - к счастью, и тот, и другая удались лицом не в маменьку, а в отца. На деньги Лидии отставной гусар мог позволить себе кое-что получше, чем "эта жердина носатая". Госпожа Т-ская, которой судьба не оставила иного выбора, делала вид, будто не замечает мужниных эскапад, и находила утешение в светских сплетнях, религии и хлопотах по хозяйству.

-- Незадолго до смерти Марфа Ивановна попросила племянника, к тому времени весьма продвинувшегося по службе, найти в департаменте вакансию для внука ее приятельницы - Сергея Петровича Бурцева...

-- В тот год, когда произошла описываемая мною история, Ксаверию Георгиевичу уже давно перевалило за пятьдесят, сын его был поручиком Лейб-Кирасирского полка, а дочь - выпускницей пансиона Мезе, но он по-прежнему оставался бонвиваном и донжуаном. Выйдя в отставку, он снял гусарский мундир и сбрил гусарские роскошные усищи, - после чего в угрюмом одиночестве, запершись в спальне, последний раз в жизни напился вдребезги. Однако ничто - ни отставка, ни женитьба, ни заявлявшие о себе брюшко и лысина, - не могло заставить его отказаться от гусарских привычек.

-- В департаменте, как прежде - в полку, Ксаверий Георгиевич славился страстью к розыгрышам. Первое апреля было для него чуть ли не главным праздником в году. Разумеется, сие увлечение можно было счесть не вполне подходящим для высокопоставленного чиновника, но, так как у отставного гусара хватало ума знать меру в шутках с вышестоящими, а нижестоящие роптать не смели, то увлечение Т-ского принесло ему только репутацию остроумца и жизнелюба.

-- ******

-- Итак, вечером 29 марта 183... года Ксаверий Георгиевич сидел в маленьком уютном гнездышке Софи, в глубоком кожаном кресле у камина, расстегнув мундир, и, пуская дымные кольца из длинной пенковой трубки, слушал болтовню молодой актрисы, присевшей на скамеечку у его ног и склонившей прелестную головку к нему на колени. Вспомнив про обещание, данное портнихе, Софи с театральных тиранов и резонеров потихоньку перевела разговор на живых. Ксаверий Георгиевич сперва нахмурился, ибо терпеть не мог говорить о делах во внеслужебное время, но, слушая, как едко актриса высмеивает Бурцева, - которого отставной гусар тихо ненавидел, несмотря на то, что не имел никаких видимых поводов для недовольства им, а может быть именно поэтому, - господин вице-директор невольно рассмеялся: "Ну, Бурцев! Вот ведь чернильницын сын! Это что же получается - или служить, или жениться?"

-- - Именно так, мон шери! Не правда ли, ужасно глупо?

-- - Да, Сонюшка... видел я дубиноголовых... но чтобы такое! Нет, ну ведь надо же было до такого додуматься! - Ксаверий Георгиевич крепко, по-кавалерийски, ругнулся и многозначительно постучал себя согнутым пальцем по лбу. - Ну, да ничего, Софья: в понедельник я с ним поговорю!

-- - О, нон, Ксавье! Только не это! - состроив испуганную рожицу, пискнула актриса. - Этого никак нельзя!

-- - Это еще почему? - нахмурился его высокородие.

-- - Ох, Ксавье, мон трезор, ну как вы не можете понять? - Софи , как будто от волнения, стиснула руку покровителя и прижала ее к вырезу своего платья. - Ведь если вы этому идиоту устроите разнос, то он потом непременно на бедном господине Машкине отыграется! И получится, что, вместо того, чтобы помочь, мы с вами сделаем несчастному гадость!

-- - И то верно, - задумчиво протянул бывший гусар. - Тогда что же нам с ним делать, avec se pauvre Machkine?

-- - Мэ, мон шер, но у вас же такие связи... почему бы вам просто не подыскать ему новое место? - промурлыкала Софи, пересаживаясь со скамеечки на колени Ксаверия.

-- - А что? Это можно. Да, кстати... - Через четверть часа Софи аккуратно сложила и спрятала в ридикюльчик письмо, в самых лестных выражениях рекомендовавшее pauvre Machkine старому приятелю бывшего гусара, начальнику отделения в другом департаменте, где недавно открылась вакансия. - Ну что, ласточка моя, довольна?

-- - Не совсем.

-- - Это как - не совсем? - удивился Ксаверий. - Но актриса озорно подмигнула и продолжала: "Бедных молодых людей мы спасли... ну, можно считать, что так. Но Бурцев...

-- - Ох, Соня, не говори мне про этого зануду, Христом-Богом прошу! - красивое властное лицо Ксаверия перекосилось, как от зубной боли. - Видеть не могу его деревянной физиономии! Уж до того выезжен - с души воротит! Удружила ведь Марфа Ивановна, ведьма старая, не тем будь помянута...

-- - ...Вот и я - про то же, мон анж! - подхватила актриса, снова усаживаясь к нему на колени, и обнимая. - Хорошо бы сыграть с этим занудой какую-нибудь шутку... - мечтательно прошептала она. - ...На первое апреля....

-- -Да, неплохо было бы... - прикрыв глаза, проговорил Ксаверий, - вот только как?

-- -А знаете, Ксавье, что сказала про этого чернильного варвара мадам Мальяр? Что он способен влюбиться разве что по распоряжению начальства!

-- -Вот уж точно! - расхохотался Ксаверий. Потом вдруг посерьезнел, и, крепко обняв Софи, прошептал, медленно, будто взвешивая и пробуя на вкус каждое слово: "Влюбиться согласно распоряжения...". В глазах его заскакали верхом на саблях веселые чертенята в киверах и ментиках: "Соня, а ведь это - идея!!"....

-- ******

-- ...В понедельник, первого апреля, на бурцевский стол, в папку входящих, в числе прочих лег приказ с грифом "Секретно": "Настоящим... приказываем... столоначальнику, надворному советнику Бурцеву с сего дня испытывать любовное томление".

-- Другой на месте столоначальника от души посмеялся бы над остроумной шуткой его высокородия, и даже подыграл бы ему, в тот же день доложив об исполнении приказания, и о своей внезапно вспыхнувшей любви к какой-нибудь царскосельской статуе нимфы с кувшином, а то и к старушке-охтенке, у которой он покупает молоко, - и тем, как любому понятно, дело бы кончилось, ко всеобщему удовольствию.

-- Но Бурцев был сделан из другого теста. Он не разглядел шутки. Он видел только официальную бумагу, в которой было все, что положено - дата, печать.. и собственноручная вице-директорская подпись, - все, необходимое для того, чтобы чиновник, что называется, в гербовой бумаге повитый и с конца пера вскормленный, воспринял совершенно серьезно какую угодно белиберду! Именно это и произошло с надворным советником Бурцевым.

-- *******

-- Приказ вице-директора вверг его в пучину раздумий, чего с Бурцевым не случалось довольно давно. Сперва он долго пытался найти дурацкому приказу разумное объяснение. Когда же ему это, несмотря на все старания, не удалось, столоначальник, вспомнив семейную заповедь "В мудрости начальства не сомневаться", объяснил все соображениями государственной важности, кои вышестоящим, несомненно, ведомы, но в кои нижестоящим лучше и не пытаться вникнуть. У Бурцева сразу стало легко и покойно на душе. Решив немедля приступить к выполнению приказа, он для начала попытался вспомнить значение слов "любовное томление". Ему это удалось, хоть и с трудом. Но он не имел ни малейшего понятия о том, как сие томление выглядит в действительности, и что нужно делать, чтобы наверняка испытать оное. Он попытался представить себя испытывающим это самое томление - и ощутил в груди нечто похожее на восторг от просмотра правильно составленной описи, однако не был уверен до конца, тот ли это восторг, какого желает от него начальство? Но за сведениями о том, как следует выполнять распоряжения вице-директора, не к вице-директору же было обращаться!

-- Бурцев навестил книжную лавку, где узнал, что наиболее достоверные сведения об интересующем его предмете содержатся в романах и тут же приказал подать себе пару самых лучших. Ему подали "Вертера", "Клариссу Гарлоу" и "Ивангоэ". Пролистав их, Бурцев узнал, что люди, испытывающие любовное томление, пишут друг другу любовные письма, и поспешил приобрести письмовник. Бурцев хорошо знал, что мало выполнять распоряжение начальства - нужно еще, чтобы начальство видело твое усердие. Посему романы и письмовник с закладкой на разделе "Письма любовные" он оставил на всеобщее обозрение на своем бюро, что вызвало не одну недоуменную гримасу на лицах его подчиненных. Ксаверий Георгиевич, как бы случайно заглянув в дверь, заметил Бурцева, усердно штудирующего "Клариссу", и с трудом подавил улыбку.

-- ******

-- Зато вечером, сидя у Софи, отставной гусар хохотал, как сумасшедший: "Получилось! Соня, душечка, он же всё всерьез принял! Он же подумал, что я в самом деле... ох, не могу!... Любовное томление!...

-- -Ксавье, - заговорщицким тоном прошептала актриса. - Расскажите-ка мне поподробнее про этого зануду... где живет, где бывает... ну и тому подобное...

-- -А зачем тебе? - зная изобретательный ум своей подруги, навострил уши Ксаверий.

-- -А вот вы расскажите, тогда и узнаете!

-- -Ну, что ж, изволь! - и бывший подполковник кратко, по-военному, выложил все сведения о Бурцеве, коими располагал. - Ну, а теперь... - он, изобразив на лице притворную свирепость, прижал к себе Софи, - рассказывай, для чего тебе это понадобилось?

-- -Ксавье, мон шери, же пенсе... - зашептала ему на ухо актриса, - Ведь этот канцелярский медведь - не Керубино, ведь не может же он влюбиться просто так, в саму идею любви?

-- -Не может.. - повторил за ней Ксаверий, еще не понимая, к чему она клонит.

-- -И потом, он ведь не поэт какой-нибудь, чтобы влюбиться в даму, живущую от него за тыщу верст!

-- -Ну, допустим, что так... Но к чему ты это...?

-- -Да к тому, очарование мое, что выйдет намного смешнее, если Бурцеву не просто приказать влюбиться, а еще и предоставить предмет любви... каковой предмет проведет его за нос!

-- -Ого! Ну, Софья! Не голова, а Сенат с Синодом! - расхохотался бывший подполковник. - Вот уж точно: куда черт сам не поспеет, туда бабу пошлет! Выходит, ты...?

-- -Да, я, - сладким голоском пропела Софья, кокетливо присев в реверансе. - И не вздумайте ревновать! - она шутливо погрозила Ксаверию пальчиком. - Во-первых, всё это - военная тайна, а во вторых, мне до ужаса интересно подразнить этого бумажного индюка!

-- -Ну, если так.... - протянул Ксаверий. - А, ладно! Валяй! Руби его, дьявола, в песи, круши в хузары!

-- Действие второе

-- Дней через десять, - к тому времени Ксаверий путем негласных наблюдений удостоверился, что все любовные романы Бурцевым проштудированы надлежащим образом, - столоначальник вечером, прогуливаясь в глубокой задумчивости, неожиданно налетел на что-то мягкое и пушистое. Оно тоненько пискнуло. Бурцев отпрянул и заморгал, будто только что проснулся. При ближайшем рассмотрении пушистое оказалось молодой стройной девицей в енотовой шубке. "Простите, сударыня, - машинально произнес столоначальник, - надеюсь, я вас не очень ушиб?" На девице была шляпка с густой вуалью, так что все, что Бурцев мог разглядеть - это то, что перед ним брюнетка с черными глазами, и в глазах этих отражается неподдельный страх. Поблизости, по странному стечению обстоятельств, не было ни души. Первая мысль Бурцева была о том, что порядочным девицам - а девица на вид была, несомненно, порядочной, - не подобает выходить из дома без сопровождения пожилой, достойной доверия дамы, тем более - в такой поздний час.

-- -Мсье, же ву при... - умоляюще произнесла незнакомка и, очаровательно коверкая русские слова, поведала, что она в Петербурге совсем недавно, города почти не знает, воспитывалась в пансионе в Париже, а сегодня тетушка отвезла ее на урок русского языка, а сама отправилась с визитом к приятельнице, пообещав после заехать за племянницей. - И вот уже два часа пассе, а ма тант все ньет и ньет... я беспокоить... я хотель...

-- -А где проживать изволите, барышня? - прервал Бурцев ее излияния. Ему пришло в голову, что девица, насколько можно разглядеть, весьма недурна собой, а принимая во внимание приказ начальства... В романах было написано, что любовь должна быть с первого взгляда.

-- -На... как это... а, Льитейни проспект! - чирикнула барышня. Бурцев галантно предложил проводить ее до дому, кликнул извозчика, мысленно скрипнув зубами, и всю дорогу развлекал - точнее сказать, мучил - свою спутницу лекцией о таинствах делопроизводства. Когда выехали на Литейный, незнакомка спросила, любит ли Бурцев театр, и сказала, что она часто бывает в Большом, можно сказать, каждое воскресенье: "Маман ди-муа тужур: Зизи, мюзик есть сами прекрасьни креасьон в мир"! Наконец извозчик остановился на перекрестке.

-- -Ну вот, здесь ньедальеко! Гран мерси, мосье!

-- Из романов Бурцев узнал, что объятому любовным томлением приличествует признаваться в любви и страстно просить о свидании. Поэтому, когда барышня вышла из экипажа - так грациозно, будто это была не извозчичья пролетка, а золоченая карета - столоначальник на минуту задержал ее руку в своей и хрипло произнес, изображая героя романа: "Мадемуазель... я в жизни не видел никого прекраснее вас...", а затем добавил от себя: "Клянусь гербовой печатью!" Барышня мило смутилась, затем быстро сжала его руку. Прошептала: "Оревуар!", повернулась, и быстро пошла вдоль Литейного.

-- -Постойте, - окончательно войдя в роль, крикнул Бурцев. - Она обернулась. - Где и когда я увижу вас?

-- -В опере! Ждите.... - Не договорив, чего именно ждать, прекрасное видение скрылось под аркой. Поразмыслив, и вспомнив страницы романов, Бурцев пришел ко вполне логичному выводу, что ожидать ему следует, не иначе как письма, или таинственного посланца, либо - того и другого вместе. Он был настолько переполнен неведомыми ему доселе чувствами, что даже поехал домой на том же извозчике, вместо того, чтобы пойти пешком. Дома он, к великому удивлению Ефрема, был всем доволен, и даже не заметил, что дворовый обсчитал его на целых тридцать копеек. Ложась спать, Бурцев все-таки вспомнил о деньгах, потраченных на извозчика, и подумал, что любовное томление - это вовсе не так уж плохо... но так разорительно!

-- ******

-- Что же касается барышни, то она, нырнув под арку, кошкой вышмыгнула через двор на соседнюю улицу, взяла извозчика и велела гнать что есть силы на Васильевский остров. Там, в маленькой уютной квартирке, она сбросила на руки горничной шубку, сняла шляпку и черный парик, смыла с век черную подводку, и в зеркале отразилась... ну конечно же, наша старая знакомая, Софья Генриховна! "Ну, вечерок! - вполголоса пробормотала она, плюхаясь в кресло. - Ну и кавалер!"

-- -Что, барышня, хорош? - поинтересовалась Наташка, тоже подарок щедрого Ксаверия, - горничная, кухарка и преданная наперсница своей легкомысленной госпожи.

-- -Да уж куда лучше! - расстегивая корсаж, отвечала Софи, - я от его канцелярских любезностей чуть ума не лишилась!

-- -А что же дальше-то, барышня?

-- -А дальше, Наташа, начнется форменный водевиль!

-- ******

-- Бурцев был прав: Софи действительно, едва отдышавшись, принялась сочинять ему письмо, в духе самом что ни есть романтическом. Изорвала два или три черновика, пока из-под ее пера не вышло то, на что, по ее мнению, чернильный варвар так же не мог не клюнуть, как у Великомученицы Екатерины не могли не прозвонить к вечерне. Когда актриса собралась было ужинать, прикатил Ксаверий, прочитал Софьино послание, долго хохотал, потом внес кое-какие уточнения и дополнения. Письмо переписали, запечатали - Софья Генриховна ради такого случая отыскала в шкатулке сердоликовую печатку с бурбонской лилией. Кликнули в два голоса верную Наташку - та шеметом примчалась из кухни, вытирая руки о фартук - и велели ей завтра вечером доставить благородному кавалеру послание прелестной Зизи, исполненное девической скромности и сдержанной нежности. Вручить послание следовало, разумеется, из рук в руки, для чего подстеречь Бурцева, когда он, как всегда, пойдет вечером прогуляться. "Слушай, Наталья, внимательно: как начнет темнеть, пойдешь на перекресток Н-ской и С-ва переулка. - таинственным шепотом наставляла горничную Софи. - Там дождешься этого канцелярского чуда-юда - да смотри, не торчи под фонарем, а то будочники Бог знает что подумают!

-- -Понятно, барышня! - кивнула Наташка. - Будет исполнено! Вы мне, барышня, только все обскажите как следовает... ну, то есть, про наружность-то евойную... а то ведь еще суну, да не тому!

-- -Так вот, как увидишь Бурцева - подойди к нему под любым предлогом... дорогу спроси... - продолжала актриса, подробно описав бурцевскую наружность...

-- -На Елагинский пуант! - вставил Ксаверий.

-- -... или еще что-нибудь... А сама потихонечку сунь ему в руку письмецо. Да спроси потихоньку, шепотом: мол, где ответа поджидать прикажете, ваше превосходительство?

-- -Непременно превосходительством назови, - засмеялся отставной подполковник, - не смотри, что не по уставу: ему это как бальзам на душу!

-- -Не извольте сумлеваться, ваше высокородье: я, коли прикажете, золотаря енералом назову, - мне-то что!

-- -Вот-вот! - захлопала в ладоши актриса. - Вот такую дурью физиономию ему и состроишь!

-- -И еще, - добавил бывший гусар, теперь уже самым серьезным тоном, крепко взяв Наташку за руку, - Ежели он начнет выведывать, кто да откуда - имя Софьино начисто забудь! Да и свое, на всякий случай, тоже. Выучи, как "Отче наш": послана ты от... как ты там, Сонюшка, назвалась? Зизи? Значит, от Зинаиды... Зинаиды... как же нам ее по батюшке-то окрестить? - Ксаверий задумчиво обводил взглядом комнату, пока на глаза ему не попался его же собственный, на спинку стула повешенный, мундир, а на мундире - красный Владимирский крестик с бантом. - А, вот! Значит, хозяйку твою зовут Зинаидой Владимировной... а тебя... ну, к примеру, Дуняшей! И более - ни слова, как бы он тебя ни пытал! А теперь ну-ка, повтори: от кого ты, милая, послана?

-- -От княжны Зинаиды Владимировны, ваше превосходительство! - состроив дурью физиономию, отрапортовала горничная.

-- -Княжны?! Браво, быстро учишься! Разумеется, от княжны! А звать тебя как?

-- -А Дунькой ругают, ваше высокопревосходительство!

-- -Браво! Держи красненькую, сделаешь все, как надо - еще одну дам!

-- -Премного благодарна, ваше высокородие! - Наташка с чувством чмокнула ксавериеву длань. - Все сделаю в точности, как приказано, не извольте сумлеваться!

-- -Да, смотри, - добавила актриса, - оденься так, чтобы он потом тебя не узнал, если где-нибудь на улице встретит! Тальму мою старую наденешь, капор, и косу рыжую!

-- Так между влюбленным надворным советником и прелестной, но, увы, мифической Зизи завязалась оживленная переписка.

-- ******

-- Неделя шла за неделей, и послания Бурцева все больше забавляли очаровательную Софи: "А что, Наташа, - говорила она, читая очередное письмо, - ведь похоже, что Его Канцелярство и в самом деле влюбился!" И Софья Генриховна была недалека от истины: не то, чтобы Бурцев действительно влюбился, как нормальный человек, но все-таки... Он считал любовь бесполезным и разорительным чудачеством, но ему приказали испытывать любовное томление - и он усердно таковое испытывал, - ведь, сколько он помнил себя, его чувства и желания никого и никогда не интересовали, и потому он постепенно сам привык не обращать на них внимания. Он учился любить, как раньше учился раскладывать по папкам бумаги, как девицы учатся игре на фортепьяно, а рекруты - стрельбе и чистке ружья. Просто потому, что - надо. Приказано. Однако Бурцев все чаще ловил себя на мысли, что он с удовольствием выполняет этот нелепый приказ.

-- Читая романы, он выписывал в тетрадь страстные речи героев, чтобы потом вставить их в очередное письмо к "княжне Зизи", и заучивал их наизусть, надеясь блеснуть красноречием при личной встрече. Но, привыкая постоянно держать в голове и твердить про себя романтические монологи, он постепенно и мыслить привыкал романтически! Когда Бурцев писал очередное письмо или поджидал в кондитерской "Дуньку" с ответом, он был уже не Бурцев, не столоначальник, не "чудище канцелярское", - а Ловелас, Вольмар, рыцарь Вильфред Ивангое, готовый упасть к ногам Прекрасной Дамы! Перед ним открылся новый, невиданный доселе, чудесный мир, - мир, где, возможно, и должна была по всем законам природы обитать бурцевская душа, не окажись она волею случая приговоренной к заточенью в теле столоначальничьем. И, Боже праведный, какой серой, нудной и тоскливой рядом с этим миром была реальность!

-- "В опере!" Это значило - когда кончится Великий пост. Все это время Бурцев, в ожидании момента, когда он сможет лицезреть свою богиню при ярком свете, жил, как в тумане: большую часть времени сидел в задумчивости, или перелистывал заветную тетрадь, и даже что-то мурлыкал себе под нос; с великим боем заставлял себя сосредоточиться на как-то враз опостылевшей цифири, ставил на входящих бумагах номера исходящих и наоборот, пытался рисовать на клочках бумаги женские головки - но выходило у него при этом нечто, похожее на деление столбиком. Подчиненные его не верили своему счастью и манкировали службой самым возмутительным образом. Прочие недоуменно перешептывались. Один только вице-директор многозначительно усмехался в воображаемые гусарские усы, а оставшись один в своем роскошном кабинете, прыскал в кулак, как мальчишка.

-- ******

-- И вот наконец пост кончился, отгремела Пасха, и Бурцев получил очередное письмо, извещавшее, что владычица его грез будет в опере такого-то числа. Настал долгожданный день. Фрак был вычищен, манишка отстирана, куплен билет в первый ряд, лорнет и новые белоснежные перчатки. Вот только Ефрем, посланный в лавку за лучшим одеколоном, да притом, который подешевле, принес нечто, аромат которого лишил рассудка всех дворовых котов. Пришлось Бурцеву отправляться в магазин самому. И вот вечером отутюженный, надушенный, расфранченный и до синевы выбритый Бурцев поехал на извозчике в Большой.

-- До этого дня жизнь Бурцева, можно сказать, ограничивалась рамками службы и квартиры. Театры, концерты, балы и иже с ними он считал пустой и никчемной тратой времени. С визитами к важным персонам ездил чрезвычайно редко, разве что - по великим праздникам, да и то, не желая беспокоить, ограничивался записью в книге, или переданной визитной карточкой. А потому, войдя в театральный подъезд, столоначальник сперва оторопел. В департаменте он выглядел и ощущал себя лицом пусть и не главным, но значительным, но, выдернутый из привычных ему бюрократических джунглей, сразу потерял всякую уверенность в себе. Чувствуя себя воробьём, залетевшим в башенные часы, он первым делом нашел свое место и плотно уселся на него, каждый миг ожидая, что вот-вот к нему подойдет какой-нибудь величественный сановник с красною, а то и с голубою кавалериею, и повелительным жестом попросит освободить кресло. Среди веселых беззаботных лиц физиономия Бурцева, старавшегося спрятать свою растерянность за привычным холодным и бесстрастным выражением, смотрелась, как виселица среди ярмарочных каруселей. Бедняга был как во сне. Взор его был послушно устремлен на сцену, однако он едва ли смог бы впоследствии связно рассказать об увиденном.

-- Но где-то к середине антракта столоначальник несколько пришел в себя, осмелел, освоился. И вспомнил, наконец, о цели своего приезда: Зизи! Вместе с некоторой самоуверенностью к нему возвратилась и способность логически мыслить. Зизи упоминала, что ее почтенная маменька - страстная любительница музыки и в опере бывает часто. Следовательно, вероятнее всего, у них своя ложа. И дорогая ложа! Бурцев приставил к глазам лорнет и принялся оглядывать зал, перебирая сидевших в ложах дам, как папки в шкафу с делами. Тщетно: в поле его зрения попадали то сморщенные старушки, то дамы почтенного возраста и не менее почтенного веса, то девицы хоть и привлекательные, но с глазами серыми или голубыми, либо с волосами белокурыми или каштановыми, а то и черноглазые брюнетки, но пышности куличной или же росту кавалергардского... Бурцеву пришло в голову, что он ведь тогда из-за темноты и вуали даже не разглядел как следует незнакомкиного лица! А вдруг у нее длинный нос? Или, того хуже, посреди лба бородавка?

-- Наконец, когда Бурцев уже совсем было отчаялся, в ложу бенуара на правой стороне вошли сперва сухопарая желтоволосая дама средних лет, в платье масака, а за нею - юная девица в бланжевом, миниатюрная, стройная, с черными волосами и темными живыми глазами. "Она! - возликовал столоначальник. - Несомненно, она!" Девушка села, оглядела зал. Глаза ее - огромные, черные, с длинными ресницами - остановились на Бурцеве. Она улыбнулась. И не мудрено было ей улыбнуться при виде сего канцелярского монстра, на котором фрак от непривычки сидел, как корсет на раскольнице, и в спину которому роскошные гвардейцы с усмешкой шептали: "En voila un йpouvantail!"

-- Красавицу рассмешил вид Бурцева... но Бурцев-то подумал, что она узнала его! Он, вспомнив соответствующую страницу романа, послал в ложу воздушный поцелуй - которого брюнетка и ее спутница, к счастью, не заметили, или не приняли на свой счет. Зато этот поцелуй заставил застыть с открытым ртом другую красавицу - русоволосую и голубоглазую, которая с самого появления Бурцева в театральном зале неотступно следила за каждым его движением сквозь дырку в занавесе. "Ох, ты... ну надо же!" - наконец произнесла она. А потом, с треском закрыв веер, добавила: "Ничего. Так даже смешнее!" А счастливый Бурцев, едва дождавшись конца спектакля, полетел домой, и всю следующую неделю старательно испытывал любовное томление.

-- В следующее воскресенье он снова отправился в театр, прихватив с собой составленное по всем правилам искусства любовное послание,- он успел набить руку, и ему уже почти не было нужды обращаться к "Клариссе", или к "Письмовнику". Удача улыбалась ему: красавица снова была в театре, и снова сидела в той же ложе. В антракте, когда дамы вышли в фойе, он подложил на кресло красавицы свою записку, вместе с букетиком фиалок из "Ниццской флоры". Но Софья Генриховна и на этот раз была на своем посту. Актриса успела заскочить в ложу и перехватить бурцевский дар прежде, чем его увидели ни о чем не подозревавшая незнакомка и строгая дама, сопровождавшая ее.

-- В тот день Ксаверий, отужинав у Талона, помчался на Васильевский, - в том числе и для того, чтобы принять последние донесения с поля боя.

-- -Ну, что, Соня? Как он? Да ну? Букетик в ложу?

-- -Уи, мон шер, я его еле перехватила, еще немного - и меня бы поймали в этой ложе! - промяукала Софья. - Оррёр с этим столоначальником! Просто сплошной оррёр!

-- -И кого же он приглядел себе? - заинтересовался Ксаверий Георгиевич.

-- -Да так, брюнеточку одну - ну, мон трезор, ты же помнишь, я тогда надевала черный парик.

-- -Красивая? - осведомился Ксаверий, невольно приосаниваясь в кресле.

-- -Да как сказать, - Софья замялась, зная гусарский нрав своего покровителя, - маленькая, бледненькая, тоненькая, черные глаза.... Видно, что богатая. И по платью непохоже, чтобы была замужем. Была с какой-то мегерой...

-- -Девица?! Да еще и с мегерой впридачу? - разочарованно, с тоской в голосе протянул его высокородие. - Ну, тогда и Бог с нею, мне сейчас девичьих историй даром не надобно!

-- ******

-- Шло время. Страсть Бурцева разгоралась. Он пристрастился к театру. Разумеется, он ездил в оперу прежде всего ради "княжны", и видел ее довольно часто, но так и не сказал с ней ни слова. Но в то же время, он с куда большим интересом, нежели ранее, глядел на сцену и вслушивался в слова арий, и даже отваживался мысленно примерить на себя парик Альмавивы или камзол Дон-Жуана... и вообразить Зизи на месте Сюзанны! Почувствовав сладость любовных мук, он постиг волшебство музыки.

-- А для отставного гусара затянувшаяся игра в "любовное томление" постепенно теряла прелесть новизны. Да и Софи порядком наскучило с риском для собственной репутации оберегать от влюбленного бюрократа незнакомую ей брюнетку, перехватывая письма и букетики.

-- И вот в один прекрасный июльский понедельник "Дунька" сунула Сергею Петровичу записку, гласившую, что "княжна" завтра уезжает с родителями в Париж, что она благодарна sher Serge'у за его милые письма, но просит все ее ответные послания сжечь: "Vous comprenez...".

-- Действие третье

-- Перечитав несколько раз коротенькую записку, Сергей Петрович долго молчал, а потом медленно, чуть ли не по буквам произнес: "Не может быть".

-- Наутро в департамент явилось как будто сразу три столоначальника - педантичных, въедливых, неумолимых.

-- В воскресенье Бурцев с упорством обреченного, не желающего верить очевидному, поехал в театр.

-- Привычно бросив взгляд в заветную ложу, он вдруг застыл недвижно, как рыба, вмерзшая в лед: в первом ряду сидела Она, сзади - всегдашняя желтоволосая мегера... а рядом - какой-то молодой офицер!

-- "Выходит, она никуда не уехала! А просто морочит мне голову! У нее появился новый воздыхатель... молодой!.... красивый!... и теперь ей, разумеется, нужно избавиться от надоевшего кавалера! Да,.. записка.... в Париж.... с маменькой и папенькой.... тихо.... прилично.... Но ведь... нельзя же так с людьми!"

-- Когда спектакль кончился, и "Зизи" со строгой дамой и высоким офицером вышли из ложи, Бурцев со всех ног бросился к выходу. Бог, воистину, милостив к влюбленным: Сергею Петровичу чудом удалось в толчее не только не потерять из виду "княжну" и ее спутников, но и заметить, в какую карету они сели. Бурцев подозвал извозчика и, пообещав ему тройную плату, велел ехать "вон за той каретой, с шестеркой вороных" - но так, чтобы сидящие в ней ничего не заметили.

-- ...Карета свернула на Литейный - "так, правильно!" - и остановилась перед солидным особняком - но это был не тот особняк! "Значит, в тот раз она тоже обманула меня! Что ж, весьма благоразумно и осторожно. Но теперь я точно знаю, где она живет. А следовательно, найду способ с нею увидеться. И уж тогда выскажу этой вертихвостке все, что я о ней думаю!". Столоначальник, торжествуя, полетел домой, и первый раз в жизни не жалел о потраченном золотом, расплачиваясь с извозчиком.

-- *******

-- ...Всю неделю Бурцев после службы кружил, как карамора вокруг лампы, возле заветного дома, но - тщетно: ему даже в окне ни разу не удалось разглядеть знакомый силуэт - "Может быть, ей мисс запрещает подходить к окну, потому что неприлично? Но горничную-то она могла бы незаметно послать ко мне!" Однако рыжая дебелая Дунька тоже блистала своим отсутствием.

-- За несколько дней воинственный пыл Бурцева поостыл: он уже не желал непременно явиться к обманщице для личной беседы, а готов был удовольствоваться письмом, переданным с горничной. Но где пропадает эта горничная?!

-- Расспрашивать прислугу самому Бурцеву было неловко - пришлось отправить на разведку Ефрема. Но дворовый, усидев штоф с "княжеским" кучером, принес сведения, просто ни в какие ворота не лезшие! Оказалось, что никакой рыжеволосой горничной по имени Дуня у барышни нет. Правда, у белой кухарки рыжая коса - однако зовут кухарку при этом не Евдокиею, а Ульяною, а вот компаньонка у барыни, точно, Евдоксия Аркадьевна, заноза редкая - но не рыжая, а седая вся. А горничная у барышни - никакая не рыжая Дунька, а вовсе даже белобрысая Танька.

-- Но главное - Зизи-то, оказывается, вовсе не Зизи! И не княжна! А Елизавета свет Ксаверьевна Т-ская, дочь вице-директора *** департамента!

-- "Да.... Ну, что ж, какая, в конце-концов, разница: Зиночка - Лизанька, Танька - Дунька... Но - Т-ская! Господи, помилуй! А ведь с виду.... Но... Постойте-ка! Т-ский..... Приказ.... Любовное томление.... Господи!! Неужели?!!" Видения, одно другого сладостнее, и горше, и нелепее, вихрем зароились в бедной бурцевской голове, - великолепно налаженная и смазанная машина, какой был дотоле мозг столоначальника, пошла вразнос: в умственном отношении он теперь представлял собой нечто вроде мифического чудовища с головой сокола, туловищем льва и хвостом змеи. "Т-ский... Шутка? Но - на гербовой-то бумаге?! С казенной-то печатью?!! И с номером?!!! Ну - нет! Никогда не поверю, - рассуждал Бурцев-чиновник. - А она? Та встреча.... Была ли она случайной? Нет, невозможно.... Такой человек... и такая скромная барышня.... Но... почему бы ему прямо.... Да, вот именно: почему? Неужто... Ну да, конечно: муж нужен, чтобы "прикрыть грех"! А потом тот франт-офицеришка..., - вскипел Бурцев-рыцарь. - Да черт бы с ним, с офицером: и рога лавровым венком покажутся, ежели их хорошо позолотить, - рассудительно заметил Бурцев-обыватель. - Но чтобы она! Это чистейшее создание! Нет! Не могу поверить! Господи Иисусе, Владычица Пресвятая, вразуми и наставь!"

-- Наконец Бурцев, измученный донельзя обидой, ревностью, а пуще всего - неизвестностью и непонятностью всего происшедшего, решился на отчаянный шаг: написал неверной возлюбленной письмо, в котором в приличных, но решительных выражениях потребовал свидания. Черновик письма начинался словами "Милостивая государыня, Елизавета Ксаверьевна...", однако в последний момент привычная осторожность взяла верх, и Бурцев переписал письмо, адресовав его "Дорогой Зизи". На следующий вечер он отправился к черному крыльцу заветного дома, и, сунув швейцару червонец, попросил позвать - только тихо - горничную Таню, а когда та пришла, велел ей со всею осторожностью передать барышне письмо и непременно принести ответ. Таня сперва было заартачилась, но вид новенького арабчика произвел поистине волшебное действие: белобрысая горничная шепотом рассыпалась в благодарностях и заверила, что все будет сделано, как положено.

-- *******

-- ...Бурцев вот уже третий час ждал, прохаживаясь возле черной двери. Стемнело. В окнах особняка постепенно гас свет и вместе с ним в бурцевской душе угасала надежда. Но он продолжал ждать, сам не зная чего. Ему казалось, что, если он сейчас уйдет, то произойдет нечто ужасное, что-то навсегда оборвется в его жизни... как если бы он по ошибке бросил в печь важный архивный документ, который уже не восстановить, но который один удостоверял его право называться человеком. Наконец дверь приоткрылась. Бурцев встрепенулся. Но выглянула из двери не Танька. А тот самый молодой военный! "И он имеет наглость...!" Офицер вгляделся в темноту, будто ища кого-то, и, как Сергею Петровичу показалось, удовлетворенно хмыкнул, заметив его. Бурцев невольно подошел ближе, однако не настолько, чтобы соперник мог завязать с ним разговор. Некоторое время они при тускловатом свете уличного фонаря молча изучали друг друга. Потом офицер скрылся за дверью, - несомненно, направляясь к Ней! Бурцев, уязвленный до глубины души, яростно проворчав себе под нос: "Тысяча чертей!", уже готов был удалиться "с ясным челом и с вулканом в сердце", но, пройдя немного, остановился и медленно поплелся назад.

-- И правильно сделал: дверь тихо скрипнула во второй раз, и на этот раз из нее ужом выскользнула горничная: "Барин, - вполголоса позвала она, - а, барин!" Бурцев бросился к ней с поспешностью, совершенно не подобающей столоначальнику. Танька, воровато оглянувшись, быстро сунула ему наспех свернутую записочку и тут же убежала.

-- Записка жгла Бурцеву руки. Примчавшись на "живейном" домой, и едва закрыв за собой дверь спальни, он тут же дрожащими пальцами развернул неровно оторванную бумажонку. На бумажке было торопливо, полуразборчиво, нацарапано дрожащей девичьей рукой: "В воскресенье приходите к обедне в церковь Преображения Господня, что на Пантелеймонской улице". Подписи не было.

-- *******

-- Надобно вам знать, милостивые государи читатели, что Танька, горничная Елизаветы Ксаверьевны, - белобрысая, конопатая, сдобная девка лет двадцати семи, в неизменном сером платье и длинном переднике - при всей внешней незначительности своего положения, была весьма важной особой в доме Т-ских. Вообще-то, это была горничная Лидии Васильевны, лично ею вышколенная. Госпожа Т-ская - женщина умом не блиставшая, но зато скупая, ханжеватая, подозрительная и пуще всего на свете опасавшаяся, как бы об ее семействе не "заговорили" в свете - приставила Таньку к вышедшей из пансиона барышне, - в качестве не столько служанки, сколько негласной надзирательницы. Кроме того, Танька обязана была докладывать барыне обо всех новостях, услышанных в людской, на кухне, в лавках, и особенно в гостях у чужой прислуги, когда ей случалось там бывать, а также обо всем, что говорили и делали все обитатели особняка. Подслушивала и подглядывала она виртуозно, и была поистине вездесуща, оставаясь при этом неуловимой, подобно затхлому запаху, каким бывает пропитана комната, долго остававшаяся без жильца.

-- Таньку побаивались, презирали и ненавидели... но в то же время Танька в доме была совершенно необходима. При всей своей преданности барыне, горничная была не настолько глупа, чтобы возлагать все свои надежды на одну лишь Лидию Васильевну, которая, увы, не обладала даром бессмертия. Собранными сведениями Танька при случае - шепотом, только шепотом! - охотно делилась и с барышней, и с молодым барином, и со всяким, кто в таких сведениях нуждался, - а потому сделалась постепенно чем-то вроде домашнего оракула. Она всегда - хоть среди ночи разбуди! - знала, в каком настроении барыня и если гневна, то почему; что барыне известно, и от кого; кто и про кого какого мнения - на словах и на самом деле, и так далее, а следовательно, тому, кто не желал попасть в неловкое - и небезопасное! - положение, весьма небесполезно было при случае перекинуться парою слов с Татьяною.

-- Танька была своего рода смазкой, которая не очень-то приятно пахла и оставляла трудно выводимые пятна на платье, но благодаря которой все шестерни механизма, именуемого домом Т-ских, вертелись споро и ладно, не заедая и не скрипя. И все, от молодого барина до судомойки, это понимали. Для всех, кроме, разумеется, барыни, Танька была "Танюшей" (свернутая ленточка в руку или желтенькая в карман передника) или "Татьяной Савишной" (уважительный поклон, пирожок, яблоко, или семишник). Только от Ксаверия Георгиевича Танька старалась держаться подальше, так как он, оставаясь в душе гусаром, наушников на дух не выносил. Да еще Евдоксия Аркадьевна, барынина компаньонка, косоротилась, считая ниже своего достоинства быть на короткой ноге с деревенской девкой.

-- Бурцев, естественно, ничего этого не знал, а значит и не мог предполагать, что столь щедро награжденная им белобрысая Танька помчится с письмом не к барышне, а к барыне.

-- *******

-- Так вот, пока наш герой ожидал под дверью ответа на свое письмо, более напоминавшее крик о помощи, в особняке происходило вот что.

-- Барыня, быстро пробежав глазами бурцевское послание, изволила разгневаться, учинила Таньке допрос с пристрастием, но, убедившись в ее невиновности, сменила гнев на милость и даже подарила горничной старый дикенький капот, заношенный чуть ли не до дыр, - урожденная княжна П. была чрезвычайно бережлива. Засим бедная, ничего не подозревавшая Лиза была призвана к ответу, осыпана самой страшной бранью, какую только аристократические уста ее маменьки могли произнести, награждена несколькими увесистыми пощечинами, и наконец, вырвавшись из маменькиных рук, убежала, заливаясь слезами, наверх, в свою комнату, где и успела запереться прежде, чем ее настигла разъяренная мамаша. Госпожу Т-скую это разозлило еще больше... но не колотить же ей было кулаками в дверь, как пьяному мужику!

-- Бросив через плечо: "Есть захочешь - откроешь!" - на что Лиза из-за двери срывающимся голосом отвечала, что все расскажет папа - барыня, тяжело дыша, стала спускаться на второй этаж, намереваясь запить скандал чашечкой кофию в голубом будуаре.

-- Потом приехал из казармы Мишель. Услужливая Танька, в ответ на дежурный вопрос про настроение барыни, шепотком доложила ему о разыгравшейся семейной трагедии, за что и получила в награду полтинник. Молодой офицер чертыхнулся про себя так, что, казалось, розовые портьеры покраснели: он-то рассчитывал застать дражайшую родительницу в добром расположении духа и нехитрой лестью в очередной раз выманить у нее деньжат на очередные неотложные лейб-кирасирские нужды! "Что ж, кто предупрежден, тот вооружен!" Он постучался в дверь будуара, а войдя, как ни в чем не бывало, весело осведомился, как поживает "милый друг маменька": тщательно подготовленные комплименты теперь могли только испортить дело, а значит, следовало изменить тактику и выступить в роли свежего, внимательного и сочувствующего слушателя, - тем более, что дело, судя по всему, того стоило.

-- Терпеливо выслушав все, что "милому другу маменьке" благоугодно было сказать по поводу нравственности современных девушек и уважения к чести семьи, изрядно заинтригованный Мишель попросил позволения прочесть злосчастное письмо. А прочитав, сказал: "Маменька, но Лиза действительно ни в чем не повинна!".

-- Думал же он, читая, что у сестрицы, несмотря на пансионное воспитание и надзор маменьки, слава Всевышнему, достало ума не киснуть в целомудрии, а обзавестись сердечным другом; что было бы небезинтересно узнать, как ей это удалось; что с их стороны было весьма разумно использовать в переписке вымышленное имя; и, наконец, что, если этот друг - приятный человек, то есть, не зануда и не штафирка, то с ним стоит свести знакомство. А для этого следовало отвести от сестры все подозрения.

-- -То есть, как - неповинна?! - взвилась маменька. - Так ты считаешь..."

-- -....Что это явно какая-то ошибка! Да вы сами посмотрите, маман, - торопливо, пока мать не оборвала его, продолжал Мишель, - письмо адресовано "дорогой Зизи", - понимаете, Зи-зи! А не Lise! И вот здесь.... вот тут, видите? "Зинаида Владимировна" - а не "Елизавета Ксаверьевна"!

-- -Так что же это получается? - потеряв разом весь запал, недоуменно проговорила Лидия Васильевна.

-- -Да то и получается, маман, - самым спокойным тоном отвечал ее первенец и любимец, - что вы, не разобравшись как следует, ни за что ни про что жестоко обидели ни в чем не повинную Лизу... Представьте, - продолжал он с невиннейшей миною, - как это огорчит papa! (Лиза была любимицей отца, которой он прощал всё, а Лидия Васильевна - тайно ненавидимою обузою, а следовательно, урожденную княжну П. ждал весьма неприятный разговор с супругом).

-- -Да... Действительно, странно.... - Лидия Васильевна обвела взглядом гостиную, будто надеялась прочесть разгадку в завитках на обоях. - Какая-то путаница....

-- -Совершенно верно, маман! - поспешил поддакнуть Мишель. - Нелепейшая путаница! Возможно, тот человек был послан к кому-то из соседей, но перепутал дом....

-- -Oui, mon fils, похоже на то.... - согласилась Лидия Васильевна, несколько успокоившись. - Но к кому тогда... - Мать и сын принялись перебирать соседок, прикидывая, кому бы могло быть адресовано подобного рода послание. Но такой не находилось. Правда, поблизости жили целых три Зинаиды. Из них одна и в самом деле была Владимировной.... но ей перевалило за семьдесят! Вторая Зинаида была еще не старой, и, судя по слухам, весьма любвеобильной особой... но - Андреевной! Третья, молодая вдова Зинаида Вадимовна К., могла бы и подойти.... не будь она зеленоглазой блондинкой, - в то время, как в письме говорилось о "непроглядной ночи локонов и черном пламени очей"! Имелась, правда, в особняке напротив жгучая брюнетка, супруга генерала Ш-ва, и кстати, Владимировна, - но звали ее, однако же, не Зинаидой, а Ниной! - Так кто же...

-- -Ну, все равно, маман, ясно, как день, что это ошибка!

-- -Ошибка? Хороша ошибка! - снова завелась урожденная княжна П. - Хороша случайность! Ты только представь, какие последствия... Слуги так болтливы! Но почему этому сумасброду взбрело в голову принести эту гнусную бумагу именно к нам? Ведь должно же этому быть объяснение!

-- -Разумеется, маман! - поспешил согласиться лихой лейб-кирасир, в душе проклиная "милого друга маменьку" на чем свет стоит. - Разумеется, причина есть!... Маменька, - торопливо зашептал он на ухо насторожившейся Лидии Васильевне, - пардон за нескромный вопрос, но... у вас есть враги?

-- -Враги?! О чем ты?

-- -Ищи того, кому преступление выгодно! - наставительно подняв палец, шепотом продекламировал Мишель. - Можете ли вы с полной уверенностью утверждать, что никто не завидует вашему умению изысканно одеваться... или не мечтает занять должность papa? Вы же понимаете, маман, - вдохновенно сочинял Мишель, хорошо изучивший нрав своей родительницы, - целятся в дочь, но стреляют, в конечном счете, в отца... и в мать! Если поползут слухи... разразится скандал.... перед нами закроются двери всех приличных домов... папа будет вынужден уйти в отставку! А кое-кому только того и надобно!

-- -О, Боже! Ты, думаешь, что это подметное письмо - не последнее?

-- -Уверен!

-- -Господи!! - Лидия Васильевна почти без чувств упала в кресло. - Что же нам делать, Мишенька?

-- Мишель только того и ждал. Почувствовав себя в родной стихии, он начал с того, что призвал Таньку и потребовал описать во всех подробностях, что говорил и как выглядел принесший письмо. Услыхав, что тот имел наглость настаивать на ответе, офицер спустился и выглянул в дверь черного хода; посмотрев на Бурцева, он с немалым удивлением узнал смешное чучело, виденное им в опере. Однако, вернувшись в гостиную, Мишель предпочел умолчать о своем открытии, упомянув только, что наглец все еще крутится возле их дома, - ну точь-в-точь, муха вокруг сахарницы. "Не послать ли за квартальным?" - ляпнула госпожа Т-ская.

-- -И что вы ему скажете, маман? - тоном опытного человека возразил поручик. - Что вот этот человек - кстати, на вид вполне приличный господин - преследует вашу дочь своим вниманием? И как вы собираетесь это доказывать? Этот субъект скажет, что просто прогуливается - и будет абсолютно прав!

-- -Хорошо... Но ведь надо же что-то делать! - простонала госпожа Т-ская.

-- -Правильно! - поддержал ее лейб-кирасир. - Прежде всего, надлежит произвести разведку. Сиречь, выяснить, что за этим кроется. И я вижу лишь один способ это сделать.

-- -Какой же? - осведомилась Лидия Васильевна, вздохнувшая с облегчением, так как теперь можно было предоставить решение проблемы сыну - и на него же в случае чего всё свалить. Но Мишель только многозначительно подмигнул ей, и торопливо вышел из гостиной. Через полчаса он вернулся, ведя за руку упиравшуюся заплаканную Лизу.

-- -Лиза, ну не плачь, все выяснилось, ты невиновна... Ну, Лиза... Да не бойся, я же с тобой! Лиза, ты можешь написать пару строчек? Понимаешь, это должно быть написано твоей рукой!

-- -Но, подожди, Мишель, что это ты задумал?

-- -Маман! Все просто, как пара подков: раз этот господин просит о рандеву - пусть рандеву состоится! Танька!

-- -Тута я, барин, чего изволите? - горничная, очевидно, по своему обыкновению подслушивавшая под дверью, просунула голову меж портьер.

-- -Бумагу, перо, чернильницу, - живо!.... Так! а теперь, сестрица, садись и пиши.... ммм... где бы.... чтобы подальше от нас.... и когда.... так, так... Ну, скажем, в воскресенье.... в церкви.... да, так будет удобно... Значит, напишешь так: "В воскресенье приходите к обедне в церковь Преображения Господня, что на Пантелеймонской улице". Да побыстрее, не старайся - ты не на уроке чистописания! "На Пан-те-лей-мон-ской улице.." А подписи не нужно! Танька! Вот, отдай господину ожидающему! - Горничная, схватив бумажку, галопом унеслась по лестнице вниз, а Мишель потер руки, будто в предвкушении хорошего обеда. Ничего не понявшая Лиза дрожала и недоуменно хлопала ресницами.

-- -Мишель! Но... Я требую объяснений! - вскричала совершенно сбитая с толку госпожа Т-ская.

-- -Ну, маменька, вы же умная женщина.... Что ж тут непонятного? Свидание назначила Лиза.... но поеду на него - я!

-- *******

-- А теперь представьте себе, милостивые государи, физиономию бедняги Бурцева, который вместо нежной Лизы - ну, в крайности, с компаньонкой - оказался лицом к лицу с ненавистным соперником, каковой в прямом и переносном смысле припер его к стенке! А засим вообразите, каково было несчастному столоначальнику услышать, что:

-- а)Лиза не только никогда ему не писала, но даже не подозревает о его существовании; и

-- б)военный, оказывается, не жених, а брат красавицы;

-- и что, следовательно, написанное Бурцевым в злополучном письме есть совершеннейшая чепуха, смехотворные бредни, не имеющие ничего общего с реальностью. Бурцев просто остолбенел от такого, по его мнению, наглого и беззастенчивого вранья. А потом, очертя голову, шипящим шепотом - поскольку беседа все-таки происходила в храме - ринулся в отчаянную контратаку. Он выложил офицеру все, что думал, и о нем, и о Лизе, и о вероломной горничной, а заодно - и о той, роковой, встрече, и о нежных письмах, и о букетиках фиалок и роз....

-- -Доказательства, сударь! - почти в полный голос вскричал поручик, так, что вблизи стоявшие обернулись.

-- -С удовольствием, сударь! - отпарировал Бурцев. - Едемте ко мне, и я вам всё покажу!

-- К их разговору внимательно прислушивалась некая молодая светловолосая особа в модной шляпке, казалось, усердно молившаяся - но в усердии ее при этом так и сквозило нечто театральное. И, судя по тому, что сия особа даже постаралась незаметно подобраться поближе, эта тихая беседа на повышенных тонах весьма ее заинтересовала, как заинтересовала бы любую присяжную сплетницу.

-- Услышав "Елизавета Ксаверьевна", молодая женщина вся обратилась в слух, при имени "Зизи" принялась нервно комкать в руках вышитый платочек, а при словах "она переписывалась со мною с самой весны" и "я сохранил их все" тихо застонала, как от внезапной боли; а когда поручик и столоначальник вышли из церкви, не дожидаясь конца службы, блондинка незаметно последовала за ними. Дождавшись, пока странная пара уедет, она взяла извозчика и приказала гнать что есть мочи на Васильевский.....

-- ******

-- Если Бурцев был потрясен услышанным, то и молодой Т-ский был не менее ошеломлен увиденным. Все обернулось совсем не так, как он ожидал. С одной стороны, это было весьма неплохо. Но с другой... Мишель-то надеялся, что за Бурцевым стоит какой-нибудь лихой гвардейский гусар из знатной семьи, граф или даже князь, с которым можно недурно покутить, и с которым, в конце концов, недурно было бы породниться. Но позволить сестре завести интрижку с этим канцелярским медведем, которого природа, смеха ради, наградила романтическим воображением - нет уж, слуга покорный! "Доказательства" не столько разозлили молодого офицера, сколько разожгли его любопытство. Разумеется, Лиза к этой писанине имела такое же отношение, как митрополит - к ежеутренней езде в манеже, и это было ясно, как день, с первой же строки. Что за страсть! Что за стиль! Надо было быть чернильным папуасом вроде Бурцева, чтобы принять это за письмо юной княжны, только что выпущенной из дорогого пансиона. Но все-таки - с кем переписывалось это пугало? Незнакомку стоило найти хотя бы для того, чтобы расцеловать ей ручки!

-- -Итак, милостивый государь, вы убедились?

-- -Да-с, милостивый государь, убедился вполне... в полной невиновности моей сестры и в вашем абсолютном незнании света! - расхохотался Мишель. Бурцев надулся, как индюк, и уже готов был возразить, но молодой офицер продолжал, изобразив на лице своем снисходительное участие: "Сударь, я убежден, что над вами попросту весьма жестоко и глупо подшутили. Некто, кому, должно быть, хорошо известны ваша склонность к уединению и похвальная нелюбовь к расточительству - при этих словах Мишель многозначительно оглядел обстановку бурцевского жилища, и от этого взгляда скромная мебель будто сжалась, поблекла и потрескалась - , рассудил, что вы, вследствие сего, не можете быть достаточно осведомлены о нравах и обычаях высшего света. - Бурцев покраснел и опустил глаза, чувствуя себя письмоводителем, опрокинувшим чернильницу на приказ с собственноручной подписью Государя-Императора. - Как это ни прискорбно, милостивый государь мой, но приходится признать, что этот Некто оказался прав! Скажите, господин Бурцев, - спросил молодой Т-ский, подсаживаясь поближе и понизив голос, - ведь, насколько я понял, вы ни разу не говорили с моей сестрой?

-- -Никогда, сударь! - подтвердил Бурцев. И добавил, как ребенок, сознающийся, что разбил любимую чашку маменьки: "Я клал в ложу письма и букетики... из "Ниццской флоры"..."

-- -И на эти письма приходили ответы?

-- -Да, господин поручик. Именно поэтому я... прошу прощения...

-- -Ну, что вы! Перестаньте, мсье Бурцев. Я не сержусь, - прервал Мишель покровительственным тоном, - вернее, не столько сержусь, сколько хочу досконально разобраться во всем. Убежден, что в этой истории вы - скорее жертва, нежели преступник. Итак, давайте восстановим порядок событий с самого начала - поправьте, если я ошибусь: однажды вечером, во время прогулки, вы встретили одинокую юную девушку, нуждавшуюся в помощи. По одежде и манерам вы приняли ее за аристократку...

-- -Совершенно верно, сударь! Хотя мне и показалось странным, что девушка в такой час, одна... но ведь она выглядела, как...

-- -Правильно! Она, по вашему мнению, говорила и выглядела, как благовоспитанная молодая особа... и поэтому вы, мсье Бурцев, проглотили не жуя рассказанную ею душещипательную историю... кажется, речь шла о рассеянной тетушке?

-- -И о занятиях русским языком! - подхватил несколько оживившийся Бурцев.

-- -У вас никогда не было ни сестры, ни дочери, милостивый государь мой, - в противном случае вы бы знали, что, как правило, не девицы бегают по учителям, а учителя - по урокам! - Бурцев принялся было оправдываться, но в голосе офицера слышалась не злость, а скорее - азарт охотника, напавшего на след вожделенной дичи, пополам с увлеченностью знатока - лошадника, механика или агронома -, которому выпал случай выказать в полной мере глубочайшие познания свои. - Далее! - продолжал поручик, развалившись на вытертом кресле и чувствуя себя полным хозяином положения. - Вы довезли эту особу до некоего дома на Литейном. Всю дорогу вы мило беседовали, она призналась, что обожает музыку и часто ездит в театр. Вы были ею очарованы и выразили желание увидеться с ней вновь. Она согласилась, назначила вам свидание в опере, велела ждать... и вскоре вы получили первое письмо. Каковое принесла вам рыжая горничная, сказавшая, что прислана от княжны Зинаиды Владимировны и назвавшаяся Дунькой. С того дня и до свидания в опере вы даже издали ни разу не видели эту таинственную княжну, хотя состояли с нею в регулярной переписке, причем в роли Меркурия выступала вышеупомянутая горничная. Ну как, с подлинным верно?

-- -О, да, господин поручик, - кивнул Бурцев. - Вы добросовестнейший из историографов!

-- -Превосходно. Идем дальше: "княжна Зизи" написала вам, что тогда-то будет в опере. Вы, с присущим вам умением мыслить логически, совершенно правильно рассудили, что искать вашу красавицу следует в ложах, причем, в ложах для светских львиц. Но беда была в том, что вы видели эту вашу "Зизи" лишь однажды, притом - в шляпке с вуалью, к тому же - в сумерках. Практически, вы знали лишь то, что она - невысокая стройная брюнетка. Ведь так, мсье Бурцев?

-- -Именно так, милостивый государь! - вскричал Сергей Петрович, хоть и с опозданием, но начавший кое-что понимать. - Так вы полагаете....

-- -Не просто полагаю, а совершенно уверен: вас ослепили любовь и ожидание встречи, и поэтому вы желаемое приняли за действительное, а мою сестру Елизавету - за женщину, которую вы видели один раз в жизни, да и то - в полутьме! - торжествующе, как Ньютон, наконец-то уяснивший связь между яблоком и законом тяготения, закончил Мишель.

-- -Но... постойте... - Бурцев еще пытался спасти остатки своей рухнувшей мечты, - как же... а как же письма? Письма, которые я подкладывал в ложу? И ответы на них? Как же вы это объясните?

-- -Ну, судя по тому, что все письма "Зизи", насколько я могу судить, написаны одним и тем же почерком и в одном и том же стиле, можно с достаточной вероятностью предположить, что ни одна из ваших записок не попала по назначению! - отпарировал лейб-кирасир.

-- -То есть - как?

-- -Да так, мсье Бурцев, что эта женщина - для удобства оставим за ней имя Зизи - каждый раз оказывалась поблизости.

-- -Так она еще и шпионила за мной?! - не на шутку возмутился столоначальник.

-- -Именно! И каждый раз успевала перехватить вашу записку до того, как...

-- -Понятно!! - Бурцев скомкал в кулаке одно из разбросанных по столу писем.

-- -...А для этого ей необходимо было быть там, откуда можно одновременно обозреть и партер, и внутренность ложи бенуара, а кроме того, быстро выбежать в коридор и добраться до двери в оную ложу, а после - быстро и незаметно удалиться, да так, чтобы не столкнуться в фойе с вами. Так вот, мсье Бурцев: такое место в театре лишь одно: сцена! Говорю вам это, - усмехнулся молодой офицер, - как почетный гражданин кулис! А это, в свою очередь, позволяет нам предположить, что одурачившая вас особа - актриса! Причем, актриса, имеющая состоятельного покровителя - судя по наряду, в котором вы ее видели!

-- -Актриса.... - тусклым голосом произнес растоптанный в лепешку Бурцев. - Боже, какой конфуз!

-- -Мне непонятно лишь одно, мсье Бурцев, - говорил, как шашкой рубил, лейб-кирасир, вымещая на злосчастном чиновнике свою злость на то, что все обернулось не так, как он рассчитывал, и на "милого друга-маменьку", с ее вечной подозрительностью и паникерством, и на Таньку, давно уже наскучившую своим доносительством и полезностью, и, главное, на вечный недостаток денег, вынуждавший его все это терпеть, - с чего вдруг вам, человеку, судя по всему, в высшей степени трезвомыслящему, вдруг пришла охота изображать влюбленного рыцаря? И как вы, благоразумный человек, позволили так вскружить себе голову, что перестали понимать простейшие вещи? Ведь вы же не могли не знать, что порядочная девушка не станет первой писать мужчине, да еще случайному знакомому! Вы могли сообразить, что умная девушка не отправит подобное письмо со своей горничной - потому что горничная почти непременно покажет письмо ее родителям! Между прочим, в подобной ситуации горничная из хорошего дома, если она не глупа, как полено, ни за что не назовет при посторонних ни титула, ни полного имени своей госпожи... разве что это - вымышленное имя!

-- -Боже, какой конфуз..., - бормотал несчастный чиновник, - какой конфуз....

-- -Право, мсье Бурцев, - не унимался поручик, - мне вас искренне жаль, ибо вы по природе своей - образцовый бюрократ, краса и гордость столичного чиновничества, и быть страстно влюбленным вам так же свойственно, как моему коню - носить кружевные панталоны! Беда, милостивый государь мой, коль пироги принимаются печь сапожники!

-- -Знаю, - прошептал Сергей Петрович, - поверьте, я никогда не помышлял ни о чем подобном.... если бы не приказ вашего отца...

-- -("Это еще что за новости?!") Какой еще приказ? О чем вы? ("Да он еще глупей, чем я думал!")

-- В ответ Бурцев слово в слово воспроизвел текст достопамятного приказа от первого апреля сего года. И перед лихим поручиком предстал во всей своей пышной и соблазнительной красе анекдот.... нет, Анекдотище! А наш лейб-кирасир не хуже своего почтенного папеньки знал толк в шутках. Но чтобы иметь успех в модных гостиных, анекдоту недоставало завершения. И дело это ни в коем случае нельзя было пускать на самотек! А для этого было необходимо сделаться ближайшим другом и наперсником этого смешного чучела.

-- -Да... Узнаю дражайшего папеньку! - сочувственно проговорил офицер, изо всех сил стараясь не улыбнуться. - Вам, может быть, неизвестно, но рapa всегда славился своею любовью ко всякого рода розыгрышам, равно как и к хорошеньким актрисам... и по праву может быть назван непревзойденным знатоком и тех, и других.

-- -Так это... это была шутка?!!

-- -Ну, ну... du calme, mon vieux! - поручик заставил вскочившего Бурцева сесть, и, держа его за руку, заговорил неожиданно ласково и проникновенно. - Поверьте, дорогой Сергей Петрович, я здесь совершенно ни при чем, и мне вас действительно искренне жаль. Я вижу, что вы - человек порядочный, и что все происшедшее в изрядной степени является следствием роковой игры случая, которой отец никак не мог предвидеть. Прошу прощения за мою резкость - но слышали бы вы, что за сцену maman устроила бедняжке Lise... еще слава Господу, что я вовремя приехал...

-- -Благодарю, Михаил Ксавериевич... с вашей стороны это крайне великодушно.... Но ведь там же была печать, и подпись... мне в голову не пришло, что его высокородие способен... - столоначальник сбивчиво бормотал ничего не значившие теперь извинения, а перед взором его носилась в бланжевом тумане Зизи - или Лиза? - и он тонул в ее бездонных черных глазах, как ни банально это звучит.

-- -Ну, мон шер... - философски заметил Т-ский-младший. - ничего не поделаешь, рара - это рара. Знаете, когда композитор-виртуоз пишет музыку, он сплошь и рядом забывает, что не все такие виртуозы, как он. Вот и папенька так же, Сергей Петрович.

-- -Но... Михаил Ксавериевич... поймите, шутка это была, или нет, но я люблю вашу сестру! Всем сердцем, всей душой, всей кровью моей люблю! - умоляюще прошептал Бурцев. Поручик молчал. - Но, милостивый государь... вы сами сказали, что я порядочный человек... поверьте, я сделал бы всё ради того, чтобы Елизавета Ксаверьевна была счастлива со мною... Я бережлив, вы верно заметили... но я не беден! - С этими словами столоначальник гордо, как козырного туза, выложил на стол свой гроссбух и продемонстрировал цифры, которые весьма впечатлили поручика. Мишель подумал, что интрижка с канцелярским медведем - это одно, но этот же медведь, прирученный и отдрессированный, в роли мужа - совсем другое. Он мало что видел в жизни, кроме своей канцелярии, он, как поручик только что убедился, способен, при всей своей проницательности, поверить чему угодно, он выполнит, не раздумывая, любой приказ, лишь бы оный исходил от того, кто выше чином, и наконец, он влюблен по самые уши. "О, из него выйдет чертовски удобный муж, из этого надворного советника! Лиза мне скажет спасибо... И Бурцев... mon cher gendre Serge.... - тоже будет меня благодарить... только благодарность его будет гораздо более существенной".

-- -Послушайте, дорогой Сергей Петрович, - любезнейшим тоном начал Мишель, - но почему бы вам просто не прийти к papa, не доложить, что его приказ выполнен, и не попросить руки Елизаветы?

-- -Вы... серьезно?!

-- -Pourquoi pas, mon ami! Ни ваш чин, ни финансовое состояние, ни нравственные качества этому не препятствуют! - заверил Бурцева поручик. А про себя подумал, что если это предприятие Бурцеву удастся, что было, впрочем, весьма сомнительно, то он, Мишель, получит родственника, который ему многим обязан, и у которого всегда можно будет раздобыть деньжат; если же нет - что ж, тогда у Мишеля будет возможность насладиться роскошным скандалом - насколько поручик знал своего папеньку, а превосходный анекдот о влюбившемся по приказу столоначальнике обретет, может статься, не менее превосходный финал. Как видите, он был весьма практичным и трезвомыслящим молодым человеком, этот Т-ский-младший. - Когда придете к папа, назовите его "мой генерал" - ему это должно понравиться! - шепнул на прощание поручик донельзя обрадованному Бурцеву и сбежал по лестнице, насвистывая походный марш. Дома Мишель как мог успокоил маменьку, а папеньку предупредил, что на днях его ждет сюрприз...

-- ******

-- Два дня Бурцев собирался с духом. На третий, расфрантившись, надушившись и купив два букета лучших роз, аккуратно изъяв из папки злосчастный приказ, он отправился к Т-ским. Ровно в пять вечера он сошел с извозчика, позвонил у парадной двери и вручил открывшему дверь швейцару карточку с аккуратнейшей надписью: "По важному личному делу". Верзила в рыжих бакенбардах важно кивнул, пропустил столоначальника в переднюю, а карточку вручил лакею, бегом кинувшемуся с нею вверх по мраморной лестнице - Ксаверий Георгиевич, по военной привычке, любил, чтобы все делалось быстро. Танька, услышав звонок в дверь, немедленно помчалась узнать, кто пожаловал. И была, мягко скажем, немало удивлена, увидев недавно бывшего столь щедрым таинственного поклонника барышни. Бурцев, не подавая виду, что узнал горничную, сунул ей в руки цветы, приказав вручить их Лидии Васильевне и Елизавете Ксаверьевне, а сам уселся на стул, услужливо подставленный еще одним, невесть откуда вынырнувшим, лакеем, и стал ждать.

-- Ждать пришлось недолго. Тот же лакей, примчавшийся тем же аллюром, сообщил, что его высокородие просят господина Бурцева пожаловать в кабинет. И Бурцев ступил на застланную красной ковровой дорожкою лестницу, как Бонапарт - на русские равнины...

-- ...Тем временем Танька, вручив донельзя изумленной барышне роскошный букет, из которого выпала визитная карточка с совершенно незнакомой Лизе фамилиею, помчалась с докладом и вторым букетом к барыне. Ту едва удар не хватил, она приказала Таньке немедленно выбросить злосчастные цветы в помойку, а Лизу хотела завтра же отправить к дальней родне в Кострому.

-- - Нет, с этим должно быть покончено! Ступай и пригласи сюда этого наглеца! - почти выкрикнула Лидия Васильевна властным тоном, каким, должно быть, ее предок требовал поставить пред свои грозные очи провинившегося холопа такого-то. Танька выбежала из будуара, но почти сразу же вернулась и виноватым шепотом доложила, что позвать наглеца невозможно: "Оне у барина-с! В кабинете, беседовать изволят-с!" Лидия Васильевна жестом велела Таньке убираться вон, а сама принялась нервно расхаживать по будуару, то заглядывая в окно, то перекладывая с места на место книги и рукоделие - просто чтобы что-то делать...

-- ...И только что Лидия Васильевна собралась все-таки пойти и как следует пробрать Лизу - хотя бы просто так, на всякий случай, а более - для того, чтобы дать выход своему гневу и тревоге - как дверь распахнулась, и в тихий чинный будуар ввалился хохочущий во все горло Ксаверий Георгиевич. Он - "ну что за манеры у этого солдафона!" - схватил жену за руку и потащил за собой.

-- -О, Господи помилуй, Ксавье! Что происходит?!

-- -Идемте, Лидия, скорее! Я хочу вас кое с кем познакомить!

-- -Ксавье! Вы уверены, что мне будет приятно с ним познакомиться?

-- -Идемте, идемте! - твердил законный супруг урожденной княжны П., и заговорщически подмигивал, то и дело прыская со смеху, - "ну, гусар - он и есть гусар, что с него возьмешь!"

-- -Вот, ма шер, - торжественно произнес Ксаверий Георгиевич, введя Лидию Васильевну в кабинет и указывая рукой на господина, вставшего с кресла при их появлении. - Вот, ма шер, рекомендую вам надворного советника Сергея Петровича Бурцева, столоначальника, исполнительнейшего из моих подчиненных! Представьте себе: я, по случаю первого апреля, как всегда, решил подшутить и издал приказ: надворному советнику Бурцеву испытывать любовное томление. И, естественно, на другой день обо всем забыл. И вот сегодня господин Бурцев является ко мне и совершенно серьезно докладывает о том, что, согласно моего приказа, вот уже несколько месяцев испытывает любовное томление.... он страстно влюблен в нашу Лизаньку! И просит ее руки! - При этих словах Лидия Васильевна сочла приличным рассмеяться, хотя смех вышел несколько нервным. - Ну, господин Бурцев, благодарю! Давно я так не веселился! Должен признаться, я считал вас человеком, совершенно лишенным чувства юмора.... Но, клянусь честью, вы еще меня самого поучите шутить!! Нет, это следует отметить! - Ксаверий Георгиевич подергал сонетку, и приказал вошедшему лакею, чтобы накрыли стол в столовой и подали шампанского.

-- И Бурцев ел, пил шампанское, смеялся вместе с их высокородиями над собственным остроумием... но глаза у него при этом были - как грязные оконные стекла, наполовину вымытые ледяным октябрьским дождем...

-- ******

-- ...Бурцев удалился с разбитым сердцем, и даже обещание прибавки к жалованью ничуть его не утешило. Лидия Васильевна, окончательно успокоившись и посмеявшись над своими страхами, ушла к себе.

-- Ксаверий, запершись в кабинете под предлогом срочной работы, наконец мог дать волю своему гневу. Теперь-то он знал, кто была та брюнетка, сопровождаемая мегерою, которую его не в меру усердный подчиненный, увидев в театральной ложе, принял за царицу своей мечты! "Ну, Сонька! Ну, бестия! Дошутились, называется... вот уж точно - не рой другому яму!" Вдоволь находившись по кабинету, разбив о каминную решетку любимую пенковую трубку, и шепотом на три раза перебрав все известные ему ругательства, не исключая и самых простонародных, Ксаверий Георгиевич дернул сонетку так, что шнурок остался у него в руке, и приказал немедленно заложить в дрожки Янычара и подать их к черному ходу, да ничего не говорить барыне....

-- ...Прыгнув в дрожки и едва дождавшись, пока откроют ворота, бывший гусар стегнул вороного рысака и понесся на Васильевский.

-- Но ни Софьи Генриховны, ни дворовой девки Наташки в квартире не было. Равно как и денег, и ценных вещей. И никаких бумаг, кроме счета за квартиру. Дворник сказал, что вот уже два дня не видал ни "барыни", ни служанки.

-- В театре, куда на следующий день Ксаверий послал с запиской старого слугу, - своего бывшего денщика, посвященного во все похождения его высокородия - актриса вот уже три дня не показывалась, и никто о ней ничего не знал. Ксаверий сгоряча подумывал, не обратиться ли ему к приятелям из Управы благочиния, но, поразмыслив, решил на всё наплевать и отомстить "этой чертовке", похоронив ее во прахе ее собственного ничтожества и найдя ей достойную замену - притом, как можно скорее.

-- (Поясним: актриса, по счастливой для себя случайности подслушав в церкви беседу Бурцева с Мишелем, и почуяв запах жареного, немедленно приняла все необходимые меры, как то: собрала все ценное, что можно было унести, не привлекая к себе внимания - драгоценности, деньги, меха, и поздно вечером, тщательно загримировавшись, под руку с верной Наташкой, выскользнула через черный ход. Ночь поглотила обеих. Да и Бог с ними - их роль в нашем повествовании уже сыграна.)

-- ******

-- Что же касается Мишеля, то он, вернувшись домой поздно вечером с очередного кутежа и узнав о сватовстве столоначальника, вместе с родителями посмеялся и порадовался, что все обошлось гораздо лучше, нежели можно было предполагать. Но, улучив минутку, затащил к себе Таньку и страшным шепотом велел в случае, если какой-нибудь господин опять попросит ее передать записку барышне, нести сию записочку прямо к нему, Мишелю, не уведомляя маман.

-- -Да как же можно, барин? Да ведь барыня...

-- -Вот именно: барыня! Не знаю, как ты, а я больше никаких скандалов не желаю! И Лиза - тоже! Поняла?!

-- -Как не понять, барин... Да ведь боязно... а ну, как...

-- -Что - ну как, Таня? Ведь ты не дура, и барыню свою знаешь не первый год. И должна бы понимать, что ее блаженное неведение есть залог нашего спокойствия - и моего, и Лизиного, и твоего.

-- -Да я-то понимаю, барин, - также шепотом отвечала горничная, - да вдруг кто увидит, да барыне донесет?

-- -Ну, в этом случае, так ей и скажи: мол, хотела отдать вам записочку, да молодой барин ее перехватил. А дальше - не твоя забота... - с этими словами Мишель одной рукой ущипнул горничную пониже талии, а другой - аккуратно опустил ей в карман передника свернутую красненькую.

-- Действие четвертое

-- ...Бурцев чувствовал себя разжалованным в писцы. Ему не просто отказали, но еще и потешались над ним, и, более того, вынудили его самого потешаться над собой, дабы соблюсти приличия! Столоначальник вернулся к себе злющий, как тридцать ревизоров, отказался от ужина, чем немало удивил Ефрема, и заперся в спальне.

-- Стемнело. Дождь тихонько, как котенок, тронул лапкой мостовую... еще... еще... потом осмелел и рысью помчался по крышам - точь-в-точь, эскадрон лейб-кирасир на маневрах... и наконец полил, как из ведра, так что сквозь водяную пелену лишь смутно можно было разглядеть огни дома напротив... а Бурцев все сидел у окошка, не снимая фрака, не зажигая огня, не задергивая штор. Сидел и думал. О бессердечии Т-ского, о коварстве неизвестной актрисы - конечно же, находившейся под "покровительством" вице-директора, о Лизе, которую ему даже не позволили увидеть, и о собственной злосчастной судьбе. Для чего он жил все эти годы? Для чего писал все эти отношения, донесения, отчеты, доклады и прочее? Почему не суждено ему было, выучив правила делопроизводства, усвоить простейшие законы отношений между людьми? Зачем внушали ему с юных лет непомерное почтение к вышестоящим?

-- Но разве он был несчастен, ничего не зная о любви? Нет. Он жил тихо, покойно, размеренно. И был вполне доволен жизнью. И спокойно, без дум и волнений, прожил бы свой век... если бы не шутка господина вице-директора! Зачем вздумалось Т-скому отнимать у Бурцева привычный покой?

-- И почему предложение руки и сердца, сделанное по всей форме, приняли за шутку? Что в нем, в этом предложении, было неприемлемого? Бурцевский чин? Не так уж он и мал - всего на два класса ниже, чем у его высокородия! Происхождение? Но Бурцевы - такие же дворяне, как Т-ские, хоть и немецкой, а не русской, с кавказско-польской примесью, крови! Деньги? Денег у Бурцева достаточно: он, слава Господу, не вертопрах-картежник какой-нибудь! А может быть, просто не поверили, что он, Бурцев, и в самом деле способен испытывать любовное томление? Или сочли, что чиновнику на государственной службе не положено любить?

-- Но разве сам Бурцев до недавних пор не придерживался такого же мнения? Сергею Петровичу вспомнилось растерянное лицо бедного Машкина, застигнутого за сочинением сонета. Где-то он теперь - коллежский регистратор Машкин? И ведь поди ж ты, елистратишка, нуль без палочки, живет на фу-фу, как, наверное, и его дама, - а не устрашился гнева начальничьего, не отказался послушно от любви только потому, что пригрозили от места отказать! Бросил все и ушел! А всего-то - мальчишка-елистратишка!

-- Так почему же он, Бурцев, взрослый, солидный, обеспеченный мужчина, надворный советник, не может поступить так же? Приличное имение, чистый воздух, лес, нехитрые деревенские лакомства... охота... жена-красавица в прелестном кружевном дезабилье... по-простому... жена... да, конечно, черт подери! Свадьба уводом! Ночь, карета, венчание в скромной деревенской церкви! И при этом совершенное как полагается, чтобы потом Т-ский уже ничего не мог сделать! Да, в деревенской церквушке... под Петербургом... или под Парижем, черт подери!! (Бурцева, что называется, понесло). Да, именно: Париж, тихий уютный дом где-нибудь в квартале Марэ, с садом, с чугунными узорными воротами, с тяжелыми шторами... вечера, ужины... жена-красавица в вечернем туалете из сиреневого бархата... Нет, лучше - не Париж, а Вена... Но в любом случае Сергей Петрович Бурцев - не мальчишка, чтобы позволять себя осмеивать! И Бурцев готов доказать это всякому, в каком бы чине тот ни был! Итак, решено.

-- Бурцев зажег свечу и, сев к подоконнику (стол напоминал ему о ставшем ненавистным департаменте), принялся сочинять письмо - теперь уже не к мифической, растворившейся в тумане Зизи, а к Лизе. Письмо не сочинялось: в голову лезли то опостылевшая, но въевшаяся в плоть и кровь канцелярщина, вроде "честь имею уведомить", то выспренние речи книжных любовников, - то и другое Бурцев яростно вычеркивал. Было уже за полночь, когда ему удалось вымучить из себя нечто, напоминавшее язык живых людей...

-- ... Письмо он вручил той же Таньке, подкараулив ее, когда она возвращалась из лавки. Горничная, воодушевленная видом теперь уже двух лобанчиков, клятвенно обещала вручить письмо Елизавете Ксаверьевне без ведома барыни....

-- ******

-- Обещание Танька сдержала ровно наполовину: письмо не попало в руки ни старой, ни молодой госпоже. Зато к двум бурцевским лобанчикам в кармане Танькиного передника прибавилась синенькая от Мишеля.

-- Лейб-кирасир, прочитав бурцевское послание, на радостях едва не расцеловал Таньку: воистину, подумал он, кого Господь хочет наказать, того лишает разума! А Бурцев явно гневил Господа, попирая своей нелепой и неприличной влюбленностью все законы естества. И посему он, Т-ский-младший, просто обязан был восстановить справедливость и послужить орудием в руках Всевышнего, сыграв с влюбленным чиновником шутку похлеще папенькиной.

-- В тот час, когда Бурцев в добрые старые времена давно бы уже собрался отойти ко сну, в дверь постучали. Донельзя удивленный Ефрем шепотом доложил, что барина желает видеть какой-то военный. "Проси! - буркнул столоначальник, также немало удивленный сим визитом в столь неурочный час, а еще больше - раздраженный необходимостью оторваться от сладких грез, кои навевали ему страницы нового французского романа. - Ну, если этот военный шел к девице и перепутал подъезд...!" - подумал Бурцев, поднимаясь с кресла и сжимая в руках воображаемые пистолеты. Но раздражение на его лице тут же сменилось самой приятною миною: в гостиную вошел, точнее - вбежал, Мишель Т-ский.

-- -О, Боже! Михаил Ксавериевич! Какая честь! И какая приятная неожиданность! Ефрем, чаю! Да поживее!

-- -Нет-нет, прошу вас, Сергей Петрович, не беспокойтесь! Я ненадолго. Просто зашел предупредить вас...

-- -Письмо? - догадался Бурцев. - Танька?

-- -Именно! Слава Богу, я ее вовремя перехватил, когда она торопилась с рапортом к маман, - иначе не миновать бы еще одного скандала! - быстро и возбужденно заговорил Мишель. - Да еще какого! Свадьба уводом! Ну, Сергей Петрович! Да вам бы не стол под командование, а эскадрон! А с виду - ни за что не подумаешь! Вот и встречай после этого людей по одежке!

-- -Смеяться изволите... - горько усмехнулся столоначальник. - Впрочем, вы имеете на это полное право... Я сам виноват, Михаил Ксавериевич, я должен был подумать...

-- -А я и не думал смеяться, Сергей Петрович. Вот, извольте прочесть. От нее!

-- Бурцев с лихорадочной быстротой пробежал глазами коротенькую записку без подписи, извещавшую, что возвышенные чувства Бурцева нашли отклик в нежном сердце Лизы, что она весьма огорчена тем, что сии чувства не встретили понимания у ее почтенных родителей и была бы рада составить его счастье.

-- -Но, позвольте, - радость, на миг озарившая лицо Бурцева, внезапно потухла, - вы же сами тогда говорили: порядочная девушка не станет...

-- -Да, говорил, - перебил Мишель, проклиная свою оплошность, - но ведь тогда я имел в виду тайную переписку со случайным человеком, а Лиза пишет вам не иначе, как в моем присутствии, с моего ведома и согласия, и только потому, что я ей рассказал о вас; притом, в отличие от вашей Зизи, она не подписывается, - согласитесь, что это совсем другое дело!

-- -Ну... да, конечно, если вы говорите... - с сомнением произнес Бурцев. - Но... вы хотите сказать... что одобряете...?

-- -Но ведь я уже говорил: я считаю вас порядочным человеком, способным обеспечить моей сестре вполне счастливую жизнь, - глядя в глаза столоначальнику, объяснил Мишель, - а посему не вижу причин не принять участия в этом маленьком приключении... результатом коего явится соединение двух любящих сердец! Положитесь на меня, дорогой Серж, и все устроится как нельзя лучше!

-- -Благодарю, благодарю, Михаил Ксавериевич, вы чрезвычайно добры! Но... ваши родители... вы же рискуете... - забормотал Бурцев, совершенно ошалевший от раскрывавшейся перед ним радужной перспективы.

-- -Рискую? - расхохотался Мишель. - Да ничуть! Маман, разумеется, будет долго ворчать, охать и воздевать руки к небесам, - но не более того, если венчание будет совершено, как подобает... А папа будет просто в восторге - хотя ни за что не выскажет этого вслух: он ведь сам бывший гусар, в двенадцатом с Денисом пил на "ты", и просто обожает подобные гусарские эскапады... однако ныне возраст и служебное положение... ну, вы же понимаете... - Бурцев сочувственно покивал. - Словом, он будет рукоплескать вам, как римлянин со скамьи амфитеатра... Если все удастся - можете смело рассчитывать на повышение!

-- -Михаил Ксаверьевич...

-- -Серж! - поручик притворился обиженным. - Для друзей... и для родственников!... я просто Мишель!

-- -Мишель, - робко повторил Сергей Петрович, - я, право, не знаю, как мне вас и благодарить!

-- -Не стоит благодарности, мон шер. Главное - предоставьте все мне. Итак, прежде всего надлежит подыскать церковь и священника....

-- Через полчаса план похищения был готов, - Бурцев не уставал дивиться стратегическому таланту своего нового друга. Прощаясь, окрыленный столоначальник, как о великой милости, просил поручика о том, чтобы все расходы на похищение были отнесены на его, Бурцева, счет. Поручик для виду посопротивлялся, но в душе был весьма доволен.

-- Следующие несколько недель Бурцев провел в напряженном ожидании. Каждые два-три дня поздно вечером приезжал Мишель, привозил свежие новости и требовал денег.

-- ******

-- Наконец настал великий день. Бурцев с горем пополам отсидел положенные часы в департаменте, затем поехал домой, расфрантился в пух и прах, подарил Ефрему красненькую, потом, подумав, добавил еще одну, и, поймав лихача, помчался на Невский. Там, возле кондитерской, его уже поджидал Мишель.

-- Сначала поехали в офицерское собрание, где назначен был, по выражению Мишеля, сбор всех частей. Там их ждали человек восемь молодых офицеров, Мишель перезнакомил Бурцева со всеми, и каждый раз, называя имя, уточнял: такой-то дает лошадей, а такой-то - карету, а вот этот нашел попа, согласившегося за солидную мзду закрыть глаза на отсутствие родительского благословения. Поп, отец Корнилий, вертелся тут же - еще молодой, не поп, а попик, маленький, кругленький, с масляными глазками и аккуратно расчесанной рыжеватой бородкой. Юный корнет, недавно зачисленный в полк и любой ценой желавший завоевать расположение и доверие старших, предложил, чтобы влюбленные обвенчались в имении его отца, под Павловском, - там этим летом достроили и освятили новую церковь, а старая, расположенная на отшибе, стояла пустой и заколоченной, - но все-таки это была церковь! "Притом, согласитесь, дорогой Серж, что уж там-то никто нам не помешает!" И как было "дорогому Сержу" не согласиться! Мишель громогласно предложил выпить за здоровье жениха. Послали за шампанским - платил, естественно, Сергей Петрович. Выстрелили пробками в потолок - пена полилась из горлышек на белые перчатки - ничего! "Votre sante, Serge!" - "Ваше здоровье!" Бурцеву подносили бокал за бокалом, от их количества у бедняги внутри все замирало, но "За здоровье невесты! За счастье молодых! До дна!" - как тут откажешься? Пили, хохотали, хлопали Бурцева по плечу, как равного, хоть он им в отцы годился, говорили всякие неприличности, из которых столоначальник не понимал и половины, но все равно смеялся, чтобы не огорчать этих славных людей - ведь благодаря им он должен был ночью обвенчаться с Лизанькой!

-- Потащили изо всех углов какие-то картонки, свертки... Вывалили на стол теплый салоп, фату, две огромных свечи, наскоро согнутые из жести венцы, коробочку с кольцами...

-- Выскочили черт-те откуда три девицы - подружки невесты, с виду скромнее некуда, но так постреливавшие глазками в офицеров, что невольно вспоминалась пословица про омут и чертей....

-- Бурцев пил ледяное шампанское, смеялся глупым смехом, примерил кольцо - да уронил, чуть в щель не закатилось - Мишель подобрал, да тишком себе в карман спрятал. Мир перед глазами столоначальника танцевал венский вальс.

-- Когда стемнело и все было готово, Бурцева пришлось вчетвером усаживать в карету. Рядом с ним сел отец Корнилий, напротив них - Мишель. В другую карету сложили фату, салоп и всякую нужную мелочь, не забыв, разумеется, корзины с бутылками, и посадили "подружек". Мишель, высунувшись чуть не по пояс из окошка, скомандовал: "По коням!" и кавалькада понеслась по притихшим улицам.

-- *******

-- Вот и знакомый особняк. Бурцев честно попытался вылезти из кареты, но едва не свалился носом на мостовую. "Нет, нет, мон шер, - удержал его поручик Т-ский. - Вам туда никак нельзя: не дай Бог, кто проснется - не миновать скандала! А вот если я зайду - никто и ухом не поведет". С этими словами Мишель, перекинув через руку салоп, крадучись направился к двери черного хода. Бурцеву казалось, что он слышит, как поворачивается ключ в замке.

-- Поручик скрылся за дверью. Потянулись томительные минуты. Девицы во второй карете тихонько хихикали, то и дело шикая друг на друга. Офицеры перешептывались. Корнет, напустив на себя донельзя бравый вид, пощипывал едва пробившиеся усики.

-- ...За дверью Мишеля ждала Танька, беспокойно озиравшаяся и прикрывавшая рукой свечу.

-- -Ну, что?

-- -Все сделала, ваше благородие, как вы приказать изволили!

-- -А капли маменькины?

-- -Туточки, ваше благородие! - Горничная сунула поручику маленький пузырек.

-- -Прекрасно! А ей подлила?

-- -Подлила, подлила, ваше благородие, не извольте беспокоиться! Спит, зараза, как убитая!

-- -Держи! - Мишель привычным жестом сунул ей целковый. - Если все пройдет гладко - получишь вдесятеро! - Танька молча присела. - А теперь вперед!....

-- ....Наконец дверь вновь отворилась, и показался Мишель, неся на руках женщину, закутанную в салоп, с темною шалью на голове. Бурцев рывком распахнул дверцу, но поручик понес похищенную к другой карете, осторожно опустил свою ношу на сиденье. Одна из "подружек" сунула ему в руки бутылку, другая - три вложенные одна в другую стопки. Поручик уселся в карету напротив Бурцева и священника: "Порядок, Серж! Как по нотам! Это надобно отметить!" Отец Корнилий опустил занавески. Кони рванули с места галопом. Бурцев едва не расплескал коньяк, обжегший ему горло..... Под мерное качание кареты Сергей Петрович в конце концов заснул...

-- ******

-- ...Проснулся он оттого, что кто-то весьма непочтительно дергал его за руку. Протер глаза. Выглянул из кареты. Место было незнакомое. Накрапывал дождь. Лужи в свете каретных фонарей зловеще поблескивали. В нескольких шагах возвышалась церковь, казавшаяся в темноте громадной и жуткой. Один из офицеров, чертыхаясь, возился с замком.

-- Бурцев хотел было пойти и засвидетельствовать свое почтение невесте, но в ответ на его почтительное покашливание из кареты высунулась рыжая девица, неприятно напомнившая Сергею Петровичу Дуньку, и, подмигнув, попросила немного обождать: невеста готовится-с!

-- Наконец дверь церкви открылась. За это, по мнению господ лейб-кирасиров, и в частности, поручика Т-ского, грех было не выпить. Вслед за венцами явились из глубин второй кареты бокалы и целая батарея бутылок в плетеной корзине - уже не шампанское, а бургонское, сладкое, крепкое. Выпили. Бурцеву наливали больше всех. Мишель особенно старался, и каждый раз ухитрялся незаметно для столоначальника капнуть в его бокал из флакончика, который ему сунула Танька.

-- Наконец пошли в церковь. Впереди, как полагается, отец Корнилий. За ним - Бурцев - в глазах у него двоилось. Следом - все остальные. Мишель вызвался поторопить невесту - "Ох, уж эти женщины!"

-- Встали у алтаря. Подбирая юбки, перешептываясь и хихикая, вбежали "подружки". Следом к аналою прошествовал Мишель, неся невесту на руках, и, встретив недоуменный и обеспокоенный взгляд Бурцева, объяснил: "Туфельки у Лизетты не по погоде, все, вроде бы предусмотрели, а вот об этом не подумали! " Невеста, уже не в шали, а с пышною длинною фатой на голове, с опущенной на лицо длинною белою вуалью, не открывала глаз - "Притворяется! - подумал Бурцев. - Плутовка! Ах, плутовка! Ничего, сейчас..." Кто-то поднес ему еще рюмочку коньяку, Бурцев выпил не глядя.

-- Мишель, по всей видимости, был о своей сестре того же мнения, что и Сергей Петрович. Он поставил невесту на пол рядом с пьяно улыбавшимся женихом и скомандовал: "Лизетта! Эскадрон, па-а-дъем!", сделав при этом вид, что хочет ущипнуть Лизу за нос. Бурцева такое обращение с девицею несколько шокировало, но протестовать он не решился, помня, чем обязан поручику. Да и потом, мало ли какие дружеские вольности могут быть в обычае между братом и сестрой!

-- Невеста проснулась. Огляделась. Испуганно вскрикнула. "Тихо! Сама напросилась!" - с напускной суровостью прикрикнул на нее поручик.

-- *******

-- Поставили молодых перед алтарем. Сунули в руки свечи. Воздели над их головами жестяные венцы. Поп отбубнил положенные молитвы. Бурцеву казалось, что он возносится в небеса прямо сквозь дырявую крышу.

-- Наконец ротмистр - тот, что давал лошадей, - поднес новобрачным кольца. Бурцев был счастлив и пьян, а в церкви было темно, и поэтому он не заметил ни усмешек и подмигиваний, коими обменивались украдкой господа офицеры, ни того, что кольца подали дешевые, из начищенной меди, вместо лично выбранных и оплаченных Бурцевым золотых... ни того, что невозвратимое "да" вместо невесты тонким девичьим голоском пропищал юный корнет, ни того, что поп, провозглашая "Венчается раба божия..." вместо "Елизаветы" произнес немного другое имя. Дрожащей рукой Бурцев надел кольцо на тонкий пальчик, обтянутый белой шелковой перчаткой. Невеста - не иначе, от волнения! - чуть не уронила кольцо, Мишель его подхватил и надвинул на палец Сергею Петровичу. Поп торжественно провозгласил новобрачных мужем и женою. Наконец-то Бурцев мог совершенно законным образом поцеловать возлюбленную. Он повернулся, протянул руки... Корнет, стоявший за спиной у невесты, крикнул: "Горько!" и сдернул с ее плеч салоп. Двое офицеров торжественно подняли с лица невесты густую кружевную вуаль.

-- "Лиза!" - восторженно прошептал столоначальник, наклонился - и отпрянул, как ошпаренный! Перед ним стояла не богиня его грез, а какая-то совершенно незнакомая ему старушонка - маленькая, сухонькая, морщинистая, с тонкою седою косичкою, в розовой ночной рубашке, расстегнувшейся на ссохшейся груди, и в домашних туфлях на босу ногу. Взрыв хохота, казалось, чудом не обрушил старую церковь на головы шутников.

-- "С законным браком вас, мсье Бурцев! Честь имеем поздравить! Для Лизетты вы староваты, зато для почтеннейшей Евдоксии Аркадьевны - в самый раз! - наперебой, задыхаясь от смеха, заговорили офицеры. - Ну что же вы? Облобызайте молодую супругу!" - "Да что же это?! Бред какой-то!! Где я?! Кто со мной?! Нет, не может быть!! Сгинь, сгинь, рассыпься, сатанинское наваждение!!!" - Бурцев принялся лихорадочно креститься, чем вызвал новый приступ веселья у своих мучителей. Сергей Петрович обратил умоляющий взгляд на священника, но тот, встретившись глазами с несчастным новоиспеченным супругом, лишь поднял палец и протодьяконским басом пророкотал: "Восплачь же, грешный, проклинаючи день воздыхания ради безумия, ибо седина в бороду, а бес в ребро!" - и снова зашелся хохотом.

-- -Что, цыпонька? Невеста не по нраву? - спросила Бурцева рыжая "подружка". - Так мы тебя сейчас с нею разведем, и со мной обвенчаем... а хочешь - так вон, с Вандой! - она указала на вторую подружку, блондинку в зеленом платье.

-- Новобрачная вертела головой и моргала, будто сова, извлеченная в ясный полдень из уютного дупла, и время от времени щипала себя за руку, желая увериться, что все это - лишь сон. Но сон почему-то никак не желал обрываться! Кто-то поднес ей рюмку бургонского, щедрой рукой добавив в оную коньяку. Бедная старуха, как сомнамбула, хлебнула изрядный глоток, должно быть, воображая, что на самом деле пьет свое обычное лекарство от бессонницы, поперхнулась. Ротмистр участливо похлопал ее по спине и поднес еще рюмочку. Корнет набросил ей на плечи салоп.

-- *******

-- - Да ладно вам, Сергей Петрович! Уж и пошутить нельзя! - как ни в чем не бывало произнес Мишель, кладя руку Бурцеву на плечо.

-- -Шутка?! - страшным шепотом произнес Бурцев, и вдруг, развернувшись, кулаком с зажатой в нем венчальной свечой, изо всех сил заехал поручику по нахальной физиономии. Т-ский-младший отлетел к стене. Столоначальник, перехватив свечу поудобнее, кинулся на остальных, лейб-кирасиры бросились врассыпную, Бурцев - за ними, со свистом, как шашкой, распарывая воздух тяжелой свечой и вопя, что силы есть: "Сгинь! Сгинь, нечистая! Во имя Отца и Сына... и годового отчета! Лиза! Зизи, где ты! Лиза! Зизи! Да ты ведьма!? Сгинь, рассыпься! Зизи, я с тобой!! Шутка, Зизи, проснись, это ведь только шутка! Лиза, поедем со мной!"

-- Отец Корнилий - расстрига, лишенный сана за плотские грехи и финансовые злоупотребления - заорал: "Караул!", с перепугу дав петуха, и задул свечи на аналое. Пока остальные пытались скрутить разбушевавшегося не на шутку Бурцева, Мишель с корнетом, как куклу, замотали в салоп зажмурившуюся от страха почтенную компаньонку, едва не подвернувшуюся под столоначальничье "благословение", и так ничего и не понявшую толком, поручик вскинул ее на плечо, как скатанный ковер и понес к дверям: "Господа, гасите свечи, бал окончен!"

-- Впрочем свечи у всех и так уже потухли. По темной церкви крутился человечий водоворот, хохочущий, лающий, мяучащий, ржущий, в центре коего, как загнанный зверь, бесновался Бурцев, как крестоносец - Деву Марию, призывая свою возлюбленную. Кто-то - кажется, корнет - набросил ему на голову невестину фату.

-- Наконец господам военным надоело забавляться со своей жертвой, да и ночь шла на убыль, и они выбежали из церкви, цокая каблуками по выщербленным ступенькам - точь-в-точь, как черти копытцами. Бурцев с радостным воплем, торжествуя победу, бросился вдогонку. Когда он слетел с крыльца, одна карета - та, в которой сидел Мишель, крепко стиснув в объятьях несчастную, всхлипывающую компаньонку своей маменьки, - уже рванула с места. За нею полевым галопом, не оглядываясь и то и дело пришпоривая, неслись господа офицеры, сообразившие, что шутка зашла чересчур далеко. Вторая еще стояла: девицы, как им и положено, замешкались, выясняя, кому куда лучше сесть.

-- Разглядев сквозь кружева кареты, лошадей, деревья и стоявшие поодаль избы - простые, обыденные вещи -, Бурцев несколько очувствовался и вспомнил, где он, кто его сюда привез и зачем. "Выходит, они еще и бросить меня здесь решили?! Ну уж нет, шалишь!"" Праведный гнев придал Бурцеву сил: он со всех ног бросился к карете и успел вскочить на запятки за мгновение до того, как кучер ударил по лошадям.

-- ....Да, доложу я вам: это было зрелище! Карета неслась по дороге, подпрыгивая на ухабах так, что девицы взвизгивали, а на запятках, вцепившись изо всех сил в поручень, величественно и гордо, как какая-нибудь римская статуя полководца-триумфатора, возвышалась нелепая фигура во фраке, и на ветру, как знамя, реяла белоснежная фата.

-- ******

-- В город въехали, когда уже рассвело. Тут кавалькада разделилась - карета с Мишелем и смирившейся со своею участью Евдоксиею Аркадьевной помчалась прямиком на Литейный. "Черт! Ведь светло совсем! Ну на черта было так долго возиться!" - чертыхался поручик и то и дело торопил кучера, отчаянно молясь про себя, чтобы на улице возле особняка в самый ответственный момент оказалось как можно меньше народу....

-- ....Вторая карета свернула в какие-то обшарпанные переулки, где Бурцев отродясь не бывал, и принялась петлять, как удирающий от гончих заяц. Вылетели на Лиговский, немногочисленные ранние прохожие смеялись и показывали на Бурцева пальцами. Будочник выглянул из своей полосатой обители, протер глаза, и закричал: "Стой!", да так, что кучер невольно натянул вожжи. Но в тот же миг ротмистр, скакавший чуть ли не вплотную к каретной дверце, выругался по-извозчичьи, не стесняясь нисколько бывших в карете девиц, - впрочем, те и не к такому еще лексикону были привычны, - и страшным голосом заорал кучеру: "Гони!" Кучер, с отчаянным воплем: "Ну, дьяволы!" щелкнул кнутом и, рванув вожжи, свернул на Растанную. Бурцев, у которого уже буквально руки отваливались - и неудивительно, после этакой скачки! - не удержавшись, свалился с запяток прямо в лужу, несколько раз перекатился, попытался приподнять голову, но не смог, и затем уже не шевелился более....

-- *******

-- .... Тем временем первая карета остановилась у черного входа в особняк Т-ских. Мишель, произведя разведку и возблагодарив Господа, за то, что тот снизошел к его мольбе, тихо подхватил на руки злосчастную бурцевскую невесту, завернутую в салоп с головой, на цыпочках внес ее в дом - верная Танька открывала двери - и, раскутав, водворил обратно в постель. Затем бесшумно выскользнул за дверь, крадучись вышел из дома и, прыгнув в карету, понесся в полк, чтобы, как обычно, к восьми часам утра вернуться домой с ночного дежурства.

-- Когда же совершенно ошарашенная компаньонка, не знавшая, на каком она свете, отчаянно задергала сонетку, Танька вбежала в спальню, протирая глаза, будто только что проснулась, и на все вопросы отвечала, что ничего не видела, ничего не слышала, а его благородие с вечера на дежурство изволили уехать. Швейцар, перед тем получивший от Мишеля синицу, и не питавший к компаньонке особой нежности, повторил то же самое. И бедной старой деве ничего не оставалось, как прийти к выводу, что все происшедшее с нею - просто ночной кошмар....

-- ....Бурцева подняли, отнесли в какую-то лавку. Послали за доктором и за околоточным. Но, придя в чувство и увидев рядом зеленый мундир с красным воротником, столоначальник в ответ на вполне естественные в подобной ситуации вопросы принялся нести такую околесицу про княжну Зизи, писавшую ему любовные письма, шпионившую за ним с оперной сцены, и воровавшую букетики; про то, как оная Зизи вдруг стала Елизаветой; про свадьбу, имевшую место ночью в заколоченной церкви, с участием нечистой силы в кирасирском обличии, и как сия нечистая сила сделала нежную Лизу старой и безобразной Евдоксиею..... такие андроны поехали, что доктор только погладил задумчиво седые аккуратные усы и многозначительно переглянулся с околоточным....

-- Эпилог

-- И водворили бедного столоначальника в уютную комнатку с толстыми ватными обоями. И Петербург, говоря, опять же, бессмертными словами классика, остался без Бурцева. И, насколько мы можем судить, ничуть не пожалел об этом.

-- Анекдот о влюбившемся по приказу чиновнике имел, правда, немалый успех в свете, но в конце концов приелся. Злополучный приказ Ксаверий Георгиевич сохранил как курьез в особой папке. Крошке Софи нашлась превосходная замена в том же театре. Лиза удачно вышла замуж за бывшего папенькиного однополчанина, дослужившегося до генеральского чина, со зверского вида усами, пропахшими табаком, и обзавелась сердечным другом из числа друзей Мишеля. Мишель все так же делил свое время между манежем, театром, офицерским собранием... и где там еще молодым светским людям принято бывать? Машкин женился на Аннете, и жил с ней не хуже и не лучше прочих. Ефрем сбежал, покидав в печку все хозяйские письма, и прихватив с собой заветную бурцевскую кубышку, изрядно похудевшую, но все еще тяжелую. Изловить его так и не удалось. Кое-кто поговаривал, будто маленькая актриса вместе с верной горничной в конце концов выбралась за границу по фальшивому паспорту и осела в Вене.... но, вы же знаете: у нас чего только не наговорят про женщину!

-- *******

-- .....Со временем столоначальник оставил попытки убедить докторов в том, что все происшедшее с ним - не плод воспаленного воображения. В конце концов он и сам предпочел думать, что черти-кирасиры, Зизи, Мишель, а, главное, злокозненная Евдоксия промелькнули перед ним в кошмарном сне, за что и был повышен в чине до "тихого". Но, так как он по-прежнему не мог объяснить, зачем ему понадобилось во фраке и с фатой на голове разъезжать на запятках чужой кареты, доктора сходились во мнении, что ум столоначальника, увы, поврежден непоправимо. Однако Сергею Петровичу это, в сущности, было уже безразлично. Он целыми днями сидел у окна, ни на что не обращая внимания, полузакрыв глаза и блаженно улыбаясь; иногда шептал какое-то имя... и протягивал руки, желая обнять какое-то видение, незримое для прочих, но для него - осязаемое и сладостное. Бурцев был свободен. Бурцев был счастлив. Он испытывал любовное томление. И, черт подери, он имел на это законное, документально подтвержденное право!

-- Конец

Оставить комментарий
Размещен: 08/12/2002, изменен: 17/02/2009. 132k. Статистика.
Повесть: Проза

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"