- Вы не подскажете, где я могу найти больного Беляева? Это мой друг.

 Фима не сразу смогла ответить. Она узнала этот голос еще даже до того, как обернулась навстречу посетителю.

 - Остановитесь, деточка, дальше гнезда василисков.

 Воспоминание одним резким ударом сердца перенесло ее в прошлое.

 В тот далекий день несколько лет назад самая большая постница и подвижница в их сестричестве, сестра милосердия Екатерина с фальшивым участием в очередной раз посоветовала ей, поменьше есть, чтобы похудеть.

 Полненькая розовощекая кареглазая Фима давно испробовала все возможные диеты. Они не помогали, а если и помогали, то очень ненадолго. Увы, ее телосложение было более консервативным, чем мода. Фима решила, что она выглядит очень женственно, и бросила все дальнейшие попытки похудеть, хотя ничего не могла поделать с затаившимся в глубине души комплексом неполноценности. Из-за него-то она и вспыхнула в очередной раз. Не ответив ни слова уважаемой всеми постнице, Фима выбежала из комнаты отдыха в отделение, за утешением к больным, которые любили ее за ласковое обращение и не цеплялись к ее негламурной полноте. Но злость на бестактную Екатерину не утихала. Еле доработав свою смену, несчастная жертва совпадения моды на худобу с аскетическим православным идеалом побежала прямо в лес, окружавший больницу Тридесятого Государства. Некоторое время она бежала, ничего вокруг себя не видя, все глубже и глубже в лес, поглощенная мыслями о несправедливости всякого человеческого суда, основанного на внешнем облике, и о фарисейской сущности некоторых подвижниц. А лес, окружавший больницу, как и положено лесам в Тридесятом Государстве, был густой, загадочный и малопроходимый.

 - Остановитесь, деточка, - девушка внезапно услышала спокойный мужской голос. - Дальше - гнезда василисков.

 Фима остановилась. Ее окружал незнакомый дремучий лес, сквозь который с трудом пробивались вечерние лучи солнца. Чуть впереди, на поваленном бревне в непринужденной позе сидел старик, облаченный в странную хламиду непонятного цвета, скорее всего брезентовую. Его короткая бородка и живые внимательные глаза делали его похожим на портрет из старинной книжки.

 - Василиски? - с удивлением переспросила Фима. Она ничуть не испугалась незнакомца, возможно из-за того, что он сидел, и сидел неподвижно. - А вы их видели?

 - Нет, видеть я их, слава Богу, не видел. Знаете ли, считается, что василиски - это такие птицы, которые убивают взглядом. Убивают или не убивают, но я не встречал ни одного человека, который пережил встречу со взрослым василиском и мог связно изложить свои впечатления, - незнакомец чуть улыбнулся. - Так что я не рекомендую вам туда ходить.

 - А что вы тут делаете? - с любопытством спросила Фима, почувствовав прилив доверия к незнакомому пожилому человеку.

 - В некотором смысле, я тут живу. Я, знаете ли, исследователь всевозможных не совсем обычных существ. Хотя некоторых, надо сказать честно, лучше изучать косвенно.

 - И вам здесь не страшно?

 - Страшно? Ну не более чем среди людей, - старик чуть изменил позу, опустил голову, потом снова поднял глаза на замершую в нескольких шагах девушку. - Так тяжело жить с людьми, видеть их ошибки, их страстные увлечения, их стальное упорство в своих заблуждениях, предчувствовать трагические последствия этого и не иметь возможности им помочь.

 Незнакомец снова опустил голову. Повисло молчание, за время которого Фима покрутила головой туда и сюда и поняла, что помимо того, что она запуталась в своей жизни вообще, она еще и просто заблудилась в лесу, и понятия не имеет, что ей дальше делать и куда идти.

 - А вы не могли бы помочь мне? - нерешительно начала девушка, имея в виду указание правильной дороги из леса. Но ответ был для нее неожиданным.

 - Знаете ли вы, что, если у вас портится настроение, когда хвалят другого человека, то, значит, вы ему завидуете?

 Фима потрясенно молчала, осознав, что это - камешек в ее огород. Зависть... Подлое чувство слабых, закомплексованных людей.

 - И мне можно помочь? - почему-то оказалось очень просто довериться этому человеку.

 - Не сразу, но можно. Зависть - это такая страсть, которая легко врачуется, потому что она очень болезненна, не так ли? Люди с удовольствием от нее избавляются, если, конечно же, замечают ее в себе. Как избавляются? Присмотритесь к своей душе внимательно. Вы ведь не завидуете тем, кого искренне считаете лучше себя? Только тем, кого считаете недостойными того, что они получают, человеческая ли это слава или земные блага. Даже духовному, небесному совершенству люди завидуют тогда, когда оно приводит к славе земной, славе среди людей.

 Надо всего лишь каждый раз в момент приступа боли от зависти напоминать себе, что я хуже, намного хуже того, кому завидую, напоминать очень настойчиво, и просить Бога об уврачевании души, о прозрении. Потому что слепой от гордости человек не видит очевиднейших вещей. В это нужно сначала поверить, потом уже и увидеть. Да, это как раз то, что Господь утаил от премудрых и разумных века сего: путь на небо идет вглубь, вниз... Понятно, что нужна честная исповедь после каждого приступа... Спустя некоторое время обязательно произойдет чудо, и радость от исцеления оправдает все труды и страдания. Хотя прежде выздоровления бывает и обострение, и тяжелый кризис. Всякое бывает течение болезни, не мне вас учить.

 Фима находилась в таком состоянии, что больше ничему не удивлялась. Незнакомцу оставалось только назвать ее по имени, чтобы доказать свое всеведение, но он этого не сделал.

 - Вам нужно спешить, уже темнеет, - старик встал с поваленного дерева и отвел внимательный взгляд от Фиминых глаз. - Возвратиться лучше по этой дорожке.

 Заблудившаяся сестра милосердия обернулась и увидела тропинку перед собой. Даже спустя годы Фима так ярко видела свое возвращение, как будто это произошло только вчера. Небо высоко вверху, за кружевом ветвей, удивительное прозрачное небо цвета старинной темной бирюзы. Поднимающийся из-под низких кустов черемухи сумрак с загадочными огоньками светлячков. Уходящая вдаль тропинка. Уютный лес. Счастливая легкость бесстрастия в душе.

 С тех пор Фима часто смотрела в небо, но никогда больше не видела его темно-бирюзовым, и никогда больше с тех пор светлое облачко бесстрастия не касалось ее души даже краешком. Чуда так и не произошло.

 Воспоминание отхлынуло от ее сознания, оставив девушку среди крашеных дешевой светлой краской больничных стен, но рядом с тем самым загадочным стариком из леса.

 - Пойдемте, посмотрим, где может лежать Беляев, - она, наконец, смогла выдавить ответ.

 - О, кого я вижу! Здравствуйте, Константин Юрьевич, - Фима чуть обернулась. Им навстречу по коридору шел, широко улыбаясь, седовласый мужчина, заведующий их неврологическим отделением. Мужчины пожали друг другу руки.

 - Константин Юрьевич, вы сегодня удивительно кстати. Мне нужна ваша консультация.

 Бросив быстрый взгляд на Фиму, посетитель пошел вслед за заведующим. Та пошла было за ними, но, как только дошла до мужского холла, замерла на месте. Больной в конце холла, рядом с медицинским постом, наконец-таки, выдал полноценную белую горячку. Его пытались удержать на койке сразу четыре женщины: две медсестры и две сестры милосердия. И абсолютно безрезультатно, несмотря на подавляющий численный перевес. Безумный мужчина, ничего вокруг не видя и не слыша, бессвязно выкрикивал что-то о гнусных злодеях, его окружающих, о трепыхающихся вокруг рожах, о черных собаках на потолке, и отшвыривал раз за разом пытавшихся его привязать женщин. К тому времени, когда Фима, осознав происходящее, бросилась помочь, он уже наполовину сполз с койки. И вдруг замер, прекратив сопротивление. Это к его койке подошел заведующий. Все четыре женщины отскочили от кровати алкоголика.

 - Немедленно ложись в кровать, - не очень громко, но удивительно властно произнес врач, глядя на мужчину сверху вниз. - Чтобы я больше не повторял. Ну!?

 Больной, не сводя с него взгляда, залез на кровать, лег на спину и, видимо, для большей наглядности, сложил руки на груди крест - накрест. После чего закрыл глаза и не шевелился.

 - Теперь привязывайте, - коротко бросил сестрам заведующий.

 Фиму произошедшее не очень удивило. Еще не так давно она видела, как он подошел к кровати несчастной-пренесчастной больной и о чем-то с ней поговорил. Всех потом очень интересовало, что же именно он ей сказал. Потому что лежачая женщина вскочила, схватила две сумки и возмущенно закричала, что пойдет жаловаться главврачу больницы.

 - Пожалуйста, - саркастично произнес тогда Валентин Сергеевич и ушел, а Фима встретилась взглядом с медсестрой Асей, наблюдавшей за происходящим из-за стекла медицинского поста круглыми от изумления глазами.

 - Ей же целую неделю подставляли судно, - произнесла Аська потрясенно, - кормили из ложечки...

 Вспоминая все это, Фима помогала сестре милосердия Оле фиксировать больного. Тот, закрыв глаза, размеренно сопел. Видимо, заснул. Ну и ну!

 А над ее головой Валентин Сергеевич заговорил с тем, кого он назвал Константином Юрьевичем, с ее загадочным лесным наставником.

 - Надо же, мы снова встретились. Как я был расстроен, когда вы бросили науку и подались в религию. Какая потеря для науки. Вы должны со мной согласиться, что серьезное образование и, так называемая, глубокая религиозность обычно несовместимы.

 - Нет, пожалуй, я с вами не соглашусь, - улыбаясь, ответил его собеседник.

 - Не согласитесь... Я тут на днях случайно прочитал в одном православном издании, что верующие возмущены тем, что из образцов крови, полученных из Туринской плащаницы, собираются клонировать Антихриста, - сообщил Валентин Сергеевич ехидно. - Ведь этой плащанице то ли пятьсот лет, то ли даже две тысячи, и ее несколько раз варили в кипящем масле. Гарантированно, ничего живого не уцелело. Какая трогательная вера во всемогущество науки, - закончил он насмешливо.

 Фима поглядела на покрасневшую до самых корней волос напарницу Олю, быстро выравнивавшую простыню под удобно уложенным больным. Железная внутрибольничная дисциплина мешала ей, всего лишь сестре милосердия, наброситься на заведующего отделением с выражением своего несогласия. Ей очень хотелось сказать, что не все православные такие, но она только резким движением заправила простынь под матрац. Они с Фимой принялись привязывать спящего алкоголика.

 - Вы что-нибудь слышали про апостола Павла? - мягким голосом спросил Константин Юрьевич тем временем.

 - Про апостола Павла - безусловно.

 - Ну так вот, еще он на заре возникновения церкви говорил, что мы носим наше сокровище в глиняных сосудах. Боюсь, он имел в виду совсем не драгоценную чернофигурную античную керамику. Да, сосуды дешевые, часто неуклюжие, да, - с трещинами, но они содержат бесценное сокровище.

 - А оно есть, это сокровище? - внезапно посерьезнев, спросил врач.

 - О да, я вас уверяю.

 - Ну что ж... Надеюсь, вы знаете, о чем говорите. Да, кстати, ответьте мне как естествоиспытатель врачу, как вы примирили вашу религиозность с теорией эволюции? - снова заговорил Валентин Сергеевич над склоненной Фиминой головой после некоторой паузы.

 - Элементарно. Но знаете ли вы, что само существование этой теории - одна из самых мистичных вещей в нашей науке?

 - Да ну? - заведующий снова вернулся к своему насмешливому тону.

 - Лучшие научные умы, например, такие гении, как Кювье и Линней... вы, может, их имен не помните, уважаемый врач, лекцию по истории биологии вы успешно прогуляли, но любой естествоиспытатель склонит голову перед их памятью... Так вот, они были категорически против теории эволюции, возникшей, кстати, задолго до рождения Дарвина. Они были против, они побеждали в научных спорах, но в итоге победила теория эволюции. Сам Дарвин называл свою теорию гипотезой, и сделал, так называемое, проверяемое предсказание, что геологи найдут множество ископаемых переходных форм. Знаете, таких недоделанных уродцев, материала, с которым будто бы работал естественный отбор, создавая новые виды. Геологи не нашли ни одной переходной формы. То есть, ни одного уродца не нашли. Только идеально приспособленные к окружающей среде виды. Любую другую гипотезу это срезало бы бесповоротно, но гипотеза Дарвина становится теорией. Ну, это ли не мистика? Я бы даже сказал, что это симптом тяжелой болезни всего нашего естествоиспытания. Наконец, появляется великая наука генетика... Вы, кстати, знаете, что в основании генетики стоят наши люди?

 - Ваши это кто?

 - Грегор Мендель был монахом... Так вот, великая наука генетика, окрепнув, вдребезги разнесла теорию эволюции имени Дарвина. Например, - всего одно положение, что случайные мутации не проявляются во внешнем облике, они рецессивны, и никак не могут дать материал для естественного отбора. И что же? Попробуйте в серьезных научных кругах только намекнуть, что вы считаете дарвинизм неподтвержденной гипотезой. Попробуйте, если у вас хватит храбрости. Но вы получите свежее доказательство того, что теория эволюции господствует в ученых умах совершенно мистическим образом. Тяжелый случай. И вы еще удивляетесь, что я ушел.

 - Уже не удивляюсь. Будьте любезны, пройдите в мой кабинет. Хочется с вами посоветоваться.

 Заведующий открыл дверь, пропуская своего спутника.

 - Осторожно, тут порожек, не споткнитесь. Дурная примета... ха-ха.

 Фима, закончившая привязывать алкоголика, принялась перестилать кровать рядом с кабинетом заведующего. Из-за полуоткрытой двери слышались голоса.

 - Вот, подойдите, посмотрите. Мне подарили в подарок детеныша феникса. Смотрите, какая лапочка.

 - Да уж...

 Фима не удержалась и заглянула через щелочку в кабинет. На столе стояла клетка, в которой извивалась какая-то противная тварь, то ли огромный червяк, то ли мелкая змея. Девушка быстро вернулась к перестилке кровати.

 - Но мне вспомнилось, - продолжал Валентин Сергеевич, - что детеныши василисков выглядят очень похоже на детенышей фениксов. Одним словом, не могли бы вы сказать точно, чей это детеныш?

 - Нет, - протянул исследователь василисков, - увы, не могу. Более того, наверное, никто не сможет вам этого точно сказать. Есть даже такая гипотеза, до конца непроверенная, что из одной и той же ювенильной формы, грубо говоря, личинки, может получиться или феникс или василиск, смотря по обстоятельствам, в которых происходит метаморфоза, превращение, то есть.

 - Да, вы меня утешили, - грустно ответил врач. - А если оно превратится в василиска?

 - Очень может быть, и, судя по его особенно противному внешнему виду, метаморфоза уже близка.

 Из кабинета донеслось омерзительное шипение. Фима вздрогнула.

 - "Очень может быть", это из-за того, что превращение произойдет в моем отделении, и даже в моем кабинете? - ехидно поинтересовался Валентин Сергеевич. - Здесь может получиться только василиск, но никак не феникс?

 - Смотрите, чтобы он не сбежал. У этих существ высокий интеллект, а полное превращение они любят переживать в укромных местах.

 Наступило долгое молчание.

 - А вы зачем вообще пожаловали в мое отделение? - наконец, с прохладцей осведомился заведующий.

 - У меня здесь лежит друг по фамилии Беляев. Когда вы его собираетесь выписывать?

 - Завтра, - последовал сухой ответ человека предвидящего трудновыполнимую просьбу собеседника.

 - А нельзя его продержать подольше? Некуда его пока забирать.

 - Ради вас, дорогой Константин Юрьевич, - вежливо сообщил врач, - я согласен держать его и дольше. Но уверен, что вы и сами не повторите свою просьбу, зная, что он занимает место, на которое должны бы положить другого человека в остром состоянии.

 Фима закончила перестилать пустую кровать в коридоре, рядом с кабинетом, окинула взглядом две соседние, уже перестеленные, и пошла взглянуть на Беляева. Тот лежал посередине мужского холла. Все места в палатах были заняты, больные люди лежали и в коридоре и в холле для отдыха. Справа от Беляева что-то невнятно, но очень агрессивно и злобно бормотал дедушка за перегородкой, слева тяжело, неровно дышал умирающий мужчина на койке под медицинским постом. Чуть подальше успокоенный заведующим алкоголик уже проснулся и, тихо, но отчетливо и матерно ругаясь, пытался отвязаться.

 Сестра милосердия подошла к Беляеву. Это был слепой старик, практически неподвижный. Она погладила его по руке.

 - Как вы себя чувствуете?

 - Я здесь как в раю, - ответил тот.

 Вот так-то!

 Фима снова погладила его по руке и села рядом на стул.

 - А как вы стали верующим?

 - Я с детства верующий. Мачеха воспитала. Хорошая у меня была мачеха.

 - Но ведь вам, наверное, всю жизнь приходилось это скрывать?

 - Да уж, не хвастался, - отрезал больной и замолчал. Фиме так хотелось, чтобы он что-нибудь рассказал, но он молчал. Девушка вспомнила, сколько всевозможных глупых откровений она слышала за годы работы в больнице. А тот, кто мог бы ей рассказать что-нибудь стоящее, молчит.

 К кровати Беляева наконец-то подошел его загадочный посетитель.

 - Здравствуй, старый хрыч, - радостно поприветствовал он друга.

 - А никак ты, Костик, - узнал его по голосу Беляев.

 Фима тактично отошла подальше. Мимо них быстрым шагом прошел Валентин Сергеевич, которого вызвали в реанимацию для консультации.

 Спустя несколько часов, перед самым концом рабочего дня Фима вместе с Олей делали заключительный обход больных. Они должны были убедиться, что сдают ночной смене больных, лежащих в сухих и чистых памперсах. Многих парализованных больных нужно было повернуть с боку на бок, полная неподвижность очень быстро приводила к пневмонии. Кого-то нужно было напоить, кому-то подать сползшее одеяло...

 Никаких посетителей в холле уже не осталось. Нужно было подтянуть вверх старика, лежащего справа от Беляева. Оля, думая о чем-то своем, подсунула под него руку и тут же отскочила. Старик больно стукнул ее по уху.

 - О, я балда, - героически проговорила та после паузы. - Совсем утратила квалификацию, давно в ухо не получала. Расслабилась.

 Обе сестры молча смотрели на старика. Он совсем скрючился и нуждался в помощи, но махал руками наподобие пропеллера у вертолета, и не было никакой возможности подтянуть его обычным перехватом. Можно, конечно, позвать на помощь, даже вызвать снизу охранников... но, ох уж эти неопытные молодые мужчины. Оля вспомнила ставшей уже легендой историю про португальского дипломата.

 Крепкого мужчину с тяжелейшей белой горячкой привезла в больницу бригада скорой помощи, подобрав на улице, без документов. Он, конечно, сопротивлялся всем попыткам его зафиксировать, а решеток тогда на окнах не было, и эта нехитрая мера спасла многим жизнь. Кстати, многим, но не всем. Кое-кто, за кем не доследили, так и расшибся насмерть, вывалившись из окна, думая, что идет по ровной дорожке к ближайшему киоску. Пациент сопротивлялся и кричал, что он - португальский дипломат, а, значит, особа неприкосновенная. На что ему было с полным основанием отвечено, что здесь все кругом Наполеоны и личные друзья вице-канцлеров. Нечего, мол, так нервничать. Но все это "нервничание" было жалкой и слабой тенью того, что выдал этот мужчина, увидев приближающихся к своей кровати охранников, вызванных на помощь. От выраженных им в ярких образах предположений того, что с ним будут делать, несчастные парни густо краснели и не смели к нему приблизиться. Каким-то чудом удалось его успокоить мощным препаратом. А когда в больницу приехала дочка безусловного алкоголика, естественно возмутившаяся обращением с отцом, выяснилось, что тот и вправду был дипломатом и перебрал во время приема. Так сказать, производственная травма. Оля только тогда и задумалась об опасностях, которым подвергают себя представители дипломатического корпуса.

 Теперь же она молча смотрела на Фиму, не решаясь предложить позвать на помощь. К тому же и напрягать лишний раз никого не хотелось. Был шанс, справиться самим.

 - Послушайте, дорогой дедушка, вы такой хороший, - заговорила Фима очень убедительно. Оля чуть отодвинулась, чтобы ей не мешать. Ее напарница была признанным мастером по уговариванию больных, за что ее многие, ничего не понимающие в этом, родственники больных называли святой. Вот и сейчас ее низкий грудной голос, исполненный ласки и задушевного тепла, проникал прямо в подсознание больного, минуя всевозможные аффективные барьеры. Старик перестал махать руками, прислушиваясь.

 - Ну, помогите же слабой женщине, - воззвала к его рыцарским чувствам коварная Фима. И точно уловившая момент Оля сцепила свои руки с Фимиными, подтягивая больного и, одновременно, поворачивая его на бок. Старик моментально забыл обо всех своих благих намерениях и снова попытался кому-нибудь врезать, но опоздал. Он теперь лежал вполне удобно, грудная клетка была приподнята на положенные тридцать градусов вверх, и обе сестры милосердия перевели дух. Затем Оля убежала в палату напротив, а Фима, закончив укрывать старика одеялом, обернулась. В двух шагах от нее стоял Константин Юрьевич, видимо, наблюдавший всю сцену с обведением вокруг пальца доверчивого старика.

 - Здравствуйте, - нерешительно сказала девушка, так и не понявшая, вспомнил ли он их предыдущую встречу в лесу. - Как ваш друг себя чувствует? - добавила она вежливо и чуть вздрогнула, увидев затуманенные и необычно возбужденные глаза Беляева. Константин Юрьевич тоже посмотрел на своего друга и вздохнул.

 - Меняется погода, - заговорил он, по-прежнему грустно глядя на Беляева. - Он становится неадекватным и нуждается, чтобы с ним ночью кто-то остался дежурить, а я не могу этой ночью. Мне нужно съездить, договориться о том, куда его можно забрать после выписки из больницы. Вы же понимаете, Евфимия, что если с ним не останется никого, кто сможет его успокоить, его привяжут к кровати медсестры. Он перепугается и заведется. Ему вколют такую дозировку успокоительного, что он несколько дней будет заторможенным, и еще неизвестно, что с ним будет, когда он отойдет. - Константин Юрьевич внимательно посмотрел Фиме в глаза.

 Она хорошо все это знала. Более того, она знала случаи, когда старики так и не приходили в себя после успокаивающих уколов, а отходили прямо на тот свет. И даже больше! Она отлично поняла намек на просьбу подежурить этой ночью у постели больного, и не так уж ей это было и трудно, и завтра она была выходная. Но...этим вечером ей очень хотелось посмотреть очередную серию шедшего по телевизору мелодраматического сериала. Если в ее реальной жизни так и не встретилась настоящая любовь, так хоть по телевизору посмотреть...

 - Не беспокойтесь, ничего страшного с ним не случится. Я сегодня вечером занята, но наши ночные сестры через каждые несколько часов делают обходы. Они присматривают за всеми больными.

 Ее собеседник отвел глаза в сторону и промолчал.

 - Константин Юрьевич! - раздался сзади непривычно возбужденный голос заведующего. - Можно вас на минуточку. Он все-таки сбежал. Ума не приложу, как он сумел открыть клетку. Ведь ни лап, ни зубов... ох, что теперь будет.

 Фима представила себе василиска, парящего в коридоре отделения в тишине ночи. Убивающая взглядом птица среди полностью беззащитных больных.

 - Но ведь он еще не прошел полного превращения, - тихо напомнил специалист по василискам по дороге в кабинет. - Можно попытаться его найти.

 - Да разве же найдешь в таком большом отделении... Сидит, небось, в какой-нибудь тумбочке. Что же прикажете, объявить больным: "У нас сбежал василиск. Проверьте свои тумбочки"? Помолитесь что ли, Константин Юрьевич.

 Дверь в кабинет закрылась.

 Фима быстро закончила оставшиеся дела и устало пошла в комнату отдыха, погружаясь в свое обычное рассеянное состояние. День был завершен. Может быть, стоило рассказать всем остальным про сбежавшего василиска? Или не стоит пугать?

 В комнате стояла сестра Екатерина, уже сменившая форму сестры милосердия на свою обычную черную одежду, точно перчатка облегавшую ее изящную, без единой лишней капельки жира фигуру. Она стояла и излагала свои наблюдения на тему, какая нынче молодежь толстая. "Когда едешь в метро, просто удивляешься, какие все кругом толстые. До чего доводит безбожное воспитание". Фима сразу забыла про сбежавшего василиска из-за вспыхнувшего в ее душе возмущения. Она, естественно, не стала спорить, а схватила журнал и уткнулась в него невидящим взглядом, ожидая пока самодовольная компания сестер милосердия покинет комнату. Наконец, в комнате отдыха осталась только Оля, которая, горестно посмотрев на Фиму, неожиданно изрекла.

 - Вот так мучиться при жизни! И после смерти оказаться в аду.

 - Нам с ней сегодня досталось, - подумала Фима и благодушно ответила. - Да что ты, Олечка. Господь нас всех простит. Он же нас любит. Он за нас умер.

 - Слушай, а ты кого-нибудь любила? - как всегда бестактно поинтересовалась Оля. Фима промолчала.

 - Ты должна понимать, что любишь за некоторое внутреннее сходство, родство душ. Ведь не за положительные же качества одни люди любят других. За положительные качества как раз ненавидят из зависти, - добавила она еще более бестактно. - Ну с чего ты взяла, с чего вы все взяли, что Он нас примет такими, как мы есть. Ведь Он умер, понимаешь ли, умер, для того, чтобы мы изменились. Так мы ему противны в нашем настоящем виде. А мы не меняемся. Но ты, конечно же, не понимаешь.

 Оля замолчала так же резко, как и начала. Фима подумала, что сегодня она превзошла саму себя по части бестактности, но, наверное, это от усталости. Да и Екатерина перед уходом, небось, не только про толстую молодежь рассуждала, но и в высокое богословие пустилась. У любого могут нервы сдать.

 Несмотря на усталость, по дороге домой девушка все же заглянула в храм. Она знала, что служба, пасхальная служба светлой седмицы, будет очень короткой. Фима с трудом открыла тяжелую дверь. Уставшие певчие пели пасхальный канон. "Христос воскресе. Воистину воскресе". "Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ..."

 Фима стояла, слушала хорошо знакомые слова, и в ней нарастало раздражение. Сколько же можно повторять одно и то же.

 "Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав".

 Раздражение достигло своего высшего предела, и в этот момент Фима вспомнила, чем является для верующих, и чем еще недавно была для нее пасхальная служба. Каким неиссякаемым источником радости, каким непреложным утешением в печали еще так недавно были эти простые слова: "Христос воскресе! Воистину воскресе". Конечно, она, ходившая в храм многие годы, уже не переживала Пасху так ликующе радостно, как в первый год, но чтобы раздражаться...

 Девушка просто не могла больше находиться в храме среди уставших от радости людей. Она вышла на улицу, в обступившую ее весну, и ей стало легче. Не совсем понятно, о чем говорила Оля, но, наверное, именно так и произойдет изгнание из рая.

 Даже не понимая, что она делает, Фима повернулась и пошла обратно в больницу.

 Вышедшие на ночное дежурство сестры с удивлением смотрели на нее, но Фима не стала ничего объяснять. Она инстинктивно чувствовала, что никто здесь ее не пожалеет по-настоящему, а в вежливом выражении сочувствия она в тот момент не нуждалась.

 Ее подопечный был возбужден, и Фима около часа возилась с ним, успокаивая. Только когда Беляев задремал, сестра милосердия решила, что может вернуться в комнату отдыха, попить чаю.

 - Наш заведующий совсем в уме повредился, - услышала она, входя в комнату. - Он же панически боится свежего воздуха, а тут дал распоряжение, оставить на ночь все форточки открытыми. Да еще под страхом не то чтобы смертной казни, но чего-то очень похожего.

 Фима вспомнила про василиска и уже собралась было рассказать все слышанное ею сегодня, дежурившие этой ночью сестры милосердия были не из пугливых, но вдруг заметила, что в комнате помимо ночных сестер сидит неизвестно откуда взявшаяся Оля. Сидит и пристально на нее смотрит.

 - А что ты тут делаешь? - спросила Фима, чуть растерявшись.

 - Я забыла ключи и сейчас уйду, а вот ты... Можно тебя на минуточку?

 - Послушай, Фима, - сказала она, выйдя из комнаты в полутемный коридор, - я не буду сообщать нашему начальству о том, что ты согласилась дежурить у больного, ни с кем это не согласовав. Но просто по дружбе тебя предупреждаю, что заработанные таким путем деньги впрок тебе не пойдут. Пусть весь мир считает, что в этом нет ничего особенного, но я давно заметила, что все наши, кто пытались таким образом нажиться на чужом горе, влипают в какую-нибудь дрянь. Ну зачем, зачем ты в это дело ввязалась?

 Фима не сразу поняла, в чем ее обвиняют, а намек был на то, что она решила служение Христу превратить в дополнительную подработку, и, когда-таки она это поняла, то вспыхнула и уже открыла было рот, чтобы все объяснить. Но вдруг замерла с упрямым выражением на лице. Слишком много очень личного пришлось бы ей рассказать. Оля уже убежала в комнату, а оклеветанная девушка так и стояла в неосвещенном коридоре у окна. Потом волна яростной боли поднялась в ее душе.

 Ну, почему, почему ее сразу подозревают в самом худшем? Если бы на ее месте была подвижница Екатерина, никому бы и в голову не пришло такое подозрение. А разница в каком-то десятке килограмм. Ну, может быть, в двух десятках... Как это несправедливо.

 Тут Фима спохватилась, почувствовав привычную зависть в душе, и принялась объяснять себе, что она гораздо хуже Екатерины, и та вполне справедливо пользуется всеобщим уважением. Но боль не стихала. Фима подумала, что опять придется рассказывать это на исповеди, вспомнила, с каким презрением смотрел на нее батюшка в последний раз.

 - Господи, Боже мой! - подумала она обреченно. - Я, конечно же, хуже всех, но, о, Господи, как же они мне все надоели.

 И сестра милосердия, охваченная пламенем всевозможных сильных эмоций, побрела к своему подопечному. На этот раз даже у постели больного, где ей столько раз становилось легче, боль не стихала.

 Фима только начинала свое путешествие к берегам страны бесстрастной любви, путь, на котором, как это ни странно, почти невозможно встретить спутника. Поэтому она еще не изведала опытно, что людская клевета - это спасательный круг, брошенный Господом Богом тонущему в море греха человеку, и, как многие до нее, принимала этот спасительный круг за камень, способный утопить ее окончательно. Темные приливы боли и злости накатывали на ее душу раз за разом, пока она не обессилела окончательно. Совершенно автоматически Фима несколько раз укладывала Беляева в постель, пока, совсем уже под утро, тот не уснул. Девушка встрепенулась и оглянулась. В душном мужском холле спали абсолютно все. Уютно сопела медсестра Лида на диванчике за стеклянной перегородкой поста. Ночь была на исходе, близился рассвет. Фима неожиданно почувствовала, что в ее душе разрастается торжественное ожидание чего-то удивительного. Она подошла к окну, чуть приоткрыла его. Беляев зашевелился и забормотал во сне. Сестра милосердия склонилась над ним, плотнее заворачивая его в одеяло. В этот момент за ее спиной раздался тихий шорох, легкий свист, и окно распахнулось настежь. Фима, напрочь забывшая про василиска, резко обернулась к окну и оцепенела. Но не от взгляда грозной птицы.

 Там за окном на фоне рассветного долгожданного, темно-бирюзового неба, на старом дереве, среди прошлогодних кистей рябины и молодых, резных только что развернувшихся листьев сидела золотая птица феникс. Фима, замерев, некоторое время созерцала эту невиданной красоты картину, будто ожившую ранне-христианскую мозаику райского сада. Затем она бросилась к окну и высунулась наружу. Птица повернула к ней изящную головку с хохолком и приоткрыла клюв. Зазвучала удивительная, проникающая до самых сокровенных глубин души, песня. Все вокруг спало. Феникс пел только для нее...

 - Фимочка, - спросил ее заведующий отделением несколько часов спустя, - вы всю ночь дежурили, вы не заметили ничего особенного?

 Показаниям медсестры Лиды, он, видимо, не особенно доверял. Спала Лида именно что, как убитая. Один раз сестре милосердия срочно потребовалась помощь медсестры ночью, она трясла Лиду, хлопала по щекам, вылила стакан воды ей за шиворот - безрезультатно. А на утро, выслушав рассказ обо всем этом, Лида спросила смущенно: "как, ты меня будила?"

 - Ничего такого, я бы сказал, чудесного вы не видели? - Валентин Сергеевич был явно взволнован. Фима почувствовала себя неловко под пристальными взглядами двух мужчин.

 - Ничего особенного, - пробормотала она нерешительно и, остро чувствуя, что в другой ситуации ее слова свидетельствовали бы о ее психической неустойчивости, добавила. - Разве что, сзади меня раздался шорох, что-то типа свиста, и внезапно окно распахнулось настежь, хотя к нему никто не подходил.

 О песне феникса Фима рассказывать не собиралась. Это было лично ее воспоминание.

 Валентин Сергеевич отвел от нее напряженный взгляд и облегченно вздохнул.

 - Все, как вы и предсказывали, Константин Юрьевич. Очень вам признателен, - заведующий еще раз вздохнул и неловко улыбнулся.

 - Обещаю вам, зайти в храм и поставить свечку.

 - Это был феникс? - поинтересовался Константин Юрьевич, когда врач ушел в свой кабинет, проводить утреннюю пятиминутку.

 Фима кивнула и подняла глаза на своего загадочного собеседника. Она поняла, что он не будет оскорблять ее, впихивая деньги или шоколадки, потому что он помнит их первую встречу и понимает, какой дар получила она на рассвете. В объединившей их атмосфере понимания даже слова благодарности были бессмысленны.

 - Ваш друг заснул под утро. Теперь он проснется не скоро, - что-то все-таки сказать было надо.

 - Фима, можно тебя на пару слов, - пришедшая на работу Оля торопилась объясниться. - Прости меня за вчерашнее. Екатерина только что рассказала, что слышала случайно твой разговор с родственником больного. Она так горячо тебя защищала. Это был очень хороший поступок с твоей стороны, что ты согласилась подежурить.

 Фима ожидала продолжения: "никто от тебя такого не ожидал", но Оля с неожиданной для нее тактичностью этого не сказала. Девушка вздохнула. Подумать только, Оля, не кто-нибудь, а Оля, про которую никто не может сказать, что она извиняется с утра и до вечера, просит у нее прощения, а ее это почти не интересует. Еще только вчера она была бы этому очень рада. Еще только вчера она предпочла бы что угодно, только бы не быть обязанной своим оправданием Екатерине, а сегодня она с удивлением чувствует раскаяние, потому что гадко относилась к хорошему человеку. С ее сердца сдвинулась плита злобы, и оно оказалась способным на настоящие человеческие чувства. Ее душа изменилась этой ночью так, как она раньше не могла и мечтать. Она точно оказалась в маленькой надежной лодочке, сплетенной из светоносной радости. Вокруг, по-прежнему, вздымались, пенились человеческими дрязгами волны житейского моря. Путь предстоял неблизкий, и плавники страшных морских чудищ предвещали неприятные встречи. Вдалеке в скальных массивах ее поджидали смертельно опасные сирены, способные выманить кого угодно из надежной лодочки. Но это все потом. А сейчас воздух наполнен надеждой на счастливый исход плавания. Ведь только для нее, никому не известной и ничего особенного из себя не представляющей девушки, пел на рассвете сказочно прекрасный золотой феникс.

2004 - 2014