И каждый из нас чувствовал себя величайшим рыбаком на свете.
Когда тебе одиннадцать лет, а в рюкзаке лежит несколько видов любовно изготовленных рыболовных снастей, целая куча еды, которая становится в десять раз вкуснее у ночного костра и полная банка червяков, иначе и быть не может.
Да, тогда нас было четверо...
И на Сёмку Михайлова мы -- Вася Ефимов, Женя Кондратьев и я -- поглядывали свысока: он впервые шел на рыбалку. И даже энтузиазм его нам казался каким-то щенячьим, что ли. Снастями его снабдил я, поскольку в нашем квартете был из самой обеспеченной семьи. Но, коварный, не стал говорить, что все три закидушки из стандартного советского набора были настроены, что говорится, "по умолчанию", и не особенно подходили для ловли плотвы в притоках весенней Мархи. Пусть мальчик учится на собственных ошибках. Вот так-то.
Например, одеваться соответственно. Ночью в куртке-ветровке дым у костра глотать будешь, пытаясь согреться, а не рыбу ловить. Сёмке предстояло узнать это сегодня. Мы с Васей были довольно опытными рыбаками, у нас имелись даже запасные портянки, запасные же спички в герметичных стеклянных банках. Вдобавок я щеголял якутским ножом, у остальных были "перочинки". По этому поводу я не преминул авторитетно заявить, что "в тайге от них толку просто никакого".
Сперва мы смеялись над тем, что у Сёмки не нашлось хотя бы походного рюкзака, и он пошел "на дело", уложившись в дрянную дерматиновую спортивную сумку. Потом картинно дивились тому, что на ночной поход из еды он взял всего лишь буханку хлеба, а когда узнали, что собирается ее же использовать в качестве наживки, смеялись уже от души. Надо же -- мужичок-рыбачок!
До вечернего клева времени оставалось много, и по пути мы зашли в совхозный склад комбикормов. Ребятню в таком возрасте хлебом не корми, а дай полазать там, где для виду висит амбарный замок. Ничего особенного внутри не было, но -- на взрослый взгляд. В наваленных друг на друга мешках с комбикормом мы живо увидели антураж Великой Отечественной войны, разделились на две команды и начали играть в штурм Сталинграда. Самые авторитетные в квартете -- мы с Васей, -- конечно же, оказались вместе. Вася был старше всех и самым сильным физически, а я вызывал уважение богатейшим арсеналом всего, с чем ходят на рыбалку и на охоту, плюс считался "железным мальчиком" -- никогда не плакал и на все опасности шел первым, хотя и был самым младшим в компании.
Мы стреляли друг в друга из рогаток просыпавшейся крупой. Конечно же, это никому не причиняло вреда - рыхлая масса разлеталась в воздухе уже на расстоянии в несколько метров. И тут я обнаружил дырявый мешок с гранулированным комбикормом. Я начал стрелять гранулами, которые при попадании могли и глаз выбить. Вечно вот такой - заигрываюсь и довожу игру до последней, порой, опасной черты. Противники заметили гранулы и возопили, что, чур, твердыми штуками не стрелять. Пришлось обратно перейти на рыхлый комбикорм. Затем у нас с Женькой Кондратьевым завязалась дуэль. Я заметил, что он прячется за грудой мешков и все время меняет точку залегания. Через некоторое время я высчитал немудрящий алгоритм его перемещений.
Тогда персонально приставленный ко мне бес-искуситель, который обнаружил себя раньше ангела-хранителя, нашептал страшную вещь: я зарядил рогатку самой подходящей по аэродинамическим параметрам гранулой, и замер, нацелившись на точку, где в следующий раз должен был появиться "враг". Я задержал дыхание и заранее натянул резинку. Оружие мое было сплошь испещрено засечками: двадцать одна отметина в честь подстреленных птичек, бурундуков и прочей живности. Рогатка была подарена соседом Куураем -- грозой двора, от которого стонала вся школа -- в знак признательности за то, что мы с его младшей сестрой однажды славно попоили вином, собирая по капле в выкинутых бутылках. Конечно, о том, что в некоторых из них плавали мертвые мухи, Куурай даже не подозревал. Несколько засечек были совершенно свежими -- доказательства уже моих снайперских способностей.
Женя мелькнул в проеме между мешками... И я даже по звуку собственного выстрела понял, что получился он, по выражению якутских охотников, "астаах". То есть, выстрел наповал.
К пронзительно крикнувшей и упавшей навзничь моей жертве первым подлетел Сёмка, потом мы с Васей. Женька отлепил ладони от лица, и мы увидели неправдоподобно много крови. Правая бровь его была перебита и оттуда хлестала кровь. Вася вынул запасные портянки, приставил к ране. Когда кровь остановилась, все застыли в ожидании -- что предъявит мне Женя и будет ли драка?
Он был моим двоюродным братом и учился на год старше. Хотя разница в возрасте составляла всего чуть более полугода, этот факт серьезно перевешивал расклад в его пользу. Среди всех ближайших родственников, с которыми тогда общался, я был самым младшим. Это заранее ставило меня в какое-то подчиненное, "детское" положение. Но с Женей дело обстояло иначе: время от времени старшие заставляли нас то бороться, то боксировать, в этих схватках я всегда выходил победителем, потому что тот был, ну, каким-то несобранным, несконцентрированным на победе, что ли. Но ведь это были мирные забавы. Теперь я заслуживал самой суровой кары. По неписаным правилам, Женя имел право на безответный удар, если бы после этого объявил о помиловании.
Брат поднялся на ноги. Посмотрел на меня. Каюсь, я чувствовал какую-то преступную радость, что попал так здорово. С другой стороны, был напуган тем, что вылилось столько крови. Я был согласен подставиться под удар, лишь бы Женя не рассказал потом взрослым, откуда действительно взялась рана, заранее обдумывал за него правдоподобные версии, потому что уже тогда был большим мастаком по части вранья.
Но в какой-то момент понял, что Женя не потребует безответного удара. Будет драка. Я внутренне собрался, вспомнил, что в борьбе он проигрывал вчистую. Стало быть, дело надо сразу переводить на землю, в партер. Вася с Сёмой расступились, давая нам простор.
-- Мы же договаривались не стрелять гранулами, -- медленно и раздельно произнес Женя.
Родители у него развелись давным-давно. Отец забрал с собой старшего сына Толика, Женя с двумя сестренками остался у матери. Она -- младшая сестра моей мамы -- много пила, вела, по советскому определению, несознательную жизнь. Иногда я отпрашивался ночевать у них. К Татьяне приходили пьяные субъекты. Женя относился ко всему этому, в подражание матери, как к некому празднику. Даже все напряги, которые неизбежно возникали ближе к утру, он старался принимать как дежурную ложку дегтя в бочке мёда.
Татьяна часто приходила к нам просить у более благополучной сестры денег или алкоголя. Через шесть лет после этого случая она повесилась, оставив на Женю и мужа-алкаша уже четверых дочерей. Кроме Толика и Жени у нее был еще один сын -- Виталик, -- но он родился с врожденным пороком сердца и прожил всего несколько месяцев.
-- Мы же договаривались не стрелять гранулами, -- медленно и раздельно произнес Женя.
Одежда его, даже по советским меркам, была бедна. Сам он был худ и больше всего походил на бездомного котёнка. В чертах его лица более явственно, чем у меня, проглядывала "пашенность" -- примесь славянской крови. Вспоминаю все это, и мне хочется плакать. Поймете в конце, почему...
-- Прости, я случайно.
Всем было ясно, что поступок был умышленным, да и я знал, что эти слова -- лишь стандартная прелюдия к драке.
Опять повисла тягостная пауза. Где-то в самом поднебесье заливался жаворонок. Вася и Сёмка замерли в сторонке. Напротив стоял окровавленный родственник, мальчишка, который задал трудную задачку: побить или поддаться? Про наши ранние схватки знали только старшие братья. Двое наших спутников по рыбалке считали, что теперь Женя, согласно кодексу, должен был проучить "младшака", иначе уронил бы собственный авторитет. В мире мальчиков информация распространяется мгновенно, и принцип там простой -- обратного хода однажды сделанному не бывает. Если б я побил Женю, то он в отместку сообщил бы взрослым о моем выстреле. Поддаться было чревато потерей "железного" имиджа, во многом благодаря которому я не проиграл ни одной драки в школе. Внушал противникам мистический ужас ореолом человека, который не чувствует боли.
Я, наконец, поднял глаза на Женю. Наши взгляды встретились. Радужная оболочка глаз у Жени была зеленовато-серой. Кулаки его были сжаты. Как всегда случалось перед дракой, я почувствовал запах выжженной солнцем земли.
И тут случилось неожиданное. Брат протянул руку и сказал:
-- Мир...
Такое произошло впервые. К тому же, слово было произнесено по-русски. На секунду я растерялся, потом протянул в ответ свою руку. Как только Женя додумался до этого нового способа разрешения детских конфликтов? Позже нововведение было подхвачено с энтузиазмом и существенно облегчило наше отрочество.
Потрясенные случившимся, мы прекратили игры и часа через полтора дошагали до места рыбалки -- устья ручья Маар. К лучшему месту не стали подходить, потому что там обычно толклись ребята с более густонаселенных районов села, старшие из которых вполне могли и всю добычу экспроприировать.
В Сёмкиной амуниции обнаружился еще один недочёт: его сапоги оказались дырявыми. Мы опять подтрунивали над ним, а он делал вид, что ничегошеньки не страдает от хлюпающей в обуви влаги. А ведь дело происходило почти сразу после ледохода.
Добравшись до места, мы быстро разложили вещи и начали наперегонки забрасывать удочки. Опять Сёмка опрофанился, превратив закидушку в "волосы Пушкина" -- наше с Васей эксклюзивное выражение, обозначающее запутавшуюся леску. Так-то во дворе, в "сельской реальности", Сёмка считался хулиганом и имел довольно высокий рейтинг за счет не менее хулиганистых старших братьев Любомира, Людовика и Коли. Мои родители называли их "Михайловскими сынками" и рекомендовали не связываться с такими сомнительными типчиками.
Как ни странно, у своего чудаковатого отца они переняли неслабые способности к математике и страстную любовь ко всем видам спорта. Мы с Сёмой сошлись, когда начали вместе выступать в сборной школы по математике и шахматам. За несколько лет до этого он одолжил у меня только что купленный велосипед, укатил куда-то и вернул уже без вывинченных где-то за углом ниппелей. Пропажу я обнаружил только дома. Родные долго смеялись над моей наивностью и назвали кем-то вроде лоха. Насчет возвращения ниппелей даже речи не шло - да ну их, это же михайловские дети, что с них возьмешь, да и родители у них... Скандала не оберешься.
Наверное, тогда в первый раз поразил домашних совершенно нехарактерным для нашей семьи поступком: пошел в самое логово к Михайловым требовать украденное. Помню, как страх поднимал плечи, как колотилось сердце. Я зашел в дом, где царил хаос. Там обнаружились неопрятно одетые мужчина и женщина. Стараясь придать голосу грозных нот, спросил: "Вы родители Михайлова Сёмки?" Они были ошарашены неожиданным визитёром с октябрятским значком на груди, и в один голос ответили: "Да". Насупив брови, я продолжил: "Ваш сын Михайлов Сёмка вывинтил ниппели с колес моего велосипеда!" Женщина вышла на улицу и тут же вернулась, волоча ревущего воришку за ухо...
Я помог Сёмке распутать леску. Прочел развернутую лекцию о том, что при закидывании удочки руку надо крутить так, чтобы траектория полета шла по восходящей дуге, а не нисходящей, как получается у тебя - фраера домашнего.
Первое время везло только нам с Васей. У Сёмки поплавок плавал на боку, потому что грузило было расположено слишком высоко, Женька же, как всегда, больше был занят болтовней и всякой непонятной суетой. Солнечные лучи зазолотили верхушки деревьев, растущих на противоположном берегу. Как по команде, мы с Васей вытащили закидушки, передвинули крючок и грузило чуть выше, и оккупировали два лучших места у заливчика. Я вытащил черную от копоти кружку, набрал туда песка, плеснул из баночки растительного масла, перемешал, подержал на огне, потом привязал за ручку бечевкой и закинул туда, где собирался делать забросы. Совершил все эти эволюции нарочито медленными, солидными движениями, кряхтя и потягиваясь, чтобы всем было предельно ясно, что применяются научные методы, рекомендованные господами Сабунаевым и Сабанеевым.
Мы с Васей не стали просвещать остальных членов концессии насчет того, что у плотвы начался вечерний жор, и он пойдет туда, где течение слабее. А за ней двинется окунь и темпераментный речной ерш.
Конечно же, скоро мы с ним только успевали закидывать удочки, как поплавок тут же решительно нырял в глубину, уволакиваемый проголодавшейся рыбой. Женька с Сёмкой попытались было пристроиться ближе к нашим участкам, но им с явственно ощущаемым раздражением в голосе объяснили, что даже дикие звери и те -- делят зоны охоты.
Заметив, что подкрепленный советами из толстых рыбацких талмудов, я начинаю побеждать в споре рекордсменов, Вася перешел на переметы и блесну. В ответ лишь презрительно фыркнул: рискованно рыбачить с блесной в весеннем ручье -- под воду ушли целые леса. Я слишком дорожил своим великолепным набором блесен, над которым всю зиму чахнул, как Скупой Рыцарь над сундуками со златом. Тем не менее, Вася выловил несколько окуней. Надо было принять срочные меры. Я вытащил специальную закидушку с очередной фишкой: на крючок в качестве наживки были насажены кольца из изоляции электропровода. Цветовая гамма строилась на чередовании "красный-черный-красный-черный-красный". Теперь красавцы-окуни заплясали и у моих ног.
Женя и Сёмка то и дело подбегали к нам, чтобы полюбоваться очередным трофеем. Как всегда бывало, когда мы оказывались вместе с Васей, родился афоризм: "Хаахынай бууннаата5ына, ама, ким кинини тутуой?" -- "Если ерш взбунтовался, кто ж посмеет его удержать?" Как всегда, когда вспоминаю наши с Васей афоризмы, понимаю, что никто не оценит их в достаточной мере...
Надо было прожить нашу с ним жизнь, вырасти вместе, надо было видеть нас, уметь так тонко улавливать интонацию, понимать с полуслова так, как тебя может понять единственный человек на свете -- лучший друг...
Вечерний клев иссяк, изредка попадались только запоздалые разбойники -- колючие окуньки да ёршики. Над черной водой понеслись сонные вздохи. С утонувших до половины деревьев потянулся туман. Одинокими посвистами начали перекликаться ночные пташки. Продрогший Сёмка давно уже перебрался к костру и разулся, чтобы просушить сапоги. Женя все пытался чем-нибудь перещеголять нас, закидывал донки в надежде вытащить огроменного, "вот такущего" налима. Мы с Васей выкрикнули свои стандартные: "Акула хап!" - "Поймайся, акула!" и тоже закинули донки. Причем я в этот раз был посрамлен: насадил обычного живца, а у Васи в рюкзаке нашелся трупик мыши. Почему-то я был уверен, что наживка соперника окажется удачливее.
Сёмка тем временем успел оконфузиться в очередной раз -- слишком близко расположил сапоги к огню и голенище одного из них расплавилось чуть ли не до основания. Мы поставили котелок, вытащили продукты, причем у нас с Васей нашлась фольга, в которую мы закатали несколько очищенных и подсоленных плотиц, и закопали в золу. У Жени с Сёмкой был слишком бедный улов, они лучше умерли бы с голоду, чем притронуться к нему. С таким результатом каждая рыбка была на счету, потому что дома они в ритуальном порядке предъявлялись родителям. Чем больше их было, тем увеличивалась вероятность того, что отпустят на ночную рыбалку еще раз. Нам с Васей повезло настолько, что несколько съеденных трофеев не делали погоды.
Попивая горячий-горячий чай, и не забывая бросать взгляды на "пограничников" своих донок и переметов, мы болтали обо всем на свете. Главным образом, о дальних странах, морях и океанах.
Женька перевел тему на девочек. Хулиганистый Сёмка рассказал, что на Ысыахе прошлым летом, когда, по обычаю некоторых западных улусов, организовали детскую игру "мунха", поцеловал девочку. Мы аж отставили кружки с чаем и застыли с открытыми ртами, затем засыпали вопросами:
-- Да. Поцеловал. Честно, -- Сёмка так и расцвел от гордости.
Это было круче, чем поймать пятикилограммовую щуку, доложу я вам. Мы выдержали минуту молчания в знак глубочайшего уважения. Мол, бывалые таёжники, вроде нас, умеют оценить такие вещи.
"Мунха" -- в переводе с якутского, на самом деле, означает ловлю рыбы неводом. Это такая игра, когда мальчики и девочки разделяются, сбиваются в стайки, берутся за руки и бегают по территории вечернего празднования. Чем больше толпа, тем лучше. Стайка бегает в поисках одиночек или меньших групп. Поймав кого-нибудь противоположного пола в свои сети, говоришь: "Выбирай: или песенку поешь, стих читаешь или целуешь нас всех". Беда, если поймают девочки постарше, прорваться не дадут и халтурное исполнение не принимают. Мальчики, конечно же, предпочитают другую схему, они говорят: "Спой или целовать начнем!"
Ысыах, не считая Нового Года, -- единственный праздник, когда дети могут куролесить всю ночь. "Мунха" считается чем-то вроде первого признака взросления подростков. "А мы вчера видели, как ваш сын в "мунха" играет. Смотрите, скоро невесту приведет", -- шутят в наших краях. Вообще, не знаю игры веселее и захватывающей, чем наша "мунха". Мне искренне жаль тех, чье отрочество было лишено этой забавы. Так мы знакомились, строили какие-то первые мостки отношений...
Выдержав эффектную паузу, Сёмка как бы нехотя рассказал о своем подвиге. Он бегал со старшаками. Девочка была с соседнего села Мальжегар. Была очень красной и сердитой. Упорно хотела вырваться. Тогда Сёмка прыгнул на неё, повис на шее, потому что та была долговязой, и поцеловал в щеку.
-- В правую или левую? -- почему-то нам было крайне важно знать и эту подробность.
-- В правую. А, нет. В левую, -- Сёмка даже разлегся как-то вальяжнее и говорил с налетом легкой ленцы.
После поцелуя девочка лягнула его между ног. Потом у Сёмки одно яичко распухло и болело. Целый месяц мучился. Мы придерживались мнения, что дело того стоило.
Оказалось, что Женька с Васей собираются переписываться с какими-то девочками, которые дали объявление в детской газете "Бэлэм буол". Я же предпочел хранить молчание. Радости "мунха" мне не грозили в ближайшем будущем по определению -- куда там лезть с поцелуями, будучи "ботаником" и пионером-активистом, в дневнике которого напротив строки "Поведение" всегда стояло - "примерное".
Вообще-то, я мог сразить их признанием, что люблю одну девочку. Люблю по-настоящему. За несколько месяцев до этого мы после уроков играли в отнимание сумок у одноклассниц. Я догнал было Дашку Хахырову и вдруг остановился, как вкопанный, когда она обернулась. Разве можно описать, как меняется мир, когда ты впервые осознаешь, что влюбился?
В общем, я любил ее девять лет. Так-то она ответила взаимностью, но мы так и не "подружились". Что-то в самом начале пошло не так, да и, кажется, не быть мне, такому сумасшедше везучему в карты, счастливым в любви. Ни к одной женщине больше я не питал таких глубоких и сильных чувств. Похоже, исчерпал тогда что-то такое, что имеет конечный предел. Таких бурь я больше не испытал. Всегда был влюблен сразу в нескольких девушек, и все эти переживания носили на себе печать наигранности.
Про Дашку не стал говорить друзьям, главным образом, по той причине, что она была для них девочкой из соседнего двора. Чем-то обычным, вроде снега и дождя, весенних ручьев и летнего зноя.
А ведь до сих пор она снится мне. И каждый раз во мне глубоко-глубоко внутри вдруг оживает нечто такое, что заставляет проснуться с ощущением прозрачного шара в груди и без сна ворочаться в постели...
Женя объявил, что во время следующего Ысыаха нам всем надо встретиться. Подговорить еще несколько своих сверстников и поучаствовать в "мунха". Сколько можно ждать, так и вся жизнь пройдет даром! Тем более, что у нас уже есть опытный товарищ, который первым будет лезть целоваться и послужит примером, остальные тогда тоже перестанут смущаться. Главное, надо охотиться на приезжих. Односельчанкам-то потом как в глаза смотреть будешь после поцелуев? И еще нужно вовремя уворачиваться от ударов, если нарвемся на таких же неадекватных, что попалась Сёмке. Распухшее яичко -- дело совсем не обязательное.
Я почувствовал, как застучало сердце, когда совершенно ясно представил, кого можно было бы поймать в наши сети... Но тут же чуть не опрокинул на себя кружку с горячим чаем, когда впервые нос к носу столкнулся с главной подлостью этого мира -- а как же другие? Они тоже будут целовать Дашку? Мою Дашку?!! С жестокостью гестаповского офицера мозг поставил меня в известность, что мир полон других мальчишек, а девочки... А девочки так легкомысленны, непостоянны и так любят все новое, незнакомое. Лютой ненавистью я возненавидел всех будущих гостей всех будущих "мунха" в своей жизни. Тогда даже не подозревал, что к одиннадцатому классу чуть ли не половина выпускников будет трагически влюблена в Дашу. Трагически, потому что она любила меня, а я... Говорю же, мне сумасшедше, просто безумно везет в карты.
Женя рисовал шикарные картины: кого и как мы будем ловить в "мунха". Почему-то ему было плевать, что приглянувшуюся ему девочку при этом мы тоже будем целовать. Через девять лет после той ночи я приду ночевать к Жене, у него обнаружу двух гостий из соседнего села. Мы предадимся плотским утехам, время от времени меняясь партнершами. Потом окажется, что они наградили нас лобковыми вшами. И это будет только смешить нас, потому что... Потому что это будет еще круче, чем поцеловать девушку во время "мунха"...
Утренний клев вознаградил нас в той же пропорции, что и вечерний. Ночью я выловил огромного налима, поставив точку в споре чемпионов. Поскольку сапоги Сёмки уже окончательно не годились для возвращения лесным маршрутом, решили выйти на устье ручья и пойти вдоль реки. Мы проходили по высокому обрывистому берегу, и тут Женя шутки ради закинул удочку метров на шесть-семь вниз. Как на заказ, тут же клюнула довольно большая плотва. Женя начал тянуть ее прямо по земле. Не дойдя буквально полметра, рыбка сорвалась с крючка. Брат непроизвольно дернулся за ней и полетел вниз, не находя опоры.
Как в замедленной съемке я увидел, как рыбка плюхнулась в воду, а Женя все пытался остановить падение, цепляясь голыми пальцами за кусты шиповника, притормозил было каблуками, но заскользил у самой кромки, где вода отошла и земля была мокрой. Он чудом уцепился за кустик и повис над бездной. Прямо под его ногами ходили буруны. В плотной одежде, в болотных сапогах, у Жени не было ни малейшего шанса выжить, сорвись в эту пучину.
-- Сашка! Я стою! Я стою! -- крикнул он.
Снова слышу этот голос -- тонкий и испуганный -- и снова вижу, как Вася отдирает ствол упавшей ивы, пробует его ногой на прочность, как Сёмка, мелко трясясь, берется за торчащее корневище, как я снимаю ремень, как мы наматываем его на руки. Я осторожно ступаю вниз, тем же способом за меня цепляется Васька. В одной руке у него ствол ивы. И мы все гирляндой повисаем над черной смертью...
Задача оказалась довольно простой. Женя ухватился за протянутый ствол, и сам смог выбраться, едва ноги обрели опору.
На "попсовом" месте, конечно же, толклись другие ребята. Мы их благополучно обогнули. Сёмка что-то совсем сдал, ему захотелось спать. Он лег прямо на гальку. Мы тоже решили приколоться, также легли на холодные камешки. Немного и, правда, поспали.
Интересно, чья же столь огромная любовь согревала тогда, что мы даже не простужались после таких ночевок?
Заря уже разгорелась вовсю, когда продолжили путь.
Под конец все здорово устали, даже разговаривать перестали. И тут я начал рвать подснежники. Товарищи поинтересовались, чего это, как девочка, цветы рву. Я отмалчивался. Это только пуще заинтересовало моих спутников. Все равно ничего им не ответил.
Причины хранить молчание были серьезными.
Тогда мама работала ночным сторожем на центральной базе. Отвечала за сохранность совхозного автопарка. Мы с сестрами и братом, чередуясь, ночевали с ней в сторожевой будке. Ночью помогали запирать гаражи. Той зимой, когда переходили из одного бокса в другой, я решил подшутить над матерью и погасил фонарик. В темноте она споткнулась и неудачно приземлилась на руку. Время шло, а плечо болело все сильнее и сильнее, лекарства не помогали. К весне рука начала терять подвижность.
Я весь исказнился, чувствовал себя последней скотиной. А горем делу разве поможешь? За несколько дней до той рыбалки я зашел к деду, он справился о здоровье матери. Знал, кто виновник несчастья, а все-таки спросил. Я почувствовал ненависть к этому крошечному старцу с жидкими волосами. Потом дед сказал, что надо бы попробовать лечение подснежниками. Мол, есть в них особая сила, потому они первыми из всех растений и расцветают. Прорастают даже сквозь снег. На всякий случай я спросил, как проводится лечение...
Я рвал подснежники, выбирая то самые большие, то самые маленькие, думая, что, раз они еще не расцвели толком, то хранят в себе больше силы, не растратили еще. Я устал от многомесячного душевного гнета, от каждодневной пытки, когда видел мать, безуспешно пытающуюся как-то размять руку. Да еще это приключение со спасением Женьки.
Меня, что называется, прорвало...
"Ньургуhуннар! Ньургуhуннар! Хаарыан бэйэлээх кэрэчээн ньургуhуннар... Ааттаhар да ахсаанннаах, кердеhер да куттуеннээх, хара сордоох, бу кэлэн илэ-была тылбын этэн эрдэ5им: ийэкэм илиитин эмтээн абыраан, куус буолун, кеме буолун. Ньургуhуннар! Ньургуhуннар! Хаарыан бэйэлээх кэрэчээн ньургуhуннар..." - "Подснежники! Подснежники! Милые мои прекрасные подснежники! Не тревожил я вас, не беспокоил, а теперь пришел к вам я, прОклятый, с просьбой тяжелой, с просьбой последней: вылечите руку моей матушке, помощниками мне станьте, спасителями мне станьте. Подснежники! Подснежники! Милые мои прекрасные подснежники!"
Излишняя литературность моего обращения объясняется как душевным состоянием, так и влиянием "О5о куйуурдуу турара" Платона Ойунского.
Я поклялся, что никогда, никогда в жизни не трону больше подснежников, если они вылечат мою маму. Что руки мои прежде отсохнут, чем нарушу свое слово. Что и сейчас у меня сердце обливается кровью, ведь я знаю, что они занесены в Красную Книгу СССР...
У нас, в Нюрбинском улусе, особые подснежники. Не то, что, например, в окрестностях Якутска. Они у нас нежно-сиреневые или иссиня-фиолетовые, а не желтоватые. Я набрал целую охапку цветов. Путь мой был отмечен время от времени выпадающими цветами.
Мы вошли в деревню и остановились попрощаться с Васей и Женей. Сёмка шел домой через мой двор. Вася сказал, что в этот раз победил я, но по окуням все равно выиграл он. Женя потревожил ранку, и бровь опять начала кровоточить. Теперь я не боялся, что брат меня заложит. В таком случае и я вполне мог бы ненароком обмолвиться об его легкомысленном прыжке с обрыва за рыбкой. О рыбалке ему пришлось бы надолго забыть тогда.
Мы пожали руки друг другу на прощание. Тогда только-только научились этому и подходили к делу со всей серьезностью. Вася с Женей зашагали прочь.
Моему лучшему другу оставалось жить девять лет. Среди людей -- девять. Для меня-то он и сейчас живее большинства окружающих. Похоже, и в мужской дружбе есть что-то такое, что бывает только раз.
Когда я справлял семнадцатилетие, он был единственным гостем. Пришел тщательно выбритый. В чудо как хорошо смотревшейся на нем синей рубашке. Васька принес водку, что в моей непьющей семье произвело фурор. Я впервые пригубил жидкость крепче "быырпаха", был весьма горд этим. Тогда даже не понял, что в глазах родителей это был, пожалуй, мой первый по-настоящему взрослый поступок. Потом я уехал в Эвено-Бытантайский улус, и Вася как-то в письмо вложил несколько засушенных крошечных березовых листьев: "Говоришь, в том краю березы не растут. А у нас вот листья у них уже с карасий язычок. Нарвал на нашем месте, вчера ходил на рыбалку"...
У него была совсем больная печень. Знал, что рано умрет. Как-то я посмотрел на линию его жизни и сказал, что -- да, ты прав, старик, совсем мало тебе осталось. Он ответил, что не хочет умирать среди людей. Чтобы вокруг него суетились, говорили дежурные слова. Что, если поймет, что пришла Она, то постарается укрыться ото всех так, чтобы уже никогда не нашли.
Смерть подкралась к Ваське слишком коварно. Приступ казался не тяжелее тех, что были раньше. Но в этот раз в историю был замешан печально знаменитый спирт "Royal". Когда он все понял, даже его феноменальных сил оказалось мало. Он все же смог выползти из больницы в окно, углубился в близлежащий лес...
Там его и нашли. А я прилетел назавтра с радостной вестью, что перешел на второй курс университета.
Никто не врубился, почему я не пришел на похороны Васи. Кто-то даже сказал обидные для меня слова. Не стоило бы. Не стоило...
Говорю же, надо было прожить нашу с ним жизнь, вырасти вместе. Надо было понимать так, как тебя может понять единственный человек на свете - лучший друг...
Женя пережил Ваську на девять лет.
Убили его год назад. Не задалась жизнь у брата. Когда Татьяна повесилась, он -- девятнадцатилетний -- остался в роли отца и матери четверых младших сестер. Потом женился. Супруга до него была дважды замужем. Оба мужа погибли трагически, от первого осталась дочь. Следовательно, у Жени на руках в одночасье оказалось пятеро детей. Ему тогда было двадцать три года. Брат хотел еще и собственного. Не получилось. Женька оказался бездетным.
Четыре года назад его сильно избили, он получил настолько серьезную травму, что иногда падал без сознания прямо на улице. Потом Женя начал пить. Генетическая предрасположенность сыграла злую шутку. Все же он успел выдать замуж и помочь устроиться троим из сестер. Тут ушла жена. Ему показалось, что обрушился весь мир. Брат поехал за ней в райцентр, где дали понять, что он -- полный банкрот. В одно утро его опять обнаружили на улице. Пьяного Женю ограбили и избили до состояния клинической смерти. Ночная Нюрба не признает слова: "Мир"...
Бывшая жена пришла к нему в больницу, несколько дней не давала отключить дорогостоящую аппаратуру, поддерживавшую жизнедеятельность Жениного организма. Потом пришлось согласиться -- надежды все равно не было.
Меньше, чем за полгода до этого несовершеннолетние юноши закололи его старшего брата Толика. Не просто закололи, еще и молотком несколько раз пробили череп. Жене было двадцать девять лет, Толику -- тридцать. Младший из сыновей Татьяны, как говорил ранее, прожил всего несколько месяцев...
Мы с Сёмкой зашли в мой двор.
Спутник был весь истрепанный, мокрый, усталый. Мы присели на завалинке. Я вытащил налима. У Сёмки глаза загорелись, он был из "неохотничьей" семьи, таких больших рыбин, наверное, еще не видел. Восьмилетним мальчиком он поджег банку бездымного пороха "Сокол". В итоге получил сильные ожоги лица. Брови и ресницы у него так никогда и не отросли.
Родители с детства учили меня древнему охотничьему кодексу. Одним из его ключевых пунктов был дележ добычи поровну: разделяли тяготы - раздели и добытое.
Повинуясь внезапному порыву, я вывалил на землю весь свой улов. Велел и Сёмке проделать то же самое. Он не понял, зачем оно нужно. Я объяснил, что сейчас будем делить, как положено, мы же настоящие рыбаки: разделили тяготы -- разделим и добычу. У него челюсть отвисла от такой новости. Возле моей горки появился десяток сёмкиных плотиц. Я начал деловито перебирать рыб: "тебе" -- "мне". Наверное, в ту минуту мне не хватало только "беломорины" в зубах.
Мелкую рыбу перебрали всю. Остался налим. И опять я заметил, какой пожар заполыхал в глазах безбрового товарища. Не знаю, как это получилось, но я сказал:
-- А налима возьмешь ты. У тебя семья больше...
Тот вытаращился на меня и застыл в немом изумлении. Не веря своему счастью, он забил в полиэтиленовый пакет свою долю. Налиму места не хватило, он его так и затолкал, всего склизкого, в свою спортивную сумку.
Глядя на это, я ощутил острый укол внутреннего протеста. Какого хрена я отдал ему налима? Налима-то зачем отдал?! Ведь это была моя удача, мой подарок от Баай Байаная! Кто теперь дома поверит, что действительно поймал такого красавца?! Это была самая большая рыбина, которую мне доводилось выловить. Я был готов предложить разрезать ее пополам, чтобы хоть вещдоки остались.
Но движения Сёмки были убийственно быстры. Я и рта разинуть не успел, как он поднялся и робко полуспросил-полупредложил:
-- Ну, я пошел?
Я открыл рюкзак, чтобы уложить свою долю. И тут на дне увидел большого окуня. Он каким-то образом застрял там и в дележе не участвовал. Я собрался было сказать об этом товарищу, но прикусил язык -- не хватало еще и окуня лишаться. Обойдется уж! Вечно, когда творю добро, получается все как-то наполовину, что ли.
Я затянул ремешки, взял отложенные цветы в охапку.
-- Ладно, заходи вечером. Может, послезавтра еще порыбачим...
Сёмка двинул в сторону дома. С крыльца я увидел, что, оказавшись за забором, он зашагал быстрее, потом и вовсе перешел на бег. Не терпелось, наверное, с такой кучей рыбы ворваться домой и разбудить родителей.
Сёмка Михайлов на еще меньший срок пережил Ваську, чем Женя. После школы он женился, родились двое детей. О хулиганствах забыл напрочь, даже на сельские дискотеки перестал ходить. Потом решил построить собственный дом. Почти достроил, когда его нашли застрелившимся внутри. Внятных объяснений не было. Сёма дожил до двадцати трех лет...
...-- Да? Ты тоже бывал в Севастополе? Здорово! Я была там прошлым летом. Даже рыбу поймала. Кефаль, -- глаза молоденькой проводницы Оли Симаковой засияли от радостного воспоминания.
Скорый поезд "Смена", следующий по маршруту Санкт-Петербург -- Москва рассекает свинцовую темень. Под мерный стук колес в граненых стаканах, вставленных в железные подстаканники, еле заметно плещется остывший чай. В проводницкой вдруг становится тесно от нахлынувших воспоминаний.
Мне хочется рассказать, что нас было четверо -- великих рыбаков. Что небо было синее-синее, а заря -- алая-алая. Что, когда отправлюсь на самую главную рыбалку в своей жизни, и мы снова соберемся вместе, стану во главе. Потому что знаю больше остальных, и уже не из книг. Потому что ловил таких рыб и охотился на таких животных, каких товарищи так никогда и не увидели. И тогда уж точно не буду жлобствовать -- научу Сёмку правильно подстраивать снасть и подсекать. И в Женьку больше не стрельну, и буду страховать от падений. И за Ваську сам буду в ответе, раз тот, кто согревал нас на берегу, иногда устает и уходит спать. Ведь теперь уже я стал старшим в нашей компании, я, понимаешь?
-- А в Финляндию тоже на командировку собираешься? А в Египет? Отдыхать, значит. Класс!
Мне хочется объяснить, что есть вещи важнее Санта-Клауса, пирамид, подводной охоты в Красном море. И есть места лучше зарубежья, только мы зачастую не догадываемся об этом. Например, какой смысл проводить юность там, где не играют в "мунха"? Да и девушки, в конце концов, везде одинаковы. Уйдя за горизонт, ты рискуешь обнаружить множество потерь. Ведь мир и, правда, полон других мальчишек. А жизнь -- всего того, что предельно, конечно, необратимо.
Главное, ведь, Оль, главное не в этом...
...Солнце поднялось уже довольно высоко. Деревня, просыпаясь, сонно заворочалась в обрамлении лесов и березовых рощ. Где-то замычала корова. Завелся трактор.
Я зашел домой, опустил улов в погреб. Вытащил снасти и положил сушиться. Достал кастрюлю, налил воды и поставил туда подснежники.
Когда я лег в свою кровать и по самый подбородок натянул одеяло, солнце, как ласковый теленок, заглянуло в окно. Дом наполнился ароматом цветов.
Закрывая глаза, я точно знал, что больше никогда ни за что на свете не сорву ни одного, ни единого подснежника.