Аннотация: Чудо находится рядом, только чтобы его увидеть, надо хотеть этого.
Они улыбались.
Рассказ
Часть первая.
Корабельный лес, Виндплэйс, Калифорния. 18 ч. 43 мин. 12 июля 1998 г.
--
Джерри! Да ты никак трусишь?!
--
А вот и нет!
--
Трусишь! Трусишь! Трусишь!
--
А вот и нет! Я просто думаю, как лучше забраться, чтобы не скинуть тебя случайно вниз.
На самом деле Джерри действительно трусил. Одно дело залезть на старую яблоню с толстыми ветвями, самая высокая из которых еле дотягивала до водостока их одноэтажного дома, да и то самым своим концом, настолько тонким, что он мог выдержать самое большее белку, которых было полным полно в этих местах. И совсем другое дело - реликтовая сосна. Правда сосна была совсем молодая, по меркам для этих сосен, но уже успела потерять, за ненадобностью в тени подлеска, добрый десяток нижних ветвей. Теперь от них остались только высохшие, без коры, сучья, некоторые из которых выступали всего лишь на пару сантиметров.
--
Не дрейфь, Джерри! Я уж как-нибудь забрался, и уж как-нибудь удержусь! - весело крикнул Ал.
Джерри ужасно не хотелось лезть на эту дурацкую сосну. Но еще меньше ему хотелось показать, что он струсил. Алу было всего восемь, и с точки зрения девятилетнего Джерри он был еще маленький. Но сейчас Ал-победитель сидел там, наверху, а Джерри- "старший товарищ" стоял внизу, пытаясь перебороть страх.
Похоже, что Ал поверил в его отговорку, и это дало Джерри несколько секунд отсрочки.
Угольные склады, Бейкерсфилд, Калифорния. 18 ч. 43 мин. 12 июля 1998 г.
Только что она родила последнего, четвертого котенка. Все четверо родились мертвыми.
Имени у нее никогда не было. Конечно, если не считать имени, которым ее назвала Линда - Дымка. Дымка, так Дымка. По крайней мере, это лучше чем простое "кис-кис", которым ее изредка удостаивали окружающие. Кроме того, еще в ранней своей кошачьей юности она убедилась, что ничего стоящего за этим "кик-кис", как правило, не последует. На имя Дымка же она откликалась всегда. Линда была уверена, что ее кошка (Дымку она считала своей и только своей кошкой, несмотря на то, что даже не знала толком, где она живет) отзовется и прибежит откуда хочешь. На самом деле Дымка просто знала, что утром и днем надо быть возле почтового ящика в конце гаревой дорожки от дома Линды к остановке школьного автобуса. Тогда обязательно получишь кусочек мяса или рыбы от вчерашнего ужина или сосиску от школьного обеда. За это Дымка милостиво разрешала себя гладить, а иногда могла даже замурлыкать в ответ.
Последние три дня Дымка не приходила. Если бы у нее был врач, он, наверное без проблем определил бы болезнь, назначил подобающее лечение. Но врача не было, и крысиный яд, подмешанный в фарш заботливой рукой миссис Сэмуэльс, заканчивал свою работу. Остатки сил ушли на роды. Последние роды в ее жизни.
Корабельный лес, Виндплэйс, Калифорния. 18 ч. 44 мин. 12 июля 1998 г.
Однако отсрочка не могла длится вечно.
--
Ну, держись крепче, Ал! Покоритель Великой Сосны в пути!
С этими словами Джерри ухватился за первый сук обеими руками. Подтянулся, опершись подошвой кроссовки в выступ коры чуть выше пояса, рывком бросил тело вверх, перехватив правой рукой сук выше первого. Снова нащупал ногой выступ коры и снова бросил тело вверх. Надо было подняться достаточно высоко. Туда, где опорой для ног мог стать сук, а не ненадежная кора могучего дерева.
Ал что-то весело выкрикивал сверху. Стараясь подбодрить своего друга. Сидя верхом на первой толстой ветке, он чувствовал себя победителем и властелином мира там, внизу. Джерри был самым настоящим другом. Более того, он был старше, что придавало ему дополнительный вес в глазах Ала. Но что именно кричал Ал, Джерри не слышал. Все его внимание было поглощено подъемом. Он уже не трусил, страх остался там, внизу. Теперь он действительно чувствовал себя Покорителем Сосен. Чувство опасности вообще не было ему присуще, как и всем мальчикам его возраста.
Гарден стрит, Бейкерсфилд, Калифорния. 18 ч. 44 мин. 12 июля 1998 г.
--
Линди! Ты весь обед съела? - Катрин Томпсон задавала этот ритуальный вопрос каждый раз, когда Линда допивала последний глоток, хотя прекрасно видела, что съедено действительно все.
--
Конечно, мамочка!
--
Не должно остаться ни крошечки, ясно! - добавила Катрин, как добавляла всегда. Обязательный ритуал был закончен.
Линда знала, что мама обязательно это скажет, а Катрин знала, что Линда это знает, и что "ни крошечки" будет выполнено неукоснительно. Собственно, они обе уже не обращали на этот ритуал никакого внимания, ибо знали его наизусть и практически перестали замечать.
На обед было тушеное мясо с овощами, яблочный пирог и апельсиновый сок. Томпсоны не могли позволить себе большего, так как относились к тем людям, кто, как говорила Катрин, "и так еле сводят концы с концами". В принципе, это было не далеко от истины, поскольку те пять сотен, что Майкл получал в гараже Саймона Верна, где работал жестянщиком, и редкие подработки Катрин практически полностью уходили на аренду дома и кучу прочих счетов. Линда ходила в муниципальную школу, так что оплачивать ее не приходилось. И это позволяло откладывать кое-что на ее колледж.
Однако сбережения росли гораздо медленнее Линды. Впереди все отчетливее вырисовывалась ее будущая жизнь в провинциальном городке без надежды на Великую Американскую Мечту. У самой Линды это не вызывало особых переживаний. И не особых тоже. Ей было всего десять, и заглядывать дальше, чем ближайшие каникулы, она не умела. Майкл тоже никогда не говорил об этом и, как думала Катрин, не думал.
Корабельный лес, Виндплэйс, Калифорния. 18 ч. 46 мин. 12 июля 1998 г.
--
Уф! Чертовски здорово! - заявил Джерри. Он, наконец забрался на дерево и теперь стоял на том же суку, на котором сидел Ал.
--
Точно! - поддержал его Ал.
--
"Точно!" - передразнил Джерри. Ему было стыдно, что он трусил, но главное - он боялся, что Ал это заметил. Его "ЧЕРТОВСКИ здорово" немного вернуло чувство собственного достоинства, - Лично я полезу дальше.
--
Джерри, но ведь и так высоко! А вдруг ты упадешь? - В голосе Ала чувствовался настоящий страх.
--
"Упадешь, упадешь" - снова передразнил Джерри., - ну и сиди тут, малявка.
--
Я не малявка! - обиделся Ал.
Джерри понял, что переборщил, но виду не подал. Он стал старательно изучать ветви над головой, мысленно прокладывая себе путь. Ему снова стало страшно, и он с удовольствием бы отказался от своей затеи, но отступать было поздно. "Зачем я только к нему пристал" - думал Джерри, понимая, что тем самым лишился пути к отступлению. "Ну ладно, поднимусь на пару веток и скажу, что мне надоело" - заключил он. Одновременно он подумал, что обязательно сделает что-нибудь приятное Алу, когда они спустятся, и загладит свою вину. Эта решение окончательно пересилило страх, и мысли сосредоточились на том, что он сможет сделать Алу.
Новое восхождение Джерри начал меньше всего думая о дереве.
Через две минуты он оставил Ала на метр внизу и присмотрел последнюю ветку, забравшись на которую решил закончить это дурацкое лазанье по деревьям.
Перочинный нож! Конечно! Он подарит Алу старый перочинный нож, который он нашел месяц назад на старом ранчо старика Билла!...
Хрясть....!
Сук, под правой ногой Джерри сухо щелкнул в тот самый момент, когда он перенес на него весь вес своего тела. Левая нога и правая рука висели в воздухе по пути к новым опорам, правой рукой он просто поддерживал равновесие. Лишившись единственной реальной опоры, тело полетело вниз с высоты пяти метров. Джерри не успел ни закричать, ни испугаться. Сбивая старые сухие сучья, что всего пару минут назад служили ступенями, он пролетел мимо Ала, который что-то закричал, хотя может это только показалось, и с тупым звуком, плашмя упал спиной на выступающие из-под хвойного покрова твердые, как железо, узловатые корни сосны. По инерции его голова дернулась назад, по направлению к земле и с чавкающим звуком ударилась о валун, тысячи лет назад оставленный здесь отступающим ледником.
Мир вокруг Джерри качнулся, и он потерял сознание. Было 18 ч. 50 мин. 12 июля 1998 г.
Угольные склады, Бейкерсфилд, Калифорния. 18 ч. 49 мин. 12 июля 1998 г.
Сколько себя помнила Дымка, она очень редко была сытой.
От Линды она получала только то, что последней удавалось стащить незаметно из собственной тарелки так, чтобы мама не заметила. "От этих блохастых только вонь и лишаи!" - говорила мама каждый раз, когда Линда пыталась начать разговор о том, как было бы замечательно, если бы у нее был маленький котенок. Как бы хорошо она тогда училась и помогала бы маме по дому, и убиралась бы в своей комнате и делала бы еще "много- премного хороших дел". "Уж не хотите ли вы, юная леди, сказать, что сейчас вы не делаете этого нарочно?" - строго говорила мама. Попытка оправдаться тем, что "я еще маленькая, а вот когда у меня будет котенок..." пресекалась всегда одинаково: "Вот повзрослеешь, тогда поговорим".
Отец никогда не принимал участия в этих разговорах. Впрочем, как и в других тоже. Он РАБОТАЛ, приносил домой ДЕНЬГИ и был совершенно уверен, что больше от него ничего не требуется. По крайней мере, так думала Катрин.
Постепенно разговоры "о котенке" сошли на нет.
Ничего этого Дымка не знала.
Не знала она и о том, что крысиный яд, подмешанный в фарш миссис Сэмуэльс, предназначался не именно ей, а всем таким, как она, грязным бездомным кошкам и собакам. Миссис Сэмуэльс, в принципе, была не плохой женщиной. Просто она считала, что таким образом избавляет "несчастных животных" от голодной и вообще несчастной жизни.
Кусочки еды от Линды, походы (иногда удачные) по окрестным помойкам, охота на крыс и мышей - вот и весь рацион Дымки. Так, что она действительно практически никогда не была сытой. Но сейчас это уже не имело значения.
Она умирала и знала это. Но она знала и что-то еще, непонятное ей самой, но что-то очень хорошее.
Четыре лежащих перед ней мертвых тельца закрыли весь остальной мир, включая три последних дня, когда боль от яда стала такой нестерпимой, когда силы с каждым часом уходили из ее когда-то гибкого и грациозного тела. Кошки умирают достойно. И Дымка тоже умирала достойно.
До последнего момента, пока крупицы сил позволяли это, она вылизывала мертвые тельца своих котят, тыкала их сухим горячим носом, словно пыталась разбудить. Когда же и эти крупицы были израсходованы, она продолжала просто смотреть на них, положив голову на кучу старого тряпья, оставленного последними рабочими склада лет десять назад.
Дымка умирала достойно.
Гарден стрит, Бейкерсфилд, Калифорния. 18 ч. 49 мин. 12 июля 1998 г.
В тот момент, когда мама закончила убирать тарелки со стола, Линда почувствовала беспокойство. Ни в тот момент, ни позже, она так и не смогла понять и объяснить причину этого беспокойства. Она просто почувствовала, что вот именно сейчас должно что-то произойти, и что она должна что-то сделать.
Угольные склады, Бейкерсфилд, Калифорния. 18 ч. 50 мин. 12 июля 1998 г.
Котенок, последний, четвертый, вдруг чуть заметно шевельнулся. Сначала Дымка подумала, что ей показалось. Но котенок шевельнулся снова и еще раз, и еще. Он повернул в ее сторону свою слепую мордочку и беззвучно пискнул крошечным розовым ртом, как пищат новорожденные котята, у которых еще нет сил набрать в свои крошечные легкие воздуха хотя бы на один писк.
Дымка умерла. Достойно. Тихо. Но в тот момент, когда последняя пелена покрывала ее глаза, она видела своего живого котенка и знала, что с ним все будет хорошо.
Гарден стрит, Бейкерсфилд, Калифорния. 18 ч. 50 мин. 12 июля 1998 г.
Линда встала из за стола в тот момент, когда мама отвернулась к плите, и со всех ног понеслась в сторону старых угольных складов.
Обшаривая закоулки старого склада в поисках чего-то, что она и сама не знала, она думала о том, что ждет ее по возвращении домой. Предстоящее не сулило ничего хорошего. Но хуже всего было то, что она сама не понимала, что она здесь делает. Что она скажет маме. Что будет, и .... Ей стало обидно и страшно одновременно.
Размазывая по щекам слезы вместе с угольной пылью, она, казалось, бесцельно и безумно, продолжала обшаривать огромный склад, то и дело перелезая через кучи битого щебня, мусора и угля. Постепенно ее стало охватывать отчаяние.
Через два часа под грудой ржавой арматуры она, наконец нашла то, что искала. Она просто ЗНАЛА, что искала именно ЭТО.
2.
Муниципальная городская больница Виндплэйс, Калифорния. 12 июля 1998 г.
Элизабет Гарфилд в казенном белом халате молча сидела у кровати сына и держала его за руку. Сейчас Джерри спал, и Лиз могла дать волю слезам, которые легко проложили себе дорожки среди начавших появляться на ее лице морщин. Чувство жалости к сыну и дикий, почти животный страх потерять его, по очереди и одновременно волнами поднимались откуда-то из середины груди и сжимали горло, не давая дышать, застилая все туманом слез.
Она была на кухне, когда весь в ссадинах, перепачканный в земле и с сосновыми иголками на майке и джинсах, появился соседский мальчишка и друг Джерри Ал Брутс. Что именно он сказал в тот момент, и что говорил потом, когда они вместе бежали к той сосне, она точно не помнила. Она позвонила в службу спасения, принесла сына в дом, еще по дороге стараясь привести его в чувство. Потом появились врачи скорой помощи, начали делать что-то с ее сыном, потом дорога в больницу, вопросы врачей, ожидание предварительного диагноза - все это было как в каком-то сне, когда помнишь, что сон был длинный и страшный, но в память остаются только обрывки, словно кадры из фильма.
Бледное лицо сына и лужица впитывающейся в опавшую хвою крови, его обмякшее тельце в ее руках, непонятные и от этого еще более страшные манипуляции врачей скорой помощи, приемное отделение, озабоченные лица врачей. Все это снова и снова проплывало в памяти, вызывая новые приступы страха. Самым страшным было, когда в машине скорой помощи он пришел в себя и, увидев заплаканное лицо матери, совсем тихо произнес: "Мамочка, я не хотел, прости меня, пожалуйста". В тот момент Лиз не смогла сдержать подкатившийся к горлу ком и разрыдалась по настоящему, обнимая и целуя забинтованную голову сына.
--
Миссис Гарфилд, пройдемте ко мне в кабинет, - в дверях стоял лечащий врач Джерри Роберт Робсон.
--
Пожалуйста, тише, он спит!
--
Не волнуйтесь, миссис Гарфилд, ему дали успокоительное, так что, но не проснется. Пройдемте, пожалуйста, со мной. - Тон Робсона был серьезен, но спокоен, как тон врача, тысячи раз говорившего это раньше.
Идя за мистером Робсоном по коридору, Элизабет вдруг поймала на себе несколько сочувствующих взглядов обслуги и сестер, и до нее не сразу, но дошло, что сочувствие вызывает не ее сын, а сама она, ее красные от слез глаза, бороздки от слез на щеках, сбившаяся прическа. "Немедленно возьми себя в руки!" - сама себе приказала Лиз, и в тот момент, когда они входили в кабинет врача, она уже успела привести себя в относительный порядок. Даже причесалась.
--
Присаживайтесь, миссис Гарфилд! - произнес Роберт Робсон и указал на стул напротив своего рабочего стола.
--
Что с Джерри?
--
Пожалуйста, успокойтесь, выпейте воды, - и врач протянул ей стакан воды, видимо приготовленный заранее. - Джерри в относительном порядке.
--
Что значит в относительном, черт вас побери? Что значит в относительном?!
Похоже, что у Лиз начиналась истерика. Раньше у нее никогда не было ничего похожего, и это новое ощущение беспомощности и страха вместе с волнениями последних часов, непонятные слова этого человека, начали сдвигать сознание женщины в черноту ужаса.
Робсон, врач с двадцатилетним стажем, не раз видел подобное. По этому он резко встал из-за стола, всем корпусом подавшись в сторону Элизабет, почти нависнув над ней, опершись руками о крышку стола:
--
Успокойтесь! Или я выставлю Вас вон! - произнес он тихим, но твердым голосом.
Шок от подобного обращения вернул Лиз к действительности. Она вновь взяла себя в руки и уже собралась ответить этому зарвавшемуся "умнику", как она назвала его про себя, но не успела.
--
Извините, миссис Гарфилд, я не хотел вам грубить, но другого выхода у меня не было. - Он спокойно и даже медленно, как показалось Лиз, опустился в свое кресло. - Вы очень устали, и чуть не потеряли над собой контроль. Теперь Вы в состоянии меня выслушать.
Он был прав, и Элизабет поняла это, когда холодный ужас и отчаяние в ее мозгу уступили место злости. И он понял, что она это поняла, но по опыту не ждал признаний.
Он продолжал спокойно, стараясь, что бы смысл его фраз доходил до сидевшей перед ним заплаканной и напуганной женщины:
--
Мы провели серию анализов и тестов. Только что я получил результаты компьютерной томографии. У вашего сына сотрясение мозга третьей степени. Есть еще и четвертая, но тогда бы Ваш сын умер. - Робсон говорил, глядя ей прямо в глаза. - Но жизни Вашего сына ничего не угрожает. Поэтому успокойтесь. Сотрясение третьей степени вещь серьезная и потребует длительного - несколько недель, лечения в стационаре. Возможны некоторые осложнения, но, судя по результатам анализов, здоровье у мальчика хорошее, и я надеюсь, что все обойдется.
Робсон старался сказать ей практически все сразу, в несколько фраз, а уже потом отвечать на вопросы.
Через тридцать минут, когда вопросы начали повторяться, он сослался на занятость:
--
Простите, миссис Гарфилд, но меня ждут другие пациенты. Я уверяю вас, что жизнь мальчика вне опасности. Что касается последствий, то надеюсь, что все обойдется. Я назначу ему стандартное лечение с пребыванием в нашей больнице. Ваша медицинская страховка и страховка мальчика это позволяют.
--
Как часто я могу его навещать? Мы живем с ним вдвоем, и он для меня самое главное в жизни. - Лиз не просила, она требовала.
--
Вы работаете, миссис Гарфилд?
--
Да, пять дней в неделю с девяти до шести. Я продавщица в книжном магазине на углу 13-й и 26-й улиц.
--
Не вижу препятствий. Правда, обычно посещения заканчиваются в шесть тридцать, но для вас я сделаю исключение. - Робсон открыл ящик стола, достал какую-то бумажку и быстро написал на ней несколько строк. - Пожалуйста, возьмите. Это пропуск в больницу на ваше имя. В выходные дни вы можете приходить по общим правилам.
Итак, жизни сына ничего не угрожает. Она может навещать его ежедневно. Это были два главных для Элизабет вопроса на данный момент, и ответы, которые она получила, вселяли надежду.
Ни Роберт Робсон, ни Элизабет Гарфилд не знали, да и не могли знать, что в тот момент, когда Голова Джерри ударилась о валун, одна из миллиардов клеток мозга готовилась начать деление. От сильного сотрясения спираль ДНК этой клетки, как других, развернулась и сломалась в нескольких местах. Но в отличии от других клеток мозга, имеющих две дублирующих друг друга спирали, как бы резервных копий друг друга, предназначенных именно для таких случаев, эта имела только одну спираль. Когда деление закончилось, в мозгу появились две клетки с поврежденными ДНК. Как и миллионы лет до этого организм стал исправлять ситуацию, и началось ускоренное деление поврежденных клеток - организм пытался получить здоровую клетку, но все они имели одну спираль ДНК - копию сломанной спирали первой клетки. Этот процесс известен человечеству как рак.
Гарден стрит, Бейкерсфилд, Калифорния. 12 июля 1998 г.
Когда Линда возвращалась домой с угольных складов, уже начинало темнеть. Не то, что бы было темно, просто в это время она всегда была дома, но сегодня она опоздала. Но не просто опоздала, она даже не сказала маме, где будет. Если прибавить к этому грязное платье, изодранные коленки и локти, перемазанное угольной пылью и зареванное лицо, то возвращение не сулило ничего хорошего.
По пути домой Линда пыталась представить себе разговор с матерью - что скажет она, а что я, а она скажет это, а я это и так далее. При этом она сама понимала, что воображаемый разговор только попытка самоуспокоения, поскольку мама, и так было всегда, будет говорить одна, а Линде придется только слушать, соглашаться и обещать "никогда-никогда так больше не делать". Проблемой было то, что она несла за пазухой. И проблемой настолько серьезной, что даже мысли о ней девочка старалась отогнать, поскольку не могла придумать ничего путного.
В свою очередь, когда Линда не сказав ни слова, ушла гулять, Катрин Томпсон рассердилась. Пока не очень сильно, скорее, для приличия, как подобает сердиться любой строгой матери. Она практически всегда сердилась "для приличия", как сердилась ее собственная мать, напуская на себя строгий вид и спокойным, не терпящим и не допускающим в принципе возражений, тоном начинала разные по продолжительности, но одинаковые по содержанию, воспитательные речи.
Когда начало темнеть, Катрин взглянула на часы и испугалась. Раньше в это время Линда ВСЕГДА была дома. Даже если уходила на празднование дней рождения подружек. Катрин считала себя хорошей матерью, поскольку воспитывала дочь как ПОРЯДОЧНУЮ, ВОСПИТАННУЮ И ПОСЛУШНУЮ девочку.
Но сегодня Линды дома не было.
Катрин начала злиться. Отработанная до мелочей, безупречная воспитательная система дала сбой, и поднимающаяся в ней от этого злость даже пересилила испуг за дочь. Линда нарушила ПРАВИЛА.
Мать Линда увидела еще за пол квартала от дома - она стояла на подъездной дорожке уперев руки тыльными сторонами ладоней в бедра. Весь ее вид показывал, что она стоит здесь уже ВЕСЬ ВЕЧЕР, хотя на самом деле вышла только пару минут назад. Каким-то седьмым или восьмым чувством Линда поняла, что знает это. И знала всегда, когда случалось нечто подобное из воспитательной системы мамы. Но сейчас она вдруг поняла и приняла это знание так ясно и четко, как никогда ни до, ни после этого не понимала и не принимала ничего другого. Весь воображаемый разговор с матерью исчез как дым, и подходя к дому, Линда знала, что скажет - она впервые в жизни скажет настоящую правду. И это такое простое, и одновременно сложное решение, придало ей какую-то новую внутреннюю силу, существование которой она чувствовала и раньше, но никогда о ней не задумывалась.
--
Итак, юная леди, потрудитесь встать сюда и объяснить, что вы себе позволяете! - грозно, как никогда ранее произнесла Катрин Томпсон и указала пальцем в метре от себя.
Эта речь была заготовлена заранее и хотя и состояла из набора стандартных воспитательных фраз, тон ее был необычен как для Катрин, так и для Линды.
К удивлению девочки, она не только не испугалась, она вообще практически не заметила этого первого действия "воспитательной драмы".
--
Мамочка, пожалуйста, я очень тебя люблю, но не говори ничего. Вот. - С этими словами Линда достала из за пазухи крошечный, непонятного цвета, пушистый комок и держа обе ладошки "лодочкой", поднесла его к матери.
Внешний вид дочери, которая по большей части всегда была аккуратной девочкой, напугал Катрин, хотя она и не подала виду. Прочитав первую часть заготовленного монолога, она ждала чего-то вроде "извини, мамочка" только для того, что бы прервать и продолжить самой, но то, что происходило сейчас между ней и девочкой, было настолько неожиданным, что она остановилась.
В ладошках дочери лежал новорожденный котенок нескольких часов от роду. Даже пуповина еще была на месте. Он был настолько маленьким, что даже Катрин, которой приходилось раньше видеть новорожденных котят, удивилась, что он живой.
--
Вот, посмотри, мамочка! Он только что родился, а остальные умерли, и мама его, Дымка, тоже умерла, а он остался, и я должна его спасти, потому, что больше некому! - Линда говорила немного сбивчиво и быстро, стараясь вложить в одну фразу все, что должна была сказать. Но в ее тоне не было просящих и упрашивающих ноток. Она говорила так, как будто это было само собой разумеющимся, понятным и не требующим дополнительных объяснений.
--
Надо отнести его к ветеринару, пусть он его посмотрит. - Неожиданно для обеих сказала Катрин.
На пороге дома появился отец. Майкл слышал весь разговор от начала до конца. Несколько секунд он стоял на месте, словно пытался понять, что именно случилось только что на его глазах. Потом подошел, по очереди переводя взгляд с жены на дочь, на крошечный комок у них в руках, положил руку на голову дочери.
--
Ты выросла, дочка. - Произнес он, глядя теперь в глаза только ей, словно произнес окончательный приговор.
И все трое как-то само собой поняли, что именно это и было смыслом всего произошедшего за последние несколько часов.
Часть вторая.
1.
Джерри вернулся домой после полутора месяцев пребывания в больнице.
Чувствовал он себя совершенно отлично, если не считать случавшихся иногда приступов не сильной головной боли. Он не придавал им особого значения, считая, что это последствия того давнего, по его представлениям, падения. Полтора месяца на больничной койке для мальчишки его возраста казались целой вечностью, поэтому он никому не говорил об этих приступах, опасаясь, что его оставят в больнице. Не говорил он этого еще и из-за мамы. За эти полтора месяца он столько раз видел, как она плачет, сколько не видел за всю свою жизнь. Он чувствовал себя бесконечно виноватым перед ней и не знал, как загладить эту вину. Именно по этому он всегда старался выглядеть здоровым, даже если чувствовал себя не важно или совсем плохо.
--
Ты вырастешь настоящим мужчиной, Джерри, и я горжусь тобой. - Говорила мать. Теперь она говорила это чаще, чем раньше.
О лучшей похвале он и не мечтал и старался "быть мужчиной".
Заканчивались каникулы. Самые плохие каникулы в его жизни. Конечно, в больнице были и другие дети, но они приходили не на долго, уходили, приходили другие и снова уходили. С некоторыми он успевал подружиться, с некоторыми просто играл, когда ему разрешили встать с постели. Но каникулы были испорчены безнадежно.
Несколько раз его навещал Ал, чьи редкие появления доставляли Джерри самое большое удовольствие, особенно, когда он уже начал поправляться. Теперь в глазах Ала он был настоящим героем, с забинтованной головой, "смертельно раненный", как воображалось им обоим. Они оба старательно избегали обсуждать то, что случилось в Корабельном Лесу, поскольку виноваты были оба. Но так как пострадал только Джерри, то само собой, он и становился победителем, а победителей не судят. Конечно, с точки зрения взрослых, это могло показаться глупо и несправедливо, но мальчики не вдавались в такие тонкости, принимая все как должное. Они ведь были друзьями.
Постепенно страхи за сына стали покидать Элизабет Гарфилд. Наблюдая, как он поправляется, она успокоилась. Конечно, его следовало наказать, но в первые дни это вообще не приходило ей в голову, а потом мысль о наказании казалась неуместной и запоздалой. Джерри мужественно переносил больничную койку, процедуры, уколы и горькие таблетки, и видя это, она начинала гордиться, что одна воспитала такого сына.
Отец бросил их когда Джерри было всего несколько месяцев. Городской плейбой, капитан местной футбольной команды, любимец всех девчонок еще со времен школы, Марк не мог терпеть, что кто-то не обращает на него должного внимания, как это демонстративно делала Лиз. Именно за ней он ухаживал самым галантным, на какой был способен, способом, всеми силами добиваясь ответа. Кончилось это все браком, после которого его интерес к Элизабет стал постепенно пропадать. Рождение Джерри решило вопрос окончательно не в пользу семьи, и Марк Гарфилд сбежал от них, сбежал из города и куда он подался точно, никто не знал.
Последнее время приступы головной боли участились. Но к ним добавилось кое-что, что пугало даже Джерри. Иногда, но все чаще и чаще, стали появляться приступы головокружения. Они появлялись внезапно, словно волна, и весь мир на доли секунды терял свои контуры, расплывался и отдалялся, наклоняя горизонт влево и вправо по нескольку раз. И все возвращалось в норму.
2.
Линда Томпсонов постепенно привыкала к новой своей роли. Роли, для которой существовали новые правила, еще не понятые ни Линдой ни Катрин. Были ли эти правила на самом деле? Последнее время Катрин часто наблюдала за дочерью, замечая какие-то новые, или просто не замеченные раньше, изменения. И эти изменения пугали и радовали ее одновременно.
Каким-то непостижимым образом в ее дочери совмещались теперь прежняя детская непосредственность и непоследовательность, свойственные всем детям, и та ровная, без всплесков и провалов, серьезность и ответственность, которые сама Катрин всю жизнь пыталась воспитать в себе самой.
Тот день, когда Линда принесла домой полуживого котенка, стал поворотным в их жизни. Никто из них четко не отдавал себе отчет в произошедшем, да и не стремился к этому. Но изменился традиционный, казавшийся незыблемым, порядок в семье, изменились их отношения. Как-то само собой, словно так было всегда, Майкл стал принимать больше участия в жизни дочери. Он спрашивал ее мнения во всех вопросах, имевших к ней непосредственное отношение, и выслушивал его, иногда спорил, но чаще соглашался, предварительно заручившись поддержкой Катрин.
Сами собой закончились "традиционные ритуалы" вроде "до крошечки", напоминания "почить зубы" и "вымой руки" и прочие мелочи, из которых складывается жизнь семьи с детьми. Отношения стали почти равными. И ключом ко всему этому был тот несчастный котенок. Вернее не сам котенок, а отношение к нему Линды.
В тот день Майкл сам вызвался отвезти Линду с котенком к ветеринару, что было вовсе не в его правилах. Катрин не поехала, сославшись на дела в доме, хотя причина была в том, что ей просто необходимо было побыть одной хоть немного, и разобраться в том, что только что произошло с ней, с ними со всеми. Встречу с ветеринаром она знала со слов Линды и Майкла. Единственный в их городишке ветеринар Сетон Стоун, был бесконечно удивлен поздним визитом перепачканной девочки с полумертвым котенком за пазухой в сопровождении обычно не разговорчивого и немного нелюдимого Майкла. Но еще больше он удивился, что несчастный котенок не сдох, хотя должен был, учитывая рассказанную Линдой историю, сделать это несколько часов назад.
Более того, его жизненные показатели, с учетом всего произошедшего, были более чем стабильными. По всем признакам и при надлежащем уходе котенок должен был выжить.
- Мистер Томпсон, с котенком все в порядке, хотя это просто невероятно! - Стоун передал котенка Линде и удивленно пожал плечами. - Теперь об уходе, прежде всего...
- Это не ко мне, - Прервал его Майкл. - У котенка есть хозяйка.
И он погладил по голове дочь.
- Я понимаю, мистер Томпсон, но учитывая возраст, я считаю...
- У котенка есть хозяйка. - снова произнес Майкл, теперь уже более настойчиво. Посмотрел на дочь. - Я правильно понимаю?
-Конечно, пап.
3.
И все возвращалось в норму.
Но однажды Джерри упал, когда вставал из-за стола. Перепуганная Элизабет метнулась к сыну, выронив из рук стопку тарелок, подхватила его голову и, ничего не понимая, стала лихорадочно ощупывать его тело. Слезы ужаса мгновенно закрыли для нее весь окружающий мир. Это не был первый приступ, но первый на глазах у Элизабет. Бесконечные секунды тянулись, словно в замедленной съемке.
Элизабет, надо отдать ей должное, не растерялась. Подхватив сына, она перенесла его на диван в гостиной, бегом принесла с кухни мокрое полотенце и положила ему на лоб, открыла окно и только после этого позвонила 911. Когда она уже положила трубку, Джерри пришел в себя.
Он недоуменно осматривал комнату и его взгляд вновь обретал осмысленное выражение. Катрин почти прыжком оказалась возле дивана и уложила его на подушку.
Скорая приехала минут через десять.
4.
В отличие от многих своих сверстниц, Линда не играла с котенком в "дочки матери". Многие девочки стараются превратить своих питомцев в кукол - одевают на них бантики, кутают в одеяльца и укладывают спать в кроватки, шлепают за непослушание и делают много таких же глупостей .
Линда не делала ничего похожего. Следуя рекомендациям доктора Стоуна, которые она старательно записала в первый день, она без преувеличения заменила котенку мать. Правда, теперь он уже не был просто котенком. Он стал Угольком. Может быть потому, что она нашла его на угольном складе, может из-за черного, как уголь, пятна на спине. Уголек, так Уголек. Лично ему было все равно.
День за днем она ухаживала за ним по всем правилам. Первые дни вставала по нескольку раз, что бы накормить его из пипетки молоком, всегда убирала его "детские неожиданности", мягкой, смоченной теплой водой, ваткой протирала ему не только глазки. Одним словом, делала все то, что обычно делают кошки, только на человеческий лад.
Томпсоны старшие не принимали в этом активного участия. Наблюдая за Линдой они продолжали открывать ее для себя. Самым поразительным для Катрин было то, что она не заметила как и когда воспитала эту, почти незнакомую для нее, девочку. Это было настолько неожиданно, что пугало ее. Пугало и радовало.
Уголек рос, как и все котята, в меру веселым, в меру озорным, не прочь похулиганить. Но было в нем что-то еще. Ни Линда, ни ее родители не знали, да и не могли знать, что именно. Ни опыта воспитания новорожденных котят, ни достаточных наблюдений у них не было.
Да и особенности Уголька, на самом деле, никак особо не проявлялась.
5.
- Миссис Гарфилд, я не буду, не имею права ни морального, ни права врача, скрывать от Вас правду.
Роберт Робсон был сосредоточен и хмур.
- Мы почти закончили обследование, но оставшиеся процедуры теперь уже просто формальность и ...
- Что с Джерри? - прервала врача Катрин Гарфилд.
Несколько секунд врач смотрел ей прямо в глаза, но потом отвел взгляд в сторону и произнес, как приговор:
- У вашего мальчика рак головного мозга.
Роберт Робсон, казалось, всем телом ощутил вязкую тишину, застывшую в кабинете. Он ожидал слез, может быть даже истерики, расспросов, чего угодно, но не этой тишины.
- Миссис Гарфилд... Элизабет, - он снова посмотрел на нее, - я думаю, что...
- Что, - она снова оборвала его на полуслове, - вы собираетесь делать?
- Мы очень поздно диагностировали болезнь. Опухоль уже с куриное яйцо. Хуже всего то, что она находится в центре, очень близко от ствола спинного мозга. В общем, операция исключена.
- Я спрашиваю, что вы собираетесь делать? - теперь в ее глазах стаяли слезы.
- В таких случаях прописывают химиотерапию. Других вариантов у нас нет.
- Сколько ему осталось?
- Я бы не стал так ставить вопрос, есть основания...
- Это у меня есть основания... - в который раз не дала она ему договорить. - Простите, доктор, что обрываю вас, но в моей жизни был такой случай.
Робсон слушал не перебивая, как завороженный глядя в ее ставшие вдруг пустыми и далекими, глаза. Как тяжело умирала старая женщина. Про девочку подростка, которая не могла и не хотела мириться, видя, как боль и смерть забирают ее любимого человека. Он не перебивал.
- Так что, хоть я и не врач, но кое-что знаю. Говорите мне правду.
- Мы выявили обширные метастазы в мозге Джерри. По всей видимости, поражены и другие органы. Это мы сейчас выясняем. Если мои предположения верны, то мальчику осталось не больше одного, двух месяцев. Простите, миссис Гарфилд.
6.
Уголек изменился как-то сразу, в одночасье. Он полностью перестал играть, много ел и спал, а когда не спал, то часами сидел во дворе, на ящике для почты и смотрел на восток. Наконец, прождав больше месяца, Линди решила действовать.
- Пап, отвези меня к доктору Стоуну, пожалуйста. - Попросила как-то вечером Линда.
- Что-то случилось? - Майкл отложил вечернюю газету.
- Мне кажется, Уголек заболел. Он совсем не играет, много ест и спит.
- Хорошо, завтра ведь суббота? Завтра и отвезу.
Визит закончился ничем.
- Ваш подопечный, юная леди, в полнейшем порядке. Он, правда, немного перебрал в весе, но в остальном я не вижу никаких отклонений. Если бы это был медведь, я бы предположил, что он собирается впасть в спячку и копит "припасы". - Пошутил доктор.
- Он очень много ест и спит, и совсем не играет. Может ему просто грустно? - наивно спросила девочка.
- Конечно, как специалист, я не могу применить это понятие к молодому котику, но, руководствуясь опытом, отрицать этого не могу. Давайте понаблюдаем, а потом проведем повторное обследование. Приезжайте через недельку.
- Сколько я вам должен, Сетон? - спросил Майкл.
- Осмотр здоровых кошек - бесплатно! - Иронично произнес Стоун и потрепал девочку по голове.
Уголек исчез в тот же день. Вернее ночь.
Вопреки привычке последних недель, весь вечер он не отходил от Линды. При первой же возможности забирался к ней на колени, прижимался и лизал руки, чего раньше никогда себе не позволял. Он прощался.
Ночью, когда все спали, а на дорогах почти не было машин, он ушел. Ему предстояло преодолеть сто пятьдесят миль на восток. Но расстояние его не пугало - сил собрано достаточно. Надо идти. Больше Томпсоны его не увидят.
7.
Последние недели измотали Элизабет Гарфилд до такой степени, что посетители больницы, встречая ее в коридорах, отводили глаза и старались отойти в сторону, думая, что она самая безнадежная пациентка. Она потемнела лицом, а воспаленные глаза ввалились внутрь от постоянного недосыпания.
Джерри умирал. И она это знала. Каждую минуту она старалась провести вместе с ним. По мере того, как прогрессировала равнодушная ко всему на свете болезнь, мальчик все меньше и меньше времени находился в сознании. Химиотерапия, как и предполагал Робсон, не дала ничего - метастазы захватили весь организм. Стараясь избавить мальчика от боли, ему вводили сильные дозы наркотиков, и все продолжали их увеличивать. По этому, боясь пропустить редкие мгновения, когда он открывал глаза, Элизабет старалась не отходить от него ни на секунду. Ее ночной сон превратился в сон наяву, когда затуманенное бессонницей и усталостью сознание, словно сквозь толщу воды ловило каждый шорох. Но безуспешно - уже несколько дней Джерри не приходил в себя.
Ей снился сон. Странный, пугающий и притягивающий одновременно. В больничную палату вошел кто-то. Она не видела, кто это был, но знала, что он уже здесь. Она видела его светлый силуэт на фоне почти черного в темноте тела сына. Потом этот кто-то обошел кровать Джерри и встал у изголовья, протянув вперед руки. Да руки, именно руки она видела отчетливее всего! Руки не то девушки, не то подростка, которые замерли в сантиметре от лица мальчика. Но в этом странном сне она не боялась за сына. Почему-то все казалось таким естественным, спокойным. Так было надо. Дальше она уснула. Просто уснула, как засыпала в самые спокойные и счастливые вечера своей жизни.
- Мама! Проснись, мама! Ну, проснись же!
Джерри стоял перед ней и тряс за руку. Джерри СТОЯЛ перед ней! Сон кончился, словно кто-то просто выключил. Джерри СТОЯЛ перед ней и ТРЯС ЗА РУКУ!!
ЭПИЛОГ.
Газетная шумиха про невероятный, но подтвержденный больничными документами случай полной ремиссии на последней стадии рака, закончилась. Все жители округа, кто посчитал это необходимым, уже навестили "чудо-мальчика" и пожали руку Элизабет. Ученый мир продолжал настаивать на повторном обследовании ребенка и не как не мог понять упорства матери, которая ни под каким предлогом не хотела этого делать. Даже специальные финансовые средства, которые готов был предоставить для этого штат, не могли изменить ее мнения.
Джерри успешно догнал школьную программу, стойко перенес "медные трубы" своей "славы" и продолжал жизнь обычного мальчишки своего возраста.
Роберт Робсон внезапно бросил карьеру врача и, так как не был обременен семьей, отправился в неизвестном направлении. Для всех осталось полной загадкой его внезапное решение и исчезновение.
Только изредка Элизабет получала от него открытки из разных городов и городков страны. И одно письмо, которое держала сейчас в руках:
"Дорогая Элизабет!
Надеюсь, что Вы прочтете это письмо, хотя отвечать на него не надо. Думаю Вы сами поймете это, дочитав до конца.
Многие годы я шел к тому положению врача, которого достиг, той доли уважения окружающих, которую это положение дает. Я думал, что мои знания, опыт, ответственность, наконец, являются той платформой, на которой зиждется воздвигнутый мной мир. Но все оказалось не так.
То, что я хочу Вам сказать, покажется Вам странным и, наверное, нелепым, но именно Вам я должен все объяснить. Весь этот мир разрушил тот несчастный котенок, которого Вы нашли на подушке Джерри в то утро, когда наступила ремиссия. Когда Вы принесли его ко мне и попросили помочь, я не мог отказать. Отказать Вам. Я не ветеринар, но и мне было понятно, что это несчастное животное не протянет и нескольких часов. Учащенное дыхание, расширенные зрачки, скачущий пульс, все говорило, о том, он умирает. Умирает в страшных мучениях. Я подумал тогда, что, видимо, кот попал под машину или что-то вроде этого, и отнес его на рентген. У него не было переломов или травм. У него вообще ничего не было!!! Все, что я увидел на снимках, была одна, огромная РАКОВАЯ ОПУХОЛЬ!!! Он вообще не должен был жить в этот момент!
Я предложил его усыпить, не сказав Вам про снимки. Нет, я ничего не скрывал, просто не мог сказать об этом потому, что этого просто не могло быть. Вы согласились.
Когда я вводил животному препарат, то заглянул ему в глаза. Я не могу описать, что я увидел в этил в этих глазах, но именно в этот момент я начал что-то понимать.
Я не знаю, что именно. Но надеюсь узнать. И тогда, возможно, вернусь к карьере врача.
Передавайте привет Джерри!
Искренне Ваш, Роберт Робсон.
p.s. Нет, этот котенок не разрушил, а изменил мой мир, и, надеюсь, к лучшему. "
Элизабет хорошо помнила эти глаза. Однажды, много лет назад, в ночь после первого причастия, ей приснилось, словно кто-то наблюдает за ней. Кто-то такой огромный, что она видела только его глаза: участливые, добрые и бесконечно глубокие.