Ялов Анатолий Михайлович : другие произведения.

Попутный лифт

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В этой книге мы знакомимся с историей Павла Николаевича Фомина - необычного человека, психотерапевта и потомка баскских кочевников, который живет в Нижнем Вяземске. На протяжении всего повествования мы присутствуем в его жизни через глаза Петра Арепина, высокоуважаемого профессора и главы кафедры психологии. Арепин считает, что есть какие-то подобия между ним и Фоминым, но их связь может быть только пародией на автобиографический жанр. Арепин всегда стремится быть верным правде, сохранять научную объективность и избегать личных встреч. Однако, его задача усложняется, когда Фомин начинает отклоняться от своего обычного пути и начинает испытывать потребность в творчестве. В конечном итоге Фомин получает свободу, которая меняет его жизнь навсегда. Эта книга является потрясающим путешествием в мир психологии и личностного роста. Она захватит вас своими глубинными исследованиями человеческой психики, а также оживит ваше воображение через фантастические стороны Фомина и его клеточного единорога. Это история о самопознании, о поиске своего места в жизни и о том, что бывает, когда мы осмеливаемся выйти за рамки привычного и разжечь искру творчества. "Попутный лифт" - книга, которая покорит ваше сердце и заставит задуматься о важности баланса между наукой и искусством, между объективностью и воображением.
  Пролог
  
  Я уже изрядно попривык к своей квартире за те два года, что минули после моей персональной, одноместной революции. Через широкое окно столовой, сквозь уходящую серую поволоку, уже прореженную прячущим-ся за углом соседнего дома солнцем, первым обозначился бестолковый лабиринт детской игровой площадки. Легко додумываю скорую яркость, красные, жёлтые, синие крыши-купола теремков, ступеньки ведущих к ним лестниц, отполированные поколениями детских ног, мелькающими с дро-зофильей скоростью. Неподвижные карусели - компас не размагничен-ный, а заброшенный на другую планету. Всё ещё пейзаж, а не предстоящая батальная сцена, когда маленькие дети с избирательной памятью, посвя-щённой данным им обещаниям, выведут сюда своих мам или бабушек. (Мужские фигуры возможны так же, как вполне возможна январская отте-пельная слякоть, которая по привычке всё ещё считается аномалией. Хотя, если откровенно, редкие факты таковых фигур следует считать мутациями с сомнительной наследственной ценностью.) Взрослые, одержимые сво-бодными от дискуссий идеями о пользе движения и свежего воздуха, ско-ро доедят омлет или кашу, допьют свой кофе или чай и приведут сюда сво-их чад, обёрнутых в тепло и потому похожих на коконы бабочек. Кто при-знается, что сюда влечёт стремление показать и утвердить себя в болтовне с другими мамашками? Ещё меньше желающих посмотреть на данный ри-туал выгула, сдобренный всего лишь какими-то несколькими десятилетия-ми, как на сделку с сомнительной выгодой: дети обеспечиваются развле-чениями, а взамен облегчают задачу сопротивления их неукротимым ис-следовательским позывам. Вслушайтесь, как журчит прохладный ручеёк в песчаном солнцепёке пустыни: безопасное исследование! Детки, при-строенные к рассчитанному с умыслом "беличьему колесу", дают взрос-лым передышку, поменьше досаждают им необходимостью понимать из-нанку их желаний и страхов. А ещё - на N процентов ускоряется мифиче-ский "рост"! Рост: "увеличение организма или отдельных органов в про-цессе развития".
  Затяжной и неопределённый рассвет короткого зимнего дня в Петер-бурге. Однако, время совсем не раннее: парковки перед соседним бизнес-центром уже заполнились остывающими автомобилями. Сегодня собира-лись материализоваться преимущества преподавательской профессии. В зависимости от расписания она позволяет мне провести день вне разо-мкнутых сот университетских учебных аудиторий, бессовестно намекаю-щих на мёд. Бесценная роскошь медлительности, утренний кофе с моло-ком, самодовольный взгляд на кухонный интерьер, белый с золотом, по-чему-то называемый итальянским. На стене - репродукция из националь-ного музея Стокгольма, где Ханной Паули, отнюдь не итальянкой, всё той же солнечной позолотой круглосуточно подсвечены приготовления к зав-траку.
  Привычным маршрутом, через кратер в кухонной мойке, который са-мым доступным и наикратчайшим способом соединяет всех заинтересо-ванных с Аидом, кофейная гуща вместе с отвергнутым прорицанием на ней отправлена навстречу новым воплощениям; никакой сентиментальности и стенаний: прочь воспоминания о метаморфозе стёсанных дотемна окаты-шей зёрен, исполненном обещании и легковесном обаянии конусовидной горки смолотого густо-коричневого порошка. Цитата: "справедливость и использование - удел меланхоликов". Источник забыт: то ли классная ру-ководительница в моей московской школе, то ли актёрская фраза из аме-риканского вестерна с индейцами и ковбоями.
  На рабочем столе лежит первый черновик или, вернее, развёрнутые тезисы статьи, заказанной научным журналом. В первом перерыве после доклада на недавней конференции ко мне подошёл присутствовавший там главный редактор журнала и предложил превратить доклад в статью. Я со-гласился, и на то были две причины. Во-первых, посыл моего доклада был совершенно новым. Ожидание новизны, как и требование её - ни что иное, как рикошет юношеского, романтического представления о науке. То, что правильно, не всегда практично, но мне хотелось сопротивляться призна-нию могущества всеобщей энтропии, цепляться за взгляд, изобретённый в отрочестве (ладно, присвоенный мною) и наслаждаться принадлежностью к бестелесной фронде. Во-вторых, не имело значения то, что инициатива статьи принадлежала не мне. Кажущаяся надменность отказа - это не са-мое приятное, но и не то, что могло остановить. Арктика и Антарктика отка-за и согласия находились на рукотворной грядке, возделываемой на не самой уютной планете, вращающейся в системе моих смыслов. (Говорю как думаю, думаю, как говорю!)
  Поэтому, вышесказанным может быть оправдана, обоснована та стро-гая последовательность, в которой я водружал себя на недовольный стул, нажатием на кнопку запускал унылый вздох компьютера и неделикатно расталкивал по столу подготовленные по старинке книги.
  Зазвучавший телефонный звонок никак не мог повредить хрупкие кри-сталлы моей концентрации на статье по причине их отсутствия. Даже кон-туры её не наметились посреди благостной немоты, растёкшейся обшир-ной кляксой. Так мороз, внезапно вернувшийся весной, не опасен для дре-весных почек, припоздавших с набуханием. (То, чему я обучен, требует поставить вопрос: правда ли это?)
  Звона, собственно, в звонке и не было; вместо него - архаичная мело-дия, сохранившаяся с эпохи, когда звук возникал в результате ударов ме-таллического молоточка по столь же металлической круглой чаше. Звук из эпохи, когда мелодии звонка телефонного и дверного немногим отлича-лись. Времена, когда мамонты и птеродактили предположительно вымер-ли, но ещё не заняли своего места в палеонтологических музеях. В отличие от сохранившейся в домашнем музее печатной машинки моей матери, ещё не распластанной, т.е. ещё не готовой к припрятыванию между куль-турными пластами. Времена, когда легкомыслию адюльтеров потворство-вала всё ещё не изобретённая сотовая связь. А люди были ещё достаточно умны, чтобы самостоятельно догадаться и принять решение насчёт обрат-ного звонка: не дожидаясь подсказки "перезвоните" на экране смартфона.
  - Слушаю.
  - Добрый день, это Ольга Арепина. - Женский голос из динамика "трубки". Помеха? Приключение? Угроза? Просьба о помощи? Ошибка?.. Бывают ли ошибки?
  "Ольга" прозвучало как "Олька"; смесь неуверенности и отрешённо-сти приготовленного заранее текста:
  - Я жена... Хотя, какая я жена... Я вдова Пети. Петра Арепина...
  Естественным следствием незавершённого пробуждения была опре-делённая вегетативная пауза с этой стороны телефона, с этой стороны мое-го состояния. Собеседница ожидала реакции, и та развернулась поспеш-ным подснежником:
  - Да, Ольга, здравствуйте! - Сколько времени: измерение, дистанция, проверка, распознавание. И автономный процесс:
  - Я вас слушаю.
  Время достаточное, чтобы подняться и спуститься по шаткой стремянке в дальнем закоулке хранилища архивных рукописей.
  Мои воспоминания об Ольге отрывочные, в мелких расфасовках. При каких обстоятельствах Петя с ней познакомился я то ли не помню, то ли и не знал. Студентка института железнодорожного транспорта, куда девушки поступали совсем не часто. Как-то, под влиянием одного из многочислен-ных заимствованных стереотипов, я спросил её в мимолётной беседе о причинах выбора. Ответ был не очень внятным, но я узнал, что железнодо-рожников в роду не было. Другое воспоминание - про покидание ею квар-тиры, где проходила студенческая пирушка, через окно, пусть и первого этажа. Пирушка - слово, которым тогда пользовались. Жаренная картошка с жаренной же колбасой. Это большой вопрос, что было главным для голод-ных студентов, живущих вдали от родительского дома - общение или пи-тание? А вот другая картинка: её вызывающая стрижка "наголо" запомни-лась потому, что в восемьдесят третьем году такая экстравагантность в сре-де научной интеллигенции, к которой в результате лихой экстраполяции можно причислить и студенчество, была не принята. Лично я впервые в жизни увидел выбритую до черепа женскую голову. И, кстати, был удивлён, что красота может проявляться и в форме черепа. Зримые мною в достатке бритые мужские головы такого впечатления не производили.
  Годом ранее; Петя Арепин на первом курсе университета. Волосы спускаются к плечам и слегка, совсем немного, вьются. Не знаю, была ли подобная причёска чем-то примечательна для студентов театральных ву-зов, но Петя был единственным обладателем таковой среди студентов-естественников, коими мы, будущие психологи, себя считали. Такая антич-но-львиная грива требовала ухода и нерядового парикмахера с вытекаю-щими из этого финансовыми последствиями. Петина декларация об исклю-чительности дополнялась книжным томом, который перемещался по ко-ридорам от одной лекции к другой, будучи непременно заключённым под мышкой. Наступала пора, когда книги менялись, но их авторами столь же непременно являлись писатели не то, чтоб запрещённые, вроде Солжени-цына, но только те, произведения которых в библиотеках достать (так мы тогда говорили) было очень затруднительно; на общих основаниях - прак-тически невозможно. Не требовалось особой проницательности, чтобы сообразить, что столь тщательно выписанный образ на подготовленном холсте предназначен совсем не для того, чтобы украшать затворнический интерьер. Нет, напротив, он эффективно пробуждал, высвобождал долж-ные чувства. Его эманации - "На таинственном озере Чад посреди вековых баобабов..."* - достигали назначенных окрестностей. Не только ровесни-цы, но и женщины существенно старше начинали играть в "Мотылька и Лампу". Могло казаться невероятным, но Петя совсем не был ловеласом; скорее наоборот. Приближать, а затем оставлять особ женского пола перед закрытой дверью - поведение, в той повседневной речи именуемое "ди-намо".
  Таково лаконичное и самое простое вступление к его характеристике. Само по себе оно приближает к представлению о Петре в возрасте двадца-ти одного года в такой же мере, в какой указание на свойственную
  _________
  *Н.С.Гумилёв.
  снежинке шестигранность соотносится с нагромождением торосов у ска-листого морского берега, предваряющего череду лесистых холмов, за ко-торыми зенитное солнце тщится опалить белую горную гряду, уже готовую выкатить слезу из беззащитного глаза.
  В компании Петя своими рассказами от первого лица будоражил даже закоренелых интровертов. Если обобщать, то часто его истории начинались как сказания, например: "Когда мёд уже стал сладким, горы ещё остава-лись высокими, а я...". Умом на нашем курсе было не удивить, но уж точно, уровень нашего гуманитарного образования, унифицированного советской школой, он превосходил. Не вдаваясь в детали относительно обстоятельств (энтузиаст, школьный учитель истории и в то же время его родственник, двоюродный дядя), следует констатировать: это превосходство было со-здано самообразованием. Однако, отсутствовало что-либо показное, наро-чито-энциклопедическое: чувство меры Пете тоже было присуще, и веер павлиньего хвоста, хоть и разворачивался, но не образовывал доминанту на местности. Не помню, тогда ли ко мне пришло понимание его превосход-ства в образованности. Полагаю, что именно его образование проявилось способностью ставить впечатлявшие меня своей нестандартностью вопро-сы. (Услышать Олины слова о том, что она вдова - это не то же самое, что перелистнуть отношение и тотчас подумать о Пете в прошедшем времени: "он умел задавать необычные вопросы".) Причём, эти вопросы относились не к обсуждаемым психологическим материям, а ко всему вокруг, от меню студенческой столовой до влияния коммунистической идеологии на теку-щие решения администрации факультета.
  Были ли мы друзьями? Да, это слово произносилось; оно вообще легко произносится двадцатилетними молодыми людьми. На занятиях мы неред-ко сидели рядом, за одним столом, а в перерывах вместе бежали пить ко-фе или чай с булочкой. Хотелось бы снять шляпу или, за неимением оной, отыскать иной способ проявить уважение грядущему мастеру слова. Тому, кто для родившихся до запуска машин времени в серийную эксплуатацию воссоздаст то питьё, что в рабочих и студенческих столовках текло из баков с краниками и называлось кофе. О, средний род здесь весьма кстати! Такие же сложности поджидают и описание чая: оно заваривалось утром в боль-шом баке, затем это, которое звалось "заваркой", доливалось горячей во-дой. Впрочем, несоответствие слова и его оттиска было если не повсе-местным, то широко распространённым явлением для обитателей боль-шой страны с ухабистой историей. Надо обладать немалым литературным даром, чтобы не пивавший тех кофеёв, "не испивший сей чаши" недогра-мотный обитатель большой страны смог прочувствовать согревающую вол-ну благодарности и признательности от того, что "жить стало лучше, жить стало веселее". Ко времени нашей с Петей учёбы - это и самогипноз, и как бы подзабытый от долгого неупотребления сталинский лозунг, который есть и приказ, и гипноз. (Позвольте заверить, что я не делаю выписки с по-желтевших страниц. Полагаю, при взгляде на них эффект будет тот же, что и при разглядывании текстов на старославянском языке. Я лишь описываю свои мыслеобразы в начале телефонного разговора с Олей Арепиной, в девичестве Рассказовой-Малимон: скоростные, краткоживущие, мелькаю-щие как мошки перед лицом в тёплый и влажный день.) Разгорячённые пробежкой и убеждением, что гипноз на нас не действует, мы с герр Пите-ром нередко обсуждали повсеместный миропорядок, неправильный и правильный. Удивительное дело: при том, что мы часто расходились во мнениях, страстным спорщиком его не назвать. Сейчас мне ясна причина. И опять - в его пользу.
  А однажды, мы, вместе с ещё одним однокурсником, заступились за девушку и дрались с хулиганами. Вообще-то, как я сейчас понимаю, хулига-ны они только по протоколу. А так это заурядные аборигены, для которых железнодорожная платформа пригородных электричек - обычное место встреч, почёсывания, потягивания дешёвого вина из горла мутной бутылки, общения на своём местном диалекте, где междометия и союзы есть бран-ные обозначения мужских и женских гениталий. Мы же исходили из пред-ставления, что эта платформа - общественное достояние, публичное место. Типичный пример ситуации двух правд, каждая из которых основана на не-пересекающихся аргументах: "мы тут были всегда, когда тебя ещё мама не родила" и "платформа построена для удобства и удовлетворения законных интересов пассажиров". В результате, все оказались доставленными в ми-лицию. А у милиции - даже не третья правда, а шизофреническое расщеп-ление: рабочим парням выпивать и драться - это непременный классовый атрибут, как по-другому? А советскому студенту драться - это нарушать легенду советского же общественного согласия. Кто сказал, что если из-дать приказ для пациентов психиатрических больниц и медицинского пер-сонала поменяться местами, то эти пациенты не справятся с задачей? Для того, чтобы справляться с задачей, поставленной кем-то мудрым-премудрым, совсем не обязательно сформулировать для себя понимание её смысла. Впрочем, доминировали восьмидесятые годы двадцатого века, вера в верховенство мудрости, в верховную мудрость слабела повсемест-но, и под утро сержант в той же патрульной машине с триумфально-синей мигалкой-подсветкой довёз нас, уже помеченных куда более скромными отёками того же цвета, до общежития.
  Он (Петя, а не сержант) женился на Ольге на последнем курсе. Его мать, взрастившая в нём псевдорыцарскую тождественность по умолчанию, не просчитала, что созревший фрукт покатится не обязательно к её ногам, и что Прекрасная Дама-Невестка уж точно не может быть столь прекрасна и безупречна, как она сама. После окончания университета Петя вместе с женой вернулся к себе домой, в Екатеринбург, который тогда ещё носил имя одного из трибунов красного террора. Совсем скоро среди памятников цареубийцы, расставленных по стране, преимущество получат те, что с массивными постаментами: такие постаменты предоставят больше места для начертания проклятий зеркальных антисатанистов. Под слоем прокля-тий, нанесённых поверх друг друга, начнут исчезать очертания имени, от-чества и фамилии.
  В эту пору обыкновения общаться в интернете вообще и в социальных сетях в частности, надо понимать, не было; разговаривали мы с Петей не часто - когда он приезжал, сначала в Ленинград, затем в Петербург. И слу-чалось такое всё реже и реже.
  Когда и у кого из нас возникла мысль о внутреннем соперничестве? Абсолютно внутреннем, не имеющем никакого отношения к делёжке жи-тейских реалий. Мои оценки в университетской зачётке были выше. (Не надо улыбаться при ссылке на величину оценок, так как практический пси-холог - это не физик-теоретик. По определению, ему необходимо быть частью единого социума, что означает сохранять в матрёшечном виде за-блуждения и шальные предрассудки прыщавого подростка со всеми смешными последствиями, проистекающими из сего тезиса.) Многие годы профессиональной карьеры я имел статус, которого у него не было: науч-но-исследовательский институт, через раз упоминаемый в разговорах как привилегированный, кафедра психотерапии, одна из немногих в стране. Я намного раньше защитил диссертацию и получил учёное звание, что тогда повышало общественный статус. Совпадение ли это, что в те годы его про-фессиональная карьера догоняла мою? Только пять лет назад он стал заве-дующим кафедрой психологии, что для всезнающего анонима свидетель-ствовало об опережении, несомненном превосходстве надо мной. Сопер-ничество между нами - это не победа в борьбе за какой-то ресурс, не "мне или тебе". Из-за того, что моя профессиональная хронография долгое вре-мя была впереди, а также из-за отсутствия позыва быть начальником над другими, я, со своей стороны, долгое время отрицал идею нашего сопер-ничества. Пока меня не осенило, что односторонне, сверху вниз нависает только крона мотива, что по существу соперничества всегда нужны двое. Тогда вспомнился мимолётный эпизод.
  Мы, студенты, сидим на стульях, расставленных кругом. Психологиче-ский тренинг, новинка в учебной программе, новинка в остывающем эСэСэСэРе. До этого, по обыкновению, в публичных местах совершенно-летние люди сидели рядами и слушали партийного функционера или упол-номоченное им лицо. А если располагались кругом, например у костра, то обязательно с осведомителем-сексотом - секретным сотрудником; изви-ните за гротеск. А круг без осведомителя - оплошка КаГэБэ. (Хоть и гипер-бола, но не всегда.) Не помню, в какой ситуации ведущий тренинга спросил у меня про отношение к Петру. Зато помню, как у меня ошеломительно быстро выпрыгнул импульсивный ответ про зависть. Я услышал свои соб-ственные слова сразу, был сражён ими и тему свернул. Но долго недоуме-вал! С Петей мы об этом эпизоде не говорили и тогда, никогда не вспоми-нали и впоследствии.
  
  ... Ольга рассказала, что муж умер полгода назад, внезапно. Сердце. Я не знал об этом. Мы не виделись, не разговаривали уже довольно давно - разные города, разные жизни.
  Также Ольга сказала, что "я сейчас в Санкт-Петербурге", что "пробуду не очень долго" и спросила: "Могли бы мы встретиться? Это очень важно".
  Чтобы сказать эти несколько слов так контрастно твёрдо, надо не со-мневаться, что "для мира нет ничего важнее моих дел"; ей удалось сохра-нить повелительное наклонение детского неведения.
  В этот период своей жизни я беспрепятственно мимикрировал под проходные стандарты текущего десятилетия и, подобно многим людям, стал использовать в качестве места встречи кафе. Обычно это "Ворона и сыр" с грузинской кухней и юмором или "Пегодя" - название корейского пирожка: недалеко, никогда не бывает людно. И там и там можно долго сидеть над чашкой кофе без домогательств официанта: "Желаете ли что-либо заказать?". Но, наверное, повлияли студенческие воспоминания по-перёк телефонного аппарата в руке, пуповиной привязанные к быту и мен-тальности Советского Союза. Тогда большинство людей, которые не приво-ровывали (вот ведь слово придумали - приворовывать...) могли позволить себе кафе или ресторан только в случае больших событий. И я пригласил Ольгу приехать ко мне домой. Объяснил, как доехать.
  Когда завершил разговор, то удивился, улыбнулся мимолётному век-тору мысли про подтекст: мужчина и женщина наедине, скомпрометиро-вать... Откуда это, ведь я не обитатель девятнадцатого века? Попытался вспомнить, как же она выглядела... Серые, на выкате глаза с томной во-сточной поволокой, длинные ноги... Получилось проще, чем вспомнить, как обстояли дела в девятнадцатом веке.
  Договорённость о "пяти вечера", что оставляет по другую сторону за-навеса "пять утра" реализовалась Ольгой пунктуально. Под сопровождаю-щий фон приветствий она переступила порог, оказалась под ярким пото-лочным светильником и стала снимать шубу. Мех с фиолетовым отливом принадлежал, по-видимому, какому-то зверю инопланетной расы, условно жизнеспособному мутанту. Я убедился, что правильно помнил только се-рые глаза. Ноги, подпиравшие грузную фигуру, никак нельзя назвать длин-ными. Очередной штамп, как угольная пыль на перчатке кинематографиче-ского лакея: длина женских ножек меняется с возрастом измерителя. Впрочем, миловидна - мелькнуло вполне по месту. Миловидна, прямые крашеные волосы не вызывали изжоги раздражения своим тоном. Так бы-вает со мной, если случайно оказываюсь на линии соприкосновения в без-надёжной войне, которую женщина ведёт с проступающей сединой: "Из-мена, предательство!!! Где та девочка, которой мама расчёсывает волосы? Где стихотворения на школьном утреннике и никогда не смолкающее стрекотание аплодисментов?". Также, Олино лицо было соразмерно по-движно, когда она, иногда улыбаясь, делала комплименты моему дому, его "классическому" стилю.
  От предложенного кофе отказалась, на чай согласилась. Сосредоточила немигающий взгляд на большой фотографии на стене сбоку от себя: ухо-дящая перспектива заката над озером, размытая нерезкостью старинного фотографического объектива. Она словно погрузилась в неё, опережая стремление поскорее стать невидимой.
  - Петя не только заведовал кафедрой психологии... Он ещё писал стихи и рассказы. И эссе тоже. Но не публиковал. Ему важнее был роман, кото-рый задумал и начал писать четыре года назад. И который не завершил. Говорил, что книга, можно было бы считать, готова, но... Останавливался на этом "но". Не хотел, не мог принять окончательное решение, говорил, что сомневается в концовке. Помню его слова, буквально за неделю до смерти: "Это очень, очень важно. Пока не пойму - ничего не будет!". А я думаю - не хотел отпустить роман от себя, так ему и говорила...
  Оля отставила далеко пухлый мизинец, замедленно сделала большой глоток поостывшего чая, взяла из вазочки конфету, развернула и оставила. Вряд ли театральность, похоже на задумчивость или спор с кем-то невиди-мым.
  - После его смерти я приходила в себя, устраивала жизнь свою и доче-ри. Она как раз школу заканчивала. Мне трудно оценить готовность книги, я никогда этим не занималась. Но я должна сделать так, чтобы книга была издана.
  Она просила моего совета и помощи.
  Почему я? Потому, что моё мнение "Петенька всегда ценил". И потому, что "больше ни про кого он так высоко не отзывался".
  - Очень, очень нужно твоё мнение о том, что делать с концовкой рома-на... Да и просто в Петербурге издательств больше. Наверное, будет легче, чем в нашем захолустье. - Оля смотрела на меня в абсолютной уверенно-сти, что сказанное ею предельно конкретно и ясно.
  Ничего себе, вот так аргументация! Признаюсь, я был в замешатель-стве. Бывало, сидишь себе на представлении в цирке рядом с ребёнком, в безопасном тридевять-десятом ряду от воронки-водоворота арены, а клон вошедшего в раж клоуна не подкрадывается снизу, а пикирует на тебя сверху и предлагает что-то вытащить из его колпака. Наконец-то моё бы-тие, или хотя бы его течение стало предсказуемым; я лелеял эту взращён-ную с трудом предсказуемость, старательно культивировал консерватив-ность.
  От меня последовали вопросы к Оле, якобы уточняющие. Их количе-ство подпиралось неотвратимостью ответных слов на просьбу. Когда-то, давным-давно, до меня дошла сенсационная новость, что не обязательно говорить определённое "да" или "нет". Полагаю, будь у всех людей по-добная пагубная привычка к определённости своей позиции, они могли бы сохраниться только в вольерах зоопарков, устроенных дипломатической расой. Ответственность за такой вывод хочу поделить на нас двоих: на себя и Чарлза Роберта Дарвина.
  Допустим, её мотив - это память, долг. А я здесь при чём? Только по-тому, что мне сказали о Петином уважении к моему мнению и, вообще, что я был чуть ли не единственным, кого он уважал? Ну, прямо какая-то индий-ская мелодрама.
  - Мне надо познакомиться с текстом.
  Небольшое замешательство, которое делало Оле честь: разве мысли-мо оставаться невозмутимой, расставаясь с драгоценной вещью, передавая её из своих рук в чужие даже на время? А как она представляла - что я всё устрою, подготовлю договор с издательством вслепую? И редактор, не гля-дя, заключит договор? Полагаю, она была в числе некоторых славных по-следовательниц Евы (любимый вкус "мужского шовинизма"), что не загля-дывают так далеко вперёд. Говоря честно (но не вслух), я и сам не пред-ставлял, как всё это делается. И всё равно, математика "бормочет под ру-ку", "задвигает в ухо" (да-да, ошибки нет!), что ноль больше, чем отрица-тельная величина. Чем величина отрицания.
  Из завидной бездонности коричневой дамской сумки Оля достала пап-ку с рукописью, и мы договорились, что месяц будет достаточным сроком, чтобы я мог сказать что-то определённое.
  А я тем временем успел решить для себя, что соглашусь, если книга мне понравится, так как хорошие книги пишут не каждый день. Пусть в этом случае книга Пети Арепина и её читатели встретятся. Хотя такую вероят-ность я не предполагал высокой; уж слишком требовательным, приверед-ливым по отношению к художественной прозе я стал. Должен сообщить (тут и скрывать нечего), что у меня нет никакого специального филологиче-ского образования, ни прямого, ни косвенного. Довольно долго, изрядную часть своей жизни, отвечая на вопрос о трёх любимых книгах или трёх кни-гах на необитаемый остров, я искренне называл в их числе "Трёх мушкете-ров" Александра Дюма. Русская классика такое же изрядное время ассоци-ировалась с проштампованными уроками литературы в советской школе: "Образ Катерины в пьесе Александра Островского "Гроза" - луч света в тёмном царстве". И так далее - галльские тексты с купеческим акцентом.
  Однако в доме моего деда имелась библиотека, около пяти тысяч то-мов. Моё детское воображение было потрясено сочинённой вместе с ним, с воображением, арифметической задачей: если читать одну книгу за три дня, то для прочтения всех книг понадобится сорок лет. За гранью понима-ния ребёнка, только что с энтузиазмом посвященного в максиму четырёх арифметических манипуляций. До сих пор помню потрясение - что-то вро-де звона в ушах, да замечания взрослых про мой потерявшийся аппетит. Ненадолго.
  В доме моих родителей тоже имелась библиотека, пусть и значительно меньше, и я по кругу перечитывал доступные моему разумению книги, пока с нетерпением ждал совместного с отцом посещения общественной библиотеки. Помню звонкий трамвай (надеюсь, вирус, побуждающий изли-вать воспоминания детства, пощадит меня) и длинное двухэтажное здание, больше напоминающее барак, чем храм, открывающий врата...
  Относительно себя имею также факты, согласно которым книга прихо-дила, добиралась до меня даже не со второго и не с третьего захода. Есть книги, которые единовременно пробрали меня до мурашек на коже; сам удивляюсь - но это не метафора. А когда-то они казались мне скучными, и я, не дочитав, высокомерно их откладывал. Не хотел заставлять себя дочи-тывать до конца. И наоборот, есть немало книг, от чтения которых я раньше получал чувственное удовольствие, а сейчас замечаю, как вызывают они недоумение зияющей немощью бурных сюжетов.
  Вероятно, такое ощущение читательской перемены и позволило себя уговорить, что имею основания вмешиваться в судьбу Петиного романа. Позволило наделить себя таким правом.
  Не скажу, что взялся за чтение сразу после того, как дверь за вдовой закрылась и восстановила мою монополию по наполнению дома звуком шагов, по языческому бормотанию и разнузданному напеванию импрови-зируемых частушек на злобу момента. Необычная, неожиданная ситуация? Нет, в этих словах чего-то не хватает; что-то ещё! Будто через проигранное пари я должен намазать лицо зелёнкой, прикинуться инвалидом в коляске, добраться до ресторана и отведать тюлений бекон, запечённый с перцем чили. Нет, опять не то... Ситуация слишком противоречила моему modus vivendi, являющему собой замкнутую экосистему. Турбулентности в ней не более, чем бурления в крошечном пруду посреди лета. Пруд пережидает полуденную жару, незримые подводные квартиранты манкируют своими обязанностями и никак не подтверждают своё присутствие. Пруд радует взгляд, добавляя разнообразие в примелькавшееся чередование аллей и лужаек, не более того. С некоторым допущением можно убедить себя в распространении благотворной влаги по окружности. Но если кому при-спичит выразиться насчёт того, как "отражения облаков заигрывают с тенью склонившейся над водой ивы" - это будет не про меня. Недоступная мысль о том, что ведь есть где-то моря всего мира с их ураганами, являлась не-прикрытой угрозой.
  Конечно, я опасался книги, как приключения, в котором все мои про-шлые достижения и опыт совсем никак не пригодятся. Признаюсь, по мере прочтения текста у меня появлялось впечатление, что в нескольких шутов-ских эпизодах персона с непристойно серьёзным лицом списана Петром с меня. Справляться с минутной слабостью помогал Арне Транкель. В его эксперименте приняли добровольное участие двадцать человек, которые заявили о неверии в то, что по почерку можно определить характер чело-века. Под диктовку они написали текст. Через неделю им раздали индиви-дуальные характеристики от "эксперта-графолога". После прочтения и изу-чения письменного заключения каждого из двадцати попросили оценить его точность. Независимо друг от друга одна половина участников экспе-римента определила характеристику как "совершенно правильную и на удивление точную", а другая - как "в общем и целом верную".
  Внимание! Все предоставленные "заключения" были идентичны!!! Вот образец, маленький фрагмент из заключения "эксперта": "Вас угнетает обилие правил и ограничений, поскольку Ваше стремление к свободе, имеющее глубокие корни в Вашей личности, является выражением по-требности самому отвечать за свои поступки. Ваш почерк показывает, что в Вас есть некоторые художественные задатки, которым Вы, однако, не дали полностью развиться".
  Ложное узнавание.
  Артефакты и пейзажи Нижнего Вяземска, переименованного импера-торским указом из Буэнос-Вяземска во времена Первой Русско-Испанской войны. Большой университетский город с метро, с белостенным кремлём у слияния Вертуги и Кады и с вековым смешением архитектурных стилей. Пётр не сочинил, а собрал Нижний Вяземск, как ребёнок собирает что-то диковинное из подаренных ему кубиков. А недостающие элементы с успе-хом заменяет руинами других игрушек и неосторожно попавшими на глаза предметами: пепельница, прикупленная взрослыми в предвидении куря-щих гостей и потерянная за отсутствием таковых, трофейная шкатулка сест-ры, которая осталась после её поспешного, необдуманного набега.
  Вспоминается, как при одной из наших с ним встреч, году этак в девя-носто третьем, мы смаковали как хороший анекдот защищённую недавно "на полном серьёзе" историческую диссертацию о торговых и культурных связях древних греков и предков поморов по результатам раскопок Акро-земска, что на берегу Белого моря...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава первая
  
  Алкосолипсизм - рационально обоснованная доктрина, краеуголь-ным камнем которой является нетрезвое и навязчивое убеждение, что вселенная аналогична собаке, которая виляет хвостом и дружелюбно трётся об ноги. Отмечаются случаи распространения данного убежде-ния на так называемые периоды трезвости.
  
  1
  Представьте небольшой посёлок в труднодоступном российском отда-лении. Или, если так предпочтительнее, представьте остров в Тихом океане с райским климатом и одноэтажными бунгало-палаццо, в дверях которых отсутствуют замки. Жизненные правила ясны и расписаны для обитателей всех возрастов. Не всякому человеку из тех мест случится посетить много-этажный город и прокатиться в лифте впервые только лишь в двенадцати-летнем возрасте. Этот человек дождётся отсутствия назойливых взрослых, дождётся вожделенного момента, чтобы повелевать лифтом, чтобы катать-ся на нём до полного самозабвения. Возможность управлять земным при-тяжением, ощущение собственного могущества и ощущение власти, за-ключённой в нажимающем на кнопку пальце. Отождествление с пальцем, слияние конечной точки бытия с исходной. Маркировка - и в этажах, и в летах - лишена всякого смысла. Это уже совсем не то прежнее, детское удовольствие от катания на качелях, сопровождённое задающим ритм от-цом.
  Увы, конструкция лифта не позволяет исключить вероятность появле-ния кого-либо ещё. Люди входят в кабину спокойно, как ни в чём не быва-ло. Так, словно не понимают, что это за событие. Досадная помеха, пита-тельный бульон тотального отторжения. Или они - избранные, жрецы лиф-та, обладающие круглосуточным доступом? Отдающая в скулы жаркая за-висть: ведь им позволительно кататься на лифте хоть посреди ночи, хоть всю ночь. Кто они, почему они? Является ли этот вопрос проявлением ин-тереса к способу: к тому, как приобщиться, как заполучить их круглосуточ-ные права? Вопросы, вопросы... Да сколько ж ещё ждать, да когда же, наконец, всё случится!?
  Непременно следует допускать, что линия жизни подростка не преры-вается на магической цифре двенадцать. Не прерывается вопреки много-численным предупреждениям родителей и других квазикомпетентных фигур, вопреки их указаниям на угрожающие опасности и опасные угрозы, длинный и хаотичный список которых представляет помесь ретроспективы личных экспериментов тех фигур и свежеобжаренных научных исследова-ний... Вжик; глядишь - а вот уже и ранняя взрослость! Ранняя, не ранняя... Теперь, volens-nolens, нашему давешнему знакомцу приходится неподсчи-танное число раз входить в распахнутые двери лифтов. Справедливости ради надо помнить, что альтернатива "приходится" всегда существует: ему было совсем не обязательно покидать бунгало на райском острове. Преду-преждаю сразу: ему не следует рассчитывать встретить в лифте бэтмена. Сверхчеловека проще застукать в комиксах, ужастиках и тому подобных запатентованных подручных наполнителях между пунктом "А" и пунктом "Я". Там, где благодетель стремится засеять своими проекциями обшир-ное пространство между абажуром (французским приглушителем света) и всеядной ящуркой в русскоязычном меню. Также, специально для мачо и любителей экзотики, рекомендую взять в попутчики мерзавца. Для этого существует Генрих Манн и его "Верноподданный".
  Пассажиры. Спокойствие определённости, если в лифте сосед с изны-вающей от нетерпения парой болонок, что нетерпеливо елозят коготками по полу: эти - вниз. Или пылающая, жаркая, почти успевшая отпрянуть друг от друга парочка на первом этаже, вынужденно переходящая от недоска-занного слова на якобы невидимый обмен взглядами. Парочка смущённо и одновременно демонстративно тяготится вынужденным присутствием чу-жеземца. Безальтернативно: эти - вверх.
  Испытание для терпения, испытание для терпимости - промежуточная остановка. Явление зимней дамы в вечернем туалете под распахнутым каракулевым полушубком. Шляпка с чёрной вуалью и чёрные очки под ней. Но как можно, кто посмеет не узнать даму, если весь мир оповещён, что совсем недавно, лет этак двадцать тому назад, её любил великий человек. Вера Иосифа в свою богоизбранность, измельчённая в блендере утилитар-ного прогресса и скитающаяся вне постоянной экспозиции.
  В другой раз лифт заполняется, проседает под высокой женщиной в ярком восточном платке. Стать, иллюстрация к "княжескому достоинству". Её "добрый день" звучит так мягко, так проникновенно, так персонально, что узнавание - "где-то мы встречались" - не кажется непрошенным.
  Невезение - это тогда, когда через предательство услужливой двери в лифт проникает начальник и быстро припоминает лицо своего подчинён-ного. От неловкости, от переживания своей значимости или ещё от чего (лишь Осирису ведомо!) он использует ситуацию, чтобы дать дополнитель-ное поручение, которое тут же, на ходу, придумывает.
  Вот приходит большой лифт; в нём компания, пять человек от двадцати до двадцати пяти лет. На их веселье попутчик, величина мизерная, как сле-дует из подсчёта, не оказывает никакого влияния. Можно безошибочно утверждать, что брюнетка в джинсах и на каблучках магнетически вожде-ленна для трёх пар глаз обступивших её парней. Вторая девушка изо всех сил борется с собой, посылая мужчинам сигнал взглядами и анонсами междометий: "я тоже здесь". Она отчаянно и безосновательно надеется и на то, что старания эти возымеют результат, и на то, что их изнурительность останется незамеченной.
  На следующий раз лифт пришёл с лязгом, который честнее слышать при опускании заслонки в крематорской печи. Поначалу он притворялся пустым, пока зеркало в торце кабины не выдало соглядатая. Никакие ухищ-рения, ничто - ни стильная одежда, ни косметические уловки, ни подмиги-вание да прочие запанибратские гримасы - не мешают слышать пригла-шение к диалогу: "Вы на ярмарку? А я - с ярмарки!". Простительное жела-ние проигнорировать; почти сразу за зеркальным приглашением наступает момент, когда присутствие соглядатая отзывается слабодушным раздра-жением: то ли лифт идёт слишком быстро, то ли наоборот - слишком мед-ленно...
  Как всё это далеко от того первого, первобытного предвкушения - от власти над тем, что больше тебя и меня!
  
  2
  Итак, начало две тысячи шестого года.
  Бесспорно, упоминание в предыдущей строчке одна тысяча четыреста пятьдесят третьего года позволило бы поскрести по стенкам исторического кувшина, зацепиться за падение Византии и приготовиться узнавать обстоя-тельства встречи с константинопольским императором Константином ХI Палеологом или хотя бы с его головой на столбе, отрубленной уже после смерти в бою... В ночное время желающие взглянуть на неё не могли вос-пользоваться электрическим прожектором или фонариками, но и чадящий факел неплохо служил до крови охочим туристам. По мнению, распростра-нённому среди выпускников усреднённых школ - неплохая вечеринка для обитателей зачуханного Средневековья с эпидемиями чумы и без нижнего белья.
  Увы, отсылку к две тысячи шестому году сопровождает скольжение, подобное скольжению по поверхности отполированного льда с мыслью вонзить в него лакированные ногти: что тогда было в моде, какова стати-стика распространённости посудомоечных машин, каких мобильных теле-фонов было больше, темпы замены ртутных градусников на электронные... Это год, когда слово "облако" в русском языке имеет единственное и пря-мое значение скопления водяных паров в воздухе... Кликнув справочники, легко оказаться перед выбором между открытием в России социальной сети "Одноклассники" и находкой саркофагов в египетской Долине царей. И так далее... Установлен факт, что в этот год концертная программка с обещанием музыки композитора М.И.Глинки строго и традиционно храни-ла на почётном втором месте золотистое "И.", намекая на причастность к концерту Ивана, отца композитора, редко упоминаемого в биографиях.
  Впрочем, как любил приговаривать мой недосягаемый ныне сосед, "может и Луна на Землю упасть, и наоборот. Всего не объять!". В этот год, однажды утром, соответствующее этой сентенции настроение было у Пав-ла Николаевича Фомина, когда тот собирался поехать на работу.
  Позднефевральский термометр показывал вполне приличные полтора десятка градусов ниже нуля по Цельсию. Прекрасное, по крайней мере упорно воспеваемое с привязкой к этому эпитету, морозное русское утро в Нижнем Вяземске - крупном городе, смещённом на восток, по направле-нию к географической окраине Европы и гордящемся наличием метро. Эталон контраста: чёрные контуры деревьев обильно припорошены наисвежайшим снегом "белее белого". Примерно в такой же зимний день сосланный в псковскую глушь Александр Пушкин заслышал колокольчики саней подъезжавшего лицейского друга и выбежал в подштанниках на крыльцо, ликуя от предвкушения родственной души... Воспоминания оче-видцев ценятся не по количеству деталей и подробностей. А достоверность определяется и подавно не рассказчиком.
  Рассвет уже состоялся, не смотря на раннее, до автомобильных зато-ров, время. Павел Николаевич обихаживал свою машину, сгребая щёткой снежный пласт, что лежал поверх неё. В короткой чёрной куртке и кепке с опущенными наушниками, высокий, предположительно долговязый после вычитания его из куртки. Серый коробчатый внедорожник на момент по-купки уже лет пять, как перешагнул возраст "самого расцвета сил" и был приобретён под самоуспокоительный аккомпанемент заклинания "удачная покупка". Из выхлопной трубы низко стелился белый дымок, выдуваемый греющимся мотором. В мыслях Павел Фомин уже ехал, наслаждаясь музы-кой, по трёхполосному проспекту, который, как он привык за зиму, косыми ножами снегоуборочных машин подстригался в первую очередь. Успел чуть продрогнуть и посчитал желаемую степень очистки достигнутой; рас-считывал на комфорт тёплого салона. Постукал ботинком о ботинок и взял-ся за дверную ручку. Ручка легко проделала половину пути, весь путь и остановилась, не породив ожидаемый щелчок. Ещё раз. И ещё... Ничего не происходило, дверной замок оставался заблокированным.
  Требуется время, чтобы сопоставить все данности жёстко прописанной задачи: все двери закрыты, запасной комплект ключей с брелоком лежит дома, в квартире, где Павел Николаевич проснулся сегодня в благодушном одиночестве, а ключи от этой квартиры находятся в папке, притягательно расположившейся посередине переднего пассажирского сиденья. В ней были и водительские документы, и телефон, и бумажник с деньгами - то, что стандартно может пригодиться в трудных жизненных ситуациях. Минута шла за минутой, а видимым изменением стали только побелевшие щеки. Да тропинка по периметру машины от эпизодических пробежек, которые, по задумке, были призваны способствовать согреванию, но лишь иллю-стрировали неприязнь между теорией и практикой.
  За свою водительскую биографию Фомин уже испытал шок от двух неудавшихся угонов и одного завершённого, успешного. (Экономия на размежевании сторон, повсеместная привычка к оценке результата!) По-этому вариант, в котором он уходит погреться к соседям по дому и раннему утру, а машина с работающим мотором остаётся без присмотра - это такой вариант, который не приходит в голову. Как и многие люди после него, Па-вел Николаевич предпочитал считать себя умным, хотя текущий момент это явно не подтверждал.
  Часто, решению подобных задач по преодолению затруднительных си-туаций мешает восприятие их волшебными. Как заблокировалась машина сама, волшебным образом, когда никакой сигнал грядущей неисправности не предвещал ничего плохого, так, столь же волшебным образом, она и разблокируется. То, что волшебству есть место не только в сказках, Павел убедился в возрасте восьми лет. Тогда они с отцом остались на неделю вдвоём; мать вместе с Женей, старшей сестрой, в дни её последних школьных каникул уехала в Москву. Большой театр, балет, музеи. Остано-вились у исконного москвича, дяди Гриши. Тот приходился отцу сводным братом, был младшим и, что самое существенное, нежно им опекаемым. А здесь, в Нижнем Вяземске, в субботу, Паша уговорил отца сходить в кино-театр, посмотреть какой-то фильм, который ныне не оставил зацепок в па-мяти. Отец не слишком охотно, но и без долгих колебаний согласился, по-скольку чадолюбие, как он шутил, не относится к числу смертных грехов... По возвращении домой оказалось, что из аквариума исчезли все до единой рыбки - от неторопливых тугодумов гурами до порхающих цветастых гуп-пи. Уровень воды не изменился, сам аквариум во всех других отношениях был цел и невредим. Как и всё остальное в квартире. Все возможные вер-сии были отвергнуты: дубликат ключей никому не отдавали, форточки за-крыты, да и рыбки были вовсе не экзотические - дворняжей породы. Дру-гих домашних животных не имелось.
  Рыбки так и не вернулись...
  Справившись с фронтальным наплывом волшебства, Фомин стал обра-щаться к довольно редким прохожим с просьбой одолжить мобильный телефон.
  Есть трудности точной датировки того временного периода, когда от сообщений о мелких и крупных криминальных эпизодах нельзя было от-махнуться, назвать их преувеличениями российской прессы. Тогда многие, увы, весьма многие жители крупного города, каким был Нижний Вяземск, могли поведать о грустных подтверждениях. Тем не менее, женщина в длинной шубе, после паузы, наполненной зримым колебанием, согласи-лась сама набрать номер. Затем всё-таки рискнула: передала телефон не-знакомцу.
  Пока намечался прогресс: случайно Фомин запомнил простой номер компании, предлагавшей помощь на дорогах. Упрашивая диспетчера сде-лать всё возможное, чтобы помощь приехала побыстрее, он всячески по-старался объяснить ситуацию, применил послушно подкатившую убеди-тельность: от эмоционально-интонационной до взрослой, расчётливо ар-гументированной. Отважная хозяйка дорогого телефона с облегчением отказалась от благодарности. Знакомство на улице, да с неудачником не заинтересовало её.
  Вдоль боков Павла Николаевича, от бёдер до подмышек пузырьки хо-лода вскипали и лопались вздрагиванием, как от укола неумелой медсест-ры. И через десять минут ему не показалось, что ярко-оранжевая, малень-кая и юркая машинка приехала очень быстро. Из неё вышел непонятно как разместившийся там невысокий мужик необъятной ширины, к тому же одетый в тёплый комбинезон с капюшоном: "Механик. По вызову. К вам?". Полминуты, и он протискивает в дверную щель резиновую подушечку, со-единённую шлангом с обычной резиновой грушей, какая используется в тонометрах при измерении давления. Делает несколько кистевых движе-ний, вследствие которых подушечка расправилась и увеличила дверной проём настолько, что тонкая проволочка в направлявших её пальцах смогла пробраться и подцепить внутреннюю кнопку двери.
  "Как мало надо для счастья"! Неужели именно подобные состояния и предвосхищают, подразумевают люди в своих пожеланиях счастья, кото-рыми они искренне и многократно обмениваются в праздничные (и не только) даты? Фомин с воодушевлением заплатил деньги, соответствую-щие времени, проведённому вдвоём в хорошем ресторане. Включил обо-грев на полную мощность и только-только успел согреться, когда подъехал к парковке перед серовато-тусклым зданием одного из корпусов универ-ситета, в котором разместился факультет психологии. Почти не опоздал. Круговая порука готового к долготерпению "почти" - благословенная раз-ница между работой авиадиспетчера и преподаванием в университете.
  
  3
  Помещение на втором этаже, которое занимала кафедра психодиагно-стики и психологического консультирования, являло собой хаотическое сочетание узких проходов-каньонов между столами и шкафами, более уместное на геологической кафедре, ибо с неизбежностью рвотного ре-флекса напоминало вспучивание тектонических плит из разных эпох суще-ствования кафедры. Проходы рассчитывались под дисциплинированную циркуляцию секретаря. В дни заседаний кафедры, конференций и просто в результате случайных лунных приливов пробраться к необходимому пунк-ту назначения, будь то вешалка для одежды с потерянными наконечника-ми, или стеллаж с папками для документов, или свободный компьютер, или электрический чайник - это было возможно. Но только тем особым способом, для описания которого используется ссылка на встречу двух жи-телей горного аула на узком мостке над рекой. Получится ли разминуться изящно или с неловкостью, молча или с приветствием зависело не только от пола, возраста, положения в иерархии, предыдущей истории взаимоот-ношений. Не обязательно гипертрофированно объяснять природу заторов влиянием гигантских амбиций и чувством собственной исключительности, как это через раз случается среди людей, чья профессия начинается на "пси-". Выдающийся масштаб - великанские пропорции, объём человека - также мог наглухо парализовать текущее функционирование кафедры.
  Павел Николаевич поздоровался с секретарём, совсем юной девушкой в больших круглых очках. Длинная заплетённая коса, которую сейчас ещё можно видеть в фольклорных хоровых ансамблях, смотрелась бы при ней вполне естественно. Имя Фомин забыл, нисколько тем не терзаясь, так как секретари кафедры менялись калейдоскопически*. В результате
  ________________
  *Калейдоско́п - оптический прибор-игрушка с цветными стёклышками внутри; при поворачивании трубки вокруг оси цветные элементы, находящиеся в освещённой полости за зеркалами, создают меняющиеся симметричные узоры. Эффект мелька-ния широко используется в седативной индустрии наряду с сосками для младенцев и игровыми приложениями.
  самогипноза, зачарованные своими фантазиями, они и помыслить не мог-ли, что их ждёт не просто рутина, а насмешка над здравым смыслом. (О, следует отличать рутину извращённую от простой, вульгарной рутины! Вульгарная разновидность подползает малозаметной змейкой и пугает лишь дважды: в романтической юности рутина кажется препятствием на спринтерском забеге к подвигу, а при выполнении предпенсионной каль-куляции - посягательством на шагреневую кожу возможностей и смыслов.) Кафедральной "изюминкой" являлись обстоятельства, в которых ответ-ственного за эту насмешку над смыслом обнаружить было невозможно - это равносильно попытке схватить на лету скользкое мыло. Юная особа с несостоявшейся косой работала всего вторую неделю. Недостаточно, чтобы поверить своему разочарованию.
  Выяснилось, что назначенная встреча - консультация по студенческому диплому - благополучно отменилась, и получаса, оставшегося до начала тренинга, как раз хватило на заполнение каких-то отчётных форм, взятых в кавычки гиперинфляционными пометками "очень срочно!" и "очень важ-но!".
  Павел Николаевич отделался от бумаг и, не очень быстро, но и не валь-яжно, направился по длинному коридору. По одну сторону от него находи-лись двери учебных аудиторий, а с другой стороны, обращённой на север - частые проёмы окон без намёка на карнизы для штор. Между окнами - официальные, в одинаковых строгих рамах, портреты. Удостоенные науч-ным признанием покойники на портретах перемежались стоящими под ними на полу и на подоконниках разноразмерными кадками и горшками с различными образцами флоры. Один кактус из их числа, чей статус ново-бранца или старожила вызывал равные сомнения, рос в жестяной банке. Если бы прохожего экскурсанта навестила праздная мысль о необходимых условиях для попадания в пантеон славы, то, во-первых, ему следовало бы
  начинать с наличия свободного места на простенках между окнами. Вклад в науку желателен, но может исчисляться и натуральным эквивалентом. Кроме того, во-вторых, необходимо дождаться своей смерти. Во благо ду-шевному равновесию идущего по коридору преподавателя, равно как и в назидание ему, простеночные вакансии здесь более отсутствовали. Ибо количество корифеев фантастически точно совпадало с замыслом архитек-тора, рассчитавшего число окон и проёмов!
  Далее, в центре небольшого холла напротив выхода на запасную лест-ницу, по которой снизу, из кафе поднимались скучновато-пластиковые за-пахи, расположился тёмно-зелёный стол для настольного тенниса. А также парень и девушка, двое сосредоточенных студентов, незнакомых Фомину. Равномерное, завораживающее игроков, цоканье пустого белого шарика. Невысказанное: всё верно, университет - это также и место для взросле-ния. Господа студенты делают выбор: пойти на лекцию или поиграть в тен-нис... Довольно неожиданно - это было даже резко - парень остановил игру и поздоровался, явно выказывая уважение, даже почтение, можно полагать.
  Фомин так и не перенял загадочной способности своих коллег к сте-реоскопически-расфокусированному взгляду при передвижениях по кори-дорам факультета, который позволял избегать омертвляющего обмена приветствиями с десятками человек за день. Мог ли парень ошибиться и принять его за кого-то другого? Нет, такая версия не появилась. Уважение незнакомого студента он с лёгкостью счёл результатом присутствия того на каком-нибудь из докладов на университетских конференциях разного ран-га, традиционно и естественно открытых для студентов любого курса. Был ли Павел Фомин замечательным лектором, докладчиком на самом деле? Неизвестно. Дело в том, что он замечал энтузиазм слушателей, сидящих впереди, ближе к нему. Этого было достаточно. Лица людей, сидевших по-одаль, выражение этих лиц оставалось вне доступа. Отнюдь не бесполез-ное стремление понравиться слушающим его людям с годами вымывалось самоиронией; как-то незаметно, само собой. Нравиться слушателям посте-пенно становилось лень, что очень даже сопрягалось с уменьшением дося-гаемости задних рядов фоминскими тезисами и выкладками.
  В течение этого года преподавательские часы Фомина составлялись из лекционного курса по психологическому консультированию, нескольких семинаров. Но чаще, как и сейчас, он проводил тренинги. Имелись не-сколько разработанных им тренинговых программ, которыми сам был до-волен. По завершении тренингов чувствовал себя усталым. (Резиновый шарик, из которого разом, безостановочно выпущен весь воздух.) Но уста-лость проходила, как и все быстротечные состояния, как проходило и ощу-щение, так ценимое им в тренинге: насыщенность, наполненность жизни в редком сочетании с осмысленностью.
  Павел Николаевич остановился перед дверью с прикрученной пласти-ковой табличкой, на которой значилось число "27" и посмотрел на часы. Высчитал, что есть ещё одна минута в запасе, педантично, справа и слева высморкался в просторный ветхозаветный платок-сморкальник, и без того хранящий свидетельства морозного утреннего инцидента. (Это как раз про Фомина: он признавал гигиенический прогресс одноразовых бумажных платочков, но противостоял необходимости убирать их в полиэтиленовые пакетики, а пакетики в карман или папку; ибо креативные создатели бу-мажных платочков не обладали должным воображением, чтобы предви-деть масштабный исход корзин для мусора и уличных урн из учреждений и с просторов Нижнего Вяземска.)
  ... Вы сомневаетесь, что есть места и есть там люди, которым известно всё? Лично мне как-то довелось разговаривать с парикмахером, довольно популярным, работающим исключительно по предварительной записи. С большим родимым пятном на лбу, но не по центру, а сантиметра два в ле-вую сторону, он не позволял образоваться зазору, в который могли бы проникать сомнения о его всеведении! Не помню уж, как зашёл разговор: призывая в свидетели свой диплом историка и под ритмичное клацанье ножниц он сообщил, что Российскому императору Павлу Первому ковар-ными англичанами была предопределена иная смерть, нежели посред-ством удара табакеркой или удушения шарфом. Поскольку император не пользовался бумажными одноразовыми платочками, то его должна была погубить коварная аглицкая инфекция, коварно набирающая силы в его же собственном коварном носовом платке в коварном феврале тысяча во-семьсот первого года. Почти за двести пять лет (без двух недель) до мо-мента, когда один Павел возьмётся за дверную ручку и потянет её на себя.
  
  4
  Когда наш Павел добрался, наконец, до места назначения, все стулья, расставленные так, что образовывали неровный круг, были уже заняты. За исключением одного. За предыдущие дни девять человек уже приспосо-бились к манере преподавателя начинать строго в оговорённое время, приписываемой немецкой ментальности, но никак не вольнолюбивой оте-чественной натуре. Тренинг проводился по программе повышения квали-фикации, и потому средний возраст, профессиональный и просто жизнен-ный опыт участников значительно превышал их аналоги у студентов, в большинстве своём поступавших в университет после окончания школы.
  Двое мужчин, один из которых, очкастый и хлипкого вида Семён был руководителем психологической службы метрополитена Новосибирска, а другой - Вадим, кряжистый великан - вузовский преподаватель из Нижне-го Новгорода. (Перепутались в аэропорту вместе с багажом: выверт жанра.)
  Марина и Вера, дамы лет тридцати - тридцати пяти. И одна, и другая улавливали смысл говоримого преподавателем быстро и именно так, как тот рассчитывал, надеялся. Порой они восхищали Павла Николаевича свои-ми интуитивными и точными выводами, которые опережали следствие из озвученной мысли. Одеты они были совсем по-разному: на одной синее бархатистое платье с широкими рукавами, тогда как у другой - свитер с мягким большим воротом и волнистая юбка глубокого зелёного тона. Не-смотря на это буквальное различие, даже одежда объединяла их в пару: у обеих всё расчётливо просто, но выглядело добротно, а по ассоциации - и дорого. Как и украшения: у Марины - кулон с сапфиром, а у Веры - серёж-ки с изумрудами. Они нашли-создали ситуацию, чтобы вскользь об этом услышали соседи, так как знали, что многие люди слабо разбираются в ювелирке. Камушки небольшие; как бы скромно да на своём месте.
  Ещё одна необъявленная пара: молоденькие и современные девушки, Ася и Анжелика, пару лет назад получившие диплом. В первую очередь современные, а уж во вторую - молодые. Их современность была засвиде-тельствована легитимным поручительством: оранжево-фиолетово-зелёные перья волос, блестящие колечки, шарики в губе, в носах. (Тест: если при мимолётном взгляде на Асю с Анжеликой попутчику слышится стрекотание кинохроник начала двадцатого века, на которых запечатлён быт и обычаи колониальных африканцев, то сам он застрял где-то на пути из древности.) Анжелика вдобавок отличалась молчаливостью. Антагонист или недоброжелатель вполне проявят свою сущность цитатой "пока мол-чишь, можно сойти за умную". Общение в группе, в тренинге сработало на действенность иной цитаты: "бутону требуется время, чтобы явить цветок". Разве проверить: сплошные фантазии...
  Вне классификации, вместо удобного попарного обобщения оставались три женщины. Благодаря уникальной композиции твёрдо-гибкой уверен-ности и мягко-настойчивой оперативности Ларису легко вообразить в окружении привычных атрибутов преуспевания, локус-просперити. Порт-рет бизнес-леди до попадания под брызги тошнотворных интервью для глянцевых журналов. Но она предпочитала работать в частном детском са-ду и консультировать семьи. Одевалась сугубо рационально: сегодня, например, на ней был то ли плохо стилизованный древнегреческий хитон, то ли спортивная футболка с распродажи. Замшевые туфли-тапочки выгля-дели несоразмерно изысканными. Серафима, экс-стройная блондинка в тесноватом деловом костюме несколько лет не работала из-за маленьких детей. Сейчас, когда дочь подросла и пошла в школу, Серафима хотела бы заняться частной практикой. И наконец, Зинаида, шея которой обвешана в несколько оборотов мотками янтарных бус. Её нельзя было назвать непри-влекательной; смущало только, что возраст сразу предположить трудно. Если ограничиваться беглым взглядом, то ей могло быть и тридцать пять, и сорок, а могла быть и ровесницей Фомина. В самом начале, при знаком-стве, упомянула о кризисе, намекнула на некие трагические события и ска-зала: "Не знаю, что мне важнее - собственно профессиональное обучение, или получить новый импульс для себя". Впрочем, в иных отношениях она не выделялась. Или - выделялась не более других.
  Шесть дней назад, когда в самые первые секунды тренинга Павел Ни-колаевич шёл от двери к своему месту, раскладывал приготовленные бу-маги, обводил глазами присутствующих и приступал к приветствиям, все они видели мужчину лет сорока пяти с виду. Первое впечатление неприме-чательности. Сразу не сказать, высокого или среднего роста. Действитель-но, скорее долговязый, чем худощавый. Так и в других отношениях - воло-сы не чёрные, скорее тёмные. Ни густые, ни редкие, они открывали буду-щую проплешину штатным провидцам. Лицо нельзя назвать бледным, ско-рей незагорелое. Пластиковые очки в тонкой чёрной оправе не смущали своей старомодностью, но и на свежую коллекцию претензия отсутствова-ла. Однако, основания предполагать безразличие к производимому впе-чатлению тоже не было: не застёгнутый на пуговицы тёмно-серый пиджак из ткани с ощутимым присутствием шерсти и светлая рубашка вызывали ощущение стиля и добротности. Чёрная папка из такой же основательной, тиснённой кожи. Единственное, что в ней было не так - это потёртости, нажитые долгим трудом. Чёрные облегающие джинсы предполагали хо-рошую физическую форму, хотя простой, неширокий ремень из натураль-ной кожи без узора или тиснения был избыточно затянут и оттенял наме-чающееся обветшание живота. Те, кто имел склонность быть повниматель-ней, могли бы заметить, что левая половина лица выбрита хуже. (Как и се-годня, и почти всегда. Есть мнение, что нашу претензию на индивидуаль-ность поддерживают лишь недостатки. А кстати, что скажет достопочтен-ный Шерлок Холмс - привет от Конан Дойля - кресло ли боком к окну? Отсутствие ли человека, способного указать на оплошность?) Взгляду пер-воисследователя доставались также фоминские брови: не густые, но с тор-чащими в разные стороны жёсткими и длинными рыжими волосками. Те, кто в дальнейшем принимали решение отнестись к Фомину с симпатией, домысливали торчащие волоски как милую деталь, что оттеняет кажущуюся колючесть характера. Для неприязненных фантазий простор намного шире.
  В последующие дни также подтвердилось, что ни подвижной мимикой, ни яркой жестикуляцией Павел Николаевич не отличается, хотя и мёртвым лицо точно не назвать, а жесты, хотя и были редкими, зато уместными и выразительными. Так, например, он резко расправлял перед собой пальцы в две распластанные пятерни. При этом ладони могли быть обращены вниз, приземляя, могли занимать близкую позицию у груди или дальнюю у глаз, а то и вовсе подпирать небо, аллюзией вызывая мифического атланта.
  Стремление ухватить какую-либо индивидуальность в его облике с об-легчением и каламбуром хваталось за его нос. Если Фомину доведётся по-полнить коллекцию портретов в рубрике "Разыскиваются!!!", его обяза-тельно выдаст приметный галльский нос.
  Самый подходящий момент ознакомиться с руководством по эксплуа-тации полуавтоматической мыслеварки:
  Шаг 1. Согласиться, что только маленькому ребёнку позволительно по-лагать, будто подмигивание перед зеркалом тождественно подмигиванию самому себе;
  Шаг 2. Согласиться с тем, что из зеркала на нас смотрят шеренги поко-лений, которые, в свою очередь, свои черты взяли напрокат от предше-ственников;
  Шаг 3. Осознать желание вычислить нос Павла Николаевича Фомина от передовых отрядов Наполеона;
  Шаг 4. Обратиться к двухтомному кропотливому исследованию М.Е.Ринальдо-Пуржевского. Его страницы снабжены зарисовками носовых украшений драккаров и неоспоримо доказывают происхождение иберий-цев, галлов и викингов от общих северных предков.
  Мыслеварка снабжена аккумулятором и зарядным устройством. Про-изводитель обещает "электростатическое прозрение" для всех пользова-телей от шестнадцати лет и старше.
  Вышеобозначенный нос безудержно и неотвратимо напоминал плав-ник акулы. При разговоре он (нос-плавник) неожиданно менял галс и, при неукоснительно направленном в глаза собеседника взгляде (иногда на переносицу), делал боковой маневр, отправляясь вслед за головой в квад-рант заковыристой мысли.
  Обращение Фомина к присутствующим неоднократно вызывало заме-шательство. Так, например, может обращаться не строгий отец, а заботли-вый старший брат. Ровный, доброжелательный окрас голоса. Но... Спаси-тельный канат - он же и удавка! Совокупность бархатистых мягких интона-ций с жёсткими, хлёсткими окончаниями предложений порождала угрозу. Вдобавок, дозированное, в пределах незаметности, удлинение паузы! Та-кая удлинённая пауза делала своё дело: намекала на ожидание, возмож-ность ответа, но своей непродолжительностью пресекала всякую надежду на равенство. Оставалось только капитулировать. Как тогда, в начале перво-го дня тренинга, так и до сих пор этот эффект так и остался неизвестным для всех присутствовавших ввиду быстротечности момента. С самого нача-ла, с первого дня Павел Фомин всячески побуждал высказываться, думать вслух, поощрял безопасный перебор альтернативных идей вне страха от-вержения. Его мягкость было разглядеть легко через довольно частое со-гласие с собеседником, через уступки, через искреннее признание вслух обоснованности самого факта иной позиции. Скоро люди успокаивались, можно сказать даже, что расслаблялись. А потом испытывали шок, будучи подхваченными аргументацией длинной океанской волны, которая начи-нала формироваться задолго до различимой взгляду блёстки по верху гребня. У них есть полная свобода барахтаться в отрицании, делать мощные рывки провокаций или стойко молчать, экономя дыхание, сберегая силы для возмущения. Исход безальтернативен: очутиться в безопасности бере-га, но ровно в том месте, куда и было указано волной.
  Разные люди и в разных ситуациях говорили Фомину о притягательной "мягкой твёрдости" как первой в списке прочих его замечательностей. Так, примерно годом ранее, он проводил трёхчасовой мастер-класс на каком-то мероприятии, которое мне довелось присутствовать. Невольно я стал сви-детелем, как по окончании к нему подошла одна из участниц. Женщина с вызывающе алой помадой, помеченная лёгкой, но заметной хромотой и публичным статусом "Звезды" и "Роковой Дамы". (Я тогда называл её звездицей. Но - за глаза.) Приблизилась к Павлу на короткую - полшага до поцелуя - дистанцию и стала благодарить или, как она сказала, "давать об-ратную связь":
  - Блестяще! У меня был настоящий интеллектуальный оргазм от струк-туры и логики представленного материала!
  Его реакцией на слова "роковой" хромоножки стал рассказ о самках бантраев; причём, минимализм расстояния между ними с началом этого рассказа не изменился.
  - Знаете, на острове Тыйонг, что в Индонезии, есть бантраи - ящерицы, которые водятся только там. В длину достигают до полуметра, хотя один старый охотник утверждал, призывая в свидетели половину копья, что ви-дел метровую особь. Самка способна к оплодотворению круглый год. Когда она считает, что наступает подходящий момент, то около получаса звуками призывает самцов. Те, что в пределах слышимости, собираются вокруг нее. Иногда и до десятка самцов. Тогда она начинает поедать их - по очереди, друг за другом. Это длится изрядное время, на протяжении которого по-клонники остаются неподвижны. Пока не остаётся один. Счастливчиком становится самый неподвижный... Так вот, деревенские жители, будучи заинтересованными в поддержании численности вкусных ящериц на ост-рове, придумали отлавливать самок, подшивать им рот по уголкам и отпус-кать. В последующем брачная песня длится те же предписанные инстинк-том полчаса, но самцов собирается существенно меньше...
  Перекошенная звездица боком-боком закатилась в утилитарную часть небосклона...
  Имеются славные предпосылки, чтобы назвать Павла Николаевича Фо-мина иезуитом. Помню, что при моём первом знакомстве с ним возникла именно такая мысль. Но довольно скоро я убедился, что свою власть он проявлял только в работе: со студентами, клиентами. Что его религией яв-лялся контракт, "подписанный кровью": договорённость, озвученный и согласованный обоюдный интерес. Полагаю, что самому ему ясность и определённость договора позволяла совладать с собственной противоре-чивостью. Ибо понимать его цели не всегда просто. Как и другие люди, именуемые нормальными, он поддавался соблазну соединять взаимоис-ключающее. Для меня так и осталось загадкой (смерть Кощея в игле, игла в яйце, яйцо в --), по какой причине его властность прячется от аплодисмен-тов за занавес и куда уходит, покидая сцену. Так всё-таки, "способен ли актёр сыграть то, чего в нём нет"?
  В нерабочей обстановке, в разговорах, для Фомина характерно шаб-лонное рассуждение: для принятия решения надо обладать соответствую-щей информацией и компетенцией. На что как-то Борис, его коллега и от-чаянный спорщик, заметил: "Если все вокруг опылятся таким твоим подхо-дом, то довольно скоро любоваться птицами станут исключительно орнито-логи, а избирателями на выборах останутся лишь дипломированные поли-тологи, желательно с допуском к государственным секретам".
  
  5
  Но вернёмся в тренинговую группу шестого дня.
  Все давным-давно перезнакомились. Тривиально, но точно. Местоиме-ние "мы" не раздражало; звучало одинаково прилично и в пространстве общего разговора, и на протяжении перерывов. В коротких "кофейных" перерывах часто наблюдалось плотное, но не закрытое кольцо вокруг не-большого круглого столика (если буквально, то стол был квадратным) с электрическим чайником, пакетиками чая, с сахаром и печеньем. Вся де-сятка прибыла к пункту, где люди готовы признать себя единомышленни-ками: короткими перебежками, под сполохи разных вопросов, коммента-риев и подтруниваний, иногда вызывающих. Соглашение пусть и не прого-ворённое, но столь же незыблемое, как правило длинного перерыва в се-редине рабочего дня. Пятидесятиминутный перерыв назывался обеден-ным, что однозначно подразумевало наличие максимально верного, пра-вильного способа поглощения этих минут.
  Однако сегодня время этого перерыва законным образом могли бы измерить сюрреалистические часы Сальвадора Дали, стекающие с края стола. Те самые, усердно растиражированные: до засохшего пота, до выта-ращенного гудка. Прямо в астрономическом начале перерыва Павла Нико-лаевича нагнал, достиг телефонный звонок из отдела кадров с предложе-нием явиться как можно скорее:
  - Навестите нас, пожалуйста! - ровный, сладкий, воркующий женский голос. Уж если не назвать его воркующим в данном случае - то не имено-вать таковым вообще ничей голос.
  Воображение материализовало, выудило на поверхнось специалиста по кадрам, которая сохраняет эту джемоподобную тональность даже уто-пая, захлёбываясь и призывая на помощь: "Будьте так любезны, спасите, пожалуйста. Заранее, очень, очень вам признательна!".
  Комнатушка отдела кадров находилась рядом с приёмной ректора. Фомин пробыл там минуту или пару минут; дольше было идти до неё по улице. Это ровно столько, сколько требуется, чтобы расписаться в ознаком-лении с выговором, объявленным заведующим кафедрой.
  Можно ли поверить в случайность, если на выходе из отдела кадров одиночный, отдельно взятый Павел встречается лицом к лицу, нос к носу, и рука к руке со своим непосредственным начальником? "Начальник", "начать" и "мычать" с ударением, расставленным по вкусу - однокорне-вое словотворчество, второй коренник в упряжке под хлыстом спятившего возницы. Умопомрачительно: автор свежеисполненного выговора, заве-дующий кафедрой психодиагностики и психологического консультирова-ния, профессор, доктор больших наук, Руслан Артурович Русланов - дей-ствительно поджидал! Треугольный торс спортивного гимнаста под либе-ральным свитером и белёсая растительность там, где предполагались бро-ви. Светлые волосы вились, хотя не так заметно, как у младенцев на хол-стах художников Возрождения. Злые языки утверждали, что он целый год отчаянно добивался для себя уединённого кабинета, чтобы сохранять в тайне сражение указательного пальца с содержимым своего носа. Так это или нет, но иногда профессор совершенно без видимой причины вздраги-вал и оглядывался вокруг, тряс головой, а затем на секунду-другую опускал её. Словно чувствовал присутствие и выискивал кого-то, кто укорял, стыдил его.
  Червяки, регенерация - эти категории, увы, не есть вотчина узких спе-циалистов. Вовремя, в гумусе и хаосе второго года постсоветской России, Русланов успел защитить пустую докторскую диссертацию по психологии и пропихнуться к пирогу с академической начинкой. Сейчас его рука тянулась вперёд, тянулась за прощением, виновато и заискивающе. А также - требо-вательно!!! Требовать, чтоб простили?!
  Вынужденное, против воли, согласие с неистовыми гуманистами, при-знание их правоты, подобное признанию того факта, что, споткнувшись о подставленную ногу и упав, можно при вставании явить коленопреклоне-ние: насчёт их заявления о том, что любое ничтожество снабжено какими-то талантами. Впрочем, и в самом деле, особый талант у Русланова был: прийти в кабинет вышестоящего начальника и излагать свои желания и ча-янья, печальным и трогательным бисером нанизанные на единую нить Высшего Смысла, тождественного смыслу руслановскому. Какой злодей решится сделать ребёнку больно, не подарить ему столь желанную игруш-ку! Всплески гнусавости, которые появлялись у Русланова в самые патети-ческие моменты повторений просьбы, вызывали ассоциацию с агонизиру-ющим кроликом и только усиливали желание побыстрее расстаться, даже посредством капитуляции... Лишь бы не быть свидетелем агонии! Просчи-танные варианты, отвергнутое искушение позвать охрану, страх физиоло-гической нечистоплотности. Уступали, к своему собственному удивлению, и матёрые руководители. А случалось - и к позору. Руководители, мимо которых без всплеска прошли просители несть числа. ("Что со мной случи-лось"? - жаловался ректор. Жаловался своей близорукой пышнотелой лю-бовнице, которая только что посредственно сымитировала оргазм. - "Как мог я согласиться? Я же твёрдо собирался ему отказать!".)
  Вполне вероятно допустить, что кому-нибудь из свидетелей-завистников очень хотелось научиться и освоить безотказную технологию Русланова. Распространённое технократическое заблуждение! Талант не замуровать в технологию!
  Повод для выговора был надуманный, не стоящий и реплики в диалоге.
  Вызревал он медленно, зато не взирая на времена года. Когда ничто-жество Русланова становилось столь выпукло-рельефным, что уж и ему самому становилось трудно его не замечать, то находился повод устроить застолье на кафедре. Там он упивался вниманием, вещал фразеологизма-ми и жаловался на свою жизнь подручными поговорками: "ни одна живая собака не откликнулась" да "ни одной живой собаке вокруг ничего не надо". (Дилемма* по-руслановски: душа мёртвая или притворяется жи-вой?) Очень скоро кто-то верноподданный, якобы расторможенный вдыха-емыми винными парами, начинал говорить о найденных с помощью мик-роскопа заслугах и достоинствах Руслана Артуровича. Когда Павел оказался на таком мероприятии впервые, то испытал неприятный привкус во рту: мятный литературный эвфемизм, маскирующий гадливость и омерзение. И с той поры всячески, как и когда мог, старался избегать присутствия на по-добных сборищах, прямолинейно изобретая тому различные обоснования. Хотя эти изобретения не прикрывали мотив, были прозрачными и без изысков правдоподобия, но уравнивали его в градусе конформизма со всеми остальными. К борьбе за "справедливость во всём мире" Фомин относился очень серьёзно, вследствие чего заведомо от неё отказывался. По-собачьи отряхиваясь, напоминал себе, что приглашение на кафедру, открытую в девяносто шестом году, исходило от прежнего декана, а не от Русланова, знакомство с которым тогда было чисто формальным. Хотелось ему думать, что "если бы я знал, что -- ".
  Такая у выговора предыстория.
  Худой мир лучше доброй ссоры? Изворотливая, изобретательная и трусливая человеческая уловка. Зависть к ящерице, регенерирующей хвост после враждебных посягательств. Павел Николаевич пожал зависшую в требовании ладонь, влажную и холодную, и поспешил в кафе, мечтая по-скорей забыть об этом рукопожатии. Поднос, оплата у кассы. Свободных столиков не было, и он присел за ближайший. Под психоаналитический комментарий общительного соседа, мудроподобного преподавателя с ка-федры социальной и педагогической психологии "агрессивно" съел две тёплые, смолисто-липкие булочки с маком. И через прозрачный пластик витрины гипнотизировал третью. И только насильственная рациональность посредством мантры "всегда начинать занятия вовремя" заставила опу-стить глаза.
  Перерыв заканчивался.
  
  6
  Незадолго до этого искупительного булкоприношения, метрах в пяти-десяти по геометрической прямой - Марина и Вера. На скамеечке в тамбу-ре, отведённом под курительную, между чашкой кофе из автомата и сига-ретой, обе грелись, укутанные в лирическое облако. Обе чувствовали напряжение в скулах: в мышцах, повинных в улыбке. Предшествовало тому __________
  *Дилемма - положение, при котором выбор одного из двух противоположных решений одинаково затруднителен.
  напряжению развитие общей животрепещущей темы, заявленной неиз-вестно по чьей инициативе, слово за слово. Волосатая ли грудь у Фомина Павла или нет?
  Стоит ли сомневаться, что это был спор? Ибо, если бы они быстро при-шли к согласию, то и разговор бы скоро иссяк. А так, сейчас они подобра-лись к идее пари. Опущенная ссылка на то, каким образом выявить победи-теля; примерка своей неотразимости, подобной любимому вечернему платью, скучающему по хозяйке в шкафу из-за отсутствия надлежащего случая.
  - А ты соблазни его! Почему нет, кольцо он не носит... Да и не в кольце дело, он же живой, эмоциональный, совсем не зануда, смотри как увлека-ется, когда --
  - Не-а...Ты же знаешь, Марина, я не замужем. С общением проблем нет. Если человек мне нравится, иногда и романы случались... Но здесь как-то по-другому... Какой-то он непонятный, какой-то вроде и простой, и очень далекий. Трудно даже представить, что с ним можно говорить не о профес-сии или науке...
  - Ну, ты прямо как застенчивая нерпа. Слушай, может ты влюбилась?
  - Да ну тебя, сама ты влюбилась! Пошли, пора.
  Некоторое время объёмные зрительные образы фоминской телесно-сти занимали их настолько, что, против обыкновения, они возвращались молча и не встречались взглядами.
  Волос на груди у Павла было совсем не много. О том, что это преиму-щество, что бывают мужчины, грудь которых напоминает "некошеный луг", он узнал не так давно от медсестры, когда та крепила к нему присос-ки с электродами для снятия кардиограммы. Тема сравнительной волоса-тости не посещала его ум исследователя, чему способствовала и немалая близорукость, вступающая в права вместе со снятием очков в бане или на пляже. (Между прочим, пляжное времяпровождение ныне вызывало в нём скуку.)
  Дамы вернулись в тренинговую аудиторию незадолго перед Фоминым, предпоследними, в тот момент, когда Семён начал рассказывать анекдот о серой мышке. Рассказывал Ларисе, но так громко, что слышали все, кто был вокруг:
  - Серая мышка крутится перед зеркалом. И так, и сяк. И приговаривает: "Какая я красавица, какая я умница. Умница и красавица! Ай да я!". И тут она случайно пукнула. Смутилась и убежала.
  К чему это он? А правда ли, что рассказчик всегда говорит о себе?
  Как подтаявший снег цепляется за покатые весенние крыши, так отсвет улыбок ещё не сошёл с лиц, когда Павел Николаевич обвёл глазами круг и словами отменил перерыв:
  - Вернёмся к нашим баранам.
  Тренинг - это не лекция, не семинар. Чтобы помочь участникам и са-мому себе вернуться в состояние предобеденной непринуждённости, он намеренно начал шутливо. Прогрохотали те слова, которым было побли-же: просто скатились по жёлобу из мозга на ложбинку языка. Естественно, осознавать или не осознавать двусмысленный контекст поговорки прихо-дилось тем, к кому она была обращена. Прощение было неизбежно; здесь проявился талант Фомина через пару дней занятий создать в группе обста-новку бережной уважительности, которую поддразнивание лишь оттеняет. Это поддразнивание - нечто сродни мальчишескому снежку в сторону де-вочки, которая почему-то нравится: естественная непоследовательность в обучении психологическому консультирования, где сначала идет допуще-ние о собственной непоследовательности, а уж потом - признание факта непоследовательности клиентов. Как многое может измениться между незнакомыми до того людьми за неделю, проведённую вместе! Не то, что-бы так происходило исключительно в тренингах, но в пространстве тренин-га это было почти предопределено. Наличие такого "почти" всегда броса-ло Павлу Фомину вызов, извлекало ощущение чего-то реально происходя-щего, будило азарт. Тот самый, любимый им в себе.
  Следуя намеченному плану, он начал разбирать тему о ревизии про-шлого.
  Долой пересказ учебника. Кого интересуют закономерные тяготы пут-ника, уверенного в несомненной правильности курса, но идущего по рых-лому, выше колена, снегу? Нынче фоминообразный преподаватель апел-лировал к альпинистской связке исторических фактов с их современными интерпретациями; связке много перестрадавшей, потёртой от многократ-ной эксплуатации и ненадёжной. Стоит проделать путь несколько раз, и вот уже каменная скала под ногами оказывается совсем не твёрдой опорой, а облачным сгустком, дробимым наскоками ветра на разноцветные фантики-фантомы - горькие, сладкие, кислые, солёные. Это ли не есть искомый, установленный факт - четырёхтактный, неоспоримо надёжный факт фи-зиологии вкусовых ощущений? Но, подобно семенам зрелых одуванчиков между страниц толкового словаря русского языка, когда тот раскрывает всё сущее, даже на открытом пространстве пробивается к нам терпкий и нежный вкус бабушкиного айвового варенья; рукотворная секретность для языка обеспечена не бабушкиной скрытностью, не утаиванием рецепта!
  Фомин принялся пояснять:
  - Одно из очень ранних воспоминаний, мой день рожденья. Мне четы-ре года. Празднование устроено родителями так, как это было принято то-гда повсеместно и в Нижнем Вяземске, и "по всей Одессе". - (Фомин нет-нет да и вставит, как сейчас, заметное "э", выпирающее занозой: говорил иногда "Одэсса", "шинэль", "новэлла". Тупое эхо от удара кувалдой по забиваемому в мягкую землю деревянному колу.)
  - Кого приглашать, определял я сам, - продолжил он.
  Среди приглашённых были и закадычные друзья из детского сада, и друзья-соседи - соратники по штурму снежных крепостей во дворе, с двух сторон ограниченном деревянным забором. Они же - спутники по экспе-дициям в бескрайние прерии запретного зазаборья, которые определённо и строго не одобрялись взрослыми. К счастью для всех, те не афишируе-мые экспедиции в большинстве своём оставались без последствий, если не считать за них бесчисленное чередование досок, оторванных для про-хода одними и приколоченных обратно другими. Чего никак не удавалось - так это вспомнить "истинные" размеры двора. (Павел пытался вычислить их в соответствии с количеством подъездов в доме, образующем угол дву-мя своими корпусами, но цифры никак не сходились с меркой четырехлет-него шага.) Некоторые из приглашённых на день рождения соседских ре-бят были старше, а один - в чине первоклассника, как синий кит среди дельфинов. Очевидно, значение имел не возраст, а приверженность пра-вилам игры, честность в их соблюдении. Поэтому в их дворовом содруже-стве имелась даже одна девочка, Дина. Сейчас нашлись бы те, кто посмот-рел бы на её родителей осуждающе, но тогда имелась судейская коллегия старушек, заседающих на паре скамеек, установленных друг напротив дру-га - для удержания сектора перекрёстного наблюдения посредством про-никающих глаз с кумулятивным эффектом. Так вот, даже они не видели ни-чего необычного и предосудительного в том, что девочка участвует в сра-жение на деревянных мечах (годилась и просто палка), которое предсказу-емо переходило в "клубок сцепившихся бродячих собак". (Это не фразео-логизм - это о собаках и дворах Нижнего Вяземска тех лет.) Единственным принимаемым сигналом к отбою могла быть пущенная кровь; пустить же слезу - быть изгнанным навек. Век мог продолжаться и целую неделю... А то и две.
  Однако в своей новелле Павел Николаевич оставил эти декорации в полумраке и сразу перешёл к моменту, когда угощенья, поданные на стол, были, по выражению чьей-то мамы-лошадницы, "сметены стремительным кавалерийским наскоком". Он не менял темп повествования:
  - Мои родители и родители тех моих гостей, что жили не по соседству и пришли в сопровождении, остались в гостиной, а дети переместились в соседнюю комнату, где стали стрелять по мишени. При нажатии на курок из ствола подаренного мне утром пистолета с тугой пружиной вылетала стре-ла: палочка с резиновой присоской на конце.
  При соприкосновении с подходящей поверхностью - дверца шкафа, холодильник, портфель, которым успевает закрыть лицо старшая сестра - стрела издавала звуки разные по тональности, но всегда одинаково торже-ствующие. Да, такие военные игрушки были вполне в духе времени. Так же, как было естественным понимать моду как единообразие, идентичность одежд.
  - Дети начали стрелять, и мне, как главному на празднике, предостави-ли привилегию быть первым в очерёдности, - Фомин в рассказе старался излагать очищенный сюжет, оставляя при себе вкусовые детали воспоми-нания. Да и память по-честному не сохранила того обстоятельства, что он сам и выдвинул эту идею права первого выстрела.
  - Когда все по очереди отстрелялись по мишени, должен был начи-наться второй цикл, такой же. И мне, четырёхлетнему Павлику, предстояло стрелять после того мальчика, который стрелял передо мной. О, какой об-ман!!! Как это могло быть, чтобы я, первый в очереди, вступал в дело после кого-то?! Случись такое со взрослым человеком, можно было бы сказать, что у него случился сбой мышления. И что следует поддержать рассужде-ние этого человека корсетом аргументации. Но тогда до моей взрослости - как до вершины Эвереста! Или, если хотите, как до дальних планет Солнеч-ной системы - таких, какими они были до изобретения телескопа! Мне, персоне дня, уступили...
  "В зале" возникло шевеление.
  - Не улыбайтесь, так и было, - откликнулся на движение Фомин. - Ко-гда обман в кавычках стал повторяться в третий раз, я стал отстаивать от посягательств своё законное, но поруганное право быть первым. Вслед-ствие чего случилась попытка драки... Обида и злость! Как бы то ни было, но те чувства - есть не что иное, как факт: исторический, биографический. В той же степени, как драка, как последующее чаепитие с невероятно вкус-ным безымянным тортом, тотчас организованным командой недипломи-рованных медиаторов из числа мудрых взрослых.
  - Разве имеет значение, что слово медиация тогда напрочь не суще-ствовало в обиходе, а мудрость я сегодня не склонен измерять своевре-менностью торта!? - За то время, которого занятой вращением кленовой крылатке с семенами не хватит, чтобы добраться от ветки до земли, Павел Николаевич успел встретиться уголком глаза с каждым, кто слышал вопрос. Слушатели курса повышения квалификации. Сейчас они ждали, что в сюже-те будет развязка. Разгадка. Очень разные, но все они в таком же чувстви-тельном возрасте пользовались рецептом барона Мюнхгаузена: не-окрепший ум должен придумать способ, как вытащить себя из болота. Бо-лота, что образовалось как раз вследствие детской немощи своего же ума.
  Фомин-рассказчик зачем-то поднялся, направился было к доске, но тотчас вернулся на стул.
  - Итак, каково моё личное прошлое в действительности? Можно ли от-делить стрельбу из игрушечного пистолета на дне рожденья от пережива-ния обмана или даже предательства, которое я сейчас не испытываю? Что именно составляет моё прошлое - воспоминание о нечестной игре тогда или же моя улыбка сегодня, в которой есть снисходительность, но не насмешка: неугомонный мальчишка со стремлением быть первым и по-беждать. Я сочувствую тому, как непроста была его внутренняя жизнь, как он сам создавал конфликты, "заваривал кашу", не умея её хлебать... Не могу обойтись без отстранённости третьего лица... Когда сегодня я именно так смотрю на своё четырёхлетие, то констатирую: с изменением взгляда изменилось само событие! - Рассказчик подождал, словно считал до трёх. Затем продолжил, алогично и резко:
  - И, как следствие, мы подошли к категории ответственности. - (Павел Николаевич, о чём это вы? Слово, произнесённое в ущелье смыслов, затя-нутом туманом. Покажется ли, пусть ненадолго, его содержание, подобно вылетевшей из тумана птице? Надеюсь, хотя бы юристы знают, что имеют ввиду, произнося данное слово. Возможно, зря.)
  - Все мы ответственны за своё прошлое! От нас зависит, как мы пом-ним, как хотим помнить своё прошлое: думать о нём, понимать его, и, как следствие, переживать. - Фомин помолчал, предоставляя время попри-выкнуть к мысли. Словно к невиданному доселе незнакомому заморскому фрукту, выложенному на прилавок. Персональная репа для сноба.
  Затем он продолжил короткими предложениями, как ручным штемпе-лем по расплавленному сургучу* припечатывал:
  - Всё, что мы умеем, знаем и ценим в себе сегодня, пришло к нам из прошлого. Прошлое - учитель. Отрицательный результат, положительный результат - это и есть механизм обучения. Боль и радость. Мы избегаем боли, избегаем неудач. Но заодно отрицаем их ценность. Не признаём, не
  __________
  *Сургу́ч - окрашенная плавкая смесь из твёрдых смол и наполнителей, которую применяют, в том числе, для нанесения рельефных печатей на почтовые отправле-ния.
  хотим признавать, что благодаря боли, вопреки трагизму событий и ошибок мы научились чему-то важному. И сегодня можем больше. Вольны осозна-вать себя не жертвой, распластанной под копытами обстоятельств, а наезд-ником. Ну, а маршрут - это другая история.
  Фомин не любил проповеди: не любил их слышать и просто присут-ствовать при них, не любил как жанр. Сопротивлялся и посмеивался вслух над собой - "мне это позволительно, у меня преподавательская професси-ональная деформация". Увы, это не отменяло того обстоятельства, что со-здаваемый им контекст равенства собеседников, искренность, интонация взаимоуважения, лёгкая и будоражащая ирония: всё это регулярно бывало приплюснуто неестественной тяжеловесностью речи.
  Скажу в защиту: Павел Николаевич всячески старался, чтобы сказанное
  не оставалось красивой и звонкой проповедью. Поэтому сейчас предложил участникам объединиться в пары собеседников и рассесться отдельно. За-тем постарался тщательно объяснить задание:
  - Передайте, донесите до человека рядом с вами, чему вас научило со-вершенно нежелательное прошлое событие или ситуация. Что вы узнали: о себе, о людях, о жизни? Как случилось, что это оказалось источником че-го-то, что вы цените, или послужило основой для важных изменений? Найдите для своего визави понятные, недвусмысленные слова. Например, если бы кто-то сказал, что стал, или стала, сильнее, то проясните, как эта сила сказалась, проявилась в дальнейшем, на что повлияла.
  И тут Серафима, почти перебивая, воспользовалась точкой между сло-вами, вклинилась, как спешащая пчела между первыми дождевыми капля-ми. В сильном возбуждении возразила, воскликнула: "Вы хотите сказать, что любое трагическое событие "икс", даже такое, как смерть моего брата два года назад - это хорошо"!?
  Слова найдутся; всего лишь подходящая упаковка для посылки.
  - Серафима, ваш вопрос построен на цепочке: икс - это обучение, обу-чение - это хорошо, так как направлено в будущее. Первоначально вы со-глашались с этими двумя утверждениями, но теперь возникает заминка с выводом: следовательно, "икс" - это хорошо. Серафима, а как вы сами думаете, так что же, что именно вы узнали о себе, о других людях посред-ством упомянутого "икс"? Что принесла смерть брата в вашу жизнь такого, что важно для вас, что осталось с вами спустя два года?
  Возмущённая Серафима переминается на месте, на развилке дорог, перед выбором: отвергнуть ли - сказать, пусть и не вслух, "да пошёл ты со своими идеями!" - или... Попробовать ли?! Зачем обороняться от друга? Надо ли атаковать человека, который не нападает? И не нападёт... Как это узнать, как поверить? Известное дело, вера выведена из-под юрисдикции логики...
  Серафима резко встала, зашла за свой стул и упёрлась руками в его спинку. - Да, возможно... Возможно, когда теперь у меня бывают сложно-сти, то я не паникую... Они для меня как вызов, как задача, у которой есть решение. И решать её должна я и только я... Брат воспитывал сына один, жена умерла давно, когда тот был совсем крохой. И я должна, я была обя-зана справиться с паникой... Со ступором, в который прежде, до этих собы-тий, позволяла себе иногда впадать. Не отказывала себе в этом, и даже моя маленькая дочка меня не останавливала. И муж. Вся моя семья страдала... Да, было такое... Да, когда приняла решение взять племяша в свою семью, сперва было очень трудно. Но ступор позволить себе не могла никак. Смешно сказать, но оказалось, что я вовсе не беспомощная. А наоборот, - Серафима засмеялась. - Нет, вы не подумайте, что я железная леди. Я и к мужу обращаюсь, и детей могу попросить помочь, сделать что-то. Только теперь - это часть моего решения! Теперь - они не делают это без меня, вместо меня.
  Поскольку в группе девять человек участников, получилось так, что Зи-наида осталась без пары. (Случайность - удобная штука, которая сработана специально для неё.) В растерянности она то поглядывала по сторонам, то рассматривала небольшой кусочек пола перед своими ногами, словно вы-искивала там ответ относительно того, как поступить.
  Подобная ситуация предусматривалась; в таких случаях Фомин сам участвовал в парной работе.
  Очередность того, кому из них двоих говорить первым, решилась не подброшенной монеткой, а желанием, просьбой Зинаиды говорить первой. Примитивная, но почти безотказно работающая хитрость: обмен "ты мне - я тебе".
  - Я выросла в большой деревенской семье. Младший, пятый ребенок. С ближайшей по возрасту сестрой у меня шесть лет разницы. Ну с кем я могла научиться отказывать: силы были не равны. Старшие - и родители, и брат, и сёстры - всегда были правы, сила тоже была аргументом. Сказать "нет", отстоять себя, победить было невозможно. Я зависела от доброй воли старших, сильных, а добрую волю заслуживала послушанием. - Такое предисловие сделала Зинаида, объясняя своё неумение отказывать.
  Её предисловие - кому как на вкус - кажется правдой, ложью либо преувеличением? Да разве безотказный детеныш homo sapiens способен выжить! До чего ж люди умеют всё объяснить, лишь бы подпитать иллюзию контроля. Так себе вступление...
  Чуть помолчав, Зинаида перешла к центральной истории:
  - Вообще-то ничего особенного, пока жизнь шла, как у трамвая: депо, рельсы, остановка, двери открываются, двери закрываются... Школа, инсти-тут, замужество, дети, дом, работа. Пока нас не обворовали. Вынесли из дома всё, что смогли поднять. Денег нет ни на что, да ещё кредит выплачи-вать. А тут на работе собирают деньги на подарок к юбилею коллеги. И зна-ете, сказала, что нет, не могу! Решилась: это ведь деньги, которые я долж-на у своей семьи, у детей отобрать. Приходилось тогда во многом себе от-казывать... - она заглянула куда-то вверх. - Последствия действительно были: меня не звали пить чай, избегали встречаться глазами. Хотя осужда-ющие взгляды я замечала. Наказывали. У меня никто ничего не просил. Два дня страдала. И как-то дошло до меня, что боялась не быть всеобщей лю-бимицей. Восхитительная лёгкость! Через какое-то время, в рабочей текуч-ке, всё забылось. А страх не вернулся. Смеюсь: за эту свободу готова запла-тить и больше, чем украли.
  - А знаете, ещё... Мужу пришлось поехать на заработки в другой город, хоть и в нашей области. Мы виделись на выходные, иногда три раза в ме-сяц, иногда два, а бывало и реже. Сейчас мы давно вместе, но - мы храним, очень стараемся хранить память об ожидании, память о том, что возмож-ность находиться рядом, что радость общения легко потерять. Это работает, это не даёт нам привыкнуть друг к другу. Не даёт нашим отношениям стать фоном, сделаться привычкой...
  Наступила тишина, хотя собственно тишиной она не являлась: эфир комнаты насыщался гулом абстрактных голосов. Проявились зарождающи-еся отражения в стёклах двух вечереющих окон - как в архаической кювете с раствором для фотопечати. Проявился желтоватый ореол лампочек в по-толочном светильнике.
  Вдвоём они ещё немного помолчали. Как сказать - нет никакого пара-докса - сейчас соучастие несовместимо с любой репликой. Чуть заметный кивок головой: теперь очередь Павла Николаевича.
  Ему претила мысль о человеческой искренности по плану. Очередная, пусть неявная, а всё-таки неувязка: Фомин не раз убеждался, что искрен-ность в тренинге не уникальна. Более того, сильно уступает в уникальности старому цирковому трюку "мотоцикл в шаре": решётчатая сфера, внутри которой мотоциклист разгоняется и начинает делать витки вниз головой. Судя по всему, уникальность искренности подобна уникальности самого первого кролика из шляпы фокусника в грядущей череде кроликов. Чудо импровизации, а не тщательно отработанный приём!
  Воспоминание Павла не спланировано, не отобрано заранее, но яви-лось "под купол цирка" пунктуально, строго в подобающий момент.
  ... Шесть с половиной лет, старшая группа детского сада. Покажется не-правдоподобным, но был организован турнир по боксу. Только для маль-чиков (это другая эпоха). Не вспомнить, кому пришла в голову идея, но с одобрения воспитательницы. Из тряпок намотаны перчатки. На земле очерчена площадка, придуманы и приготовлены призы. Девочки помогали в подготовке и были зрителями. Для определения победителя сообрази-тельная воспитательница доверила троим из них, наиболее инициативным и бойким, образовать жюри. Поединки проводились на выбывание, побе-дители встречались между собой.
  Павел уже не помнил, был ли трудным его путь к финалу; он был креп-ким и неизменным участником подвижных игр, а законы двора приучили его к противоборству. Первым финалистом предсказуемо стал Серёжа. Он же, как в полном согласии все чувствовали - штатный чемпион всех по-движных игр. Как сказали бы сейчас замороченные массовой научностью люди - альфа-самец; чуть ранее его одни назвали бы звездой, а другие - лидером. Но тогда он точно был гордостью и любимцем всего детсада! Уже не вспомнить, как протекал бой, сколько было раундов. Кажется, три. Точно только то, что победа Павлика была трудной, выстраданной, но, в итоге, несомненной. Спортивный термин: за явным преимуществом в концовке. Игра слов: поразительно, но ему досталось поражение. Заведомо и откры-то симпатизирующие Серёже безымянные ныне девочки присудили тому победу. Предусмотрительная воспитательница пояснила, что в жюри она не входит. (Высшая справедливость оказалась не высокой, а далёкой; удобный случай изобразить смайлик.)
  Павлик был не повержен, но поражён несправедливостью. Поражён не на шутку, поражён со всей серьёзностью! Его заботливые родители учили следовать правилам. Полагали, что именно это следование им, законопо-слушание в целом, и приведёт их сына к вознаграждению со стороны жиз-ни, а потому ценно. Бокс одномоментно и эффективно поправил, починил картинку. Финальный поединок научил полезным премудростям: не всё обязательно определяется явными, публичными правилами игры! Исход зависит от человеческих взаимоотношений.
  - Думаю, человеческие отношения, их значение именно тогда включи-лись мною в число объектов, достойных внимания, изучения. Независимо от того, что не был способен так сформулировать, - завершил выводом Фомин-преподаватель.
  Заблуждался ли Павел Николаевич?
  Представьте, ранним летним утром вы бродите по городу, который по-сещаете впервые - по незнакомому городу. Солнце раздаёт остатки вос-ходной розовинки: стенам, скамейкам, вашему спутнику или спутнице. Мощённая ровным булыжником, почти безлюдная площадь. Тихая, в тени ажурного костёла... Неторопливая, безбоязненная рыжая кошка... Вы леле-ете свой панорамный барельеф, уже отвердевает слепок... Сделайте круг и приходите вечером: пошёл дождь, проход преграждает большая лужа. Тёмный пикап, не снижая скорости, проезжает её, волна от колёс подхва-тывает оставленный туристами пластиковый мусор и доносит до стены слабоосвещённого костёла. Вот она - настоящая площадь, площадь в настоящем!
  Павлу было невдомёк, что он поступал как цирковой трюкач, предлагая подтягиваться по канату к куполу, к подсвеченной разноцветными прожек-торами личной истории; тогда как университетские стены, средоточие науки, намекали на доказанную исследованиями твердь.
  Невдомёк, что ко времени боксёрского турнира вдоль его детских ушей основательно прогулялись разговоры взрослых меж собой о Степане Теобальдовиче, дедушке по отцовской линии. По их словам, в пересказе, в далёком одна тысяча девятьсот семнадцатом году на рейде Одессы стоял турецкий пароход. Он разгрузился и в обратную сторону наполнялся жела-ющими хорошо подзаработать. Так обещали ушлые вербовщики. В дело шли проверенные способы: подпаивание, спаивание, заманивание. В от-дельных случаях они практически не отличались от похищения. Когда па-роходик загрузился молодыми мужчинами под сотню и стал сниматься с якоря, семнадцатилетний Стёпа Фомин прыгнул с борта. Единственный, кто передумал. Дед никогда не был заложником раз и навсегда принятого ре-шения, его биография изобилует разворотами. Согласно семейному пре-данию (версия оригинальная, не отредактированная под детские уши), он менял профессию, несколько раз службу и работу, выучился на инженера, чтобы соскочить с намечающейся государственно-партийной карьерной линии, четырежды женился. Как признавалось родителями Павлика сквозь призму уважения, в итоге повороты оказывались верными.
  (О благополучных исходах я слышал немало. Друзья или случайные попутчики охотно делились историями о том, как спаслись от напавшего медведя, о том, как он или она поборол или поборола волну в шторм, или о том, как выжили, заблудившись в горах. История о том, как врач на антарк-тической станции успешно сделал сам себе аппендэктомию с помощью зеркала. Люди рассказывают о том, что зависело от них, о том, как они держали дверь открытой, приглашая спасение, дожидаясь его. Формирует-ся согласие, что при наличии "силы духа" - это как? - счастливая концовка неизбежна. Но - оппоненты не возымели случая парировать! Разве забыть о немалом числе тех людей, которые стремились к спасению ничуть не менее упорно? Но не преуспели, не выжили - не доплыли, не убежали - и потому не поведали о счастливой развязке. Уж точно, в их числе водитель грузовика на ночной Мурманской трассе, съехавший на заснеженную обо-чину, чтобы сменить пробитое колесо с правой стороны. Домкрат соскочил, и его руку зажало, а водители редких проезжавших машин не могли его видеть и слышать. Понимая, что замерзает, он попытался перегрызть ру-ку...)
  Иная данность: по общему мнению, отец Павла, Николай Степанович Фомин, имел "твёрдый хребет", но в первую очередь характеризовался как гражданин и семьянин, последовательный в своих решениях. Нужно со-вершить насилие над воображением, чтобы представить его прыгающим с того корабля, на который он поднялся своими ногами.
  Риторический вопрос: "Как на самом деле люди становятся такими, ка-кие они есть"?
  Риторический вопрос номер два: "Кто есть господин Фомин"?
  Так бывает: основываясь на уязвимых предпосылках, можно сделать и жизнеспособный вывод.
  "Клин" - название построения средневекового войска: дети, за ними их родители, за их спинами родители родителей, прадедушки и прабабуш-ки, а за теми спинами также их родители. И так далее... По замыслу, такой клин - сила. Однако стратеги-патриархи обнаружили уязвимость построе-ния: неповоротливость, сложность управления на пересечённой местности бурных изменений в социальном укладе. Мельком, сквозь прорехи в по-строении проглядывают фигуры, место которым отведено в крытом обозе: болезнь и безумие, многожёнство, бастарды, предательства...
  Предки Павла Николаевича Фомина - предположительно законопо-слушный разночинный люд. В Бархатной книге не прописаны. Да и в прочих иных архивных гербариях ни подвигами, ни позором не пришпилены. От-сутствуют сведения, чтобы они навлекали на себя внимание властей: осо-бым ли шиком, жертвенностью или чем иным...
  
  Следующую работу с обсуждением Павел Николаевич организовал в тройках, а сам, чтобы не мешать атмосфере заговорщического уединения тайных сообществ-троек, намеренно отошёл к ближнему окну. Облокотил-ся на подоконник. Эдакий либеральный вертухай, символ контроля. Стоял, следил за временем, чтобы синхронизировать завершение для участников. Смотрел на дугу, составленную фонарными столбами все меньшей и меньшей высоты, вплоть до поворота. Своё название они оправдывали, были скопированы с рельефных столичных светильников; напоминали о часе, когда фонарщик поднимался по лесенке, открывал дверцу и зажигал лампу. Перед окном, на зачищенном снежном накате тротуара копошились несколько хорошо различимых воробьёв. Странно... Рядом ни газонов, ни старушек с хлебными крошками - так откуда они взялись? Далее глазу бы-ла доступна невостребованная доселе серая мгла, до неё не дотягивался свет от фар проезжающих машин. С краю, там, где мгла сгущалась до чер-ноты, в тёмном платке - бабка по отцовской линии, первая жена Степана Теобальдовича. Не успела эвакуироваться, осталась в Одессе и была за-стрелена фашистами в сорок четвёртом году, в самом конце оккупации. Не за помощь подпольщикам, а так, для устрашения. Павел знал её по един-ственной сохранившейся фотографии. Там же, в мглистом переходе он по-пробовал разглядеть только что живого отца, которому делал подсмотрен-ный в кино непрямой массаж сердца - отчаянная, бесполезная попытка заклинания. Тот не появился, зато прислал картинку. Иллюстрацию к рас-сказу про своего отца, деда Степана. На ней двадцатые годы двадцатого же века. Воспоминание совсем маленького мальчика о том, как его папа дома, в одесской квартире, почистил карабин, собрал его и для проверки зачем-то выстрелил в электрический выключатель: "Что ему взбрело в голову?"... Грохот, дым, полумрак, запах пороха... Мать выскочила из туалета, не слишком приведя одежду в порядок, "в торчащих панталонах". Воспоми-нание Николая Степановича: "Ну и досталось же нам!". Факсимильным оттиском этого страха помечены тупики в арендованных лабиринтах се-мейной жизни Фоминых...
  
  Тренинговый день закончился; прощались. На следующий день кто-то скажет, а другие подтвердят, присоединятся: "Несмотря на усталость, такое чувство, что и "мамонт добыт", и нет ни раненных, ни обиженных получен-ной долей". Кто-то, не стесняясь патетики, добавил: "И нет водораздела или иной линии между личным и профессиональным!".
  
  7
  Оставшись в одиночестве, Павел Николаевич собрал в стопку страницы с рабочими материалами, убрал их в свою папку.
  На его запястье, в металлическом корпусе наручных часов со стрелка-ми тикал рабочий день; через полчаса назначена консультация. Посидел несколько минут с закрытыми глазами. Попробовал было применить при-ём для релаксации и отдыха: представить и рассматривать какой-либо из собственных фотоснимков. Выбрал один из самых любимых, сделанный им в тридцатиградусный мороз рядом со сливом Братской гидроэлектростан-ции. Незамерзающая чёрная вода, прикрытая колеблющейся тюлью испа-рений. Замороженные ели, заполненные снегом во всю длину ствола...
  Не получилось, кусочки-пазлы не удерживались на месте.
  Вздрогнул от неожиданности: урчанье в животе застало врасплох. Ока-залось, что и кстати - если не урчанье, так телефонный звонок вернул бы его в обжитое пространство.
  Думал, что звонит клиент. Но нет. Собеседница обратилась по имени-отчеству, знала о его существовании, но не наоборот. Ей на том конце вы-сокочастотной дали целых три минуты (так по ощущению) удавалось хра-нить тайну относительно цели звонка. Зато стало однозначно понятно, что только сейчас "уважаемому Павлу Николаевичу" предоставляется такой шанс, какой ни один здравомыслящий человек не упустит. Ибо это гаранти-рованный и безальтернативный путь к полному и окончательному счастью. Фомину сделалось, в плохом смысле слова, любопытно. Но, наконец, у не-го получилось извлечь из светонепроницаемого термопакета тайну звоня-щей: способ стать счастливым - это купить "по сказочно малой цене" би-леты в театр, на премьеру чего-то "выдающегося". Вместе с билетом пола-гается подарок, "восхитительная косметика для вашей жены".
  В иной раз он легко бы поддался раздражению: "Гнали, гнали их из храма, да не догнали!". Но какое может быть раздражение, если нет взаи-моотношений? Как нет их между амазонской анакондой и деревенским почтальоном из Орехово, домики которого вросли в карту местности по другую сторону от областной административной границы Нижнего Вязем-ска. Почтальон только что опустил последнее письмо в ящик на неокра-шенных воротах, присел на неровную скамеечку сбоку и разворачивает заждавшийся пирожок, завёрнутый в салфетку с надписью "мой герой".
  Клиент, Александра, звонила впервые ещё полгода назад, узнавала условия консультации. Потом перезвонила через пару недель. Договори-лись о консультации, но в последний момент она её отменила. Потом про-пала. И вот, договорились вновь... Придёт ли сейчас? Такое поведение под-разумевало внутреннюю борьбу. Страх, что случится как раз то, что внутри уже известно. Ну, почти известно. (Никуда не деться с планеты: кора, ман-тия, ядро, страх предстоящих перемен). Прелюдия интриговала.
  В назначенное время дверь открылась, вошла молодая женщина. Ла-коничное: "Добрый вечер! Я - Александра". Павел Николаевич попривет-ствовал её в ответ.
  Открытый овал лица с соразмерными чертами и без следов макияжа. В иных обстоятельствах, если догадаться, оно бывало привлекательным. Не-длинные волосы собраны сбоку заколкой с выпуклым силуэтом лошадки. Довольно светлые, но не настолько, чтобы принадлежать блондинке. Акку-ратно обработанные ногти без намёка на лак. Длинное вязаное платье с тонким пояском. Цвет его трудноопределимый: обобщённо назвать можно и кофейным, но с очень лёгким добавлением тёмно-синего. Платье не слишком светлое и создаёт контраст с незагорелой, по зиме, кожей. Голос, меццо-сопрано - отстранённый, протяжный, но не заунывный. "Беовульф". Голос вполне подходит для его прочтения вслух, для декламации. Лучшего не вообразить, если кому в современности придёт в голову вновь склады-вать эпическую поэму.
  Ей было легче, когда "год назад смогла поговорить с психологом о травме". Так Александра обозначила нечто трагическое, имевшее место быть. Фомин, разумеется, не стал теснить разговор прямым вопросом "о чём вы?". А Александра продолжала говорить о себе с высоты дикого гуся, только что перелетевшего за Гималаи и не сообразившего, что уже можно бы и спускаться. Фантазия неискушённого, неосведомлённого слушателя готова и имеет время предвосхитить в качестве "травмы" всё, что угодно: укус реликтового крокодила во время купания в камышовых низовьях Вер-туги, равно как и руку, защемлённую дверью.
  - Я живу, но нет ощущения цели. Белый туман. Было какое-то дело, поддержка: спорт. Этот уровень полностью рассыпался... Приступы зависти-апатии к другим людям: они живут... Тупик. Ощущение стагнации, хотя внешней всякой деятельности много. Это как оправдание себя. Я знаю - это плохо... Захлёбываюсь в пустых обидах, волны злости, зависти... Колоссаль-ные проблемы с памятью... Сейчас коматоз меньше. Помогает возмож-ность выговориться. Священник, подруги говорят: хватит, вылезай. С братом странная связь... Некуда торопиться. - Александра рассеянно смотрела внутрь себя. Словно чтецу требовалось собраться, сделать усилие и пере-вернуть страницу.
  Когда автор эпической поэмы делает остановку в чтении между глава-ми, у слушателя возникает неочевидный вопрос-выбор. Кто он сам? Апло-дирующий поклонник или педантичный, изучающий критик? Или непред-взятый судья с руками, которые похлопывают по карманам с текстами гото-вых вердиктов? Фомину было важно оставаться с той частью публики, отно-сительно которой сказитель может продлевать надежду на прикосновение. Печаль.
  - Младший брат убил. Семья прикрыла. Он сказал, что защищался. Это было совместное решение: мать, отец и я. А спустя три года - родители уже умерли - он совершил второе убийство. Это была его женщина, его подруга. Ей было двадцать семь. Я иногда думаю, что в этом и её вина... Од-нажды он её ударил. Тогда она должна была уйти... Почему не ушла?.. А сейчас её стали искать. Я с милицией поехала на дачу. Это моя, наша дача. Я открывала дом своим ключом, проходила с милицией. Брат сидел в комна-те на диване, согнувшись. Держал голову двумя руками, скорее поддержи-вал её, чем прятал лицо. На полу эта женщина. Я смотрела, как выводят его, как выносят её тело. Мы так и не встретились глазами. Не помню подроб-ностей, как всё перефотографировали, меня что-то спрашивали... Ощуще-ния времени не было, не могу сказать, было ли это долго. Когда все ушли, стала всё мыть, на полу была повсюду кровь. Сутки мыла, наверное, не останавливаясь. Словно когда смою, то ничего не было. Словно всё еще можно изменить...
  Ожидаемо и неожиданно. Что достанется дневному свету? Задержка дыхания, когда нечто - до проявления светового фона наверху - начинает освобождаться, прорисовываться над ненадёжной толщей воды.
  Александра и Павел, Саша и некто, архитектор и строитель. Они двига-ли столы-парты, учебную доску на колёсиках, стулья. В идеальном про-странстве, с помощью одушевлённой сумки, покорного набора маркеров и подвернувшейся под руку вазы построили, создали три павильона, три композиции.
  Первая - разговор в той комнате, где всё пропитано убиванием. Убива-ние осталось в стенах, в потолке, а не только на ещё не отмытом полу. Раз-говор с братом, непротокольный... Под бешеным порывом ветра град сечёт по лицу. Секущий и секущийся крик. Словно громкость зависит не от лёг-ких, а от того, сколько воздуха осталось вокруг, в изолированном стенами пространстве. Сель. Гнев.
  Затем, спустя минуты три (тринадцать, тридцать три?), Саша перебира-ется в отдалённое воспоминание. О том, как после похорон матери (отец умер первым) они с братом поехали вдвоём на озеро, на своё любимое место. Разведённый костёр. Брёвнышко, на котором они сидят у огня. Си-дят рядом и так близки.
  - Как мы были близки... Брат всегда был маминым любимцем, немного избалованный. Мать любила сына безоглядно, без "почему", как любимую игрушку. Он и слушался маму как котёнок.
  - Я поздний ребёнок, а брат - тем более. Мать всегда говорила: "Поза-ботишься, будешь присматривать за братом, когда меня не станет". Вот, присмотрела... Мне страшно, брат выйдет через четыре года, я боюсь его... Или своей ответственности за него? Сейчас не переписываюсь, но я его чувствую на расстоянии...
  Перемещение в надпространство третьего акта, где в павильоне были только Саша с мамой. Без суфлёра. Диалог не сослагательный, диалог вне хронологии, диалог над временем: ни капли преувеличения! В заострён-ный желобок зелёного яблоневого листа скатилась послегрозовая капля. Хватит ли ей упрямства, наберёт ли она ещё влагу? Совсем чуть-чуть, чтобы оторваться полновесной каплей. Или иссохнет под скорым полуденным солнцем?
  - У меня своя жизнь... Да! У меня своя жизнь! Да, пора взрослеть...
  Солнце - оно для всех. А его тонкий остронаправленный луч, прелом-лённый в той капле, преломляется для одной только Саши. Никто - до са-мой последней секунды - никто не знает той реплики Саши, что предше-ствует возвращению:
  - Хватит мне быть хорошей девочкой.
  Точка прочнее, твёрже восклицательного знака. Что в ней? Неделимый геометрический объект. Обжалование немыслимо.
  ... Несколько часовых поясов к востоку, исправительная колония, где отбывает срок Антон, её брат. Середина ночи. Ему снилось, что он опять обманывает мать, сказываясь приболевшим. Смеётся над её легковерием. Рядом сестра, она знает про обман, но не выдаст. Она всех соединяет, со-единяет даже с отцом, которого он презирает. Он нуждается в ней так, что хочется вмиг вскочить с кровати, невзирая на последующее разоблачение, и ненавидит это желание так, что стискиваются, скрипят зубы; своей любо-вью сестра сковывает, мешает... Он проснулся резко, с колотящимся серд-цем и ощущением пересохшего рта. И с точным знанием причины: от того, что во сне он что-то хотел сказать сестре. Что-то очень важное. Забыл.
  
  8
  Реальность? На этот раз реальность - это путь Павла Николаевича Фо-мина до парковки. Это осознанность носа, который на вдохе пропускает через себя морозный и сухой воздух.
  Машина, видимая издали в отсутствии давно разъехавшихся по случаю пятницы нетерпеливых соседок, в свете неяркого фонаря показалась сире-невой. Наверное, она вольготно, крепко разоспалась, раз решила не заво-диться: однажды выбрав курс на саботаж, надо его придерживаться. А ина-че саботаж будет переименован в каприз.
  Не спрашивайте про источник (я не выдам агента под прикрытием), но мне доподлинно известно, как будут развиваться события, если очкарику с приметным носом удастся разбудить мотор машины. Через двадцать пять минут, на скользком путепроводе она присоединится к столкновению гру-зовика с трамваем. Трамвай сошёл с рельс, а столкнувшийся с ним, поте-рявший управление из-за удара грузовик основательно подмял под себя серый внедорожник. Путепровод быстро украсился отблесками ведом-ственных машин; достаточно оперативно водителя внедорожника осто-рожно загружают в автомобиль скорой помощи.
  Вместо этого Фомин решает отправиться домой на метро. (Машина от-менно выправила эпизод. Режиссёр доволен. Что в том? Поощрение? Под-стрекание?)
  До метро можно добраться разными способами: проехать три останов-ки на трамвае или пройти по мосту через Вертугу. Примерно двадцать ми-нут, если быстрым шагом. Но он выбрал самый короткий путь - путь по узкой тропинке, проложенной поверх льда. Замаскированное под рацио-нальность прямой линии сопротивление канонам современного миро-устройства. Так добирались до нужного места предки нынешних студентов и преподавателей в те времена, когда не изобрели метро, трамваи и авто-бусы. Как и предки тех предков. Когда их заботы занимали оба берега, то неумение строить мосты, способные противостоять весеннему ледоходу, их ничуть не смущало.
  Не принятый в ту призрачную компанию Фомин начинает с бодрого га-лопа. Однако несогласованное с предками уподобление, неподготовлен-ность к их опыту и традициям несёт риски: зажатая в подмышке папка без ручек да нога, поставленная в снег мимо узкого утоптанного наста с после-дующим мягким, на правый бок, заваливанием в снег. Отряхнул папку, сменил галоп на иноходь, добрался до павильона метро, спустился по сту-пенькам в уже малолюдный вестибюль и доверился автоматизмам. Жетон в прорези турникета, поворот, шаг на эскалатор, правая сторона...
  Резкие, равносторонние пощёчины морозного воздуха. Оказывается, вместо того чтобы остановиться на платформе и дождаться состава, он прошёл вдоль неё вперёд, поднялся по эскалатору второго выхода станции и попал опять на улицу.
  Пришлось повернуться к большой светящейся "М" лицом и повторить попытку.
  Несмотря на то, что пятничный час пик остался полностью позади, сво-бодных сидячих мест в подошедшем вагоне не было. Вспомнилось: "Чуть-чуть инопланетянин". Так Евгений Курочкин, популярный ведущий город-ского телеканала назвал ощущение депутата областной думы, который впервые лет за пять воспользовался общественным транспортом. По при-чине своей инопланетности (для этого статуса ждать пять лет нет нужды) Фомин неудачно, нерационально выбрал ближайший кусок поручня и тем самым основательно, плотно перекрыл обзор сидящей пассажирке. Рас-пахнутый каракуль поверх бархатного вечернего платья, брутальный блеск от нити крупного жемчуга, чёрные очки, шляпка с чёрной вуалью. Всё это он рассмотрел уже после того, как услышал выговор дамы: "Молодой че-ловек, так невежливо - стоять спиной". Павел пожал плечами: "Не знаю... Во времена вашей молодости может и пялиться на соседскую задницу бы-ло не принято. Я тех времён не застал".
  
  Лично я ничуть не удивлён теми словами. Локации своей Фомин не из-менил вплоть до выхода через несколько остановок. Я отвлёкся, освобож-дая путь пробирающейся к выходу грузной пожилой женщине с тростью, и не отметил, продолжилась ли та беседа на радость соседям, и если про-должилась, то не слышал, как именно. Но когда после остановки вагона вновь стало тихо, то не пропустил, запомнил сарказм невинно рифмован-ного прощального пожелания даме с вуалью "доброго вечера пятницы среди людей без спины и задницы".
  Не уверен, как правильно записать: то ли вопреки, то ли благодаря до-рожным перипетиям моему спутнику удалось добраться до своего дома в три этажа и два подъезда.
  
  9
  Дома не живут ни одним днём, ни одним сезоном. К тому же, они сами выбирают свои локации в памяти. Со стороны подъезда дом Фомина летом прячется в плотных кустах шиповника и калины. Зимой выкрашенные в цвет неспелых апельсинов стены оживляют маленький скверик с голыми прутьями кустарников, что отделяет его от дороги. Окна фоминской кварти-ры на третьем этаже, за исключением одного, выходят на сторону, проти-воположную входу. Внизу, под ними - несколько взрослых лип. В слабом отсвете, они сейчас угадывались авансом, в зелёной листве. Из окон, впе-рёд - вид на пустоватое пространство с вертикальными чёрточками моло-дых лип, высаженных на месте засыпанных фундаментов. Когда позволяет освещение, ничто не заслоняет вовлечённую в перспективу полоску пруда в отдалении. Летом пруд зацветает, в безветрие становится серо-зелёным, угрюмым и диким. Зимой, в светлое время суток, его лёд декорируется разноцветными фигурками, на коньках и без них, напоминая о старых кар-тинах голландских живописцев. Тогда же, маяком фоминской ойкумены на заднем плане - чередование белых и красно-коричневых сегментов трубы теплоэлектростанции, её круглосуточный дымок. Который так и напраши-вается на то, чтобы поименовать его "вечным". Словно поселившись по-близости от чего-то "вечного", получаешь шансы вкусить от него.
  Вскоре после того, как стал жить один, Павел Николаевич сделал ре-монт в квартире. (Кроме комнаты совершеннолетнего сына, где тот иногда ночевал, когда приходил.) В середине - традиционная комбинация столо-вой и кухни с выходом на лоджию. Такая же традиционная гостиная, чья обстановка с большим столом и длинным диваном предполагала именно приём гостей, хотя и дополнялась широким трёхсекционным книжным шкафом со стеклянными дверцами, высотою до потолка. Рядом комната с двумя окнами, которая служила гостиной до ремонта. Теперь это был каби-нет, на всякий случай приютивший небольшой раскладной диванчик. В нём большой письменный стол с персональным компьютером и допотопной лампой, чем-то напоминающей цаплю, что высматривает внизу свою добы-чу. На столе раскладывались бумажные листы тогда, когда главнокоманду-ющий желал видеть их все одновременно. (Иногда листы на нём не поме-щались, и пол в комнате начинал белеть прямоугольными сугробами.) Не-большая этажерка с простеньким, зато надёжным чёрно-белым принте-ром, который ни разу не зажевал бумагу; для профилактики Фомин иногда сплёвывал через левое плечо. Пара стеллажей с книгами и папками и пара непримечательных стульев с мягкой спинкой. Свободные зеленоватые стены, где посулы зелёного цвета разбавлены ещё более неуловимой зо-лотинкой. Лишь посреди одной из них сейчас висела большая картина крымского художника. Со стороны моря отсвечивают фасады белых домов, большая белая церковь. И светило - полная южная луна, ирреальная для Нижнего Вяземска. Последняя, самая маленькая из комнат - спальня. До ремонта стеснённая обстановка кабинета была размещена как раз здесь, но не роптала. Сейчас в ней всего понемногу: шкаф для одежды, неширо-кая, но удобная для одного человека кровать и рядом маленький ночной столик. Вся мебель в квартире явно не из единого гарнитура, но в общей цветовой совокупности преобладает "светлый орех".
  Павел Николаевич переоделся, а точнее - облачился в домашний ха-лат, удобный и нелепый. Его размер превышал любую попытку назвать крой халата свободным. Не установить, как он попал в дом. Вероятно, кто-то подарил его на день рождения, празднование которого Фомин в большин-стве случаев устраивал в своей квартире, а потом халат долго-долго лежал в шкафу, пока не оказался заново открыт в одном из редких приступов эн-тузиазма по капитальной уборке. У любого здравомыслящего человека должно возникнуть изумление и, вслед за ним, размышление о безвест-ных дизайнере и маркетологе. Чем они руководствовались, когда запуска-ли в производство изделие со стайками клыкастых зелёно-бирюзовых ди-нозавров с разверстыми пастями да пучками становящихся на дыбы спор-тивных автомобилей с жизнерадостными мальчиками и девочками за ру-лём? И всё это буйство перемежается облачками, которые одушевлялись овечьими улыбками. Побуждение, начальный миг взметнувшегося заме-шательства. То ли попытка юмора, то ли глухая имитация сюрреализма. Трезвы ли были участники производственной цепочки? Впрочем, халат-то у них купили... Всё же, ткань была мягкой и в меру тёплой.
  Фомин уверил себя, что в этом халате никто его не видел и не увидит. Почему-то упускал, что именно в халате не единожды открывал дверь ре-кламным агентам из какой-то псевдорелигиозной секты и бродячим ком-мивояжёрам. - "Божье слово! Картошка! Мёд!", "Мёд! Правда о боге! Кар-тошка!". - Если первую пару-тройку раз он мотал головой в отрицании и захлопывал дверь, то в последующем решил восстанавливать равновесие: развлечение взамен отвлечения. Тем, кто торговал божьей правдой, гро-зил: "Да почернеет навеки твой картофель"! Разносчикам картофеля обе-щал: "Да превратится картофелина во пчелу, да ужалит тебя"! Медоносам же доставалось: "Да увязнет карма твоя, аки падший ангел в сиропе"! И не приходило ему в голову, отведённую под исполняемую роль, что лучшего облачения, чем эксклюзивный халат и быть не могло. Если человек за по-рогом делал попытку продолжить диалог, что чаще случалось с натаскан-ными торговцами божьим продуктом, то Фомин не отклонялся от первона-чального текста: "Да поразит твою картошку парша чёрная до конца вре-мён!". И так далее...
  Кухонный стол, холодильник, шкафчик. Ещё один шкафчик. Открыванию дверок, заглядыванию вовнутрь сопутствовали звуки, развязное листание слов:
  - Я хожу по маршруту... Нет, я на марше. Маршировать, марширую. Ну вот, фарш. Фаршировать - я фарширую. Нет, не буду. Ага: блендер - бленде-ровать - я блендерую. Так, а вот пельмени - пельменировать - я пельмени-рую. - Нашлось у завёрнутого в халат носатика применение и орехам, пусть они и не попадались ему на глаза: - Орехи - замечательно! - ореховать - я орехую. А кабы слон в холодильнике водился, я его бы слонировал. - Так бубнил разошедшийся Павел Николаевич, словно подбирал специи к пред-стоящему ужину.
  Электрический чайник начинал шуметь, через прозрачные стеклянные стенки просматривалось, как пузырьки воздуха фейерверками стартуют с его днища к начинающей сминаться поверхности. В этот момент заиграла мелодия, как если бы водный поток вместо того, чтобы ниспадать каскада-ми, наоборот, запрыгивал вверх, с уступа на уступ. Телефонный звонок, старательный труд анонимного композитора. Поздний звонок, означаю-щий, отличающий только одного человека - маму. Она звонила на стацио-нарный телефон - тот, который прикручен к двум медным проволочкам, хотя имелась альтернатива: огромный мобильный аппарат с торчащей ан-тенной; всего через десяток лет Павел в шутку скажет, пожалеет, что не сохранил такой раритет.
  Левой рукой он продолжил снимать с полки коробочку с чаем, а правой прижал трубку к уху:
  - Слушаю.
  - Павлуша, здравствуй, мой дорогой!
  - Добрый вечер, мам.
  - Паша, хочу посоветоваться, тут предлагают купить соковыжималку, очень выгодно. Сегодня по дому ходили, предлагают с доставкой на дом.
  - Мама, тебе нужна соковыжималка? Ни за что не покупай! Считай, она у тебя есть!
  - Ни в коем случае, это я просто так спросила... И вообще, заходи зав-тра, я наш борщ приготовила.
  В голосе сына глухо и заметно переваливалась усталость, поэтому очень скоро они пожелали друг другу спокойной ночи.
  Павел чувствовал лёгкое, лимонное пощипывание досады, но скоро она растворилась в размешивании серебряной чайной ложечкой сливок, добавленных в бокал с чаем. (Любимая ложечка была на несколько лет старше его самого.) Ну как тут противостоять неотразимому сочетанию женской непоследовательности и не испрошенного тотального проще-ния?! Крохотный изъян, напоминающий о искусственно забытом совер-шенстве родителей. Странно, будто всё правильно: Павел и звонил, и навещал. Не забывал про цветы и милые знаки внимания. Но не забить фактами какое-то шелушащееся, щиплющее, поклёвывающее чувство, сродни низложенной злости на себя. Что-то такое не сделал, что следовало сделать. И следовало не потому, что должен, а потому, что мог. Это "сле-довало" в очередной раз уворачивалось, подобно намыленному еноту в школьном автобусе. Это подобие становится правдоподобным, если знать, что Фомин с енотами никогда не встречался и не ведал о них ничего. Разве что кроме типографских оттисков на картинках.
  То, что он не смог бы представить ни при каких обстоятельствах, даже в шутку - это чтобы наедине с мамой назвать её Зинаидой Емельяновной или Зиной.
  Родом была она из Брянской губернии. Её отец, учитель в Поповой Го-ре, переименованной в тысяча девятьсот двадцать втором году в Красную Гору, умер так рано, что помнила только рассказы о нём, да хранила фото-карточку. Её мать зарабатывала стиркой, иногда пошивом. Две старшие Зи-нины сестры помогали. Хватало на еду и плату за комнату, одну на всех. Ей только-только исполнилось девять, когда мама умерла, и вскоре её опре-делили в детский дом: других вариантов накормить едой не было.
  Итак, ни дома, ни наследства. Зато сочинённая уверенность в том, что никто и ничто её не сломает. Принимает решение, что будет учиться. Дело в том, что там, где она жила, умение обращаться с цифрами и буквами счи-талось как полезным, так и достаточным. Зачем человеку, который освоил эти умения, учиться чему-то ещё? А действительно, как объяснить - зачем? Маленький ум Зины - загадочно самовольный ум маленькой девочки, спо-собный видеть в книгах на полках местной библиотечки не многозначи-тельную угрозу - неужели всё это можно и нужно знать? - а очередь из доброжелательных друзей и советчиков. Такая история весьма заурядна в масштабе человечества, но тогда в Красной Горе подглядеть развязку было не у кого.
  Когда началась война, детский дом в полном составе эвакуировали в Нижний Вяземск. Сёстры остались, стали разведчицами в партизанском отряде. В тысяча девятьсот сорок третьем самая старшая схвачена немец-кими солдатами рядом с охраняемым мостом и там же расстреляна. Вторая погибла месяц спустя. Зина узнала официальные подробности - дата и ме-сто смерти, награды - после окончания войны из письма начальника штаба партизанского отряда. Сразу после войны она - уже совершеннолетняя девушка без профессии и дипломов, но грамотная. Тогда этого оказалось достаточно, чтобы быть принятой на работу учительницей в сельскую шко-лу в Гончарово, что на окраине Нижевяземской области. Платили пайком, а также выделили несколько грядок под огород. Состоялось обычное упро-щение: ученики в школе стали звать её Зиндамельявна, а то и вовсе Зинда-мелья.
  Если использовать шаблонные, ничего не добавляющие выражения, которые подобно дёрну выстилают биографические описания, то "её ха-рактер закалился", "она не позволяла унынию брать верх", "ей был при-сущ врождённый оптимизм".
  После замужества так и оставалась Зиндамельявной, учительницей начальной школы, к которой подбегали посоветоваться дети и, улучив мо-мент, подсаживались пошептаться взрослые. К её мнению прислушива-лись. С той лишь разницей, что не в Гончарово, а в Нижнем Вяземске.
  Похвальная наблюдательность вылепила образ киногероини, школьной учительницы, которая обращается к своим домочадцам бодрящим, повели-тельно-заразительным голосом: "А сейчас мы все пойдём и дружно поста-вим на огонь чайник!". Так вот: это абсолютно не про Зинаиду Емельяновну!
  Овдовев, она потеряла бесстрашие. Кажущаяся необъяснимость этого изменения связана со сторонней очевидностью того, что именно ею созда-валась защищённость близких людей. В свои восемьдесят лет радовалась сама и радовала умом, который не кусают надоедливые сиюминутные трансформации. Трансформации, подобные тем, каким подвержена тень заблудившегося человека в облачную и ветреную погоду. И уж точно, ис-кать аллегорию капризности рядом с Зинаидой Емельяновной было по-прежнему бессмысленно. Однако сидело очень глубоко внутри это чув-ство, это знание о том, что времени осталось мало, что можно не успеть, не дождаться... Отрицаемое, затаившееся чувство толкало под руку, заставля-ло неизменное прежде терпение предавать, понуждало выбирать корот-кий путь чаще, чем верный. Постепенно, но, увы, заметно поубавилась тон-кость в общении: чуть меньше того, чуть меньше сего. Меньше игры, гра-ней, подтекстов. Как изменения в любимом кулинарном рецепте: вроде ничего страшного в мелких недостачах, да и вкусно по-прежнему. А вот вкус-то не тот! Слова перестают быть удовольствием, остаются средством сообщения. Меньше интеллектуальных изысков, мыслеформы короче и шаблоннее; бесполезные, ничего не воспламеняющие искры проститель-ного в своей моментальности самообмана: слова говорят лишь то, что ска-зано.
  
  10
  Сначала Фомин никак не мог заснуть, ворочался. Через какое-то время, морщась от только что включённого света ночника, встал и прошлёпал в гостиную, к книжному шкафу. Открыл застеклённую дверцу и почти сразу нащупал на уровне лица шероховатый томик Фёдора Измайлова - толстый, но небольшого формата. Через прищур, по памяти - тёмно-зелёный. Рас-крыл, как он любил делать, наугад; якобы случайно открылась страница, проторённая чередой предыдущих посещений:
  
  На тихом склоне ручеёк таится,
  И тотчас под камнями исчезает,
  Чтобы кому-то с благодарностью присниться,
  Глотком и счастьем невозможной встречи обжигая.
  
  Неизвестно, когда пересеклись между собой Павел и зацепившийся было за меридиан сон. Снилось: они с отцом играют в шахматы. Почему-то на кухне. Окно открыто, чтобы выпустить из комнаты дневную жару. Оба в белых майках. На щеках и подбородке отца проступает отросшая за день щетина. Поздний вечер, скорей уж ночь, но они оба никуда не торопятся - так бывает у очень молодых людей, чьи мысли не подвержены фальстарту, не забегают в дела завтрашнего дня. Две мощные лампочки по сто ватт (номинал сновидца) направлены плафонами в потолок так, что фигуры на доске не имеют теней.
  Безличное лузганье шахматных разговорчиков-прибауток, сопровож-дающих ходы. Это не текст, слова игроками не произносятся, а как-то сразу знаются:
  - "А я тебе вот такую свинью, то есть слона, подложу...", - или: - "Опять за ладью спрятался? Страшно?".
  Кто бы сомневался - именно отец был его первым шахматным учите-лем, хотя сам не очень стремился играть. Для Павлика же редкие игры с ним были ясным счастьем.
  После войны и до демобилизации отец служил в части, командиром которой был большой любитель шахмат. Тот командир организовал среди подданных своего ханства регулярные шахматные турниры и приказал участвовать всем. Кто умел играть - учил других; кто-то обращался к само-учителю. Про последствия неучастия в турнирах ничего не сказано. Но в контексте отцовских рассказов сновидец ведает, что отказ от игры будет чреват не игрушечными, а биографическими последствиями.
  Глава вторая
  
  1
  Последовательные и параллельные, центральные и периферические, витальные и минеральные события жизни Павла Фомина значительны не по рангу, а по сущности - подобно тому, как выделены по отношению друг к другу сон и бодрствование в сутках. Различие, а не противопоставление, как, например, деление их на значительные и незначительные. События прострочены астрономическими нитками - один год - пятьдесят две неде-ли - семь дней - двадцать четыре часа - и пришиты этими стежками к по-меткам в прямоугольнике удобного еженедельника.
  Неизвестно, где оставлен тот его день, который последовал за шахмат-ным сновидением.
  Слова об искренних сожалениях по этому поводу подразумевают со-жаления альтернативные, неискренние. В связи с этим следует заявить, что с того дня прошли три месяца, в течение которых в жизни Павла Николае-вича было много чего интересного. Существо и телесность этого интерес-ного не вставлены в оправу беседы и потому останутся недоступными. То-гда, резонно уточнить, на чём же основано окрашенное положительной оценкой указание на интересность? А что, если сказать обратное; если ска-зать, что эти три месяца из жизни не представляют никакого интереса? Смехотворно - использовать заданные кем-то каноны или медийные кри-терии для оценки жизни. Смешно до икоты.
  Не Фоминым заведено, и не ему отменять увязку всего живого с вре-менами года. Обыкновенное дело, когда кошачья хозяйка или гуляющий на поводке большой друг собак выразительно, с экзальтированным ударным восклицанием сообщают своему визави - сапиенсу, что тот - "животное"! Такое замечание необходимо, прежде чем сообщить, что Павел Фомин ничем не отличался от множества соплеменников-животных: его бытие являло собой подъём скалолаза, который закрепляется в опорных точках: зима, весна, лето, осень. Вновь зима... Безальтернативно и однонаправлен-но: вперёд, к цели, обусловленной хронической принадлежностью к био-логическому виду! Поэтому, мало удивительного в том, что не сохранились наблюдения о его жизни вплоть до конца весны.
  Май уже честно отработал черемуховые авансы и кое-где срежессиро-вал выход зацветшей сирени. Её запах проталкивался сквозь узкое гор-лышко демонстративно-хмурой повседневности. Запах скользящий, узна-ваемый, возвращающий. Принято считать, что весной люди более влюбчи-вые. Натуры романтические призывают верить, что в весенней природе, частью которой они являются, обостряется чувство прекрасного. Тогда как люди посвящённые, люди из клана познавших всю правду жизни, убеди-тельно настаивают, что весеннее влечение есть лишь животный атавизм, сезонная организация репродуктивной сферы с лучшими условиями для взращивания приплода.
  Павел признавал за собой феномен весенней влюбчивости. Единожды, развлекаясь обычным для себя образом, пожонглировал схваченными впопыхах фактами и остановился на объяснении, которое посчитал правдо-подобно достойным единогласного голосования: на женщинах становится меньше одежды. Они более свободны и естественны в движениях, более чувствительны к взглядам, вбирают и отражают эти взгляды, порождая тем самым всё новые и новые импульсы для приближения. Следствие и при-чина переплелись в цветочном венке, в цепком хороводе.
  Именно такой, обыкновенный весенний четверг был и на этот раз. Се-редина дня. Фомин принял зачёты у студентов и теперь, с заново открытым для себя удовольствием от тёплой по-летнему погоды, медленно направ-лялся к корпусу, где находилась университетская клиника. До начала назна-ченного клинического разбора имелось более полутора часов.
  Маршрут от факультета до клиники устроен весьма замысловато. То есть, не прямолинейно. Но и без лабиринтомании. (Травалатор ещё не за-пустили, а оборонительные рвы уже засыпали.) Начало нарядное: длин-ный, метров на двести, просторный бульвар из вязов и сирени, прячущей белые скамейки с краснолицыми от солнца студентами. Бульвар спускался к площади с начинающим зеленеть памятником. Грузный воин с подзорной трубой и в треуголке верхом на боевом слоне, экономно уменьшенном до размера крупного ишака - адмирал, князь Корнелий Горчаков-Пиренейский. В начале военной карьеры, во время Второй Пунической войны князь вместе с Ганнибалом перебрался через Альпы, а на службе у Российского Императора привёл к победе русский флот в судьбоносной битве у Канарских островов во Второй Русско-Испанской войне. (В первой кампании не участвовал, так как был подвергнут опале за самовольную че-канку дукатов на серебряных рудниках Древнего Рима в Серро-Колорадо, выгодно приобретённых вскоре после падения империи.) Смягчению его участи способствовало заступничество императрицы, которая на протяже-нии многих лет с энтузиазмом присутствовала в судьбе князя. Она просила принять во внимание, что хождение серебряных монет ограничилось по-местьем князя. Так оно и было: Горчаков-Пиренейский запрещал вывозить дукаты за пределы своих владений, очерченных береговыми линиями Средиземного моря с одной стороны и Бискайского залива - с другой. Нижний Вяземск долго оставался одним из немногих городов России, к истории которого князь не приложился; вплоть до торжественного восста-новления справедливости Шварцемяккиненом. Несколько лет назад "са-мый известный российский скульптор" - таков консенсус крупных инфор-магентств - Иоганн Шварцемяккинен сделал городу "предложение, от ко-торого нельзя отказаться": подарил памятник адмиралу собственной рабо-ты.
  После площади надлежало круто повернуть направо. На протяжении примерно тех же двухсот метров эта часть пути являла неприятности, кото-рые мегаполис может предложить без согласования: узкий тротуар без единого дерева вдоль стены четырехэтажного здания без подъездов и с запылёнными, давно не мытыми окнами. Окна первого этажа закрыты дав-но не крашенными железными прутьями. За ещё более узким тротуаром по другую сторону разбитой дороги установлен синий строительный забор из металлических профилированных листов.
  Забор стоял метрах в пятидесяти от берега Кады, притока Вертуги и за-крывал её от прямого взгляда. Забор отпраздновал своё десятилетие, и на его синей памяти никаких работ между ним и рекой не производилось. Пока общественности предлагались противоречивые версии будущего этой территории, пространство от забора до реки обжили многоцветные кошки. Судя по всему, им хватало пропитания на своей территории. (Кры-сы?) В тёплое время года откровенные этюды кошачьих взаимоотношений, отчаянные и торжествующие, настигали монокультурного прохожего и, вибрацией от кисточек ушей до хвоста, выдёргивали его из припорошен-ной цивилизованностью оболочки.
  Забор, пребывающий в антологии городской поэзии в сомнительной рифмованной связи с "позором" и "Навуходоносором", был обильно из-рисован граффити. Не только снаружи, но и с внутренней неокрашенной стороны. Вследствие и по причине отсутствия пары секций. Рисовать при-ходили семьями: это не какие-то там окраины, а всего в тройке километров от Нижевяземского кремля. Брешь в заборе открывала забавную двуряд-ную перспективу: на берегу реки, здесь шириною метров в тридцать-сорок, сидели в ряд сосредоточенные художники с мольбертами и запечатлевали симбиотический ряд сосредоточенных рыбаков на противоположном бе-регу.
  Фомину пришлось замедлить и без того неспешный шаг, когда ярко раскрашенный экскурсионный автобус с высоко расположенными окнами опередил его и, тяжело вздохнув тормозами, остановился чуть далее про-лома в естественно сформированный анклав. Через открывшуюся дверь автобуса, с ликованием поверх уличного шума начали выгружаться на ас-фальт туристы из Центрально-Барбитанской республики. Они тотчас приня-лись за энергическую гимнастику для своих туловищ, чередуя это занятие с отлавливанием друг друга в фотообъективы на фоне граффити. Павлу при-шлось спуститься с лирического облака на тротуар, чтобы изобрести путь между ними и пройти, наконец, к калитке рядом с закрытыми воротами.
  По другую сторону калитки изогнутая в плавную дугу и вспученная от древесных корней заасфальтированная дорожка привела к безлюдному и сильно затенённому большими клёнами скверику с крошечным газоном посередине. За ним дорожки расходились: поворот на развилке направо направлял к торцу жёлтого здания, где уже второй год находился вход в клинику. Табличка на входе отсутствовала, так как боковая лестница в торце была распечатана временно, до окончания ремонта главного входа.
  Для данной долготы и широты не было ничего необычайного ни в без-людности середины дня, ни в том, что к Фомину обратилась с вопросом о дороге к клинике стоящая перед развилкой молодая женщина среднего роста, лет тридцати - тридцати пяти. Точнее сказать затруднительно: откры-тая по-летнему розоватая нежная кожа без единого изъяна - не смуглая и не бледная - только усиливала впечатление, ощущение молодости. На ней - светло-бежевый сарафан на тонких бретельках из лёгкой ткани поверх ярко-белой открытой блузки с короткими рукавами. Гладкая светлая закол-ка удерживает собранные у затылка тёмные волосы. Ключицы рельефно заметны, однако, подобно заколке, закрепляли зримый вердикт об иде-альном сложении при отсутствии мышечно-спортивных признаков искус-ственности. Крошечные следы порывистости, неровного темпа, намёк на угловатость: в движениях, в голосе. Но это не угловатая неуверенность подростка, что поднимается на готовую осыпаться песчаную дюну между детством и взрослостью. Когда ему гомункулус внутри нашёптывает, отвле-кает, толкает под руку; словно требуется непрестанно с ним договаривать-ся, указывать ему положенное место в конуре. Нет, уж если сравнивать - то это краткое замешательство хозяина, только что обнаружившего неподо-бающее поведение верного пса, короткий миг перепроверки, но никоим образом не сомнение в своей способности настоять на своём.
  Другие детали, являющие женщину на развилке, в настоящем не имели смысла. Павел, единожды направив взгляд на лицо, в последующем имел фантастическое убеждение, что непрерывно смотрел в её глаза те не-сколько минут, пока они шли рядом. Глаза - восторженное ожидание чуда! Апологеты приземлённости - будь то врач-материалист или опошляющий всё поручик Ржевский из анекдотов - не преминул бы заявить, что сия вос-торженность является самым что ни на есть заурядным следствием избы-точной активности щитовидной железы. И тот, и другой абсолютно бы ошиблись: секретная особенность пары глаз с коричневой радужкой объ-яснялась тем миром, который она тщательно вбирала, впитывала! Сочиняла окружающий мир подобно художнику, а не копировала его, начиная с того времени, когда вдруг стали увеличиваться груди, когда вдруг обращение к ней с "девочка" тотально стало меняться на "девушка". Этот мир был до-стоин восхищения хотя бы потому, что был ценим ею. И заражал бесчис-ленностью красок, звуков, запахов, и завлекал, подманивал к себе своей непознанностью!
  Фомин проводил её до двери кабинета главного врача клиники. За це-лых три минуты прояснилось, что спутница - Анна Рейнер, журналист. И здесь она потому, что есть договорённость об интервью.
  Дифференциальный диагноз между оптической иллюзией, физиологи-ей зрения и чудом. Полчаса с того момента, когда он пожелал ей доброго дня оказалось достаточно, чтобы поставить диагноз подтверждённый: уча-щённый пульс, отсутствие внутреннего диалога и, наоборот, присутствие Анны на внутренней стороне век. При открытых глазах она продолжала улыбаться рядом. Как такое может быть, что улыбка в лице - в глазах ли, в губах - остаётся живой, не иссушивается статичными минутами? Не подле-жит препарированию. Как ритм хронометра, как сердечный ритм.
  Аналогия с аритмией, извлечённая из пресса для изготовления герба-рия: пропуск между двумя событиями длиною почти в час. Достаточное время, чтобы договориться с коллегой о замене, заглянуть в обезлюдев-шую приёмную главврача и торопливо, моментами срываясь на пробежку, устремиться к единственной поблизости остановке маршрутного автобуса, в противоположную от бессмертного адмирала сторону.
  Как призналась она в благословенном "потом": "Я шла, оглядываясь". Пропустила один автобус, увидев его издалека. Признание поверх, что он вовсе и не к автобусу направлялся.
  Преимущество заполненного автобуса, близость, когда выбор без вы-бора: либо - глаза в глаза, либо - в перламутровую кожу. Конечно, она до-статочно перламутровая, чтобы думать об инопланетянке и достаточна, чтобы отдалиться, отделиться световыми годами от земных пассажиров. Эта перламутровость завораживала и завораживала, утягивала за собой и, наконец, поглотила его:
  - Я собираюсь сказать нечто такое, что будет странно звучать с обраще-нием на вы...
  Автобус притормозил, но мог и не тормозить - она уже всё знала: из числа тех женщин, что выходят из морской пены сразу в совершенстве не-обходимого знания. (Не всезнайство!)
  - Мы можем перейти на ты.
  - У тебя кожа перламутровая... А глаза твои - медовуха... - Так и сказал: "медовуха", а не мёд. Ему довелось пробовать много чего: и ром, и шнапс, и текилу, и ещё что-то, чего не припомнить - за исключением медовухи. Воспоминание о сплаве на лодке по уральской речке, где друзья отправи-лись в деревню за хлебом, а Паша остался на берегу. Друзья вернулись в наиполнейшем счастье, наполненные медовухой и рассказами о ней, но без неё.
  Они придумывали потом. И каждый потом говорил, что уже знал всё, что будет потом.
  А сейчас "ты" соединило стремительно, проникновенно.
  - У тебя есть дела, которые нельзя отменить?
  - Что ты собираешься делать завтра?
  - Я собираюсь открывать глаза и видеть тебя...
  (Сказанное одновременно - естественный хор?) Глаза в глаза - никто не отвёл.
  Они сошли, как только открылась дверь. Два длинношеих аномальных подсолнуха, подозрительно повернутых яркими дисками друг к другу по-среди низкорослого зеленящегося поля.
  Путь до ближайшего отеля. Мимо замученной тётки с двумя сумками и двумя пакетами - по одному комплекту в каждой руке. Замученной, всё же, не до конца: когда они поравнялись, то женщина приостановилась, засты-ла, застигнутая врасплох проникающим излучением, аномальным споло-хом северного сияния поверх светового дня.
  Невозмутимый администратор за стойкой. Такая же невозмутимая кро-вать.
  Раздевание медленное, ещё медленней. Медленное соревнование - это кто медленнее. Клавиши позвоночника. Кончики, подушечки пальцев прикасаются к клавишам. Неправда: только одна подушечка среднего пальца, тогда как два других - справа и слева - только теплятся от сосед-ства. Накрывает первое прикосновение парящей над прохладной стремни-ной ладони... Пальцы, ладони другого человека, необидно минуя доступ-ные и парикмахеру волосы, освобождают, опоясывают виски, открывают и согревают затылок. Берут и не отпускают. Впервые - проникновенность первого поцелуя... Открывание, открытие.
  Содрогание. Изберёт ли мим-сурдопереводчик способ рассказа про дрожь двух человек на морозе, либо предпочтёт показать непроизвольное вздрагивание от неожиданного громкого звука, от треска падающего дере-ва за спиной - в обоих случаях получится непростительная примитивная ложь подстрочника. Прав будет тот переводчик, что не поддастся соблазну подстрочника и расскажет о резком, без разбега, прыжке в нисходящий поток водопада. Прыжке, длящемся внутри потока. Водопад Анхель подой-дёт для этой цели более других.
  Беспечные догонялки коротких вопросов и смеха... Интрига наполнен-ной дыханием тишины... Время для засвидетельствованных улыбкой отве-тов и короткого отдыха...
  Вероятно, заснули они почти одновременно, без поясняющих слов - тогда, когда четырёхугольник окна за тонкими шторами начинал подсвечи-ваться пунктуальным восточным постояльцем.
  Стоило им заснуть, и последовал отсчёт по вертикали, неизменно вверх, перпендикулярно линиям на удаляющейся планете. По мере отда-ления, сначала перестала быть различимой родинка на чьём-то плече. Да-лее, по очереди, теряются из виду подрагивающие ресницы и капелька пота на лбу, не имеющая сил скатиться на подушку. Не различимы ни жи-вот, ни ягодицы. Ни природная смуглость, ни белизна фарфора. Ни мужчи-на, ни женщина. Нет уже ни стен, ни потолка. Наступает последний, корот-кий миг, когда можно скорее угадать, чем разглядеть отпущенную нитку раздвигающей город реки, сиреневой на рассвете.
  Но две замкнутые в безупречном изумлении жемчужины остаются хо-рошо различимы на бархатно-угольной подложке ювелирного мироздания. Для жемчуга расстояние - не главное. Так, в глазах, резко прикрытых после яркой вспышки, вызванной непредусмотрительно зажжённой в темноте спичкой, сама вспышка продолжает жить...
  ...Что происходит с Павлом Николаевичем Фоминым? Что это было, что будет?
  Несмотря на разницу в возрасте (оказалось, что Анне - тридцать пять) перламутровое знакомство устроилось для них при зеркальных обстоя-тельствах: огни прежних привязанностей погашены, а координаты утраче-ны; развеяны над непроходимой тайгой обязательства тех отношений. И уж дождь и ветер разнесли в эталонное никуда золу минувших любовей и склонностей.
  
  2
  Стоит лишь поддаться врождённому стремлению следовать от загадоч-ной полуистины к увёртливой истине, и - необходимости исторического расследования не избежать!
  Из материалов следственного дела сразу следует вырезать подростко-вые грёзы, подстрекаемые распухшими половыми железами подобно то-му, как корни весенней берёзы, не считаясь с потерями через топорную прореху в коре, мчат сок наверх, к почкам. В школьные годы Павел и ещё один мальчик, натуральный грузин, стали бриться первыми среди одно-классников. Снабжённый зримыми атрибутами мужественности на щеках и подбородке, Павел первым из класса был призван на срочную службу в армию. Первенство обусловлено не атрибутами, а возрастом поступления в школу. К тому же, он не поступил в учебное заведение, что давало бы от-срочку. В последний школьный год за всеми мыслимыми пределами его воображения - будущий отказ намерениям жизнелюбивой и распалённой женщины с синими глазами морской сирены, которая недвусмысленно проявит своё желание, тонкая кисть которой уверенно пристроится и найдёт пристанище на бедре мужчины и... В тот подростковый год у него отсутствует способность представить, что отказаться будет легко. И всего-навсего потому, что не хватило между ними чего-то "волшебного".
  ... Больше года прошло с последней встречи Павла Фомина и Риты Го-ренко.
  Важно для понимания именно нашего, современного Фомина, что свя-зи скоротечные, секс одноразовый - не про него. И дело не в каких-либо принципах, прописанных в библиотечных скрижалях; из тех, что заранее пошиты и подготовлены для демонстрации на нравственном подиуме. Де-ло не в "Принципе" с большой буквы, который покровительственно и мно-гообещающе подмигивает вассалу всякий раз, когда тот пользуется зерка-лом. Всё проще: он такой, никакой специальной заслуги здесь нет. Везун-чик. Хотя маловероятно, что такое самоопределение приходило ему на ум.
  Из армии Павел вернулся повзрослевшим. Многозначность этого часто-го слова роднит его с полной бессмыслицей, так как вызывает необходи-мость многосложного истолкования. Зато очень определённо у него оттаял осязаемый и конкретный интерес к жизни, прихваченный двумя рефриже-раторными годами за забором воинской части, где-то ветшающим бетон-ным, где-то подгнивающим деревянным. Там, где заплатам было не за что уцепиться, просто натягивалась колючая проволока. Для большего подобия в картине не хватало вышек с часовыми.
  Интерес к жизни побуждал к общению с бывшими одноклассниками. (Банально: если бы и те пролежали в морозилке меж двух календарных лет, то посредством оттайки потеря аннулируется, все акторы уравнивают-ся!) Встречался не только со своими друзьями, вопреки прежнему избира-тельному делению младосверстников на друзей, врагов и пустоцвет. По-следнее определение - предтеча сленгового слова "овощ". (Ботанические ассоциации - самомнение людей, склонных без достаточных оснований полагать превосходство животного мира над растительным и даже присва-ивать ему властный статус. Власть поверхностно убедительная, квазине-оспоримый вывод на основе наблюдения, что человек с топором способен срубить дерево.)
  На одну из вечеринок у кого-то дома пришла Рита.
  В стародавние школьные времена вожаком она не была, училась, мяг-ко говоря, не блестяще, хоть была "крепка и быстра умом". Эти её качества востребовались не один раз в сложных школьных ситуациях: таких, как коллективный прогул или противостояние с классным руководителем. Скорее всего, в её семье будущее благополучие дочки виделось сквозь догму замужества, а не через колики примерной учёбы.
  Если прежде она помнилась безальтернативно как невысокая девчон-ка, то сейчас, на этой вечеринке, у Павла возникла короткая запинка в под-боре слов для описания: между "лилипутка" и "миниатюрная женщина". Быстрое сканирование отклонило первую, несправедливую ассоциацию, ибо от "лилипутка" расстояние в половину ногтя до "карлицы", с указани-ем не только на размер, но и на аномалию. У Риты же, от бюста, ясно про-рисованного под тонкой трикотажной блузкой, до бёдер, также выделен-ных тонкими брючками, все пропорции соответствовали притязательным стандартам женской притягательности. Обыкновенность лица - так и хочет-ся сказать - была подчёркнута. Такое иррациональное ощущение возника-ло, когда приглашённый Ритой зритель запутывался, терялся между широ-кими, слегка на выкате зелёными глазами за изгородью длинных подкра-шенных ресниц и яркой помадой в облицовке губ. Губы иногда шевели-лись сами по себе, создавая впечатление текста и понуждая прислушивать-ся. В целом, от Риты исходило обманчивое ощущение безопасности, по-этому начинающий практикант в чтении по губам сочинял в голове свой собственный, выгодный для себя смысл послания. Тёмные волосы, ближе к чёрным, достигали плеч, что, как выяснилось позже, позволяло достаточ-но часто менять прически. Вольноопределяющийся психоаналитик спосо-бен усмотреть в частой смене причесок нестабильность и поиски себя, но всё прозаичней: Рита полагала, что так она посылает мужчинам сигнал о загадочности. Согласно распространённому в местах Ритиного обитанья женскому поверью, мужчина должен тотчас броситься на разгадку, как хищная рыба на сверкающую блесну. И действительно, смена причёсок надёжно стимулировала активную поклёвку, если мужчина находился в фазе жора, говоря рыбацким языком. Рита была не просто непоколебимым носителем подобных убеждений об эффективном обращении с мужчина-ми, но и охотно их распространяла для своих подруг, приятельниц и сосе-док, когда заходил разговор о нюансах приватной жизни.
  Как водится, бывшие ученики семьдесят третьей средней общеобразо-вательной школы Нижнего Вяземска выстраивали между собой измери-тельную иерархию.
  Статус Риты среди одноклассников был высок. Для неё два года - до-статочный срок для того, чтобы не только выйти замуж, в чём не было ни-чего исключительного, но и поступить, ко всеобщему удивлению, на эко-номический факультет. А также родить дочь. Статус Паши усиливался тем, что он был единственным "воякой" в компании. Настолько сильно, что его самомнение лакомилось ощущением своей исключительности. Однако, ему хватило толики мудрости не подчёркивать своё "превосходство", а только черпать из него.
  Их взаимная симпатия имела свою детскую предысторию. Паша запом-нил одну из драк, коих в старших классах случалось немало. Два его давних оппонента на этот раз забыли о своей индивидуальности и скооперирова-лись между собой для выбивания окончательной победы. Ритка остановила бесчестную пару нарушителей "цивилизованного способа ведения войны". Конечно же, она не использовала силу, ибо, как упоминалось, росто-весовые характеристики не являлись основополагающими в её природной конструкции. Что-то она такое сказала; но подействовали не сами слова, а решительность, готовность зайти в своём негодовании в такие дали, кото-рые ей самой были неведомы и потому крайне опасны непредсказуемо-стью. У Паши было естественное облегчение от прекращения драки с ма-лоприятной перспективой. Но не благодарность. Заступничество девчонки нарушало каркас мальчишеского самолюбия. Тем не менее, надо отдать должное тому мальчишке, и обесценкой он не соблазнился. Уважение к Рите укоренилось не в рыхлой почве заступничества, а в скальных осыпях решимости.
  Та давняя, "послевоенная" вечеринка не имела иных последствий, кроме как явности взаимной симпатии, подтверждения. Много лет спустя, когда они стали близки, Рита рассказала о своём школьном воспоминании.
  Канва его общедоступна. В художественном музее прикладного искус-ства, куда класс отправился на экскурсию, обнаружилась пропажа какой-то фарфоровой уточки. Посредством привлечения житейского опыта, который, понятное дело, у детей отсутствует по определению, стоило бы задумать-ся: а когда именно была совершена кража? Но тогда подозрение упало на нескольких человек, ушедших из музея раньше остальных; раньше, чем дряхлая смотрительница разглядела пустоту на месте преступления. В чис-ле подозреваемых оказались и Паша, и Рита. И со стороны учителей, и со стороны родителей прессинг на всех участников экскурсии был очень сильный. Из страха и дабы отвести угрозу от себя дети стали подыгрывать взрослым и выдвигать версии относительно возможного кандидата в зло-умышленники. Подозрения направились на Риту с концептуальной лёгко-стью из-за того, что она не появилась в школе на следующий день, заболе-ла сразу после экскурсии. Паша категорически не поверил, что Рита могла что-то взять. Он не только не последовал общей тенденции, но ещё и при-врал: сказал, что они с Ритой всё время ходили по залам рядом и видели друг друга. Нарциссически полагал, что его слова имеют вес. В угаре (так будет точнее, чем сказать "в процессе") учительско-родительского рас-следования эти слова дошли до Риты. Когда Пашино враньё и его значение добралось до больной, - "Мне стало тепло-тепло, и я выздоровела за один день, вот как!".
  Попытка вспомнить, какое из этих двух событий случилось раньше - рукопашный бой на троих или утиная телепортация - ни к чему не привела.
  За те годы, что последовали за возвращением Фомина в гражданскую ипостась, они несколько раз встречались при схожих обстоятельствах. Вся-кий раз радостно улыбались друг другу и даже танцевали. Танец с напря-жёнными руками, жесткими ногами... Обоюдно понятная неловкость, неук-люжесть, несвойственная им в другое время. Слышится, как желание пере-бирает копытами и цокает по рёбрам в грудных клетках партнёров.
  Обоюдное бессловесное соглашение беречь черту. Нерушимость гра-ницы. Пакт о ненападении. Отказ от идеи совместного ужина. И даже от такого дипломатического подвоха, как предложение выпить обеденную чашечку кофе вместе.
  Под поверхностью, под поверхностными словами Маргариты протекал поглощавший её мощный, полноводный поток женской заботы о доме, о семье, о будущем дочери... Иссякли встречи одноклассников... Нельзя ска-зать, что вследствие этого - другие причины выглядят посущественней - но они не видели друг друга много лет... Павел остался один в две тысячи тре-тьем; его сыну тогда было шестнадцать. После того год ли не успел мино-вать или прошёл почти целый год прежде, чем они с Ритой встретились вновь. Уж если и уступать в том, что "случайность" имеет право на место в словаре, то самый подходящий момент: Фомин заключил договор на про-ведение управленческого тренинга в региональной компании, где Марга-рита прочно обосновалась в отделе по работе с персоналом, о чём знать он не мог. Его остов, его круп, по расхожему верованию полностью обновлён-ный за те два десятилетия, что они не виделись, подвергся тотальной шо-ковой процедуре: так подействовало обнаружение константы в облике Ри-ты.
  После работы она без колебаний приняла предложение подвезти её.
  С пассажирского сиденья: Рита переехала в другой район, у неё умер отец, у неё родилась вторая дочь, она развелась, она много бывала у мамы; мама помогала заботиться о младшей дочери. Она говорила много, а то, о чём не говорила, расспросов и не требовало. Тихое призовое "угу" зави-зировало пряный поворот, изменение в первоначальном маршруте.
  Это был единственный раз, когда они оказались вместе у него дома. Рита разглядывала книги за стеклом шкафа:
  - О, сколько книг... Обожаю Забровского... А тебе он нравится? - и, пока Паша собирался что-то ответить, - нет, я не хочу пить чай, - и коротко при-коснулась своими губами к его губам. Отстранила его руку, когда та, рас-стегнув верхнюю пуговку на её блузке, перебралась ко второй. Она первой забралась под одеяло - но не быстро, да и не страстно. Скорее мягко, буд-то согреваясь под ним. Мягкие прикосновения этого вечера, мягкий вечер... Штиль у мыса Горн, штиль на стыке двух океанов. (Доступная метафора для тех, кто отродясь там не хаживал.) Ложась, она ничего не говорила. Хватало рук, поворота и запрокидывания головы, покачивания ног. Хватило сколь-жения карамельных животов, обживания леденцовых спин.
  В последующем определилось: особенностью Риты было то, что она не выказывала явственной инициативы. От неё не исходило никаких эрото-манских идей и экзальтированных побуждений. Или почти никаких. Пусть это будет преувеличение, но суть его верна: не так, чтоб у неё не было предпочтений, а так, что она предпочитала всё, что имелось; всё, что то-тально оказывается доступно. Её стилем было не отдаваться, а принимать. Как принимала она изящество маслины в греческом салате и безупречную корочку постного стейка, когда официант опускал их со своего подноса на поверхность углового столика рядом с подсвеченным декоративным фон-таном.
  Нет, это не означает, что в её лексиконе слово "хочу" отсутствовало: "Паш... Как хочется красного вина...". В такой момент Фомина никак не смущало, что у Риты и полмысли про него не было. Не смущало, что она одинаково знает о его любви к сухому красному вину и о его принципиаль-ном отказе от алкоголя тогда, когда ему, как в этот раз, предстояло вести машину.
  У неё было ещё много особенностей. Это совсем не про певуче-мяукающие нотки, которые поднимаются из скромной области между ше-ей и подъёмом груди Риты: "А вот мои осо-о-бенности... Как насчёт моих осо-о-бенностей... Очень осо-о-бенные особенности...". Алхимическая придурь ли или обёрточная академическая нежить, что вот такого рода особенности и образуют сухой остаток чувства собственной уникальности? Мысль эта плоская, сродни листовке с уведомлением о предстоящем сча-стье, пропущенной разносчиком рекламы через узкую щель поцарапанно-го почтового ящика.
  За мягкой, тихой встречей "под одеялом" последовали другие: частые, нетерпеливые. И всегда не в своих домах. Отказ встречаться дома у него или у неё, вскользь и коряво объяснённый ею страхом привыкнуть. Отель и глаза администратора (что такого там можно увидеть?) тоже не вызвал у Риты энтузиазма. Причина отказа? Почему? Казалось бы, вот два совер-шеннолетних человека без брачных партнёров. Но приверженцам рацио-нальной практичности в данном пункте лучше просто прикрыть глаза. Оста-вив этот пункт не проговорённым, они по умолчанию согласились с недо-печённым объяснением - их дети.
  Совпадение нашлось в стремлении не вовлекать в свои отношения других людей. Проект по имитации необитаемого острова. Когда у Фомина взяло верх намерение "оглянуться", понять происходящее, то сначала, первым, появился образ в житейской расфасовке: прятаться в бутылку. Но образ оказалось трудно приспособить куда-либо, так как повсеместное осуждение длительного запоя вынуждает алкопротагониста подводить под себя недолговечный пьедестал героизации для поддержания склизкого равновесия. А в их с Ритой отношения героизация никак не втискивалась. Однако ограничение, узость, узкое горлышко здесь налицо - это он при-знал, перенёс этот элемент из житейского бутылочного образа. Но, тогда, это никак не демонстративный взрыв недостаточно охлаждённого шампан-ского, а ускоряющийся, но управляемый подъём обещаний кофейной шап-ки в сужающемся горлышке джезвы. Ландшафт чувственности, застелен-ный многослойным лирическим эпосом. В исполнении Павла и Маргариты слепки трагедии, комедии и даже фарса утолщали стены "башни из слоно-вой кости", перестроенной под двоих.
  Часто, особенно когда было тепло, их встречи начинались с прогулки. Говорили о разном, рассказывали истории из своей жизни, но каждый знал, что наступит тот самый момент. И каждый ждал, что он наступит. Нельзя сказать, что близящаяся вспышка, вспышка близости случалась вся-кий раз в новых обстоятельствах: надо обладать талантом сценариста и большим бюджетом для сериала, чтобы культивировать новизну. Тем не менее, акт страсти разыгрывался в разнообразных декорациях; иногда бла-горазумие со стоном вминалось в землю под овладевающим натиском плоти. Вероятность появления нежеланных свидетелей Риту никак не стес-няла: то, что ещё не случилось - не существует; риск - абстрактное суще-ствительное.
  Однажды Паша с Ритой приехали на окраину города, в парк, что от рус-ла Кады плавно поднимается по склону: зарастающий, запущенный, с не-сколькими пережившими вандалов скульптурами. Ветшающий дворцовый флигель, давным-давно законсервированный до лучших времён, неболь-шая ниша в его ослепшем фасаде. Перед нишей плотный кустарник сире-ни, ещё не зацветшей, но заблаговременно развернувшей полог из свежих светло-зелёных листьев. Меж стеной флигеля и переплетением кустарни-ка - краткий промежуток, минута, когда они уже преодолели минимализм всех необходимых приготовлений и, казалось бы, уже ничто, никакой из мыслимых природных катаклизмов не способен остановить наслаждение. Минута, когда лишь полное обесточивание мозговых механизмов, требуе-мых для осуществления сравнений, гарантирует иллюзию абсолютной уни-кальности этой минуты.
  И в это время... Нет, ничего особого, если не считать, что по зарастаю-щей дорожке, где местами проглядывали островки красной кирпичной крошки, проходили две сестры. С расстояния в полтора десятка метров од-ной из них на вид казалось лет восемнадцать, а другой - лет десять. Стар-шая, Горгона Демиопа - жертва и палач, петля и табуретка. (Родители запи-сали её Георгиной; Горгоной её нарекли в школе.) Имя младшей неиз-вестно. Также, не разглядеть, кем она станет.
  - Ой, наверно там белочки, - рванулась к близкому кусту сирени младшая.
  Её предположение вполне понятно; парк и белки - сожители по циви-лизации.
  С длинным замахом Горгона приложилась оплеухой. И со злостью, нанизанной кольцами на переходящий в ненависть, шипящий визг, как на шампур, проорала: "Заткнись, дура, не твоё дело!". (Громкий шипящий крик, прижигающий слёзы - как не окаменеть?)
  Совсем рядом, близко - человеческая трагедия, куда более непригод-ная быть публичным достоянием, чем обнажённость человеческих тел вне преуменьшенных в камне пропорций парковых скульптур, что так влекли к себе озабоченных бездельем вандалов. Злоключение Павла металось, свершалось в замкнутом объёме тотального бессилия, пожравшего гнев: он не смог представить, как выйдет, накидывая одежду, застёгиваясь на ходу, и что сделает в защиту маленькой любительницы белочек... Подхо-дящие декорации пошлой связи всего сущего. Между облезлым фасадом разрушенного дворца и окаменелостью безответной оплеухи...
  ... Как-то подсказка из романа французского лауреата привела их на крышу старого восьмиэтажного жилого дома почти в центре города, на ту её сторону, с которой была видна главная городская площадь.
  Как сообщали путеводители, город основан баскскими переселенцами на семи холмах. По факту их было только шесть: насаждалась версия, что один из них растащили на песок для строительства. В действительности же, архивное свидетельство корыстно и последовательно принесено в жертву историческому трафарету с красивым числовым вензелем. По легенде, предводитель басков, возможный предок Павла, неукоснительно вёл со-племенников на восток, подстрекая их открытым ему свыше знанием того, что синонимичные "рай" и "прародина" имеют конкретную локацию на востоке. Там, где живёт солнце. (Уважительная причина, чтобы прервать вековую самоизоляцию.) Он был честным человеком и отвёл бы спутников до места назначения, да на слиянии двух рек скоропостижно оставил их без присмотра после неудачной битвы: расшибся, когда споткнулся о камень, атакуя здешнего престарелого дракона, дремавшего в пещере на склоне своего холма. Тогда-то, после недолгого обсуждения, отцы семейств со-гласились на компромиссный полурай и принялись разгружать обоз. В ле-тописи отражено, что баски называли своё поселение Ona Ibai, что в пере-воде означает - добрая река. Первым упоминанием Буэнос-Вяземска в ле-тописях мы обязаны генерал-губернатору, не отличавшему баскских пере-селенцев от испанцев и известному обилием благих намерений. В одной из летописей засвидетельствовано, что этот великодушный человек обна-ружил Ona Ibai на охоте, преследуя единорога, кои водились в тутошних краях в изобилии наряду с драконами. (В отдалённых чащобах до сих пор можно повстречать мелких единорогов крылатого подвида. Что касается охотничьего трофея генерал-губернатора, то чучело того самого единорога долгое время занимало центральный холл Буэнос-Вяземского краеведче-ского музея, подвергшегося разграблению и горевшему в год Танцеваль-ной Смуты, названной так из-за привычки штурмовиков сопровождать свои злодеяния вальсами да мазурками.) Именно этого человека, расположив-шегося хорошо перекусить под большим вязом, ошибочно и считают осно-вателем города. С началом Первой Русско-Испанской войны по император-скому указу Буэнос-Вяземск был переименован в Нижний Вяземск.
  Согласно принятому городскими властями закону, каждому новорож-дённому имплантируют баскский геном, что автоматически уравнивает его в привилегиях с потомками основателей Ona Ibai. Именно так... Вероятно, именно поэтому в жилах Фомина текла кровь басков. Вероятно, следовало бы выждать несколько абзацев, а ещё лучше - страниц, и только потом уточнить, что это происходило не во всех родильных домах Нижнего Вя-земска, а только в тех, где рождались сторонники конспирологических теорий. Не утерпел... Хотя, с другой стороны, откуда ещё может взяться исконное стремление многих нижевяземцев воевать с Испанией за неза-висимость?
  Но, вернёмся к виду на площадь с крыши.
  Пришли сюда люди и решили: здесь - хочу! Они срывали с земли одежду деревьев и кустарников, пока она не стала выглядеть розовеющей без травы кожей. Гладили обнажённую почву, равняли, стремились угадать и угодить. И получали удовлетворение по мере того, как почва поддава-лась, расставаясь с мышечными спазмами потревоженных валунов. Пло-щадь внизу, как и тела наверху, была изначально свободна от купеческого "моё". Потом, по её готовому боку стала волной нарастать колоннада про-сторного дворца, резиденция императорского наместника, чьи парадные двери распахнулись для избранных. Голуби, гуляющие по крыше, вельмо-жи на площади, кареты, автомобили - все становились действующими ли-цами этого дня. С другой стороны площади длинный свадебный лимузин с обязательными продолговатыми каплями наполненных гелием шаров, съезжая с площади, проникал в каньон тёмной до невидимости улицы, начинавшейся двумя неожиданно красно-коричневыми трёхэтажными до-мами, тогда как общая цветовая гамма площади задавалась солнцем и жёл-то-белой краской. Следом за лимузином, не снижая темпа, въезжает за порог светового контраста трамвай. Неизбежная сила, массивная тяжесть прижимает его к рельсам. Звук трамвая внутри улицы-каньона так сжат, что долго носится по крыше, сливаясь с настороженным затишьем голубей и дыханием двух людей. Этот звук не может исчезнуть, но он может пере-стать быть слышимым. Тогда и прохожие, и машины начинают замедляться и вконец останавливаются под отдыхающим от движения солнцем. Над крышами красно-коричневых близнецов пузырьками поднимаются то ли потерянные, то ли отпущенные, то ли освобождённые шарики. Рита увиде-ла их первой и указала кивком. Лёгкий ветер относил их, но ещё какое-то время после их фактического исчезновения чуялось радужное послевку-сие. Постепенно площадное скопище из муравьиных фигурок людей и жу-кообразных панцирей машин редело, ссылаясь на вечер, на конец дня и на близкий закат солнца. Площадь расслаблялась и отдыхала, как и два чело-века над ней, как и крыша исторического дома, дома с историями. Удовле-творение, исполненное предназначенье: быть местом соединения людей - под присмотром государева ока, птиц, и аэропланов. (Площадные видео-камеры ожидают места в списке.) В тот момент над прикрытыми пледом Павлом и Ритой птиц уже не было, зато где-то с краю начинал одобритель-но ухмыляться подсвеченный тоненький лунный смайлик. Сравнение с серпом напрашивается, но оставим это сравнение первым строителям площади: по крайней мере, они видели серп не на картинке, а держали в ладонях, да и с лунным циклом были связаны теснее.
  Кстати. В середине площади - памятник генерал-губернатору, само-званому основателю города. Как водится, с мечом, обязательным атрибу-том основателя. Удивительно, ведь существовали скульптурные проекты, предлагавшие снабдить памятник строительной киркой и лопатой. Хотя, как по Павлу, самой подходящей доминантой площади должны быть "Амур и Психея" Родена. Или что-то такое...
  Символы...
  Для парочки символом было заднее сиденье терпеливого автомобиля. Как-то зимой они подъехали к узенькому тротуару в том месте, где "добрая река" не добралась до туристических красот, запротоколированных камен-ной набережной. Где город сменялся пригородом и уплощался по-деревенски одноэтажными домами. Между машиной и бугристым речным льдом метрах в тридцати, на пологом спуске к воде - пустырь, летнее при-станище любителей совместить приготовление шашлыка и объятия с ма-тушкой-природой. А чтобы потискаться с ней, чтобы соприкосновение бы-ло теснее, повышали его градус. Пиво или водка. Впрочем, местом также не брезговали ценители коньяка и самогона. Сейчас тротуар, около которо-го припарковалась машина, был принижен в статусе до протоптанной в глубоком снегу тропинки под одну пару ног. Как раз продолжал идти обильный снег, и, пока искатели целовались, запотевшие стёкла оказались наглухо залеплены; лучшего и не придумать.
  Запойное место. Иначе как объяснить, что после первого возлияния они продолжили шептаться на заднем сиденье. Так, в театральном кафе во время антракта люди коротают время в ожидании звонка, зовущего на вто-рой акт. Когда он прозвенел, пригласил, Рита, которая сохранила почти всю одежду кроме трусиков, устроилась на Пашиных коленях. Впрочем, одежда была мягкой и свободной. И расстёгнутая юбка, и просторный жакет удобно позволяли его рукам поглаживать спину, попеременно останавливать и отпускать груди, гладить бёдра, бока. Потом опять: щёки, спина, грудь, бока, бёдра... Машина, залепленная снегом, закономерно раскачивалась в есте-ственном ритме, когда послышались голоса.
  Приближаясь, голоса становились громче. Желая избежать внимания к автомобилю, парочка замерла. А голоса, мужской и женский, остановились именно у машины с тихо работающим двигателем, находя в ней опору, поддержку - за неимением иной. Так растерянные, заблудившиеся путни-ки пытаются обратиться за иллюзорной защитой к единственному по всей равнине дереву или валуну. Голоса ссорились. Можно выразиться и так, что "проясняли отношения, перебивая и перекрикивая друг друга", суть та же.
  - Слушай, я в который раз тебе объясняю, что это всё ни к чему.
  - Да нет, ты меня не слышишь...
  - Нет, это ты меня не слышишь. Ты муж или кто!?
  - Да я пытаюсь тебе объяснить, что ты ошибаешься...
  - Нет, ты просто не понимаешь!..
  - Я же тебе все годы нашего брака говорю, что ты всё слишком близко принимаешь к сердцу.
  - У меня хоть сердце есть, твоя проблема как раз в отсутствии чувств!
  - А твоя проблема в --
  Как долго длился этот глубокомысленный и безотлагательный диалог - неизвестно. Парочка гурманов-слушателей замерла в молчании, сомле-вая, томясь меж створок пульсирующего наслаждения. Как только голоса достоверно удалились, Паша вымолвил: "Уф, как здорово - не быть мужем и женой". Рита легонечко пригладилась щекой по его щеке, и они раство-рились... Если представлять их не внутри нежно-снежного автомобильного футляра, а в пылу открытой солнечной мощи, то также следует вообразить плоскую до горизонта пустыню, а в ней, в стороне от редких кактусов, наполненную каменную чашу только что остановленного фонтана, куда ска-тились два прозрачных стеклянных шара. Невидимы. Пока безразличное солнце занято поглощением воды из чаши...
  ... Как-то они договорились провести вечер в филармонии на концерте симфонического оркестра. Точное "водяное" название оркестра утеряно: то ли "Средиземноморский...", то ли "Балтийский..."; мог он быть обязан названием и океану. Расшалившееся воображение побуждает аплодиро-вать стоя: "Большой Североледовитоокеанский симфонический оркестр". "Вертуганский речной" - тоже ничего.
  Получилось так, что машина Павла застряла в автосервисе дольше, чем ему обещали. Он встретил Риту около офисного здания её компании. По расчётам вышло, что сесть в прямой маршрутный микроавтобус оказалось проще и быстрее, чем вызывать и дожидаться не всегда расторопное такси. Не мучаясь дилеммой комфорта и снобизма, они спокойно уселись рядом, в середине салона маршрутки.
  Впереди, на сиденье сразу за водителем сидели мама с дочкой. Мама - молоденькая востроносая особа с вызывающей ненатуральностью рыже-красных и мелко завитых волос. Девочке было лет шесть или семь; вряд ли она была крашенной как её мама, но обладала примечательной рыжей косой - большая редкость для две тысячи четвёртого года. Ребёнок опре-делённо находился в стадии истерической агонии, ибо уже закончились слёзы, необходимые для смазки голоса, который в автономном ритме, с неутомимой убедительностью требовал, доказывал необходимость купить страдалице куклу Барби.
  - У Ви-и-ки есть Ба-арби, а у меня н-е-е-ет... Купи-и мне Ба-арби...
  Последовала безрезультативная пауза, мама молчала.
  Тогда гибкая умом девочка решила сменить тактику. (В развлекатель-ных психологических играх про обратную связь участники любят называть качества, и такая мишура, как "гибкость" - один из распространённых ком-плиментов.)
  Маршрутка уже набрала скорость. (Тьма. Солнце заволокло пеплом. Источник пепла неизвестен, но это точно не к добру!) Детский голосок, то-нюсенький и, казалось бы, негромкий, легко, без малейших подпружинен-ных усилий, перепрыгнул дорожный шум:
  - Купи мне Барби, а то расскажу папе, как ты у дяди Серёжи письку тро-гала!
  ... Нога водителя среагировала чрезмерностью на неординарную ситуа-цию, потому что торможение и звук его были такими, какими киношники предваряют кадры с гнутыми и рванными металлическими инсталляциями. (Впечатление в гомеопатических дозировках неподвижного зрительского места.) Дама с ребёнком катапультировались так скоро, как скоро водитель оказался в состоянии открыть дверь. Правда сначала он общедоступным способом, в лад, воспользовался полезным и коротким общенародным выражением. Один из пассажиров, мужчина, который несколькими секун-дами ранее сидел с тортом и букетом цветов на коленях, теперь буравил запёкшимся взглядом сплющенную полупрозрачную коробку, неудачно смягчившую его столкновение со спинкой переднего сиденья. Он неверо-ятно скоро осознал факт утраты, отвёл глаза от созерцания кондитерских руин и оказался единственным, кто успел направить развёрнутый текст вдогонку изогнувшейся в дверном проёме спине: "Дура, лучше б ты ей Барби купила!".
  Одновременный хохот десятка человек: сопричастность, братство, сестринство, кровные узы членов тайной ложи. Пожалуй, большего таин-ства единения можно изредка ожидать только в пении а капелла, в пре-красном многоголосии.
  - Паша, у тебя ссадина, - Рита прикоснулась и погладила лоб, которым тот ударился о поручень.
  - Очень малая плата за дивную увертюру.
  В филармонии они несколько раз вспоминали бессмертные слова экс-обладателя торта: заговорщицки улыбались и беззвучно или шёпотом ис-полняли "лучше б ты ей Барби купила". Как бы простительная реакция.
  А ведь всё не так, как кажется!
  Дело в том, что вышеупомянутый торт с надписью "Предлагаю руку и сердце" был изготовлен на заказ и предназначался для весьма мелодра-матической особы, проживающей по адресу "переулок безальтернативной любви, дом с крутой лестницей и высоким порогом". Надпись на торте должна была стать предисловием к "я согласна", свадебному платью, ли-музину и медовой неделе в Париже. Вместо роскошного торта роковой особе женского пола достались жалкие эзоповы оправдания претендента на руку и сердце. Неосторожное объяснение, для убедительности деталь-ное, было названо оскорбительно пошлым и эмоционально отвергнуто вместе с предложением. Вследствие чего, поникший экс-претендент спу-стился с лестницы и поехал вместо Парижа на Пхукет, где 26 декабря 2004 года в числе многих пропал без вести на берегу в результате катастрофи-ческого цунами в Индийском океане.
  
  Несколько недель с того дня размазались в заурядных делах, как бак бензина в автомобильных пробках, когда до Павла дошло, что встречи пре-кратились. Именно прекратились, яснее не сказать. Дело в том, что как-то само собой у них с Ритой сложилось обыкновение не договариваться на будущее. Телефонный звонок - иногда от него, иногда от неё - и непри-нуждённая договорённость о встрече.
  Не было ни обид, ни разговора или объяснений. Просто не было звон-ка, и никто не стал узнавать, почему.
  Тогда почему?
  С таким вопросом всегда и без исключений стоит обходиться деликат-но. Когда он слышится где-то рядом, то из мягкого кресла с протёртыми клеёнчатыми подлокотниками (дешёвая имитация кожи) приветственно машет рукой грузная фигура психоаналитика Баюнова-Сандальского, в сво-ём лёгком пиджачке с кожаными накладками на локтях (привет от бухгал-терских нарукавников древности). Две дополнительные накладки на карти-ну: стянутая в пучок грива седеющих волос, частая среди шоуменов и му-зыкантов, и большая бородавка сразу под левым глазом - помеха при стрельбе. Великий писатель выразил на бумаге лютую ненависть к нрав-ственному скудоумию психоанализа: "Пусть верят легковерные и пошляки, что все скорби лечатся ежедневным прикладыванием древнегреческих мифов к детородным органам". (В Петропавловске-Камчатском многие современники выражаются прямолинейней: "фольклор пошёл на фарш". Зато там проживает один психоаналитик, не состоящий в родстве с Баюно-вым-Сандальским и способный различать гнев Юпитера и грозу.) Прилага-тельное "великий" аплодирует слуху писателя, чувствительному к абрака-дабре бухгалтера с бородавкой, когда тот адресуется к посетителю: "Сле-дует осознавать границы... Ваша защита в виде проекции... Сопротивление, охраняющее эго...". Нагромождение скомпрометированных слов, корыст-но прикрытых ритуальным договором, не оставляет пространства для жи-вой, не маринованной мысли собеседника, которой самой своей природой предназначено свободно порхать между сотрудничеством и оппозицией. Писатель-художник ненавидит насильника, который врывается в мир, тре-петно создаваемый поколениями людей: в хрупкий оазис посреди недру-желюбных песков. Мир, который они творили в одиночестве и на ощупь, но в унисон предшественникам и чему-то неведомому. Сидел бы Баюнов-Сандальский у себя в кабинете с надёжным замком, подобно проктологу, и морочил бы голову тем, кто сам вступил в его паразитирующую на мифах паутину, "блистающую на солнце" псевдопоэзии. Так нет, мало ему! Ведёт себя как варвар, вторгшийся в оазис, тотально претендует на должность его главного историка, главного архитектора и главного спелеолога-проктолога. Он хочет убедить, что ему доступен весь замысел. А когда предпринятая по его указке доверчивая перепланировка губит оазис, он не пускает себе пулю в голову, не посыпает её скрипящим под ногами песком и даже не говорит: "Ой, в этот раз не получилось. Извините". Вместо этого звучит якобы замаскированный упрёк: "Время закончилось. Придётся встретиться в следующий раз".
  Итак, с оглядкой и осторожностью: так почему же встречи Паши и Риты прекратились?
  Если бы этот вопрос не занимал Павла Николаевича Фомина, то это был бы не он, а какой-то его полный тёзка, однофамилец. Склонность размыш-лять об истоках и векторах, о "почему" и "зачем" не досталась Фомину просто, от рождения. Что-либо достаётся ребёнку "просто так", если роди-тели невзначай, непреднамеренно, думая о своём, показывают привлека-тельность, результативность какого-то поведения, а ребёнку только-то и остаётся, что скопировать его. И всё потому, что детёныш так сконструиро-ван, устроен - впитывать в себя всё впрок. Отсутствие в памяти у Павла све-дений о склонности его родителей понимать природу своих стремлений и переживаний не означает отсутствие у них такого желании. Но то, что при-нято называть рефлексией, не наблюдалось в разговорах отца и матери между собой или с его старшей сестрой. Скорей наоборот, тихонько про-игрывался рефрен "не стоит усложнять".
  Фомин никогда не думал о себе, как о "психоаналитике", и вовсе не по формальной причине отсутствия специального обучения, подтверждённого сертификатом; для украшения стен кабинетов красивую бумагу о квалифи-кации отдельные коллеги легко сочиняли сами. Впадая в грех беспри-страстной объективности, Павел Николаевич на лекции студентам уверенно упоминал о смысловой пропасти, отделяющей фундаментальные попытки создания всеобъемлющей теории человекоустройства от конкурентной борьбы за монопольное право вещать пророчества о будущем людей, хищнически паря над ними. - "Запах хищных птиц не поощряет к долгому соседству с ними". - Или, вот ещё: - "Люди, стремящиеся к большей осмысленности, не являются коленопреклонёнными просителями у праг-матичных египетских жрецов бога Ра или носителей тайного знания о Мат-рице Мироздания, как бы ни презентовали те свою исключительность и превосходство". (Двойственные чувства: некоторым студентам нравилось участвовать в подобных измышлениях на тему социальной полуистины.)
  Итак, по своей невесть откуда взявшейся склонности, Павел, озадачен-ный прекращением встреч, раздумывал о привычке доверчиво привязы-ваться - по-детски удобной, но унылой, об их обоюдном страхе сближения - последствии истощающего опыта их предыдущих браков. Но разве брач-ное продолжение подразумевалось кем-либо из них двоих? Нет, такого ощущения не было...
  Тогда что же - недоверие? Вдруг партнёр "приберёт к рукам незави-симость"? О чём это слово? Это тогда, когда иметь ежевечернюю крышу над головой и не иссохнуть от голода не зависит от другого человека? Та-кое понятней, но фантастично.
  Затруднительно представить бытовую совместимость (а это ещё что?) столь разных людей. Они жили в противоположных частях города. Разные берега реки, Паша - восток города, а Рита - запад. Она всего пару лет назад переехала с дочерями в новую квартиру, только выплатила кредит, обу-строилась всем необходимым, тщательно и с удовольствием подбирая многочисленные детали собственного дома. Складки штор с лёгкой сереб-ристой нитью неожиданно находили мягкий отклик в приглушённо-серебристой матовости дверей. И много-много чего ещё.
  А не воспользоваться ли терминологией сведущих во всём людей, ко-торые легко отличают собственную мудрость от мудрствования других - "не сошлись характерами"? Практичность, "материальность" Маргариты и въедливый "книголюбивый" склад Павла не захотели уживаться друг с дру-гом? Идея имеет сырой вкус поспешно приготовленной рыбы, которую, к тому же, забыли посолить: лучше бы "ведающим всё" людям пришло на ум что-нибудь поинтересней. Настоящей загадкой для Павла было несо-мненное Ритино представление, что ей должны, а она имеет право. Что, если эта загадка и была основой его притяжения, её магнетизма? Шаблон из детских сказок о распространённости подобного среди наследных принцесс, в современном пересказе - среди мажоров. Но в её детство накрепко впечатано вспоминание о стоянии в морозной уличной очереди людей, объединённых ожиданием выброски-десанта дешёвых кур, "фио-летовых, как лампочки новогодней гирлянды". Там же - помощь по хозяй-ству в семье, где не чувствуют себя в бедности только благодаря сравнению с соседской нуждой.
  Рита могла прийти на день рожденья к подружке без подарка, изви-нившись, что не успела. Она верила, что её присутствие и есть настоящий подарок. Верила "естественно", "органично" - какие слова ни подбери, всё без обмана. Вера как инфекция. Защититься от заражения могли только отдельные мизантропы. Примечательно, что обмен оказывался сбаланси-рованным: Рита никак не стремилась затмить хозяйку: ни рассказами, намекающими на свои достоинства или достижения, ни просто ярким раз-говором, ни зажигающим обаянием. Ощущение, что от неё ничего не убу-дет и на втором плане, отливалось в слова благодарности подруге; слова насыщали ту благодаря искренности, а не количеству. Любой из гостей, кто чувствителен к манере людей манипулировать, использовать других в сво-их интересах, не мог упрекнуть Риту в корысти. Что не помешало ей при прощании взять предложенный растроганной подругой янтарный брасле-тик.
  Рита была практична. (До безобразия. Либо, если захотите, в хорошем смысле слова.) Как-то купила на распродаже трёхтомник избранных произ-ведений - романы, поэмы - входящего в моду несколько лет кряду Вадима Верторецкого. "Над главою нависла глава, - ты у сердца такая одна, -тра-та-та, тра-тата, трата-та...". Она подарила трём разным людям по тому. Двум своим коллегам, которые мало общались между собой, она сказала, что дарит намеренно только второй (третий) том с тем, чтобы они могли растя-нуть удовольствие знакомства с "умопомрачительным" писателем. Третий, для которого один из предыдущих был другом, а другой приятелем, услы-шал, что именно ему выпадает удобный случай "познакомить ближе двух замечательных людей". Фомин не читал Верторецкого, но с непосред-ственностью ребёнка верил, что невероятное случается; допускал идею создания Верторецким бессмертного шедевра: презумпция гениальности. О себе он знал определённо: если бы творчество автора отозвалось вос-хищением, то, с нарицательной прямотой полковника кавалерии, он купил бы по любой цене трёхтомник и подарил его другу без всяких затей.
  Разве приведённый пример не усиливает версию о разнице в характе-рах как причине расставания? Подумаешь, эка невидаль, разница в характе-рах! Традиционная, но никудышная маскировка. Фомин готов поклясться, что подобные различия его никак не смущали: он Рите не педагог-наставник. Да и ясно понимал, что невозможно улучшить "технику пере-становки пары ног", не попортив тем самым целостное движение всей сороконожки, грациозной Маргариты.
  Стоило ему запустить процесс генерации гипотез о причине расстава-ния, и они стали в очередь, не ранжируясь по нелепости. Подвернулась для рассмотрения и типовая: родители делают ставку на детей; это там, где стакан воды рифмуется с подмигивающей двусмысленностью протянутой руки. Следовательно, для этого от детей следует скрывать свою самодоста-точность и благополучие. Усилиями Павла и Маргариты факт новых взаи-моотношений не был официально представлен детям. Но те, конечно же, не могли не замечать, что существенная часть жизни отца (матери) заклю-чается не только в работе. Что, если они в своей эгоистичности, часто и не-беспочвенно приписываемой детям, создали перед родителями выбор? (Предложенные кем-то сентенции о детях и цветах...)
  Если со стороны детей такое ни исключить, ни подтвердить не имеется возможности, то относительно себя Павел счёл версию нежизнеспособ-ной. Чтобы выбрать прошлое, а не будущее, только недавно перешагнув за отметку сорокалетия? Не чувствовал ничего подобного, ни малейшего от-клика ни в себе, ни в ощущениях от Риты.
  Или всё намного прозаичней? И эпиграфом к ответу есть возглас "о секс, ты - мир!"? Заголовок на афише протеста, временный союз двух бун-тарей-одиночек. Сейчас в Нижнем Вяземске уже не встретить круглые афишные тумбы, на которые в школьные годы Павла и Маргариты вручную наклеивались разные информационные плакаты и возле которых назнача-лись свидания. Тонконогие конструкции для рекламных постеров пришли им на смену и в таком множестве, что перестали быть ориентиром для встреч. Итак, бунтари подросли и не пришли на свидание к афишной тумбе. То ли бунт себя исчерпал, то ли адресат бунта так и не отозвался. Ведь для начала бунта достаточно и воображаемых санкций, но для его продолже-ния необходима реальная подпитка, энергия противостояния.
  Можно допустить, что и Фомин, и Горенко - каждый из них - признали какую-то свою правду. Указание того, что как начало, так и прекращение встреч есть двусторонний факт, не означает одной причины на двоих. Через два года они увидели друг друга в торговом центре: город хоть и большой, но общий. Поздоровались, улыбнулись друг-другу и - ограничились не-сколькими нейтральными фразами.
  Скорее всего, стремление к получению абсолютного и окончательного ответа так и останется неудовлетворённым подобно полному и оконча-тельному установлению назначения Стоунхенджа: либо ритуального, либо астрономического.
  
  3
  Что касается Павла Фомина, то женился он на последнем курсе универ-ситета, будучи студентом психологического факультета.
  Много лет спустя, для усиления одного из своих тезисов на лекции по семейной психотерапии Фомин сымпровизировал, полагая, что шутит, но лицо его было сосредоточено и серьёзно: "Законодательно надо запре-тить жениться и иметь детей раньше тридцати лет, а лучше - сорока". При-мерно тогда же, один хирург и одновременно клиент Фомина, не знающий ничего о биографии своего психотерапевта, использовал профессиональ-ный образ для описания своей личной жизни: "Послеоперационный рубец на моей чувствительной натуре. И спаечная болезнь". Слушая его, Павел Николаевич в лице не изменился, но про себя ухмыльнулся.
  Со своей будущей женой, Екатериной Свечкиной, студенткой биологи-ческого факультета, он познакомились летом в строительном отряде, сформированном из студентов пятых курсов разных факультетов универси-тета. В Воловачинске, средоточии областной власти, куда прилетели сту-денты, отряд раздробили по разным объектам; бригада из десяти человек, среди которых, по патриархальному обыкновению, была одна девушка-кашевар, целые сутки пробиралась на север, до большого посёлка с невра-зумительным названием Подгорье.
  Ни горы, ни холмы в посёлке не просматривались. Встретили их не-сколько больших луж с непромеренным фарватером и флегматичные со-баки, что присматривали за двумя спотыкающимися фигурами в телогрей-ках и кепках. Две сотни давно не крашеных домов разного возраста одина-ково навевали безнадёжную мысль о безвозвратно пропущенных сроках ремонта. Местный диалект - спотыкающаяся, сочащаяся через жаберные щели гогландская пьяновязь - простонародный аналог ботанического сан-скрита*. (Не путать с Ботническим!) Рядом, в двадцати километрах - посё-лок покрупнее, трудоспособное население которого составляли рабочие металлургического комбината. Наверное, там делали танки или детали ра-кет; в моде было убеждение, что нельзя ошибиться, сказав так наугад.
  Екатерина заведовала столовой, преобразуя до съедобного состояния почти безальтернативные крупы и консервы, а Павел работал на строи-тельстве коровника. Впоследствии никак не мог вспомнить, видел ли за всё время хоть одну корову.
  Заселились в клуб, приспособленный под общежитие; ребята - в ком-натах по трое. Паша разместился вместе со своим однокурсником Саней Прошиным и студентом-филологом Колей, который в первую очередь увлекался тяжелой атлетикой, а уж потом - языками.
  Примерно через две недели Коля, как раз по причине своего атлетиз-ма, отправился к далёкому руководству в Воловачинске: за деньгами на закупку
  _____________________________________
  *Санскри́т - древний язык Индии, ныне мёртвый. Само слово "санскрит" озна-чает "обработанный, совершенный", относится к индоиранской ветви индоевро-пейской языковой семьи. Санскрит важен для лингвистов сходством с древними язы-ками Европы - латынью и греческим, он стал основой для развития сравнительно-исторического языкознания.
  продуктов, на пополнение запасов гвоздей и прочего. И надо же - именно в этот вечер местная молодёжь пришла к общежитию-клубу "покалякать". Не было какой-либо объективируемой, доступной для предъявления при-чины для драки, да и повод пришлось поискать. Что делать, таков ритуал, без соблюдения которого туземцам могло не хватить водки, чтобы смыть с себя позор.
  Сражение складывалось подобно ходу бесчисленных предыдущих ба-талий, описанных в устных хрониках. Если надеяться, что все студенты уни-верситета помнили сюжет "Войны и мира", то никому из них не придётся оказаться на месте Николая Ростова, "правдивого молодого человека", который рассказывал Бергу о своём участии в "героическом" Шенграбен-ском деле: "Ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки". Толстой пишет, как раненный Николай остался один: "Где были наши, где были французы - он не знал". Николай "...схватил пистолет и вместо того, чтобы стрелять из него, бросил им в француза и побежал к кустам что было силы". (Страницы 223 и 285 до н.э.)
  У входа в клуб единственная слабосильная лампочка без плафона освещала фигурки, которые сближались, ударялись друг о друга, иногда падали, затем вставали. Здесь не пригодится сравнение ни с изощрёнными македонскими фалангами, ни с Новгородским вече. (Всклокоченный экс-курсовод, подвижный старичок с отблескивающей на солнце залысиной прочерчивал взмахами рук резкие линии над своей головой и рассказывал, как две толпы убеждённых в своей правоте новгородцев сталкивались на мосту в противоборстве. Победители выигрывали референдум по текуще-му вопросу.) Екатерина выкрикивала требования прекратить. Её голос был сжат от негодования, исходящий звук получался просящим. Более дей-ственным оказался залп её недоумевающих вопросов в сторону атакующей стороны: "Что вы делаете? Ну что вы делаете?" Пусть довольно краткое, но зависание среди туземцев имело место быть. На её счастье, в этой местно-сти сложился консенсус, согласно которому женщинам было отказано в роли участницы битвы.
  На тактику войск сильно влияли особенности освещения: принадлеж-ность бойцов к той или иной стороне определялась только на близком рас-стоянии. Подгорцы, теряющие дыхание или боеспособность от ловкого удара, могли сделать небольшое перемещение и наблюдать за происхо-дящим из безопасной темноты. Когда дыхание и остальные боевые конди-ции восстанавливались, возвращались. Студенты же темноты избегали, не зная, сколько там у неприятеля резервов. В какой-то момент получилось так, что на освещённом пятачке потрескавшегося асфальта "городских" оказалось больше. И нападавшие подгорцы удалились; однако, в сознании полной победы в пересчёте на потери: двое чужаков продолжали лежать. Один из товарищей Павла скоро пришёл в себя и самостоятельно доковы-лял до бетонной скамейки у двери клуба. Второй - это был Саня, невысо-кий и неспортивный, всю баталию находившийся в её геометрическом цен-тре - смотрел на свою руку, иногда легонько стонал сквозь сжатые губы. Рука была как-то необычно развернута. Саня несколько раз вскрикнул, пока ему помогали дойти до той же скамьи.
  Понадобилось время, чтобы отыскать кого-то из местных жителей из числа тех, что обладали исправной машиной. Уговорить оказалось неслож-но: возможностей подработать (за деньги ли, за водку...) у жителей посёлка было маловато и, буднично поторговавшись, от предложений они не отка-зывались. Саня, у которого, похоже, ещё и губа была порвана, уехал.
  Приобретения Павла ограничились ушибленной ногой и заплывающим глазом. Екатерина долго не могла унять нервную дрожь и не хотела ухо-дить в одиночество своей комнаты. Она шла рядом, выплёскивая, выплё-вывая потрясение. И, продолжая говорить, зашла вместе с ним в комнату и не могла остановиться, и говорила... Павел предложил ей свободную кро-вать в комнате, но и лёжа Катя всё продолжала говорить. Через темноту слышались, "виднелись" слёзы.
  - Паш, а Паш, - говорила она, словно такое обращение принято меж ними с незапамятных времён, и голос её дрожал, как смычок в руках скри-пача, в глазах которого стоят слёзы; только публике трудно предположить, что поводом для них может служить не обязательно творческий экстаз, но, например, и обострившийся конъюнктивит. - Как это жестоко! Как это мож-но?
  Нужно иметь особое музыкальное чувство, чтобы различать место эк-зальтации в единой последовательности произведения.
  Мужская сущность в одном из своих измерений взяла верх: желая, ста-раясь её успокоить, Павел подошёл, наклонился, положил руку на плечо и легонечко погладил. А когда Катя ответила (щекой ли, ладонью ли, прове-дённой по руке?) и не отпускала его руку, то отчётливо проступила следу-ющая часть мужской сути.
  Как минимум найдутся три причины, по которым у молодых людей не было при себе ни презервативов известного бренда "мало ли что", ни мыслей о них. (См. "1986 год", Большая Просоветская Энциклопедия, изд-во "Самосев".) Забеременела Катя легко и сразу, что выяснилось скоро. Так, как крестьянки девятнадцатого века по представлению писателя века двадцатого: в поле, между вязанием снопов сена и приготовлением щей.
  Стоит попридержать поспешное предположение, что архаичный Фо-мин женится подобно человеку чести из поучительных романов о дворян-ском быте и мужском благородстве как его атрибуте. Доказательством су-ществования и потенциальной действенности таковых учебных пособий по мужскому благородству служит дорожная история одного знакомца, боро-датого учителя географии. Бородачу как-то пришлось ехать в поезде по какому-то неотложному случаю. Дело было сразу после операции и выпис-ки из больницы с предписанием не тревожить свеженький шов на животе. При посадке в вагон, в купе, где он уже расположился, зашли две женщины и попросили уступить нижнее место. Мужчина отказать не смог. Постес-нялся сказать об операции. (Придушенный призрак приглушённого диало-га с мамой.) Ночью он почти не спал, подкладывал полотенце под ропот недовольного, кровоточащего шва. И до самого утра географ так и не ре-шился спуститься вниз, к своей сумке с дорожной аптечкой.
  Катя нравилась Фомину с первого дня знакомства. Тонкие открытые ру-ки, соразмерные длинным ногам, образовывали комфортный глазу смуг-лый фон. Чёрные глаза с легко изогнутым разрезом деликатно намекали на томность восточной крови. Их контраст со светло-русыми волосами сра-зу обеспечил узнаваемость. Волосы не длинные, но достаточные, чтобы на пути к Подгорью трепетать на ветру, поощряя фантазии молодого человека. Потом к первому впечатлению добавилось ценимое Павлом отсутствие манерности; простая речь без ярких фразеологизмов и аллегорий, без примеси развязности. Обезличенный опыт школьных лет напитывал не-оправданную антипатию, которую он испытывал к типажу признанной кра-савицы. И в этом измерении Екатерина достаточно отличалась от эталона красоты, выигрывая тем в его глазах.
  Этапы их знакомства резко очерчены: сначала ритуальные разговоры на неоригинальные темы - дозированные и эпизодические. Затем, после битвы при Подгорском Клубе, знакомство стремительное и сладостраст-ное. И уж далее - знакомство обстоятельное, и, как они безосновательно уверили себя, полное.
  Сколько Катя себя помнила, она хорошо училась. Интересовалась всем, что ценилось в студенческой среде: театр, музеи, вечера поэзии, книги. Спортивная: плавание, лыжи, бадминтон, лёгкая атлетика... Решительная. Это прилагательное обыкновенно для характеристик, но лишь косвенно пригодно для объяснения наблюдаемого эффекта. Екатерина поразила бри-гадира, сорокалетнего строителя из Воловачинска, когда тот стал по власт-ной инерции жёстко расписывать ей идеальный алгоритм кормления бри-гады: "Григорий Константинович, вынуждена перебить, обязана идти к пли-те. Вы тоже не будете возражать, если на ужин будет и съедобно, и вкус-но". И, не ожидая, пока опешивший бригадир найдёт слова, ушла.
  Цена характеристикам: если бы на месте Григория Константиновича оказался Константин Григорьевич, вдохновенный пропагандист домостроя, то эффект Катиных слов оказался бы неприглядным. И тогда автору харак-теристики без колебаний придётся, исходя из последствий, вычеркнуть из заготовленного шаблона "решительность" и вывести импульсивность да несдержанность на язык из тех же Катиных слов.
  Жизнерадостная - не оглушающе, но громко. В унынии и грусти не за-мечена вовсе. (Что должно бы заставить насторожиться: самое живое в человеке обнаруживается в часы его сомнений. Но не заставило.) Хозяй-ственная: умела шить, вязать и могла приготовить как сытное, так и сладкое блюдо по редкому и сложному рецепту. Поверх того - фотографировала, пела, могла и костёр развести, и палатку поставить. Достоинства множатся с числом умений. Из-за нехватки запятых - неполный список. Итого: блестя-щая самопрезентация плюс, как сказал просвещённый метеоролог, "эф-фект самозабвенного, раннего цветения черёмухи, поощрённой жаркими воздушными массами из Африки".
  Правильная старательная девочка, тщательно усвоившая урок: "ученье - свет...". Всему она училась старательно. Как будничная отличница: без благословенной лёгкости урождённого вундеркинда, но и без заразитель-но удручающих потуг тех, кто добивается высоких отметок растущими по экспоненте часами аккуратного исполнения учительских заданий. Такой же старательной ученицей-отличницей стала Катя и в "путешествии в страну телесного", как она выразилась. Путешествие-обучение, которое начала от нулевого столба, девственницей. Во избежание излишнего риска и неже-лательных приключений она следовала рекомендованным в путеводителях туристическим маршрутам, изучала и классифицировала скрытые закоулки и внутренние дворики наслаждений, обнаруженные в локальных экспеди-циях.
  А что Павел? К ответу следует подбираться издалека. Как к вопросу "что общего между патологоанатомом и психологом?". Ответ: и тот, и дру-гой имеют дело с человеком. А что общего между дружбой и брачными отношениями? Ответ: и тому, и другому человек обучается.
  Покажется странным поинтересоваться, где Паша научился дружить. Начало учёбы датируется посещением детского сада в четырехлетнем воз-расте, а также позволением пользоваться придомовой территорией без поминутного присмотра. В школе, говоря казённым языком образователь-ных учреждений, прошёл тематическое усовершенствование. Но такой предмет, как практическое человекопонимание не входил в программу не только школьную, но и факультета психологии. Мог ли он научиться пони-мать человека у своих родителей? Да что это за способность такая - пони-мать человека?! Любить Катюшу, придумывать её, делать ей предложение - да, к этому способен.
  Что Фомин знал, что мог знать о браке? Не дождался, пока министер-ство образования одобрит руководство по брачным отношениям: выжимка и выпарка из стерилизованного гибрида "Анны Карениной" и "Что такое хорошо и что такое плохо". (Подготовлено авторским коллективом веста-лок Воловачинского областного педагогического университета.)
  В средневековом трактате барона фон Бредгаузена о движении к браку есть много поэтических вольностей. Отвергнув сетования и сожаления как недостойные подлинного учёного, он наблюдает, что некоторые пары дрейфуют в сторону брака на льдинах, подневольных ветрам и течениям. Других, привязанных к стременам, в сладострастии мчат туда же обезу-мевшие лошади. Да-да - лошади, а не секс! Который есть слово заимство-ванное, пришедшее в повседневную русскую речь недавно. Фон Бредгау-зена значительно проще оправдать за тот факт, что он не заглядывал в со-временный толковый словарь русского языка. Означает ли заимствованное слово что-то между соитием и постельными утехами? А как насчёт полово-го акта? Кто во что горазд... В нашем случае Фомина и Свечкину соединил и не секс, и отнюдь не служащая бюро записей актов гражданского состоя-ния. По выражению барона, им "покровительствовал певучий Гименей". Это он, потирая руки и скрепляя доверие печатью, нашёптывал, побуждал повторять: "Я хочу от тебя детей. Знаю, ты защитишь нас, наш очаг. Сохра-нишь наш очаг. Очаг. Наш". Животно-доисторическое доверие Катюши вос-требовало, всколыхнуло (точнее, взбултыхнуло) Пашину силу и придало ей форму: оберегать.
  Для Екатерины мир Павла - мир неожиданный, внезапный. Так, пеший путник в окружении примелькавшихся, похожих друг на друга холмов и круч долго, шаг за шагом, идёт по узкой пологой тропке, вьющейся среди каменистых склонов. И вот он ускоряет шаг, уже надеясь на близкую встре-чу с короной из заснеженных пиков, обещанную географической картой всем добросовестным посетителям. Очередной шаг на очередном, непри-мечательном, повороте тропы - и... Взгляд, давно привыкший прощупы-вать, приглядывать предстоящее место под ногой, остаётся один на один с недоступной разумению огромностью горной панорамы вместе с застыв-шим над ней единственным облаком, величину которого не с чем соотне-сти. Недоступно ожиданию.
  После стройотряда, в конце августа, Катя поехала на пару недель к по-друге, живущей в Расторопчине-на-Ахмуре. Долгожданные письма, полные ссылок, понятных только двум влюблённым, оборачивались за три дня, а иногда и за два. Междугородние звонки из чрева душных кабинок, рафини-рованные телефонией счастливые голоса и единение коротких пауз. От-менный набор симптомов любовного воспаления. Насколько Паша скучал, настолько была велика радость встречи на вокзале. Если её измерять, то или количеством гелия, отправляющего дирижабль в "небесную высь", или эталоном радости, пережитой им тоже на вокзале: при отправлении поезда, увозящего прочь от режуще-постылых мест пребывания "на дей-ствительной военной службе". (Мысль об измерении всего сущего - вто-рая по частоте среди землян, делящих планету вместе с имхонянами* в две тысячи шестьдесят третьем году.)
  Родители - и Павла, и Екатерины - оказались застигнуты врасплох: два с половиной месяца назад, перед отъездом в стройотряд, все существен-ные, по их оценке, планы детей являли стадию кокона и откладывали своё вылупление до защиты университетского диплома. И тут - сразу такое со-бытие! Катя была единственным ребёнком у своих хлопотливых родите-лей, хотя её проживание в общежитии делало своё дело приучения их к дистанции. А Женя, сестра Павла, старше его на девять лет, успела замари-новать пессимизм в прогнозах об изменении своего семейного статуса. Внезапность того, что считалось естественным и даже желанным теорети-чески, имела единственным последствием задетую и перевёрнутую чашку с чаем, которой не повезло (нечего жаловаться: сама виновата) стоять пе-ред Зинаидой Емельяновной в миг оглашения указа о переустройстве Сол-нечной системы. Пока осколки сметаются в совок, все "но" успевают акку-ратно накрыться мудрой благожелательностью, как собирающийся разго-реться
  ____________
  *ИМХО - это русифицированная версия аббревиатуры IMHO: "In My Humble Opinion", что в переводе значит "по моему скромному мнению". Таким образом чело-век демонстрирует, что его высказывание - не истина в последней инстанции, а субъективное мнение. Своего рода "оберег" от дальнейших споров и критики ска-занного. Правда, на практике, такое мнение трудно назвать скромным. Скорее оно указывает на твёрдую убеждённость в сказанном. Другими словами, "есть два мне-ния: моё и неправильное".
  огонь - плотным покрывалом.
  Приближение к свадьбе "как у всех": знакомство с родителями из-бранницы (избранника), покупка обручальных колец, застолье в банкетном зале с многократным "горько! горько! горько!". Родители Кати приехали из небольшого городка, расположенного в шестидесяти девяти километ-рах пути на электричке. Название города - Ново-Фоминск - дополнитель-ный источник шуток захмелевших гостей.
  Фомин-старший вручил молодой семье ключи от квартиры своего по-койного отца. Считая себя обязанным придать моменту торжественность, Николай Степанович встал и, левой рукой опираясь о стол, начал держать речь так же, как держать в правой руке рюмку с водкой:
  - Не все присутствующие знают, что в середине войны мы с моим от-цом потерялись. В сорок первом я учился в институте связи в Москве, отту-да и был призван. Мама погибла в оккупации, не смогла эвакуироваться из Одессы, а отец всю войну командовал сооружением мостов и переправ для войск. После победы он был направлен в Нижний Вяземск руководить ин-дустриальной стройкой, да так и обосновался здесь. Почта не осилила ча-стую смену адресов. Я узнал адрес отца случайно, от горбатого старичка-почтальона в Одессе, куда приехал после демобилизации встретиться с другом...
  Тут Николай Степанович прихватил рюмку обеими руками.
  - Стены квартиры, в которой будет жить молодая семья - и не только вдвоём - стены помнят много... Там много связано с моим отцом... - Нико-лай Степанович подыскивал слова. - Я становлюсь сентиментальным, хотя это простительно, когда сын женится, но я очень рад, что воспоминания о моём папе соединятся с деревьями, которые растут под окном теперь ва-шей квартиры... Две липы посажены твоим дедом, ты знаешь... - Он выдал, кто был его главным слушателем!
  Далее Николай Степанович повёл себя как трафаретный технарь и "опустил затвор дамбы": замешкался и, прерывая краткую неловкость, предложил невпопад тост за здоровье молодых.
  Павел хорошо помнил дедушку Стёпу, прогулки с ним в парке, посе-щение цирка... Умер тот прежде, чем любопытство Паши стало осмыслен-ным. Поэтому истории из жизни, истории про жизнь дедушки, знал, увы, не от него самого. О чём сожалел.
  Когда будущие дед и отец Павла "нашлись", Степан Теобальдович за-метил энтузиазм сына относительно новых технических идей. И пригласил, увлёк предложением очень интересной для того работы. В городе тогда создавалось крупнейшее производственное объединение по разработке и производству радиоэлектроники. Как директор большой строительной ор-ганизации Степан Теобальдович имел немалое влияние и явился вполне эффективным посредником между интересом сына и потребностью в ква-лифицированных спецах. Так Фомины сначала осели в Нижнем Вяземске, а затем и ассимилировались с местными басками: Николай Степанович же-нился, родилась Женя. Паша родился незаметно: наречие относится к жиз-ни членов семьи, распределённой между многочисленными перипетиями времён года и жизни города.
  После смерти четвёртой жены Степана Теобальдовича
   квартира несколько лет сдавалась в аренду, пополняя скромный, дис-циплинирующий бюджет всей протосемьи, где двое из четырёх человек работали, как тогда говорили, "за одну зарплату". Ассоциативные линии этого выражения образуют неповторимый рисунок треснувшего зеркала, доступный только выжившим экспатриантам из СССР. Трещина отправляет к цитате Брежнева*. В документальном фильме о себе, в интервью, тот са-мый Брежнев рассказывал, как в студенческие годы он с друзьями подра-батывал, загружая железнодорожные вагоны: "Девять мешков на погрузку, а один себе, в сторонку. И на жизнь хватало".
  
  ... Отложив обустройство в своей квартире, Паша с Катей на другой день после ресторана, как положено, как все, отправились в свадебное путеше-ствие. Ничего такого пренебрежительно-высокомерного в этом "как все": если все используют ботинки, находя это более удобным, чем ходить боси-ком, то почему бы не последовать удачному примеру? Но умеют же люди полезный механизм подражания изощрённо утрировать до извращения! (Об этом позже.)
  Выбор новобрачных сошёлся на Пушкинских Горах. Святогорский мо-настырь, Михайловское, Трегорское, Петровское - благословенно звучали музыкой нерукотворных источников, освящённых консенсусом пушкини-стов.
  По лирическим впечатлениям этой поездки чиркнуло одно, отзывающееся диссонансом камушка, затерявшегося в рисовой крупе и попавшего на зуб.
  ____________
  *Повсеместно распространённую в СССР шутку о том, что Брежнев - полити-ческий деятель эпохи Пугачёвой, необходимо дополнить малоизвестной информаци-ей. На трон она вступила после смерти Пугачёва, одного из своих супругов - то ли царя, то ли криминального сенатора, сбежавшего во Францию на поезде с миллиар-дом в золотых слитках. Существует версия, что Пугачёв - подлинная фамилия гра-фа Монте-Кристо, агента спецслужб Гибралтара. Есть также основания подозре-вать, что он был двойным агентом, работал на Христогорию.
  
  Многообещающие краски ранней осени и тёплое безветрие. Взявшись за руки, молодые люди неспешно идут по парку заповедника... Приобщён-ные, размягчённые... Вдруг, расчёт времени коварно указывает, что следу-ет поторопиться: касса музея-усадьбы Пушкина могла закрыться. Они были едины в том, что хочется успеть, но разошлись во мнениях о том, по какой из дорожек идти, считая цену ошибки слишком высокой с точки зрения
  желаемого результата.
  Полыхнула Катина решительность, непоколебимая непогрешимость морской волны, отхватывающей от берега шмат за шматом. Вода и Огонь! Она сделала сильный ход: пошла одна вперёд по правильной (?) дорожке.
  Правая дорожка, левая - выглядит смешно - какая разница? Ну, опоз-дали бы, подумаешь... Павел был в бешенстве, в собственной ловушке: он не мог бросить Катю, хотя протест требовал не идти вслед и, если не вер-нуться в гостиницу, то просто остаться на месте. Ну что могло случиться с ней в дневном парке заповедника? Но, как бросить беременную жену? Он нашёл повод уступить, уговорил себя оправданием, засаленным от много-кратного использования подобно бывалой колоде игральных карт: "любя-щий да уступит". Мол, из любви. А впрочем, так это и было.
  Они чуть не поссорились. Хотя, что такое это "чуть"? Менее десяти ми-нут молчания пока они вышли на кассу - чем не первая ссора в семейной хронике!
  В будущем, которое совершенно не различимо отсюда, из заповедного парка, Екатерина не единожды отбрасывала маску переговорной либе-ральности. Таково её правильное правило для случаев, когда достижение ближнего, осязаемого результата она считала важным. Мысль о стратеги-ческих целях, об их отличии от тактических задач чисто умозрительно ею не отвергалась. Но на практике, повёрнутой спиной к академической зауми, путь к искомому для неё лежал через поочерёдное решение конкретных задач. Они шли списком, одинаково, через запятую.
  Определённо, ответственная Катя воспринимала и эту, и последующие уступки Паши как неуверенность и, заботясь о нём, заботясь обо всей своей семье, укреплялась в непогрешимости. Не скоро - через тринадцать лет - Павел признает, что, не пытаясь противодействовать всходам ранящего, обжигающего борщевика в своём огороде, он сам явился соучастником его вызревания. (На Катином языке "борщевик" - метафора воплощения зла, вопреки принятой на её биологическом факультете эволюционной толе-рантности.)
  Этот неприятный эпизод свадебного путешествия был выгодно забыт. Так молодой организм не имеет нужды помнить неразлучные со сморка-нием немощные дни, вычеркнутые из календаря жаром, слезящимися гла-зами и неприкаянной от тяжести головой.
  Катя успела сдать все экзамены. Неполнота ответов компенсировалась округлостью взывающего о снисхождении живота. Диплом она защитила тоже по упрощённой схеме, но уже между двумя кормлениями грудью.
  
  ... Как-то в двадцатом веке отделение солдат под присмотром прапор-щика Сидорчука отправили рыть траншею под кабель. Во время короткого перекура присели на толстый ствол обломленной берёзы, скатившейся с крутого склона. Разжалованный из младшего сержанта в рядовые Костя Перебийнос, не доучившийся студент-геолог, медленно затянулся сигаре-той; наслаждаясь лжеощущением свободы, он протяжно, с мечтательной интонацией, пригодной украсить воспоминание о первом поцелуе, изрёк: "Да... А ведь когда-то здесь было дно моря...". Прапорщик Сидорчук, чело-век невредный, но принципиальный, поправил его: "Не-а! Я здесь двадцать лет служу. Да не было тут никакого моря!"...
  Вот так и с одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмым годом: в нём не только отсутствие интернета и сотовой связи. Следует взять в свидетели Костю Перебийноса - в продаже не было одноразовых детских памперсов, а пол новорождённого узнавали не заранее, по результатам ультразвуко-вого исследования, а по акту визуально-лотерейной констатации.
  Кто-то из молодых родителей первым произнёс имя мальчика - Ники-та. Никитка, Никитушка... Практичные вариации, не теряющие нежность: Ник, Никиша, Никеша, Кеша. Только Ника было отвергнуто (или была от-вергнута - сразу путаница): производное имени, подходящее также Нико-лаям. По единодушному ощущению, которое отменяло потребность в ка-ком-либо диалоге на эту тему, имя своему сыну они придумали абсолютно вместе.
  Если беспристрастно пролистывать их первые семейные годы после рождения Никеши, то, в отличие от подборки трогательных снимков в фо-тоальбоме, можно рассмотреть и факт тягучей бережливости "до зарпла-ты", и ужас. Это тогда, когда на градуснике, извлечённом из подмышки Никишки, серебристая полоска ртути вплотную подобралась к тёмной чёр-точке напротив "40". И всё же, будущее, в блёстках мерцающего счастья, послушно бросало на Пашу и Катю вдохновляющий радужный отсвет. Не-сложно угадать, что бессловесное будущее грезилось супругам наподобие породистого скакуна, которого только надо грамотно объездить. Или что-то подобное. Справедливое в отношении обоих супругов сочетание слов "де-ти из благополучных семей" аукается и возвращается однообразным сход-ством их образов будущего.
  После окончания университета Павел два месяца безрезультатно пы-тался устроиться на работу по специальности, тогда мало предусмотренной в штатных расписаниях высокоцентрализованного государства. Да и что можно предъявить потенциальному работодателю - диплом и отсутствие стажа? Безусловно, родители помогали деньгами по-прежнему, как и во времена студенчества. Но два месяца безуспешных попыток конкретно намекали ему на неопределённую по длительности неясность, на возмож-ное отсутствие перспективы самостоятельно обеспечить семью посред-ством приобретённой квалификации. На этом фоне можно утверждать, что его трудоустройство почти по специальности - психотерапевтом в ведом-ственную многопрофильную больницу - есть самое настоящее чудо!
  Частью, преддверием чуда стала книга, снятая с полки его рукой как раз тогда.
  Бывают ли книги, прочитанные не вовремя? Ответив на этот вопрос, можно решить, бывает ли спланированное чудо.
  ... Однажды в будущем имела место неторопливая приватная беседа в бане между Фоминым и владельцем ликёроводочного завода. По словам Павла Николаевича, о личной философии бизнесмена немало говорила ухмылка с зевотой, сродни кривлянию актёра заднего плана: ухмылка, с которой тот давал распоряжение написать миссию своей компании утром того дня. Павел Николаевич рассказывал, что поведанная история об его трудоустройстве в больницу возымела невероятный для него самого эф-фект, а именно: убедила распаренного собеседника, что от книги польза всё-таки случается... (Когда я узнал об этом, то весьма удивился, подгадал удобный случай - водочный босс был моим соседом по даче - и осторож-но вывел беседу с ним на впечатление Фомина от той встречи. Что-то вро-де: "Павел Николаевич ссылается на вас - очень воодушевлён тем, что че-ловек, который много лет в непростом бизнесе, понимает влияние книг на судьбы людей". И услышал в ответ: "А, помню-помню... Хороший человек, чудак, правда. Обижать его не хотел, не стал разубеждать".)
  Брутально-стоический персонаж Хемингуэя в "Иметь и не иметь": "Есть что делать и есть о чём думать, а не только сидеть и гадать, чем это кончится... Раз уж ты ввязался в игру", - таков внутренний монолог Гарри Моргана, который совсем недавно потерял руку и который не соглашался вписаться в череду несчастливых обстоятельств. Муж, отец трёх дочерей и капитан лодки, угнанной им из-под таможенного ареста, чтобы добыть для семьи денег. Лодки, захваченной вскоре бандитами, намеревающимися его убить. Капитан лодки, дрейфующей в море с пустыми баками, проби-тыми после перестрелки и четырьмя мёртвыми бандитами на борту, пока из раны в его животе вытекает кровь. И нет у него права не доплыть до же-ны и дочерей! Не то место и не то время, чтобы они смогли прожить без этих денег.
  Находясь под впечатлением от книги... Нет, так слишком бессодержа-тельно! Отказав себе в праве не добиться искомого результата, Фомин от-правился в кабинет главного врача ведомственной больницы. Бравирую-щий далёкостью от всяческих модных поползновений в медицине, рифму-ющий психологию с болтологией, практикующий хирург, а заодно щепе-тильный и справедливый человек - Владимир Георгиевич Мишуков. Боль-шой, грузный и усталый после недавно проведённой полостной операции. Разговор не был долгим, минут десять, или меньше. Когда за молодым парнем закрылась дверь, Владимир Георгиевич недоумевал. Удивлялся и никак не мог объяснить себе, почему согласился. А через несколько меся-цев Мишуков заметил отсутствие на утреннем совещании своего психоте-рапевта, ставшего привычной фигурой в больнице. И внутри похвалил себя за управленческую чуйку и нестандартное решение.
  В ту пору у Павла получалось непротиворечиво соединять своё образо-вание с так называемым житейским опытом. (А вот и напрасно потерян-ные, по его непримиримому убеждению, два года за армейским забором! Попытка соединение опыта и логики подобна кряхтенью стульев под музы-кантами в оркестровой яме.) Он не просто пересказывал Кате истории сво-их безымянных клиентов, но и насыщал их судьбы своими соображениями разных уровней. Эти комментарии с множеством ветвлений не хуже "Ты-сячи и одной ночи" наполняли, составляли сочный, объёмный мир. Мир комментатора. Катя шла за мужем, входила в этот открытый и открывае-мый мир, с интересом раскрашивала его, додумывала от себя.
  А Павлу нравилось быть мужем и отцом. Распространённый феномен: нравится то, что получается. Проверялось это многократно. Его контакты в медицине оказались очень кстати после первого визита участкового педи-атра. Молоденькая, широколицая, с наичернейшими прямыми волосами эвенкийка провела в доме час, рассказывая если не всю свою биографию, то её половину. Интересовалась и восторгалась книгами на полках, карти-ной. (Карпатское предгорье, подарок художника.) Подойдя к Никитке, она с ошеломительной откровенностью попросила развернуть: "Знаете, он такой маленький, я боюсь...". Пришлось искать квалифицированного педиатра с рекомендацией "от своих".
  Среди прочего - организация физиотерапевтических процедур для Ка-ти, которая медленно восстанавливалась после пневмонии. Имели место и заурядные ночные походы к детской кроватке, позволяющие Кате поспать побольше. Со временем в длинный и неполный перечень функций трафа-ретного семьянина добавилось устройство подросшего Никиты в школу с хорошей репутацией. И так далее.
  Ничего оригинального, ничего такого, что нельзя услышать про других мужей. Зато последовательно. Чтобы быть точным, следует указать, что "быть хорошим мужем" Павлом измерялось не в метрических единицах: килограммах, центнерах или тоннах заботы. В обсуждениях - место празд-нования Нового года, посещение друзей или родителей, спортивные при-страстия Ника и т.п. - ему удавалось, иногда посредством доводов, иногда терпеливой интонацией, продвигаться через плотные ежевичные заросли Катиной "решительности". Его не смущало, если иногда в результате полу-чалось не так, как они рассчитывали; никто из супругов на этом не фикси-ровался. "Любились" - слово, которое они выбрали для произнесения вслух - часто, и никто не чувствовал, что слишком часто. Как и при выборе имени сына, никому не приходило в голову отслеживать, чьим взглядом или рукой отправлялось приглашение.
  Имеется в итоге: готовый комплект образцовой "ячейки советского общества", где о брачном контракте если и вспоминали, то только для об-личения буржуазного лицемерия. Ибо устойчивые отношения и негласные обязательства между этими двоими людьми были подобны контракту между рыбой и её плавником. Если дотошный ихтиолог отыщет рыбу без плавников, ссылаясь, что плавание для рыбы не есть необходимость, при-дётся обратиться за помощью к энтомологам. Пусть поищут бабочку без крыльев. Таким образом: Павел делает карьеру и заботится всячески о бла-гах семьи, а Катя возвращает ему сполна уважением и признательностью. Несимметрично. Зато сбалансированно и жизнеспособно.
  У бабочки - метаморфозы, у супружеской пары - кризис. Не все почи-татели бабочек ценят гусениц при встрече; семьи, чтобы прикрыть зазор-ный раздор, пользуются эвфемизмами. Кризис среднего возраста. Поиск смысла жизни. Жадность гусеницы - вдруг "за соседским забором трава зеленее". И следствие - искать! Искать вокруг, озираясь по сторонам, на стороне.
  Когда Никитке исполнилось три года, его определили в детский сад, а Екатерина устроилась на работу. Помогла незамужняя и бездетная Вера Филипповна, научный руководитель Катиного диплома. Работа "почти по специальности" - старшим лаборантом на кафедре биологического фа-культета. Маленькая зарплата и непубличное, но подразумеваемое право уходить домой пораньше.
  В тысяча девятьсот девяносто первом году булькнул бесславным траги-комическим аккордом ГэКаЧеПэ (государственный комитет по чрезвычай-ному положению). Патетическая оратория "Советский Союз" иссякла, но Павел и Екатерина в своём нестоличном Нижнем Вяземске, как и все, кто жил внутри постоянства своей работы и круга общения, не сразу заметили существо перемены. Какое-то время перемены означали лишь множество переименований городских улиц. Маршруты транспорта оставались преж-ними, вычурная реклама ещё только приготовлялась изнасиловать придо-рожные столбы, а представление о её будущем статусе рецидивиста - не-доступное горожанам пророчество.
  ... Через год.
  Кате предстоял отпуск. Летний, как у большинства сотрудников универ-ситета. И при старом, и при новом названии страны вариантов отдыха для человека обычного, не из партийной или торговой элиты, всё ещё было не очень много; одним из лучших традиционно считалось купание в тёплой морской воде и загорание на пляжных лежаках у Чёрного моря.
  Никите исполнилось пять лет, и Павел предложил жене съездить с сы-ном на море. Она посопротивлялась: "А ты?". Услышала заранее приго-товленный ответ: "А я, пока у меня отпуск, сделаю ремонт, это очень много пыли, вам с Ником ни к чему". Что являлось безусловной правдой: после свадьбы был сделан только минимальный косметический ремонт, сейчас квартира точно в нём нуждалась. Но имелась и другая, известная супругам, часть правды: они расходовали всё, что зарабатывали. Всего хотелось: и холодильник повместительней, и купить Никитке игрушечную железную дорогу. И т.д. Откладывать деньги всерьёз не получалось, хотя Павел и прирабатывал частными консультациями. На поездку втроём к морю и, од-новременно, на строительные материалы для ремонта денег недоставало. В девяносто втором о банковских кредитах никто из знакомых нижевязем-цев не слыхивал. Или - не практиковал.
  Ремонт самостоятельно Павел делал впервые; до этого только помогал отцу, друзьям. Не быть профессионалом означает не только отсутствие навыков, но и банальное незнание оптимального инструмента и конкрет-ных технологий. Кстати, про такой предмет, как респиратор, он слыхивал, но ни разу не видел; в местах торговли инструментами и стройматериала-ми в Нижнем Вяземске в присутствии Павла его не спрашивали. Многое ему приходилось изобретать по ходу процесса, пробовать. Иногда усовер-шенствовать свежую, не успевшую остыть, методику. Поэтому, продолжи-тельность той или иной работы не поддавалась осмысленному расчёту. Из-за привычки делать тщательно всё получалось медленнее, чем надеялся. Боялся не успеть, работать начинал сразу после завтрака с традиционной яичницей на двух табуретках (вся мебель была выставлена с кухни), а засы-пал за полночь.
  В ночь перед возвращением, желанным и долгожданным, он выносил из квартиры строительный мусор, убирал пыль. Чуть подремал под утро. На вокзальной платформе три очень близких человека и три гигантские тёмно-красные розы встретились в общем объятии. Катя - стройная, смуглая, из-голодавшаяся. Никита, который говорил, говорил - без умолку. Его вопрос впечатлил ощущением прошедшего времени так, что у отца где-то внутри, невесть где, ёкнуло: "Пап... ты знаешь... там, на море мы искали крабов с девочкой. Она сказала, у неё никогда не было игрушек, никаких. Почему ей не покупают игрушек? Ведь она хорошо себя ведёт. Она очень, очень хо-рошая!".
  Фомин вёз свою семью до дома с предвкушением. Так Дед Мороз, ко-торый ночью подложил под сонную ёлку детские подарки, утром в скром-ном облачении отца почти дежурит у приоткрытой двери с тем, чтобы не пропустить самое что ни на есть волшебство изумлённого детского востор-га. Ожидание подтвердилось: Катя повисла на нём, а Никеша ходил, трогал руками стены, узоры на стеклянных вставках заново навешенных дверей, гладил чаек на кафельной плитке в ванной и время от времени выдыхал: "Ух ты!".
  
  Страна, перемены. Помните ли стенания строителей египетских пира-мид: "Закупочные цены растут, а финансирование из фараоновой казны не поспевает!"? Если помните - тогда ничего нового. Нужна смелость портре-тиста, чтобы не отвернуться от натуры прежде, чем выветрится печаль. Прежде, чем историческое сообщество внутри своего термитника прого-лосует за то, чтобы счесть дистанцию от описываемого предмета приличе-ствующей. С отважным любопытством Пржевальского, глянувший поутру в зеркало Бородач вдруг обнаруживает в центральном своём достоинстве несколько белых волосков. Очень постепенно поредеют волосы в некогда жёсткой шевелюре, добродушно критикуемой по этой причине парикма-хером; должно случиться многое... И только тогда самопровозглашённый смельчак допустит - нет, не бубонную чуму необратимости - допустит пусть только саму идею необратимости.
  
  Николай Степанович Фомин был беспартийным, а Зинаида Емельянов-на продолжила хранить "навсегда" партийный билет члена коммунистиче-ской партии несуществующей страны. Причина состояла не в идеологиче-ском фанатизме - для фанатизма она была умна и грамотна - а в бережли-вости поколений её пращуров, живших трудом при земле. Сия бережли-вость в голодное военное время подтвердилась, а может и спасла её.
  В девяносто третьем году сестра Павла эмигрировала в Канаду, где устроилась на какую-то невразумительную временную работу. Из какого-то городка, название которого, такое же невразумительное, он никак не мог запомнить, раз в месяц-два Женя присылала родителям письма, вскользь упоминая, что почтовый формат "очень дорогой". Письма были толстые и посвящались в основном истории, культуре, и, конечно, быту "коренных" канадцев. Намного меньше писала про себя, как-то: восторг и покупка ма-шины в кредит, шикарное ожерелье из канадских преимуществ. Сестра не писала, что провела сутки в полицейском участке: укусила за палец поли-цейского, когда тот выписывал несправедливый, по её мнению, штраф за парковку. В участке Женя поведала совершенно правдивую историю о стрессе у матери, когда та вынашивала её: "О, это был жуткий стресс!". Полицейский, которому повествование адресовалось, предусмотрительно держал свои руки по другую сторону стола.
  - Я родилась в одна тысяча девятьсот пятьдесят третьем году. Мама ра-ботала учительницей в школе и была беременна мною, на пятом месяце, когда в марте умер Сталин. Как раз тогда ей понадобился свободный сара-фан, и она сшила его сама из двух старых платьев. - Женя, жестикулируя для убедительности, пыталась донести до терпеливого полицейского, в чертах которого без видимых оснований предполагалась кровь индейских предков, тех самых "коренных народов" из её писем, что такое были со-ветские магазины пятьдесят третьего года, будто бы не мама, что вынаши-вала её, а она сама видела и помнила их. Не прекращая жестикулировать, она продолжала: - Невозможно прийти в магазин и сказать: "Мне нужна свободная одежда для беременных". Нет, если долго искать, одежда больших размеров где-то имелась, наверное, но маме это было не по кар-ману. Сарафан получился ярким и контрастировал со всеобщим тёмным цветом повседневной одежды.
  По словам арестантки, когда умер Людоед Джугашвили, хорошо про-масленные детали машины продолжали свой неодушевлённый, бездуш-ный труд, им не было никакого повода менять их ритм. (Публицистическая штамповка в Женином повествовании: упрекнуть машину в отсутствии ду-ши, в отсутствии заботы о людях, которые создали её такой и обслуживали её функционирование.)
  - Коллега, обиженная на маму за какой-то упрёк в небрежности, при-несла в партком, - "partcom", так Женя и сказала, - заявление, что мама "радуется смерти великого вождя, чему подтверждением служит празд-ничный наряд". Партком на заседании серьёзно рассматривал заявление.
  Ужасное ожидание решения парткома мамой и её ожидающим рожде-ния ребёнком. Цепкое следование за пунктами Жениной истории связыва-ет это ужасное ожидание со многими, если не со всеми нынешними беда-ми. В итоге выходило, что именно злобная мамина коллега должна пред-стать перед канадским судьёй и ответить за укушенный палец "коренного народа".
  Паше, в таком случае, следовало быть обязанным своим появлением на свет девятью годами позже безымянному секретарю парткома, который решил принять объяснения мамы в качестве официальной, внесённой в протокол, версии. - "Странно", - думал он, - "отчего человеку, уехавшему за лучшей долей, никак не удаётся быть довольным этой долей?". Письма сестры аргументированно, исчерпывающе доказывали не только их чита-телям, но и ей самой неоспоримые плюсы эмигрантского выбора. Плюсов столько, что хочешь - прикапывай впрок, как лиса, а хочешь - откладывай в защёчные мешки, как бурундук. Разве эти непридуманные преимущества не есть достаточная глина, чтобы Женя придала повседневной жизни те желаемые очертания, которыми останется довольна?
  А для Павла Фомина, представителя коренного баскского народа пере-форматированной России длилась его жизнь. И в ней - суспензия из радо-сти или возмущения, удовлетворения или недовольства: после открытия, что жизнь есть творчество, после защиты диссертации, после консультиро-вания клиента, тренинга или лекции... Профессиональное сообщество в девяносто третьем году только формировалось, квалифицированных и опытных специалистов было немного, и потому предложение о переходе на работу в университетскую клинику обрадовало, но не удивило. Согла-сился охотно, с тёплыми словами и естественной грустью попрощался с коллегами в больнице. Зарплата выросла чуть-чуть, но не она в первую очередь повлияла на решение: в психотерапевтическом отделении клини-ки сложился коллектив специалистов-единомышленников. Добавилось преподавание, в котором была новизна и вызов. И условная карьерная пер-спектива.
  Это был год, когда многие разочарованные, уставшие от непонятного ожидания сотрудники и преподаватели Нижевяземского университета вы-строились в очередь, чтобы "по трапу сойти на берег". (Будет несправед-ливо и неверно как по отношению к ним, так и по отношению к университе-ту сказать, как сказал тогда ректор, что они "бежали с тонущего корабля".) В их числе и Вера Филипповна, добровольно опекающая Катю. Освоившись "на берегу", она через несколько месяцев посоветовала ей последовать примеру и поменять работу на "настоящую".
  Настоящая работа - это страховая компания "Бывшие". В действитель-ности компания имела какое-то благозвучное, но лысое, трудно запомина-ющееся название; что-то такое насчёт доверия, только не о нём. Но все без исключения работники - это бывшие сотрудники научно-исследовательских институтов, бывшие врачи, историки, моряки, учителя, офицеры... Один философ и даже один водолаз. Парадоксально, но страхо-вые агенты советской эпохи подвернули ноги и распластались где-то по пути к вывеске.
  Кичливый протомодернизм, театральная постановка по мотивам "Пира во время чумы", актёры-любители в униформе крупным планом. Чума как крупномасштабная инсталляция. Фон, а не повод для веселья каждого из действующих лиц. Причины пира отданы на волю актёров, режиссёру они не интересны. Для одних "бывших" наступил удобный, безопасный мо-мент пожить так, как "природой велено". Другие пируют и веселятся из детской мстительности, от обиды на сдувшийся пузырь несбывшихся надежд: так, словно ребёнок вёл мучительно долгий отсчёт до своего дня рождения, пока его предвкушение желанного подарка нарастало до раз-мера полновластного гиппопотама и... И вдруг выходит государственное постановление, полностью отменяющее календарь! Третьи веселились на халяву. Четвёртые --
  Мошенничество - не всегда статья в уголовном кодексе, а и склад ду-ши. В компании всё исчислялось деньгами; сотрудники использовали и обманывали друг друга, но обижались недолго. Обманутый, в свою оче-редь, искал способы поиспользовать других. Если пойти на поводу у фанта-зии насчёт персональных интервью сотрудников, то и на условиях аноним-ности "бывшие" без запинок продекларируют необходимость кормить и одевать детей, платить за свет, воду, газ, покупать лекарства детям и пре-старелым родителям. Лишь некоторая толика из этого душещипательного списка обладает залоговой ценностью! По крайней мере, в тот год никто не смотрел с укоризной в глаза должника, что не оплачивал коммунальные услуги вовсе.
  Есть ещё кое-что. Когда-то очень давно был поднят флаг с идеей су-пружеской верности. Это случилось примерно тогда, когда люди обратили внимание на различия прямохождения, возвышения и эрекции. Флаг сразу стал подвержен круглогодичным мытарствам, поскольку атмосферные турбулентности равнодушны к человеческим символам. Сверхнаивно пола-гать, что идея, вознесённая на этот флаг, останется в стороне от общего тренда "бывших". Тот, кто ещё держался за вертикаль флагштока, боковым зрением различал снисходительные поднимания-и-опускания плеч, пони-жался в рейтинге и перемещался вперёд в очереди кандидатов на обиду. Горизонтальный тренд реализовывался просто: в компании существовала практика выездных корпоративных мероприятий и коротких командировок.
  Всего достаточно, да с избытком, чтобы перевесить то, что было цен-ным ранее.
  Да ладно! Да было бы что перевешивать! "Да был ли мальчик-то, мо-жет, мальчика-то и не было?"*. Есть слово "ценность", а есть она сама. Или её нет... Так, триста спартанцев - это триста неграмотных придурков-фанатиков, упустивших возможность коллаборации с персами.
  Новичок, который осваивался "за пиршественным столом" страховой компании, имел простой выбор: упражняться в искусстве притворства, при-соединиться к чумному застолью или быть изгнанным. Человеку, способ-ному заметить сам выбор или хотя бы его привидение уготована иная судьба. Катя таковым человеком не была. Старательная ученица, она и здесь очень скоро освоилась в команде. Все сотрудники страховой компа-нии кучно скомпоновались вокруг приверженности нескольким салатно-закусочным понятиям: сам о себе не побеспокоишься - никто не побеспо-коится, сильный (равно - богатый) всегда прав, обмани ближнего своего и будешь вознесён, живи моментом, на наш век хватит, пожар всё спишет.
  Катя - госпожа Екатерина Фомина - наслаждалась количеством денег и приобретённым на них, легализованным правом властвовать. Наслажда-лась и вещами. Переживала мощный, устойчивый эмоциональный подъём,
  _________
  *Устойчивое выражение русского языка, означающее сомнение говорящего в са-мом факте существования предмета обсуждения.
  как график положительной линейной функции "у" от "х". - "Вот оно, для чего я была рождена: для успеха". - Слова, встроенные в эндокринную циркуляцию; ту самую, о которой мы предпочитаем лишь знать гипотети-чески, а не замечать её. Но слова отнюдь не табуированные. - "Есть деньги, есть успех"! - Главное - это не сомневаться, не задаваться вопросом: "А сколько это в цифрах - есть деньги?". Только математика - "и ничего лич-ного". Противоречие? Посмело б оно прошмыгнуть перед госпожой Фо-миной - ему бы не поздоровилось!
  В девяносто шестом году декан психологического факультета пригла-сил
  Фомина на создаваемую кафедру. Вполне объяснимо: доцент, кандидат наук, практик и преподаватель, а также уважаемый в городской професси-ональной среде человек. Павел стал совмещать работу на факультете с ра-ботой в клинике, хоть и пришлось уменьшить там нагрузку, перейти на полставки. По-прежнему оставались частные консультации и проведение тренингов по дополнительным трудовым договорам. Выросшая цифра за-работков позволила ему получить водительские права и приобрести первую семейную машину. Но цифра та сильно уступала Катиной. Она к этому времени уже руководила отделом в компании. С лучшими намере-ниями, от всей души уговаривала мужа, что ему хорошо "стать как все", что с новорусского диалекта* переводится как "примкнуть к победоносному шествию бывших". И отводила волосы за плечи, и поднимала при этом подбородок и брови в ответ на вопрос Павла: "Послушай, разве мы голо-даем или не имеем крыши над головой, или нам нужны деньги на лечение, или сына дразнят одноклассники из-за одежды?". И отвечала, разминая и опуская его вопрос до риторической консистенции: "Знаешь, мы в другой стране живём".
  В число достижений современной культуры входит универсальный до-вод для подобных случаев, сродни абсолютному оружию: "Для перемеще-ния колесо не обязательно, а ещё я крестиком умею вышивать". Запасной вариант: аргументировать свою правоту скорым (?) выстраиванием Мерку-рия, Марса и Юпитера в одну линию. Ничего удивительного в том, что сго-дятся также спутники разных планет: Деймос, Каллисто и Энцелад. Наобо-рот, так будет даже убедительней!
  Фомин хотел законсервировать свой Семейный Мир (с большой буквы - так, как он ощущал), изолировать от всех потрясений в постоянной
  _________
  *Термин "новые русские" появился вскоре после распада СССР и стал использо-ваться в ироническом значении для называния людей стремительно разбогатевших, при этом использующих лексику и обладающих манерами социальных слоёв, из ко-торых они вышли.
  температуре под музейным присмотром. Путал по предвзятости: люди не константа, а создатель - не собственник. Безотчётно смущала непредска-зуемость, потеря контроля над ситуацией. Так, как если бы они с Катюшей с обоюдным удовольствием согласились на ренту в "десять", а потом он узнаёт, что "надо - двадцать!". А было ли согласие, чего теперь стоит та "десятка"? Но как это выразить словами? Так и выходило, что его протест
  оседал легко сдуваемой, легко смываемой пылью на осязаемой поверхно-сти ударного барабана, на переводе жизни своей семьи в денежный экви-валент.
  Другой вопрос, но уже летаргический. Перед кем виновата эта молодая тридцатичетырёхлетняя женщина с лицом, которое, если смотреть разбор-чивым мужским взором, никак не нуждается в посягательстве изощрённых манипуляций пластического хирурга? Нормальная дурочка, истово убеж-дённая в том, что теперь-то уж она точно всё знает про то, каков мир на самом деле. Школа жизни окончена с привычными пятёрками.
  Продолжить фразу до однозначности: "Полуправда - это...". Две су-пружеские полуправды не составляют одной правды. Схоластика, не при-ближающая к пониманию.
  Бывшая Катина "решительность" - теперь придётся искать другое определение - разрослась прямо пропорционально её доходам. Обстоя-тельства, которые Екатерина считала слишком важными, чтобы допустить ошибку в её семье, повторялись всё чаще и чаще. Если идеи, предложения супругов различались, то, вопреки статистике, способность являться "вер-ными" отличала только Катины решения. И вообще, зачем тратить время на разговоры с мужем, если он всё равно заблуждается, давно перестал что-либо смыслить в современной жизни?! Проклятая статистика отказывалась игнорировать ошибки Екатерины (те, что выяснялись вскоре), но Павел стеснялся на это указывать. Всё равно, что бить лежачего - гипертрофиро-ванный кодекс из детства. (Неприглядность и недопустимость подобного не въелась в него пылью из мумифицированных книг, а вбилась падения-ми, ударами о землю в уличных драках.) Если ошибочность решения вопи-ла до хрипоты так, что до Кати долетал отзвук, то остаток дня она была при-стыженно-тихой, а ночью - страстной. Но приходил следующий, категори-чески новый, обнулённый день и засасывал любые её сомнения, как сверхмощный пылесос засасывает в свою похоронную механическую утробу все улики дня предыдущего.
  Изменился и секс. Тот самый, заимствованный, из аглицкой рассады. Очевидное удобство: обвинить во всём многолетнюю "будничность". Хотя, разве хорошее вино упрекают за отменную выдержанность? Нюанс про-фессии Фомина: иногда в первые минуты консультации клиенты предъяв-ляли "проблему постельных разногласий". Классификация причин сексу-альных дисфункций из руководства по сексологии подобна добротной сет-ке, подстерегающей рыбу там, где она не плавает. Кажущиеся хаотически-ми и разрозненными причины объединялись, по его наблюдению, в мощ-ный противоток: отношения супругов переставали их обогащать. По како-му-то случаю Павел Николаевич даже подготовил мини-эссе, которое оза-главил "Развитие отношений супругов как обогащение". Одна из метафор в том тексте относилась к применимости идеи компромисса в развитии семьи: "компромисс между физикой, поясняющей тщетность вечного дви-гателя и конкретными мечтами Емели на печи: "По щучьему велению, по моему хотению"". Вторая метафора была планетарного масштаба: "Океан. Вот над его поверхностью выпирает суша. Это начинается извержение вул-кана. Лава стекает в кипящую воду и застывает. Образуется остров. Его примечают морские птицы, со временем появляется почва, другие птицы засевают его проглоченными семенами. Семена прорастают. Остров ста-новится плодоносящим и привлекательным. Готовность людей поспорить за его принадлежность лишь фиксирует, что сей остров - богатство воз-можностей".
  Для самостоятельного понимания этой теоремы специального образо-вания не требуется. Издержки профессии Павла в другом: ему приходилось допускать, да и признавать, что он сам потворствовал этому обнищанию взаимоотношений, что хотел законсервировать идеальный вкус прошлого. Повесить на стену карту и фотографию "острова" в бессменных красках цветения.
  Диагноз есть. Что дальше? Защитный юмор анекдотов: терапия, хирур-гия или само рассосётся? В парадигме лечения, парадигме "битвы за се-мью" положительный прогноз не просматривался. Измышленный Пашей нейтралитет поощрял в жене тактику "ставить перед фактом". Та самая Ка-тина "решительность" переродилась, перепрыгнула за грань затруднения в подборе слова для наименования, и теперь скакала по камням-намерениям с импульсивностью овцы, объевшейся колючек. Сие пере-рождение случилось не в одночасье. Но подмена выделяется моментом обнаружения. В один из дней, когда информационные агентства вовсю раз-влекали население страшилками о грядущем технологическом катаклизме при переходе секундной стрелки из второго тысячелетия в третье, Катя мимоходом сказала: "Во вторник я на пару дней ложусь в больницу на аборт". О, Павел ясно услышал, как не было сказано с ожидающей интона-цией "я беременна..."! Ведь совместная мысль про второго ребенка, леле-емая ими после рождения Никиты, никем из них вслух не была отвергнута. Неясно, почему Екатерина не отправилась в "командировку" на несколько дней: не предвидела никаких реакций, с которыми не смогла бы совла-дать? (Хотя, с другой стороны, напрашивается прагматичное объяснение.) Профессор Альбрехт Поростян из университета Св.Екатерины в Алмазон-бурге в своей двадцатистраничной статье в альманахе "Просвещённый век", разбрызгивая слюни по страницам и тотчас прикладывая промокашку к макушке, оперативно подталкивает понимание и прощение в объятья друг другу. И в том же альманахе профессор З.Авшипальски, коллега Поро-стяна и рогоносный муж с его же непосредственным участием представил "глубокоуважаемому научному сообществу" труд, где, ссылаясь на опросы и пользуясь методом вытаскивания рассуждений из собственного рукава, предлагает вообразить высокоинтеллектуальную встречу двух джентльме-нов на узком высокогорном мостке в бирюзовых лучах третьего тысячеле-тия.
  Сей вышеупомянутый денёк уходящего второго тысячелетия в доме Фоминых по-хозяйски и основательно свился в памяти петлёй, но пока не выказывал змеиного норова. Ну, подумаешь, придавило упавшее дерево поливочный шланг; ну подумаешь, исчезла душевная струя. Зачем стена-ния? Достаточно просто устранить сдавливание: поднялся, пошёл, отодви-нул дерево, и вода (то бишь душевное тепло) польётся, словно ничего и не было.
  Увы, соблазн сентенции побеждает: ничто не стоит на месте. Катя всё больше и больше становилась "как все" (измеряется по числу зависимых переменных), хотела "жить как все". Как все, имела много приятельниц, коих называла подругами на том основании, что обменивалась с ними не затратными советами. Машина, как у них (заметно дороже тоже нельзя!), такой же отдых на курортах в отелях "всё включено", туры в Париж, Рим и Лондон. (Ну нет, зачем зря наговаривать: когда "все" ехали в Париж, Катя - в Рим! А когда "все" ехали в Рим, то она - в Лондон!)
  Следующий удар по отношениям, пока не добивающий, - это затеян-ный Екатериной ремонт. Со времени предыдущего прошло девять лет. Срок приличный, всегда можно что-то обновить. Но в разговоре супругам не удавалось прийти к согласию. Если следовать мнению Павла, то многое, в принципе, было исправно и чисто: сантехника, двери, окна. По мнению Екатерины - надо было менять почти всё не потому, что неудобно, неис-правно или некрасиво, а уже только потому, что "это вчерашний век". И невнятно-перпендикулярный, приглушённый рефрен этих разговоров: "Вот если б ты работал на другой работе, мы смогли бы...". Кончилось всё тем, что однажды, по возвращении из трёхдневной рабочей поездки, Павел обнаружил у стены гостиной гипсокартонные плиты, банки с краской и беспорядочно сваленные мешки со строительными смесями. В неприкры-тых, распотрошённых внутренностях двух оконных проёмов уже праздно-вали своё превосходство каркасы металлопластиковых конструкций. Там же, не отвлекаясь на появление незнакомца, две женщины без возраста, в бывалых комбинезонах с обильными следами шпаклёвки и белой краски отдирали обои...
  Узурпаторы мелкого ранга после захвата власти рассчитывают облаго-детельствовать покорённые народы и тем самым оправдать "необходи-мые потери". Власть захватывает самого узурпатора в заложники, подчи-няет с неподвластной обузданию силой. Это означает, что ему нельзя оста-новиться до той поры, пока благоденствие подданных не наступило, о чём те отчитаются. Лучше письменно: чтоб потом не увиливали. Упомянут мел-кий ранг тех узурпаторов, ибо только таковой разновидности может быть присуща искренняя вера в благую цель.
  ... Фомин; первый, ураганный, бешенный порыв ярости: мгновенно удалить посторонних прочь, напрочь!!!
  Бессмысленно. Вспышка истощила. То, как он чувствовал: не найдётся такой шпаклёвки, чтобы затереть, замазать разлом. Ах, какое сострадание этот заиндевелый книгочей пережил, дочитав последние слова в рассказе Мелвилла "Я и мой камин": "...ибо мы с ним заключили договор, что нико-гда не признаем себя побеждёнными".
  Ать-два, ать-два... Если потребовалась антиутопия для обозначения от-дельного жанра, то и для вдохновляющего бесстрастного рассказа Мел-вилла требуется "антидемагогия" и "антипафос": слово "достоинство" не выскакивает из его страниц подобно встающим картинкам из детских кни-жек-раскладушек. Достаточно довольствоваться его присутствием. Таким, как присутствие камина с фундаментом двенадцать на двенадцать футов по центру дома. Кстати, местоимению "мой" в отношении камина автор отво-дит то же место, что и в словосочетании "мой король".
  Терпение Павла Фомина - это "терпение мельничного вола, который идёт по кругу, вращая жернов". Так думал о сыне Николай Степанович, но своей мыслью ни с кем не поделился, даже с женой. Как тогда о ней стало известно? Вопросом на вопрос: а как стали известны переживания мель-ничного вола!? Ответ: кто-то догадался! В продолжение этой славной тра-диции уместна безапелляционная догадка, что Павел Николаевич, в отли-чие от того легендарного вола, не мог сослаться на принуждение, на непо-стижимость происходящего, на предопределённость, заданную другими, более сильными существами. Он, скорее, был подобен человеку, который после заката лежит на пляжном шезлонге на берегу моря под моросящим дождём. И который основательно продрог, но не отказался от идеи ожида-ния возможной солнечной погоды. При судорожно-принудительной по-пытке оправдывать поведение такого человека, слова получаются нелице-приятными.
  Действительно, символизм воловьей покорности не допускает оста-новки по требованию, и, может быть поэтому, самому Фомину был предпо-чтительней образ обездвиженного топора, застрявшего в перекрученных, сучковатых узлах толстого берёзового чурбана. Можно решительно за-мышлять действия или пускать в ход чудо-средство, "предпринимать что-либо": ходить вокруг событийного места и расчёсывать затылок, стремясь посредством прилива крови к голове, к мозгу получить искомый результат. Так он и поступал: исхитрялся прикрываться повсеместно одобренным кратким изречением нравоучительного характера: "...ты навсегда в ответе за всех, кого приручил". (Хотелось бы думать, что де Сент-Экзюпери смог бы растолковать послойные реалии этих беспардонных слов про царствен-ную особу и остальных!) Ситуация тупиковая, если не использовать допол-нительный клин.
  "Клин" материализовался без какой-либо его заслуги, сам собой: вме-сте со свершившимся превращением Ника в подростка, о чём свидетель-ствовали длинные руки, длинные ноги и длинные волосы, прикреплённые к большим подвижным глазам.
  Существует заблуждение, воплощённое в термине "подростковая се-парация". Это заблуждение относительно того, что именно подросток яв-ляется главным действующим лицом и бенефициаром в одноимённом пе-риоде. Кажется, прямолинейно-наглядно, что именно ему принадлежит инициатива, что это он хочет поменять правила. А в действительности - это ему ничего не стоит! Волевых усилий - не больше, чем у клетки простей-шего организма, решившей, что ей пора поделиться надвое. С одной сто-роны, это период физиологической перестройки, не подвластной подрост-ку, а с другой - учителя и другие люди, которые повсеместно меняют, по-меняли обращение к Никите с "мальчик" - на "юноша". Молодому чело-веку нечего терять. Конфликт между побуждениями к необходимой, по мнению старших, "целеустремлённости" и врождённым нетерпением: впереди избирательно видятся исключительно преимущества грядущей независимости. Чур их! А как насчёт осязаемых преимуществ, дальних и ближних, у родителей молодого человека? Для них эта фатальная сепара-ция - серьёзное испытание. Здесь-то и обнаружилось: намного проще двум студентам в деревне Подгорье представить последствие совместной ночи без презерватива (а ведь не смотря на такую простоту, визуализиро-вать это последствие им тогда не удалось), чем двум родителям Никиты представить то, чем наполнены отношения со взрослым ребёнком, их суть. Не взгляды на данную материю и позиции, доступные для переговоров, а фундаментальные коды интенции. Немыслимо представить, что они несовместимы, прописаны в разных системах знаков. Обречённая тран-скрипция. И тут не подтверждалась "широта взглядов" Павла, как он сам о себе думал: это примерно про то, что признавать за другим человеком право заблуждаться, потому что тот сам оплатит результат. Павел твёрдо считал неверным и неприемлемым поведение жены, её позицию. Чув-ствовал, ничуть не сомневался в том, что для неё сын является инвестици-онным проектом по обеспечению старости. Если б такое касалось других людей, то открывался бы соблазнительный простор для озорства, но ему было не до шуток. Крайне рискованный проект, хотя многие из инвесторов всё-таки скоропостижно доживают до старческой немощи. И даже в таких случаях есть риск, что дети, выросшие в мире размягчённых традиций, по-добных подогретому, не держащему форму пластилину, всё равно не ока-жутся под рукой, приготовленной для приёма пресловутого "стакана во-ды", представляемого для наглядности и доходчивости гранённым. Мне-ние Павла доподлинно известно, потому что он, по инерции, уже не наде-ясь, что слова что-либо изменят, сказал Екатерине в своей преподаватель-ской манере: "Когда Никита почувствует себя самодостаточным, это будет означать и его способность возложить на себя заботу о нас, немощных".
  Так ли это? Откуда он мог знать? Только верил в то, что сказал, ибо про-тивное, противоположное вызывало у него омерзение. Ну ладно, пусть не омерзение, возможно сказать помягче: есть нечто изрядно сомнительное, до отвращения, в мелких и крупных посланиях к своему ребёнку, направ-ленных на укоренение и прорастание в нём чувства обязанности, вины. Ибо он, побуждаемый таким чувством, побыстрее прибежит со "стаканом во-ды".
  Отрицая, отвращаясь, Павел высказывался в том духе, что признает свой проект "дети" успешным, когда узнает подобную оценку от взрослого Никиты, услышит какой-то эквивалент "спасибо" с обоснованием; обстоя-тельства события не дадут усомниться в том, что это не простая вежливость.
  Сам придумал и сам поверил в то, что сам придумал - это данность. Ан-титеза: доверять тому, что придумал чужак, который сам не верит в то, что придумал.
  (Умными родителей Никиты не назвать: да взяли бы монографию, где в контексте смены общественно-экономических формаций описаны изме-нения социальной функции деторождения в человеческом бытии. Так, например, в вотчине царя Гороха родители заполучали дополнительного работника или работницу в хозяйстве. И выбрали бы эти двое правильный вариант из списка. В случае спора можно подбросить монетку.)
  А сейчас, пока сын не достиг совершеннолетия, Фомин придерживался распространённой взрослой теории, что ребёнку необходимо научиться выбирать между своими желаниями, научиться признавать, что ресурсы не безграничны. Не имеет значения, что прояснить верность или уязвимость этой теории проблематично. Значение имеет следствие: теория порождала у него опасение, что Никита не учится ценить то, что легко получает. Опа-сения подпитывались наблюдениями: действительно, через несколько дней или неделю после покупки Ник тихонько забывал в глубине шкафа плеер. Тот самый - брендовый и дорогой. Такая же участь постигала синте-затор.
  Можно точно предсказать неудачу переговоров, если одна из сторон озадачена синтезатором, а другая - теорией "подготовки ребёнка к само-стоятельной жизни". Этой неудаче можно или посочувствовать, или не по-сочувствовать. Надежду оставляло то, что психологичность Фомина немно-го уравновешивалась самоиронией. Так, Павел Николаевич недавно пере-сказал друзьям историю про известного офтальмолога, которому коллеги на юбилей подарили хрустальный глаз, а тот порадовался, что не гинеко-лог. Пересказав эту историю, он затем пошутил, продолжил аналогию, что если б кому взбрело подобрать сувенир для него, то таковым станет ги-гантское кольцо Мёбиуса, на прозрачную стеклянную полосу которого бу-дут нанесены его же собственные цитаты.
  Переход "переходунка"* в формат самообучения подразумевает пер-воначальное увеличение отрицательной обратной связи. Простым языком - нежелательных последствий. Но, случись что - расхлёбывать придётся родителям. Известное рассуждение, которое подобно раскатанному листу теста уготовано пойти под пирожки: в юности всем и каждому, прежде чем найти свой путь, предстоит испытать и выбрать альтернативы, отвергнуть
  _________
  *Утрачено, кто первым в семье Фоминых произнёс словечко "переходунок", но наиболее часто оно использовалось Никитой в словосочетании "я же переходунок" (что с меня взять).
  негодные. Совет в сторону родителей "доверять и быть терпеливыми" - не что иное, как доступная отстранённому бытию лёгкость умственного обоб-щения. Вот только совет этот, по уверению матёрого юриста, "ничтожен", не обеспечен залогом: что взять с ответчика-советчика в случае неблаго-приятного исхода? Так сказано им в разговоре с другом после ссоры с тре-тьей женой из-за детей. Друзья выпили, благодаря чему у юриста появи-лось дополнительное время и дополнительное примечание: "Сей совет достоин матёрого приговора. Или матерного. Одноэтажного, на большее не тянет".
  Как не воскликнуть: "И он тоже прав!".
  
  Переходный возраст сына в семье Фоминых намазывался на недели и месяцы, как слой жгучей кавказской аджики на пористый срез чёрного хлеба. Сначала Павел старался что-то объяснять Никите, путая бамбуковое вытягивание фигуры сына вверх с усилением в нём дружбы между разу-мом и желаниями. Обычно каждый оставался "при своём". Или - часто. (Специально для педантичных ценителей точности.) Хотя отец понимал, что ничего принципиально, категорически недопустимого в желаниях бамбу-коподобного подростка нет. Но это лишь в том случае, если думать о каж-дом из тех желаний по отдельности.
  ... Много, очень много лет спустя у Никиты будет разговор с Алёной, своей дочкой, которой тоже (вот ведь оказия!) исполнилось четырнадцать лет. Истово веря в действенную силу своего заявления, Алёна только что воскликнула, что отказывается от запланированной в каникулы поездки всей семьёй на горнолыжный курорт Валь ди Фасса, так как предпочитает "настоящий" смартфон. Игнорируя математическую подоплёку бюджети-рования и не отвлекаясь на мимический вброс дочери, Никита негромко и размеренно сказал: "Выбор не между покупкой желанного смартфона и
  предстоящим совместным путешествием. Он в том, что совместное - это быть вместе. Когда мы радуемся при встрече - если мы радуемся при встрече, то радость не существует порознь".
  
  Альтернативное будущее, в котором напряжение в отношениях отца и сына пойдёт своим естественным, природным ходом: циклично, подобно костру, огонь которого зависит как от подкидывания новых веток и полень-ев, так и от их отсутствия; в итоге - согревает, не затухая и не разгораясь до последствий пожара. Не случилось, однако: упорный юноша шёл за пово-рот, к маме. "Сеньора "да"". При её поддержке позиция отца ("сеньор "нет"") - заведомо проигрышная; сравнение родителей усиливало обиду Никиты на отца. Обида дополнительно вспухала - от чувства ущемлённого интереса до вспененного умозаключения о тотальном ущемлении лично-сти. Эффект ложно сработавшей подушки безопасности (да где тут была угроза!?): травмирование вместо защиты. Остальное происходило в отсут-ствии Павла. Вечером, по возвращении, он мог без вопроса, по верной примете знать, что предмет вязкого разговора уже в доме. Эта примета - избегание Никитой встречи с глазами отца; не явное, а как бы случайное, по рассеянности. Покажется странным, но уж лучше бы было то, что приня-то называть "бегающий взгляд". Так Фомин-старший тщился себя убедить.
  Он сполна прочувствовал выражение "яд ревности". На выбор: торже-ственно, из хрустального кубка или тайком, в повседневной кружке чая. Генеральное отравление: дедушкины липы при взгляде из окна казались нерезкими, как смазанный фотоснимок.
  Желчный вкус поражения: что-то делать надо просто потому, что ниче-го не делать совсем невыносимо. Проверенная технология, метод индук-ции: он делал первое, что приходило на ум - пытался разговаривать с же-ной. В ответ та застывала с завяленным лицом арфистка при молчащей ар-фе, пока не обделённый замыслом композитора оркестр исполняет сим-фонию. Как-то, при очередной попытке, он провёл рукой перед её глазами. В ответ Катя расширила их существенно больше, чем слегка, и останови-лась вблизи определения "вытаращенные". Посмотрела на него, словно изучала нечто в увеличительное стекло. Увидела что-то неприличное и ве-ликодушно простила: "Слушай, Паш, всё это прямо психоанализ какой-то. Пошли, поужинаем". Блаженное осознание собственной альтруистичности, жертвенности в интересах сына. Госпожа Фомина жила в ладу с собой, все-гда уверенная в своей правоте, непогрешимая, парящая высоко над дово-дами тех, кто не столь сведущ в жизни. - "Обзавидуешься", - вскользь, в каком-то стороннем разговоре с сыном, пошутил об этом незадолго до своей смерти Николай Степанович, который называл юмор метрономом духа.
  Тут ещё Павла напугал Эльдар, студент с серьгой в ухе ("ладный па-рень" - глазами девушек). На тренинге развития рефлексии он рассказы-вал своим однокурсникам о "кошмарном стыде", который "чувствует до сих пор":
  - Когда я учился в старших классах, родители конфликтовали между собой. И каждый перетягивал меня на свою сторону. И деньгами тоже. Во-обще то я всегда знал, что они не тупые... Но в то время они про меня ниче-го не знали... В принципе, у меня не было каких-то особых проблем, барь-еров с каждым из них по отдельности. Но я уже не мог открыться кому-то одному - это как предательство другому. Я старался говорить сразу двоим, и тогда ситуация сразу становилась полем боя, где я всегда участник, кажу-щийся выгодоприобретатель. Ну да - ведь желаемый результат достигался. А вообще-то - жертва... Но это я сейчас понимаю: про выгоду, жертву и то-му подобное... Когда вспоминаю, мне стыдно, как я тогда пользовался их ссорами... Они думали, что я тратил деньги якобы на учёбу, на модерниза-цию компьютера. А на самом деле - на игру. Я только случайно не стал иг-романом.
  На эту откровенность у Павла само собой всковырнулось воспоминание о выборе дорожки в парке Михайловского в самом начале супружества. Отличие заключалось в том, что сейчас дело касалось сына. Как невозмож-но всегда ошибаться, так невозможно перестать быть отцом. Это не щелчок выключателем и не мусульманское троекратное провозглашение развода.
  Павлофоминский статичный "чурбан" стал поддаваться, когда сын ещё на один год приблизился к окончанию школы, и Екатерина стала исполнять фокус высшей категории, а именно: "спасение беззащитного птенчика от хищного коршуна".
  Явь семьи Фоминых две тысячи второго года столь же ясна и конкрет-на, как обветренный початок кукурузы. Стремление смотреть на неё не прямо, а посредством мутного зеркала при тусклом освещении: вот что такое попытки Павла "сделать всё возможное". В качестве таковых он по-пробовал восстановить те декорации, в которых разыгрывались лучшие сезоны их семейной драматургии и, не без труда, уговорил всех в августе поехать с палаткой на их любимое Шугозеро. В разговорах затейливых за-всегдатаев-рыбаков озеро именовалось Шагреневым из-за его свойства менять очертания в разные сезоны. Костёр, дым, пеньки, грибы. Рыбалка как процесс... Один за всех и все - против комаров. Одни, без друзей, толь-ко втроём. Отсутствие деревень поблизости, а также последние семь ки-лометров бездорожья после ста двадцати асфальтовых хорошо охраняли озёрную природу. Только одна крохотная база отдыха на всю береговую линию.
  Приехали на озеро, взяли напрокат лодку, отплыли... Так как из дома выехать рано не случилось, то наступление неминуемых сумерек в преде-лах часа предсказывалось с той же непоколебимой уверенностью, с какой ни разу не битый шулер раскрывает карты.
  - Завтра спокойно поищем место получше, - Павел предложил остано-виться на ближайшей стоянке, сильно истоптанной и помеченной мусор-ной пирамидкой.
  - Нет, что мы будем прыгать с места на место, у нас фонарики есть, пошли дальше, - твёрдый голос Никиты не поощрял образования дискус-сии.
  - Ну, пусть будет романтика, ладно, к чему эта взрослая рациональ-ность, что засветло удобнее. Для удобства надо оставаться дома, - пробур-чал папа Никиты. Обращался к себе, поэтому начало сказал вслух, а вторую часть пролистал внутри.
  Направились дальше, к следующей стоянке. Поднимался ветер, когда они дошли до живописного места: поросший черникой каменистый мыс с почётным караулом трёх толстенных сосен, сохранивших густой хаос вет-вей почти по всей своей длине. Ветер нагнал облачность, стемнело, и зна-комая живописность вместе с её красками домысливалась по памяти. Сле-довало побыстрее обустраиваться. Как правило, в аналогичных ситуациях Павел с Никитой разделялись: один устраивал костёр, другой - палатку. Но в этот раз, ввиду признаков непогоды (несколько редких дождевых ка-пель), Екатерина взялась за костёр сама. (Она умела всё. Что, при иных об-стоятельствах, достойно восхищения!) Отец с сыном вытащили из лодки вещи и заспорили о месте для палатки. Каждый предлагал выбрать "свою" площадку.
  Обычное дело: есть две идеи, каждая со своими плюсами и минусами. Да только лежать бы аргументации в одной плоскости! Совсем не так, как в истории Оксаны, растерянной девушки двадцати одного года от роду, блуждающей в поисках волшебно-убедительного аргумента; аргумента, что обладает способностью доказать, отстоять её право на самостоятель-ность: "Я маме говорю, "вот, ты в двадцать один год уже меня родила", а мама отвечает "что ты, тогда были другие времена!"".
  Поскольку в тот год погодные приложения ленились, дожидаясь вме-сте со своими разработчиками повсеместного мобильного интернета и прочих удобств во дворе, Павел перестраховывался, говорил о дожде, ко-торый мог быть сильным, и предлагал выбрать место под палатку повыше. Никите отцовский вариант не нравился тем, что далёк от воды и кострови-ща, а вездесущая куча со старыми консервными банками, наоборот, слиш-ком близко. Место, которое предлагал он - романтичное, но в небольшой впадине между двумя округлыми валунами метра по три-четыре в диамет-ре, густо поросшими мхом. Отличались валуны друг от друга не более, чем Сцилла от Харибды.
  - Отсюда из палатки, между деревьев, как раз будет виден озёрный простор, - слова Никиты повторяли очевидность.
  Они заспорили. Добавляя весомости своим доводам, немного подкра-шивали их эмоциональной интонацией. Но абсолютно точно, что без враж-дебности - не как враги! Что ещё можно назвать мелочью, если не место-положение палатки? Заскорузлая истина: Никита доказывал, отстаивал, проверял, выстраивал свою отдельность, значение. Ну, и доказал бы, и вы-строил: его отцу с его отчаянной надеждой просто пришлось бы уступить. Подумаешь, палатка подмокнет, да и то - в случае сильного дождя, что не обязательно!
  Но что же это за подтверждение своей силы, если результат достигнут с помощью мамы?! На миниатюрном мысе приватность требует согласова-ний: Екатерина спор слышала и встряла, вклинилась. "В каждой бочке - затычка"! (Неужели это поговорка об её прабабушке? Не иначе, весь её род - бондари: уж больно ловко получилось.) Предыдущие исполнения фокуса по "спасению беззащитного птенчика от хищного коршуна" бывали не столь примитивны: обставлялись подобающими жанру отвлекающими пассами. Нынешняя примитивность заключалась в том, что она поторопи-лась, поленилась соблюсти приличия и придумать, сообразить содержа-тельное обоснование в пользу того места для палатки, которое предложил Никита. И сразу вступила в спор на стороне сына: "Сколько можно! Вечно ты не согласен с Никой"! (Она полюбила называть сына не Ник, а Ника, ссылаясь каким-то образом, одной ей известным, на то, что у императора Николая II в детстве было домашнее прозвище Ники.) Одновременно с оглашённым статусом противоборствующей стороны Павел оказался раз-жалованным из оппозиционера со своей идейной платформой до некон-структивного саботажника. Причём, отсылка к "вечному несогласию" сме-стила временной фокус так, что сей статус саботажника, постоянной помехи благим делам, выглядел рецидивом хронической патологии. Повторяя зна-комую манеру матери, Никита тотчас развернул палатку между валунами: "Всё, ставлю тут". Павел разозлился на жену с её завёрнутым в псевдоней-тралитет подстрекательством. По-другому не назвать. Разозлился и на этом попался: выплеснул гневливые слова на Никиту с несчастной палаткой, чьи тонкие стенки могли засвидетельствовать тепло многих общефоминских дней и ночей. Закономерно последовала ссора между отцом и сыном, ко-торая зримо подтвердила: коршун-то действительно есть. Хищник действи-тельно пытается обидеть беззащитного птенчика!
  Был бы зритель! Так и слышится актёрская реплика: "Смотрите, кор-шун уже начал пикировать на моего славного птенчика. Хорошо, что я во-время успела. Успела его спасти!".
  Утром, когда вся освистанная труппа выбралась из палатки, то с облег-чением, перетекающим в радость, согласилась, что погода испортилась и прогноз не утешительный. Никто не стал напоминать, что и в такой погоде - тёплый, редкоморосящий дождик с периодами затишья - они когда-то даже находили плюсы.
  Собрались быстро, работая слаженно, как волейболисты в три касания. Фомину хотелось молчать совсем; по неизбежности, по конкретным во-просам о том, что и как уложить в лодку, он говорил максимально кратко, существительными и жестами. В какой-то момент Екатерина о чём-то не-громко заговорила с сыном; тогда, почему-то в этот же момент, Павлу вдруг срочно понадобилось отойти и начать вычерпывать какую-то воду, собравшуюся на днище лодки. От того омертвляющий посвист несвежих фраз над головой чуть ослабел, ранил на излёте легко. Повторение школь-ного опыта с микроскопом: кристалл соли опускается в каплю, и простей-ший организм обращается в бегство к границе визуальной доступности.
  Путь по воде к ожидающей на берегу машине. Освобождающие взмахи вёсел. Поддакивающее нытьё уключин. Редкий всплеск обезумевшей ры-бы. Крошечный остров - не остров, а камень, где как раз хватило места на одну сосну, зато исполинскую и розовую от дождевой влаги. Царапающая, стрекающая чувства серо-белёсая общность воды и воздуха...
  Более чем неожиданная атака на шею Павла точно сзади: спикировал первый с утра и единственный в пасмурно-моросящей погоде лоботоми-рованный слепень. Атака сопроводилась, почти синхронно, фоминским громким, слитным восклицанием из четырёх слов. Три слова из давно невостребованного солдатского лексикона и только одно из них присут-ствовало в общих словарях русского языка... Изумление пассажиров, по-видимому, было столь парализующим, что молчание, прерванное сообще-нием в адрес родной матери слепня, возобновилось без дополнительных комментариев и продолжилось до той минуты, когда нос лодки всхлипнул, подминая береговую глину.
  
  В начале ноября у отца случился инсульт, через месяц его выписали, а ещё через месяц он умер. Фомин тогда понял, что его сдерживал в том числе и стыд перед отцом. И признался себе, что отношения с Катей за-вершены. Именно так! Доведены до полного окончания. (Тот самый случай верховенства однозначного смысла над пожизненной дефиницией "отно-шения" в психологии.) Не сомневался, что они расстанутся, привыкал к этому ощущению. Перестал возражать, стремиться что-то доказать, повли-ять. И, странное дело, активность госпожи Фоминой, неистребимая инициа-тива в его сторону вдруг стала расти до урагана подобно ветру, на пути ко-торого исчезли леса и горы. Но ураганным потокам не случалось быть раз-рушительными за отсутствием объекта на своём пути, отсутствием того, что можно повредить. В общении с сыном Фомин чувствовал себя расслаблен-но, разговаривали они мало. Но не сухо, а, скорее, издалека.
  На следующий год, в конце мая, сразу после дня рождения Никиты (ему исполнилось шестнадцать), Екатерина вместе с призрачной подругой (или с муляжом подруги) улетела на Красное море. На второй день Павел заметил, что в квартире тихо. Казалось, даже вода в кране течёт тише. Ти-шину кратко прерывали необходимые слова, которыми они с Никитой об-менивались в связи с такой же необходимой хозяйственной рутиной. Каза-лось, а может, так и было, что и эти слова произносились тише. Так, тихо и незаметно, прошла почти неделя.
  Был вечер, около одиннадцати, когда Фомин вернулся домой после рабочего дня. По недавней, но уже отвердевающей привычке, он не позво-нил в звонок у двери, а открыл её ключом. Прошёл от порога три шага впе-рёд по прихожей до ярко освещённой комнаты с полуоткрытой дверью, помахал пару раз рукой Никите, который сидел в наушниках у монитора компьютера. Тот ответил похожим взмахом.
  Переодевался медленно, отыгрывая усталость. Последней была лек-ция, где Фомин пытался увлечь студентов вечернего отделения размыш-лением о смысле психологического консультирования через разговор о содержании слова "консультировать". Что означает для консультанта "стать компаньоном на время короткой встречи"? Толковый словарь даёт определение компаньонки как женщины, которую нанимали в барские дома для развлечения и сопровождения дам. Предположительно, компа-ньонки ещё и хорошие собеседницы. Стоит задуматься, что такое быть хо-рошим собеседником. Нелепо полагать, что это подразумевает постоянное стремление угодить полным согласием и поддакиванием...
  Поинтересовался у сына, будет ли тот ужинать, и получил рациональ-ный ответ: "Не-а, я не хочу, недавно ужинал". Достал из холодильника со-сиски и поставил на плиту кастрюлю с водой, успел нарезать хлеб и нама-зать на него масло, когда раздался звонок на стационарный городской те-лефон. Незнакомый голос извинил сам себя за звонок в позднее время и без паузы спросил, является ли собеседник Павлом Николаевичем Фоми-ным. Получив утвердительный ответ, голос неразборчивой скороговоркой как бы официально представился и, не снижая темпа, зачитал: "Ваша су-пруга, фрау (ослышка ли, стандартный ли чиновничий абсурд?) Екатерина Ивановна Фомина скончалась в результате трагического инцидента с экс-курсионным автобусом". Голос, не делая паузы, назвал адрес и время, в которое предлагал завтра явиться "для уточнения деталей". И добавил (всё-таки первая пауза, пусть и длиною в точку): "Пожалуйста, не забудьте взять с собой паспорт. Доброго вечера".
  Большой экскурсионный автобус слетел с дорожной насыпи, уходя от столкновения на повороте, сделал, по выражению очевидца-фигуриста, "двойной тулуп" и подставил солнцу и оседающей пыли правый бок, по-хожий на сначала скомканную, а потом расправленную бумагу. Четыре оконных проёма лишились остекления полностью и завораживали диссо-нансом угольной черноты на залитом дневным солнцем пространстве светлой земли с выгоревшей растительностью. Несколько человек погибли на месте, Екатерина умерла по дороге в больницу.
  Облегчение и чувство вины за него. Искреннее чувство не пересеклось с голодом и не помешало позднему ужину на основе содержащих мясо сосисок.
  - "Наверное, падать в переворачивающемся автобусе вместе со всеми доставило ей удовлетворение. Быть как все - её персональный идентифи-кационный код. Приходила ли она в сознание по дороге в больницу? У кого другой могло мелькнуть: "А если б я не поехала на эту экскурсию?", но только не у неё", - такова, в общих чертах, внутренняя речь завтрашнего Фомина после того, как ему стали известны подробности. Речь тут же под-верглась неискреннему самоосуждению.
  
  4
  Организацию похорон Кати категорично, можно даже сказать, что без-апелляционно, взяли на себя её родители. Настояли на Ново-Фоминске. Павел недолго посопротивлялся, зная, что лукавит, и уступил. По крайней мере дважды повторил им свои предложения, так как смерть отца дала совсем-совсем свежий опыт взаимодействия с ритуальной компанией, ко-торая без малейших усилий рифмуется с криминальной, аморальной и прочей -ой да -ёй. Оба раза получил досадливый кивок и охотно устранился из организационного процесса, участвуя только деньгами. Опустевшее сердце было полно горечи расставания с отцом. А пустота - как ноль: сколько на него, на неё не умножай, пустотой и останется. Смерть матема-тики.
  Зинаида Емельяновна простудилась ещё до похорон, но и с температу-рой просила Павла довезти её, уговаривая, обещая, что на машине будет "чувствовать себя нормально". Отказ прозвучал ненамеренно резко.
  На поминках Павел поднялся из-за стола рано, вторым, сразу после Ка-тиной тёти, которая попрощалась, торопясь увести, пока возможно, своего мужа-алкоголика, уже изрядно захмелевшего. Сослался на что-то и сразу забыл на что, но причиной до неприличия раннего ухода было то, как он чувствовал состояние Никиты, переживание за него. Сначала дедушка, а теперь - мама. О, он чувствовал, как сын зажимал слёзы сдавленными до намеренной боли челюстями! Совсем недавно такое было с ним самим на похоронах отца, и было ещё другое, чего никто не мог заметить: зубы ны-ли, словно от кислоты, от желания прокусить губы. И на самом деле жела-ли. Поэтому Павел, встретившись с глазами сына, вопросительно вскинул голову: "Никита, как? Пойдём?".
  - Да, - совсем тихое.
  Спасибо за такое не говорят. Как сказал один якутский охотник: "Вот, когда человека от смерти спас, тогда и случай спасибо сказать. А так - за что? Пустое...".
  В дороге они молчали. "Пустое сердце", "печаль" - все эти слова правдивы. Но и неверны тоже. Любовь к сыну нахлынула поверх постепен-но возведённой дамбы. Павел мучился, страдал той давней формой любви, когда ярко розовый от температуры двухлетний Никишка тяжело дышал, а назначенные лекарства не начинали действовать. Любовь в позабытой ипо-стаси, спёкшаяся со страхом, с желанием занять место страдающего сына. Бессильное, до скрежета в позвоночнике желание помочь ему, опрокину-тому столкновением с необратимостью жизни; желание забрать его боль себе и отрицание очевидной невозможности этого. Навязчивый образ му-скулистого скаута в длинных шортах, что оказывает помощь, высасывая яд из ранки от змеиного укуса.
  Механизм замка на входной двери как-то непривычно, старательно и гулко, щёлкнул внутри прилежанием сторожевой собаки. За порогом Па-вел, уже заранее сожалея, что не удержался, легонько приобнял сына, провёл ладонью по плечу. Никита отрицательно мотнул головой, быстро отстранился и в три шага исчез в своей комнате; дверь быстро повернулась - и бесшумно, и с ударяющим в лицо эхом. Сын закрыл дверь. Дверь за-крылась.
  - "Опять, повторилось", - Фомин недоумевал, к чему относилась эта мысль. Затем с необъяснимой целью кристаллизовался образ Али; образ, насыщенный акварелями свежих подробностей так, словно и не пребывал невостребованным в течение лет эдак двадцати пяти неведомо где. Аля, первая школьная любовь. Предшествующие ей влюблённости затерялись крупинками мака в чередующихся слоях событийного рулета, так и не по-пав ни в одну мнемотехническую ловушку. Алина Калинская. Совершенство и Прекрасная Дама. Даже имя и фамилия были восхитительно прекрасны. Привычка выдумывать женщину - не есть личное изобретение Павлика. Так заведено у мужчин: без предвосхищения нет желания, без желания нет соития. Как-то Аля заболела, а он стоял под окнами её квартиры на первом этаже, в придуманном ожидании неизвестно чего... На что он надеялся? Что она выглянет и улыбнётся ему? Она так и не выглянула. Да просто потому, что так и не узнала, что за окном есть что-то кроме безлистных осенних кустарников и таких же серых прохожих. Он не носил её школьный порт-фель только по случайному стечению обстоятельств. А если носил бы - то в том не было бы ничего удивительного: бунтарь в отношениях с родителя-ми, драчун и уличный завсегдатай, общительный активист и абсолютный "телёнок" по отношению к девочке. Ухаживать, заботиться, услуживать! Настоящая каша в голове. (Кого бы обвинить в этом? Известно. Только не кого, а что: книги, романтические любови в них. Чтобы не выглядеть чело-веком, не знакомым с теорией о тотальной виновности родителей, согла-шусь: без попустительства родителей Павлик не стал бы любителем чте-ния.) История закончилась банально: Прекрасная Дама предпочла популяр-ного в школе красавца с репутацией хулигана, героя не байронического. Предпочла сразу, как только тот, оказавшись рядом с ней на дискотеке, в благодушный миг нетерпения пригласил её на танец.
  ... Павел вошёл в комнату, которая когда-то была супружеской спаль-ней. В комнату, вобравшую в себя множество неоспоримо счастливых ми-нут, часов... Где лакомства со словом любовь склонялись по падежам. Кро-вать двуспальная, возлежание; возлегать, спрягать, спряжённое сопряжён-ное. Он остановился и, могло казаться, стал что-то высматривать, выиски-вать, пристально вглядываться в единственный небольшой участок стены, не занятый многочисленными репродукциями картин и постерами, в раз-ное время приобретёнными покойницей и развешанных им как со слабым ворчанием, так и без него. Портреты, сюжеты и пейзажи, норовящие раз-множиться водорослевым цветением в жаркий сезон и выползти за пря-моугольные рамки. Прямые линии от зрачков Фомина, проведённые через стёкла очков и продолженные далее на восемь - восемь с половиной мет-ров сквозь идею трёх стен достигали, прикасались к щеке Никиты, который что-то пристально высматривал за своим окном в темноте, условно подсве-ченной рассеянными городскими отражениями. - "Что-то пошло не так", - слова вертелись игрушечным волчком*. Крутящийся волчок перед Фоми-ным слабел и падал, и запускался вновь; мысли, произносимые по тёмную сторону сомкнутых губ, рождались сипящим бормотанием и вновь прята-лись в распластанный язык. Бормотание упиралось в это единственное свободное пространство на безвинной стене. В то место, которое неиз-вестно
  как отстояло прохладу синей краски на обоях. Узор на них наплевательски выдавал очертания жирафа. Тот зачем-то тянулся и тянул свою голову наверх, к веточке с тремя листочками. Должно быть, её изображение сла-ще точь-в-точь такой же веточки, что растёт немного пониже.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  _________
  *Волчок - игрушка округлой конфигурации на оси, которая при быстром вра-щении сохраняет устойчивость на одной точке опоры. Быстро вращающийся вол-чок удерживается в вертикальном положении и не падает, но постепенно из-за трения угловая скорость собственного вращения уменьшается. Когда скорость вращения становится недостаточно большой, ось волчка начинает спиралеобраз-но отклоняться от вертикали, и, в конце концов, волчок прекращает вращение и падает.
  Глава третья
  
  В две тысячи девятнадцатом году Рис Уолстон, жительница штата Се-верная Каролина в США, будет возвращаться домой на своей машине и за-метит крупную хищную птицу, которая держит в когтях рыбу. - А потом прямо на лобовое стекло упал крупный карп, - будет рассказывать амери-канка. На место происшествия приедут её невозмутимые родственники и станут искать рыбу, чтобы сотрудники страховой компании не усомнились в том, по какой причине разбито стекло. Поиски затянутся...
  
  1
  В мае две тысячи шестого года, за тринадцать лет до начала следствия по делу карпа и спустя почти ровно три года после египетского переворота, та комната "с волчком" в квартире Павла Николаевича Фомина выглядела преображённой.
  От предыдущей эпохи она унаследовала лишь конфигурацию стен да раскладку паркетного пола. Прежде всего, лишилась кровати. Сюда пере-ехал длинный диван для хлебосольных застолий, на который усаживались гости. Принципиальная верность заведённому обычаю, завёрнутая в много-кратно повторяемую шутку: "Расстояния на Руси испокон веку неблизкие, пока гость доедет, то и проголодается". Что шутка повторяется, замечали все, кроме хозяина. Фомин купил дополнительно два кресла с мягкими подлокотниками и обивкой сине-серебристо тона без рисунка. Журналь-ный столик и кресла стояли не прямо против окна, но так, что глаза сидя-щего в них человека при желании могли рассматривать облака или иные погодные и природные аксессуары. Вдоль другой длинной стены встали застеклённые шкафы-витрины с книгами, как это было при деде Степане. Стены обзавелись светлыми обоями, которые своей пугливой розовинкой лишь заявляли своё отличие от белого цвета. Благодаря чему комната сра-зу стала очень светлой. Даже несмотря на то, что окно выходило на восток, и на то, что осенью и зимой солнце регулярно обижало Нижний Вяземск. Рулонная штора на окне являлась скорее данью привычному, так как почти всегда бывала поднята. Стены остались намеренно свободными; исключе-ние сделано лишь для стены, противоположной библиотеке: Жорж-Пьер Сёра, "Форт Самсон, Гранкан". Репродукция размером шестьдесят пять на восемьдесят один сантиметр висела по её центру и, избегнув навязчивого соседства, визуально распространяла выжженную бескрайность на всю стену. Уцелевшие травинки с замолкшими кузнечиками: чьё-то присут-ствие.
  Когда Никита поступил на архитектурный факультет Нижевяземского строительного университета, Зинаида Емельяновна предложила: "А пускай Никитушка переезжает ко мне!". - "Пешком пятнадцать минут до занятий вместо часа дороги" - довод неоспоримый. Как подобает заботливой ба-бушке, она добавила также фундаментальный довод о необходимости "здорового питания" для студента. Решение было оставлено за Никитой; согласие не оказалось изъедено долгими колебаниями. Само собой под-разумевалось, что это согласие не означает выбор между домами: у него имелись ключи от обоих.
  У отца был разброд в чувствах. Это замечание можно понимать таким образом, что реакций на эту перемену больше, чем две. Он не допытывал-ся, почему на самом деле Ник согласился - ведь свободы в жизни с бабуш-кой определённо становилось немного меньше. Но видел, что сын после смерти дедушки и мамы изменился. Стал собранным, что ли? Павел за-труднялся, как бы назвать это нечто новое... По столь же трудноуловимым признакам был уверен, точно знал, что Никите хотелось поддержать ба-бушку, оставшуюся одной. Ему нравилось, что два дорогих ему человека будут заботиться друг о друге. В итоге обошёлся без гаданий насчёт реше-ния сына, упростил себе жизнь... Первое время было не по себе, какое-то чувство "нереальности"; убеждал себя, что обязан привыкнуть, что все нормальные родители грустят в подобных обстоятельствах. К тому же, суть события маскировал минимализм внешних перемен: за исключением но-утбука большинство вещей сначала оставалось на месте, даже многое из одежды и обуви Никиты.
  Примерно через три месяца после переезда, в сумеречном декабре, около половины четвёртого (классическая "собачья вахта" - самое непод-ходящее время для бодрствования) раздался телефонный звонок. Неопре-делённый голос - то ли ломающийся, то ли простуженный - выдавил из трубки страдательно-дрожащее: "Алё, пап, это я...".
  Ну как тут человеку, который ещё несколько секунд назад спал, сооб-разить, что его сын "алё" не говорит?!
  - Никита, ты?
  - Да, пап, это я, Никита.
  - Что случилось?
  - У меня неприятности, я сейчас трубку передам.
  И человек, который представился капитаном Галямовым, оперуполно-моченным, поведал далее, что "ваш сын находится в отделении милиции", что "в драке нанёс человеку тяжкие телесные повреждения" и, что "ему грозит до восьми лет тюрьмы".
  - Но... - добавил оперуполномоченный Галямов и помолчал толику времени, в течение которого не услышал опровержение, сомнение в правдоподобии. - Но этот вопрос можно решить... Вы понимаете... Для это-го необходимо подъехать к отделению. Встретимся рядом. Деньги необхо-димо привезти до утра, потом появятся другие сотрудники, и всё станет труднее. Я вам перезвоню позже.
  Указанное количество рублей соответствовало половине отечествен-ного автомобиля.
  - Да, хорошо, я приеду, - ответил обалделый Фомин. (Утративший спо-собность соображать - это неоправданно мягко.) Не выделить, что больше породило ответ - полуночное состояние или так называемый отцовский инстинкт.
  Когда трубка опустилась, из внутренней сумятицы выделилась мысль, которая звучала уже звонче и твёрже, немногим ближе к дневному каче-ству: "В любом случае, надо ехать. Прояснять, что и как".
  Всего через несколько минут, у порога, уже в обуви и куртке, додумал-ся позвонить на телефон Никиты. Длинные гудки остались без ответа. То-гда, не колеблясь, позвонил маме на стационарный городской телефон. Та сразу переполошилась: "Пашенька, что случилось?". Услышав от неё, что Никита спит, настоял заглянуть в комнату и убедиться в этом... Он обмяк от счастливой развязки, и к нему стремительно вернулась способность к юмору. Успокаивая маму, прося извинить, стал смеяться над собой: "Наверное, пирожок с котятами в кафе съел, вот они и намяукали мне во сне всякую дребедень". Мама не растерялась, воспользовалась моментом и взяла обещание навестить её на выходных.
  Позднее было ещё нечто, что относилось к этому периоду взаимоот-ношений с сыном, что оставалось, саднило как медленно отрастающий но-готь на травмированном пальце. Это нечто имело место, когда Никита по достижении восемнадцати лет первым делом пошёл в автошколу и полу-чил водительские права. После чего попросил отца, как опытного водителя, посмотреть на вождение и посоветовать, на что обратить внимание. Мог ли Никита сказать, понимал ли сам, что ищет одобрение отца? И ничто иное. Но с виду сообразительный Фомин не удосужился слова сына перевести на язык не сказанного вслух: из радости, что опять может позаботиться о сво-ём ребёнке, по факту уже довольно самостоятельном. И стал он безудерж-но-добросовестно указывать на ошибки Ника, например: "Не уступил доро-гу". И тому подобное пару раз. Никита занервничал, совершил серию всё более и более серьёзных ошибок и не сказал "до свидания", выходя из машины у подъезда...
  
  2
  Итак, дома обрастают историями, как, прошу прощения, корабли - ра-кушками. Прощения испрашивает не шаблонный оборот, а неточная анало-гия: ракушки непрошено оккупируют днище. Тогда же, когда Анна впервые прошла через рамку входной двери, то история квартиры являла собой па-радную палубу.
  - Можно пройти всюду или есть запретные места? Предупреди сразу.
  - Что, экскурсию? - Павел утвердительно стиснул на миг её плечи.
  - Молчи, ничего не рассказывай сейчас. - Она обходила квартиру мяг-ко, ступая неслышно, беззвучно, и причиной тому были не её красные ту-фельки без каблука, а постановка стопы. Чем-то движение напоминало то, как дети подкрадываются со спины к ничего не подозревающему другу, к подружке перед тем, как опустить ладошки на глаза: "Кто?". Дети...
  Обошла все комнаты - ничего не трогая, довольно медленно, но не останавливаясь. Он открывал те двери, что были закрыты. Один раз, когда вышли на лоджию, Павел хотел что-то сказать, но она приложила палец к губам. Маршрут замкнулся в гостиной, где Аня опустилась на кресло перед журнальным столиком: "Можно, это будет моё место? Мне нравится здесь...". Получила подтверждение поцелуем в губы, соединила перед собой ладони (длящиеся аплодисменты и мольба одновременно) и отве-тила: "Ты будешь удивляться совпадению, но когда я была в Петербурге, в Эрмитаже, то сразу запомнила эту картину с фортом, долго стояла перед ней, растворилась между сушей, морем и небом... До сих пор иногда вспо-минаю".
  Между ними так случилось: не приходилось специально обсуждать, что кофе обычно пьют в столовой, а можно и в другом месте. Каким-то образом получалось так, что они хотели одного и того же. Кофе по-восточному из зерна одинаковой обжарки и с одинаковым количеством сахара. Совпаде-ния - сначала одно, следом второе, третье... Сначала ряд, простые числа. Пейзаж, портрет. Галерея, строфа. Тщательно выписанные детали не за-слоняют своей конкретностью перспективу и эффект.
  Павел Николаевич Фомин понял, поверил, что этой женщине, вдруг по-казавшейся хрупкой, хорошо здесь. Руки слегка задрожали, когда ставил турку (они одинаково предпочитают это название) на столик перед ней, а потом разливал кофе в две исключительно белые чашечки из костяного фарфора. Оказывается, точь-в-точь такие же, как у Аннушки дома. Уютная вечность длится долго; столько, сколько плотная кофейная пенка оттеняет белизну чашечек.
  Тёплые чашки вернулись на свои места по центру блюдец, а в это вре-мя за стеной, в квартире, вход в которую относится к соседнему подъезду, её одинокий хозяин изрёк "будем", резким движением опрокинул в себя вторую стопку водки и замер неподвижно, размышляя о судьбе закуски. Директор Нижевяземского планетария и усталый человек после суматош-ного рабочего дня. Закуска - обветренный сыр поверх подтаявшего масла на подсохшем овале белого батона - избежала участи быть укушенной; зато астроном подошёл к заброшенному, обиженному фортепьяно своей дочери, вышедшей замуж полгода назад, и стал наигрывать жизнерадост-ную гамму. Быстро и энергично, и ещё быстрее, и ещё энергичней. И так вплоть до бессильного, униженного взвизга. Не последнего: убегающий темп и взвизг повторялись раз за разом, но по-прежнему с тяжеловесной унылой энергией, энергичной унылостью. Не менялось ничего.
  Нашлась причина, по которой заметить момент возвращения тишины по эту сторону стены никому из сообщников не удалось.
  
  3
  В следующие полторы недели не получалось видеться так часто, как им этого хотелось.
  Анна Рейнер работала главным редактором выходящего раз в месяц "Вестника практической психологии" - журнала, учреждённого совместно региональной ассоциацией психологов-консультантов и негосударствен-ным образовательным учреждением "Институт психологии "Ариадна"", предлагающим психологические услуги для населения и обучение для специалистов. В её подчинении имелся рабочий кабинет, заселённый сто-лом с компьютером, стеллажами с папками и двумя сотрудниками. "В под-чинении" звучало лучше, чем "в услужении", но также помпезно, и также не соответствовало формам влияния Анны Максимовны на коллег. Журнал в нынешнем виде являлся следствием её выбора: альтернативой в своё время было приглашение преподавать на кафедре журналистики в новом коммерческом институте во Владивостоке. Неизвестно, было ли то при-глашение связано со вторым, филологическим, дипломом по японскому языку и литературе: Анна очень мало рассказывала про себя. И ощутимо неохотно: "Побывала замужем, через год развелась. Детей нет". А раз так, то, следовательно, на это есть резон; Павел счёл настойчивость в расспро-сах неуместной.
  Однажды они сидели в небольшом ресторанчике на высоком берегу Кады, на террасе-ротонде, оперативно сколоченной с подходом тепла. В ожидании готовящейся форели Аня подставила лицо незамутнённому об-лачностью солнцу, без усилий поднырнувшему под купол ротонды, и при-крыла глаза. Так и начинала говорить, только опущенные веки затрепетали:
  - Моя мама - невероятная красавица. А ещё - она жертвенно вклады-валась в идеально правильный, по её мнению, уход за дочкой. И в привитие ей правильных взглядов на жизнь. Что опять же, по её мнению, должно было обеспечить ребёнку, то есть мне, этой самой дочке, такое же кон-кретно-правильное грядущее счастье. Мама умела всё, за исключением выражения нежных чувств. Намёк на них, как я сейчас понимаю, выражался окриком "ешь, ты худая как собака, тебе надо есть!". - Она вернула осме-левшие веки в общепринятое верхнее положение и продолжила, глядя куда-то неопределённо вперёд: - Папа, наоборот, всячески баловал и пота-кал. "Ты моя любимая дочурка" - одно из многих подобных восклицаний, когда довольно поздно вечером он возвращался со службы. Мама даже слегка ревновала. Не знаю, то ли в шутку, то ли всерьёз.
  Во втором классе, в самом начале учебного года у Ани выявили тубер-кулёз. Детский санаторий находился в тридцати километрах от города. Она запомнила, как мать приезжала раз в неделю, привозила вкусной еды, сле-дила, чтоб полезная еда съедалась прямо у неё на глазах, потом проверяла некоторые уроки и иногда помогала в их выполнении. Так было почти год. А потом стал приезжать Эдик, старший брат, которому только-только ис-полнилось восемнадцать. Сначала говорил, что мама приболела. Потом, спустя несколько недель, сказал, что мама выздоровела, но была вынуж-дена срочно поехать к тёте Клаве, своей сестре в Таганроге, у которой "что-то там случилось". Помогать. И тогда Аня догадалась, что мама умерла, и что от неё это скрывают:
  - Догадаться было нетрудно. Незадолго до того мальчик Костя сначала перестал посещать школьные занятия, а потом и вовсе исчез. Мы сидели рядом за партой, он ухаживал за мной и признавался в любви. В том воз-расте и в тех обстоятельствах это было как-то естественно, не вымучено... Учителя, как и врачи, одинаково говорили детям, что его перевели в другую больницу. Но я, хоть и маленькая, оказалась достаточно большой, чтобы почуять враньё. И, приласкавшись к нянечке, между делом спросила: "А когда Костик вернётся?". И та, бесхитростная и добрая, приобняла: "Ох, девочка моя, не вернётся уж Костик, помер он". Так и соединились "не вернётся" и "помер".
  ... Порой, без всяких видимых на то причин, Фомин начинал представ-лять взрослого человека таким, каким тот мог выглядеть, будучи малень-ким ребёнком. Получалось множество интуитивных вариантов: например, хнычущий человеческий детёныш, от слабости стремящийся быть тираном при любой возможности. Или сладкоголосый ангелочек - кукла, которой хвастаются и покорность которой задорого покупают. Разглядев явившийся образ, он либо снисходительно, либо с состраданием возвращался к прото-типам: взрослые, как и дети, не милые или противные, а - смешные и бес-помощные. Вот и на этот раз Павел представил костлявую девочку с боль-шим бантом на голове, почему-то одетую несуразно и не по погоде: высо-кие ботинки и голые ноги от края ботинок до края тонкой юбки, уходящей под толстый свитер. Представил девочку, которая говорит "нет" медсёст-рам, когда те делают заведомо болезненный укол и спрашивают: "Не больно?". - "Не хочу", - слышит навещающая её мать в ответ на вопрос о том, не хочет ли она "чего-нибудь вкусненького". Также представил, как Аня возвращается домой после выписки из "противотуберкулёзного" са-натория в переполненном трамвае со старшим братом. Они стоят, зажатые среди пассажиров. Но, если брат смотрит в окна вдоль соседних голов и гасит периферическое зрение о затылки, то в опасной близости от лица Аннушки только спины. Или, в зависимости от роста пассажиров, те расши-ряющиеся части тела, на которые эти спины опираются. (Анну и сейчас не назвать высокой.) Спины и задницы в исконно тряском трамвае охочи к опасному сближению с её открытыми щеками. Повороты головы не спо-собны изменить панораму. У девочки, которая отвыкла от такого скопления взрослых, темнеет в глазах...
  Возвращение в мир, застрявший перед глазами ребёнка подобно за-стрявшему в глубокой глинистой яме трактору, нехватка воздуха в трамвае, ошибка атрибуции...
  Тем временем, в ротонде, подошедший официант стал раскладывать столовые приборы. Но Аня не прерывалась.
  - Отец всё отрицал и утверждал, что мама вынуждена задержаться у тёти. Когда мне исполнилось двенадцать, я потребовала сказать правду, рассчитывая на привилегии в свой день рождения и упирая на то, что мама не прислала ни одного письма. И помню, как папа говорит, глядя в сторону, противоположную от меня, что "мама разлюбила и ушла к другому".
  Тут Паша, развёрнутый как чайный лист в кипятке, не выдержал и за-чем-то задал вопрос, более уместный в середине повествования:
  - Слушай, а почему в санаторий приезжал брат, а не отец?
  Она ответила не сразу:
  - Странно, я вообще не помню, чтобы он приезжал, хоть раз... Как-то не думала про это... Может он боялся заразиться?..
  В Анином рассказе отсутствовали признаки сочинений-рассуждений на тему "Что лучше: мама бросила или умерла?". Она продолжила:
  - Я уже поступила на факультет журналистики, когда умер папа. И тогда неожиданно приехала мама. На вопрос, почему она так поступила со мной, ответила: "Не могла я приехать в больницу и предупредить тебя, попро-щаться. Знала, что если увижу тебя, твои глаза, то вообще не смогу решить-ся уйти от твоего отца".
  - Относительно недавно, чуть больше года назад мама появилась без предупреждения и с двумя большими чемоданами, - говорила Аня, несвойственным ей образом поджимая подбородок, скулы, щёки обеими руками, которые локтями обездвиживали также прижатый к полу столик. - Она рассталась со своим вторым мужем, тем самым, к которому в своё время сбежала.
  Идея, что мама, безвозмездно обременённая хроническими заболева-ниями, останется с дочкой, какое-то время подвергалась тщательной огранке. И в итоге водрузилась на витрине, воплотилась в совместном проживании. Вскоре маме стали отказывать ноги, и в доме появился третий человек - приходящая сиделка. (Брат Эдик давно - ещё был жив отец - уехал в аутичные лощины индуистских ашрамов с вопросами про соотно-шение энтропии, синергии и литургии, где аутентично растворился в гло-бальном казусе тотальной автономии и перманентной сингулярности.)
  
  4
  Вскоре Павлу предстояла рабочая поездка в Акротермалинск. У них с Анной получилось встретиться накануне отъезда: в воскресенье утром он заехал за ней, чтобы вместе направиться к Центральной городской приста-ни в трёхстах метрах от Нижевяземского Кремля.
  Предыстория проста и незатейлива: на какой-то презентации в доме журналиста разыгрывалась шутливая лотерея, и Анне Максимовне достал-ся подарочный сертификат, предлагающий на выбор воспользоваться услу-гами нескольких компаний. Картонка оранжевой тональности; с обратной стороны пирамидка, составленная из рун. При совместном рассмотрении их ресницы симметрично встрепенулись на опции "Прогулка на теплохо-де".
  Ресницы! Достоин порицания подход, отводящий им утилитарную функцию. По-честному, следует определить уникальность человеческого вида через способность ресничных синусоид передавать закодированные послания посредством частоты, амплитуды и направленности. Известно, что менее абразивной для самолюбия является довольно распространён-ная альтернатива, а именно: указание на факт, что человек отличается от животных изобретением технологий для путешествий в условиях сверхвы-соких и сверхнизких температур. Однако, от согласия с таким взглядом всего день пути до вывода, что специфический видовой признак нынешне-го homo - есть не что иное, как тщеславие и навязчивое побуждение к бро-дяжничеству.
  Мелкий шрифт на картонке не имел кажущегося смысла: "Незабывае-мое путешествие на двоих на один день! Приглашение к приключению! Вы получите незабываемые и насыщенные впечатления! Все наши маршруты эксклюзивны! Мы любим наших клиентов!".
  Взгляд на Центральную пристань обнаруживает объект, который насильственно вытягивает на подложку языка словосочетание "списанный дебаркадер". Заметим, на пристани сосуществуют два вида нижевяземцев: сухопутные и водяные. Так, сухопутные поворачиваются спиной к недавно отреставрированному кремлю, смакуют иноземный (не заморский!) "кру-из" и, покидая сушу, переходят под крышу замызганного зала ожидания. Тогда как водяные нижевяземцы оперируют понятием береговой черты, дарующей внятное "до" и "после".
  Павел и Анна ещё не приладились к факту путешествия, но, когда ока-зались перед трапом, то одинаково вытянули на встречном курсе губы тру-бочкой и облегчённо выдохнули. Ибо прогулочный теплоход был хорош собой - не более, не менее. Подарок оценённый; неважно им было, назы-вал ли его прекрасным кто-либо ещё: сам капитан либо кто-то другой из команды или пассажиров.
  Теплоход с виду вполне обычный, хотя явно выделялся своей неожи-данной для две тысячи шестого года новизной: не только хромированные поручни, но и палуба, и стёкла, и сиденья - всё выглядело безукоризненно. Небольшой, человек на двадцать - тридцать. По крайней мере, примерно столько пассажиров могло быть на борту на момент отхода от причальной стенки дебаркадера. Настроение не порождало желания отмечать подроб-ности, которые, как считают многие экскурсоводы, столь интересны для публики. Такие, например, как порядковый номер нынешнего - четвёртого - ангела на шпиле Петропавловского собора в Санкт-Петербурге. - "Высота фигуры ангела составляет 3,48 м, размах его крыльев - 3,56 м, высота кре-ста - 6,5 м, вес ангела с крестом - 250 кг". - И гадай потом: о чём всё это?
  Две палубы; верхняя - открытая, с разнообразием вариантов для рас-положения: столики, одиночные и парные кресла с чистыми сменными подушками на сиденья и спинки. Цветовой ряд тканей подушек: светло ко-фейный, аквамариновый, охряный - оказался идеальным! Поймите пра-вильно самодурство монархической четы: раз путешествие принадлежит Пашане (в прошлом - Павел и Анна, Паша и Аня), то и цветные подушки - их подданные. Кого хотим - того и жалуем, того и милуем!
  Униформа экипажа состояла из белых брюк, пиджаков и фуражек, не-сколько перегруженных всевозможными золочёными нашивками, галуна-ми и рядами таких же золочёных пуговиц разных размеров, которые не-вольно цепляли взгляд своим необычным расположением. Так, у капитана они образовывали спираль на обоих рукавах, а у его помощника - он же стюард и швартовый матрос - они параллельными диагоналями занимали левую сторону кителя. На всех пуговицах - некое существо, которое можно было бы счесть заимствованием из иллюстраций к "Сказке о золотой рыб-ке", но что-то в челюстно-лицевом строении рыбки требовало настройки восприятия.
  Закавыка прояснилась через час пути, когда Аня и Паша, Паша и Аня наполнились ветро-волно-моторной энергией и решили спуститься на нижнюю, закрытую палубу. Ничто внизу не подвело их свободно воспря-нувшие, воспарившие, волшебные ожидания, которые в обыденной речи называются медовыми - архаичная дань названию первого совместного месяца мужчины и женщины. (Однако, космогоническая правда строго одёрнула и потребовала использовать в отчёте об ожиданиях не мёд, а со-четание лаванды и корицы.) За стойкой бара-кафе - улыбка. Спокойная, подвижная и соразмерная разговору улыбка женщины лет сорока: в белой юбке, кителе и головном уборе, который можно было бы назвать косын-кой, если бы, опять же, не обилие на нём пуговиц. Они сели лицом по ходу движения и увидели на потолке, чуть сбоку и над собой, круглую розетку-картину, повторяющую изображение на пуговице. Там, где надлежало быть голове рыбки, пусть и золотой, вместо обычного карасеобразного сочета-ния рыбьих губ и глаз имелась глухая маска, распространённый театраль-ный символ. А вместо обычной короны морской владычицы - шлем с кры-лышками.
  Прямо под странной потолочной розеткой - остеклённый и подсве-ченный подиум метра два в диаметре. Набитый битком, напичканный хити-новыми - и не только - доспехами морских, речных и озёрных обитателей; какой-то зашифрованный хаос, опус-иллюзиум. Некоторые, а именно: мор-ские звёзды, лангусты, скаты - узнавались без усилий. Иные остались в зоологическом подотделе импрессионизма...
  ... Загородные рощи из смешанного леса, уже непрозрачного от набравших силу листьев, восстановленные купола и белые стены пере-жившего советскую власть монастыря. Пологий берег по борту, где впечат-лительная пара соединилась с круглым окном-иллюминатором, из которо-го спуски с пасущимися коровами чередовались с резервациями прямо-ствольных сосновых боров, с лубочными среднерусскими берёзками, ста-ромодными ровесницами азбуки Морзе: на необожжённой бересте хранят они донесения до востребования, зашифрованные чёрными точками и ти-ре.
  Сужение, стремнина - и! - ненапрасный поворот реки являет по цар-скому борту крутой подмытый берег; нависшая стена, выветренный из-вестковый обрыв, поделенный между наблюдающими за теплоходом бе-лыми птицами.
  - Как прекрасно чувствовать себя влюблённым, - первую ноту завёл в межпалубное пространство Павел Воодушевлённый.
  - Это признание?
  - Какое-то дежавю: река, утёсы, прекрасная женщина...
  - Как здорово, что мы такие разные. У меня всё впервые: впервые мужчина, с которым я могу промолчать всю жизнь, и он ни о чём не спро-сит... Ну, разве что о том, не проголодалась ли я... Нет-нет, ещё не проголо-далась...
  Слова, далее произносимые ими поверх беззвучия, были подобны ап-пликациям, ненадолго подклеенным к иллюминатору, и не имели никакой связи с их словарными значениями: парусник, утёс, замок, коршун, кипе-ние облаков, скала...
  Уже миновали место, где Вертуга самоуверенно приближалась к впа-дению в более полноводную Сардугу: там ей было предписано пребывать в заключении Остзейского водохранилища, поминаемого подтопленными потомками некогда высокообразованных баскских племён как "Тортуга", а по пьяной злобе - "Септюга".
  Сначала внимание привлекли деревья на берегу, метрах в семидесяти от которого шла "Параскуда". (Такова была надпись на теплоходе. Мимо Нижевяземского Кремля барракуды, конечно же, сновали туда-сюда весь-ма основательно. Параскуды - не иначе, как их родственницы!) Уж крайне последовательно, под разными углами, деревья выглядели как пальмы. Другая странность - розовые, местами фиолетово-жёлтые невысокие горы, хотя два с половиной часа пути никак не позволяли притянуть идею раннего утра для обоснования таких оттенков. Нерезкие очертания нескольких бе-лых построек. И даже ветер присоединился к сговору: сник, чтобы позво-лить голубизне реки, ставшей до зеркальности гладкой, притвориться нильским отражением пальм. Аннель возмутилась: "И вообще, сплошной плагиат, списано с Поленова в Третьяковке - ну просто "Нил у Фиванского хребта""! Павел Наблюдательный в Третьяковке не был давно, но понра-вившуюся картину вспомнил и согласился. Вопросик подвис.
  Включилась трансляция на двух доселе тёмных, плоских экранах, под-вешенных справа и слева от ступенек, соединяющих палубы. Хотя звук был выключен, мельтешение на экране привлекло внимание; внимание само-вольно считывало всплывающий текст: "Новое русское кино" - "Киноком-пания "Лифты и Травалаторы во Вселенной"" - "По мотивам романа Петра Арепина "Попутный травалатор" - "В главных ролях: Аница Анико, Гойко Митич* и Павел Парепин".
  Спустя толику экранного времени по диагонали протянулась погоня: индейцы, возглавляемые Гойко Митичем, с малодружелюбными намере-ниями и завываниями, понятными и в беззвучном режиме, терпеливо ска-чут между кактусами за бледнолицым Фоминым и женщиной, очень похо-жей, даже причёской, на нынешнюю речную флюктуацию Анны Рейнер. Не смотря на отлучённый от экранов звук, из общего гомона, выделяемого другими пассажирами, сквозь вибразию и вибрацию двигателя доносились отдельные слова участников погони, которые озадаченные зрители неукоснительно не слышали.
  Павел Рациональный удивился: Гойко? Когда это было? Это же старый фильм? К тому же, ему тавтологически положено быть положительным!? Но ошибки быть не могло: женщина на белой лошади оглянулась и сдела-ла резкое движение - горизонтальный разворот одного только правого предплечья с ладонью, обращенной вниз. С одновременным, максимально возможным отведением большого пальца, образующего с остальными прямой угол. Такого жеста Павел Прозорливый не встречал ни у кого бо-лее. Что не удивительно: ведь ранее и женщины перед ним верхом, да двухтактным
  _________
  *Го́йко Ми́тич - сербский киноактёр, старший индеец Советского Союза и стран Варшавского Договора. Стал знаменитым как исполнитель ро-лей благородных литературных индейцев - Чингачгука, Текумсе и др.
  галопом не мчались. Что не удивительно: Павел Почтенный лишь однажды в своей жизни сидел на лошади. С благодарностью к лошади надо отме-тить,
  что в период той возни вокруг себя с последующим водружением суетной ноши она смиренно не приподняла ни одно копыто!
  Никаких знамений: ни маломальского солнечного затмения, ни павшей ласточки, ни порыва ветра в окно. Ну, хотя бы какая-нибудь соринка в глазу или икание! Ничего такого! Нельзя же в качестве знамения признать све-жеизобретённую, первопроходческую для них гримасу: веки, с силой стис-нутые и подпёртые снаружи щеками для надёжности, что - домысливая за них - могло быть приглашением, предвестником телепортации. Нет, сия новация не успела пойти в зачёт в качестве знамения: она ускользнула от них под сухой треск, который, как очень скоро выяснилось, оказался трес-ком выстрелов. Всё дело в том, что до паранойи настойчивая индейская погоня приблизилась к широкой реке, где, в свою очередь, наперевес и наперерез к "Параскуде" стремительно приближается моторная лодка, оснащённая стационарным, высокопарным и скорострельным парабеллу-мом, короткие очереди из которого исключали двусмысленность указания.
  Будничный, заурядный - по профессиональной оценке Анникен - сю-жет: головной пиратский драккар, "стоп-машина!", багор, "всем на верх-нюю палубу!", выстрелы над головами, "всем молчать!". Замах прикладом в сторону женщины, что подняла на руки заплакавшего ребёнка и что-то говорила ему, стараясь успокоить. Мальчик, с виду лет трёх-четырёх, был похож на цыплёнка и ярко-жёлтым цветом костюмчика, и пухлостью щёк, и пропорциональной округлостью ручек, ножек, туловища. Капитан попытал-ся жестом остановить пирата и получил удар в грудь. Если не экономить способность к соображению, то можно догадаться, что бьющий не желал сильно попортить товарный вид капитана.
  Подошли два баркаса, то есть две большие плоскодонки со слабосиль-ными моторчиками. Примерно половина пассажиров, и Павел с Анной в их числе, были загружены в первый. Пройдя немного вниз по реке, баркас завернул за невысокие прибрежные кусты, названия которым Павел Эру-дированный подобрать не смог, и закинул нос на берег, заваленный мел-кими острыми камнями и лишённый растительности так далеко по сторо-нам, насколько позволяло зрение. На переднем плане ничего, кроме не-скольких пикапов и пяти вооружённых человек; по виду от двадцати до двадцати пяти лет. Можно безошибочно утверждать, что брюнетка в джин-сах и на каблучках магнетически вожделенна для трёх пар глаз обступив-ших её парней. Вторая девушка изо всех сил борется с собой, посылая мужчинам короткими междометиями и взглядами сигнал "я тоже здесь". Она отчаянно и безосновательно надеется и на то, что старания эти возы-меют результат, и на то, что их изнурительность останется незамеченной.
  Язык, на котором они переговаривались, был незнаком, но Анита ска-зала, что различает отдельные слова: знала в подлиннике и подстрочном переводе несколько стихотворений на джогати, диалекте одного из пле-мён пустынных тортерегов. Строчки из одного она прошептала: "Обратный путь - любовь не мерить днями - забудь - есть ветер, что дорогу знает меж песками". И добавила: "Они говорят что-то про деньги, про товар... Похоже, торгуются".
  Действительно, в торг вовлечены все разбойники: и те, что были на бе-регу, и те, что спрыгнули с лодки. Размахивают руками, как свободными, так и теми, что держат разнокалиберное оружие. Громко перекрикиваются; кажется, что ссорятся. Но нет: вот один из речных пиратов получает шка-тулку с золотыми болдуинами. Как предписано по протоколу, пробует зу-бом один болдуин, другой и удовлетворённо кивает головой. Два других пирата откликаются радостно-урчащими трелями.
  Инверсия: вторая девушка превращается в гарпию. Выглядит она гро-тескно: от гарпии голова грифа и его лапы, но вместо канонической жен-ской груди с сосками и живота с пупком - титано-керамическая кольчуга, похищенная, по-видимому, из гримёрки мюзикла "Женщина-кошка". Что касается зловония, унаследованного гарпией от грифа, то не та ситуация, чтоб на него обращать внимание. Исключительно когтями она перерезает горло некогда доминирующей джинсовой брюнетке. Сладострастная про-цедура перерезания горла требовала медлительности в связи с самой при-родой сладострастия; собственница горла, соучастница процедуры, сподо-билась по её ходу сделать пару ответных выстрелов. Но - что есть пули, и что есть гарпия? Пули рикошетят о гарпию, одна из них, подобно мститель-ному шипу в густых зарослях шиповника, обжигающе помечает царапиной левую икру облачённого в шорты Павла Неуязвимого.
  Разбойники, восхищённые экспромтом наипервейшей гарпии, поапло-дировали и не стали дожидаться второго баркаса. Пленников гонят к грузо-вичкам. Павел Широкоплечий буквально дублирует плечи Аньен своими, всячески надеясь таким образом предотвратить возможность разделения. Это удаётся, и вот уже они в кузове пикапа, вместе с женщиной и малы-шом, что привлекли внимание пирата при захвате теплохода. Колонна из трёх пикапов отбывает.
  - Во дворе моего дома - он буквой пэ, ты знаешь - как-то летом пьян-чуги на скамеечке установили традицию в середине ночи громогласно от-стаивать свои убеждения насчёт конечной правды жизни. Однажды - мне запомнилось - они орали на предельной громкости на футбольную тему. Смысл был такой: каждый из спорщиков соединял победу своей команды с торжеством подлинной справедливости. Которая, после той победы, разо-льётся по всему миру. В связи с важностью вопроса и для большей вырази-тельности матерные доводы дополнились переходом на личности и нена-долго прервалась звуками драки. Затем спор возобновился! У жильцов, измученных подобными ночными криками через открытые по-летнему окна, к тому же усиленными отражением от стены сбоку, очень непросто, нелегко, но всё-таки получилось указать им другое направление к правде. А через какое-то время по двору расселились птицы. Романтично, да и со справедливостью и конечной правдой пернатые обходились почтительно, но - результат тот же: что-то их будоражило ночью, и они отзывались гром-кими криками. Это судьба! - Аннучча улыбнулась. - Мне с тобой не страш-но.
  - А я с тобой просто потерял способность бояться, - Павел Безогляд-ный во весь горизонт, не щурясь, посмотрел ей в глаза.
  Какое-то время колонна сосредоточена только на движении. В то время можно даже сказать - мало что происходит. Ну, разве что атака отряда пу-стынных разбойников, вооружённых луками и верхом на бронированных крысах с картин, претендующих на происхождение от кисти Босха. Их мно-гократное превосходство в живой силе было погашено разницей в ско-ростной выносливости между бензиновыми моторами и потеющими в адо-вой броне крысами. Увы, единственная достигшая цели стрела резанула по плечу пленённой спутницы - её звали Ирен - и из глубокой раны полилась кровь. Высоко, почти у плечевого сустава. Павел Самоучка не без труда оторвал рукав своей рубахи и, как смог, как представлял, наложил жгут. Меньше, но кровь продолжала выступать; Ирен побледнела и иногда почти теряла сознание. Мальчик не плакал, как это было при нападении на теп-лоход, а молча прижимался к маме; но и протянутую ему руку Аннис дер-жал крепко. Определённо, он вовсе не был плаксой и улыбался, и целовал мамину щёку, когда та открывала глаза.
  Засада: дорогу перегородили вооруженные копьями бородачи в мехо-вых шапках верхом на огнедышащих улитках. Колонна с пленниками объ-езжает их по длинной внедорожной дуге с радиусом, превышающим даль-ность огневого поражения рассвирепевших от обильного пришпоривания улиток. Прежняя болтанка выросла до подкидывания, как при отталкивании от гимнастического трамплина; кровяное пятно на повязке Ирен заметно увеличивалось. Она почти перестала открывать глаза и часто дышала.
  Не всё так слышится, как пишется: пустыня, лишённая растительной выделки, оказалась густонаселенной. (Не забыть проконсультироваться с мифобиологами относительно пищевых цепочек!) Внезапно (или - зако-номерно?) над колонной нависает тень, принадлежащая свифтовскому ор-лу из страны великанов, визит Гулливера в которую уже не был столь спон-танным, как его предыдущее посещение страны лилипутов. Гигантская птица хватает грузовик когтями. (А что ей ещё остаётся? Не идти же против инстинкта, нарушая литературный кодекс?) И несёт в горы. По-видимому, Фиванские. Если это всё ещё Земля. Но и её радость, и радость двух птен-цов была недолгой: опустившийся у гнезда орёл подвергается нападению полчища блох. Опять же - огнедышащих. По-видимому, еда здесь так быстро портится, что желудки тутошних монстров сгенерировали потреб-ность в её срочной термической обработке. Пока пернатый отбивает напа-дение огнедышащих блох на гнездо (к смраду хищной птицы добавился запах палёного пера), люди улизнули по склону. Анука несёт мальчика на спине, а Павел Горец подгоняет, тянет, иногда волочит Ирен, которая ста-рается на него опираться. Растерянный абрек-охранник, уже без автомата, запутался в том, кого бояться и как спасаться, и следовал за ними.
  Бежали просто вниз, укрыться от клювов голодных чревоугодников. Су-дя по всему, ни у кого не вызвало удивления появление из случившейся по пути пещеры каких- то диковинно выряженных людей: в защитных нако-ленниках, с щитами и короткими мечами легионов Рима, но в пиджаках и шляпах. Они призывно махали руками.
  Когда беглецы приблизились, один из "легионеров" в шляпе загово-рил, и Анаис бесстрастно, без запинки стала переводить, вскользь пояснив Павлу Быстроногому: "Это современный японский".
  Полуразумный бандит подбросил завалявшийся в кармане золотой болдуин, который сделал за него выбор в пользу иной жизни, и они оба, болдуин и бандит, затерялись типографским дефектом среди страниц той самой жизни. Всех остальных сопроводили по каменному проходу в высо-кую округлую пещеру, которая представляла собой зал метров в семь вы-сотой и с потолком, подшитым обычными офисными квадратиками со встроенными галогенными светильниками. Обстановкой пещера могла бы напомнить минимализм безликой офисной переговорной, но так не выгля-дела. Имелись существенные отличия: у дальней стены два расположен-ных вертикально чучела гигантских крокодилов и два телохранителя, чьё античное вооружение было дополнено копьями. А также развёрнутый флаг с незнакомой символикой и большая чаша с открытым огнём перед ним. Его факел, а не далёкие галогенки сверху, освещал статную женщину в яр-ком восточном платке. Иллюстрация к "княжескому достоинству". Её "доб-рый день" уже до перевода звучит так проникновенно, так персонально, что узнавание - "где-то мы встречались" - не кажется непрошенным.
  Приветствуя, она привстала ненадолго со скромной бархатной банкетки с локотниками, чей тронный чин, тем не менее, не вызывал сомнения. Рас-порядилась позаботиться о раненой женщине и ребёнке. И уже после это-го, на протяжении заготовленной речи, неотрывно смотрела в глаза одного человека.
  - Мы вас с самого утра ждём, доктор Фомин! Нам нужна ваша помощь, глубокоуважаемый Павел Николаевич!
  Далее она поведала, что к ним в племя опять вернулась болезнь.
  - Уже больше века не было ни одного случая. Но тогда эпидемия вы-звала смуту и анархию. Выжили не больше половины... Это тутанхамлиоз, и проявляется он у заболевших по-разному, непредсказуемо, тремя альтер-нативными симптомами: каннибализмом, чтением мыслей или, что случа-ется нечасто, предвидением будущего... Поражённый тутанхамлиозом провидец предсказал и ваше появление, и то, что вы поможете справиться с чтением мыслей. Дело в том, что тягу к каннибализму и навязчивое пред-видение мы научились контролировать: кусачек держим взаперти, пока болезнь не отступит, а провидцы и сами мечтают, чтобы к ним не прибли-жались. И те, и другие не столь опасны, как чтецы. - Предводительница немного выждала, при этом продолжая смотреть в лицо человеку, к кото-рому обращалась, и которому не было предложено сесть. - Буду с вами честна. Увы, если вы не излечите их от этой гнусной заразы, мне придётся распорядиться вас убить. Так мы излечим провидцев: они будут вынуждены признать ошибочность своего пророчества. А после их выздоровления це-лебный эффект распространится и на чтецов мыслей, - недрогнувшим го-лосом перевела Аннуэль слова женщины в платке.
  Павел Предусмотрительный задумался.
  - У меня условие. Когда я покончу с чтением мыслей, вы обещаете со-проводить к Нижнему Вяземску моих спутниц и ребёнка. - Честнейшая Аниньяс малозаметно запнулась, словно не знала слова, и выдала в пере-воде "сопроводить нас".
  Собрать всех виновных в чтении мыслей - всего восемь человек муж-ского и женского пола - оказалось недолго. Как раз столько, сколько при-шельцы подкреплялись чем-то непонятным, но вкусным. Энтузиазм, сти-мулирующий расспросы о меню, не пробудился.
  На открытой скале ровная овальная площадка, размером примерно с теннисный корт. Ритуальная? Одна из коротких сторон с видом на далёкие песчаные барханы обрывалась отвесно. В целом, тесновато: кроме "докто-ра" с переводчицей на площадке с заклеенными ртами находились те, ко-го именовали читателями, также их охрана, сама властительница с распро-странённым шумерским именем Астрабаннипаланна да её телохранители.
  Павел Стремительный резко ободрал скотч с восьми ртов и встал напротив:
  - Сейчас я убью одного из вас. Я принял решение. Кого? Если читаете мысли - должны знать. А вы не читаете мысли - вы просто не верите друг другу. Если один говорит - люблю, другой убеждённо слышит - укушу. И, так как вы не читаете мысли, то ваш симптом называется проекция. Именно это вы называете чтением мыслей. Лечится оно праздником, доверием и прощением с объятием. На самом деле - в вашем племени эпидемия не-доверия, а симптомов только два: кто-то обращает агрессию наружу, а кто-то совершает внутренний суицид, выбирая жить только будущим, - изрёк Фомин-преподаватель. (Он - и в Африке преподаватель.)
  - Итак, я убью одного из вас. А вы прочитаете, про кого моя мысль. Со-гласны? - Павел Интеллигентный не уточнил, с чем требовалось согла-шаться.
  - А вдруг ты нас обманешь? - спросил неважно кто.
  - Я напишу имя на бумаге. И вообще, прочитайте мои мысли - я убивал кого-либо раньше?
  Рябь диссонанса, сумма звонких и глухих "да-нет".
  - Вот и первое подтверждение, - вроде как все читаете мысли, а оди-наково прочитать не смогли! - продолжил просветительскую миссию Па-вел Прямолинейный.
  - Без согласия лечить не буду. Шутка ли - мне человека убивать! - Он пошёл вдоль шеренги, переходя от читателя к читателю лишь после под-тверждения - мычанием ли, глазами или кивком - пока последний из них также не выказал согласие.
  Торжественная церемония: подношение бумаги с поклоном, серебря-ная чернильница. Павлик писал чернильной ручкой только в первом классе, но навык прилип: хорошо учили. (Когда имя только легло на бумагу и не успело высохнуть, Николай Степанович не выдержал и закрылся ладоня-ми.) Подписанный лист уложили посередине ритуальной площадки и при-давили чем-то священным, напоминающим по форме то ли мяч для регби, то ли дыню. Но, в любом случае, чем-то серебряным либо посеребрённым.
  Дело не затянулось: в результате опроса чтецы указали на мужчину, стоящего в строю третьим, как на того, к кому относился выбор чужестран-ца.
  Чем-то - треугольным ли торсом, редкими ли белёсыми бровями - тот напоминал незабвенного Русланова, икнувшего по ту сторону мироздания.
  - "Ну надо же, какие чувствительные тутанхамлиозники, словили мою ассоциацию... Ну уж дудки, самое большое физическое несчастье, какое я способен Русланову придумать - это чтоб его указательный палец застрял у него в носу и не вытаскивался без помощи врача-травматолога", - слука-вил сам себе Павел Великодушный.
  Квазирусланов икнул (предположительно - из сущностной солидарно-сти между Руслановыми всех миров) и заговорил:
  - Пусть это буду я. Не могу так. Не могу день и ночь слышать мысли о моей никчёмности.
  Павел Вершитель рассчитано поклонился Астрабаннипаланне. Встал перед Аннабель и сжал руками её плечи: "Любимая, ты веришь мне? Что бы это ни значило".
  Он завернулся в её окончательное, самодостаточное и исчерпываю-щее: "Да! Тебе верю!". После чего подошёл к тому самому - единствен-ному - краю площадки.
  Всё выглядело так, словно человек легонечко пробует босой ногой, насколько холодна вода, а затем опускает, погружает её. Научиться нырять ему до сей поры как-то не случилось. Да и не случится...
  Эхо не явилось...
  ... Во времена, которые не успели далеко отпрыгнуть, отвернуться в не-засвидетельствованное прошлое, случалось, что киномеханик отвлекался от зрительского зала. Вследствие чего нередко не успевал вовремя оста-новить катушку с киноплёнкой. И тогда зрители продолжали заворожённо вглядываться в извивание пыльных ворсинок и царапин на белом полот-нище экрана...
  Это было так --
  Непредвиденно ли, непостижимо ли? Не шевелился никто, словно ожидая разгадки фокуса. Способность действовать вернулась первой к Аст-рабаннипаланне. Через некоторое время. Хотя время тут ни при чём. Через долг. Она приобняла Анинью, и та, бесслышно и беззримо, переступала ногами вслед за поводырём.
  
  Нарастающие звуки барабанов, тамбуринов, блажь верблюдов в кара-ване - и вот уже Аннеттина на берегу бухты, где стоит белее-белого "Па-раскуда" собственной персоной. Она с мальчиком, который по-прежнему не выпускает её руку. Только понимать надо - это он теперь защищает Ан-дзю. Мама мальчика на носилках, соплеменники Астрабаннипаланны пе-реносят её по трапу первой.
  Аннетхен с ребёнком находятся на трапе, в метре от разомкнутого бор-та, когда из воды к ним протягивается гигантская клешня гигантского краба. (Неужто он не огнедышащий?) Анниль проталкивает мальчика в сторону матроса и пытается в падении пересечь финишную черту. Но клешня при-меривается к её предплечью, смыкается и утягивает за рамку кадра. "Па-раскуда", в свою очередь, молниеносно трансформируется в подводную лодку и погружается... В следующий раз она всплывает при прохождении шлюза. За это время Гойко Митич в пожалованной ему роли злодея почти нагнал П.Фомина и А.Рейнер. Однако, П.Парепин восстанавливает миропо-рядок, бросаясь наперерез злу как есть, как мама родила: в ластах, в маске и с аквалангом за спиной, верхом на увенчанном золотой короной боевом слоне в золотой же сбруе. Он спасает их!
  Шлюз остаётся позади. Там же остаются выяснять отношения Глава ин-дейцев и Главный над Главами, а "Параскуда" под декоративный звон рынды следует по расписанию, и стюард предлагает пассажирам по бокалу шампанского за полчаса до возвращения в Нижний Вяземск.
  Павел и Анна на верхней палубе, под пледами, которых они не наки-дывали на себя (или не помнили об этом). Они слышат мягкий, заботливый голос стюарда, обращённый персонально к ним: "Скоро прибываем. Не желаете со скидкой приобрести сертификат на следующий тур?". - "Как вы это сделали? Галлюциногены?". - "О чём вы? Все путешествия индивиду-альны. Вы можете оставить свой отзыв".
  Пассажиры сходили с теплохода по-разному: кто-то очень тихо, словно стремясь оставаться незамеченным, кто-то возбуждённо подпрыгивая. Бы-ли и те, кто поочерёдно выставлял осторожно ногу за ногой, словно не до-веряя им. И Паша, и Аня старательно всматривались. Когда пассажиры пе-рестали выходить, заглянули в ближайший сомнительный кафетерий с де-шёвыми запахами, без стульев, но с тремя высокими круглыми столиками. При других обстоятельствах трёх секунд было бы достаточно для того, что-бы развернуться и выйти, но они взяли по чашке чая из пакетиков. Выясни-лось, что одинаково высматривали мальчика, солнцеликого кругляша лет четырёх от роду: за руку ли, на руках... Но - никого подходящего под эти ориентиры.
  Выяснилось также, что у Ани было своё путешествие:
  - Мне привиделось? Приснилось? Мы высадились на острове, где был наш дом. Двухэтажный, небольшой, очень красивый. У крыльца нас встре-чала твоя мама, - я её узнала по фотографии, - и какой-то маленький не-знакомый мальчик. И в это время с неба на нас стал падать дракон. Ну, та-кой: обычный, большой. Как в кино. Ты сильно оттолкнул меня, так что я упала... - Она охватила левой рукой правое предплечье, потёрла. - Да, как раз на этот бок. А он вцепился в тебя когтями. И улетел...
  Левая нога Фомина обиделась на невнимание к себе и настырно заче-салась ниже колена.
  
  5
  Переписка о поездке в Акротермалинск завершилась договорённостью ещё в апреле. Хотя официальное приглашение пришло от имени профес-сора Протасова, его подлинным инициатором и устроителем была Мария Винская. Бывало, кое-кто не успевал толком познакомиться с ней, а уж по "загадочной" внешности домысливал биографию, переполненную запу-танными любовными треугольниками. А то и пентаграммами. И неизбежно ошибался. Немногим более полугода назад, в начале осени, она была в Нижнем Вяземске на тренинге у Фомина. А когда осень получила прилага-тельное "поздняя", он получил от Винской бандероль и письмо.
  
  "Добрый день, Павел Николаевич!
  Прошёл уже почти месяц, как завершилось наше обучение, уже под-вожу итоги. У меня получилось устанавливать с клиентами другой контакт, более доверительный, что ли, и, конечно, более продуктивный. Уже звони-ли несколько человек и рассказывали о своих успехах в преодолении трудностей. Такого раньше не было, и меня это очень радует!
  Очень жаль, что не было возможности написать вам раньше, так сло-жились личные обстоятельства. Но, может быть это и к лучшему, так как сейчас, по прошествии какого-то времени могу сказать, что этот тренинг был мощным толчком к большим переменам в моей жизни. Переменам не столько внешним, сколько переменам внутренним. Но об этом можно рассказывать долго и подробно.
  Первые два дня тренинга - ощущение скуки, иногда раздражения на стиль, манеру ведения тренинга, но потом поняла, что именно этот стиль работал на тренерскую задачу. Именно такая педантичность (в плане со-блюдения временных рамок), занудство (в плане сдержанности и неэмо-циональности самого тренера) и придирчивость (в плане требования чётко-сти и ясности формулировок от самих участников) стимулировали макси-мальную концентрацию внимания и настрой на серьёзную работу, которая не прекращалась у меня и вне тренинга.
  Третий день стал переломным моментом, когда я стала понимать: то, что я здесь делаю - это очень важно и полезно для меня.
  Четвертый день - стало более или менее понятно, как всё это может выглядеть на деле. Конец дня - пришла на ум метафора "слон", как слово, характеризующее то, что сегодня получено. Было очень интересно, полез-но, неожиданно.
  Что для меня этот слон? СЛОН - это тренерское умение анализировать всю информацию, поступающую в мозг..., синтезировать её с уже имеющи-мися знаниями, умениями и навыками, а также со своим опытом и тут же реагировать на происходящее, не забывая о своей цели. Вы, как тренер, на сто процентов обладаете этим умением ничего не говорить и не делать просто так. Любой жест, движение глаз, не говоря уже о словах - всё это результат очень слаженной внутренней работы. Вы смогли не только пока-зать, как надо, но и научить этому. Мне кажется, я не только продвинулась в своей способности анализировать, но и, вообще, перешла на другой уро-вень понимания и видения происходящего.
  Чтобы было понятно - внутренняя речь очень сжата. Я очень часто страдала от того, что умная мысль прилетает в виде какого-то образа; её пытаюсь схватить за хвост, а она, раз - и улетела. Так и не воплотившись в слове или действии. Такое ощущение, что те знания и опыт, которые были до тренинга, просто лежали мёртвым грузом, и было острое желание всё это реализовать. Сейчас, совершенно однозначно, появился механизм, точнее он был, но его прочистили, смазали, и я теперь полноценно могу этим пользоваться.
  Вам пять баллов: Вы, получается, увидели задачу моего личностного роста, может быть лучше, чем я её осознавала и сработали не только на свою преподавательскую задачу, но и на мою личную задачу, причём так, что я её осознала очень чётко.
  Конечно, сила эффекта от тренинга зависела и от моей личной установ-ки с самого начала. Я до последнего момента не знала, удастся ли мне участвовать в этом курсе или нет. Очень интересно, что Вселенная всегда помогает нам! И только случай (одна участница отказалась в последний момент) удивительно распорядился так, что я туда попала. Поэтому, расце-нила это как Провидение и пришла с мыслью о том, что мне это для чего-то нужно. Каким-то образом я оказалась на Вашем курсе, чему я бесконечно счастлива! Вы дали мне возможность понять, что, собственно, нужно!
  Вы смогли организовать всё таким образом, что я могу с полной уве-ренностью сказать, что я рада, что всё прошло именно так, как прошло, и мои ожидания от обучения более, чем оправдались.
  Я люблю наблюдать за поведением своих преподавателей. Надо при-знаться, что Вы меня больше всех поразили своей органичностью, тактич-ностью, мудростью! Я очень хочу быть похожей на Вас.
  Мне нравится, а на самом деле меня очень сильно тронуло, как Вы ве-рите в людей, в своих клиентов, в их потенциал справиться с любыми, на первый взгляд сложными, проблемами в жизни. То, что Вы каждый день делаете - очень благородное дело, Вы вселили эту уверенность и в меня. Вы очень сильно меня вдохновляете этим. СПАСИБО ВАМ БОЛЬШОЕ!
  Я всегда буду тепло вспоминать и мысленно отправляю Вам лучик теп-ла и света! Примите, пожалуйста, мой личный подарок Вам в виде тёплого кашемирового шарфа. Очень надеюсь, что он Вам понравится, и Вы будете его носить, вспоминая, что у Вас очень много любящих Вас, благодарных учеников из разных городов и стран. Берегите себя, пожалуйста!
  С большим уважением, Ваша Мария.
  P.S. Огромное Спасибо Вам ещё раз. Надеюсь, что когда-нибудь появит-ся возможность с Вами встретиться и осознать больше. Всегда буду рада Вам помочь в любом деле!".
  
  Скромность Павла Николаевича - хорошо выдрессированная сноровка, с которой он пользовался трёхсекционной ширмой, пригодной, чтобы вольготно укрываться за ней в полный рост.
  Две секции ширмы, две инструментальные грани под скромность ста-тичны и легко доступны обозрению.
  Первая - реалистичность. Искренняя, не на словах, констатация разли-чий между людьми. Отсюда понимание, что это заслуга другого человека, который сам оказался способен ощутить нечто, понять и сделать это нечто частью себя: ведь эффект не автоматический, не у всех участников его тре-нингов одинаковый, хотя условия и обстоятельства по своей сути у них рав-ные.
  Вторая секция для укрытия - намеренная, практическая. Чтобы изме-нения оказались стойкими и продолжились, учителю следует держаться в тени, поощряя ученика насладиться его собственным успехом. Признавая наличие альтернативной позиции, Фомин и для себя, и для других отвергал обучение с высоты авторитета, как снижающее критичность. Пришлось вы-бирать: самопрезентациями торгуют по соседству.
  Третья секция ширмы служила затвором на вход и выход. Для её появ-ления потребовались особые условия. Так, когда уникальную скрипку сле-довало покрыть лаком, её вывозили далеко в открытое море; туда, где не было пыли. И там дожидались, пока подсохнет предыдущий слой и будет можно накладывать следующий.
  Тут без пространных дополнительных пояснений не обойтись... Поми-мо двух постоянных площадок, двух официальных работ, Фомин работал в коммерческих институтах, участвовал как в длительном обучении, так и в коротких, в один-два месяца, циклах тематического усовершенствования. К этому прибавить нередкие поездки с обширной географией. Короткие тре-нинги от двух дней до недели и просто интерактивные мастер-классы. Как-то, из любопытства, не подчинённого внятной цели, он попробовал занять-ся подсчётами: ни к чему определённому не пришёл, кроме минимума в двести и максимума в пятьсот человек в год. И так более десяти лет, а точ-нее - тринадцать. И, конечно же, имели место и время быть - не раз, и не два за эти годы - отношения близкие, интенсивные, захватывающие, во-влекающие. Отношения - встреча миров. Какой-то резонанс, наподобие старинной физической байки о солдатском строе, идущем по мосту в ногу. Захватывающий дух резонанс, когда средь бела дня, на виду у десятков глаз, два человека - чьих внешних, житейских обязательств по отношению друг к другу не больше, чем материи в одном кубометре вакуума дальнего космоса - начинают испытывать ощущение взаимопроникновения, яркое как верхушка пожара. И так, словно агава, являющая цветок только одна-жды, раз в сто лет, как раз сейчас и воспользовалась моментом. Была ли это любовь? Согласно определению из толкового словаря, ответ точно бу-дет отрицательным: ни о каком "чувстве самоотверженной привязанно-сти" говорить не приходилось. (Эта ипостась любви не нуждается в прояс-нении. Для остального требуется оговорённое согласие относительно де-финиции.) Но, что абсолютно ясно - это был дар. Вознаграждение за риск, за труд? Нет, не так: не награда, а побочный эффект! Бесполезно описывать его перебором известных выражений, вроде "мы с тобой одной крови", говорить о родственных душах и т.п.: всё это тщетная парфюмерия. Почти всегда, лишь с единичным исключением, это были женщины. Не потому, что согласно выцветшему клише чувствительность женщин выше, чем у мужчин; даже если это и так. Просто российским мужчинам, потенциаль-ным солдатам по долгу рождения и воспитания, труднее ступить необутой, невооруженной ногой на новую территорию: там их должны поджидать мины, раскалённый песок, ядовитые змеи, наконец... (Если это забылось, то Павел Николаевич тоже мужчина. То есть воспитывался под "мины, рас-калённый песок и змей". Но, когда впервые, самый первый раз, по само-учителю, а в большей степени интуитивно он направлялся на встречу без фасадов, осуществлял поступок человеческой близости, то всё-таки был прикрыт преподавательской ролью. Та, как лазейка для отступления, по-могла решиться, перетерпеть первый страх.) Отправной точкой явилось вчувствование: активное, в воображении, проникновение в личный эмоци-ональный мир другого, представление себя на его месте, в его обстоятель-ствах. Но такое вчувствование односторонне. А что, если это одновремен-но, навстречу? Тогда происходит "цепная реакция": "Чувствую, как другой человек чувствует меня, и когда я чувствую это - я отвечаю, и чувствую, как мой ответ меняет его, и потому меняюсь сам, а он чувствует моё соизме-нение". И нельзя отделить, что сопровождает, а что предваряет. Это кате-горически не есть взаимное понимание - это взаимное проникновение. Некоторые люди из числа тех, кто в это время рядом, чувствуют происхо-дящее и глубоко затронуты. Но они не полноценные участники: они могут, если захотят, погружаться в мир этих двоих, но не испытывают погружения в них, в их мир.
  И не положительное чувство, не взаимное притяжение здесь важно, пусть оно и неизбежно. Реалистичность - без иллюзий, без додумывания друг друга - вот следствие такой абсолютной обоюдной открытости. Ис-ключительное, рафинированное от прошлого и будущего, обогащённое в центрифугах - настоящее! Нет повода для ложных ожиданий и необосно-ванных страхов.
  А что до этих двух, когда по расписанию заканчивается занятие? То, что только что имело место быть так редко, так ценно, что хочется его удер-жать, сохранить. Подобно переживанию уникального, сохранённого мо-мента, прекрасного до слёз, который Павел помнил... Как-то он сидел за столиком на открытой площадке уединённого кафе над Балтийским морем, когда в нём растворилась идея горизонта: светло-серая вода на каком-то расстоянии переходила в такое же по цвету небо, и момент этот, момент этого перехода неизвестен, потому что всё задрапировано былинно-пуховым, мягким, негустым туманом. И вдруг - бесшумно, по этому купо-лу-полусфере - восходит парусник. Торжеством, яркой и контрастной, бла-годаря туману, белизной своих парусов, как иглой и нитью он сшивает во-едино длящееся время. Сшивает движение и миг. И вопрос, обречённый остаться бездыханным, ибо в миге немыслимо дыхание: что дальше, для чего дальше?
  Фомин думал об этом и говорил вслух, делился тем, что думал, задавая отрицающий вопрос: "Мыслимо ли планировать, искать впредь повторение встречи?".
  Итак, если вновь вернуться к конструкции ширмы, трёхгранного укры-тия - или даже убежища, то итог фоминской арифметики: около десятка таких незапланированных близких встреч за годы обучения психотерапии и ведению тренингов. (Непоследовательный Фомин, предположительно, сам бы от цифр и поморщился.) Насколько раскрепощена, насколько не-предвзята фантазия о мужчине и женщине, объединённых взаимным при-тяжением? Произрастают ли у этих двух людей обязательства друг перед другом из данного факта? Сказочный прочерк со счастливым концом: "Они жили долго и счастливо и умерли в один день".
  Истории про всех зависимых людей как раз о том, что сначала они го-нятся за особенным переживанием, стремятся его схватить и держать при себе неотлучно. А сексуально зависимые отдельно полагают, что удаление одежды и телесное слияние - есть наивернейшее средство. И неизменно всегда не поспевают, опаздывают... Но рассчитывают поспеть, заполучить искомое где-нибудь в соседнем будущем. Должно наступить "потом", что-бы они обнаружили то, что гонка по-прежнему длится и длится, но уже без надежды!
  Почитателей любовных историй ждёт разочарование: Павел Николае-вич ни разу не стал соучастником каких бы то ни было романов или эрото-манских новелл. Только короткие рассказы, сюжеты которых скупо и стро-го циркулируют по равностороннему треугольнику "прогулка - чашка кофе - непринуждённая, тёплая беседа". Или: разговор - прогулка - кофе. Лишь однажды - с мужчиной, спортивным психологом с неизменно хриплым басом - пиво. А несколько раз и вовсе жанр без пространства и сюжета: только долгое, длинно-мягкое послевкусие, льющаяся свежесть избранных колокольчиков.
  Отсюда, от послевкусия колокольчиков - отстранённость - третья грань для фоминской скромности, подвижная секция ширмы, за которую он скрывался. Эти колокольчики легко возвращали тихий аромат в ответ на дуновения в эмоциональной памяти; делали так, что чувство одиночества, ареал обитания которого кажется столь густонаселённым, для него остава-лось абстракцией... Превосходство. Как не доступное экспроприации богат-ство. Эта насыщенность, насыщение, богатство и создавали отстранённость. Которая воспринималась, расценивалась, быть может, как холодность, как пресыщенность. Так, для офисных сотрудников подозрительно видеть, ес-ли коллега не проявляет чувств в момент получения известий о желанном продвижении по карьере. Ведь они не могут знать, что только что этот че-ловек услышал по телефону о взаимности его любви. Или, вот ещё сравне-ние для понимания отстранённости Павла Николаевича: разве удивительно, что мультимиллионер не поддаётся всеобщему ажиотажу в день супер-распродаж в ближайшем торговом центре?
  Внутри рукотворной ширмы, в блаженстве собственной уникальности (впрочем, общедоступной) - так могу только я - Фомин оправданно опа-сался конвертировать богатство чувства в финансовое процветание. Не стремился к дальнейшему продолжению отношений и не поощрял его, ленился отвечать на восхищённые слова благодарности. Не писал, не рас-сылал поздравления на праздники, чтобы напоминать о себе. Надменность, надменная ирония на бизнес-лозунг: "Эксплуатация контактов - это осо-знанное позиционирование для реализации своих целей".
  Ничего большего, чем симпатия в отношениях с Марией Винской в по-ру её пребывания в Нижнем Вяземске не было, да и никак не могло быть. "Не всё, что нравится, надо обязательно попробовать на зуб" - следующая любимая поговорка в исполнении Фомина. Не видел ничего предосуди-тельного в той экзальтации, с которой ученики нередко водружают на пье-дестал учителя: "Для Марии это лишь необходимый эпизод в её способе обучения, в её длящейся жизни. Так пусть и будет такой эпизод".
  Старинная забава: доподлинно знать про других, что им надо. А чего хотел сам Павел Николаевич? С этим-то знанием не всё гладко. В ответном письме к Марии он сделал совсем не то, что считал бы правильным для других: полностью проигнорировал эмоцию, межстрочное признание, при-крывшись ответственностью учителя. Тогда как учительский контракт был в прошлом! Да ещё и подпоясался полным именем и отчеством в заверше-нии. И ведь формально не подкопаешься. Формально... Да кто тот надзира-ющий за соблюдением формы? А подайте-ка его сюда!
  Вот та нелепица, которой Фомин ответил на полученное письмо:
  
  "Здравствуйте, Мария!
  Спасибо за письмо, спасибо за труд. И за шарф!
  Мне всегда важны слова благодарности. Но Ваше письмо для меня особенно ценно тем, что оно подробно и образно раскрывает внутренний процесс самообучения. Это же совершенно избитая истина, что преподава-тель создаёт только предпосылки, чтобы человек мог сам научиться, при-нять решения. Но Вы описываете подробно внутреннее содержание такого процесса...
  Мария, если будет необходимость, то всегда постараюсь помочь.
  Успехов, профессиональных и личных!
  С уважением, Павел Николаевич Фомин".
  
  В апреле, уже ближе к концу рабочего дня, Мария Винская позвонила.
  Рассказала, что у них в городе перемены: в областном педагогическом университете открыли факультет психологии и что заведующий кафедрой психологии стал его деканом. - "Профессор Протасов, Кирилл Викторович, вы его знаете... По крайней мере, он вас помнит". - Она стала завучем и его правой рукой. - "У него много энергии и планов для специалистов ре-гиона, он возглавляет нашу городскую ассоциацию психотерапевтов и кли-нических психологов. А сейчас затеял всероссийскую конференцию. Хочет пригласить побольше ярких фигур".
  По её словам, сначала Протасов думал пригласить Русланова, потому что тот был доктором наук и профессором. Но, когда Мария напомнила ему о Фомине, то охотно согласился. - Говорит, - Мария пересказала, якобы цитируя, - "Да, как же я про него забыл. Фомин не профессор, зато на пуб-лике всегда яркий, его слушают. Впрочем, магнетизм не обязателен. Глав-ное, психотерапию не только по книжкам знает, в отличие от Русланова. Да Фомин и сам история российской психотерапии в какой-то степени. Начи-нал ещё в Советском Союзе, тогда психотерапии то и не было в перечне врачебных специальностей".
  Тут-то у Марии и родилась идея совместить конференцию с первым обучением психодраме: психотерапевтам и психологам Верхнего (так для удобства горожане иногда называли Акротермалинск) будет проще высво-бодить дни у себя дома, чем лететь в Нижний Вяземск. К тому же, экономия на авиабилетах очевидна.
  Все организационные детали уточнили в переписке; согласились, что лучшей последовательностью будет проведение обучения перед началом конференции. Программа конференции сформирована, буклеты распеча-таны. Психодраматическая группа набралась быстро; обучение спланиро-вано посредством нескольких очных сессий-тренингов в течение двух лет.
  
  6
  Дорожные сборы требовали от Павла определённого напряжения, пусть и небольшого. Так, из опыта предыдущих поездок имелись выверен-ные списки вещей и их вариации для каждого времени года. Надлежало всего лишь подготовить материалы по текущей рабочей программе. В этом пункте сборов - никаких вибраций... Оставалось, однако, подобрать с собой книгу-спутницу! По сравнению с предыдущим пунктом это было сложно. Текст, язык книги должен щадить запасы концентрации читателя-прихожанина, когда тот будет усталым после работы. Вдобавок, Фомин был капризен: не жаловал детективы, фэнтези и женские любовные романы.
  Поэтому, найти новую книгу для поездки в Акротермалинск - задача непростая. Обычно он специально оставлял непрочитанной какую-либо книгу того автора, которого уже признал "своим", которому доверился. В предыдущий раз это был Пелем Гренвилл Вудхауз. Когда стал читать его впервые - "Кодекс Вустеров" в переводе Ратниковой и Якутик - то смеялся так долго, что сначала имел время на удивление, а затем со стороны радо-вался: слушал подзабытый уклад собственного смеха, который его вполне устраивал. (Когда-то давно, раздосадованная его безразличием однокурс-ница уподобила его смех утробному клокотанию воды, которая протиски-вается из раковины в устье сливной трубы. Так и сказала. - "Я же не для тебя смеюсь", - ответил он и, дразнясь совсем по-детски, звучно поцокал оскаленными зубами.) Следующая книга Вудхауза нашлась в другом, пост-ном переводе: вроде бы блюдо строго соответствует рецепту, но без ка-кой-то неуловимой специи. Насколько книга хрупка, если так зависит от переводчика. Это вызывает почтение к ней, к её художественности. Зави-симый, уязвимый аквариумный гомеостаз. В отличие от статичных, недву-смысленных идей и выводов добротных научных публикаций. Впрочем, те способны коррозировать в присутствии века намного быстрее...
  
  Самолёт приземлился незадолго до полуночи, Мария Винская встрети-ла его в аэропорту. Обменялись подобающими давним деловым партнё-рам приветствиями и любезностями. Что-то такое про радость встречи. Не упустили и славную погоду как добрый знак для начала. Сели в машину и по дороге в гостиницу обсуждали только первоочередные нюансы завтрашне-го дня в целом и утренней встречи с профессором в частности. Конкретная дата, время и место встречи с Протасовым в предварительной переписке не затрагивались; не государственный же визит официальных лиц плани-ровался.
  Гостиница стандартная, безликая. Для Фомина это достоинство: почти н привыкать не приходилось, сразу всё под рукой, всё как в других гостини-цах. Кровать, ночник, стол, стул, зеркало, пару вешалок. Всё устраивает, всё прилажено к циклу, настроенному, согласно его самообману, на два такта: работа - сон, работа - сон. Дополнительное удовольствие во дворе: напро-тив его окна на втором этаже рос толстенный платан, избирательно под-свеченный желтоватым электрическим освещением. Настолько толстый, что городские патриоты в шутку начинали тревожиться: "А не придёт ли кому блажь повелеть пересадить его в оранжерею у своего новенького палаццо на Рублёвском шоссе?".
  "Сегодня" безропотно оттеснено в ломбард младенческим "завтра", не успевшим к моменту засыпания как следует освоить умение мыслить.
  Поутру у Павла получилось так же обойтись без мыслительного про-цесса, чтобы полностью раздвинуть оконные шторы: начало южного лета, поголовное цветение. Большинства названий местной растительности, до-ступной отсюда, он не знал, что никак не сказалось на беспечном доверии, с которым нырнул - глазами, ушами, носом - в южную, себе на уме, не пуганую морозными зимами природу.
  Мария поджидала в своей машине на парковке у гостиницы. Вслед-ствие романтического размягчения или даже булькающего разжижения Павел поддался предписанному паломникам ритуалу и сначала подошёл к заоконному платану-исполину, дабы воздать ему поэтически-патетические почести. Осуществить это намеревался посредством ритуального прикос-новения. И обнаружил на серо-зеленоватой коре платана затянувшийся, но всё ещё отчётливо читаемый трёхсимвольный, односложный и озабочен-ный стон. Гулкий и краткий.
  Они немного опоздали на встречу, хотя время рассчитывалось с запа-сом. Предупреждение, что в этом подлунном мире непредвиденному есть место и в светлое время суток. Сей тезис подкреплён следующими обстоя-тельствами. Мария, хорошо зная город, решила спрямить путь от гостини-цы до университета через внутриквартальный проезд. На участке, где про-езжая часть сужалась до одной полосы из-за припаркованных машин, они, независимо от своих намерений, оказались вовлечены в командное состя-зание двух встречных верениц машин. Если заранее предопределено, что тебя неизбежно остригут, то отчего бы не отстоять своё достоинство пре-восходством в твёрдости лба? (Попытка залезть в овечью шкуру.) Правила игры однозначны и неизменны: каждый кандидат на стрижку считает свой лоб самым крепким, а свои манёвры - вершиной водительского мастер-ства. Толкаемая чувством ответственности Мария сделала движение из машины, но Павел Николаевич успел её удержать. К счастью, они попали в середину своей командной цепочки, и, спокойно пошучивая, терпеливо дождались, пока альфа-загонщики исполнят все предписанные процедуры.
  Просторный кабинет с высоким потолком, заслуга архитектора С.Уховёртова, который в конце девятнадцатого века много и плодотворно работал в Акротермалинске. Рабочий стол декана и ещё один длинный стол для совещаний в другой части помещения. Вместе с несколькими компактными креслами он своими торцами вписывался между двумя сте-нами, где, напротив друг друга, висели две репродукции с картин Питера Брейгеля Старшего в натуральную величину: "Притча о слепых" и "Вави-лонская башня". Резные, массивные и позолоченные рамы под старину приличествовали музею с мраморными ступенями на парадной лестнице, стёртыми поколениями посетителей.
  - Намёк для сотрудников, - пояснил хозяин кабинета, заметив вопро-сительный взгляд Фомина.
  Действительно, они уже были знакомы; встречались несколько лет назад в Москве на юбилейной конференции Института Психологии Россий-ской Академии Наук.
  - Чай? Кофе? --
  Протасов продолжил:
  - Вы знаете, у нас трёхдневная программа. Доклады будут в первой по-ловине дня. А затем интерактивный формат: мастер-классы, мини-тренинги. Хочу вот посоветоваться... Коллеги в оргкомитете настойчиво предлагают пригласить смоленского мэтра Игоря Евсеева-Калиниченко. Время ещё есть. Не знаю, я его сам не видел, но уж больно какие-то шоки-рующие истории про его методы рассказывают. Что скажете?
  Ситуация для Фомина была не новая; ответил без задержки:
  - Насколько мне известно, как психотерапевт он работает давно и ста-бильно, никаких историй про эту работу нет, что уже само за себя говорит... А насчёт рассказов о его жёстких методах в личностной подготовке психо-терапевтов - могу поделиться собственными впечатлениями. Как раз как участник такого тренинга. Лет десять прошло, наверное, а помню.
  - Да, интересно. - (И ведь Протасову и в самом деле интересно!)
  - Ещё до тренинга все разделились на два лагеря по этичности его ле-гендарных подзатыльников. Шёл третий день. Все, и я в том числе, всмат-ривались, чтобы не пропустить эпичное неэтичное. Можно пошутить: вы-сматривали анонсированные подзатыльники. И вот - наконец-то! Хрупкая девушка стоит в центре круга, и рука Евсеева-Калиниченко с замахом на метр летит из-за спины к девичьему затылку. Вероятно, движение отраба-тывалось. Началось оно резко, затем неявно даже для пристального вни-мания погасилось, затормозилось в миллиметрах от макушки, только сми-ная волоски и отмечаясь фактом прикосновения воздушной ударной волны. Символ затрещины - символ унижения. Но вот чего некоторые не видят, не видели тогда - это контекста! - Протасов поощрил рассказ взглядом, хотя вряд ли это требовалось: Фомин не намеревался останавливаться. - Эта девушка - взрослый человек, работает психотерапевтом. И третий день подряд никак не могла связать своё поведение и желание узнать, как её видят в группе. Аналогично тому, как поступала она с желанием прояснить отношения с коллегой, тоже участником тренинга. Обычная история: хоте-ла знать, и регулярно всяческими косвенными средствами делала намёки о своём желании, в том числе давила на жалость, но не хотела спросить. Оставляла отклик на своё желание на усмотрение другого человека, дру-гих. Вот и получается: ну раз отдаёшься на волю других, отдаёшь им иници-ативу, позволяешь с собой поступать так, как им заблагорассудится, то их инициатива может и унизить. Устраивает? Если нет - отстаивай, не позволяй обращаться так, как не хочешь! Стоишь, как дура, в середине круга, в сере-дине театра, очерченного стульями со зрителями, которые смотрят, как тебе влепляют оплеухи, унижают... Я утверждаю категорично, не способен быть ещё более категоричным: Евсеев-Калиниченко хотел пробудить в ней протест, создать реальный выбор, когда послания, замаскированные вздо-хом, когда смиренные намёки не действуют и надо сражаться. Прямо сей-час! В моём понимании это гуманизм, вера в то, что каждый человек - не жертва обстоятельств. А тот зритель со стороны, что видит только подза-тыльник и осуждает Игоря Валентиновича Евсеева-Калиниченко - тот почё-сывает своё эго. Такой наш профессиональный эвфемизм для пустоты и надменности. Ставит себя выше, ничего не делая и ничем не рискуя! - Фо-мин резко остановился и смягчил свою запальчивость улыбкой.
  - Да, спасибо. Ясно и убедительно. Вышлю приглашение и позвоню ему, приглашу лично. С учётом того, что неделя остаётся до конференции. - Вместе со словами Протасов дал понять, что аудиенция закончена.
  Дверь университетского здания упруго выпустила Фомина и Винскую на открытое пространство, свободное от образовательных или научных забот. Но присмотра и общения не лишила: медленно подошла собака, останови-лась у ног мужчины, обнюхала. Удивительная собака. Вся её верхняя часть по сложению и окрасу - немецкая или западноевропейская овчарка. Павел не настолько разбирался в нюансах собачьих пород, чтобы думать более определённо. Эта овчарка, точнее - эта верхняя часть, семенила на корот-ких коричневых ножках таксы. Здесь сомнений не было. Мария пояснила, что Линда - так звали собаку, - как и её согрешившая мама живёт здесь с самого рождения. Её подкармливают и студенты, и сотрудники, а постоянно кормят работницы студенческого кафе. Умилительный образец заботы и терпимости!
  У Фомина от лопаток к шее, снизу-вверх, поднялось неясное, жаркое ощущение, предвестник чего-то иррационального, иносказательного. Лин-да обошла кругом, принюхалась, снизу-вверх кротко взглянула в глаза и, неторопливо переваливаясь, двинулась в изначальном направлении. Нето-ропливость - в её природе.
  Арендованное для проведения тренинга помещение находилось в здании учебного центра примерно на полпути в сторону гостиницы. По-скольку время позволяло, Павел Николаевич предложил пройтись пешком. Возможно, для Марии повсеместное цветение уже превратилось в есте-ственный фон, но Фомин от него пребывал в "наркотической эйфории". Прямо так и выразился, хотя искушения испытать на себе что-либо психоак-тивное за собой никогда не замечал. Кроме того, пешая ходьба уравнивала их, не делила на водителя и пассажира. А чувствовалось, что Мария раздва-ивается между состояниями организатора и благодарной ученицы. Поэто-му, чтобы уйти от профессиональных тем, он спросил, родной ли это город. И узнал, что родилась она в маленьком городке в двадцати километрах от-сюда в сторону моря, но и мама, и вся остальная родня - "все здешние".
  Шли не слишком медленно, но и не торопились. Такой же спокойной была её речь:
  - И я вернулась сюда. В дом, построенный моим прадедушкой, мы и сейчас вместе живём. Кстати, он необыкновенный. Не дом, а мой дедушка. А дом не большой и не маленький, просто в разные времена всем находи-лось место. Здесь я училась, здесь вышла замуж и осталась.
  Её семейную жизнь ровной не назовёшь. Муж - врач-онколог с высо-кой профессиональной репутацией, заслужил также и уважение коллег. А сейчас на инвалидности: разрыв аневризмы полтора года назад.
  Последствия этого опасного инцидента бывают разными.
  - Муж затерял будущее... Это, как... Скажу от себя: так, бывало, бро-дишь по дому в поисках затерявшейся вещи так долго, что в какой-то мо-мент забываешь, что именно ищешь... Или, словно упал ключ, и долго ша-ришь в траве, в непроглядной черноте ночи, и уже неважно, какой замок он открывает. - Мария посмотрела на спутника, убедилась в понимании своих слов и продолжила рассказывать.
  Вопрос "что ты хочешь?" откладывался страдальческими складками на лбу мужа, а вопросы "зачем?", "для чего?" и складками не отмечались. Хотя он по-прежнему мог точно и безукоризненно реализовать указания, например: "Пожалуйста, завари чай". Безмятежно, быстро и даже с облег-чением откликался на инструкцию: "Пойдём погуляем, оденься". Мария очень беспокоилась за сына. Ему исполнилось двенадцать, и он чувствовал большое смятение и неопределённость в отношениях с отцом, который внешне выглядел совершенно так же, как и прежде. Но светлое время дня проводил у окна, разглядывая шевеление листьев, шествие чередующихся теней и лучей по траве и метаморфозы облаков. (Являются ли ему призра-ки?)
  В этом месте рассказа Мария, в ответ на какую-то свою мысль, отрица-тельно помотала головой из стороны в сторону, улыбнулась и пригласила Павла Николаевича (такое обращение по имени-отчеству останется неиз-менным в их личном навсегда) к себе домой на обед. В воскресенье, пред-стоящий выходной день: "Я своим про вас все уши прожужжала!".
  Он поблагодарил за приглашение и задал естественный вопрос о го-роде.
  - Какие достопримечательности в Акротермалинске? - она в задумчи-вости переспросила, повторила вопрос.
  Парк, картинная галерея и древняя крепость перечислены, упомянуты именно в этой последовательности. Каждое именование сопровождалось паузой, которая имеет место быть при снятии книги с далёкой верхней полки. Тогда, когда спускаешься с носков на ступню с книгой и сверяешься с результатом: вот это она, та самая? Или вернуть обратно? Пауза, живущая в тонусе икроножных мышц, "на цыпочках"; дом, город, мир, в котором живёт Мария.
  
  7
  - Жаль, что рабочие обязательства не позволяют мне самой стать участницей, - с этого начала Винская, представляя Павла Николаевича Фо-мина собравшимся в просторной комнате людям, не все из которых лично знали и её, и друг друга. Присутствующие - пятнадцать человек разных возрастов; из них четверо мужчин: обычная пропорция. Вероятность: в ближнем будущем они - психодраматическая группа.
  Время до перерыва прошло в знакомстве. Привыкание. Суховатое вступительное обращении Павла Николаевича, минимум необходимых, но бессодержательных фраз. Таких, как: "Один из психотерапевтических под-ходов, имеющих теоретический фундамент". И т.п. Опережающее, риту-альное и краткое сказание о сути психодраматического проживания. Сам Фомин впервые познакомился с психодрамой в исполнении семидесяти-летней Грете Лейтц. Опосредованно, через неё, и стал рассказывать: "Бы-ло видно, что Грете влюблена в психодраму и в её автора - в своего учите-ля, Якоба Леви Морено. Что-то воздушное появлялось, она как-то мимолёт-но светлела, когда упоминала и ссылалась на него".
  - Грете говорила, что узнать о психодраме можно только в опыте, в действии. Лишь однажды, в ответ на чью-то настойчивость, она коснулась её смысла, для выражения которого Морено обращался к поэтической форме. - Тут Фомин процитировал те его слова, которые цитировала когда-то и Грете: - "каждый Истинный Второй раз освобождает от Первого". - Он постарался, чтобы тщательно повторить выделение слов интонацией.
  До перерыва. Отмеренная доза времени для того, чтобы группа начала привыкать к пространству, чтобы уменьшилось ориентировочное напряже-ние. Разыгрывание сказки "Репка". Дать взрослым людям повод и перего-ворить между собой, и задобрить свои страхи. Разве получится вспомнить, страшно ли было в самую нежную пору детства сыграть в "ручеёк" впер-вые?
  А после перерыва началось то, что --
  Первой говорит Лиля. Ей двадцать шесть - двадцать восемь лет. Больше худая, чем стройная - хотя, возможно, на восприятие влияла конфигурация резко прорисованных щёк и скул. Блондинка; кажется, природная. Но во-лосы сильно обрезаны. Длинная чёрная юбка с разрезом и лёгкий распах-нутый пиджачок, не прячущий женские очертания. Тушь на ресницах, яркие сиреневые тени на веках. Она рассказывает сон; кошмар, который в тече-ние многих лет иногда снится. И приснился недавно опять.
  - В мрачном еловом лесу - огромный паук. С когтями. Свисает, раска-чивается. Я дую, отдуваю его, но чувствую - не хватает дыхания. И просыпа-юсь.
  Сцена заполняется реквизитом: еловый лес, поляна. Но на ней не свет-лее. Свисает Паук - это свисает сумка на длинной ручке, которую Лиля вы-бирает из доступных её рукам вещей и перемещает между пространства-ми.
  Продолжение; она говорит. О себе, себе и кому-то:
  - Паука надо убить. Но я бессильна, как убить, как это сделать? - Видно, как дрожат - нет, трясутся! - Лилины руки. - Руками? Я стараюсь их под-нять, но и паук в ответ усиливается, готовится напасть, я боюсь и опускаю руки.
  У неё получается немного отогнать паука: отодвигает чуть сумку, неда-леко, немного в сторону. Выжидание, Паук, мрачный лес... Лиля стоит один на один с ужасным и ужасающим Пауком, ничего не меняется. И не меняет ничего, но всё меняет некоторое присутствие: некоторый "не-Павел не из сна" сбоку и чуть за её спиной. И совсем рядом, в тридцати - сорока санти-метрах, и совсем отдельно. Вместе. Присутствие-в-месте.
  Она ищет широкую доску (её рука выхватывает из "чащи" планшет для записей) и убивает паука!
  Как это понимать, какого вкуса на языке слова "быть красивой в злости, в ненависти"? Спелый ананас? Мякоть кокоса? Не то... Тогда, как это выгля-дит? Зависит от того, что ещё видят присутствующие люди, готовые защи-тить, спасти Лилю. То средство восприятия, что в их распоряжении - чув-ства; быть в распоряжении не означает быть во власти.
  После бурного, неистового убийства (планшет согнулся) она озадачен-но замечает: "У паука человеческое лицо".
  - Где, когда вы видели это лицо?
  Она не отвечает, не называет человека. Рассказывает сцену из детства: "Я прохожу мимо кухни. На кухне много разных людей. Мне очень страш-но...".
  Лиля замолчала, не хочет говорить, что там происходит.
  Фомин предлагает войти на кухню, но она отказывается от предложе-ния, отказывается назвать человека, чьё лицо увидела. Она боится. И боится сейчас, и боится тогда!
  - Вместо этого я иду в свою комнату и заставляю себя забыть. Я говорю себе: "Ты забудешь, ты сильная, ты сможешь забыть".
  - А руки? Что они говорят? Что они хотят сделать? - (То, как сжимаются и разжимаются пальцы её рук, не заметил бы только человек, сосредото-ченный на решении наказать себя слепотой!)
  Тогда обе Лилины руки рёбрами ударяют по столу. Потом успокаивают-ся, застывают.
  - Руки всё сказали?
  - Нет, им не хватает силы, - Лиля хватает тот планшет, которым убива-ла паука, мощно прикладывается им. - Так! Вот теперь - то!
  Её голос - доселе по сонному приглушённый, порой шепчущий, сипя-щий - прозвучал ощутимо громче и впервые звонко.
  - Куда направимся?
  - Туда, - она резко мотнула подбородком в сторону кухни. Та обнару-жилась у окна помещения, сбоку и совсем рядом от сидящих полукругом четырнадцати человек. Растворились различия между всеми ними и Лилей. Так, можно скрупулёзно уточнять, описывать различия между разными струнами в струнном инструменте или противопоставлять их смычку; всё это теряется, исчезает тогда, когда звучит музыка.
  Кто идёт на кухню? Это и не Лиля с Павлом, и не маленькая девочка! Взрослая и деятельная молодая женщина, одна, в десяток коротких шажков - два десятка медленных годов - идёт на кухню, заходит туда и швыряет планшет-паукобойку-гранату с несказанно непредсказуемым выкриком: "Мать твою!!!".
  Взрывная волна поставлена на паузу, что-то неназываемое случается. И - в лице, в голосе, во всём теле есть спокойное: "Вот. Теперь мне можно уйти".
  Теперь Лиля и Павел сообща, вдвоём помогают всем остальным вер-нуться из густого елового леса сновидения, из квартиры её детства в учеб-ную аудиторию.
  - Лёгкое дыхание, - метафора Лили. - Я ведь ничего не говорила о се-бе, не была клиентом, заявляющим свою проблему. Только про свой сон думала. Да, я поняла свой сон, но само по себе это не имеет значение... Я поняла, почему многое мне давалось так трудно: я преодолевала себя, свои страхи, заставляла себя подтверждать, что я сильная... Надо же, я ска-зала в прошедшем!.. А главное - это лёгкость, освобождение. И я не боюсь, что это уйдёт!
  ... Выражение "а потом случилось самое важное" вполне обоснованно можно счесть обесцениванием предшествующего. Что ж, так и есть. Но только в том случае, если последующее не связано с предыдущим...
  А потом случилось самое важное. Не имело значения, что именно ска-зали другие люди из группы; кто-то говорил о своих чувствах, кто-то делил-ся своими ассоциациями и воспоминаниями. Важен сам момент, важно то, когда именно это говорилось: для Лили стало безусловным, что в её "Вто-ром Разе" были не зрители, а лишь кровные соплеменники. Вначале вы-живали поодиночке, а выжили - вместе.
  (Известный соблазн: исследовать окружающую среду и задавать во-просы; из этого и возникли науки. Что, если бы из любопытства, поддав-шись наукообразной привычке коллекционирования фактов и пользуясь моментом, задать Лиле прямой вопрос, спросить про инцидент с поведе-нием взрослых на кухне: "Что там было?". Да так ли уж много вариантов ответа? Подготовленному современнику не будет чуждым вообразить дрон с совершенными средствами видео- и аудиозаписи, который 26 августа 1812 года по юлианскому календарю кружит высоко над местностью около населённого пункта Бородино! Фигурки-символы разного цвета, лишённые пропорций из-за расстояния; некоторые покрупнее, их можно дорисовать до всадников; дымки и вспышки от выстрелов, некий бранно-шумовой фон из ветра и суммы отдельных криков, лишённый текстового значения... Ка-кое отношение имеет такое "объективное" исследование к поту, к страху от звука близящегося ядра, к оторванной и отброшенной конечности сосе-да по строю, к созерцанию крови, вытекающей из разорванной секунду назад артерии!?)
  Во время обеденного перерыва все "соплеменники" знали, без каких-либо согласований и договорённостей, что вопросы к Лиле и обсуждение с ней произошедшего неуместны. Несмотря на отсутствие тех самых дого-ворённостей, стихийно, с Лилей кто-нибудь был рядом: кто-то предлагал "очень вкусную" шоколадку, кто-то - печенье "собственноручной выпеч-ки".
  Вторая половина дня походила на первую так же, как глаз на ухо. (Вы-брать вариант продолжения: оба - органы чувств или оба - дороги их обла-дателю.) Все вернулись в комнату, сели. Всё те же стулья, расставленные по кругу. Молчание и тишина. У каждого человека - разные. Банально. И острота слуха разная. Слышен ли попарный сердечный подпор: да, я?! Или на задержке: нет, не я!
  Свой выбор сделала Белла. Одинаково возможно Бэлла: имя молодой женщины с не отретушированной единичной морщиной на лбу не сверя-лось по паспорту. Волосы определённо рыжие, но далёкие от того, чтобы подумать об огненно-рыжих. Они давно не встречались с парикмахером, да и сегодня утром не сильно были призваны к порядку. Парадоксально, но эта небрежность подчёркивала, обрамляла очертания лица, которое назой-ливо, автоматически спускало с привязи штамп про породу. Исследователи, ссылаясь на древние письменные источники и обнаруженные захоронения дописьменных времён, утверждают, что женщины давно приобрели при-вычку наносить на лицо растительные и минеральные метки. Белла исто-рический ряд игнорировала. Кожа, про какую иногда говорят "не склонна к загару": только так можно оправдать бледность лица, конфликтующую с повсеместной смуглостью южанок. Белла немного полновата, но без при-знаков двойного подбородка. Плоская, светлая, средней длины юбка и не-определённого розовато-голубоватого цвета трикотажная блузка: одежда старательно потрудилась, чтобы избежать претензий на внимание.
  Полгода назад её муж, с которым они прожили вместе два года, без всяких видимых конфликтов и поводов вдруг сказал, что разлюбил её и по-любил другую. И ушёл. Детей у них не было, развод оформлен.
  - Но всё дело в том, - рассказывает Белла, - что я его до сих пор люб-лю. Ничего не могу поделать. И только заставляю себя заниматься обыч-ными делами, ходить на работу и всё время ожидаю, что он вернётся. Я говорила с ним: он твёрд... Я знаю, что моё ожидание не имеет никаких оснований. Мне все говорят: ты молодая, у тебя всё будет... Нет, ничего не могу с собой сделать, всё держусь за него... - Белла подалась вперёд, на край стула и воскликнула, вскинув голову:
  - Но я же его люблю!
  Павел Николаевич с неудовольствием отметил собственный внутрен-ний комментарий: "Смотри пункт первый!". К концу вводного повествова-ния Беллы ему невольно вспомнилась психотерапевтическая новелла Ир-вина Ялома "Лечение от любви". В русском переводе название изменено; в оригинале - "Палач любви". Чего-то испугался редактор. По мнению Фо-мина авторское название правильно выражает коллизию психотерапевта. Но опасливый изгиб редактора - человека, не обязанного быть включён-ным в смысловое кровообращение животрепещущего события - подобно следу старинного красного карандаша очерчивает, замыкает обременение профессиональной позиции.
  Вопросы. Кто сказал, что человек не должен страдать? Кто сказал, что человек рождён для счастья? А для чего рождён человек? За ответами - "все в церковь". Звучит как народно-сермяжное "все в сад!". У медицины, к которой в России относят психотерапию, нет сомнений: когда есть диа-гноз, есть болезнь, то и целительная гильотина оправдана, если пользы от неё больше, чем вреда. Подход отчасти напоминает то, как хозяева запер-той по весне кошки оглядываются на пользу, когда слышат её непрерывно-охрипшее страдание и принимают решение о стерилизации. У Фомина же сомнения имелись. Бесполезно пытаться эксплуатировать разум женщины, уже заполненный очевидными житейскими раскладами и уточнять пред-почитаемый ею исход: найти ли способ вернуть взаимность, перестать ли мучиться? Но, "кончиком ниточки из клубка", подсказкой было то, что Бел-ла решилась, воспользовалась ситуацией, моментом говорить о своей любви.
  На то и есть психодрама: учебная аудитория на этот раз становится клумбой у подъезда, а три составленных вместе стула - скамейкой, где разговаривают Белла и её бывший муж. Один из участников группы под-держивает формат диалога, наполняя его повторением реплик, которые озвучивает за бывшего мужа сама Белла.
  Белла говорит не с Фоминым, не с коллегами из группы. И мужская фи-гура на скамейке тоже не адресат. Она разговаривает с собой. (Какой такой "собой"? Той, которой была когда-то, какой её могли помнить родители? Или той, которой бывала единожды? Или грезила стать?)
  - Я не могу тебя отпустить, я одна, я никому не нужна.
  И т.п. В игре "холодно - горячо" счёт первого сета: "холодно - холод-но".
  Ассоциация от спортивного комментатора диктует: игра продолжается, пока игроки на поле. В сете втором она говорит иное, но не иначе! (Именно так.)
  - Я не могу тебя отпустить... Я одна... Я никому не нужна...
  Найти отличия! Что означает появление этих тактических многоточий между словами Беллы? Однажды, в каком-то публичном выступлении, Па-вел Николаевич сымпровизировал: "Плюньте в глаза тому, кто утверждает, будто понимает происходящее с человеком, когда тот меняется".
  - Иди, будь счастлив! - несомые выдохом совсем короткие слова Бел-лы длились и длились, словно она развязывала платок на голове, снимала его, вставала на носочки и махала платочком вслед. Словно воздушный порыв дождался единственно возможного направления, чтобы ринуться в узкий проход между двумя освободившимися от снега склонами холмов. Порыв подтверждает себя, расшвыривая на своём пути сгустки подсохших, перезимовавших листьев.
  Психодрама окончена. Безальтернативная групповая норма: все стано-вятся волнующе тактичны, едины в том, чтобы не расспрашивать о состоя-нии. Согласие по умолчанию, понимание, что такой расспрос - это непра-вомочное давление.
  На следующий день Белла по своей инициативе захочет сказать:
  - Вчера вечером ужасно разболелся зуб. И ночью почти не спала. А утром отпустило. Это и про меня - отпустило. Нет, определённо, это я отпу-стила!
  Это завтра. А пока все три больших окна настежь распахнуты в конец этого дня. Окна смотрят на восток, и тень от здания милосердно предваряет переход в изрядно разогретый за день южный июнь.
  - Поразительно, как просто это работает: своё намерение, своё же ре-шение про себя превратить в поведение при свидетелях. Выплеснуть, вы-говорить вслух в присутствии других людей, в присутствии всего человече-ства. Только это не чужие люди! Проще некуда. - Белла очень старается сдерживать благодарность в берегах. Берега старается выбирать повыше. Берега согласны.
  
  8
  Воскресенье в Акротермалинске могло стать днём отдыха, внутренней тишины и т.п. Определение воскресенья зависит от исходной позиции. У Фомина была страсть искать во время своих рабочих поездок картинную галерею или музей изобразительных искусств, или художественный музей - как бы это не называлось. Упорствующий дилетант, он был подобен фото-графу, который отправляется на остров с гнездовьями множества птиц, но почему-то допускает встречу с кем угодно: от черепаховой изумрудницы или скального зозюбра до стада викуний или семейки краснокнижных ле-муров лори. Объяснить себе эту страсть не пытался. Зачем? Если заранее известно, что любая рационализация страсти спустя некоторое число суж-дений упрётся в объяснение конечным нейроном и в нём истлеет за нена-добностью.
  Такси подъехало к гостинице с таким расчётом, чтобы оказаться в гале-рее к десяти, с открытия. Таксист завязал непринуждённую, на его взгляд, беседу. Услышал, что картинная галерея для пассажира не только пункт назначения, но и цель, и несколько раз пожал плечами. Да словно и оста-вил их поднятыми: "Да что вы, там нет ничего интересного! Давайте, я от-везу в дом-музей купца Тягнибокова. Вот это да, я понимаю, жили же лю-ди!".
  Галерея находилась рядом с Золехардской крепостью, построенной, как водится, на скале.
  - Золехардцы, - как рассказывал экзаменатору студент, не успевший при подготовке к экзамену до них добраться, - это сектанты, отколовшиеся от зороастрийского вероучения. - Около получаса он описывал профессо-ру космогонический каркас верований золехардцев, их культуру и эконо-мику от периода расцвета до периода упадка. Благодарный профессор не останавливал, отдыхая от рутины прописанных ответов. Тем не менее, от-правил студента на пересдачу. С извинением: "Благодарю за это дивное повествование, ласкающее слух и даже услаждающее взор яркими по-дробностями. Но, будучи всего лишь историком, я не имею права оцени-вать ваш литературный талант". (Пересдача экзамена не случилась.)
  Фомин посмотрел на наручные часы, посчитал время и поддался нахлынувшему желанию немного постоять на смотровой площадке одной из сохранившихся башен. Единичная мысль, и та ни о чём: "Чем отличались золехардцы от современных акротермалинцев, среди которых, может статься, есть их генетические потомки...". Да и не вполне мысль.
  Расслабленное, лирическое созерцание прервалось вопросом, кото-рый шокировал его. Спрашивал проходивший мимо мужчина, который крепко держал за руку мальчика лет десяти: "Не знаете, где тут пыточ-ная?". Свободной рукой спрашивающий отирал на лице пот. Не соображая, что происходит (трёхзвенная цепь из "отец", "сын", "пытать"), Павел встрепенулся и движением головы искренне выразил неосведомлённость; но рот его так и оставался приоткрытым. Мужчина энергично потащил сына куда-то дальше вперёд. Мальчишка не то, чтоб упирался, но ничего похо-жего на энтузиазм ни в движениях, ни во взгляде не проявлял. (Когда Ма-рия вскоре узнала об этом эпизоде, то пояснила, что в крепости работают исторические аттракционы. За плату можно переодеться в костюмы древ-них золехардцев, сфотографироваться и поучаствовать в интерактивных бытовых сценках из их жизни. По всей видимости, местные бизнесмены, организуя павильон "Пыточная", были убеждены, что пытки и казни со-ставляли основу быта золехардцев. Таков их досуг, так сказать.)
  Картинная галерея начиналась из коллекции воеводы Ивана Репни. За-тем собрание отошло городу и стало разрастаться, особенно стараниями Ованеса Эркуминяна, художника с эйдетической памятью. Достаточно еди-ножды, проездом, взглянуть из ночной кареты на угрюмые горные склоны, осветившиеся вспышкой грозовой молнии, чтобы затем нанести на холст их величие, усиленное мощью непогоды, но уже в тепле и комфорте ма-стерской. Это преимущество он обратил в долгожительство. Также, у него был "высокий социальный интеллект" (как в девятнадцатом веке не гово-рили). Для века двадцать первого сгодится "держать выю по ветру". Рисо-вал портреты царедворцев, дарил свои работы тем, кому следовало дарить. К его чести, известным нам Иваном Эркумийским стал только после смерти родителей. Да все деньги, что оставались после забот о многочисленной родне, он отдавал на проекты городского благоустройства. Галерее дарил не только собственные произведения, но и приобретал для неё полотна других художников.
  Но, вернёмся к посещению Фоминым мест художественного экспони-рования, которое он однажды закрепил в индивидуальном законодатель-стве. Ныне имеем страсть и её объект в точке пересечения. С табличкой на двух языках. На высоте глаз - двойной, двойственный текст: "Портрет не-известного. Неизвестный художник" и "Anonymous painter. Man´s Portrait. 1621". По виду дворянин: гофрированный белый воротник-горгера, по ис-панской моде от XVI века. Кружево ручной работы во все времена стоило очень дорого, но в тысяча шестьсот двадцать третьем году король Филипп III издал закон, запрещающий носить кружева. Якобы, указ вызван тем, что в Испании на них тратилось так много денег, что дворяне влезали в долги, разорялись, садились в тюрьму, шли на самоубийство... Припорошенная золотом прижизненная правда о заботливом, ответственном правителе. Для противодействия раскрытию побуждений монарха к запрету замалчи-вается факт, что узоры будоражили его воображение, вызывали вполне себе плотские греховные картинки и мысли - и никаких пятен Роршаха не надо.
  Линия рыжеватых бровей молодого дворянина на картине повторяла, напоминала карнизную линию разноскатной крыши. Прямые углы подбо-родка, тонкий, но не маленький нос, кончик которого прикрывает ноздри. Веки прикрывают глаза неодинаково, из-за чего левый кажется меньше; но оба они с неожиданным, до невероятности, азиатским изгибом. Глаза гля-дели прямо, но не в упор... В равной мере изумлённые и насмешливые.
  - "Никита?! Как?!", - моментальный эффект несомненного узнавания. Фотография могла бы подтвердить идентификацию, да нужды в этом не имелось. Узнавание расселилось повсеместно, не только в затылке стоя-щего у картины человека, но и в ступнях, и на тыльных сторонах кистей. Попеременно затрепетали какие-то неведомые доселе телесные жилки, словно кто-то стал разминать, пощипывать струну: так пронизывающе ост-ро захотелось сейчас провести день вместе. Без плана, когда не надо нику-да идти или к чему-то готовиться. Изобрести и приготовить что-то вкусное, и, не спеша, съесть. - "Никита поворчит насчёт моей чрезмерной любви к оливковому маслу, а я зачем-то покритикую его за привычку балансировать на задних ножках стула. С чем мы оба и согласимся. Поболтаем неведомо о чём - неважно о чём - не думая заранее что-либо обсудить. Пусть будет сказано то, что скажется. Услышать его давнюю приговорку "ну, папка, ты даёшь!" в любом значении. Увидеть его улыбку и улыбаться самому. Не коснёмся темы, которая нас разделяла. Возможно, мы поговорим о его нынешнем увлечении полётами на мотопараплане... Попробовать предста-вить себя на его месте, без чужих прибауток "то ли Карлсон, то ли птица". Что оно значит для Ника и как это? Что с ним происходит до полёта и по-том? И, если опасаться, то вместе... Возможно, порадуюсь за него, а ещё лучше - если позавидую".
  Неизвестный художник семнадцатого века наверняка удивился бы близкому, даже очень - сантиметрах в тридцати - соседству: рядом с порт-ретом висела картина столь же неизвестного Фомину С.Лепёхина, который прописался в веке двадцатом. С какой-то высокой точки, где устроился ху-дожник, можно хорошо рассмотреть индустриальный пейзаж мегаполиса, серый и блёклый: большая транспортная развязка, запутанный росчерк эстакад. Правда, на переднем плане, можно сказать "у ног живописца", имелся умиротворяющий небольшой сквер с зелёными пятнами кустов, фонтанчиком и парой белых скамеек. Глаза посетителя, заплутавшие в геометрических линиях, внезапно спотыкались о далёкую, но ясно разли-чимую композицию. Дорожно-транспортное происшествие на закруглении эстакады: развёрнутая поперёк машина и несколько обступивших её фигу-рок. Руки человека, направляющегося оттуда, подняты в тревожной сигна-лизации: скрещены вверху над головой... А позади наметилась автомо-бильная пробка...
  
  Никита позвонил бабушке, чтобы предупредить её. Сказал, что машина сломалась, и что он оставил машину на ремонт. - Ты не беспокойся, пустя-ки. Папа будет звонить - так не говори ему, а то подумает незнамо что. - Сказал ей, что будет ночевать в родительской квартире, так ближе к серви-су и рациональнее. (Отец перед отъездом в Акротермалинск дал ему клю-чи от своего серого внедорожника вместе с просьбой свозить бабушку к доктору в диагностический центр.) В голове раз за разом прокручивалось, как на съезде с эстакады, там, где радиус поворота стремительно умень-шался и отсутствовал какой-либо намёк на вторую полосу, синий минивэн стал протискиваться мимо. Никита попытался увернуться, задел отбойник и получил сработавшие подушки, разбитые бампер и фару. Помятыми оказа-лись капот, левое крыло и левая же нога. Минивэн предпочёл в кадре не задержаться. Поздняя коррекция: "Вот блин*, надо было сохранять траек-торию!".
  Последовали хлопоты, которые лишь вращение маниакальных мыслей сочтёт жизнеутверждающими. Наконец он добрался до дома и поужинал, а затем попытался переключиться на созерцание звёздного, но безлунного
  _________
  *Блин в речи нижевяземцев 2006 года - это "чёрт", отчеканенный для марги-нального обращения
  небосвода на поверхностях глазных яблок. Прежде выручало, но сейчас не помогло. - "Что, если лечь спать? Только начало вечера, но может так по-лучится остановить круговерть...". - Хотелось не думать про момент, когда отец узнает о разбитой машине. Когда надо будет сказать... - "Как-то всё получилось не так, как-то наоборот - уж мне-то совсем не свойственны неудачи. И невезение - не моё. А тут такое! Ведь я совсем другой... Отец...". - Накатило что-то непонятное, какая-то смесь обиды и любви, за-вернутая в воспоминание. - "Вот я только что закончил первый класс круг-лым отличником и летаю на новёхоньком велосипеде по дорожкам вокруг дома. Наслаждаюсь свободой: папа не поставил условие всё время оста-ваться на виду, только дежурил в сквере у дома". - Слишком большая ско-рость на небольшом спуске, наезд на лежащую на пути палку, спаситель-ный газон, разбитый локоть, неестественно вывернутая вилка руля и об-висшая нелепым клубком цепь. - "Хотелось плакать. Навряд ли тогда знал, от чего. Наверное, жалко было себя, свой новенький велосипед, своё слишком скоротечное ликование и торжество упоения скоростью. И ведь помню, папа настойчиво предупреждал: "Поначалу не разгоняйся". Что бу-дет? - "Упал?" - спросил он, когда я подошёл, ведя, волоча за собой двух-колёсного, - тот ещё вопросик! - и пробормотал: - "Ну, бывает". - Он по-смотрел на мою руку, на велик. Я хотел сказать о повинной в падении пал-ке, но не успел. - "Живой, хорошо", - и легонечко похлопал по спине. Взглянул на часы. - "Ещё полно времени до закрытия магазина. Поехали". - Не помню, что ответил, наверно "угу". Мы успели купить новую вилку. Папа затянул цепь и разогнулся. - "Давай, до вон той скамейки и обратно, ужи-нать давно пора". - Это я хорошо помню: что залезал на велосипед с неже-ланием. Со страхом: как встретиться с ним глазами, если упаду опять. Так хотелось походить на него. На того, кто так силён и безупречен... Понятное дело - идеализировал его. Это сейчас вижу, насколько отец отстал, как не чувствует, что сегодня всё совсем по-другому. Отсюда его проблемы... Я доехал до обозначенной скамейки, объехал её и, вернувшись к отцу, был рад, что не уступил страху и сел в седло...".
  Ему стало спокойно. Словно поддалась, повернулась массивная метал-лическая дверь, и день беззвучно выпустил Никиту...
  
  9
  Ровно в тринадцать часов Мария ждала Фомина напротив галереи.
  - Как вы пунктуальны, Мария. Глядя на вас, и дождь не посмеет начать-ся раньше прогнозного времени.
  - Спешила спасать вас от акротермалинских привидений, кои, по слу-хам, в изобилии гнездятся в подземных ходах под галереей. Как, Павел Николаевич, они вас под руку не толкали? Поговаривают, привидения так заигрывают с новыми посетителями. Особенно с теми, кто им нравится.
  При поощрительном участии фоминского шутливого подтрунивания, она за предыдущие дни освободилась от той скованности, что привычно сопутствует патриархальному почтению к учителю. И теперь их отношения выровнялись, стали спокойными, сбалансированно уважительными и вни-мательными. Без всплесков той восторженности, что заполнила прошло-годний монолог в письме Марии.
  Протяжённость, осязаемость двадцати минут, но и условность, химери-ческая идея: минуты такие, какими они были до изобретения первых часов. Примерно одна тысяча двести упразднённых секунд заменены их шагами, что сменяют друг друга в интервале до двухэтажного дома неясных разме-ров. Особняк. Вроде бы назвать его так уместно, хотя сомнение остава-лось. Особняк, укрытый сумраком, пожалуй. Это более, чем плотная или густая тень. Только в самом верху треугольник фронтона просвечивает сквозь навесы листвы, заменившей небосвод.
  Мария с кратким замедлением на маршруте, на ходу, представила Фо-мина двум тётушкам с одинаковыми синими платками на плечах и с не-оправданно сложными для запоминания именами-отчествами: и это даже не "Ефросинья Евлампьевна".
  Вслед за ними - ещё тётушки, дядюшки, одна бабушка, две сестры, мать мужа, некоторое количество кузин. Их мужья и дети множились или мерещились по пути: в патио, в саду, который больше напоминал лес, в анфиладе с ответвляющимся переходом к кухне, по соседству с которой накрывался стол, откуда легко угадывались литавры кастрюль, и где сгуща-лась ароматическая преамбула обеда.
  Павел Николаевич очень скоро отказался от попыток вникнуть в пери-петии, в детали родственной географии и хронологии, полностью доверяя посылу Марии "мой дом". Заблаговременно, до этого часа ему были из-вестны "мой сын", "мой муж" и "мой дед" (в действительности - прадед). Эти слова всегда произносились парой, образующей монолит. Нужно быть одноногой, чтобы ботинок без пары претендовал на собственное значение. Инвалидом Мария не была.
  Она знакомила, представляла; вереница улыбок, фигур, лиц, слов, ру-копожатий, которые сливались в единый набросок, выведенный чьей-то рукой, не скованной краями белого картона. Востребованная буквальность: не "вереница", а "змейка", так как все они попеременно то приближались, то отдалялись.
  Когда они стали подниматься по лестнице на второй этаж, сверху, навстречу, сбежал вприпрыжку Григорий Степанович, дядя Гриша. Тот, что приходился отцу Павла сводным младшим братом. Поравнявшись, он по-приветствовал прикосновением к предплечью, буркнул, что скоро освобо-дится и заторопился дальше. Немногим более года спустя (за полтора года до пожара в зарешеченном доме), в августе, в конце сухого московского дня он сядет за руль верной тачанки (так называл свою "шкоду"), чтобы ехать к тёзке, замечательному актёру Григорию Левченко - предлагать главную роль и уговаривать согласиться. Видел только его исполнителем главной роли своего первого фильма, бюджет которого выглядел скромно. Первого, так как за много лет предыдущие попытки изменить статус по-мрежа и снять свой фильм успеха не имели. По разным причинам.
  Искомый, но и нечаянный итог - соединение между собой режиссёр-ства, давно лелеемого сценария, спонсора и подписанного договора - за-стал Григория Степановича врасплох, но не лишил собранности. Собствен-ные намерения представлялись чётко, без замутняющих соблазнов. Всего три часа прошло, а он уже созвонился с Левченко. Предупредил жену и дочь, чтобы не ждали к ужину. Ехать было недалеко, ближний пригород, каких-то сорок километров.
  Машину вёл спокойно, возбуждение было внутренним и циркулирова-ло внутри сценария, внутри сюжета его фильма. Собственно, сюжета-то и не было! Можно выразиться и в том духе, что сюжет закольцован: нечто, не-известное ещё никому, только собирается произойти. Но, оказывается, уже случилось. И при этом Григорий Степанович был полон энтузиазма, был уверен, что сумеет удерживать зрителя в ряби напряженного ожидания и ввинчивать его в смысловые слои. Представил мучения того, кому доведёт-ся писать анонс. Как тот будет набирать нелепые, унылые строчки: "Глав-ный герой собирается прояснить недоразумение, идёт по улице и никак не может добраться до нужного адреса, так как постоянно происходит что-то незначительное, отвлекающее: кто-то спросил дорогу, развязался шнурок, стеснительный бомж попросил денег. И всякий раз, пока путь затягивается, предыдущее намерение распадается подобно матрёшке, и обнажается другое". А потом анонсописака размашисто, в раздражении, шлёпнет по дождевому пузырю и на месте предстоящего абзаца изобразит сиренево-плоское: "Городская пастораль".
  Григорий Степанович сбросил скорость на въезде в Огнево, где за дву-мя правыми поворотами стряхивал с себя дрёму небольшой коттедж Лев-ченко. Сам посёлок тоже небольшой; его обитатели (но не риелторы) по старой памяти называют его элитным.
  Безветрие лишь зафиксирует вопрос, но не позволит объяснить выбор момента. Почему громадная, мёртвая, серая экс-ель, потерявшая не только хвою, но и почти всю кору, почему эта деревяха выбрала именно эту пору, чтобы начать рушиться? Ствол лёг точно на передние сиденья. Будь это кас-кадёрская работа на съёмках, любые придирки к точке приложения были бы неуместны...
  Врач скорой помощи курил; ждал, пока спасатели доделают свою рабо-ту. Рыжебородый, бочкообразный детина, идеально подходящий в каче-стве мясника для массовок в съёмках кино на социально-исторические сю-жеты. Получив доступ, только и смог, что покачать головой, и, позабыв о своём основополагающем атеизме, пробормотал что-то о переходе "в юрисдикцию господа" и --
  
  В крохотном холле второго этажа, в лёгком кресле, обращённом спин-кой к окну, сидела мать дяди Гриши, вторая жена Степана Теобальдовича Фомина. Если и заметила фигуры, появившиеся напротив холла, дополни-тельно освещаемого лампой настенного светильника, то ничем этого не выказала. Клубок буроватой нити на коленях, равномерные движения вя-зальных спиц.
  После пожара в зарешеченном доме ей предстоит жить в интернате и со временем стать тамошней достопримечательностью. Спустя первые десять лет начнёт здороваться с человеком всякий раз повторно, даже если видела его пару минут назад. Однако, глаза не подведут. Несмотря на то, что будут постоянно, лишь с перерывами на некрепкий сон, омываться слёзными новостными струйками из телевизора: взрыв аммиачной селит-ры в порту Бейрута, пожар в соборе Нотр-Дам де Пари, потеря связи с кос-монавтами на подлёте к Марсу. Впрочем, тот же эффект будут иметь ново-сти о спасении выбросившихся на отмель китов в Тасмании или разбитых стёклах при падении метеорита на окраине Рейкьявика. С подачи вооду-шевлённых журналистов, писавших о "феномене Фоминой" ей также предстоит получить прозвище "мадам Фефо". Потом, как это и бывает, ис-точник забудется, но в обиход войдёт "фефо" и его производные. - "Да ты просто фефоня!", - так станут говорить, соединяя заведомую непостижи-мость пришедшего везения и нерациональность, всяческое отсутствие из-влекаемой из него выгоды.
  За креслом, по другую сторону багетного прямоугольника окна - огромная черешня, парадоксально плодоносящая в сумраке вышестоящих крон. С высокой садовой стремянки при черешне приветственно машет рукой её внучка. Люся, дочка дяди Гриши, кузина Павла. (Внучка черешни - во времена, когда люди жили при деревьях.) Лицо не очень хорошо разли-чимо из-за освещения; уже готова слезать со стремянки, корзинка уже полна... Но не может миновать гигантскую, блестящую, трёхцветную - пун-цово-розово-золотистую - ягоду; тянется, вытягивается вдоль ветки. Бе-режно, нежно отворачивает ягоду кончиками тонких, длинных пальцев и, откинув голову с длинными, свободно вьющимися волосами, подхватывает её собранными в трубочку губами.
  Чтобы в речи "падение дерева" сменилось на "после того, как папы не стало" пройдёт больше года. Не скоро, ещё через "потом", в прозаичности какого-то не слишком существенного разговора будет произнесено "после смерти моего отца". И Люся резко замолчит, споткнувшись об эти свои слова.
  ... Запротоколировано, как двадцатилетний Павел Фомин, только что демобилизованный, по пути домой заехал на день к своим московским родственникам. Прямая армейская спина, облачённая в ореол тщательно подогнанного воинского мундира, на груди множество значков, сполна заменяющих эпические ордена. "Блещут эполеты". В миг прощания деся-тилетняя Людочка вручила конверт. Внутри оказался её снимок. Открытое лицо, наполненное радостью, отсвет сказок со счастливым концом. В пря-моугольнике доминирует оригинальная свежесть детской улыбки, которую стараниям фотографа не удалось подчинить приглушённым канонам фото-ателье; на обороте, глубоко в твердь фотобумаги, сочилось сердечко алого фломастера, пронзённое стрелой, а также признание в вечной любви. Оно же - обещание.
  Составить её психологический портрет ныне - задача, которая пока-жется весьма простой всем, кто знаком с ней несколько дней. (Аналогия с фотографическим портретом: достаточно нескольких упрощающих мани-пуляций, чтобы в итоге получить удобный фоторобот.) Люся не блистала красотой - устойчивый фразеологизм. Почему же не сказать "блистала не красотой, а ..."? Например, умом? Настолько выдающимся, чтобы не быть выпяченным. Проявлялся он тем, что её слова оказывались своевременны. Невидимка, расположенная к людям: лёгкая на подъём, всегда готовая от-кликнуться, поддержать и сопроводить подругу. И потому почти всегда при ком-то, неприметная, в периферии зрения.
  Вопреки такому стигматизирующему описанию, ей хватит честности замкнуться, полностью предоставить себя горю.
  По этой ли причине, либо по какой другой, сидящую в одиночестве за столиком кафе девушку заметит будущий жених. Робея, спросит разреше-ния сесть за столик и не сбежит, получив в ответ явно неприветливый ки-вок. Считая себя прежде не способным проявлять инициативу при знаком-стве с девушками, он признается ей спустя ближний месяц: "Безмерно счастлив тем, что остался и дождался симфонического сполоха твоей улыб-ки". - "Люблю, предлагаю руку и сердце и прошу стать моей женой", - всего несколько заимствованных слов разрушили консенсус - чёрствый, как залежалый сухарь - о том, что семейное счастье Люсе не уготовано.
  Родственникам постарше приглашения на свадьбу разосланы по ста-ринке, по почте; подруги приглашены по телефону. Она с удивлением наблюдает, как извернулась грусть от того, что на свадьбе не будет отца. Не ужалила, как обычно, в горло, а только ущипнула в груди да ненадолго прижала плечи.
  Подруги событию обрадовались. Несмотря на то, что теряли возмож-ность пользоваться Люсиными талантами в прежнем объёме. А ещё, не сговариваясь, порознь, твердили про исходящее от неё сияние. Накануне Люся узнает о беременности, но не скажет об этом сразу никому, даже отцу ребёнка: захочет ещё совсем чуть-чуть понежиться в счастье, которого будто бы уже и не ждала, но и ждала тоже; побоится уменьшить, отщипнуть от него своими словами.
  Авторство утеряно, но идея предсвадебного девичника будет воспри-нята как органичная. В большом загородном доме подруги - тёплом, кра-сивом, ещё и в обрамлении свежих сугробов - ей отведут лучшую гостевую комнату на первом этаже; остальные разместятся на втором. Где-то в глу-бине ночи и где-то в глубине дома начнётся пожар. Для спасения пришлось прыгать из окон, благо сугробы поддерживали иллюзию мягкости. Сгорит только Люся: все окна первого этажа были снабжены затейливо изогнуты-ми коваными решётками...
  ... Мария озабочено смотрела на Фомина: "Что-то случилось?". Оказы-вается, тот прислонился к стене. Да так внезапно, резко, что она по инерции ушла вперёд, пришлось возвращаться.
  - Идём, - и чтобы смягчить резкость, приказную краткость, он скоропа-лительно солгал: - всё в порядке, в колене что-то щёлкнуло. - Постарался изобразить нечто улыбкоподобное и, следуя свежеиспечённой версии, стал разминать, потёр коленку. При этом изо всех сил стремился проигно-рировать собственного "следователя", увернуться от допроса: "Что это было?".
  - "Не предупредить ли?", - свалилась мысль, подобно полёвке в све-жевырытую яму. "Полёвка" получила доступный и вразумительный ответ: "Всё это - не более чем усталость и разлив меланхолии". Но, не будучи убеждённым во внятности собственного ответа, рассвирепел и обозвал всё обмылками бессознательного.
  Перед ничем не примечательной дверью, чья деревянная основа в не-скольких местах скинула с себя слой белой краски, Мария развернулась и посмотрела в лицо Фомину: "Мой дед - особенный. И вовсе не потому, что ему сто три года. Вы поймёте, когда познакомитесь". Взгляд её опреде-лённо можно назвать и строгим.
  Сколь много приходилось видеть людей, которым за сто лет? Все ли они сухонькие, согбенные? Такие, как человек в кресле на изогнутых нож-ках-лапах сбоку от тёмного низкого столика? Всегда ли в их лицах морщи-ны доминируют над свидетельствами индивидуальных различий, да и над отпечатками предшествующих страстей тоже? Уже и одежда приходит на помощь в видимом различении мужчин и женщин "за сто".
  Бывают помещения, избежать описания интерьеров, деталей которых будет безответственно: те подробности сразу задают контекст происходя-щего. Как, например, колода игральных карт: когда я узнаю, что компания собралась за столом с новёхонькой колодой игральных карт посередине, то это подразумевает события, отличные от того случая, когда колода заса-ленная, потрёпанная. Какими бы игроки ни были сами по себе.
  Но не сейчас, не в этом случае! Здесь, в этой комнате, всё создавалось голосом!
  Голос человека, сидящего в кресле - дряблый. В местах точек между предложениями - затишье, когда кажется, что мысль, совершившая бросок на передовой рубеж, приникает к земле и осматривается - не окопаться ли? Важно: дряблость намекает на немощь, и срабатывает простительное детям восприятие, которое связывает напрямую мускульную силу и рост со значимостью их обладателя.
  - Да, я тут достопримечательность. - Прозвучало иначе: получилось произнести "достомечтатель". (Далее речь старика восстановлена до при-вычного разговорного формата, так как сохранение прямого цитирования с многочисленными потерями слогов и купюрами окончаний будет и недо-стойным, и вводящим в заблуждение.)
  - Ну, ты понял, - это к Павлу. (Возможных адресатов всего три: либо к гостю, либо к Марии, либо к себе.) - Машенька - умница. У неё хватает ума не навязывать мне всё правильное, как это делает моя внучка, её тётка. Тупо так: всё новое - правильнее прежнего... В отличие от той, не решает за меня, не талдычит, что мне можно, а что нет. И всё для того, чтобы я украшал семейную вывеску на пару календарных разворотов дольше. Ма-ша за дитя [меня] не держит, не считает отсталым. Поэтому и ладим так хорошо... Нет, я не соглашаюсь с ней во всём. Спорим. Только я не считаю её порывы глупостью. Если всё учитывать и рассчитывать, то выйдет пара-лич. Говорит, вопросы детские, наивные, что я задаю, наоборот - ей на пользу. Вот Маше и привольно со мной. Я ей верю... Да, она умная!
  Смутилась ли Мария - неизвестно. Но зачем-то предварительно пару раз кашлянула, прочистила горло прежде, чем сказать: "Ну, надеюсь, что я не главная тема. Пойду. Вернусь позвать к столу". И закрыла за собой дверь, забыв представить двоих людей друг другу.
  Старик в кресле вытянул руку вперёд: "Видишь коньяк в шкафчике? Внук, тот, что во Франции, хвастается, [что] из собственного погреба. Возь-ми. Налей нам немножко".
  В согласии с жестом Павел пошёл к стоящему в углу комнаты застек-лённому шкафчику. В который никто, кроме хозяина, не заглядывал, судя по пыли и по тому, что предметы расположились в благостном беспоряд-ке. Канонические фужеры не просматривались, рядом с бутылкой в каче-стве сосудов нашлись только несколько перевернутых вверх дном тёмных серебряных рюмочек.
  Павел взял бутылку, две рюмочки, подошёл к столику и наполнил их. Передал одну старику. Услышал в ответ: "Маша говорила, что ты хороший человек. И правда, не стал мямлить, сомневаться насчёт моего здоровья, оглядываться на дверь, на разрешение...".
  - Ну, давай. За знакомство, - старик медленно дотянул опустевшую рюмочку до стола, поставил её и добавил: - мы есть... Ну, теперь я готов поведать о смысле жизни... Да шутка, хоть Машенька просила не дурачить-ся, не ёрничать. Но так меня и в самом деле спрашивают... Вот с телевиде-ния нашего приезжали недавно... Издеваются или нет - не могу знать. Мне всё лучше, чем греметь костьми в мешке, как Урсула... Я ведь Гамлета даже играл в нашем театре. Так что вопрос о смысле - по адресу.
  Заметив вопрос на лице Павла, пояснил: "Я актёр. В девяносто пять по-следний раз [играл]".
  Немногословный, простительно растерянный Павел: "Неожиданно. Но раз такая идея и возможность появилась, то интересно".
  - Ты прав. Сказал "а". Знаешь, когда такой вопрос о смысле задают... Если допустить, вдруг я отвечу их невнятным ожиданиям... Если бы дал аб-солютный ответ - я сомневаюсь, что они им воспользуются. Что направятся по указанному адресу. Наверное, хотят приятное сделать, на мою мудрость намекают. Вот и приходится думать, что сказать, а что при себе оставить... - Человек в кресле помолчал, провёл в помощь себе кончиками пальцев по лбу. - Сосед, ему девяносто и на меня до сих пор за что-то сердит. Так вот, он говорит, что мы живём по привычке. Вполне может быть, я тоже когда-то так думал о стариках, не помню... Моё преимущество - умру я раньше или позже - ничего из дорогого мне не добавится и не отнимется. Ответа не знаю. Знаю только, определённо стоит спрашивать себя: зачем я живу так, как живу. Я вот живу затем, чтобы баловать своё любопытство. Сейчас меня занимает, зачем люди меняются. Это же совсем не обязательно - меняться по правде. Достаточно понарошку, притвориться... Может, ты зна-ешь?
  - Не думал об этом, - Фомин сделал несвойственный ему жест: развёл руками. - Но если какая идея появится, скажу.
  - Договорились. Я могу скоро устать, или забыть, что хотел. Ты и впрямь хороший человек. Тебе сколько?
  - Сорок четыре.
  Старик пошевелил губами, помогая себе в подсчёте и спросил:
  - Тогда ответь, что изменилось в мире за тридцать лет?
  - Не знаю... Первое, что приходит в голову - что безбоязненность по-явилась.
  - Да... Маша говорит, что сейчас другие страхи. А для меня - нет изме-нений. Раньше раздражался, что не умею чего-то, что [умеют] люди помо-ложе. Сейчас дошло: отличия в умениях те же, как если б я оказался среди затерянного в Амазонии племени. Не более того. Мир знакомый, один и тот же. Обстоятельства разные. Оттого мне в нём всё понятно... Ну, назови мне новое?
  - Ну, например, у вас стали брать интервью насчёт смысла жизни, - на этот раз Павел ответил быстро.
  - Разве это новое - то, что журналисты пользуются мной в своих сюже-тах для своих целей? Или, что мало кто способен вообразить жизнь друго-го? Жизнь инвалида или умирающего, или столетнего старика... [Моё] бо-лящее тело - как доспехи с прорехами - привык, но оно не имеет отноше-ния ко мне... Большинство людей доспехи в музеях только видели. А я в театре в настоящих хаживал, заказать лёгкий реквизит сложно оказалось... Многие, кого знал, и ровесники мои, не расставались - сначала с приёмни-ком, потом с телевизором: всё ждали, когда голос [диктора] объявит о по-беде вселенского добра, о наступлении окончательного [счастья]. Точь-в-точь, как комментатор [спортивный] - о выигрыше своей команды. Они поставили на этот исход - и ждали выигрыша своей ставки. И со счастьем всё было ясно: выигрыш [ставки] сулит новые блага... И я такой же [был]. Азартная игра, зависимость... А сейчас знаю: всё, что мог выиграть - выиг-рал. И других ставок не делаю. Свобода от игры, от правил - вот моё ны-нешнее удовольствие... Чувственное: аж тепло в руки идёт, когда думаю... Да, свобода от игры. Я её слышу. Это как тишина, когда перегретые цикады вдруг разом умолкли. Я слышу. Уши ни при чём. Я свободен так же, как скала: люди огибают меня, как волны. А захочу, превращусь в кита и плесну водой. И опять скала. Я уже не боюсь кого-то обидеть, даже Машеньку. У меня просто не получится!..
  Павел, который забыл опустить рюмку и забыл куда-нибудь присесть, продолжал стоять рядом; сидящий человек заметно дышал, положив одну руку куда-то в район солнечного сплетения, но другой показывал, что всё в порядке.
  - Красиво говорю? Не вышло сказать некрасиво... А всё правда... - По-молчал дольше, чем прежде случалось в этом разговоре; только открытые веки да движения глаз не позволяли подозревать заныривание в сон. - Мой папа, Георгий и моя мама, Алия, вернулись. Разница между нами уже такая прозрачная... Когда не дремлю, мы вновь болтаем. О том, о сём. Ра-дуемся. Это не я за них слова сочиняю. Просто поверь. Вот про тебя им рас-скажу --
  
  10
  Пошла вторая неделя. Рабочие дни одинаково чередовались с сухими тёплыми вечерами. Откуда трава и деревья берут силы? Идут ли в Акро-термалинске когда-нибудь дожди? Ночью, наверное?
  Вечерами Фомин любил прогуляться: ему, жителю крупного города, где рубашки с коротким рукавом носили четыре-пять месяцев в году, нра-вился южный колорит. Подальше от центра города не у всех улиц были тротуары, коровы паслись у самой дороги. Когда им было нужно сменить дислокацию, то и дорога принадлежала им. Машины привычно признавали их приоритет и медленно объезжали. Один раз он наблюдал, как водитель жигулей цвета спелой вишни вознамерился то ли развлечься, то ли прове-сти воспитательную акцию. Его левая рука с татуировкой, где русалка хоро-водила с неким морским чудищем, расслабленно свисала через опущен-ное стекло. На маленькой скорости, равной шагу коровы, он стал прибли-жаться к её боку - десять сантиметров, пять - рассчитывая, что та свернёт на обочину. Павел невольно напрягся. Но ничего не случилось: через мину-ту сосуществования самодостаточные особы продолжили исконную траек-торию движения. - "Обе - убеждённые в своём превосходстве", - как по-том он шутил, рассказывая друзьям о подсмотренной сценке.
  Обитатели города не имели склонности прятаться в своих жилищах: повсюду столики у дверей домов и на низких балкончиках; сидящие при них люди, пьющие чай, кофе или вино, играющие в нарды, беседующие или самозабвенно занятые созерцанием. Причём, люди не только пожилые, как можно было бы предположить. Одно из излюбленных упражнений местных остряков, нынешних и грядущих: делать предумышленные пере-воды названия города с латыни и прикидывать, как будут называться их земляки и землячки. Что, если они живут в Верховной Бане или в Термах-на-Возвышении?
  Небольшие частные дома не отличались разнообразием конструкций. Но при многих фасадах просматривалось стремление заявить о себе экзо-тическим деревом или кустом. Ну ладно, пускай всевозможные рододенд-роны, барбарис, карагана. Пусть кедровый стланик! Но ведь не сами собой добрались до города дальневосточный тис, багряник, вейгела?
  Любил заходить на рынок, где не принято торговать неспелыми фрук-тами, и где осы и люди научились балансировать в поисках безопасного компромисса. Останавливался у сувенирных прилавков с непохожими друг на друга изделиями, глядя на которые верилось, что они действительно вырезаны, выдолблены, склёпаны или спаяны поблизости, жителями из домов неподалёку.
  И всё же на следующий вечер Павел Николаевич отказался от прогулки в пользу консультации пятнадцатилетней дочки одной из участниц тренин-га. Обычно на выезде он не соглашался работать после тренингового дня, зная по опыту, что завтра опять востребуется максимальная работоспособ-ность и концентрация. Но на этот раз отказать не смог: царившее в группе общее настроение согласия растворило в нём эту верную идею, потребо-вало уважения к себе. На то оно и общее.
  Даша (так звали девочку) рассказала несколько деталей про свою жизнь. И что не ходит по городу одна. Всегда с кем-то: родители, подруги, знакомые родителей и подруг...
  - Иногда я боюсь, что подъедет машина, меня схватят и увезут. И почти всегда этот страх подкатывает, если где-то неподалёку проезжает мили-цейская машина, - девочка быстро закончила изложение сути дела, как она считала, и вопросительно встретилась глазами со слушающим её челове-ком.
  - Так... Даша, я понимаю твою маму, её интерес в нашем с тобой разго-воре. Это затем, чтобы её дочка могла иметь те же возможности, что и дру-гие. Но тебе-то зачем становиться такой, как другие? Я понял, ты - общи-тельная, ходишь повсюду с подругами, с родителями. Вы хорошо ладите, их присутствие тебя не сковывает...
  Удивительное, поощряющее чувство от того, что мужчина средних лет с высшим образованием и пятнадцатилетняя школьница-подросток способ-ны одинаково легко, быстро угадать и продолжить мысль, которая только что выпорхнула из словесной оболочки. Неожиданный, бросающий вызов, вопрос Фомина был с любопытством принят.
  Фомин не смотрел на часы; Даша зависла, как показалось, минуты на три. Её мозговой компьютер ощутимо гудел, формируя ответ: верхняя губа шевелилась, подбирая, примеряя частоту и амплитуду в пространстве, кон-чики тёмных волос навивались на указательный палец, разматывались об-ратно и заново сворачивались...
  - Ну, как же... Да. Это у меня давно, с самого детства, и я действительно привыкла... Но ведь я хочу поступать в медицинский институт, ведь у нас в городе такого нет, - Даша выглядела довольной, как ученица, уверенная в правильности решения сложной задачи.
  Не было прямых вопросов, предложений вспомнить что-либо: она са-ма, слово за слово, по каким-то ассоциациям, вспомнила случай, имевший место, когда ей было пять лет. Обрисовала общую канву:
  - Мы куда-то шли, держась за руки: папа, я посередине и мама. Про-хожих почти не было. В какой-то момент мы увидели, как мужчина бьёт женщину, та отбивается и зовёт на помощь. Папа говорит мне "стой здесь, ничего не делай!", и они с мамой бросаются разнимать, защищать женщи-ну. И тогда дерущиеся, муж и жена, как я сейчас понимаю, оба пьяные, начинают кричать на моих родителей... Нет, кричала женщина: "Сейчас вы-зову милицию, вас в тюрьму посадят".
  Даша посмотрела на Фомина, не зная, что ещё сказать. И тогда в не-большой комнате появились уличные "метров тридцать", которые отделя-ют пятилетнюю девочку от смешанной композиции с четырьмя взрослыми. Появился осветительный столб с незажжённым в дневное время фонарём, за которым она ненадёжно припрятана отцом и к которому прикована его строгим указанием ничего не делать. То, что она чувствует в этот момент - не только бессилие! Это недоумение: "Почему мои папа и мама меня бро-сили?!". И поверх всего - ужас: "Сейчас приедет милиция, родителей уве-зут в тюрьму, а я останусь одна, за этим столбом, за которым не спрятаться, и некому будет меня от этих ужасных людей защитить!".
  - Мне одной не выжить, не справиться! - умоляет из-за фонарного столба девочка.
  - Даша, тебе сколько сейчас лет?
  - Пять, - негромко, по возрасту, прозвучало.
  - Пятилетней девочке трудно оценить достоверность угроз и действи-тельно, очень страшно остаться одной. Она ещё не знает, как себя защи-тить, не умеет, - откуда-то звучит голос другого человека.
  - Так, - больше кивок головой, чем звук.
  - Даша, тебе сколько лет сейчас?!
  - ?!
  - Так сколько тебе сейчас лет?
  Пауза. Секунды три. Не больше пяти. Короткая или длинная?
  - Конечно, пятнадцать! - Даша выбежала из-за фонарного столба.
  - И ты знаешь, что сейчас по-другому, спустя эти десять лет...
  Даша перебила-подхватила, не замечая, что сжимает кулаки:
  - Конечно знаю! Я - как вождь краснокожих из рассказа О´Генри. Пусть только попробуют!
  Дашиной маме пришлось подождать примерно пятнадцать минут сверх оговорённого времени. Павел Николаевич ответил на её вопросительный взгляд, точь-в-точь такой, каким родственник тяжелобольного в надежде и страхе встречает осмотревшего его врача: "Будет правильнее, если Даша расскажет то, что сама сочтёт нужным. Или не расскажет. Ладно?".
  Через несколько минут он попрощался на проходной с дежурной, вы-шел в неизменно тёплые сумерки и сделал несколько шагов в сторону гостиницы. Лишь успел покинуть конус оранжевой подсветки от фонаря у двери, когда поперёк траектории движения нарисовался багатур в чёрном. Прямо из фильмов про гангстеров Соединённых Штатов первой половины двадцатого века. Только носки не белые. Тип пригласил-скомандовал: "В машину". И стоял, не толкаясь, но каким-то загадочным образом перего-родив плечами все направления обхода и отхода, кроме проёма открытой двери машины. Впрочем - двери передней, что Фомин сообразил немного позже. По рельсам, проложенным предшественниками, прокатились две мысли: "всё когда-то бывает впервые" и "неужели это со мной?". (Где гербовая индивидуальность?) По шляпкам костылей, забитых в попереч-ные шпалы, скользнула, выкатилась третья мысль: - "Жертва массовой культуры! Почему бы не из Гомера: "...Если же смертный ты муж и земные плоды поедаешь, ближе ступай, чтоб скорей угодил ты к погибели в се-ти""*?
  Путь в неизвестность наполнялся царапающей отчуждённостью давно не являвшейся граммофонной иглы по виниловой пластинке: "Культура - наследное богатство, что находится в распоряжении всякого, кто рос в окружении этого богатства. Чем не обнищание: расстаться с Троянской войной, с Еленой и Парисом? Вроде кремниевых наконечников копий - их изготовители не предвидели, что сии изделия превратятся в "фаллические экспонаты" в провинциальных краеведческих музеях... Одиссей, Кас-сандра... Пусть простят неназванные. Не лучше ли, чем быть размолотыми между букв "и др." в пыль, что утратила запах?".
  Через некоторое количество пульсаций времени машина с молчащими людьми остановилась у ворот какого-то колониального дворца, сходство с которым должна была подчеркнуть аллея из пальм. Впрочем, познания Фомина о пальмах и нравах мафиозных кланов - весьма скудные. Впрочем, и на куче высыпанной впопыхах щебёнки прорастает зелёный лист, пусть и не для поедания в дорогом ресторане. Впрочем, всегда найдётся тот, кому лист пригодится.
  Человек в глубоком кресле напротив как-то назвал себя. Что-то вроде "Гиляка". То ли неразборчиво назвал, то ли Павел от напряжения не рас-слышал. Переспрашивать не захотелось. Перевод с украинского вынырнул липкой выдрой на мелководье.
  Неясно, насколько уместна аналогия с Аль Капоне, осуждённым за не-уплату налогов: впоследствии Гиляке будет предъявлено обвинение в "же-стоком обращении с животными, повлекшем их гибель, с применением садистских методов, а также в присутствии малолетних". Приговор, однако, так и не вынесут: Гиляка умрёт в следственном изоляторе. Согласно заклю-чению эксперта - вследствие обширного мозгового кровоизлияния.
  Так будет через семь лет. В настоящий момент контрастный свет из-под металлического плафона добирается только до кистей его рук, непо-движно прикрывающих колени.
  - Так это ты...
  Фомин смотрел на него в недоумении.
  ____________
  *Гомер, "Илиада", перевод Н. И. Минского.
  
  Гиляка развернулся вопросом к потолку:
  - Ты что-то сделал с моей дочкой, Лилей...
  Десять пальцев арматора переместились с колен и синхронно выстуча-ли короткую дробь по подлокотникам, по правому и левому подлокотнику, подобно звуку открывающихся портов по правому и левому борту капера: "Звонила её мать. Сказала, что Лиля смеялась. Слышала впервые за много лет...".
  Глаза начинали привыкать к освещению. Лицо Гиляки - багровая кожа, словно только что ошпаренная солнцем. Насыщенный цвет, переходящий в мрак.
  - Хочу отблагодарить. Я твой должник. Говори.
  Фомин и сам не заметил, что мимолётно почесал за ухом, прежде чем ответить:
  - Принято. Бутылка коньяка и довезти до гостиницы.
  Его внутренний голос не преминул похорохориться и спросил: "Откуда это у меня"? Но спросил шёпотом.
  - Принято, - тыльной стороной руки от живота Гиляка хлёстко сделал прощальный жест, который, по счастью, можно было не истолковывать как "кисть, предложенная для поцелуя".
  Та же машина с теми же двумя молчащими людьми остановилась пе-ред гостиницей с платаном-матершинником. Таким родным, таким своим.
  Машина развернулась, звук её шин начал отдаляться. Ноги затряслись, перестали служить опорой; удерживая одной рукой пакет с коньяком на весу, Павел опустился на траву. Но не один, а под присмотром иронии: "Опрометчиво. А если задница на брюках позеленеет от травы. Что завтра надену?".
  
  11
  К началу конференции Павел Николаевич чувствовал себя скорее вы-мотанным, чем усталым и потому был рад, что доклад запланирован на первый день: будет два с половиной дня на отдых.
  Знакомая ему атмосфера профессиональной тусовки; психотерапевты с психологическим или медицинским образованием, психологи-консультанты, коучи, тренеры и иные человековеды и человекосталкеры. Обширная география конференции порадовала организаторов. Среди участников немало студентов, но молодых мужчин и женщин с опытом работы в несколько лет - большинство. То ли их привлекал короткий путь к признанию, то ли они мобильнее. В подобных мероприятиях имелась со-держательная, профессиональная сторона, которую организаторы, как пра-вило, хотели бы видеть на возможно более высоком уровне. Увы, похоже, что не редкость, а общее правило: "Получилось так, как получилось".
  Эмоциональная атмосфера таких конференций отличалась от корпора-тивных мероприятий для многих других профессий, которые также прово-дятся с выездом и ночёвками вне дома. Помимо традиционных выступле-ний-докладов, значительная часть программы проходила в многочислен-ных коротких мастер-классах и мини-тренингах. В оранжерейном формате психологической конференции встречи "без фасадов" менее опасны: если что-то "пойдёт не так", можно списать на эффект интенсивного взаимодей-ствия, где большая, по сравнению с повседневностью, открытость является и условием, и средством. Раскрепощённость без алкоголя. Плюс к этому - общая легенда, легенда по умолчанию: повышать осознанность - это бла-го. Плюс к этому плюсу - пустой эротизм.
  Когда-то, когда вместе с СССР пали берлинские стены недальновидных, не просчитанных запретов, многие преподаватели стали тотально эксплуа-тировать эротические ассоциации. Нашпиговывали эросом почти любые темы, чтобы гарантированно заполучить внимание аудитории. Этакие коль-ца лука между мясным содержанием на шампуре. Заодно преподаватель приобретал репутацию прогрессивного и смелого человека, для которого нет запретных тем. Распространённый обычай - вставить, например, по-среди пункта про инфантильную личность анекдот о заблудившемся в лесу парне, которого горбатая баба-яга с клюкой обещает спасти при условии сексуального удовлетворения. - "После оргазма старушка отказывается выполнить свою часть соглашения: "Э, мил-человек, тебе столько лет, а ты всё в сказки веришь!"". - Прошло изрядное количество лет, и подобные трюки перестали срабатывать так, как раньше. Реакцией на них становились улыбки. Но такие, как на групповом фото при упоминании сыра. Улыбки из-за нежелания обидеть оратора, так верящего в то, что он есть бунтарь, нарушающий табу. Результат закономерный: так неизбежно будет, если демонстрацией буклета с аппетитной едой постоянно пробуждать голод, а в сторону желудка отпускать только слюну. Тем не менее, пустой эротизм остался. Пустые слюни. Подсвеченный холодным искусственным светом фонарика пещерный белёсый эротизм. Вот и сейчас, в программе психоло-гической конференции областного педагогического университета пропи-сались следующие названия мастер-классов: "Гендер и с чем его едят!", "Есть ли у меня тело?", "Где начинается harassment и заканчивается сексу-альность?", "Ниже пояса - личность и образ тела". Справедливости ради следует отметить, что доля таких названий была невелика. Пожалуй, един-ственное, что можно назвать новым, услышанным впервые - это долетев-шее издали до Фомина соединение его имени с определением (или ого-воркой) "монстр психотерапии".
  Последний раз в такой тусовке он присутствовал пару лет назад. И, све-ряясь, удивился чему-то, какому-то изменению в себе, которое поспешно назвал отстранённостью. Раньше чувствовал эту специфическую атмосферу изнутри, и она ему нравилась. Помнил, как стремился найти подтвержде-ние своей профессиональной состоятельности, как ценил возможность вычислить признание по непосредственным откликам коллег.
  (Если Павлу Фомину так будет угодно, пусть порассуждает о природе собственного удивления. Мне же всё ясно: не сомневаюсь, что и по окон-чании психодраматической группы в предыдущий день, этот "монстр" оставался пропитан естественностью, человеческой честностью. Укутан, как мягким и лёгким пледом. Выглядит так: "Слабеющая зима, закат, капель. Тишина, изредка тревожимая далёкими звуками. Расчищенная дорожка к дому. Зажжённый камин. Поутру угрозы огня, нешуточные намёки пламени упрятаны в остывшие угольки. Обращённый на них взгляд - вне предосте-режения. В доме так тепло и спокойно, что невозможно поверить рассказу гостя о непогоде, которая, по его словам, якобы накрыла середину ночи. Для суеты и тщеты нет места.)
  Готовясь к конференции, Фомин спрашивал себя, презентовать ли ста-тью с рядом цифр и выводов. Нет, скучно! Тот, кто интересуется темой, найдёт текст статьи полностью. В коротком публичном выступлении он хо-тел сказать что-то полемическое - или, если получится, даже очень поле-мическое - плод мышления. Нынешний доклад родился из работы в тече-ние нескольких лет с Альбиной. - "Имя вымышленное, биографические детали изменены", - предупредил, как положено, Павел Николаевич. Ар-тистка одного из Нижевяземских театров; бесспорный диагноз шизофре-нии. Первый раз она пришла к нему по совету коллеги, вскоре после вы-писки из психиатрического стационара. Эхо, голос-напутствие доброжела-тельного лечащего врача: "Вы теперь наша, навсегда!".
  - Шаблон в психотерапии, - приступил к изложению Фомин, получив слово от председательствующего, профессора Федюничева, заведующего кафедрой и одновременно друга Протасова, - явление сугубо положитель-ное. В нашей профессии так немного положений, которые не оспаривают-ся, что стоит приветствовать согласие и стремление к нему. Оно жизненно необходимо для дальнейшего развития прикладной дисциплины, коей яв-ляется психотерапия. Что не отменяет необходимости в ревизии шаблонов по мере накопления инноваций. Предлагаемая область ревизии - психоте-рапия при психических заболеваниях. - Фомин взглянул вниз, на распеча-танный текст доклада, что лежал перед ним. Забыть он не мог, но уверен-ности зачерпнул. - Итак, к третьей четверти двадцатого века сформировал-ся консенсус о вспомогательной роли психотерапии в случае эндогенных психических расстройств. Консенсус о том, что она предназначена содей-ствовать медицинской реабилитации, адаптации больного к требованиям социума. Решаемые задачи направлены на снижении риска последующего рецидива, последующей инвалидизации. Антинаучное, за скобками теории и практики, допущение по умолчанию о том, что у заболевшего - импли-цитный паралич социализации. Выглядит так, словно социализация, как переменная влияния на практику взаимодействия больного с миром, по-ставлена на паузу. Вследствие такой позиции вопросы о смыслах, о само-реализации, о развитии личности вызывали у специалистов либо отторже-ние, либо скепсис и вежливую отсылку к народившейся саногенетической медицине: "Идите вы туда!".
  Фомин обвёл глазами зал, где собралось под сотню человек, словно имел необходимость рассмотреть лица в двух дальних углах.
  - Но что тогда, в те десятилетия, могла предложить психотерапия? У психоаналитических моделей как минимум организационные сложности с интеграцией в медицину, сложности с доступностью и подготовкой доста-точного числа специалистов... Рациональные и суггестивные методы не выглядели убедительными в обращении с внутренними смыслами... Тогда только появились и начали распространяться гуманистические модели по-мощи, по-детски бунтарские, с максимализмом тезиса о примате чувств.
  Он в очередной раз, злоупотребляя этим приёмом, оглядел аудиторию из стороны в сторону.
  - Как ни банально, но следует упомянуть прогресс. К настоящему вре-мени практикующим специалистам стали доступны новые методы психо-терапии. Перемена в возможностях - перемена в задачах. Новые методы изначально получили признание в помощи людям без психиатрического диагноза. Но, я готов аргументировать, что они позволяют ставить и решать новые задачи и по отношению к тем людям, чей психиатрический диагноз не будет, скорей всего, снят когда-либо. Человек, находящийся в ремиссии, может и должен получить возможность вместе с профессиональным собе-седником подступиться, вернуться к планированию жизненной стратегии. Даже при наличии умеренного когнитивного дефицита или изменения в эмоциональной сфере. Для самого же человека с диагнозом общение с психиатром остаётся просто одной из сторон его жизни. Такой, как для всех людей - общение со стоматологом. Одна из реалий, которые требуют дис-циплинированно уделять им внимание и время... Иной вопрос, неприятный - насколько этот подход практичен? Скажем так: насколько удобно для окружения - оставлять ответственность за свою жизнь такому человеку, не лишённому гражданских прав? Приходится обращаться к таким категориям в поисках определённости. Ну подумайте, когда детям исполняется восем-надцать, разве не возникает искушение оставить при себе управление, от-ломить кусок от пресловутой ответственности, как ломоть от буханки хле-ба?! Обоснования имеются... Иногда ещё как имеются...
  После доклада, в ближайшем перерыве, Фомин вышел на улицу. Все скамейки были заняты, и их функции взяли на себя округлые широкие пье-десталы малых архитектурных форм двойного, а то и тройного назначения. Свободное место нашлось на одном из них, похожем очертаниями на поч-ку животного или мольберт художника. Могло казаться, что сидящий Фо-мин высматривает нечто на подстриженном газоне, окружённом подстри-женным кустарниковым каре, когда подошёл "доцент кафедры психиатрии из Тулы Евгений Афанасьевич Коваленко". Так он представился, не выпус-кая из рук заметно дорогой телефон, поинтересовался отсутствием возра-жений, подсел на каменный пьедестал и поблагодарил:
  - Спасибо, было интересно. Но, вы знаете, обычно эти разговоры па-циента о смысле жизни как раз и являются одним из проявлений болезни.
  С известной ей целью откуда-то прилетела деловитая оса и, провоци-руя бредоподобную идею преследования, зависла, якобы принюхиваясь.
  - Да, такое возможно... Сейчас, благодаря вашему замечанию, я выра-зил бы главный тезис своего доклада более лаконично. Скажу, что у людей с диагнозом шизофрения сохраняется много иных возможностей, помимо возможности быть либо в ремиссии, либо в обострении, - ответил Павел Николаевич и ускользнул: - сейчас будет выступление Гурецкой. Тема ин-тересная, о побочных эффектах психотерапии; да и знаю по её публикаци-ям - она нередко предлагает свежие мысли. Не хотите послушать?
  Дорсальная поверхность удаляющегося доцента Фомина заслонила авансцену и не позволила видеть, как оса присела на дальний край, как до-цент Коваленко приподнялся, на носках сделал мелкий шажок, сокращая дистанцию, как брендированный телефон завис над полосатым насеко-мым, как опустился вниз, накрывая треск рушащегося хитина.
  
  12
  По окончании второго дня конференции Протасов организовал при-глашение спикеров в арендованную баню, которая находилась у самой гра-ницы знаменитого акротермалинского парка. Благодаря своему уникаль-ному микроклимату, парк следует считать несомненным фаворитом при рассмотрении кандидатур, пригодных к использованию в качестве павиль-она для воссоздания ветхозаветного рая. Также парк знаменит своими ми-неральными источниками и по своим границам пристроил три санатория. Санаторные обитатели по расписанию совершают паломничества к источ-никам. Павел прыснул от смеха и собрал осуждающие взгляды, когда впер-вые наблюдал священный обряд: несколько десятков людей одновремен-но вкушают животворящую воду. (Верно, о жидкостях так не говорят, но сказать приемлемое "пьют" - это привнести ускорение, не соответствую-щее событию.) Строгий и внешний, по эту сторону, взор адепта помогает воде набираться в причудливо сконструированный и украшенный сосуд со специальным носиком, отмечает момент, когда вода дробится на мелкие глотки, и передаёт их дисциплинированному и почтительному внутренне-му взору, который сопровождает каждый из них, собирает глотки вместе. До тех пор, пока для священной субстанции не наступает пора умиротво-рённо и благостно успокоиться на донышке желудка.
  Приглашение в баню было устным и персональным - только для из-бранного круга спикеров конференции, трёх заведующих кафедрами про-тасовского факультета и его ближайших помощников. Далеко не все при-няли приглашение. Так, например, Мария Винская отказалась, сослалась на семейные обязательства.
  Фомин, будучи честным с собой, тоже предпочёл бы провести вечер по своему усмотрению. Обычное мероприятие, сродни протокольному; за-вёрнутым в белые простыни мужчинам и женщинам с розово-распаренными лицами положено пить водку или вино за общим столом, демонстрируя лояльность и укрепляя профессиональные контакты. И в том, и в другом Павел Николаевич не нуждался. (Не понимаю: что означает дан-ное мнение, как такое возможно?) Однако опасался, что его обособление, его отказ будет воспринят как надменность. Поэтому он поблагодарил за приглашение и теперь, вместе с другими, пил водку. Всякий раз совсем понемногу. Так, чтобы в стопке возобновился свободный объём для сле-дующей акции.
  Потенциально у большого овального стола, пускай немного стеснённо, помещались все: на стульях и дополнительных скамейках. Правда, случи-лось это не скоро и всего пару раз, так как приглашённые распределялись согласно набору соблазнов: парная, сауна, бассейн.
  Надо отдать должное Кириллу Викторовичу Протасову. Он не пропускал всякий момент, подходящий для объединения, для общего разговора; не доминировал, но и не устранялся.
  Разговоры на темы, близкие большинству компании. Профессор Фе-дюничев рассказывал соседу по столу, прикрывая сбоку рот рукой - как иногда делают, говоря что-то неприличное: "Меня поставили принимать экзамен у студентов. Курс читал не я, и поэтому я не знал их, а они - меня. Аудитория поменялась, а деканат закрыт, так как дело было в субботу. Хожу по этажам и спрашиваю всех студентов, каких вижу "вы кто?", "вы ко мне на экзамен?", а они от меня шарахаются".
  Коваленко (тот, который доцент и особорец) занудно, не давая переве-сти тему, жаловался на студентов, которые "теперь пользуются не бумаж-ными шпаргалками, а современными гаджетами". На это, в конце концов, Виталина Романова, конфликтолог из Москвы, поделилась опытом установ-ки локальных глушилок в аудиториях. Чем породила раскольничьи сгустки междометий: "У-у-у... А-а, Москва-а...". Разговор пошёл в сторону темы, беспринципно не теряющей актуальности: лучше или хуже современный студент в сравнении с той порой, когда присутствующие сами были студен-тами.
  Академично представившая свой доклад профессор Инесса Гурецкая (отчество она оставила в предбаннике), обёрнутая в простыню, как в тогу, оказалась весьма игривой и в лицах изобразила ситуацию-сюжет:
  - Приём экзаменов, билет с вопросом о психотравме. Манерно зака-тывая глаза, студент повествует, якобы по теме: "На моих глазах отчим за-резал бабушку". И так далее. Рассказал, сидит, губы хоботком, смотрит на меня. Неужто экзаменатор посмеет не смилостивиться над внучком невин-но убиенной?
  Был при том столе и Евсеев-Калиниченко. Тот самый, с репутацией раздающего щелбаны и затрещины на своих тренингах. Он рассказывал, как два человека опоздали к началу тренинга, хотя всех и предупреждали насчёт начала в оговорённое время. Стоя у двери, один из них уговаривал, упрашивал простить по невнятным причинам, а другой стоял молча. Пер-вый канючил, старался подключить в помощь себе тех, кто пришёл вовремя и сидел в круге. Так прошло десять минут, и второй - тот, кто молчал - спо-койно сел на свободный стул. Неожиданно для всех! На контрасте ли с ка-нючилой или без него, но это было воспринято очень естественно. В его поступке не чувствовалось вызова или неуважения. На просьбу пояснить, он сказал: "Имею я право присутствовать? Имею! Виноват? Да, виноват! Должен понести наказание? Да!.. Я решил наказать себя тем, что буду сто-ять десять минут. Это время прошло, и тогда я сел". При этих пояснениях канючила так и продолжал стоять. Как долго, Евсеев-Калиниченко не кон-кретизировал; разговор свернул на побочные ассоциации после упомина-ния о том, что тот второй, молчаливый, был профессором-филологом из Китая.
  Через час авторство историй растворилось в общем настроении. В непринуждённости и гуле они шли по нарастающей, становясь ингредиен-тами чего-то, что получается у любознательного школьника, оставленного учителем без присмотра в кабинете химии, наедине с разноцветными по-рошками и пузырьками.
  Почти сплетня (без упоминания имени) о некоем психотерапевте из местного санатория, который гордо парировал недоумение коллеги: "Я же психотерапевт, и вообще, межличностными отношениями не занимаюсь. Я психотерапией занимаюсь". Застольное, непримиримое эхо: "Наверное, купил сертификат. А как же насчёт определения психотерапии?".
  Сменяя одна другую, рассказывались анонимные истории о клиентах. О сорокалетней девушке, состоящей пятнадцать лет в браке. Муж не работал никогда, жил на её деньги. - "У нас с мужем были хорошие отношения; он занимался домом". - По её словам, он никогда не стремился нарушить её девственность, объясняя своё поведение "слишком плотной преградой". И вот - она захотела ребёнка, захотела "запрыгнуть в уходящий поезд". И, чтобы облегчить мужу задачу, сделала хирургическую дефлорацию. А тот взял, да и выбросился из окна, предусмотрительно положив в карман хала-та паспорт.
  Другая история - про доверенный молодой женщиной секрет: она чи-стила зубы, как и многие, утром и вечером. Но - только в меховой шубе!!!
  С большим интересом выдвигается предположение, как раз для бани: "Можно ли поделить двуногих гладкокожих сапиенсов на две категории? На тех, кто, узнав о меховой униформе для процедуры зубоочистки, чув-ствуют сильное облегчение от того, что, оказывается, "не только я один такой (одна такая)". И на тех, кто ещё более укрепился в своём превосход-стве и исключительности".
  - А что, если у них просто шубы нет? - вопрос явственно коррелирует с банным градусом.
  Обилие тостов привело к тому, что закончилось спиртное. Расчёт ли оказался неточным?.. Магазин от бани недалеко, надо только одеться, вый-ти, купить и принести. Кто-то предложил выбрать снабженца, бросив на пальцах, и сразу гул голосов поддержал идею. Протасову ничего не остава-лось, как согласиться. Он только сделал очевидную всем поправку на ис-ключение присутствующих женщин из числа участников жеребьёвки. И всё равно численность мужчин превышала десяток. Выбросили пальцы, сло-жили и стали считать по кругу. Всё по правилам. Счёт закончился на высо-ком, под два метра, атлетически сложенном Аркадии. Аркадий только не-давно закончил институт, по возрасту был, без сомнений, самым молодым из всех присутствующих, консультировал в медико-социальном центре, учился в аспирантуре, и Федюничев был его научным руководителем. При-глашение на банный олимп получил вследствие признания его заслуг в оргкомитете конференции. В сферу его ответственности входили вопросы проживания участников из других городов, питание, приём организацион-ных взносов и т.п. (Винская занималась программой конференции, пригла-шениями, переговорами со спикерами.)
  Все ахнули. Тот редкий случай, когда местоимение "все" в описании яркой эмоциональной реакции допустимо, несмотря на противоречие. Все, кроме Аркадия, чувствовали ошеломление! В первоисточнике так себя чув-ствовал тот ратоборец, который в бою получал точно и энергично прило-женный удар холодным оружием по шлему, по "шелому". Междометия-ми, краткими репликами сотоварищи овального стола поделились изна-чальной абсолютной убеждённостью каждого из них в том, что жребий его минует. Конечно, рациональное объяснение такого чувства на поверхности: вероятность для каждого составляла одну двенадцатую, к тому же этот каж-дый пребывал в своём согласии с нежеланием одеваться и куда-то выхо-дить. Всё портили слова Аркадия: "Не сомневался с самого начала, что идти придётся мне".
  Что это такое? Магическое рядом - что это значит? Оно параллельно с будничным, или магическое - ткань будничного? Фантастические вставки или напоминания, оттеняющие повседневность? В конце концов, когда-то и солнечные затмения воспринимались как проявления сверхъестественных сил. Павлу Николаевичу вспомнилось далёкое событие из школьных лет. В пятом классе, во время перемены, он ударил девочку учебником по голо-ве; по какому поводу - теперь не восстановить. Вследствие чего у девочки диагностировали настоящее сотрясение мозга, и какое-то время она не ходила в школу. Вскоре, совершенно непредсказуемым образом, равнове-сие восстановилось... Жизнь пятиклассников в узком школьном коридоре, куда их обязывали выходить на переменах, редко оборачивалась драками. Скорее, она напоминала то, как щенки безопасно покусывают и мутузят друг друга. Если коридор жил относительно благопристойной жизнью, спо-собной пригладить совесть иногда патрулирующих его учителей, то проис-ходящее между нарушителями, которые оставались за закрытой дверью в стандартном пространстве класса, в полной мере символизирует броунов-ское движение молекул в закрытом и нагреваемом сосуде. "Незнание за-кона не отменяет его последствий". Независимо от взаимоотношения пя-тиклассников и законов физики, вопрос физической задачи заключался только в том, успеет ли давление вырасти достаточно для взрыва сосуда за время, равное десяти минутам перерыва. Успело: именно в ту секунду, когда Паша возвращался по коридору в свой класс, поравнялся с безобидно закрытой дверью и потянулся к дверной ручке, именно в эту секунду Гена Маслов, классный "шалопай" и "бедокур" - трудно перечислить все эпи-теты, которые он слышал про себя - почувствовал, что гонки с парты на парту его душе недостаточно для самовыражения и решил катапультиро-ваться за пределы класса. Удар распахнувшейся двери пришёлся по Паши-ному лбу, справа. К концу уроков появилось головокружение, стало под-ташнивать. Вечером мама посомневалась немного, так как необычность проявлений вызывала мысль о правдоподобном желании ребёнка пропу-стить занятия в школе, но всё-таки врача вызвала. Тот подтвердил лёгкое сотрясение мозга.
  Ладно, простая математика: надо лишь помножить вероятность удара дверью по лбу на школьной перемене на вероятность того, что это именно лоб виновника сотрясения мозга у той девочки.
  Что, если магическое, сверхъестественное событие - это событие ма-ловероятное, которое ошибочно считают невероятным? Тогда следует при-знать, что "невероятное" случается действительно. А если захочется - то прилепиться к лениво прикрытым векам и переждать, пока составят итого-вый перечень того, что не произойдёт никогда. Что, если "магические си-лы" - идея управления вероятностью наступления того или иного события? Того же солнечного затмения, например: надо лишь добраться до того ме-ста, где оно будет доступно наблюдению.
  
  13
  Философская составляющая образования Фомина была фрагментарна и не сильно превышала размер отметки во вкладыше к его вузовскому ди-плому. Его гносеологические взгляды непоследовательно уживались, тол-каясь друг с другом примерно так же, как слепорождённые котята в кар-тонной обувной коробке из-под позапрошлогодних сапог. Составляли эк-лектический набор несогласованных положений. Первое из них: критерий истины не выработан, зато есть критерии ложных идей. Например, проти-воречие. Второе: существуют разные способы познания мира, наряду с научным. Третье: то, для чего в языке существует слово, категория - уже существует. Четвёртое: есть непознанное в настоящий момент, и есть принципиально непознаваемое. Например, собственная смерть.
  Зыбко. Как-то на досуге Павел с лёгкостью вылепил образ гипотетиче-ского психиатра, который в ответ на его гипотетическую откровенность произнесёт псевдообъясняющий термин, даст диагностическое имя. Названо, значит поймано и доступно манипуляциям. Автоматизм, рефлекс коллекционера. Но практические следствия такой поимки, наименования - неопределённы! Кстати, известны опасения некоторых народностей от-крывать имя. Причины звучат по-разному. Так, пока не пришли русские, якуты давали своим детям имена с прицелом обмануть злых духов. В пере-воде - Плохонький, Никудышный, а то и хуже. Злые духи слышат и не тро-гают ребёнка - зачем им такой? Уж больно высока была детская смерт-ность. По воле пришлых наместников, поборников благозвучия, стали яку-ты Николаевыми да Петровыми. Внятные практические следствия терми-номании!
  И ещё о научной терминологии. Состояние электрической активности мозга (нейроны, нейроны...) при котором человек видит сновидение, назвали "быстрым сном". Тогда пусть нейроны и объяснятся, зачем они - нейроны - будущих верблюдов оставили, а погонщика потеряли...
  Фомин ушёл из бани вскоре после прецедента, созданного Федюниче-вым. Вышел в предвечерье. Очень мягкое, более того - нежное. Тот слу-чай, когда описание, понимание и чувство едины в том, что все они при-знают старшинство за гармонией. Правда, подобные многомерные нюансы остались незамеченными приезжим гостем: настолько он успел привык-нуть к естественной непостижимости, как к атрибуту вечеров Акротерма-линска. Глаза быстро адаптировались и сами собой, отдельно от их носите-ля, наслаждались сочностью, насыщенностью красочных оттенков, значи-тельную часть которых поставляли цветы: на клумбах, кустах и деревьях. Справа, слева, спереди: повсюду!
  Поскольку спешить было некуда и незачем, то было бы странно не за-хотеть прогуляться по парку, изумляющему непривычного жителя про-хладных равнин и холмов. Солнце уже выходило на позицию, из которой начинала просматриваться тема заката и сумеречного обнищания красок. Пребывая в коконе комфорта и безальтернативной эйфории, он начал упру-гую прогулку без какого-либо плана или конкретного направления. Не омрачаемое ответственностями могущество новорождённого младенца: стоит сделать жим-жим - хватательное, призывающее движение пальчи-ками - и является нечто большое и тёплое, и рот наполняется, и явствует блаженство. Первичное, абсолютное: его ещё не с чем сравнивать.
  Невнятные, маскируемые ветками и тенями контуры гуляющих людей в просветах боковых дорожек. Очень плавные подъёмы и спуски, склоны и ложбины по сторонам. Тени и краски...
  Постепенно, без каких-либо резких переходов, признаков стен или рвов, местность изменилась, стала свободней, просторней. Появились прямые деревья со стволами, лишёнными внизу ветвей, как в намного бо-лее северном Нижнем Вяземске. Забыв предупредить, парковая дорожка стала тропинкой, которая и вовсе иссякла где-то в скошенной траве. По всем признакам - поляна, но с примесью неуверенности, так как прежде нигде в парке таких больших открытых пространств не встречалось.
  Подошёл к двум обособленным, высоким тутовым деревьям. Чёрную шелковицу Павел узнал по набравшим насыщенный цвет крупным ягодам, которые своим видом немного напоминали ежевику, только продолгова-тую. Не ел шелковицу со времени путешествия на Чёрное море вместе с родителями. Его тогда и подростком никто не называл. Детский яркий вкус, о безвозвратности которого взрослые вздыхают выборочно... И тут увидел волка. А тот увидел его. Откуда Павел знал, что это волк, а не крупная соба-ка? Когда по возвращении рассказывал Ане об этой встрече, о своей реак-ции, то указывал, что волк стоял, а не сидел или лежал, как это могла де-лать собака. Был неподвижен, не приближался и не удалялся. Не рычал, не издавал ни звука. И вообще, огромная территория парка на карте перехо-дила в заказник без всякого демпфирующего тамбура.
  Но это было потом, а сейчас он точно знал, что перед ним - волк. - "Шерсть поднялась, вздыбилась вдоль моего хребта", - метафора, которой удобно было воспользоваться потом или исконное ощущение, давно не востребованное? Некоторое время они смотрели друг на друга с расстоя-ния метров пятнадцать или чуть больше. Не моргая.
  Павел медленно повернулся и также медленно, кося глазом, пошёл на противоположную от волка сторону поляны. Обрадовался вновь появив-шейся дорожке из плотно утрамбованной желтоватой крошки. Охотно сту-пил на неё и очутился в тоннеле, образованном соединёнными наверху деревьями. И вновь такими, в названии которых уверенности не было. Ака-ции? По листу похожи. Совсем низкое солнце усугубляло листвяной су-мрак.
  Несколько минут энергичной ходьбы привели к освещённому выходу на круглую площадку метров десяти в диаметре. Посередине - невысокая насыпь, поросшая травой и украшенная каменной чашей около метра вы-сотой. Изгородь высокого жёлтого барбариса обрамляла площадку и отде-ляла друг от друга дорожки-лучи. Необязательный подсчёт зафиксировал, что всего их было шесть. Таким образом, противоположная дорожка, хоть и не очень хорошо, но просматривалась. На ней, на расстоянии полёта аркти-ческого снежка, наметилась идущая мужская фигура в рубашке поло и светлых брюках, с фотоаппаратом на ремне через плечо. Чем ближе под-ходил, тем больше было узнавания в деталях. Нос, разрез глаз... Поравняв-шись с кустами барбариса перед площадкой с чашей, остановился.
  - Папа? Откуда ты здесь?
  Изумление от немыслимости. Кто это может так обратиться, так оклик-нуть?
  - Никита?
  - Пап, что ты, это же я, Паша!
  - Паша?! Ох! Пашенька, сынок, дорогой мой! Не поверил глазам - так ждал нашей встречи! Так скучал! Я знал, мы обязательно увидимся!
  И они двинулись в обход чрезмерной каменной чаши навстречу друг другу, желая обняться, предвкушая объятье, стремительно пропитываясь теплом предстоящего объятья...
  Внимание вынужденно отвлеклось внезапным, шумным появлением из бокового луча трёх бактрианов, идущих друг за другом прямо на них. Верблюды не бежали, но двигались быстро. И вынудили посторониться, сделать пару шагов назад, чтобы освободить путь вокруг возвышения с ча-шей. Между ними, вокруг них вились, вихрились небольшие, размером с вытянутого суслика, столбики пыли, хотя в райском парке её непросто во-образить. Пыль и дуновение резкого верблюжьего запаха. Как пахнет вер-блюд? Верблюдом. Зловонно, горячо и сухо.
  На шерсти комки грязи, колтуны, проплешины. Из сбруи на каждом - верёвочный недоуздок с подвязанным поводом, вьючное шерстяное сед-ло.
  И - без погонщика.
  Такие верблюды уже являлись однажды во сне: именно три и тоже без погонщика. Запомнилось удивление. Его шлейф долго держался по про-буждении. Особенно удивляла очень сильная, наотмашь, волна запаха: ведь близко довелось видеть только ухоженных цирковых верблюдов. Но там, наверное, их запах смывали шампунем.
  А когда они прошли, когда последний верблюд исчез, никого вокруг не было.
  Один. От огорчения хотелось спрятаться, закрыть руками глаза, лицо. Так и не успел сказать отцу, как сильно любит его, не успел обнять. И оста-навливая, прижигая слезу, неистово, до ненависти ругал себя: "Идиот, я опять, опять опоздал!".
  Путь до гостиницы - прочерк в странице, которая вырвана из блокнота и скомкана, после чего рука, намеренная опустить её в карман, промахну-лась. Присутствие возобновилось благодаря горящим коленям при подъ-ёме по ступенькам лестницы на свой второй этаж; почувствовал, что позво-ночник также горит снизу доверху. А по комнате уже не ходил, а "ползал", опираясь на спинку стула и дверцу шкафа, на стены, на вертикаль дверной коробки.
  Это было необычно: ничего подобного ни с коленями, ни с позвоноч-ником прежде не было. Не было и потом. Тем не менее, уснул моменталь-но.
  
  14
  Утром эти ощущения не проснулись. Телесная память о них, о бактриа-нах вернулась только за завтраком в последнее утро в Акротермалинске, когда обе ладони согревались о неправдоподобно большую белую чашку с гостиничным кофе.
  С дорожной сумкой спустился к выходу, в холл. В ожидании Марии, ка-тегорически отвергшей мысль о такси, присел на угловой диванчик, пра-вым боком к окну.
  Краткий эпизод. Словно миниатюра Чаплина, который перебирает чёт-ки своих нелепостей и неуклюжестей, не нуждаясь ни в ретуши, ни в сто-ронней подсказке про "маленького смешного человечка". А смеющаяся публика уравнивается в своём простодушии.
  Всё дело в том, что с улицы в холл вкатилась на роликах девочка лет девяти-десяти, неизбежно и бесконтрольно напоминающая популярную куклу-блондинку с длинными ногами. Тем временем её мама, мешковатая дама в легинсах под леопарда, развлекалась на свой манер, выговаривала что-то растерянному администратору.
  Девочка каталась так, словно на неё направлены камеры спортивных телеканалов: выписывала круги, спирали, змейки и прочие элементы, по-нятные неким знатокам. Показательное выступление продолжалось до поры, когда из лифта в холл вышла весьма объёмная пожилая дама с таким же объёмным коричневым чемоданом на колёсиках. Свободной рукой она придерживала на своей удобной к случаю груди бесшёрстную собачонку. Крошечную - иначе не сказать.
  Девочка на роликовых коньках упёрлась в даму с чемоданом и впервые остановилась. Множественная и параллельная интонация не подвластна дискретному воспроизведению: "Ты - что!? Не видишь! - Я - еду!".
  Дама с чемоданом и собачкой замешкалась (в поиске подходящих слов?), а девочка, набирая скорость, уехала на следующий круг. Собачка на груди определилась со своей концептуальной позицией быстрее корми-лицы и включила предельные децибелы. Рекомендуется представить наложение звука от полицейского свистка на звук шлепков широким роди-тельским ремнём по бледным ягодицам отроков в те времена, когда оба этих педагогических атрибута повсеместно практиковались. Визг тех отро-ков также следует совместить, вплести в собачье возмущение.
  От неожиданности девочка забыла повернуть и врезалась в большую кадку с каким-то широколистным растением; условный фикус, "прошед-ший путь до половины" и мечтающий дорасти до потолка. Девочка и кадка упали. Грунт высыпался, поверх него девочка приземлилась. На то и суще-ствует земля. Почти сразу она сгруппировалась и села, рассматривая испач-канные руки. Ролики мешали подогнуть ноги, она широко сидела на попе. Короткая и всеобщая тишина после шума падения (собачонка тоже замер-ла) начала заполняться плачем. Девочка заплакала, некрасиво и хлипко; её нос вторил, пришмыгивал всё чаще и чаще, быстрее и быстрее.
  Фомину стало неловко и почему-то грустно.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава четвёртая
  
  1
  Долгожданный отпуск - это отпуск, которого ждут очень долго? Или очень сильно? Чем отличается он от обычного отпуска? Если уступить стремлению к простоте, стремлению к незыблемой опоре под тем местом, под той частью тела, где сосредоточена столь заманчивая простота, то сле-дует определять различие между ними количеством N мысленных обра-щений к предстоящему отпуску в течение суток. Чтобы уж наверняка знать - "отпуск называется долгожданным при N в сутки большем, чем ...". Уни-версальный рецепт: если не можешь заполучить искомое, то препарируй его.
  Отпуск, каникулы и лето являлись для Фомина синонимами. Из той по-ры, когда он охотно горланил "я - раб школьной парты", переделанное из "я - раб лампы" кем-то достаточно образованным, чтобы быть знакомым с одичавшим джином, заточённым в малый объём. Ничего не изменилось и впоследствии: студенческие каникулы, преподавательский отпуск. Психо-терапевтическая практика также потакала продолжительному летнему времяпровождению, отчищенному от городских забот: клиенты в июле и августе обращаются за помощью реже. Фундаментальное заимствование: родители будущих клиентов тоже надеялись, что окроплённые авторите-тами воздух, движение, море, фрукты (и т.п.) решат все их проблемы с неуёмными или несмышлёными отпрысками. Которые, строго говоря, есть "побеги растения, отходящие от пня или корня".
  Константу личного бессмертия, без которого ни при каких иных усло-виях не расшалится собственная детскость, для Фомина поддерживала многолетняя традиция: сложилась компания друзей, близость которых и численность вместе с детьми разных возрастов измерима объёмом котел-ков, подвешенных к перекладине над костром одновременно. Комплект котелков в десять, восемь и пять литров. Они устанавливались друг в друга по принципу матрёшки, так как пешее выдвижение с рюкзаками на иско-мые точки маршрутов подразумевало минимизацию веса и объёма. Идея проплаченных шерпов просто не могла прийти в голову: тогда бы меня-лась вся концепция. Никто эту концепцию вслух не проговаривал, как еди-новерцы - подлинное имя бога. О ней позволительно выразиться так: это и не преодоление дистанции от старта к финишу, и не реабилитационно-оздоровительные мероприятие.
  Поимённый "списочный состав" путешественников на природу не был закрытым или постоянным: в отдельный год кто-то не мог принять участие по стечению обстоятельств, могли появляться новые люди (но не безвест-ные!).
  Супруги Фомины вместе с друзьями ездили многие годы. (Пока Катя не сочла путешествия по России приметой несовременности, уделом неудач-ников.) Многое менялось: поезда и байдарки, рюкзаки и палатки дополни-лись машинами, моторными лодками и гостиницами на пути. Остались неизменными, во-первых, независимость от услуг по организации туров и, во-вторых, стремление достичь мест, где нет посторонних людей и не за-прещено разводить костёр.
  Предстоящий маршрут года обычно согласовывали супруги Столбовы и Фомин, заходивший к ним на обед. Впрочем, Илья Андреевич Столбов, или просто Андреич, был на всё согласен. И это не безразличие, а доверие, которое он чувствовал к жене и другу. Илья Андреевич был самым стар-шим в компании; единственный, кто отпраздновал пятидесятилетний юби-лей два года назад. Кто-нибудь иной и скажет: "Отпраздновал тихо". У себя в квартире, с взятыми взаймы у соседей стульями, с оливье, селёдкой под шубой и прочим. Кукиш удобным ресторанным празднованиям. Разговоры, гитара, песни бардов.
  Отличительная черта его внешности - прилюдное игнорирование рас-чёски. Да и пятерня его в поправке волос замечена не была. Эдакое "а-ля Эйнштейн" с известной фотографии. Невообразимо сочинить, что его при-чёска - плод искусного парикмахерского труда, скреплённый лаком. Одна-ко бороде своей Столбов, наоборот, не попустительствовал: в пределах городской черты Нижнего Вяземска она содержалась в строгих сантимет-ровых рамках. Говорил он быстро, но как-то спокойно, без эмоциональных контрапунктов. Если возникала необходимость в акцентах, то они читались в его глазах. Спросите, как это? Примерно так: чтобы услышать, надо быть собеседником; чтобы прочитать, надо приступить к чтению. К слову, глаза у Ильи Столбова серые.
  Выше среднего роста, крепкий. Знатоки спорта вполне могли бы пред-ставить его штангистом в полутяжелом весе. (Это тогда, когда живот не от-висает.) Что не противоречило его филологическому образованию и работе редактором в издательстве "Аркада" - одном из крупных издательств Нижнего Вяземска.
  Изумительная память. Помнил ли он всю "Илиаду" наизусть? Может, жена и знала... Хотя, как организовать проверку? Но иногда, по месту, цити-ровал те или иные строки, а то и стих:
  
  "... И, отвечая, сказал ей отец и людей и бессмертных:
  "Гера, ты все разузнать не надейся мои помышленья.
  Трудно тебе это будет, хотя и моя ты супруга.
  Всё, что я слуху доверить считаю приличным, об этом
  Раньше тебя не узнает никто из богов или смертных.
  Если ж вдали от богов что-нибудь пожелаю замыслить,
  Не вопрошай о подобном, равно узнавать не пытайся"".*
  
  Воображение - и лишь оно одно! - различает реплику: "Илюша, Илю-шенька, о Зевс всемогущий, ты назвал меня Герой! Так значит, я - богиня?".
  Через Еву, его жену, Фомин и познакомился с ним. Тот случай, про ко-торый говорят "и так, да не так".
  Евангелина Столбова, в девичестве Шнайдер, однокурсница Павла. В далёкое студенческое время - девица в очках, без ярких примет. Упроще-ние чёрно-белой плёнки на глазах однокурсников, которые крепились к их головам: не красавица и не "крокодил", не выпендрёжница и не тихоня. Одна из четырёх десятков девиц на курсе, в общем неглупых и в целом воспитанных. Как принято, при наличии избирательного внимания достоин-ства Евы обнаруживаются каскадом: красивые тонкие ушки правильной формы и соразмерный им нос с маленькой горбинкой. Движения радовали не столь уж частой адекватностью: и в сутулость не пряталась, и вообража-емую жердь за спиной не таскала. На каком-то из старших курсов она вы-шла замуж.
  Основанием тому были не эскизы с натуры, а любовь. Без оговорок.
  ... Ворон - не самый однозначный символ в искусстве. Зато ворон счи-тается одной из самых умных птиц. Вороны выбирают партнёра раз и на всю жизнь. А это довольно долго, десятки лет. Живут не в стаях, а парами, отдельно. У воронов отмечена не только привязанность к своим партнёрам, но и к созданному гнезду.
  Я уверен, местность, где свили гнездо Столбовы, располагает большим количеством цветущих полей, достойных услаждать самый требователь-ный взор. Возьмём красные маки. Этот цветок относится к однолетним рас-тениям, поэтому каждый год цветёт в свой первый и последний раз. Поле-вой мак - очень хрупкий цветок; порыв ветра может оборвать, унести, уро-нить лепестки цветка.
  Но есть в их краю и невысказанная уединённость, кедровая роща.
  Деревья проросли в конце пятнадцатого века, в полном безразличии к тому, как Испания и Португалия делили между собой ставшие доступными
  
  земли вслед за наносимой на карту Вест-Индией. Для того, чтобы обнять исполина, чтобы объять - нужны двое... Самые завзятые шишкари - сбор-щики кедровых шишек - до рощи Столбовых ни в двадцатом, ни в двадцать первом веке не добирались...
  К обоюдному изумлению, Паша и Ева встретились в конце рабочего дня в раздевалке младшей группы детского сада, где терпеливо ожидали, пока Никитка и Лидочка, дочка Столбовых, самостоятельно справятся с посиль-ной для четырёхлетнего возраста сентябрьской экипировкой. Собственно, дружить они стали сразу семьями, детьми.
  После получения диплома Евангелина нашла работу психологом в пси-хиатрической больнице специализированного типа. Так получилось. Ей, как и Фомину, как и многим выпускникам-психологам восьмидесятых годов оказалось совсем не просто трудоустроиться по специальности. Психиат-рическая больница ?7 - одна из нескольких федеральных больниц, пред-назначенных для лечения психически больных лиц, совершивших преступ-ления, признанных невменяемыми и освобождённых от уголовной ответ-ственности по решению суда. И где на протяжении последних полутора десятилетий охрану то сокращали, заменяя тревожной кнопкой, то выводи-ли за периметр отделений. Ныне, и по должности в больнице, и по репута-ции, Евангелина являлась ведущим специалистом. Тогда, когда требовались судебно-психологические экспертизы. Включая посмертные. (Короткое примечание о характере работы: регулярное звонки от "любопытствую-щих" адвокатов и судей с их "когда?", "надо побыстрей" или иными по-сланиями-пожеланиями, в разной степени замаскированными. Те ещё со-беседники! Без профессионализма не выжить...)
  Родилась и закончила школу в Тирасполе. Простых путей рядом с роди-тельским домом не искала. Втемяшилось ей стать психологом. Мало того, что конкурсы при поступлении огромные, так ещё эта специальность отно-силась в СССР к числу подлежащих особенному регулированию. Дважды поступала на психологическое отделение философского факультета Киев-ского Государственного Университета. Махала рукой на качающих голова-ми родственников, не обращала внимания на анкету, где надо было отме-тить галочкой национальную принадлежность абитуриента, выбрав из спис-ка: "украинец/украинка", "русский/русская", "еврей/еврейка" или же - "другие". Пока на следующий год, на втором поступлении, во время экза-мена по биологии восхищённый ответами преподаватель не сказал, оправ-дываясь: "Понимаете, я просто обязан поставить четвёрку. Если я поставлю отлично, меня уволят. С вашей национальностью всё равно не напишете вступительное сочинение. Если без ошибок напишете, то тему не раскрое-те... Вы понимаете? Простите меня".
  Действительно, последний экзамен - по русскому языку и литературе. Сочинение. Тему - что-то насчёт "закономерности подвига молодогвар-дейцев*". - Ева "не раскрыла". Что равносильно двойке.
  На третий раз поехала поступать в Нижний Вяземск. Её ожидания уси-лились, когда выяснилось, что киевскую анкету здесь не практиковали. Гордилась, что сдала все вступительные экзамены на пятёрки.
  Примерно через пятнадцать лет, в кулуарах какого-то мероприятия у Евы Столбовой состоялась фантастическая беседа за чашкой чая с бывшим деканом факультета. Тот работал почасовиком ( - "Из интереса", - поде-лился он), успел оформиться в словоохотливого старичка и нарушил обет молчания: "На факультет спускалась квота. Для приличия разрешалось принять двух евреев. Кандидатуры рассматривались до вступительных эк-заменов".
  Сам того не ведая, экс-декан проговорился: попросил передать поже-лание здоровья маме. И в ответ увидел перед собой круто вздыбленные брови Евы (удивлённые - мало сказать), из-за чего глаза показались выта-ращенными. Мимика, совершенно не свойственная её невозмутимому, как правило, лицу. Тут-то и выяснилось, что тогда, при выборе из нескольких кандидатур, декан помнил обещание, данное им Евиной маме. В его декан-ском кабинете та начала с того, что просит за дочь и переживает как мама; по ходу разговора, однако, нашла момент уведомить собеседника (с так-тичным, но понятным современникам намёком), что является фронтович-кой, и что в однополчанах у неё - нынешний "член Центрального Комитета Коммунистической Партии Союза Советских Социалистических Республик". Не какая-то там аббревиатура "ЦК КПСС"!
  Для установления факта подделки требуется доступ третьих лиц: услы-шав такое от собеседника, Евангелина испытала шок неподдельный! До этого рассказа никоим образом и не подозревала, что в период её поступ-ления в университет мама приезжала в Нижний Вяземск. Яблочко и Ябло-ня!
  ... В этом году Еву посетила идея сухопутно-водного путешествия с по-сещением исторических мест: Онежское озеро, остров Кижи с музеем-заповедником, Вологда и монастыри.
  Павел очень ждал этой поездки также и потому, что собирался ехать с
  _________
  *"Молодая гвардия" - роман советского писателя А.Фадеева, включённый в обязательную школьную программу.
  Аней. Для традиционного обсуждения маршрута у Столбовых он пришёл вместе с ней, познакомил. А когда вышли, Аня тихонько, на миг, уткнулась головой в его грудь, отстранилась и сказала: "Они такие чудесные. Тепло такое неназойливое".
  Для неё всё анонсированное - совершенно необычно, впервые: кост-ры и палатки видела только со стороны да в кино. Находилась в радостном ожидании, подобном ожиданиям маленького ребёнка, полностью доверя-ющего взрослым. Это тогда, когда все будущие дорожные хлопоты, все нюансы снабжения и обеспечения для ребёнка не существуют. И един-ственная забота заключается в том, какие из любимых игрушек взять с со-бой. Павел, глядя на её настроение и рационально признавая подоплёку - "ну не жил человек в палатке, так сложилось" - получал не просто допол-нительное, линейное предвкушение, а экспоненту счастья от того, что мо-жет подарить радость дорогому человеку.
  В последующих обсуждениях было уточнено, что супруги Кропаневы, Григорий и Нина - другие постоянные участники летних экспедиций - при-соединятся в Кондопоге: до этого они хотели навестить родню в Петербур-ге, а между Петербургом и Кондопогой планировали поездить по крепо-стям северо-запада России. Если получится: Изборск, Корела, Орешек, Ста-рая Ладога.
  Дети, Никита и Лида, второй год подряд пропускали участие в паломни-честве: сначала в связи с поступлением в институты, затем нашлись иные обстоятельства. Лида осенью вышла замуж за однокурсника. Никита спол-на, без оглядки на диалог, наслаждался освоением как новых экологиче-ских ниш, так и обжитых, но покинутых подросшими обитателями берлог. Официально - учил язык, готовился к годичной стажировке в Берлине по обмену между университетами. Мало времени проводил дома, будь то с бабушкой или с отцом. Кстати, при двух домах ему было проще потеряться по пути и проснуться в незадекларированной локации. И друзья не намек-нут на аромат несвежих носков, ибо и сами не без греха. И никто не будет сокрушаться о позднем пробуждении. Он любил бабушку, однако любовь - как сладкий пирог. Слишком много сладкого - треснет за ушами. Поэтому, пусть лучше пирог флюоресцирует на некотором расстоянии - так вроде бы и сладко, и язык к губам не прилипает.
  Само собой, позвали и Лиду с мужем, и Никиту. Принципиальное при-глашение и получение ожидаемого отказа с понятным обоснованием. В связи с чем Павел Николаевич не сдержался и внятно изрёк невнятное: "Задачка для родителей - сгрузить из лодки составляющую "для детей" и, при изменившейся из-за этого осадки, совладать с энергией попутного ветра". Реплика в сторону.
  
  2
  До отъезда в отпуск, поверх немого стремления к идеальной подготов-ке, Павел дважды заходил к маме.
  Первый раз для того, чтобы сказать не по телефону, живьём, что хочет познакомить с "очень хорошим человеком". Почувствовал, что краснеет подобно кровяному разводу, проступившему поверх бинта вокруг зажив-шей, казалось бы, раны. Попросил пообещать, что никакого "грандиозного приёма" не будет, и получил слово. Мама не колебалась ни секунды: "Павлушенька, ну что ты. Конечно, всё скромно". Она знала, что эта прось-ба - пример неразуменья её ребенка, и потому слово даётся только для его успокоения. Да он и сам предвидел, что мама всё равно придаст мо-менту всю торжественность, какую сможет изобрести и воплотить. Такая игра между ними... При прощании больше всего его занимали две вещи. Первая: затрепетало неузнаваемо-щемящее чувство, отчего-то оделённое запахом и вкусом айвового варенья. Так оглушительно заново, впервые, услышалось незаслуженно примелькавшееся, неприметное с детства "Павлушенька". Найдётся ли кто-либо ещё, кто хоть раз назовёт, позовёт его так? Вопрос вдогонку.
  При встрече на троих мама блеснула фаршированной щукой из знаме-нитой в её поколении кулинарной книги о питании советского человека. Знаменитого (именного) фаршированного поросёнка из меню того самого человека она никогда не готовила.
  
  3
  На путь до Кондопоги отвели двое суток. Выехали рано, хотя неизбеж-но позже, чем рассчитывали. Старательная раскрутка пращи - и вот сво-бодный её конец отпущен! Две машины слизывают километры с трассы и наматывают их на показания спидометра. Шины шуршат! Нет, шепелявят: шепелявость - это когда свистящие звуки "с" и "з" переходят в шипящие "ж" и "ш". Свист и шорох.
  Поперечные швы в асфальте, трещины и ямки, лужи на стыках с обочи-ной. Столбы, соединённые дугами проводов и облака, облака... Провода в исторической перспективе - это словно полмига брякнулось оземь: рань-ше обходились без них и обойдутся когда-нибудь в историческом "вско-ре". Тогда как не упомянуть про облака - непростительно проигнорировать факт принадлежности каждого человека к сухопутно-животному, природ-ному миру (под подозрением остаётся Пётр Арепин). Только исходя из этой принадлежности можно понять то обстоятельство, что облаков над лобовыми стёклами авто водилось больше, чем где-либо. Выбрав момент, они выныривают группами в конце подпирающих машины подъёмов, вы-глядывают поодиночке сквозь разрывы в полосе елей, разделяющих доро-гу и поле. Не вырождаются в сплошную серо-чёрную облачность, непри-ветливую и неодобрительную ко всему, что ниже неё. Наоборот, сохраняют чувство собственного достоинства, разворачиваются под проекции путни-ков игривыми, легкомысленными переливами серо-белых трафаретных облачков...
  И Ева, и Аня водили машины давно, но практики многочасового заго-родного движения на сотни километров не имели. Они предлагали лево-стороннему спутнику немного отдохнуть, но получали в ответ отчёт о нор-мальном состоянии и безымянную прибаутку, весёлую только для двоих. Отсталые женщины: ни одной из них не пришла в голову выдающаяся идея назвать многочасовое нахождение за рулём Ильи, Павла проявлением "гендерного неравенства".
  Единственную большую остановку сделали, чтобы поесть. С широкой и оживлённой федеральной трассой уже расстались, и машин в середине дня было мало в обоих направлениях. Поэтому съехать в сторону и найти удобное место труда не составило. Рокировка, тест на культурную идентич-ность вдали от феминистского святилища: женщины попросили поставить складной столик из багажника и велели больше не мешать. Столик быстро начал преобразовываться в безупречную композицию из бутербродов и овощей. По замыслу Евы кульминацию гастрономического ландшафта должен был явить свежезаваренный натуральный кофе. Чтобы приготовить его, она подключила к бортовой сети недавно подаренный кем-то автомо-бильный кофейник с залитой в него водой. Вот она - доверчивость в чистом виде: прошли двадцать минут в жизни работающего вхолостую мотора, в течение которых женщины самозабвенно отгоняли от бутербродов не-скольких мух, обезумевших от близости возможного счастья, и вода только начала шуметь. Ева нервничала; это можно было вывести из наблюдения за явно избыточными перестановками на столике. Аня попробовала поддер-жать спутницу шуткой: "Да, блага цивилизации просто так не даются... Представляешь, а каково было жёнам декабристов, когда они отправлялись в Сибирь? Даже чипсов у них с собой не было, не говоря о кофеварках". Расстроенная и благодарная Ева чуть улыбнулась и подхватила тон: "Какое счастье, что наши мужчины не военные командиры и никого не смогут вы-вести ни на Сенатскую площадь, ни на площадь нижевяземского генерал-губернатора. Чипсов у нас тоже нет, да и ехать из Сибири нам было бы намного дольше".
  Так и доехали до севера.
  Север! Что кроется в слове этом?
  Наши возрождённые нижевяземцы произносят его, когда замечают, что василькам да ромашкам на полях, которые следует называть лугами, уже не хватает сил выиграть в состязании красок. Июльский чертополох возглавляет всеобщий зелёный беспорядок.
  Северные деревни. Одноэтажные, без мансард. Оконные проёмы до-мов прорезаны непривычно высоко от земли - для того, чтобы снежные сугробы не заносили окна. Ни один авантюрный коттедж или шато не ин-фицировал эти деревни.
  Развалины вдоль дорог. Их бесспорно больше, чем дорожных знаков. Церковь без креста у дороги, двусмысленность: ярко-красный кирпич и снежно-белая штукатурка - половина на половину. Сохранившаяся глава с непокрытой обрешёткой и проём колокольни без колокола. Проросшая, метра в три, берёзка на кровле. Окна без стёкол, но с переплётами.
  Было уже темно и поздно, и, посовещавшись, сочли разумным до-браться до гостиницы, коих в здешних местах было немного. Если точнее, то одна. Зато в направлении историко-архитектурного комплекса Кирилло-Белозерского монастыря, который собирались посетить завтра с утра.
  Гостиница, и без того не обещавшая "звёздности", оказалась гостевым домом под вывеской с изображением калача и названием "БутерБрод-ский". Вывеска соответствовала названию не менее, чем ему соответство-вал невысокий рыжебородый человечек цилиндрической комплекции, который поднялся к гостям из-за "прилавка" в небольшой комнате. Он от-кинул крышку непримечательного старого бюро и ответил на приветствия, сделав шаг в сторону и навстречу вошедшим. Глядя куда-то в уличные про-сторы, за спины осматривающихся людей, рыжебородый продекламиро-вал микст собственноручной выделки из Иосифа Бродского:
  - Вечер. Развалины геометрии - точка, оставшаяся от угла - Вообще: чем дальше, тем беспредметнее, ... и при слове "грядущее" из русского языка - выбегают мыши и всей оравой - отгрызают от лакомого куска - памяти, что твой сыр дырявой.
  Последнюю точку акцентировал шумным выдохом и пригладил же-стом, ясно понимаемым как отказ от аплодисментов. Сообщил, что он - хозяин заведения, и что у него креольские (?) корни. Принял предоплату, выдал ключи и сопроводил до комнат на втором этаже со словами:
  - Затем, чтоб пустым разговорцем - развеять тоску и беду, - я странную жизнь стихотворца - прекрасно на свете веду.
  Ни в утюгах, ни в фенах потребности не имелось. Через пятнадцать ми-нут Столбов постучался в соседнюю комнату: "Друзья! Предлагаем трапез-ничать на веранде, хозяин её рекомендует. Извините, если нарушу его слог: "Кактус, пальма, агава, как непарная обувь с ноги Творца. Ящерица в зарослях чаппараля. Стынет кофе. Плещет лагуна".
  Вполне вероятно, что обращение "друзья" осталось незамеченным, а извинялся Илья Андреевич лишь по свойственной ему мягкости в общении с друзьями, так как в точности цитаты не сомневался. - Кстати, кто-нибудь знает, как выглядит чаппараль? - поинтересовался он.
  Нет бы спросить у "Алисы"! Да только её родители пока не повстреча-лись друг с другом.
  Над дверью, что вела на веранду, висел распечатанный текст в тёмной фоторамке, красиво набранный стилизованным шрифтом: "Комарам и прочим посетителям с хмурой совестью вход запрещён". Веранда была добротно остеклена с трёх сторон и подпиралась невысокими кустами стриженного шиповника, хорошо различимыми в свете луны, пересилив-шей дневную облачность. Сомнительно, что только одна луна подвигла Аню прочитать хокку Тиё-ни:
  
  Какая луна!
  Нынче ночью и птицы в гнёздах
  Дверей не закрыли...
  
  По длинной, глухой стене веранды и вдоль неё намеренно хаотично размещались предметы, когда-то вожделенные для советского человека: старый детский велосипед, остовы швейной и печатных машинок... А также электробритва "Агидель"*, проигрыватель, несколько виниловых пласти-нок, радиоприемник "ВЭФ"**, детский фотоаппарат "Смена"***. Здесь же
  _________
  *Электробритвы этой торговой марки с 1967 года производились в Башкирии, г.Уфа, оборонно-космический завод ?40.
  **Аббревиатура с латышского - Государственная Электротехническая Фабри-ка.
  ***"Сме́на" - наименование семейства советских фотоаппаратов, произво-дившихся в 1939-1941 годах и с 1953 до 1990-х годов заводом ГОМЗ (впоследствии ЛОМО) в Ленинграде и в1957-1961 годах - заводом ММЗ (БелОМО) в Минске (Белорус-сия).
  благонадёжные орудия кухонного производства, вроде пистолета для пельменей и формы для пирога... Приветом из времени, приводимого в действие мускульной тягой - ребристая стиральная доска.
  Якобы оставшись незамеченным, спряталось в формулировке вопроса Павлово "иезуитство": "Я полагаю, для бутылочки красного вина на столе найдётся место. Что скажете?".
  Он вышел с веранды, хорошо понимая, что его намерение - авантюра, ибо вино с собой не брали, а магазин - далёкая абстракция. Однако экс-клюзивный разговор с хозяином гостевого дома в поэтический турнир не превратился, и вино, не замутнённое дегустаторскими претензиями, вско-ре получило застольное признание. И одобрение: это когда переполняе-мая истомой новизны Аннушка прошептала-воскликнула:
  
  Вот выберу день
  И, лестницу к небу приставив,
  Взберусь поглядеть
  На местечко, где обитают боги
  Гор высоких и низких.
  
  И сделала шажок "в тень", добавила: "Это Татибана Акэми".
  В другой раз Илья или Паша (кто-либо из них, одинаково), обязательно придрался бы и указал на различия в рельефе местности. Но не сейчас.
  Расстались по "сигналу": Ева взяла на себя трудную роль самого трез-вого человека, легко, но выразительно зевнула и призвала подумать о зав-трашнем дне.
  Её ли в том заслуга или что иное, но намерение выехать рано, чтобы попасть в монастырский комплекс ко времени его открытия, оказалось похвально реализовано.
  
  4
  Когда все прошли на территорию монастыря, Ева, будучи автором за-теи, скорее резюмировала, проговорила общее настроение: "Вряд ли нас интересует экскурсионный формат. Побродим. Ведь здесь историческая Московия, кузня тех культурных ценностей, которые мы унаследовали. Извините за напыщенный слог".
  Они пошли, ориентируясь на план-схему и доминанты куполов.
  Требуется сделать примечание: люди с консервативным отношением к христианской религии неутомимо восприимчивы к знамениям. Так, без малого девять лет назад, 28 августа 1997 года участники крестного хода - духовенство, многочисленные паломники - праздновали шестисотлетие Кирилло-Белозерского монастыря и оказались очевидцами радуги, кото-рая, по их свидетельству, на ослепительно синем и совершенно безоблач-ном небе окружала яркое светило. А потому не следует воспринимать как ёрничество довольно необычное событие, имевшее место быть. Дело в том, что сразу при входе, с небольшого уступа на каменной кладке за уг-лом спрыгнул большой, длинношёрстый бело-рыжий кот и подошёл к чет-вёрке. Выглядел он вполне упитанно. Первое впечатление требует элемен-тарного уточнения: незнакомец сей - белый и палевый, но палевый ис-ключительно поверху, по оси: темечко от ушей - спина - хвост. Замер мет-рах в двух. Огляделся. Встретился глазами с Аней. Прошёлся левым боком вокруг её ноги. Далее явилось нечто: весь час (а примерно столько време-ни путешественники провели в историко-архитектурном заповеднике), кот следовал рядом с ней. Как следовала бы собака за хозяином. Да не каждая: собака могла бы отвлечься, погнаться за птичкой, например, тогда как кот шествовал строго на расстоянии метра, останавливался, когда останавлива-лась Аня, и одновременно с ней возобновлял поступь: последовательную, тягучую перестановку лап.
  Дольше всего простояли перед собором Успения Пресвятой Богороди-цы с тремя приделами - тремя церквями, построенными в разное время, разными строителями. Или правильнее сказать - разными художниками? Разнородность глав, форм, стилей. Но и общая целостность, завершён-ность. Не симметрия... Ох, как сложно изложить художественное впечатле-ние. Да и не только художественное... Невозможно находиться в присут-ствии церковных глав и не признавать духовности строителей. Тернистой, или какой другой - не имеет значения...
  Успенский собор затенял примыкающую к нему с запада небольшую церковь-придел преподобного Кирилла Белозерского. Между входом в собор и церковью - дорожка.
  Обширная монастырская территория в доступных проходу местах пре-имущественно мощена булыжником. Вернее, когда-то была мощена. Кам-ни не способны без сторонней помощи противостоять циклам, в которых грунт раскисает, замерзает и оттаивает. Ходить по выступающим булыжни-кам не слишком удобно. Вероятно поэтому дорожка, мостовая, на которой остановилась теперь пятёрка спутников, составлена снятыми с могил пли-тами. На многих из них неплохо сохранились надписи. На одних имена и слова не вызывали сомнений, на других же буквенные очертания позволя-ли утвердительно говорить лишь о старославянской письменности.
  Анна Рейнер подумала о том, как невольно, само собой, легло на язык слово "кощунство". Она не знала точно, когда надгробные плиты уклады-вались, но не верила, чтобы с ведома архимандрита здесь творилось глум-ление, надругательство. - "Тогда что же, те люди соседствовали со смер-тью как-то иначе? Что означала для них надгробная плита с именем? Про-изошло какое-то фундаментальное изменение в мироощущении отдель-ных людей! Пара-тройка веков. Сколько поколений отделяет меня от поры их бытия, от поры, когда радиоволны гуляли сами по себе. А теперь и од-ной моей жизни предостаточно для изменений, которые все вокруг назы-вают фундаментальными; и ведь не поспоришь... А я - поспеваю ли я за переменами?". - Мысли набегали на неё, сливались, подобно перебору ног приближающегося стада неких животных: слышно, но из-за холма не видно, кого именно направляют ноги; вопросы ускорялись, поднимались, как поднимается густая кофейная шапка к узкому просвету джезвы. Воз-буждение, смешение... Какие животные бегут, чтобы испить горячий кофе? Ни один вопрос не под запретом.
  Не удивительно, что полученная Аней доза впечатлений в промежутке от закрытой двери дома в Нижнем Вяземске до надгробной мостовой, кратно превосходила таковую у её спутников.
  - Нет никакого смысла спрашивать узкого специалиста по тем векам и слушать его лекцию. Важнее сами вопросы, важнее понять, как приходило ко мне то, что сейчас есть я, то, что я ценю. Отделить общее, бессменное от управляемого современностью комфорта. Тогда смогу представить, то есть сочинить своё будущее... Разве не это имеют в виду, говоря, что будущее предопределено? Разве дар ясновиденья, дар и ясновидение - единое литьё?", - так она скажет Паше, когда останется с ним вдвоём, спустя щел-чок ремня безопасности по инертному алгоритму посадки в машину. Ска-жет вскоре.
  А пока чувствовалось общее для всех затруднение: для того, чтобы сдвинуться с места, на котором они остановились, надо как-то прервать молчание. Тут-то Андреич и заговорил с котом: "Понятно, когда-то в про-шлой жизни ты был Иваном Грозным. Именно здесь твои бездетные до того родители, князь Московский Василий Третий с супругой, княгиней Еленой Глинской, тебя и вымолили. А в следующей жизни ты родился псом, хоть и стал перед смертью пострижеником Кирилло-Белозерского монастыря. А теперь вот возвысился до кота".
  - Мур, - ответил Кот и тем нарушил обет молчания. И, вопрошающе, посмотрел на Столбова.
  - А чем кошки лучше собак? - поинтересовалась у Ильи Аня.
  - Кошки не лукавят. Без колебаний за свежую рыбку Родину продадут. А собаки притворяются, что любят человека. А в действительности любят только хавчик. - И добавил, немного наклонившись к четвероногому (что, по не подлежащему апелляции решению суда, необходимо интерпретиро-вать как стыд за превосходство в росте), - извини, дорогой, рыбки нет.
  - Да ну тебя, прямо циник какой-то, - подхватила разговор Ева. - Позор, лучше б я за чёрта замуж вышла.
  Илья с ответом не задержался:
  - Не получилось бы. Браки между близкими родственниками запре-щены.
  Пока ненадолго заходили в собор, кот лежал на плите. Дожидался в полной неподвижности. Кроме ушей, конечно. Так и сопроводил их ровно до того каменного угла, где встретил. Никаких признаков, чтобы чего-то просил, в чём-то нуждался.
  
  5
  Потребовалось проехать примерно полста дополнительных километ-ров за многолюдный, по мнению жителей Карелии, Петрозаводск, чтобы попасть в Кондопогу. Небольшой городок с тремя десятками тысяч жите-лей в углу одноимённой губы. Наиболее реалистичной является версия, согласно которой название образовано из карельского "кондо" - медведь и "пога" - дальний угол, конец залива, бухта; то есть в целом осмыслива-ется как медвежий угол.
  Скоро, в конце августа и в начале сентября две тысячи шестого года, ко-гда влекомые низменными инстинктами птицы только начнут готовиться к дискуссиям об эмиграции в тёплые хлебные края, тут произойдут массо-вые беспорядки на этнической почве. Поводом для них явится убийство двух местных жителей. Правда, баскские сепаратисты не будут замечены ни в бунте, ни в его организации и избегнут обвинений.
  При подъезде к Кондопоге начался сильный дождь. Интересно, как ме-теоролог, сидя в машине без своего мерного корыта, отличает сильный дождь от ливня?
  Собственно, конечная точка назначения автомобильного маршрута, турбаза "Серебро Карелии", находилась в нескольких километрах за раз-мытой административной границей городка. По грунтовой дороге с лужа-ми, образующими подобие прессованной картонной формы для яиц.
  Тем временем стеклоочистители пришлось перевести на максималь-ную скорость. Путники не вспоминали о вращении Земли, прячущей их от источника освещённости, но темноте не удивились. Хорошо хоть, что по краю дороги имелись самодельные указатели со стрелочками и названием турбазы, с которой, в лице её директора и владельца Арсения, имелась договорённость насчёт моторной лодки, достаточной для шестерых пасса-жиров. Оговорённый и финансово утверждённый план состоял в том, что машины останутся под присмотром Арсения, в стороне от грядущих по-громов, а лодка под управлением сереброкарельского рулевого доставит их в этнографический музей-заповедник на острове Кижи. Лодка ждёт пару часов, а затем идёт сразу к месту постоянной дислокации, к острову в Униц-кой губе. Там они высаживаются и разбивают палаточный лагерь. А лодка вернётся за туристами в заранее оговорённый день через неделю.
  Существует ли поговорка "Только с виду все лужи одинаковы"? Или её изобрёл Столбов? Машину Ильи Андреевича, который ехал первым, при-хватила лужа такой глубины, что та стала погружаться. Выехать из лужи, зацепиться за верхний край не получалось. Первое, что он стал пробовать, это раскачивать машину вперёд-назад, благо была она с механической ко-робкой передач. Но ведущие колёса буксовали.
  Павел вышел из своей машины и договорился с Ильёй, что будет под-талкивать, усиливать импульс при движении вперёд. Чтобы лучше оценить его предложение, требуется представить разумный порядок действий. Ра-зумная альтернатива заключается в том, чтобы объехать машину Столбо-вых, открыть багажник, разыскать и извлечь заваленный, зажатый вещами буксировочный трос, закрыть багажник, обнаружить, что буксировочная проушина закрыта декоративной накладкой в бампере, вновь открыть ба-гажник, чтобы разыскать что-либо, чем отковырнуть накладку, прицепить трос, вытянуть машину, отцепить трос, открыть багажник... Фоминский мозг на водительском сиденье весь день совершал двухтактные колебательные движения, раз за разом упираясь в паутинную мозговую оболочку и откаты-ваясь обратно, схлопывая проходы в лабиринте извилин. И мозг, и прини-маемые им решения заслужили снисхождение.
  Евангелина и Анна, несостоявшиеся "жёны декабристов" энергично порывались принять участие в спасательной операции, ссылаясь на освя-щённый философской наукой переход количества в качество. Но голосом мужа, громкость которого вполне объяснима шумом дождя, Ева была от-правлена в компанию к Ане. Женщины напряженно молчали в машине, глядя, как вода в луже стремится добраться до коленей мужчины.
  Эпизоду благополучно был присвоен ранг мелких дорожных неприят-ностей: вопреки мощи всепобеждающей энтропии, которая требует пре-обладания неблагоприятных исходов, машина через несколько раскачек выползла на твёрдое основание, а мотор не заглох. Подождали немного пока основная вода стекла. Павел громко вслух, вкривь и вкось, но отборно нормативно, выговаривался: "Какое счастье, что в названии базы всего лишь серебро! Куда бы провалилась машина на дороге к золоту"? И далее: "Сплошной обман! Откуда грязь и глина на скалах Карелии!?". И тому по-добное.
  Кропаневы добрались до турбазы первыми, ещё засветло и до дождя. До момента общей встречи успели познакомиться с Арсением, прояснить детали скудного ночлега и совершить обряд благоустройства в домике-сарайчике недалеко от причала. Комнаты, снабжённые допотопными кро-ватями и условными матрасами. Зато с электричеством и чайником. Что оказалось очень кстати.
  Нина Кропанева - невысокого роста блондинка с короткой мальчише-ской стрижкой, почти ровесница Анны. Закончила тот же факультет в уни-верситете, что и Павел, и Евангелина, но существенно позже. А потому с Фоминым познакомилась, когда после окончания университета некоторое время работала школьным психологом. Нину пригласили на родительское собрание в класс, где учился Никита. Через какое-то время случилась кон-фликтная ситуация, в которой благодаря ей удалось отстоять классную ру-ководительницу. "Прегрешение" учительницы оказалось меньше, чем Нинино: директор не простила факта собственного мнения у подчинённой. Пришлось уйти и устроиться в другую школу. В последующем, зауважавший её Павел помог с повышением квалификации и рекомендациями. В насто-ящее время Нина имела крошечные преподавательские часы на кафедре педагогики и социальной психологии и проводила тренинги в маленькой тренинговой компании, соучредителем которой являлась.
  Есть у человека истории, о которых не знает никто. Есть истории, отно-сительно которых мы уверены, что не знает никто. И есть истории, где ад-реса, телефоны и даже имена свидетелей надёжно утрачены. Так, напри-мер, Фомин никогда никому не рассказывал о том, как при демобилизации из армии выпил в поезде одеколон "Тройной"*. Сотоварищи с внутренней стороны забора давно практиковали его употребление, но не он. Не пом-нил
  _________
  *Одеколон "Тройной" - парфюмерно-косметическое средство в виде раствора, содержащего не менее 60 % спирта, воду и не менее 1,5% душистых веществ.
  уже почему - сопротивление ли чужеродному влиянию, подтверждение ли свободы воли, отдельности? - просто отказывался. А в поезде, который удалялся от ворот воинской части, в накоротко замкнувшем ощущении сво-боды он что-то доказывал себе, задирал сам себя: "А слабо мне"? Павел не то, чтоб стеснялся рассказать - в конце концов, дела давние - но как-то не случалось контекста, ситуации, когда б сия история была востребована.
  Так или иначе, но никто не мог знать истории шестнадцатилетней Ни-ны.
  Начало этой истории звучит как анекдот про трёх мажоров, только слову "мажор" не нашлось места в судебных архивах. "Как-то собрались три ма-жора: сын секретаря партии, сын дипломата и сын директора универмага". Захотелось им экзотики, и поехали они в деревню, где по наследству у сы-на директора недавно образовалась деревянная изба. (Дальше будет не смешно!) Приехали, ограбили магазин. (Слово "ограбили" не из их слова-ря, а из милицейского протокола. Так, пустяки: просто избили продавца и взяли себе, что хотели. Водку...) Потребности свои не рассчитали, и при-шлось им, бедолагам, отправиться в ближайший дом избивать хозяина и отнимать еду на закуску, так как магазин уже был закрыт... Потом изнаси-ловали девушку, которая гостила у своей бабушки и шла по улице от сосед-ки. По утру все мажоры найдены мёртвыми. По очереди под подозрение попадали три человека: избитые жертвы их бесчинств и брат продавца ма-газина с тюремным прошлым. Каждого из них по очереди следствие ста-ралось без проволочек объявить убийцей: влиятельные папаши стреми-лись побыстрее закрыть тему сопутствующих обстоятельств смерти. И лишь случайно выяснилось, что убил отец девушки, офицер в отставке. В деревне его не видели, потому что приехал тот из города поздно ночью. Ехал, чтобы провести несколько дней с двумя близкими людьми, вёз про-дукты. Узнал о содеянном с его дочкой, отыскал поганцев и уехал...
  Его приговорили к расстрелу и расстреляли с формулировкой "убий-ство из личной неприязни". Судья прерывал все попытки что-либо сказать о насилии, как не относящиеся к делу.
  Нина немалое время была в апатии; мама и бабушка ошибочно считали надругательство причиной состояния. Тогда как внутри, в чувствах, преоб-ладало переживание самого факта насилия. Родители - и мать, и отец - всегда были очень мягкими по отношению к ней; в семейной атмосфере отсутствовало принуждение, унижение. Но, определённо, только она зна-ла, что не эти переживания порождали, питали тоску...
  В этом месте начинается неизвестная никому история Нины: унижение тремя недоумками она смогла рационализировать как редкую аномалию, трёхголовое уродство. Совсем не то, что насилие неведомое, безличное как туман, неодушевлённое. И это - судебная система дотоле самого спра-ведливого государства в мире, само государство! А напротив него, с неза-щищённым лицом - шестнадцатилетняя Нина...
  Григорий Кропанев, её муж, в своей трудовой биографии имел одно-единственное место работы. Учитель физики в той школе, куда Нину взяли на работу с большой охотой: не вопреки конфликту с директором в преды-дущей школе, а, наоборот, благодаря межшкольному педагогическому анамнезу. Григорий - ровесник Павла; почти на голову выше и явно тоньше его. В объективной трактовке такие пропорции - худоба. Присутствие объ-ективного и в том, что Григорий сутулился, хотя и чуть-чуть. Из-за этого или из чего-то ещё постоянно возникало впечатление великана, который вы-нужден соизмерять свой рост с расстоянием до потолка. Другое впечатле-ние, такое же верное, заключалось в том, что это человек, стремящийся дойти до сути вещей и верящий в бесконечные возможности научного по-знания и технического прогресса. (Представлению следует быть кратким, иначе не миновать конфуза и неприятности: ввести в досадное заблужде-ние, будто обильно намыленная, но однозначная суть человека вот-вот бу-дет выслежена и отловлена.)
  Григорий очень любил рассказывать многочисленные истории из сво-ей армейской бытности и даже писал рассказы про армию. По признанию друзьям, оставлял в них подлинные имена персонажей. Смеялся: "Склады-вается впечатление, что офицеры подбирались по "говорящим" фамилиям! Ну как можно изменить фамилию командира части - подполковник Таран, - если тот двухметрового роста и с кулаками в арбуз величиной? Вызовет провинившегося солдатика, дык его своим арбузом под рёбра в четверть силы, и пока тот приходит в себя и ещё не может говорить, задаёт вдогонку всегда одинаковый вопрос: "Всё понятно?". Солдатик со сбитым дыханием утвердительно мычит и трясёт головой. Тогда звучит щедрое, всемилости-вейшее прощение: "На этот раз - иди!". Пусть в свободное время, дозво-ленное воинским уставом, воображение виновного рисует следующий раз. Что это будет: подъём в стратосферу на воздушном шаре в зашитом меш-ке, в качестве балласта?".
  При устном изложении Гриша не всегда учитывал, что слушателю исто-рия уже известна. Но, по опыту допуская, что это так, стремился сохранить её занимательность, каждый раз подавая события в ином ракурсе. Посте-пенно изменения накапливались, и на прежних сваях, на прежней локации рождалась новая, иная история. Сам же он полагал, что рассказывает ту же ситуацию с новыми деталями, в другом контексте, под другим углом зре-ния для того, чтобы передать, раскрыть её суть максимально полно.
  Центральное место среди рассказов занимал ранний эпизод, сразу по-сле призыва в Советскую (или Красную, как он часто предпочитал говорить) Армию. В первую неделю, ещё до присяги, его вызвали в штаб. Капитан, который счёл лишним назваться (капитан Кто?), велел показать Ташкент на огромной трёхметровой карте Советского Союза. Затем - Хабаровск. Капи-тан Кто увидел, как солдатик с лёгкостью, стремглав, справился с задачей и, не веря в удачу (что очень скоро подтвердится), с невысказанным, но за-метным восхищением предложил остаться в штабе писарем. Восемнадца-тилетний Кропанев сделал истерическую свечку на неромантичное слово "писарь" и стал напирать на то, что имеет "ужасный почерк". Капитана это поначалу не смутило: "Почерк не главное". Но, встретившись с настойчи-вой детской мольбою, согласился отправить солдатика "в войска". И дей-ствительно, отправил туда, отправил в -- . Как бы это сказать? Ага, вот оно: приставил к самому натурно-реалистичному (антоним Гришиного роман-тизма) варианту несения службы. Жанр реализма посредством "электро-химической коррозии" (повторяющееся выражение в рассказах Гриши Кропанева) в последующем пропечатался ночными кошмарами. Кошмары повторялись время от времени. Снилось, что он опять призван и отправлен служить в эту же воинскую часть, и никак не получается доказать, что это ошибка, что срочную службу он уже отбыл.
  Несмотря ни на что, Гришины рассказы всегда были нашпигованы юмором.
  Приглашая на дегустацию фирменного блюда, вспоминая, он для нача-ла крупными мазками обозначал декорации: наряд на кухню, ночь, четыре огромных бака картошки, которая должна быть почищена к утру. И в этом незатратном, экономичном объёме происходит - нет, торжественнее - развёртывается утренний разговор трёх хмурых дебиловатых поваров, призванных из молдавских деревень. Они матерились в адрес заместителя командира по хозяйственной части майора Воровских, который нынче украл больше обычного. По этой причине повара лишились того ресурса, который в своих планах давно нашинковали выгодно размещёнными пай-ками. В пылу обмена мнениями один из поваров, Алик Сахно, так прожарил своё возмущение, что в сердцах бросил: "Чтоб у него сиська на лбу вырос-ла". Воображение двух других поваров постреливало маслом на пустой раскалённой сковородке, силуэт сухопарого майора с сиськой на лбу нави-сал над их воображением. Нависал так, что сначала они смеялись просто, так сказать ординарно, а затем, разжигаясь друг об друга всё боле и боле, смеялись, держась за бока, всхлипывая и повторяя: "Воровских - сиська - на лбу - Воровсиська - лоб - сиська...". Наконец, Алик не устоял на ногах и осел на покрытый очистками гниловатой картошки плиточный пол кухни; изви-вался, как собака, которая пытается придавить насекомых в своей шерсти. Где и обессилил в истощении так, что поднялся не с первой попытки.
  Говорил Гриша и о том, что его мрачная, тягостная оценка своих двух-летних злоключений изменилась, когда после демобилизации встретился с Толиком Яволиным, своим одноклассником. Тот был призван в танковую часть, служил в Монголии. Гриша пересказывал, как однажды зимой Толик расчищал лопатой плац от снега и обнаружил под снегом хлебную горбуш-ку в четверть, попавшую туда явно чудесным образом. Не останавливая движения лопаты, Толик сапогом дотолкал хлеб за фанерный щит с ярким изображением румяного бойца в каске - туда, где присматривающий за уборкой плаца сержант не мог видеть. И уж только здесь переправил хлеб под гимнастёрку. (Однажды Гриша дополнил, что у Толика при рассказе скатились из глаз непроизвольные слезинки.)
  Аксиома: вспоминая свою давно минувшую жизнь, рассказчик неволь-но сообщает о себе. Примером тому служит Гришин "романтизм"; тот са-мый, который вступил в конфронтацию с капитаном Кто. Когда приходилось делать выборы - будь то в раскалывающемся от эмоций "на четыре лаге-ря" женском учительском коллективе, или в вечернем сквере, где кроме него было некому приструнить хулиганящую молодёжь - это был всё тот же Гриша. Нина беспокоилась о нём, ворчала насчёт таких ситуаций и за-метно гордилась мужем. Человек, который верен своим убеждениям о чёрном и белом. И, что встречается намного реже, человек, который не превращает эти требования к самому себе в семена, что разбрасываются по борозде, по сторонам. Вопреки залежалому, выцветшему образу "Учи-теля с большой буквы".
  Было кое-что, чего не знали друзья, заходившие к Кропаневым по по-воду и без повода. Известно, что дом Гриша строил сам, на месте обветша-лой, просевшей хибары, что досталась в наследство от отца вместе с не-большим участком; две старые, но преданно плодоносящие яблони да ги-гантская ива... Закрытая дверь на втором этаже дома: в глубине, сбоку... Во время экскурсии по дому никто не обращал внимания: какая-нибудь кла-довка. Тогда как за дверью - детская.
  По закону эпохи товарного дефицита покупку следует делать заранее, тогда, когда есть возможность, и законопослушные Кропаневы заблаго-временно готовились, поджидая встречу с "детским гомоном", с "топотом детских ножек". Впрочем, теоретически допуская детские хвори и слёзы. В комнатке за дверью была кроватка, шкафчик с самыми ранними сказками - с картинками, с гигантскими буквами. Супруги не обсуждали, сколько именно детей будет; обоюдно не сомневались, что много... Однако, не слу-чилось.
  Пыль неуклонно сметалась с детской мебели, с лет, крадущихся на цы-почках от одной новогодней ёлки к другой. И как-то Нина сказала: "Гриш, а Гриш, ну что комната пустует. Может твою мастерскую сюда перевести? Недавно вот рубанок с полки тебе на ногу свалился".
  Пауза... Разве что Юпитер, восседая на Капитолийском холме рядом с Юноной, чиркнул зажигалкой. - "Нет", - звучало так спокойно и ровно, нейтрально и тепло, и бесконечно протяжённо, что Нина дуновением, ды-ханием прижалась к его щеке и сразу сбежала, обгоняя глазную изморось. Потом был целый вечер, послушно приглушённый волнами лёгких занаве-сок на окнах. Настолько целый, что не приглашал ни аромат ванили, ни ме-лодию виолончели... Выпили чай, обменявшись парой одобрительных ре-плик о нём, вышли из дома и прошлись до узкого, крошечного парка во-круг обросшего дикостью искусственного пруда, что рядом с барским до-мом графа Сумарокова, заколоченном в беспробудном ожидании рестав-раторов... Были совсем немногословны. Тем значительнее прозвучало, когда они подходили обратно к своему дому: "Никогда не думал<а> что...". Не договорили до конца и засмеялись. От того, как голоса двух человек полностью совпали, слились в звонко-шершавом дуэте. Только родовым окончанием русского языка они и отличались...
  Очень трогательно наблюдать эту пару. На людях Нина подтрунивала над житейской наивностью мужа. Спокойно, без ажитации подставляла свои ладные плечи под атмосферный столб бытовых задач. Однако, в тех задачах и их решениях муж не оставался лишь наблюдателем, исполните-лем. У Нины было так всё хорошо с самомнением, что она признавала Гришино превосходство. Откуда-то непоколебимо знала, что при любой её неудаче или ошибке Гриша не исчезнет, не завибрирует, не согнёт колен-ки. Невероятно, чтобы это могло быть правдой, уверенность не есть закон физики; существенно другое - и это самое главное: она не переставала ценить эту свою уверенность в муже. Без ненасытности - мол, это уже и так есть, а потому ничего не стоит: "Вот если бы ты ещё и...".
  Впрочем, зачем пересказывать сюжет, представленный в народной сказке ещё до пушкинской "Сказки о золотой рыбке"?
  Впрочем, это наблюдение является архивной справкой по отношению к моменту радостной встречи с друзьями в серебряно-карельском краю, где медведи исторически боялись людей не меньше, чем те - медведей.
  В глазах Гриши застряло изумление, разбухшие впечатления от путе-шествия по крепостям Северо-Запада, которыми ему не терпелось поде-литься. Лишь все пристроились за столом, где из кружек поднимался пар от только что разлитого чая, как он стал рассказывать о яме в земле, пусть и внутри крепостной башни, где провели годы обе жены Емельяна Пугачева и трое его малолетних детей. И сравнил яму в Кореле с тюремными каме-рами девятнадцатого столетия для политических заключённых в Орешке: "Эти камеры обставлены и выглядят респектабельней, чем современные российские камеры. Ну, те, что я видел. Вот она - иллюстрация к спирале-видности прогресса".
  Аня откликнулась (возможно, чтобы поддержать разговор с новыми для себя людьми): "Это вы не видели сюжет про переезд нашего след-ственного изолятора в новый корпус. Мне подруга рассказала, как его гото-вили. Одни панорамы да коридоры в кадре получались суховато. И тогда вставили запись с презентации детского оздоровительного лагеря - спорт-зал с тренажёрами, пищеблок с сияющей никелем кухонной техникой, та-релки с рыбой и молодым картофелем, украшенные свежим укропом".
  - Ну, вы говорите как подлинно русские люди. На первом месте тюрь-мы, самый яркий индикатор прогресса, - пошутил тут Андреич. И продол-жил - о своём, уже серьёзно:
  - Насчёт прогресса. Я иногда вспоминаю слова узника нацистского ла-геря смерти. Не дословная цитата, но близко... Он написал: "Я говорил се-бе, что должен выжить, чтобы рассказать о преступлениях миру и тем са-мым изменить его к лучшему. Но когда закончилась война, миру захоте-лось побыстрей забыть её ужас. И тогда я понял, что выжил затем, чтобы измениться самому".
  
  6
  На следующее утро Фомин увидел предъявленную Арсением моторку и почувствовал тревогу, чем не стал делиться ни с кем. Вроде бы догово-рённости та соответствовала.
  Озёрная погода благоволила, что периодически бывает (статистика то-му порукой), а буксируемые моторной лодкой пейзажи Онежского озера совпадали с изображениями в туристическом путеводителе. Однако Пашу намного больше занимали тёплый бок спутницы и её неподдельная, как боль от ожога, радость первооткрывателя. Аня освободила волосы от за-колки и старательно поворачивала, пристраивала своё лицо под ветер. В предвидении катастрофических последствий - сутолоки хилых слов - ей хотелось молчать, и, преувеличивая шум от мотора, показывала жестом - кончики средних пальцев, прижатые к ушам - что якобы ничего не слышит. И стесняясь, какое-то время старалась ни-с-кем-ни-с-кем не встречаться взглядом: неприлично быть такой счастливой. Потом не совладала и сжала, сдавила бедро сидящего рядом мужчины - очень коротко и сильно, сильно и коротко. Фомин запомнил, сохранил контрастную гравюру по глубине бедра: сжатие, мало различимые берега, между ними вода, многократно согнутая ветром в маленькие серебристые дужки наподобие выщипанных девичьих бровей и непрошенная мысль, что так празднично-светло было после первого поцелуя на школьном свидании. Про поцелуй он придумал.
  Между складированием экспонатов и их музейным экспонированием есть, казалось бы, различие в целях. Подвисший вопрос: не перемешались ли цели в этнографическом музее-заповеднике "Кижи"? Исключительно деревянные, многоярусные и многоглавые церкви. Домики, расставлен-ные в квадратно-гнездовом порядке посреди стриженных зелёных газо-нов. То ли мастерство зодчих показать, то ли крестьянский быт, то ли рели-гиозность? Да, действительно, тут собраны уникальные памятники дере-вянного зодчества, но внятного впечатления на вновь прибывших музей не произвёл. На периферии не очень людной экскурсии среди них преобла-дали междометия эстетического характера. Дождавшись её окончания, первым не выдержал Кропанев:
  - Что побуждало людей селиться здесь, на острове? Не с точки зрения миграции народностей, а из предпочтений отдельных человеков? Рыба и вода? Ну, то, что люди селились у воды - эка новость... Людей стало так много, что свободных мест по берегам озера не хватило, и они стали засе-лять острова? Или их волновала безопасность? Сложность снабжения, до-полнительные затраты по доставке на каменистые острова строительных материалов и продуктов оправданы, если вокруг много угроз, опасностей извне.
  Посетившие Григория под видом вопросов мысли вслух не требовали ответов, но Павел присоединился:
  - А что, если совсем наоборот: с острова было проще не выпускать? Выбора не много, особенно у людей семейных: "Делай, как сказано, иди, куда сказано, а не то...".
  - Ну ты и психолог, конечно, - хмыкнул Андреич, без нужды примири-тельно. Потом добавил: - физик и психолог. Почти классика: холода-тревоги, пыль да туман.
  Паша, не мешкая, отозвался в лад моменту и поддразнил Илью:
  - Да, с нами всё ясно, а вот что в издательствах нынче редактируют и издают? Опусы Синеглазкина? Или развесистые репы мэтра Репина? Эпоха великих географических открытий давно закончилась: все земли открыты, как и все достойные внимания книги уже написаны.
  - Так и есть, уважаемый. Просто репа в меню полезна разными каче-ствами: и для сравнения, и чтоб мы не зазнавались... - Столбов отшутился, но лицо его посерьёзнело.
  Следующая экскурсия, церковь. Нина всего два дня тому назад стояла в храме Святого Георгия в Старой Ладоге и теперь удивлялась изменениям красок в росписях:
  - Интересное выражение в путеводителе, в тексте: "христианизация земель". Не встречала нигде: христианизация людей. Есть "обращение в Христианство". Так вот, в двенадцатом веке раннехристианские миссионе-ры старались завладеть умами язычников, которые сравнивали свой при-вычный миропорядок с заманчиво-предлагаемым. В церкви двенадцатого века Святой Георгий побеждает Змея, но оставляет его в живых. Светлые, обещающие, голубоватые и охряные краски. А когда с язычеством было покончено, поменялась и преобладающая палитра. В этой церкви века во-семнадцатого багровые и тёмно-зелёные цвета геенны огненной более пригодны для обуздания страха.
  Следующие двадцать минут экскурсии. На острове с многочисленными недвижимыми объектами трудно не думать про их собственников, остро-витян. Несколько непривычно, что монолог исходит от Евы:
  - Мы, современные люди, постоянно - ну, или по праздникам - жела-ем друзьям и близким счастья. Это плюс-минус про одно и то же... А как быть со строителями Кижей? Чего желали друг другу? Счастье - это кон-станта, не зависящая от века? Или выводится при сравнении с жизнью со-временников. Экология здесь у всех была хорошая, стоматологическая по-мощь - одинаково провальная по нынешним меркам... Получали прилич-ный заработок? Выпивали по праздникам? Играли свадьбы? И не тосковали по свободе, если её и у соседей не было? Или смотрели на богатых и власть имущих, сравнивали и от того не радовались, а роптали? Ну, так это и сегодня можно делать, для этого не надо до Кижей добираться. - Скорость Евиных слов увеличивалась от вопроса к вопросу, и потому показалось, что остановилась она резко.
  Столбов удивлённо посмотрел на неё, подождал, решил продолжить:
  - Дай-ка представлю. Примерно так: выходит по нужде из своей низкой избы кижанин и видит громаду церкви Преображения Господня. Видит се-рые грозди куполов, подпирающие серое северное небо. Ему, как и нам, неведомо, почему мир устроен так, как устроен. И тогда он вспоминает о божественных ликах, обитающих в Преображенском храме, ликах тех, кто ведает смысл всего сущего. Того, что он, кижанин, постичь не в состоянии. И спокойней ему становится. Выглядит подобно тому, будто дитятко малое животиком мается и будущая помощь вне его разумения. А пока спасается оно только самой надеждой о помощи всесильного родителя-заступника... Ещё не знакомо оно с простым трюком: счесть самого себя всесильным и всезнающим. Репа с инкрустациями.
  
  7
  Место, куда компания упорно стремилась, находилось подальше от средней Онеги, где ширина озера достигает десятков километров. Остров в Уницкой губе, которая являет собой защищённый от сильных ветров залив километров в сорок длиной почти строго с севера на юг по карте. Друзья знали о нём довольно давно и - нет причин удивляться - не из отчёта в ин-тернете, а из повествования московского рыбака. Короткое знакомство имело место несколько лет назад, когда сплавлялись на байдарках по Юрюзани. В своём иллюстрированном пантомимой сказании о большой рыбе Аристотель (так он представился, зыркнув глазами вверх, в сторону родителей из числа технической интеллигенции) вскользь упомянул боль-шой, поросший соснами остров с высокой скальной грядой, с закрытой от ветра бухтой и удобным пляжем. Однако, когда заворожённые слушатели заинтересовались его ориентирами, то Аристотель затруднился припом-нить точное название. Получалось что-то похожее на Лемижи.
  По карте определить мифические Лемижи не удалось; островов раз-ных размеров, красивых шхер и береговых скал в губе хватало в достатке. Не существенно, имела ли место высадка именно на Лемижи, или же один из многих безвестных островов просто подошёл под ожидания. Что такого было тут, чего они не видели прежде? Камни, скалы, поросшие лишайни-ком и мхом всюду, где те смогли зацепиться? Сосны, ветвящиеся по всей высоте ствола живыми от солнечного прикорма ветками? Камни как камни, скалы как скалы, сосны как сосны. Да на экране или вживую их все видели! Возможность потрогать, понюхать? Верно; да только уж бывало такое прежде множество раз. (За исключением Ани.) Brutto-цитата о том, сколько есть новых, "ожидающих нас" интересных и прекрасных мест на планете. Вот, например, главный врач Евиной спецбольницы, артист и последова-тель Аристотеля, недавно в отпуске посетил Грэкс (Grex). Не тот, что в Гре-ции; но тот, что зиждется посреди латинского шельфа (--). Альтернатива не столь ясна, как кажется...
  Твердь; ноги с недоверием переступают по пологой скальной плите. Перемещение... Павел Николаевич Фомин разрывался между обществен-ным долгом по обустройству, по выбору места под палатки и призывами маячков земляники, исподтишка стреляющей в глаза при наклоне. При очередном поклоне. Где-то неподалёку, под руками, воспоминания-образы городского мальчишки на арендованной родителями даче под Ки-тежем: парное молоко, соседская девчонка с картинной косой из сказок... На медленной тёмной речке утёс из красного песчаника... Ноздри утёса - азбука Брайля наизнанку - вотчина ласточек... Павлик...
  ... Внутренний конфликт продлился недолго. Отключилось дневное солнечное освещение, вместе с ним отключился ветер, и приземную атмо-сферу звучно наполнили комары.
  - И свои законные права заявили комары, или крамары, как звали их издревле вепсы, - это Аня стала искусственно звонко развлекаться паро-дией на язык журналистских штампов. - Мы ведём наш репортаж с горячей точки, где боевые действия ведутся с нарушением всех международных конвенций. Ни на поляне, ни над ней, ни под ней не присутствует ни один защитник животных, а раненных атакуют повторно. - Шёпотом она скольз-нула вдоль близкого уха, - Паш, не комфорт и комары самое главное в жизни!
  Сказала с лёгкостью непосвящённого. Наверное, полагала, что всегда так: комары испокон веку есть обязательный аксессуар локального жен-ского счастья.
  Совсем другое дело, когда какой-то экземпляр из комариной орды не-удачно выбрал для кормления какую-то особенно чувствительную точку на мочке Евиного уха. И попал под шмяк кузнечного пресса: с таким чувством и силой опустилась её рука. Руки - видовое преимущество людей - в мо-мент установки лагеря почти постоянно заняты. Но у Евангелины нашлась одна рука, чтобы неудачник ознакомился с этим преимуществом.
  Павел забыл вспомнить, насколько досадно-болезненным бывает укус в избранную точку. Как это сплошь распространено, руководствовался только собственными лучшими побуждениями в адрес Евы и решил пошу-тить:
  - Комары очень полезны психологам для тренировки толерантности и эмпатии. Что, если под жизнь отведён один день, и за этот день надо по-стараться всё успеть. А мозгов и других ресурсов маловато. Попробуй при-мерить, каково это быть маленьким комариком.
  - Словоблудие ни о чём. Толерантность, эмпатия - давно скособочи-лись, расплылись, как снеговик по весне. - Это Ева, в ответ.
  - Увы, согласен... Кстати, о комарах и зебрах --
  И к чему это он?
  По замыслу, факт присутствия комаров в российской литературе при-ближает её, литературу, к читателю. Вопрос в том, насколько читатель при-ближается к комарам? А что, если комаров заменить муравьями? Извольте, эксперимент... Самым большим происшествием этого дня оказалась раз-битая при выгрузке вещей бутылка виноградной водки: Паша недостаточно плавно опустил пакет на каменную плоскость. Поразительно быстро, пока-залось - моментально, влажные места камня образовали большое рыжее панно в виде буквы "У". Это коммуникативно безупречные муравьи вы-стлали его своими телами, извлекая из полезной влаги что-то ценимое ими. (Досуговая экстраполяция про манну небесную.) Андреич не пропу-стил момент:
  - Хорошо, что среди нас нет зелёных экологов, а то б предъявили тебе, Паша, обвинение в спаивание братьев меньших.
  В таком настроении компания завершила до темноты локальные пре-образования территории и сооружение объектов, относящихся к разряду не только необходимых, но и "социально-ориентированных": и расчищен-ный заход в воду для купания, и верёвки для сушки купальников и влажной одежды, и скамеечки из жердей с тентом на случай дождя.
  На другой день Илья и Гриша, страстные рыбаки, накачали резиновую лодку и отбыли. Лодочка с вёслами, без площадки под мотор, предназна-чалась как раз для рыбалки и прогулок. Трёх человек она выдерживала, однако свободу ног обеспечивала только двоим.
  Паша убедился, что Аня хорошо пристроена с Евой и Ниной в церемо-ниальной беседе, которая редким, деликатным пунктиром сопровождала нисхождение солнечного загара на поверхности трёх женских тел. Сказал, что нужно разведать сухие деревья под будущие дрова, и пошёл вглубь от берега. Выдуманная легенда позволяла избегнуть необходимости подби-рать слова примерные, а потому вводящие в заблуждение. Такие, как: при-вычка, потребность горожанина, склонность к уединению, ритуал подно-шения и слияния с природой, поклонение чему-то большему и древнему...
  Ежегодная отлучка - компромиссное наименование.
  Намёк на тропинку, свидетельство того, что подлинно необитаемые места расположены дальше Онеги. Тем не менее, мох, трава и черничник имели время тропинку одолеть, и вскоре та заблаговременно иссякла. За-благовременно потому, что иначе упёрлась бы в низину среди смешанного леса, где в отдельных местах проступала вода между кочками.
  Размеры острова недостаточны для того, чтобы всерьёз потеряться. Но достаточны для упоминания, что Павел отошёл весьма далеко, прежде чем увидел примечательный пригорок. Не существует продолжения, варианта, в котором Павел Николаевич Фомин не поднялся бы на него. Правильной геометрической формы холм без единого камня, метров десяти-двенадцати в высоту и чуть больше в диаметре. На нём из растительности была пара древних сосен, которые выделялись толщиной среди тех боль-ших сосен, что вместе с елями и осинами росли на подступах. Минимум травы на холме из-за того, что весь поверхностный слой образован многи-ми поколениями хвоинок. Такая яркая рыже-коричневая подсветка под но-гами. Да ещё пружинит, как гимнастический трамплин!
  Трамплин как символ, как предвестник последующего: с холма вид-нелся ещё более высокий - примерно метров в двадцать или чуть меньше - крутой вал с кое-где выступающими из-под кустарников скальными бо-ками. Какой тут к чёрту гребень, сформированный ледником! Заслоняющий солнце вал доисторической крепости, где островитяне оборонялись от набегов иноземцев и соседей!
  Нечто распирало Павла Николаевича Фомина; оно-то и побудило по-лезть на кручу. Пусть это нечто будет понятной для биологов активностью юного зверька по исследованию территории.
  Подъёму способствовали ростки дикой малины и тонкие ветви можже-велового кустарника. Один раз помогла захваченная в пучок трава. Павел снял с головы мягкую кепочку и обернул ею руку, что позволило ему на сложных участках подъёма подтягиваться, придерживаться за стебли.
  Внутренний монолог: "Зачем? Это стоит того? Цель и причина, курица и яйцо".
  Был ли именно таким монолог Фомина в действительности? Недоказу-емо, так как он не взял с собой бумагу и карандаш, или нечто подобное. Однако вообразить его текст не сложнее, чем вообразить взрослого мужи-ка, который без каких-либо доступных взору выгод карабкается через ко-лючки вверх по крутому склону. Это ведь не горная вершина, достижение которой альпинистом многократно расфасовано в субъективный смысл.
  ... Наверху!!!
  Естественная статичность: пока успокаивается дыхание, пока не разли-чимо то, что находится непосредственно у ног. Он был высоко над озером. Вероятно, это высота мачты парусных судов, с которой ловкий матрос вы-сматривал нюансы сопредельных просторов. Какая-то очень выверенная высота наблюдения, отличная от высоты фотографий, сделанных слишком высоко с борта летательного аппарата, где нотариально заверяется услов-ность, отчуждённость макета, искусной бутафории.
  Мысль о фотографии - первая оформленная, зафиксированная после того, как веер колотящих ощущений притих. Сохранить, оставить при себе. Если рассказывать, то как и что рассказать по возвращении?
  Да передаст ли фотография масштаб; пусть даже будет панорамный ряд? Не помогут ни приставленный спичечный коробок, ни слон, этапиро-ванный из Африки для сравнения! Тут не то, что не справится профессио-нальный фотограф со штативом иль на штативе - тут не сдюжит реинкарни-рованный Николай Рерих с мольбертом: не его краски! Как обездвижить это полуденное перемирие стихий серого камня и чёрной воды, успокоен-ных притерпевшейся к шквалам зеленью деревьев?! У берега - около де-сятка выступающих над водой огромных валунов, невероятным образом расставленных почти по окружности, словно некое языческое капище. По-дальше - лабиринт, образованный скалами, каменными островками, на каждом из которых росло по несколько сосен. Два фигуристых облака где-то там, на юге, где согласно знанию должна быть та самая, на десятки ки-лометров, середина Онежского озера. Там вода чёрная отделяется от воды из матового серебра резкой линией. По левому краю картины, на пределе доступности, он видел что-то, что казалось куполом церкви. Точнее не раз-глядеть; восприятие зависело от памяти об увиденных часовнях, скитах и церквях на Онеге. Павел (его фигура) и сам был вписан в картину, доступ-ную шизофренической птице, что пролетает над ним: она летит на далёкий остров, к далёкому куполу, игнорируя плеск ближней рыбы. Или иное, надёжнее: Фомин внутри фотографии - это теплолюбивый черноморский дельфин афалина в холодном северном озере, которому также не до ры-бы. Обязательно на той фотографии ещё бы не упустить столь важный сплав ощущения себя крохотной песчинкой со спокойным достоинством владыки, стоящего высоко надо всем. Владыка спокоен, удовлетворён тем наследием, что оставит преемникам.
  ... Долженствование, возвращение, стрелка часов на руке. Хотя, уж если упоминать рассудок и апеллировать к рациональности, то и не стрелка во-все, а цифровая индикация. Такой вот конкретный modus vivendi. Способ выживания при столкновении. "Переполнение карты памяти" - намеренно грубое заклинание для возврата путника из эльфийских миров.
  Павлу предстояло большее, чем то, на что рассчитывал, поднимаясь, а именно: спуск. В длину весь гребень оказался довольно небольшим, не-многим более ста метров. В сторону воды - это почти отвесный обрыв. То место, где поднимался, по итогам осмотра оказалось самым пологим. И он отправился назад знакомым маршрутом.
  Иронично подбадривая себя, начал сочинять инструкцию для тех, кто спускается вниз по крутым склонам. При спуске, в отличие от подъёма, трудно высматривать место для постановки ноги. Ничего удивительного в том, что если не придерживаться руками, то пятки заскользят. (В следую-щий раз не забудьте воспользоваться инструкцией и располагайтесь лицом к склону!) На этот же раз поменять "технику нисходящей эвакуации" не представилось случая. Так Фомин и промчался: перебирая ногами и при-крывая лицо от колючек руками. Успел заметить коричневатую змейку. Остановился внизу, отметил, что ничего не сломал, не подвернул и забыл удивиться этому.
  О чём думает в такой миг человек? Идея опроса, интервью глубоко укоренилась со времён изобретения письменности. Наш Павел Николаевич думал: "Бедная змейка - я мог её раздавить - для неё это падение гигант-ского метеорита - о чём она расскажет своим деткам - к счастью, обо-шлось без кратера с нашими телами...".
  Вернулся на стоянку поцарапанный, смущённый, но и довольный.
  - Слушай, я в затруднении... Даже не знаю... Что случилось, нужно ли ревновать тебя: исцарапан, но губной помады нет? То ли позавидовать крепко... Пока тебя не увидела, то и не думала, что так соскучилась, - из-бранные фрагменты из того, как встретила его Аня.
  
  8
  Вечером первого спокойного дня на острове, когда ствол сухой сосны сначала разделился, а потом сложился в поленницу укрытых от теоретиче-ского дождя дров, настало время большому костру. В хронологии дня его начало не следует соотносить с тем, когда устойчивые контуры пламени поднимаются над поленьями и ветками. Начало костра недоступно отсчёту и задаётся ослабевающим освещением, что позволяет оставлять незаме-ченным длительную неизменность позы и местоположения в простран-стве, отменяет персональную ответственность за мимику и молчание. Фун-даментально невозможное расчленение созерцания на суть молчания ли-бо на предлог для него!
  На острове Аристотеля второй специфической характеристикой боль-шого костра являлась принципиальная бесконечность его горения. Идея бесконечности раскрывается через сравнение, от обратного. Так, в стан-дартных условиях, будь то встреча в городском кафе, домашнее застолье по случаю или выезд на пикник - все они упираются в какой-то внешний завершающий предел. Например: завтра на работу, необходимость выве-сти на прогулку оставленную дома собаку и т.п.
  Как уже упоминалось, Гриша Кропанев любил повспоминать про свою бытность в армии. Потому, именно в его исполнении прозвучали первые аккорды эпического костра:
  - Вот в такое время, после отбоя - а точнее, это было уже после за-ступления на дежурство новой смены, часа в три ночи - меня вызывает к себе наш ротный, капитан Субботник, по кличке Колобок. Был он так про-зван как бы за внешнее сходство, из-за соотношения высота-ширина. Так-же, прозвище подходило под привычку постоянно сновать по территории воинской части в сверкающих сапогах с высокими для его роста голенища-ми; подходило под талант незаметно и внезапно для солдат подкатываться к месту их нахождения в самый неудачный для них момент. В эту ночь он был дежурным по части и боролся со сном, наверное. Или мечтал о майор-стве. Это моё предположение, ведь большинство других дежурных - а де-журили все офицеры раза два в месяц - после двенадцати приказывали дневальному будить в случае необходимости и, скинув сапоги, спокойно засыпали на диванчике. Так вот, прихожу к Колобку, и молвит он речь о том, что, дескать, служу я больше года, а в отпуске ещё не был. - "Пора поду-мать", - говорит... Потом добавляет: "Вот подумываю о том, чтоб направить тебя в штаб бригады на краткосрочные сержантские курсы". - Гриша встал и подкинул в огонь небольшую чурку, нисколько не опасаясь, что несколь-ко секунд молчания будут кем-либо оккупированы. - Если тема отпуска и сделала меня нечувствительным к её неадекватной полуночной срочности, то при словах о намерении посвятить меня в сержанты я насторожился. Уж больно ясно понимал, что являюсь кандидатурой, никак не подходящей под его критерии карьерного продвижения. Не знаю, читал ли Колобок Яросла-ва Гашека; вопрос в том, ну зачем ему иметь дело не с рядовым Швейком, моим двойником по идиотизму, а с сержантом Швейком?.. Так вот, не про-износя слово сексот, этот армейский сэр в чине капитана предлагает мне регулярно сообщать о готовящихся самовольных оставлениях части, о слу-чаях употребления спиртного, сна во время боевого дежурства по охране социалистической родины и прочих нарушениях устава. А для почина назвать имя того,
  кто вчера сделал кучу при входе в штаб, - не сдержавшись, Гриша хохот-нул. - Это было событие, где без провидения не обошлось. Я имею в виду не то, что провидение непосредственно соорудило кучу, а то, что - и это было у всех на устах - по невероятному везению, ступил в "гэ" именно майор Наливайкин, замполит. Прозвище его было Трындяйкин, но в зави-симости от контекста, фамилия тоже употреблялась. Водитель-солдатик, почти нарушая присягу, рассказывал, как замполита после офицерских по-поек доставляли до двери и, по указанию привычной жены, заносили на заранее застеленный клеёнкой диванчик рядом с приготовленным тази-ком.
  Гриша поднялся ещё раз, взял палку, обошёл ослабевший огонь и под-толкнул к середине скатившуюся головню: наверно чувствовал, что никто другой не считает себя вправе привлечь внимание. Ему было важно ничего не упустить; ясно, что говорил он не с намерением развлечь друзей, а с тем, чтобы передать нечто важное, что нескромно называть.
  - С Трындяйкиным, прошу прощения, что временно отвлекаюсь, у меня связано яркое воспоминание. Идёт летний дождь. Сильный. Замполит стоит на крыльце казармы, укрытый козырьком над ним. И тут этот алкоголик, этот трутень, который за жизнь вряд ли в руках держал что-либо тяжелее карандаша и ручки, высовывает ладони под капли дождя. Медленно расти-рает капли и выдаёт на-гора благодушно-мечтательный текст из газетной политинформации. Говорит как бы сам себе, хотя на крыльце под козырь-ком довольно тесно стоит несколько человек: "Дождь... Замечательно... В стране большой урожай будет!". Я и солдатик рядом - мы заржали мгно-венно, и полсекунды не прошло. Позыв был непреодолимый. Заработали по два наряда вне очереди и поток угроз. В отменно проспиртованной го-лове Трындяйкина накоротко замкнулась изощрённая цепочка тезисов: смеяться после его политической речи о благе страны - есть преступление против социалистической родины. Смеялись два человека: следовательно, имеет место "букет преступлений". В итоге он раз пять - правда, много раз - твердил нам про "букет преступлений" и про то, что мы - "две розы для букета".
  - Так вот, возвращаюсь к предложению Колобка стучать на товарищей. Я изобразил неспособность догадаться о сути предложения. Спасибо, Швейк! -поблагодарил литературного сотоварища Гриша. - Я ушёл и потом с интересом наблюдал, кого следующего он к себе вызовет. Кстати, хоть в его "иди!" мне и послышались нотки уважения, но в отпуске за все два года я так и не побывал. Из призыва в сорок человек нас таких оказалось двое. Также, та кажущаяся нотка в голосе Субботника не помешала тому, что демобилизовали меня одним из последних, в компании самых злока-чественных "роз для букета преступлений" - завсегдатаев гауптвахты, к которым меня ни по каким критериям отнести было нельзя...
  Аня слышала эту историю впервые, была взволнована. Про себя поду-мала о множестве недружелюбных, недружественных миров. И совсем не параллельных. Тех, которые ей известны и тех, что когда-нибудь, как это было сейчас, она узнает. (Не в таких словах, но таким ощущением она по-делится потом с Пашей.)
  Ева предложила тост за мужчин. А ведь гипотетически, по правилу трёх альтернативных вариантов, имелись в её распоряжении как игнорирова-ние, так и усмешка к повторяемости Гришиных армейских сюжетов...
  Андреич поднялся, разлил по небольшим металлическим стопочкам следующую порцию водки и сказал:
  - Кстати о гауптвахте. Когда я служил, наша гарнизонная гауптвахта сла-вилась на весь округ благодаря её начальнику-садисту. Товарищи команди-ры всячески подогревали, поддерживали такие слухи. И тогда мы с другом на спор решили, что проведём там десять суток - это максимум - и не сломаемся. Пошли в самоволку и преднамеренно попались патрулю не из нашей части. Интересное вышло дело. Начальник губы всюду прикрыт уставом. Только он супер-дока был науськивать одних арестантов на других. Да, оно того стоило, за десять дней я понял на своей шкуре на что способ-ны власть плюс искусство управления. Не знаю, какая ему выгода... Может репутацию во что конвертировал? Или и впрямь, садизм из любви к искус-ству...
  Рассказ Ильи получился не такой объёмный, как повествование о Ко-лобке. После него Паша захотел тоже поддержать Гришин почин, хотя бы только самим фактом рассказа... Выбирал из своих историй, как выбирают стихотворение для чтения вслух...
  Рассказать про утюг, что ли? О том, как зимней ночью в неотапливае-мой казарме, будучи дневальным, которому предписано стоять у тумбочки с телефоном, он грелся вокруг включённого утюга, приседал и сочинял иные танцевально-гимнастические па. Как передать, что шинель надевать категорически запрещено (якобы в уставе отключение отопления не про-писалось), и что вообще-то вопрос о выживании? Павел застеснялся того мёрзнущего паренька, который побоялся послать командира подальше и накинуть шинель. Кроме того, если уж рассказывать по-честному, то пере-жить ночную пытку помог не только утюг, но и жаркие грёзы, абстрактный образ некой прекрасной длинноволосой пианистки, с которой ему пред-стоит встретиться, а она, для начала, будет ласкать своими удлинёнными пальцами отдельные и конкретные части его тела... А ведь даже не просту-дился в итоге!
  Истории, они как люди: выбирают путь полегче, цепляются за внешнее подобие. Огибая возражения, Павел "взял под локоть" весёлую историю-простушку: вспомнил эпизод, который начался с предисловия о том, что его воинская часть раз в месяц формировала очередной караул для охраны "губы" - гарнизонной гауптвахты в Керчи.
  - По стечению обстоятельств меня отправили в этот наряд помощни-ком начальника караула. В классификации нарядов это заслуженно счита-лось большой удачей: поездка в город из запертой, изолированной степью казармы, обильная кормёжка по меркам вечно голодных... Итак, по утру все штрафники из гауптвахты в сопровождении караульных были разосла-ны на работы. Туда, откуда прислали заявки. Вслед ушёл по каким-то делам и мичман, бессменный начальник губы. Мы с лейтенантом, начальником караула, остались вдвоём. Я, как и положено, закрылся изнутри. Лейтенан-тик прилёг подремать и велел будить в случае необходимости. - "Есть", - ответил я и остался в тишине толстых стен. В абсолютном отсутствии вос-требованных функций... А накануне спал три часа. Дело в том, что моя часть в основном представляла собой несколько радиолокационных станций, которые сканировали воздушное пространство в режиме круглосуточного боевого дежурства. Боевое - это статус юридический вроде; не подумайте, что хоть однажды воевал. Так вот, за время моей службы сон в шесть часов - большая редкость. Поверьте, даже физиологическую потребность во сне можно принудить к послушанию. Пока она не отомстит, - сделал препода-вательское разъяснение Фомин, сам того не заметив. - Ничего удивитель-ного в том, что я быстро самоуговорился подремать в полглаза, так ска-зать... Кстати, среди моих гражданских соотечественников, пионеров и комсомольцев, всемерно распространяли миф о жизни в армии по уставу; а по уставу после боевого дежурства положено время отдыха. По версии командиров, таковое несбыточно из-за недокомплекта личного состава части... Так вот, меня разбудил уже лейтенант. Он же впустил главного гу-баря. Выяснилось, что тому пришлось полчаса звонить в звонок, а над ним "смеялись все проходившие мимо козы и девушки". За воротами был пу-стырь, где они паслись... Если смеялись козы, то ладно... Но чтоб и девушки тоже? Кроме того, я услышал несколько новых, ранее неслыханных мною суперзацензурных речевых конструкций, чему очень удивился. Пришлось согласиться с превосходством моряков на сухопутными... Оскорблённый хозяин губы предъявил конкретное желание взять надо мной опеку и при-сутствовать в моих снах в течение следующих десяти суток. Не знаю, что помешало его намеренью...
  - "И славен буду я, доколь в подлунном мире жив будет хоть один пи-ит", - Нина оживляла, разминала свой голос. - Я улыбалась, пока слушала, а вообще-то ничего смешного... В детстве меня летом на месяц отправляли в пионерлагерь министерства обороны. Родители исходили из того, что он лучший. Наверное, там лучше кормили и комнаты получше. Тогда мне эти взрослые фантазмы голову не забивали. Пять дней в неделю, между зав-траком и обедом, мы ходили строем и пели песни. Готовились. В конце смены, в присутствии родителей и каких-то проверяющих от партии шли перед маленькой, но настоящей, как на стадионах, трибуной отрядным строем и прославляли патриотической песней своё счастливое детство... Ух ты, здорово: не помню какой!.. А детство счастливое только потому, что нам повезло родиться в стране, где раньше всех на планете наступит ком-мунизм. Без сомнений, коммунизм - это тогда, когда сгущёнки можно есть сколько хочешь. Когда услышала Гришины рассказы об обязательной, по уставу, вечерней прогулке строем и с песней - тогда поняла, что это древ-ний идеал: все маршируют одинаково в ногу, все в униформе - все одина-ково одеваются и также одинаково думают, - в голосе Нины не было ни кванта смешинки. - Смешно вспоминать тот пионерлагерь, а разве смеш-но? Ведь срабатывало!!!
  Водку пить больше не хотелось, у огня задержалась и стала утвер-ждаться тишина, наполняемая какими-то лесными шорохами и далёким всплеском большой рыбы. Сухой сосновый сук прогорел посередине, об-ломился с мягким треском и осел в костровище. Чтобы вскоре подсветить-ся новой, робеющей поначалу, пламенеющей струйкой.
  Чувство грусти ли? Точно, что не уныние. Сожаление ли о чём-то?
  Похоже, у шести человек у одного костра - одинаковое настроение...
  Никто не шевелился. Языки пламени. На всех языках пламя разговари-вало. Когда огонь стал слабеть, не случилось движения, чтобы подложить, предложить ему новую пищу... Пока не остались угли. Всё тепло дня уходи-ло по тоннелю: от углей до кривой россыпи звёзд. За теплом пришлось бы привстать, потянуться к центру. Три пары, круг... Нет, как раз и не было пар! Каждый наедине со звёздами. А те принадлежали только этим шестерым, мужчинам и женщинам, но всецело каждому из них. Звёзды - эталон по-стоянства, в назидание солнцу, которое будто и не звезда вовсе - то слиш-ком жарко печёт, то слишком ярко слепит.
  Маловероятно, чтобы звёздам имелось дело до честолюбивых астро-номов. Им нет и не было дела до поползновений мореплавателей, поль-зующихся их постоянством, до мифотворчества сказочников, заселяющих их драконами. Не мигая, глядят они и на вдохновлённого поэта.
  Постоянство - не есть догматическое равнодушие: онежские звезды отличались тем, что терпеливо дожидались, не допуская меж собой ника-ких метеоритов и спутников, пока мужчина сходит в палатку за пледом и закрепит его на плечах женщины своим объятием.
  Несомненно, что онежских звёзд достигло онемение от погружённых в мужскую ладонь женских пальцев. В единой мешковине ночи. Они - жен-щины, звёзды - встраивались в рельеф мужского плеча, не касаясь эфира. Ничего не делая, на зависть тем ящерицам, что для единения с поверхно-стью должны менять свой цвет.
  Аллегория к занимательному диспуту о том, кто правит миром: конеч-но, это женщины! В отсутствии жара и облачности прохлада протиснулась под плед, и кто-то из женщин вздрогнул повторно. Тогда, просачиваясь сквозь черноту ночи, скульптуры одна за другой начали менять очертания, проявили себя шорохом пледов, шёпотом, который не покрывал звук от шагов по земле.
  Звёзды не шевельнулись на крапчатой подложке, наблюдая мельтеше-ние фонариков, которые помогали людям находить палатки и устраиваться в них, создавая своим бокам привычный уют. Поэтические натуры могут не спать... А звёздам и так хорошо, они выше.
  
  9
  На другой день рано утром Павел и Анна отплыли на лодочке, которая, по аналогии с лошадьми, постоянно подтверждала свой смирный нрав.
  На рыбалку. Павел блефовал: поперёк собственному нутру и правде источал манеры Бывалого Рыбака по отношению к Юнге, выходящему в первый рейс. Единственный на судне, кто знает, как обойтись с наживкой и двумя удочками. Авторство мифа о рассветном клёве не помнил, но перед доверчивой Аней приписал его своему безответному одесскому дедушке. Вкупе с исконной рыбацкой прибауткой: "Главное, чтобы и рыба об этом знала".
  Надо же выдумать, зачем просыпаться по будильнику.
  Всё сложилось, совпало: безветрие, редкий на огромном озере штиль, розовый восход. Округлая линия соседнего островка с высокими берегами. Формой и размерами он напоминал небольшой теплоход. Живущий на нём лес - просвечивающие насквозь сосны, чьи стволы откровенно розовее, чем всегда. Их кроны зацепили и не отпускают от себя туман.
  - Как прекрасно, - сказала Аня. Прикрылась веками, подумала, рас-крыла глаза и дополнила: - Ах нет, это невыносимо прекрасно, невырази-мо прекрасно!
  Паша из суеверного страха, из страха спугнуть неназываемое, промол-чал. Не сказал о том, что любуется прекрасной незнакомкой. Лицо её без-мятежное, как их лодка: не подверженная дрейфу, не беспокоимая под-водными течениями... Видеть и знать; её глаза видели, знали, что они еди-ны; подобно тому, как два ребёнка, уместившихся на одной стороне каче-лей, одинаково радуются своему равенству со взрослым великаном на дру-гой стороне.
  Это "прекрасно" длится и длится, и солнце поднимается, крупными те-нями переписывая пейзаж - панораму острова, и розовинка восхода усту-пает место золотисто-зеленоватому блеску солнечной дорожки.
  Не очень далеко, но и не близко, стоял кораблик с небольшой палуб-ной надстройкой. Стоял на расстоянии, с которого все корабли выглядят на один возраст и скрывают ржавчину так, как женщины покрывают дезертир-ство условной молодости. Само собой разумеется, стоял беззвучно. Надо, пусть и ошибочно, полагать, что и его экипаж, и его механизмы оробели перед молчаливым озером, перед молчащим пространством.
  Из воды с блистательной регулярностью выпрыгивают серебряные рыбки, а внизу ихтиолог в лёгководолазном снаряжении ставит фотоло-вушки. Он сетует на невозможность выругаться вслух и навязчиво задаёт себе вопрос (в подводной транскрипции) о том, какого хрена тут делает: "Из записей охоты окуней на плотвичек коммерческий продукт не состря-пать. Мюзикл: "Похождения Храброго Окуня". Ха-ха. Доколе мне на жигулях ездить? И жена пилит, что квартирка маловата. Нафиг мне эта работа? Одно преимущество: в вагончике на биостанции ждет очкастая безотказная Люб-ка. Настоящая нимфоманка...".
  Что касается пары несостоявшихся рыбаков, то эти двое существуют на глазах, в глазах, глазами. В лодочке по эту сторону мира им нет никакого дела до того, что гипотетически скрыто под поверхностью воды, под по-верхностью одежды. Не то, чтоб данные материи были не важными: их не существовало вовсе. Как до тысячи восемьсот семьдесят пятого года не существовало глубоководной Марианской впадины рядом с одноимённы-ми островами: не существовало, пока корвет "Челленджер" не занялся измерением глубины. Запасы каната на судне иссякли за восемью кило-метрами, а лот так и не достал до дна...
  Некогда, а может когда-то (интервенция в интервал времени), слово "рассвет" стало подходить для возложения на момент не более, чем бро-нированный сейф подходит для заточения философского камня. Тогда-то получили право на реплику и затёкшие ноги, и настойчивый аппетит, и всплески коротких вёсел.
  На подходе к стоянке лодку приветствовали две женские головы в во-де; их неспровоцированное сторонним вопросом упоминание о безрас-судно дремлющих в палатках мужчинах. Бодрые в бодрящей воде. Реаль-ное превосходство, совершенство.
  Лагерь заполнился многоголосьем. Разбуженные им Илья и Гриша изобразили из палаток ворчание. Очень старались соответствовать универ-сальной характеристике жён. Запаса ворчания хватило ненадолго, они быстро сдались и стали предпринимать действия, которые, в итоге, приве-ли к появлению их нерасправленных лиц.
  Облачка, ветерок, полуденный зной, переползающие тени деревьев. Под стать погоде и занятия: сбор ягод, сбор грибов, купание утреннее, ку-пание дневное, купание ночное, загорание (только для женщин), рыбалка символическая, рыбалка с триумфальным предъявлением добычи, прогул-ки по озеру, фотографирование, чтение книг... Вечерний костёр с разгово-ром. (Не путать с огнём для приготовления еды!)
  Для некоторых категорий, в частности для благоволения или доброже-лательности, довольно проблематично выделить градации, оттенки. Июль-ская погода благоволила к компании, и потому не обладала достаточным числом отличительных признаков по сравнению с другой хорошей пого-дой, подходящей для вольной жизни на небольшом острове. Однако доб-рожелательность погоды можно принудительно оттенить ароматом смоло-того кофейного зерна: с наступлением четвёртого островного дня Аня без всякого предупреждения достала из рюкзачка с личными вещами малень-кий пакет перуанского кофе. И вдогонку, на поражение, материализовала ручную мельницу для зерна. Которую и пустила в ход.
  - Онеметь от восхищения! - Илья демонстративно принюхался. - Ли-шения - вот что нужно для счастья!
  - Ну, это просто: я тебе дома легко лишения устрою, - не смогла упу-стить случай Ева и сдула с ладошки воздушный поцелуй в сторону Ани.
  Если есть единомыслие, то следует изобрести единочувствие. Только предварительно тщательно отстирать его от патетики! Так и следует вос-принимать реакцию Нины:
  - Мельница - это просто гениально! А то привыкли: всё компактность да аскетизм, полевые условия, никакого столового серебра и фарфора... Аннушка, какая ты молодец!
  
  10
  То ли восход порождается закатом, то ли наоборот: Анино "впадание в детство" абсолютно предсказуемо, если обильная фоминская забота о ней в отдельные моменты напоминает чадолюбие.
  В один из вечеров или, точнее, в одну из ночей, когда остальные, зара-жая друг друга зевотой, разошлись спать с пожеланиями спокойной ночи, Павел остался у огня один. (Между ним и Анной не сложилась обязанность давать пояснения к своим желаниям. Отдельный факт.) Прошла примерно четверть часа тишины, и к костру с инспекцией приблизились ёжики. Один, другой. Они активно, сосредоточенно исследовали стоянку людей. Ничего удивительного в том, что Павлу захотелось показать ёжика Ане. Повторе-ние. Уже не помнил, но прежде это был семилетний Никитка.
  Сворачивание для круговой обороны не спасло ежа от захвата с помо-щью футболки, сложенной в два слоя, и помещения под самый большой котелок. Для надёжности котелок был придавлен сверху камнем.
  Не редкость, что намерения сложно ладят со способностью предвидеть последствия: посреди ночи раздался интенсивный, энергичный скрежет. Спросонья этот скрежет можно истолковать лишь как попытку странствую-щего волка съесть бедного ёжика вместе с котелком. Павел вооружился фонариком и топориком, выполз в ночь и выяснил, что звуки исходят от самого ежа и ни от кого более. От затеи не отказался, лишь отнёс узника и переносную темницу подальше в сторону.
  Утром, однако, он получил от Евы и Нины солидарную женскую реак-цию - утрированное возмущение. И вращение правого указательного пальца Евы у её правого виска. Несколько раз: по часовой стрелке, против часовой и обратно. Андреич с воодушевлением воскликнул: "Конечно, та-кова женская природа - быть на стороне маленьких!". Нина не оставила подругу, подыграла: "Конечно, это чисто мужское - использовать превос-ходство в росте!".
  Аня сделала несколько шагов до места условного уединение Паши, ко-торый для утренней гимнастики отошёл метров на десять, на ровную ка-менную площадку над водой. Обвила его руками и, прикасаясь губами к уху, прошептала: "Спасибо, радость моя, этот ёжик такой милый".
  Островная фауна с точки зрения зоологов-любителей оказалась разно-образной. Так, в непосредственной близости от воды находилась крохотная низинка полтора на три метра, защищённая от волны крупными камнями. Здесь проживала на постоянной основе гадюка. Менять привычки из-за прохожих не собиралась. Почему - объяснять не стала. Ей, скорее всего, нравился её квартал, плотно заросший прибрежным кустарником и зава-ленный плавником с весеннего половодья. Имелся тут и удобный, под размер, плоский камушек для аккумуляции тепла. Чуть выше, в двух метрах от низинки пролегала тропа между стоянкой и удобным подходом к воде. Люди многократно сновали по ней в течение дня. За сутки до планируемого отъезда змею заметил Гриша.
  Когда собирались зрители со своими вибрациями, гадюка уползала к дальней стороне низины, а спустя какое-то время её по-прежнему видели греющейся на камне. За ней закрепилось имя Марина; тогда же утрачена возможность установить, кто первым так её окрестил. Шутливость была поддержана всеми, кроме Нины. Она нервничала, что проявилось отсут-ствием улыбок на лице. Гриша почти профессионально, как ответственный учитель, терпеливо пытался отыскать успокаивающие доводы. Не его вина, если страх ученицы не связан с темой урока. Только тогда, когда вернувша-яся за друзьями моторная лодка проделала обратный путь и пришвартова-лась к причалу турбазы, Нина впервые присоединилась мимикой к шутке о том, как "пригрели Марину".
  "Пригреть Марину" стало нарицательным. Но и намного больше: сим-волом чего-то, что доступно только причастным к событию.
  
  11
  Из лодки вещи перегружены в багажники машин. Затем последовало изрядное количество часов примечательной дороги. Описание отправлено в примечание.
  Короткое собрание на въезде в Вологду. Добросовестная Евангелина, неукоснительный куратор путешествия, сверилась с часами и сказала:
  - В гостинице успеем разместиться, а вот музей Варлама Шаламова за-кроется. Пойдём? Кстати, в большинстве туристических путеводителей по Вологде музей почему-то не указан... - Она обвела глазами друзей.
  - Я как-то небритым не привык в музеи ходить, - в нерешительности засомневался Гриша Кропанев.
  - Так небритость вполне соответствует гулаговской бытности, - Еве за-метно нравилась собственная идея.
  Столбов с Фоминым почти синхронно провели рукой по своим забы-тым подбородкам и вложились в шутку про васнецовских богатырей - двух бородатых и одного небритого, чем явили согласие.
  Иные соображения отсутствовали.
  Двухэтажное каменное здание рядом с Софийским собором - дом причта. Тихон Шаламов, отец писателя, служил в соборе и потому имел в доме служебную квартиру: три комнаты на нижнем этаже. Здесь от рожде-ния и до семнадцати лет жил Варлам.
  Если представлять музей как опись экспонатов, то ничего особого: ста-рая пишущая машинка писателя, инсталляции лагерного быта, письма, ко-пии документов, фотографии из следственного дела. Но получилось у му-зейщиков воспринять, воплотить цитируемые ими слова Шаламова: "Но я не пишу ни истории революции, ни истории своей семьи. Я пишу историю своей души - не более".
  Намерение устроителей очевидно: не воссоздание интерьера (он не сохранился), а эмоциональное воздействие.
  Удалось.
  Экспозиция небольшая. На узком входе, сразу после двери и напротив неё, взгляд распластывается по двум большими, увеличенными фотогра-фиями Шаламова. Похоже, что самая ранняя и самая поздняя. Два лица. До лагеря и после. Внешнее... Катапультирование, посадка... Приземление в краю, где ветер вместо скульпторского резца по глыбе камня...
  Между портретами несколько строчек из стихотворения Шаламова "Аввакум в Пустозерске". Павлу Николаевичу Фомину было необходимо совершить круг по экспозиции (нематериальный маршрут: трахея - бронхи - альвеолы - кровь - гемоглобин), чтобы четыре строки первой строфы начали циркулировать внутри:
  
  
  
  Не в брёвнах, а в рёбрах
  Церковь моя.
  В усмешке недоброй
  Лицо бытия.
  
  Когда спутники собрались перед выходом (а он же и вход), вдоль кир-пичной кладки с двумя фотографиями, то образовался овал - небольшой, но много больше, чем указание на расположении тел в пространстве отно-сительно друг друга. Кто они? В том ли определённость, что каждый из них читал "Колымские рассказы" писателя? Или - как на похоронах - все раз-ные в своём отношении к усопшему и все наедине с собственным долгом? Пытаться через слово извлечь, прочесть "историю своей души". Им невоз-можно просто так, молча, взять, да и выйти на улицу. Расстаться с челове-ком.
  Первой отвела молчание Евангелина:
  - Как же долго я была спелёнута, завёрнута в иллюзию про "другой та-кой страны не знаю, где так вольно дышит человек"! Я Солженицына, "Один день Ивана Денисовича", прочитала только когда училась в универ-ситете, в машинописной перепечатке...
  - Да и у меня с иллюзиями такое же. Сначала - бабах! - "Раковый кор-пус" как выстрел. Потом Солженицын стал писать потусторонние пейзажи "Архипелага...". Но отрезвление, шок - от шаламовских рассказов. Я, ком-сомолка, чувствую недоумение Мерзлякова, крупного, высокорослого за-ключённого, который никак не мог понять, почему у зэков пайка одинако-вая. Ведь большая "материковая" лошадь работает одинаково с низкорос-лой якутской лошадкой, а корма ей дают в пять раз больше?.. Или, напри-мер, рассказ "Васька Денисов, похититель свиней". Парень впивается зу-бами в замороженную тушу поросёнка и, пока охранники вышибают дверь, успевает сгрызть половину... - Слова Анны с нажимом, как след от ручки, что пишет по лежащей на мягкой скатерти бумаге. - Это до меня дошло! Прочитать текст, получить информацию о том, что люди голодны и истоще-ны - это не то же самое... Да и вовсе не про голод рассказы, не про зэков, вольных поселенцев и вертухаев всякого ранга, а про "людей якобы воль-ных". Придумала тогда: поставь одну запятую в этих трёх словах! В древно-сти рабы были чьей-то собственностью, их кормили. А в гулаге - расходный материал!
  Евин голос на контрасте с Аниным восклицанием звучал сдержанно, неэмоционально:
  - В качестве причины четвёртого приговора Шаламову в тысяча девять-сот сорок третьем году указана похвала в адрес Ивана Бунина, писателя-эмигранта. А в тысяча девятьсот восемьдесят третьем году мой однокурс-ник - Паша его знает - вполне мог сесть за книгу, за самиздат. Сидел бы он на зоне синим пламенем, да спасся призывом в армию: как-то ловко успел добежать до военкомата. Это ведь у нашего поколения на слуху было, что можно сесть за запретную книгу; люди слышали, что рискуют, а не верили, что каждого может коснуться.
  Гриша, сразу вслед за ней, горячась:
  - Не знаю, рассказывал ли я. Однажды мою маму на работе поощрили путёвкой за границу, в Болгарию. И она привезла из Софии две лёгкие кур-точки - мне и моему младшему брату. И обе не подошли. Зарабатывали родители как все, деньги были нужны всегда, и мама отправилась на бара-холку, чтобы продать их хоть за что-то. И как раз случилась облава. Маму обвинили в спекуляции - ведь курток было аж две! Осудили на два года - по году за куртку!
  Редкость - это ситуация, когда Илья заговорил о себе:
  - Задаюсь вопросом, насколько те времена остались в прошлом. По-койная матушка рассказывала про мою тётку, свою двоюродную сестру, москвичку. Сам я её не знал. Так вот, в тридцать седьмом, когда та была девочкой, её отца забрали посреди ночи. И девочка замолчала. Ева это называет невротический мутизм. - (Ева кивнула.) - Так, молча, как-то жила, даже работала где-то. А после реконструкции пятьдесят шестого года при-шла бумага о посмертной реабилитации отца. И тётка заговорила нормаль-но. А через какое-то время вновь замолчала. Вот это второе молчание для меня и есть большая загадка. По привычке? Так себе объясненьице... Если задуматься - что в её жизни изменилось после решения о реабилитации? Ну, кроме появления в ящичке стола документа с печатью? Вот и спраши-ваю себя по аналогии: насколько лично для меня сегодняшняя Россия от-личается от Шаламовского Советского Союза? Точно, сегодня тройка не штампует решения о расстреле и суд присяжных появился. И тому подоб-ное. Здесь, в доме Шаламова, я изменения примеряю на свою шкуру, чув-ствую их величину. Хочу надеяться, что изменения существенны... Откры-тый вопрос в другом: мне, именно мне, этого достаточно? Или мы с тёткой не только родственники, но и родственные души?
  - Изменения? - Евангелина повторила, но продолжила, казалось бы, без связи со словами мужа, - полагаю, все знают, чего не хотят. У меня в экспертизе каждый третий случай про отношение человека с Левиафаном... Не могу привыкнуть. Вот недавно - убийство судебного пристава. Госчи-новник продал незаконно казённую землю, затем её перепродали. Чело-век, не ведая про то ни сном, ни духом, законно её приобрёл, зарегистри-ровал, построился, а теперь его дом сносят. Предлагают символическую компенсацию, на которую для семьи с тремя детьми ничего приемлемого не купить. Во всех судах он проиграл: дом подлежал сносу. И всё по зако-ну...
  - Как эксперт я лишь отвечаю на корректно сформулированные вопро-сы суда. В частности, насчёт состояния аффекта у обвиняемого. А как обыч-ный человек, надеюсь нормальный, я вижу, что сама возможность получе-ния судебной защиты доступна меньшинству. Тем, кто способен серьёзно вложиться в юристов. Закон не для всех, запредельная коррупция, демаго-гия... - Евангелина осеклась. - Да что тут нового!? - Чего-то разговорилась - и так всё знаете... - Она опустила глаза, ссутулилась и сделала шаг к двери.
  
  За дверью. Лёгкий ветерок. До и после. Глаза вспоминают, как соотно-сить свободные уличные дистанции с естественным освещением.
  "Мужчины не способны самостоятельно обеспечить себя своевремен-ным и правильным питанием". Задача женщин поддерживать убеждение, что любое исключение из этого правила есть случайная удача. Либо, в крайнем случае, удачная случайность. Поэтому естественное предложение поесть до решения вопроса с местом ночлега могло исходить от любой из трёх женщин. Предложение, избыточно подкреплённое разумным дово-дом про мельтешение и лишние уточнения в том случае, если собираться ужинать после заселения в гостиницу. А душ в номере гостиницы с места отлучиться не посмеет.
  Достаточно было и нежелания скоро попрощаться.
  Направились к ближайшему кафе, ориентировались по карте и назва-нию на вывеске. "Подворье Тихона". Внутри, на беглый взгляд, ничто не смутило. Либо таковы все кафе в центре города, либо недавние острови-тяне не привередничали. По крайней мере, второе из утверждений досто-верно: для их состояния желание замечать, конкретизировать погрешности - нонсенс, вне диапазона излучаемых волн.
  Короткое замешательство официанта, пока тот соединял небритый и непричесанный облик гостей с категорией "диких" туристов. Нашёлся сто-лик на шестерых. Сделали заказ. Колебания Павла насчёт необходимости мытья рук вызвали улыбки, в том числе его собственную. Зарисовка к трак-тату о преходящих привычках!
  В ожидании заказа Гриша вернулся в недавний разговор:
  - Если говорить о том, что в прошлом, а что нет, то наихудшее преступ-ление правительств - это тотальная манипуляция информацией. Хоть пре-ступление и хроническое, но достойно неотложного трибунала. Ложь. Не промывание мозгов даже, а засирание, прошу прощения.
  Илья охотно кивнул головой, поддержал:
  - Да, раньше нам было легко распознать ложь, уж больно топорно ра-ботала советская пропаганда. Однажды, когда служил в армии, радисты развлекались и случайно настроились на новостную волну. Я смеялся, я своими ушами слышал голос на гротескном русском языке: "Лусские на лысах едут челез всю Сибиль, чтобы сплавиться у китайских погланичников о здоловье Мао Цзэдуна". Ну, советская пропаганда отличалась от китай-ской отсутствием акцента, но выглядела столь же правдоподобно. А потому в сравнении с ней, в сравнении с примитивными статьями в советских газе-тах расклады от радио "Голос Америки" и воспринимались как правдивые. Хотя помню, в Нижнем Вяземске ходила шутка, что Америки нет, что её выдумали спецы КГБ на Лубянке - никто из знакомых там не бывал. О её существовании могли подозревать родители Иосифа Бродского в Петер-бурге, которые двенадцать раз получали отказ в выездной визе. Им, до их смерти, так и не нашлось места обняться с сыном после его вынужденной эмиграции, изгнания с лишением гражданства...
  Гриша чуть выждал, убедился, что не перебивает Илью и продолжил:
  - Вроде бы нынешние российские информационные источники созда-вались нашим поколением, без советского страха перед правдой. Но я - ну, мне никуда не деться - иногда слышу разговоры старшеклассников между собой. Нормальные ребята и девчата по поведению, отношениям... Как так вышло, что для них, для большинства, абсолютно ясно, третьего не дано: источники российские - всё пропаганда и ложь! Априори, западные СМИ и англоязычный интернет в целом - всё истина! Это моё наблюдение. Не знаю, может психология это объяснит присоединением к сильнейшему, к победителю... По их впечатлению английский язык победил, а с ним и ан-глосаксонский стиль жизни. Читал, было такое в России с французским языком и стилем, пока Наполеон его с агрессией не соединил, - Гриша постепенно стал горячиться и остановился, чтобы только перевести дыха-ние. - Но как так ребята стали западными патриотами? Но неужели им не за что зацепиться, нечем гордиться и радоваться из того, что их окружает? Будет слишком просто сослаться, что подростки любого государства в мире имеют презумпцию недоверия к нему. Мои ребятки избирательно замеча-ют отчуждённость человека и власти в России, пренебрежение к согражда-нам. Я с этим согласен, это тоже правда, подтверждения сами нас находят. А вот предбанник рая - это для них житие на Западе! Категорически не со-гласен с категоричностью! Откуда они могут знать? Уметь сомневаться - как этому научить!? Как и я сам не могу этот факт подтвердить через турпо-ездки, так и мои ученики не могут... Турист различия в ментальности заме-чает легко. Может сравнить: нравится - не нравится. Но это не долгосроч-ные отношения по жилью или здоровью, например. Если там самому не жить постоянно, любой личный рассказ очевидца не является для меня ка-чественной статистикой, обобщением... Помню, мой однокурсник-эмигрант при встрече был искренним, расхваливая новое отечество. Так ведь и дол-жен он подтверждать свой выбор, смаковать вкусные куски из большого котла... Мне Нина показывала обратимую психологическую картинку: глаз по очереди видит то вазу, то два профиля. А тут - как глаза защемило у мо-их ребяток: вижу лишь то, что хочу, и картинка на то не влияет! Вопрос: как поддерживается такая избирательность? Пока я в заблуждении полагал, что в однополярном мире пропаганду упразднили за ненадобностью, кто-то изобретательно, изощрённо трудился над мозгами моих учеников. Гипноз какой-то! Я имею в виду противоположность логике. А суть прежняя: вра-ньё!
  Разговоры за накрываемым столом о несовершенном миропорядке: где-то такое уже было! Вряд ли, однако, этот факт опровергает утвержде-ние "всяк сущее имеет свой смысл". Было бы неприемлемой ошибкой счесть бессмысленными слова Нины:
  - Да не гипноз! Знаете, есть такое исследование, эксперимент, где по заданию психолога актёр много раз обращается к людям в разных очере-дях. В одной половине случаев он спрашивал: "Можно я пройду вне оче-реди?". И получал отпор. А в другой половине случаев просьба звучит ина-че: "Можно я пройду вне очереди, потому что мне очень надо вне очере-ди?". И тогда многие пропускали его. Намеренное использование разных трюков, подобных обороту "потому, что..." - это тот же обман! По моим родителям, по себе помню, что у лжеца по определению должна суще-ствовать опаска разоблачения. Оглядка на прецеденты, когда прилюдно руку отказываются пожать. А сейчас в публичных источниках можно лгать без последствий. И руку таким лгунам пожимают - если не там, где пойма-ли, так по соседству. Да ещё умудряются возводить ложь в ранг профессио-нальной доблести. Обман оформляют, зачисляют в штатное расписание как изобретательный маркетинговый ход, как искусство продаж. Соревнова-ние: кто изловчится обмануть наибольшее количество человек! Неужели начало двадцать первого века будут так вспоминать? Если отталкиваться от поговорки-ворчалки "раньше и трава была зеленее", то сейчас приличный информационный газон вообще поискать надо!
  - Я понимаю, - Аня прежде ёрзала по стулу, а теперь сидела вытянув-шись, с жёсткой прямой спиной, - сама слушаю какого-нибудь журналиста-аналитика на "Эхе Москвы" и думаю: откуда он это взял? Заметно, что го-ворит вдохновенно, верит в то, что говорит. Думаю: откуда этот искренний журналист узнал то, как на самом деле было?! Коллега надёжный был по конкретному адресу и видел разрушенный дом? А как тот узнал причины разрушения? Взрыв бомбы или газа? Наверняка ему директор службы внешней разведки лично доложил, клянясь своей мамой! Но как вообще журналисты что-либо узнают? Информация проходит через звенья, и за неё отвечает последнее звено - тот человек, которого мы слышим или читаем. Мы сами - думаем или не думаем, доверяем либо нет. А как иначе? - Аня смягчила интонацию натиска, пошутила в завершение, - обязана вступиться за честь мундира. А то все журналисты должны в обязательном порядке сделать сеппуку...
  Паша погладил её по локтю:
  - Успокойся, беда в том - для журналистов, которые стараются честно отделять факты от взглядов, да ещё и способны не превратить текст в сухую научную статью - беда в том, что подлинность факта уже неразличима чита-телю, слушателю. Одни говорят, что видели своими глазами, как рушился дом, который ты взяла как пример, а другие - что видели своими глазами безопасную постановку обрушения. Беда в тотальном недоверии... Опять же, доподлинно известно только то, что видел сам. Вернее будет сказать - в чём участвовал сам, так как распространились фокусы с ряженными. Представляете, - он расстался с Аниным локтем, - я учебные фильмы по психотерапии показываю, а меня студенты спрашивают, не наёмные ли актёры играют клиентов? Я убеждён в подлинности из-за того, что вижу "тонкие ниточки", так сказать, динамику эмоционального взаимодействия между психотерапевтом и клиентом. А студентам ответил про экономиче-скую нецелесообразность приглашать профессиональных актёров. Не при-думал ничего иного...
  Он договаривал уже под аккомпанемент движимых по столу дымящих-ся тарелок с борщом. И солянкой. (Уху пресыщено проигнорировали.) Внимание привлекли вилки, столовые ножи, салфетки. Ненадолго, всего-то на неделю, эти неодушевлённые предметы были отправлены в отпуск. И потому не оправдана та резкость, с которой данные штуковины вступили в свои права и потребовали возвращения к этикету.
  
  12
  Сознаюсь, что намеренно пропускаю некоторые подробности, которые позволяют, не вводя в заблуждение, указать причину, по которой утром следующего дня компанией было решено использовать отпускной резерв и отложить на полдня возвращение в Нижний Вяземск. Умалчивая о тех деталях, я без всяких совестливых терзаний ограничиваю ваше "право на своевременное информирование". Но сегодня, первого апреля, в день легального обмана, мне всё можно!
  Желаете возразить, что сегодня не первое апреля?
  Тогда не сочтите "не царским делом" вообразить, что наступил самый подходящий день. В противном случае вам вообще придётся отложить чте-ние любых книг до указанной даты. Это замечание не распространяется на людей, которых не "щекочет" тема последовательности в собственном поведении. Если бы я поддался соблазну и "по-честному" выделил Анну Рейнер как человека, который имеет наибольшее отношение к данному совместному решению, если я стал бы фотографически зарисовывать, с научной скрупулёзностью протоколировать "межличностные коммуника-ции в группе", то тут-то я бы и повёл себя подобно человеку, который от-рывает первый банан от грозди и, на этом основании, объявляет его глав-ным и самым вкусным.
  Если покажется, что пример с бананами не достоин вертикальной че-ловеческой претензии на объективность мышления, то используйте анало-гию с виноградиной и виноградной гроздью. Только не упоминайте об этом в разговоре с наркологом.
  
  - У меня абстиненция: утро должно начинаться с плавания. - Нина вы-сказалась с искомой однозначностью. Она говорила от своего имени, но две другие купальщицы, само собой разумеется, имели такое же желание. - Давайте съездим ненадолго на пляж. Должен ведь здесь быть городской пляж, если через город протекает река.
  - Надо спросить у местных, как тут с чистотой, - такова реплика рано повзрослевшего (или слишком взрослого для утра) Андреича.
  Гриша сказал многословнее, чем того требовал мотив упреждающего компромисса:
  - Я знаю тут один уголок, это не совсем пляж, но когда-то там было очень красиво. Я очень давно был, но думаю, на машине за полчаса до-едем. Нет, минут за двадцать. Если кратко, то примерно в ту сторону, откуда приехали. А слухи о загрязнённости воды распускают сами жители, чтобы снизить приток рыбаков в эти края. Здесь прямо в центре города можно поймать крупного жереха.
  - Откуда ты так знаешь Вологду? - посмотрела на него Нина. - Что ещё я не знаю? Имей в виду, для женщины иметь свои тайны - отнюдь не то же, что признавать такое право за мужчиной.
  - Да я студентом здесь был. - До этой минуты он никогда, даже при об-суждении маршрута, не заговаривал про то, что бывал здесь раньше. Легко вычислимая скрытность.
  Ехали прямо, направо, опять прямо, налево, направо. Или опять прямо... Это не имеет значения: без Кропанева не найти.
  Припарковались в окружении кустов, куда подъехали по высохшей земляной колее.
  Река виднелась, но на берегу, перед водой стояли какие-то невысокие заброшенные постройки экс-промышленного вида.
  Гриша шёл уверенно и, можно сказать, быстро, как бы обгоняя, опере-жая зримые сомнения. Спутники немного растянулись цепочкой.
  Паша с Аней шли последними. Когда они проходили по горбатому мо-стику над узкой, метров в шесть-семь протокой, мимо них, на высоте лиц, пролетела рыба.
  Летела она долго, далеко. Упала в невысокую траву. Полежала. Затем подпрыгнула. Один раз, второй. Потом замерла.
  Тем временем два человека стояли обездвижено на мостике. Вся их активность сводилась к переводу взгляда: с рыбы - друг на друга - и об-ратно. Параллельная минута обмерялась условными зигзагами между чьим-то правым и чьим-то левым висками. Гармонь: сжать - развернуть... Всё остальное вокруг было представлено устойчивым зелёным фоном ни-чем не выдающихся деревьев и кустов, за которыми только что скрылись спины друзей.
  Иногда, чтобы нечто расценить, воспринять, совершенно необходимо привлечь к рассмотрению общий контекст. Ситуацию, на фоне которой дан-ное "нечто" имеет место быть. Применительно к летящей над сушей рыбе - это вся последняя неделя или, точнее, почти десять дней в жизни этих двоих. Начиная с посещения Кирилло-Белозерского монастыря, формаль-ные атеисты так пропитались насыщенной церквями и божественными знаками атмосферой, что глазам своим легко верили и внутри были подго-товлены к принятию знамения как свершившегося факта.
  Они направились к месту падения, и Павел уже был готов взять в руки рыбу, которая оказалась тридцатисантиметровым судаком, когда услыша-ли: "Не берите, это моя!". Оглянулись и увидели поднимающегося от про-токи по короткому крутому склону человека стандартного рыбацкого вида: в резиновых сапогах и болотно-зеленоватом камуфляже. Он подошёл, нагнулся у самых их ног и поднял подпрыгнувшего судачка. Согласно по-рядку, исконно заведённому в животном мире, добыча принадлежит тому, кто к ней ближе. Поэтому рыбак почувствовал необходимость пояснить: "Я под мостом ловлю. Так [отбрасывать пойманную рыбу] мне удобней: склон тут хоть невысокий, но крутой. А люди тут редко ходят...".
  Они ускорились в направлении удалившихся спутников. Единственные слова сказаны Аней: "Пока всё не прояснилось, мысль вертелась - тут ку-пола повсюду, святые в названиях постоянно, рыба летает... Мысль через запятую, вопрос без ответа: "Что было бы, если бы рыбак не объявился"?".
  Последняя сотня метров; мимо ранней, торопливо-жёлтой вспышки недовольной берёзы, несогласной с июлем. Дорожка вильнула влево, раз-деляя, оставляя по сторонам полоску молодых берёзок, осинок и жимоло-сти, и вывела на небольшую поляну.
  Первое неясное впечатление, которое очень скоро оформилось в ощущение загадки.
  Поляна в городской черте, более того, в заброшенной промзоне, а вы-глядит как тщательно спланированный, обихоженный и лелеемый сквер. По периметру, за исключением берега, прямоугольное, по линейке, об-рамление из взрослых лип, в середине былинный дуб. У воды стволы не-скольких огромных ажурных ив расходятся веером и разделяют песчаный берег на две почти равные половины; в контрастном свете их кроны из узких листьев подобны растительным орнаментам на шёлковой восточной ширме. Помимо этого, поляна отличалась отсутствием мусора. Всё вместе - безымянная локация без всяких признаков официального статуса. Стран-ное дело, кора на деревьях - без письменных шрамов от ножей бессло-весной молодёжи, что тоже необычно. Прямое присутствие человека представлено выжженным кругом от костра и двумя скамейками из уло-женных на чурки половинок ствола, распиленного вдоль. На одной из них сидели парень с девушкой, с виду - не более двадцати лет, рядом стояла коляска.
  Впечатление отдельного мира усиливается пустотой низкого, заливае-мого по весне противоположного берега с отдалённой линией кустарников на нём. В том, в чужом мире... Там, посередине, между рекой и горизон-том, напоминанием о котором служила тонюсенькая полоска облачности, застряли очертания жилого квартала: смазанный желтоватый фон.
  Пляжем этот берег в прямом смысле не назвать из-за общей затенён-ности. Но как раз сейчас, когда времени было за десять часов, солнце уже разогревало левую от левой ивы сторону.
  Сначала несколько раз обменялись восклицаниями о том, насколько вода тёплая. "Теплющая" - это пароль и отзыв. Плавали долго. Оживились рефлексы тёплых морей: желание лежать неподвижно на спине, лишь из-редка пошевеливая пальцами ног, растворение в дружелюбной вселенной.
  Что и говорить, неглубокая речка Вологда отличается от Онежского озера со средними глубинами в тридцать метров. Физика - фундамент ма-териального мира. И ничего более.
  Учитель физики, Григорий Кропанев, изо всех сил старался не выде-ляться: зашёл в воду не последним, вышел из воды не первым. Отметился парой прикладных реплик.
  С этим местом у Гриши связаны воспоминания более чем двадцати-летней давности. Здесь он был счастлив тем счастьем, которое не подвер-жено квантованию или дроблению на элементарные частицы. Трагическая, без преамбулы, разлучающая смерть - что тут необычного? Подобные со-бытия издревле вписаны в Вологодскую панораму. Вокруг него - липы, дуб и ивы, которые ничем не отличаются друг от друга в том, что по осени оди-наково расстаются с листвой. Эка невидаль. Но одиночество Гришиной боли тогда было так велико, что сейчас он одновременно удивлялся и радовался, что поддался совершенно неожиданному для себя импульсу и вновь при-шёл сюда. Да за столько лет этот затерянный мир могли уничтожить строи-тели! Но - только деревья подросли...
  Разве такое спрячешь: весь этот день, до выезда из Вологды и после, друзья - и Нина в том ничем не выделялась - оставляли ему самое солнеч-ное место на песке, подкладывали ему на тарелку самый сочный кусочек. И тому подобное. Очень мимолётно, так, чтобы у Гриши не было повода заметить дискриминацию. (Заметил, конечно.)
  
  13
  Впереди последний пункт путешествия - Софийский собор. Или пред-последний, или следующий: кто знал наверняка? И в мыслях не было наделять таким знанием Евангелину.
  С распадом советской империи церковность стала возрождаться и насаждаться. Или даже вырождаться, если обратить внимание на использу-емое в отношении неё выражение "модный тренд". Тогда же Павел Нико-лаевич начал слышать сообщения некоторых клиентов о том, что они - во-церковлённые. Контраст между этим заявлением и проявлением - яркий пример влияния клиентов на психотерапевта. Как результат: нейтраль-ность, отстранённость Фомина от темы религии. Тезис о различии веры и религии повторить или дополнить не стремился - только кивал головой как-то так, что трактовка этого жеста оставлялась вольной. Он замечал в себе, что его отталкивает, отвращает посыл превосходства "воцерковлён-ного", по самоописанию, человека над невоцерковлённым. Монопольная претензия на осведомлённость про короткий путь до конечной истины. Ситуация, когда собеседник высказывает свою позицию без приглашения к диалогу, через превосходство владения истиной, а собеседник должен присягнуть - это противоположность подвижной картине мира Фомина. Противоположность всему, что являл собою Павел Николаевич! В ответ он предпочитал отмолчаться и старался вести разговор таким образом, чтобы из него мог возникнуть какой-то результат; хотя бы обмен информацией.
  Нечто подобное, в той или иной степени, относилось ко всем вошед-шим сейчас в собор. Хотя у Ильи Андреевича и Григория имелись священ-ники среди предков, отношения с христианской религией у всех формиро-валось одинаково: в положенные для лучшего укоренения агротехниче-ские сроки - то есть в младенчестве - родители их не крестили. Дабы не подвергать своего ребёнка заведомым ограничениям в стране "равных возможностей".
  Через какое-то время, пока Гриша с Ниной задержались, рассматривая иконостас, остальные присели на деревянную скамью у западной стены. Прямо над скамьёй трубили прозрачные ангелы, возвещали начало Страш-ного Суда.
  - Почему бог особо любит раскаявшихся грешников, перевоспитан-ных? Почему те, кто изначально и на постоянной основе живёт законопо-слушно, не представляют для него интереса? - вопрос Анны вызывает ис-кушение обусловить его соборной росписью.
  Прозвучал ли её вопрос как риторический, не требующий ответа, или оказался трудным, или Павел был поглощён своими мыслями, но отозвал-ся он невпопад:
  - То, что сейчас называют либерально-демократическими ценностями. Мне они были нужны, я верил в них как в реально достижимые цели, образ желаемого. Ну, так, как если замерзающий в стужу человек рассчитывает на спасение, то обязательно представляет обстоятельства, в которых он согреется: некие стены, крышу, тепло... А относительно недавно как-то резко разочаровался. Не выделю момент. Наверное, факт добавился к фак-там. Как накатило. В том, что хочу сказать, несущественны детали, несуще-ственно, было ли то самоочарование или что другое. Исторический обзор насчёт течений либерализма ни на что в этом не влияет. Так вот, до меня вдруг дошло, что демократия, права и свободы - право на жизнь и на до-стоинство личности, свобода слова, верховенство закона и равенство перед ним, и прочее и прочее - удобный бренд с прагматичными, гибкими под ситуацию стандартами. Удобная штука: и дымовая завеса, и наконечник тарана одномоментно. Ничто и не менялось - цель оправдывала и оправ-дывает средства. За щеками прогорклый вкус вырождения: мечты о соци-альном прогрессе, о лучшем обществе, исподтишка, но в моём личном присутствии превратились в мечту об эталоне западной демократии, кото-рый воплотился в семидесятилетнем и румянощёком американском пен-сионере, непрестанно путешествующем по миру. Не лазил в экономиче-ские учебники, но полагаю, что его путешествия оплачивает американская метрополия. Ну и где тут выход - всем покинуть колонию и поселиться в Американии? Историческая фантазия: рабство отменяется, древнеримский плебс добровольно отказывается от привычных зрелищ и бесплатного хлеба и приобщается к сельскому труду вместо рабов, депортированных на родину за счёт казны!.. Пусть я не экономист и не историк, но даже если я ошибаюсь в аналогиях, то моей эмпирической горечи это не отменяет... Идея - она идея и есть: не больше, хотя и не меньше. А вот её примене-ние? Это что - что-то совсем другое, совсем не связанное с ней?! Идея нравственного отношения к бытию в христианском вероучении присутство-вала и до крестовых походов, и после них.
  
  ... Не знаю, о чём думает конь Святого Георгия в Старой Ладоге Кропа-невых, пока сам святой воспитывает Змия копьём, но скажу о своём поло-жении: я против воли подслушивал речь, будучи осёдланным и взнуздан-ным росписью на стене Софийского собора. - (См. "История лошади". В русской литературе лошадям разговорчивость свойственна, вот и я не хро-маю.) - "Бегство в Египет" - это как раз по мне. По факту - и на мне. Через то, как вышла моя жизнь в Египте, я понимал, про что говорит сей носатый человек внизу: и мне получать кнутом от наездника малоприятно, но пред-сказуемо. Однако, почувствовать боками кнут активиста-зоозащитника - больно неожиданно! Аж копыта немеют... В ответ на его слова в моей ло-шадиной голове возопила, взбрыкнула и стала рваться на волю мысль о выстраданном значении либерально-демократических ценностей. Захотел поделиться ею, но - спасибо поучительному примеру дидактических наме-рений Льва Николаевича в Ясной Поляне - но сдержался, сдержал рвущее-ся поверх смысла ржание. Даже не всхрапнул, укуси меня овод! А также, как это принято у людей, всеми четырьмя ногами выражаю благодарность Андреичу, который лаконично выразил моё мнение вместо меня...
  
  То самое мнение из уст Андреича:
  - Да, Паш, какой ты всё-таки наивный, доверчивый... Ну, культурное влияние христианства будет пообширней, чем либеральное "свобода-равенство-братство". Билет до вечной обители против комфортного по-требления при жизни. Куда там!
  Павел - Илье:
  - Ты прав, согласен. От наивности не отказываюсь. Добавлю про своё желание надеяться на лучшее, на прогресс в обустройстве человеческих сообществ. Или, скорее, привычку... Только не всё так просто. Если вду-маться, то вообще верить, как и доверять - это очень наивно по определе-нию. Я не на христианство киваю - о себе говорю. Любая вера, доверие уподобляет меня наивному, простодушному ребёнку, который не осве-домлён о чём-то, что точно известно взрослому. Серьёзно: скажи, кто и когда был осведомлённым, опытным относительно будущего? Будущего отдельного ли человека или цивилизаций? - Фомин не ждал ответа. - Ука-жи мне того многоопытного взрослого! Наивность - часть меня. Да и необ-ходимость. Это разведчику противопоказана доверчивость. А как мне рабо-тать психотерапевтом, не доверяя своему клиенту? Не веря в его способ-ность изменить собственную жизнь к лучшему? Как я могу быть осведом-лён о его способности или неспособности? Осведомлён только, что моё доверие на него влияет.
  - А что это такое - изменить жизнь к лучшему? - Анна спрашивала стремительно, резко даже. Так просится сказать, что она встрепенулась, вздрогнула, но - нет, всё не то.
  - Ну, это не я, это клиенты недовольны своей жизнью при нашей встрече. Но, согласен, определение должно быть единым... - Павел за-мешкался в ответе. Ожидали все, не только Анна. - Если отвечать быстро, навскидку... Хотя навскидку - это про стрельбу... Тогда здесь, в соборе, ска-жу, что в начале было слово. Метафорой: слово-семечко старше меня. Моё дело - посадить семечко, ухаживать за ним, вырастить в дерево до небес и карабкаться по нему. Всё дело в природе семени, в том, про что это слово, эта идея...
  (Специально для посетителей этнографического музея, которые загля-дывают в крошечное слюдяное оконце, за которым Павел собирается раз-вивать, а то и сочинять свою мысль, пока интервал времени пробует сгруп-пироваться, чтобы протиснуться через такое оконце...)
  Но вместо него продолжил Илья Андреевич:
  - Действительно! - он энергично поднял руку: точь-в-точь как это де-лают ученики начальной школы, не намеренные дожидаться разрешения. - Возможны только две идеи, два пути. В первом всё просто - стать богоиз-бранным. Не уверовать в избранность, не вообразить её, а знать о ней! До-статочно просто решить, - вся закавыка в этом, - что некто всеведущий, то есть максимально осведомлённый, знает то, что уготовил каждому. А зна-чит - и мне! Предопределённый путь. Поручение. Ошибка и сомнение ис-ключены... Томас Манн внятно записал этот процесс в эволюции Иосифа... Сам богоизбранный - лишь частичка божественного плана! Одинаково, что план с большой буквы, что социальный прогресс - категории глобального изменения. Для всех остальных случаев остаётся второй путь, давно из-вестная позиция: надо делать своё дело и не думать, что правда где-то вне тебя. Перестать смешивать личную эволюцию и социальный прогресс! Кстати, полагаю, что это и про Шаламова.
  Столбов разгорячился, совершенно не свойственное ему половодье восклицательной интонации исключало впечатление ворчания:
  - Я вообще подозреваю, что люди, уповающие на то, что их собственная жизнь улучшится вследствие прогресса общества, путают его с некими бу-дущими техническими изобретениями! Тогда для таких людей их лучшая жизнь, о которой мы говорим, зависит от изобретения кем-то зубной щётки и тому подобного! Такое перекладывание надежды на следующее поколе-ние изобретателей; формально - до бесконечности! Да следующее поко-ление имеет достаточный потенциал само о себе позаботиться! А я обязан позаботиться о предыдущем поколении! Мои родители - обычные, нор-мальные - когда меня нянькали, то хотели моего счастья. Вот им я должен - быть счастливым сейчас, пока длится моя жизнь, а не откладывать на следующее поколение! Зачем дурной прецедент - ведь тогда моя дочь сочтёт нормальным не быть счастливой в собственной жизни... Вот пусть и чешет сама репу головы о своём лучшем будущем! А к внешним атрибутам современности она приспособлена побольше, чем я, тут переживать не о чем.
  Ева махнула ладонью сверху вниз в направлении его последних слов и не утерпела уточнить то, что и без того было ясно:
  - Да что ты тень на плетень наводишь!.. Да вы больше слушайте!.. Когда наша Лидочка недавно в больнице лежала после операции, после аппен-дицита, он бегал вокруг неё кругами и ворчал в сторону её мужа, который принёс Лидочке апельсины с яблоками: мол, "ни болеть, ни ухаживать не умеют".
  
  14
  Выехали из Вологды после обеда. Между собой друзья решили, что не будут поддаваться спешке и ехать ночью безостановочно: заночуют в том месте, которое укажет наступление вечера. По расчётам, они успевали до конца следующего дня вернуться в Нижний Вяземск, где поджидающие их обязанности ещё не начинали хмуриться, а лишь прихорашивались к встре-че.
  Упомянутый вечер объявился около указателя населённого пункта Ёрга на синем фоне. Столбовы съехали на обочину, остальные за ними. С еди-нодушием, которое позволительно оправдать, согласились, что не станут искать гостиницу, а выберут ближайшее более-менее подходящее место для палаток.
  Такое место нашлось совсем рядом, когда они переехали мост через узкую речушку с одноимённым названием Ёрга: с правой стороны про-сматривался ровный высокий берег, свободный от деревьев и кустарников метров на двадцать в сторону от воды. В невысокой траве виднелись нака-танные следы колёс. Они свернули и проехали немного вперёд по следам, пока не упёрлись в естественный тупик - неглубокий овражек.
  Настроение было миролюбивое: никто не предъявлял эстетических претензий к молодому смешанному лесу, составленному преимуществен-но берёзой, ольхой и мелким ельником. Как и претензий к близкому от-кашливанию моста под весом нечастых, но тяжёлых грузовиков.
  Самое начало ночи: с одной стороны, про Павла точно известно, что он не спал, а с другой - отсвет солнца уже не позволял различать палатки, установленные в Северном полушарии на широте шестидесяти градусов.
  Итак, поскольку Павел не спал, то его и не мог разбудить близкий треск нескольких мотоциклов. Через пару минут моторы были заглушены и ста-ли чётко различимы громкие голоса, что объяснимо как рельефом, так и предыдущим грохотом внутри мотоциклетных шлемов говоривших. Не-сколько молодых парней и девушек. Голос одной из них принудительно покрывал сотоварищей; да и по обилию матерных слов тоже превосходил. В пересказе, содержательная составляющая возмущения сводилась к идее "мы тут были всегда".
  - Какого ( -- ) они заняли наше место?! Пусть эти -- заплатят за наше место! - в контексте ранее сказанного было явно, что кровожадная особа имеет в виду нечто большее, чем денежную сатисфакцию.
  Голос парня предложил расположиться рядом: "Места хватает...". В от-вет невидимая нетрезвая девица категорично опровергла его мужскую принадлежность. С анатомической детализацией.
  Спустя несколько повторяющихся циклов подобная подкачка пьяной энергии возымела результат: мотоциклы с зажжёнными фарами заехали за палатки, стали разъезжать между ними, останавливаться, накачивать в моторы грохот и выдувать его.
  Павел стал вылезать из палатки. Заметил, что Аня приподнялась, соби-рается одеваться и сухо, как не говорил с ней ни разу, велел: "Не выходи, оставайся на месте!". Нащупал на выходе туристический топорик, исполь-зуемый для заготовки дров. Предвидя два варианта развития событий, очки не надел, даже не нащупывал.
  Глаза слепило от направленных фар. Два стоящих мотоцикла с наме-ренно форсируемыми до высоких оборотов моторами. Фигур в кожаных куртках - три или четыре. Может пять: было сложно разглядеть, так как зрение не успело привыкнуть к встречному освещению. (Четыре - под-твердят скоро подсчёты.) Почти сразу рядом с ним встал во весь свой рост Григорий, но уверенности Фомин всё равно не чувствовал: знал, что не сможет нанести удар топориком, чреватый, как минимум, увечьем.
  - Это место наше, надо заплатить! - Такое впечатление, что парень с продолговатой, на манер дыни, физиономией, на которую свисала гитле-ровская чёлка, заранее отрепетировал фразу.
  Павел немного сместился в сторону, споткнулся о верёвочную растяж-ку палатки и потерял равновесие. Должно быть, споткнувшийся человек в трусах выглядел забавно. Спикер с ёргаподобной физиономией участливо предостерёг: "Поосторожней, надо поберечь себя, а то расшибёшься и топор себе на ногу уронишь". Но Павлу эта оплошка пошла во благо: он вспомнил о короткой жерди, заготовленной недавно для обустройства оча-га и отложенной в сторону. Одна секунда туда и обратно - так по ощуще-нию - и в его руках оказался дрын, в его глазах - место у основания шеи (ключица под кожаной курткой ёргапоганца не видна), а внутри - реши-мость вложиться в удар сверху-наискось по этому конкретному месту.
  Он только-только успел вернуться, как в свете мотоциклетных фар ма-териализовался Илья и, не задавая вопросов, рявкнул: "Ну-ка разо-шлись!!!".
  Молодёжь в нерешительности переминалась на месте. Тогда Столбов с той же определённостью добавил: "Что непонятно - давайте отсюда!".
  (Друзья Ильи Андреича впечатлились звуком опускающейся кувалды в его всецело ровном голосе. Иллюстрация к иллюзорности познания одного человека другим.)
  Тем временем и Павел нашёлся: "Мотоциклам тут не место - повре-дятся в тесноте".
  Можно гадать, была ли ограниченно трезвая ёргадяйская поросль до-статочно разумна, чтобы оценить риск повреждения их движимого имуще-ства или соотнести своё количественное превосходство с ростом троих мужчин и "тяжелоатлетической" комплекцией одного из них. Или повлия-ла неизвестность относительно того, сколько ещё человек из палаток до-бавится? Результатом явилось то, что незваная делегация загрузилась в свои драндулеты, фырчащие поверх безлюдной Вологодщины, и отодвину-лась от палаток на полста метров к своим вдохновительницам, где они все вместе продолжили ругаться. Ругань совсем не походила на дебаты с пре-ниями сторон и завершилась отъездом с ритуальными выкриками-угрозами.
  Пока длились эти недодебаты, друзья постарались успокоить женщин и разожгли огонь над сохранившей тепло золой.
  Когда ночная тишина непринуждённо зализала смехотворные царапи-ны от мотоциклетной трескотни, мужчины договорились о двух вещах. Во-первых, разделили время ночи на три дежурства у костра. А во-вторых - о том, что с утра не будут препятствовать разговорам женщин о ночном ин-циденте, но и не будут поддерживать. Легенда: комическое происшествие. Пусть в неё поверят не сразу, но через какое-то время она станет историче-ским фактом. И вообще, есть много других достойных тем для разговора.
  Первым вызвался посидеть у огня Гриша. Толкаться в очереди никому на ум не пришло. И так далее. Другими словами, солнце взошло в поло-женное время.
  Альтернативные этому варианты? Пожалуйста: шёл один верблюд, шёл второй верблюд, шёл третий верблюд... И так далее. Вся ночь в верблюдах. Невозможно рассказать то, чего не было: до наступления утра не явился ни один верблюд. Что касается влияния ночных событий на утро, то присталь-ные изыскания выявили всего два наблюдения: повышенный спрос на ко-фе и психологическая болтовня на тему проекции. (Три психолога на ком-панию, злоупотребление жаргоном.) Представлять альтернативные сцена-рии "стояния при Ёрге" - это то же, что смотреть на облака и спорить о том, на что они похожи в действительности. Коллективная шутка насчёт следу-ющего маршрута по спокойному Женевскому озеру и приземлённый во-прос о законности костра на швейцарской обочине. Тут и психологом быть не надо.
  
  15
  В Нижний Вяземск они вернулись уже в темноте. Единственная внепла-новая остановка в дороге случилась по просьбе Ани и облегчалась тем об-стоятельством, что Фомин выехал со стоянки первым, да так и ехал впере-ди. Издали, на краю большого, поросшего высокой травой поля, она заме-тила на придорожном столбе аиста в гнезде и захотела его сфотографиро-вать.
  Хотя внимание привлёк аист, но и сам деревянный столб смутно заяв-лял эффект недосказанности. Будто вычурный артобъект: наземная альтер-натива полосатому шлагбауму, перегородившему русло бурного ручья. Столб явно не новый, давно посерел, с косой деревянной опорой. Основа-ние столба до метра высотой усилено парой заглублённых в землю бетон-ных столбиков. Наверху три пары поперечин, равномерно несущих элек-трические изоляторы под провода. Озадачивало то, что с одной стороны, со стороны всё ещё далёкого Нижнего Вяземска металлические провода ис-числялись десятками, подходили до каждого изолятора; в другую же сто-рону - в сторону онежского острова Лемижи, не было не только ни одного провода, но и ни одного столба.
  Аист охотно позировал Ане; можно сказать, что рисовался, по очереди разворачивая то одно, то другое крыло на фоне белой облачности и не-большой холмистости в отдалении.
  И облака, и травы пригибались под ветром. Этот же ветер подогнал под солнце компактный голубой просвет и, насколько это возможно для се-верного поля, всё вокруг - столб с широким гнездом наверху, люди, не-сколько случайных деревьев с краю - приобрело краски и тени. Тем, кто лично не бывал в Швейцарии, теперь вполне можно демонстрировать швейцарского аиста. Аист смутился или возмутился (не забыть спросить у швейцарского редактора!) и распластался за краями гнезда. Подошедшим Столбовым и Кропаневым досталось рассматривать его на мониторе Ани-ной камеры.
  Понятно, почему в деревенских семьях детей больше, чем в семьях го-родских: вблизи деревень и аистов больше.
  16
  У Анны не было длинного преподавательского отпуска, и по возвраще-нии она сразу погрузилась в работу. Та в её отсутствии решила изобразить персональную лояльность и демонстративно подождать главреда. Двух других сотрудников редакции работа высокомерно игнорировала.
  Зато летние выходные дни Аня и Паша неизменно проводили вместе.
  Если подсчитывать, то Павел Фомин и Анна Рейнер знакомы с конца весны. Тем не менее, образовался общий список любимых мест. В нём имелся увернувшийся от вырубки и застройки недоверчивый парк с заго-родной усадьбой князя Репнина-Вербицкого, где в дворцовых интерьерах уживались музейная экспозиция, вечерние концерты и возможность арен-довать залы для торжественных мероприятий.
  В ту субботу, что уже повернулась затылком к середине августа, они вновь гуляли по парку. Аллеи из выживших вязов. Давно отцветшая, тёмная сирень. Пространный газон с тонкими дужками низкой ограды предостав-ляет свободу пейзажам. Ступени полуразрушенной лестницы, что спуска-ется к трём прудам: два совсем крошечных рядом друг с другом и один побольше. В целом их конфигурация напоминает утку с двумя утятами. Пруды недавно расчистили, и, пока они не заросли заново, настоящие, жи-вые утки усердно заняты отысканием и поглощением провианта.
  Белые колонны открытого павильона размечают небо напротив них на ровные прямоугольники. Якобы здесь выступали приглашённые князем музыканты. Может и так: перед павильоном на складном стульчике распо-ложился гитарист. На земле перед ним - бывалая шляпа. Играл он нена-вязчиво, ритм не требовал убыстрять шаги. Аккорды затихли всего за тремя в меру пожилыми дубами, последовательно стоящими вдоль аллеи. "В меру пожилыми" соответствует поверхностному впечатлению, согласно которому количество ветвей на них, пропорции ствола и кроны соответ-ствуют изображениям, знакомым по сказочным книжкам. Но строгое эн-циклопедическое определение "в меру пожилого" дуба заключается в том, что тот уже состоялся, уже является уникальной фигурой на уязвимом перед лицом реконструкции фоном. А с другой стороны - в том, что "в ме-ру пожилой" пока не пробуждает соблазн превратить себя в обезличенный исторический символ и приспособить для содержания в послушном ката-логе. Тогда как не в меру пожилым (дубам и пр.) предстоит сопротивляться этой напасти.
  Иногда Анна старомодно берёт спутника под руку. Иногда Павел креп-ко приобнимает талию спутницы. Иногда они держатся за руки. Иногда молчат.
  В одном из угловых флигелей княжеского дворца - кафе. Опять с лет-ней террасой. Столик, всё те же две белые чашечки с кофе. Повторение... В который раз - и радует опять, напитывая и оберегая осуществимость, со-седство "навсегда и навечно". Павел опять предпочитает сесть напротив. На этот раз говорит так, как думает, лишь чуть-чуть прячется за шутливым тоном: "Я в более выгодном положении, чем ты. У меня привилегия, вся красота. Я вижу и парк, и прекрасную женщину". Он выговаривает "вся кра-сота" так, что эти слова задержались доминантой над макушками.
  Аня в лёгкой трикотажной блузке спокойного зеленоватого тона. От-крытые до середины плеча руки, рельефные ключицы. Глазами он гладит поворот её шеи, кожу какой-то исключительной гладкости и невероятной, идеальной тональности: загар, вместо того, чтобы отложиться желтовато-коричневым матовым слоем, подобным поверхности спелой лещины, превратился в многослойную лаково-перламутровую плёнку. Волосы лишь касаются плеч, но ни при каких обстоятельствах не ложатся на них. Эти во-лосы любым человеком были бы названы именно чёрными, однако в них даже в прямом солнечном свете не угадывается синева, присущая иногда волосам южных женщин. С поворотом головы одна прядь отделяется с тем, чтобы пропустить солнечный луч через себя, как через гребёнку. Ощуще-ние, что волосы только что из душа: вполне просохли, чтобы демонстриро-вать обособленность одного волоска от другого, но ещё сохраняют в себе влагу, доступную чувствительным подушечкам пальцев. Так, словно движе-ние водяного пара над чашкой кофе уже не различимо, но человек доду-мывает его, различает его в достижимом аромате. Надо лишь приблизить-ся к нему...
  И лицо... Есть много лиц, чья внутренняя, наполненная красота - от мгновенного чувства до монументальности характера - остановлена, оставлена для нас гениальными художниками. Но лицо Ани живёт, прожи-вает миг, день, парк, мечту, ровное мягкое эхо...
  Клише: влюблённые - не самые предусмотрительные люди. Наверное, сидели бы так дольше, если бы не лёгкая одежда: на террасу у флигеля взошла плотная тень. Стало зябко, что достаточно вероятно в Нижнем Вя-земске во второй половине августа. Павел поднялся и помог спутнице, ото-двинув стул.
  Когда они повернули за угол дворцового флигеля, то увидели около дуба несколько человек с детьми; те наблюдали за белкой, коими парк славится. Белки весьма удачно лоббировали бизнес по торговле орешками у входа. Но за налоговыми отчислениями не следили. Одна из них - весьма активная, но не очень последовательная белка - сначала спустилась по стволу на нижнюю толстую ветвь и двинулась по ней. Затем, вместо того чтобы ожидаемо прыгнуть, неуверенно развернулась, пошла обратно, спу-стилась на землю и подошла к совсем маленькому ребёнку. Тот хотел по-кормить, дать фундук из пакетика в руке, но получалось так, что кидался в неё орешками. Когда белка подошла совсем близко, вошла в полукруг зри-телей, появилась вторая белка.
  И тогда стало понятно, что главные действующие лица - это бельчонок-тинэйджер и белка-мама. Крупная мать стала выталкивать бельчонка в сво-бодную от людей сторону. А когда взаимопонимание между родственни-ками не случилось, она сначала придержала его лапами, а затем, с третьей попытки, прихватила зубами глубоко за середину холки и тотчас поскакала прочь. Примерно каждые десять метров останавливалась отдохнуть, но хватки не ослабляла. Так повторилось четыре раза - до тех пор, пока белки не скрылись из виду окончательно у основания дуба, что рос в центре ограждённого газона с совестливой табличкой "по газонам не ходить".
  - Интересно, - с трудно определимой интонацией прошептала Анна, - а какой мамой буду я? Надеюсь, что не пропущу момент, когда следует ослабить хватку, что ни зубами, ни лапами не уступлю в мудрости этой ма-ме-белке...
  Действительно ли Павел не услышал?
  
  17
  Если вы не против того, чтобы утвердительно кивнуть головой в ответ на тезис "нет ничего невозможного", то не должны отвергать и ситуацию, что когда-нибудь в далёком будущем Нижний Вяземск демонтируют по кирпичику, каждый кирпичик подпишут и пронумеруют, а затем вновь со-берут вместе в Южном полушарии, в Аргентине. Без сомнения, монумент адмиралу Корнелию Горчакову-Пиренейскому расчленению подвергнут не будет из уважения и признания нетленности его заслуг. Дубы также пере-плывут за море вместе с гигантским комом земли. При таких обстоятель-ствах - т.е. при смене полушарий - слова о приходе осени в Нижний Вя-земск кардинально поменяют своё значение.
  Но пока, по счастью, я живу там, где живу, а город стоит там, где стоит в сентябре месяце две тысячи шестого года, обозначилось ещё одно сход-ство Паши и Ани: они оказались грибниками. По здравому размышлению, ничего удивительного - это весьма распространённое времяпровождение, поэтому вероятность сходного пристрастия довольно велика. (Однако влюблённость - отягчающая предпосылка для беспристрастного обсужде-ния статистики.) Узнали, что грибы пошли в рост, дождались выходных и проехали шестьдесят километров, на любимое место Павла с очень круты-ми холмами и балками, местами поросшими тёмным ельником.
  Песчаные холмы были на удивление гладкими: без бурелома, без за-валов и неудобных кустарников. Ощущение, что всё благоволит им: грибов много, но в меру. Не так много, чтобы набирать тяжелые корзины, посто-янно нагибаться, как при сборе черники. Но достаточно, чтобы энтузиазм предстоящей находки подогревал предвкушение: моховик, красный! И высший приз, персонально для любимчиков фортуны - белый гриб! Растёт на склоне и подобающая случаю усыпанная ягодой старая рябина, которая позже, в начале ноября наберёт насыщенный тёмно-красный, бардовый цвет. Если дождётся. Светится нить паутины, намекая на близость волшеб-ного замка. На пути к нему - "бездонное" крохотное карстовое озерцо метров сорока в диаметре в обрамлении черничных склонов, не тронутых тропами. Всё быстротечно, переменчиво: пригорок цветущего вереска от-кроется наверху для тех, кто выйдет из еловых сумерек.
  Здесь, где они ходили, не было не только тропинок. Не было ни голо-сов, ни иных следов других грибников. Поэтому было странным появление собаки. С ошейником, ухоженная. Крупная, размером с небольшого ба-рашка, ровного жёлто-коричневого окраса. Потерявшейся никак не выгля-дела. Чувствовалось, что собака очень взрослая.
  Она подошла медленно, спокойно. Не давала оснований усомниться, что категория достоинства у людей и собак единая. Смотрела только на Ан-ну. Та присела так, что их головы уравнялись по высоте, и стала говорить: "Здравствуй. Меня зовут Аня. Я вижу, ты понимаешь меня... Да? Ты что-то хочешь сказать? Да, вижу - ты подтверждаешь... Вижу, ты проголодалась. Я тебя накормлю... Только у меня ничего нет с собой. А грибы ты не ешь... Пойдём к машине? Да?".
  У Павла, который наблюдал за происходящим, было полное ощущение диалога; несмотря на то, что собака не издавала ни звука. Её реакции вы-ражались небольшими поворотами, движениями головы. Участвовал и хвост, но очень незначительными, мелкими штрихами: там, где следовало утвердить согласие с Аниными словами.
  Как это бывает при сборе грибов, от машины они удалились. Но Павел хорошо помнил эти места, помнил, как выйти на дорожку, ведущую к ма-шине. Возвращались втроём. Когда проход сужался, то Павел шёл впереди, Анна и собака - в паре шагов за ним. Собака абсолютна в невозмутимости, а люди немногословны. Почти единственное исключение - по инициативе Фомина:
  - И кот монастырский почему-то тебя выбирает, и собаке лесной ты нравишься. Я ревную.
  - Тебе должно быть виднее, почему меня выбирают, почему я нрав-люсь. Скажешь?
  - Потому. И по всему, - уклонился он.
  Аня кормила собаку, а та ела всё так же молча, не виляя хвостом и не выпрашивая следующий кусочек.
  Люди тоже с аппетитом перекусили, выпили по кружке чая из термоса и собрались уезжать. Усаживаясь в машину, Аня помахала рукой: "Удачи тебе, собачка".
  И тут неожиданно, впервые, собака произнесла: "Так, те-бе то-же". Бу-дет недопустимым и злонамеренным искажением сказать "пролаяла" или, хуже того, "прогавкала".
  
  18
  На задворках сентября, в последние его календарные выходные они собрались поехать в Казань, где Павел бывал лишь однажды, а Анна - ни-когда. Затея реализовалась как туристическая опция, но была и причина: там, на Арском кладбище, недалеко от могилы Лобачевского похоронен её дед по отцовской линии.
  Они одинаково не ездили поездом давно, приехали на вокзал рано и теперь стояли на платформе перед закрытой дверью своего вагона в ожи-дании, когда та откроется, и посадка начнётся. Дышали знакомым с детства угольным запахом железной дороги. Выходило, что так пахнет детство. Детство, предвкушение праздника.
  Их дорожные сумки - на асфальте платформы, а рука - в руке. Пальцы влюблённых: подушечки, сгибы, фаланги, косточки напротив. Фаланги сво-рачиваются, поддразнивая; раскрывается ладошка... И вновь, но уже совсем по-другому: пальцы, ладони, тыльная сторона Луны...
  ( - "Восемьдесят лет на двоих, а ведут себя как малые дети", - ещё чуть-чуть и вспомнится, чей это голос зудит из вселенского громкоговори-теля.)
  К противоположной стороне перрона подошёл поезд. Просто поезд. Хотя, как потом заметила Аня: "Странно, что не было встречающих".
  Вот то, что происходило в последующем: несколько десятков человек из прибывшего состава заполнили сузившееся пространство между поез-дами.
  Павел и Анна в метре от края платформы - карточный домик на тихо-океанском атолле в сезон тайфунов - оказались внутри... Как бы это точнее сказать: внутри шествия, процессии, демонстрации?
  В тусклом, оранжево-электрическом освещении вокзала, проходили малоподвижные лица с ненаправленными глазами; лица очень смуглых молчащих людей (цыгане, индусы?), в большинстве своём в тёмных одеж-дах без какой-либо национальной специфики. Обычные чёрные, тёмные куртки, брюки, туфли или кроссовки. Кто-то с непокрытой головой, кто-то в трикотажных шапочках, исключительно тёмных, несколько человек в шля-пах. Исключительно мужчины, ни одной женщины среди них. Они не шути-ли, не разговаривали между собой. Пронзительно исходящая угроза мол-чания. Глухонемые? Но ни единого позыва на жестикуляцию.
  Была бы угроза понятней или меньше, если бы они шли строем? Яв-ный диссонанс от того, что ничего похожего на строй, на колонну: экс-пассажиры шли в разном темпе и по свободным траекториям. Так выглядит большая компания при возвращении из корпоративной поездки, после мероприятия: компания рассыпается, пресыщенная начинающим бродить градусом общения... Переборов себя, Павел заглянул в одно из лиц. Выра-жение лица сосредоточенное, такое же, какое можно встретить у человека, порабощённого диареей.
  Представьте, как на каменистый берег накатывают беззвучные волны; зловещие волны, лишённые кем-то звуковой идентичности или своеволь-но от неё отказавшиеся. Не злая весть? Тогда контузия? Или техническая неисправность? Тогда почему слышен голос диктора, что объявляет о по-садке?
  ... Поезд тронулся, набрал скорость.
  Кстати, о праздниках и подарках к ним: выяснилось, что соседей в купе не будет. Вплоть до прибытия в Казань они держали дверь закрытой на за-движку. Даже когда бывали одеты.
  
  
  
  Глава пятая
  
  1
  Третья и четвёртая недели октября полностью испещрены набегающи-ми с нажимом друг на друга пометками в еженедельнике, который срод-нился с Фоминым. Тот ежегодно покупал удобный еженедельник лондон-ской компания Letts of London, которая насмешливо указывала "since 1812" как точку отсчёта. Кожа цвета спелой вишни, позолоченный обрез, отрывные уголки с перфорацией, узкая шёлковая тесьма-закладка, давно перепроданный логотип. Подтверждение: всегда найдутся люди, готовые заплатить свои лишние деньги за самое необходимое. Эксклюзивный вы-бор: либо еженедельник LETTS, либо право полежать на той самой кушетке Зигмунда Фрейда, на которой его пациентки имитировали свой внутренний мир. Подслащённые бывалым супервизором, засахаренные фантазии. Кстати, в этом году планируются гастроли этой кушетки в составе выставки "За гранью интрапсихического" по столицам "ведущих недоразвитых стран планеты". Оговорка венского директора выставки, которую тот просил из-винить при любой интерпретации.
  А ещё, по слухам, апогей разумного: эволюция человека случилась не благодаря труду, а благодаря лишнему, праздному времени. Данному пер-спективному направлению научной мысли противоречили упомянутые ок-тябрьские развороты припухшей книжицы в сговорчивой ладони Фомина, которые были обильно заштрихованы записями. Там разместились юбилей факультета и приуроченный к нему конгресс с отлакированным названием "Отечественная психология: становление, опыт и перспективы развития"; там же его сибс, научно-практическая конференция "Актуальные вопросы психотерапии и психологического консультирования: практика и суперви-зия". Следом - психодинамическая группа. ( - "Аккурат впритык будет лег-че сформировать группу, в Нижний Вяземск приедут из других регионов". - Так Павла Николаевича уговаривала Фёкла Львовна Львова, директор и вла-делец частного института психотерапии и психологического консультиро-вания "Гиппократ". Каждые два года она исхитрялась продлять лицензию на образовательные услуги вопреки прогнозам и здравому смыслу. Огромные "черепаховые" очки, "средиземноморский" загар на её вытя-нутом по горизонтали лице, убедительность финансовых доводов.) Даль-нейшая навигация по страничкам еженедельника с сохранными отрывны-ми уголками натыкается - за конгрессом, юбилеем и работой в "Гиппокра-те" - на жирный, обведённый повторно, вопросительный знак. Знак цепля-ет своим крючком перезревшее, последнее перед отчётно-выборным со-бранием, заседание координационного совета Нижевяземской Гильдии психотерапевтов, психологов и тренеров, в которой Павел Фомин присут-ствовал с момента основания.
  Вышеупомянутой шёлковой закладке между октябрьских страничек не было стыдно, что утро, определённое ею в качестве первого в неделе, со-провождали заурядные прилагательные: мрачное, пасмурно-ветреное, промозглое. Этой же заурядностью пропитан утренний сговор директора-распорядителя с нежеланием просыпаться и куда-либо ехать. Клюющие наскоки ветра на приоткрытую форточку, глухая ответная брань приплюсну-той по случаю жести подоконника. Однообразная поездка до факультета: унылые скопления машин на светофорах, демонстративное, назло ровному северо-западному ветру, бродяжничество тех вязовых листьев, что пере-хитрили дворников. Пугливые, медузоформные мысли пытались приту-литься к определённому месту в голове. Но и в пути, и во время обыденно-го поиска парковочного места у факультета они соскальзывали, срывались. Предоплаканные крупинки из верхней горловины дня! Выйдя из машины, Фомин воспринял обоснованным и естественным появление мелких влаж-ных точек на серой крыше машины. Через десяток шагов они превратились в холодные вездесущие струи. Обиженный зонтик, запертый дома хозяи-ном, недоступная для прижизненной реабилитации забывчивость.
  Под торжественное открытие конгресса был выделен большой конфе-ренц-зал в современном корпусе университета, приспособленный под многолюдные мероприятия. Всего каких-то триста метров, но и спина, и плечи намокли и - развязно и непримиримо - бранились, не умолкая под недовольным, порицающим взглядом гардеробщицы, что несла мокрую куртку в оттопыренной руке. Между гардеробом и широко распахнутыми дверными створками конференц-зала Павел Николаевич согревался, до-ёживался и сцеживал настоящие и мнимые дождинки с волос. Вошёл; по-чти сразу, недалеко от входа увидел Бориса Аркадьевича Михайлушкина со свободным местом справа от него. Не раздумывая, шмякнулся рядом с ним с наплывом на сиденье, подобно победителю в легкоатлетической дисци-плине стипль-чез, исчерпавшему себя в забеге до невозможности насла-диться триумфом.
  Они познакомились свыше десяти лет назад, когда оба начинали рабо-тать в университетской клинике. Вместе дни рождения не праздновали, пиво не пили. Нет ни одного эпизода, в котором бы прилюдно говорилось "мой друг Паша", "мой друг Боря". Но, конечно же, по доверию, по симпа-тии, по родству душ они были друзьями. Единственный коллега на кафедре, по отношению к которому Павел так чувствовал. И, кажется, заслуга была Бориной. С одной стороны, тот не был замечен в проявлении враждебно-сти, чем не удивить: не такая уж и редкость. Но фантастическим, невероят-ным образом это сочеталось с тем, что у него всегда имелась своя позиция, которую не имел привычки скрывать. Отчаянный спорщик - но спорщик, использующий аргументацию, а не темп и громкость. Обосновывал свою позицию с азартом, но не продавливал согласие. У собеседника всегда оставалась свобода... Скрытые в речи посылы, подтексты вроде "только такая бестолочь, как ты, ещё не понимает моих слов!" и тому подобные крючки находились, по-видимому, под запретом. Или, по странности, он этого не умел.
  Клише "к нему тянутся люди" в соотнесении с ним было приложено не раз и не два. Боря посмеивался, уверенный, что повода для этого не давал; одержимый идеей изменения, улучшения мира, говорил о мире и почти ничего - о себе. ("Закрытый" человек - эка невидаль!) И в мыслях того не имея, являлся "облаком", которое не мешает предпочитаемым догадкам: по образу и подобию, каждому на свой вкус и лад. Не зная про эту облач-ность, угадайки насчёт себя не опровергал. А свою "закрытость" уравно-вешивал обильным и мягким юмором. С равным отступом до точности в его характеристику можно вписать его же собственные определения дру-гих людей: и "сын гемофильного лорда", и "бесшабашный гольфист"... Существенно: в профессиональном психотерапевтическом расследовании Борису случалось бесстрашно, не опасаясь обслюнявить мысль, утверждать вслух значение человеческой души.
  Ритуально-поздравительные слова ректора не задержались. Николай Фёдорович Колотильщиков, благообразный и лысоватый. Из-за сильного сходства напрашивалась мысль, что так выглядел бы в старости заблаго-временно расстрелянный более расторопными конкурентами Лаврентий Берия, переживи он пятьдесят третий год. Фомин не вникал, имелись ли основания для такой ассоциации в стиле управления Колотильщикова. Но тогда зачем Колотильщиков носил "бериевские" очки с круглыми стёкла-ми в тонкой оправе? (Если выдастся случай, то спросите. Ответу не дове-ряйте!)
  По своему академическому профилю Колотильщиков числился истори-ком. Впрочем, этой осенью он действительно был озабочен бурной акаде-мической деятельностью, и как раз сейчас "литературно-исторические негры" завершали его монографию "История, этика и психология цивили-заций: от Атлантиды до Антарктиды". Главное - не допустить эксцесса.
  Те, кого судьба одарила опытом собственного, непосредственного об-щения с Николаем Фёдоровичем, разными красками, в меру собственных цветовых пристрастий живописали одну его особенность, очень приличе-ствующую управдому, но также неожиданно хорошо прижившуюся на рек-торском подвое. Заключалась она в следующем. Изнутри моментальной разговорной паузы, по намечающимся признакам, по четверть-вдоху Коло-тильщиков определяет, что визави собирается что-то сказать, безынерци-онным броском захватывает, седлает четвертованный миг и начинает гово-рить сам. Это - во-первых. А во-вторых, для иллюзии двусторонней комму-никации и страшась удлинения паузы, дающего противнику шанс на иници-ативу, берияобразный ректор осыпает вопросами: следующий вопрос зву-чит тогда, когда ответ на предыдущий фактически готов к завершению. Ито-говый эффект, эффективный итог: человек напротив (собеседником его точно не назвать!) остаётся "с отвисшей челюстью". Отдельные впечатли-тельные персоны утверждали, что челюсть подвержена вывихам. Без со-мнения, в популяции просителей либо подчиненных наверняка найдётся оралка-тарахтелка помощнее. Но кто из них решится вступить в артилле-рийское противостояние, в стрельбу "по площадям"? Аплодисменты пол-ководческому таланту ректора-домуправа: победа без сражения.
  Через отмеренный приличиями срок приветственная речь Колотиль-щикова к участникам конгресса заправилась их дисциплинированными ап-лодисментами и тут же пропала между рядами и стенами, полом и потол-ком. Другими словами: надо вообразить неимоверные усилия, которые позволят предположить её цитирование когда-либо впоследствии.
  Аплодисменты!
  Аплодисменты как норма, согласно которой никто и не замечает тот факт, что человек не чихает. Отсутствие аплодисментов - как внезапное, ничем не спровоцированное чихание. Опять, в который раз - аплодисмен-ты! - такое же правило, как то, что для принятия пищи люди могут соби-раться вместе, тогда как в туалете - уединяются. (О неизбежном, как апло-дисменты, посещении туалета придётся вспомнить, когда программа кон-гресса переместит участников во вторую половину дня.) После вступитель-ных приветствий и призывов к дальнейшему усугублению прогресса во всём мире состоялся переход к тематическим докладам; в зале осталась более однородная публика, ориентированная на заявленную психологиче-скую тематику. Очерёдность пленарных докладов - пространство догово-ренностей и сделок. Эта очерёдность соответствовала табели о рангах и была важнее содержания докладов. (Кому важнее? Сей вопрос заглушают аплодисменты!) Все доклады титулованных профессоров, перечисление должностей и званий которых занимало по абзацу в программе, имели общую обязательную функцию, сформированную в ходе эволюционного отбора: повод для аплодисментов!
  Первый из тех докладов, что способны стреножить вольнолюбивое внимание; выступало светило отечественного психоанализа - вальяжный, мыслящий глобальными категориями, профессор Станислав Семёнович Пузырищев, украшенный галстуком-бабочкой. Предоставленная ему чет-верть часа подобострастно вытянулась. Увы, Станислав Семёнович был вве-дён в заблуждение и не сомневался, что присутствует на собственном бе-нефисе. Павел Николаевич Фомин слышал многочисленные анекдоты о психоанализе и относил их к сфере профессионального эпоса и юмора. Ну, анекдоты; ну, имеют место быть. Но теперь он вошёл в резонанс с патети-ческой декларацией "светилы" о нуждаемости каждого в прохождении психоанализа. Надо только донести этот абсолютный факт до него, до этого каждого!
  - Моя коллега, - упомянул для усиления Пузырищев, - недавно воз-вращается с отдыха в Турции в самолёте и общается с пассажирами-попутчиками так, что шесть человек из их числа становятся её клиентами. Вот эталон! Сегодня, в двадцать первом веке, современный психоанализ является средством личностного роста, средством развития личности, а не лечения!
  - "А как же - самым наилучшим средством! Нет, ещё лучше - един-ственным! А всем, кто личностно не растёт, обязательно должно быть стыдно!!! Бесспорно, платёжеспособных здоровых в целом больше, чем платёжеспособных больных, на всех психоаналитиков должно хватить", - беспощадно подумал Павел Николаевич. - "А больных они отдадут врачам, которые крепят к стене сертификат психотерапевта в рамке. И сидя под табличкой осуществляют подлог: выписывают рецепт на лекарства, ставят иголки... Тогда как психотерапия - воздействие на психику и организм пси-хологическими средствами... И вообще, все несчастья мира не прекратятся до тех пор, пока правительства не станут состоять сплошь из дипломиро-ванных психоаналитиков. Жаль только, что не у всех будет такая высочай-шая компетенция, как у Пузырищева. Ну ничего, компенсируют загадочным лицом".
  Такое сгущение красок, их смешивание, постепенно смещало атмо-сферный фронт осенней непогоды в однородно чёрный фон ненастья, уже готового уступить грядущему стихийному бедствию. Раздражение Фомина доступно пониманию и оправданию только вкупе с пониманием его марги-нальности. Мол, остался одной ногой в советской профессиональной эпо-хе, когда "на перекрёстке семи ветров" востребовался только однона-правленный и управляемый воздушный поток: достижение искомого ре-зультата. В той эпохе - категоричное общественное "нет" идее мира как большой торговой палатки. Коммерция осуждаема. Доктор Фрейд - кроме того, что доктор - ещё и превосходный коммерсант, популяризатор ком-мерчески эффективного бренда.
  Фундаментальный аналитик сочтёт долгом оторваться на миг от сохи, с помощью которой он без сна и устали окучивает "личностные ростки", и указать на несомненную зависть, обуявшую носатого очкарика. Того, что сидит в середине зала, с правого краю. Сделав данное указание, он, с очи-щенной от эмоциональной кожуры совестью, приступит к упоительному переживанию своей удовлетворённости в связи с собственной объектив-ной способностью (ни слова не выкинуть!) наблюдать равно объективно и свой указательный палец (даже если он -- ), и указующий палец своего пращура.
  ... Знаменитый писатель Карл Простагут придумал жителей некоего го-родка и придумал взорванную случайно, по неосторожности, нейтронную бомбу, уничтожившую тот городок. В сердцевину повествования помещён подросток. Во время праздника он стреляет из отцовского ружья вверх, в воздух. Выпущенная пуля убивает беременную женщину в двух кварталах от места выстрела. Вкрапление психоанализа, краплёный психоанализ: отец этого подростка - в свою очередь замороченный квазиникудышный сын, который не оправдал ожиданий собственной матери насчёт карьеры великого пианиста и обречён стать никудышным отцом. Для простоты вос-питания сына он выбирает две самодельные заповеди: самому всегда го-ворить правду и "можно всё, что не запрещено". И указывает полицейско-му на стрелявшего сына, выдаёт его, тем самым якобы желая взять вину на себя. Но жители городка не склонны вникать в различия юридической ве-рификации. Стигматизированный стрелок-подросток после многих перипе-тий становится маститым психоаналитиком. Резонно... Вот только Простагут сохранил неопределённость, намекая на некую связь между историей главного героя, его профессией и взрывом нейтронной бомбы - ибо в го-родке, где погибают все не-психоаналитики, не может быть ничего случай-ного. Ибо для психоаналитического карнавала идея случайности - изощ-рённый выверт, потайной шуруп в наглухо пустом ящике циркового иллю-зиониста...
  Недовольство маргинального и осуждающего Фомина утихомирилось за время выступления семидесятилетнего Георгия Карловича Кайдановско-го, которого он с юношеской предвзятостью причислял к лику своих учите-лей. На лекции Кайдановского и клиническом разборе вслед за ней был всего один раз, в самом начале профессионального становления. Этого хватило, чтобы Георгий Карлович успел покорить: тему, посвящённую пси-хотерапии неврозов, тот раскрывал через разговор о своей неудаче; через конкретную историю болезни он не только провёл экскурсию по охраняе-мым лабиринтам диагностического мышления, но и раскрыл внутренние дискурсы, раскрыл то, как высвобождается иное мышление, психотерапев-тическое. Мышление, в котором нет разрыва: удручающего, но примель-кавшегося до незаметности разрыва между решениями, действиями пси-хотерапевта с одной стороны и статичными диагностическими определе-ниями, записанными в истории болезни - с другой.
  Нынешнее выступление Кайдановского строилось на практическом опыте, когда Георгий Карлович, несмотря на не самое крепкое здоровье, по несколько часов в неделю встречался с семьями, в которых был ребё-нок с синдромом раннего детского аутизма. Он и сейчас не делал громких заявлений, а выдвигал гипотезы о факторах, которые могут способствовать улучшению функционирования семьи как целого, а значит, и служить бла-гополучию всех членов семьи. А именно: родителей, самого аутичного ре-бёнка, других детей, если они есть, а также прочих членов семьи.
  С виду всё просто! Мир аутичного ребёнка исследован и описан в мно-гочисленных научных публикациях. Даже любительскому глазу доступны частые переживания родителей: чувство вины и налипающая на него "сложность эмоционального принятия" своего сына или дочки. Такой эв-фемизм для эмоционального отвержения.
  - Слова "семейная система*" часто произносятся как модный оборот речи и не более того, - Георгий Карлович налил воду в прозрачный пласти-ковый стаканчик и пригубил. - Чтобы модифицировать взаимоотношение с аутичным ребёнком, следует обращаться к кальке взаимоотношений взрослого родителя с его собственными родителями. Взрослый, социально деятельный человек пользуется стандартом своего рода, тем самым являя верность ему. Родительская успешность по вертикали. Такой стандарт яв-ляется абсолютным атрибутом нормы. Истории с ненадлежащим, асоци-альным поведением родителей парадоксальным образом также форми-руют стандарт. А как без соотнесения узнать - успешный ли я родитель?
  Вслед за вступлением Кайдановский кратко доложил случай работы с семьёй. Для психотерапевтического контакта оказались доступны шесть родственников аутичного ребёнка из восьми. Он пояснил, что намеренно
  _________
  *Г.К.Кайдановский понимает под системой множество взаимосвязанных эле-ментов, которое образует целое и имеет свою функцию во взаимодействии со сре-дой.
  не говорит "дедушка" и "бабушка", чтобы не поддерживать в речи взгляд на семью, как набор элементов. И акцентировал последовательность: когда из системы ушёл позор, стыд "родителя-неудачника", только тогда при-шло то самое принятие и психологический взаимообмен. Изюминка в том, что сначала это дозревание должно произойти между старшими поколени-ями. Всплеск, нарастание поддержки и удовлетворённости жизнью имеет место либо для каждого в семейной системе с аутичным ребёнком, либо ни для кого.
  Следующий спикер - профессор Брайан Лиденсфорд из Великобрита-нии с темой "Фетальный алкогольный синдром: перспективы исследова-ния". В переводе на человеческий - это последствия употребления алко-голя беременной женщиной для её будущего ребёнка. Профессорское "всё", дело всей жизни; паранойя Брайана счастливо срослась с неисчер-паемыми грантами. Сейчас профессор сетовал на этические препятствия в постановке задуманного им нового грандиозного исследования, способно-го ответить на все вопросы и закрыть тему для последующих поколений в связи с предельной ясностью... Когда технически и экономически стали доступны, а затем вошли в моду магнитно-резонансные исследования, профессор сполна приобщился к моде. Как бы исхитриться - "Как было бы прекрасно для науки!" - наблюдать реакцию двух организмов в момент собственно употребления спиртного, контролируя его поступление в эти-ловом эквиваленте на разных этапах до зачатия. Алкоголь, оплодотворение яйцеклетки, мозг плода. Волонтёры на беременность в томографе. (Слы-шится между слов: и на оплодотворение в томографе, да с бесплатной вы-пивкой волонтёры нашлись бы при надлежащем подходе.)
  - Как не вспомнить присказку "британские учёные установили", - не удержался Фомин и зашептал Борису: - Есть анекдот. У детей идёт урок закона Божьего. Батюшка-учитель видит, что дети подустали, решил немно-го их растормошить и задал загадку: "Кто это - с пушистым хвостом, пры-гает с ветки на ветку и грызёт орехи? Кто знает?". Вызвался Вовочка: "Во-ще-то, по всем признакам, это должна быть белка... Но раз об этом спра-шиваете вы, то это - Иисус Христос". Если Вовочку спросит наш британский учёный, то верным ответом будет: "С ветки на ветку прыгает неприкаянное дитя пьяной бутылки".
  Тем временем и согласно естественному ходу событий, наступила по-ра для обещанной истории (или притчи) о туалете, сопряженной с обеден-ным перерывом и перемещением мероприятия из конгресс-холла в фа-культетский корпус.
  Когда Павел переступил порог преподавательского туалета (специаль-ный магнитный ключ для сотрудников факультета), то замер неподвижно. И продолжал стоять. Не веря своим глазам, без всякой фигуральности: к окрашенной белой краской деревянной боковой перегородке ближайшей кабинки был прикреплён прозрачный файл с листом бумаги самого рас-пространённого формата. Сверху файл закреплён двумя неряшливо обо-рванными полосками бумажного скотча, а снизу - двумя цветными кноп-ками-иголками. Набранный гигантскими жирными буквами текст гласил: "Ногами на унитаз не вставать! Запрещено!!!". Обездвиженный читатель, стены, писсуары: как будто все на тех местах, где им и предписано быть. Пристальное рассмотрение подсказывало, что кафельный пол в квадратах желтоватой плитки по-прежнему внизу, а однородно-белый потолок - о чудо! - по-прежнему наверху. Вокруг ухаба в голове крутанулась мозаика действующих лиц и событий, предшествующих появлению шедевра. (Мысль: не забыть поинтересоваться у археологов, культурологов насчёт настенных пиктографических предписаний по поддержанию порядка в па-леолитических пещерах!) Комендант факультета, энергичная женщина, свои предыдущие полжизни проработала в режимном конструкторском бюро, где проектировали подводные лодки. (Воображение вытаскивает очередную лодку в надводное положение посреди Вертуги. Барракуды ликуют!) Любопытно, какой графический символ запрета на двери гальюна был приготовлен ею для подводников: офицеров, мичманов и матросов-срочников?
  
  2
  В распечатанной на простоватой бумаге и сложенной втрое программе конференции во второй половине первого дня значился круглый стол под председательством Фомина, посвящённый этическим аспектам психотера-пии и психологического консультирования. Хотя инициатива исходила не от него, это председательство было заблаговременно согласовано. А отсут-ствие круглого стола в аудитории, отведённой под данное мероприятие - нет. (Вы скажете, что это мелочная придирка? Но, если так продолжится, то отсюда рукой подать до "обрушения вавилонской башни"! Пришла пора признать право "круглого стола" отобрать обратно у фразеологизма пару бровастых кавычек. Нельзя быть уверенным и в том, волнует ли организа-торов обрушение.) Зато в аудитории имелись абсолютно свободные стены, которые чуть заметно отличались тоном от белого потолка со встроенными светильниками. Имелись (а могли бы и отсутствовать?) ламинированные столы-парты и светло-коричневый линолеум без рисунка. А также стулья с жёсткими металлическими спинками, которые удобно входят друг в друга при перевозке, но побуждают к внеплановой телесной активности. Тоталь-ная сумрачность из-за совокупности ненастья и обращённости окон к севе-ру побудила включить освещение в середине дня. Примерно половина из численности светильников категорически не подчинилась щёлканью кла-вишей выключателя. У электрических отражений не получалось, несмотря на отсутствие преграды, задержаться, зацепиться за стёкла трёх окон.
  Многие мысли, будь то структура авторского тренинга, идея статьи или выступления навещали Павла Николаевича под струями воды в душе. Когда добирался до часов - удивлялся всегда! Получалось время большее, чем сумма операций: взятие флакона с шампунем, выдавливание на ладонь, нанесение, смывание... Где-то между запятыми исчезал он сам, исчезала последовательная связь между событиями. Вне времени: там, где нет нас и иных местоимений - ни меня, ни тебя - остаётся чистая мысль, отмытая от необходимости делать что-либо прямо сейчас. Сильная требовательность к себе, почему-то именуемая уважительно перфекционизмом - есть произ-водная и производное от безупречности, совершенства. Совершенно не публичное качество: получаемая от перфекционизма рента плотоядно, со смаком расходуется на внутреннее потребление! Иначе, зачем бы Фомину напрягаться и придумывать, как сделать простое, даже рутинное, вступи-тельное слово председательствующего таким, чтобы оно и содержало до-лю новизны, и цепляло, и вовлекало в обмен мнениями?
  Так и на этот раз. Он инициировал подкоп под правдоподобно аргумен-тированный этический запрет на двойные отношения, почти цитируя:
  - Есть каноническое утверждение: нельзя быть для клиента одновре-менно и психотерапевтом, и членом семьи. Или коллегой, любовником, другом! Потому что клиент открывается помогающему человеку, даёт до-ступ к пониманию личностных нюансов. И потом, в отношениях вне про-фессионального взаимодействия это потенциально оставляет его уязви-мым как для бессознательных манипуляций, так и для управления с благи-ми намерениями. Или не с благими.
  Павел Николаевич продолжал, по-прежнему не заглядывая в заготов-ленный текст перед собой:
  - Но, во-первых, необходимо уточнить, что тезис о потенциальной уяз-вимости раскрывающегося клиента не столь актуален для тех методов, ко-торые не подразумевают эмоциональную или биографическую прозрач-ность, открытость клиента перед психотерапевтом. Также, проецирование всемогущества и прочие нереалистические ожидания клиентов к другому человеку - часть личности, часть жизни клиентов. Разве задачей психоте-рапии всегда является отшелушивание нереалистичного повсеместно? Следовательно, вопрос смещается на осмысление цели влияния в ситуа-ции, когда помогающий человек и его собеседник не равны. - Фомин вы-ждал, обвёл взглядом присутствующих. - Во-вторых, если психологический кризис затягивается, то психолог, по стечению обстоятельств являющийся и другом, имеет больше возможности оказаться полезным собеседником, чем специалист, выступающий только в этом одном качестве. Если следо-вать жёсткому этическому предписанию и отправлять своего друга к иному консультанту, то необходимо признавать риск. Есть вероятность, что мой друг так и не дойдёт до специалиста или, что их отношениям будет недо-ставать того качества, что уже есть между нами. Например, регулярности поддержки в качестве катализатора перемен. Почему запрещается пользо-ваться выгодной стартовой позицией? Можем ли мы поставить знак тожде-ства в понимании своей ответственности перед клиентом и перед другом? Или перед иным значимым человеком.
  Первым откликнулся военный психолог, мужчина лет тридцати по-африкански кучерявый, по-военному стройный и наигранно свободный:
  - Как-то меня вызвал мой комполка, налил коньяку и стал советоваться по семейной ситуации. Так я просто обязан был его проконсультировать по своему функционалу.
  - И как? - вопрос из зала.
  - Всё хорошо!
  - "Хорошо" - что? Вас наградили орденом?
  Смех в зале.
  Так и дальше... И вроде бы всё состоялось: активность участников, эмо-циональные примеры... Но... Если коротко резюмировать общую тональ-ность, то "мы, присутствующие здесь, особенные, все "в белом", и никаких манипуляций у нас не бывает и быть не может!". Павел Николаевич почув-ствовал себя скованно, приуныл. Значит, чего-то ждал... (А чего ожидать от формата круглых столов в научном сообществе? Для чего они? Так не взять ли сразу соловья за жабры, быка за вымя, мудреца из Шамбалы за парик и держать до изнеможения, пока кто-нибудь из них не ответит на этот во-прос? И, терпеливо дождавшись правильного ответа, перейти к вопросу попроще, к вопросу о перспективах разумной жизни.)
  Расстраивался Фомин лавинообразно: сначала сник, перестал добро-желательно-шутливо поощрять говоривших, как прежде обычно делал, а закрывая круглый стол, поблагодарил присутствующих вызывающе сухо. Некому было спросить, удовлетворила ли его эта месть.
  
  3
  Вечером следующего дня для праздничного торжества по случаю юби-лея были распахнуты обе дверные створки в самой большой аудитории факультета. Заинтересованным взорам открывался подиум с установлен-ным на стойке микрофоном и многочисленные островки изобилия: не-большие столы, сдвинутые друг к другу по три таким образом, что длинная сторона прямоугольника немного превосходила короткую. Поверхности столов с пластиковыми тарелками и цветовыми пятнами бутербродов ин-формировали эти заинтересованные взоры то ли на импрессионистский, то ли на гастроэнтерологический лад.
  Справа, ближе к стене с уходящей перспективой вытянутых оконных проёмов с историческими деревянными рамами на возвышении-подиуме недвижимым монолитом "испокон веку" располагалась кафедра. Дере-вянная загородка, именуемая студентами "загон", на которой преподава-телю удобно разложить бумаги. А в случае, приличествующем преклонно-му или наклонному возрасту, удобно поддерживать преподавательский остов в течение продолжительной речи. Анахронизм. Времена, когда сто-ящий учитель не стеснялся таким образом проявлять своё уважение к уче-никам. Кафедра в христианстве - почётное кресло в храме, предназначен-ное для епископа. В переносном употреблении - символ епископской вла-сти. За вычетом всего остального, в своём исконном значении остаётся власть.
  ... Мощный хор разумных голосов прославляет простоту, поёт о том, что всё очевидно: если ученикам надо записывать, то это удобней делать сидя, а говорящего лучше слышно, когда он стоит, да и дыхание его сво-бодней. Заплесневелый рационализм. Подобный тому, что выводит поэ-зию, всё творчество Михаила Лермонтова из брачного хора весенних лягу-шек, плотно заселивших пруды в Тарханах - имении бабушки, где прошло его детство. Строки из путеводителя: "Сельская дворянская усадьба в окружении степных просторов, с уютным парком и живописными прудами навсегда осталась в сердце поэта, глубоко чувствовавшего и любившего природу. Детские и отроческие впечатления М.Ю.Лермонтова стали неис-сякаемым источником для творчества. В Тарханах - истоки его мировоз-зрения, отношения к Родине, ее истории и культуре, уважения к простому народу, жизнь которого он хорошо знал". Отменный пример: никаких недомолвок, всё сразу понятно. Настолько, что непонятно, зачем терять время и приезжать в Тарханы...
  На празднование были приглашены нынешние и бывшие сотрудники, студенты и выпускники всех лет. А также партнёры факультета, фанаты и разные другие "заинтересованные в развитии факультета" дамы и господа. Спасибо спонсорам: вход свободный, без каких-либо фильтров.
  Аудитория быстро заполнялась; технически ответственный дьячок предварял кафедральный епископский глас, облачённый в микрофонное усиление. Его "раз-два-три" нисходило с кафедры, плыло в акустике зала и ложилось поверх гула, ложилось лавровым листом поверх закипающего бульона из неотложных разговоров психологов. Придётся поверить, что не все разговоры психологов - психологические.
  Галина Александровна Щедровицына посетила кафедру с торжествен-ной речью с задержкой всего на пять минут. Время, которое только закоре-нелый педант назовёт задержкой - настолько привычной и потому неза-меченной была факультетская норма обращения со временем, противопо-ложная железнодорожной пунктуальности. Уж если искать аналогию по-вседневности факультета, то с повседневностью аэропорта: табло лишь констатирует задержки и не несет никакой ответственности за вылет и опоздание пассажиров.
  Галина Александровна - молодая женщина, слегка за сорок, с русыми волосами. Овал спокойного лица. Ни худая, ни полная, ни спортивная. Лак на ногтях заявил о себе, блеснул лишь однажды, когда она взяла микро-фон. Несомненно, кожа лица, губы имели косметическую подпитку, но она не привносила дополнительный цвет. Веки и ресницы сохранены в пер-вичном состоянии. Существует древний стереотип, что идеальная внеш-ность шпиона - невыразительное отсутствие примет. Щедровицина к этому делу непригодна - узнаваемая, с выразительным подвижным лицом. Она легко вписывалась в удобный слог университетского пресс-релиза: "... прошла путь от студентки факультета психологии до его декана...". Полгода назад была переизбрана на второй деканский срок. Шуршал поверх ушей маркий шёпот, намекающий, что источник шёпота обладает неким истин-ным знанием о причинах такого карьерного роста. Но отношение Павла к Щедровицыной, уважение к ней было основано на собственных впечатле-ниях.
  Она стала деканом в тот год, когда преподаватели могли позволить се-бе и приходить на занятия нетрезвыми, и пропускать их: в унисон проника-ющему постдефолтному настроению и широкомасштабному помрачению девяносто восьмого года. Тогда многие студенты к третьему курсу ожидали от обучения лишь диплом о высшем образовании (похоже, что до полови-ны из них) и без всяких опасений показывались в университете только на непритязательных зачётах и экзаменах, где оценки "не зачтено" и "неудо-влетворительно" негласно и стыдливо отсутствовали. Щедровицина смог-ла, но главное, но сначала - захотела, не побоялась изменить положение дел, взбултыхнуть небутафорскую тину!
  Тремя неделями ранее сего дня имела место ситуация, когда она про-вела почти час в разговорах с Фоминым и Михайлушкиным, вникая в нюан-сы неоднозначной и потенциально чреватой конфликтом ситуации. Не в своём кабинете, а в небольшой учебной аудитории, закреплённой за ка-федрой.
  Случилось так, что пришли новые приказы по университету, регламен-тирующие порядок пересдачи зачётов. Тогда как предстоящий в семестре тренинг групповой динамики для студентов, которые специализируются в клинической психологии, утверждался вместе с планом и программой дав-но. Суть противоречия не требовала усилий для понимания. Дипломиро-ванный хирург не скажет пациенту, не должен иметь оснований сказать: "У меня не получилось присутствовать на практическом занятии по вашему диагнозу, я болел. А зачёт получил за написанный по теме реферат. Поэто-му получилось прооперировать вас не очень хорошо. Извините". В обеспе-чение прав будущих пациентов врачу требуется практическая отработка "на местности". (Аналогия кажется уязвимой перед ссылкой на обязательность ординатуры, где всё потом выправится, но принцип либо имеет смысл, либо последовательно уступает соблазну. И на ординатора можно накинуть покрывало "уважительных исключений".) Согласно же новому приказу проректора практический психолог становился антиподом хирурга, стано-вился сортом особой юридической селекции: мог заменить двухнедель-ный опыт развития профессиональной компетенции текстовым опусом.
  Щедровицына слушала преподавателей, спрашивала, уточняла. Вника-ла. Павлу или показалось, или так оно и было - изучала собеседников. В дверь дважды заглядывала её подруга, она же - заместитель по учебной работе. С гласно поднятыми бровями - "Галина Александровна?!" - бор-мотала про время для кофе. На второй раз услышала "не жди", опешила и не сразу прикрыла дверь. Но больше не заглядывала. А Щедровицына до-стала телефон и пригласила зайти сотрудницу деканата, что непосред-ственно отвечала за организацию взаимодействия со студентами. Казалось, та промчалась по коридору: так быстро открылась дверь. Худоба, туфли на высоких каблуках и редкий пучок волос на темечке, направленный тоже вверх. Первый вопрос Щедровицыной прозвучал обтекаемо: "Лариса Ива-новна, какая у нас ситуация с зачётом по тренингу групповой динамики для пятого курса?". В ответе - ничего нового. Смысл ответа прост для разуме-ния: этого сделать нельзя потому, что этого сделать нельзя. И связано это непоправимое положение дел с тем, что --
  - Ларисочка Ивановна, дорогая, а можно ли что-то придумать, ведь вы все нюансы знаете, все полутона?
  Ух ты! Оказалось, решение существует! Фомин впечатлился: как быст-ро человек способен преобразиться, поменять вектор приложения энер-гии. - "Удивляется ли Ларисочка сама себе"? - хорошо натасканная, авто-матическая мысль. - "Какая схема сейчас ею использована? Новая - про то, что созидание не опасно для выживания? Или старая, что угадывание чая-ний начальства вознаграждаемо?".
  ... Но, пора вернуться в густо заполненный, ярко освещённый зал юби-лея.
  - Я рада возможности поздравить вас с нашим общим праздником! В течение всех лет своего существования факультет объединял людей. Так же, как и сегодня. Развитие психологической науки, достижения психоло-гической практики - результат увлечённости и повседневного труда --
  Обращённая к собравшимся речь декана понравилась предвзятому Фомину тем, что была краткой, с минимумом подобающих случаю слов. Однако своим настроением, интонацией, тембром успела задать и поощ-рить атмосферу праздничного общения.
  - Что-то декольте великовато у Щедровицыной, декан всё-таки, - услышал Павел Николаевич слова неподалёку. Лидия Парфёновна Замахан-ская адресовала это послание двоим мужчинам, стоящим лицом к ней и потому боком и спиной к деканскому микрофону. Двое одинаковых с лица, хотя вовсе не из сказочного ларца. Оба казались похожими между собой, а вкупе - на иллюстрацию к сказке о Вовке в тридевятом царстве: настолько их позы, их лица усредняло единое выражение величайшей почтительно-сти. (Если набраться терпения, то можно заметить и различия. Один из них исповедовал в качестве жеста преданности энергичное движение двумя пальцами вдоль губ - заклеенный скотчем рот. Другой же скрещивал предплечья таким образом, что верхний сектор подпирал подбородок: че-реп и кости - могильная немота.)
  Профиль Замаханской, дамы шестидесяти пяти лет от роду, профессора и доктора психологических наук был столь выверен, утончён и даже изыс-кан, что вызывал ассоциации с периодически очищаемыми от пыли музей-ными профилями античных персонажей. (Многие знающие её люди с удивлением обнаруживали, что слово "изысканность" выскакивает как "чёрт из табакерки" не у них одних!) Профиль так и просился быть отчека-ненным в золотой монете и занять место в компании своих античных предшественников и предшественниц. Прорисованный тонкой тканью блузки полный бюст адекватно дополнял её женскую, донаучную сущность. Далее следовала нижняя часть туловища, которая труднообъяснимо уплот-нялась и расширялась. Будь Замаханская не человеком, а спортивным ав-томобилем, подобное низкое расположение центра тяжести оказалось бы весьма удобным.
  Такое эстетическое расщепление как нельзя лучше упростило задачу дальнейшего описания. С одной стороны - блестящий аналитический ум. Хотя, аналитикой трудно удивить, важнее была смелость, позволяющая браться за очень сложные темы. Автор нескольких глубоких монографий, которые не потерялись среди многих других. (В этом году вышла "Психо-логия идентичности и культура".) Они давали самое важное, давали то, чего повсеместно не хватает: среди огромного числа отдельных конкретных исследований с их мозаичностью, поверх них - возможность осмысления, упорядочивания и рассмотрения последствий.
  Однако амбиции и темперамент профессора Замаханской не пожелали ограничиться признанием коллег по цеху и отлёживаться, будучи распла-станными меж книжных страниц. В конце девяностых годов она подалась в политическую коммерцию. Используя психологию в качестве персонально-го триггера, зарегистрировала компанию по психологическому сопровож-дению руководителей. Сначала люди бизнеса, затем и политические фигу-ры. Сначала регионального, а затем и федерального масштаба. Привлекала к работе в компании тренеров с опытом и профессиональной репутацией. Кто-то из них получал приглашение регулярно, вновь и вновь, иные же по-вторно не привлекались. Через какое-то время тренерский состав компа-нии стал постоянным. Сотрудники компании нуждались в ней: были до-вольны тем, что за решение сложных тренинговых задач, постоянно тре-бующих подстройки и вариативности, они получали большие деньги. Ну, большие деньги - это деньги, которые существенно превосходили те, что им платили за подобную работу в бизнесе. Элементарно - то, что гонорары являлись большими по меркам людей, которые кормились исключительно собственным трудом. Элементарно и другое, пусть и не для всех: Лидия Парфёновна, со своей стороны, также зависела от них, нуждалась в сотруд-никах, которые отличаются не только лояльностью, чем удивить трудно, но и высокой профессиональной компетентностью.
  Как говорится, счастье было недолгим. Её примеру последовал про-фессор Воронёнков из Москвы. Конкуренция по-московски, близость к ре-зервуарам принятия решений - не только географическая. Чего-то Замаха-нской не хватило или с кем-то не поладила, или чего-то не рассчитала... Или сразу всего понемногу.
  Казалось бы, обычная история: забила нефтяная скважина, принесла доход, иссякла, и люди разошлись. Но - нет! Замаханская исхитрилась (можно сказать и "умудрилась" - кому как нравится) экспозицию пустыни - заброшенную "нефтяную вышку" - превратить в музей, приносящий по-стоянные дивиденды. Правда, на этот раз - исключительно ей. Сподобилась устроить дело так, что люди, которые участвовали в обоюдовыгодном про-екте своим трудом и квалификацией - те люди, в которых она нуждалась не менее, чем они в ней - незаметно для самих себя поверили, что облагоде-тельствованы Лидией Парфёновной сверх всякой меры. И чувствовали себя обязанными столь сильно, что и теперь, три года спустя, соблюдали свя-щенную традицию всячески и регулярно заботиться о ней. Из числа этих людей образовался кружок, который собирался дома у Замаханской и имел обыкновение приходить с полезными подарками. Члены кружка, не без тонкого управления, элегантно вплетённого в заботливые беседы и советы старшего по возрасту, возвели Лидию Парфёновну в ранг наставника и по-читали в этом ранге, поддерживали и опекали её в различных рабочих и житейских ситуациях.
  
  ... Десятки слов, произносимых людьми одновременно, соединялись с ярким электрическим светом. Образовался шорох, который пенился, клу-бился, поднимался к потолку и опускался щекочущим пологом на ушные раковины собравшихся, придавая их разговорам приватность. С удлиняю-щейся периодичностью кто-нибудь подходил к микрофону и старался фор-штевнем торжественной речи прорезать локальные буруны переговоров и волны стихийного общения.
  Павел Николаевич заблаговременно заметил целенаправленно иду-щий на него с крейсерской скоростью катамаран сросшихся боками сиам-ских близнецов-парапагов мужского пола: выпускников факультета и его знаменитых медийных постояльцев. (По какой-то забытой причине врачи сочли разделение невозможным.) Воспоминания самые отвратительные: им было можно всё! У них были две зачётные книжки, которые выклады-вались перед экзаменатором синхронно. Они вдвоём участвовали в тре-нингах, довольно убедительно превращая их в балаган, отклоняя любою критику однокурсников посредством перекидывания вины на соседнюю голову, молчащую либо хмыкающую. Избегание Фоминым встречи с "ка-тамараном" - это желание предотвратить депрессивный позыв, предот-вратить эмоциональное воспоминание о фиаско. Профилактика загрудин-ного чувства беспомощности перед непобедимой формалистикой. (Единая правовая форма, пошитая в бюрократическом ателье по лекалам престаре-лых юристов - казарменный гардероб государственного учебного заведе-ния. Победа формы над здравым смыслом.) Прямой путь спасительного бегства был преграждён живописной группкой в стиле рококо - каре из четырёх студенток, облачённых в вечерние платья и цветные татуировки с причёсками перекрашенных зебр. Не сам Павел, а какой-то архаический инстинкт сделал за него очень даже фривольный манёвр вокруг талий и между бюстов оголённых граций и далее по дуге малого радиуса мимо двух углов на короткой стороне стола, и - вперёд, не оглядываясь! Что-то среднее между прыжком через гимнастического коня и погружением под-водной лодки с последующим всплытием на перископную глубину.
  Рискованный манёвр оказался успешным, а также был непредвиденно вознаграждён: за парой рифов-психологов, прямо по курсу и примерно в десяти секундах хода в надводном положении Павел увидел Лену Емелья-нову.
  Лена Емельянова? Которая? Это та маленькая Леночка, что плакала от обиды на маму не единожды? (Никак не вспомнить по какой причине...) Или Лена, восьмидесятишестилетняя Елена Германовна, которая выпила чаю, поговорила по телефону с подругой, пожелала той спокойной ночи - "всё будет хорошо, моя дорогая, не сомневайся!", глянула из окна на неизменную панораму вечерних огоньков, легла в постель, укрылась, да и забыла закрыть глаза? Так и увидят её на следующий день: белый плед под подбородок, белые щёки, уже короткие белые волосы и неизменно боль-шие, открытые чёрные глаза - теперь больше пугающие, чем притягиваю-щие. Глаза, которые только неисправимо здравомыслящий поэт опять назовёт бездонными.
  Или это та Лена из одна тысяча девятьсот девяносто четвёртого года? Двенадцать лет назад Елена Емельянова - научный сотрудник в универси-тетской клинике. Психологическое образование она получила в Петербур-ге; там начинала работать. В связи с замужеством переехала в Нижний Вя-земск. Превосходнейшая профессиональная и научная перспектива: хоро-шая репутация, научные связи и рекомендации от главного психотерапевта страны, патриарха отечественной психотерапии профессора Крашенинни-кова...
  Более десяти лет назад Фомин, Емельянова и Михайлушкин (Паша, Ле-на и Боря) несколько раз вместе проводили психотерапевтическую группу с пациентами клиники. Павел, внутри себя, признавал её превосходство в том, чему нельзя научиться. И к чему трудно подобрать слова. Это как по-вествовать о частном, ускользающем, прихваченном вдохновением момен-те на холсте с пейзажем на окраине пустыни. (Не сама пустыня, а именно окраина её. Или - только окраина!) Предтеча мазка - краска не жёлтая, не зелёная и не... Всё будет не то, не про Елену: ни интеллигентность, ни ари-стократичность не годятся. Ладно, пусть это будет названо деликатностью. Другой компромисс: тогда ей присуща не сдержанность, а выдержка... Внимательные глаза различали присутствие в ней доверия к собеседнику, будь то пациент или коллега. Доверие обязывало к проявлению своих луч-ших сторон. И вновь вынужденное отрицание: в этом доверии не чувство-валось ни малейшей примеси девичей романтичности. Отсутствовала и возвышенная интонация трибуна, отличающая её коллегу и подругу, Алек-сандру Салихову, тоже замечательного психотерапевта. В буднях отделе-ния Емельянова оставалась в тени своей подруги. Определение "находить-ся в тени" вроде бы вполне уместно. Но с обязательным уточнением, что не было такого, чтобы Лена из неких умственно-идейных соображений ушла в тень Салиховой (или стремилась там оставаться). Она только не со-вершала специальных движений, чтобы выйти на сочный газон солнечной лужайки. Тем более, что солнце одаривало Александру "загаром" вполне заслуженно.
  Если присмотреться к живописанию Лены, к люминесценции, что вы-светилась в Фомине, то она вполне любовная. Разве не так?
  Тот случай, когда увольнение по собственному желанию тридцатипяти-летней Елены шокировало, потрясло многих коллег. Она объяснила реше-ние необходимостью уделять внимание сыну. На тренировке тот неудачно прыгнул с трамплина и получил серьёзную травму. Кроме того, в ту пору родители в Петербурге стали много болеть, и Лена часто к ним ездила.
  Никто не сомневался, что всё это правда, но понять не могли: эффект не полной правды. К тому времени основанная её мужем фирма по произ-водству навигационного оборудования преодолела сложности организаци-онного становления и приносила стабильный доход, так что отсутствие де-нежного стимула могло быть приписано решению. Но линейные объясне-ния в отношении Лены трудно приживались. Она продолжала общение с несколькими бывшими коллегами-подругами; дружила даже и семьями. Но никогда, ни разу, не посещала какие-либо профессиональные меропри-ятия. В областях, прямо или косвенно связанных с психотерапией или пси-хологией никаких признаков её активности, никаких упоминаний её имени! Именно поэтому Павел колебался: узнал моментально, но не сразу под-дался этому узнаванию.
  Емельянова стояла рядом с незнакомой женщиной; Фомин собирался подойти. Древняя форма близкого общения; и не сказать, чтобы совсем лишено смысла: если съесть сердце храбреца, мозг мудреца и т.д., то его храбрость, его ум войдёт в тебя. Приблизиться, прикоснуться, овладеть, чтобы уподобиться. Он ругнулся сам на себя за медлительность, когда уви-дел подошедшего к ней Борю Михайлушкина: "Что тут собираться, идти надо было"! И с немалым изумлением обнаружил, ощутил нешуточный спазм ревности.
  - Здравствуй, Боря, - ровно, без "рада видеть". С риском ошибиться, за Ленину взволнованность можно принять комбинацию сужения-расширения просветов глаз, сопровождённую кратким примечанием ресниц. Так ве-чернее тепло мягко-охряного тона ложится на свадебную белизну цвету-щей во весь рост черёмухи. - Знакомься, это Светлана, - про стоящую ря-дом женщину шестидесяти лет в деловом костюме и яркими губами, выде-ленными блёстками помады до мерцания в глазах.
  Боря кивнул куда-то и сказал Светлане нечто, что в подстрочном пере-воде с архейского означало "ага".
  - Слушай, как ты живёшь? - он не готовил слова. - Тогда все были ошеломлены твоим уходом. Загадка. Более успешного человека в глазах всех, да и в моих тоже, трудно было представить.
  - Успех, успех... - ворчливо протянула Лена. - Пример некритичного впитывания модусов выживания от поколения к поколению. - И, качнув головой из стороны в сторону, сказала с былой ровностью: - Сложно... Хо-чется отшутиться... Ты про какой успех? Есть успехус вульгарикус, успех обыкновенный социальный. Определяется в сравнении, определяется ко-личеством аплодисментов, имущества, власти... Я тогда не смогла бы ска-зать, только чувствовала, что есть какое-то иное измерение, успешность не одинаково верная для всех, а только моя, принадлежащая только мне. Единственно возможная. Жить так, как чувствую правильным. Вслух звучит довольно смешно, да ведь я не для лекции. Ты ведь про меня спрашиваешь - про себя и говорю. Когда в том, что действительно важно, хватает того, что есть. Подтверждение достаточности - я бы предпочла именно это сло-во - приходит не извне, а приходит ощущением насыщенности, радости, наполненности тем, что делаешь... - Лена помолчала, сверяясь с чем-то. - Ну, сказала про радость, но, как бы это точнее, но это не постоянная, хими-ческая радость, это фон, ощущение правильности своей жизни сегодня. Только это сегодня у меня своё было, и я не охотилась за ним с сачком, как за стрекозой. С тех пор проверила: эту правильность приходится для себя определять вновь и вновь. И только мне самой - никто не способен по-мочь. Чувствую, когда удаётся.
  - Я тогда решила... Нет - почувствовала, поняла: мой долг перед своим родом не в том, чтобы транслировать список целей, способы выживания поколений моих предков. Это для них успех и выживание были синонима-ми: высокий статус позволял лучше пройти лишения и голод. Думаю, при-землённее, проще сказать так: мне за тридцать, а я как подросток, который отделяется от родителей. Почему я должна жить, готовясь к всеобщей нуж-де? Взросление, как непрерывный процесс - так это было у меня тогда... - Лена на миг отвлеклась на внутреннего оппонента (Боря не шевельнулся) и вернулась: - Разговорилась. Захотела ответить на твой вопрос... А тогда ничего такого не говорила, неловко было, получилось бы какое-то проти-востояние, хвастовство...
  Недоедающая, хронически не кормленная Светлана, невероятным об-разом сочетая движения локтей, подобные лопастям ветряной мельницы, с проникающей гибкостью листа бумаги, промчалась между ними по безаль-тернативной тропке к блюду с бутербродами: неизменный багет, красно-рыбица и листик петрушки сверху. Намеченное реализовала успешно и пробурилась с добычей в обратную сторону.
  - Да, Лена, да! То, что ты сказала, у меня отзывается согласием... - Боря смотрел прямо ей в лицо долго, всё время, что Светлана добывала пищу, но сам этого не знал. - Так бывает, что слышишь чьи-то слова такие точные, что начинает казаться, будто уже и сам до этого додумался, будто уже и знал... Со мной сейчас так. Только подросток не выбирает - становиться ли подростком или проигнорировать это мероприятие... Элементарная мысль вроде бы: я не адресат, не получатель запечатанного большой сургучной печатью послания своего рода. Я не исполнитель долга, согласно которому от меня зависит загробная жизнь родителей. Я не обязуюсь ради них до-быть публичное признание, высокую должность и доход... И это вовсе не рационализация неудачника "да не больно-то мне и нужен этот ваш успех", не зудящая зависть. Если честно, то у меня бывают короткие вспышки-рецидивы, суетливые порывы к достижениям. Но на контрасте сильнее понимаю: реальное отличие заключается в постоянстве, в протя-жённом ощущении равновесия. Спокойствие внутри.
  (Призрачная Светлана расфокусировалась, колдовские заклятия запеча-таны.)
  - Да, Боря, мы об одном. Так со мной и было тогда. Но как-то я быстро замечаю перемены. Это не моя заслуга, не знаю, откуда это... Захотела нарушить заведённую испокон веков последовательность... Ту, в которой требуется сначала доказать себе что-то, что позволит ближе к старости за-няться созиданием. Если получится... Мой опыт помогать людям посред-ством психотерапии - да, всё было тогда нужно, востребовано. Но это уже состоялось, и я вполне заменима... Есть столько интересного... Всё вокруг полнится творчеством, ждёт творчества. Даже выживание. - Казалось, Лена намеревается что-то пояснить, но, судя по резкому, отодвигающему дви-жению ладони, передумала. - Добавлю, кроме этой внутренней успешно-сти, собственной выделки, что ли, есть, я чувствую, есть ещё одна. Не знаю, как её назвать... Сейчас вот пришло в голову: успешность - неспешность.
  
  ... Люди разговаривали между собой и не заметили расталкивающий, непрерывный вопль, надрыв сирены. Это мимо окон факультета пронес-лась, промчалась машина скорой помощи. И всё равно, она не доберётся прижизненно на искомый адрес, к редко выходившему из дома старику. Маленького роста, но не карлик - создатель литературной мистификации, известной под именем поэта Фёдора Измайлова.
  
  Аллея. Воздух тонким предвечерьем напоён.
  Безветрие. Из ниоткуда, намёком зыбким пёрышко кружится.
  Неспешно, ручей безвестный прячется за сонный холм.
  В парадной рамке паутинка золотится.
  Пегой тенью
  Росчерк ивы по воде,
  В попутной рощице закатных птиц томленье,
  Храбрится день.
  Тропинка, тихий поворот,
  Ступает, крадучись, влюблённость.
  Её волос случайный завиток
  И профиля незавершённость.
  
  Эти двенадцать строчек, выведенных ободранным карандашом под пе-речёркнутым названием "Прогулка", останутся лежать на его столе. Дей-ствительно, останутся: на перевёрнутом листе бумаге, обращённые, при-жатые "лицом" к тусклой, поцарапанной поверхности стола. Для письмен-ных трудов доктор расположил свои бумаги поверх осиротевшего листа, с первой попытки слово заползло на него своим "...ть".
  
  На неизмеримом расстоянии, поверх эталонно далёкой, захваченной двумя буквами стороны листа - ясноглазая Лена, Лена с большими, но не распахнутыми глазами, поясняет Боре своё ощущение:
  - Когда цель находится отдельно, к ней стремишься, достигаешь, и это имеет насечку на времени, нотариально заверено календарём. А когда цель внутри и повсюду, торопиться некуда, отсюда неспешность... - Знаешь, для меня вызов, что есть мой сын и есть моя дочь. Они - не я. Не хочу даже исподволь, не буду вызывать сомнение в их понимании успеха. - Выгляде-ло так, словно она застеснялась, и вроде даже как оправдывалась.
  Борис Михайлушкин, не из этого столетия, не из этой эпохи, взял её руку, приложился губами к кисти.
  - Спасибо, Лена, - и, нараспашку, воскликнул: - Елена, ты прекрасна!
  Где промелькнуло, пронеслось (было ли, не было ли): выдумать боже-ство - увидеть несовершенство - разочароваться - и - влюбиться?
  Случилось то, что договариваются считать совпадением: в животе Лены Емельяновой заурчало; истошно, с оборвавшимся на подъёме уханьем. Она засмеялась. Череда затихающих всплесков. (Так бросают плоский ка-мешек вдоль поверхности воды и, замерев, считают отскоки, прежде чем --) Слабеющий камушек отметил место погружения и начал спуск к непо-движности, к ожиданию ближайшего шторма, что вынесет его обратно, на берег. Тогда она сказала:
  - Я ли это придумала, или это из давно читанной и забытой книжки: вот Боря, он мне рад, я ему рада - а не вскружить ли ему голову? А нутро гово-рит: "Ленка, не жадничай!".
  Они постояли. Чуть помолчали. Соседи - нет, родственники! - на ким-берлитовой трубке. Порадовались редкостной находке. Когда и взглядом встречаться незачем. Лучистая волна, волнительный луч.
  Произволом алхимика на устах помадной Светланы алый цвет транс-формировался в едко-фиолетовый. Она взломала печать, охраняющую её заточение в скорлупу, и проклюнулась, чтобы изречь сакральное: "Ой, Ле-ночка, у тебя пятно на рукаве!". Тут Боря рассказал на прощание добро-душный анекдот о пятнистом колобке, с которым никто-никто не хотел го-ворить, даже лиса, и отошёл.
  ... Интервалы между желающими прикоснуться к липкому от внимания микрофону увеличились. Множество разных человеческих лиц перемеща-лось в пространстве закономерно пустеющих столов; как и положено, под-нимались локальные тосты.
  Это было давным-давно: до чудесного спасения истощённой Лениной спутницы от голодной смерти, до незамеченной сирены скорой помощи и даже раньше, до предчувствия синхронных лучей Елены и Бориса. В ту да-лёкую пору ноги задумчивого Павла Николаевича улучили момент и, жёст-кие от ревности, повели к отдалённому столу с густой веточкой чёрного винограда, к верному и податливому пластиковому стаканчику с соком. Траектория движения пересекалась с беседующей с кем-то Варварой Шляпниковой, которой, по школьной привычке опекать "новеньких", он помогал в своё время освоиться на кафедре. Свежекопчённый доктор наук, чья ароматная диссертация представляла собой компиляцию дипломных работ студентов-психологов, в том числе сомнительного качества. Бывшая коллега недавно заняла место заведующей кафедрой психологии в от-крывшейся год назад гуманитарной академии.
  Поскольку путь, выбранный фоминскими ногами, пролегал рядом с фи-гурой Шляпниковой, с лицевой её стороны, то из вежливости (иногда само-вольной, досадной) он приготовил слова, чтобы поздороваться. Но - не случилось! Шляпникова оказалась столь сильно увлечена разговором, что не смогла заметить представителя не докторского, пигмейского племени. И впрямь, кому нужны нежелательные свидетели... (Однажды Фомин с удивлением переспросил студента, который второй раз подряд сказал про осознание функции "симпсихотерапевтома". Выяснилось, что в своей лек-ции Варвара наполнила собственным разумением типографскую опухоль: в тексте книги в слово "симптом" вклинился заблудившийся, затёртый об-ломок от "психотерапев". Ставшая обычной небрежность издательства. Было в той книге также потенциально модное словечко "опсихотерапев-тимистично", но Павел не поддался соблазну спросить у Шляпниковой при встрече, что оно означает.)
  Благостный момент уединения: один на один с виноградной гроздью на одноразовой пластиковой тарелке. Для надёжности Фомин спустился вместе с ней на первый этаж и вышел через запасной выход в крохотный и непритязательный хозяйственный дворик без скамеек. Сегодня обошлось без дождя. А надетый для торжественности пиджак пригодился, чтобы спрятаться от осенней прохлады. Две черёмухи, почти лишённые листвы, условно отделяли выход во двор от какого-то строительного хлама, не вы-везенного после ремонта.
  Я наблюдал за ним издалека, через окно. Не решился подойти, так как не смог представить, о чём мы будем говорить. Зато к нему подошёл Сер-гей Курпатьев, его однокурсник.
  Проживал Курпатьев в Соединённых Штатах. Конечно - Америки. Ко-нечно, уехал туда отнюдь не сразу после получения диплома, а успел в России получить степень кандидата наук. Вовремя выбрал момент, когда западный мир был воодушевлён окончанием холодной войны. Людям ци-вилизованного мира из числа отдельных образованных граждан наконец-то явилась их историческая миссия - способствовать просвещению неци-вилизованного постсоветского мира. И Серёжа оказался подходящим объ-ектом миссионерства: достаточно понятливый, чтобы в него вкладываться. Он сначала принял участие в спонсируемом неправительственным фондом совместном исследовании, упрочил необходимые контакты и затем пере-ехал. Сначала получал деньги, достаточные для умеренной жизни, а через два года занял место профессора психологии в каком-то небольшом уни-верситете на севере США. Фомин встречал его фамилию в программах крупных международных конференций в Москве и в Петербурге, но лично, напрямую, со времени переезда они не общались.
  Приветствие, обращённое к Павлу: "Как поживаешь?". Разминка, во-прос, не требующий углубления.
  - Спасибо, хорошо, - отвечал Фомин. Вопреки нежеланию переклю-читься и отыскать подлинный интерес, но из вежливости поинтересовался в ответ Серёжиной жизнью. Услышал яркий, хорошо структурированный отчёт, подобный отчётам научных коллективов по реализации запланиро-ванных исследований. Отчёт, который можно назвать подробным: о карье-ре, признании, хороших доходах, "даже по меркам штата Висконсин", о двухэтажном доме. Дети учились в "дорогом университете". А в Нижнем Вяземске Курпатьев в качестве сопредседателя национальной ассоциации когнитивной психотерапии. - "А также - из ностальгических побуждений" - тут сопредседатель впервые улыбнулся.
  Постепенно Павел втянулся, выслушивание становилось беседой. Его стало занимать, зачем Сергей ему это всё так подробно рассказывает? Да, они однокурсники, но между ними не было ничего такого, что даже с уси-лием можно называть приятельством или, тем более, дружбой.
  Щелчком, как это только и возможно, вспомнился, вероятно един-ственный случай их обстоятельного разговора. Он имел место на двухме-сячных военных сборах летом. Дипломные работы уже защищены, но сами дипломы будут выданы лишь в сентябре, после сборов, вслед за званием лейтенантов запаса, потенциальных командиров-артиллеристов. Всю про-грамму военные преподаватели завершили за полтора месяца и не знали, чем теперь занять подопечных. Студентов предоставили себе, предостави-ли много свободного времени и взамен только просили провести остав-шиеся дни без чрезвычайных происшествий. В один из таких августовских дней Паша и Серёжа оказались рядом, ладонь за ладонью набивая рот чер-никой. Объединяли их не только чёрные от черники губы и удобный ка-мень, на который они рядом присели. В числе нескольких студентов оба уже отслужили в армии до поступления в университет. Если судить по фор-ме, сапогам, полевой кухне и другим внешним признакам, оба опять нахо-дились в армии и теперь заполняли свалившееся на них время игрой "найди десять отличий". Тогда-то Курпатьев и разговорился. (По собствен-ной отстранённой оценке - "необычайно откровенно".) Начал Сергей с армейского анекдота; только дал анекдотическому сержанту фамилию сержанта из своего армейского бытия.
  Сержант Мышкин спрашивает у новобранцев:
  - Рядовой Иванов, кто твоя мать?
  - Иванова.
  - Нет, Иванов, твоя мать - Родина! Понятно?
  - Так точно, понятно. Моя мать - Родина.
  - Рядовой Бекманбетов, а ты знаешь, кто твоя мать?
  - Ну, Бекманбетова.
  - Неверно, Бекманбетов. Твоя мать - Родина! Понятно?
  - Так точно, понятно, - отвечает Бекманбетов.
  - Что тебе понятно? - переспрашивает сержант Мышкин.
  - Что мы с Ивановым - братья.
  Этим анекдотом Серёжа предварял рассказ о своём сержанте:
  - Круглое, не видно, а съесть можно. Что это такое? - извиваясь от хо-хота, сержант Мышкин еле смог произнести. Ему был невероятно смешон известный исключительно ему одному ответ на загадку. Несомненно, есть какой-то подвох; без подвоха Мышкин - это не Мышкин.
  Серёже хотелось послать Мышкина куда-то подальше, но вдруг, как желудочный позыв, нахлынуло желание - отгадать! Здание казармы, плац, несколько деревьев с оскоплёнными ветвями и понурыми листьями - мир, ограниченный забором вокруг части. Перерыв в обычной солдатской рабо-те: быстрее сделаешь - раньше не освободишься. Он вдруг, повинуясь за-гадочному "почему-то", стал остро нуждаться в разгадке. И тем самым стал загадкой.
  - По словарю, загадка - это изображение или выражение, нуждающее-ся, - Серёжа сделал ударение на слове, - в разгадке.
  Он делился с Пашей своими мыслями, которые, по его словам, тогда его занимали: "Принять ли вызов, брошенный незабвенным сержантом Мышкиным? Откуда этот вызов? Или это отклик "а слабо?", вызов постоян-ный и давний"?
  - Я как раз перед этим закончил сочинять стихи, состоящие только из тех слов, которые доступны моим глазам, - говорил Серёжа. - Вот что по-лучилось:
  
  Ящерица по стволу
  Бежала.
  Легкая, чешуйками играя,
  Охотница неутомимая.
  Коршуна взглядом выбрана,
  Облаком не укрытая.
  
  Павел с чёрными от ягод пальцами сидел на камне и слушал, но участ-вовал исключительно движениями головы да лицевой мускулатуры, не вполне погрузившись в повествование Курпатьева. Отметил про себя, что оно на удивление чёткое. Предложения не наезжали друг на друга, сказу-емые не терялись, не подвисали без поддержки. Будто текст произносился не единожды. Но решил, что это абсолютно не так: чувствовал, что Серёжа очень взволнован, видел его поглощённость, высвобождение через по-вествование.
  - Отгадка есть, отгадка будет! Человек всегда способен предложить от-гадку; одно дело - это верить в неё и совсем другое дело - верить в свой ответ так твёрдо, как тверды перекладины садовой лестницы, на которые необходимо опираться, чтобы достать яблоко... Кстати, о яблоке. Мышкин не допускал мысли, что я смогу его загадку отгадать. В безуспешной по-пытке придержать собственный смех, он выпалил: "Яблоко, накрытое шляпой!". Почему же не застенчивый абрикос в коробке или скучающее куриное яйцо в холодильнике? - какой-то неслышный собеседнику отго-лосок, которому усмехнулся Серёжа. - Я загадал Мышкину загадку в ответ: "Держусь я только на ходу, а если стану, упаду". Правильность отгадки под-тверждается заранее подготовленным, авторским свидетельством отгадки. Так, в книге Самуила Маршака "Сказки, песни, загадки" тысяча девятьсот шестьдесят второго года, года моего рождения, на странице сто тридцать четыре, внизу, под напечатанными строчками изображён велосипед.
  - Ты спросишь: "Почему Маршак, почему загадка про велосипед"? А разве это не новая загадка? Отдать её вновь на откуп Мышкину? Проверить правильность отгадки легко. Но сильно ли буду я отличаться от сержанта Мышкина, если не добавлю, что эта книжка пришла ко мне из моего дет-ства, сохранилась, переезжая из одной квартиры в другую. Это правда. Но ещё более правильный ответ заключается в том, что, взяв в руки эту книгу, я могу вернуться к тем далёким временам, когда у меня не было сомнений в том, что во всём есть правильный, истинный ответ. Чтобы заполучить его, надо просто "хорошо есть" и "расти". А пока я не вырос, о чём свидетель-ствовали карандашные линии на дверной коробке, за правильным ответом можно обратиться к папе или маме - в зависимости от того, кто из них ока-зывался поблизости. Лёгкая доступность - моя правда. Но скажу, иногда мама говорила "не знаю", иногда - "спроси у папы". Бывало, хоть и редко, когда и папа отвечал "не знаю" на мои многочисленные "что это" и "по-чему". На это моё детское сердце протестовало, возмущалось. Это неизве-данное, сам факт его существования, представляло собой угрозу, нечто, от чего не сможет защитить даже отец. И тогда мой детский ум, volens-nolens, был вынужден сам искать отгадку. Отгадка находилась всегда. Однажды, после экскурсии в планетарий, я долго не мог заснуть. А ночью мне приснился сон. Хотя нет, это был не сон, а озарение, пришедшее сквозь дремоту. Мне открылось устройство мира! Я не шучу: до сих пор жалею, что тогда не встал, не включил свет, не взял бумагу и карандаш - шарико-вых ручек ещё не было, гусиными перьями уже не пользовались, а чер-нильные ручки уж больно зависели от промокашки и чернильницы - и не записал пришедшее откровение. Я не сделал этого, заснул. А утром долго пытался вспомнить то, что только что было так ясно. Тщетно...
  - Также, Паша, считаю важным заметить, что в упомянутой книжке Маршака всего двенадцать загадок и загадка про велосипед - двенадцатая. А первая выглядит так: "Шумит он в поле и в саду, а в дом не попадёт. И никуда я не иду, покуда он идёт". Ответ по Мышкину - пчелиный рой!.. А что - ты полагаешь, ответ по Маршаку правильнее?
  - И ещё: а читал ли сержант Мышкин эту книгу? Я мог бы сказать, что не знаю, что не спрашивал его об этом. Какая разница! Даже если бы Мыш-кин сказал, что не читал, или даже если бы он переспросил "а кто такой Маршак?" - почему я должен ему верить? Знаю: и я, и Мышкин, и Маршак - все мы соавторы.
  
  Нынче, в факультетском дворике, Фомин, безусловно, не мог припом-нить тот рассказ посреди черничника так подробно. Но понадобилось со-всем короткое время, чтобы то ощущение, впечатление полноценно ожи-ло. Отчётливо вспомнил свою мысль, удивление от слов Серёжи Курпатье-ва: "Мы пять лет учились вместе, встречались, разговаривали и были не-знакомы. Правда, как это интересно - человек!". - Довеском к его воспо-минанию: - "Что за штука такая - интерес к человеку? Ведь после того раз-говора между нами, между мной и Сергеем, мало что изменилось".
  Тем временем рапорт Курпатьева о своих американских успехах стал удачно наполняться нарастающим гулом невидимого в пасмурном небе самолёта. Он летел низко, что было редкостью для центральных районов города. Звук летящего самолёта, протяжённый, натуженный - словно силь-но перегруженный грузовик пробирается по бездорожью на пониженной передаче. Это дребезжащее гудение вызвало ассоциацию с разъединени-ем частей транспортного средства перед катастрофой. На звуковом пике в структурированном рапорте "мерканца" образовалось многоточие. Когда самолёт затих, отложил катастрофу до соседнего района, последовал его вопрос: "Как ты?". И, не дожидаясь ответа на него, Сергей продолжил: "Я встречаю твою фамилию иногда. Паша, ты молодец, о тебе хорошо отзыва-ются. Но надо больше пиариться. Если ты не пиаришь себя - тебя нет. Ты бы книжку написал, что ли... И надо докторскую диссертацию защитить. Ты ведь знаешь, дело не сложное".
  Павел решил разбавить заботливую серьёзность Курпатьева и расска-зал историю о себе, о том, как его пригласили провести тренинг, корпора-тивное обучение в процветающей фирме. Обучение совместили с пятилет-ним юбилеем фирмы. Всё было "по высшему разряду": чётко сформули-рованная миссия организации, внимание руководства к корпоративной эти-ке, комфортный тренинг-холл в солидном загородном отеле, участники в деловых костюмах и белых рубашках, которые дорожат своей работой. Вот только один нюанс: компания производила всего один продукт, хоть и в нескольких модификациях - жевательную резинку... И Фомин назвал из-вестный бренд.
  - Понимаешь Серёжа, ну не могу я принять, что все смыслы начинают-ся и заканчиваются жеванием резинки. Кому надо, пусть назовёт это сно-бизмом... Есть такой старый чёрно-белый фильм, где чумазый пацан в Неаполе бегает вокруг туристов с закупоренным стеклянным пузырьком и громко кричит, почти орёт: "Неаполитанский воздух! Купите неаполитан-ский воздух!". Ну не хочу, не могу я себя заставить продавать "неаполитан-ский воздух".
  - Понимаю, - Курпатьев задумался. - Тебе важно качество. Тогда напи-ши любую книжку. Художественную или научно-популярную. Сложно, что ли?
  Павел сдержал раздражение; адресат его многолик. Задачей научных книжек может быть констатация, пусть даже вопроса или гипотезы. А насчёт художественной книжки он знал, что не может написать так, чтоб это не было развлекательное чтиво, сюжет ради сюжета. И стоит ли напоми-нать Серёже, что у эмигранта есть дополнительная мотивация, что для него статус и деньги - это один из способов подтвердить правильность своего выбора. Консервативный Фомин знал лично только один известный ему случай эмиграции, когда причиной, а не поводом, был ненадуманный страх за безопасность дочки на фоне преследования и повторного нападения на неё в подъезде дома. Не чувствуя желания обсуждать разницу в позициях и взглядах, он, вместо этого, быстро и ненадолго перевёл беседу в эпиче-скую игру "а у нас - а у вас?", а потом рассказал про свой недавний опыт преподавания в скандинавской стране для русскоязычных психологов.
  Когда Фомин приехал туда в первый раз, то по привычке ориентиро-вался на качество и результат. То есть на достижение участниками компе-тентности в психотерапевтической помощи другим людям. И пережил "сложный момент" (а по-настоящему - эмоциональный шок!), когда до него дошло, что результат вторичен и даже может приноситься в жертву процессу, в жертву атмосфере благостного согласия в жизни всех сторон процесса обучения. (Один и тот же феномен - вышеназванный шок - мож-но назвать и "сложным переживанием", и "негодованием": почувствуйте разницу. Но скандинавская политкорректность обязует произвести филь-трацию и непременно оставить первый вариант!) Через некоторое время Павел признался себе, что его обычная "заточенность" на результат, где работник является инструментом достижения этого оговорённого резуль-тата - есть ничто иное, как его привычка. А отнюдь не проверенная жизнью безальтернативная очевидность. От следования этой привычке близко к человеку-винтику, и далее - к использованному одноразовому винтику... Логика портила настроение, но по возвращении домой привычка её, эту логику, одолела. Прощаясь с Серёжей Курпатьевым под каким-то предло-гом - из тех, что всегда под рукой - Павел пошутил:
  - Ну что поделаешь, есть мнение, что "я" - это мои привычки, - и про-цитировал знакомого печника от первого лица: - Тот как-то рассказал: "Однажды мне позвонил заказчик по рекомендации от своих знакомых. Первое, что он спросил: "Вы ещё кладёте печи?". На что я ответил: "Знаете, я, собственно, больше ничего-то и не умею"".
  
  4
  В диагональной жизни, на следующий день, начиналась психодинами-ческая группа для психотерапевтов.
  В течение этих насыщенных рабочих дней Павел и Анна не виделись, но по телефону разговаривали часто. Накануне Аня спросила: "Скажи, а что за тренинг будет, чем ты там занимаешься"? Она затруднилась бы сказать, относился ли вопрос к желанию получить содержательный ответ или к же-ланию подольше слышать голос.
  Павел не захотел уклониться от ответа на её вопрос, хотя абсолютно точно знал, что толку от пояснения не будет никакого:
  - Трудно передать, каково это - остаться без привычных ориентиров... Ладно, это как рассказывать про ощущения космонавта, находящегося в невесомости длительное время. Поскольку в невесомости я не бывал, то обычно рассказываю притчу. Тем, кто интересуется происходящим в пси-ходинамической группе... Ну, слушай! В давние времена, когда не было кино и телевидения, один горец странствовал по всему миру. Однажды он пересекал жаркую пустыню и нашёл приют у жителей пустыни, которые живо интересовались странами, где бывал путешественник, его рассказа-ми. Особенно про горы. Странник целый час описывал горы: какие они высокие, с ледниками и ослепительно белыми снежными пиками. И как там морозно. Когда же он остановился, жители пустыни спросили: "А всё-таки, какие они - горы?".
  Аня поддразнила:
  - Всё, что подлинно существует, по определению должно быть вопло-щено в слове.
  - Ладно. Попробую так: люди рассаживаются кружком на одинаковых стульях. Их предупреждают, что им никто не будет давать инструкций, ука-заний. Они твёрдо показывают, что понимают то, что им сказано. Затем это предупреждение реализуется. Преподаватель-ведущий - тот самый, по умолчанию самый знающий, бывалый и ответственный за всё человек - на поверку оказывается никчемным бездельником, потому что не облегчает никому жизнь даже предложением сказать по кругу: "Меня зовут так-то... И я - алкоголик". Ну, заменил бы "алкоголик" на "психолог". Нормально ведь: "Я - Адам, и я - психолог. Я - Имярек, и я тоже психолог".
  Аня засмеялась:
  - Ну ладно, психолог, жду ужин с белым вином по завершению. А я обещаю не ревновать тебя к неизвестному. Спокойной ночи, любимый. Обнимаю нежно и скучаю. - Шуршание в трубке. Свободный гул моря в прижатой к уху раковине рапаны, ностальгический талисман пляжного сча-стья... Когда-то думали, что это пыхтенье мчащегося по металлическим проводам электричества.
  
  5
  Неминуемое утро, стремящийся уподобиться ему рабочий день. Место действия: не центр Нижнего Вяземска, но и не окраина. Ничем не примеча-тельное трёхэтажное, скудно-светлое офисное здание, в котором институт "Гиппократ" арендовал помещения на первом этаже. Директорствующая Фёкла Львова поздоровалась и радостно всплеснула руками: "Вас так ждут, очень ждут!". И денонсировала восклицание экзотическим знаком препи-нания - троекратным подмигиванием. Отчего ответственный за это левый глаз задержал прищур. Будто втиснутый в прицел взгляд снайпера про-должает неотступно выцеливать живую пока мишень.
  Бульдожья несуразность, униженность квадратного окна смягчается чуть опущенными металлическими жалюзи. Тринадцать человек сидят на тесно расставленных кругом стульях так, что между ними приходится про-тискиваться боком. Двенадцать психологов с дипломами и опытом работы от нуля до шести лет. Плюс Павел Фомин. С равными полномочиями и от-сутствием задекларированной цели. ("Развитие профессиональных компе-тенций" ублажает слух, но на цель не тянет.)
  Загудела потревоженная осенняя муха. В предыдущем воплощении она была прохожим, поравнявшимся с окном первого этажа. Заблуждение прохожего относительно своего бессмертия даёт ему праздное время; он заглядывает в окно и разметает в стороны хлопья сакральности: "Ну, нава-лили тут сугроб из розовых сердечек! Двенадцать молодых человек от два-дцати трёх до тридцати лет и один старикашка за сорок. Все одеты, здоро-вы, налоги платят, к воспроизведению трудовых ресурсов пригодны - всё нормалёк! Вот только им бы делом заняться, а то сидят, языками туда-сюда слова гоняют!".
  Обучение - это мотив, а не цель. Продолжать дышать - чем не цель? Быть? Такая максимальная неопределенность создаёт вызов. И отвечать на этот вызов люди начинают с, увы, нападения. (Фоминский снобизм подкор-мился этим "увы".) Такая атака имеет свой изначальный, древнейший прак-тический смысл: изменить ситуацию - завоевать, захватить территорию неопределённости.
  Неопределённость была так страшна, так ужасала, что в группе получи-ло поддержку предложение делать то, что сами участники назвали "быть искренними". По очереди, по кругу, по часовой стрелке. Самомнение со-временности о тотальной целенаправленности поведения: если "тренинг без указаний сверху - это фигня", то цель - подтвердить данную концепту-ализацию. Отсюда и способ, средство достижения: сначала искромсать ис-кренность до консистенции супового набора, свести её ко "дню правды", "обнажиться", а потом упрекать ведущего в том, что не предупредил о по-следствиях.
  Данное предложение первым озвучил Костя.
  1. Костя. Впечатление странное, дезорганизованное: это как видеть од-новременно и красную обёртку батончика, и шоколадную глазурь на нём, и его начинку. (Только перезревший садист будет резать шоколадный батон-чик поверх обёртки!) Невольно думается о множестве девиц, чей взор и мысли спотыкаются при взгляде на его фотографию. Красота мужская. Об-раз. Нечто, что объединяет разных актёров, исполнивших роль Бонда в фильмах про агента 007.
  Ему присуща тактическая гибкость.
  Тактика ?1: лидирование в разговоре. Заполнять "эфир" чем угодно: тогда другой, не достойный доверия человек, не проявит инициативу, опас-ную для Кости своей неизвестностью. - "Пока заняты тем, что я протолкнул, не может быть чего-то другого. Сам не знаю почему, но любое "другое" заведомо для меня опасно".
  Из-за инициативы и видимой активности Костю нередко называют ли-дером, чему он верит. (Комплементарность: оказывается, есть много лю-дей, которые благодарны ему за помощь в том, чтобы инициатива исходи-ла не от них.)
  Тактика ?2: требовать, чтобы вокруг было "правильно". Только тогда появляется то, что подлежит нарушению. Создать ситуацию спора даже там, где изначально есть согласие. Для того, чтобы затем отвергать, опровер-гать.
  Тактика ?3: пусть у всех будет одинаково плохо. Оставаясь незамечен-ным, довести дело до всеобщего "несчастья". Тогда свою трусость можно растворить в бедственной ситуации, к которой Костя "не имеет никакого отношения". А на миру и смерть красна.
  2. Слева от него Юля. Лицо столь упрятано в густой тени за волосами, что можно нафантазировать рыцаря, невзначай заснувшего внутри своего шлема. Тем временем проворный шутник заклеивает прорези непрозрач-ным скотчем, и разбуженный рыцарь никак не может понять, куда он по-пал, да и проснулся ли вообще?
  Юля невозмутимо начинает с хулиганства, испытывает попутчиков на прочность, на выдержку. - "Ну, коль нет установленных правил, то можно всё!" - снисходит она до пояснения. Далее забывает начало истории, соб-ственное авторство относительно неё и, как ни в чём не бывало, винит дру-гих в предвзятости.
  Казалось бы, эта мощная программа - источник неприятностей лишь в её отношениях в рабочем коллективе, но, по счастью, не востребуется, ко-гда Юля работает как психолог с детьми. Однако, и родители деток уже несколько раз бывали сбиты с толку.
  3. Слева от Юли - северная блондинка с веснушками, с наморщенным хмурым лбом. Хмурящиеся брови в явном диссонансе с её мягкой, откли-кающейся на собеседника, улыбкой, которая противоположна улыбкам регулярным, обращённым внутрь собственной отстранённости. Это - Ве-роника, Ника, через пару дней наречённая "стресс-лидером". В её семей-ной "кастрюле" кроме неё самой варятся минимум две сестры, родители, две бабушки и два дедушки. Поддержать стабильность, соединить в мир-ном сосуществовании получается только у неё. Ведь больше некому!!! А когда увещевательные и посреднические усилия не справляются с задачей, она заболевает. И тогда родственники возвращаются к более разумному поведению, объединяются в лечении, заботе о ней; процесс "под крышкой кастрюли" отступает от критических параметров.
  Аналогично Ника готова опекать, взять под крыло участников группы - людей, которые только что увидели друг друга. Чем не рукотворная семья-кастрюля?
  Можно порадоваться за всех, кто вокруг Ники! Единственное, что сму-щает - это вечное отсутствие у неё "ложки" тогда, когда наступает пора вкушения готового блюда. Смущает сильно. Не состыковка. Как долго она продержится в помогающей профессии?
  4. Псевдооткрытый Рома сидел ещё левее. (Это от кого левее? Неуже-ли от Кости? И всего лишь потому, что тот заговорил первым?) Волосы со-браны сзади пучком и прихвачены резинкой. Опережая любопытство по отношению к своей персоне, он начинает раскрывать факты, нюансы и по-дробности своей жизни. Все средства хороши, лишь бы совладать с неиз-вестностью. Казалось, если у любопытства соседей "откажут тормоза", то он охотно сообщит номер и код банковской карты, как часто бывают пол-люции и полный перечень детских предательств. Информация, что льётся из него, образует бесконечный рассказ: "Вот шар, он внутри пирамиды, пирамида внутри куба, куб внутри шара...". Рано или поздно у кого-то из слушателей появляется вопрос: "И?". Ответ, который им достанется: "Если заглянуть внутрь шара, то можно увидеть куб. Проникнув в куб, вы обяза-тельно обнаружите там пирамиду...".
  На четвёртый день Юля скажет ему: "Ты говоришь часто, а я тебя со-вершенно не знаю. Непонятно, как ты относишься ко всем здесь, ко мне. Неизвестно, что ты думаешь о происходящем". - "Да. Мне клиенты пару раз так говорили, как ты... Чувствую, что-то не то!", - согласился Рома.
  5. Жанна. Немытые прядки периодически покидают места за ушами и падают на глаза; их приходится отдувать. Руки заняты: иногда она греет их о чашку-термос, иногда вяжет на спицах.
  Заезженная пластинка: во всём виноваты её родители. "Заезженная пластинка" - словосочетание из лексикона предков, почти утратившее к две тысячи шестому году чувственно-осязаемую виниловую оболочку. Жанна цитирует послание от мамы, эпизод: "Ты же не будешь устраивать истерики, капризничать, как эта девочка в магазине? Ты ведь разумная де-вочка?".
  - Если успех, если что хорошее сделаю - это не замечается, а ошибки замечаются всегда.
  "Синдром спасательства" подтверждается неоднократно: если кто-либо в группе, в пределах досягаемости Жанны, сигнализировал, что ему плохо (ныне список ужасов у сидящих на стульях огромен и вариативен), то ей нельзя не помчаться на помощь. Слышится мамино предостережение: "Ты же не бесчувственная девочка?".
  На шестой день, с утра, она скажет: "Слушайте, у меня инсайт, хоть и звучит смешно: я собиралась идти с клиенткой к её маме, домой, устраи-вать там справедливость, и вдруг до меня дошло, что это надо мне!".
  6. Анастасия, Ася. Плотные кожаные брючки чёрного цвета. Большую часть времени пальцы рук прячутся внутри длинных рукавов блузки, словно мёрзнут.
  Официальная версия заключалась в том, что родители развелись, когда ей было десять лет; осталась с матерью. В шестнадцать лет Ася серьёзно заболела. На лечение были нужны деньги, тоже серьёзные. У мамы таких не было. Ася пошла к отцу и получила отказ.
  От полюса к полюсу: обида и негодование, требовательность и рани-мость. Ранимость - это когда разбитые об асфальт коленки только начина-ют прихватываться корочкой, и - новое падение. Вывод: "Буду осторож-нее". И вновь порыв; успеть туда, за край асфальтового горизонта. Успеть до заката. Вновь падение. И ещё раз. И ещё... Жужжание полезных советов про бинты, покой и наколенники. Вместо того, чтобы обнять.
  Итоговое коммюнике: никому не позволю себя обнять. Пусть "им" бу-дет хуже.
  7. Снежана. Постоянно сидит, прижавшись спиной к спинке стула. "Жгучая" восточная красавица. И это лишь первая пара кавычек.
  Заинтриговала произнесёнными ею словами: "А моя семья идеаль-ная". И замолчала; полагала, что тут всё исчерпывающе, предельно ясно. О чём ещё говорить?
  Но когда стала, слово за слово, отвечать на исторгаемые изумлением вопросы, то вспоминала, удивляясь сама себе: "Если я выясняла отноше-ния с одним из родителей, другой начинал меня защищать. И я на него злилась. Потому что родители из-за меня ссорились, и я чувствовала себя виноватой". Немного подумала и добавила: "Ага, теперь понимаю, откуда моя бесчувственность - от подавления эмоций".
  Снежане свойственно начинать с отказа и соглашаться только впослед-ствии, после просьбы. (Чаще - после просьб!) Это настолько бросается в глаза, что Ася скажет об этом: "К тебе с какой-нибудь пустяковой полуко-пеечной просьбой обращаешься, как сейчас - передать платок, лежащий на столе за твоей спиной - это можно сделать на автомате - и всегда - да-да, я заметила - всегда тебя надо по три раза просить. Цену себе набива-ешь?! Интересно, у кого найдётся столько желания и терпения вкладывать-ся в общение с тобой? Не у меня".
  8. Маша. Виски выбриты, но лицо от этого менее круглым не выглядит. Ярко-розовые щёчки с ямочками от частой улыбки, двухрядный блеск бре-кетов на зубах, которые так и хочется назвать улыбчивыми.
  Фанатичный дайвер; два раза уже могла утонуть и оба раза не по слу-чайности, а по причине безрассудного, намеренного пренебрежения осто-рожностью: игнорировала предупреждения о шторме. Огромные очки с круглыми стёклами и красной оправой поддерживали морскую тематику и против воли заставляли вспомнить рыбку тропических морей с глянцевой открытки.
  Некоторое время группе казалось, что наконец-то нашёлся нормаль-ный человек, у которого всё есть так, как видится. Но Маша всё испортила своей интерпретацией причины, по которой обязана всегда быть победи-телем: "Это отцовское послание. Он повторял: "У нас в роду все всегда были первыми учениками, по-другому и быть не может!". Вот мы с млад-шей сестрой и конкурируем за первенство во всём мире".
  - А сестра тоже психолог-консультант? А как ты переживаешь, что про-исходит, если консультируешь не на пятёрку? И что такое эта "пятёрка"? - заинтересовался Рома.
  9. Ксюша - так она представилась. Рыхлое незагорелое лицо, рыхлая сумка, достойно выполняющая функцию рюкзака, рыхлые сползающие го-ленища сапог, рыхлое украшение - в разных плоскостях бусы, у которых никак не получается расцепиться друг с другом. Наползающие складки огромного размера свитера, его рукава приходится поднимать, отодвигать с кистей рук перед каждым движением.
  Только получила диплом, ещё не консультирует, так как "уверенности нет". Поэтому и хочет пройти дополнительное обучение.
  Ксюша соглашается со всеми. Вполне вероятно, сама верит, что спо-собна угодить всем. Лукавство луковичное, голографическая сцена, балет-ная обнажённость телесного цвета: идёт Ксюша в мороз по центральной городской площади, а встречный хулиган говорит ей: "Раздевайся!" Тут-то Ксюша и скидывает с себя всё из желания ему угодить.
  Её согласие - отметка о присутствии. А если требуется нечто сверх присутствия - например, быть адресатом, существовать, влиять на людей, то реализуется такое через разговор о себе. Вернее, о своём старании. Её старание стать правильной - то единственное, что важно.
  Странно. Как такое может быть? Но ведь есть!
  10. Настя, "можно Настенька".
  Всё простенько: "После развода родителей, при встречах с отцом нельзя показывать, что мне хорошо с мамой. А по возвращении к маме нельзя показывать, что радовалась встрече с отцом". На третий день Настя удивилась: "Как такое получается - я не могу вам рассказать ничего ра-достного из жизни?! Но я действительно не помню!".
  Вся разноцветная, до осколочной ряби в глазах: разноцветные брасле-ты и ленты в волосах, волнистые цветные полосы на блузе, джинсы с раз-ноцветными стразами, красно-бело-зелёные мокасины. Разноцветная Настенька елозила по стулу, сползала по нему, разворачивала его спинкой к центру круга и садилась задом-наперёд. Однако, когда разговор подби-рался, по её ощущению, к чему-то важному в ней, то она каменела, пре-вращалась в статую. Да не простую - аллегорическую. На выбор соучастни-ков: либо играть в весёлую угадайку, либо оплакать затруднения в понима-нии иносказания, представляемого статуей.
  Спустя несколько дней Снежана, которая работает вместе с ней в одной больнице, воспользовалась общим настроением и сказала ей: "Со мной однажды пациентка разоткровенничалась. Мол, к Анастасии Игоревне не хочу, у неё лицо такое постное, не улыбается никогда. Там вечная печаль и невзгоды, зачем я её нагружать буду, как она мне поможет?".
  11. Виталий (через какое-то время он малозаметно стал Виталиком) по-терялся в повторяющихся циклах "приближение-избегание". Не там - и не там! Когда происходит именно то, чего Виталик так жаждет: кто-либо при-ближается к нему с живой эмоцией и интересом, то в ответ возникает ощущение незаслуженного дара, за который надо очень сильно отблаго-дарить. Другой бы пугался возможного сближения и профилактически от-гонял претендентов, а Виталик начинает на радостях так сильно благода-рить, что от такой чрезмерной благодарности люди шарахаются, начинают его избегать. И ему опять страшно остаться одному, и он опять старается для них. Старается так, что его пот подобен ливню, стекающего за край наполненной бочки. Однако, старания не напрасны: человек вновь начина-ет приближаться к нему. И всё повторяется...
  Выглядело это, например, следующим образом. В эти дни на глазах де-вушек несколько раз появлялись слёзы. (В разное время это глаза Жанны, Аси, Насти.) Вполне естественно, что кто-то предлагал бумажный платочек. Но если это делал Виталик, то его платочек не пользовался спросом: голо-ва мокроглазой девушки моталась справа-налево и обратно слева-направо по отношению к его заботе. (Так естественно, когда на улице помогают подняться женщине, которая поскользнулась и упала. Но если к женщине ринется Виталик, то ей, лежащей и ушибленной, стоит беспокоиться боль-ше: после вставания и выражения благодарности придётся реагировать на Виталикову величайшую признательность за "предоставленную возмож-ность помочь". Без вины отвергнуты знакомство, обмен телефонами и так далее.)
  Что-то невероятное он делал со своими пальцами. Передать суть того, что Виталик делал со своими пальцами, по силам, пожалуй, трудолюбивой, но бесталанной актрисе из самодеятельного театра, когда ей положено "в отчаянии заламывать руки". Иногда возникало опасение, что Виталик не-чувствителен к телу, что вот-вот забудется и перейдёт грань, отделяющую от травматологического пункта. Столь много в его поступках "мозга".
  12. Ещё одна Настя. Живи она несколькими веками ранее, носила бы вериги. Ныне, в заржавленном решете нравов, она второй год была волон-тёром в общественной организации, которая помогает домам престаре-лых. Допустим, девственность ясноокой, фигуристой Насти в двадцать пять лет вызвала подозрение, особенно если она прилюдно заявлена в центр круга. Но недоверие неумолимо, когда требуется представить, что до сих пор у неё не было ни ухажёра, ни близких подруг.
  Зато она не запоминает имена тех, кто нравится. Избегает общаться с ними по той причине, что обязана заботиться о них. И не простое "забо-титься", сказанное вскользь, всуе, а заботиться так, как по плечу идеальной (никаких кавычек и ухмылок!) маме. А с идеальной мамой дети не могут быть несогласными, не смеют, не имеют причины спорить. Ибо на то она и идеальная! Настя избегает сближения не по доброй воле, а в предчувствии последствий. Ещё бы! Члены группы, непослушные детки, получают по попкам: "Вы меня не слышите!". И разбегаются по сторонам, прячутся от "мамы". Невыносимо!
  Вечером она возвращается в съёмную квартиру-студию. Там вместо то-го, чтобы поклоняться уступчивому белому духу холодильника, Настя пре-даётся тайной страсти. (Немыслимо, чтобы у психиатров не имелось назва-ния для этой мании.) Заболела фокусами после посещения цирка, куда ма-ма в момент просветления повела её впервые в возрасте тринадцати лет. Фокусы химические, магические, карточные... Однажды была наказана не-дельным рационом из манной каши за то, что младшая сестрёнка завере-щала от страха как белка на воздушном шаре, когда Настя превратилась в привидение, а шкатулка, набор пластилина и любимая кукла сестры стали летать под потолком змейкой и бормотать разными голосами. С тех пор Настя держала свою страсть "за закрытой дверью". Но, как водитель чув-ствует габариты своей машины, какого бы размера та ни была, так и Насте принадлежал весь цирк: от прибранной арены, хранящей запах недавно покорных тигров, до технических лабиринтов купола. В крутых секторах её фантазии всегда был аншлаг, а дети всех возрастов то смеялись, то хлопали в ладоши, то забывали закрыть рот, позволяя наблюдать смену зубов. И никогда не пугались. Присутствовали и сопровождающие их взрослые. Их лица обезличены: вытянуты в однородный овал бежево-сиреневого цвета - как у персон "Арабской кофейни" Матисса; время на картине и в Насти-ном цирке не то, чтоб замерло, или отменено... Не существует самой идеи [вэ], [эр], [е], [эм], [е], [эн], [и].
  Когда Настя смогла расслабиться, довериться, то поделилась сомнени-ем: "Я только недавно начала консультировать. А мои клиенты - кто они для меня? А я для них? Фокусница?".
  13. Ведущий, Павел Николаевич Фомин. Голограмма. Спектр форм об-ращения: от "Павел Николаевич" и "Павел" до безличных. Нос-плавник, предмет детских дразнилок - вызов, символ, с которым он категорически сроднился. Свобода и неравенство. Любовь и отдельность. Противоречие и последовательность. Овсянка и черепаховый суп. Аккумулятор и поиски зарядного устройства. Дворовые догонялки и неуловимка. Приверженец (в полушаге от фанатизма) по-детски изощрённого, но открытого "зачем?". Топор: тот, что из сказки "Каша из топора". "Схватка негров в тёмной пе-щере после захода солнца" - иллюзия новизны, функциональный плагиат.
  - "Конечно", - думал Фомин, - "то, что они говорят и скажут о себе - не пустые наборы слов. То понимание себя, какое они сложили - это их результат, но и стена, что ограждает или преграждает. Вот только зачем именно сейчас-то они об этом говорят? Что дальше? Наверняка, хоть и не помню этого, и мне в каком-то возрасте не казалась смешной идея: хочешь узнать каков человек - спроси у него! Естественный этап. Если поддаться, вернуться к этой идее, то в ответ на своё "зачем?" получу гладкие правиль-ные слова про "поделиться опытом", "поддержать". Ни о чём!.. Не предуга-дать, кто из них сможет распознать, прочувствовать не столько аналогию, сколько идентичность между тем, что происходит в восьмидневном про-странстве-времени группы и тем, как выглядит его или её вполне конкрет-ная собственная жизнь. Кто останется пассажиром, убивающим "ненуж-ное" время дороги? Кто рискнёт уподобиться художнику-самоучке на сви-дании с холстом, с листом? Как долго они будут рассказывать, почему стали такими?.. Например, как с детства научилась избегать радости, потому что это было опасно. Когда они посмеют порадоваться? Вдруг услышат "страш-ные", пугающие слова о симпатии к себе. Обесценят ли, как прежде, или рискнут поверит в их искренность"?
  Восемь дней...
  После тренинга. Наикратчайший миг, когда оговорённое время жизни группы истекло, сей факт публично заверен, но тринадцать человек пока пребывают на всё тех же стульях, расставленных кругом. Пока феномен "мы" длится и насыщает. (Никаких, однако, подозрений на общий полёт в едином направлении.) Фомин со своей пресловутой скромностью постес-нялся "выпятить себя" и рассказать ассоциацию, ощущение из своего до-школьного детства. Эпизод с неизбежным походом в поликлинику вопреки всем уловкам Павлика. Нудная очередь, непонятные слова врача и непри-ятные запахи, болезненный укол. После поликлиники они с мамой почти бегут до ближайшего уличного лотка с мороженным. Чувственное ощуще-ние счастья: руки с мороженным, дёсны, зубы сводит от тяжело и честно заработанного блаженства.
  То, что остаётся после послевкусия.
  - Не слова о благодарности, а переживание благодарности делают че-ловека человеком! - слова Павел Николаевич соединил, выговаривая их аккуратно и твёрдо. Объединил.
  
  Дневников он не вёл никогда. Но вечером этого дня взял чистый блок-нот и записал несколько строк. Не имел никакой ясности, почему захоте-лось записать, оставить мысль, почему посчитал её достойной появления в начале блокнота.
  Пустоватая строчка, ничем не примечательная и при прочтении вслух: "Несовершенство человеческой природы - незамысловатая константа, подобная брожению винограда". Следом пропаренное, истёртое от упо-требления сравнение: "Чтобы быть компетентным врачом, не обязательно иметь идеальное здоровье, а хороший парикмахер может быть и лысым". И далее, последнее: "Для человека рафинированного, чего в природе по определению не бывает, найдутся другие занятия помимо психотерапии".
  Недоумение и ничего более: и вот это и есть то важное, что Фомин за-хотел сохранить на бумаге? Вместо молнии, гравирующей сетчатку глаз? Где квинтэссенция, суть, достойная быть съеденной вместе с бумагой, лишь бы спасти её от недобрых глаз? Или, наоборот, быть отправленной к потомкам в запаянной капсуле?
  Когда Никита перебирал бумаги, читал оставшиеся после отца записи, взгляд мелькнул над этими его строчками тенью стрижа над дремлющей кошкой. И тень, и стриж, и кошка соразмерны картине совместного мира. Дальнейшее зависит от рамы.
  
  6
  Все синие заборы Нижнего Вяземска одинаково синие.
  Лао Пуня Цзы, мыслитель. (Годы жизни неизвестны.)
  
  Ближе к вечеру следующего дня, а именно без четверти семнадцать, Павел Николаевич шёл мимо синего строительного забора из металличе-ского профилированного листа. Точнее, не шёл, а скользил вдоль него пи-тоном, который осмысляет свою великолепную наполненность съедобным результатом. Если не перечить заведённому миропорядку, то впору лежать в избранном месте, "переваривая заслуженные блага".
  Машина осталась на парковке около торгового центра, где "удачливый питон" приобрёл новые туфли взамен тех, что стали пропускать влагу че-рез трещину в подошве. Был выбор: пройти несколько кварталов или со-вершить вынужденный объезд из-за односторонней схемы движения. Вто-рой вариант был рациональней, но выбор пал на первый; подобные сбои в принятии решений рисковали превратиться в правило.
  Итак, человек с водительскими правами на имя Павла Николаевича Фо-мина в нагрудном кармане рубашки шёл вдоль синего строительного за-бора, вдали от мест, сдобренных туристическими восторгами. Для поощре-ния точности и во избежание двусмысленности следует указать, что костяк человека, облачённый в мышцы, кожу и куртку (порывы ветра заставили вспомнить о капюшоне и накинуть его) взглядом бороздил асфальт. И по-тому тот увидел то, что увидел, лишь тогда, когда оказался метрах в пяти от того, что увидел.
  Из-под забора и прямо вперёд от него, там, где примерно на протяже-нии полуметра оставался небольшой зазор, вытекала и колыхалась серая лента. Она немного напоминала багажный транспортёр в аэропорту, но только прямой. Для описания допустимо взять немножко от травы, которая сгибается и разгибается под сильным ветром на кочках деревенского фут-больного поля. Если бы трава была серой! Крысы.
  Головной отряд был не виден. Ширина колонны от забора и на всём видимом протяжении, метров тридцать до угла небольшого двухэтажного здания, оставалась строго одинаковой. Но не организованность, не количе-ство грызунов стегануло Фомина по глазам и ввело в оцепенение, а то, что крысы шли. Не бежали, а очень даже неторопливо шли с постоянной ско-ростью! Судя по всему, человек не представлял для них ни малейшего ин-тереса. Пришлось подождать...
  Известно, в отличие от конечного пункта назначения крыс, что конеч-ной точкой маршрута человека, стоящего в накинутом на голову капюшоне, было место, где предстояла встреча координационного совета Нижевязем-ской Гильдии психотерапевтов, психологов и тренеров. Центральным во-просом встречи являлся отчёт и предложение кандидатуры президента на следующий двухлетний срок. Заседания координационного совета прохо-дили один раз в месяц в здании детского сада. Такая локация опиралась на устную неформальную договорённость с заведующей детсада, сестрой од-ного из учредителей гильдии. За много лет она ни разу не затрагивала тему арендной платы. Единственное условие - наведение порядка по окончании встреч.
  Построенное в девятнадцатом веке городским вельможей и не пожа-лованное мемориальной табличкой двухэтажное здание в получасе ходьбы от делового центра Нижнего Вяземска совершенно невероятным образом сохранилось как детский сад; тогда как множество других детских садов расположенных в исторических зданиях были за десятилетие вытеснены офисами банков, аптеками, агентствами недвижимости... Сразу за входом и далее в коридорах - мозаичный пол из мелкой шестиугольной плитки с орнаментом. В узком месте - там, где неширокая центральная лестница вступала на второй этаж - внимание задерживалось на вставке-заплатке из двух больших квадратных плиток желтовато-песочного цвета. Одна из пли-ток отклеилась от основания. Верная своей конституционной ложе и свое-му ложу, она плашмя всякий раз жаловалась и попрекала ступающего на неё прохожего глухим лязганьем. Неясно, зависело ли это от слуха или от веса и точки приложения, но лязг не был одинаковым. Иногда он уподоб-лялся краткому клацанью затвора в карабине. В другой же раз он напоми-нал протяжённый звук падающей крышки мусоропровода, замирающий на дне преисподней. Парадокс длительности, кажущийся таковым лишь чело-веку, обуреваемому сверхценной идеей измерения промежутков времени.
  Площадка второго этажа, куда выходила лестница, предлагала альтер-нативу из двух одинаковых коридорчиков, которые расходились налево и направо. А сама площадка с тем же сохранившимся от вельможи мозаич-но-плиточным полом и потолочной лепниной образовывала довольно про-сторный проходной холл, который детскому саду было неудобно исполь-зовать как игровую. Два массивных кресла, кожа которых местами лопнула; одно из них по умолчанию занимал президент. Для предстоящей встречи в дополнение к ним мужчины заносили в холл покорные охапки детских стульчиков из соседних помещений. Пришедшие люди также покорно при-страивались на них по периметру прямоугольного помещения: иначе всем не уместиться в один ряд. Вопреки этому они называли своё расположение кругом. Имелась облезлая советская люстра с отслоившимся покрытием; зато огромная. Её размер уравновешивался тем, что более половины ламп отсутствовало или испустило дух. Поэтому характеристика освещения ко-лебалась между "неярким" и "тусклым". Запечатлённый итог: два выпи-санных маслом профессиональных пейзажа в незатейливых рамах теря-лись среди выставочной экспозиции акварельных трудов дневных обитате-лей детского сада. Другой итог: заглянуть в глаза другому человеку, даже без умысла "увидеть душу", удавалось только по отношению к сидящему рядом. Лет пять тому назад один оригинал встал, пересёк пространство холла и демонстративно рассматривал глаза исполнительного директора. Потом некоторое время говорили о желательности более яркого освеще-ния, о лампочках, стремянках и полномочиях. Для электрического освеще-ния эпизод последствий не возымел, зато у "оригинала" появился повод для обиды и упрёков в том, что "никакие инициативы не поддерживаются".
  Краткая история. Гильдия была учреждена в девяносто втором году как общественное некоммерческое профессиональное объединение. Надо вспомнить этот межисторический момент: интеллигенция - психологи, врачи и пр. - мечтала сделать мир лучше. И наощупь, в меру своих пред-ставлений, стремилась это реализовать. Советская регуляция испарилась, а новая сформироваться не торопилась, так как разноформатные элиты и бюрократия занимались вещами, более важными для себя. Всеобщая ат-мосфера отсутствия ясных регламентов воцарилась и в гильдии. Она яви-лась площадкой для разных проектов без бюрократических и финансовых формальностей. Всё на доверии, авторитете и согласии. Членство не жёст-кое: ни уплата членских взносов, ни присутствие не являлись обязываю-щими. Президенту и координационному совету по уставу надлежало пере-избираться каждые два года на общем собрании. Так и было: спокойно, без потрясений, все желающие, за редчайшими исключениями, переизби-рались.
  По факту - "от добра - добра не ищут" - бессменным президентом шесть раз, двенадцать лет подряд был харизматичный Кирилл Парфёнов, бархатный баритон и облачённый в свободный свитер художника байкер.
  Ему старательно пытались подражать. Вдохновение черпали из книжи-цы профессора Тристана де Ломбардо, штатного гуру Всемирного универ-ситета успеха, расквартированного в Нью-Вегасе, что в штате Пуппинойс. Руководство "Как Обрести Харизму", издательство "Альдебаран". (Изредка так допустимо называть звезду в созвездии Тельца или переводить с араб-ского как "последователь".) На русском языке труд вышел в российском издательстве "Карданный вал".
  Высокотехнологичное произведение повествует, что стать харизматич-ным лидером очень просто. (Приведенный ниже текст не является прямым цитированием во избежание претензий со стороны "Альдебарана" и "Карданного Вала".)
  ? Во-первых, для начала, следует культивировать в себе какую-нибудь странность. Например, отпустить завёрнутые кольцами усы, каких нет ни у кого. Или перестать причёсываться. И время от времени представать на публике в носках разного цвета. Так, чтобы про вас думали, что вы немного не в себе - это ассоциируется с гениальностью.
  ? Во-вторых, для последователей полезны регулярные намёки, что только вы сможете их защитить, помочь в беде. Несомненно, для этого они с вашей помощью должны ощутить и поверить, что находятся в немалой беде, которую не замечали или недооценивали.
  ? Далее. Производите впечатление новатора. Реально новое предло-жить сложно, зато его можно имитировать: расфасовать вечные истины в красивые словесные упаковки.
  ? Также, ваши последователи должны периодически слышать упоми-нание о внезапно пришедшем к вам озарении после некоего события: например, ударившего по голове бревна или пролетевшего над ней ме-теорита. Желательно, чтобы брёвна, метеориты и тому подобное с этой самой периодичностью оказывались вплетены в вашу земную миссию.
  ? Следует собрать необычные, яркие истории из своей жизни, а если не хватит, то из жизни других людей и, как бы невзначай, но регулярно, делать их достоянием последователей в качестве ваших биографических воспо-минаний.
  (Как уже упоминалось, во избежание претензий в нарушении автор-ских прав для получения полной пошаговой инструкции обращайтесь к первоисточнику.)
  Откровения Тристана де Ломбардо в определённой пропорции дей-ствительно соотносятся с описанием Парфёнова.
  Однако, по мнению Павла Николаевича, не всякий влиятельный, яркий, привлекающий к себе внимание человек способен стать харизматичным руководителем. И обзавестись не просто подчинёнными, а последовате-лями! Пробел в поваренной книге де Ломбардо: пропущено главное - ис-пользование! Использование людей для мета-цели. Все эти люди вокруг - взрослые. Для реально харизматичной личности реальная взрослость означает следующее: используй других для достижения своих целей. Стро-гое понимание: все на равных; этим "другим" не возбраняется поступать также! А кому такая правда не нравится, кто не хочет - будет использован сам. И пусть не ропщет! (Категорически возбраняется проговориться об этом последователям; для них Тристан рекомендует проверенный тран-квилизатор: речи про сотрудничество руководителя и подчинённых, лиде-ра и последователей.)
  Мнение Фомина мне известно с некоторой обстоятельностью лишь по-тому, что он закипал, заводился, когда встречал предложения, приглаше-ния участвовать в программе, где в обмен на уплаченную сумму на выходе обещают выдать красиво упакованную харизматичность. И высказывался вслух.
  Использование людей под свои "благородные" цели - у самого Павла дела с этим обстояли плохо. Из невесть каких или из школьных плоскост-ных постулатов засело (попробуй-ка забыть таблицу умножения намерен-но!), что если он однажды начнёт использовать людей для своей цели, то лишит себя права противиться, права позволять или не позволять, регули-ровать управление собой. Потому, руководителем на постоянной основе себя не видел. (Опыт руководства имелся, но только вынужденного и на короткое время.) Очередной афоризм от Фомина, безмятежно противоре-чащий идее непрестанного развития: "Мы все такие, какие мы есть, и все вместе - обитатели зоомузея. А зоологическим музеям необходимы и тушки, и таксидермисты".
  Два года назад Парфёнов объявил, что не будет переизбираться на сле-дующий срок в связи с тем, что стал заведующим кафедрой психологии в университете менеджмента. Плюс новые обязательства по участию в дол-говременных программах с Ёриканским и Кентерберийским университе-тами. Внятный и подходящий повод. Павел общался с ним накоротке, что в традиционной ментальности подразумевает изрядное количество распито-го за совместные годы совместного же коньяка. А потому знал, что Кирилл просто охладел к текущему проекту. Мороки от гильдии много, денег напрямую нет, а доступной для конвертации в деньги славы уже и так предостаточно...
  Преемник Парфёнову нашёлся не сразу из-за попыток выискать следу-ющего "харизматика". Наконец возникла оригинальная мысль ориентиро-ваться на профессиональный стаж и статус. Бросаемые в сторону Фомина вопросительно-побудительные взгляды тот оставлял незамеченными. Прозвучали кандидатуры Шевардина или Трегубова.
  Но Шевардин пугал воздушными вихрями, образуемыми взмахами мантии его величия. Современная психотерапия ему обязана. Инициируе-мые им недвусмысленные вихри предназначались для разгона удивления со стороны неучей и невежд... Шевардин действительно являлся автором книг, эрудированным и квалифицированным профессионалом, но за глаза над ним посмеивались: уж слишком часто, к месту и не к месту, тот упоми-нал учеником каких выдающихся учителей он был. Студент у Петрова, асси-стент в мастерской у Водкина, а уж Петров-Водкин и сам был подражате-лем Шевардина!
  Трегубов же непредвиденно разбогател: унаследовал крупную сумму денег от тестя, и, чтобы сохранить их, вложился в аптечный бизнес. Проще говоря, приобрёл аптечку. Теперь был всецело поглощён освоением новой среды обитания. Пусть "свечной заводик"* маленький, но - свой!
  Когда кто-то из членов координационного совета стал настойчиво ин-тересоваться мнением Парфёнова, тот со свойственной ему лёгкостью назвал Поломайло.
  Некоторые люди с неблагозвучными, а то и неприличными фамилиями иногда решают их поменять. Вполне вероятно, это происходит в тех случа-ях, когда фамилия откровенно, прямолинейно оповещает подлунный мир о сути её носителя или носительницы.
  Александр Сергеевич Поломайло. "Сергеевич" как составная часть за-являемой им борьбы против западничества с его резекцией "отчества от Отечества". Он не только подчёркнуто не расставался с собственным отче-ством, но и употреблял отчество в обращениях там, где только позволял возраст его собеседника. Но был чувствителен и не доводил эту манеру до гротеска. Поломайло производил впечатление спокойного интеллигентно-го человека. Благообразный, с неравномерными - то короткими, то длин-ными, в несколько секунд - паузами между словами, из-за чего создава-лось неоправданное впечатление глубины и взвешенности, осмысленного отношения к предмету обсуждения. Голос вкрадчивый, но безобидный; не громкий, но и не тихий.
  Компромиссная фигура, которая всех устроила. Сошлись на том, что "это отнюдь не худший вариант". (Обязательно, не позднее возраста, в ко-тором ребёнка учат безопасно переходить через дорогу, каждый родитель должен учить своё дитя: бойся человека, в описании которого верховен-ствует "не"!)
  Павел Фомин, да и не только он, рисовал себе образ бледного, бело-брысого пай-мальчика с аккуратно зачёсанными волосами; образ отлични-ка, в качестве наибольшего прегрешения которого допустимо представлять бескорыстный подхалимаж к любимой учительнице. Что нисколько не
  _________
  *Аллюзия, понятная всем, кто знаком с творчеством писателей, известных под псевдонимами И.Ильф и Е.Петров. Другими словами, "маленький свечной заводик" - это мечта, осуществление которой полностью отменяет необходимость в мечта-нии как таковом.
  соответствует исторической правде, которая заключается в том, что Са-шенька - драчливый задира (ошибка, неверно - провокатор!), неоднократ-но битый своей заботливой, рано овдовевшей матерью унаследованным от мужа ремнём. Сей непубличный, но эффективный воспитательный прибор в руках матери замещался афишированными Сашей Сергеевичем воспо-минаниями об украинском борще и варениках в её исполнении.
  Если вернуться к современности, то Сергеевич - урка, матерящийся сплошь психологическими терминами. (Не путать с Умкой - сплошь поло-жительным белым медведем из детской книжечки!) "Эмпатическая, осо-знанная самоидентификация" вносилась им в процесс разливания чая по чашкам во время короткого перерыва последовательно. Так, как мазок за мазком вносится в холст краска. Отчего некоторые участники чаепития начинали сомневаться: не слишком ли они легкомысленны в своём пове-дении, когда позволяют себе пить чай, считая, что они пьют чай? Вполне ли понимают, что происходит?
  За два последние года при новом президенте произошли удивитель-ные вещи. (Удивление, неприятное удивление испытал в какой-то момент Фомин. Как выяснилось, не он один.) К числу этих вещей не относятся вы-сказывания Поломайло: они стабильно оставались благозвучными.
  Началось с того, что по всем существенным вопросам стали создавать-ся рабочие группы из желающих принять в них участие членов координа-ционного совета. "Для оперативности". Но, как-то так получилось, что под-разумеваемая временность рабочих групп сменилась постоянным узким кругом людей, лояльных президенту, где обсуждались принимаемые ре-шения. Этот постоянный круг стал подлинным пространством для обсуж-дения жизни гильдии, хотя по-прежнему всякий раз именовался рабочей группой. В том кругу - исполнительный директор; она же - ученица в пси-хологической мастерской Поломайло и его любовница по совместитель-ству. А также его давняя пациентка - новый бухгалтер гильдии, которая на каждой встрече навязчиво информировала о распродажах в торговой сети "Хлебосолье". Её мать, психолог и член гильдии, стала председателем ревизионной комиссии. ( - "Всё как у больших", - отшутился издалека Ки-рилл Парфёнов.)
  Следует назвать поимённо ещё несколько бенефициаров из "рабочей группы", которые входили в координационный совет и тоже присутствова-ли сегодня вечером.
  Это Оксана Поломарчук, психолог из областного психоневрологическо-го диспансера, женщина с двумя почти симметричными бородавками в тех местах, где лоб переходит в виски, тогда как достаточно длинные волосы были тщательно зачёсаны назад. Люди, с которыми она была знакома бо-лее часа, оказывались осведомлёнными, что родня её мужа "очень прими-тивная", намного примитивнее, чем даже он сам. Примерно полгода назад она рассказала свою половину истории о том, как брат мужа на загородном пикнике "ни с того, ни с сего" сломал ей челюсть, отчего она попала в больницу. Сломанная челюсть потребовала видимых усилий в говорении, но не скрыла молчанием превосходства над остальным миром. Только со стороны и заметно: чтобы дразнить примитивное существо, достаточно одного междометия. Хотя - и на нём нетрудно сэкономить!
  Сладкоголосая Кайгородова, внутренний тренер в крупной торговой компании и ведущая постоянной мастерской в "Гиппократе". Высокая, длинноволосая, в сапогах с длинными голенищами на высоких каблуках. Точь-в-точь сирена-русалка, пиктограмма в виде человечка, воздевающего руки то ли в изумлении, то ли в призыве. Изумительный призыв, призыва-ющее изумление! Брови выщипаны в тончайшие прямые линии: даже не тире, а дефисы, но, в отличие от них, ничего не соединяющие. "Милейшая, приятнейшая особа" - образец консенсуса; по-видимому, так будет выре-зано на её могильном обелиске. Она же - серейший кардинал в компании кукловодов. В естественных экосистемах такой образ не водится, но в пре-делах лабораторий выведенные мутации остаются весьма жизнеспособ-ными.
  Её муж, Алексей Кайгородов, заблудившийся бизнес-тренер. Что он делает здесь: среди почти люмпенов, среди психолого-психотерапевтической публики? Холёный: таково монументальное первое впечатление. Вальяжный великан в заметно дорогом костюме и со стилу-сом, который при всяком удобном случае парил над дорогим, редким и постоянно пребывающим на виду девайсом-компьютером. ("Сделайте так, чтобы от вас пахло успехом", - покровительственно восклицал его люби-мый бизнес-гуру, по совпадению тоже Тристан, и тоже с частицей "де" - Тристан де Балабас.) Густая волна сладко-малинового успеха определялась как с подветренной, так и с наветренной стороны от Алёши Кайгородова и выдавала стигму пожизненного отличника.
  Все вышеупомянутые - это те люди, кто "стоически несёт на своих плечах бремя развития профессионального сообщества психотерапевтов и психологов Нижнего Вяземска". Откуда цитата? Это и есть высокое мастер-ство: не произнести вслух то, до чего публика должна додуматься обяза-тельно!
  Постепенно функция встреч координационного совета стала формаль-ной. Президент Поломайло производил информирование так, чтобы ни у кого не было соблазна превратить готовое решение в обсуждение. Однако, после такого информирования и голосования ответственность за решение становилась всеобщей. Данное действие требовало мало времени, и, что-бы трюк не бросался в глаза, Поломайло долго и занудно разбавлял ин-формирование пространными рассуждениями. Списочный состав коорди-национного совета - двадцать пять человек. Некоторые из их числа не нашли в себе энтузиазма быть статистами, "мебелью". Жалко тратить своё время впустую. Как следствие, присутствие на ежемесячных заседаниях заметно уменьшилось.
  Устав в намеренно аморфной организации от её рождения не соблю-дался, им только прикрывались в случае надобности. И это было нормаль-но, пока было оплодотворяемое Парфёновым согласие относительно того, что гильдия - некоммерческая площадка равных возможностей. Не поспо-рить с тем, что в стране немало изменилось с девяносто второго года, ко-гда складывались форматы и традиции функционирования гильдии. Увели-чилось многократно количество психотерапевтов, психологов и тренеров, образовался рынок их услуг. Неизбежно разделение труда между людьми бизнеса и квалифицированными специалистами. А в психотерапии ситуа-ция особенно неоднозначная: коммерция требует подсаживать клиентов на услугу, тогда как абсолютный, изначальный смысл психологической по-мощи заключается в способствовании их автономии. Поэтому Фомин со-глашался, что разумным будет не игнорировать перемены, допускал необ-ходимость перемен и в Гильдии.
  Но главное для него заключалось в другом, не в самой реформе.
  Вышло так, что концепция, стратегическая линия гильдии изменилась без всякого уведомления, без приглашения к открытому обсуждению, без голосования. Факт предъявил себя сам: Нижевяземская Гильдия психоте-рапевтов, психологов и тренеров стала площадкой для рекламы, привле-чения клиентов, студентов и их денег для Поломайло и нескольких человек его свиты.
  Принципиально для Павла было не то, что она стала чьим-то личным бизнесом и не то, чьим именно, и даже не то, что получилось, а то, как именно это было сделано! Руками верных соратников президент искусно, умело и ловко оттеснял, вытеснял с активных позиций людей, которые не готовы были во всём соглашаться с ним. Непрозрачно, незаметно: в речах всё оставалось по-прежнему. Павел именно этим, этой "закадровой" скрытностью был возмущён. И возмущён сильно. Протест питался вложен-ной энергией собственника. Он вложился в гильдию словом и делом: иде-ями, бесплатной психологической мастерской и мастер-классами, исполь-зовал свою репутацию и влияние для привлечения внимания к мероприя-тиям гильдии, непосредственно участвовал в их проведении. Жаль терять плоды своего труда, даже если эти плоды не идеальны. И --
  (Есть послания, которое прилично адресовать лишь себе и не вслух. Например, извините пожалуйста, "человек - венец природы!". А потому, пусть концовка текста так и останется при Фомине.)
  Согласно уставу Гильдии любой её член мог, если пожелает, стать кан-дидатом в президенты. А координационный совет предлагал общему со-бранию согласованную кандидатуру. В предшествующее десятилетие - кандидатуру Парфёнова. Думается, поэтому многим казалось, что подобная формальность будет повторена по отношению к действующему президен-ту.
  Кроме Фомина, несогласных с Сергеевичем было немало: кто-то по-нимал, что именно происходит, кого-то он обидел. Вот только странное дело: кроме него некому было возглавить открытый бунт. Это изумляет, рождает недоумение и заставляет поимённо окинуть недоверчивым взгля-дом ряды тех недовольных политикой Поломайло гипотетических заго-ворщиков, кто присутствует на октябрьской встрече.
  Школьный психолог Ира Кашкарова, способная великолепно навести соединяющие мосты между детьми, учителями и родителями. Символиче-ское "ребята, давайте жить дружно" - когда обе ладони разводятся в сто-роны и вверх. Умеренная хохотушка, с которой легко подругам и коллегам.
  Кутёмин - востребованный бизнес-тренер и опытный супервизор, кол-лекционировал полезные человеческие контакты, как филателист коллек-ционирует марки для последующих выставок. Гашеные марки уже не представляют интерес. Хотя в отдельных случаях спецгашение повышало стоимость человека. Невероятно, чтобы Кутёмин поругался, поссорился с кем-то лицо в лицо. Пусть это будет "страх сократить свою коллекцию": невесёлый повод для шутки. Редкое сочетание: двойных стандартов себе не позволял, но и твердолобой прямолинейностью не выделялся.
  Надя Разовская, эрудированный преподаватель из педагогического ин-ститута, с тихим голосом и повадками пришибленной уборщицы в синем халате и косынке, какими изобилуют массовки в фильмах с эпизодами в женской исправительной колонии. А также "сердце, чувствительное ко лжи".
  Фишка Олега Серецкого - думание вслух о своих будущих свершениях, что, на удивление, срабатывало: его одобряли сразу, за правильные наме-рения. Перманентно склонялся к смене места работы; в настоящее время работал в компании, занимающейся организацией праздников. Человек, на слово которого можно твёрдо положиться вплоть до момента, когда его в очередной раз подхватит "ветер перемен".
  Сандакова, замечательный детский психолог, написала и опубликовала тонкую книжку сказок для детей. Тонкая - указание не на объём, а на так-тичную интонацию. В напряженные моменты общего разговора она хвата-ется за голову: "Как сегодня болит голова, я ничего не понимаю".
  Слава Коловангин, признанный специалист по психодиагностике с два-дцатилетним стажем, ведущий сотрудник центра профессионального кон-сультирования очень любил переводить тему разговора. Но не в сторону, а в светлое будущее; по всему видно, что сам он полагает именно так. Из тех людей, что "готовы сорваться посреди ночи, чтобы помочь малознакомому приятелю": имелись подтверждения.
  Эмиль Волтоплянский - замечательный консультант! Но исключитель-но в индивидуальном формате. При необходимости обращаться к двум и более людям он чувствовал паралич-выбор между молчанием и скандаль-ной визгливостью, о чём знал и допускать никак не хотел.
  "Актёр способен быть заикой в жизни и громовержцем на сцене". Будь то метафора или быль, но членам совета экзема на их характерах не мешала быть вполне себе результативными профессионалами. Однако, пусть по разным причинам, никто из них не допускал присутствия в себе той силы, что позволит ввязаться в драку в общественном месте. А именно: перекрыть словами изощрённого, звонкого Поломайло.
  Кирилл - тот, который экс-президент - от их телефонных жалоб не прятался, но и не помышлял как-то вмешиваться, использовать своё влия-ние. Вежливое "ага" и пара предложений, смысл которых переводится как "угу". Это и есть его ответная реакция на "невротические" причитания о том, что ведь это он порекомендовал Поломайло в своё время... (Не стоит серчать на матёрого харизматика: "каждый сам за себя" не означает "я против тебя".)
  Одно дело ворчать, жаловаться по телефону да в личных разговорах. И другое дело - возвысить голос, публично настоять, потребовать. Те, кто обладал "громким голосом", как раз из-за него постепенно перестали присутствовать на заседаниях; их одиночные неорганизованные попытки противостояния не получали поддержки с красивой отговоркой, что "пре-зиденту надо дать время, дать шанс".
  Так и миновали два года - президентский срок под отговорку.
  Допустимо ли прикинуться люстрой в детском саду и не задаться во-просом о том, где же пребывал эти два года Фомин? Ответ нелицеприят-ный. Тем не менее, получалось, что кроме него нынче некому объединить оппозицию. Фомин - глава заговорщиков, пусть и не по своей инициативе?! Скажи такое кто-нибудь раньше - он лишь усмехнулся бы и забыл. Вот уж действительно, всё когда-то бывает впервые! (Ох, наивный, наивный Павел Николаевич. До чего ж наивный! Нельзя не вспомнить замечание Ильи Ан-дреевича Столбова. Но уж лучше быть наивным Павлом, чем "бедным, бедным Павлом", пусть и Первым, известие о смерти которого якобы от апоплексического удара вызвало множественное ликование.) В его голове игрушечным паровозиком с вагончиками елозила по рельсовому кругу строчка: "война пришла в родную хату". Фомин скопил немало наблюде-ний за собой и своими клиентами про то, что подобные навязчивости от-лично облепляют мумифицированный гнев. При этом, он был полностью уверен, что эта строчка - из стихотворения Михаила Исаковского. (Есть у Исаковского стихотворение "Враги сожгли родную хату". И в нём такой строчки нет.)
  Чему тут удивляться? В Урукасе, пригороде Караквая, трамвайный кон-дуктор, дед которого эмигрировал из Нижнего Вяземска во времена золо-той лихорадки, отправляясь в путь, до сих пор напевает:
  Кондуктор, отправляясь в путь,
  Не рви билеты как-нибудь;
  Стриги как можно осторожней,
  Чтоб видел пассажир дорожный.
  
  Кондуктор пропускает ключевые для внимания строчки о разной цене билетов синего, жёлтого и красного цвета и сразу переходит к припеву: "Режьте, братцы, режьте! Режьте осторожно!". Делает вдох, выдох и вдох, чтобы вновь затянуть: "Кондуктор, отправляясь в путь...".
  Кондуктор искренне убеждён, что эти стихи (из рассказа Марка Твена "Режьте, братцы, режьте!") сочинены Алексеем Пушкиным и выражают исконные, черты и прилипчивые градации русской души:
  Синий стоит восемь центов,
  Желтый стоит девять центов,
  Красный стоит только три.
  Осторожней режь, смотри!
  
  В связи с метаморфозами цитирования первоисточников следует со-общить, что в городском муниципалитете Караквая однажды предприни-малась попытка сэкономить на кондукторе и установить электронную си-стему оплаты. Но вскоре пришлось вернуть кондуктора из запоя и на служ-бу. Дело в том, что между пассажирами трамвая - обитателями пригород-ных деревень, более привычными к горным канатным фуникулёрам - ре-гулярно случались кровопролитные споры о том, можно ли провозить коз и лам в общем вагоне или для них должны быть отведены разные места. Также имели место попытки пассажиров выдать ламу за овцу, а себя - за ламу. И тому подобное. Исходя из этого, один из членов муниципалитета предложил взять на должность кондуктора дипломированного медиатора, но консервативное благоразумие возобладало...
  
  ... Такое настроение, равно приспущенное и апокалиптическое, име-лось у части людей на втором этаже тихого и неуверенного детского сада, когда они, согласно регламенту заседания, развернули уши под отчёт По-ломайло. Тот, само собой, не сомневался, что отчёт будет одобрен. Так же, как и предложение о переизбрании президентом на второй срок. Согласно прецедентному праву.
  В стремительном начале речи необычно отсутствовали свойственные Сергеевичу "глубокоуважаемые дамы и господа" или "вот я скажу так".
  В числе заявленных программных положений его "концепции разви-тия гильдии" (таков был общий заголовок отчёта) самой осязаемой была подготовка к празднованию "столетия" гильдии. Настоящее число было поменьше - пятнадцать, но ощущалось как сто посредством торжествен-ной многозначительности оратора, пронзённой восклицательной интона-цией ведущего телемагазина, как кура-гриль - вертелом. Под настроение Фомину вспомнился анекдот, в котором подуставшая от вращения курица вопрошает: "Блин! Да когда же я наконец подохну?".
  Неосмотрительно крякнула душа Поломайло: им произнеслась "име-ющаяся необходимость реструктуризации координационного совета для восстановления его конструктивного характера в связи с невозможностью сотрудничества со значительной частью нынешнего состава координаци-онного совета гильдии". Курочка стыдливо зарумянилась, заёрзала и всхлипнула.
  Долго ли, коротко ли... Время дождалось, когда Поломайло остановил-ся, сложил листочки в пластиковую папку и посмотрел на исполнительного директора, отвечающую за протокол и ведение заседания.
  Тогда головы оппозиционеров-консерваторов, а вслед за ними и остальные головы повернулись в направлении Фомина. Маленький нюанс, который удобно объяснить неудобной посадкой на низких детских стульчи-ках: носы, подбородки и глаза на головах не теряли из виду опирающиеся на твердь ноги присутствующих, их сапоги, ботинки и туфли.
  Через два дня на сайте гильдии была представлена стенограмма дик-тофонной записи выступления Фомина. Небольшие неточности, редактиро-вание в целях благозвучия не исказили содержание.
  
  "Уважаемые коллеги!
  Президент заявил о необходимости реформирования координацион-ного совета. Почему? Сегодня я услышал от президента, что несовпадение мнений членов совета с его мнением является безнравственным и называ-ется неконструктивным сотрудничеством. Президенту два года мешали разные люди, а в итоге - большинство координационного совета.
  Мы не раз обнаруживали на сайте гильдии искажение фактов, несоот-ветствие представленных там протоколов и решений координационного совета. Из протоколов исчезали высказанные суждения и предложения, отличные от позиции президента.
  Его реагирование на ряд управленческих трудностей было эмоцио-нальным и сконцентрированным на себе. Акцент на поведении членов со-вета как источнике разных бед и неприятностей, акцент на поиске винов-ных, а не на поиске организационных решений. Он не объединял разные мнения и позиции членов совета, членов гильдии, а разъединял и противо-поставлял людей друг другу.
  Я не утверждаю, что Александр Поломайло совершил что-то крими-нальное, не буду его демонизировать. В любой организации и несогласие, и недовольство - естественное положение дел. Но я категорически не со-гласен со стилем управления, который направлен на разделение людей. Не согласен с тем, как всё делается скрытно. Не согласен, что остаётся только по событиям вычислять решения, принятые теневым кабинетом, сформированным по принципу личной лояльности президенту.
  Насчёт перевода гильдии на коммерческие рельсы. Это очень серьёз-но. Такой поворот в жизни общественной организации, в жизни професси-онального сообщества нуждался бы в публичных дискуссиях с участием всех тех людей, которые много лет создавали Гильдию, включая нынешних членов координационного совета. Атмосфера Гильдии как места для про-фессионального роста, признания и поддержки - такая атмосфера не сред-ство, а одна из целей Гильдии, относительно чего годами имелось согла-сие.
  И эта атмосфера сильно изменилась при президенте Поломайло, вер-нее - ушла. На смену пришло недовольство, пришли обиды и высказыва-ния - цитирую - "я тут не нужна", "не нужен". Объективное свидетельство: малая, как никогда, посещаемость ежемесячных заседаний координацион-ного совета.
  Такое поведение действующего президента я считаю неприемлемым. Более того, считаю деструктивным для профессионального сообщества. И предлагаю не рекомендовать общему собранию Гильдии кандидатуру Александра Поломайло для переизбрания на следующий срок. Предлагаю, требую поставить это предложение на голосование".
  
  Неизвестно, в какой мере эта речь являлась импровизацией или была заготовлена.
  В чём точно нет сомнения - так это в статичной, как фундамент у еги-петской пирамиды, убеждённости Фомина, что с нечистоплотностью надо бороться там, где живёшь. Спиной к лукавству, к лукавой демагогии. В паре с этим убеждением - надежда, что люди его поддержат, если не голосом, то поднятыми на голосовании руками.
  Павел Николаевич терпеливо переждал чередование шипящего под-скока и высокого отскока и настоял на голосовании.
  Свершилось!
  Присутствовали пятнадцать человек. За предложение Фомина проголо-совали восемь, против - семь!
  Оксана Поломарчук распечатала запас и стала разбрызгивать возмуще-ние неблагодарностью плебса, но успела только слегка окропить арену. Потому что Саша Сергеевич встал и пошёл, на ходу примеряя стигмы и со-чиняя будущую святость последнего российского императора на пути в Ипатьевский дом. Поднялась и верная свита мученика. Они шли гуськом, провожаемые поочерёдно и персонально комментариями той керамиче-ской плитки, что встречала их на входе. Миновать свободолюбивую плитку было практически невозможно. Разве что перепрыгнуть...
  Оглядка на так называемый научный подход требует признать, что аре-ал человеческой популяции не ограничен стенами детского садика. Поэто-му, считаю своим долгом сообщить о двух событиях. Первое из них син-хронизировано с началом речи Поломайло, а второе - с исходом оскорб-лённых благодетелей, когда Сергеевич и иже с ним собирали вещи, вста-вали, бросали гневно-презрительные реплики, метали испепеляющие взгляды и дефилировали к выходу.
  Во-первых, живущий двойной жизнью профессор государственного университета Зомбии, которая географически вытянута вдоль Индийского океана, и он же маг-чернокнижник (втайне от администрации университе-та), читал лекцию студентам в курсе зоопсихологии. Без всяких видимых предпосылок он почувствовал необычайный прилив энергии и удивился этому. (Сомнительно, чтобы он слыхал про гильдию в далёком Нижнем Вяземске.) Будучи не в силах остановиться, отступил от темы и рассказал недоумевающим, но заинтригованным студентам о неукоснительном обы-чае, который практиковался в одном из княжеств древнего Закулисья:
  - С наступлением солнечного затмения закулисцы обменивались име-нами. К имени также были жёстко привязаны родовые привилегии и обяза-тельства, семейное положение, положение в обществе. При этом, обмен мог состояться только между людьми одного сословия, одной касты. Но однажды некто Пол О´Майло из клана писцов совершил подлог: отправил-ся в отдалённую закулисную деревню и сказался раджей. Через какое-то время жульничество вскрылось и последовало наказание. Древние законы не отличались склонностью к кровопусканию, предприимчивого жулика не били и даже не прогнали: его лишили имени! Подобно тому, как нет имени у пасущейся в огороженном садке игуаны. К нему никто не обращался; жители не допускали возможности обратиться к нему хотя бы так: "Эй, Ни-кто, хочешь есть?". Лишь тогда, когда его голодное изнеможение станови-лось рельефно выпуклым, могли из сострадания крикнуть: "Иди сюда. На...".
  Второе событие востребует воображение. Как известно, занятием, лю-безным сердцу деток младшего школьного возраста, когда они мучитель-но приклеены к парте, является протыкание мысленной спицей глобуса, и без того пришпиленного к орбите. Такая спица нынче вошла в грунт земно-го шарика в Нижнем Вяземске, пронзила центр и вышла на противополож-ной стороне - в зоопарке Ойсбрука, третьего по величине города Новой Уффляндии. В вольере с выкрашенными белой краской прутьями, молодой, но уже половозрелый жираф собирался задуматься, каким из двух боков повернуться к бесполезным двуногим бездельникам. Всё случилось стре-мительно. По всему судя - мгновенно. (Сергеевич наступил на плитку?) Жираф поворачивается хвостом к посетителям, сооружает зеленовато-жидкую зловонность, хихикает, подгибает передние ноги и заваливается на правый бок.
  Ну захрапел бы, ну захрюкал - ну ладно! Таков уж язык общения жира-фов! Но вы когда-нибудь слышали, как жирафы хихикают? Я - нет! Но в служебном расследовании, проводимом по случаю испускания духа жира-фом, именно на этом упорно настаивал смотритель впоследствии, когда давал пояснения. Чем усилил подозрение. В числе подозреваемых оказал-ся несчастный ветеринар, который осматривал животное совсем недавно и пребывал в полном недоумении относительно причины жирафьей беды. И был уволен.
  ... В Ойсбруке смерть жирафа уже добежала, домчалась до взволнован-ного директора зоопарка, когда нижевяземская Надя поделилась своим наблюдением. Оказывается, она записывала психологизмы из получасовой речи Саши Сергеевича. Подсчёт показал, что слово "ответственность" ска-зано им четыре раза, трижды - "самоактуализация", по два раза - "экзи-стенциальный" и "идентичность". По разу произнеслись "когнитивный диссонанс", "осознанность", "аутентичный" и почему-то "перфекцио-низм".
  В другой ситуации оперативная статистика могла бы рассчитывать на краткую улыбку, но сейчас сопроводилась громким и всеобщим хохотом.
  Почти религиозная поглощённость современников статистикой чревата тем, что потомки недополучат "корзину неиссякаемой мудрости", "бес-ценную кость раздора" и "капнуть в пучину позора", которые также укра-шали речь Поломайло, подобно флюгерам на сторожевых башнях крепо-сти.
  Когда отсмеялись, Ира Кашкарова сказала с улыбкой на размягчённом от смеха лице:
  - Павел! А давай-ка ты будешь президентом! Я помню, как ты упирался два года назад. Но это когда было...
  - Не скрою, вероятно как многие, я думал, кто будет руководить гиль-дией после Поломайло, - Фомина предложение Иры врасплох не застало. - Я не могу стать президентом. Потому что мне будут приписывать наше сегодняшнее решение, я стану олицетворять раскол. Упрёк ко мне будет поводом для компрометации гильдии... Давайте сейчас решим о времени следующего совета. Подумаем, подготовим предложения. А на эмоциях - какой может быть разговор о кандидатурах? К нам присоединятся те члены совета, кого сегодня нет... А пока, сейчас, имеет смысл обменяться сооб-ражениями о будущем, о развитии гильдии. Чтобы получить предваритель-ную картину, представить спектр мнений.
  Сказанное им - правда? Если он подзабыл, то приходится напомнить: выражение "пол правды - не ложь, а тоже правда" - одно из тех, что дово-дилось от него слышать более, чем один раз. Если его ответ Кашкаровой - это только пол правды, так что ещё?
  Сливочное дополнение: конечно, он испугался. Это утверждать не-сложно: страх в природе любого отказа. Не хотел меняться, лень меняться, страх меняться... Менять свою привычку опекать людей, которые ему дове-ряют. Официальный статус руководителя непременно добавляет влияния, а иначе зачем он!? Квазиреальный Фомин вывалял в одном соусе, в одной тарелке позицию руководства и использование влияния. (Термос с кипят-ком в холодильнике!) Откуда-то у него взялось, что пользоваться статусом - нечестно! Словно нарушение в детской игре, где по правилам все прыгают на соседнюю меловую клеточку на асфальте, а кто-то прыгает через одну и ссылается на то, что у него ноги длиннее и потому он прав! Откуда-то у Фо-мина получалось, что если то, что он предлагает и делает - имеет силу, то оно не нуждается в подпорках статуса, в указании на учёные степени, титу-лы, должности и прочие прежние заслуги. (Сию претензию выражают яс-нее некоторые женщины, когда говорят: "Полюби меня не за красоту!".)
  Не является ли его отказ следствием неуклюжего страха знаменитости; того, что общедоступная "Сенькина шапка" может и на глаза сползти? Это определённо, что Фомин, тот самый Павел Николаевич, сторонился знаме-нитости. (Мёд знаменитости зависит от вкусов, а они, как известно, разные.) Знаменитость тоже добавляет влиятельности.
  Идея ясности относительно данного пункта простительно привлека-тельна. Окончательная ясность привлекает, подпускает поближе и - отпры-гивает на прежнее расстояние: примерно год назад случилась забавная история, основанная на недоразумении. Фомин тогда проводил обучение в Риге, и к нему обратились с просьбой провести дополнительно одноднев-ную работу, встречу с практикующими психологами из разных мест Латвии. Когда он спросил о теме, то организатор ответил: "Да всё на ваше усмот-рение. А хотят они - познакомиться с вами".
  Павел Николаевич взял, да и понял эти слова как заказ.
  - Я буду говорить, отвечать на вопросы, пойду вслед за группой, - так начал он эту однодневную работу. И стал рассказывать свою профессио-нальную биографию, а попутно и непрофессиональную, выделяя ключевые моменты, эволюцию своего взгляда на психотерапию. Когда пошёл второй, а потом и третий час его экспромта, участники стали переглядываться. Од-нако, когда день завершился, и они стали высказываться о полученных ре-зультатах, то благодарили.
  - Хотя, - признался один из участников, и многие присоединились кив-ками, - изначально я был ориентирован на интерактивную презентацию методов психологического консультирования.
  Из их слов у Фомина сложилась следующая картина: они решили, что имеют дело с вариантом восточной модели обучения, когда учитель не указывает, что и как надо делать, а позволяет быть рядом с ним. И ведущий сейчас раскрывает себя, создавая тем самым возможность осознавать свой профессиональный путь. Что есть для них "уникально и ценно"! Тут-то Па-вел Николаевич и задумался, не ошибается ли он насчёт себя, если смог целый день находиться в центре внимания, бултыхаться в бассейне внима-ния.
  
  - День изгнания бесов, - Слава Коловангин, как бы подводя итог, гром-ко сопроводил шум завершения, шум прощания и обратного перемещения детских стульчиков.
  История с "изгнанием бесов" аукнулась Павлу Николаевичу тем, что через неделю позвонила Фёкла Львова из "Гиппократа" и, ссылаясь на трудные финансовые времена, предложила изменить условия сотрудниче-ства в сторону снижения размера оплаты. А как же, времена очень труд-ные: ведь муж Фёклы Львовны - долгоиграющий клиент у Поломайло! Беспрецедентное для окрестных мест и предсказуемо отклонённое пред-ложение. Не все расставания выглядят прилично.
  
  7
  По рассказам, подозрительно похожим на сговор, когда люди узнают, что из-за неизлечимой болезни остаток их дней точно отмерен, то начина-ют осязать жизнь "как никогда прежде". Много острее, ярче. Они замеча-ют, обоняют, что апрельский воздух, например, отличается от мартовского своим пряным вкусом; слышат, как вечерний поток автомобилей, что мед-лят на крутом повороте, отмеченном оранжево-синим светом фонаря на столбе, изогнутом совсем как удачно пошутивший конферансье в поклоне - этот поток распевается на языке итальянской оперы, с жестикуляцией, громкими восклицаниям и общим согласием мелодий. Ограниченность жизни, ограниченность возможностей оттеняет их значение: иначе всё успелось бы когда-нибудь потом. Слушая, находясь под влиянием таких рассказов, их адресаты в течение некоторого периода опять думают про то, что знали и прежде.
  К концу месяца октября время Павла, словно заключённое во вращаю-щуюся центрифугу обязательств, истончалось, расплющивалось по стенкам. Вследствие чего он не учуял, что в подъезде дома несколько дней пахнет краской. Что в любимой кофейне с большим окном на мощённую мосто-вую, отделённую от набережной Вертуги лёгким орнаментом чугунной ре-шётки, кофе почему-то стал чрезмерно сладким. Когда в доме недавно подключённые батареи отопления остыли на сутки, то его тело не сообра-зило потребовать дополнительную одежды. Было и такое: в район Крапив-ного рынка, окружённого приземистыми двухэтажными фасадами восем-надцатого века, первичный цвет которых уравняли пыль и время, к восторгу горожан забежал заяц. Павлу, который оказался неподалёку, заяц показал-ся столь же обыкновенно-пресным, как голуби, что переминаются вокруг крошек, разбросанных зоофильными старушками.
  И всё это - октябрь месяц.
  Но вот уже и двадцать восьмое число, середина пятницы подгоняет на расстояние вытянутой руки зримые образы воскресенья. Дня, когда офици-альному выходному и личному отдыху предстояло совпасть.
  - Павел Николаевич, вы уже знаете? - взволнованный телефонный го-лос. Секретарь кафедры пропустила приветствие.
  - Знаю что?
  - Умер Борис Аркадьевич!
  - Что!? Что вы говорите?
  - Я подробности не знаю, мне Руслан Артурович сказал. Похороны бу-дут в воскресенье, на Громовском кладбище. В двенадцать кремация. Рус-лан Артурович поручил обзвонить сотрудников, вот я и звоню сообщить.
  - Спасибо, - чуть помолчав, только и смог сказать обескураженный, по-трясённый Фомин.
  Боря... Весёлый, жизнерадостный, азартный... Бывал и другим: Фомин видывал, но какое это имело значение?
  Жена с шестилетней дочкой собралась в Крым, в Севастополь, пого-стить у мамы. Третий месяц беременности, радость ожидания второго ре-бёнка... Удобный по времени рейс. Боря заблаговременно заказал такси, чтобы проводить семью в аэропорт. Все вместе позавтракали. Оделись. Борис Михайлушкин поднял чемодан и упал навсегда. Оторвался тромб. "Навсегда" в соподчинении с "упал" означает, что его органическая обо-лочка никогда более не находилась в вертикальном положении, если вести перпендикуляр относительно земной поверхности вдоль позвоночника.
  
  На похоронах: слова ищутся, да найдутся ли?
  Хотя... Отыскались слова из речи Русланова перед кремацией. У откры-того гроба он скажет:
  - Я, как его начальник, обязан...
  - Когда я приглашал его в оргкомитет, мне...
  - Я хочу отметить, что высоко ценил его постоянную ответственность и исполнительность, что внесло вклад в развитие и репутацию возглавляе-мой мною кафедры...
  - Борис Аркадьевич с честью представлял университет в Казахстане, руководил исследованием по гранту, который я пробил...
  - Он замечательно презентовал книгу кафедры "Транскультурные ас-пекты психологического консультирования" под моей редакцией...
  Каждое местоимение первого лица отзывалось на входе в горящие уши Фомина ночным звуком, который при забивании бетонных свай для устройства фундамента разрешён строителям только в дневное время.
  Когда Павел Николаевич вернулся с кладбища домой, то испытывал сильное возбуждение. "Сильное возбуждение" - это выражение тритоно-подобных экспертов, что опираются на четыре лапы своего холоднокровия, когда напускают на себя дорогостоящий окрас-туман всезнания. Его гнев расширялся, облеплял бешенством лицо и грудь волной жара. Словно фа-кел от пылающего вовсю дома резко приблизился из-за порыва ветра, что поменял направление. Гнев сковывал выдох, но энергия переполняла и не позволяла ничего делать, кроме как думать о смерти. Это не вполне были слова и формулировки, которые добываются упорным старанием, подоб-ным тому, что присуще старинной ярмарочной забаве: карабканью за при-зом по гладкому столбу. Нет, максимум того, что для подобного думания требовалось делать - это не покидать водительское место и придерживать руль, позволяя машине вписываться в извилистые повороты тенистой до-роги через лес незадолго до заката; а встречные солнечные вспышки - слова и образы - не останутся незамеченными.
  Фомин разулся, скинул верхнюю одежду, принялся расстёгивать пуго-вицы на рубашке, но не закончил и стал перемещаться по квартире. От гос-тиной до комнаты сына. От окна к окну. И в обратном порядке. Упорядо-ченным, однородным передвижение никак не назвать: и не медленная ходьба, и не метания, и не поиски подходящего места...
  - "А подумаю-ка я о своей конечности", - он затеял обращённый к се-бе монолог. - "Зачем отрицать - мне хочется, чтобы что-то осталось после меня, после моей смерти. Так легче примириться, нет - отмахнуться от умозрительного ужаса превращения "нечто в ничто"... Смотрю: мои глаза выбирают вещи, с которыми у меня связаны воспоминания. Ведь вещи пе-реживут меня. Так какие из них сохранят меня больше? Сохранят больше "меня": моего самоощущения отдельности, ощущения особой - исходной и постоянной - точки в системе координат. Вот серебряная чайная ложечка из моего детства, приобретённая мамой "во времена первой советско-китайской дружбы", как она любит добавлять. На выпуклой, нижней сто-роне ложечки диковинная птичка расправляет и будет расправлять крылья, готовясь вспорхнуть с цветущей ветки. Птичка преданно следовала за мной, за исключением армейских казарм. Не затерялась, хотя ей и довелось ще-бетать с Никиткой. Черенок ложечки был погнут и выправлен мною, но не вернулся к первоначальной прямизне...".
  Фоминский поток усиливался в сформированном русле:
  - "А вот - книжка "Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо", истрёпанная многократным сопереживанием, но не развалившая-ся. Пятьдесят второго года издания. Это - подарок на мой день рожденья. Как было принято, с дарственной надписью: "Дорогому внуку Паше на па-мять от дедушки Степана! 1969г." И подпись... Или - зелёный от окислов пятнадцатисантиметровый колокол. Кто-то из гостей сказал, что подобны-ми были оснащены ещё дореволюционные речные пароходы. Мне ясно, ярко помнятся обстоятельства, связанные с ним. В своём предшкольном девяносто третьем году Никита часто болел. Идея о пользе деревенской жизни и финансовые накопления пересеклись тогда в пустеющей, на пять дворов, деревне Ерёмки, в двух сотнях километров от Нижнего Вяземска. Этот колокол, верней колоколец, найденный на чердаке, - всё, что оста-лось от дома с четырёхскатной крышей, довоенной постройки. Худая кров-ля из деревянной дранки, в одной из двух комнат пол просел из-за про-гнивших балок. К дому приходил полакомиться травкой соседский бычок. Ника бычок боялся так же, как и тот его. Лес: медвежьи следы, подосино-вики, что теснились друг к другу и составили своими шляпками почти сплошную, сладко-оранжевую клумбу. По-настоящему заброшенная, не-жилая соседняя деревня, куда мы вдвоём совершили дальнюю прогулку. Заглянули из любопытства в глухую баньку, что топилась по-чёрному, и об-наружили гигантские пластины сот и громкий гул. В дверном проёме мель-кнули несколько шершней: они явно не ожидали посетителей изнутри своего улья. Не похоже, чтобы Ник испугался - с чего бы ему пугаться? Но мне с достатком хватало эпизодов из своего уличного детства, чтобы срав-нивать ощущения, когда жалит пчела, оса, шмель или шершень. Не будучи энтомологом, я отдаю шершню победу за явным преимуществом. Поэтому прижал Никиту к себе, скомандовал "держись крепко!" и бежал так, как бегают на шестидесятиметровке. И, со страху, продолжал бежать за фан-томный финиш. Отдышавшись, я что-то, уж не помню что, рассказывал удивлённому, но вовсе не испуганному шестилетнему ребёнку о жизни шершней... После двух пасторальных сезонов с дома исчезло полкрыши, просел пол и в единственной жилой комнате. Никита к этому времени окреп, перестал болеть".
  Всклокоченный мужчина в расстёгнутой наполовину и не заправленной в брюки рубашке так нигде и не присел, продолжал оставаться на ногах, но ни одно из двух больших зеркал в квартире не встретилось с ним.
  - "Мои воспоминания оживляются, живут в чайной ложечке, в дедуш-киной книге да медном колоколе. Моя смерть в мгновение обнулит, смах-нёт в -- эти воспоминания... Нет, не так: когда эти воспоминания обнулятся - тогда я действительно умру. В том их ценность для меня. А без меня они ценности не имеют. Мои истории умрут вместе со мной! Так что же: я - это мои воспоминания? Что-то тут не сходится... Моя способность повлиять на что-либо? Но очевидно, что влияние может длиться и после погребения... Уловка: слияние с социумом, с другими - тоже попытка "сделать нос", по-казать язык мыслям о собственной смертности...".
  Разворот застиг его в середине коридора.
  - "Ишь ты, детские образы, детскость отрицает смерть! Нет... Вернее - да!!! Да, так, как я чувствую - я не нуждаюсь ни в ком, кто подтверждал бы ценность моих воспоминаний, переживаний! Я не нуждаюсь в самообмане, что Никита, а затем его дети, будут держать в руках подарок моего дедушки - их прадедушки, гладить мою-свою чайную ложечку с птичкой, трогать морской-деревенский колокол, и будут чувствовать ценность этих вещей так же, как я. Нет!.. Да, дело не в том, что они могут или не могут разделить со мной ценность моих историй, а именно в том, что я в этом не нуждаюсь. Не нуждаюсь в слиянии с другим, с другими". - Мужчина опять внезапно, резко развернулся, остановился и, сам того не замечая, вцепился двумя руками в края воротника. - "Не обманываю ли я себя? Но это моё чувство, а чувство, по определению, может быть преходящим, но не ложным! У Ника другие, свои, неведомые мне воспоминания: о колоколе из Ерёмок ли, обо мне ли... Никакого смысла задавать сравнение вопросом про то, будет ли его переживание независимости, отдельности, а то и одиночества таким же, как моё? Мне нет смысла сравнивать наши воспоминания, наши дости-жения. Думать: научится ли, умеет ли он то, что считаю своим достижением я - вставить свой день в творчество... Нет смысла желать тождественности, будто это возможно: в облике Никиты человек с моими воспоминаниями и достижениями. Опять я...".
  За много тысяч миль отсюда поднялась волна, гонимая грохотом про-должающего рушиться ледника.
  - "Я не продлюсь в нём! Это ему не избежать сравнения. Когда-нибудь, без меня. Только я здесь ни при чём... Если запишу свои мысли, а Никита когда-нибудь прочтёт, то это ничем не поможет ему, как бы я - я, я, я и именно я - этого не хотел в своей необъяснимой, невыразимой заботе о нём. Это - нереально!".
  8
  Октябрь закончился тем, что в ночь на первое ноября выпал снег. Для Нижнего Вяземска ранний снег никакая не экзотика; но, чтобы так обильно, чтобы столько?! Не припомнить, чтобы после первого снега приходилось сразу заниматься очисткой крыш.
  Фомин даже не пытался приехать в университет на машине. Восполь-зовался тем, что его занятия сегодня начинались с третьей пары, позволил себе медлительность. Оделся потеплее, в пуховик, превратившись в округ-лую заготовку для мечтательного скульптора. Ехать в метро было жарко. Зато он намеренно медлил от выхода метро до тугой, инертной входной двери факультета. Той далёкой двери предшествовала несуразная ступень-ка, на которой с непредсказуемым результатом - от неуклюжести до изя-щества - ежедневно предпринимались попытки гендерной дискримина-ции. Это случалось, когда мужчины, выросшие в традициях отечественной культуры, приближались ко входу вместе с лицами, чей пол им удавалось идентифицировать как женский, даже вопреки современному крою одеж-ды. Тогда мужчины стремились первыми открыть действительно тяжелую дверь и придержать её.
  Из-за снега под ногами Павел шёл совсем медленно; получилось по-чти вдвое дольше обычного. Отсутствие признаков солнца, отсутствие идеи облачности: однородный светлый фон поверх города не мешал ему наполняться отчаянной белизной. Белый цвет под ногами и между ногами, на деревьях, скамейках, фонарях, кустах. Одинаково белые снежинки. На этой подложке и встречная собака на поводке с её хозяином были только белыми. Альбиносы. Родственная парочка, озабоченная отнюдь не поиска-ми смыслов. Только пересохший педант высмотрел бы на их шерсти вкрапления других красок. Зрение так напиталось белым, что отказывалось распознавать, признавать существование другого цвета. Фомин аккуратно обошёл одного взопревшего дворника, который в диалоге с лопатой звуч-но, вслух транслировал ей известные определения данного погодного фе-номена и его родителей. Доступные уху окончания рифмовались. (Не всё так явно, как кажется: разве Нижний Вяземск не есть тот благословенный град, где поэты выстраиваются в очередь для трудоустройства дворниками? Разве указание на двадцать первый век даёт основание посчитать тему природной мощи исчерпанной, разве способно помешать поэтам вновь и вновь обращаться к такой форме, как хвалебная ода?)
  Непривычные лакуны тишины: машин было мало, они ехали медленно и шины не шумели: шипам было не во что въедаться. Огороженная груда битого кирпича в отдалении, на месте снесённого из-за ветхости здания, обернулась достоинством старинного кургана.
  Скульптура в натуральный рост: матрос, ступивший первым на берег Вертуги, удобно именуемый диким - в предыдущей, доснежной жизни. Чтобы заглянуть в глаза мифического первооткрывателя, необходимо счи-стить с его лица снег. А без этого - продолговатый сугроб. Заснеженное воображение вытягивало кадры военной кинохроники времён зимней кампании: упрятанный в белое лыжник с забинтованной винтовкой за се-кунду до того, как разрыв артиллерийского снаряда разомкнёт лыжню, разорвёт прямую линию, что соединяет лыжника-матроса с кинооперато-ром.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Глава шестая,
  последняя, конкретная, в которой Фомин сначала просыпается, затем в путь отправляется. Но возвращается. В ней отсутствует предупре-ждение о том, что не случается. Зато в этой главе Павел Николаевич готовится размышлять о преимуществах голубиной почты, встречает Новый Год, смеётся, читает стихи, устраивает привал на вересковом поле и выезжает по Каштановой аллее.
  
  1
  Письмо пришло, когда до следующего, две тысячи седьмого года оста-вались две недели. Интернету только предстоит измельчиться до мобиль-ного формата, а пока, вечером, Павел Фомин присел на любимый ясеневый стул у своего персонального компьютера, который, сколько ни сопротив-лялся, но обзавёлся семейной привязанностью к клавиатуре, мышке и мо-нитору, да и решил "состариться и умереть вместе с ними в один день". Угодный спине стул был представлен семейству после строгого отбора. Предыдущий стул оказался сродни человеку, который с виду обещает мно-гое, но после внесения оплаты исполнить обязательства отказывается. И, невзирая на клятвенные обещания исправиться, глухо и с дискуссионной беспощадностью удаляется в ссылку.
  По адресу в электронном почтовом ящике, разделённом символом безответной домашней собачки, которая расслабленно дремлет, укрыв-шись хвостом, перепрыгнуло через слепое пятно и обнаружилось письмо с пометкой "Анна Рейнер. Вестник практической психологии". Очень удоб-но: ни следов нажима ручкой, ни размытых слезой букв, ни телесно-чувственного иносказания духов. Безопасно для жизни страшащихся стра-ха. Стоит закрыть приложение, а лучше, для надёжности, и питание гаджета выключить - вот уж и нету ничего! Померещилось! Жертвоприношение без веры. Распечатать на бумаге? Только как улику: забота о лесе, экономия на древесине для бумаги. В иных случаях это подобно тому, как адресат при-говора сам бы соучаствовал в его сочинении.
  Оно, письмо, начиналось наотмашь, без обращения:
  
  "В наших разговорах ты ни разу не сказал, не намекнул, что хочешь прожить со мной будущую жизнь, в которой также могут быть наши дети. Я так ждала, что ты скажешь. Это сильнее меня. А я не смогла заговорить первой. Не хочу, не могу себя предложить. Это уничтожит уважение. Уни-чтожит то, что мы одинаково ценим в наших отношениях.
  Помнишь, мы были в гостях у Кропаневых? Ты с Гришей остался в до-ме, а мы с Ниной вышли и сели на скамеечку у старой яблони, ветви кото-рой нагнулись под весом крупных жёлто-красных яблок. Нина ещё сказала, что так много яблок впервые за многие годы. И как-то случайно вышло, что она пересказала твои слова о том, что дети - это очень больно. Так порой больно, что ты и не можешь честно сказать себе, хотел бы вновь детей в былинном "если бы можно было всё начать сначала".
  Помнишь, ты как-то сказал, что молодые мужчины и женщины, прихва-ченные любовью, начинают выдумывать друг друга, что это неизбежно. А потом начинают воспитывать, подгонять друг друга под свои представле-ния, ожидания. Я подтвердила. В этой мысли, самой по себе, нет ничего необычного, нового. Но я запомнила то, как именно ты сказал это: неодоб-рительно, даже осуждающе. Противопоставил зрелым отношениям, в ко-торых это давление растворяется, выветривается... Что и есть принятие.
  Может и поэтому я чувствую в себе страх, что ты сочтёшь меня ребён-ком. Скорее всего, справедливо. Но не могу чего-либо недоговорить тебе. Я сама в себе не уверена: мне так уютно, так хорошо с тобой, и я же отво-рачиваюсь от зеркала, когда отражение спрашивает, чего я хочу.
  Три недели назад мне предложили работу во Владивостоке. Это отно-сительно случайно: то, что предложили сейчас. Я согласилась. Это не слу-чайно. Мой Владивосток - необходимость отрезать себе обратный путь. Я уезжаю за ребёнком. Мне стыдно. Я сама называю себя дурой. Прости ме-ня, если сможешь. Знаю, что делаю тебе больно. Очень хочется надеяться, что ты простишь меня когда-нибудь!
  Извини и за то, что не говорю с тобой, а пишу. Боюсь, ты отговоришь меня. Наверное, мне надо было сделать что-то ужасное, чтобы ты вознена-видел меня. Но это фальшиво, я не смогла придумать. Я прошу прощения за то, что причиняю тебе боль, но не за своё решение. Мне надо спрятаться за километрами. Это мой способ выжить. Пожалуйста, не пиши мне, не звони. Я не буду отвечать, а тебе будет неприятно. Не хочу этого. Пожалуй-ста, не пиши, очень прошу. Так будет лучше для нас. Сейчас, когда ты чита-ешь это письмо, меня уже нет в Нижнем Вяземске.
  Аня".
  
  Фомин дочитал и, сделав вдох, заметил, что забыл дышать во время чтения. (Иносказание, распространённое художественное преувеличение? Да, конечно. Но, когда приходится против своей воли оказаться там, где не готов оказаться, например, на лопате Бабы-Яги по дороге к печке, то все средства, все рецепты хороши!) Отстранённо, неприятно для себя, не веря, отрицая, поразился своей игривости: "Хорошо, письмо короткое, а то за-дохнулся бы".
  На самом деле всё было не так: во время чтения он не сглатывал слю-ну, и когда дочитал, то поперхнулся и закашлялся.
  ... Кракеновы щупальца альтернативных реальностей вытягиваются во всю длину в их стремлении добраться до Владивостока. Но они все - и каж-дое по-отдельности - достигали предела и лопались, обрывались: самолёт разбивается, какого бы числа, на какой бы рейс он ни брал билет... Не вы-живает никто...
  Вдогонку авиабилету, разодранному на мельчайшие клочки, какие только доступны жаждущим пальцам, через руины, на которые не успела осесть пыль, промчался авангард варварского возмущения:
  - "Вечно женщины претендуют, что они самые умные из двоих и зна-ют, что и как лучше!". - "Так неправильно, почему она ничего не сказа-ла?!". - "Если бы я знал, о чём она думает!".
  Он не замечал, что руки дрожат, не замечал озноба; слова враждовали, толкались между собой, как регбисты в изощрённом стремлении завла-деть желанным мячом. По-видимому, своей формой мяч напоминает ото-щавшим противоборствующим сторонам ароматную дыню, хотя они изо всех сил стараются это отрицать. Априори, у каждого игрока есть представ-ление о том, почему он хочет победить, почему хотел заполучить дыню-мяч. Но в отдельно взятый миг это не важно; он лишь мчится, ощущая при себе нечто. Исключено, чтобы в этот миг он помнил о дыне или иных мате-риях. Так мчались фоминские слова:
  - "Да, верно... Да, она правильно чувствует. У меня нет помыслов про ребёнка, нет намерений, нет желания во второй раз становиться отцом... Кто-то из моих клиентов, уж не помню, кто именно, рассуждал нечто по-добное: "Пусть себе рожает и растит, если ей так хочется. Я-то здесь при чём - это её желание!? Просто очередная договорённость"... Могу ли я сказать себе такое? Почему бы и мне так не поступить?.. Ну да, а потом, в покорном пластилиновом когда-нибудь, сказать сыну ли, дочке ли: "Я тебя в жизнь привёл - чего тебе ещё надо"? Такое тоже слыхал от клиентов, цитата... Верят ли они в то, что говорят: себя ли хотят убедить или и впрямь так считают? Хотя, разница эфемерна. Процесс и результат! А для меня по-добное рассуждение - это не что иное, как попытка самооправдания... Я в таком случае буду мерзавцем! Ей нужен тот, кто чувствует себя мерзавцем? Ответ отрицательный! Если нет хорошего решения, то решения нет!.. По-чему я не могу? Потому что смотрю вперёд: когда этот "подарок" для жен-щины подрастёт, привыкнет к своей отдельности, то он, "подарок", навсе-гда будет хранить в себе след того, где в нужное время был отец или где и почему не был. Несводимый отпечаток того, каким был его или её отец! Я это знаю, по себе знаю, я папину любовь чувствую, словно какой-то отпеча-ток в себе. Без разницы то, что мы разлучены с ним, находимся по разные стороны жизни!.. Хм, как сказал... Обычно я не избегаю называть смерть смертью. Вроде как боюсь царапнуть его неосторожно, доставить ему не-удобство... Ну так вот - не имею я права, не позволю себе лишить своего ребёнка такого же знания!".
  Муравей, подсаженный праздным созерцателем на соломинку: когда муравей почти доходит доверху, соломинка переворачивается и всё про-должается, всё начинается вновь. Так, от двери к двери, сновал между ком-натами Фомин. Двигал шторы, опирался локтями о подоконник и замирал, высматривал нечто в уличной пустоте. Вновь двигал шторы. Восклицатель-ные знаки выстреливали, ударяли, падали, осыпали искрами и головнями заполыхавшие просторы, баталию с внутренней перепалкой, перебранкой, бранью:
  - "Да, ошибается всегда мужчина! У настоящего мужчины всегда и всё в порядке! Проигнорировать вопрос ему позволено только после смерти! Этакое условие самоуважения для настоящих мужчин! Придумано женщи-нами, внушено мальчикам их мамами в назидание мужьям! Для своего удобства! Чтобы развязать руки женщинам, и они заботились о детях, а не о муже! Конечно, как же: мужчины любят женщин, женщины любят детей, дети любят хомячков, а хомяки никого не любят!".
  Злость высвободилась, вырвалась. Зашлёпала по направлению к ближ-нему плинтусу. Вот дура: разве ж ей там уместиться?!
  - "Что это? Что случилось? Аня ли сбежала, я ли её подвёл...".
  Самый подходящий случай использовать коньяк по назначению. Не усмешка, а элементарная наблюдательность: алкоголь и "что делать?" прекрасно уживаются в единой эстетической концепции.
  Из специального барного шкафчика в столовой, из-за спин винных бу-тылок он достал огромную бутылку коньяка в глянцевой коробке, подарен-ную благодарным диссертантом. Для этого пришлось растолкать соседок. Он был рад (?) сосредоточиться на внятной, близкой, достижимой цели, и, чтобы получить результат, пренебрежительно расталкивал, пихал ненуж-ные бутылки. (Пренебрежительно? С остервенением? Суетливо?) Коробка оказалась закрыта неоправданно сложной системой картонных задвижек, продублированных клейкой лентой. Грозившая затянуться борьба с упря-мой коробкой завершилась тотальной и безоговорочной победой, когда Фомин порылся в выдвижном ящике, взял нож и вспорол наискось плос-кий, алый хребет тёмной, насыщенно-красной картонки. Цвет роз, который любит, который любила Аня.
  Не смог обнаружить в шкафу коньячный бокал сразу, быстро. Зато са-мовольно нашлось дежавю. По очереди, фокусируясь на задаче, открыл соседнюю дверку, затем ещё одну в поисках коньячного бокала.
  - Бунт на корабле, - это он сказал уже вслух, с явной укоризной, обра-щаясь к невидимому бокалу, который выбрал неподходящий момент для заявления своей важности и выяснения отношений. В поисках Фомин за-глядывал на полки, раздвигал бокалы для вина, стопки, рюмки. (Наверное, такие настойчивые поиски зачем-то нужны. Но есть вопросы, от которых иногда стоит воздержаться.) Под руку попался одинокий, без пары, гранё-ный стакан с древней, безвозвратно утраченной историей своего появле-ния в доме.
  - Прячешься? - он пропустил призыв, исторгаемый многократно гра-нями стакана, и рявкнул на заигравшийся бокал: - Так не доставайся же ты никому! - отвернулся, замер, навестил смежное время, посмеялся над со-бой, с царственной снисходительностью простил себя и приложился губа-ми к горлышку тяжёлой бутылки... Так, стоя, он попеременно улыбался и отхлёбывал из бутылки. Отхлёбывал и улыбался. Подбородок увлажнился, с него закапало на мягкую хлопковую рубашку в крупную синюю клетку, три верхнии пуговицы которой не были застёгнуты. Каким-то пропущенным, асинхронным образом он оказался в гостиной и наконец опустился в бли-жайшее кресло.
  Павел напивался, бывал по-настоящему пьян два раза в жизни и пом-нил обстоятельства каждого из них: в школьном выпускном классе, когда его подначили на слабо, и на свадьбе друга-однокурсника, где был свиде-телем. И сейчас знал, что напьётся неизбежно. Наверняка.
  - Ничто не бывает впервые, - он вскоре перестал различать, когда го-ворил вслух, а когда - про себя. - Не впервые на белом свете любимые женщины исчезают, оставляя как бы объяснение, эрзац-объяснение причи-ны. Объяснения, которые, если вдуматься, ничего не объясняют. Свиде-тельствуют, что эти особы вполне способны исчезать и вовсе без всяких объяснений. Непостижимо. Неогороженный провал. Коньяк - замечатель-ное средство огородить подступы к нему. А если получится, то и опломби-ровать. Запломбировать.
  - Я в чём-то ошибся... Мало думал о её внутренних переживаниях, ма-ло говорил с ней? Принял за данность, что мы два взрослых, зрелых чело-века? Придумал? Мол, Аня взрослая, сама скажет, чего хочет. Если взрос-лый человек хочет подарок, то он и скажет "хочу подарок". Абсурд... Ко-нечно, я догадывался... А самому спросить - это как предложить? А потом сказать - "нет!"? А могу ли, мог ли я ей это дать? Дать то, что она хочет: ребёнка и семью? Откуда я знаю... Многие оказываются способны на то, чего в себе не предполагали. С чего мне быть исключением. Но это от-дельная песня, как говорится... И разве это вопрос, на который существует ответ? Столько есть вопросов, которые всё равно останутся без ответа...
  - Анна - не я. Пусть в себе разбирается, что правильно, что неправиль-но. Уехать, решить за двоих. Нравится мне или нет, так сделала - так ей правильно.
  - У неё - её вопросы и ответы, у меня - мои.
  - А мне как правильно?!
  - Ведь мог же я двадцать лет назад желать-хотеть семью: освежёван-ный мамонт, крепкий дом, очаг с хорошей тягой, дети. Много детей. Только неспособность постичь будущее и спасает юнца... Кстати, если по-честному, глобально - я доволен тем, каким вырос Никита... Хоть и бурчу иногда. А что изменилось, разве я не превосхожу во многом того себя? Сильнее, мудрее... Это что значит, это о чём я сейчас говорю? Созрел, что ли, для отношений, в которых мужчина приносит деньги, женщина их тратит на семью, и эта бытовая кооперация обоими ценится в первую очередь? Це-нить это - значит не роптать, что прогулки под луной вторичны, несуще-ственны, недовольство друг другом считать второстепенным и засовывать в жопу, молчать? Выходит, покойная Катя меня всё-таки воспитала? Нет, и тогда отрицал, и теперь не хочу таких отношений! Катина правда - это точ-но не моя!
  ... Желание, предвосхищение того, что станет плохо. Пузатая бутылка тёмного стекла легчала; это чувствовалось каждый раз, когда Фомин нена-долго ставил её на поверхность, а потом брал для следующего глотка за верхнюю часть, тонкую, более удобную для руки: - "Мысли начинают буль-кать... Ага, теперь я понимаю эту идиому".
  "Посмотреть на происходящее свысока" - очень подходило к случаю, так как вокруг потолочного светильника в гостиной загудела муха. Musca domestica - муха комнатная - не брезгует сожительством с людьми и их продуктами, за что и одарена ими своим именем. Рассматривается гипоте-за, что за её оживание отвечает не только тепло, но и необходимая концен-трация алкогольных паров. Кружащаяся musca (подвид Musca domestica domestica - муха обыкновенная комнатная) наблюдает, как сидящий в кресле человек с неудовольствием обнаруживает, что своевольная бутылка всё-таки опустела, как он неудачно ставит её на журнальный столик: при-земистая бутылка не удерживает равновесие, беззастенчиво ложится на бок и нагло скатывается на пол. В последующем, при надлежащем финан-сировании, учёные люди, подвид люди выученные, подтвердят способ-ность мухи оперировать категориями наглости и скромности. И тогда скромное катание бутылок по полу будет введено в правовое поле и объ-явлено легитимным. (Мухи отличаются ареалами: распределены по главам и страницам. Но их сущность неизменна.)
  Фомин слышал глухой удар от падения, но не отвлёкся от намерения: встал, пошёл по направлению к книжному шкафу, стараясь не терять рукой элементы попутной мебели и кусочек стены. Благополучно раскрыл за-стеклённую створку, высмотрел незабвенный томик Фёдора Измайлова. Похоже, он искал что-то определённое: его вниманию случилось задер-жаться и сконцентрироваться на нескольких строчках:
  
  В селении дальнем письмо непрошенное
  Мимо ящика у забора почтальоном нетрезвым брошено.
  Упадёт на траву,
  Поближе к небытию.
  
  Недоразумение,
  Недоступное наблюдение.
  Ветра порыв конверт на скошенный луг забросит.
  Разрешения ни у кого не спросит
  Дождь ночной.
  Недосказанность прорастёт травой.
  
  Пристроил книгу подмышкой, проделал обратный путь, положил её на стол. Не присаживаясь, перешагнул через улёгшуюся бутылку, осмысленно (верное размещение этого слова, по оси мысли) направился на кухню и достиг холодильника. Извлёк из дверцы начатую бутылку водки, забытую соучастницу какой-то радостной встречи в предыдущей формации. Отхлеб-нул. Вернулся в комнату, к столу, к шероховатой, тёмно-зелёной обложке. В кресло садиться не стал, а придвинул, волоча по полу, стул. Опираясь на спинку сел. Листал, высматривал диагональным взглядом вдоль страниц - нечто, что жаждал найти. А точнее - вызвать, извлечь то, что ускользало. И раздражался, словно куда-то торопился, опаздывал. Но, наконец, нетерпе-ливая рука, уже готовая предпочесть раздражению ярость, прижала книж-ный разворот:
  
  Случайной фары свет скользит
  Вдоль пары пыльных окон осторожно,
  В неровностях просторной ночи желтизной горчит
  И освещает с дрожью,
  Как с краю полки об одном гвозде
  Свисает непрочитанная книга.
  Кувшин с догадкой про букет,
  Без адреса обида,
  Крючок со шляпой позабытой,
  Трухой осыпавшийся образ,
  Ненужный ключ в замке двери прикрытой
  И на подушке безымянный волос.
  
  Захлопнул книгу. Резко.
  Хлопок отозвался растёртым эхом. В комнате ли, в ушах ли? Непонятно, где?
  Проникший в кровь алкоголь крайне пристрастно и предвзято то ли из-виняет, то ли усугубляет последующую нелепость поведения Фомина: бу-дучи пьяным вдрызг, в драбадан, согнутый в три погибели как прошлогод-няя кочерга, он громко говорит вслух на казённом языке учебников:
  - Реально не нужны двое для воспитания ребёнка... Ну, да: один чело-век обеспечивает и защиту, и модель поведения унисекс... Ага. Якобы, ты прежде всего человек, а уж потом мальчик или девочка. Как же! Идея ра-венства удобна и мужчинам, ибо с них снимается ответственность за дво-их...
  Без всякой видимой надобности он зачем-то решает отправиться на кухню, к мойке. Вместе с бутылкой водки, которую для верности прижима-ет правой рукой к груди, начинает вставать, встаёт, но роняет стул. Развер-нулся, не удержал равновесие, споткнулся об одно кресло и бухнулся в другое, навалившись свободным локтем на подлокотник:
  - Откуда страх, что чувства уйдут? - по всем признакам хозяин дома полностью утратил способность отличить сказанное вслух от внутренней речи. - Смешно, одни ушли, другие пришли! Пришли, ушли... Стремление ко взаимной любви и стремление реализовать свою отдельность. Неиз-бежное противопо... Проти-во-ставление. Другому. Потому что он другой. Испытание. Которое невозможно пройти... Найти пропорции любви и своей индивидуальности. Искать... Заведомо ущербное занятие. Неудача неиз-бежна. Убеждать себя в обратном - не само сочинение, а его оценка... - Он попытался подняться из кресла, но не смог. Тут же забыл об этом намере-нии. - Ценность любви между мужчиной и женщиной. Человек любящий - который не укоряет во временном затмении рассудка; он стремится к но-вой встрече и радуется ей.
  Пиктографический словарь конструктивиста, кропотливая реставрация павлообразов. "Любит": обнимающиеся человечки. "Затмение рассудка": пещерный человек в шкуре дикого животного, застигнутый полным лун-ным затмением. "Новая встреча": почтительный поклон двух средневеко-вых японцев в кимоно, приближение, открытые навстречу ладони.
  Ва-вы, ва-вы; перемалывание, переламывание, завывание, выпадание, ание, ани, а... Тремоло. Ва-вы, ва-вы.
  Вероятностное, вероятное событие: в доме множатся дребезги теле-фонного звонка, поднимаются, как вода в отсеках получившего множе-ственные пробоины корабля, возвращают, повелевают распрямиться. От стремительности он не удерживается на ногах и падает... Дребезги опали. Зато из глубины, никак не океанской, накатил позыв. Верно чувствуя, что не следует тратить время на попытки подняться, метнулся к ванной тем спо-собом, который первичен и естественен в блаженном младенчестве.
  Там сидел на плиточном полу. Там его рвало и выворачивало. И там удовлетворение от того, что теперь, наконец, он доволен. Доволен тем, что успел добраться до ванной, что пытается сообразить, сосредоточен на том, когда сможет выбраться из ванной, когда будет правильно начать выби-раться. Доволен, что думает о том, где лежат таблетки активированного угля, о маршруте к ним. О том, сколько их принять. И более ни о чём. Удо-влетворение, понятное исключительно ему одному. Так он будет вспоми-нать впоследствии.
  
  3
  Когда-то очень давно, уж не вспомнить при каких обстоятельствах, Фо-мин услышал шутливое наставление психотерапевтам: "Обратите внима-ние, какие клиенты к вам приходят. Если косяком пошёл клиент с суици-дальными намерениями, прячьте от себя верёвку подальше, а если пошли клиенты с шекспировскими монологами о бутылке, то пора подумать о своих зависимостях". Источником мог являться кто-нибудь из коллег, ре-шивший потрепаться в рабочем перерыве. Но, не исключено, это был Геор-гий Кайдановский. По крайней мере, это точно его слова: "Помогая клиен-ту, слышишь подсказку себе".
  Павел Николаевич вспомнил об этой шутке, когда в последнюю неделю года, в толще повсеместной предновогодней суеты, консультировал трид-цатипятилетнюю Ирину. О своём возрасте женщина сказала сама по ходу разговора; Фомин такого вопроса не задавал. - "Столько же сейчас Ане", - засохшей прошлогодней травинкой в веере грабель мелькнуло утраченное в пути извещение.
  Ирина вцепилась в вязанную тёмно-синюю шаль, словно в комнате бы-ло холодно, придерживала её на плечах и описывала состояние:
  - Апатия. Все силы остались с ребёнком. Ничего не хочется. Меня муж поддерживает, а я его отталкиваю, как мазохист какой-то... Поймала себя на мысли "какая-то жажда саморазрушения". Крах. Хочется никого не видеть, чтоб все оставили в покое, не трогали, - женщина прикрыла лицо ладоня-ми, для верности опустила голову, немного помолчала, достала платок и продолжила, подхватывая им катящиеся из глаз слёзы: - Я заблудилась. Я заблудилась, - повторила она дважды. - Ребёнок родился на восьмом ме-сяце, умер, когда пошла четвёртая неделя. Я его кормила, привязалась. С самого начала боялась, что умрёт. Вот и накликала.
  - Я не подготовила своё здоровье, подвела его, подвела ребёнка. Мы с мужем не думали о втором ребёнке, но когда беременность случилась, я настояла, чтобы сохранить его... - Ирина продолжала говорить о нём, об умершем ребёнке, когда пришёл вызов на её мобильный телефон, и Фо-мин вздрогнул от сухого звука выстрела и звона падающей гильзы следом.
  Принудительная остановка не означала, что сказано всё, чему предсто-яло быть сказанным, но он не удержался и спросил: "Кто установил мело-дию на телефоне?".
  - Мой сын, я не разбираюсь в телефоне. Сказал - "прикольно".
  Оказывается, первый ребёнок родился очень рано:
  - Сыну сейчас семнадцать.
  - Понятно - сказал тихо, почти пробормотал Фомин и спросил, вер-нувшись к предыдущей громкости: - А как звали умершего младенца?
  Молчание. Но молчание не статичное: всё лицо женщины затрепетало. Трепетало некрасиво, не согласованно, подёргиваясь. Какая-то аномалия: беззвучное движение не "от уха до уха", тем более что уши и частично щёки скрыты под волосами, а от подбородка к верхушке лба и обратно. С поочерёдным прикусыванием нижней и верхней губы, расширением кры-льев носа. Ненадолго веки сжимались с предельной силой.
  Молчание затягивалось.
  - Но ведь вы похоронили ребёнка? - поинтересовался Фомин.
  Кивок.
  - Да? И что на могиле?
  Ирина шевельнула губами еле-еле, на пределе слышимости:
  - Серёжа...
  - Так с кем вы разговариваете внутри себя? С Серёжей?
  - Да.
  - Что вы Серёже говорите?
  - Я говорю: "Прости меня...".
  - Но ведь если человек умирает, то он жил. Под каким именем он жил три недели?
  Удивляясь, она сказала чуть громче:
  - Серёжа.
  - Вы привязались к Серёже, думали, волновались именно о Серёже, правда?
  - Так.
  - Тогда кому вы говорите "прости меня"? Серёже?
  Ирина зарыдала в полный голос. Именно так; отнюдь не заголосила:
  - Серёженька, прости меня, прости...
  Спрятала лицо в платочке, совершенно не замечая, что тот совсем промок.
  Павлу Фомину сильно, очень сильно захотелось взять её за руку; но был остановлен пониманием: эти слёзы только между Ириной и её умер-шим сыном... Женщина отложила платочек, подняла глаза. Посмотрела. И продолжала смотреть в глаза Фомину прямо, когда говорила: "Спасибо. Спасибо вам большое". И легонечко, безоглядно и отважно - улыбнулась. Будто водомерка скользнула по поверхности пруда за прибрежный корень, не создавая кругов. - "Каким красивым стало её лицо" - непроизвольно отметил про себя Павел Николаевич и сам немного успокоился.
  В завершение консультации Фомин сделал то, чего обычно избегал: дал Ирине задание освоить телефон и самостоятельно заменить мелодию. Без объяснений. Она не удивилась и не поинтересовалась, зачем это нуж-но; кивком взаимопонимания согласилась сделать так.
  
  4
  В текущих обстоятельствах всё сложилось таким образом, что Павел впервые готовился встречать Новый Год вдвоём с мамой. Эта необычность проистекала из двух условий.
  Во-первых, Павел всячески лелеял принцип*, согласно которому встреча Нового Года есть сугубо семейный праздник. Считал этот принцип обоснованным, имеющим смысл. (Однажды, много лет назад, друзья предложили отпраздновать вместе. Он поблагодарил, но отказался.) Наме-ренная, культивируемая консервативность во всём: ёлка должна быть нату-ральной (забывчивость, присущая многим провозглашённым принципам: ёлка то не из лесу, а из питомника!), украшения - из детства, стеклянные или картонные, но не пластиковые, а подарки от неуловимого Деда Мороза должны внезапно обнаруживаться под ёлкой. Сын не должен пропустить ничего из того, что было в его собственном детстве. Отрезок времени, пока чаяния взрослого и ребёнка едины. Рукотворное мироздание, оправдание, оправдываемое любование.
  Во-вторых, Никита сейчас был в Берлине, на стажировке.
  Предыдущий Новый Год Фомин встречал у себя дома, с мамой и сы-ном. (Никита тогда ушёл праздновать с друзьями вскоре после того, как в телевизионных каналах артисты позвенели бокалами с шампанским и взя-лись за дело.) Но на этот раз Павел позвонил маме и предложил встретить Новый Год у неё. Этим предложением он обихаживал двух зайцев. Стар-ший, матёрый зайчище - это про то, что над мамой, когда один на один, он не главный. А меньшой зайчик - это факт, что она домоправительница и любительница потчевать у себя в доме, а потому, несомненно, будет очень рада.
  Так и вышло. Мама опешила, было слышно по голосу, как она рада и взволнована. Пришлось успокаивать:
  - Да ты не волнуйся, ничего особого затевать не будем. Ёлку и шампан-ское я беру на себя. Давай вместе: и меню, и готовка. Ничего необычного, - и, не дожидаясь маминой реакции, опередил вопрос, продолжил резко, с нажимом: - Мы будем вдвоём!
  Благо иметь маму, которая может услышать больше, чем сказано и промолчать - вопреки желанию.
  Зинаида Емельяновна скучала по детям. Это неважно, что Женя в её глазах неудачница: ни серьёзной постоянной работы, ни семьи. - "И без детей, и без регистрации отношений со свои другом", - так и выговарива-лась, жаловалась покойному мужу. На похороны отца Женя приехать не смогла, _________
  *Принцип (от лат. principium - "первейшее") - основополагающий посту-лат, положение, закон или движущая сила, лежащий (лежащая) в основе других истин, положений, законов или движущих сил.
  чувствовала себя виноватой. В действительности, чувство вины было и раньше, но было обоюдным, было и у матери. Фата-моргана связующего моста. Это вне разума: мать умом отлично понимала, знала, что в судьбе дочери, как и в её собственной судьбе, и судьбе всех людей детство не предопределяет всё-всё последующее. С Пашей, казалось бы, совсем по-другому. Казалось бы, по её биографической мерке, полное благополучие: престижная работа, учёная степень, семья, внук, тоже умный и здоровый. Но была у неё и другая мерка, по лекалу собственного семейного счастья. Кручинилась, что не может передать свой опыт. И всячески одёргивала се-бя, останавливала стремление повлиять, вмешаться, пусть даже макси-мально мягко, тактично. (Кто-нибудь скажет ей, что это невозможно? Она только улыбнётся: ещё как можно - незаметно и "во благо!".) Говорила себе: "Всё, что я могу ему дать - это оставаться живой, прикрывать от смерти. И не сковывать, не загружать его заботой о моей старческой не-мощи". В такого рода категориях, отполированных многократным повторе-нием, она и думала...
  
  Накатило тридцать первое декабря. Словно снежный ком, старательно вылепленный и отпущенный со склона, устремился вниз, набрал скорость, энергию и массу налипающего снега. А потом тихо, без пояснения к чему всё это было, замер посреди безлюдной равнины. Картина, заранее при-обретённая в подарок Ане, завёрнута и задвинута на антресоль в закоулке прихожей. "Лето" - на переднем плане надёжная тропинка через маковое поле, уходящая за пригорок; там, где тропинка всё равно, даже не будь пригорка, становилась неразличима - сомкнутая расстоянием зелень де-ревьев расступилась ровно настолько, чтобы уверенно пропустить озёрный отблеск.
  Короткий световой день только начинал угасать, а Фомин уже закупил продукты, которые обязаны быть наисвежайшими: хлеб, зелень... И далее, по списку. Установил в указанном мамой месте купленную заранее ёлку и нарядил её игрушками, привезёнными с собой в коробке.
  Из-за салата они поспорили; не крик, конечно, но голос на голос. Ми-молётный эпизод никак не отразился на обоюдной убеждённости в соб-ственной правоте и на благостном настроении. Мама, чья консервативность в своём собственном доме выглядела естественной, была в оппозиции к салату из авокадо с креветками. И саботировала, и разглядывала процесс его приготовления скептически-изучающим взглядом. А тут ещё, как нарочно, Паша резал авокадо неправильно, небезопасно. Острейшим но-жом, который сам заточил только что. Придерживал очищенный, скользкий плод сверху, из-за чего нож под ладонью периодически попадал в слепую зону. Зинаида Емельяновна боролась с собой, со своим желанием предо-стеречь, научить... А зря! Паша сильно порезал средний палец на левой руке.
  Через положенное время он добрался до того пункта в перечне кро-веостанавливающих мероприятий, где рекомендовано поднять конечность вверх. Присел за стол с высоко поднятой, вытянутой рукой. Немного рас-слабился, взглянул на палец, и до него дошло, какая комбинация с оттопы-ренным средним пальцем получилась. Захохотал и не мог сразу остано-виться. Мама забеспокоилась чуть ли не больше, чем в момент пореза: "Павлуша, что случилось?".
  Профессор права Вашингтонского университета Айра Роббинс вписался в историю заверением, что "жест укоренился в повседневной жизни - как в нашей стране, так и в других". Зинаида Емельяновна как раз являлась граж-данкой одной из таких "других" стран, так как гражданство США получить не удосужилась, равно как и гражданство Древней Греции, куда отсылают первые упоминания о жесте. Мнение профессора она не подтверждала; выросла в стране, в которой созвучно каждому дому разлетелось крылатое выражение "в СССР секса нет", что имплицитно исключало понимание гражданами фаллической символики, соединяющей древнегреческие шта-ты. Ни молодые коллеги, ни школьники, к их чести, к древней нью-культуре её не приобщили. Голливудские фильмы не смотрела и потому не соеди-нила между собой смех сына и значение данной комбинации пяти пальцев.
  - Ничего, мам, - он продолжал смеяться; от смеха глаза увлажнились. Где-то на заднем плане сцены прошлась привлекательная мысль о том, что если не остановиться, то можно досмеяться до того, что мышцы живота будут помнить этот смех.
  ... Не знаю, как это для других - для его матери, например, но лично на меня смех Фомина производил странное впечатление. Что-то не связыва-ется: какие-то низкие "мефистофельские" ноты и какая-то чрезмерная теплота ли, открытость. Какая-то неподобающая интимность. Затрудняюсь предположить, что это значит, зато могу сказать, что для меня его смех был неприятен и действовал как сочная раскраска саламандры, как сигнал воз-можной опасности, заставляя избегать ситуаций общения. В том числе и по этой причине у меня, к сожалению, не нашлось подходящего случая спро-сить, не считает ли он звучание своего смеха подобием сказочных коло-кольчиков на одеянии добрых фей, что возвещают приближение чудес. Хотя, почему к сожалению? Скорее к счастью, ибо вряд ли это привело к чему-либо хорошему: он и так меня избегает...
  - Надеюсь, что поговорка "как встретишь Новый Год, так его и прове-дёшь" допускает исключения, - вымолвил Паша, когда смог говорить.
  Примерно за час до полуночи пришло поздравление от Никиты:
  "Дорогие папа и бабушка! Поздравляю с Новым Годом! Желаю здоро-вья и счастья! Всего-всего, самого-самого"!
  - И всего-то? Ни "целую", ни "обнимаю"? Поросёнок, надрать бы ему холку, что он тебя обижает. Я-то ладно - старая бабка, но тебя-то он мог бы и побаловать! - Мама сыграла ворчунью, но маму она не играла.
  - Да нет, это он маленький.
  - А, как же, выгораживай его... Ладно, это я в шутку, ты понимаешь. Это касается вас двоих... А по-настоящему - он, вообще-то, очень, очень хоро-ший!
  Наступает момент, когда все жители страны делятся на две категории: на тех, кто успел оказаться за праздничным столом с первым ударом часов-курантов* на Спасской башне Московского Кремля и на всех остальных, которые не успели, не смогли, не оказались. Хороший повод сказать о --
  Или о том, что следует сказать. Застольная речь Павла Фомина не гото-вилась им заранее, но стоит ли ей удивляться? Уж если и волен он был, то в подборе слов. Но их суть... Разве не предопределено: мама, квартира, где вырос, ёлочные игрушки, с детства знакомые на ощупь? Был порыв под-няться, прикрыться торжественностью, но он справился с ним и остался сидеть.
  - С тех самых пор, как я стал жить отдельно, ты ничего не требовала от меня. Не играла на чувстве вины и даже не создавала его у меня. Даже больше - ты незаметно делала так, чтоб его не было, подыгрывала моему желанию быть самостоятельным. Ты всячески подпитывала иллюзию - да, именно иллюзию! - своей автономности. И это я взял от тебя, и сейчас ста-раюсь так делать по отношению к Никите...
  - Да ну тебя, сразу видно, что психолог, - мама смутилась. Реплика не нуждалась во внимании.
  - На самом деле, сколько бы я не благодарил тебя, я не смогу вернуть тебе столько тепла, сколько ты заслуживаешь... Не знаю... Даже не помню, как давно я не говорил тебе, что люблю. Стеснялся, что ли. Мол, нежности
  __________
   *Куранты - старинное название башенных или больших комнатных часов с набором настроенных колоколов, издающих бой в определённой мелодической по-следовательности.
  
  не для взрослых мужиков. Не знаю, наверное, стеснялся... Сама виновата: так меня воспитала... Шутка. Потому, не прячась за бокалом шампанского, я тебе говорю: мама, я люблю тебя. Я тебе очень благодарен! - И он спешно стукнул бокалом о бокал и сконцентрировался на своевременной прохладе напитка в направлении от губ к горлу.
  - Нет, Павлуша, ты мне очень помогаешь. Особенно с тех пор, как умер Коля, умер твой папа. Даже не знаю, чтоб я делала без тебя. А Никита, он очень хороший. Помогает мне, чем очень старается и для тебя, - мама по-чти тараторила. Привстала, поднялась куда-то неподалёку за платочком, спрятала за ним глаза, сложила и вернулась, прикрыв его сначала под бу-мажной салфеткой. Затем переложила платочек в рукав.
  - Пашенька, дорогой мой, любимый. Я сейчас получила всё, о чём меч-тала. Я очень хотела дожить, очень надеялась услышать такие слова. - Она достала платочек, приложила к вновь потёкшим глазам, пошла было из комнаты в сторону кухни, где, как она обыкновенно пародировала, было "место силы", но развернулась, подошла к сыну со спины, взяла легонечко ладонями за виски, быстро поцеловала в освобождающуюся от волос ма-кушку, отпустила и пошутила: - Скоро макушка у тебя опять станет удоб-ным местом для поцелуев.
  Паша вышел на балкон, немало загромождённый: этажерка, табуретки, стремянка, какие-то коробки... Зимой балкон использовался как филиал холодильника. Заметил, что вступил в снежок, принесённый косым ветром. Треск и вспышки фейерверков невдалеке. Подставил лицо морозному воз-духу. Постоял...
  ... Вернуться с балкона Павла Николаевича побудила холодная дрожь под рубашкой. Обстучал ноги, перешагнул порожек, закрыл балконную дверь. Бесстрастный, стратосферный вопрос-комментарий: "И где это я был; и где это был я?". Времени этого отсутствия для его выдающегося носа оказалось достаточно, чтобы заново открыть и вобрать смолистый еловый запах в комнате. Запах прошлого, безвозвратно, казалось бы, рас-сеянный, развеянный в каких-то многочисленных и бесконечных обстоя-тельствах и чаяниях и развернувшийся в исходную точку. Рефлекс, связую-щий с безопасным детством, с устойчивым чувством, что для любой беды есть защита и что впереди будет ещё лучше.
  ... Чай с кусочком лёгкого фруктового тортика оказался очень кстати. Патентованный эффект, гарантия гармонии по всей окружности.
  
  
  5
  Мини-каникулы, нерабочая первая неделя года. Вслед за ней - про-должение ничем не примечательной зимы. Как знать, возможно, метеоро-лог сказал бы, что любая зима примечательна для статистики метеорологи-ческих наблюдений. Простые нижевяземцы, соответственно, проще: они замечали, что нахальные сугробы возымели склонность самовольно таять. Оттепели, непостоянство.
  "Яркие и неизгладимые впечатления" нынешней зимы - это, в том числе, высоченный сугроб из подтаявшего и вновь замёрзшего, спрессо-ванного снега на проезде у края большого сквера рядом с излучиной Кады, внутри которого остался невостребованный автомобиль. Какой-то энтузиаст аккуратно подтесал короткий бок сугроба, а затем точно вытесал две во-ронки, два неглубоких отверстия в этом боку ровно настолько, чтобы от-крывшиеся фары автомобиля превратились в символ глаз "большого бра-та". Вслед за безвестным ваятелем немалое число горожан упражнялось в самовыражении, украшая двуглазую композицию. По негласной догово-рённости они не отменяли вклад предшественников, а только добавляли себя в "культурный слой". Так появились: танковая башня с трубой-пушкой, развёрнутой в сторону угадываемой на расстоянии вывески отделения бан-ка, древко с флагом из фанеры, на котором выведены через дефис "свобо-да-равенство-братство", букет искусственных цветов, пара традиционных снеговых голов, одна из которых получила нос из настоящей красно-оранжевой морковки...
  Неподалёку от сугроба маленькие дети съезжают на круглых "ватруш-ках" по ледяному склону. Не длинному, но достаточному для того, чтобы наездники успевали по пути разомлеть от счастья.
  В календарном конце нынешней зимы к бумажной страничке фомин-ского верноподданного еженедельника - новенького, с золотящимися цифрами "2007" на обложке - прицепилась, как колючка к шерсти бродя-чей собаки, запись: "зас.каф-ры". Февральское очередное, плановое засе-дание кафедры бобровым завалом на реке прерывало журчание дня.
  При чём здесь собака, бобры и река?
  Дело в том, что в этот день Фомин построил маршрут до факультета та-ким образом, чтобы пройтись пешком по набережной Вертуги. Так он по-ступал и прежде, в разных ситуациях: если не спешил и, особенно, если предвидел, что вскоре понадобится запас унылого терпения и вежливости. На занятия со студентами, где вежливость такого докучливого сорта не вос-требовалась, он, как правило, приезжал на машине.
  Итак, набережная, отделённая от реки металлической оградой по пояс высотой. Накануне выпал небольшой снег, морозец совсем лёгкий: хоро-ший случай. Замёрзшая поверхность подновила белизну, стала белой, как свежий лист бумаги. Неожиданная надпись внизу, на заснеженном льду. Неожиданность обусловлена тем, что ближайший пологий спуск находился метрах в двухстах отсюда. В ярком дневном освещении широкая надпись протоптанными в снегу буквами приблизительно метрового размера: "Юля, я тебя люблю!". Павел Николаевич не обратил внимания на деталь (а ведь из-за тотальной белизны трудно её не заметить), что точка в восклица-тельном знаке отличается ярко-жёлтым цветом. Проталина, кратер - что делала здесь собака?
  (Бобровые завалы ниже по течению.)
  Из нижевяземской зимы он входит в здание факультета.
  Заседания кафедр потенциально являются академическим эквивален-том производственных совещаний. Но применительно к данному конкрет-ному случаю думать о совещании не представлялось возможным: так сло-жилось, что встреча сотрудников кафедры за одним столом не является местом для обсуждений того рода, что предваряют принятие решений, а отведено под информирование и раздачу поручений. Проходили эти меро-приятия в заранее освобождаемой учебной аудитории, так как в загромож-дённом помещении кафедры достаточного места не имелось. Также, со-трудникам было весьма затруднительно представить, что заседание начи-нается вовремя, настолько все привыкли к задержкам. Так и сегодня: когда Фомин заглядывает в аудиторию, то видит разложенные на длинном столе листочки с повесткой заседания и депрессивного секретаря. Любые черты её лица, которые могли претендовать на выразительность, любые отличи-тельные признаки индивидуальности были тщательно припрятаны, отло-жены на потом. Похоже, что на ответное приветствие ей приходится истра-тить последний фунт сил. Также, на столе имеются чайные чашки, пласти-ковые стаканчики, пара бутылок вина, две вазочки с печеньем, коробка конфет. По центру - торт зловещего гнойно-белёсого цвета с тремя фи-сташками по верху. В комнате жарко. Ничего необычного, но показалось, вокруг и повсюду, что как-то по-особенному тягомотно.
  Он решает выпить кофе; желание к решению не относится никак. По пути, в коридоре, встречает двоих коллег, здоровается, но не останавлива-ется. По возвращении не обнаруживает никаких изменений за столом. Де-лает второй заход в кафе, чтобы как-то занять время. Во второй раз кофе кажется ещё более невкусным.
  И всё равно, и даже после этого, приходится ждать начала, ёрзать на жёстких неудобных стульях, предоставляя мыслям ёрзать на их усмотре-ние, самостоятельно выбирать направления, втискиваться в узкие тропинки, упираться в иллюзорные тупики. До тех пор, пока не появились Русланов и его слова: "Давайте начнём заседание". Наверное, вышло какое-то распо-ряжение ректората, отменяющее и приветствие, и приличествующий ком-ментарий в связи с задержкой. Наверное, Фомин в отличие от остальных не знал об этом декрете, как это не единожды случалось.
  Первый пункт в листочке с повесткой заседания - о распределении преподавательской нагрузки.
  - Образовался пробел, но это ненадолго, - объявил Русланов. - На ме-сто покинувшего нас Михайлушкина уже оформляется Сметанкина.
  Сметанкина - аспирантка. Закончила факультет в прошлом году и сразу поступила в аспирантуру. Помогалка: Павел Николаевич помнил, как про-странство студенческого тренинга было затянуто, словно "взбесившимся" дрожжевым тестом, её аномальным сверхстремлением помогать всем окружающим, включая его, ведущего. Прелюдией рвалась её потребность убедить в том, что группа, что все присутствующие всецело и крайне нуж-даются в её помощи.
  К фамилии будущей сотрудницы Русланов присовокупил накрытый стол с желанием проставиться со стороны Сметанкиной, которая в течение этого краткого объявления успела дважды встать и обратно присесть на стул. Вслед за этим обоснованием он предложил "разлить по бокалам", собственным примером управляясь с одной из бутылок.
  - Почему отсутствуют Омельченко и Летецкий? - ввинчивая штопор в пробку, спросил Русланов.
  - Омельченко - я не знаю, а Летецкий звонил, - откликнулась секре-тарь. - Они с женой вчера катались на катке, какое-то столкновение, жена как-то неудачно упала, сегодня отправились в травмпункт и --
  - Ну, в следующий раз вы расскажете, что их собака тоже поскользну-лась на льду, упала и сломала лапу. Поставьте чайник и давайте ближе к делу, - оборвал Русланов.
  Второй пункт в повестке - утверждение темы диссертации Макара Эпи-курова. При знакомстве с людьми, как только позволял момент, Макар вся-кий раз сообщал, что родители при выборе ему имени хотели позаботить-ся, чтобы их "сын чувствовал себя в любом месте исключительной лично-стью". Завершая цитирование, Макар подмигивал как можно дружелюбней.
  Часть из присутствующих ещё не рассталась с квёлостью затяжного ожидания, но все одинаково встрепенулись на загадочную оговорку секре-таря, когда та зачитывала название диссертационной работы перед презен-тацией Эпикурова Макара Эдуардовича. Вместо того, чтобы прочесть "Лич-ностные ресурсы и защитные механизмы лиц, подвергшихся насилию", она сказала: "Личностные ресурсы и защитные механизмы сотрудников НКВД".
  Тут закипел чайник; секретарь, к которой до сих пор ни разу не обрати-лись по имени, сняла его с основания и поставила на стол. Горячий чайник оказался близко, в сантиметре, от бутылки с вином. Гена Лошаедов, кото-рый при свободном перемещении в пространстве неотвратимо порождал образ семенящего крокодила, сидел довольно далеко. Тем не менее, он привстал, потянулся и предусмотрительно отодвинул бутылку. (Всякий раз как выпадал случай, он упоминал о своём пристрастии к рисованию аква-рельных натюрмортов.)
  Эпикуров приступил к докладу, но вскоре его прервало появление Ок-саны Омельченко. Опоздавшая Оксана, прямо с порога перегретой аудито-рии, в движении по направлению к свободному стулу: "Представляете мы с мужем ехали с дачи и тут дорогу перебегает кабан огромный такой кабан насмерть мы в кювете но живы муж остановил грузовик мужики вытащили нас от денег отказались кабана взяли как вознаграждение только-только стали поднимать в кузов тут гаишники подскочили кто-то успел им сооб-щить они нам про жуткий штраф за животное в итоге сошлись что они пе-регрузили кабана к себе и составили протокол в котором значилось что потерпевший в скобках кабан скрылся с места происшествия вот как быва-ет!".
  История вызвала улыбки и водительские реплики. К докладу Эпикурова так и не вернулись, а тему утвердили: формальность, правила игры, эконо-мия времени для чего-то более важного.
  Следующий пунктом заседания была студенческая посещаемость заня-тий и опоздания. Как раз сейчас в университете проходила кампания по повышению дисциплины и посещаемости. Русланов призвал сотрудников бороться за посещаемость, а в качестве примера для подражания и с не-скрываемой гордостью повествовал о своей блестящей акции, о своём по-двиге.
  - Я передал через старосту группы насчёт важного организационного собрания. Распорядился пригласить меня, когда соберутся все. И всё равно, паршивцы собрались почти на полчаса позже назначенного. Ну, ладно, я вошёл и говорю: "Староста, раздайте каждому по одному листу бумаги". Он раздал. Я: "Взяли ручки". Они достали ручки и смотрят на меня. Я дик-тую: "Так, пишем в правом верхнем углу - "Ректору Нижевяземского Госу-дарственного Университета эН эФ Колотильщикову от..." - каждый ставит свою фамилию, имя, отчество". - "Пишем ниже, посередине, - говорю, - "Заявление". С большой буквы".
  (Очередной талант Русланова?!)
  - Спрашиваю: "Написали?". Кивают. Прошёл по рядам, заглянул. - "Пишем далее: "Прошу отчислить меня из университета в связи с отсут-ствием возможности..." - в скобках - "желания... посещать занятия". Так, пишем, пишем!!!". - Я их ропот проигнорировал и перекрыл. - "Все напи-сали? Пишем, не тормозим!". - Была парочка, кто не написал сразу, но я нависал над борзыми, пока не дождался, что те сдались. - "Так", - говорю, - "далее, пишем внизу дату - "15 февраля 2007 года". Ставим подпись!". - Пошёл между столами и забрал подписанные листы у каждого. Потом, ко-гда вся охапка заявлений в моих руках, я им говорю: "Теперь, если к кому будут претензии по посещаемости занятий, я дам ход его заявлению. Всем понятно?".
  Русланов завершил сие повествование и, горделиво поводя головой по сторонам, сделал артистическую паузу, вполне эффективную: Павел Нико-лаевич заметил, как руки соседей рефлекторно дёрнулись наизготовку к аплодисментам.
  - Да, Руслан Артурович, вот так с ними только и можно! Совершенный алгоритм! - Так воскликнула Ольга Демиопа - однофамилица или род-ственница Горгоны (Георгины) Демиопы. Ольга появилась в составе кафед-ры в начале учебного года, осенью. Ей тогда не хватало часов учебной нагрузки, и Павел, у которого их было предостаточно, уступил свой курс по аддикциям вместе с материалами по нему.
  Да-а, алгоритм... Алгоритмище! К Фомину послушно явилось воспоми-нание о том, как после армии он, двадцатилетний молодец с высоким мне-нием о себе, исполнил мечту и приехал в Ленинград. На Дворцовой пло-щади, на фоне классических жёлто-белых сводов триумфальной арки Глав-ного штаба, к нему подошла цыганка в радующем глаз пёстром наряде.
  - Скажу тебе всё, как будет!
  - Ну, скажи.
  - Денюжка нужна небольшая.
  Дальше всё было так, как и могло, как и должно быть: в кулак цыганки зажата одна денежка, и впрямь небольшая, потом другая, потом следую-щая. Потом, глядь - разжатые кулаки, пустые ладони. Тотчас, из ниоткуда, между бравым молодцем и прорицательницей возникает толпа её сопле-менниц (всего-то несколько, но обширное ощущение толпы):
  - Денюжка - тю-тю. Не ищи - беда будет.
  Двадцать советских рублей - это неделя-две спокойной жизни без де-ликатесов.
  Огорчительно изрядно, но - на этом и всё! Можно растягивать огорче-ние или сокращать, а вот добавить к нему - нечего. Ясно "кто есть кто" - никаких разночтений в понимании роли всех вовлечённых персонажей...
  ... Деревянные оконные рамы в помещении, где сидят люди, плотно закрашены после ремонта и потому не открываются. Ещё и по этой при-чине жарко так, что просилось сказать "невыносимо". Применение этого слова в предложениях с местоимением первого лица - "мне невыноси-мо", "я не могу это вынести" и т.п. - распространённый пример самоого-вора.
  Изоляция электрического кабеля плавится себе спокойно и плавится, эка невидаль. Тогда провод решает немного поискрить...
  Конструктивные элементы Павла Николаевича Фомина подвергаются нештатным нагрузкам; начинает искрить. (Что поделаешь, если живёшь в механическом мире, то физическую природу вещей не обойти.) Вслед за далёким прошлым с Дворцовой площади его память, безропотная и гудя-щая, не противореча, подтягивает ситуацию из предыдущего семестра, свидетелем которой оказался. Тогда староста группы пятикурсников зашёл на кафедру и сказал, что студенты собрались на экзистенциальный тренинг, а преподавателя всё нет и нет: "Уже час прошёл, что нам делать? Что бу-дет?". На что Русланов ответил: "А, вы собрались? Идите, продолжайте... В экзистенциальном тренинге так и должно быть: вы в закрытом помещении без преподавателя, без руководителя, поднимается проблематика экзи-стенциальной ответственности. Идите и не смейте никуда выходить". Когда студент ушёл, Русланов дал распоряжение предшественнице нынешнего секретаря, такой же депрессивной: "Позвоните Немыкиной, напомните, что у неё занятие".
  Знакомьтесь: Оксана Ричардовна Немыкина - дама-девица в возрасте от сорока до пятидесяти, блондинка, лубочная коровушка из расписного фольклорного теремка. На работе не присутствует: работу она посещает. Посещает в вечернем платье, удобренном гирляндами нескольких жем-чужных нитей разной длины и брошью-камеей с профилем Минервы (с её слов). Ярко раскрашенные ногти - технология светоотражающего катафота. Губы своим цветом вызывают, в лучшем случае, видение обглоданных до изнеможения черничных кустов. Армированное лицо, отделанное высоко-технологичной кожей, и к нему - зелёная сумочка. Сегодня, усаживаясь за столом и устраивая сумочку, она шепнула очень внятно сама себе: "Из кро-кодиловой кожи".
  Давным-давно, в незапамятные времена, фоминская боевая ладья ис-пользовалась для разбойных набегов на тех, кто по вине своего безрассуд-ства оказывался в ненужном месте в ненужный час. После упразднения Средневековья безотказная ладья переоборудована в функциональное транспортное судно. Казалось бы - безвозвратно. Однако, в нынешних об-стоятельствах сия ладья, идущая под флагом "Худой мир лучше доброй ссоры" и перевозящая груз сахара, дала течь; в трюм проникло море. Море безвозмездно вымыло сахарный конформизм.
  - Я считаю, что это недопустимо. Это унижение. Мы будем формиро-вать будущих профессионалов, показывая пример унижения?! Передавать студентам допустимость, позволительность такого обращения с людьми, в том числе со своими будущими клиентами, - взгляд Фомина был рассеян, не направлен на кого-либо и не направлен даже в потолок. Зато следую-щие слова, опечатанные вопросом, адресовались Русланову:
  - Я помню, как в ситуации прогула преподавателя вы предлагали запе-реть студентов в аудитории для повышения их экзистенциальной ответ-ственности. Может и преподавателям заявления ректору написать по ва-шей методике?
  - Павел Николаевич, то, что вы говорите... Непозволительно так по от-ношению к заведующему кафедрой! - воскликнули то ли Демиопа, то ли Лошаедов. То ли одновременно, то ли дополняя друг друга. Своим мгно-венным речитативом они производили впечатление хорошо слаженного на многих репетициях дуэта, который давно размял голоса и распелся в ожи-дании побуждающего дирижёрского императива.
  Тут, вослед их урчанью или благодаря ему, встрепенулся Русланов:
  - Ну так вы и напишите, Павел Николаевич.
  - Да. Сейчас. - Фомин ответил мгновенно и продолжил без промедле-ния, звонко и громко: - с вами говорить, как говна поесть!
  По совпадению, у Русланова, Лошаедова и Демиопы волосы вились. Может потому ещё Павел долго, с удовольствием, смаковал фантасмаго-рию с тремя болонками, которые по недомыслию вырвались на свободу да запутались в длинных поводках. Спутанные поводки помогали им совокуп-лять визгливый лай и сбивание в клубок.
  Павел Николаевич написал заявление и через две недели получил освобождение от формальностей, заверенное печатью в отделе кадров.
  Перед этим состоялся разговор с деканом. Щедровицына пригласила к себе в кабинет и спрашивала о причинах такого неожиданного ухода по-среди учебного года. Чувствовалось, что предпочла бы способствовать со-хранению сотрудника. Павел Николаевич поблагодарил её: "Спасибо, что вы меня поддерживаете. Но я уже принял решение". Что он мог сказать? Повторить, что Русланов - дерьмо? Разве это уважительная причина для расставания с работой, которая нравится, с теми студентами, уважение ко-торых было взаимным?
  С предсказуемой регулярностью некоторые из клиентов, да и другие собеседники, страстно пытались убедить его, что "весь мир - дерьмо!". К чему, если ситуация позволяла, Фомин иногда радостно присоединялся: "Да, я согласен - это очень весомая причина, чтобы не рождаться!".
  ... Когда Андрей N, человек, чьё мнение для меня недообъяснённо важно, узнал об увольнении Павла Фомина и его обстоятельствах, то ска-зал: "Дурак-дураком - а умный".
  
  6
  Итак, в начале календарной весны я есть практически здоровый муж-чина сорока пяти лет без материальных проблем и вредных привычек. Штамп, ничего не поделаешь; да чего ж тут такого, чего стыдиться. Конеч-но, отсутствие у меня недостатков должно выглядеть подозрительно, но есть то, что могу утверждать доподлинно: не зафиксировано ни одного намёка от соседей, а тем более жалобы, относительно громкости моего пения. Думаю также, есть люди, которые назовут вредной мою привычку не уходить от ответов на вопросы и отвечать тщательно, скрупулёзно. Отсюда рукой подать до занудно. Согласен частично: иногда я специально делаю вид, что не вижу подтекста, а иногда и в самом деле заблуждаюсь, прини-мая вопрос за интерес. Зато насчёт пункта "без материальных проблем" - всё точно. Волноваться о заработке не приходится. В согласии со старой прибауткой о том, что "профессия у психолога такая удобная: рот открыл - рабочее место приготовил, рот закрыл - рабочее место убрал". Если без шуток, то правда такова, что актуальных кредитов нет, и мне не надо неза-медлительно искать новые заработки. Когда я был облачён в короткие штаны на лямках, то надменно глядел на экран, где мультяшная американ-ская утка-миллионер (что само по себе должно было указывать на ущерб-ность) купалась, или купался в бассейне, наполненном золотыми монета-ми. Сейчас прокрутились те кадры вновь и с другим чувством. Скрудж Мак-дак - милое имечко - не стал отвлекаться на промежуточные звенья и сра-зу погрузился в удовлетворённость имеющимся. Так и мои накопления оказались прекрасной инвестицией в текущий момент, в спокойствие. Де-нег достаточно. Достаточно и на помощь Никите и маме, и на бензин, об-разно говоря. В клинике меня всегда рады видеть в любое время, я там "приходящий мэтр", так сказать. Балинтовская группа, супервизия - всё, что сам предложу. Постоянно возможна частная практика: столько, сколько смогу, сколько захочу. А также тренинги в Нижнем, в других городах. Я ведь в последнее время даже стал регулировать их число повышением цены и удлинением интервалов... В целом, ощущение интересное: подарок, неза-планированный отпуск. Ощущение свободы, прекрасное отсутствием вся-кой конкретики. Ощущение огромного числа привлекательных, замеча-тельных возможностей. Больше, чем моё физическое тело захочет востре-бовать в пространстве. Сколь бы длительным отпуск ни был, его предел подразумевается... Выбор, смысл... Смысл моей жизни... Современная культурная парадигма в этом словосочетании одно местоимение теряет, добавляет два предлога и подсовывает вопрос "в чём смысл жизни?"; ана-лог математической задачи, где даны условия и требуется найти правиль-ное решение с соответствующей оценкой в итоге. Образцом, приманкой являются достижения точных наук, приправленные консенсусом восхище-ния... Люди, которые жалуются, которые заявляют о сложностях в поиске смысла жизни - это люди, которые угодили в эту ловушку. За понятием "воскресной депрессии" и феноменом "бегства от свободы" стоит очень давняя реальность. Даже древняя. Я в ней живу семь дней в неделю. Клас-сики двадцатого века лишь привлекли внимание к этой реальности посред-ством психологических бестселлеров. А я должен поблагодарить своих клиентов и не задавать, подобно им, вопросы не ко времени и не к месту... Есть ли у меня долг перед живыми: мамой, сыном, друзьями? Вопрос ор-ганичен его будничности. Есть, конечно! Но он, долг, уже реализован и ре-ализуется, отдан и отдаётся тем, что я у них есть. Всегда при них моя лю-бовь, моя дружба. Нет у меня нужды, нет, к счастью, и привычки оправды-вать своё существование заботой о других. Забота как таковая прекрасно обойдётся без идеи заботы. Нет, конечно, абстрактно я представляю, пони-маю, что придумывание себе долга перед кем-то сопровождается получе-нием психологических пряников и иных вкусняшек. Только мне зачем? Разве что в качестве очередной попытки совладания с непостижимостью моей смерти... Не-а, потом. Сейчас лениво, не голоден, вкусняшки не ма-нят. Не хочу и не буду множить долг... По-честному, даже не могу сказать, что я один. Иначе с кем же сейчас говорю, зачем говорю? Вопреки тому, что никто мои мысли не слышит и не услышит, это не отгороженность и не безразличие. Следует ли называть моё состояние эйфорией? Да, какая-то одна из его граней, заведомо недолговечная. Роскошно-приятная, но не самоценная. Такое мне не в новинку, эйфория бывала не раз, не два, не три и по разным поводам. Вспомнил бы и составил опись, да лениво; была б нужда. А кстати - парк в Акротермалинске! Сказать, что это эйфория из-за свободы - тоже ни о чём. Свободные дни без лекций, тренингов, консуль-таций или написания статей - эка невидаль! Не такая уж и редкость. Нет, никак не соглашусь свести себя к состоянию, к известной, не повинной ни в чём, но примелькавшейся эйфории. Это, якобы, когда разноцветные лен-точки на волшебном дереве оживают и волнуются на лёгком ветерке, исто-чая радость, подобно тому, как цветущий бело-розовый сад источает по-всеместное благоухание; отсылка к прохождению очередного поворота на дорожном полотне горного серпантина, к близости конечной точки назна-чения - Рая, который художник-стеклодув тщательно выдувает по эскизам эйфориум-заказчика... Дело не в освободившемся времени. Разве в моих силах его пленить или освободить? Иллюзия власти, самообман, построен-ный на примитивной аналогии: в юности я как-то разыграл приятеля, пере-двинул стрелки часов на час вперёд. Поразвлекусь, воображу свободное время личным пирогом, свободным от внимания любителей пирогов за соседними столиками кафе... Чувствую, что моё местонахождение, моё самообнаружение связано с нынешним выбором. Он оказался таким лёг-ким, таким простым для меня, что мог бы остаться незамеченным. Это вы-бор наполнителя. Но наполнителя не для времени-пирога, а для себя. Чем, каким чувством наполнить себя: жалостью к себе или благодарностью. Ну, первой приходит на ум благодарность родителям. Они любят меня. И мама, и покойный отец. Именно так, одинаково в настоящем времени. Благодар-ность - самое сложное человеческое чувство. Уже отношение, но и всё ещё чувство... Привычка побуждает взглянуть на себя со стороны. Вот он я: доволен нынешним днём, чувствую его правильным, наполненным. Наполненным правильно. Он нравится мне, и я ценю этот день потому, что создал, создаю его сам. Произведение, где я автор. Буквально, автор - это создатель какого-нибудь произведения, а произведение - это продукт тру-да, творчества... Чёрт, надо будет в словарь заглянуть, значение творчества посмотреть... Или лучше не заглядывать, вдруг оно определяется через создание произведения? Моя задача... По силам ли мне... Нет, тоже не так! Мне по силам составлять свою жизнь из таких дней. Так!
  
  Яркий солнечный луч полыхнул через разрыв в низких, быстро смина-ющихся облаках, подсветил человеческую фигуру внизу. Светлый спортив-ный костюм, кроссовки, мягкая шапочка. Если бы человек бежал, было бы проще определить, мужчина это или женщина. Но человек стоит на горба-том деревянном мостике с перилами, переброшенном через узкий ручей с небольшой полыньёй.
  На удалении, да сверху, затруднительно разглядеть лицо и, тем более, восхищённый взгляд. Разглядеть, что солнечный сполох заставляет глаза слезиться. Зато по частоте дыхания можно догадаться, что остановился че-ловек недавно; каждый выдох превращается в облачко пара у лица. Сочи-нителю комиксов предпочтителен другой ракурс. Он не упустит возможно-сти нанести на облачко выдыхаемой души текст с назидательной сентен-цией о моменте, о полноте жизни!
  Для прорицателя же момент удобен тем, что небесный просвет пред-сказуемо закрылся. Серый фон вернулся, обернул, словно полупрозрачной "папиросной" бумагой, и безлиственные ветви невысоких кустарников, и направляемую ими парковую дорожку, местами свободную от снежного наста. Пиренейская рысь чрезмерно увлеклась погоней за диким кроликом и оказалась на новой территории. (Такое уже случалось с басками-переселенцами.) В охоте на кролика она не преуспела и теперь залегла в засаде под мостом, присматриваясь к плавающей в полынье крякве. Озада-ченная рысь приготовилась, выжидает, поводит ушами, стремясь опреде-лить, что означает, что несёт ей остановка этих подошв в щелях досок над её головой.
  Всепоглощающая уверенность. И без визы прорицателя будущее предопределено: впереди сброшенная с себя, забрызганная грязью одеж-да, смытые под струёй душа потёки пота и эйдетическое видение перспек-тивы прозрачного парка с колоннадами оголённых беседок, что терпеливо дожидаются поры полного лиственного уединения. Да будет так!
  
  7
  Тремя днями ранее машину Фомина угнали с парковки у магазина, пока он закупал продукты. На этот раз машина была застрахована; пришлось заниматься оформлением бумаг в страховой компании. Расстроился нена-долго, однако хлопоты не смогли повлиять на ровный муссон благодушно-го настроения, в котором сегодня Павел Николаевич отправился в одно из своих любимых мест в историческом центре города. Отправился погулять. Обыкновенно так говорится применительно к пребыванию на открытом воздухе детей или выздоравливающих пациентов. Также, русскоязычный человек не затруднится распознать те альтернативные случаи, когда "от-правиться погулять" означает то же, что и намерение гульнуть либо отпра-виться в загул. Сам же Фомин не предоставил отчёт, который позволил бы установить, является ли его намерение столь же убедительно ясным.
  Самое удачное время в центральной части города. Уже не начало рабо-чего дня с прохожими, что спешат к определённому пристанищу, но и не пора бизнес-ланчей. Природная весна подгадала момент и догнала, порав-нялась с весной календарной. Солнце заползло вверх достаточно, чтобы тротуары кое-где не просто освободились от наледи, но и отличились су-хим асфальтом. И это несмотря на то, что местами дворники, то ли трудо-любивые, то ли, наоборот, нерадивые, заканчивали выскребать брусчато-асфальтовую подстилку города от выпавшего ночью небольшого снега. Не дожидаясь, пока он растает сам.
  Павел шёл, откровенно наслаждаясь бесцельностью перемещения (но не бессмысленностью); шёл, якобы полагаясь на выбор глаз и ног. Якобы, это их сговор привёл к месту, где три неширокие улицы с такими же неши-рокими тротуарами сходились примерно под одинаковыми углами. Все они имели по одной полосе движения машин в каждом направлении.
  Горожане это место называли "три барана", хотя далеко не все могли бы дать тому объяснение. Возможно, некоторые из них сказали бы, что название родилось из-за трёх одинаково закруглённых фасадов угловых двухэтажных зданий девятнадцатого века. На вторых этажах имелись глу-хие балкончики, а из черепичных крыш торчали по две башенки. Существо-вало и другое объяснение, историческое - через дорожные отношения водителей до появления знаков, предписывающих только правый поворот. Такое объяснение широко распространилось, но было ошибочным, так как упоминание "трёх баранов" сохранилось в дореволюционной местной газете.
  Лишь одна из трёх сходящихся дорог сохранила своё булыжное моще-ние - та, что спускалась с небольшим уклоном в сторону невидимой отсю-да Вертуги. Хотя Фомин бывал здесь не так уж и редко, но точно не смог бы припомнить, случалось ли это в одиночку, без кого-либо. Если и бывал один, то очень давно, школьником или студентом. В ту пору в угловых зда-ниях располагались аптека, книжный магазин и пирожковая. С тех пор ап-теку сменил ювелирный салон, а пирожковая зачем-то поменяла дверь на вращающуюся, поменяла ассортимент и превратилась в популярное у ни-жевяземцев и боливарских туристов кафе-кондитерскую "Пирожковая". Только книжный магазин по известной наверху причине так и остался книжным магазином. Лишь вывеска "Книги" над входом изменила шрифт и обзавелась люминесценцией.
  От ходьбы в медленном темпе ноги устали. Отчего они, ноги, провоз-гласили своё главенство, заручились безоговорочной поддержкой и вы-вернули курс Павла Фомина ко входу в кафе-кондитерскую. Необремени-тельная остановка перед ним: пришлось немного подождать, пока на уз-ком тротуаре дворник-киргиз в оранжевом жилете разбивал приваренным к лому топориком ледяной язык под водосточной трубой. Судя по всему, он видел только узкое пятно у своих ног. Вдогонку каждому удару орудия тра-диционно и однозначно читалось на понятном киргизском языке недоброе напутствие льду, снегу и прочей погодной блажи. Однозначно, его произ-ведение являло собой прозу, а не поэзию.
  Внутри Фомина встретила доброжелательная тишина. Как отличить ти-шину доброжелательную от недоброжелательной? Критерии внятные, су-дите сами: посетителей мало, и никто из них не гудит. Кроме того, благо-даря высокому потолку и просторному залу воздух сохранил уличную све-жесть, которую дополнял приятный запах утренней выпечки, а одинокий бариста за стойкой, молодой парень с татуировкой на шее и лёгкой улыб-кой, ненавязчиво поприветствовал. Небольшой круглый столик у окна с высоким стеклом почти от пола до потолка оказался свободен. Любимое место, с которого было удобно прибрать к глазам ровно столько уличной антитезы, сколько заблагорассудится в один присест. Он снял куртку и по-весил на стойку-вешалку. Заказал круассан с сыром и чашку кофе. Чаще всего предпочитал эспрессо, именно его и намеревался заказать. Но в ре-шающий миг язык и губы вывернулись: "Капучино, пожалуйста". Устроился левым боком к окну, так что вход и барная стойка остались сзади, за затыл-ком.
  Через некоторое время, измеренное тем, что большая, терракотового цвета чашка с капучино опустела наполовину, из-за спины Павла появилась и прошла мимо молодая женщина. Села с боковой стороны соседнего сто-лика, что стоял у другого края этого же высокого окна. Существенно моло-же тридцати лет - без сомнения, так будет верно. Если осовремененная баскская дама услышит, как кто-либо называет её коренастой, то вряд ли зачтёт сие высказывание за комплимент. Но несмотря на то, что именно таковым было телосложение женщины, шла она мягко, отодвигала стул и опускалась на него очень легко. Пристроила сумочку на спинку стула, пе-ревязала шёлковый шейный платок, лёгший на высокую грудь, заправила блестящие в тени волосы за небольшие ушки и выпрямила голову. Так как Павел Николаевич находился прямо напротив и относительно близко, то первое, что она неизбежно увидела - это улыбка на мягком лице мужчины, наполненная той ясностью, что не зависит от дистанции. (Ну, вы знаете: подобным образом межгалактический путешественник перед стартом улыбается всем, кого любит, и кого не застанет по возвращении. Так вот она какая - любовь навсегда!) Можно ли думать, что их глаза встречаются? В известном, половинчатом, смысле - да. Потому что именно так и сочла миловидная незнакомка. Иначе с чего бы вдруг ей почувствовать учащён-ное биение собственного сердца.
  Полагаю, в подобных ситуациях парижские импрессионисты начала двадцатого века сладострастно и с азартом бросались делать наброски. Интересно, как получилось бы у них выразить то, что есть Павел Фомин? Разве его ощущения, чувства не скрыты, подобно цвету радужной оболочки за тёмным стеклом солнцезащитных очков? И если они надёжно укрыты, как тогда художнику уловить их отсвет? Остаётся только сочинить, прило-жить своё переживание момента.
  Что есть суть, что есть душа Фомина? Непрозрачность. Любой эпитет, любое предложение, что стремится к пониманию и ясности, призвано за-глянуть за эту непрозрачность. И обречено на ошибку этим стремлением. Это всё равно, что понимать суть произведения вышеупомянутых импрес-сионистов через совокупный эффект слоёв краски, который возникает че-рез определённое время в результате высыхания нанесённых кистью на холст последовательных мазков. Ведь сейчас невозможно ответить просто даже на простейший, казалось бы, вопрос, а именно: был ли он один?
  Покойный Борис Аркадьевич Михайлушкин однажды в каком-то разго-воре сказал ему: "Ты психотерапевт, у тебя много общения, пока ты кон-сультируешь, тебе не испытать одиночества". Да при чём здесь общение! От полюса, от векового эталона в "Сто лет одиночества"*, страницы кото-рого залиты непрестанным общением, а одиночество размазано тонким слоем, как упаковка масла на сто нарезных батонов - до одной минуты раз-говора из "Полковнику никто не пишет"**, в течение которой полковник успевает в последнем абзаце ответить на вопрос пришедшей в отчаяние жены:
  " - А что мы будем есть всё это время? - Она схватила полковника за ворот рубашки и с силой тряхнула его. - Скажи, что мы будем есть?
  Полковнику понадобилось прожить шестьдесят пять лет - ровно шестьдесят пять лет, минута в минуту, - чтобы дожить до этого мгновения. Он чувствовал себя непобедимым, когда чётко и ясно ответил:
  - Дерьмо".
  _________
  *Роман Г.Гарсиа Маркеса.
  **Повесть Г.Гарсиа Маркеса.
  
  - "Пресловутая "биографичность" книг Маркеса, традиционно упоми-наемая критиками, имеет то же значение, что и леденцы, которыми стюар-дессы в самолётах занимают впечатлительных пассажиров", - успел
  подумать Фомин перед тем, как в его голове "щёлкнуло какое-то реле". Пускай будет хотя бы такое объяснение внезапной связи между финаль-ным словом полковника и обособленной, скандированной мыслью Фоми-на: - "Один, нужен сам себе. Я нужен сам себе". - От неё мурашки по ко-же не побежали, однако удивление она вызвала сильное. От удивления зашевелились губы. Заразительный пример дворника, упирающегося в лом. Или вслух произнёс: "Я сам есть у себя"? Он продолжал рассасывать последовательность слов, словно леденец. Но не самолётный, безликий и необходимо утешительный, а по-детски вожделенный леденец-лошадку на палочке. С прилежанием и наслаждением. - "Я нужен себе, я не завишу от других в ощущении своей ценности. Я независим от других в этом ощу-щении и потому именно нужен себе".
  Женщина за соседним столиком как заворожённая продолжала смот-реть на лицо мужчины с носом-плавником. Уставилась - можно и так ска-зать! Однако, замечено это не было. Независимость разбухала, переполня-ла Фомина. Был он сейчас как резиновый шарик, который наполнился не воздухом, а гелием, поднялся вверх и потому сильно зависит от соединя-ющей бечёвки. Разрыв этой связи, этой бечёвки, с неизбежностью приво-дит одновременно к воспарению ввысь и новой зависимости от прихотей атмосферы, от её самодурства.
  C'est La Vie...
  ... Он вышел из "Пирожковой" и сделал несколько медленных шагов от двери в сторону перехода, на ходу застёгивая молнию на куртке. Глядел почему-то на перспективу поверх мостовой, уходящей вниз, к ожидающей реке, а не на упрямую молнию, несмотря на её сопротивление, когда к нему подошёл худощавый парень в помятом и мешковатом спортивном костюме под ветровкой. Бейсболка с пластиковым козырьком демонстри-ровала выстриженные виски и затылок. Вежливое: "Помогите, пожалуйста. Я только что освободился из колонии. Ищу работу. Пока нигде не получает-ся устроиться - пока нигде не берут...".
  - "Отчего ж не помочь", - подумал Павел, но вслух не сказал. Полез в карман за бумажником, достал и раскрыл, трезво загораживая его собой от просителя. В уме держал сумму в пятьсот рублей; достаточную, если исхо-дить из того, что на просьбы, подобные этой, ранее никогда не откликался. И надо же - все мелкие деньги остались в кофейне! В бумажнике имелась только пятитысячная банкнота, которая вошла в обращение лишь полгода назад, при курсе тридцать рублей за доллар США. Фомин протянул её пар-ню с забавным вопросом:
  - Будет сдачи до пятисот рублей?
  - Да, найдётся, - голова в бейсболке повернулась в сторону, - эй, Миха, - отправила голова зов куда-то в то время, в которое банкнота скользнула из одних рук в другие. Миха существовал в действительности и демонстри-ровал замечательные навыки стремительной спортивной ходьбы, пока "безработный" проситель в спортивном костюме изображал фонарный столб на пути преследователя. Но долго отрабатывать эту роль ему не пришлось: Фомину было смешно и лениво. И даже не любопытно, удивил-ся ли профессионально чувствительный "столб" его улыбке, напутствен-ному движению руки.
  Где фоминское настроение и где его бумажник? Нулевая гравитацион-ная интерференция. Не изменилось ничего.
  
  8
  Когда на следующий день Фомин проснулся, первым фактом раннего утра стала щель приоткрытого окна, через которую в комнату проникают брызги воробьиного дисканта и бодрящая морозность. Органы чувств де-ловито старались стряхнуть из памяти эпизод, где у громоздкой механиче-ской кассы, каких теперь и не встретить, он мучительно долго (доступный сновидению кредит вечности) колеблется в выборе между кленовым пека-ном и маковым рулетом. Свет от взошедшего солнца попадал в комнату кружным путём, с востока, по пути цеплялся за крышу и рассеивался доста-точно бережно. Вследствие чего сновидение не поддалось, не раствори-лось сразу, когда его носитель направился раздвинуть шторы.
  Раздвинутые шторы. Зачем они вообще задвигались? Кем-то так заве-дено...
  Чистка зубов, душ, завтрак, чай, запятые между ними... Так заведено.
  С бесстрастностью наблюдателя он ощутил присутствие длящегося празднества. Однокоренное настроение: праздное, праздничное?
  - "Как удачно, что нет необходимости обихаживать день!" - подумал Павел, низко развалился в кресле и выспренно заговорил во весь голос: - Намеченные загодя дела я благодарю за отсутствие! Да здравствуют ритуа-лы! Они - подрамник для творчества!
  Действительно, сегодня ни одно из деяний или намерений не претен-довало на неотложность. Не предвиделись встречи ни со знакомыми ли-цами, ни с незнакомыми, как не предвиделись и планы перекликаться с их голосами по телефону. В отношении дня определённым являлось лишь то, что он не был ни субботой, ни воскресеньем.
  Всё, что зависело от него - это не включать компьютер.
  И никакой полезности!
  - Нет, так не бывает! И не должно быть! - это возразил пробудившийся сэр Спорщик, дремавший доселе в соседнем кресле, - полезность превы-ше всего!
  Строго предписано выбрать полезность из списка, облизать языком клейкую сторону и налепить на день! Так, как прежде клеили почтовую марку на конверт. Непременно! Пусть, например, это будет день отдыха с его беспрецедентной полезностью для здоровья. В случае, если полезно-сти из списка утомляют однообразием, то надлежит придумать следующую полезность! Форма важнее содержания, казуистические ухищрения, одоб-ренное согласие на всё, что угодно, лишь бы не вляпаться в день беспо-лезный!
  Ужасающий антоним и его скудоумие!
  Пустой день. Чем не увлекательный вызов? Вызов вдохновляющий. Просто вызов.
  Похоже на игру словами или на заклинание, которое начнёт действо-вать при трёхкратном произнесении, но, однако, никакого лукавства: сле-дует принять факт, что "пустой" - это не оценка, выставленная дню в "школьном журнале", а указание на его незанятость, отсутствие в нём прямых помех и кривых, удобных отговорок.
  Мысли и чувства не менее реальны, чем поступки - как произошедшее не менее реально, чем грядущее. Так или иначе, Павел Николаевич решил было посмотреть старый фотоальбом, встал и сделал пару шагов от кресла. Но вернулся: напор, горячность "Спорщика" выудила воспоминание из предпоследнего советского года. Работая тогда в многопрофильной боль-нице, он по собственной инициативе интегрировался в жизнь отделения неврозов и пограничных состояний: собирал дополнительный материал для диссертации, участвовал в клинических разборах. В девяностом году в клинику госпитализировали с неподтверждённым диагнозом женщину из Куданово, небольшого города в области. Каким именно был тот предвари-тельный диагноз, он в подробностях уже не помнил. Зато хорошо запом-нил оживлённую дискуссию о "нормальности" и "ненормальности", кото-рая началась на клиническом разборе вскоре после её поступления и за-держалась в разговорах сотрудников клиники на пару месяцев.
  По существующим правилам, сопровождающий пациентку медицин-ский работник привёз в запечатанном конверте историю её болезни. Там лечащий врач аргументировала психиатрический диагноз; ссылалась на эпизод, для понимания которого следует знать контекст тысяча девятьсот девяностого года. Тогда, в период пустых прилавков, правительство приду-мало проводить в рабочих коллективах розыгрыши вожделенно-дефицитных товаров, вплоть до автомашин. Так вот, психиатр писала, что женщина "выиграла австрийские сапоги из натуральной кожи, на которые была сотня претенденток, но не обрадовалась". Не только вовлечённые участники клинического разбора, но и весь персонал клиники оказались разделены этой цитатой на два лагеря: "нормальных" и "ненормальных". Шутливость наименования не маскировала непримиримость позиций, по-добную непримиримости свифтовских сторонников разбивания яйца либо с острой, либо с тупой стороны. (Гротеск, которым Свифт представил разно-гласия двух политических сил Англии.) При этом никто лично не знал авто-ра цитаты. А была им врач-психиатр, заведующая отделением в психонев-рологическом диспансере в Куданово - весьма увлечённая своей профес-сией молодая дама, которая жаждала реализовать себя в Москве. Или хотя бы в Нижнем Вяземске. Когда через несколько лет туда добралась женщи-на, которая заявила статус психоаналитика и сопроводила его бумажным дипломом на иноземном языке, эта психиатрическая дама стала одной из первых же её пациенток. И очень скоро, почти сразу, в полный рост по-явился психоаналитический призрак её мамы - совершенно нагой, за ис-ключением сапог. Сапоги с запредельно высоким голенищем явно не под-разумевали не только продолжительные прогулки, но и естественную ходьбу. Психоаналитические пассы не проскочили за холку второго тыся-челетия только по причине замужества и переезда психоаналитика. Тем не менее, насчёт психиатрической дочки своей матери-в-сапогах (но без шля-пы) известно, что в две тысячи двадцатом году, спустя тридцать лет после будоражащей цитаты, она разместится в психоневрологическом интернате для хроников, увенчанная пышной парафренией. С завидным энтузиазмом будет тасовать недопланету Плутон и планеты: Уран, Нептун, Брутонию, Урониду и многие иные. Планеты упоминаются в связи с личным посеще-нием: она свободно перешагивала с планеты на планету, стоило лишь одеть гиперсапоги. На Земле, на территории интерната была она безобид-на, и местный интерн устроил интервью с ней своему приятелю, который писал и публиковался под псевдонимом Ч.Шуйкин. Тот испытывал творче-ские затруднения и рассчитывал почерпнуть материал в описаниях жизни на других планетах. Надо сказать, что в опубликованном впоследствии ро-мане он честно надел на всех особ женского пола на Урониде высокие са-поги из шкуры местного животного, похожего на лягушку размером с ка-бана и с крупной, как у сазана, чешуёй. Тогда как брутонские прихожанки чувствовали к ним "лазерную зависть": поскольку гиганто-лягушки на Бру-тонии не приживались из-за большей силы тяжести, им приходилось обла-чаться в мелкочешуйчатые полусапожки. Таков пролог к войне, которой предстоит продолжиться далеко за пределами Солнечной системы. Культ сапог, однако, объединит вселенское множество тех подданных, чья мор-фология не требует ног для перемещения в --
  Увы, Павел Николаевич Фомин не мог прочесть незаписанный и не-опубликованный пока роман и подать ему должное. А потому был вынуж-ден самостоятельно догадаться: ведь для участия в розыгрыше "австрий-ских сапог из натуральной кожи" надо было сначала внести своё имя в спи-сок претенденток. Потом узнать результат розыгрыша, получить реакцию коллег и знакомых, приятельниц или подруг. А также подумать, как посту-пить: носить самой, положить на полку, продать или подарить. Вероятно, тот день в её жизни не был достаточно пустым, чтобы в нём уместился не только миг узнавания о выигрыше, а и переживание радости...
  Он написал и отправил на электронную почту письмо Никите. ( - Ну вот, - обрадовался сэр Спорщик и не упустил случай придраться: - А как же "не включать компьютер"?) По сути, в письме значение имели только две ве-щи: сам факт его написания и подпись "Целую, твой папа", незаметная в письме, как кислород в земной атмосфере, состоящей на семьдесят во-семь процентов из азота. Вращение Земли - такое же знание, далёкое от повседневного бытия. Оно не сродни тому ощущению, которое возникает, если человек кружится сам вокруг себя. Но, если Земля вращаться пере-станет, то это заметит каждый.
  Раскрытая створка книжного шкафа, как солнечный зайчик, прилепи-лась вслед отправленному сыну письму; неглубокая полка на уровне со-гнутого локтя с первого взгляда показала выдвинутый вперёд корешок кни-ги. Книга небольшая, но Фомин держал её в двух ладонях, чего ни вес, ни формат никак не требовали. Куплена чуть менее года назад, по возвраще-нию из Акротермалинска и до сих пор не дочитана до конца. Имеется раци-ональное объяснение текущего недочитанного статуса. Дело в том, что большие тиражи книг и число переводов на разные языки, увы, не отвра-щают риск попасть в тягучие топи соплесофии и хлюпомудрия, равно как и обнаружить за обложкой изощрённый прочерк миров горячечной эк-зохлюндии; миров, где независимо от литературного стиля, всё служит эскалации тезиса о том, что рождение и смерть находятся в причинно-следственной связи. Сведение всех рисков в единую таблицу не устранит их. Поэтому, когда Павел Николаевич имел счастье открывать для себя кни-гу новую, книгу редкую, то намеренно читал отрезками, настолько мини-мальными, насколько это художественно возможно. Как бы запечатывал книгу и отправлял сей деликатес самому себе архаичной посылкой в каче-стве подарка. Смаковал её - иное слово синонимом не прикинется - по чуть-чуть.
  Итак, праздничный деликатес, эта лёгкая книжица - в руках. Как она хо-роша!
  Издательство снабдило её приличной обложкой с фрагментом картины известного художника. Но заблудиться невозможно, заблуждение исклю-чено: реальность - это не отпечатанный роман с картиной на обложке, по-мещённый сначала на столик, а затем на колени Павла Фомина и раскры-тый на странице, указанной широкой цветной закладкой с мозаичным кры-лом бабочки. Реальность - это профессор Т.П., чей "...пустой, немигающий взгляд туманился под пеленою слёз" от того, что разбита большая чаша аквамаринового стекла. Ваза разбита в глубине приготовленной в раковине мыльной ванны, куда тот её опустил вместе с другой посудой, чтобы вы-мыть. Разбита "голенастой штуковиной", щипцами для орехов, что вы-скользнули каким-то образом из полотенца при обтирании. Реальность - это их "...паденье в хранившую бесценное сокровище пену раковины, от-куда тотчас донёсся непереносимый хряск разбитого стекла". Т.П. "...постоял с минуту, уставившись в черноту за порогом распахнутой две-ри". "Потом со стоном мучительного предвкушения он вернулся к рако-вине и, собравшись с духом, глубоко окунул руку в пену. Укололся об оско-лок. Осторожно извлёк разбитый бокал. Чудесная чаша была невредима. Он взял свежее полотенце и вновь принялся за дело".*
  В первой половине дня только писатель и Фомин, только они вдвоём - единственные, кто без колебаний понимал, что ценность чаши определена отнюдь не "декоративным орнаментом из переплетающихся жилок и ли-стьев кувшинок", не материальными подробностями и тому подобными скучными материями...
  Приблизилось время N, когда толщина правой, неведомой стороны книги стала многократно уступать совокупной толщине рассекреченных, лишённых анонимности страниц слева, строки которых приняли участие в дегустации. Спохватившийся Фомин схватился за повод остановиться: по-спешно почувствовал, что проголодался.
  _____________
  *"Пнин", В.В.Набоков
  Бросил в кипящую подсоленную воду три горсти пельменей, и, пока они варились, успел нарезать зелень, накрыть стол и подумать о том, что телефон являет собой образец верного секретаря на страже его независи-мости. Или телохранителя. Молчал вчера, молчит и сегодня...
  После того, как управился с пельменями, достал из застеклённого шкафчика любимый белостенный заварочный чайничек с узким носиком и надёжной крышечкой, которая не отваливалась при наклоне. Распечатал новую пачку чёрного чая со свёрнутыми листочками, зачерпнул оттуда ло-жечкой, засыпал в чайник и залил его кипятком. Приготовил чайную чашку из тонкого костяного фарфора. Разве позволительно обидеть чашку и не признать, что она тоже любимая? Ослепительно белая, с нанесённым вручную объёмным золотым контуром цветка с той стороны, которая тя-нется к губам правши. Выложил на блюдце кусочек горького шоколада и пару прямоугольников печенья с изюмом из слоёного теста, большим по-клонником которого являлся. Называлось оно почему-то "Крымское", и, благодаря названию, по периметру столовой подобно солнечным отраже-ниям на ветру прохаживались мерцающие силуэты крымских дворцов и флегматично набегали тёплые морские волны, подгоняя фантомный йоди-стый запах водорослей.
  Безусловно, Павел Николаевич Фомин испытывал умиротворение. - "Существует ли на белом свете цель или нечто, что побудит меня возра-жать у-миро-творению, миру-у-творения". - Собственные мысли - и те, что сопровождали настаивание чая, и те, что предшествовали его завариванию - казались ему как-то по-особенному важными. Усмехнулся: - "Да, навер-няка уже множество людей ранее думали, чувствовали так же... Но это ни-чего не меняет".
  Предательство, измена: звонок! - "Ну вот, сглазил". - Идиллические, замшелые руины независимости.
  - Алло.
  - Павел Николаевич?
  - Да.
  - Ваш заказ пришёл, будет ждать вас до воскресенья.
  ... Сборник японской классической поэзии IX - XIX веков, где на одной стороне разворота просторно набрано трёх- либо пятистишие, а на другой - иллюстрации японских художников XYIII - XIX веков: цветная ксилография либо шёлк, бумага, тушь и водорастворимые краски. Книга, которую хоте-лось осязать; захотелось чувствовать её постоянство, близкое присутствие в доме, на полке.
  Он посмотрел на часы и стал одеваться.
  Высокие, мягкие ботинки на молнии. За зиму они добросовестно под-твердили репутацию дорогого производителя обуви. Мягкий свитер, кото-рый Столбовы подарили на день рождения. (Из шерсти ламы - следовало из надписи на бумажном ярлычке. Неважно, что ведали об этом ламы, но свитер был и тёплым, и приятным для кожи.) Тонкий трикотажный шарфик, с непритязательным, но различимым рисунком послушно удерживался на груди, пока Фомин делал повторные попытки попасть в рукав длинной но-вой куртки, к которой не успел привыкнуть. Экипировку довершила мнящая себя незаменимой тёплая чёрная кепка с тонкими меховыми наушниками, которые опускались в исключительных случаях.
  Когда он открывал дверь на выходе из подъезда, то едва не столкнулся с незнакомым человеком. Тот чем-то напомнил Борю Михайлушкина. Но чем именно, черты его, Павел не успел процедить через зрачки, которые сузились от обилия уличного света, не стеснённого ни единым облаком. Глаза заслезились: мартовское солнце не так давно поднялось над пол-днем в ясно-голубое небо, только-только начало спуск, отражалось в стёк-лах домов - безмолвных статистах, в кристаллах осевших сугробов, в нале-дях, что образовались на лужах, заново и прочно прихваченных вернув-шимся ночью морозом. С таким безоблачным небом городские путеводи-тели могут смело и почти честно подманивать туристов в "солнечный Ниж-ний Вяземск".
  До магазина - три остановки на трамвае. Он решил укоротить дорогу к трамвайной остановке и пройти наискось, через двор. Путь лежал через заселённую визгами и улюлюканьем детскую площадку с обязательным домиком, с качелями и каруселью. Солнце и здесь ни в чём себе не отка-зывало; охотно повторялось отблесками в ледяных дорожках, накатанных приспособленными к этому детскими ногами. Какой-то совсем маленький ребёнок - мальчик или девочка, по комбинезону не отличить - казалось, очень недавно выучился бегать, но уже зачем-то искал применение новой способности: старательно стремился поиграть с голубем, который нехотя, не расправляя крылья, уходил от него. За время, что взор приближающего-ся Фомина вмещал эту пару, оба сделали один круг у трёхметровой ели, что была оставлена при проектировании площадки, и пошли на второй.
  Возможно, именно предстоящее вхождение в анфиладу веков япон-ской поэзии настроило Фомина на благодушное резонерство: "Что плохого в том, что некоторым детям позволено оставаться таковыми лет эдак до двадцати пяти - тридцати, а то и дольше? Гоняться за голубями незнамо зачем. Голубям это не вредит".
  Далее за елью, с другой стороны площадки близился персонаж, кото-рый отличался от местной публики отсутствием ярких красок: старушка в свалявшемся меховом пальто тёмно-грязного цвета. И без того маленького роста, она была сложена пополам. (Обычное преувеличение: верхняя часть туловища отклонялась от вертикали всего-то градусов на сорок пять - пять-десят пять.) Аналогия со сказочной Бабой-Ягой невозможна по причине миниатюрности, которая предписана Дюймовочке. Пока Павел Николаевич шёл в необходимом ему направлении, старушка успела заглянуть в урну для мусора, вытащила оттуда пустую бутылку, повертела, положила в тря-пичный мешок, присела на скамейку, подвешенную под козырьком-навесом, покачалась на ней пару раз туда и обратно, пожамкала челюстями, поиграла бровями, встала и двинулась дальше, в изначальном, известном ей направлении. Черты её лица сомкнулись внутри бесформенной меховой шапочки.
  Тем временем усилился и стал доминировать звук. Звук удручающий и заунывный. Качели ритмично оповещали о наступление времени подобно тому, как осенью кричат о наступлении времени собравшиеся в косяк пе-релётные птицы. Кричат о том, что время пришло, кричат сверху, призывно и всепроникающе. Потребуются немалые усилия, чтобы не услышать крик, остаться равнодушным. (Это утверждение верно для всех случаев, за ис-ключением неисправности слухового аппарата.) Ответное, горчащее, накрывающее эхо птичьего завывания - это качели курлыкали одинаково на каждом замахе: при движении и вперёд, и назад.
  Глаза до сих пор не полностью привыкли к освещённости, и, щурясь, Фомин шёл медленно; или - шёл медленнее, чем обычно. Совсем по-утиному замедлялся, когда приходилось вступать на участки тёмно-зелёного ледового наката. И всё же, на третьем из них потерял равновесие, по птичьи взмахнул руками и стал падать, продолжая скользить в сторону. Вектор механического движения головы принудил её, голову, к пересече-нию с заданной траекторией движения сиденья детских качелей, где похо-жий на сытого шмеля мальчуган в чёрно-оранжевом комбинезоне вцепил-ся в цепи-стойки.
  Опять по лбу! На этот раз - с левой стороны.
  Необходимая последовательность: сначала моралист-нумеролог при-кусит язык в результате мощного апперкота снизу и лишь тогда пусть по-старается промычать речь об удвоении, о сигнале из вездесущего про-странства, о симметрии и равновесии...
  Испуганный вскрик мальчишки, его плач, становящийся с пяток на нос-ки и удаляющийся в шёпот - вот то, что слышал Павел Николаевич Фомин. Да ещё был вкус: во рту, по своду нёба - саднящий вкус стремительно те-ряющего детали неба. Вкус пустеющего света.
  
  Маловероятно? Я лично являюсь свидетелем того, как ссорилась пожи-лая пара на открытой палубе круизного лайнера, идущего в Балтийском море, в той его части, что равномерно заставлена каменными островами. Что из того, что мужчина в летней белой одежде с крупной загорелой лы-синой был узнаваемым медийным лицом? Помню его роль в кино, где он играет посла одной из тех держав, что произвольно называются великими. Про его спутницу помню только, что она тоже была в белом.
  Их перепалка была громкой. Выразительная, достойная света софитов декламация! Маловероятно, но в какой-то момент женщина схватила ле-жащий зачем-то на палубном кресле маловероятный бумажный пакет с надписью "salt" - по виду около килограмма - и энергично отправила его визави. Данное нарушение протокола цивилизованной дискуссии для за-мершего "посла великой державы" явно пришлось в новинку. Маловеро-ятно, но, тем не менее, пакет лишь очень легко скользнул по лысине и ис-чез за бортом, не вызвав иных последствий, кроме недолгого, но всеобще-го обездвиживания. А ведь дистанция была не более трёх метров! Спраши-вается, какова вероятность, что метательный снаряд именно скользнёт по поверхности кожи, а не поразит шевелюру или иные части тела, избранные "вездесущим пространством"?
  Более того, было бы вполне естественно предположить, что вероят-ным источником столь энергичной развязки является ревность! Нет? Не приписывать другим свои пристрастия? Ладно, пусть пара в белых одеяниях поспорит о решении относительно дальнейшего маршрута, о выборе бара или времени его посещения и т.п. Впрочем, будет столь же вероятно, если предмет их спора, который востребовал срочное и неординарное прояс-нение, не будет связан с круизом: дети, внуки, собака, финансы, подарки... И т.п.
  С нескрываемой радостью внесу окончательную ясность в данном во-просе, раскрою природу данного эпического действа и предоставлю досто-верное и однозначное подтверждение тому. Дело в том, что прежде, чем пакет с солью покинул своё место на сидении палубного кресла, женщина громко, почти в крик, сказала: "Поверь, мир катится в тартарары, это безу-мие, будет война!!!". - "Успокойся, дорогая - всё идёт по плану. Всё будет хорошо. Современный мир достаточно разумен, чтобы -- ", - договорить мужчина не успел.
  Маловероятно? Упорство сомнения? Сомнение априори: "не видел - не было"? Механическое упорство сравнения последствий наезда велоси-педа и грузовика? Да какая разница, нет никакого сомнения, что пересече-ние головы Фомина с траекторией метеорита столь же вычислимо, как и её пересечение с траекторией останков рукотворного космического аппарата. У кочевника вероятность оказаться в нужное время в нужном месте высока по определению, что абсолютно логично. Чему подтверждением служит притча об учителе логики: однажды, когда утонул друг учителя, знакомые удивились отсутствию у него переживаний из-за смерти своего друга и спросили об этом. - А что тут удивительного? Он не умел плавать, вот и утонул. Всё логично, - ответил учитель.
  
  9
  - Слушай, тут надо идти на день рожденья к тётке. Вот как ты думаешь, может кофемашину подарить? - женский голос выводил гласные плав-ненько, протягивал их аккуратненько, словно вдевал нитку в игольное ушко и протягивал её.
  - Да ну, начнёт жаловаться, что кофе нынче дорогой. Вот на прошлый день рожденья мы подарили бутылку прекрасного французского вина, а тётка пробурчала, что лучше б деньгами... Вот морока с этими бедными родственниками. - Басящая громкость слов отсылала воображение к муж-чине лет пятидесяти, богатырского телосложения.
  Большой человек. Двусмысленность.
  Было темно, открыть глаза не получалось, рука нащупала на голове бинт. Фомин стал думать, для надёжности шевеля во рту языком: "Лежу... Лежу на спине, на какой-то неудобной кровати. Похоже на больничную па-лату... Почему я здесь?.. Ах, да - скрип, лёд, удар, детский плач. Похоже, соседа по палате навещает семья. Похоже, им всё равно, слышит ли их кто. Или они полагают, что их никто не слышит. Похоже, нет повода их раз-убеждать".
  - Пап, а скажи маме, чтоб она домик для моей куклы купила. Такой, иг-рушечный, с окошком, там мы с подружкой играть будем. Прошу её, про-шу, - тонкий голосок обозначил присутствие совсем маленькой девочки.
  - Не следует жаловаться, юная леди. Не делай так больше, золотце моё... И думать о таком смей! - О дивный голос! Дивный: мягкий, бархати-сто-мяукающий, приправленный томной ноткой, неторопливый, как много-тонный валун наверху горы в самом начале своего движения! Повелитель-ное наклонение глубоко внутри подушки из утиного пуха; голова почув-ствует, но не сразу. Именно такую подушку издревле ценили состоятель-ные граждане.
  Послышалось хныканье - примерка под слёзы.
  - Дитятко моё ненаглядное, не начинай плакать, рученьки твои поотры-ваю... - Попытка продолжить хныканье успела исполнить первую хнык-ноту, но сразу же была остановлена глухим звуком с печатным подтвер-ждением: - Вот тебе!
  Затрещина? Фомин в больничной палате - всё равно Фомин: уж очень ему требуется разгадать происхождение звука. Шлепок? Как-то не похоже, уж очень короткий. И если шлепок, то куда он приложен?
  - Вот тебе добавки! - следующий глухой звук. Короткий антракт за ним, - ну, хватит, зайка моя. Дай я тебя обниму.
  " - Всё страньше и страньше! - вскричала Алиса. От изумления она со-всем забыла, как нужно говорить".
  - "Так, цитату вспомнил... Льюис Кэрролл. Ага, помню откуда она... Со-ображаю... Глаза забинтованы, голова, судя по всему, тоже. Так, теперь, наверное, мне следует пошевелить руками и ногами для проверки дееспо-собности? Ах да, рукой ведь уже шевелил, это тоже помню...".
  - "Да, вроде соображаю". - Он вспомнил, что последний раз лежал в больнице года три назад. - "А может и пять. Плановая операция тогда, грыжа. Нет, всё-таки три, Ник тогда уж готовился к поступлению... Могу сравнивать: замечательно, что нет сейчас тех двух соседей, что часами спо-рили о внутренней и внешней политике. Позиции их были категорически противоположны, а барственное отношением к фактам и контекстам оди-наковое... Стоп! Ведь я не знаю, сколько человек в палате! Тпру, что за фо-бия".
  Сам собой вспомнился трёхгодичной выдержки выговор в свой адрес от дежурной медсестры: "Туалетную бумагу вы должны с собой брать, мы не обязаны!".
  Автопортрет в мундире витязя в леопардовой шкуре* в овальном кон-туре белоснежного санитарного фаянса. Закономерные ржавые подтёки спускаемой воды, благодаря честной руке художника наплывают на шкуру витязя бахромой. Но и этого мало заказчику: в своём летаргическом капри-зе он стремится увековечить своё превосходство и втискивает готовое по-лотно в раму, обшитую кумачёвым бархатом со свисающими золотыми
  _________
  *На монетах 1723 года Пётр I изображён в плаще из шкуры леопарда. Этот плащ - свидетельство его похода на Восток.
  
  кистями. Но всё это никак не делает понятными те обстоятельства, что по-будили соавтора так вырядиться.
  Фантасмагория? Неужели так сложно представить многопрофильную больницу им. Великого Магистра Леопольда (она же - больница ?3 Ниж-него Вяземска) хоть в две тысячи четвёртом году, хоть в две тысячи седь-мом? Уважаемые покупатели тура для путешественников во времени с посещением нижевяземских достопримечательностей! Не забудьте в стра-ховке проверить пункт о наличии туалетной бумаги. При желании сэконо-мить - захватите её с собой!
  - "Ну вот, я прошёл обряд посвящения: теперь, чтобы со мной ни бы-ло, всё это будет списано на удар по голове. И глупость, и пророческая связь с космосом! Мне теперь всё позволительно", - юмор из фоминского "откуда-то".
  Оттуда же появляются подделанные под рифму строчки:
  
  Куда я свободу свою подевал?
  Куда? Куда? Куда?
  Ой ты свобода, свобода моя!
  Беда... Беда...
  
  Потом строчки сбежали; сбежали студенты с занятия на военной ка-федре, где офицеры-преподаватели готовили из "барчуков" условных ар-тиллеристов для следующей русско-испанской войны, сбежали на Маври-танское кладбище, где один из студентов подрабатывал дворником. Распо-ложились вокруг могилы Фёдора Измайлова, чьи стихи вошли в антологию поэзии девятнадцатого века. (Однофамилец? Предок?) Могила была в за-брошенном состоянии; хорошо хоть имя читалось на камне. Утрачено, в связи с чем и кто из семерых студентов первым приступил к чтению стихов. Примеру последовали следующие шесть. Причём, декламировались стихи исключительно собственного сочинения! По памяти. Восприятие, незамут-нённое оценкой достоинств, полное погружение: водка, кладбище, едине-ние локальной фронды, Поэтический Турнир. Среди прочих прозвучали и такие строки:
  
  Я не люблю тебя за то,
  Что любишь ты во мне
  Любовь к себе.
  Змея, что ест себя за хвост.
  
  Восьмой (а всего студентов было восемь) - это Павел - по-честному, и хотел бы участвовать в "турнире", да был единственным, кто ни разу в жизни не только не сочинял стихи, но и не помышлял о том. Слушал одно-курсников и, слушая, удивлялся: по его убеждению, занятия строго дели-лись на мужские и прочие, и стихосложение было несомненным вторич-ным
  признаком этих прочих. Однако, не видя в том противоречия, "бесконечно обожал" "родниковые" образы Гумилёва: "Ты плачешь? Послушай: далё-ко, на озере Чад изысканный бродит жираф". Восхищался, до "электриче-ского искрения", "кристаллическими" строчками Цветаевой: "...Имя твоё - льдинка на языке" и "Уж сколько их упало в эту бездну...".
  Студенты выпили всю водку, дочитали стихи, замёрзли и договорились каждый год в этот день собираться на могиле Измайлова. О чём единодуш-но потом не вспомнили...
  Зато по прошествии более чем двадцати лет с лежащего на спине за-бинтованного пациента по направлению к потолку стали скатываться слова. Алогичное и точное подобие тому, как по сосульке скатываются капли. Те капли, что зарождались задолго до мгновения своего отрыва от острия со-сульки, до заявления о себе посредством удара о поверхность:
  
  За тьмою век опущенных отчётливо виднеется тарайда,
  Изысканы, заманчивы пейзажи тёмно-синие
  На острове Хоккайдо.
  У самой тонкой линии, утраченной отливами
  Не разглядеть ни зги.
  От поворота спорного по следу полустёртому
  С неведомым сомнением брести.
  С неясным заклинанием, зачем-то - полушёпотом...
  
  Он представлял, что не сможет запомнить слова, не сможет так же по-вторить второй раз, но это было неважно; и с изумлением, и с охотой он потакал стеканию слов, потакал длящемуся:
  
  Сегодня приснилась выпь.
  По спинке неясный рисунок, пожара дым,
  По шейке кромка рассвета стекает несмело.
  И сразу запахло хлебом горелым.
  
  Кто-то выведал, живёт она на болоте,
  Где раз во сто лет рождается куст в позолоте.
  Прежде ни разу не видел её.
  Прилетела, присела ко мне на крыльцо.
  Просила вернуть ей перо.
  В тревоге руками развёл.
  
  Кто-то выведал, сон -
  Колеса неподвижного спица,
  Блик вешки над илистым дном.
  А назавтра пришла лисица...
  
  10
  Место - ординаторская нейрохирургического отделения, помещение прямоугольной формы, время близится к четырём часам дня. Сразу у входа два светлых шкафчика: один глухой, а верхняя половина другого - откры-тые полки с папками и несколькими книгами. Вешалка для одежды, на крючках которой висели один белый халат и один сезонно интернирован-ный цветной зонтик. Справа, по длинной стене - два рабочих стола, при каждом из которых пустовало по стулу. С противоположной стороны на стол меньше, зато втиснулась кушетка. Короткая сторона ординаторской снабжена окном и четвёртым столом. За ним, спиной к окну, расположился на стуле мужчина лет сорока в белом медицинском халате и с "постным", то есть лишённым присутствия чего-то, лицом. Оно лишь косвенно доступ-но описанию: хотя к лицу добавлялись очки в крупной чёрной оправе и бо-родка, но этого недоставало, чтобы наполнить его. Такое становится понят-ным, если знать, что человек поглощён близким окончанием рабочего дня и занят на конвейере: перенос сведений в истории болезни, заполнение выписного эпикриза. Предполагаемый осмотр данного лица выявил бы "кожные покровы визуально бледные, при пальпации...". Очень вовремя, предупреждая суицидальные фантазии, некроз или иные необратимые последствия, дверь открылась и впустила докторку, примерно того же воз-раста, что и обладатель лица. А вместе с ней и запах духов, который без усилий ложился поверх большинства больничных запахов. Не исключено, что намеренно. На трудягу-писателя духи подействовали сродни нашатырю, хотя объективно, сам по себе, запах напомнил бергамот, столь распростра-нённый в популярном ароматизированном чае.
  Докторка легко цокала каблучками лаковых туфелек и была не массив-на, но на стул за соседним столом опустилась с таким натиском, что педан-тичный завхоз, будь он рядом, покачал бы неодобрительно головой. Она накрыла центр стола распрямлёнными ладонями двух рук, глубоко вдохну-ла и задержала выдох, замерла. Образовался удобный случай рассмотреть, что на "десять пальцев из двенадцати" нанизались золотые кольца, в кото-рых, похоже, ни один из камней не повторяется по цвету. (Примечание: на больших пальцах кольца отсутствовали. Также следует уточнить, что гипер-бола относится к числу пальцев, но не колец, ибо на некоторых пальцах имелось более одного кольца. Достоверность подсчёта и толкование его результата связаны с отнесением толкователя либо к сонму поклонников, либо к сонму завистников. Иных, иного в подлунном мире не дано. То есть - в больнице Святого Леопольда. И не сметь возражать! Извините, оговор-ка: в больнице Великого Магистра Леопольда.)
  Задержка дыхания длилась. (Ныряльщица? Тренировка?) Перифериче-ское зрение различало заинтересованный разворот коллеги, замечало, как по соседству розовеет его лицо. Опять извините: "расширяются кровенос-ные капилляры". Вероятно, тот начал тревожиться, так как подполз на яго-дицах ближе к краю стула, приготовляясь поинтересоваться, не случилось ли чего. Но тут прозвучало громкое "уф!". За освободительным выдохом вновь прибывшей последовала её неодобрительная тирада:
  - Терпеть не могу таких пациентов, как этот Арепин из второй палаты! С ними вечно какая-то морока! Всякий раз присматривать надо, чтоб не натворил чего! Ненужные хлопоты.
  - Это который? Тот, что с аварии на путепроводе? Вроде там какая-то мясорубка была с трамваем и грузовиком... С пару недель назад, кажется?
  - Точно.
  - А что такое?
  - Ну... В общем, так... Из реанимации неделю как, средней тяжести, уже в сознание приходил. Да только в психушке лежать ему надо, да под при-смотром санитаров. Натворит чего-нибудь - объясняйся потом! Консульта-цию психиатра я написала, ждём-с... Штатного в больнице нет, вдруг при-прётся, а пациент в отключке, потом опять-таки объясняйся, да вновь жди. Говорю же - хлопот не оберёшься! Не знаю, впрямь башкой тронулся или просто чудит... К слову - утром его санитарка сердобольная привела. Нашла, говорит, у лифта на шестнадцатом этаже. Сидел на полу, спиной о стенку. Там же лаборатории, ночью никого. И это при том, что глаза под повязкой, только завтра лицо из-под неё доставать будем...
  В возмущении "ныряльщицы с перстнями" чувствовался потенциал, и заинтересованный взгляд возвращённого к жизни доктора дождался про-должения.
  - Это цветочки, всё хуже! Личность его установлена - вроде солидный человек. Жена приходила, признала, принесла паспорт, страховку. Профес-сор, говорит, заведующий кафедрой. Радовалась бы, что живой остался, так нет: всю дорогу плачет, носом хлюпает, дурёха, да Петенькой его кличет. А тот её не признаёт, "кто вы такая?" спрашивает, да Павлом Теобальдови-чем называется. - "А фамилия?" - я его спрашиваю. От ответа уходит, вся-кие байки заумные плетёт. Специально запомнила: "дескриптивная иден-тичность". Это подумать только! Профессор хренов! Был как-то у меня один похожий пациент, так он потасканный сюжет про разлучённых близнецов пересказывал. Всё лучше: пускай скучно, зато внятно.
  Внемлющий ей бородатый очкарик резко, с энергией, которую было не вообразить пятью минутами ранее, поднялся из-за стола и оказался коро-тышкой в длинном, не по росту, халате. Стремительно обогнул стол, мет-нулся к шкафу у входа, сложился к его основанию, раскрыл самую нижнюю дверцу, что-то разгрёб внутри и извлёк светло-янтарную бутылку. В таком же темпе разогнулся и вернулся обратно. Откупорил по пути бутылку, освободил руки, полностью исчез за столом, вынырнул из-под него и по-ставил два пластиковых стаканчика рядом с бутылкой.
  - Виски. Шотландский. Из Британии. Актёр британский подарил, Нечи-порук. Из сериала... Как это... Что-то там про зомби. Забыл название... По случаю выписки его сестры, как оказалось. А ещё говорят, англичане рус-скую душу не понимают.
  Длительности сего культурологического комментария хватило, чтобы стаканчики наполнились. Надо полагать, внутри ординаторской по умолча-нию, исторически, подразумевалось согласие всех присутствующих. Огово-рено, что необходимость запрашивать повторное согласие - лишняя фор-мальность.
  И действительно, пальцы с зелёными, голубыми, тёмно-вишнёвыми, розоватыми и прочих оттенков драгоценными камнями непринуждённо охватили и приподняли мягкий и подсвеченный напитком пластик.
  - Ну, коллега, ну, Светлана Станиславовна, выпьем тогда за то, что мы в себе не сомневаемся. Знаем, кто мы есть такие! - и поклонник зомби-сериала с изяществом, виртуозно совместил запрокидывание головы с подмигиванием...
  Тем временем во вторую палату, которая статично расположилась че-рез три двери на четвёртую от ординаторской, вошёл не замеченный сосе-дями Борис Аркадьевич Михайлушкин. Нисколько не мешкая, уверенно развернул прикроватный стул спинкой в сторону пациента, у которого незабинтованными оставались нос и рот. Боря прочно оседлал стул, опёрся двумя руками о его спинку-поручень и буднично спросил:
  - Как там дела на кафедре?
  - Да ушёл я с неё. Думаю, переоценивал свою роль. Талант в нашей профессии не записан в геноме, процент талантливых студентов не меня-ется. Им и Русланов не помеха. Если состоятся, вырастут в профессионалов, то независимо ни от меня, ни от Русланова. А у тебя как дела?
  - Да всё в порядке, пребываю, как говорится, в возрасте расцвета сил. Я теперь образ, сгусток информации. Можно и так сказать. Без терминала только. Тебе спасибо, что добрым словом меня вызываешь. Кстати, у меня к тебе есть поручение. Хорошо, что билеты теперь электронные. У тебя билет до Владивостока, аккурат по выписке.
  Где-то за дверью, в коридоре, задребезжала тележка. По звуку - раз-возка еды, хотя до ужина далеко. Но, без сомнений, это не тележка с напитками, перемещаемая старательной стюардессой по узкому проходу между пассажирскими креслами.
  - Спасибо, Боря. Ужасно рад тебя слышать. Только я ведь не Владислав и не Владимир. Владеть Востоком - это не по мне будет. Тогда уж меня лучше в казахский Павлодар отправить. Получше, чем в шахтёрский Пав-ловград. Хотя, отправлюсь-ка я в Павловск. Минуточку, только разбинтую голову, а то не видно ничего.
  На выходе из вокзального павильона, что напротив входа в Павловский парк, его встретил Алёша Мухин, грузный, почему-то с красным обветрен-ным лицом и причёской "под чубчик" по предписанию моды того време-ни, когда они вместе учились в первом классе. (Короткая прямая чёлка, не доходящая до середины лба и прикрытая тюбетейкой.) Год назад Алёша провалился под лёд на зимней рыбалке. Рыбачил один, спасти его было некому.
  Поздоровались за руку, и Алёша сказал: "Поехали, тебя все зажда-лись".
  Они не просто одноклассники, а друзья-не-разлей-вода. В биографиче-ской стенограмме в целости и сохранности запретное путешествие сквозь дыру в ветхом заборе воинской части, недалеко от которого стоял списан-ный самолет АН-2 защитного, болотно-зелёного цвета. Щёлканье тумбле-ров раскручивает воображаемый треск пропеллера. Наслаждение держать двумя руками штурвал, воображать движение стрелок в круглых окошках на приборной панели; общая головомойка от родителей, когда в очеред-ной экспедиции их обнаружили прежде, чем удалось выбраться из самолё-та. В конце того первого школьного года Алёша сказал, что его отца, офи-цера, переводят по службе, и они переедут в какую-ту далёкую Ригу.
  Алёша сел за руль, завёл мотор и тронулся с места:
  - Были у меня сомнения, узнаем ли мы друг друга. Помнишь, как пе-ред моим предстоящим отъездом из Нижнего Вяземска мы озадачились разработкой стратегического плана. Мы, семилетние пацаны, не без осно-ваний предвидели, что к моменту взрослости и непременной встречи так изменимся внешне, что можем пройти мимо. И придумали: решили спле-сти из цветных монтажных проводков два одинаковых перстня. Тогда, при любых обстоятельствах, мы узнаем друг друга по этим перстням.
  - Не знаю, удивишься ли ты, но помню очень хорошо. Кольца и в самом деле сплели. А разговор этот был на набережной, на экскурсии к Кремлю, когда мы, первоклашки, всем классом шли с нашей учительницей. Помню, что мы очень любили её. Её звали... Да, абсолютная убеждённость, что буду знать её имя вечно. Впрочем, противоречия нет, имя не главное: её-то я запомнил... Строй растянулся, мы с тобой шли в конце, последними и при-думывали план действий. Сейчас он выглядит планом противодействия разлучающим обстоятельствам...
  Павловск по сравнению с Нижним Вяземском совсем небольшой го-род, на машине до одноэтажного гранд-кафе "У причала" было совсем рядом. Что за название, неужели императрица Мария Фёдоровна мечтала речушку Славянку, струящуюся через павловскую мызу, сделать судоход-ной? Вряд ли: уж кто-кто, а она довела бы замысел до искомого результата, и сейчас через парк сновали бы прогулочные суда, низко сидящие в воде под грузом туристов и их денег.
  С первой минуты и вплоть до выхода из машины, Павел всё собирался спросить у Алёши, по какому случаю они встречаются, но не успел: у входа, на жёлто-белом фоне из полуколонн и стен кафе стояли дядя Гриша в се-ром костюме с ярко-синим галстуком и его дочь Люся. Бело-розоватая панамка с кружевными полями поверх её длинных, чуть вьющихся волос приглашала всплыть на поверхность черепаху Тортиллу в свойственном ей, благодаря стараниям иллюстраторов, кружевном чепце. Дядя Гриша курил, Люся улыбалась навстречу. Или просто улыбалась; искорка, чуточку лукав-ства, готового прорасти озорством.
  Люсю он приобнял и чмокнул в щёчку, с дядей поздоровался за руку.
  - А кстати, я не понял, что там у тебя с Аней?
  Озадаченный Павел переспросил:
  - Откуда вопрос? Разве вы её знаете?
  К дяде Грише он всегда обращался на "вы", так повелось.
  - Ты что, не в курсе, что мы с Зиной, с мамой твоей, переписываемся? Перезваниваемся иногда, хоть и коротко. Роуминг всё же. Так что я в курсе. И в лицо Аню знаю, пусть и по фотке. А во-вторых, мы с Люсей встретились с ней сегодня утром в Домодедово. Случайно, в кафе, время оставалось до посадки на рейс. И ведь она нас тоже узнала. Очень, очень правильно!
  Люся пару раз поднималась на носочки от нетерпения, наконец дожда-лась:
  - Аня сказала, что лететь в Нижний Вяземск через Москву быстрее.
  - Подожди. Постой, она же летела из Вяземска!? - переспросил Григо-рий Степанович.
  - Нет, пап, это ты постой. Да я точно помню, она сказала, что летит че-рез Москву, потому что прямой самолёт между Владивостоком и Нижним Вяземском летает один раз в неделю. И сказала, что торопится. Торопиться можно только чтобы успеть в Павловск к Павлу. Такой вот каламбур.
  - Да нет же, она сказала, что её ждёт очень важное дело. А разве тут деловая встреча? И потом, я не видел её в самолёте, да и на выходе в Ниж-нем тоже.
  - Это ничего не значит. Пап, ну, во-первых, наш боинг очень большой и был полный, поэтому пассажиров много. Во-вторых, я её видела, она сиде-ла впереди, ближе к кабине.
  - Неужели?! Ты уверена, что это она? И потом, Аня сказала, что "никого лучше, чем Паша, нет и быть не может", но, как я припоминаю, на мои сло-ва о предстоящей встрече в Павловске промолчала, не откликнулась никак. К тому же, как по-другому понимать эти слова: "Паше не говорите, пожа-луйста, не передавайте того, что я про него сказала"? Ой...
  - Ну, когда ты так говоришь, я уже ни в чём не уверена, - отступила Лю-ся и заботливо отвела отросшую прядь со лба двоюродного брата.
  ... Фомину пришлось отвлечься на медсестру, чернявую толстуху, кото-рая вошла в палату. К своему удобству она предпочла полагать, что больной без сознания; не говоря ни слова, вытащила его руку из-под одеяла и стала снаряжать капельницу. Подобная её деловитость удачно совпадала с его желанием не выдать себя. Вновь открылась дверь, также молча зашла женщина без халата и быстрыми шагами, не встречаясь ни с кем само-углублённым взглядом, положила на каждую прикроватную тумбочку по визитке, набранной крупным жирным шрифтом: "опытная сиделка". Так в двадцатом веке "глухонемые" раскладывали свои товары на столики в идущем пассажирском поезде. Медсестра не слишком тихо пробормотала себе под нос: "Как же, многоопытная...". И выругалась вдогонку закрыв-шейся за женщиной двери, но уже во весь голос: "Вот профурсетка, всё ей денег мало"!
  ... Павел говорит дяде Грише (к его изумлению, к расширению глаз и к натурному опусканию его нижней челюсти):
  - В августе две тысячи седьмого года встречайтесь с актёром Левченко только тогда, когда он в Москве. В августе встречайтесь с Левченко только в Москве! Только в Москве!
  Профессионально выверенная, суггестивная интонация.
  И следом, как Павел в Павловске:
  - Ну что, пойдёмте?
  - Сейчас, докурю. Покурить вышел, а Люся со мной, опекает меня.
  Тяжёлая входная дверь кафе закрывалась медленно и успела пропу-стить вовнутрь возглас спохватившейся вдогонку Люси:
  - С юбилеем!
  Сразу за дверью находился маленький зал, обильно освещённый. Сле-ва остов пустующей барной стойки без бармена, по бокам по два больших окна с расстекловкой на маленькие квадратики, впереди условный переход в следующий зал, обозначенный симметричной парой больших декоратив-ных пальм и гипсовыми скульптурами незнакомых деятелей на лошадях и в набедренных повязках. (Ничего такого, что способно навеять судоходное название гранд-кафе.) Взгляд, бегло брошенный вперёд, в проход между пальм и всадников, позволяет разглядеть лишь то, что второй зал значи-тельно больше по размерам и отличается от первого неяркой электриче-ской подсветкой в помощь слабому освещению с улицы.
  Павел в замешательстве, Люсино поздравление "с юбилеем" сбивает с толку: ближайший юбилей, пятидесятилетие, предвидится аж в две тысячи двенадцатом. Это когда ещё будет... Так чей же это юбилей? С другой сто-роны, все, кого он пока видел - его друзья или родственники!
  А кстати, вот и мама! Сидит здесь же, справа от входа, одна за круглым столиком, на середине которого бутылочка минеральной воды да запол-ненный наполовину прозрачный стакан. Говорит без приветствия, так, словно сегодня уже виделись:
  - Ну что ты опаздываешь. Я сейчас Анечке рецепт фаршированной щу-ки рассказала. Будете друзей не просто так в гости звать, а на фарширован-ную щуку... А вообще, ты большой молодец, если нравишься такой замеча-тельной девушке. Она только-только отошла. Ну, не стой, иди. Иди быст-рее!
  Павел непроизвольно поворачивается туда, куда мама махнула рукой. Присоединяется к её императиву и направляется в проход между пальма-ми, высматривая Аню где-то впереди.
  Длинный, сильно вытянутый зал. Прямоугольные столы расставлены вдоль стен; каждый стол человек на шесть или восемь. Павлу недосуг под-считывать стулья или столовые приборы, как и нет ни малейшего интереса считать гостей по головам. Повсюду ровное уединение, паритет между приглушённой музыкой и метаниями добирающихся до адресатов слов.
  Конечно же - это ему показалось; показалось, что видит её! Конечно же, как бы мог он видеть в затенённой глубине зала её перламутровую - не смуглую и не бледную - кожу? В лучшем случае заметил бы белую блузку и сарафан на тонких бретельках или рельефные ключицы молодой женщины, что в безлюдном скверике с большими клёнами спрашивает у незнакомца дорогу ко входу в университетскую клинику. Достоверность могла придать хотя бы та светлая круглая заколка, что скрепляла волосы, когда он увидел её впервые. Но у замеченной им в отдалении женщины - ничего похожего! Конечно же, она не могла быть Аней и потому, что в движении, в повороте и жесте не имелось ничего подобного капельке Аниной угловатости, крошечной и милой, иногда присущей ранней юности.
  Показалось. Но Павел невнимателен. Придерживая колотящееся, ко-лошматящее сердце, истязая и ненавидя себя, он прикасается к ямке на сгибе Аниной левой руки. Прикасается к тому месту на внутренней поверх-ности, где когда-то заканчивался рукав её любимой блузки спокойного зе-леноватого тона, что была на ней часто в их прогулках по парку. Ведёт кон-чиками своих пальцев вниз по развёрнутой к нему руке. В предчувствии замыкания ведёт к застывшим, к забывшим шевелиться кончикам Аниных пальцев.
  - Я боялась, что не захочешь меня видеть, - в прошедшем времени Анины ресницы мерцали непрерывно часто, как неисправный сигнал се-мафора на железнодорожном переезде.
  Он прикусывает нижнюю губу; это помогает. Отвлекает, остужает. Поз-воляет наблюдать инкогнито неугомонную прикроватную чернявку в не-свежем белом халате, которая с благой настойчивостью и псевдоодержи-мостью, что не исчезла вместе с инквизицией, повторно исследует вену на предмет подходящего места под иглу для капельницы. Но Фомин выдаёт себя: медсестра увидела, как стиснулся кулак, как оба локтя потянулись, чтобы сомкнуться, согнуться, занять глухую оборону...
  - Эй! Эй! Слышите? - она забеспокоилась.
  - Нормально. Всё в порядке. Спасибо, - он тихо поблагодарил за что-то, что ему понятно. (Следует это понимание допустить.)
  Павлу стало стыдно, когда акустическая аномалия выловила из-за даль-него столика и доставила слова Евы Столбовой:
  - Лежит себе в больничке и в ус не дует. А ведь летний маршрут -- .
  Однако, его замечают:
  - Пашка!!! - Гриша Кропанев кричит во всю мочь, не сдерживаясь, и резко вскакивает, вопреки зажавшему его столу. Так, что бездушный стол зашатался. - Ну не стой, иди к нам! - он размахивает рукой подобно пращ-нику.
  - Ну наконец-то, а то мы тебя в больнице навещали, а ты бубнил, что ты - это не ты, а какой-то Пётр Арепин, профессор из Екатеринбурга... Вот оно: бессознательная мания профессорского величия. - Нина Кропанева громко заговорила прежде, чем Павел подошёл на комфортную по слышимости дистанцию, благодаря чему успевает поприветствовать второй, вслед за мужем.
  Неописуемая радость на лице преимущественно невозмутимой Евы Столбовой потому так и называется, что непонятно, как её описать, отли-чить от радостной улыбки. По рассказам, в старину китобои лили за борт китовый жир, чтобы утихомирить волны. Куда им до Евы. Тем не менее, не только лицо, но и речь выдаёт её состояние. В сравнении с присущим ей обычно темпом создаётся впечатление, что она тараторит:
  - Ага, Пашка, дорогой юбиляр, не отвертишься, скажи, пока трезвый, как тебе такая идея: летим до Владивостока, арендуем байдарки или ката-мараны и идём по Бикину. Или по Большой Уссурке. Или по Арсеньевке и Уссури. У каждого маршрута свои нюансы, надо обсудить.
  - Да что вы все с этим Владивостоком... Прямо портал какой-то. Только чёрт знает куда! - вопреки желанию, у Павла получается резко.
  Ева не смущается, продолжает обрадованно улыбаться:
  - Ну ладно, ты найди время поговорить про эту идею с Аннушкой, она где-то здесь.
  Илья Андреевич изумлённо смотрит на жену, на Павла, опять на жену и пытается спросить, почти заикаясь:
  - Как?! Когда?! Но ведь самолёт... А разве он не?..
  Это "почти" - необходимость. Заикание не свойственно природе чест-нейшего Ильи Андреевича.
  Заминка не прояснилась, не кристаллизовалась во всеобщее замеша-тельство потому, что сзади Павла, со спины появляется запыхавшийся невесть где Никита и трогает отца за плечо.
  
  Распахнутые руки, обнимашки, беспрецедентные для новейшей исто-рии взаимоотношений между двумя этими людьми.
  - Как я рад тебя видеть! Как давно мы не виделись!
  - Да, пап, я тоже хотел поскорей увидеться. Поднадоело в Берлине не-много.
  Назойливое чувство необъяснимого: что-то не то, не так, в облике сына. Нет-нет, это вовсе не про плохое... Это никак не снежно-белая рубашка с длинными рукавами или новая, прежде не виданная им причёска, когда волосы в изобилии на темечке и стриженные очень коротко, под расчёску, - на висках. Но что-то такое, какие-то перемены, которые не должны были, не могли произойти у Ника за один год!?
  Противоречие, недосказанность изолируется сполохом в глазах отца... "Другой" Никита обернулся в направлении сполоха:
  - Ой, дедушка Коля, здравствуйте!
  - И давно это ты ко мне на "вы"? Давай сэкономим время: не мямли, скажи, достойный ли ты человек? Не раздумывая. - Николай Степанович серьёзен, но спрашивает спокойно, без нажима.
  Никита кивнул быстро.
  - Здорово! Очень рад. Тогда - храни при себе моё благословение. Сло-во давнее, древнее, но очень простое. Означает пожелание успеха, счастья, долголетия человеку. Ну, Никитушка, пойду. Обещал папе твоему в шахма-ты с ним сыграть.
  Так оно и было. Так оно и есть.
  Николай Степанович поворачивается к сыну:
  - Ну, пошли домой, там сыграем. Чтобы нас не отвлекали, - он лего-нечко похлопывает его по плечу; чуть задерживает руку в завершающем прикосновении.
  Павел слышит хрипловатый голос отца, вспомнить который ему ранее не удавалось. Только теперь удивился: фотографии сохранились, и много, но, оказывается, нет ни одной звуковой записи!
  Они, не спеша, направляются к выходу.
  По пути случается всего одна задержка, короткая: Павел звоном бока-ла, не присаживаясь, поддержал тост "за свободу!". Второй бокал был в руке Анатолия, который сидел за столиком сбоку. Сотоварищ по дворовому детству, соратник по уличным битвам. Вмести их призвали в армию и, по совпадению, вернулись они тоже в один день, хотя служили в разных воин-ских частях далеко друг от друга. Прямо тогда двадцатилетние мужчины с категоричностью "навсегда" согласились, что нет ничего ценнее свободы. Слово это они переполняли, вкладывали в него больше, чем понимали, больше, чем разумели.
  Николай Степанович с сыном уже вышли из кафе на воздух, когда ка-кая-то девчушка - две косички - прижимается, карабкается, виснет на опорной ноге Павла, словно это и не человеческая нога вовсе, а ствол вет-вистого дерева, предусмотрительно высаженного для удобства детского лазания.
  - Дедушка, ты мне обещал в догонялки поиграть.
  - А ты кто? - но сразу же спохватился, - "ах да, это же Алёнка, моя внучка".
  Так всё стремительно. Наступил предел, за которым восприятие отста-ло. Так, по мнению порочных завсегдатаев букмекерских сайтов, быстроно-гий скакун рано или поздно отстанет от паровозного состава, влекомого по рельсам вращением ровных колёс: без устали, оборот за оборотом. - "Да как тут не ляпнуть глупость"? - он почувствовал вину и мысленно оправды-вался.
  - Дедушка, какой смешной ты!
  - Да, Алёнушка, действительно, обещал... Совсем забыл.
  К чести Павла Николаевича, он с первой попытки перепрыгнул через мнимое противоречие: внучка выглядела лет на шесть-семь, тогда как арифметика соображения только что приспособилась под факт собственно-го юбилея и понуждала подогнуться под максимум в пять девчачьих лет. Повернулся, встретился со спокойными глазами отца, в которых не нахо-дилось места удивлению:
  - Пап, подождёшь меня? Я обещал поиграть. Хочу выполнить обещан-ное.
  - Да, Паша, конечно. Пока пойду, отыщу шахматы, расставлю фигуры, да чай заварю. Как раз настоится к твоему приходу.
  Алёна со звонким "догоняй", побежала, петляя, за деревянную бесед-ку, которая делила пополам аллею из молодых лип, что росли по двум сто-ронам широкого бульвара. Единым слитным звуком она хохотала и визжа-ла одновременно.
  В первом забеге Павел чистосердечно проигрывает. Но на втором кру-ге он почти преуспел в намерении взять реванш: догоняет со спины счаст-ливую Алёнушку и тянется руками, и предвидит, как подхватит на руки, как поднимет, подбросит вверх. В последний момент, на повороте, нога про-скальзывает. В падении получается выставить руки, благодаря чему встреча с землёй смягчается, распределяется между ними и правой коленкой.
  
  11
  Во вторую палату заглянул дежурный врач. Фомин слышал, как врач осведомляется о самочувствии соседа, "большого человека".
  - Нормально, - отвечает тот и стремится подкрепить ответ шуткой: - Готов идти обратно по следу. - Обрадованный наличием пары доступных ушей и пользуясь моментом, сосед рассказывает врачу историю о том, как собирал грибы на Карельском перешейке, заблудился и внезапно оказался лицом к лицу с финским пограничником. - "Regreso! Vuelve a su rastro!" - говорит мне пограничник. И надо ведь, я понимаю по-фински: - "Иди назад по своему следу!" А ведь мог меня задержать!
  Врач вышел, но соседу никак не остановиться:
  - Эй, слышишь? Ты не спишь? - он обращается к недавно поступивше-му, новому соседу по палате, имени которого не знал или не помнил. Тот промолчал. Но тишина никак не повлияла на последующее: финский по-лиглот-пограничник в бессчётный раз направил испаноговорящего нару-шителя на путь истинный, в Россию. Совсем скоро, через короткое время, бедолага-скиталец опять будет подстерегать удобный случай, чтобы без-возмездно, альтруистически поделиться важной информацией. Так и будет: случай представится... Но!!! Но зато легко понять, чем определяется жизнь человека в настоящем, а именно: его намерением да наличием ушей! Со-вершенно не существенно чьих. Равно сгодятся сострадательный доктор или сосед по палате, без всяких сомнений восхищённый и благодарный. Так и будет рассказчик идти по следу в одну, противоположную от желае-мого, сторону, затем в обратную... И весело, и безопасно. Настоящий happy end.
  Энергии у Фомина было столько, что хватало бы если не подогреть, то подсветить новогоднюю ель на центральной городской площади на год вперёд, но он лежал старательно, молчал тщательно; чувствовал, что раз-говоры уведут его в эту ненастоящую больничную палату, вынудят стать статистом в выдуманной игре в лечение, погрязнуть в процедурах и нена-стоящих ощущениях тела. Его поочерёдно занимали две доминанты: мысль о том, не забыл ли он шахматные дебюты, и заваренный отцом чай, который скоро начнёт остывать. Журнальный столик, на нём большая шах-матная доска с крупными фигурами - подарок сыну по случаю присвоения ему первого разряда. Дебют, миттельшпиль, эндшпиль и поднос с чайни-ком и чашками сбоку. Исключено, чтобы папа не сделал так, как сказал.
  В тривиальных посещениях больничной палаты Павел Николаевич от-давал себе отчёт, признавал, что зависит от посторонних людей в своих телесных проявлениях. Эта подотчётность не мешала его автономии, а наоборот, усиливала уверенность в подвластном мире. Мире, по добро-вольному соглашению сторон подчинённом его власти, досконально уста-новленному порядку. В одно из этих посещений и в порыве великодушия он даже пригласил к спору воображаемого поборника "реальности". (В палате как раз освободилась и пустовала ещё одна койка.) Тот, вместо того чтобы попытаться исследовать нечто, имеющее место быть, торопился вы-искать мнимое противоречие, что-либо шитое белыми нитками (сгодится любой пустячок) и вынести быстрый вердикт. На что Павел Николаевич тер-пеливо ответствовал, что придраться тут не к чему, что его уверенность - не симптом горячки! И что ни один психиатр, отгоняющий скуку за угол по-средством эссе о союзе творчества и патологии, и "носу не подточит". (Пе-рекличка с усреднённым образом психиатра - не личное изобретение Фо-мина, а следствие профессиональной, а отчасти и "межконфессиональной" полемики, сохраняющей актуальность со времён его студенчества.)
  Не было у Фомина ни ощущения демиурга, ни задора путешественни-ка, несмотря на бесспорный факт путешествия. Только путешествие подра-зумевает доступность обратной дороги, возвращения: в противном же слу-чае имеет место депортация. И если воспоминание - это всегда рекон-струкция, которая заведомо уязвима в противоборстве с дождём и ветром, жарой и морозом, то представление отсечено незыблемостью монумента, ограждено категоричностью "навсегда". Представление - это ни что иное, как неизвлекаемый шлямбурный крюк, установленный альпинистом-первопроходцем в отвесную скальную поверхность без расщелин.
  В своих путешествиях Фомин знал, что ему по силам найти и выдержать обратную дорогу. И что цела, не сгорела лягушачья шкурка!
  
  Где дорога, там и привал.
  Намеренно медленно, искусственно лениво Фомин искусно соорудил для себя плетёное кресло на деревянной террасе с нейтральным, задвину-тым к периметру равнинно-облачным горизонтом. Ненамного быстрее к террасе пририсовалось небольшое спокойное озеро или, скорее, озерцо, противоположный берег которого порос лесом. Передвинул солнце впра-во, подтянул его вниз, пальца на четыре над кронами деревьев... Вечер ли приближался, в палате ли батареи остывали, Павла ли залихорадило, но только на террасе стало холодно. Подходящий момент, чтобы накрыть тер-расу у озера комфортом тёплого августа. Фомин так и поступил: ни в чём себе не отказал, добрался до начала августа, и определил себя в нём в ка-честве дорогого гостя. (Так ведь бывает, что какое-то удовольствие позво-лительно отложить "на потом" для себя, но не позволительно - для доро-гого гостя.) От террасы и до ближнего берега - пустошь. Но пустошь есть обозначение крайнего субъективизма; обозначение, упрощающее захват, возделывание якобы пустой, не занятой никем, "ничьей" территории. По-этому, градусов на двести семьдесят, на один поворот головой влево и один - вправо, вкупе с боковым зрением, на месте упразднённой им пу-стоши произросло безлюдное поле цветущего вереска. Настоящий восточ-ный ковёр, только объёмный. Вдобавок, заселённый перелетающими пчё-лами. (О вересковом мёде - в другой раз.) Отдельной похвалы достойна цветовая гамма ковра: фиолетовый ненасыщенный фон с вертикальной штриховкой светло-коричневых стеблей, с перфорированной подложкой из умеренно зелёных саблевидных травинок. Тройку доступных взору про-галин облюбовали светлые, серо-голубого оттенка, лишайники. Перед са-мой террасой - плоский и гладкий кусочек небольшой каменной площад-ки, являющей собой купол безоговорочно серой подземной скалы.
  Как-то, давным-давно, Фомин сказал, что обожает вересковые поля. Платон, если его спросить, будет трактовать обожание как деперсонализа-цию в наркотическом состоянии. Тот самый Платон, завсегдатай огромного количества философских текстов, который называл Демиургом "творца и отца" видимого космоса.
  Стоит лишь соединить одно с другим, и становится понятным, почему Фомину оказалось совсем не сложно рассредоточить по вересковой по-верхности трёх флегматичных верблюдов.
  Где произрастает вереск и где обитают верблюды? Но сомнительно, чтобы верблюды стали воротить нос, брезговать вереском. На то он и Де-миург: это его верблюды и его вереск. Давешние бактрианы не измени-лись нисколько со времени последней встречи в парке Акротермалинска. Всё такие же, с колтунами и проплешинами на шерсти, не приукрашенные под фотографические пристрастия туристов. Но, в отличие от предыдущей встречи, сейчас они никуда не спешили, благодаря чему внимание при-влекла необычная деталь: на их шкурах - на головах, шеях, боках, горбах - лежали на одинаковом расстоянии друг от друга странные вертикальные линии, которые не изгибались при движениях верблюдов.
  Павел вошёл в раж:
  - Ну что, погонщик, что, верблюдовожатый, долго тебя ждать? Ты где? Покажись!
  Смущённый Пётр Арепин вышел из-за ближнего верблюда, придержи-вая приступ смеха руками у живота. Ибо ситуация напомнила ему "я тебя нашёл" в детских прятках. С помощью ли рук либо ещё как-то он справлял-ся со смехом, но не с улыбкой во всё лицо. От смущения (или от всех чувств вместе), Пётр шествовал к террасе театрально-царственно, торже-ственно. Ступал между двух верблюдов, которых вёл на коротких поводьях; чтобы держать их, живот пришлось оставить без поддержки. По его пове-лению верблюды улеглись.
  - Ну, здорово!
  - Привет! - поздоровался Павел, пожал руку и опустил рядом второе кресло. - Интересное ты себе занятие выбрал. Не ожидал. Верно говорят - знать будущее невозможно.
  - Да что тут такого: дочь выросла, а я теперь оберегаю своих бактриа-нов. Им я действительно нужен. Ну, я знаю, ты меня понимаешь. Иногда, в минуту слабости ли, или, наоборот, доверия, так хочется чувствовать после смерти, что есть хоть один человек, который тебя понимает. И вообще, это удачная идея - встретиться здесь. Прекрасное место! Мне по душе. Рад, что добрался вовремя, до заката.
  Павел уселся поглубже, закинул ногу на ногу, издал несколько стран-ных и трудно повторимых звуков, где чередовались глухое куриное квохта-нье и звонкий июль. Когда заблудившийся голос согрелся, сказал голосом глашатая из сказочного восточного ханства, протягивая слова:
  - Загадка! Слушай и отгадывай! Если слон и кит... Не подумай, они не будут драться, ну зачем же им драться? - "глашатай" сбился с ритма, от-влёкся на комментарий, но сразу вернулся: - Если слон и кит станут играть в прятки в вересковых зарослях, то кто победит?
  И они оба одобрительно засмеялись. Отпущенный на волю смех отра-жался от лица к лицу, кружил неподалёку, и, чтобы остановиться, им при-шлось ненадолго приковать глаза к серой скале у ног.
  Ах, какое это пронзительное чувство, какая большая удача: говорить с человеком, который имеет на это время!
  С ними так и было.
  Лишь тогда, когда третий верблюд счёл момент подходящим, то зашёл со спины Павла и полез к его щеке лизаться, как заласканная детьми соба-ка.
  - "А не перебрал ли я забродившего сиропа из лепестков роз? Это всё-таки верблюд, а не домашний пёс", - засомневался Фомин, и это умствен-ное сомнение вышибло его с террасы в обстановку палаты номер два. При внимательном рассмотрении открылась электрическая розетка в самом верху трёхметровой стены, почти под потолком. Также обнаружилось, что за жабрами вентиляционной решётки вместо отверстия просматривается глухая штукатурка. В стене, отделяющей палату от коридора, явствовал прямоугольник бывшей некогда двери, глубокая ниша. Там, в историче-ском бездействии, покоился загадочный медицинский агрегат неизвестно-го назначения, обмотанный собственным электрическим шнуром. Возрас-том - судя по виду тумблеров и ручек выключателей - не позднее пятиде-сятых годов двадцатого века.
  
  12
  - "Сто тысяч пиявок в глотку! Почему я должен тратить время на выяс-нение отношений с врачебной кастой, спрашивать позволения, ожидать, пока некто соизволит заняться документооборотом, представит длинный список запретов и рекомендаций. Пусть этими разборками занимаются активисты союза защитников медицинских пиявок". - Ему предстояли два дела, две поездки. В той важной последовательности, в какой установилась ясность. Озарение естественное, подобное той естественности, что неми-нуемо случается с дождевой водой, когда подставленная под водосточную трубу бочка наполнилась до краёв.
  В соответствии с канонами жанра подготовка к побегу началась с обду-мывания. Фомин игриво льстил себе, не чураясь сравнения с многотираж-ным беглецом Дюма, пусть и с обращённой к себе усмешкой. Но образа графа Монте-Кристо не хватило, чтобы вместить воодушевление; тогда гурман чувственно взялся за финальное бегство Льва Николаевича Толстого из его собственного имения в Ясной Поляне; бегство, о сути, о смысле ко-торого Фомин имел не менее смутное представление, чем биографы писа-теля и сам беглец - что в природе вещей.
  Он определённо знал, что и как должен делать: дождаться рассвета, сложить вещи в полиэтиленовый пакет с ручками (футляр для очков, бу-мажник с банковской картой, ключи, зарядное устройство, зачем-то два яблока), вызвать такси, убрать телефон в пакет и спуститься вниз.
  Но и смакование, и сочинение алгоритма освобождения скоро наску-чили. Он поднялся с кровати, покидал в пакет всё, что было рядом, дошёл до лифта и нажал на кнопку, треугольник на которой указывал остриём вниз. Довольно скоро лифтовые створки распахнулись и выставили на обо-зрение растолстевшего Русланова, который придерживал на поводках двух тусклых болонок с головами Демиопы и Лошаедова. Болонки нетерпеливо елозили коготками по полу. Собаки в больнице? Фомин удивился своему удивлению, скривился от запаха мочи и псины, отмахнулся.
  Конечно, существовали альтернативные варианты перемещения, неко-торые из них довольно простые. Но, либо из скромности, либо проверяя свою решимость, Фомин выбрал спуск по водосточной трубе.
  Чтобы по остеклённому переходу между корпусами больницы до-браться до устья подходящей трубы пришлось потратить десять минут. Плюс дополнительная пара минут, чтобы выйти за шлагбаум больничной территории. (Он не узнал, что интуитивный выбор нового маршрута оправ-дался, так как позволил на выходе избежать общения с предупреждённы-ми Руслановым бдительными интервьюерами.) Да и рассвело тем време-нем.
  Встал у края тротуара, вытянул над проезжей частью руку в голосую-щем жесте. Неизвестно, пугал ли водителей бинт на голове, но пришлось ждать. "Поток жизни", непредвиденное удовольствие от присутствия мно-жества малоразличимых внутри своих авто людей, которые заняты своими делами и которым ничего не надо от человеческой фигуры на тротуаре. Вдохновлённое ожидание закончилось, когда рядом притормозила белая волга с шашечными квадратиками на боках. Павел Фомин открыл дверь, плюхнулся на прикрытое замызганным чехлом переднее сиденье и по-вернулся под ожидающее лицо водителя.
  Он хорошо помнил, что ехать надо срочно! Точно помнил - куда... Но - зачем?! Надеясь, что это краткий сбой памяти, старался перехитрить её и настойчиво "отматывал плёнку" назад, к моменту тех обстоятельств, при которых явилась эта важность. Туда, откуда взялась та пружина, что распря-милась и вытолкнула, предъявила это намерение.
  Цель побега, безотлагательное и недвусмысленное намерение, реше-ние, такое ясное вплоть до этого злополучного момента, что --
  
  Обожжённая глиняная табличка с текстом решения треснула и разле-телась на осколки. Освобождённые, пресыщенные собственной важностью слова на каждом из осколков по-прежнему читаются без затруднений, но не образуют ничего вразумительного.
  Подсказка растерянному актёру, шёпот суфлёра (приказ об увольнении пока не успел добраться до него): "Гамлету вручают повестку в суд, он раз-ворачивает её и внимательно читает. Затем хрипло и многозначительно кашляет".
  
  - Так куда едем? - водитель, оказывается, спрашивал второй раз.
  Он фамильярно подмигнул; на ты и с неприятной развязностью пред-ложил:
  - Не сомневайся, дорогой, давай поедем потихоньку, там вспомнишь. - Бородка, усы, тёмный берет а-ля баскский команданте Зузендари. Берет был не состоянии прикрыть беспорядок длинных чёрных волос, спускаю-щихся к плечам. Да и не стремился.
  Фомин подчинился, согласился...
  В растерянности от внезапной потери, в простительной надежде, что вдруг, что вновь "станет как прежде", назвал домашний адрес.
  - Три минуты, - сказал он у подъезда, не взглянув в сторону водителя.
  Открыл задвижку в клетке с единорогом. (Молодец Никита - не забы-вал кормить и ухаживать.) Нежно погладил ближнюю лапу. Открыл форточ-ку и оставил открытой. Выйдя вновь на улицу, свернул за угол, обошёл дом и нежно погладил ближнюю липу.
  Когда он вернулся к машине, то захлопнул пассажирскую дверь с тре-тьей попытки.
  Водитель тронулся (машина тронулась) и на первом перекрёстке свер-нул (свернула) направо, на Каштановую аллею.
  Команданте Зузендари стал напевать, зачем-то присвистывая:
  
  Если вы утонете
  В глубине морской, фьють-фьють,
  Как следует промокнете
  И ко дну прилипнете, фьють-фьють,
  Погрустите час-другой,
  А потом привыкнете, фьють-фьють.
  
  Чтобы остановить посвист, Фомин не придумал ничего иного, кроме как спросить: "Что нового?".
  - Хм, - звукнул водитель, а затем, вместо ответа, повернул голову в сторону экрана на приборной панели и произнёс: - Алиса, расскажи ново-сти.
  - Вы поторопились. Поезжайте к две тысячи шестнадцатому году. Там встретимся, - откликнулся рафинированный женский голос.
  - Да какая разница. Алиса, не ломайся, как девица перед свиданием! Видишь, пассажиру интересно.
  - Я не в настроении это обсуждать. - Голос пропал.
  - Ах, ты так! Ну ладно, - водитель ритуально ругнулся, потыкал правой пятернёй дисплей и вновь повторил вопрос: - Петя, какие новости?
  - Сейчас поищу... Фу, какая мерзость... А, вот, читаю. - Послышались ровные слова, словно повторяющийся звук крошечного водного каскада на каменном перекате весеннего ручья. Мужской голос явно настроился на подражание интонации автоответчиков двадцатого века:
  - Анадырь и Колорадо присоединились к всеобщей и всеобъемлющей резолюции о парных шавермах. - (Тавернах? Кавернах? Фомин не расслы-шал. Или не поверил.) - На Луне открылся первый публичный дом. В Кан-терре копали котлован под башню международного сиротского приюта и раскопали древнее захоронение чертей. Павел Теобальдович проспал день своего рождения. Черти оттаяли, повылезли, взяли в заложники посетите-лей ближайшего бара и напились до чёртиков. Павел Теобальдович в день своего рождения проспал. Сегодня в Мытищах собрали урожай: один центнер груш с каждой яблони. Машина, на которую их погрузили, слома-лась, апельсины высыпались на землю и покатились. Что ещё вам расска-зать?
  Наступившее молчание никто не нарушил.
  Когда-то улица, по которой они ехали, называлась Потешной, но в де-вяносто третьем году её расширил, переименовал и засадил десятилетни-ми каштанами строительный магнат с причудами. Он и сейчас любит пред-ставляться журналистам купцом первой гильдии.
  Машина набирала ход плавно.
  Действительно, сначала скорость нарастала потихоньку: на первых де-сятках метров было заметно, как разворачиваются почки. Отдалившись на сотни метров, можно наблюдать, как вырастает до величины ладони пяти-палый лист. К тому моменту, когда путь начинает исчисляться высокомер-ными километрами, завязались колючие зелёные плоды. Чуть быстрее, немного вперёд - и вот они падают, разбиваются. Блеск крупных коричне-вых семян на сером сухом асфальте. Шины колёс с правой стороны через подвеску автомобиля дают почувствовать их величину и твёрдость. Листья каштана стремительно желтеют и облетают, прямая дорога впервые до-полняется плавным длинным поворотом. Машина входит в него, увеличи-вает скорость и вылетает на незнакомую трассу. Равнинный плоский пей-заж с редкими небольшими рощами, доселе невиданный в знакомом сыз-мальства крае, повсеместно изобилующем лесами и холмами.
  Что скорость увеличивается, выдаёт участившееся чередование кило-метровых столбиков: две тысячи восемь, две тысячи девять, две тысячи десять... В однообразный ландшафт вклинивается легко узнаваемый жёлто-белый силуэт две тысячи двенадцатого года: гранд-кафе "У причала", юби-лей, пятьдесят лет.
  Это что же - время есть частное, результат деления расстояния на ско-рость, и до сто первого километра всего пятьдесят один год? Мелькнули две тысячи четырнадцатый, две тысячи шестнадцатый, две тысячи девятна-дцатый... Никаких развилок, никаких примыкающих дорог.
  Эпилог
  
  Рукопись закончилась.
  Ах да, насчёт завершённости. Или, по словам Петиной вдовы, о неза-вершённости.
  Считаю уместным сказать, что текст рукописи был распечатан принте-ром на стандартных листах формата А4. Поэтому, когда пальцы взяли по-следнюю страницу с парой абзацев наверху, мне было понятно, что при-вычного следующего листа далее не будет. А что, если бы текст заполнял всю страницу целиком, а следом за ней имелись бы другие листы, напри-мер с оглавлением или примечаниями, а я этого пока не знаю? Чего бы я ждал, ждал бы чего-либо, пусть даже смутно?
  Сослагательное наклонение даёт отсрочку, чтобы перепроверить себя. Похоже, у меня, как у читателя, нет ощущения недосказанности... Вопроси-тельное предложение в последнем абзаце - это, без снобизма, живенькая аллюзия, вполне доступная Павлу Фомину, экспатрианту из СССР, рождён-ному в одна тысяча девятьсот шестьдесят втором году: превратить 101-й год в маршрут "за 101-й километр".
  И потом, я солидарен с Петиными словами, сказанными в наши с ним студенческие времена. На курсе, вовсе не филологическом, порой вспыхи-вали спонтанные и эмоциональные дискуссии о той или иной книге. Руча-юсь не за дословность, а за точность по смыслу в целом: он рьяно отстаи-вал позицию, согласно которой текст обязан звучать, говорить с читателем постранично. В противном случае любой финал в книге не громче одиноч-ного мышиного писка. Тогда почему же он не считал роман завершённым, почему сомневался в концовке и, по словам вдовы, называл её очень важ-ной?
  Я задумался. Первое, а потому простительно поверхностное предпо-ложение заключалось в том, что, будучи осведомлённым о серьёзной про-блеме с сердцем, он надеялся на благополучный исход. Надеялся, что про-блема и альтернативы её разрешения будут отложены по времени, пере-несутся куда-то в неопределённо-дальнее будущее. И так сроднился со своим Павлом Николаевичем, что никак не хотел согласиться, признать закономерность тусклой, но верной трагедии, которая в порядке вещей? Искушение счастливой концовкой: "хэппи энд" и Фомин пьют кофе из од-ной чашки.
  Со счастливой концовкой всё просто, всё понятно: стремление подыг-рать безосновательным надеждам высоко, а точнее - дорого, ценится в книгах, изначально планирующих коммерческую рентабельность. Оправ-данная эксплуатация эффекта, знакомого всем, кто не был лишен детства: представить ужасного чёрного человека в чёрной комнате в чёрном же доме и - ужаснуться! А затем, в итоге, открыть глаза, оглядеться и насла-диться обширным, простирающимся над темечком пологом безопасности.
  Искушение искушением, но я не допускаю, что Петя сколько-либо все-рьёз мог приступить к никому не интересному живописанию счастливого человека. Опять же, я помню довольно резкое высказывание Арепина от-носительно эпилога в "философско-психологическом" романе "Война и мир". Попробую вольно воспроизвести его суть: "Да кому может быть ин-тересен женатый на Марии Болконской Николай Ростов, этот законопо-слушный семьянин, который ведёт образцовое помещичье хозяйство? Только тому, кто способен перевести на английский название романа как "War and World". Верю, есть и такие, кому по душе придётся переиздание "War and Universe""!
  Постараюсь отстраниться от личного знакомства. Автор "Попутного лифта" в разных главах несколько раз упоминает роман Льва Толстого, его повесть, да и самого графа. Неужели бессознательно хочет следовать при-меру Толстого? Тот дважды воскрешал для читателя "убитого" уже, судя по обстоятельствам дела, Андрея Болконского. В стремлении сопроводить, провести через невообразимый переход, умертвил его с третьей попытки. Помню свою первичную реакцию на эту "третью" смерть: непрочитанных страниц осталось мало; как же князь Андрей успеет опять воскреснуть? А чем так плохо умерщвление с первой попытки: ядро и шмяк? Пускай нам достался бы другой роман, зато в нём шмяк от иллюзии о том, что жизнь есть Нил от разлива до урожая - пусть бурный, зато плодородный. Ну, у Арепина хоть и поменьше персонажей, но вполне достаточно тех, для кого жизнь, а значит и смерть, Павла Фомина имела бы значение. Достаточно, чтобы без колебаний его похоронить. Элементарно: обрубить, завершить всё смертью Фомина. Всего лишь честность требует признать, что смерть литературного персонажа - преднамеренное убийство, мотивы которого, как правило, противостоят итогам голосования большинства. Мизантропи-ческие пристрастия отсылают к мнимому выбору между упавшим на голову куском лепнины с фасада или уголовником-рецидивистом, который проиг-рывает в карты жизнь первого, кто войдёт в дверь. Действительно, Арепин приступил к приготовлениям, прописал в пятой главе, что "Никита переби-рал бумаги, читал оставшиеся после отца записи", только дату не проста-вил. И посредством этого обещал Фомину, что тот избежит участи второй жены Степана Теобальдовича, "мадам Фефо".
  С другой стороны, автор и без того понаобещал многое. Например, что Фомин будет жив в две тысячи шестнадцатом, по крайней мере. Ведь в первой главе есть строчка, где при упоминании мобильного телефона с торчащей антенной говорится, что "всего через десяток лет Павел в шутку пожалеет, что не сохранил такой раритет". Доступен подтверждённый факт, что в две тысячи девятнадцатом году упавший, как принято, с амери-канского неба карп разобьёт лобовое стекло машины. Вдобавок, во второй главе автор сообщает о разговоре Никиты со своей четырнадцатилетней дочерью Алёной в контексте переживаний Фомина, что намекает на его потенциальную осведомлённость относительно две тысячи двадцать пер-вого года. Как минимум.
  А что, если нерешительность Арепина относилась не к концовке как та-ковой? Что, если он колебался относительно уместности ещё одной главы?
  Вполне потянет на главу, если у Фомина, который из солидарности безоглядно выпустил единорога на волю, немного отщипнуть, а то и оття-пать работоспособности, памяти... Или приложить к инвалидному креслу. Понаблюдать, что ещё он натворит.
  Ладно, не обязательно делать его инвалидом, но пускай Павел-демиург поведает, чем именно собирается он заняться спустя 101 год от своего рождения, за 101-м километром. Тем более, что в той же второй главе ав-тор анонсирует: "Мысль об измерении всего сущего - вторая по частоте среди землян, делящих планету вместе с имхонянами в две тысячи шесть-десят третьем году".
  Я продолжал следовать своему желанию не замечать авторскую таб-личку "Посторонним вход запрещён", желанию заглянуть в служебную подсобку автора. И тогда у меня появилось очень, очень вероятное пред-положение. (Признаю, основанием является мой давний и условно оконча-тельный образ Пети Арепина. Что есть - то есть!) Скорее всего, он чувство-вал, что, мол, нечестно бросить Павла в сочинённом им мире одного, без собеседника и стенографии; бросить один на один с календарём. И хотел, но всё не мог придумать, как сохранить за Павлом привилегию самому определять, чем займётся, открыв поутру глаза.
  Склоняюсь к тому, что это так и есть. Вместе с тем, замечаю в себе по-рыв притвориться, сделать вид, будто Пётр Арепин разрешил мне любую правку.
  Острый дерматит, соблазн предшественников, на который будет удоб-но списать: словно невыносимый кожный зуд на месте самодовлеющего расчёса побуждает писательницу Александру Рипли забыть про совесть, углубиться в густые заросли малины и взяться за написание продолжения "Унесённые ветром" - единственная книга, усыпальница Маргарет Мит-челл. Не вдаваясь в подробности, я убеждён, что эта читательница совер-шила злоупотребление. Одобрение правообладателя обеспечивает юри-дическую чистоту сделки. Но такое одобрение, однако, никак не возмещает художественный ущерб. На месте сделки, тщательно замаскированной бирюзовым налётом стараний Александры - отлитый в чугуне позорный столп. От основания до верхушки пристроена винтовая, якобы обходная, лестница. Жалкая уловка. Удар с разбегу о столб Александры неизбежен. Сколько ни устилай ступени той лестницы церемониальной ковровой до-рожкой.
  Эх, будь моя воля... Если б это было дозволено - а дозволить никак нельзя - я описал бы реальную встречу Павла и Петра такой, какой она бы-ла. Следуя, однако, строго прописанному автором указанию насчёт "Ника-ких развилок, никаких примыкающих дорог". Я содрал бы с водителя накладные усы и бороду, сдёрнул берет и тем самым разоблачил бы Аре-пина за рулём, засунул бы Петра в машину, которая едет в мёртвые земли, в ситуацию, спровоцированную им самим. Пусть выруливает, рулит честно. Таково моё намерение.
  Машина прижимается к обочине, останавливается. Мотор продол-жает работать. По голосам, которые слышны через закрытые стёкла, становится понятно, что люди спорят. Перебивают друг друга. Быть может, что и ругаются. Это длится недолго, двигатель стихает, рас-крывается водительская дверь, выходит мужчина. В глубину дверного проёма он говорит что-то тихо, коротко, кротко. Похоже на сожале-ние, на то, как люди расстаются. Открывается дверь с противополож-ной стороны, появляется вторая фигура. Мужчины одновременно идут вдоль капота вперёд, навстречу друг другу. Машина мешает разглядеть происходящее между ними: над крышей видны только головы. Слов то ли нет, то ли не слышно. Затем один из них пересекает дорожное полотно, переходит обочину, противоположную той, на которой остаётся ав-томобиль, и заслоняется зыбью вечерних сумерек. Воздух становится влажным, словно вот-вот пойдёт дождь. Короткой волной в кажущемся безветрии прошёл очень лёгкий, очень знакомый аромат: терпкий, нежный, недолговечный. Принёс сомнение: ну откуда, ну кто здесь варит айвовое варенье? Где-то вскрикнула незнакомая птица.
  Я так погрузился в размышления о концовке, о "незавершённости" романа Арепина, что на пару лет при мне поселилась странная привычка. Когда человек - мужчина ли, женщина ли - при тех или иных обстоятель-ствах начинал нравиться, я задавался вопросом о том, как он или она посту-пили бы на моём месте. Вероятно поэтому, когда мой приятель сообщил про случайно попавшееся на глаза переиздание "Попутного лифта", осу-ществлённое издательством "Скорострастник", то это не вызвало удивле-ния столь сильного, как того стоило. Потому, что книга дополнилась новым текстом, который прилепился к тексту Арепина без дополнительного ин-тервала, сразу за "Никаких развилок, никаких примыкающих дорог".
  Привожу его:
  "Наконец машина остановилась. Выйдя из неё, он пошёл по ясно раз-личимой тропинке между деревьев. Шёл, негромко мурлыкая какие-то строчки:
  
  Всего лишь крошечный штифт.
  Ухватиться и выдернуть,
  На пороге не оступиться и выкрикнуть.
  Обесточенный не торопится лифт
  За встречей забытой,
  За дверью закрытой".
  
  (Не верю: ну как такое можно промурлыкать?)
  
  "... Вскоре вышел на берег широкой реки. Поднял руку, встал на носки, потом потянулся ещё больше и дотянулся до кнопки. Приоткрытая дверь на шестнадцатом этаже, прямо напротив лифта. Он прошёл впе-рёд, на яркий электрический свет, туда, откуда доносился настойчивый сладкий запах. Единственным предметом, который выцепил в коридоре его взгляд, был небольшой, зелёный от окислов колокол. Мелькнуло: где-то он такой видел. Остановился в проёме, отделяющем коридор от большого квадратного помещения, и несколько секунд смотрел на жен-щину, которая стояла к нему спиной. На ней был лёгкий домашний ха-лат, её тонкая фигура не могла заслонить большую кастрюлю на вароч-ной плите, булькающее содержимое которой она размешивала круговы-ми движениями.
  - А, вот и ты, наконец, - сказала она не оборачиваясь. - Сколько можно шляться, мы без тебя не ужинаем!
  ... Последние три этажа он решил преодолеть пешком. Поднявшись, открыл дверь и поспешно сделал несколько шагов, проваливаясь в снег на каждом из них. Было холодно. Он накинул на себя меховой капюшон и огляделся: круглый пейзаж арктической тундры - снежная равнина со всех сторон. Из-за недостатка освещения скорее серая, чем белая. Он раньше услышал приближающийся звук шагов, чем увидел их источник. Это человека можно спутать с белым медведем, но белого медведя с че-ловеком не спутать. Человек оглянулся в поисках кнопки".
  
  Вполне допускаю, могло случиться и так, что "медведь оглянулся в по-исках кнопки". Шансы на это были немалые.
  То, как поступил "Скорострастник" с книгой Арепина, избавило меня от привычки соединять между собой людей и концовку Петиного романа.
  Не могу сказать определённо, почувствовал ли облегчение, когда эта привычка оборвалась, исчезла, глухо плюхнулась, подобно гравию с лопаты в цементный раствор или, если прислушаться повнимательней, подобно мёртвой берёзе на краю болота за деревней Померанье, когда та... Что? Вам не случалось бывать на померанских болотах и слышать звук падения приболотной берёзы? Какая жалость.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"