Яновская Марина : другие произведения.

Стучит, гремит, откроется

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 6.18*7  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Меланья ехала к ворожее за ответом, а помимо него еще и предупреждение получила: замуж год не выходить, обождать, иначе беда случиться может. Но не послушала девушка вещунью, на радостях позабыла предупреждение, а вспомнила тогда только, когда пришлось горького хлебова невзгод отведать. Сказка или быль, что Бог Виляс награждает отважных и горемычных?.. Можно ли, утративши всё, обрести многое?.. P.s роман рассчитан на ЖЕНСКУЮ АУДИТОРИЮ. Это НЕ БОЕВИК и не юмористическое фэнтези со стервозной девкой в бронелифчике. Прошу взять сей факт во внимание, прежде чем открывать текст
  
  Стучит, гремит, откроется
  Часть первая
  I
  Под веселый звон бубенцов мчат запряженные тройкой сани. В упряжке гнедая, соловая и снежно-белая, лошадки все завидные, как на подбор - бока, словно в масле, лоснятся. Да и сани ч̀удные - мастер-искусник с помощью затейливых витков резьбы придал им вид морской волны. Одним словом - загляденье.
  Восседавший на "гребне" возница лихо покрикивал, нахлестывая кобылок; в санях сидели двое мужей достойного возраста. Оба попрятали лица в пушистые воротники шуб, тем самым защищаясь от трескучего мороза и леденящего ветра. Вслед за санями, чуть приотстав, во весь опор скакал всадник. От боков его коня валил пар, на несколько мгновений остающийся позади, а после рассеивающийся в свежем морозном воздухе. Грохотали копыта по насту, скрипел снег под полозьями.
  Дорога рассекала белую гладь заснеженных полей. Временами с разных сторон мелькали то древний курган, то заледеневшее озерце, похожее на блюдце, лозняком и камышом окаймленное. По скрывавшему лед снегу вились переплетающиеся цепочки следов - лисьих, заячьих да птичьих. Блестела, точно яхонтовая, полоса крови только убитого зверя, которого хищник поволок в логовище. Маленькая процессия быстро миновала еловый лесок, корчму, пару-тройку одиноких хаток и стогов, которые немудрено было принять за большие сугробы. Зима суровой выдалась, снега по пояс намело, а местами - так и вовсе много выше человеческого роста.
  Наконец, впереди показался частокол у замерзшей речушки, каковая изгибалась в сторону от селения, к темнеющему вдали лесу. Ворота были открыты, из-за стены кольев доносился лай, ругательства, рев скотины и звон колокола - это в церквушке звонили к обедни. Впереди была немалая весь - Яструмы.
  Сани въехали в ворота и уже медленнее двинулись по улице; всадник пустил коня рысью, сочувственно потрепал по шее затянутой в перчатку рукой. Оглядывался молодой человек с тем интересом, с коим люди осматриваются в незнакомом месте, неосознанно стараясь уловить и запомнить как можно больше всего.
  За диковинными санями увязалась стайка весело щебечущих детей, по сельскому обыкновению босиком бежавших по снегу. Когда процессия остановились у двора пасечника Вороха, дети остановились тоже, в десятерике шагов, со смехом наблюдая, как забавно из саней вылезают мужчины - покряхтывая, оскальзываясь на льду да пуская когда-никогда крепкое словцо. Вертлявый мальчонка даже бросил в одного из прибывших, того, что пониже и потолще, снежок, и мужчина, грозно нахмурив кустистые брови, погрозил хулигану кулаком. Дети со смехом прыснули в стороны, точно брызги от брошенного в воду камешка; всадник тем временем спешился. Учуяв незнакомцев, два кобеля, с разных сторон от ворот прикованные, с лаем бросились на забор.
  Только по высокой, плотно плетеной ограде и воротам, на которых резец изобразил неимоверно крупную, дабы заметнее была, пчелу с хитрой рожицей, можно было сделать вывод: о живущем в этом дворе никак не скажешь, что без копейки за душой. А уж недавно поставленный сосновый сруб со слюдяными окнами в замысловатых рамах, множество хозяйственных построек, обширный сад и совсем небольшой огородик подтверждали первое впечатление.
  - Кто тама, кто, чего лай подняли? - ворчливо осведомились у псов во дворе. Заскрипел снег под ногами идущего поглядеть на непрошенных гостей.
  - Вроде на санях никого не ждали! - визгливо отозвалась девка-найманка* . Слышно было, как она удаляется от ворот под глухой перестук пустых ведер.
  - А ну, отворяйте! Фадко, чем дольше простою на морозе, тем злее буду!!! - басисто пригрозил, не дождавшись нерасторопной дворни, один из мужчин и загремел кулаком по воротам.
  - Заська, беги в дом, скажи панне - приехал! - откликнулся со двора молодой голос, и замешкавшийся батрак поспешил отворять.
  - Что это пан Ворох выезжал верхом, а вернулся санями? - кланяясь, любопытно осведомился работник, некрасивый парень в дрянном кожухе и плохонькой шапке набекрень, что так и грозила свалиться с головы.
  - Не твоего ума дело, - огрызнулся раскрасневшийся хозяин, жестом приглашая спутников во двор. - Проходите, не все же время нам мерзнуть... А ты, - снова обратился к батраку, - распряги лошадей, гости у нас задержатся. И Заське передай, чтоб возницу накормила...
  - Я помогу распрягать, - сказал третий гость, самый молодой из прибывших, и занялся лошадьми, к которым с измальства питал душевную слабость. В то время мужчины поднялись на крыльцо, потоптались, сбивая снег с ног. Только один из прибывших занес сапог над порогом - из дома выбежал мальчик зим восьми, Иваська.
  - Ох, как ты вырос! - изумился высокий мужчина, взвихрив мальцу волосы.
  - Я забыл уже, как пан выглядит! - сказал мальчик.
  - Горюшко! Вправду, значит, я так долго у вас не бывал...
  - А чего это ты, забывчивый наш, из дому выскочил? Тебе кашля мало? - отец показал сыну кулак, совсем как давешнему хулигану с улицы: мальчишке запрещалось гулять на подворье до выздоровления. - Ну-ка, пойдемте скорее.
   Они вошли в обширные сени, а после и в переднюю, большую комнату с потолком, нежданно высоким для деревенского дома. Пол устилали красивые, хоть и поистрепавшиеся, ковры; пахло свежим хлебом, сосной и совсем немножко - смолой. Также в воздухе витали дразнящие аппетит ароматы, и Ворох, большой любитель покушать, жадно затрепетал ноздрями. На дубовый стол с противоположной от входа стены смотрел из-под рушников образ Виляса, пред ним покачивалась на сквозняке лампадка.
  Иваська побежал в светлицу к сестре, доложить о приезде крестного, и взрослые остались одни.
  - Вот так и живем, кум. Не блещем, но и не жалуемся, чем богаты, тем и рады, - с улыбкой обратился к гостю пасечник Ворох, снимая шапку и кунью шубу.
  Хозяин был невысоким и кряжистым мужиком в расцвете сил. Казалось, волосы его постоянно стоят дыбом - столь были непослушны. Как почти все в то время, пасечник сбривал бороду, но усы отращивал - длинные, черные, спускались они мало не до ключиц. Лицо Ворох имел широкое, как блин, вроде добродушное, но вводящее в заблуждение. Пасечник вел себя по-разному, смотря с кем: к слугам и людям победнее себя был он надменен, сварлив и придирчив, к равным - добр, а вот с теми, кто побогаче, несколько даже дерзок.
  Рано поседевший кум его, Стольник, возвышался над Ворохом на добрые две головы. Отличался сей пан умом, ученостью, со всеми без исключения вел себя весело, добродушно, а потому располагал к себе людей. Это свойство его характера вместе с быстрым соображением да ученостью и помогло ему выбиться в писари к самому Потеху, князю лядагскому. С тех времен Стольник стал редким гостем в доме яструмового пасечника, хоть безмерно любил его дочь, соответственно, свою крестницу - Меланью. Давнехонько, ой как давнехонько писарь осенял защитным крестом Ворохову дочку, когда, с исполнением той дня, ее, крошечного младенца, впервые внесли в церковь и нарекли именем. Не счесть, сколько воды утекло с тогдашней поры, а княжий писарь помнил то событие, будто оно происходило вчера. Сам он ни жены, ни детей не имел, как перст был одинок.
  - Ворох, брось! - тоже стягивая шапку, весело воскликнул Стольник. - На моем веку я ночевал в таких хибарах, что, ежели их не к ночи помянуть, твой новенький сруб - прям княжьи палаты. Неплохо устроился, неплохо... Места всем хватает, полагаю?.. Но где же хозяйка, Мелюшка?
  Тут отворилась одна из выходящих в столовую дверей, и вошла заслышавшая голоса красивая женщина в строгом темном платье, с красными щеками и немного выбившимися из-под чепца волосами. Она была занята готовкой - хоть сие не приличествовало зажиточной панне, Осоня готовила сама и дело это любила да знала.
  - Где ты ездишь, а? Сказал же, ненадолго, а сколько нет!.. Не знала уже, что думать, - спокойно сказала Вороху жена, с упреком глядя на него. Она никогда не повышала голос, но, мнилось, крик порою был бы предпочтительнее спокойного тона.
  - Не попрекай, а посмотри лучше, кого я тебе привез! - кивнул на стоящего чуть позади Стольника, который как раз вешал свою шубу на крючки, Ворох. - В кои-то веки немного посидеть с кумом в корчме - не грех.
  - Кум, Боже, какие люди! - Осоня, только что обратившая внимание на второго вошедшего, доселе спиной к ней стоявшего, аж руками от удивления всплеснула. Подошла, традиционно расцеловала нежданного гостя в обе щеки. Куму пришлось согнуться чуть ли не вдвое, ибо Осоня была еще ниже мужа. - Сколько не видали мы тебя, уж и не вспомнить!
  - Он же теперь важная птица, - с малой толикой зависти вздохнул Ворох. - Еле уговорил заехать.
  - Премного извиняюсь! - Стольник несколько комично поклонился, приложив руку к груди. - Просто не мог вырваться, ибо князь без меня, что старец без посоха, - шагу ступить не может...
  Открылась другая дверь, и, обратив на себя взоры всех бывших в комнате, на пороге стала Меланья. Девушке только-только вот исполнилось девятнадцать зим. Длинная и толстая коса ее, цвета ореха, спускалась почти до колен; красиво очерченные губы отнюдь не располагали к поцелую, ибо все лицо, будто немного вытянутое и чуточку всегда удивленное, с тонкими чертами и черными бровями, дышало твердостью, стойкостью, что, несмотря на явную привлекательность, отталкивало.
  Среднего роста, повыше родителей, Меланья имела тонкий, подобно стволу молодой калины, стан, который так и хотелось охватить рукой, привлекая к себе. Впрочем, при взгляде на строгое лицо девицы подобные мысли мигом улетучивались.
  Увидавши крестного, девушка будто порхнула к нему, подобрав юбки. Лицо ее, утратив суровую твердость, вспыхнуло румянцем.
  - Ого! Ну и вымахала же ты, Мелонька! - обнимая крестницу, изумленно воскликнул Стольник. - До чего же похорошела! Дай лучше разгляжу тебя, стань к свету! − он подвел ее к окну, поцокал языком и выдал восхищенно: - Расцвела, что тут скажешь! Уже и замуж пора!
  - Какой там замуж! - мотнула головой девушка, засмеявшись неожиданно легкомысленно. - Вы мне тут глупостей не рассказывайте, до замужества мне еще девовать да девовать... да, к тому же, пару поди сыщи.
  - Скажу накрывать. Садитесь, скоро будет обед, - Осоня метнулась в кухню.
  - За голодранца она сама не хочет, - сказал Ворох, усаживаясь. - А их на мой скарб хоть отбавляй, так и летят, как пчелы на мед. Любой бедняк будто считает своим долгом посвататься, сколько тыкв на отказы уходит...
  - Скарб, говоришь... Хе-хе, ты о грошах или о дочке? - Стольник услужливо отодвинул стул Меланье, сел сам, по правую руку от крестницы.
  - Э-э...
  Девушка снова рассмеялась.
  - Поймали, поймали вы батюшку на слове!.. Ладно уж, понятно - о деньгах. Хотя вот я тоже за скарб сгожусь, скажите ведь, крестный? - И лукавая показушно затрепетала ресницами, улыбаясь.
  - Еще бы! За такой, что я бы сам за семью замками спрятал, - погладив ее по голове, согласился писарь. - Я тебе и матери гостинцев привез... Ворох меня прямо на ярмарке поймал... Вышел, называется, на товары в свободную колодежку** поглядеть, и на тебе. - Говоря это, Стольник полез за ворот алого бархатного жупана, вытащил два узелка и положил на середину стола большую ореховую ватрушку, предупредив Ивася, что получит он ее только после обеда. Развязав узелки, крестный подал Меланье шелковый платок, шитый серебром. Для Осони Стольник купил такой же, только с золотым шитьем, а для матери ее - дорогой чепец. Бытовал такой обычай - не являться в дом без гостинца которой-либо из женщин. Впервые бывший в гостях приносил дары каждой, бывалый не раз - мог и всем, но чаще всего случалось, что мужи одаривали хозяйку, а юноши - молодую дочь, возможную невесту. Впрочем, не будь сего обычая, Стольник все равно не приехал бы к куму с пустыми руками.
  Поблагодарив, девушка восхищенно залюбовалась игрой серебряных нитей. Иваська то и дело кидал лакомые взгляды на ватрушку, которая занимала все его внимание.
  Только кумовья завели разговор о делах, хлопнула сенная дверь. В облаке морозного пара за порог шагнул ехавший вслед за санями молодец. На вид ему нельзя было дать больше двадцати лет.
  - Х-ху, ох и мороз же, ох и лютый, ох и проклятый! - сказал вошедший и обвел переднюю взглядом. Медленно стянул соболью шапку с темных кудрей, поклонился сидевшей за столом Меланье. Девушка поднялась.
  Одновременно с тем из кухни вышли несущая поднос служанка, Осоня и пожилая чета: седой, как лунь, но крепенький и высокий дед Картош, да полная старушка, Шоршина, - родители Осони, доживавшие век на зятевой печи.
  - Мой племянник, Васель, - представил Стольник.
  - Пан Васель был с кумом на ярмарке, я не мог не закликать его к нам, - добавил Ворох.
  Обменявшись приветствиями, все сели, найманка, расставив блюда, снова удалилась, а невесть с чего растерявшаяся Меланья так и продолжала стоять. Она не в силах была отвести взгляд от также застывшего, будто оглушенного, молодца. Заметив, что происходит, кум залихватски подмигнул Вороху да подкрутил ус. Ухмыляющийся Ворох кивнул, переводя взгляд с дочки на Васеля и обратно.
  Молодой человек имел волевой подбородок, тонкие губы с не шибко густыми, зато бархатистыми усиками поверх, и нос с горбинкой. Глаза под прямыми бровями обычно смотрели без всякой боязни, с некоторой наглостью, а теперь - изумленно и, пожалуй, даже смущенно. Одевался Васель по-городскому, не чета деревенским парням в кожухах и свитках - одни только высокие сапоги выдавали в нем горожанина, причем небедного, что уж о полушубке на соболях говорить.
  - К вашим услугам, панна, - словно во сне, он подошел к Меланье и взял ее руку для поцелуя, но девушка, очнувшись, нахмурилась и выдернула ладонь из его пальцев. Деревенская, она не привыкла к таким приветствиям.
  - Меланья, будем знакомы. - Девушка блеснула карими глазами, показавшимися Васелю похожими на рысьи, и торопливо заняла свое место рядом с крестным.
  "Ага, к ней не так-то просто и подступиться. Норовистая, яко дикая кобыла", - подумал Стольник, а вслух сказал племяннику лукаво:
  - А что, Васель, не по рыбаку рыбка, а? Не по волчьим зубам овечка?
  - Что вы толкуете, дядя? Какие рыбки, какие овечки?.. Не помешались ли вы, случаем, на этом морозе? - понемногу приходя в себя, пробормотал сконфуженный Васель.
  - Да уж лучше от мороза на дворе помешаться, чем от мороза девичьего исстрадаться... - ухмыльнулся Стольник.
  - Что-то такое вы городите, дядя... Лучше б про гостинцы напомнили. Ото если б не вспомнил сам, то так в город и повез бы, не отдавши. - Васель запоздало снял полушубок, извлек из внутреннего кармана сверток. Осоне и бабке достались расписные гребни. По подначке хорошо знающего женские пристрастия Стольника, нарочно сказавшего Васелю, что паненка любит украшения, но не шибко ими балована, Меланье со словами "а это, панна, вам" был протянут серебряный перстень-цветок с яхонтом. Гостинец упал из ладони в ладонь, взблеснув алым, точно искра. Меланья тут же сжала кулачок и опустила глаза. Незнамо почему она стеснялась теперь даже взглянуть на молодого гостя, хотя с деревенскими обычно была смелой и часто острила.
  Наполнив чары, выпили за долгожданный приезд Стольника. Меланья только смочила губы в наливке - ей в горло ничего не шло под горячим взглядом сидящего напротив Васеля.
  Стольник по обыкновению начал рассказывать про князя и то, каковы порядки в недалекой от Яструмов столице, Горграде.
  - Так вот, значит, бардак там. Оно вроде как все хорошо, да только внешне, на виду. Как заснеженное поле брани: поверху посмотришь - чистый снег, а копнешь - мертвечина.
  - Отчего же тама этот... бардак? - мягко спросила бабка Шоршина.
  - Да вот разбойники хозяйничают, обворовывают средь бела дня, горла перерезают, дерутся, балагурят... цены немереные...
  - Что? Какие намеренья? - неожиданно встрепенулся глуховатый дед.
  - Цены, говорю, немереные! - громче повторил Стольник.
  - Ты, старый, это, молчи... и того... слушай-то повнимательнее, - ласково обратилась к мужу бабка.
  - Что же князь? - спросила Осоня.
  - А что князь? Порядок для виду поддерживает и на казне сидит.
  - Что, правда на казне? - на миг забыв про Васеля, улыбнулась Меланья.
  - Да не, это ж я образно... - крестный обнял ее одной рукой, как ребенка. Ивась, наскоро похлебав суп, спросил разрешения у матери и наконец заграбастал обещанное угощение. Разговор прервался.
  - Расскажи нам, пан Васель, о себе, - через некоторое время попросила Осоня.
  - Да что тут рассказывать... Живу на хуторе, недалече от столицы. От помершего отца перенял хозяйство и лавку, купечествую помаленьку...
  У Вороха глаза заблестели - он сразу прикинул, что даже без большого приданного дочка в случае такого замужества не останется в нищете.
  - Чем пан торгует?
  - Разностями... - уклончиво ответил Васель, давая понять, что не очень-то желает говорить. Вместо него вступил в разговор дядя:
  - Ты заслуги-то свои, Васель, не преуменьшай. Помаленьку купечествует он, как же. Еще более, нежели отец, удатный к делу.
  - Скромность похвальное качество, - кивнула Осоня, улыбнувшись.
  - Вот не скажи, кума. Из собственных заслуг определенную корысть можно вытянуть, из скромности - нет. Ежели умалчивать или преуменьшать достижения, то никакой пользы не будет.
  Чем долее сидели, тем чаще ходила меж кумовьями бутылка с наливкой. Когда оная иссякла, на смену пришла бутыль вина. Первым из-за стола поднялся дед, пошел греть кости на печи, за ним почти сразу - бабка. Осоня тоже отошла, вместе с найманкой стлать гостям постели. Вскоре после того Меланье наскучило слушать все более бессвязные разговоры, понятные большей частью лишь самим кумовьям. Девушка, забыв о морозе, выскочила на улицу. Васель бросился за ней, сказав дяде, что посмотрит лошадей.
  Смеркалось. Подобно муке, просеиваемой сквозь сито, густо-густо сыпал снежок. Было слышно, как слуги управляются возле скотины; лениво лаял один из кобелей. Не струились, словно жаворонкова трель, вечерние песни, для веси обыкновенные, - в такой холод каждая девушка боялась и нос из дому высунуть. Хотя нет, не каждая, - как ни странно, на улице собирались-таки на вечерницы, громко переговариваясь да смеясь...
  Мороз, еще более окрепший к сумеркам, подействовал на разгоряченную Меланьину головушку, как ведро холодной воды. Она с наслаждением вдохнула колючий воздух, радуясь, что сбежала из-под горячего взгляда, который пугал и смущал ее. Девушка разжала ладонь и, надевши подаренный перстень, пошевелила пальцами, издалека рассматривая подарок. Тут дверь за ее спиной отворилась, и на крыльцо вышел Васель.
  - Зачем же панна выскочила, не одевшись, на лютый мороз? - спросил он, набрасывая на плечи Меланьи полушубок да укутывая ее в меха. Так и замер, крепко обнявши девушку в соболях.
  - Пустите, пан Васель, - дрогнувшим голосом прошептала Меланья.
  - А вот не пущу.
  - Пустите, не то закричу, - еще тише шепнула Меланья.
  - Кричите, панна, - не пущу, - прижался щекой к ее волосам Васель. Никогда бы он не позволил себе подобного, ежели б не чувствовал, что симпатия обоюдна.
  Девушку бросило в жар, затем по спине прошелся холодок, несмотря на то, что в объятьях и соболях было тепло. После недолгого молчания она неуверенно спросила:
  - Что вы себе позволяете?
  - А что? Неужто не могу защитить от холода красивую панну?.. Неужто позволю вредному морозу навредить столь дивному цветку?
  Меланья снова замолчала, не зная, что ответить. Противоречивые чувства боролись в ее душе - страх и симпатия, смущение и томление в крепких объятьях.
  До слуха донесся предупреждающий хруст снега - кто-то приближался. Девушка испуганно встрепенулась.
  - Слышите? Батрак идет, увидит! Пустите немедленно!
  В голосе ее, дотоле струившимся, словно шелк, послышалась сталь. Васель отпустил. Девушка тотчас отошла на пару шагов назад, в самый угол неогороженного перилами крыльца, - и снова ею залюбовались горячие темные очи.
  - Панна держит себя так, будто боится меня, - с замирающим сердцем прошептал Васель, не сводя с нее взора.
  Меланья будто вопреки его словам подняла голову, глянула ему в лицо своими рысьими глазами, казалось бы, проникнув этим взглядом в самую душу, и твердо произнесла:
  - Я всегда недоверчива к малознакомым людям, нарушающим привычное течение моего бытия, пан... Да и отчего же не бояться вас, коль вы сам себе на уме и творите, что хотите?
  - Разве я страшен, разве обидел панну?
  Меланья не ответила, только вздохнула. Она и сама не знала.
  - Панночко, чи можно узнать, когда едут гости? - неожиданно спросил за спиной Фадко. Меланья вздрогнула, хотела обернуться и... поскользнулась.
  Васель, мгновенно подавшись вперед, обхватил ее за стан, уберегши тем от падения. Не успела Меланья осмыслить случившееся, как ее лицо оказалось так близко к лицу Василя, что белесые дымки их дыханий смешивались.
  Незнамо сколько стояли молодые люди вплотную друг к другу, под изумленным взглядом батрака. Девушка выгнула спину дугой, дабы насколько сие возможно отдалить от себя Васелево лицо, а он все поддерживал ее на весу над краем крыльца. Едва-едва покачивалась свесившаяся над снегом длинная коса.
  Васель неведомо как удержался, чтоб не поцеловать панну, и, сделав над собой еще одно усилие, смог оторвать взгляд от широко раскрытых рысих глаз. Повторно выпустив Меланью, он отворил пред нею дверь, и они вошли.
  А одновременно с тем, в передней, изрядно выпившие отец и дядя шептались вот о чем:
  - Вот и сыскался... еще один охотничек...
  - Против такого ничего.. ик... не имею... - Ворох хлопнул кума по плечу.
  - Спорим, что посватается?
  - Не хочу я... спорить.
  - Правильно. И так ясно...
  ***
  Остаток вечера Меланья проводила в кухне. Вместе с бабушкой она пряла; мать, уложивши спать хмельных Вороха и Стольника, вышивала; дед на печи плел корзину из лозы, а братец играл на полу деревянной лошадкой. В кухне было тепло, не закрытое заслонкой жерло печи уютно освещало комнату. Трещали и шипели поленья. Женщины пели песни, Меланья вторила им, но то и дело забывалась, и голос ее обрывался. Она такого напутала в своем пряжеве, что за год не распутать; из головы не шел Васель, и девушка не могла понять, что с нею творится.
  Заметив необычное поведение Меланьи, бабка спросила ее:
  - Тебе нездоровится, внученька? Не перехватила ли ты, случаем, заразу от брата?
  - Но ба! Я уже здоров! - обиделся мальчик.
  Девушка мотнула головой. Помолчав немного, бабка сказала вот что:
  - Ты, сердце, того... не спеши с любовью... Оно, знаешь, как бывает - порой просто кажется, что любишь, а жизнь по молодости искалечить - то раз плюнуть.
  Меланья взглянула на нее удивленно.
  - К чему сие было сказано?
  - Ни к чему. То так, чтоб знала ты, - хитро улыбнулась бабка и снова завела песню.
  На дворе завывала метель. Вышедший из конюшни Васель засмотрелся на ворох снежинок, кружащихся в оконном свету. Свисающие с крыши иглы сосулек переливались и взблескивали золотом.
  В темной передней купец постоял, прислушиваясь к доносящейся песне, затем сел, подпер голову рукой и принялся грустно вздыхать. Живот скрутило голодом - увлекшийся Меланьей молодец мало интересовался яствами, выставленными на стол; да и сейчас голод был последним, что волновало его. Через некоторое время Васель решился-таки и постучал в кухонную дверь, спросивши:
  - Можно ли скоротать в вашем обществе вечер, достопочтимые панны?
  Сердце Меланьи будто рухнуло с обрыва, стоило ей заслышать голос Васеля.
  - Заходи, пан, - отозвалась Осоня, - тут никто не будет против твоего общества.
  - Благодарю, - Васель с доброжелательной улыбкой пристроился на лавке у печи. - Вы так славно поете, я даже заслушался.
  - Да что вы, - с притворным недоверием отвечала Осоня.
  - Правда-правда.
  - Не хотел бы ты, в таком случае, спеть с нами?
  - Не откажусь! Что петь будем?
  - Знает ли пан "Летящую тройку"?
  - Отчего же не знать, знаю...
  - Тогда... - Осоня откашлялась и затянула, Васель и бабка поддержали:
  
  Лети, моя тройка гнедых лошадей,
  Лети, разгоняя с дороги людей,
  Вези меня, тройка, скорее, быстрее,
  Вези меня к той, что сердцу милее.
  Она так горюет, не ест и не пьет,
  Песнь свою без меня не поет,
  Лети, моя тройка, скорей,
  Сердце болит, так стремится к ней!
  Сердце болит - стремится к ней!
  Лети, моя тройка, скорей!
  
  На середине песни Меланья начала тонко подпевать, изумленный Васель замолчал, и только последние слова пели все вместе, даже дед отозвался с печи своим скрипучим голосом.
  - Какая, все же, красивая эта песня, - сказал Васель, обратив взгляд на окно.
  - И верно, - согласилась Меланья. Она давно сложила руки на коленях, напрочь забывши про пряжу.
  Помолчали. Бабка и мать несколько раз многозначительно переглянулись и снова вперили очи в работу.
  - До того как вклинится в ваше общество, - снова заговорил Васель, - я ходил на конюшню посмотреть лошадей. Одна из трех дядиных, Соловка, подарена мной на его сорок пятую зиму. Славная кобылка, можно сказать, у меня на руках росла... Возвращаясь в дом, удивился: на дворе метет так, что кабы совсем не занесло дороги до завтра.
  Осоня хотела было ответить, но не успела, - дочь, смущаясь, словно прочла ее мысли:
  - Рады будем, ежели вы погостите у нас подольше.
  Васель в знак благодарности почтительно склонил голову.
  - Рад бы и я погостевать подольше в вашем радушном доме, однако про дела нельзя сказать, что они не убегут...
  - Господь Благодатный решит, убегут твои дела или... того... не убегут, - вставила бабка.
  - Правильно. Человек предполагает, Виляс решает, - кивнул Васель.
  Утомленная дневными событиями, Меланья поднесла руку ко рту, скрывая зевание. Дед тихонько всхрапнул на печи.
  - Давайте-ка пойдем спать - время недалече от полуночи, - сказала Осоня, - а под метель так хорошо спится.
  - Верно, верно, - согласилась бабка, сворачивая пряжу и укладывая ее в корзинку. - Спокойной ночи вам всем.
  - И тебе также, матушка, - прихватив свечу, Осоня обняла сынишку, и они первыми покинули кухню. Вслед за ними вышли молодые люди.
  - Сладких снов вам, панны, - поклонился Васель Меланье.
  - И вам, - ответствовала девушка.
  Все разошлись по комнатам, Осоня задула свечу, и последний огонек потух в пасечниковых окнах.
  ***
  Васелю не спалось. Все казалось, что из темноты глядят на него рысьи глаза. Силуэт панны живо являлся перед глазами, а на лице слышалось ее дыхание. Время за дневными воспоминаниями летело быстро, уже клонилось к утру, а молодец этого совершенно не замечал. Мнилось, что только недавно лег почивать. Две мысли попеременно кружились в голове - что он, похоже, влюбился, и что такой панночки на всем белом свете с колдовством не сыскать.
  - Дядя! - наконец не выдержал Васель. - Дядя, вы спите, что ли?.. Хотя, с чего бы вам бодрствовать?..
  Сморенный вином и наливкою, Стольник и вправду крепко спал. Не дождавшись ответа, Васель встал с кровати и долго тормошил дядьку за плечо. Наконец, Стольник, всхрапнув, пробудился. Спросонья он не понял, где находится и чего от него хотят.
  -А-а, отцепись, вражий сын, скажи князю, что я умер...
  - Дядя, это я.
  Стольник приподнялся на локте, потер глаза и спросил сквозь зевок:
  - Кто - я?
  - Васель, кто же еще...
  - Самому не спится - другим не мешай. - И Стольник развернулся к стене.
  - Дядя! Вы мне одно скажите и можете спать: Меланья просватана?
  - Какая Меланья?
  - Как какая? Крестница ваша.
  - А-а... стало быть, просватана, как же...
  - Правда просватана?
  - Сказал ведь... - предаваясь в объятия сна, пробурчал мало чего соображающий Стольник и снова вскоре засопел.
  Убитый известием Васель до третьих петухов стоял столбом у дядиной кровати.
  Наутро Осоня еле добудилась Вороха, а Стольник, на удивление быстро проспавшись, встал сам. С изумлением воззрился он на бледного, словно больного, Васеля. О ночном вопросе племянника он не помнил, как не помнил совершенно и того, что на него ответил.
  - Что с тобой, дружок? Почто печальный такой?
  - Ничего... - вздохнул купец, пригладив рукой буйные кудри. Признаваться дяде в том, что он так расстроился из-за его слов, совершенно не хотелось.
  - А может, ты от холода девичьего такой отмороженный?
  Васель, не отвечая, натянул сапоги, набросил поверх рубашки кафтан и вышел, не задерживаясь в передней, на крыльцо.
  Осоня и помогающая ей Меланья накрывали на стол. Увидев молнией проскочившего мимо Васеля, Меланья уронила чарку.
  - Меланьюшка, а и вправду - не переняла ли ты братову хворь? - обеспокоенно спросила мать.
  - Все в порядке, матушка. - Не отводя глаз от двери, девушка присела и стала ощупью искать упавшую чарку.
  На крыльце вчерашнее действо снова вспомнилось Васелю, причем столь ярко, что он словно обезумел - ударил кулаком по стене и уткнулся в бревна лбом, качая головой да приговаривая:
  - Почему, почему...
  Купец медленно сошел со ступеней и заходил по расчищенной к дому дорожке, думая, как теперь быть и каким образом выбросить из головы просватанную панну. Само собою объяснилось вчерашнее поведение Меланьи. Но почему не сказала сразу, что у нее есть жених?
  Васель не чувствовал холода, кровь прилила к его лицу, которое горело теперь нездоровым румянцем.
  Тут Осоне зачем-то понадобилось кликнуть служанку и она, высунувшись наполовину из-за сенешней двери, завидела кумовского племянника.
  - Пан Васель, идите в дом, промерзнете ведь! - и, позвав найманку, женщина скрылась.
  Но Васель будто и не услышал ее слов, все не было его и не было. Осоня обратилась к дочери:
  - Сходи-ка во двор да вынеси пану Васелю полушубок, а то, как бы он не замерз. И скажи, что пора садится за стол.
  - П-полушубок? - пролепетала девушка. Стоило одному слову поднять в голове памятные колодежки, и так то и дело будоражащие мысли, - и горячая волна прокатилась по ней.
  Но делать было нечего, и девушка вынесла Васелю полушубок. Кровь уже отлила от купеческого лица, губы побелели, а на щеках играла синева. В очередной раз повернувшись от ворот к дому, он увидел Меланью совсем рядом и остолбенел. Девушка с таким ласковым лицом протянула ему полушубок, что молодой купец забыл обо всем на свете. Смутившись, Меланья стремглав убежала, а одевшийся Васель некоторое время глядел ей вслед, после чего спохватился, что гостю негоже заставлять себя ждать.
  Утреннее застолье прошло тише, нежели вчерашнее дневное: мужчины не пили, а только опохмелялись и заедали рассол мочеными огурцами, вследствие чего было меньше шуток да прибауток - вчера вино развязало языки.
  Васель, не зная удержу, все так же вскидывал на Меланью взгляд, но уже много реже по сравнению с днем вчерашним; кроме того, раз встретившись в ним взором, Меланья, прежде чем потупиться, заметила такую кромешную тоску в темных очах, что у нее сердце облилось кровью. "Печалится... Не из-за того ли, что вчера я была строга к нему? А как же было мне иначе себя вести, Господи!" И девушка сама начала снова искать встречи с его глазами, и как бы спрашивала, глядя на него и слегка хмурясь, что произошло. Однако ответа не было, Васель только кусал губы, едва сдерживая себя, чтобы не умчаться сию же колодежку, попытаться хоть бьющим в лицо ветром немножко разогнать тоску. Поднималась неимоверная боль в груди. Ежели бы только дядя не сказал ему, что крестница просватана...
  Покудова слуги готовили сани, стали прощаться. Осоня заставила Стольника пообещать, что он не будет больше тянуть с приездом, затем Ворох отвел кума и жену в сторонку и о чем-то недолго говорил с ними. Меланья как окаменевшая стояла против Васеля, опустив голову. Купец же никак не мог решиться заговорить с ней. В конце концов, прошептал:
  - Прощайте, панна.
  Тут Васель обернулся уходить, однако, не сделав и трех шагов, нежданно вернулся, взял сжатую в кулачок руку и трепетно поцеловал Меланье пальцы, попросивши простить его.
  Ворох на прощанье одарил гостей крошечными бочоночками меда, которые по высоте были не больше ладони. Стольник и его племянник сели в сани и укатили прочь.
  Тогда Меланья не выдержала и, запрокинувши голову, зарыдала, размазывая по лицу замерзающие слезы. Все принялись утешать ее, а на вопрос матери, отчего она плачет, девушка ответила:
  - Жалко, что... уехал... - и с промедлением добавила: - Крестный...
  - Ох, голубонька, не убивайся, он обещал приезжать чаще, - прижимая дочернюю голову к груди, говорила мать.
  Всем, разве что кроме Ивася, тоже рыдающего из сочувствия к сестрице, было понятно, что девушка плачет отнюдь не за крестным.
  "Лишил меня покоя, наглец этакий! Вчера позабавиться захотелось - прижимал к сердцу, а сегодня - вон какой! "Прощайте, панна!" О, как я несчастна... Впился в сердце, как репей, ни выдрать, ни так оставить", - горевала девушка в своей светлице.
  ***
  В то время Стольник, сам того не зная, сыпал соль на рану Васелю:
  - Что, скромник, как тебе эта норовистая шельма? Хороша, не правда ли?
  - Не вспоминайте о ней, пожалуйста, - каким-то чужим голосом попросил Васель, на все лады проклиная дядюшку за жестокость. Внешне он окаменел лицом и стал похож на мраморную статую.
  - Неужто она тебе не по нраву? - изумился Стольник, сговорившийся с родителями крестницы, что надо бы свести Васеля и Меланью, и дотоле ни колодежки не сомневающийся в пролетевшей меж молодыми людьми искре. "Ничего не понимаю, - подумал про себя писарь. - Вчера он другим был..."
  - Дядя! Я же сказал: не вспоминайте. - И тихо добавил: - Что тут толковать...
  *Нанятая в служанки
  **Мера времени, приблизительно равная одной-двум минутам. Этого достаточно, чтобы вытащить из колодца ведро воды.
  II
  Стольник довез племянника до егойного хутора и, хоть дотоле не думал заходить, был вынужден, ибо совесть не позволяла утаить от сестры уговор с родителями Меланьи. Пусть даже с Василем пока не все ясно.
  Стольникову сестру звали Гелина. Женщиной она была уже немолодой, но бравой. Хищно разлетающиеся на сероватом лице брови нависали над маленькими, с низкими уголками в сеточках морщин, сине-зелеными глазами. Глядели сии очи зло, недоверчиво, хитро. Пани имела привычку постоянно поджимать губы, из-за чего почти всегда казалась надменной и недовольной чем-либо. И казалась не просто так - вышеуказанные черты не проявлялись только к любимому сыночку-одинцу. Васель был единственным, к кому Гелина всегда относилась ласково. В том заключалось лицемерие, поскольку за напускной нежностью, случалось, вовсе противоречивые чувства таились.
  Оставшись с сестрой наедине, Стольник начал издалека: дескать, так вот и так, есть у него крестница, во всем хороша - из семьи не бедной, лицом не дурна, не глупа и, что самое главное, не сосватана до сих пор. Походив вокруг да около, Стольник рассказал про сговор с родителями и выразил надежду, что сестра не будет против. От нее зависело не последнее слово, однако Васель был достаточно взрослым, чтобы при надобности не прислушаться к материному голосу. Такой поступок, в свою очередь, привел бы к нежелательной распре, и это понимали все.
  Гелина восприняла весть про возможную невестку холодно. Слова Стольника не вызвали у нее ничего, кроме недовольства. В жены сыну хотелось ей состоятельную горожанку, глупенькую дочку купца или богатого ремесленника, которую она хорошо знала и была бы уверена в послушности ее и покладистости. Ясное дело, о деревенской девке, пусть не бедной и, что хуже всего, не глупой да с характером, речи идти не могло. Гелине хотелось как можно больше похозяйничать на хуторе, к этому приучили ее частые сыновы отлучки. А с появлением невестки хозяйским полноправием придется поступиться, разве что если не подчинить сынову избранницу своей воле. Конечно, любой камень вода точит, и со временем девушку, каким бы норовом та не хвастала, можно сломить, однако хлопотное сие дело ...
  - Пусть решает сам, - криво улыбнувшись, обронила Гелина и закуталась в шаль, подумав, что ничего не скажет сыну в пользу Меланьи, мало того, при случае будет всячески отговаривать от женитьбы.
  - Вот и хорошо! - воскликнул Стольник, подумавший, что сестра не имеет ничего против.
  Брат уехал; Гелина пошла к Васелю. Молодой купец лежал, мучимый мыслями; то в холод, то в жар его бросало. Он предполагал - от тяжких дум, а на самом деле - от довольно долгой прогулки без верхней одежи.
  "А я ее обнимал! Господи Благодатный, милостивый благодетель наш, что я натворил! Ежели узнает жених, то вправе будет вызвать меня на бой; и вполне сможет меня зарубить, ибо как я не шибко владею саблей. И хоть бы так случилось, о Господи, покровитель наш! Один ты вправе решать наши судьбы... С радостью сейчас принял бы я смерть, ибо не в силах терпеть - так душа болит", - думал Василь в полубреду. Мать холодной рукой коснулась его лба и на краткие мгновения согнала обсевшие со всех сторон думы.
  - Ты болен, сыночек, - проворковала Гелина обычным в разговоре с сыном тоном, ласковым да медовым, - вот на тебе, наездил. Пойду прикажу нагреть пива да трав заварю.
  - Не нужно, матушка... не лечи меня, смерти желаю...
  - Ты бредишь, - сочувственно произнесла Гелина, гладя его по курчавой голове. - В такое время на улицу лучше носа не показывать, а ты разъездился, вот и набыл...
  - Ох, матушка, сие со мной приключилось, верно, не из-за мороза...
  - А через что?
  - Согрешил я, обнимая засватанную панну... Горе мне... Не знал я... Сам, похоже, влюбился, да еще, того хуже, паненку Меланью мог с пути сбить...
  Помолчавши, Гелина спросила вскоре:
  - Ты точно знаешь, что она просватана?
  - Дядя сказал, а уж он, верно, точно знает...
  "Что такое! Брат ведь наоборот говорил: она, дескать, не сосватана... Верно, Васель неправильно что-то понял", - подумала Гелина. И, вместо того чтобы утешить сына тем, что паненка может достаться ему, мать завела вот какие речи:
  - Может, оно, сыночек, и к лучшему. Не стоит тебе, значит, с женитьбой спешить... Панна эта забудется, только нужно немножечко времени. Попомнишь мои слова... Я тебе такую панночку найду, что и в княжьих палатах днем с огнем не сыщешь.
  - Ох, матерь, я такую уже нашел, - закрыв глаза и качая головой, ответствовал Васель. - Опоздал... О горе мне!.. Зачем свел меня Виляс с дядей, а его - с кумом... Почто толкнул поехать с ними, я же запросто мог отказаться...
  - Неисповедимы пути Господа нашего, зачем-то да свел вас. Терпеть тебе нужно, мой мальчик, как ни крути. Постарайся заснуть: проспишься - легче станет.
  Как брат ее в искре, проскользнувшей меж молодыми людьми, так Гелина была уверена: Меланья есъм не что иное, как недолговременное, мимолетное увлечение сына.
  Болезнь мучила Васеля два дня. Он трясся в лихорадке, метался, вскидывался, то крича "немедленно еду!", то "пусть меня метель под снегом схоронит". Молодой купец отталкивал мать, слуг, лекаря, но быстро выбивался из сил и успокаивался, блеща слезящимися от болезни очами и глядя прямо перед собой. Гелина денно и нощно дежурила у его кровати, печина от печины* засыпая, но встряхиваясь и снова обращая взор на сына. Редко когда она отходила заварить особых трав, только ей ведомых.
  Отпоили Васеля, поставили на ноги. Рваться к Меланье он перестал, однако ходил, точно чумной, все что-то думал себе, да за голову хватался, о деле вовсе забыл. "Никак дрянная девка приворожила сыночка! Пусть только удастся отвернуть - заявлю тогда на эту пасечникову дочку при первом визите Хомко", - со злостью думала мать, хмуря тонкие брови, словно углем начертанные на бледном лице. Уж она-то знала толк в некоем колдовстве; известно ей было также поведение привороженного, а Васелево очень его напоминало... Упоминаемый Хомко, к слову, являлся краевым надзирателем, регулярно объезжавшим села столичной округи и собиравшим донесения на ведьм.
  Мать из кожи вон лезла, стараясь отвлекать сыночка, - приглашала знакомых панн с незамужними дочками, притворялась больной. Подливала в кубок сыновий зелье, способное отвернуть приворот, и вскоре признала, к своему сожалению, предположение о Меланье ошибочным - никто Васеля не привораживал, и лучшим подтверждением тому служило недействующее отворотное зелье. Сын влюбился по правде, столь сильно, что нипочем оно было ему.
  Васель тем временем усыхал, словно цветок без воды.
  ***
  Минуло дней с десять, и выдержка его кончилась. "Поеду! Сейчас же поеду! Покудова мать спит, а то снова ей худо сделается - не хочет, чтоб я ездил, душу растравливал, ведь когда у меня болит - и у нее откликается... Я же хоть посмотрю на паненку - и попустит немного", - так он решил и, пока мать по обыкновению предавалась дневному сну, самолично оседлал коня и помчался, напоследок бросив челядинцу:
  - Как матерь отдохнет, скажешь, что я - за медом.
  Сонны да темны были заснеженные поля; небосвод затянули косматые тучи, схожие со стриженной овечьей шерстью и обещающие снова метель. Безрадостное небо давило, угнетало, будто нависая над самой головою. Фырканье коня и грохот копыт по мерзлой дороге далеко разносились в зимнем безмолвии. Когда - никогда до слуха долетала волчья перебранка, лай лисицы и хриплое воронье карканье. Васель мчался, уткнувшись лицом в гриву, да таким образом спрятавши его от ветра, который, казалось, вымораживал мысли. Холод был такой, что на ресницах мгновенно, как только дымка дыхания отрывалась от лица, намерзали ледяные комочки.
  Яструмы встретили Васеля так же, как в прошлый раз. Псы бросались на заборы, остерегая чужака, дети бежали следом, раскрасневшиеся девушки заинтересованно оглядывались, а закутанные в бесчисленное количество теплой одежи бабки-соседки шептались у плетней, будто вовсе не страшась мороза, будто был он им нипочем. Ничего не поменялось, кроме того, что второй раз купец въезжал в деревню другим человеком.
  - Расположения Виляса! Кто и по какому делу? - подтянувшись на крепком плетне, выглянул батрак.
  - Кумовской племянник за медом, - отвечал Васель. - Дома ли пан?
  - Дома, просим во двор.
  Ворота отворились. Васель, бросивши повод батраку и потерявши по дороге шапку, вбежал в сени.
  - За медом, ишь ты. Знаем мы, какой мед таких пчел манит... - весело фыркнул Фадко, провожая паныча взглядом. Конь всхрапнул и ткнулся ему храпом в плечо, то ли соглашаясь, то ли напоминая о себе.
  - Отчего так долго его не было, не знаешь? - поднявши и отряхнувши потерянную шапку, спросил батрак. - Ясное дело - не знаешь... Откуда ж тебе знать...
  - Что это ты, Фадко, с коньми ужо лясы точишь? Дожился, с людьми, чай, и поговорить не об чем? - налетела со спины Заська-служанка.
  - Да вот думаю, к чему снова занесло к нам кумовского племянничка.
  - А что, он приехал?.. Дурной ты! Стал быть, согласие на сватовство добывать ... зачем же еще!
  Ворвавшись в сени, Васель нос к носу столкнулся с Ворохом, вышедшим покурить трубку. В первое мгновение оба опешили. Пасечник начал уже терять надежду на то, что Васель приедет, думал, они с кумом ошиблись, а потому, ясное дело, приятно удивился.
  - Какого гостя нам Бог послал! - умилился Ворох, запихивая люльку в нагрудный карман. - Прошу, прошу в дом уважаемого пана!
  - Я ненадолго, проездом... - рассеянно бормотал Васель, быстрым взглядом окидывая переднюю в поисках возлюбленной; к его несчастью, комната пустовала. - За медом я... хороший мед...
  На самом деле он и думать забыл про дареные бочоночки, те так и стояли нетронутыми где-то в глубинах обширных кладовых.
  - За медом? Мигом сделаем! Веришь-нет, а не один ты, пан Васель, хвалишь наш мед... Родовое дело трех поколений, готовим следующее - Ивась подрастает... Почему ты, пан, так спал с лица? Хворал?
  - Было, было. Как видит пан Ворох, более-менее минуло, хоть и помучило. Где же... все? - с запинкой спросил Васель.
  - Послеобеденный сон видеть изволят. Меланья на улицу пошла.
  - Как паненка поживает?
  - Еле уговорил погулять, - искоса взглянув на Васеля, отвечал пасечник, - а то ведь затосковала, из дому выходить не желала. - Выражение колоритного лица тут стало неимоверно хитрющим. - Позвать может?
  - Не стоит, пусть гуляет... - вздохнул Васель, мотнув головой. - Хорошо было бы, ежели б пан Ворох побыстрее вынес мне меду, - я спешу.
  Пасечник недоуменно нахмурился.
  - И что же, пан даже по чарочке не выпьет со мной? Скоро и Меланья вернется...
  - Спешу, - повторил Васель с нажимом, подумав: "Таки не стоило ехать...". Затем купец погрузился в еще более мрачные мысли: дома панну застать - и то не получилось, чем всемогущий Виляс ясно дал понять, что тут искать нечего. Увы, шутливые слова Стольника оказались пророческими - действительно "не по рыбаку рыбка"...
  Ворох развел руками.
  - Что поделать! Сколько меду-то?
  - Как в прошлый раз, - задумавшись, что Меланье взгрустнулось от его нечестивого поведения, буркнул купец.
  Озадаченный Ворох удалился в кладовую с медовыми запасами, шепча в усы:
  - Неужто и правду за медом? Что это делается, почему он не сватается?.. Сперва я подумал было, что он заехал узнать, когда сватов лучше слать, а тут... Ничего не пойму.
  Пасечник не взял с Васеля никакой платы и, еще раз радушнейшим образом закликав его за стол да получив отказ, распрощался. Молча забравши у батрака коня и шапку, которую нахлобучил косо, Васель выехал со двора. Жеребец двинулся спокойным шагом, ибо молодой купец, забывшись, не подгонял его. В печалях ехал Васель, свесивши голову и по привычке сжимая поводья безвольно лежащими на луке седла ладонями. Выглядывающая из-за плетня дворня сочувственно переглянулась.
  - Что ж ему Ворох-то сказал? - первой нарушила молчание Заська.
  - А пес его знает, отказал, видно... - пожал плечами Фадко. - Вот дурной- то, такого жениха проворонить сподобился.
  Смех и веселые крики привлекли внимания Васеля. Поперек дороги десятка с три молодежи, и юноши, и девушки, играли в снежки. Оскальзываясь, молодые люди падали, пытались свалить с ног другого, хохотали, обсыпая друг друга снегом с головы до ног... На глазах Васеля две девицы свалили, не иначе как добровольно поддавшегося, дюжего парня и принялись выкачивать его в снегу, приговаривая сквозь смех, мол, знай в дальнейшем, что себе можно позволять, а что нет. Юноша быстро дернул к себе, увлекая, сперва одну, потом и другую. Радостные, раскрасневшиеся лица вызвали невольную, слабую усмешку, каковая, впрочем, тут же сползла с лица Васеля.
  Немного в стороне от общего веселья, в светлой енотовой шубке и такой же шапочке, на фоне коих еще темнее казались две переброшенные наперед косы, стояла грустная Меланья. Какая-то девица, видно, подруга, тянула ее к остальным, но она упиралась и отнекивалась. Вот в щеку ей попал пущенный чьей-то рукой снежок, девушка скривилась и недовольно утерлась рукавом... Да так с поднятой рукой и замерла, встретившись взглядом с Василем. Ее очи все больше округлялись, будто она видела перед собой призрак покойной тетушки, - хоть Меланья и надеялась глубоко в душе, что Васель приедет, ей почти удалось убедить себя в обратном. А тут, на беду иль на счастье, он опять явился - совершенно нежданно, как снег на голову...
  - Езжай, парень, не делай хуже ни ей, ни себе! - нашептывал внутренний голос. И Васель послушался, пришпорил коня так, что тот, перед тем как ринуться вперед, встал на дыбы.
  Взвихрилось облако снежной пыли, копытами поднятой. След укрывали большие, не густо сыплющиеся снежинки. Сумерки сгущались, точно стынущий холодец.
  Путаясь в юбке, Меланья побежала домой.
  - Батюшка! - хлопнув дверьми столь громко, сколь это возможно, девушка ворвалась в переднюю, как вихрь. - Кто-нибудь! У-ух... - она привалилась к стене, переводя дух, но тут же бросилась к вышедшему из кухни отцу.
  - О-о! - только и успел протянуть Ворох, прежде чем дочь вцепилась ему в плечи мертвой хваткой и на одной дыхании выпалила:
  - Батюшка! Миленький! Зачем Васель приезжал, скажи мне!
  - Зачем, зачем... - отводя глаза, флегматично повторил отец. - За медом.
  - Как за медом? - опешила Меланья.
  - Да вот так. Сказал, что проездом, заехал, ибо мед понравился.
  - А за меня? Спрашивал ли за меня?
  - Спрашивал.
  - Батюшка! Что ж это, мне из тебя каждое слово клещами вытягивать?! Все можешь рассказать? Почему меня не позвали? Про что говорили? Ох, зачем я только ушла!
  Ворох помолчал, будто нарочито изводя дочку.
  - Скажи мне: по нраву ли тебе Васель? - наконец проникновенно поинтересовался он.
  - А что?! За сватовство спрашивал? - Вспыхнувшие радостью очи служили лучшим ответом.
  - Так по нраву или нет? - гнул свое Ворох, после приезда Васеля уверившийся, что с этой молодежью ни в чем нельзя быть уверенным наверняка.
  - Есть немного... - потупилась Меланья. Ее лицо, и так румяное после мороза, прямо-таки залилось маковым цветом.
  - Сядь. Ты взрослая девка, потому поговорю с тобой откровенно.
  Во время последовавшего за сей многозначительной фразой молчания Меланья чуть не лишилась чувств, предчувствуя нехорошее. Подергав длинные усы, Ворох продолжал:
  - И мне, и крестному твоему кажется, что Васель к тебе тоже неравнодушен. Однако отчего он даже не заикнулся о сватовстве - этого я уяснить не могу. Может, мать воспрещает, а он ругаться с нею не желает, может, сейчас не время. Одно ясно - не приехал бы во второй раз, ежели б равнодушен был. В то, что за медом примчался, я мало верю, по нему же все видно было: усох весь, исстрадался, видать.
  Меланья закусила губу и задумалась. Снова воцарилось молчание.
  - Почему меня не позвали? - повторила она спустя некоторое время, немножко угомонив бушевавшие чувства.
  - Я спросил, позвать или нет, а он - дескать, спешу, не стоит.
  - Вот, значит, как...
  - Ждать будем, - решительно подытожил Ворох, для пущего действия слов хлопнув ладонью по столу. - Пусть время и Виляс решают.
  - Авось чего-то и дождемся, - тихо вставила разбуженная Осоня, давно уже стоявшая в дверях. - А не дождемся - на нем свет клином не сошелся...
  Меланья не слышала последних слов, обратив взор к образу Виляса, а мысли - к молению. Девушка медленно опустилась на колени, руки сложила молитвенно и неслышно зашептала, временами осеняя себя защитным Вилясовым крестом. И Вороха, и у Осоню мороз пробрал от того трепета, коим веяло от дочери; неосознанно они сами перекрестились.
  ***
  Прошло без малого с месяц времени. Близился к концу морозень**, приближались, соответственно, Три святых дня или Мировещение, когда, по завету Божьему, следовало прощать врагов, проявлять щедрость и милосердие, радовать знакомых и незнакомых. По преданиям, именно в эти зимние дни между братьями, Вилясом и его злейшим врагом Рысковцом, наступало краткое перемирие, во время коего второй не затевал войн, а первый дозволял немного разгуляться нечисти - потому в сию пору и происходят невиданные, когда страшные, а когда и приятные, чудеса. А что ж до войн - хоть и случались они в Три святых дня, начавшим военные действия неизменно не везло, неоднократно являлись им грозные знамения. В конце концов, захватчик уходил побитым или не мог уйти вовсе - дороги заметало, лошади и люди не выдерживали холодов; защищающимся же сопутствовало божье расположение в обороне своих земель.
  Незадолго до праздника Васель снова поехал к пасечнику, соврав матери, дескать, в лавку, проверить ход дел. Ему нужно было два предлога, один - для своей совести, то бишь отговорка, почему он, вместо того чтобы пытаться забыть Меланью, ездит к ней и ездит, а другой - для Вороха. Долго думал над этим Васель, в конце концов, решил: весомым поводом может стать предложения сотрудничества с пасечником, кое сводилось до продажи меда, что и вправду был весьма и весьма недурным, в Васелевой лавке. Перед совестью оправдать себя купец так и не смог. Его попросту тянуло в Яструмы, и он не мог ничего с этим поделать. Сотни раз проклинал Васель тот день, по сути, один из счастливейших и беззаботных во всей жизни, когда он принял приглашение Вороха. После того стала ему и мать не мила, и хутор родной - чужим сделался.
  "Ежели Ворох согласится, то мне не нужно будет каждый раз придумывать, чем объяснить свой приезд, - размышлял Васель. - Смогу я бывать у них чаще; может, чаще и паненку видеть... Прошу у тебя, Господи, возможности изредка хоть видеть Меланью! Каждую встречу с ней буду почитать за высшую милость! Смилуйся надо мной, грешником и нечестивцем, и так наказал ты меня, Боже, тем, что не в праве я даже просить о большем, чем только видеть ее..."
  Васеля приняли как нельзя более любезно, Осоня пригрозила, что не отпустит его, не накормив - собирались как раз обедать. Покамест накрывали на стол, Васель изъяснял пасечнику свое предложение - Ворох только руки довольно потирал. Меланьи не было - брат доложил ей о госте, и она наряжалась, вернее, в полном смятении бегала по светлице и хваталась то за одну вещь, то за другую, не в силах решить, какое платье выбрать.
  Стоило Васелю вздумать, что совсем скоро она станет перед ним, и сердце его билось так, что, мнилось, слова заглушало стуком. Купец нетерпеливо мял в руке сверток с гостинцем, поочередно кидая взгляды на каждую из ведших в переднюю дверей.
  Неясно каким дивом девушка немного овладела собою и, успокоившись малость, переоделась в светлое платье с вышивкой. На голову повязала она шитый сребной нитью платок, только не так, как носят сельские девки, с простецким узлом под подбородком, - связала концы под затылком. Громко и резко выдохнув, да тем самым выразив готовность показаться на глаза гостю, Меланья вышла к нему.
  Васель прервался на полуслове, заметив ее, красивую, точно принцессу заморской страны. Меланья же прошла пару локтей и остановилась, как бы давая рассмотреть себя. На самом деле ей попросту не хватало сил идти, такое охватывало волнение. Глаза подходящего Васеля ясно говорили ей, что отец был прав, и купец к ней далеко не равнодушен. Ощущая, как по жилам разливается холод, Меланья прикрыла очи. Ворох кивнул жене в сторону кухни, и они оставили молодых людей наедине.
  - Здоровы будьте, панна Меланья, - и Васель поклонился ей низко, в пояс, как селяне вельможам кланялись. - Примите дар сей, он скромен и едва достоин быть на вас; я, верите-не верите, звезды на нитку нанизал бы, и вам в алмазном ларце преподнес, кабы мог только до них дотянуться, - он развернул ткань и, почтительно склонив голову, протянул девушке монисто из крупных алых бусин.
  - Здравствуйте, пан... - волевым усилием Меланья сдержала слезы - была она тронута и взглядом, и поклоном, и нежным голосом с толикой горечи. - Благодарю сердечно за гостинец и теплые слова, нечасто слышу я подобные... Отчего в прошлый раз пан уехал так спешно, не обмолвившись и словом со мной, хоть встретил на улице?
  Явственный упрек прозвучал в этих исполненных печалью словах, Васель прекрасно уловил его и покраснел, как мальчишка, пойманный на творимой шкоде.
  - Дела торопили, дражайшая сударыня. Жалею о том дне и приношу извинения.
  - Прощаю, - усмехнулась девушка. Тотчас совесть проворчала недовольно: "Кто он тебе, чтоб извинятся?", а Меланья лишь отмахнулась, не имея однозначной отмолвки. Вроде и никто, а в тоже время при одной мысли о нем томленье и печаль охватывали все существо ее...
  - Бог щедро одарил паненку милостью. Спасибо ему за это, будто камень с души свалился, - Васель и правда переживал из-за скорого отъезда, который вполне справедливо называл бегством. - Можно ли узнать, чем жила панна последнее время?
  Меланья взглянула на него украдкой, шутливо подумав: вот как скажет сейчас о душевных терзаниях да постоянном ожидании...
  - Жизнь моя скучна и размерена, потому и поведать нечего. Несомненно, вам, пане, рассказывать более, нежели мне, - ведь вы ездите по стране, видите многое.
  - Увы, увы, вынужден огорчить - последний месяц я большей частью провел дома.
  - Болели? - наугад спросила девушка, отмечая с жалостью, как изменился Васель. Он и правда исхудал, осунулся и иссох; на болезненно-бледном лице слабый румянец выступил только при разговоре с нею. - Что же за хворь так иссушила вас? Как о ней отзывается лекарь?
  Васель, грустно улыбнувшись, покачал головой.
  - Лекарь не в силах мне помочь.
  - Неужто вы неизлечимо больны? - испугалась Меланья, чувствуя, что ноги готовы предательски подкоситься.
  - Нет, слава Господу, нет. Не хворь виною моему виду, а душевные муки; и не знаю, что бы я предпочел из этих двух зол, будь у меня выбор... Что с вами, панна?
  Меланья как побледнела от страшного предположения, так и не смогла отойти; создалось впечатление, что она вот-вот упадет в обморок.
  - Ах, все в порядке. Забеспокоилась о вас...
  - О, простите!.. Мои терзания недостойны ваших тревог.
  Меланья странно взглянула на него; Васель не успел более ничего сказать, так как вернулся Ворох с женой и старшим поколением. Осоня громко пригласила всех к столу, водрузив на столешницу бутыль с медовухой.
  - Думается мне, сегодня пан Васель уже не откажется со мною выпить? За удачу сотрудничества, а? Грех не выпить! - и Ворох весело подмигнул.
  - Благо, сегодня я никуда не спешу, - ответствовал Васель, отодвигая для Меланьи стул. Сам он вынужден был занять место напротив, ибо рядом с девушкой могли сидеть либо родственники, включая крестных, которые, можно сказать, тоже принадлежали к родству, пусть и не кровному, либо жених. Васель же не имел права, а он-то как раз многое бы отдал, дабы сесть возле паненки и якобы случайно касаться своим плечом ее плеча...
  - Что ж за дело такое? - полюбопытствовала девушка.
  - Васель придумал подсобить мне в продаже меда, и я не стал отклонять любезное предложение, хоть на спрос и так грех жаловаться.
  Услышав сие, Меланья обрадовалась: "Выходит, сможет чаще приезжать якобы по делу к отцу... Хорошо, ей-богу, хорошо!"
  - И в чем заключается замысел пана?..
  Васель пояснил:
  - Я возьму ваш мед на продажу в лавку за весьма небольшую часть прибыли.
  - Не весь, конечно, - добавил Ворох. - Половина останется, буду как раньше торговать.
  - Правильно, что согласился, сынок, - одобрил дед. - В свое время я искал пути для большей прибыли, а тебе она прямо в руки плывет.
  Бабка красноречиво взглянула на мужа, как бы говоря помалкивать; она б рада была, если б он вовсе рта не открывал. Казалось Шоршине, что старик постоянно выдает какие-то глупости, отчего было ей стыдно.
  Ворох поднял кубок:
  - Выпьем за то, чтоб и в дальнейшем мне Бог помогал, а пана Васеля наущал!
  Меланья посмотрела сперва на отца, раздумывая, имели ли последние слова двойственный смысл - чтоб скорее купец надумал свататься, а после - на Васеля, встретившись с ним взглядом. И чудное дело! Впервые засмотрелась в его темные очи, уже не пугаясь того взора, выдававшего натуру вспыльчивую, как трут. Далее она -порозовевшая и очаровательна, как никогда, - сидела будто одурманенная; слова проскальзывали мимо ушей, очи не видели ничего; знай, только поднимала время от времени взор на Васеля. Разговор за столом не складывался - купец отвечал на вопросы все более и более лаконично, невпопад, затем и вовсе замолчал, замкнулся в себе, захваченный мыслями и печалями, отчего приобрел угрюмый донельзя вид, не догадываясь о том.
  - Пожалуй, мне уже и пора, - неожиданно огорошил Васель, вернув паненку с небес.
  - Отчего так скоро? - хлопая ресницами, как только что разбуженный человек, спросила Меланья. Она не заметила, что служанка давно принесла свет и зажгла поленья в камине. От огня сделалось даже, пожалуй, жарко, померк за окном свет, так что, казалось, уже и сутенеет. Для Меланьи печинка пролетела незаметно.
  - Оставайся у нас, пан, подночуешь да и поедешь с утра, чего против ночи-то... - подхватила Осоня.
   Васель с просительной гримасой развел руками. С радостью остался бы он, жуть как подмывало согласиться, но также не хотелось злоупотреблять добротой, да и мать дома поджидала...
  Впрочем, Гелина была последней, о ком он думал в данный момент.
  - На дворе довольно светло, а мне не шибко далеко... Не вижу повода вас утруждать. Как говорят старые люди, "ежель есть возможность, то краше не испытывать гостеприимство, ибо терпение хозяев может исчерпаться".
  - Ото верно, - пробурчала Шоршина, вслед за дедом плетясь к кухне.
  Осоня не без дочернего участия попыталась переубедить купца; Ворох только усмехнулся:
  - Как пан желает. Пойду меду наготовлю.
  - Я помогу. - Жена тоже встала и вышла с ним.
  В передней повисло тягостное молчание, Меланья подошла к окну и вздохнула.
  - Ваши, пан, приезды... - тихо начала она. - Никогда я не думала, что визиты кого бы то ни было, окромя крестного, могут приносить такую радость. Вот, знаете ли, мало что изменилось - и деревня живет так же, и улица по вечерам собирается, и с отцом когда-никогда я в город выберусь... А ничто так не радует, хоть убей.
  Васель молча глядел ей в спину и боролся с желанием снова прижать девушку к сердцу, ощущая себя псом, которому цепь не дает подобраться к брошенной слишком далеко, но оттого не менее заманчивой кости.
  Меланья помолчала, смутилась и, закрывши глаза рукой, попыталась сгладить излишне откровенную фразу смешком, после чего покачала головой и пробормотала:
  - И что я только говорю, Боже милосердный!
  - Паненка, - простонал Васель, - ежели по правде, то вы мне душу рвете своими словами.
  - Вот как, - не оборачиваясь, холодно обронила девушка и сложила руки на груди. Васель удивился быстрой перемене в ее голосе - с тихого и нежного, принадлежавшего будто не девушке, а горлице, он обратился в сталь, стал жестким и твердым.
  - А вы... вы... вы! - у нее не хватило слов, и последнее "вы" получилось явным оскорблением. - Ни стыда, ни совести у вас нет! Рану в сердце сделали, а лечить − и не думаете, похоже!
  К Васелю невесть с чего нежданно вернулся норов, и купец обманчиво ласково вопросил:
  - Подождите-ка, я вам разве обязан, чтоб лекарем служить?
  Меланья резко обернулась. Взгляд горящих обидой и гневом очей говорил много больше, чем могли бы слова выразить. С колодежку молодые люди глядели друг на друга; казалось, либо Васель сейчас уйдет, хлопнув дверью, либо Меланья кинется на него с кулаками. Страшно гневной выглядела последняя: черты лица заострились, сверкающие глаза сузились, грудь порывисто вздымалась. Рада девушка была бы выговорить Васелю в лицо все, что думала о нем, о его поведении в первый вечер их знакомства и всех переживаниях, к которым оное привело; выговорила бы так, что он, вспоминая сие, мимо ее двора проехать бы побоялся. Но слов не находилось, их душили обида и злость, и сие терпеть было хуже всего.
  Никто не знает, как бы все кончилось, не одумайся Васель.
  - А я-то что говорю... - отвернувшись и с досады хлопнув ладонью по столу, шепнул он... Да тут же рухнул к ногам возлюбленной и принялся осыпать поцелуями подол ее платья. Поступок столь удивил Меланью, что весь гнев ее как рукой сняло.
  - Что вы делаете?! - вырывая подол, вопрошала девушка. - Прекратите, встаньте! Да вы, пан, похоже, разум утратили!.. Встаньте, говорю вам! - и она попыталась поднять его, охватив за плечи.
  - Да, я утратил разум! Не видя панну целый месяц! - не поддаваясь и не вставая с колен, безумным шепотом отвечал Васель. - Если бы я только мог, паненка!.. Не могу! Что бы только не отдал! Все состояние отдал бы, чтоб только с вами быть! Да не поможет!
  - О чем вы говорите? - дрожащим голосом спросила Меланья.
  Васель вскочил, быстро поклонился да вышел, бросив напоследок:
  - Да прибудет с вами Господь!
  - Аминь, - обескуражено шепнула Меланья. В окно она увидела, как Васель зачерпнул снега шапкой да вместе с ним и надел ее, желая, видно, остудить голову.
  - Не уехал? - торопливо вопросил за спиной отец. Меланья кивнула на дверь, и Ворох грузно пробежал мимо с несколькими глухо постукивающими бочоночками меда в сумке. Мать тронула дочку за руку, пытливо заглянула в лицо.
  - Как? Выяснилось что?
  Меланья махнула рукой.
  - Матушка, а матушка! - вместо ответа напевно завела она, как обычно тогда, когда собиралась просить о чем-то. - Можно я... - тут Меланья запнулась, предвидя отнюдь несогласие, но упрямо договорила: - Можно я съезжу к вещунье?
  - Ты ведь знаешь - Виляс не одобряет, когда в его замыслы заглядывают.
  - Знать-то знаю... - вздохнула дочка. - "Однако чем дальше в лес, тем он темней..."*** Не терпится хоть чуть-чуть, хоть вот столечко (крошечной щелочкой между большим и указательным пальцами она показала, сколько) прояснить для себя. Я ведь впервые, не каждый месяц к ней езжу!
  - Скоро праздник, погадаешь с Хорысей.
  - Да разве ж то гадание? Баловство одно, хорошо если малая толика сбудется.
  Признавая дочкину правоту, матушка вздохнула и сослалась на последний оплот здравомыслия, только и способный остановить Меланью:
  - Если отец против не будет.
  Вскоре вернулся спровадивший гостя Ворох. Едва муж переступил порог, Осоня обратилась к нему, с тревогой поглядев на дочь:
  - Представляешь, хочет к вещунье ехать.
  - Пущай едет, давно пора.
  - Как так? - в один голос вопросили удивленные мать и дочь. Как женщина довольно богобоязненная, Осоня надеялась на сопротивление со стороны мужа - ан нет. Меланья же насторожилась, не ждавши столь быстрого согласия.
  - Не одобряется ведь, я думала, против будешь... - нахмурившись, добавила девушка.
  Ворох ухмыльнулся.
  - Не буду, поезжай. Иные дочери, только пятнадцать стукнет, и мчатся, а ты что-то поздно надумала.
  - А верно! - кивнула девушка. - Это потому, что раньше повода не было, а без повода зачем ездить?..
  С наступлением вечера, когда все по обыкновению собрались в кухне, Меланья принялась тихонечко расспрашивать бабку. Шоршина сперва возмущалась, крестилась, а там вдруг приняла вид необычайно таинственный и хитрый, да принялась рассказывать.
  - Когда я в еще того... - бабка откусила нитку от катушки, подала внучке, дабы та заправила в иглу, - в девках ходила, вился за мной хлопец. Вился, увивался, под ноги бросался, прям как в песне... (Меланья покраснела до корней волос, вспомнивши целовавшего подол Васеля) И не то чтоб, не негодяй какой... Приличный хлопец был. Пришел одним днем за сватанье хлопотать. Однако батюшка мой, да пригреет его Виляс, хотел быть уверенным, что-де отдает меня по любви, ибо верил, что выдать дочку за нелюба, расчетную свадьбу играть, - то вызов Богу. Виляс, ты знаешь, всячески может вредить не по любви того... поженившимся.
  - Знаю, знаю, дальше, - поторопила заинтересованная Меланья.
  - Так вот... - продолжала бабка. - Велел мне отец помолиться, чтоб, стало быть, сгладить возможное божье недовольство, и отправил к тогдашней вещунье... А она мне и говорит: не ходи, девка, замуж за того, кто в ноги тебе падает, в нем, дескать, и капли той любви нету. Рассказала я отцу, и он сразу отказал кавалеру. Получив тыкву, тот стал подбивать клинья к богачке, да так окрутил, так очаровал, что на ней и женился... тоже якобы по любви, а там доволе помучил ее, бедную, столько крови вытянул - нечета упырю... од тех мучений несчастная за год после свадьбы померла, представляешь?
  - Страх Господень, - перекрестилась девушка.
  - То-то... Тебе, может, тоже совет даровитой пригодится.
  - Кто его знает. Страшно мне, вдруг плохое увидит... А когда дед за тобой ухаживать начал, ты снова поехала?..
  - Нет. Тогда еще вещунья сказала про единственного мужа - что скромным будет, красавцем, пониже меня... Я всего-то и не помню, сколько лет назад было.
  Меланья кинула взгляд на спящего на печи деда. Трудновато, глядя на морщинистое лицо да седые волосы, представить его молодым красавцем.
  - До которой мне ехать, бабушка?
  - Дай-ка подумать... Живет на Вишняковом хуторе... та... как ее... баба Хвеська, во! Насколько я знаю, она не только вещует, а и подколдовывает; ей добрые люди разрешение выхлопотали, ибо и вправду помогает.
  - Далече от нас?
  - С полдня на санях.
  - Далече... А точно правду скажет?
  - Что ею нагаданное сбывается - то не один человек говорил.
  - А гадать как будет? - помолчав, снова спросила внучка.
  - Ой, не знаю, внученька, вещуньи не все ж одинаковы, потому и гадают по-разному... Которая посмотрит на руку - и все сразу рассказывает, а которая кости бросит, карты разложит... говорят, люди для них - что те раскрытые книги, только читают их по-разному.
  - Я слышала нечто схожее... Бабушка, а зачем Бог наделяет женщин даром видеть его замыслы, ежели не любит сего?
  - Первая вещунья якобы помогла князю Доброму, оказавшемуся в трудном положении и взмолившемуся о подсказке... Бог благоволил ему и ниспослал способность видеть его жене... Для благих целей, при нужде обратиться к вещунье - это не такой уж и грех; Виляс не одобряет, ежели одаренных по мелочам тревожат.
  - То есть редкое обращение к ним не карается?
  - Ежели вопрос стоящий того.
  Задумалась Меланья, вопрошая себя: а достоин ли ее повод внимания ворожки? Однако сегодня долго молчать она была не в силах, хотелось говорить, не важно, о чем.
  - Не знаешь ли, бабушка, откуда пошел обычай гадать в первый вечер Святых дней?
  Бабка хоть и знала, но отмахнулась, ибо устала отвечать на расспросы.
  - Ведать не ведаю.
  - Сказывают, дар вещуньи, не сильный, но достаточный, чтобы предсказать какое-то событие или череду их, именно тогда просыпается... Это, мол, вот почему - способностью к вещеванию спит в каждой из женского племени, но только в Мировещение Виляс позволяет нам воспользоваться им...
  - Коль сама знаешь, зачем меня спрашиваешь? - осведомилась бабка ворчливо.
  Немного погодя семья разошлась на покой. Меланья при свете свечи медленно расплетала косу, когда нежданно увидала в окне чью-то голову, плохо видную сквозь ледяные узоры. Мысль, что это Васель следит за ней, бурей ворвалась в голову, перелопатила мысли и заставила подбежать к окну. Никакой головы и в помине не было.
  - Свят-свят, - пробормотала девушка, крестясь. - Надо бы поскорей ложиться, а то уже невесть что чудится сонным очам. И вздумала ведь! Васель! Это надо ж! Псы молчат, тишина мертвая - слышно малейший скрип снега, ежели который из них пробегает под окном... С ума я, что ли, сошла? Какой Васель, Господи... - и, покачав головой, девушка опустилась на колени да зашептала: - Надели меня, Господи Боже, спокойствием и трезвым умом, огради от Рысковцевых происков...
  Помолившись, Меланья улеглась и быстро заснула; всю ночь Васель являлся к ней в ярких снах.
  ***
  Назавтра девушка отправилась к вещунье. Батрак Фадко, вызвавшийся отвезти, правил двумя лошадьми - всем не терпелось услышать нагаданное вещуньей, потому отец распорядился запрягать не одну гнедушку, которой бы с лихвой хватило, а еще и вороную - чтоб дочь побыстрее вернулась.
  Откинувшись на спинку саней, Меланья куталась в шубу. Ноги девушки были прикрыты волчьей шкурой, и под ее прикрытием панночка держала на коленях данный отцом пистолет. Хоть она не умела стрелять и прикасалась к оружию от силы пару раз, отец уповал на то, что Господь направит руку благодетельной дочки в случае опасности.
  Погода стояла ясная, безветренная; снег блестел и переливался на солнце, слепя очи. Временами тучи ворон взлетали в небо, наполняя округу истошным карканьем. Кобылки резво трусили по колдобистой дороге, цокая копытами по обледенелому насту, кое-где попадающемуся.
  Меланья немного знала о той стороне, куда ехала: хутор примостился недалече от въезда в Смольный яр, а на дороге, ведшей в этот самый яр, по весне, во время таянья вод, мог мертво завязнуть не навьюченный конь, как то случилось с Сивком Яструмового головы прошлым годом. Ой и долго же владелец животины - дядька Свирад, как его называли на селе, - сетовал и жаловался...
  Край на восток от княжьего Горграда был болотист, изобиловал глубокими лесистыми ярами и разбойничьими шайками в оных. Вишняков хутор находился практически на границе разбойничьего края. Чем далее от него на восток, тем опаснее становилось на дорогах и все более защищенное жилье встречалось. Ежели село - то обязательно за добротным частоколом, причем крупное, хат на двести: больше людей - в случае чего нехорошего обороняться сподручней. А ежели замок иль город встречался, то хорошо укрепленный, за стенами, со рвом, порой даже с валами. Что только не делали князья, дабы обезопасить сей околоток, - все без толку...
  Зимой округа на границе разбойничьей стороны выглядела умиротворенно, и ничто не представляло опасности. Лишь от темноты в глубинах обминаемых стороной лощин веяло чем-то зловещим, тревожным, сродни уханью филина для непривычного человека.
  Во время пути Меланья безустанно вспоминала вчерашние слова Васеля, пытаясь разобраться в них и уловить ускользающую суть, да думала, каковым будет нагаданное вещуньей. Два этих вопроса томили голову девушки, попеременно то к одному, то ко второму возвращалась она, тщетно пытаясь найти ответы, да теряясь в домыслах. "Васелю, по-видимому, неведомые обстоятельства запрещают свататься, - размышляла Меланья.
  - Узнать бы, что... Да кто ведает, станет ли легче? Вряд ли... Господи, отец наш милостивый и могущественный, только бы с ним была будущность, только бы!.. Вдруг эта баба Хвеська плохого нагадает, что тогда делать, как жить с постоянной боязнью? Хорошо все-таки, что обычные люди не могут видеть сужденное!"
  Смольный яр оказался светлым, совсем неглубоким, но с упряжку**** в ширину. Дорога к хутору удивляла наезженностью, ясно виднелись на ней свежие, накладывающиеся друг на друга следы копыт и полозьев, с чего напрашивался вывод, что либо дорога столь проездная, либо у бабы Хвеськи ежедень бывает уйма народу. Второе предположение Меланья казалось более вероятным.
  Хутор состоял из пяти немалых дворов - два из них принадлежали Вишняку и его сыну, - а также одной жалкой хатки без каких-либо построек. На удивление, именно возле последней стояли двое саней. Одни крестьянские, груженные дровами, с запряженной в них тощей и страшной хилой клячей, другие явно городские, вроде кареты, только с полозьями вместо колес. В упряжке городских красовалась великолепная четверка лошадей, на уздечках их алели кисти, каковые частенько можно увидеть на коврах.
  Подъехав, Фадко придержал лошадей и спросил у близстоящего селянина, каковой ждал то ли кого-то, то ли своей очереди, тут ли живет бабка Хвеська. Получив утвердительный ответ, батрак спрыгнул в снег и помог Маланье вылезти.
  - Панночке придется малость обождать, - предупредил он.
  - А быстро ли она гадает? - звонким голосом поинтересовалась девушка, ни к кому конкретно не обращаясь. Тот же мужичок, что отвечал до сего, сказал, дескать, бабка весьма скора. И вправду, не успела Меланья унять волнение, как они с батраком оказались единственными перед бедной, но, что бросалось в глаза, холеной хаткой вещуньи. Из нее вышло несколько человек - грустная пани в шапочке с пером и песочного цвета шубе, отороченной белым мехом, да не менее печальный мужичок-селянин за нею; рассевшись по саням, они укатили каждый в разном направлении. Меланья с колодежку потопталась на месте, решила, что чем больше будет стоять, тем меньше желания на вещевание останется, и, охваченная внезапной решительностью, впорхнула в сени.
  Единственная комната маленькой хаты поражала чистотой, обилием света и душевным теплом. Пол укрывали тканые застелки, на стене красовалось латяное одеяло из разноцветных лоскутов. Чердака не было, на балках под низкой соломенной крышей висели пучки трав и лен. Стоял приятный стойкий запах березовых поленьев и мяты. Оконце из пузыря сказочно разрисовал мороз, и причудливо искажавшийся голубой свет делал обитель бабы Хвеськи прямо-таки сказочной.
  Вещунья занимала место на лаве за столом, прислонившись спиной к боку печи. Бабка как бабка, в бесчисленном количестве теплой одежи, в платочке, сухонькая, с иссохшим, как спаленный солнцем помидор, морщинистым личиком. Приветливо улыбалась она, показывая беззубые десна. Ежели глядевшему на бабку человеку сперва становилось не по себе, то вскоре он чувствовал, что страх перед гаданием отступает - дружественность и расположение, витавшие в крошечной хате, выметали из головы дурные помыслы, точно веник - мелкий сор.
  Упоминалось, что добрые люди выхлопотали Хвеське разрешение на колдовство. Служило оно доказательством, что его обладательница колдует во благо. Достать разрешение было крайне сложно, но нужно: без него любого, кто промышлял колдовством в разных его проявлениях, то бишь ведьм, знахарок и им подобным, топили или сжигали. Осуществляли отлов и расправу краевые надзорщики, в городах - стража. Ежели ведьма утопала - значит, плохого не делала, ежели всплывала, несмотря на камень на шее, - ей же хуже...
  Любой мог донести на соседку, обвинить ее в ведьмовстве, и тогда, после символичной проверки слов доносчика и предоставления оным свидетеля содеянному, обвиняемую заточали в застенках, а незадолго после того свершали расправу. Вещуний это не касалось, тех лишь женщин, кои использовали колдовство, скажем, привораживали, проклинали либо втихомолку снимали сало с кумовской свиньи... Применялись столь жестокие меры вот через что: Виляс никогда не был приверженцем колдования, и ведьмы получали силу от его брата, следовательно, дар их был темным, вредным и применяться во благо не мог.
  - Здоровы будьте, пани, - склонивши чуть голову, обратилась к бабке Меланья.
  - И тебе не хворать, деточка, - отвечала Хвеська шамкая. - Ты за предсказанием прибыла аль совет в каком деле нужон?
  Вздохнувши, Меланья присела, не зная, с чего начать.
  - Что ж ты вздыхаешь так грустно, милая? Небось, по любви?.. Эх, девонька, все вы ко мне за гаданиями на милого ездите...
  - Всю судьбу узнать не хочу, вдруг что плохое и страшное очень, потом живи да бойся... За ответом я. Есть один паныч, в ноги мне кланяется, а сватать - не сватает, притом речи странные говорит - не может, дескать. Вот коль бы узнала, есть ли будущее с ним и каковы причины отговорок, - легче бы стало, а то ведь печаль душу гложет...
  Бабка пристально вгляделась в лицо смущенной Меланьи, поправила выцветший платочек.
  - Брошу-ка я кости, они расскажут. - Незнамо откуда в сложенных ладонях тихонько застучали иссохшие птичьи косточки. Вещунья, сказавши "стучит", бросила их на столешницу. Несколько мгновений всматривалась в совершенно ничего не говорящий Меланье холмик, на глазах рассыпавшийся на отдельные косточки. - Узел развяжется. Сие скоро будет...
  "Еще поди пойми, что значит сей узел. Может, загадка с поведением Васеля разрешится сама собою?" - мелькнула мысль. Бабка тем временем во второй раз перемешала косточки и разжала ладони со словом "гремит".
  - Гремит... Гремит тебе, панночка, подковушка... Сопутствие Вилясового расположения, хорошее что-то... да, определенно хорошее... Подождала бы с пару дней - всё, кажись, разрешилось бы само собою.
  - Кто ж знал!
  - Эт верно. Знать мы только можем, старухи-вещуньи, - бабка тоненько захихикала, задрожав всем телом. - Однако, раз приехала, смотрим дальше... Откроется... сердце кто-то тебе поручит, приязнь чья-то всплывет, сильная...
  Меланья закусила губу, сдерживая бродившую в уголках рта улыбку.
  - А душенька успокоится тем, чего хочешь, - кости в звезду сложились...
  Тут прямо на бабку порхнула неведомо откуда черная птица. Вещунья отшатнулась, лицо исказила настороженность. Птаха немного покружила по комнате и зависла над головой девушки.
  У Меланьи, когда бабка следила глазами за чем-то невидимым, мороз продрал по коже от необъяснимого ужаса.
  - Только вот...
  - Что? - сглотнув, выдавила девушка.
  - Будь осторожной, - медленно и раздельно вымолвила бабка. - Птица черная над тобою завила, плохой это знак, как пить дать плохой - на крылах ее завсегда печаль и горе... Нечто может омрачить радость от данного богом... Тьфу, сгинь, пакость! - Хвеська три раза перекрестила Меланью, птица исчезла.
  - Ты не пугайся излишне, но и забывать - не забывай, остерегайся беды.
  - Постараюсь, - закивала Меланья.
  Она уже хотела было благодарить и отправляться восвояси, но прежде бабка еще раз бросила кости и сказала, убирая их в маленький кожаный мешочек:
  - Ежель замуж позовет... Не иди сразу, девонька, обожди с годок. Так опасность - а она с замужеством связана - минует.
  - Учту, пани вещунья... за предсказание возьмите вот, хлебушек свеженький, - говоря сие, девушка вытянула из-за ворота шубы круглую ароматную буханку, еще хранящую теплый дух печи. Хлеб считался одним из лучших даров для вещуний, ибо Виляс научил людей сеять, а Рысковец, назло брату, шепнул им про бо́льшую, нежели искренняя благодарность, плату за труд; исходя из последнего, ворожеям воспрещалось принимать денежные приношения.
  - Вот спасибо, с вами и делать ничего не надо, всего навезете, - простодушно обрадовалась Хвеська. - Я жевать не прожую, а в молочке размочу...
  На обратной дороге Меланья сияла, как первая звезда на вечернем небе. Нагаданное не могло не радовать, несмотря на зловещую черную птицу; кроме того, странный интерес жег душу - сбудется или нет?.. Быть может, дома она застанет Васеля со сватом?..
  Та мысль будто дорогу сокращала.
  "О птахе не буду никому говорить, - решила Меланья, - чего тревожить их понапрасну? Главное, что я знаю и буду наготове. А замуж год не выходить... всего лишь совет, не запрет".
  - А что?! Как?! - таковыми были первые слова Вороха, вместе с женой и бабкой ожидавшего дочь.
  - Неужто по мне не видать! - воскликнула радостно Меланья, и не расстроившаяся особо оттого, что Васеля нет. - Хорошо! Ей-ей, хорошо! Удача, развязавшийся узел, звезда... Ей-Богу, славное предсказание!
  Рассказывая, Меланья подпрыгивала и кружилась в танце, подобрав юбку.
  Тогда как хорошее предсказание все сильнее запоминалось, черная птица, увиденная Хвеськой, будто отходила в тень и забывалась...
   *Мера времени, равная растопке печи. Примерно сорок минут.
   **Второй зимний месяц (лядагск.)
   ***Строка древней лядагской песенки, ставшая поговоркой.
   ****Расстояние, которое две лошади в упряжке преодолевают галопом, прежде чем им потребуется отдых. Приблизительно 13-15 км.
  III
  Следующим днем Ворох спозаранку махнул из дому, ничего никому не сказав и лишь отмахнувшись от жениного вопроса "куда это ты собрался?". Чутье подсказало Осоне, что муж умчался не иначе как к Стольнику. И оно ее не подвело: не терпелось пасечнику известить кума о предсказании, вдобавок хотелось посоветоваться о побывках Васеля да попытаться по возможности узнать, почему купец тянет со сватовством.
  Горград, если судить по названию, должен был стоять на горе. Но на самом деле путника ждало небольшое несоответствие - холм, на котором возводился княжий град, никак нельзя было назвать горой, даже при наличии величайшего воображения.
  С южной стороны, откуда ехал Ворох, к стенам примыкал крупный сад, сейчас печальный и безжизненный. Оттуда прекрасно просматривалась округа: заснеженные поля и длинная лента камышей с пушистыми гребнями, за которой угадывалась река; край за ней называли в народе Заречьем.
  Из-за запрета строиться в саду селянские хатки были беспорядочно разбросаны по округе: где поодиночке стояли, где по несколько, а где и десятками. Со свободных от сада сторон хатки примыкали почти вплотную к стенам и тянулись, потихоньку сползая с холма, еще упряжек пять.
  Не любил пасечник шумную столицу Лядага, питая к ней ту неприязнь, каковую ощущает всякий, выросший и живший в деревне. Гам и крик поначалу едва ли не глушили, разноцветный от выливаемых из окон помоев снег отнюдь не радовал глаз, как и витавшие запахи, в том числе выделанных шкур, - обоняние. Обилие шастающих в толпе разномастного люда воров вынуждало держать ухо востро.
  Стольник был, как уже говорилось, одинок, что старый дуб средь поля. Не хвастал княжий писарь должностью и средствами, выставляя нажитое напоказ; обретался весьма скромно, с одним только слугою, в замковых покоях из пары комнат. Верный челядинец служил Стольнику не первый год и стал ему едва ли не другом. Каждый вечер он развлекал хозяина разговорами, был единой отрадой повседневности.
  По сплетению коридоров, похожих друг на друга, как братья-близнецы, Вороха проводила к нужной двери пожилая служанка, доволе любопытная личность, так и пытавшаяся разговорить пасечника да выпытать, зачем он приехал к писарю и кем ему приходиться. Облик престарелой челядинки создавал впечатление, что она принадлежит к самым усердным замковым сплетницам, всегда и все про всех знающих - был у нее острый нос, быстрые всезамечающие глаза и брови, так и норовящие взлететь в удивлении. Ворох отвечал на расспросы с надменностью и небрежностью, сквозившими в каждом слове его, и быстро дал понять, что он не собирается посвящать в свои цели кого бы то ни было, а уж тем более замковую челядь, "босоту без кола и двора", как он любил говаривать. Перед тем как удалиться, малость разочарованная сплетница сказала, что Стольника наверняка нет, но он должен появиться в течение дня, когда князь уйдет на послеобеденный отдых.
  Ворох постучал колотушкой и Стольников немолодой, со значительными сединами слуга отворил ему, вежливо поприветствовал с поклоном. Услышав, что перед ним - хозяйский кум, старик пригласил войти, повторив почти в точности слова любопытной челядинки:
  - Он, вероятно, вернется не ранее полудня, пан Ворох может подождать, ежели не спешит.
  - Да, пожалуй, я подожду, - так, будто величайшее одолжение делал, согласился Ворох. - Сообрази-ка разогретого пива.
  - Будет сделано.
  Слуга занялся нагреванием пива в котелке, а Ворох устроился в кресле у камина, вытянув ноги к огню. Первая комната писарских покоев казалась пустоватой. Мебели было мало - два кресла у камина, стол с латунной вязью по столешнице и парой стульев. Пол скрывал ковер с изображением распластавшейся в беге лошади, стены - панели резного дерева. Над камином висела огромная карта Лядага, рисованная чернилами на пожелтевшей бычьей коже с неровными краями.
  Светло, тепло, но того уюта, каковой может создать только женщина, нет и в помине.
  Возникает вопрос: отчего Стольник не взял себе хоть вдовицу, дабы его возвращений ждал еще кто-то, кроме слуги? Не то чтобы писарь был равнодушен к женскому полу, нет. Причина являлась много печальней. Однажды он имел возлюбленную, но потерпел утрату и с тех пор зарекся жениться. Ворох представил себе одинокие холостяцкие вечера, и ему сделалось не по себе. Он поблагодарил Господа за то, что тот наделил его хорошей женой и детьми.
  Хотелось чем угодно спугнуть молчание, ибо, казалось, оно давило и угнетало, напоминая об одиночестве хозяина.
  - Что это ты, Стипко... - снова заговорил Ворох.
  - Конечно, как будет угодно пану, одначе я - Лепкар, - склонился в поклоне слуга.
  Ворох подкрутил ус, нахмурившись недовольно, − не понравилось ему, что челядинец перебил. Но пасечник сегодня пребывал в добром расположении духа и не стал нравоучительно ворчать, только продолжил начатую фразу:
  - Значит, Лепко... Что это ты палишь писарские дрова в отсутствие хозяина?
  - Пан Стольник дозволяет - он не любит, чтоб по его приходу комнаты вымерзали, говорит топить.
  - Ей-же-ей, разумно: покудова комнаты прогреются - сам задубеешь, - одобрил Ворох, которому и в голову-то не могло прийти, что Стольник заботился, как бы уберечь верного челядинца от холода.
  - Как я сам до этого не додумался?.. - продолжал вполголоса пасечник. - Видать, в голове у меня все смерзлось... что там с пивом?
  - Готово, пан. Дозвольте добавить: пиво ведь разогреет не голову - живот.
  - А от живота тепло к голове поднимается. Ты ученого не учи, наливай лучше.
  Ворох получил чарку, скоро покончил с ее содержимым и сам не заметил, как задремал, пригревшись.
  - Кум! - позвал знакомый голос сквозь сон, и кто-то крайне нелюбезно затормошил пасечника. - Кум, проснись!
  Ворох потер очи, поморгал и увидел Стольника.
  - Что-то случилось? - обеспокоенно поинтересовался тот.
  - Нет, будь спокоен. Я по поводу... - Ворох запнулся и скороговоркой проговорил последнее слово, ибо смутился, подумавши не впервые, что они, мужики, вошли в сговор, касающийся исконно бабского дела: - Сводничества...
  Стольник блеснул улыбкой.
  - А-а, сейчас все обсудим. Выставляй закуски, - кивнул слуге.
  - Славно, чего не евши, не пивши говорить... - заметно оживился пасечник, грузно, с трудом поднимаясь на ноги.
  - Знаешь, я так рад, что ты посетил меня! Сам вырваться никуда не могу, да и не к кому особо, кроме вас да Васеля; а у меня гости бывают столь редко, что визиты можно по пальцам пересчитать, да и то, в основном, по службе заходят...
  - Буду заезжать почаще и детей брать с собою. Мне-то зимой делать нечего, на печи отлеживаться рано.
  - Какая печь! Тебе саблю в руки и воевать!
  Оба расхохотались: тучного Вороха с саблей даже представить было смешно.
  - Князь так поздно изволит обеденный сон видеть? - отсмеявшись, пасечник глянул в сторону окна. На дворе стемнело.
  - Обычно раньше, сегодня обстоятельство одно задержало. У нас есть с печинку времени, не стоит же терять его.
  Слуга как раз закончил накрывать, и кумовья перешли к столу. На оном наличествовала шинка, половина копченого полотка и бутыль вина из красного винограда. Что еще нужно мужчинам для душевной беседы?..
  Ворох в красках описал куму Васеля и Меланью, особенно расписывая не скрытую симпатию между ними. Не упустил он медового соглашения, с купцом заключенного, добавивши: ежели б Васель не был заинтересован в том, чтобы видеть Меланью чаще, имея повод, он бы не стал предлагать сотрудничество.
  - Он изведет Меланью, а сам уже извелся в конец, сие ж по нему видно. Женское племя легче переносит любовные терзания, им хоть рассказать кому можно... Видел бы ты его!.. Меня, меня! - и то жалость берет. За Меланью тут я промолчу; ясное дело, мне жаль ее тоже, во стократ сильней. Я не прочь, пусть живет у нас еще хоть два, хоть три года, однако я счастья ей хочу. Сводничество - не мужское дело, но пусть лучше я похлопочу за замужество, чем буду сложа руки наблюдать за траурным лицом ее... Ей-Богу, будто умер кто! В доме тихо стало, как в могиле, все на нее смотрят и себе печалятся...
  - Бедная Мелюшка, - покачал головой кум, подливая в чарки.
  - Она даже к вещунье попросилась! Впервые! Я ее спрашиваю: "Иные в пятнадцать едут, что это ты поздно надумала?" - "Раньше повода не было, а чего без повода-то ездить". Понятно?! Повод теперь, значит, появился!.. - Ворох отхлебнул вина и торопливо выдал: - Ага, чуть не забыл!.. Выпытал у нее ранее, по нраву ли Васель ей: "По нраву", - отвечала.
  - Сие ясно, как день Божий. У вещуньи-то была?
  - Вчера. Говорит, хорошего нагадала... Быть может, ты знаешь причину, почему твой племянничек тянет?
  - Знать не знаю. То, что он пытается у вас чаще бывать, даже повод сообразил - подтверждает его неравнодушие. Но когда мы возвращались от вас и я пытался вызнать его впечатление, он холодно отвечал: "Не вспоминайте о ней". Моя дражайшая сестра, каковую я не мог не известить о затеянном сводничестве, сказала, дескать, он сам может решать. Исходя из этого, думаю, она ни каким боком не причастна к его поведению.
  - Моей главной мыслью было, что именно она против и это держит парня. Однако если он еще в санях просил не вспоминать о Мелоньке... Не исключено, что мать вообще против его женитьбы, хочет сама невесту найти, а ему говорит, что рано еще... Сколько ему, кстати, лет?
  - Двадцать один... Не думаю, что материны слова сдержали бы его, он не такой. Очень точная фраза есть - "сам себе на уме". Послушает, что сестра скажет, но вряд ли прислушается, девять к одному, что сделает по-своему... Когда сестра с покойным Каром, да хранит Виляс его душу, ездили в Волковы получать наследство, мальчугана на месяц оставили у меня, благо, не столь занятого тогда. Я прекрасно изучил его, кроме того, периодически он приезжал ко мне на nbsp;неделю-две... Когда ему только исполнилось семнадцать, умер Кар, и тогда и ему некогда стало неделями гостить у меня, и мне - принимать гостей... Это я к тому, что знаю его достаточно, и мое мнение про Васелевы повадки вполне верно.
  - Я не оспариваю этого, упаси Бог... - миролюбиво уверил Ворох. - Вполне доверяю твоему мнению. Но знаешь что? Вместо того чтобы сидеть и рассуждать, ты мог бы посетить племянника и вызнать у него суть. А то мы можем Бог весть чего надумать, отнюдь не верного.
  Стольник хлопнул в ладоши, потер одну о другую.
  - А что... дельная мысль! Пожалуй, мне придется не спать завтра и делать сегодняшнюю работу, ежели я отправлюсь к нему, с разрешения князя иль нет. Конечно, очень сомневаюсь, что Потех отпустит, надо сейчас же отправляться... С должности меня вряд ли уберут, ибо князь не раз говорил, что ценит меня, потому я могу себе позволить отлучиться до завтра... может, переночую у Васеля, чтоб не возвращаться по темени. Лепкар! Сходи на конюшню, скажи оседлать Ветрика!.. Хотя нет, стой, я сам сейчас спущусь...
  Ворох залпом осушил оставшееся в чарке вино, отер усы тыльной стороной ладони.
  - В таком случае, завтра я приеду за вестями.
  - Кто знает, быть может, все разрешиться сегодня же.
  Кумовья тепло распрощались. Ворох отправился в Яструмы, а Стольник, убедившись в отсутствии Васеля в лавке, - на его хутор. Племянник только-только вернулся, и они с матерью сели ужинать.
  Стольника поразил вид молодого человека, столь измученный, будто он месяц тяжко работал, недосыпая и недоедая. "Что любовь с людьми делает", - подумал писарь, сразу вспомнивши свою печаль и вид после смерти жены. Поприветствовав сестру и вручив ей гостинец, он попросил Васеля отойти на несколько слов и, не затягивая, сразу обратился к сути вопроса:
  - Васель, ездишь и ездишь ты в Яструмы... Отчего ж не сватаешься?
  - Откуда вы... Э-э... - племянник сперва жутко растерялся, но вскоре оторопь на его лице сменилась неимоверным изумлением. - Почему я не сватаюсь? - раздельно произнес он. - Я не ослышался? Это вы у меня спрашиваете?
  - Я. А что тебя так изумило? Разве я не могу поинтересоваться?
  - Безжалостный вы человек, дядя! Вы же сами сказали мне, что крестница ваша просватана! Как я могу, если так... - Васель задохнулся от негодования.
  - Я тебе такое сказал? - не меньше удивился Стольник. - Это когда?
  - Когда мы ночевали в Яструмах. Я вас даже переспрашивал!
  - Хоть убей - не помню! Как я мог такое сказать тебе?!
  - Вспоминайте! Ночью, я разбудил вас...
  - Ах, ночью! Боже, парень, что ж сонный человек не скажет тебе, еще выпивши перед тем! То-то я думаю: ну не мог сказать такого и точка! Я ж наоборот твой сводник, с Меланьиным отцом сговорился!
  - И я... столько времени... - Васель как слепец отыскал стул и сел, ноги его не держали. - Господи!!! Я столь увлечен был сожалением, что и не мелькнуло в моей голове мысли о неправдивости ваших тогдашних слов!
  - Что любовь с людьми делает, - уже вслух подумал Стольник, улыбаясь. - Разум напрочь тебе отшибло, словно от удара кувалдой... Погоди-ка... мать разве тебе не сказала? Я говорил ей.
  - Нет, не сказала... По-видимому... Нет, не пойму!.. Э-э, ладно, с этим позже разберусь, я и так много времени потерял! Будете моим сватом, дядя?
  - Не в силах отказать!
  Тогда Васель подался к матери и с ходу выпалил:
  - Матерь! Буду жениться!
  - На ком, сыночек? - с тихой безнадежностью спросила Гелина, смекнувши уж, что раскрылось сыново заблуждение.
  - На той панночке, Меланье. Она Яструмового пасечника дочь.
  - Что сталось с женихом ее? Ты говорил, она, дескать, сосватана.
  Опершись плечом о косяк, Стольник созерцал разворачивающуюся перед ним картину и не верил. Выходит, Гелина и вправду знала, что Меланья не сосватана, но, видя как мучается сын, не сказала ему. И, будто того мало, теперь так достоверно удивлялась!..
  Стольник подумал, что, вероятно, он совсем не знает сестру. Будто прочитав мысли, Гелина кинула на него холодный взгляд - точно нож метнула.
  - Представляешь, матушка, ничего подобного! Дядя со сна сказал мне, а я, дурень... - и Васель, не договоривши, рассмеялся безумным, счастливым смехом. Мать в ошеломлении глядела на него. "Пускай жениться. Раз не удалось отвадить его, будем подстраивать под себя невестку, а что делать..." - решила она.
  Смех Васеля резко оборвался.
  - Ты не будешь против, надеюсь? Мнение твое, матушка, важно для меня, я не хочу распри, но, против ты или нет, я все равно женюсь на ней.
  - Конечно, я не буду перечить! Разве есть прок становиться на пути к твоему счастью, сыночек?
  Она улыбалась искренне и добро, так что сын не мог не поверить. Он поклонился и, сказавши, что не может боле терять время, выбежал в сени. Стольник задержался в дверях.
  - Скажи, почему?..
  Гелина отвернулась.
  - Я хотела достойную невестку, а не какую-то там селючку.
  - Не важнее ли, что он любит ее, что потерял сон и покой?.. Сестра-сестра...
  Он вышел и не слышал, как она пробормотала: "Своих детей нет - и лезет. Чего, спрашивается? Разве просил кто?"
  Спустя пять колодежек два всадника помчались в зимнюю ночь.
  Ворота яструмчане закрыли, Стольнику пришлось долго и упорно стучать и звать сторожевого.
  - Кого тама Рысковец принес? - нелюбезно осведомился пропитый голос.
  - Я кум пасечника, отвори!
  - Ишь ты, тоже мне - важный человек, - хамовато откликнулись из-за ворот, не спеша впускать гостей.
  - И княжий писарь! - добавил с ухмылкой Стольник. Васель гарцевал перед ним, поворачивая лошадь то в одну, то в другую сторону, и едва мог усидеть в седле от нетерпения.
  Послышались ругательства, створка ворот распахнулась вовнутрь. Держащий ее селянин замер в земном поклоне.
  - Расположения Виляса панам! - пристыжено бормотал он. - Расположения Виляса! Добро пожаловать! Не серчайте уж!.. Расположения...
  Будь на месте писаря Ворох, он бы не упустил возможности пригрозить сторожу заплечных дел мастером, но Стольник только развеселился.
  - Разогни спину, добрый человек, я зла не держу, - бросил он на ходу и тихо заметил, к племяннику обращаясь: - Видишь, должность открывает любые ворота!
  Васелю было не до того.
  - Скорее! - поторопил он да подогнал лошадь. - Ничего, что я вот так, не спросивши за сватов?..
  - Думаю, ничего. Вряд ли тебе откажут.
  Васель только вздохнул. Лихорадить от волнения после дядиных слов не перестало, хоть в оных и сквозила непоколебимая уверенность.
  ***
  Был последний перед Мировещением вечер, считавшийся из-за преддверия праздника также святым. Сегодня девушкам уже разрешалось баловаться несерьезными гаданиями, и к Меланье забегала подруга, чтобы поворожить по обыкновению. Но уходила Хорыся она расстроенной - у Вороховой дочки не было желания поддерживать обычай, она узнала все интересующее от вещуньи.
  Одно только сделала Меланья из всего, что делалось обыкновенно в преддверии Мировещения - вышла на крыльцо и загадала тихонько:
  - Пусть Васель посватается!
  Тут-то как раз и подъехали ко двору двое всадников. Девушка, не вглядываясь особо в темноту, кое-где рассекаемую полосами света из окон, вернулась в дом и спросила отца, не ждет ли он кого, ибо приехали какие-то люди, да еще так поздно. Ворох пожал плечами и, запоздало сообразивши, кто это мог быть, вышел встречать. Меланья замерла, выглядывая из-за полуотворенной двери.
  - Не разбудили? - спросил кто-то за затянутым узорчатой сетью окном.
  - Нет-нет, мы не ложились, - отвечал Ворох. Вскоре из сеней повеяло холодом, и голос отца отчетливей послышался в передней: - Заська, свет!
  Прибежавшая найманка разворошила уголья в камине, стало посветлей, и Меланья отошла от двери, дабы ее не поймали за неугодным приличной девушке подсматриванием.
  - Вы простите, что без предупреждения, не спросивши, с бухты-барахты... - оправдывался кто-то. Меланья с замиранием сердца узнала Васеля.
  - Это ничего, ничего! - добродушно отвечал Ворох.
  Осоня потянула озадаченную Меланью, которая хотела и не могла верить в то, что желание сейчас может сбыться, за руку.
  - Пойдем, поприветствовать надо!
  В то время как Осоня расцеловывалась с кумом, тихонько просившим прощения у нее за отсутствие гостинца, Васель кланялся Меланье, вручая ей припасенный задолго узелок, каковой он постоянно носил с собою, боясь забыть.
  - Не буду тянуть кота за хвост, приступлю сразу к цели позднего визита, за который, кстати сказать, извиняюсь премного! - начал Стольник, вышедши на середину комнаты. Васель стал за его спиной.
  - Есть у меня на примете один купец, а у него - сундук с добром...
  "О Господи!!! Крестный - сват!" - мелькнуло у Меланьи на задворках сознания. Она выронила дареный узелок, брякнувший при ударе об пол, даже не заметив этого.
  - ...Чего только в том сундуке нет! - продолжал разливаться соловьем Стольник. - Все есть, нет только цвета руты*. И так купцу плохо без него, так плохо! Есть не может, спать не может, все горюет да горюет! Если б вы, добрые люди, сжалились над молодцем, поручив ему ваш цветок, - счастливцем бы его сделали!.. Обещается ухаживать, говорит, скорее сам умрет, а ему не даст завянуть.
  - Что ж... - протянул Ворох, с трудом удерживая на лице серьезное выражение. - Как поступим, жена?
  Четыре пары очей выжидающе воззрились на Осоню.
  - Тебе решать. Я не против.
  - Но жалко ведь. Вдруг наша кветка завянет? Сколько любви, сил, заботы на нее ушло, пока вырастили...
  - Посланец говорит, что она будет в сохранности.
  - Ну, если так.... Ладно уж, поверю на слово. Отдаем!
  Но добыть согласие родителей - только полдела.
  Васель выступил вперед, опустился на колено и приложил руку к груди.
  - Пойдешь ли за меня, панна Меланья, сердца моего хозяйка?
  Девушка засияла улыбкой и твердо ответила:
  - Пойду!
  Тогда Васель поднялся, протянул руки, и Меланья вложила в его горячие ладони свои. С колодежку счастливые согласованные** стояли так, а потом одновременно сделали шаг друг к другу. Меланья прильнула к его груди, Васель крепко ее обнял, одной рукой за плечи, другой за стан.
  Глядя на красивую пару, Осоня возрыдала, уткнувшись лицом в плечо Вороху, тоже недалече бывшему от слез. Заслышавшие сватовство бабка с дедом вышли поглядеть и теперь одинаково умильно улыбались. Ивась жался к крестному и спрашивал, почему мама расстроена.
  - Ты плачешь? - отстранив немного Меланью от себя, шепнул Васель. По щекам девушки действительно котились крупные чистые слезы, хоть она и улыбалась. - Не плач, душа моя, сердце мое! Все ведь хорошо! - не помня себя, он принялся утирать ее щеки от слез, при этом повторяя: "Не плачь, не плачь, Бога ради!"
  - Это слезы хорошие...
  Больше того Васель ничего не дал сказать ей в свое оправдание. Уста слились с устами, и долго целовал он Меланью, с необыкновенной нежностью да трепетом.
  Шею жениха Меланья перевязала шелковым платком, а сватовскую - рушником. По обыкновению, любящие попировать Лядагчане любую удачную ступень сватовства отмечали застольем, и едва ли не грехом считалось от сего обычая уклоняться. Договорились, что вскоре Васель привезет мать на смотрины.
  ***
  Бытие пасечниковой семьи Гелину не впечатлило, но притворялась довольной она весьма искусно. Улыбка не сходила с ее губ, жесткие складки на лице разгладились, недовольного выражения как не бывало. Произвела она впечатление уступчивой и доброй женщины; из всех одна только Меланья заподозрила неладное, но не придала этому особого значения, напрочь забыв о предсказанном бабой Хвеськой. Происходящее вскружило голову, от любви и радости темнело в глазах, куда там вспоминать про слова вещуньи!..
  Ежели смотрины жениха заключались в основном в осмотре хозяйства, то невестины имели таковые цели: знакомство свекрови с будущей невесткой и убеждение в своем выборе жениха.
  Гелина задавала Меланье вроде простые вопросы, с помощью которых надеялась получить представление о характере сыновней избранницы. Но девушка, лукавя и шутя, давала неоднозначные ответы, потому толком выведать желаемое не удалось; одно Гелина поняла - Меланья отнюдь не глупышка.
  - Как думаешь, справишься ли как хозяйка на новом месте? - спрашивает Гелина.
  - Посмотрим, угодит ли место невесте! - лукавит Меланья с самым послушным и праведным видом, потупившись да перебирая пальцами оборку на платье. Тем невеста только добавляет потешности собственным словам.
  - А косы без найманки заплести - заплетешь?
  - Не дадите найманки - Васель плести будет!
  - Ото я наплету, так наплету!.. - смеется сидящий рядом жених, подкидывая на ладони конец толстой косы. - Запутаюсь так, что вовек не отвяжешься!..
  Меланья из кожи вон не лезла в желании понравиться, спокойно вела себя. Пускать пыль в глаза и пытаться показать себя с лучших сторон не хотелось. Зачем? Старайся сейчас хорошей выглядеть, не старайся - все равно недостатки, проявятся, как в той поговорке - весна придет и все всплывет.... Девушка столь уверовала в неизменность Васелевого решения, что могла быть самой собой и при этом не бояться срыва свадьбы.
  Невеста подарила Гелине рулон дорогой тафты, а жениху - вышитую алым рубашку. Затем Осоня вынесла медовуху, и Меланья налила кубок Васелю. Все взгляды обратились на него - ежели жених выпивал не до дна, то говорил тем самым о перемене решения, отказе от невесты. Васель, не задумываясь, запрокинул голову и в два глотка осушил кубок. Мелькнувшая на лице Гелины тень представляла собою крах ее слабой надежды.
  - А мы-то надеялись, что он откажется! - шутливо пробурчал Ворох. - Ишь, какой скорый!
  - Никому уж ее не отдам! - усмехался Васель, обнимая невесту.
  Гелина скрипя сердце поблагодарила за хлеб-соль и зазвала к себе на смотрины. Тотчас собираться начали.
  - Васель, - шепнула Меланья на прощание, - ты приедешь завтра? Пойдем святые песни вечером петь...
  - Приеду, сердце, ежели только доживу до завтра, тебя не видя.
  Кусая губы в попытке сдержать рвущийся смех, девушка воскликнула:
  - Ты уж постарайся, Бога ради!
  - Смеешься надо мною, шельмочка? - с напускным возмущением упрекнул Васель.
  - Скажите, пожалуйста, как с тебя не смеяться? Сколько меня не видал - и жив, значит, и до завтра как-нибудь протянешь!
  - Ох, горе мне, горе! - Васель обратил к небу очи. - Каменное у тебя сердце, не дождаться от него жалости!
  - Смотря чем ее вызывать, - сменив тон на серьезный, заметила девушка.
  Оставшись дома, Меланья промаялась с полдня и, когда в доме начало темнеть, не пошла коротать вечер в кухню иль на гуляние в честь первого дня праздника, а зажгла у себя свечку и села на кровать, покрытую сшитым из беличьих шкурок одеялом.
  Чудной и страшной мнилась сама мысль о том, что вскоре она покинет обжитую, привычную, родную светлицу, батюшку да матушку, братишку, бабку с дедом, весь, в каковой родилась и выросла... И не ходить больше по любимым местам: отцовской пасеке, земляничнике в лесу и кладке на речке, где так приятно сидеть летним днем, омывая босые ноги в прохладной воде...
  - Может, там тоже есть кладка, надо ж где-то стирать тамошним женщинам, - постаралась немного приободрить себя Меланья. - А пусть даже и нет... - она снова сникла, тяжело вздохнув.
  Одновременно с нежеланием расстаться со своим обыденным, пусть скучноватым, но милым сердцу бытием девушка чувствовала, что готова поехать за Васелем прочь из Лядага, в какую бы то ни было заморскую страну... Да что там - за море! - хоть на край света.
  Меланья вспомнила вещунью. Она остерегала сейчас выходить замуж, обождать говорила. Однако тут и представить сложно годовалую отсрочку, не то чтобы исполнить...
  Баба Хвеська видела черную птицу, которая вполне могла обозначать собою свекровь. Меланья насторожилась-таки: что-то неправильное замечалось в доброжелательности Гелины, смутно угадывался подвох.
  - Васель не даст меня в обиду, - вслух подумала девушка.
  Один лишь нехороший момент, портящий в целом благополучное предзнаменование, никак не выглядел убедительным поводом для отсрочки свадьбы.
  - Можно к тебе, Мелка? - вопросил за дверью детский голос.
  - Входи, братец.
  Ивась зашел в комнату, сел рядом, повозился, устраиваясь поудобнее. Меланья грустно смотрела на него. Не выдержала, сделала то, чего брат больше всего не любил: притянула к себе и взлохматила волосы. Морда резного конька, любимой игрушки Ивася, колко ткнулась ей в бок.
  Брат, на удивление, не стал вырываться, а пристроил голову на сестринских коленях и спросил, упорно не отрывая взгляда от игрушки:
  - Ты скоро замуж выйдешь, да?
  - Да.
  - И уедешь?
  - Да.
  - А почему?
  - Потому что негодно замужней с родителями жить, только у мужа, - печально отвечала девушка. В носу предательски защипало, в горле стал колючий комок.
  - Кто же со мной играть будет?.. Не выходи замуж, Мелка, - жалобно просил Ивась. - Не выходи, не выходи! Нам плохо без тебя будет!
  Отвернувшись, Меланья некоторое время молчала, прикусив губу и сдерживая слезы.
  - Не могу.
  - Любишь? Как батюшка матушку?
  - Какой ты умник у меня, - сестра с умилением поцеловала его в лоб.
  - И за что только любишь своего Васеля? - продолжал брат с искренним непониманием. - Волосы у него, как у нашего кобеля шерсть, курчавятся, и усы не ахти какие...
  Меланья улыбнулась.
  - Когда вырастешь, я тебя тоже спрошу, за что ты свою жену полюбил.
  - Э-э, я никогда не женюсь! - замотал головой Ивась. - Зачем мне какая-то жена? Буду как дядя Стольник!
  - Ну конечно.
  - Не веришь? Он сам говорит, что бобылям лучше, нежели женатым.
  - А как же...
  Девушка ущипнула братишку за щеку и неожиданно принялась щекотать. Ивась, не ожидавший подлости, опешил и не вырвался сразу, а после не смог, хохоча безудержно. Впервые со времен знакомства с Васелем светлицу Меланьи наполнил веселый смех.
   ***
  Оглядывая Васелеву господу, за каковой в его отсутствие следило аж десятеро слуг, Ворох не мог нарадоваться удачному замужеству дочери. Была еще возможность отказаться от него, не приняв застольное приглашение Гелины, но пасечник первый бы назвал себя дурнем на все село, если бы отказался.
  Отмечая, родители заодно обсуждали предстоящую свадьбу - дату, приданное, гостей и траты. Гелина участвовала в обсуждениях без особого рвения, практически со всем соглашаясь и тем самым несказанно радуя Васеля.
  Свадьбу назначили почти сразу после праздника, на четвертый день нового года. На более позднюю дату Васель никак не соглашался, грозясь зачахнуть с тоски, а пред тем окончательно предать пыли и паутине купеческие дела. Ворох с Осоней, люди понимающие и помнящие о времени бушевавших меж ними чувств, не стали ему перечить, ибо за четыре дня вполне можно было подготовиться. В конце концов, решивши все, скрепили уговор рукобитием.
  *Цветок руты - исконный символ любви
  **Так в Лядаге называли жениха и невесту, то бишь получивших родительское согласие на свадьбу
  IV
  Хорошо зимней ночью ходить по селу, особливо в Мировещение. И молодежь, и степенные взрослые, ежели не заняты они застольем, сходятся на общую гульбу, веселятся, танцуют, взявшись под руки, поют давних песен. Визгливо и беспорядочно играет кто-то на простецкой сопилке, скрипач аж струны рвет - так старается. Густые парубочьи голоса стелятся по земле, в то время как звонкие девичьи, переливаясь да журча, как вода в ручейке, возносят песнь в самое небо, к серпу молодого месяца, что присматривает за искрящимися звездами, будто пастырь за овечками.
  
  Как звездочка на небосклоне,
  Блещет лик на иконе.
  Убежит от нас горе
  Аж за синее море -
  Божественный лик на иконе!..
  
  Сама погода дышит праздником, все проникнуто духом торжества и радости. С церковной звонницы время от времени доносится звон колокола, и заглушает он уличный шум. Люди тогда снимают шапки и кланяются в сторону храма. Но стоит утихнуть колоколу, как снова начинается веселое гульбище, снова песнь заводят, речитативом:
  
  Виляс с Рысковцем мир заключил,
  В кои-то веки с ним мирно зажил,
  Людям всем говорил Бог мириться,
  Слушать сердце, на любке жениться,
  Поменьше гневиться, поменьше скупиться,
  В вине не топиться, глядеть, чтоб не спиться,
  В эти три дня святых!
  
  Каждый хозяин норовит дать поющим угощение или мелкую бляшку, чтоб в вознаграждение получить от Господа какую-то приятную мелочь - сие всегда оправдывает себя. Неприятели, каковыми бы гордыми они ни были, заключают временный мир и пируют за одним столом. Не слышно ни ругательств, ни ссор - грех распри водить в такой праздник, можно неудачи накликать. Тишь да благодать, что и говорить!
  Издревле толкуют, будто Виляс, обыкновенно невидимый дух, средь людей находящийся, одевает в эти дни отталкивающую личину - когда старца больного, когда калеки - и ходит по домам, просясь на ночлег. Не отказавшим, ежели поверью верить, Бог весь год благоволить будет. Только вот, ясное дело, вероятность посещения вас вороватым нищим много большая, чем Господом под личиной...
  Меланья с Васелем чувствовали себя счастливыми до безумия. Их словно кто тянул друг к другу, не давая ни на колодежку разойтись. Создалось стойкое впечатление, что они всю жизнь друг друга знали, ибо каждый понимал другого даже не с полуслова - со взгляда, с малейшего движения бровей. Васель то и дело веселил невесту, рассказывая про не раз случавшиеся во время путешествий забавные случаи и тем самым заставляя Меланью смеяться до колик и хрипоты. Девушка в долгу не оставалась, на каждом шагу с иронией припоминая купцу верование в Стольниковы слова и весьма удачно прожитий без нее месяц. Васель при этом донельзя забавно обращал очи горе, складывал ладони перед грудью и шептал не то молитву, не то упреки.
  - Что ты шепчешь? Не проклены, случаем?
  - Благодарности, - смиренно отвечал Васель.
  - Так я и поверила! - подразнивала Меланья. - Если и вправду благодарности, то не шептал бы.
  Нежданно жених закричал во все горло:
  - Благодарю тебя, Господи...
  - Да что ты, перестань! - смеясь, одернула его девушка.
  - ...За то, что ты так наградил меня!!!
  Прыткая найманка молниеносно пронесла по селу весть об удачном сватанье к Вороховой дочке, и теперь каждый норовил поздравить молодых людей. Меланья в свою очередь зазывала на свадьбу, вследствие чего быстро потеряли счет гостям.
  ***
  По Яструмах носился слух, дескать, тройка незнакомых парубков, каковые то в одном конце села, то в другом поодиночке появляются, просит танцевать с ними девушек, а потом исчезает внезапно, как не бывало. Ни у кого удивление сие не вызвало: то показывали себя бесы - Рысковцевы помощники по сбиванию людей на путь грешный, дабы потом души не к Вилясу в рукава отходили, а к брату его в подземелья холодные, на истязание и глумление.
  Когда-никогда невидимая рука шапку над чьей-то головой приподнимет на локоть, иль за ворот свитки невесть кто снегом сыпнет. Человек крестится, защищая себя, и слышно тогда хохот уносящегося проказника-бесенка. Но в Мировещение священный крест не может далеко отогнать нечистую силу, она в эти дни сильней обычного. Оттого бесы не бегут без оглядки, а продолжают околачиваться поблизости с людьми, только приближаться страшась, покуда сила защиты не рассеется...
  - Хорошо ли тебе, сердце? - спрашивал Меланью Васель.
  - Как никогда!
  - Чего хочется?
  - Ничего, - выпалила девушка. - Все у меня есть.
  - Хочешь, в салазках по всему селу тебя провезу? Да что там - в салазках, можешь хоть в сани запрячь!
  Васелю охота была похорохориться, но кто сказал, что он не выполнил бы своего бахвальства?
  - Не хочу.
  Он подхватил тогда невесту на руки.
  - Неужто ноги не устали?
  - Не устали, но на руках тоже не плохо, - невозмутимо отвечала девушка.
  - Ах ты, лукавая! - воскликнул купец и, приблизив свое лицо к невестиному, прошептал: - Бесов цвет достану, хочешь?
  Васель говорил об алых цветах, что время от времени творили бесы. Роскошные лепестки стлались по снегу, приковывая взгляд, но цветок исчезал, как только кто-то пытался сорвать. Существовавшее поверье гласило: ежели изловчиться и таки заполучить бесов цвет до того как нечистая сила оставит тебя с носом, то в дальнейшем можно будет перехитрить самого Рысковца. Васель как раз приметил сверкающий между хатами цветок, и уж очень ему захотелось порадовать невесту столь необычным даром; проследив за жениховым взглядом, Меланья тоже увидела чудо, многажды воспетое и в сказках описанное.
  - А сорвать-то сможешь? - протянула девушка вроде шутливо, но одновременно и с сомнением, и с надеждой, и с любопытством.
  Та смесь чувств в ее голосе подстегнула Васеля, точно коня -хозяйская плеть. Ничего не ответивши, он опустил Меланью и медленно двинулся к пламенеющему цветку. Когда расстояние сократилось до десяти локтей, купец прыгнул и... ладони его зарылись в снег - бесов цвет исчез в последнее мгновение.
  Раздосадованный Васель поднялся и виновато развел руками. Но Меланья совсем не выглядела расстроенной и шутить, вопреки ожиданиям, не стала. Улыбаясь, она подошла и стала помогать жениху отряхиваться.
  - Прости, что не вышло... - несколько сконфуженно пробормотал Васель.
  - Да ладно, - мурлыкнула девушка, приникая к нему, - сущая мелочь.
  ***
  На хуторе Гелина заперлась в комнате, чтоб, не дай Боже, ее никто не увидел за ведьмовским делом, и, катая яблоко по серебряному блюду, наблюдала за парой. Во время смотрин в женщине пробудилась ревность, нежелание делить сыночка с кем бы то ни было, тем более с девкой, каковая ей не нравилась еще до знакомства. Гелина смотрела на сына и все больше убеждалась, что он быстро разочаруется в девке...
  Васель ни разу не вспомнил о матери с тех пор как уехал, Гелина это чувствовала или, во всяком случае, ярко казалось ей, что чувствует. Первое Мировещение она встречала одна, и было ей до того тоскно, что места себе найти не могла в собственном доме; а сердце между тем весьма неприятно кололи иголочки материнской ревности... С каждой колодежкой неприязнь к Меланье росла - так снежный ком, скатываясь с горы, увеличивается в размере.
  Гелина сразу бы отвернула сына от неугодной ей "селючки", избавила от страданий, ежели б то было возможно - но, увы, искренне любящего никакими чарами не спасти...
  Могла б она, чего греха таить, свести сынову избранницу со свету, но не хотела идти на убийство, когда была возможность приучить девушку к своим правилам или выжить ее, рассорив молодую семью... За каждое убийство Рысковец отнимал несколько лет жизни, чем сильнее ведьма - тем дешевле плата. Гелина, к ее сожалению, значительными умениями похвастать не могла и не хотела уменьшать свою жизнь, а потому сведение со свету было крайней мерой.
  ***
  До самого рассвета не рассеивалась веселая толпа. Не уходили даже те, кому днем грядущим нужно было работать, то бишь батраки и слуги, а прочие, сами себе хозяева, тем более, ибо могли позволить себе отоспаться.
  Запылала, точно зарево, яркая зимняя заря. В который раз зазвонил колокол, и люди потянулись к церкви, послушать второе святочное чтение Вилясовой книги, помолиться пред большим образом. По пути народ снова дружно затянул "Божественный лик на иконе".
  Набилось людей в небольшой зал, что огурцов в бочку; не все, ясное дело, поместились, и тем пришлось мерзнуть на улице. Впрочем, у многих от холода было припасено верное средство, разгоняющее кровь и еще более веселящее душу.
  От мягкого рассветного света, струящегося сквозь небольшие замысловатые оконца, на душу снисходили покой и умиротворение. Большой образ прямо напротив окон сиял от косых лучей показавшегося над полем солнца. Виляс на иконе был изображен живописцем традиционно: добрейшего вида мужчиной в рассвете сил. Божий служитель Фетор читал себе пятую главу священной книги, и под его монотонный голос Меланья задремала, опершись о Васеля, склонив голову ему на плечо. Купец шевельнуться боялся, дабы до поры до времени не спугнуть ее сон.
  Не передать, как спокойно и хороше было тогда у него на душе. Молодым купцом овладело нерушимое счастье, то истинное, не имевшее особых причин счастье, какового он за всю жизнь ни разу дотоле не испытывал. Совершенно не верилось, что пару дней назад он мучился, тщетно пытаясь отвлечь себя от горьких мыслей, но все же невольно возвращаясь к ним; а теперь вот Меланья рядом, заснула с кротким и милым лицом на его плече. И люди вокруг необычайно радостные, и церковь все больше заливает мало-помалу теплый свет... Трудно представить даже, что где-то день начинается иначе, со слезами, причитаниями, криком, потерей близкого...
  Происходящее казалось Васелю сладким сном.
  Из церкви народ разошелся по домам; село успокоилось да затихло. Васель не отказывался от приглашения гостеприимной Осони, решив не разъезжать туда-сюда, отгулять последнюю ночь.
  ***
  Пробудившись, он долго не хотел открывать глаза, как обычно в последние дни, - из-за боязни, что события ему только приснились. Но пред очами предстала скромно отделанная гостевая светлица, и Васель в который раз облегченно вздохнул оттого, что страшное опасение не оправдалось.
  Не пивши, не евши, купец с невестой да ее родителями снова отправился на площадь к церквушке - там на высокой жерди установили чучело зимы. После Мировещения поворачивало на весну - два зимних месяца оставались позади, а нагрянуть обещался последний, самый короткий. Пугало сделали из соломы, связанной наподобие детской куклы; на голове выделялся неведомо как прилаженный пятак, тоже соломенный, а на шее - плетёнка чеснока, борца с болезнями, наиболее свирепствующими в холодную пору. Облачили "зиму" в самые непригляднnbsp;- Ты уж постарайся, Бога ради!
&ые одежды, каковые только можно собрать на селе. Бытовала такая поговорка про плохо одетого человека: "Лохмотьями его впору зиму наряжать".
  Невдалеке от пугала тетка Захорка, корчмарева жена и известная на все село стряпуха, в большущем котле помешивала кмышку - пшенную кашу с пряностями и мясом. Ради того яства и нужно было приходить голодным - люди верили, что сваренная в последний день года кмышка может излечить внутренние болезни и в дальнейшем охранить от них на некоторое время.
  Каждый житель обязательно должен был положить к жерди с чучелом сухую ветку или щепочку -nbsp; таким образом выражалось недовольство зимой, а неприязнь людская понуждала уйти холодную в иные края. Васель и Меланья не пошли против обычая, внесли свою лепту в приличную уже горку, после чего отошли в сторонку и стали наблюдаьб за приготовлениями, тихо разговаривая.
  Вскорости сумерки сменились темнотой, и сельской голова дядька Свирад обратился к народу:
  - Вот и дожили мы до конца очередного года! Жаловаться на него грех, да и не за что. Хлеба хорошо уродили, засухи не было, мора - тож. Только зима затянулась, не пора ли напомнить, что выметаться ей надобно?
  - Пора, пора! - загудели селяне. - Поджигай!
  Пан голова обошел вокруг пугала с факелом, и дерево занялось. Недолго после того высокий костер осветил полсела. Молодежь с песней потянулась водить хоровод.
  - Подходите, люди добрые, берите кмышку! - зычно звала стряпуха. Она, к слову сказать, мастерицей слыла по готовке важного блюда, и оно у нее выходило и вправду очень вкусным. Каждый получал глиняной полумисок с кашей да спешил есть горячим, чтоб самому согреться. Меланья с Васелём кормили друг друга, что в обычае было у сосватанных влюбленных.
  Сжегши зиму, селяне снова справляли гульбу, и веселье с песнями и плясками повторилось, как в две предыдущие ночи. Только не до утра уж праздновали, а до полуночи - по ее приближению люди собрались в церкви, где окроплены были святой водой, после чего разбрелись кто куда.
  Утром долго не могший распрощаться с Меланьей Васель вернулся на хутор, где его заключила в объятия обыденная жизнь. Купец неприятно поразился различию между двумя праздничными днями с Меланьей и мрачностью, безрадостностью собственного хутора.
  "А я и не замечал, что, прости Господи, материно лицо так опостылело", - мрачно думал Васель, слушая мягкие упреки по поводу долгого отсутствия. Стало его раздражать ласковое, даже в попреканиях, выражение материного лица. Васель знал вид ее во время разговора с прислугой, но никогда не уделял ему особого внимания, а теперь вдруг ясно понял: родительница в разговоре с ним всегда надевала одну и ту же маску, несмотря на чувства, которые испытывала. Словом, мать постоянно лицемерила.
  - Я бы померла, а ты не соизволил бы вернуться! - в неизменно ласковом тоне закончила Гелина.
  - Не говори чепухи! - рявкнул Васель, сдвинув брови, между коими обозначилась глубокая складка.
  - Дождалась!.. Ну, спасибо! - бросила мать, не меняя тона, и с гордо поднятой головой вышла на подворье.
  - Как испортила Васеля дрянная девка, в кого превратила! Всего два дня, два дня без малого с ней провел!.. - тихо сетовала Гелина. - Ранее и слова против не скажет, а теперь что! - выгонит?.. Такова тебе, матушка, плата за бессонные ночи!.. Ничего, приведи только ее в господу, дорогой сыночек, - и посмотрим...
  V
  В дальнейшие дни обе семьи захватили приготовления. Васель сам созывал гостей, с большей радостью потому, что это служило поводом сбежать с немилого хутора. Купец помирился с матерью, однако сие не уменьшило натянутости отношений между ними.
  Далеко живущим друзьям Васель выслал приглашения сразу после смотрин, дабы они имели возможность добраться. Близко живущих посещал, как уже говорилось, самолично, чем отвлекал себя от тоски. Невесту в последние предсвадебные дни видеть воспрещалось, он мог только слать ей дорогие, ранее немыслимые для Меланьи подарки, как то: соболиную шубу, сафьяновые сапожки и блещущие каменьями украшения.
  Гелина вынуждена была руководить кухонными работами, следить за готовкой. И на хуторе, и в Яструмах готовить начали за два дня, ибо народу обещало сойтись душ по меньшей мере восемьдесят, а гуляния проходили сперва у невесты, потом у жениха, отчего обе стороны долженствовали выставить угощение. Ворох чесал затылок в озадаченности, раздумывая, каким бы образом разместить гостей не то что в доме - во дворе хотя бы. Меланья и Осоня несколько раз ездили в город к швецу, который сшил платье по меркам. Ткань была наготовлена давно, невеста, как и каждая девица, заранее вышивала ее, к замужеству готовясь. Родители вместе с Васелем не скупились ни на что, включая услуги швеца, поэтому свадьба обещалась необычайно как для селянской дочки пышная.
  ***
  В праздничный день к Меланье едва ли не со всего села сбежались девушки, по обычаю помогавшие невесте наряжаться и певшие грустных песен. Управились на удивление быстро, до появления первого гостя. Им, к слову, оказался едва отпросившийся Стольник. Он вообще-то долженствовал прибыть с поездом жениха, ибо являлся дружком с его стороны. Одначе так хотелось поскорей увидеть крестницу, что писарь решил немного отойти от правил, - в отличие от жениха, ему это позволялось. Молодым Стольник приготовил целые сани всяческого добра - от дорогих мехов до сребной посуды; кстати сказать, красивые добротные сани и лошади также входили в подарок.
  - Где моя дорогая крестница, пусть покажется! - позвал писарь еще с улицы и в спешке взбежал на крыльцо.
  Стольник даже не узнал Меланью, столь хороша была, а узнал - оторопел, не в силах глаз оторвать. Кидая на него взгляды из-под опущенных ресниц, девушка довольно улыбалась. Она знала, что выглядит великолепно, и ошеломление крестного стало лучшим тому доказательством.
  Темно-алое бархатное платье, по последней городской моде сшитое, украшено было дивною цветочною вышивкой и чудно шло невесте. Рукава из светлой тафты расширялись и, оставляя руки до локтей на виду, ниспадали мало не до пола. На голове девушки лежал венок из веточек калины с яркими гроздями, в него вплели несколько плат̀янок* и среб̀янок** , а также маленькие крестики и перышки. На лбу под венком поблескивала серебряным шитьем полоса алого аксамита. Открытую шею девушки в несколько рядов обвивало подаренное Васелем монисто, на пальцах поблескивали перстеньки.
  - Лепота, - восхищенно выдохнул крестный.
  - Понравлюсь ли жениху, не передумает? - поинтересовалась девушка, приближаясь бесшумно, будто дивное видение, дух неземной.
  - С руками оторвет такой товар! - воскликнул, пришедши в себя, Стольник и, сжав крестницу в объятьях, приподнял да закружил ее. - Когда ты стала такой взрослой? Давно ли я крестил тебя, а тут уж на свадьбе гулять надо! Боже-Боже, как время летит!
  - Вот и я о том же: когда она вырасти успела? - горько вопросил с порога Ворох, закурив трубку да опершись спиной о косяк.
  Гости со стороны невесты потихоньку собирались, гудели во дворе, что пчелы в улье. Шаркала метлой невестина дружка, символически убирая преграды с пути молодых.
  Наконец, мальчишки, бегавшие то и дело поглядеть, не едет ли жених, доложили о веренице саней, всадником возглавляемой.
  Скоро поезд въехал в Яструмы. Васель рысил на саврасом коне, лучшем из своей конюшни. На ремнях весело фыркающего жеребца позванивали многочисленные цепочки и бляшки, пламенели пушистые длинные кисти; в пару-тройку прядок длинной гривы вплели цветные ленты; взгляд привлекала бархатистая попона под седлом, расшитая серебром. Сам Васель облачился в нарядную, на меху, алого цвета епанчу, накинутую поверх теплого кафтана и застегнутую у горла на перламутровую пуговицу.
  Погарцевав пред двором, жених спешился да направился к крыльцу. Дорогу ему традиционно преградила невестина дружка, Меланьина подруга Хорыся.
  - Позвольте узнать, куда собрался добрый пан?
  - К вам!
  - А зачем?
  - Невесту увезти!
  - На что же готов пан заради нее?
  - На все!
  - Так пусть докажет, иначе не отдадим! На слово в наше время никому верить нельзя.
  - Что ж, извольте испытывать поскорей!
  - А-а-а, - протянула дружка таким голосом, словно в шкоде уличала, и погрозила пальцем. - Поскорей, ишь!.. Тогда... - Хорыся демонстративно задумалась, сдвинув брови. - Пусть, для начала, пан Васель петухом покричит - сколь голосист, поглядим...
  Делать нечего: пришлось ему кричать, аж десять раз, едва голос не сорвал. В своей алой епанче, с оттопыренными локтями он и вправду походил на молодого петушка.
  Меланья со смехом наблюдала за измывательствами над женихом через окно. После испытания голоса Васелю не отрываясь нужно было выпить фляжку с ягодным медом, ибо "хрипеть начал, кабы голос не потерял, а то, не дай Бог, "согласен" перед священником не скажет!" Далее купец ладно сплясал трепака, а там загадали ему прокатать на спине отца невесты. Надо было видеть вытянувшееся при взгляде на тучного Вороха лицо, взлетевшие в немом вопросе "может не надо?" брови. Гости покатились со смеху, а дружка сжалилась и соизволила лично прокатиться на спине жениха, тем более сам Ворох отказался из нежелания искалечить будущего зятя. Откуда-то притащили старое, рассохшееся и скрипящее дамское седло, Васель торопливо снял епанчу и, опустившись на четвереньки, дал закрепить его на спине. Усевшаяся Хорыся погоняла жениха, и "коник" со всей возможной резвостью нарезал круги перед крыльцом.
   Вдоволь помучив, жениха пропустили в сени, где внутреннюю дверь загораживали родители. Васель опустился на колено и преподнес им резной ларчик-шкатулку с дарами, который Стольник подал ему на входе. Откупившись от тестя и тещи, Васель наконец попал к Меланье.
  - Ей-богу, думал, не пропустят! - выпалил он и больше сказать ничего не успел, так как в дом валом повалили гости. Тому, кто позначительнее, было уготовано место за одним из столов; кому же не приготовили места, тот вынужден был возвращаться во двор, где накрывались еще столы и большой костер разжигался.
  Меланья сидела во главе одного стола, Васель - другого, и были они на приличном друг от друга отдалении, только взглядами обмениваясь, - так полагалось до венчания.
  - Отгуляем за окончание жизней девичьей и холостой! - крикнул Ворох, обозначая начало празднования. Бойко зазвенели ложки по бутылкам, им завторили скрипаль, барабанщик и дудочник. Вскоре пол загудел под ногами пляшущей молодежи.
  Когда гости подкрепились и выпили за две подбегающие к концу жизни, холостую да незамужнюю, пришла пора справлять венчание. Невестины родители стали под образом, держа на рушнике коровай, и молодые люди трижды поклонились им в ноги и получили благословение. Осоня надела на дочку второй крестик, долженствующий в замужестве оберегать от сглаза и бесов, Ворох проделал то же с Васелем.
  На улице тем временем всячески украшали девичьи сани - мехами, бубенцами, лентами; сидение искусно тканым ковром застелили. Вышедши со двора, Меланья поехала в церковь, а за нею, кто верхами, кто пешком, последовали гости и жених.
  - У тебя такое лицо, будто меня не к венчанию, а в могилу провожаешь, - сказала Меланья нежданно запечалившейся Хорысе, которая сопровождала ее.
  - Жаль твоего девичества...
  - Которая из нас должна была выйти замуж первой.
  - То-то и оно, твое замужество означает, что скоро меня тоже выдадут... И будем детей нянчить, нарекания свекрови терпеть, порты мужнины стирать ... Ты не будешь, мне придется...
  Не зная, как утешить разгоревавшуюся дружку, Меланья молча сжала ее ладонь. Настроение Хорыси не передавалось ей, разбивалось о стену радости, как волна о скалу. Меланья думала, что не так замужем плохо, у страха ведь глаза велики.
  Хорыся сама быстро привела себя в чувство и встряхнула косами, отгоняя грусть.
  - Зачем ты меня за дружку взяла - только и делаю, что ною, - затараторила она. - У тебя ж праздник, а раз праздник, так будем гулять!..
  Жених вел невесту к алтарю по бархатной дорожке, невиданной на селе. Та роскошь надолго заняла обсуждениями бабские языки, не сулящие ничего хорошего из подобной расточительности. Завистницы собирались в стайки, будто птицы перед осенним перелетом, и оплетали свадьбу невероятным количеством небывалых подробностей - так паучиха овивает жертву свою кружевной паутиной.
  - Верно, купец энтот не только тратить любит, а и по корчмам гулять, - говорит неделю спустя одна соседка другой. - В семью с таким мужем вряд ли что попадет.
  - Я слыхала, будто Ворох все траты на себя взял, - вносит свою лепту собеседница.
  - Держи карман шире! Он знает цену наработанному... Разве купил бы он дочке такую шубу, платье и бусы, не говоря об остальном? До встречи с купцом никто не видел на Мелке обилия украшений, Ворох не больно-то щедр.
  - Так, может, на свадьбу откладывал! - вставляет случайно подслушавшая молодка...
  Во время обряда все в церкви было проникнуто тайной да благоговением. Голос священника, обыкновенно монотонный, исполнился неведомой силой и громом отдавался от свода, наполняя сердца верой в нерушимость божьего союза. Приглушенно пели лучшие церковные певчие, добавляя обряду нереальности. После обручения Стольник забрал подножный рушник, и церковь опустела. На выходе молодых осып̀али семенами, а Меланью дергали за рукава, тщетно стараясь оторвать от мужа.
  Васель посадил жену перед собой на коня и повез на хутор. Гости длинной вереницей потянулись за ними: ежели молодецкую и девическую жизни провожали у невесты, то супружеское бытие, когда то было возможно, приветствовали у мужа.
  Молодые столь опьянены были счастьем, что после венчания еще долго словом не обмолвились, покамест в себя немного не пришли.
  Одна только Осоня заметила исчезновение невестиной свечи, не попавшей, как полагается, в руки ей, матери, на сохранение, а девшейся после обряда невесть куда. Нехорошим то было знаком, ибо свечи воровались отнюдь не для добрых целей. Но Осоня, хоть испугалась, решила никого не расстраивать и оставить пропажу свечи в секрете, успокаивая себя, что сие - не более чем случайность.
  Яблочко от яблони недалеко падает... Кто знает, быть может, ежели бы дочь обратила должное внимание на слова вещуньи, а мать - на неблагоприятный знак исчезновения свечи, то многое отвратить удалось бы.
   *Самая крупная единица лядагской валюты, тоненькая платиновая бляшка.
   ** Серебряная бляшка. Пятьдесят сребянок равны одной платянке.
  Часть вторая
  I
  Тяжко зажилось Меланье, как стала косы под намитку прятать.
  Казалось бы, на что нарекать? Муж любящий пылинки сдувает, хозяйство на зависть зажиточное; живет молодка - разве что в меду не купается.
  Одна свекровь, змея подколодная, идиллию портит. Держит себя приветливо, а вместе с тем ощущается, что вечно недовольна неясно чем. А уж взгляд до того нехороший, тяжелый и злой, что как посмотрит - невестку холод до костей пробирает.
  Ни дня со времени свадьбы не прошло, чтоб Гелина не указала Меланье, кто в господе хозяйка. Ожидания свекрови насчет вздорности невестки да попытки ее взять бразды правления в свои руки себя не оправдывали, однако Гелина, ссылаясь на "еще не обжилась, то-то будет", не замедлила сразу указать молодице ее место.
  Вот, к примеру, как-то раз обедала семья, - в глухой тишине, будто в печинку ненастную - а Меланья вино не допила, на донышке чарки этак глоток остался. Свекровь, углядевши, тотчас сказала:
  - Соизволь допить, Меланья, вино за деньги моего покойного мужа, да хранит Виляс его душу, куплено, негоже оставлять.
  Сказанное звучит упреком навроде "объедаешь нас да к тому же добро переводишь!", Меланья слышит его и, ни слова не сказавши, допивает. Ласковая речь ранит, будто нож лживого друга, но напускного спокойствия не нарушает.
  Тихо сделалось на хуторе, будто по покойнику скорбели, - ни шуток не слыхать, ни смеха заливистого. Меланья объясняла отношение к себе Гелины простейшим, как день ясным неодобрением сыновнего выбора, но от знания причины легче не делалось. Молодка изо всех сил старалась не обращать на злостную свекровь внимания - получалось не ахти. "Невзлюбила и невзлюбила, попросту не понравилась я ей. Всяко в жизни бывает, что удивляться и печалиться! Не за нее ведь выходила, а за Васеля... И почему я только вещунью не послушалась?!.."
  Потолок будто давил, нависая над самою головою, сердце остро болело, постоянное напряжение сказывалось на сне. Молодая женщина замкнулась в себе, затосковала, стала по возможности избегать свекрови - да какое тут, все равно никуда от нее не деться, в одном доме проживая, за одним столом трапезничая... Побледнело лицо ранее румяное, запали, покраснели от бессонницы очи. Еще отчетливее проявилась твердость черт и не сходила теперь даже наедине с Васелём, когда Гелины не было рядом.
  - Что сталось, голубонька? - озабоченно вопрошал Васель. Как мог он, так и старался развеселить жену - однако, тщетно. Глядя на нее, он тоже загрустил да вовсе позабыл мать, отчего та еще более озлобилась. Ревность глодала ее, та особая, присущая только матерям ревность к невестке.
  Меланья в ответ на расспросы лишь плечами пожимала. Она не плакала и не жаловалась - терпела, держа переживания в себе, проявляя удивительную выдержку и стойкость. Не хотела ссорить Васеля с матерью, а может, не отдавая себе отчета, боялась, что муж займет не ее сторону.
  - Не по родне ли скучаешь? - продолжал допытываться Васель. - Поедем! Я ведь не прочь, хоть сейчас!
  - Скажи, пусть запрягают, - ответила Меланья, чуточку повеселев. Сама она, себя чужою ощущая, повелевать не рвалась, чтоб не усугублять нелюбви свекровиной. "Стоит отдать какое приказание, - мыслила молодка, - то, поди, еще пуще попрекать станет".
  Не прошло и полпечинки, как супруги отправились в Яструмы. Ветер выдул из души печаль, и Меланья возрадовалась - ведь удалось пусть ненадолго, но вырваться из-под надзора свекровиного.
  У отца молодка буквально расцвела, сделалась былой озорницей Меланьей с лукавыми речами. Ни матери, ни бабке не раскрыла она печалей, ибо не хотела беспокоить их и растравливать собственные раны; вместо того постаралась вовсе забыть о существовании свекрови хотя бы на вечер. Но Гелина упорно всплывала пред внутренним взором, и мысль о возвращении заставляла содрогаться. Как волна на берег морской, так при воспоминании о свекрови накатывала на лицо Меланьи печаль, впрочем, скоро сходившая и сменявшаяся улыбкою.
  Видя такое дело, Васель пожалел о невозможности поселиться у тестя.
  - Коли б можно было - чтоб и с тобой, и у родителей жить... - высказала его мысль Меланья.
  Васель вздохнул.
  - Хорошо бы, да, боюсь, не поймут.
  День пролетел незаметно. Молодым людям столь не хотелось возвращаться на хутор, что и ночевать остались.
  Если совсем по правде, Меланье моментами жутко хотелось поделиться своей бедой с матерью, самым близким ей человеком. Но открыться мешало странное чувство: будто очи свекровины и тут наблюдали за ней.
  Когда супруги отправились домой, то приказали вознице не гнать лошадей. Таким образом, у молодой четы выдалась возможность поговорить, что при быстрой езде, учитывая надобность перекрикивать бьющий в лицо ветер, было не шибко удобным делом.
  - Васель, - начала Меланья, - в этом году ты по купеческим делам часто отлучаться будешь?
  - Посмотрим. На ярмарках надо бывать, ибо денежно...
  - А меня будешь с собою брать?
  - С радостью, сердце! Скажу тебе вот что: трудно даже представить мне расставание... Как вот нам разлучиться по доброй воле?.. Я ж ничего не выторгую, еще сам за свой товар заплачу, о тебе каждую печину думая.
  - Хочу, не хочу, а придется тебя сопровождать, не то наторгуешься так, что без рубашки возвратишься, - сварливым голосом произнесла молодка, и оба засмеялись.
  - На днях грядет зимняя Бжосковская ярмарка, как раз поедем.
  - Надолго?
  - Дней на двенадцать - самое большее.
  - И то хорошо, - шепнула Меланья.
  Мысль о скорой ярмарке крепила ее, но в то же время дни мнились длинными неимоверно. Гелина указывала на каждую мелочь с виду вроде бы безобидными замечаниями, однако Меланья никак не могла ко всему и сим замечаниям в частности притерпеться.
  "Видать, не только из-за скучания по родным печалится", - подумалось Васелю, и он стал внимательнее приглядываться к происходящему в доме и обращать больше внимания на разговоры жены и матери. Предположение быстро оправдало себя, но, все же боясь ошибиться, Васель сперва запросил подтверждения у Меланьи:
  - Ответь честно, жена: ты из-за матери моей так тиха и грустна?
  - Мне тяжело свыкаться с новой жизнью вдали от родных, - уклончиво отвечала молодка.
  - Угу... - кивнул муж, и лицо его притом ничего хорошего не предвещало.
  Пришедши к матери, Васель спокойно заговорил:
  - Заметил я, матушка, что стараешься ты наставить Меланью на путь истинный и воспитать в ней превосходную хозяйку и угодную тебе невестку. Однако попрошу поумерить пыл.
  - Сыночек, дорогой, разве я провинилась? - не отрывая глаз от пряжева, ласково-преласково молвила Гелина. - Кто ж научит твою женушку уму-разуму, как не я?
  Васель, как порох от искры, вспыхнул.
  - Уму-разуму?! - ударив кулаком о стол, воскликнул он. - К Рысковцу таковую науку! Ей и так тяжело на новом месте, ты еще со своими наставлениями! Пуговица, ничтожная пуговица! - оторвется - ты уж тут как тут!.. Матушка, я предупреждаю: не хочешь распрей - меняй отношение.
  - Сколь родители любящи, столь дети неблагодарны бывают... Хорошо, раз так. Слова ей не скажу отныне.
  Обещание-то Гелина исполнила, научать прекратила. А со взглядами что поделаешь? - Только злее заблестели сине-зеленые очи. Буревестная угнетающая тишина никуда не исчезла, зато теперь Гелина, ежели Васель начинал ворчать, могла разводить руками и с истинно непричастным видом оправдываться:
  - Не я виною! Есть повод, нету - молчу, лишний раз рта не открываю.
  - А смотришь исподлобья. За что ты невзлюбила ее, матушка?
  - Васель, чего тебе надобно от меня? Я чистую доброжелательность проявляю. Ты просил - я исполняю, ничего не говорю ей, если что не так (потом вспомнишь меня, спохватишься, а поздно-то будет!) Чего надобно?
  - Чтоб дружба меж вами была - тогда и вы довольны, и я...
  Васель вправду мечтал о взаимопонимании между женой и матерью, понимая: не будет оного - и счастья не видать. Увы, то ему лишь снилось.
  Вскоре чета отправилась на ярмарку в Бжосков, кой находился в четырех днях пути от столицы. Новый, незнакомый дотоле град и веселье ярмарки не могли не повлиять на Меланью благотворно. Невеликий Бжосков стоял на равнине, мог похвастаться обилием корчм, красивыми мощенными улицами и замком. В то время как мужья вели торги, замерзая у столов и тем больше сдирая с народа, их жены, перезнакомившись друг с дружкой, прогуливались вместе по рядам или, усевшись недалече на бараньих шкурах, травили у костра смешные байки. Некоторые особо домовитые да хозяйственные женщины ворчали на корчмарей, три шкуры спустить готовых, особливо в ярмарочный день, и сами готовили еду, ловко управляясь в непривычных условиях. За некоторых это делали слуги. Наша чета харчевалась в корчме.
  После ярмарки не торопившиеся особо супруги посетили семью друга Васеля, потом заехали к Стольнику, и в итоге отсутствовали аккурат двенадцать дней. Свекровь за сие время передумала много чего и решила сделать шаг навстречу невестке, решивши, что коль не будет привечать Меланью, то сын вовсе отобьется от рук, а коль будет - выдастся замечательная оказия для незаметного на него влияния.
  Пошли меж невесткой и свекровью затеваемые Гелиной беседы ни о чем, спугнули они грозную тишину. Потихоньку свекровь уговорила Меланью, чтоб дело разговором разбавлять, прясть да шить в одной комнате, а не расходиться, каково ранее бывало, по разным. Мнилось, наступило долгожданное понимание - друг дружке узоры для шитья показывали! Только взгляд у Гелины оставался таким же злым и недобрым - потому невестка не спешила раскрывать душу, ничего о себе не рассказывала, больше внимала, поддакивала да кивала.
  Доброе расположение духа возвращалось к Меланье во время побывок у отца или прогулок наедине с Васелем. Зачастую же лицо девушки оставалось спокойным, чуточку удивленным и непроницаемым. Так как Гелина скрывала чувства за низменной доброжелательностью, можно сказать, что у одного только Васеля на лице отражалось истинное содержание мыслей.
  ***
  Время не стояло на месте. Мороз сменился оттепелью, снег - мокрою травой. Реки привычно вышли из берегов, подтапливая округу. Лед сходил, вода шумела и бурлила. Деревенские ребятишки бегали прыгать по льдинам, за что изрядно получали от родителей. Солнце пригревало, растапливая кое-где остающиеся еще снега.
  Только отогрелась немного земля, Меланья своими руками посадила у крыльца вишенку. Ежели деревце принималось, то и посадивший его, по обычаю, приживался на новом месте.
  Вишня не то что не принялась - прямо-таки засохла и почернела. Кто знает, отчего - то ли Гелина отравила, то ли мороз ночью ударил, то ли Виляс знак подал.
  - Не расстраивайся! Может, мы на новое дворище переберемся, - подбадривал муж. Меланья молча созерцала зачахшее деревце, терзаясь внезапно накатившим страхом. Насилу Васель отворотил жену от печального зрелища и, сделавши это, крепко обнял.
  ***
  Как-то поздним вечером отошедшей от полученного потрясения Меланье вздумалось поглядеть на звезды. Ей не спалось, а хутор, напротив, давно погрузился в сон. В темных сенях шуршали и попискивали мыши. Лениво лаяла собака на цепи, петух невесть с чего раскукарекался в курятнике. Приотворив дверь, Меланья через образовавшуюся щель проскользнула на крыльцо и замерла в остолбенении.
  Звезды сияли особенно ярко, убывающая луна зависла на середине неба, и все подворье заливал мягкий серебристый свет, отражаясь в лужах талой воды, скованной хрупким ледком. Любую мелочь можно было различить, как днем. Но не до того было Меланье.
  В небе, чуть выше крыши, верхом на метле летела Гелина. Волосы свекровины, завсегда спрятанные под намитку, сейчас трепетали на ветру.
  Зрелище было столь удивительно, что Меланья хотела протереть глаза, но не успела. Кто-то дернул ее за рукав, увлекая в сени. Не такой уж трусихой была молодая женщина, однако после увиденного волосы дыбом стали, а крик страх задушил.
  - Нельзя смотреть, иначе пани Гелина заметить может - тогда беды не миновать, - прошептала немолодая кухарка, ночевавшая в кухне на печи. Знакомое бледное лицо виднелось в полутьме, рассеиваемой лучом лунного света - его, будто щупальце, запустило в сени ночное светило.
  - Неужто она - ведьма? - тихо-тихо, едва слышно выдохнула Меланья.
  - Как пить дать, не раз замечала за нею... Простите, пани, что этак бесцеремонно я вас дернула, право-слово, того обстоятельства требовали. Панна Гелина одного батрака даже со свету сжила, за наблюдением его уличивши. Он мне рассказать успел и умер наутро в страшных мучениях... Молитесь, пани Меланья, о том, чтобы она вас не заметила, иначе не миновать беды.
  Не сговариваясь, обе перекрестились.
  - Помилуй да защити, Господи, - сказала Меланья. - Вот так поглядела на звезды!.. Почему на нее надзирателю не нажалуются?
  - Никто больше не знает. Я боюсь: либо откупиться панна, и меня батрачья участь постигнет, либо проклянет пред казнью. Неясно, что хуже.
  - Воистину... Добрая ты женщина, спасибо, что уберегла меня.
  - Дело не шибкое, благодарности не заслуживает. Пойдемте спать. И... будьте впредь осторожнее, пани.
  Долго и усердно молилась Меланья, поклоны отбивая. Тем не менее, молитва не могла унять сильного биения сердца, не могла защитить от шорохов, теперь выдававшихся особо зловещими. Свет прогнал бы таящиеся в темноте страхи, но Меланья боялась зажечь лампадку пред образом, чтоб свекровь не завидела. От стен веяло могильным холодом, девушке чудились протягиваемые к ней мертвецкие руки. Крупная дрожь гуляла по телу ее, зуб на зуб не попадал. Внезапное открытие отчасти объясняло злобу свекрови и вместе с тем вызывало сильное желание бежать, не глядя даже - куда, лишь бы скорее и подальше.
  Так вскоре страшно стало, что Меланья забыла слова знаной с измальства молитвы. Поскорей перебравшись с пола на кровать, она прижалась спиной к спине безмятежно спящего Васеля и натянула одеяло на голову. Тепло мужниного тела немного успокоило, и молодица, согревшись, вскоре забылась тяжким сном.
  Поутру во вчерашнее верилось с большим трудом - воспоминание не сохранило в достоверности того ужаса, каковой обуял ночью. Гелина вела себя обыкновенно, Меланье худо-бедно удавалось не подавать виду о знании ее тайны. Молодая женщина хорошо памятовала слова кухарки и, несмотря на желание поделиться с Васелем, молчала.
  Как ушла Гелина на послеобеденный сон, Меланья отправилась в кухню, где за чаем и бубликами разговорилась с кухаркой. Женщина искренне сочувствовала молодой панне.
  - Свекровь такую врагу не пожелаешь, - вполголоса говорила она, чтоб, не дай Боже, Гелина не услыхала ненароком. - Догадываюсь, сколь сложно пани Меланье в первое время приходилось.
  Молодка грустно кивнула, грея руки о кружку с чаем.
  - Оно ясно, не каждый может притерпеться ко взгляду ее лютому... - жалостливо продолжала кухарка.
  - Вот-вот. Так ведь мало того, что люта, как волчица, еще и ведьма, - не выдержала Меланья. - Чай, не она ли покойного свекра в могилу свела?
  - Поговаривают, будто так, а толком никто не ведает. Поругались они, а дня этак через два пана мертвого нашли. Да сохранит Виляс его душу, таким праведным и набожным был...
  - Как это я столько прожила здесь?.. - Меланья зябко охватила плечи руками. - Эх, говорила мне вещунья...
  - Предостерегала замуж за пана Васеля не выходить? - прозорливо угадала кухарка.
  - Именно. Птица черная ей повиделась.
  Женщина ахнула.
  - Да что вы! Ведомо - зело плохой знак.
  - То-то и оно.
  Потянуло сквозняком, и Меланья оглянулась. В дверях стояла Гелина. Вошла-то она сейчас, а сколько могла под дверью подслушать - неведомо.
  - О, а вы не спите? - пролепетала, запинаясь, молодица.
  - Как видишь... Негоже, Меланья, беседы с челядью разводить, - слащаво пропела свекровь.- Чего расселась? - бросила вскочившей кухарке. - Работа стоит!
  Испуганная женщина принялась греметь горшками и утварью, Меланья чуть смелее спросила:
  - Почто ж не поговорить с добрым человеком, пусть и слугою?
  - Ибо слуги работать должны, а не болтать. Об чем хоть, позволь узнать, говорили?
  - Да так... Предсказания ворожеек обсуждали.
  - Ворожеек? - с презрением переспросила свекровь. - Не верю в них.
  Меланья пожала плечамиnbsp;- Так пусть докажет, иначе не отдадим! На слово в наше время никому верить нельзя.
, одновременно и согласие, и несогласие выражая, и подумала: "Конечно, ведьме-то чего у гадалки совета спрашивать!"
  ***
  Минуло несколько дней. Меланья как и раньше пользовалась любым поводом ненадолго вырваться с хутора: ездила с Васелем в лавку, по гостям. Когда-никогда заводила короткий разговор с кухаркой. О ведьмовстве и словечка боле не проронили - обе остерегались. Кухарка, приболевши, малость покашливала, жаловалась на слабость и принимала какое-то "верное народное средство".
  Недели не минуло - умерла.
  Событие поразило Меланью до глубины души. Жалость смешалась со страхом, как два напитка, в один графин налитые. Сразу вспомнилось: свекровь могла слышать злополучный разговор от начала до конца.
  Хуже всего, будто в подтверждение догадки, после похорон Меланья сама начала покашливать. К вечеру начался жар. Жутко встревожившись, муж привез столичного лекаря, буквально из постели его выдернув. Целитель пустил кровь, дал некую настойку да сказал, что молодка благополучно выздоровеет, но на восстановление сил потребуется некоторое время.
  Дело было незадолго до крупнейшей ярмарки в далеком городе, то бишь замечательного повода покинуть хутор не меньше чем на полторы недели. Чета за месяц задумала сию поездку, а тут Васель мало того, что Меланью брать отказывался, так и сам ехать не хотел.
  -Я уж пригляжу за ней, ты не беспокойся, - уговаривала Гелина. Как мать родная, ходила она за невесткой.
  В ночь, когда окончательно нужно было решать, ехать или нет, больной значительно полегчало. Отпустила она Васеля, хоть без особой радости восприняла заверения свекрови.
  - Нельзя пропускать ярмарку. Молитвами твоими да покровительством Божьим излечима буду, а ты - поезжай.
  - Милая, дорогая, голубка моя, только слово - не отойду од тебя! Гори та ярмарка огнем! - целуя ей руки, шептал муж. Страх как не хотелось ему ехать.
  - Поезжай. Говорю тебе, мне значительно лучше, скоро выздоровею, - бодрилась Меланья. У самой кошки на душе скребли. "Раз, пока Васель тут, ведьма отважилась на меня чары насылать, то в любом случае умертвит. Пусть лучше он не увидит моей смерти", - отрешенно размышляла Меланья.
  Молодка не забывала, что виною болезни могло быть не колдовство, а обыкновенная для весны хворь. Но почему тогда заболели именно они с кухаркой, сущность Гелины знающие? Не муж, не кто-то другой из слуг?..
  Поддавшись-таки уговорам, Васель оставил жену, матери сказав напоследок:
  - Поставь на ноги пусть даже ценою своего здоровья.
  - Немало ночей я с твоими болячками недоспала, и, ежели за Меланьей пригляжу, не убудет с меня.
  - И не дай Боже узнаю, что обиду какую она потерпела за время моего отсутствия! - обернулся уже отъехавший Васель. - Заберу ее да съеду в город, тогда ты мене не увидишь боле.
  Гелина промолчала, однако на худых щеках заиграли желваки, показывая, что сыновьи речи задели-таки ее.
  - Одни мы остались, - сказала, вернувшись в дом, Меланье. Прозвучали сии слова как нельзя зловеще.
  II
  Спустя сутки, под вечер, Гелина принесла некий незнакомый отвар.
  - Пей.
  Внутренний голос шепнул Меланье обратное.
  - Нет.
  - Пей, говорю тебе, это лекарство!
  - Что-то не похоже на данную лекарем настойку.
  По лицу Гелины прошла красноречивая судорога. Звенящим голосом, который с каждым произнесенным словом терял медовость и обретал все большее раздражение, свекровь пояснила:
  - Лекарь сказал заварить, когда кашель попустит, - для укрепления сил.
  Меланья не спешила верить: "Чары не взяли, так отравить решила?"
  - Не буду.
  - Пей! - взвизгнула взбешенная свекровь и попыталась силой влить отвар в невестку. Меланья выбила плошку у нее из рук. Горячий отвар потек по одеялу и платью Гелины. Та напрочь забыла о словах Васеля, ибо ненависть достигла предела и затуманила разум.
  - Ах ты дрянная девка! - задыхаясь от ярости, гадюкой прошипела свекровь и занесла было руку для пощечины, но Меланья вовремя перекатилась по кровати. Глаза Гелины только красным не светились. Зато сверкали, как самоцветы на солнце.
  - Да что ж я вам сделала?! - впервые на хуторе Меланья повысила голос, причем так, что аж стекла зазвенели. Молодка слишком долго держалась и терпела, чтобы и теперь промолчать. - Откуда столько злобы в вас, что людей, как крыс, травите, со свету сживаете?!
  - Как ты смеешь!!!
  - Смею!.. - натягивая поверх ночной рубашки первое попавшееся под руку платье, возопила Меланья. Одевшись, спокойнее спросила саму себя: - Зачем я, собственно, спрашиваю?.. Ведьма навроде вас иной быть не может!
  Сказавши это, молодая женщина прошествовала мимо остолбеневшей свекрови с гордо поднятой головой. В дверях Меланья замешкалась, оглянулась. Что-то неясное заставило ее задержаться, но, глянув на посиневшее от ярости лицо Гелины, невестка сдернула с вешалки плащ и вышла, хлопнув дверью. Она была еще слаба, однако кипящий гнев прибавлял сил.
  Под окнами толпилась сбежавшаяся на крики челядь.
  - Запрягать!!!
  Нежно-алые, сиреневые и лиловые разводы вечерней зари расплылись на темнеющих небесах, яко пятна ягодного сока - на рубашке. С одной стороны сползало с небосклона красно солнце, с другой уже поблескивали звезды и наливался золотом серпец месяца. Ветерок носил в тихом воздухе клочья заячьего пуха - куцехвостые меняли зимнюю шубку на летнюю. Курлыкал журавлиный клин, возвращающийся с зимовки.
  Колымага, местами завязая в грязи да все время поскрипывая давно не смазанными осями, быстро довезла Меланью до родной веси. Умиротворение встретило ее, колокол поприветствовал звоном, созывающим на вечерню.
  - Матушка! Батюшка! Родные вы мои!
  Собравшаяся за столом семья удивленно воззрилась на нежданно нагрянувшую Меланью - растрепанную, без чепца и намитки, с перекошенным лицом. Осоня резко встала, зазвенела по полу уроненная Ворохом чарка. Бабка схватилась за сердце. Каждый в первый миг предположил разное, причем отнюдь не хорошее.
  - Не могу я там больше! - сказала Меланья и слезами залилась, обнимая подбежавшего братишку.
  Вестимо, родители стали утешать, подробности узнавая и успокаивающим отваром отпаивая.
  - Васель уехал, так свекровь, гадина, со свету сживает! У-у, ведьма! Свела в могилу кухарку и меня пыталась!.. Она меня ненавидит... Видели б вы, как глазищи блещут - точно у лесной кошки в ночь!.. Сперва малейшей оплошностью меня попрекала, а потом... на метле летящей я ее видела...
  - Вправду, что ль, ведьма? - разом охнула родня.
  - Правдивей не бывает... Токмо я да кухарка знали, вторую на днях схоронили и на меня та же хворь напала... Мужа я на ярмарку спровадила, дабы не видел он смерти моей... да не взяло меня колдовство... Поняла свекровь, что на поправку иду, и попыталась меня споить каким-то пойлом неведомым, якобы лекарь, настойку целебную давши, и это зелье тож заварить говорил... Я пить отказалась, а она... Она ударить хотела!..
  - Что ей мешало подсыпать яд в данную лекарем настойку? - резонно заметил Ворох.
  - Не знаю я, не знаю!..
  - Быть может, кухарка умерла от весенней хвори, ты подхватила ее, и никакого колдовства в помине нету?
  - Ага, и вишня, мною посаженная, без колдовства на первый же день почернела и зачахла, и свекровь на метле мне приснилась!.. Господи, почто я вещунью не послушала?!
  Выпытала тогда родня и про предсказание. Суеверная мать возмутилась, но тут же вспомнила, что сама умолчала кое о чем, а именно об украденной свечке, и поспешила немедленно рассказать.
  - Мало всего - свечка в придачу! - безумно вскрикнула Меланья. Не принесшие ожидаемого облегчения слезы высохли, и молодка теперь сидела, мерно раскачиваясь взад-вперед и заламывая руки.
  - Почему же ты столько молчала? - ворковала, обнявши ее, мать. - Бедная девочка, сколько всего стерпела и слова не сказала! Мы бы поддержали, мы бы пожалели...
  - Сделать ничего не смогли бы... А какой прок в таком разе жаловаться?
  - Совет бы дали, - с малой долей укоризны сказала Осоня.
  - Ой внучка, в распрю с ведьмой ввязаться... Ой горе-то! - тихо сетовала бабка.
  - Надо решать, что дальше делать, - произнес Ворох, гладивший дочь по волосам. - Обязательно Васелю расскажешь, когда вернется. Он либо мать отселит, либо с тобой съедет. Ясно, что раз ненависть такова - не будет тебе житья в одном доме с ней.
  - Она мстить будет.... Краевому сказать - того хуже: ежели не откупится, весь род перед смертью проклянет... Вдруг у нее разрешение имеется?
  "Ох не верю я в то, что она ведьма! Вечно вы, бабы, невесть чего себе надумаете!" - так и просилось на язык Вороху, но вместо того пасечник сказал:
  - Подожди только Васеля, там решим.
  - До его возвращения оставайся у нас, - ласково добавила Осоня. - Мы всегда тебе рады, ты знаешь!
  Меланья замотала головой.
  - Ни за какие платинки не вернусь.
  Через несколько печин она окончательно оправилась-успокоилась и решила навестить подругу. Меланья ни разу после свадьбы не заходила к Хорысе, объятая радостью времени, без свекрови проводимого. Подруга, ясное дело, возмущалась, ругалась и попрекала - любя, по-доброму. Быстро метнувшись, Хорыся сообразила немного некрепкого ягодного вина и оладьи с вареньем - вдобавок к намечающейся беседе.
  Отродясь болтушка, подруга с ходу изложила все знаменательные события, которыми хвасталась деревня последние полтора месяца, то бишь: кто за кого замуж вышел, кто родил, кто неудачно посватался, а у кого в семье свары. Боле половины того не слыхавшей Меланье было все интересно, и она забыла на время собственные беды.
  Допоздна засиделись давно не видевшиеся подруги - на селе все окна погасли, молодежь гулявшая разошлась.
  ***
  Между тем на крышу пасечника взлетел алый петух. Постоял, переступая на месте, и вдруг захлопал крыльями, заискрил да обернулся языком пламени. Сыроватая солома кровли от колдовского огня занялась мгновенно. Спустя колодежку вся крыша пылала, а пламя сползало на стены...
  ***
  Пурпурное зарево ударило в окна. Хорыся прервалась на полуслове, и вместе с Меланьей выглянула на улицу. В первый миг панночки остолбенели, затем Меланья, испустив вопль ужаса, первая сорвалась с места. "Пожар!" - вопила бежавшая следом Хорыся. Над деревней разлился тягучий колокольный звон - били в набат.
  Сонный батрак выскочил из людской, схватился за ведро и заскрипел колодезным журавлем. Кто-то из прибежавших на помощь хотел было пролезть в дом через окно - дверь пылала, - но тут уж рухнули потолочные балки, погребая под собой спавших. Никто не смог выбраться, никого не успели вытащить.
  Меланья, не помня себя, в огонь готова была броситься. Кто-то удержал, схвативши за локти.
  - Пустите! Пустите меня, пустите...
  Сперва билась, как пленная горлица, а потом только всхлипывала, обвисая на чужих руках. Сквозь пелену горячих слез виделись беспорядочно бегающие с ведрами люди. Выплескиваемая вода сначала ничуть не уменьшала огня, а после заливала уже обугленные остатки сруба, тушила тлеющие головешки - все, что осталось от дома и родных. Дым с отвратительным запахом паленой плоти туманом затянул подворье.
  - Пойдем, голубка, - дрожащим голосом шепнула Хорыся, уводя убитую горем подругу, не заметившую, когда исчезла сдерживающая ее хватка. Меланья была как одурманенная, шла спотыкаясь, не осознавая происходящего, не слыша и не видя ничего. Хорыся привела ее к себе, где вместе с родителями что-то говорила, видимо, в утешение, - Меланья не слышала их слов. Тщетно тыкали в плотно сжатые посеревшие губы плошкой с отваром. Отрешенным взглядом Меланья глядела прямо перед собою и ни на что не реагировала.
  - Помешалась, сердечная, - шелестел шепоток.
  - Немудрено...
  - Стало быть, колдовство виною случившемуся.
  - Дык ясно это. Где слышано, чтоб сруб так быстро в груду головешек превратился?..
  - Эх, а сколько добра-то в огне сгинуло...
  В конце концов, с Меланьей осталась одна Хорыся. Остальные домочадцы разошлись спать, да и подруга скоро заснула.
  Наступило серое, промозглое и сырое утро. Тучи на горизонте предвещали дождь. В церкви стали справлять заупокойную, и у погоста кружила, каркая истошно, спугнутая колоколом стая воронья. Курилось дымком пепелище, совсем еще недавно бывшее щеголеватым срубом с окнами в узорчатых рамах. За почерневшими воротами сколачивали гробы, а на кладбище копали могилы.
  Меланья вышла на улицу да медленно потянула прочь из веси. Лишь бы куда-то идти - сидеть на месте сделалось вдруг невыносимо.
  Сонно ворочались в голове перепутавшиеся мысли. Сгорели. Самые родные, самые близкие - никого из них нет, просто нет на свете.
  В голове не укладывалось: как так? Вчера еще родня была рядом, поддерживала и утешала, а теперь - никого?..
  На душе лежала свинцовая тяжесть, дыхание перехватывало. Деревья с набухшими почками, вот-вот готовыми раскрыться, колдобины на дороге, грозящее ливнем небо - все это время от времени сливалось в сплошную круговерть, проносилось перед глазами в беспорядочной пляске. Небо тогда смешивалось с землею, и дорога будто пролегала по рыхлым тучам, похожим на клочья чесаного льна.
  Ноги сами несли молодку по знакомому тракту, к хутору. Волей-неволей она возвращалась, не понимая этого и вместе с тем не имея другого пути и пристанища. Одного хотелось: чтоб муж крепко-крепко прижал ее к сердцу. Мысли спутались настолько, что Меланья не осознавала, куда идет.
  - Куда ты, дочка? - зычно крикнул вслед одинокой фигуре на тракте какой-то селянин. Останавливать не стал, поглядел в спину, махнул рукой и пошел дальше.
  III
  Случайно бросив взгляд в окно, ничуть не терзаемая угрызениями совести Гелина увидела бредущую со стороны большака женщину. Была она сутула, шла медленно, пошатываясь, точно хмельная. По походке Гелина сперва приняла идущую за нищенку - таковые по дороге в Горград частенько захаживали на хутор просить подаяний, и она давно приказала гнать их в шею. Но спустя мгновение глаза узнали знакомое платье, а затем уж, прищурившись, Гелина вгляделась в будто окаменевшее лицо...
  - Ты смотри! Живая! - ахнула ведьма. - Как она спаслась, ведь в доме была, когда я смотрела... Ну ничего...
  Она вытянула из тайника резную шкатулочку. Целый сундук был спрятан в другом месте и хранил в себе более обширные запасы, шкатулка же всегда находилась под рукой.
  Щелкнула хитроумная застежка. Под крышкой прятались пучки трав, большинство из которых только ведьмам ведомы, и несколько флаконов с зельями. Гелина извлекла пару сухих ароматных стебельков и, растирая их в ладонях, зашептала заговор.
  Черный цепной кобель, до того басовито подлаивающий, вдруг зашелся в неистовстве, как на чужака. Ему завторила низенькая короткопалая собачонка, подпрыгивая у ворот. Даже они не узнали подошедшую.
  Слуги должны были отворить, едва увидев Меланью, - не тут-то было.
  Спутанные лохмы батрака показались над забором. Глянув на прибывшую, работник бросил неожиданно сердито:
  - Пшла прочь!
  Он видел не сильно опечаленную панну, жену хозяина, а безобразную, закутанную в лохмотья нищенку, лицо которой сплошь покрывали нарывы.
  Побирушка, словно ото сна очнувшись, подняла голову и странно взглянула на парня. Холод пробрал от того взгляда остекленевших будто очей. Батрак вообще был славный малый, но Гелина приучила давать просильщикам от ворот поворот, и он уже привык не слушать ни жалости, ни сострадания
  - Че, глухая? Катись, говорю, отсюда, покудова я собак не спустил! - рявкнул парень и скрылся за забором.
  "Не впустили, не впустили", - отчужденно думала Меланья, направляясь, куда глаза глядят. Она не помнила, как дошла до хутора, и голос батрака действительно заставил ее очнуться. Молодая женщина с удивлением осознала свое местоположение, вспомнила свекровь да поспешила повернуть прочь. Куда - не думала. Лишь бы идти...
  Разум был глух к ощущениям тела: голоду, холоду, слабости, усталости.
  Сквозь проливной дождь и темноту. Лишь бы идти.
  Долго ли шла она, увязая в грязи и промокнув до нитки, - кто знает, да только давно стемнело. Дорога привела к мазанкам за столичными стенами. Свет из немногих светящихся окон ничуть не рассеивал густой темноты. Всяк от малого до старого нашел себе приют, и даже собак хозяева забирали в хаты.
  Меланья постучала в первую же, не окруженную плетнем, хату. Окошко светилось, внутри не спали. Молодке и в голову не пришло, что можно таким образом попасть к лихим людям, у коих невесть на уме. Она понимала лишь, что вот-вот упадет без сил.
  Стучала долго, из-за шума дождя не сразу услышали. Наконец дверь открыла широкоплечая, могучая с виду женщина. Как раз про таких баб в народе говорят: "Сковороду о мужнину голову согнет".
  - Кого Рысковец принес? - нелюбезно окрысилась хозяйка, щурясь в темноту за порогом.
  - Пустите переночевать, - прохрипела, стуча зубами, Меланья. Хозяйка едва разобрала, а уразумев, чего надо, склочно завела:
  - Ага, щас!.. Бродит шваль всякая, покой добрых людей тревожит, еще и в дом просится! А может, тебе еще и сребянок на дорожку дать?!..
  И могучая баба хотела уж захлопнуть дверь, но волей-неволей вынуждена была подхватить бесчувственное тело. После этого деваться стало некуда, на улице оставлять потерявшего сознание было совестно, и, все-таки пожалевши бродягу, женщина втащила его в хату, проворчавши: "Только очнется - выставлю к бесам собачьим".
  Чары Гелины давно развеялись, и при свете хозяйка разглядела, что на ночлег попросилась молодая женщина, на которую смотреть было страшно - столь замерзла, что аж посинела. Зато платье, хоть и грязное да промокшее до нитки, - сразу видно, дорогое. В облепленных грязью и тяжелых оттого сапожках с огромным трудом узнавался некогда завидный сафьян.
  - Ладно, пусть остается, на босячку вроде не похожа... - решила, проникаясь большей жалостью, хозяйка. Она быстро привела молодую женщину в чувство, метнувшись, дала ей, чем вытереться и сухую нижнюю рубаху да, не расспрашивая, обратила все внимание на печь. Там, время от времени заходясь в сильном кашле, лежала укутанная одеялами маленькая дочка. Мучимый лихорадкой ребенок дрожал и никак не мог заснуть.
  - Где мы остановились? - ласково спросила мать, тщетно пытаясь вспомнить место, на котором прервала сказку.
  - Волк лису встретил, - пролепетал ребенок. - Кто эта тетя? Она будет у нас ночевать?
  - Будет... Тетя, ты кто? Ей, как зовут, спрашиваю?
  Молодица запоздало уловила, что обращаются к ней, и представилась.
  - Праска, вот и познакомились. Так... Встретил волк лису и говорит: "Зачем, сестрица, послала ты меня на конюшни, коли тама сторож дежурит, да еще кобылы лягаются? Еле лапы унес!"... Переоделась?.. На третьей полке стоит бутыль с самогонкой на перце, выпей - согреешься быстрей и, чай, не заболеешь. Можешь поесть, ежель голодна. Ведь наверняка голодна?
  И Праска, не ожидая ответа, продолжила сказывать сказку.
  Самогонка разбудила тело. Стоило выпить жгучий напиток, как члены начали отходить от холода, а в животе заурчало. Немного утолив голод, Меланья устроилась на лавке возле печи и вытянула ноги. Замерзшее тело покалывало. От самогонки внутри будто мехами раздували огонь. О босые ноги терлась невесть откуда взявшаяся кошка - каштановая, в молочно-белых пятнышках.
  Хата, бедненькая, чисто убранная, не имела никакого признака мужского в ней проживания. Потолок низкий, нависающий над самой макушкою, печь разрисована синими цветами. Ножки у лавок целы, ни одного неисправного предмета не видать - то ли Праска звала на помощь соседей, когда что ломалось, то ли сама приспособилась справляться.
  - Заснула, - прошептала женщина, присаживаясь рядом с распускающей мокрые косы Меланьей. - Наш лекарь сказал, что не поправиться: дескать, зови, Праска, священника... Я не верю. Знаю, какой у нас лекарь - не чета городскому. Да того помощь дорога....
  - Одни живете? - поинтересовалась Меланья - просто чтоб не молчать.
  - Вдова я, - вздохнула Праска и, помолчав да потерев глаза, спросила в свою очередь: - Тебя что довело до такого путешествия? Пешая, в ливень... Что стряслось-то?
  Меланья промолчала.
  - Спасибо, что приютили, - молвила этак через колодежку.
  - Пожалуйста. Что ж у меня, сердца, что ли, нет? Сразу пускать не хотела, ибо по голосу подумала, что пьянь какая... Голос-то сиплый, как пропитый, и не различишь - мужиков иль бабий... Ты спи, ежель устала, а я посижу, вдруг проснется... А, ты уж и так спишь...
  Не расплетя до конца вторую косу, Меланья уснула мертвым сном еще на середине фразы. Праска уложила странную путницу на лавку, подмостила под голову соломенную подушку и, влезши на печь, села возле ребенка.
  Так прошла ночь. Под утро дождь кончился, но небо не переставало хмуриться. Стояла та противная погода, когда ничего боле не хочется, кроме как никуда не выходить и вообще не вылезать из кровати. Дороги за ночь развезло в грязь, даже конный переход сделался тяжким испытанием, не говоря о намертво завязающих бричках, телегах и каретах. Князь был недоволен, ибо сорвалась любимая забава его - соколиная охота.
  Праска разбудила Меланью рано.
  - Ты прости, - извиняюще улыбнулась женщина, - мне надо корову подоить, пригляди за Сюшкой, хорошо?.. А то проснется, испугается, что меня нет...
  Молодка кивнула, с превеликим трудом разлепив веки. Повязавши голову платком и прихватив кувшин с широким горлом, Праска вышла, а Меланья согнала с себя угодливо мурчащую кошку и поднялась, отгораживаясь от соблазна снова заснуть. Тело ломило, голова болела. Благо, больше никаких признаков болезни Меланья не чувствовала.
  Складываясь в единую картину, осколки воспоминаний вспышками мелькали в мозгу. Пожар. Хутор. Дорога. Темная бездна, в которую проваливаешься, теряя сознание. Праска и самогонка.
  Меланья бы с легкостью убедила себя, что произошедшее двумя днями ранее - страшный сон, ежели б не чужая хата и больной спящий ребенок. И тяжесть, свинцовая тяжесть на сердце. Оно понимало, а разум отказывался верить...
  Меланья бесцельно прошлась по комнате, пощупала сохнущее на веревке платье, стоящие возле печи сапоги. По правде, последние уж ни на что не похожи были. А платье высохло. Молодая женщина быстро переоделась, сложила нижнюю рубашку Праски на лавку и натянула сапоги.
  - Где мама? - испуганно вопросила проснувшаяся девочка. Совсем еще малышка.
  - Т-с-с, мама коровку доит. Лежи-лежи, куда? - удерживая порывающуюся встать Сюшу, прошептала Меланья.
  - Я к ней пойду.
  - Она сейчас вернется, не надо к ней ходить. Как ты себя чувствуешь?
  - Хорошо, - пискнул ребенок. - Тетя, почему вы у нас ночевали?
  - Потому что на дворе дождь лил, а мой дом... он далеко.
  - А-а-а, вы путешествуете? А сумка ваша где?
  - Какая сумка? - задумавшись о грустном, не сразу поняла Меланья. - Ах, сумка... Я без сумки, совсем налегке.
  - Какая ж вы тогда путешеств... - возмутилась было Сюша, тут же хрипло закашлявшись. Меланья сочувственно сжала ее ручонку.
  - У путешественника обязательно должна быть сумка, - откашлявшись, назидательно произнесла девочка. Меланья пригладила ее курчавые светлые волосы. Накатили воспоминания о брате, излюбленных его "почему". Вместе с этим постоянно ноющее сердце вовсе разболелось, и Меланья принялась убеждать себя: близкие живы. Иначе просто быть не может.
  - Не грустите, тетя.
  - Не буду, - нечестно кивнула Меланья.
  Возвратилась Праска с молоком в кувшине.
  - А вот и я, моя птичка! Как чувствовала, что проснешься! - защебетала она, искусно скрывая беспокойство за веселостью. - Молоко с медом пить будем?
  - Будем! - откликнулась Сюша.
  - Жар, я надеюсь, спал? Ну-ка... Вот и хорошо! - прикоснувшись рукой к дочернему лбу, возрадовалась мать. - Сейчас молоко нагрею и будем завтракать.
  - Я пойду, пожалуй, - промямлила Меланья: неудобно было объедать их.
  - Щас! Разогналась! - вплеснула руками Праска. - Во-первых, поешь. Во-вторых, тебе хоть есть, куда идти?
  И тут Меланья вспомнила про крестного.
  - Есть, - твердо ответила она. - Вчера я просто не дошла.
  Праска оглянулась, ненадолго задержала взгляд на отрешенно-каменном лице.
  - Ох, эти "просто"!.. Все равно не евшую не выпущу.
  Распрощавшись с хозяйкой и ее дочкой, Меланья отправилась в город.
  Почти сразу после того к Праске заскочила соседка-сплетница, жаждущая узнать побольше про странную путницу. Ее удивило известие, что Сюша явно поправляется и сегодняшним днем кашляет меньше. Вежливо порадовавшись, соседка расспросила про Меланью и, осененная чем-то, поспешила убежать якобы к вот-вот готовой родить телушке. Спустя недолгое время к Праске пришел стражник и вместо приветствия спросил, не сподобившись даже шапку снять:
  - Правда ли, что твоя дочь выздоравливает вопреки словам лекаря?
  - А чавой? - приняв излюбленную скандальную позу, то бишь уперев руки в бока, угрожающе прищурилась женщина. - Ты знаешь, что у нас тут, в пригороде, за лекарь, а? Он скорее в могилу сведет, нежели вылечит! До смерти залечит! Чаво ж удивляться, что его слова не сбываются?.. И слава Вилясу, что не сбываются!
  - Правда ли то, что этой ночью ты приютила некую неизвестную Меланью? - спокойно продолжал стражник, ничуть не удивленный бабской склочностью.
  - Было такое... К чему эти расспросы?!
  Но детина не ответил, вышел, хлопнув дверью, да только его и видели.
  Через некоторое время двое стражников следовали за Меланьй в базарной толпе, переглядываясь между собой. Приблизившись к молодке, один дернул подбородком в ее сторону и неожиданно перехватил женщину под руку.
  - Здравствуй, красавица, - выставляя напоказ кривые зубы, оскалился стражник. Был он молодым, высоким и тощим, как жердь.
  Меланья растерялась. Тут второй стражник, полная противоположность напарника, коренастый и толстый, подхватил под другую руку.
  - Пустите! - дернулась наша панна. Не успела она и глазом моргнуть, как запястья скрутили жесткой веревкой, а в рот сунули какую-то тошнотворного запаха тряпку.
  - Глаза завяжи, сия поганка зело очаровать ими может.
  В ту же колодежку очи Меланьи были завязаны. Узел на затылке вышел столь крепким, что, казалось, глаза вот-вот уйдут глубже в череп.
  Стражники куда-то ее повели; каждый со своей стороны то и дело подгонял шлепками, причем не по спине. Из похабных шуточек Меланья никак не могла уразуметь, что происходит, пока один не сказал:
  - Не холодно тебе, а? Легко ведь одета, наверняка замерзла!.. - толстая рука обняла стан, Меланья возмущенно трепыхнулась, стряхивая ее. - Но это ничего, - продолжал коренастый, - завтра поплаваешь - и, того гляди, отогреешься.
  "Поплаваю? - повторила Меланья мысленно. - Не в колдовстве ли меня, чай, обвиняют? О покровитель наш, что делаешь ты со мною!"
  Молодую женщину грубейшим образом втолкнули в дверной проем, она споткнулась о порог. Едва упавши, тут же была вздернута на ноги.
  Спуск по ступеням, сырость. Скрип несмазанных петель. Тепло от огня.
  - Можете развязать глаза, чары бессильны против меня, - с ленцой приказал незнакомый голос. Повязку на глазах сняли, но от связывающих руки пут не избавили и кляп изо рта не вытащили - почему-то самоуверенный командир, не боящийся колдовства, такого распоряжения не отдал.
  - Идите.
  Меланья поморгала, прогоняя цветные пятна от тугой повязки, и с содроганием огляделась. Ее завели в полутемную комнату со сводчатым потолком, по всей видимости, пыточную камеру - судя по наличию так называемого Стольником "традиционного набора": заржавелых щипцов на каминной решетке, ощетинившегося шипами кресла и дыбы. Также в помещении наличествовало что-то навроде прислоненного к стене гроба да чуть выгнутого посередке стола с железными запястьями для удержу.
  Камера прямо из сказок-страшилок, некогда рассказанных Стольником. Из них Меланья знала, что ведьм не пытали, сразу бросали в реку с камнем на шее и смотрели, всплывет ли; пыточную же использовали в основном для сознаний преступников и подозреваемых.
  У стены, забросив ноги на стол, вальяжно развалился главный тюремщик - средних лет мужчина с виднеющимися сквозь распущенный ворот зарослями на груди, сальными темными волосами, короткой щетиной и черными жестокими глазами. Выражение лица его было так мерзко, а на губах играла столь нехорошая усмешка, что Меланья не могла смотреть на него и колодежки. Впечатление сложилось о человеке грубом, пошлом и греховодном. Даже стоять пред ним было неприятно - ощущение возникало такое, словно на людях догола раздели да еще плясать заставили.
  - День добрый, - глумливо поприветствовал мужчина. - Стоишь пред лицом Эдарда, начальника тюрьмы и вершителя судеб в ней находящихся. Поклонись.
  Наша панна вскинула голову.
  - Гордая, значит, - довольно протянул Эдард. Убрал ноги, подался вперед, опершись о столешницу. - Ты знаешь, страх как люблю гордячек! Пожалуй, можно даже кляп вытащить, интересно с тобой поболтать... - он неспешно подошел, вытянул кляп. Меланья попятилась.
  - Что за мерзкая тряпка?.. - брезгливо держа кляп двумя пальцами, Эдард метко зашвырнул его в камин и внезапно сжал Меланье предплечье да дернул к себе со словами: - Потанцуем?
  - Не с тобой, - вырвалось у молодки.
  - Ух! - выпятив губы, показушно нахмурился Эдард. - Какой резкий отказ! Кто-то из нас может не пережить его!..
  - Виляс рассудит, - спокойно бросила Меланья. Сквозь тихую отрешенность на ее лице ни одна эмоция не проскользнула.
  Эдард испустил пару ироничных смешков.
  - Глупо верить в какого-то невидимого мужика, который постоянно находится средь нас. Власть имущим нет наказания. А из нас двоих, позволь отметить, власть имущий только...
  Грохот посыпавшихся с каминной решетки щипцов не дал ему договорить.
  - Мышка пробежала, хвостиком махнула? - саркастически поинтересовалась Меланья.
  - Крысы, - уверенно заявил Эдард, прекрасно видевший: щипцы лежали на расстоянии друг от друга и все разом пасюком спихнутыми быть никак не могли. - Итак, вернемся к нашему делу.... Не правда ли, ребята из городской стражи весьма проворны? Отыскали тебя почти сразу после донесения...
  Он сверился с бумагами на столе и сообщил:
  - Ты у нас обвиняешься в колдовстве без разрешения, и завтра будешь подлежать проверке рекой. - Эдард снова вскинул на нее глаза, проверяя, как восприняла весть.
  - В чем заключалось мое колдовство, можно ли узнать?
  - Так-так... чарами способствовала выздоровлению девочки, коей лекарь предвещал явную смерть.
  Брови Меланьи чуть заметно дрогнули. "Не могла Праска так поступить! Пусть я знаю ее со вчерашнего дня, но... Не она это!"
  - Кто донес?
  - Некая Юшка, проживающая неподалеку от места происшествия.
  - Что ж... Виляс рассудит.
  - Да что ты заладила - Виляс, Виляс, как монашенка, в самом деле!.. - обходя круг нее, воскликнул Эдард. - Может, попробуешь оправдаться?
  Несказанное "я буду рад" повисло в воздухе и отразилось в черных глазах.
  - Не буду доставлять тебе такого удовольствия, - глядя в одну точку, обронила Меланья.
  - А несколько другого рода доставишь? - шепнул на ухо Эдард.
  От ответа Меланью избавил стук в дверь.
  - Пан начальник! Вам приказ от князя, - донеслось из коридора.
  - Входи!
  - Князь к себе требует, желает из ваших уст услышать окончание истории заговорщиков.
  - Сейчас буду, - буркнул Эдард. Посланец, поклонившись, вышел.
  - Вот беда! - Главный тюремщик развел руками. - Не дали нам пообщаться, уж извини. Но я обещаю продолжить беседу, едва лишь вернусь. Хорошо?.. - он поддел большим пальцем ее подбородок и велел: - Увести!
  "Ужасный, мерзкий, бесконечно мерзкий человек! Как таких земля носит? - с той брезгливостью и отвращением, с коими Эдард говорил о кляпе, думала Меланья о нем самом. - Васель, милый Васель! Где ты, голубь мой сизокрылый?.."
  Возле лестницы, у пыточной, смыкались три длинных-предлинных извилистых коридора с рядами узких темниц по обе стороны прохода. На стенах чадили воткнутые в редкие кольца факелы, по освещенным местам тенями шмыгали крысы. Некоторые заключенные обвисли на решетках и провожали идущих затуманенными взглядами; Меланья испуганно косилась на осунувшиеся, страшные лица. От непередаваемого запаха нечистот и гнили к горлу подступала тошнота.
  Тюремщик привел Меланью к выделенной ей темнице, впихнул за решетку и погрозил пальцем: не балуй, мол. Вскоре его шаги затихли дальше по коридору.
  - За что? - только он отошел, спросила запертая напротив светлокудрая девушка.
  - Колдовство, - отвечала Меланья.
  - И меня, - кивнула незнакомка. - Пятый день сижу, уж смирилась, нарыдалась. Завтра день недельной казни. Всех, кого успели схватить за неделю, утопят... Приставал к тебе Эдард?
  - Откуда знаешь?
  - А, он же к любой пристанет, тем более приятной глазу. Слава Богу, его постоянно зовут к себе то князь, то еще кто, а начиная с вечера, я слыхала, он гуляет по корчмам. Так до меня руки его и не дошли. Тьфу-тьфу-тьфу...
  - Чур-чур, - поддержала Меланья, крестясь.
  Мимо прошествовал паренек лет шестнадцати. У Меланьиной камеры он ненадолго замер, ошеломленно таращась на заключенную, и, видно, сделав над собой усилие, направился дальше, несколько раз оглянувшись на ходу.
  - Еду разносит и по поручениям бегает, - в ответ на вопросительный взгляд сказала светлокудрая.
  - Почему он на меня так смотрел?
  Собеседница пожала плечами.
  В застенках время суток определялось по приносимой еде и стражникам, спящим ночью (да и днем, бывало, тоже, что частенько вводило заключенных в заблуждение). Не выспавшаяся после двух бессонных ночей Меланья и не заметила, как заснула. Пробудилась от чьего-то легкого прикосновенья к руке.
  - Похлебка, панна, - вежливо сказал присевший на корточки паренек, сквозь решетку подавая миску страшного вида - в грязи на ней четко, как на снегу, виднелись следы пальцев.
  - Я лучше голодной помру.
  - Воля ваша... - он отвернулся было, но, поколебавшись, все-таки выпалил: - Вы, позвольте, до одури похожи на мою пропавшую сестру.
  - Да хоть на прабабку. Какая разница, на кого я похожа - завтра меня утопят.
  Паренек покорно склонил голову, подхватил большущий поднос с мисками и отправился разносить дальше. Вскоре за Меланьей пришел стражник - Эдард вернулся.
  "Господи, сохрани ежели не завтра, то сейчас!" - взмолилась молодая женщина. Стражник бодро вышагивал впереди, знал, не оглядываясь, - бесшумно шагающая следом ведьма никуда не денется со связанными запястьями. И в тот миг, когда Меланья в третий раз попросила Виляса сохранить, кто-то дернул ее за руку, и, не успевши пискнуть, она очутилась за поворотом.
  Разносчик еды приложил палец к губам и показал следовать за ним. Этот изгиб коридора освещался не ахти как, один из двух факелов только догорел, потому Меланья заметила проем в полу, чуть в него не упавши. Юноша показал рукой вниз, бросил беспокойный взгляд в ту сторону, где скрылся стражник. Меланья не теряя времени бесшумно сбежала по крутым каменным ступеням.
  - Я вспомнил слова священника, - высекая огонь и запаливая прихваченную свечку, шептал спустившийся следом юноша, - он всегда проповедует: за добрые дела Виляс возвращает утерянное. Быть может, оказав помощь вам, столь похожей на сестру, я верну ее... Спешите. Ход короток, прям, ведет в город. Мне нужно назад.
  С шорохом легла на место скрывающая ход плита. Не успела Меланья и сажени пройти, а до слуха уже донесся вопль: "Сбежала! Побег! Ведьма сбежала!". Подобрав юбку, молодая женщина припустилась бегом. Совсем скоро сырой ход закончился еще одной лестницей. Последняя преграда, закрывающая выход деревянная ляда, никак не поддавалась, и Меланья отчаялась, выбившись из сил. Но люк, благо, таки распахнулся, осыпав ее комьями земли, которая была утрамбована сверху.
  Вылезши на свет божий в темном безлюдном проулке, Меланья поспешила на широкую улицу, ведущую, как оказалось, точнехонько к замку. Темнело. Покамест Эдард не поднял на уши весь Горград (чего, собственно, не сделал из боязни быть снятым с поста, вместо того тихо разослав на поиски своих людей), была возможность найти крестного.
  Купцы закрывали лавки; хозяева корчм и шинков зажигали у дверей тусклые слюдяные фонари иль, кто победнее, факелы. Улица была неимоверно запружена различным людом: слугами и селянами, конными и пешими, представителями от самых низших до высших сословий. Буквально поколодежно по мощеному камню грохотали кареты с зачастую плотно задернутыми занавесками. Кучера покрикивали, нерасторопных награждая плетью: "Дорогу, разойдись!" Меланья своим видом ни у кого не вызывала ни интереса, ни сочувствия - горожане привыкли к разномастным нищим, которые частенько облачались в потерявшую приличный вид господскую одежу. Даже без каких-либо чар наша молодка похожа была на побирушку - ежели судить по безнадежно испорченному платью ее, растрепанным косам и замурзанным щекам.
  ***
  Стража впускать Меланью в замок, естественно, отказалась, загородила ворота алебардами. Когда же молодая женщина упомянула о Стольнике, утаив, кем писарь ей приходится, стражники переглянулись, и один из них, засомневавшись-таки, бросил взгляд на окна пиршественной залы, где князь сейчас изволил ужинать вместе со всеми приближенными панами.
  - Родственница, говоришь? - задумчиво пробормотал засомневавшийся стражник, который раз окидывая Меланью взором. Она кивнула.
  - Пан, прошу, скажите ему, что прибыла Меланья по очень важному делу.
  - Стой, - второй стражник удержал напарника, собравшегося было отправиться к Стольнику. - Ты уже принял, что ли?.. Мало ли сброда шляется окрест, так теперь что, каждого к вельможе провожать?
  Молодая женщина отчаянно хрустнула пальцами и, сорвавши с шеи серебряную цепочку с крестиком, протянула ее недоверчивому стражнику с такими словами:
  - Только скажите: Меланья пришла. Не нужно провожать. Жизни и смерти вопрос, не откажите в помощи, Вилясом молю!
  - Журко, не кажется ли тебе, что сия пани бывала уж в замке и мы ее видели доселе? - мгновенно переменившись, вопросил недоверчивый. Цепочка сгинула невесть в каком из его карманов.
  - Ты не спи - иди, передай, чего просят.
  Напарник удалился.
  - Пан писарь, - зашептал он на ухо Стольнику, достигнув пиршественной залы. - Там у ворот странная барышня, говорит, к вам, живота и смерти дело. Одета не лучше нищей, Меланьей назвалась. Впустить?
  - Меланьей? - повторил Стольник, нахмурившись. Мысли его запрыгали, как горошина в пустой бутылке.
  - Прошу меня извинить, княже. - Писарь откланялся и, покинув залу, заспешил по коридору. Не поспевая за его скорым шагом, стражник, как пес, трусил следом. Теряясь в предположениях, Стольник быстро пересек внутренний двор и, еще издали выглядевши Меланью, обеспокоился не на шутку. Отпихнувши в сторону стражника, растерянный Стольник молча заключил крестницу в объятья. Меланья прижалась лбом к его груди.
  - Что стряслось, Мелюшка? - дрогнувшим голосом спросил писарь.
  - Много чего... - глухо молвила молодая женщина. - Вспоминать страшно...
  Не ощущая больше ни гнева, ни страха, ранее сил прибавлявших, Меланья вдруг почувствовала, что ноги не держат ее. Слабость мгновенно разлилась по всему телу. Впрочем, сознания Меланья не утратила и помнила, как крестный, подхватив ее, словно пушинку, на руках отнес в покой и уложил на пуховую перину.
  Стольник отдал слуге приказ заварить укрепляющего снадобья и раздобыть бульону, а сам присел в ногах крестницы, не сводя с нее, на себя не похожей, до невозможности изнуренной, глаз. После, когда вернулись прочие кроме слабости чувства, Меланья была несказанно благодарна ему за отсутствие расспросов. У нее не было сил отвечать. Мысли ворочались тяжело и лениво, изредка трепыхаясь в отчаянности, как увязающая в киселе муха. Время от времени молодка надолго закрывала глаза, а когда снова открывала их, Стольник все так же сидел, не шелохнувшись.
  Лепкар исполнил приказание: внес миску с бульоном и исходящий паром отвар в деревянной кружке. Поставив поднос на столик, слуга шепотом предложил:
  - Пан Стольник, быть может, ей целителя надобно?
  - Не нужно. Я и без него вижу, что она сильно ослабла. Ступай себе. - Стольник ложкой зачерпнул снадобья, подул и, приподняв Меланье голову, осторожно напоил. Так повторялось до тех пор, покудова все снадобье ложка за ложкой не было влито в обессилевшую крестницу. Прошло некоторое время, пока слабость немного попустила.
  - Лучше?
  Меланья кивнула.
  - Говорить как, можешь?
  Снова кивок.
  - Они сгорели... Все мои родные.
  - Господи! - охнул писарь. - Как так?
  И Меланья поведала ему все, не утаивая ничего, начиная от предсказания вещуньи. Страшно спокойная речь ее то и дело теряла связность и прерывалась. Лицо постоянно оставалось отрешенно-каменным, несмотря на то, что, изливая душу, молодая женщина снова переживала выпавшее на ее долю. Стольник не перебивал и не торопил, ошеломленный случившимся в целом и истиной сущностью родной сестры в частности.
  Удивительная вещь - память! Недостоверно сохраняет она потрясения, и сие свойство ее помогает людям оправляться от душевных ран. Будто стерлись в памяти Меланьи подробности страшной ночи. Не запомнила она, как рыдала, вырываясь из чьей-то хватки, не дающей броситься в огонь, не запомнила совершенно, как Хорыся уводила ее и успокаивала. Место этих деталей ранее занимало неверие, а теперь - безнадежность. Пережив приключившееся снова, Меланья больше не могла отрицать смерть близких, волей-неволей ей пришлось взглянуть правде в глаза. За принятием потери последовали безнадежность, осознание собственного бессилия и самое ужасное - чувство вины. Меланье не Гелину обвиняла, а себя. За то, что из-за глупости да затуманившей голову любви не послушала бабку Хвеську, не придала предостережению должного внимания. Не перекрестилась, пока гром не грянул. "Могла отвратить, могла, могла... И не отвратила!" - неосознанно высказывая думы вслух, корила себя молодица. Это "могла" было того хуже, что нельзя было воротить печину выбора и переиграть все, пойти по правильному пути.
  - Мелонька... Нужно смириться. - Слова давались Стольнику с трудом; тем не менее, требовалось забыть о собственном потрясении да поддержать крестницу, каковой было в сотню раз тяжче, и Стольник ободряюще сжал ее руку. Только тут он заметил, что у молодой молодки жар.
  - Не кори себя... Как случилось, так случилось. Терзания твои не помогут горю и не воротят минувшего дня. Старайся смириться, Мелюшка. Их нет, но ты живешь. Есть Васель, твой любящий муж; скоро он возвратиться. Есть я, всегда и во всем готовый помочь тебе... Нужно вытерпеть. Жизнь, знаешь ли, состоит из потерь и находок. Обретши что-либо, утратишь... Поплачь, Мелюшка, поплачь, милая.
  Лицо Меланьи ожило, утратило каменность, подбородок задрожал; сказать "не могу" не дало нежданно сдавившее грудь рыдание; из глаз, еще колодежку назад болезненно сухих, брызнули крупные слезы. Стольник притянул крестницу к себе, и она, подвывая, как избитая собака, долго плакала, прижавшись к нему. Наконец, слезы изнурили ее, рыдание стало затихать, и в конце концов на молодицу снизошел сон. Уложивши ее, Стольник вышел и беспокойно заходил по передней. Сел в кресло и снова заходил.
  "Ну, сестра! Ну, сестра!.." - без конца бормотал он. Как поступить, сообщить о ведьме куда следует или нет, Стольник не ведал. В любом случае, нельзя было оставить безнаказанным столь жестокое злодеяние, пусть даже свершенное родной сестрой. Хотя, по правде говоря, Стольник никогда не был особо близок с ней и братские чувства не шибко противились. Росли они с Гелиной отдельно и в детстве почти не видели друг друга.
  Своими поступками сестра доказала, что вполне может в дальнейшем свести со свету и Меланью; почему доселе она этого не сделала, оставалось загадкой. Верно, сам Виляс охранял молодку от смертного колдовства.
  Стольник правильно предполагал: Гелина после второй неудачной волшбы желала свершить третью. Однако не знал брат, что ей в том все время обстоятельства мешали. То пропадет что, то флакон с зельем из рук выскользнет, то слова заговора забудутся...
  Следующим народным страхом после морового поветрия и войны было смертное проклятье ведьмы, и Стольник боялся, что ежели сестру утопят, то она перед тем успеет проклянуть Меланью. Как известно, смертное проклятье любой ведьмы в несколько раз сильнее ее колдовства, и тут уж Виляс может не защитить...
  Поздняя печина потихоньку сменялась ранней. Первые, вторые петухи прокричали, а писарь все ходил да ходил по комнате. Так ничего и не решивши, Стольник прикорнул в кресле.
  IV
  Как ни старалась, как не убеждала себя Меланья, а с потерей смириться не могла. Слезы принесли только кратковременное облегчение, а затем чувство вины возвратилось и с еще большим ожесточением принялось рвать душу. По крайней мере, не было прежней тягостной безнадежности, мешающей залить горечь, боль и печаль слезами.
  В последующие дни Меланья обращалась в рыдания, едва лишь задумавшись об участи близких. За несколько суток проплакала она больше, чем за всю жизнь; слезы стали единственным действенным утешением.
  Вдобавок, молодую женщину охватила болезнь - сражаться с нею не было ни сил, ни желания.
  Будто всего того было мало, тревога и волнение за Васеля запустили когти в истерзанное сердце Меланьи. В одно мгновение на душе сделалось беспокойно, и беспокойство это, в дальнейшем мешая спать, вынуждало также печинами молиться. Когда на душу легла гранитная плита тревоги, недалече от вторых петухов, мучимая бессонницей Меланья слышала, как по комнате кто-то ходит, тяжко вздыхая да шаркая подошвами по полу, то приближаясь к кровати, то отдаляясь. Очи никого не видели, однако ощущение чьего-то присутствия не покидало. Благо, с третьими петухами шаги затихли.
  Стольник - кстати сказать, решивший положиться на божью защиту и оставить все как есть, хотя бы до приезда племянника - изо всех сил старался ободрять крестницу. Он не оставлял ее надолго, объяснивши князю Потеху причину частых отлучек (но не избежав его недовольства).
  По истечению трех дней Меланья, не выдержав, попросила Стольника:
  - Съездите на хутор, богом молю. Что-то так неспокойно мне в последнее время, так неспокойно! Может, Васель вернулся раньше, может, случилось что, съездите, разузнайте!
  Как тут откажешь? Собрался писарь да поехал. Меланья с нетерпением ожидала его, мысленно твердя: "С Васелем ничего не случилось и беспокойство мое напрасно".
  Вот гулкое эхо разнесло по коридору звук знакомых размашистых шагов, и вскоре Стольник вошел в переднюю. На него было жалко смотреть, столь расстроенным он выглядел; даже усы, казалось, обвисли еще боле. Дрожащей рукой писарь снял шапку и замер, прижав ее к груди, опустив глаза да не зная, как сообщить узнанную весть.
  - Что? Говорите же! - вскрикнула крестница. Учащенное биение сердца мнилось размеренными ударами молота по наковальне.
  - Васеля... больше нет в живых. Убили его.
  Осознав смысл сказанного писарем, несчастная Меланья потеряла сознание. Стольник никак не мог привести ее в чувство и кликнул лекаря. Когда тот вывел молодую женщину из глубокого обморока, она перво-наперво не могла ничего вспомнить. Но при взгляде на Стольника память вернулась к ней, и Меланья зарыдала - всхлипывая, стеная, заламывая руки и задыхаясь от переполнявших чувств. Зарыдала без слез.
  - Как?.. Кто? - едва простонала она.
  - Тремя днями ранее Васель возвращался по Гаучковой дороге... Чудом выживший слуга говорит, пан приказал назад повернуть, даже не доехав до места... Когда через яр проезжали, разбойничья шайка невесть откуда выскочила... Слуга коней во весь опор погнал, оторвался от преследования. Предназначенная ему пуля попала в Васеля.
  Бесслезное рыдание вдруг сменилось безумным хохотом, жутким, то опадающим до хрипа, то взлетающим до визга. Меланья смеялась, запрокинув голову и сотрясаясь всем телом. Стольник переглянулся с Лепкаром; у обоих мороз по коже продрал и волосы дыбом встали; ни один из них ни разу не сталкивался с подобным.
  - У нее истерика, пан. Я слышал, такое бывает при сильных потрясениях, - неуверенно сказал Лепкар.
  Стольник тоже такое слышал, а также то, какими методами вразумляют женщин во время истерик. Он выбрал самый гуманный из всех: сжал плечи Меланьи да хорошенько встряхнул ее.
  - Ну-ка возьми себя в руки! - сурово прикрикнул при этом.
  Хохот прервался так же внезапно, как и начался. Меланья несколько колодежек посидела без движения, потом взглянула на крестного и поинтересовалась со спокойной безнадежностью:
  - Скажите, как мне теперь жить? И с его смертью пытаться смириться? Говорите, что же вы!.. Как мне жить?!
  На последних словах она сорвалась на крик, снова начала задыхаться и в итоге расплакалась.
  - Тихо, тихо... - ласково шептал Стольник, одной рукой обняв глотающую слезы Меланью, а другой гладя ее по волосам. - Его уже день как схоронили. Помянем? Помянем... Лепкар, вина!
  Метнувшись, слуга предоставил оплетенную лозой сулейку и две чарки. Налил.
  - Бери-ка... - Стольник впихнул чарку в руку Меланье. - Вот так... Пей до дна. Пей, пей... Но-но, осторожнее...
  Вдовица поперхнулась, и крестному пришлось похлопать ее по спине.
  - Пан писарь! - Постучавшись и не получив разрешение входить, посыльный обратился через дверь. - Князь просит к себе.
  - Пшел вон, - рявкнул Стольник. Он, верно, был единственным вельможей, каковой мог себе позволить так обращаться с Потеховым посыльным и безнаказанно не являться по первому зову.
  ***
  - Это мне теперь, - начала Меланья сквозь слезы некоторое время спустя, когда вино расшевелило ее, отвлекло немного от Васеля и сподвигнуло подумать о связанном с ним вопросе, - надо к свекрови перебраться?
  И, только успокоившись малость, она заплакала еще пуще. По смерти мужа вдовицы зачастую оставались в его семье, и Меланья прекрасно сие знала.
  - Не убивайся, яхонтовая... Я опекуном твоим стану. Никто не будет знать, что у тебя есть свекровь, а потому и вернуться к ней не заставят. Да если заставят - я не я, коль допущу!
  - Ах, вы столь добры ко мне! - повиснув у него на шее, простонала молодая женщина.
  Следующие дни прошли для нее, как в тумане. Печаль захлестывала, сдавливая, будто удавка, горло и подавляя рвущийся крик. Меланья могла рыдать несколько печин, не осознавая того. Когда слезы ненадолго иссякали, вдова сидела нерушимо, вперив взор в одну точку и прижав к губам мокрый, хоть отжимай, платочек. Она не видела окружавшего ее, но подсознательно чувствовала чужое участие и сочувствие; перед глазами проносились картины недавнего прошлого, такого счастливого по сравнению с днем насущным. Осознание того, что больше она никогда не увидит Васеля, немилосердно краяло душу - так увлекшийся делом дознаватель мучит в застенках полуживого преступника, вряд ли уже способного что-либо рассказать.
  По временам казалось: все только страшный сон, муж вскоре должен войти, с горячностью бросить на пол шапку и поклониться ей, хозяйке своего сердца, в пояс, как всегда... И Меланья тогда переводила взгляд на дверь, смаргивала повисающие на ресницах слезы в ожидании - вот-вот, вот-вот... Но муж не входил.
  С отчужденным нетерпением вдова желала услышать шевеление в чреве, извещавшее, что в ней - новая жизнь, что родится сын Васеля и станет ей отрадой и утехой. Однако, Виляс, как видно, решил распорядиться по-другому...
  Когда удавалось заснуть, Меланья просыпалась от кошмаров и снова ударялась в слезы, которые ничуть не уменьшали сердечной боли. Однажды она вопреки обыкновению пробудилась не от страшного сна, а от ощущения чьего-то пристального взгляда. Приподнявшись на локтях, вдовица вгляделась в сидевшего в ногах... и звонкий вопль вспорол ночную тишь.
  На кровати сидел освещенный луною Васель. Посиневший, с комьями земли в волосах, с начавшим разлагаться лицом, мертвец, не двигаясь, смотрел на нее, и губы его беззвучно шевелились.
  Хлопнула дверь, в комнату вбежал Стольник; за мгновение до его появления видение исчезло.
  - В-в-в-васель! Он был тут! - сообщила насмерть перепуганная Меланья, отчаянно жестикулируя. - Из могилы восставший!.. Господи Боже!..
  Стольник будто ничуть не удивился; он стал успокаивать крестницу, а когда первое ошеломление немножко прошло, сказал:
  - Слушай внимательно, что буду говорить я. Тебе надобно возвращаться к жизни. Долее просидишь в четырех стенах - хуже сделается. Нужно отвлекать себя. Да-да, знаю, без него жизнь тебе не мила; поверь, в свое время, - тут он тяжко вздохнул, - переживал я не меньше твоего. И тогда понял: кроме времени лечит занятость. Не хотел, когда рана совсем свежа, говорить такие речи - но раз дошло до такого, раз Васель стал являться, значит, пора...
  Меланья внимала, мелко дрожа да затаив дыхание. Стольник, помолчав, продолжал:
  - Отпусти его. Виляс не может забрать его душу, ибо ты ее не пускаешь - черною тоской и слезами. Васель просит не печалиться по нему, чтобы он смог отойти...
  - Как же... как же мне не печалиться по нему? - с дрожью в голосе, свидетельствовавшей о глазах на мокром месте, прошептала Меланья.
  - Не столь тяжело, как может показаться. По смерти жены я пережил подобное и теперь помогу тебе. Уже завтра твой день наполнится разностями так, что не должно остаться времени на грусть. Как опекуну мне нужно заняться твоим воспитанием... Что? Нет, конечно, ты воспитана, однако, понимаешь ли, придворное воспитание - несколько другого рода дело...
  ***
  Вставши ни свет, ни заря, Стольник принялся осуществлять обещанное, стараясь обойти поскорей нужных людей до того, как князь зазовет на совет. С появлением Меланьи да принятия писарем опекунства лядагский правитель будто лишился обеих рук - Стольник, мягко говоря, несколько забросил должностные обязанности, часто отлучаясь к воспитаннице и пропуская советы. Видано ли - писарь на двух пирах их трех не был, а с третьего так вовсе раньше всех ушел! Другой на месте князя давно бы посадил наглеца на кол, но Потех, за несколько лет впавши в зависимость от помощи Стольника в ведении дел, планировал и вовсе спихнуть на него все деловодство, потому ни разу не воплощал в жизнь многообещающие угрозы, к писарю относящиеся.
  Но не всегда же Стольнику выставлять княжих посыльных, надо ведь и делать что-то по службе, ибо чем чаще испытывать Потехово терпенье, тем больше вероятность потерять должность, а то и голову. Оттого Стольник старался успеть все до того, как князь пробудится да приступит к делам.
  Итак, время для визита к дамам было раннее, и писарь сперва отправился на конюшни - договариваться о ежедневных верховых прогулках для воспитанницы. Постановили, что вдовицу в краткие сроки обучат езде в дамском и обычном седлах, и в хорошую погоду Меланья в сопровождении наставницы будет выезжать за город.
  Последнюю еще стоило найти да уговорить, и Стольник, зная, что раньше всех из подходящих дам просыпается пани Ежка, направил стопы свои к ней.
  Поскольку мужем пани являлся вельможа средней состоятельности, да и сама она не в семье простолюдина была рождена, Ежка довольно часто бывала на пирах и балах, но, вопреки этому, повадками своими отнюдь не походила ни на одну из придворных дам. Не любила она спать до обеда, а также подолгу находиться среди высшего общества, считая его нудным чрезвычайно. Не румянила, кроме того, лицо, не пыталась бороться со следами жизненной осени на нем. Не просила у мужа дорогих нарядов - всего-навсего пять платьев было у нее на различные случаи жизни.
  Вместо вышивания, чтения книг вслух и сплетен предпочитала пани Ежка в мужском одеянии лазить, выискивая грибы, под кустами в леске, собирать ягоды иль рыбачить. Удивительно, но с такими странными и не присущими даме увлечениями Ежка всегда точно разгадывала затеваемые против нее шутки, обладала прекрасными манерами, замечательно танцевала, учила наизусть длинные поэзии и знала несколько заморских языков. Большинство придворных считали ее несколько странной, а некоторые даже - помешанной, но Стольниково мнение было полностью противоположным.
  Писарь, извинившись за раннее посещение перед мужем Ежки и объяснив ему цель визита, прождал всего несколько колодежек, прежде чем пани явилась пред его очи.
  Деревянный пол гостиной располосовали проникающие в окна лучи восходящего солнца, и вся комната, со вкусом обставленная, была ярко освещена ими. Снаружи стояло прелестное красневое* утро, на лазурном небе ни тучки не видать; заливались в затененном палисаднике птицы, своим пением дополняя чудесное впечатление от зарождающегося дня. Пани Ежка в рассветных лучах выглядела намного моложе своих лет, сейчас ей нельзя было дать больше тридцати пяти. Впрочем, эта женщина относилась к тем, о ком вполне можно сказать: пусть на лице морщины, зато в душе всегда молода.
  После обмена приветствиями и вручения заготовленного гостинца Стольник приступил к цели прихода, описал положение Меланьи, ее утраты и душевное состояние. Пани Ежка искренне жалела писареву воспитанницу, а на предложение наставничества ответила, что, мол, вполне может заняться воспитанием вдовицы и помочь ей вернуться к жизни, а приступить к этому готова хоть сейчас.
  Кроме того, Стольник упомянул, что ему следует нанять служанку, и Ежка с живостью принялась описывать ему одну бывшую у нее на примете девушку, которую она обещалась устроить. Пани столь хорошо и красочно расписала качества девушки, что Стольник согласился нанять ее, ни разу не видев. За служанкой было послано, и, покудова она не пришла, Ежка стремилась побольше разузнать о Меланье. Стольник предупредил, что на все слова, связанные с утратами воспитанницы, наложен строжайший запрет. Только услышав "мед", "пасека" или "ярмарка", Меланья заливалась слезами.
  - Хотел и кольцо обручальное у нее отобрать, да так молила, сердечная, так просила последней памяти не лишать... - сетовал Стольник.
  Вскоре появилась скромная кареглазая Анерия, прятавшая очи под нависающей русою челкою. Пани Ежка наскоро пересказала ей узнанное от Стольника, и незадолго после того все трое уже были в замке. Всю дорогу Анерия неустанно благодарила Ежку и писаря, неоднократно повторив, мол, и мечтать она не могла о такой чести, особенно когда ее невесть за что выгнала панна Уша, избив розгой и вдобавок ославив на весь белый свет как бездельницу и бесстыдницу. Ежка открыто благоволила Анерии, верила в чистоту души и помыслов девушки.
  В ведущем к писарским покоям коридоре троице встретилась любопытная престарелая челядинка. Не постеснялась бы она с помощью хитроумных маневров выудить у Стольника что-либо о воспитаннице, чья загадочная персона всех чрезвычайно интересовала, однако писарь вовремя осадил ее. Прежде чем служанка успела слово сказать, Стольник обратился к ней, проходя мимо с невозмутимым видом:
  - Не обремененные телом души могут узнать много больше, проходя сквозь стены и безнаказанно подслушивая.
  Челядинка захлопнула рот, аж зубы клацнули, и поспешила удалиться. Не зная, Стольник попал не в бровь, а в глаз - лишь намеком на виселицу можно было укротить ее любопытство. К сожалению, не навсегда, горбатого, как говорится, только могила исправит.
  - Излишне любопытная особа? - поинтересовалась Ежка, почти никого из замковой челяди более чем в лицо не знающая.
  - Верно. Мой вам совет, - и ты, Анерия, слушай, - никогда не рассказывайте ей ничего; перевернет любую истину с ног на голову.
  Сказав спутницам подождать в передней, Стольник негромко постучался в дверь Меланьи.
  - Входите, - хрипло откликнулась молодая женщина.
  - Давно не спишь?
  - Глаз не сомкнула.
  - Молилась?
  Воспитанница кивнула и, перекрестившись перед образом, поднялась с колен. Она сильно исхудала, румянец ни следа не оставил на ее щеках, под красными глазами залегли круги. Сдвинув брови, Стольник некоторое время с прищуром разглядывал Меланью, как бы ни веря чему-то.
  - Господи милосердный! Да у тебя же седина в волосах! - приблизившись, ахнул он. И вправду, среди орехового цвета локонов выделялись седые пряди.
  - Ничего удивительного, - вздохнула Меланья.
  "Сколько нехорошего выпало на ее долю. Несчастная девочка... А ведь только жить начинает", - с грустью и жалостью подумал Стольник.
  - Я тебе служанку нанял, неприлично, понимаешь ли, воспитаннице писаря совсем без прислуги... и наставницу нашел. Помнишь, что обещал ночью?
  - Как же. На свою беду, я помню все до малейших мелочей...
  - Надобно, значит, забыть. Обе ждут в передней. - Стольник жестом указал на дверь. Только он познакомил Меланью с Ежкой и Анерией, как посланец передал призыв князя.
  - Тебя обучат верховой езде, и каждодневно, начиная со дня сегодняшнего, будешь выезжать на прогулки. В конюшне хоть сейчас готовы предоставить лошадь. Пани Ежка сопроводит тебя. Вроде все сказал... Буду вечером. Ага, и последнее: смотри мне, гони в шею печальные мысли!
  Поцеловав крестницу в лоб, Стольник ушел.
  - Так,- командирским тоном молвила Ежка, - паненка умывалась уже?
  Мелаnbsp;- Вот беда! - Главный тюремщик развел руками. - Не дали нам пообщаться, уж извини. Но я обещаю продолжить беседу, едва лишь вернусь. Хорошо?.. - он поддел большим пальцем ее подбородок и велел: - Увести!
нья помотала головой.
  - Анерия, будь добра, воды.
  Ничего не зная на первых порах, служанка с Лепкаром отправилась за водой. Ежка подвела Меланью к окну.
  - Погляди: погода столь чудная, что каждая колодежка промедления - грех, -молвила она, взглянув на вдовицу проницательно. - Можно ль узнать, когда пани в последний раз выходила на улицу?
  - Не помню... Я не ведаю, сколько дней прошло... с тех пор, как узнала...
  - Ничего... - произнесла Ежка мягко. - Душа затосковала, и сидение на одном месте еще более усугубило это. Лошадь, постоянно находясь в стойле, вовсе зачахнуть может, и человек также.
  Принесли полный кувшин и таз для умывания. Плеснув в лицо холодной воды, Меланья ощутила себя немного лучше. Фыркая, как кошка, она продолжала умываться, покудова не закоченели руки.
  - Заплести вам косу, пани?
  - Не нужно, сроду я сама заплеталась. - Пальцы привычно переплели три пряди и связали конец косы черным бантом.
  - А какое платье вы хотите надеть для прогулки?
  - Разве есть выбор? - недоуменно вопросила Меланья. Дотоле одевалась она неосознанно, в одно и то же раздобытое Стольником траурное платье, на ночь вешаемое на спинку кровати. Сегодняшний день не был исключением; даже не знала вдовица, что есть другие. Кроме того, Меланья только теперь обратила внимание на видную невооруженным глазом дороговизну наряда, который одевала ежедневно.
  - Пан Стольник говорил смотреть в сундуке. Позвольте заглянуть?
  - Заглядывай...
  - Ого-го! - воскликнула Ежка, когда все трое склонились над полным различного добра сундуком. - Можно лавку открывать!..
  Меланья перебрала несколько аккуратно сложенных нарядов. Все траурного цвета, но из различных дорогих тканей, богато украшенные - жемчугом, тончайшими кружевами, перламутром, золотой и шелковой вышивкою. Глаза челядинки заблестели, будто звезды.
  - Красотища какая... - восторженно выдохнула Анерия.
  - Но зачем мне столько платьев? Таких платьев...
  - Пан Стольник говорил также не принимать отказов, - вспомнила служанка. Голос ее дрогнул от сожаления того, что у нее нет ничего подобного. Уж она-то не колебалась бы, не думала долго, какое выбрать!
  - Молодой женщине один вид ее в красивом наряде поднимает настроение, - вставила Ежка, снова вернув командирский тон. - Так что выбирай скорее, панна.
  - Мне бы которое попроще...
  - Попроще! Нет тут, попроще. Вот, - не глядя, пани Ежка вытянула из сундука платье и подала Меланье. - Вперед, за ширму.
  Вдовица не без Анерьиной помощи переоделась. Собственный вид вправду ей понравился.
  - Полагаю, приготовления окончены! Скорее, скорее! Торопись, панна, не то пока мы выйдем, на дворе уж вечер настанет; а я, по правде, боюсь вечерних прогулок.
  Тут Ежка немного приврала, ибо нередко безо всякого страху бродила в сумерках по леску, ничуть не страшась ни убийц, ни насильников. С первыми никак не удавалось встретиться, чтоб испытать, не дрогнет ли рука с пистолетом, кой всегда брала с собою, а вторым по причине немолодого возраста была вряд ли интересна.
  Снова встретившаяся любопытная челядинка мгновенно разнесла весть, что писарева воспитанница наконец соизволила выйти из покоев. Выглядит она, мол, весьма плохо, - то ли горюет так, то ли у Стольника плохо живется.
  Как уже говорилось, все любопытствовали поглазеть на опекаемую Стольником, но так как она не выходила из покоев, сие доселе мало возможным представлялось. К писарю зачастили с визитами те, кто ранее был не более чем знакомыми, - Стольник никого не впускал. Князь! - и тот спрашивал порою за воспитанницу, интересуясь, собирается ли Стольник показать свой драгоценный скарб свету.
  Всех интересовала загадочная опекаемая, и потому по замку поползли разнообразные слухи на любой вкус. Одни придворные судачили о прошлом Меланьи, строили различные предположения на этот счет. Другие упорно утверждали, что они видели ее ранее, с мужем, а теперь она осиротела да овдовела. Люди с особо бурной фантазией даже предполагали, что у Стольника с его таинственной воспитанницей роман. Словом, однообразную замковую жизнь с наскучившими всем интригами появление Меланьи весьма взбудоражило.
  ***
  - Неплохо, неплохо для первого раза, - скупо похвалил конюх, ехавший рядом и готовый в любую колодежку подхватить вдовицу, если та выпадет из седла.
  До сего момента Меланья ни разу не ездила верхом - несмотря на то, что муж питал к лошадям особую душевную слабость, он не успел научить ее. На удивление, верховая езда не показалась ни сложной, ни страшной. Чего скрывать, непривычно было управлять лошадью, да и к покачиванию в седле при ходьбе и тем более рыси надобно привыкнуть, но в целом впечатления остались приятные. С высоты всадника и после долгого сидения в четырех стенах Меланье все казалось необычным; забавлял будто уменьшившийся рост людей.
  Распрощавшись с конюхом во дворе княжьих конюшен, панны выехали из города. Сад за стенами озеленился, и молодая листва изумрудно блестела, дробя лучи света на мелкие пятнышки. Жаворонкова трель с журчаньем переливалась в воздухе подобно ручейку; из сиреневых кустов доносился веселый щебет ласточки. Белые бабочки порхали над маленькими солнышками одуванчиков, росших при дороге. Невесть как затесавшийся в их ряды высокий куст укропа был весь облеплен золотистыми жуками.
  Все в зеленом храме жизни - пение птиц, стрекот кузнечиков, когда-никогда мелькающие в свежем воздухе стрекозы, драгоценными камешками взблескивавшие на солнце, шепот ветра в листве - наполняло воодушевлением, верой в хорошее, доброе, светлое. Сама погода погожего денька несла в себе легкое опьянение.
  - Вы были правы, пани Ежка. - Меланья вздохнула полной грудью, словно от оков освободившись. - Каждая колодежка промедления стоила дорого.
  - Сколь бодрит весна, всего королева... - пропела наставница.
  Меланье вспомнилось, что в это время отец извлекал из подполья ульи с нетерпеливо жужжащими пчелами да перевозил их на полянку в лесу. Начиная с середины красня он перебирался жить в сторожку при пасеке, до осени бывая дома раз-два на неделе. С собою отец брал одного из кобелей, немного пороху и пистолет. Меланья с Ивасем носили на пасеку еду и подолгу оставались сидеть в тени раскидистой липы, с удовольствием слушая батюшкины байки.
  Перед глазами живо возникла картина залитой солнцем пасеки: ненадолго зависая в воздухе, пчелы замирают на цветках и снова возвращаются в ульи; рослый черный кобель, мирно спящий у ног, с виду столь безобиден... Но хозяева-то знают, что прошлым летом он задавил матерого волка и едва не загрыз забредшего к сторожке пьяницу... Сопение пса, перестук дятла и пчелиное жужжание усыпляют лучше любой колыбельной.
  Сидя в комнате, Меланья непременно расплакалась бы, но, едучи верхом по чудному храму жизни, она впервые испытала печаль светлую, не рвущую душу на куски.
  Сад закончился; дорога, спустившись с холма, вывела в поле. По морю зреющей ржи гонялись друг за другом гонимые ветром волны. От реки, каковая угадывалась за машущим метелками камышом, доносилось кваканье лягушек.
  - Поедем через мост, - скомандовала Ежка, подбадривая сбившуюся на сонный шаг лошадь. Легкой рысью панны поскакали к реке.
  Если сад давал воодушевление, то поле - неисчерпаемую свободу, волю, которая пьянила не хуже вина, замечательно очищая душу от остатков скопившейся грусти.
  - Почему я раньше не искала утешения средь природы, добровольно заключив себя в четырех стенах! - крикнула Меланья скачущей впереди Ежке. Та удовлетворенно улыбнулась и придержала кобылу.
  - Природа всегда была для меня вторым домом; терпеть не могу сидеть взаперти, как пленница какая!.. Потому некоторые называют меня полоумной. Верить им или нет - дело каждого; я в свою очередь считаю особ высшего света полоумными и вот почему: вместо того чтоб наслаждаться буйством весны, они покрываются пылью, а потом и мхом обрастают, обсуждая чужие жизни. Никогда не понимала прелесть этого занятия.
  - Хорошо, я не из их числа.
  - Пани Меланья не росла средь них, но ее еще могут сделать такою.
  - Выросший в деревне таким не станет.
  - Общество незаметно ломает под себя; я знавала несколько людей, неимоверно изменившихся под его влиянием. Сломаешься ли ты - вопрос времени.
  - А ежели буду редко появляться в высшем обществе?
  - Не получится - обязывает опекунство пана писаря. Немного погодя я начну обучать тебя придворным манерам, танцам, пению. О, - Ежка приятно рассмеялась, - вижу, удивилась. Наверное, впервые соотнесла меня и танцы? Признаю, я несколько противоречивая женщина.
  Впервые со времени пожара Меланья улыбнулась.
  - Впрочем, рассказывать о поведении в обществе я могу и сейчас начать. Вот, к примеру, есть такая противная штука - надобность поддерживать светскую беседу... Я, скажу честно, страшно не люблю эти беседы... Сидишь и как... хм, пожалуй, пропустим неприсущее даме слово... сдержано, обязательно сдержано, не то в миг "ославят" сумбурной особой, говоришь о меркантильных глупостях да жеманно смеешься, - Ежка донельзя забавно передразнила коронный смешок придворных дам. - И при этом чувствуешь себя неимоверно глупо... Но таковы неписаные правила, ничего не поделать, и без поддержания беседы не обойтись. О чем говорить? О погоде, швеце (но ни в коем случае не жаловаться на дороговизну его услуг, не то сочтут скрягой), планируемой княжьей охоте, предстоящем пире, блюдах на пиру... "О, сколь дивен на вкус сей салат, не находите?" - "Да-да, всецело согласна с вами! Не знаю названия этой специи, но она определенно пришлась мне по вкусу!" Вобщем, как видишь, сплошное притворство, постоянное "а не то"... Но давай, не давай повода, обязательно наделят одним главным качеством - будь то угрюмость, потешность иль неприличная искренность.
  - Даже если мало с кем говорить?
  - Тогда уж подавно! Окрестят скрытной, нелюдимой.
  - Ужасно, Господи, ужасно, - качала головой Меланья.
  - Но ты не бойтеся, пани! Со знанием недостатков общества находится в нем и мысленно подшучивать (а поводов для шуток подают, хоть отбавляй) вельми весело...
  Ежка прямо-таки очаровывала искренностью да открытостью. Еще до конца Меланья перешла на свойское "ты", позволительное в ее возрасте только по отношению к близким родственникам, хорошим знакомым или сверстникам. Не желая возвращаться в замок, Меланья с легкостью уговорила Ежку обучаться светским манерам в саду, и они, вернувшись, до сумерек сидели под сиренью, беседуя вполголоса.
  Стольник с большой радостью слушал, как они провели день. Чудотворница Ежка по-настоящему возвращала Меланью к жизни, очень благотворно влияя на нее.
  ***
  Но стоило молодой женщине остаться одной, как боль, страх и печаль вернулись, тяжко навалились все разом. Свеча на столике плакала воском, но свет не отпугивал лезущие в голову кошмары. Меланья попыталась достоверно представить себе вольное поле, пышущий жизнью сад - не смогла. Тогда вдовица опустилась на колени и, плача, принялась молиться. Спать было страшно - вдруг Васель снова придет?.. Заснула в поклоне, неизвестно в который раз повторяя моление.
  Он пришел. Во сне.
  Во всем белом, нежно улыбающийся муж шел по пронизывающей поле дороге, а Меланья глядела на него, стоя в саду на холме. За ним бежали две лошади - вороная и белоснежная. Они встряхивали длинными шелковистыми гривами и будто вовсе не касались земли копытами.
  Приблизившийся муж распахнул объятия и крепко-крепко обнял ее, прижавшись щекой к волосам, как любил делать при жизни.
  - Умница моя... Борись. Я буду рядом, дабы хранить и помогать.
  Легко, едва ощутимо уста соприкоснулись с устами...
  Проснулась Меланья со спокойствием и светлой печалью на душе.
  ***
  После того сна рана стала покрываться коркой и уже не болела от каждого прикосновения, от мимолетной мысли или слова. Меланья ощущала мужнино присутствие и защиту. Всегда он был рядом и неслышно говорил, когда наворачивались слезы: "Не плачь". И Меланья не плакала. Первое время крепилась, а потом в этом отпала надобность.
  В отличие от Стольника, молодая женщина совершенно не страшилась Гелины, верила в защиту мужнюю и Вилясову, верила также в наказание, которое обязательно должно снискать ведьму. Однако крестный, оставаясь верным поговорке "на Бога надейся, но и сам не плошай", все же посетил священника, дабы обновить в памяти способы защиты от чародейства.
  Отныне Меланья особым образом заплетала косу и постоянно носила на одежде булавки, к изнанке приколотые. Она отговорила крестного сообщать о ведьме, утверждая, что Гелина не избегнет наказания и без их участия. Писарь дивился отсутствию желания мести, но на своем не настаивал; вместо того он усердно исполнял капризы воспитанницы. Первейшим из них, к слову, была должная благодарность Праске. Женщине и ее дочке отправили гостинцев, а невдолге и сама Меланья стала заезживать к ним.
  Заметив восторг, с которым крестница говорила о лошадях и других друзьях человека, Стольник невдолге принес ей двухмесячного щенка хортой борзой. Гладкая черная шерсть его так и лоснилась, нос влажно поблескивал, а хвост непрерывно вилял. Доверчивый щенок ластился ко всем подряд, за что получил кличку Ласт. Пес был приучен к людям и не боялся толпы; спал в ногах Меланьи, покорно трусил на поводке и легко поспевал за рысью лошади. Много времени проводя с Меланьей, Ласт скоро признал в ней хозяйку. Она же буквально влюбилась в забавного щенка и за короткое время очень привязалась к нему, целиком и полностью взяв на себя связанные с ним заботы и хлоп̀оты.
  Несмотря на всеобщий интерес, Меланью каким-то чудом никто ни разу не остановил, не попытался завязать с нею разговор. Это обстоятельство несколько удивляло Ежку, ровно как слова вдовицы, что от нежелательных встреч и бесед ее бережет муж.
  ***
  Расцвела сирень, по ночам в кустах под окном заливались соловьи да звенели сверчки. Стольник спросил Меланью, не хочет ли она, случаем, побывать на устраиваемом вскоре пиру? Крестница не имела ничего против. Она неплохо усвоила придворные манеры и не стеснялась показаться средь господ, ибо чувствовала себя вполне им равною. Кроме того, наличествовала некая доля любопытства - таково ли на самом деле общество, каким охарактеризовала его Ежка?
  На пиру собралось человек с сорок вельмож, прославленных офицеров да их дам - в большинстве своем молодящихся престарелых женщин. Панны сии были схожи друг с другом, что сестры, - одинаково томно обмахивались они веерами да закатывали глаза при какой-нибудь интригующей фразе. Несколько дочерей немногим отличались от матушек, фальшь сквозила в их взглядах, словах, жестах.
  Можно по праву сказать: не гусляр и не сказочник, а Меланья привлекала к себе наиболее внимания. Молодая женщина на фоне усыхающих панн казалась истинной розой и красотой затмевала, к тому же, немногих сидящих за столом панночек. Ежка, которая в поддержку Меланье пошла с нею, только посмеивалась и едва успевала меткими высказываниями охлаждать пыл кавалеров, кои так и норовили поухаживать за смущенной вдовицей. Только кончалась беседа с одним, другой тут же завязывал новую; сам Потех прислушивался и время от времени шутливо осаждал слишком разошедшихся кавалеров:
  - Поумерьте пыл, молодцы, не с войны же вы! Панна Меланья еще испугается вашей живости и боле не придет.
  Князь пребывал на середине жизненного пути и сиял радостью, как солнце в зените. Не блистал он красотою, но веселость нрава с лихвой это окупала. По заграничной моде Потех носил черный парик с длинными завитыми буклями и тонкие темные усики. Меланья никогда бы не подумала, впервые увидевши его не в замке во главе пиршественного стола, что он - князь. Не было представлявшихся ей гордости да властности в чертах его.
  Необычное внимание и застольный шум, за которым не расслышать было чудной игры гусляра, быстро утомили Меланью. Раздраженная, она прибегла к универсальной отговорке дам, то бишь сослалась на головную боль, и вместе с Ежкой удалилась.
  По пути наставница заметила:
  - Ой, чую, скоро пан Стольник попотчует сватов тыквами.
  - Ага, надо будет сказать ему, пусть гонит к бесам собачьим, - огрызнулась Меланья.
  - Ну-ну, Рысковца еще помяни, самое оно для воспитанницы писаря.
  - Для воспитанницы, для воспитанницы... Прежде всего я человек, и когда хочется ругаться - буду; а когда не будет охоты посещать пир - не пойду... А уж ее не будет!.. Ха, надо же, как все оживились!.. Словно живую игрушку получили!.. Тьфу на них!
  - Меланья! - строго прикрикнула Ежка. - Следи за речью, а то ненароком как ляпнешь нечто подобное на людях...
  - Отныне при посторонних вовсе разговаривать не буду. И на пиры ходить - тоже, - по-детски ответствовала Меланья. Ребячество фразы отнюдь не сочеталось с обликом произнесшей ее - молодую женщину перекосило от раздражения, в прищуренных глазах пылал огонь. Она походила на шипящую кошку, чьи когти весьма опасны даже для ласковой хозяйской руки.
  - Думаешь, коль не будешь посещать пиры да балы, то сможешь, как раньше, избегать внимания? Что ж, надейся, чем Р... - Ежка вовремя спохватилась и спешно закончила: - Виляс не шутит.
  Но все ж кое-что хорошее со злополучного пира запомнилось: покамест не усилился застольный гам, она наслаждалась игрой гусляра. Звучание его инструмента показалось столь сказочным, что вдовица, недолго думая, попросила крестного раздобыть гусли.
  И, надо признать, Меланья уже после двух недель играла весьма недурственно. В ее музыке воплотились печаль утрат да очарование расцветшей природы. Во время игры Меланья теряла контроль над руками, и неподвластные воле пальцы, казалось, жили своей жизнью, удивляя получавшимися мелодиями. Несмотря на то, что вдовица играла чаще всего по наитию, выходило на удивление хорошо. Струны пели мягко, как переливы ключевой воды на камнях, кристально чистые звуки причудливо сплетались друг с другом в удивительную, сладостную музыку. Особенно чудно звучали гусли в лесу иль у реки - в полном единстве с природой.
  Ежка, ни с каким инструментом не знакомая, но трезво оценивающая, скупо хвалила и указывала на слабые места мелодий, а порою, забывшись, принималась хлопать в ладоши от восторга. Но наставница быстро спохватывалась, что разбалует вдовицу и та под потоком льстивых славословий забудет стремление к совершенству.
  - Захвалю я тебя, ой захвалю! Не доведут к добру мои восторги!.. - всегда полушутя, полусерьезно говорила в таких случаях Ежка. - Смотри не зазнайся!
  Раз в пару дней панны посещали дом седобородого старца-гусляра, каковой делился с Меланьей секретами своего дела. Писарева воспитанница перенимала его опыт и между тем разучивала особо полюбившиеся песни да баллады. Наиболее любимой была начинающаяся такими словами песнь, буквально в душу запавшая:
  
  Сбивают в кровь ноги
  Изгибы дороги,
  Туман поит нас молоком.
  Куда идем мы,
  Не видя пути,
  Все дождь заливает кругом...
  
  Пение входило в число тех талантов, которыми обязаны были обладать придворные панны. Дальновидные матушки с детства нанимали учителей для дочек, пусть те были и не шибко голосисты отроду. Меланья ничуть не уступала им, ибо, как деревенская, с измальства распевала лядагские народные, то бишь обучалась в одной из лучших певческих школ - уличной. Не зря же говорят, что деревенские девки самые что ни на есть голосистые...
  По словам Ежки, Меланья имела неплохо поставленный голос. Подобный шелесту листвы, он зачаровывал и пленял легкой хрипцой.
  Наставница никак не могла уговорить гуслярку спеть нечто веселое, народное, при исполнении которого раскрылась бы вся сила, мощь и красота голоса, - Меланья упрямо отказывалась, утверждая, что природа-мать не придавала ей вдохновения, способного одолеть сказывающуюся на музыке печаль.
  *Красень - апрель (лядагск.)
  V
  Настырные кавалеры напрочь отбили всякую охоту показываться в обществе. Меланье милей было посидеть в лесу с гуслями, нежели терпеть неугодное внимание. Причиной нелюдимости можно назвать еще и то, что вдовица, немного оправившись от гибели близких, стала сторониться малознакомых людей. Это особенно ярко проявилось после злополучного пиршества.
  Кто знает, каковыми могут быть последствия безобидного знакомства - привязанность, дружба иль смерть и повторение минувшего?.. Нет, уж лучше избегать общения, так меньше риск прикипеть душой к кому-либо.
  Не один молодой паныч вздыхал по загадочной вдове да заглядывался на нее, не один в замке и за его пределами не давал ей проходу. Едва ли не каждый вечер Стольник вежливо просил замолкнуть очередного певца, исполняющего серенаду под окнами крестницы и мешающего тем самым спать.
  - Хуже всего, - сокрушенно качал головой крестный, - что отнюдь не каждый из них ладно поет.
  Впрочем, число исполнителей ночных серенад быстро сократилось: писарь сумел-таки убедить большинство, что его воспитанница не терпит громких звуков перед сном - от них у нее развивается мигрень, потом мешающая заснуть.
  Невесть как, благодаря слежке иль случайности, паны и панычи прознавали, где находится Меланья, и неизменно нарушали равновесие души ее. Молодая женщина изо всех сил старалась быть спокойной и проявлять снисхождение к "блаженным", но при часто подкрепляющих мысль о преследовании случаях нервы начинали сдавать, а голос - подрагивать от раздражения. Сие, увы, не охлаждало пыла настырных, а наоборот лишь больше раззадоривало вездесущих панычей. Они вынуждали Меланью прятаться - так охотники учат скрываться дикого зверя. От предложений замужества молодую женщину хранил траур - пока она облачалась в черное, никто не вправе был засылать сватов и даже заикаться о женитьбе, ибо это считалось вовсе дурным тоном.
  Ото всех кавалеров особой настойчивостью отличался пан Гощиц - немолодой вояка-бобыль, прирожденный холостяк, с коим, впрочем, произошла разительная перемена, стоило ему увидать Меланью. На первых порах пан Гощиц появлялся практически везде, где бывала писарева опекаемая. Дошло до того, что она уже прямо говорила о нелюбви к настырным и настойчивым людям. К сожалению, пан не покидал увиваться - то ли представления о настырности у них были разные, то ли вояка не обладал достаточной смышленостью. Второе казалось более вероятным.
  - С добрым утрецом, панны! - неизменно радостно приветствовал Гощиц, как-то раз застигнув Меланью и Ежку в саду, где те свершали прогулку поутру.
  "Караулит он нас, что ли? Каждый день мы в разных местах - и все равно одно и то же!" Едва сдержавшись, чтоб не обратить очи горе, Меланья мученически улыбнулась.
  - Доброе утро.
  - Я вельми рад лицезреть вас, дражайшая панна!.. Не правда ль, чудесное утрецо выдалось!
  - Да-да, - рассеянно кивнула вдовица, краем глаза следя за резвящимся в траве Ластом.
  В течении следующих колодежек Гощиц молча вышагивал рядом; на челе его отображалась мысленная работа - по-видимому, пытался придумать, как бы продолжить разговор. Обе дамы молчали, временами переглядываясь. Показывая, сколь спутник обременителен им, ни одна не пыталась поддержать беседу, что наверняка сделано было б в другой компании.
  В конце концов, пан некстати засмеялся, вернее, загоготал, как гусак, ипредложил, хлопнув себя по бедрам:
  - Я тут вспомнил один приключившийся с паном Дюдарем случай... не хотите ли услыш...
  - Не хотим! - хором воскликнули панны.
  Не обративши внимания на отказ, он принялся рассказывать, то и дело прерывая повествование своим неизменным гоготом. Меланья не сдержалась, закатила-таки глаза, как бы прося у небес спокойствия и терпения.
  - Пусть пан извинит - нам надобно срочно вернуться в замок. Я вспомнила, что забыла одну вещь.
  - Я провожу!
  - Ох, ну что вы! - отмахнулась Ежка. Меланья подхватила:
  - Не нужно, наверное, у вас есть свои дела!
  - Ничего важнее вас, так что...
  - Не нужно, - с нажимом повторила вдовица.
  Подозвав щенка, который привык к ней настолько, что уже и без поводка не отходил далеко, Меланья заторопилась к воротам. Гощиц некоторое время постоял, а когда панны обрадовались, что таки не вынуждены терпеть его до самого замка, нагнал их со словами:
  - Как хотите, но я все же провожу вас... Позвольте, пани Меланья, спросить - когда вы снимаете траур?
  - Не скоро, - сквозь зубы прошипела вдова.
  - Кабы вы мхом не покрылись до той печины, - опять загоготал Гощиц.
  Нить терпения лопнула, не выдержав навешенного на нее груза.
  - Слушайте, Гощиц! Оставьте нас, Бога ради!!! Окажите милость, я вас прошу!
  Как о стену горохом.
  "Непробиваема глупость человеческая", - горестно подумала Меланья, когда Гощиц начал новое повествование.
  В замке им встретился князь в сопровождении трех пажиков, в яркие курточки облаченных, и ближних своих, в большинстве степенных немолодых мужей. Стольник ободряюще подмигнул крестнице, а Потех, оказывая великую честь, снял черную шляпу с пером.
  - Панна Меланья! Право слово, не видевши тебя ни разу за минувшие недели, не мудрено подумать, что опекун держит тебя под замком. Однако слова везучих на встречи с тобою панов доказывают неправдивость такого предположения.
  - Прошу простить, ясновельможный, - потупившись, смиренно склонила голову вдовица.
  Стольник, выручая, добавил:
  - Моя вина - это я нагрузил ее всевозможно: и танцы, и музыка, и верховая езда...
  - Думаю, не в том дело. Не иначе живость молодцев отбила охоту к пирам? - не в бровь, а в глаз попал князь. Заметил выступивший на щеках вдовы румянец, засмеялся.
  - Понимаю, понимаю, я сразу отметил, что пани не шибко благоволит к оказывающим ей повышенное внимание.
  - Виляс наградил вас недюжинной проницательностью, ваша милость.
  - Не стану отрицать... - вздохнул князь и сменил тон на серьезный. - Не обессудь, панна, но завтра пир по поводу моих рождин, и я был бы рад, ежели б ты соизволила порадовать нас своим присутствием.
  - Сердечно благодарю за оказанную честь. Я постараюсь, - кивнула смущенная Меланья. - Позвольте удалиться?
  - Пожалуйста, я же не держу. Пан Гощиц, извольте пройти с нами.
  Меланья с Ежкой развернулись к выходу, а князь с приближенными и Гощицем свернули в боковой коридор.
  - Я так понимаю, придется пойти... - грустно протянула Меланья.
  - Конечно. От приглашения самого князя ты не вправе отказаться; игнорировать его тоже не стоит.
  - О-хо-хо...
  - Ничего, посидишь немного и уйдешь. Я знаю, даже полпечины средь этих напыщенных индюков, от которых, вдобавок, еще и вином разит, кажутся вечностью... но ничего не поделать.
  Ночью вдове в очередной раз снился муж. "Не ходи, не ходи на пир", - только и твердил он.
  С тревогой проснулась Меланья, но, увы, послушаться Васеля не позволяло приглашение самого князя.
  Целых две печины Лукерия наряжала вдовицу, укладывала ее косы "баранками" под жемчужную сеть и мечтала вслух, как она вела бы себя, попав на такой пир. С каждой колодежкой тревога Меланьи усиливалась.
  ***
  Наступил вечер. Гости сходились в обширную "небесную" залу с высокими, разукрашенными наподобие слегка облачного неба каменными сводами и малахитовым полом. За длинным-предлинным пиршественным столом собрался весь цвет Лядага - военные, вельможи, несколько самых богатых купцов, представители духовенства, словом, все, имевшие влияние иль занимавшие высокие должности, в том числе войты дальних городов. Не обошлось, конечно, без придворных дам и их дочерей, по случаю княжеских рождин убравшихся в лучшие свои наряды.
  Собравшиеся просто сверкали роскошью одежд: драгоценными брошами и перьями на шляпах, украшениями с россыпью каменьев, платьями из парчи, атласа и шелка, кармазиновыми кунтушами, плащами из аксамита. Рукояти сабель, никогда, впрочем, не орошаемых кровью, - и те усыпали самоцветы. Меланья в траурно-черном плаще и платье сильно выделялась средь цветного букета дам. Не одна пани косилась на нее, шепча что-то мужу иль дочери.
  - Не портила б другим веселья!.. - ворчала какая-то сударыня, скрыв обрюзгшее лицо веером. - Как смерть убралась, ей-Богу!
  - Не отказался б я почить от стилета такой смерти... - шепотом отвечал муж ее.
  - Что-что?
  - Согласен с тобою, дорогая.
  Но наиболее страшным оказался взгляд человека, от встречи с которым ранее, по всей видимости, хранил муж. Объяснить иначе, почему она ни разу не столкнулась с ним со времени первой встречи, было невозможно. Меланье вспомнилось, как порой она, слушая внутренний глас, делала по дороге в покои большой крюк. Теперь стало ясно, с кем удача разводила дороги.
  Поверх голов на Меланью с усмешкой глядел Эдард. Встретившись с ним взором, вдовица окаменела, но тут же взяла себя в руки. "Тут людно, он ничего не сделает. В ведьмовстве обвинить писарскую воспитанницу не посмеет, да и кто поверит ему? Князь, насколько я могу судить, благоволит мне. Я защищена".
  Пес, смирно сидевший у ног, тихо заскулил, и Меланья украдкой бросила ему кость.
  "Не порадуете танцем?" - тут же раздался совсем рядом вопрос. Удивленная женщина подняла глаза - за какие-то мгновения пред нею будто из-под земли возник смутно знакомый панич, вроде один из неудачливых певцов под окнами. Музыканты как раз грянули картоль, и первые пары кружились уже в танце.
  - Прошу прощения, но я вынуждена отказать.
  Вздохнув, разочарованный пан сел. После него подходили еще трое, и Меланью даже начало мучить нечто отдаленно похожее на угрызение совести. С каждой колодежкой она чувствовала себя все неуютнее, все более чужой этим веселящимся, счастливым людям.
  Эвон, иные радуются каждому приглашению и возвращаются на места раскрасневшиеся, довольные... "Готова поспорить, что княжеские рождины мнятся им самым важным событием в жизни. Упиваются каждым мгновением праздника, потому что не известно, выпадет ли еще оказия побывать на пиру такого размаха, средь самых чтимых и знаменитых".
  Меланья жалела, что не может так же безмятежно проводить время и радоваться одному только приглашению князя.
  Почувствовав взгляд, Потех отсалютовал вдовице кубком и улыбнулся лучисто - словно солнце блеснуло сквозь тучи.
  - Либо иные слепы, либо я излишне придирчива, - шепнула Меланья Ежке.
  - К ним?.. - Ежка махнула веером в сторону олицетворения неуклюжего ухаживания, то бишь пана Гощица, кой не подходил потому только, что сам никогда не умел и не любил танцевать.
  - Да, ко всем им.
  - Ты придирчива, но и другие слепы, ибо они не любили, но хотят этого.
  - А те, кто любил?..
  - Те, думаю, хотят забыться и притворяются. Другое дело, что после длительного притворства радость становится настоящей.
  - Такую грусть все это навевает...- Молодая женщина тяжело вздохнула. Внимательно поглядев на нее, Ежка смилостивилась:
  - Знаешь, пойдем-ка, покуда ты вовсе не истосковалась. Скоро третья перемена блюд, и, я считаю, мы достаточно присутствовали.
  Панны распрощались у лестницы на первый этаж, и дальше Меланью сопровождал только пес.
  Со двора долетал говор слуг, где-то под окнами фыркала лошадь. Меланья отошла довольно далеко, и теперь до слуха ее только слабые отголоски пиршества доносились: обрывки громких здравниц, смех и звон кубков. Время от времени их заглушала музыка.
  Пес нежданно зарычал, за спиной послышались шаги. Меланья обернулась и оторопела. "Нужно было попросить Ежку проводить до двери", - шустрой мышью промелькнула мысль.
  - Вот какова та небезызвестная воспитанница! - издевательски протянул Эдард, наступая на вдову. Та пятилась, покамест не вжалась лопатками в холодный камень стены.
  - Странно, я никак не мог повидать тебя, милая гордячка, несмотря на то, что часто бываю в замке... Как, интересно, отреагирует ясновельможный, узнав, кого взял под опеку Стольник? - тюремный управитель оперся руками о стену и навис над вдовой, как коршун над голубкой. - Признаюсь, побег взбесил меня...
  Пес захлебывался далеко разносившимся лаем.
  - Захлопни пасть!
   От меткого пинка взвизгнувший хорт отлетел в сторону, где и затих. Меченное развратом лицо снова обернулось к вдовице.
  - До тебя ни одна ведьма не сбегала, поэтому я лично допрашивал своих ребят. Мальчишка признался почти сразу... Должен сказать, он довольно повисел в назидание прочим сообщникам; висел бы и сейчас, да жара, запах, сама понимаешь, - люди жалуются...
  - Тебе воздастся, - сказала, как хлыстом ударила, Меланья. На щеках ее, дотоле побледневших, вспыхнул гневный румянец. Страх внезапно исчез, его место заняло бесконечное презрение к столь низко падшему человеку.
  - И снова, снова монашеские проповеди...
  "Помогай, Васель!" - Меланья рванулась на волю, от неожиданности Эдард отнял руку от стены и пропустил ее. Но тут же схватил за локоток.
  - Куда! Мы не договорили! - подтягивая женщину к себе, прошипел главный тюремщик. Меланья уперлась каблуками, не переставая молить: "Пожалуйста... помоги, помоги!"
  Грохотнул громовой раскат. Дальше по коридору ветер распахнул окно, и стекло в ажурной раме жалостливо задребезжало от удара о стену. Со двора дохнуло ночной свежестью, сквозняк всколыхнул факельное пламя. А через мгновение...
  - Немедленно отпустите панну, - раздался позади чей-то повелительный голос. Меланья с Эдардом обернулись. К ним быстро приближался статный, широкоплечий мужчина. На его сапогах с чуть загнутыми носами серебристо позванивали шпоры.
  - Лети, куда летел, соколик, - окрысился Эдард.
  - Не раньше, чем вы отпустите панну, - неумолимо молвил незнакомец, сложив руки на груди. Он стоял на ногах крепко, нерушимо, напоминая столетний дуб, так далеко раскинувший сети корней, что не страшна уж ему непогода.
  С колодежку длился поединок взглядов - дерзкого, пожалуй, даже насмешливого, с угрожающе-тяжелым, уверенным. Эдард первым отвел глаза и ослабил железную хватку. Вырвавшись, Меланья поспешно отошла на пару шагов.
  - Впредь попрошу быть аккуратнее в обращении с дамами, - бросил вслед Эдарду неожиданный защитник. Главный тюремщик оглянулся на ходу и, словно пытаясь запомнить, смерил незнакомца взором, после чего ускорил шаг. Полы накинутого наопашь серого кунтуша развевались подобно крыльям.
  - Трус, - презрительно прошипел незнакомец. Меланья мысленно согласилась с ним, добавив от себя пару словечек - отнюдь не присущим воспитаннице писаря.
  - Назовите ваше имя, сударь, чтоб я могла принести благодарность.
  - Зоек - таково мое имя, - мужчина снял шляпу с темно-русой шевелюры и учтиво поклонился, при этом украшавшее головной убор перо коснулось пола. - Благодарности не нужно, поступил я, как велели честь и совесть.
  - Не отказывайтесь, раз заслужили... - Меланья присела рядом с псом. Скуля, хорт попытался подняться, но длинные лапы заходили ходуном и невдолге разъехались.
  - Я не сделал ничего, достойного вашей благодарности, сударыня, - раздельно произнес мужчина. Вдова кинула на защитника быстрый внимательный взгляд, не понимая, то ли он и в правду так считает, то ли на похвалу напрашивается.
  - Пан Зоек, - твердо молвила она, примериваясь, как бы поднять пса с его немалым весом, - иной прошел бы мимо, притворившись, что он нем и глух; вы же вмешались - и спасибо вам за это.
  - Вот зачем?.. теперь мне ничего не остается, кроме как принять вашу благодарность, - на миг по тонким губам скользнула улыбка. - Позвольте-ка, - мягко оттеснив ее в сторону, Зоек подхватил хорта. - Куда?..
  - Тут недалече.
  Вслед за Меланьей пан Зоек поднялся по лестнице и вскоре остановился у нужной двери. Вдова уверенно толкнула ее ладонью и, вошедши, указала на распростертую у камина медвежью шкуру:
  - Сюда.
  Когда пан Зоек уложил пса и выпрямился, Меланье наконец представилась возможность хорошенько разглядеть его.
  При плохом освещении, в тени, отбрасываемой полями шляпы, очи сперва показались черными, но когда Зоек повернулся к свету, стало ясно, что вовсе и не черные они, а серо-зеленые. В глазах этих читалось спокойствие, но спокойствие грозное, как недвижимость хищника, в любой момент готового помчаться за жертвой... Переносица, некогда перебитая и неправильно сросшаяся, была чуть искривлена, и оттого дышал Зоек с едва слышным хрипом. Ни бороды, ни усов он не носил, из-за чего, верно, казался младше своих лет - на вид ему давалось этак двадцать три, по глазам же - зим на пять больше.
  Из смуглости можно сделать вывод, что обладатель не сидит в четырех стенах, а много времени проводит под солнцем. Меланье подумалось, что, вероятно, пан Зоек служит где-то в степях - с небольшим отрядом носится, подобно ветру, в высоких травах, являясь грозой тамошних разбойников.
  Свободолюбием был проникнут его облик; но не сопутствовали любви к воле суетность и вспыльчивость, наоборот: движения отличались плавностью, речь - мерностью и неторопливостью.
  Облачен был пан Зоек в жупан из синего сукна, подпоясан расшитым поясом; на темляке побрякивала простая сабля в ножнах, а из нагрудного кармана выглядывал черенок люльки. Почему-то вспомнились слова покойного отца - дескать, некоторые мужчины предпочитают хороший табак женскому обществу.
  - Воистину, мне вас Бог послал! Спасибо еще раз.
  - Рад был помочь, пани...
  - Извините. Меланья. - Молодая женщина присела в реверансе.
  - Пани Меланья, будьте добры ответить на один вопрос, засим поспешу удалиться... Кто тот человек, воспитанный, верно, селянами и потому с придворными манерами не знакомый?
  - Эдард. - Меланью передернуло. - Под его управлением городская тюрьма.
  - Подумать только... - усмехнулся Зоек. - Сие похоже на шутку - чтоб он да имел отношение к правосудию.
  - Увы, это так.
  - Впрочем, нашел повод для удивленья... До свидания, панна. Приятно было познакомиться с вами; возможно, мы еще свидимся.
  - До свиданья, сударь.
  Зоек откланялся и был таков.
  - Досталось тебе побольше моего, - сочувственно обратилась вдовица к Ласту. Свернувшийся на шкуре пес слабо повилял хвостом. Почесывая хорта меж ушами, Меланья осмотрела болезненный бок. Переломов не наблюдалось, и вдова взлелеяла надежду, что к завтрашнему вечеру пес оправится.
  - Можно? - в щели меж приотворенной дверью и косяком показалась Анерия, прямо-таки пышущая любопытством. Меланья кивнула.
  - Ни о чем не расспрашивай. Разберешь прическу - и свободна.
  С разочарованным сопением прислужница приступила к работе и, сняв жемчужную сеть и вытянув все шпильки, отправилась к себе. В отличие от Лепкара, к которому Стольник настолько привык, что почитал его едва ли не членом семьи, служанка жила отдельно, в крыле для прислуги.
  За окном зашумел дождь. Одна за другой тухли свечи, и тени сгущались по углам и в камине. Задумчиво пощипывая струны гуслей, Меланья дожидалась крестного - ей хотелось разузнать побольше о Зоеке, а Стольнику как княжескому приближенному должна быть ведома едва ли не каждая показавшаяся в замке особа.
  "Он учтив и был в числе приглашенных, выходит, не простой вояка... - размышляла Меланья. - Удивительно сложились обстоятельства, случайностью и не назовешь - стоило мне попросить о помощи, и появился Зоек. Верно, Васель направил его... Не верю и все тут, что сие случайность!"
  Наконец, дверь тихонько приотворилась, оповещая о приходе опекуна.
  - Так... главное - не разбудить Мелюшку... - бубнил Стольник. - А, холера, не скрипи ж ты...
  Заперши дверь, крестный на цыпочках двинулся к своей комнате.
  - Я не сплю.
  Застигнутый врасплох Стольник что-то уронил в темноте.
  - Тьфу на тебя, - буркнул крестный. - Я тут, понимаете ли, потише стараюсь, чтоб не разбудить...
  - Не спится, - соврала Меланья.
  Даже выпивши немножко, Стольник сумел уловить особую интонацию и сходу уразуметь, что крестнице хочется поговорить. Он поцеловал ее в макушку и, севши в соседнее кресло, черканул кремнем. Посыпавшиеся искорки осветили на миг лицо его и подпалили табак в трубке. От курения писарь быстро трезвел, что сейчас и требовалось.
  - Рассказывай.
  Меланья начала безо всякого вступления:
  - Знаешь ли некоего Зоека?
  - Дай-ка подумать... - Затянувшись, Стольник звучно почесал в затылке. - Зоек, Зоек... он был на пиру?
  Молодая женщина пожала плечами.
  - Кажется, видела краем глаза.
  - Внешний вид?..
  - Молод, смугл, в синем жупане. Переносица искривлена.
  - А-а! Вспомнил. Он младший сын Славора, войта волковского.
  "А Волковы-то в степи, на границе..."
  - Надолго ль к нам?
  - Насколько я помню, Потех взял его на службу. Зоек приехал к нам из-за того, что дома ему скучно стало - дескать, разбойники в их краю перевелись и хмарян с их набегами давно не видать, столь мы послов задобрили...
  Меланья хмыкнула; почему-то дивная верность первого предположения не сильно удивила ее.
  - Кем его назначат?
  - Сотником, должно быть. Князь наслышан о его отваге и железной руке, потому сразу готов доверить людей. В любом случае, рядовым солдатом вряд ли будет - человек непростой, как-никак, войтов сын... Позволь узнать, с чего это ты заинтересовалась его персоной?
  - Эдард приставал ко мне, а Зоек вступился, - с явно притворным спокойствием ответствовала Меланья.
  Стольник окончательно протрезвел.
  - Приставал?! Как посмел?!.. Когда?
  - Ради Бога, тише... - Меланья поморщилась. - Он крался следом, пока мы с Ежкой не разошлись, после нагнал меня... Неприятно вспоминать.
  - Подонок! Совсем зарвался!..
  Побушевав еще сколько-то времени, Стольник немного утихомирился и твердо сказал:
  - Ты не бойся, я разберусь. Нужно было сразу поговорить с ним по душам, да я, глупый, думал, что он не посмеет и посмотреть на тебя, зная, под чьей ты опекой.
  Оба замолчали, погрузившись каждый в свои мысли.
  - И как тебе Зоек? - немного погодя спросил Стольник.
  - Сложно описать. Точно отличается от всех, кого я встречала тут... Пожалуй, за его спиной многим хотелось бы спрятаться.
  - Хм...
  - Мне кажется, его Васель направил. Я просила о помощи - и он помог. А накануне снился, предостерегал... Если б не княжье приглашение...
  - Почто мне не сказала? Я бы придумал что-либо.
  - Если честно, в голову не пришло.
  Дальнейший разговор не складывался, и единогласно порешили разойтись на покой, тем более печина была поздняя.
  "Нужно побольше разузнать об этом Зоеке", - перед тем как дождь усыпил его, подумал Стольник. Чутье подсказывало ему: нечто да будет из сего знакомства крестницы.
  VI
  Через пару дней, когда весь двор вовсю готовился к отъезду в жувечскую резиденцию, где долженствовали проходить княжьи ловитвы, а именно кабанья травля, наши панны собрались посетить дальний лес, находящийся верст за тридцать к северу. Ближний к тому времени они объехали вдоль и поперек, да, к тому же, именно в нем в первую очередь начинал искать их пан Гощиц. К слову, на него не подействовали слова Стольника, к коему Меланья обратилась, отчаявшись избавиться от настырного пана своими силами. Конечно, никто не воспрещал попросить о помощи князя, однако беспокоить его особу по столь глупому поводу молодая женщина стыдилась.
  По настоянию Ежки два ее дюжих сына, Прощ и Юрвальт, каждый из коих давно обзавелся семьей и детьми, сопроводили их - выбранный бор все же не близким светом казался, а со спутниками, как ни крути, спокойней. Не за себя беспокоилась пани Ежка, а за Меланью, доверенную ей - естественно, со всеми проистекающими из этого обязательствами.
  Сыновья выразили желание поохотиться, потому вооружились соответственно, ружьями. Обе панны убрались в мужские платья, попрятали волосы под шапки и ехали в седлах мужских, отчего распознать в них женщин иначе как не вблизи не представлялось возможным. Меланья так и при ближнем рассмотрении на первый взгляд могла показаться юношей, правда, красоты невиданной. Ко всему, с толку сбивал пистолет, заткнутый за пояс - еще одна предосторожность Ежки. О зажиточности ладного "юнца" говорила не только надетая поверх рубашки безрукавка на меху черной лисы, а и бежавший за лошадью красавец-хорт.
  Погода стояла нежаркая, несмотря на то, что выехали из Горграда ближе к обеду. Небо несколько хмурилось, но дождя не ожидалось, судя по отсутствию примет его: ласточки как ни в чем ни бывало летали высоко, а придорожный клевер не преклонялся к земле. Верховые не спешили, лошади шли легкой рысью. Ехавшие чуть впереди Прощ и Юрвальт по временам запевали военную песнь. На широкой дороге всадники без труда обгоняли запряженные волами и лошаденками селянские телеги, на коих громоздились мешки и клети со свозимым на торги товаром.
  Бор темнел вдали, за полями, точно сторож спеющей пшеницы. Судя по время от времени слышимому пению, в раскинувшемся с обеих сторон от дороги зеленом море скрывались перепела. Чем дальше ехали верховые, тем менее густо взошедшей наблюдалась пшеница. Невдалеке от бора ее и вовсе сменили менее прихотливые травы.
  Красные стволы вековечных сосен возвышались над головами, как сказочные великаны, стражи сокровищ несметных. Ветер шептал где-то в вышине непонятные слова, шевелил колючие лапы, плутал между них, равно душа, обреченная на скитания... Ухала где-то далеко выпь, дятел выстукивал затейливую мелодию. Этот стук, протяжный голос удода да посвистывание дроздов в кустах при дороге наиболее выделялись из общей какофонии.
  - Почему, интересно, князя не устраивает этот бор? Чего ради ехать на ловитвы бес знает куда? - поинтересовалась Меланья, когда опушка осталась далеко позади. Молодая женщина то и дело с наслаждением вдыхала полной грудью - воздух был необычный, пряный будто - сухой да смольный.
  - Негде тут разгуляться, - пояснила Ежка и, заметив удивление во взоре вдовы, улыбнулась: - Да, ежели этот бор мал, можешь представить себе размеры жувечской пущи. Ты ведь никогда не бывала там?
  - Нет.
  - Значит, поразишься. Говорят, в ней есть совершенно непроходимые места, где нога человеческая никогда не ступала... А лесники тамошние годами могут не выходить на простор; попадаются средь них понимающие речь животных, есть одичавшие совсем и сошедшие с ума. Этих легко со зверем спутать, ибо бегают они на четвереньках, как волки, а уж воют...
  - Перестань пугать, - шутливо перебила Меланья.
  - А я и не пугаю, то, что слышала, говорю, - невозмутимо ответствовала Ежка.
  Раздался выстрел. Прощ опустил ружье и заспешил к подстреленному тетереву, который трепыхался в последних конвульсиях. Дамы поздравили охотника с первой дичью. Прощу и дальше сопутствовала удача, в отличие от брата, коему, судя по всему, суждено было вернуться с пустыми руками.
  Крайнее невезение засвидетельствовало и падение Юрвальта с коня, что случилось на берегу шумливой речушки. Укушенный оводом жеребец взбрыкнул, и хозяин, не удержавшись в седле, полетел в воду. Меланья приотстала, спешившись, чтоб немного подтянуть подпругу. Отвлеченные Юрвальтом Ежка и Прощ не обратили на это внимания.
  Внезапно из ближнего ольшаника с испуганным щебетом выпорхнула стайка птиц, спугнутая хрустом. Кобыла попятилась, Ласт глухо заворчал. "Если хищник, - подумала Меланья, беря кобылу под уздцы, - то кинется, едва обернусь, чтоб сесть в седло". И она потянула из-за пояса пистолет да недрогнувшей рукой направила его во тьму прибрежных зарослей, медленно отступая к спутникам.
  Тут в ольшанике всхрапнула лошадь. Спустя колодежку оттуда показался всадник. Видно, тоже охотился - на концах перекинутой через луку веревки покачивались тушки упитанных фазанов, коих не гнушались и за княжеским столом.
  Верховой задумчиво поднял глаза и, чуть приподняв брови, с интересом уставился на наведенное ему в грудь дуло. Ахнув, Меланья с колодежным промедлением узнала пана Зоека, несколько смешалась и поспешно сунула пистолет обратно за пояс.
  - Вы уверены, что я безобиднее зверя, коего вы, по-видимому, ожидали? - вынувши изо рта трубку и прищурившись, осведомился Зоек.
  - Вполне. - Меланья вскочила в седло. - А вы уверены, что я та, кем показалась на первый взгляд?
  Тень недоумения пала на смуглое лицо.
  - Панна Меланья, вы? Вот так встреча! - Зоек скорее узнал голос, нежели внешность. - Вас и не признать в таком облачении... Надо сказать, впервые вижу женщину, чья рука не дрогнула, сжимая оружие.
  "На этом отвага, наверное, и закончилась бы", - подумала Меланья, но ничего не ответила, дабы не портить лестного впечатления. Лишь усмехнулась.
  - Позвольте осведомиться, какими ветрами вас сюда занесло?
  - Свершаем прогулку с наставницей. Сыновья ее тоже охотятся.
  Они поравнялись лошадей и бок-о-бок направились к остальным. Увлеченная причитаниями Ежка, казалось, вовсе не заметила появления Зоека, тогда как Прощ приветственно кивнул ему. Отмахиваясь от матери, злой мокрый Юрвальт влез в седло.
  - День добрый, панство, - поздоровался Зоек. Когда перезнакомились, Ежка поинтересовалась:
  - Ты, пан, не из-под земли ль возник?
  - Из ольшаника, сударыня, - поправил мужчина.
  - Понятно. Меланья, возвращаемся.
  Девушка глянула на Зоека.
  - Вы с нами?
  - Пожалуй, - кивнул он.
  Они повернули к столице. Впереди теперь ехала Ежка, ворча, что ей стыдно за сына, кой умудрился мало того что упасть с коня, так еще и в воду. Чуть в отдалении следовали за матерью Юрвальт и Прощ, за ними - Меланья с Зоеком.
  - Ох, память моя чисто решето!.. обещался ведь отдать добытую дичь первому встречному. Мне она не нужна, охотился забавы ради, так что возьмите, - мужчина хотел было снять фазанов со своего седла, но Меланья остановила его.
  - Увольте, сударь, - бросила женщина. - Я не принимаю даров от малознакомых мне людей. Отдайте лучше по-настоящему нуждающемуся, к примеру, бедняку, у которого голодают дети, - пришпорив кобылу, она поравнялась с Ежкой. Исполненные разочарованной горечи мысли роились в голове: "И он! Непохожий на прочих, и он старается оказать внимание, а заодно показать щедрость свою! Господи, почему каждый норовит подбить ко мне клинья?!"
  - Воля ваша, - Зоек бровью не повел, пожал только плечами и полез в карман за люлькой. Порыв щедрости не имел за собой какой-либо задней мысли, мужчина в самом деле пообещался отдать дичь первому, кого встретит после охоты, - потому-то в пригороде без сожаления вручил фазанов бедняку.
  ***
  Следующим утром в сторону Жувеча потянулась длинная вереница рыдванов, колясок и карет. Кроме людей военных, редко который вельможа ехал верхом, как никак, сие мало соответствовало высокому статусу.
  Ясное дело, поезд знати возглавляла роскошная княжья карета, восьмью вороными запряженная. За ней верхами следовали четыре десятка личной охраны - отлично вымуштрованных, статных, будто на подбор, молодцев. Далее, кто в чем, катили вельможи. Брички да телеги с челядью и необходимым имуществом пылили в хвосте. Едва ли не каждая барыня прихватила с собою половину домашней прислуги, почитая, что меньшее количество просто греховно для жены высокопоставленного лица. Наши панны в этом плане весьма выделялись - с ними вовсе не было челяди.
  Что до весьма не любившей знатное общество Ежки, то она решила все ж составить компанию Меланье, ибо полюбила ее, как родную, самой себе в этом не сознаваясь. Всю жизнь хотелось ей дочку, а по иронии судьбы и детьми, и внуками рождались одни мальчики; невестки же были типичными зазнавшимися богачками, чтящими боле всего наряды и шкатулки с каменьями.
  Ехали панны в закрытой карете вместе с писарем, кой всю дорогу развлекал их шутками-прибаутками не хуже скомороха.
  - Немало я видел шутов при дворе, невольно да выучился у них кой-чему, - так сам Стольник объяснял баснословные умения свои.
  Однако веселье сошло на нет, стоило поздним вечером въехать в пущу - мрачную, зловещую, навевающую неимоверную тоску по привычным полям.
  Каждые две сажени у обочины мелькал только вкопанный столб с фонарцем, но неведомо, во благо ли - от огня темнота за кругами света сгущалась в непроницаемую бархатную завесу, слегка ветром колыхаемую. Деревья даже над дорогой сплелись ветвями, создавая нечто наподобие причудливого свода, сквозь который едва пробивались лунные лучи.
  Лес будто возмущался вторжением: выли где-то невдалеке волки, филины ухали негодующе, а ветки шумели, роптали на чужаков. В темноте нет-нет да сверкали звериные очи. А может, и не звериные...
  При воспоминании о сошедших с ума лесниках Меланью прошиб холодный пот, и она спешно задернула занавесь.
  - Люди не страшатся жить в таком месте?
  - Лядагчане - они как тараканы, нигде не пропадут, к любой местности привыкнут, - ответил Стольник задумчиво.
  - Любите вы свой народ, пан писарь, ничего не скажешь.
  - Люблю, не люблю, а правду говорю.
  Воцарилось молчание. Тишину спугивали негромкий скрип осей и стук колес.
  - Какие промыслы здесь в ходу? - снова спросила Меланья.
  - Лес рубят, кожи выделывают. Смолокурен много... не хотела б тут поселиться, а?
  Молодая женщина отчаянно замотала головой.
  - Не представляю, как можно!..
  - Это потому, что всю жизнь на равнине прожила. Мне тоже малость не по себе, -молвила Ежка, запахиваясь шаль.
  - Известно ли, когда вернемся?
  - Кто его знает... месяца точно не пройдет.
  - Сие не может не радовать, - с горькой иронией заметила Меланья.
  - Пани Ежка, не пугайте ее, а то не уснет сегодня... Охота обычно длится не дольше пяти-шести дней.
  Вдова облегченно выдохнула - названный крестным срок страшил на порядок меньше.
  - Должен сказать, - продолжал писарь, - при дневном свете пуща немного преобразится...
  Тут крестный прислушался и оповестил:
  - О, Жувеч близко.
  Молодая женщина снова выглянула. Перед внушительными деревянными стенами блестели сотни огней. Вышедший встречать люд при приближении княжьей кареты разразился приветственными криками, напоминая скорее разбойников с большака, нежели радушных приемом жителей. Впечатление подкрепляли одетые мехом наружу, нередко на голое тело жилетки, кудлатые нечесаные головы и лица, столь заросшие бородами, что одни глаза блестели. Факельный свет делал улыбки хищными, потому и женщины выглядели не менее угрожающе, чем мужчины, - чисто хозяйки разбойных притонов.
  - М-да, выглядят не шибко... дружелюбными. Но стараются, как видно, казаться таковыми, - сглотнув, прошептала Меланья.
  Ежка хмыкнула.
  - Вряд ли они вышли за стены из любви к Потеху иль желания поглазеть на пышную знать. Вероятнее, их сдернули с лежанок и погнали встречать, где ж дружелюбию взяться?
  Под все редевшие крики навроде "Да здравствует его милость князь!" добрались наконец до резиденции - высоченного, этажа в четыре, сруба. Находился он в самом центре мрачного городка, у деревянной вплоть до не позолоченных куполов церковки.
  На крыльце князя приветствовал жувечский войт Шеляг, по виду - настоящий пройдоха. Вестимо, сей муж оделся на порядок лучше простых жителей, но Меланье показалось, что в иное время он также не гнушается яловых сапог.
  - Устала? - Когда пришел черед их карете остановиться у крыльца, крестный сам подал руку Меланье.
  - Немного, - призналась та, переминаясь с одной затекшей ноги на другую. - По правде говоря, это самая долгая дорога на моей памяти.
  - Ничего, на отдых достаточно времени, - сочувственно сказал писарь, помогая вылезти Ежке. - В комнатах должна наличествовать заваренная мята, после нее сон будет крепким... Кстати, про комнаты: я договорился, нам определят соседствующие.
  Холл резиденции был украшен в лучших охотничьих традициях, из-за чего походил на лесничий домик с высоким потолком и цветными витражными окнами. Стены увешивали самопальные ружья, рогатины, силки, разнообразные шкуры и головы животных, средь коих имелись особо устрашающие размером своим да оскалом. Над лестницей в рамах из черного дерева красовались три портрета: два из них, по бокам, с изображениями любимых княжьих борзых, а третий, центральный, - самого Потеха, врукопашную борющегося с медведем. Видимо, чучело того самого медведя стояло в углу, в окружении более мелких собратьев, а также двух матерых волчин и громадного, с десятилетнего ребенка ростом, кабана.
  Благо, никаких увеселений в ночь приезда не устраивалось, - все устали с дороги, да и князь полагал застолье перед охотой не шибко благоприятным для оной, - потому гостей сразу развели по комнатам, небольшим, изобилующим дорогими шкурами на полу и стенах. Из предметов роскоши присутствовали только пуховая перина на высокой кровати да столик со множеством ящичков и зеркалом в узорчатой кованой раме (впрочем, для Меланьи последний был, пожалуй, лишним). Сразу закрывшись, молодая женщина обнаружила на ларе свечи и графин с теплым мятным отваром, испивши который, упала на кровать, не раздевшись, да быстро заснула усталым сном.
  Конский топот и ядреные крики, гул пожирающего соломенные крыши огня и кровавый блеск стали в отнесенных для удара руках. Испуганно мечутся женщины, повыскакивавшие из хат в одних исподних рубахах. Ревут дети и запертая в горящих хлевах скотина, ревет, гудит неистовое ярое пламя, входя в раж и с каждым мгновением возрастая в разрушительной силе своей.
  Они жгут, они рубят, беспощадно, словно нелюди какие...
  Пуля угодила в орошенную чужой кровью руку, и потекла по ней своя, собственная кровь; мелькнула во взмахе сабля, и покатилась по траве срубленная голова. Тело затоптали вырвавшиеся из конюшни шальные лошади.
  Ее ничего не спасло от клинка, от возмездия.
  Резко вдохнув, Меланья села на постели да постаралась отделить сон от яви, как две спутавшиеся нити из разных клубков. Колодежки не прошло, как она, охнув испуганно, соскочила с кровати - спросонья почудилось, что в окна бьет зарево приснившегося пожара. На деле же разгорался небосклон на востоке, готовясь к восходу. Предрассветная серость отступала в глубины леса, и городок постепенно наливался красками. Вместе с тем становились четче очертания, словно художник завершал картину последними штрихами. На березе под окном скворцы перепархивали с ветки на ветку, задорно щебеча при этом. Приглушенно шумел ранний рынок за церковью; среди блеяния, лая, ругательств и выкриков торговок да зазывал можно было расслышать обрывки грустной лирниковой песни, коею бродячий старец зарабатывал подаяния.
  Меланья провела ладонью по лицу, стирая липкую паутину сна.
  "Она не пыталась спастись. Хотела бы - села на метлу и следу б не оставила. Неужто раскаялась? Хотя... Ужель Гелина и раскаялась?.. скорее смерти возжелала и ждала ее с нетерпением, сына утратив. При жизни она-то не шибко любила его, больше лицемерила, а вот потеряв... Кто знает?"
  Вдовица нисколечко не сомневалась в правдивости сна, настолько уверена была в справедливом наказании. Но не было в душе ее ни мрачного довольства, ни торжества, ни злорадства. Да, убийца получила по заслугам, да, это доказывало справедливость Виляса и внушало некий страх перед возмездием божеских сил. Ничего боле Меланья не чувствовала.
  Лучше бы все остались живы, и жизнь Гелины не забрали за жизни убиенных ею...
  И так стало вдруг одиноко Меланье, так захотелось, чтобы кто-то бесконечно любящий сильными руками обвил стан и прижал к сердцу.... Объятия лучше любой перины согрели б, а голову ему на грудь склонить - никакой подушки не надо...
  ***
  На ловитвы съехались, едва сошла роса. Шумливая толпа из дам, не учувствовавших в ловитвах мужчин и челяди остановилась на безлесном холме, откуда замечательный вид на окрестность открывался. Внизу, на открытой поляне, малинником окаймленной, алый букет охотников ждал, когда выгонят зверя. Вестимо, в числе облаченных в красные жупаны первой персоной являлся князь, узнаваемый по буланому коню и перу пестрокрыла* на шапке. Присутствовали также трое из пятерых приближенных его, шестерка высокородных и несколько известных вояк, средь которых уже знакомые нам Гощиц и Зоек. Каждый держал на привязи одну или две борзые, Потех - четверых, наиболее излюбленных, - именно с них всегда начинать охоту. Хортые вели себя смирно: насторожившись, большинство из них замерло в ожидании.
  Кущи подлеска поражали разноголосьем - будто лес сменил гнев на милость, и все певчие птицы слетелись в одно место, дабы порадовать гостей. Кукушка, иволга, глухари, жаворонки, дрозды - кого только не было! Даже ухали где-то далече доселе никогда не слышимые Меланьей выпи - чисто перекрикивающиеся караульные. Ежели напрячь слух, можно было услыхать перебранку рысей и рев не то медвежий, не то лосиный.
  В кустах у подножья холма периодически хрюкало и трещало, спугивая птиц, а треть панн ежеразно принуждая падать в обморок. Учинялась жуткая суета, коя, по-видимому, и отпугивала кабанов.
  Вот до ожидающих донесся звонкий лай гончих, и охотники спустили собак с привязи. Через колодежку борзые сорвались с места, стоило только лисьей шерстке мелькнуть впереди. За ними, нахлестывая коней, помчались верховые. Потех считал, что если первым трофеем будет лиса, то и вся дальнейшая охота пройдет удачно.
  Поляна на востоке переходила в обширный луг, не столь давно бывший лесом - деревья выкорчевали специально для ловитв. Туда-то и ринулась лиса, рыжей лентой петляя в траве. Распластавшись на бегу, борзые словно летели за ней. Пригнувшиеся к гривам охотники улюлюкали, подзадоривая хортых к травле.
  - Красивое зрелище, - задумчиво сказала наставнице Меланья, поднося ладонь к глазам и из-под нее созерцая стремительно отдаляющихся верховых. - Я не прочь поучавствовать.
  - Увы, увы! Охота издавна была мужской привилегией. Несчастным женщинам уготовано вышивание, стряпчество и воспитание детей.
  - "О милосердный Виляс, почто обделил нас?.." - вспомнились слова из народной песенки.
  Ежка хотела допеть памятные строки, но застыла, прислушиваясь.
  - Мне мнится или это вправду тревогу трубят? - нахмурилась она.
  Рожок снова запел, тягуче, протяжно. К тому времени охотники колодежек пять как скрылись в лесу, пересекши луг.
  - Что такое? Что случилось? - заволновалась толпа на холме. Все с недоумением вглядывались в темную стену деревьев. Некоторые мужчины немедля вскочили на конь.
  ***
  ...Отнятый от уст рог повис на ремешке, тогда как Стольник, натянув повод, спрыгнул наземь у края оврага.
  В погоне за лисой они с князем оторвались от остальных за счет резвости своих коней. Тогда-то Стольник понял, что удачных ловитв не предвидится.
  Словно серая тень пала на путь борзых - это спрыгнуло с ветки нечто человекообразное, сгорбленное, покрытое короткой серой шерстью. "Оборотень", - понял Стольник, чувствуя, как стынет кровь в жилах. В существование сей твари, прослывшей убийцей заблудших, мало кто верил. При дворе оборотня считали не иначе как вымыслом охочих до страху селян, которых хлебом не корми, а дай попугать вволю.
  Громадная, в полтора человеческих роста тварь оскалила вытянутую волчью морду, прижала острые уши. Борзым не занимать было смелости по сравнению с другими собаками, но они разбежались, скуля, как несмышленые щенки. В тот же миг княжий конь неистово заржал и скакнул в заросль подлеска. Стольник кинулся следом, трубя тревогу.
  Обезумевший жеребец понес что есть мочи и в итоге скинул Потеха в овраг, к счастью, неглубокий, с отлогим склоном. Скатившийся по нему князь с колодежку лежал неподвижно, уткнувшись лицом в слой прошлогодних листьев, затем приподнялся на дрожащих руках, присел и перевел ошеломленный взор на Стольника, который торопливо спускался к нему. Крик охотников заглушил ружейный выстрел, за ним - еще и еще.
  - Вы в порядке, Ваше сиятельство?
  - Благо, отделался испугом и парой ссадин, - отирая землю со щеки, ответил Потех. - Кто бы мог подумать, - вставая, говорил он, - что экая дрянь помешает охоте.
  - Я так понимаю, ловитвы окончены?
  Стольник знал, сколь Потех суеверен в связанных с охотою вопросах, а потому и ответ был ведом ему.
  - Верно. Сегодня же мы возвращаемся.
  Как потом выяснилось, спугнутая выстрелами тварь сиганула в густой ельник. Преследовать ее никто не стал. Хорошо еще, что без жертв обошлось.
   *Пестрокрылами в простонародье именуют заморских птах яркого окраса.
  VII
  - Что там? - Высунувшись из оконца кареты, Меланья тщетно старалась разглядеть преграду, мешающую экипажам двигаться дальше. Сумерки ложились наземь, точно мягкая шаль на сахарные девичьи плечики.
  - Дорогу преграждает упавшее дерево, сейчас его уберут, - ответил кучер.
  - Ой...
  Внезапно дохнувший ветер сорвал с шеи кружевной шарф, и он, трепеща краями, точно крылами, упорхнул прочь от кареты и распластался на груди курившего поодаль пана Зоека. Тот поискал глазами хозяйку вещицы, встретился взглядом с Меланьей и, усмехнувшись, пришпорил длинногривую лошадку соловой масти.
  Однако тут показавшийся из-за запряженного четвериком рыдвана Гощиц остановил его и стал, по-видимому, убеждать в какой-то истине, жестикулируя свободной рукой. Зоек косо глянул на наглеца, высвободил локоть и как ни в чем ни бывало подъехал к Меланье, приветливо улыбаясь.
  - Ваше ли, панна?
  - Спасибо, - принимая шарф из его рук, устало кивнула Меланья. Она успела усомниться, имело ль под собой реальную почву разочарование в Зоеке, проистекшее из сделанных по одному поступку и, возможно, излишне поспешных потому выводов.
  - В чем, если не секрет, убеждал вас пан Гощиц?
  Улыбка стала шире.
  - Что сия вещь принадлежит ему, и я как доброжелатель просто обязан отдать ее "своему брату".
  - Ужель вы пребываете в столь близком родстве? - искривила бровь женщина.
  - Почему-то доселе я не имел даже подозрения на этот счет.
  Остановившийся невдалеке Гощиц ревниво закусил ус и раздувал ноздри, как дикий скакун. Меланья вдруг подумалось, что неплохо было б отомстить ему, досадить, как досаждал он, не давая проходу.
  - Скажите, - Меланья испытующе вгляделась в лицо собеседника, чуть вперед подавшись, - как вы думаете, почему пан Гощиц столь странно повел себя?
  - Верно, сам хотел вернуть вам шарф, - пожал плечами Зоек.
  Вдова хитро прищурилась, слегка склонила голову к плечу, не переставая улыбаться.
  - Почему?
  - Право слово, вы как дитя малое - почему да почему? Сами наверняка знаете, а?
  - Вот и не знаю.
  Ежка закашлялась, не веря своим ушам - ее Меланье да захотелось пококетничать! Сдерживая усмешку, Стольник похлопал панну по спине и начал тихо разузнавать, чем возбудим кашель - сквозняком ли, холодным вином иль, быть может, сглазил кто?
  Зоек тем временем сощурился не менее лукаво, собеседнице подражая.
  - Тогда доверьтесь предположениям и не вынуждайте меня высказывать собственные, возможно, неверные.
  Меланья смущенно кашлянула в кулак.
  - Так вы, оказывается, рьяный хранитель предположений, в которых не уверены? - дабы не молчать только, спросила она, проклиная всячески предательски окрасивший щеки румянец.
  - Не сказать, что прямо хранитель, но предпочитаю не делиться ими, ибо велика вероятность навредить.
  - А если, к примеру, одна-единственная мысль является верным решением какого-то вопроса в деле военном, и вы, не высказав ее, навредите?
  - Важно понимать, когда лучше промолчать, а когда - высказаться.
  Кучер свистнул плетью, и карета наконец тронулась, натружено скрипнув рессорами. Зоек не отставал и вперед не рвался, продолжая ехать напротив. Видно, задумался - свесивши русоволосую голову, вперил очи в луку седла. От мелькнувшего в чертах лукавства не осталось и следа. Но вот мужчина встряхнулся, снова поглядел на Меланью.
  - Стоит ли мне печалиться по причине расстроившейся охоты? Как считаете, панна?
  - Я мало знаю вас и ваши предпочтения, но сама бы опечалилась, ибо забава ладная, в ней бы и я поучаствовала.
  - Насколько я знаю, женщины обычно страшно ужасаются, наблюдая смерть зверя, что, впрочем, не мешает им расхаживать в мехах. Неужто пани Меланья не из числа таких и хрупкие пальцы ее, которые, как говорят, частенько гусельные струны пощипывают, способны также смертоносный кинжал сжимать?
  - А вы вспомните пистолет в моей руке, - опять поддавшись лукавству, Меланья показушно хрустнула пальцами: мол, прямо сейчас подтвердить могу. - А если серьезно, меха не отвергаю и на смерть зверя смотрю без содрогания, с измальства привыкши к ней.
  - Признаюсь, вы меня удивляете! Где ж это воспитанница писаря насмотрелась на животную смерть?
  Скрытничать вдова не видела смысла, потому честно отвечала:
  - Я ведь не всегда была под опекой Стольника, когда-то и в деревне пришлось пожить...
  И оба столь увлеклись, разговорившись, что беседовали вплоть до Горграда, забыв про время да окружающих.
  "Что это я делаю? - размышляла Меланья по возвращении, непроизвольно берясь за гусли. - Какой бес дернул меня мстить Гощицу, на чувствах его играть?.. а всего хуже, что заигралась и забылась... Ох! Виляс покарает меня, как пить дать, покарает, снова причинив боль... Глупость сделала, глупость, глупость!!! Чего учудила, зная, что нельзя дозволять себе привязываться к новым людям! Не дай Бог, - она перекрестилась торопливо, - из-за моей страшной удачи пострадает еще кто-то - не переживу, ей-ей!". Женщина не верила в бродящий в народе слух об особых прокленах, из-за коих умирали все близкие проклятого, но крамольные мысли порою прокрадывались в голову, и сейчас именно та печинка была.
  Но вместе со страхом ощущалась теплота, будто нашлась родственная душа. Беседовалось с Зоеком легко, непринужденно, тут ничего не попишешь.
  Изнывающий от любопытства Стольник пробовал зацепить крестницу вопросом, но Меланья не слышала, впервые настолько погрузившись в свои мысли. Так что писарю пришлось смирить интерес обещанием расспросить вдовицу завтра и принять вестника. Тот известил о разбойничьем налете на сестрин хутор.
  ***
  Покудова Меланья досматривала последние сны, Лепкар уж вернулся с рынка с полнившейся различным харчем корзиной и, когда хозяин невесть с чего поинтересовался, что нового слышно, доложил:
  - На обратном пути заскочил я к тетушке, занес ей кой-чего... а возвращаясь, углядел каких-то двух панов, которые на старом кладбище сабли обнажали.
  - Экая невидаль, - обронил Стольник равнодушно, застегивая нарукавную пуговицу.
  - Вконец распоясались... Запрет на дуэли мало кого останавливает, перчатки как бросали, так и бросают... стража-то у нас самая что ни на есть "неподкупная", за девятерик бляшек готова глаза закрыть... Так вот. Подошел я, стал быть, поближе к ограде, "Кто ж на этот раз?" - думаю. И кто?! Никогда не угадаете! Гощиц и Зоек!.. Один еще освоиться не успел - а туда же; второму, сколь я помню...
  - Постой-ка. Ты сказал, Гощиц и Зоек? - с неверием переспросил Стольник, странно на слугу уставившись.
  - Совершенно верно.
  Вызванная сими словами реакция ввергла челядинца в полнейшее недоумение.
  - Бесы б их побрали!.. Мелка!!! Просыпайся, немедленно! - неистово вопя, Стольник вломился в комнату к крестнице. - Ох, слава Богу, ты уже одета! Скорее, там этот... на дуэли! - Писарь схватил воспитанницу за руку и повлек к двери. Сопротивление удалось не более, чем если бы она была паучком, чья паутина налипла на шкуру продирающегося сквозь бурелом медведя.
  - Кто? - непонимающе спросила заспанная Меланья, отбрасывая за спину косу, которую собиралась переплетать.
  - Зоек твой! На дуэли с Гощицем!
  Остатки сна как рукой сняло.
  - На дуэли?!.. Почему?!
  - Я откуда знаю?! Бежим, времени нету!
  ***
  Стальной перезвон несся с маленького старого кладбища, от могилок коего остались порядком сгладившиеся, едва заметные холмики и кое-где уцелевшие деревянные кресты. Невозмутимо насвистывающий стражник прислонился к стене за углом, периодически поглядывая в сторону поединка: не пора ли могильщика звать? Писарь мимоходом бросил на него уничтожающий взгляд, сподвигший прервать насвистывание и вытянуться по струнке.
  Бились они среди печально поникших берез, в ветвях коих ни дуновения не блуждало. Воздух был тих, по-утреннему свеж, даже, пожалуй, немного прохладен; пташки заливались в кустах; на украшенном лепниной балконе истошно мяучила кошка. Не пытаясь ее шугануть, дородная дама в кружевах облокотилась о подоконник распахнутого окна, подперла подбородок пухлой ладонью и с интересом наблюдала за действом. Из мечтательного выражения явствовало, что барышня представляет, будто сражаются ее поклонники (что, впрочем, ей только представлять и оставалось). Несколько явно скучающих зевак бродяжьего вида оперлись на покошенный кладбищенский заборчик и, лузгая семечки, лениво спорили, кто одержит победу. Стольник с крестницей словно на потеху прибежали, по крайней мере, писарю показалось именно так; совершенно не верилось, что идет смертельный бой, скорее - мастерской спектакль.
  Сосредоточенный и по обыкновению спокойный Зоек заложил левую руку за спину и без видимых усилий отбивался. Сам не нападал, изнуряя противника, и сие ему успешно удавалось: вены вздулись на лбу Гощица, желваки играли на скулах. Он раскраснелся и тяжело дышал, а сабля его меленько подрагивала, выдавая усталость. Но упрямый пан, не сдаваясь и не думая, видно, про истощающиеся силы, продолжал нападать, наскакивая поспешно, суматошно. Прям как волчонок, который, играючи, прыгает вокруг матерого вожака стаи, терпеливо снисходящего до неразумности щенка.
  - Остановитесь!!! - закричала задыхающаяся Меланья. Перед глазами стояли цветные круги, ужас стеснил грудь, и, в отличие от Стольника, не было сил и желания вглядываться, кто побеждает, кто проигрывает - только пусть прекратят это безумие!
  - Кто в бога верует! - Опекун поддержал не только словесно, а еще и под локотки подхватил. - Бросьте саб...
  Зоек отвлекся всего на миг, но это стало губительною ошибкой. Клинок противника соскользнул с его и зацепил бок. Гощиц отступил в неверии, выскользнувшее из пальцев оружие оказалось на примятой траве.
  Одной рукой опираясь на саблю, а другой - зажимая кровоточащую рану, Зоек пошатнулся, тяжело рухнул на колени. Вопреки ожиданиям, не упал. Сразу. С полколодежки продержался, после чего таки потерял сознание.
  - Лекаря сюда! - зычное приказание Стольника вырвало Меланью из оцепенения. Легко перемахнула она через оградку и ринулась к поверженному, но замерла в нескольких шагах, словно ее удержал кто, не давая приблизиться.
  На светлой Зоековой рубашке ширилось кровавое пятно, а с лица, напротив, исчезали краски; смерть выбеливала его бледностью, точно добросовестная хозяйка - загрязнившуюся вещь.
  Страх заточил голос в горле, и ни звука не сорвалось с уст молодой женщины. Страшное безмолвие хранила до тех пор, пока Зоека не унесли на носилках. Тогда аж Меланья убито прошептала:
  - Общение со мною обрекает на смерть.
  - Не смей так думать! - вознегодовал Стольник, хорошенько воспитанницу за плечи встряхивая. - С Зоеком еще ничего не ясно, но я не одного поправлявшегося от такой раны знаю. Голова цела, руки-ноги на месте, сердце не тронуто - оклемается. А ты, если хочешь увидеть его здоровым, не накликай исходу плохого, не привлекай к нему внимание Рысковца... Пошли. Туда дальше, под вечер, наведаешься к нему.
  ***
  Несмотря на изрядные сомнения в лекарских познаниях крестного, Меланья все ж взлелеяла надежду на благополучное выздоровление пана Зоека и покорно гнала противостоящие ей мысли. Стоит ли говорить, что весь день молодая женщина была как на углях, не могла места себе найти, пары колодежек спокойно просидеть? Беспокойство жадно глодало душу ее, как изголодавшийся пес - смачную кость.
  Наставница не дала Меланье запереться в четырех стенах, убедила скоротать день у реки. Но, увы, этим успехи и ограничились. Как ни старалась Ежка, отвлечь молодую женщину не выходило, ибо столь сильно она озаботилась, что не могла мыслить ни о чем кроме излечения Зоека.
  Только остановится вдова, присядет на теплое бревно в тени - и опять давай ходить, метаться, яко зверь в клети, едва ли не волосы на себе рвать.
  Распознавший хозяйское настроение хорт, виляя хвостом, ходил следом, преданно тыкался носом в ладони, вылизывал их, ластясь, за что в благодарность получал заушные почесывания да поглаживания дрожащей рукой.
  Еще и потому Меланья усидеть на месте не могла, что понимала: не будь вчерашнего, и дуэли бы не было. Зоек ранен именно из-за нее, ее каприза, мгновенной каверзной мысли, нашептанной, видимо, бесом или даже самим Рысковцом.
   А всего хуже, что благим намереньем остановить дуэль она, напротив, навредила.
  - Ну не терзайся так!.. Повод мог вовсе не в тебе крыться, кто знает, что они не поделили.
  - Не утруждайся, Ежка. Совесть моя упряма, аки ослица, и внушением ее не успокоить... Ах, не могу больше. Вернемся, авось что известно стало.
  ***
  Их действительно ждала весть от Стольника, кою Лепкар по хозяйской просьбе на словах передал: лекарь обработал и забинтовал рану, оказавшуюся, надо сказать, глубокой царапиной, вполне достойной уверенности в выздоровлении успешном. У Меланьи, как то говорят, прямо камень с души свалился. Вдохнув поглубже и несколько успокоившись, молодая женщина вскорости остановилась у двери нужных покоев, расположившихся в башенке на втором этаже; легко предугадав такой исход, Стольник через слугу сообщил также, как отыскать Зоека.
  Робко постучала Меланья, выждала немножко и уже уходить собиралась, когда дверь тихонько так отворилась, и вежливо-внимательная старушка челядинка поинтересовалась именем пришедшей, после чего снова исчезла. Ненадолго.
  - Проходите, - шуршала служанка, указывая на дверь напротив входной. - Пан в препоганом настроении пребывает (оно и не дивно!) и никого доселе видеть не желал.
   Покой, всего из двух комнат состоящий, был значительно меньше Стольникового, гостиная вширь пятью шагами измерима. Быстро пересекши ее, Меланья с екнувшим сердцем вошла в опочивальню, откуда пахнуло горьковатым запахом травяных мазей.
  Внешняя стена изгибалась, луку подобно; узкие слюдяные окна почти до потолка доставали лепными гребешками, каждое из них венчавшими. Зоек, осунувшийся и бледный, полулежал на застеленной кровати с высокой спинкой. Одет был так же, одну лишь рубашку сменили на чистую. Не зная, что говорить, Меланья словно прикипела к полу. У нее было несколько вариантов начала разговора, но все мгновенно забылись при первом же взгляде на раненого.
  Зоек жестом пригласил сесть, молодая женщина на ватных ногах проковыляла к кровати и присела на краешек. Хотела было сказать что в ободрение, но Зоек опередил, заговорив первым.
  - Пани Меланья, смею просить вас никогда, слышите, никогда не вмешиваться в поединки... - с расстановками, нажимая на каждое слово, изрек он. По паузам и особенно хриплому дыханию нетрудно было догадаться, сколь мужчина гневен.
  - ...Ежели сами сражающиеся не попросят. Скажите, быть может, Гощиц просил вас? Нет? Тогда какого Рысковца вы вмешались?!..
  Ошеломленная вдовица не в силах была слова вымолвить. Зоек продолжал, сверкая очами:
  - Если бы не вы, победа б осталась за мною... а вместо того я, опозоренный, должен отлеживаться, приехавши совершенно не за этим! Вы понимаете, чего стоило ваше вмешательство? Бог с ней, с царапиной... но ведь слух пойдет, что Зоек, небезызвестный фехтовальщик, проиграл какому-то... - он с явным трудом опустил нелестное для пана Гощица определение.
  Слова звучали, как стук палаческого топора о плаху, обезглавливая такие нелепые сейчас надежды, на сей разговор возложенные. "А чего ты ждала?" - ехидно осведомилась совесть.
  Меланья резко поднялась. Подбородок ее обиженно подрагивал, неверный голос не отставал.
  - Пан, гляжу, осерчал! А знает ли он, что я голову потеряла, когда узнала, что из-за меня еще кто умереть может, и потому стремглав останавливать вас, двух дурней, бросилась?!.. - Она отвернулась к расплывавшейся в слезной пелене двери, судорожно вздохнула, но не успела сделать и шага - ладонь будто сжало в горячих тисках.
  Меланья сморгнула слезы и удивленно воззрилась на Зоека, продолжавшего сжимать ее руку. Где только сила взялась?
  - Простите за горячность, дражайшая панна. Хорош я, ничего не попишешь, - в упадке духа находясь, вас обвинять в собственной ошибке сподобился. Так хромой, упавши с лестницы, клянет ступени, а не свои ноги... - Он облизнул пересохшие губы. - Не уходите, прошу.
  С колодежку поколебавшись, она снова села, постаралась как можно незаметнее утереть мокрые щеки тыльной стороной свободной ладони, коря себя за несдержанность эмоций. Зоек ослабил воистину железную хватку и теперь просто держал ее хладную ладонь в своей, широкой, горячей. Ненавязчиво так, хочешь - забери...
  - Только дурак набитый добровольно отказался бы от приятного общества в пользу одиночества и тяжких дум. Раз я вовремя спохватился, то не совсем безнадежен, не правда ли? - вопросил Зоек шутя.
  - До безнадежности вам далече, - улыбнулась Меланья. - Скажите, на кой почве проросла ваша с Гощицем распря и кто кого вызвал?
  Зоек тихо хохотнул, и тень страдальческой гримасы промелькнула на лице его, выдавая досадную боль.
  - Он затаил возникшую из-за шарфа обиду и сегодня утром бросил мне перчатку, когда мы столкнулись на улице.
  - Почему вы не отказались?
  - Чтобы прослыть трусом? - вопросом на вопрос ответил он. - Увольте. К тому же, с чего мне не принять вызов? Со мной была уверенность в победе, сабля и негодование по поводу того, что о даме отозвались, точно о вещи какой. Думаю, вам бы тем более не понравилось услышать о себе подобные слова - слишком вы вольны и свободу цените, чтоб дозволять такое.
  Меланья вскинула брови. Ишь ты, знаток выискался, недели не знакомы, а уже судит, что она допускает, а что нет. И, главное, верно-то судит ...
  - А не сомневаетесь ли вы в правильности выводов?
  - Ничуть, - мотнул головой собеседник. - Первое впечатление, к тому же подкрепленное дальнейшими, редко обманывает. За краткое время наших встреч у меня в голове нарисовалась довольно цельная картина вашего характера.
  - И какова же она? - не удержалась молодая женщина.
  - Она сложена, как витраж, из разноцветных частей, которые, казалось бы, вовсе не подходят друг другу, но тем не менее создают дивное, услаждающие взор противоречие... Тогда, в полутьме коридора, я оборонил молодую женщину, обращение с которой, как тогда помстилось, должно полниться трепета, будто с искуснейше граненным хрусталем... А невдолге наткнулся на совершенно иную особу, превосходно держащуюся в мужском седле и недрогнувшей рукою сжимающую пистолет... смогла бы она выстрелить - другой вопрос, им я задался уже вечером, но так и не нашел ответа. А ее отказ от низки фазанов в пользу бедняка? Тоже дал неплохое представление о нраве. Не знаю, что она там подумала, но могу поклясться: я действительно обещал подарить их первому встречному за ненадобностью...
  Меланья слушала, скромно потупившись и чувствуя, как на щеках, точно зарево зимнего рассвета, все больше и больше разгорается невольный румянец.
  - ...И вот сегодня женщина эта неожиданно ринулась останавливать дуэль, объясняя сие тем, что потеряла голову, узнав, что из-за нее еще кто-то может умереть. Почему она выразилась таким манером и как мне трактовать ее слова?
  Сглотнув, Меланья кинула на него быстрый взгляд.
  - Есть одна история, она длинна и зело печальна, расскажу как-нибудь в другой раз... Вечереет, а я, наверно, уморила вас. Тсс! - Она прижала палец к губам, вставая. - Не перечьте, для скорого восстановления вам нужно много отдыхать.
  - Споете мне завтра? - спросил Зоек с едва заметной толикой надежды, когда Меланья приотворила дверь.
  Вдовица оглянулась через плечо.
  - Спою.
  ***
  Она всю ночь сомневалась, стоит ли идти завтра к нему, впадала из крайности в крайность, молилась, бралась за гусли и вспоминала ощущение ладони в горячих тисках, беспокойно ходила по комнате, думала, правильно ли ведет себя и тут же опровергала собственные мысли.
  Но обещанное исполнила, спела-таки. Ее приход обрадовал Зоека, ибо сомнения одолевали и его, не давая заснуть до рассвета. На трут, долженствующий поджечь костер сердечной приязни, не одна искра уж была уронена, однако именно этой ночью он занялся.
  В то время как раненый был прикован к постели, Меланья ежедень навещала его, и подолгу они беседовали о всяких разностях. Не желая ворошить былое в памяти, вдовица уходила от обсуждений своего прошлого, да Зоек и не больно-то рвался вызнавать подробности. Единственным, что он спросил как-то раз, было: "По ком панна траур носить изволит?" - "Я вдова и сирота. Мужа убили, близкие сгорели в пожаре", - последовал ответ. Зоек извинился и обещал боле не притрагиваться к этой теме.
  Ранение заживало как на собаке, и спустя пару дней, пришедши, Меланья ужаснулась, увидев мужчину на ногах. Он утверждал, что уже вполне может ходить, а вскоре и ездить по княжьим поручениям с доверенными ему людьми.
  А пока же он был доволе слаб и дольше нескольких печин кряду не стоял на ногах. Но, несмотря на это, настаивал на выходах хотя бы в замковый сад, и Меланью неоднократно видели прогуливающейся с ним в паре. Оба чувствовали себя легко и непринужденно вместе, будто много лет знакомы. В случае, если разговор каким-то боком касался чувств сердечных, непринужденность сразу пропадала, и Меланья, смешавшись, торопилась перевести разговор на другой предмет. Она старалась все связанное с чувствами гнать прочь, ибо стоило задуматься, как в голову сразу лезли крамольные мысли, что своею дружбой с Зоеком она порочит память Васеля. Времена были таковы, что иные вдовы оставались всю жизнь верны погибшим мужьям. Хоть второе замужество с относительно недавних пор не воспрещалось, яко ранее, народная молва с детства учила равняться на верных вдов, а не на тех, неоднократно замужних, которые и при жизни-то мужа могли изменять ему.
  И Меланья упорно себя убеждала, что дальше дружбы дело не зайдет, пускала себе пыль в глаза и не хотела замечать крепнущей нити привязанности между нею и Зоеком, явственных признаков симпатии. Стоило руке его ненароком соприкоснуться с ее рукой, она тут же ее отдергивала, будто обжегшись; стоило им стать слишком близко друг к другу, она краснела, как журимая девочка, а на устах Зоека тогда появлялась какая-то странная улыбка при взгляде на нее. Улыбка сия кардинально преображала его лицо, делала из жесткого, закаленного солнцем степей - мягкое, исполненное не то нежности, не то умиления.
  Если Меланью уже вовсю мучил огонь жгучей приязни, который вспыхнул с готовностью факела, и который она упорно старалась игнорировать, то чувства Зоека разгорались медленно, но неуловимо, крепчали, как возвращающиеся силы. Он не раз ловил себя на мысли, что с каждым днем больше и больше вспоминает Меланью и видит ее во сне, что с ней труднее и труднее прощаться, и он так и норовит задержать женщину чем-либо, отсрочить неминуемое расставание.
  Как охотник, ступающий осторожно и медленно из боязни спугнуть дичь, так Зоек не торопился, ибо что-то подсказывало - одним неверным деянием, излишней навязчивостью, решительными обхаживаниями он может отвернуть от себя молодую вдову. Ко всему, раз она не сняла траур, значит, претендовать на что-либо еще не время.
  До поры, до времени Зоек и не догадывался, что чем ближе к Меланье он становился, тем больше недоброжелателей наживал. Ранее, когда вдова никого не тешила вниманием, отвергая всех без разбору, влюбленные паны соблюдали враждебный нейтралитет по отношению друг к другу. Когда же молодая женщина завела дружбу с Зоеком и стало ясно, что он не доживает последние печины на смертном одре, все как один вознамерились разобраться с конкурентом. Некоторые, обнадеженные успехом Гощица, бросали перчатки и, хоть противник был слаб, вскоре раскаивались в своей самоуверенности, ибо он не одному выбил саблю из рук. Убивать никого не убивал, а будто научал на будущее, что злило неимоверно. Пошел поговор, будто Гощиц ранил Зоека чисто случайно.
  ***
  Однажды они позднее обычного возвращались с прогулки. Меланья, кутаясь в любезно предложенный плащ, неосознанно старалась держаться рядом с невозмутимым Зоеком, в коем, не отдавая себе отчета, признавала могущественного защитника. Сад был безлюден, зловещ и тих, от земли веяло несвойственным летней ночи холодом. Во влажном воздухе благоухал фиюш, дорогое и редкое растение, с наступлением сумерек выпускающее из-под земли длинный гибкий стебель, увенчанный лиловым цветком. Некоторые статуи держали в каменных руках и лапах разноцветные фонари, мешающие глазам свыкнуться с темнотой.
  - Ложись! - внезапно шепнул Зоек и, властной рукой толкнув вдову в спину, упал рядом. В тот же миг над головами свистнуло, и метательный нож, блеснув лезвием, с характерным звуком вонзился в ствол ни в чем не повинной яблони. Пес с лаем кинулся в арочный проем, ведший в открытую галерею, где мелькнул темный силуэт. Зоек вздернул Меланью на ноги и ринулся следом, женщина с промедлением побежала за ним.
  Пса они увидели сидящим на середине галереи в непрерывном чихании.
  - Щепоть перца за спину бросил, гад подколодный, - прошипел Зоек, только взглянув на хорта, пытающегося лапами очистить изящную, будто непревзойденным скульптором высеченную морду.
  - Кто это был? - спросила, резко охрипши, Меланья.
  - Обычный наемник. - Зоек пожал плечами, будто озвучил некую саму собой разумеющуюся истину.
  - Как вы можете говорить с таким спокойствием?!
  - Ну не в вас же нож метнули, а в меня, чего беспокоиться? - вопросом на вопрос ответил Зоек.
  Меланья, с ходу не выискав слов, расфыркалась, как вылезшая из воды кошка.
  - И кто его нанял? - снова обретя дар речи, вопросила, оглядывая Ласта.
  - Да откуда ж я знаю? Я не угодил минимум шести людям, и каждый из них вполне обоснованно мог нанять убийцу... Облейте его водой, - протянул флягу.
  - Вы поражающе безответственны по отношению к собственной жизни! - упрекнула Меланья, исполняя совет.
  - А что, по-вашему, я должен делать? Не падать же мне в обморок, в самом деле... Ради Господа Бога, пани Меланья, не тревожьтесь, я сам с этим разберусь.
  - А если убийца вернется?
  - Тем хуже для него, - с непоколебимой уверенностью сказал Зоек и повторил: - Не тревожьтесь, лучше поспешите, - чем быстрее я останусь один, тем спокойнее буду себя чувствовать, ибо отпадет надобность опасаться за вас.
  - Ах, пан Зоек, вы неисправимы!.. - с укором бросила молодая женщина, возвращая полупустую флягу. Пес благодарно лизнул руку и, не переставая чихать и фыркать, потрусил за хозяйкой.
  ***
  Переложив ответственность за Меланью на опекуна, Зоек вздохнул с облегчением и отправился к себе, ни на миг не теряя бдительности. Слух улавливал любой подозрительный шорох, не говоря о сонных, шаркающих шагах челядинцев. Впрочем, настороженность можно было считать лишней, поскольку убийца если и вознамерился повторить покушение, то никак не в освещенном коридоре.
  Зоек быстро достиг своей двери, дождался третьего щелчка замка, оглядел переднюю. Служанка перед уходом зажгла свечи и накрыла ужин полотенцем.
  Дверь в темную опочивальню поскрипывала на сквозняке. Зоек толчком ладони отворил ее нараспашку, подошел к кровати, поставил глиняный подсвечник на ларь и, насвистывая, начал расшнуровывать ворот рубашки.
  "Сейчас", - подсказало шестое чувство. Зоек тотчас резко обернулся и ударил бесшумно подкравшегося убийцу коленом в живот. Кинжал с глухим стуком выпал из занесенной руки, но владельца, потерпевшего хорошо если короткую потерю дыхания, не так просто было вывести из строя. Сцепившись, мужчины еще колодежек пять катались по полу. Наконец, запыхавшийся Зоек не без труда скрутил ретивого, связал заломленные руки поясом, коленом прижал спину и поинтересовался:
  - Кто?.. Говори, собака: кто?!
  Наемник хранил молчание, как монашка - целомудрие.
  - Видит Бог, хотел по-хорошему. - Зоек взял подсвечник и приставил узкие огненные лезвия к правому запястью убийцы. Тот затрепыхался, но не проронил ни звука.
  - Ну? Молчим?
  Свечи переместились выше, к грязной шее.
  - Не знаю я! - не выдержал головорез. - Он в капюшоне был!
  - Врешь, - спокойно констатировал Зоек, продолжая щекотать ему шею. Вестимо, убийцы должны соблюдать кодекс, но пункт о сохранении в тайне личности заказчика обычно нарушался без особых зазрений. Долго ждать не пришлось.
  - Ладно, с-скажу!..
  Зоек отставил подсвечник.
  - ...Я кольцо-печатку углядел, такая, сказывают, у главного тюремщика!
  - Угу. - Зоек кивнул, поднял убийцу за шиворот и подтащил к распахнутому еще днем окну. - Еще хоть раз тебя увижу, так легко не отделаешься.
  Услужливо треснул сиреневый куст тремя этажами ниже, и все стихло. Только сверчки вели ночную песню, да ухал недалече филин. Усмехнувшись выглянувшей из-за туч луне и покачав головой, Зоек захлопнул окно.
  ***
  Рана окончательно и благополучно затянулась, и наутро полный сил и энтузиазма Зоек получил княжеское добро на то, чтоб отправиться со своими людьми в испещренные ярами Шасские леса - для водворения порядка, мира и спокойствия на тамошних трактах.
  Возвращаясь от Потеха, мужчина зашел к Меланье, и она, изнуренная и бледная после бессонной ночи, шумно перевела дух, завидев его живым. Зоек рассказал о повторном визите наемника, вдова молча выслушала и задумалась.
  - Но почему он не нанял убийцу сразу? - вскоре недоуменно спросила она.
  - Без понятия. Возможно, надеялся, что я помру от раны... Я должен еще кое-что сообщить вам.
  - Что же?
  - Сегодня к обеду я выеду по направлению к Шасским лесам, больно много в тех краях разбойников развелось.
  - Сегодня? - сдвинула брови Меланья. - Но вы не восстановили силы...
  - Вполне.
  - И...и... - женщина задохнулась от охватившего волнения, всплеснула руками. Взгляд ее метался по стенам, точно ища способную остановить его зацепку.
  - Да как же это, сегодня... А надолго? - Она вскинула на него свои карие очи, в коих крылались и немая мольба, и страдание. Зоеку вдруг сделалось тоскливо до невероятия.
  - Если Виляс будет благоволить, то до Потеховой женитьбы ворочусь.
  Меланья взяла себя в руки, закивала, окаменев лицом.
  - Сколько у вас людей?
  - Полторы сотни.
  - Не мало ли?
  - Нисколько. В свое время я с пятериком большие неудобства врагу доставлял и знаю, что чем меньше людей, тем лучше прятаться с ними, выжидая, где бы куснуть... Хотя против большой силы пятерик, конечно, не годится...
  Они помолчали, не сводя друг с друга глаз.
  - Я тут ночью... дабы помыслы и пальцы занять... вот... - Меланья вложила ему в ладонь плетеный из молодой виноградной лозы крест. - Да сохранит он вас в пути и битве.
  - Не знаю, как благодарить за оказанную милость, - трепетно целуя ей руку, проговорил Зоек. Сердце его болезненно сжалось, и он понял, что надо уходить сейчас дабы не сказать или, того хуже, не сделать ничего лишнего.
  - Надобно мне собираться в дорогу...
  Оба поднялась.
  - Заклинаю вас, будьте осторожны и не рискуйте зря, - прошептала Меланья, осеняя его крестным знаменем.
  - Обещаю.
  Зоек уже не видел, как она извлекла из-за пазухи второй крест, прижала его к груди и тяжко вздохнула. Такие обереги женщины Лядага мастерили и особым образом заговаривали, когда в разлуке хотели знать, все ли в порядке с возлюбленным. В случае чего второй крест чернел, рассыхался, а при летальном исходе вовсе распадался на части. Меланья и покойному-то Васелю хотела сделать таковой, но муж, увы, не дожил до гибких молодых лоз...
  ***
  Две недели бесконечных тревог и переживаний, две недели ожидания. С таким нетерпением она не ждала еще никого и никогда. Дикая тоска мучила душу, а то ощущение надежности и безопасности, коим была возможность наслаждаться рядом с Зоеком, пропало без следа, и его очень не хватало. Оберег оставался светлым и крепким, но беспокойство как всегда нашло лазейку, и Меланья засомневалась, правильно ли заговаривала крест и вообще, действенен ли он.
  Двор готовился к княжьей свадьбе - Потех брал в жены хмарскую принцессу с заковыристым именем, дабы обезопасить страну от войн с соседом. Поговаривали, будто невеста, приезд которой должен был случиться аккурат перед самой свадьбой, немногим отличалась от селянской девки и была такой же дикаркой, как и все представители народа. Еще толковали, что художник, живописавший портрет будущей князевны, даже льстя необычайно, изобразил ее кривой и страшной. Зерно сплетен попало в благодатную почву, и в народе с готовностью сложили поговорку: "На хмарянках только по нужде жениться".
  Но Меланью происходящее в замке интересовало мало, кроме одного, наиболее ожидаемого, события.
  - Не вернулся? - каждодневно спрашивала она у Стольника, нервно хрустя пальцами.
  - Мелонька, я думаю, он сразу к тебе придет, - терпеливо повторял одно и то же крестный.
  Молодая женщина лишь вздыхала, холодными пальцами нащупывая спрятанный под платьем крест.
  Накануне свадьбы приснился Васель, долго-долго не являвшийся во снах.
  Он нежно погладил щеку тыльной стороной ладони, сплел ее пальцы со своими.
  - Время пришло. Я могу оставить тебя... Хочу, чтобы ты была счастлива. Отбрось предрассудки, слушай сердце и не бойся признаться в правдивости его гласа. Не отказывайся от вздоха, когда в нем есть жизненная потребность.
  "Замочек" неумолимо размыкался, Меланья старалась удержать руку мужа, но его пальцы выскальзывали, словно она вцеплялась в воду.
  Васель обернулся спиной, вскочил на белоснежного коня и канул в молоко тумана.
  Меланья открыла глаза с горьким пониманием: он больше никогда не явится во сне. А еще более печальным стало осознание ненадобности сего. Отныне она не нуждалась в его помощи, должна была справляться со всем одна... или нет?
  Молодая женщина сглотнула и решительно сказала сама себе:
  - Когда вернется, сниму траур.
  Утро деликатно постучало в окно клювом воробушка, что-то склевывающего со слюды. Ласт спрыгнул с постели, потянулся, зевнул и принялся скрести дверь, требуя выгула. Челядинка уже ждала в передней с водой для умывания. Омыв лицо от остатков сна, одевшись и переплетши косу, Меланья свистнула псу.
  Но хорту, видимо, судилось в тот день долго терпеть, ибо хозяйка, едва выйдя в коридор, остановилась, как вкопанная, - к ней в запыленном дорожном одеянии спешил Зоек.
  - Хвала Вилясу! - воскликнула, бросившись ему на встречу, Меланья.
  - Во веки веков! - весело откликнулся мужчина и тихо спросил, беря ее ладони в свои и поочередно целуя то одну, то другую: - Успел я до свадьбы?
  Впалые щеки и подбородок его заросли щетиной, которая щекотала Меланье кожу.
  - Успел... - выдохнула Молодая женщина и тут же исправилась: - Успели, то бишь.
  - Боже, это ж не передать, как я истосковался по замку и обитателям его! Верно, даже больше чем по Волковам да родным степям, бывшим мне колыбелью...
  Меланья невесело усмехнулась.
  - Вас хоть труды во благо спокойствия от тоски отвлекали... Кстати, как там разбойники?
  - Кости их растащили волки, а души отошли к Рысковцу.
  - Вот и славно. Вы управились как раз вовремя, сегодня венчание... Что, простите?
  Он вправду одними губами шепнул "жаль, не мое", или это лишь отголосок ее собственных мыслей?
  - Ничего, - мотнул подбородком Зоек. - К величайшему сожалению, я снова вынужден вас, милая панна, покинуть, ибо еще не отчитался за выполненное. Вы будете на предвенчальном пиру? Тогда свидимся там.
  ***
  Меланья достала со дна сундука синее шелковое платье с золотым кружевом вышивки и россыпью мелких сапфиров на лифе корсета. Перекинула через локоть и поднялась с колен.
  - Это? - в один голос спросили наставница и служанка, одинаково вскинув брови.
  - Это, - подтвердила молодая женщина, уходя за ширму. - Анерия, не спи!
  За переодеванием последовал черед прически и, пока челядинка с помощью раскаленного прута и сапфировых шпилек выстраивала сие пышное сооружение, Меланья откинула крышку резной шкатулки, изнутри бархатом обитой, и выбрала украшения.
  Стоило увидеть Зоека невредимым, и небывалое, незнаное до того спокойствие снизошло на ее душу, равновесие коей теперь вряд ли что пошатнуть могло.
  Когда все было одето, застегнуто, закреплено, затянуто и обуто, молодая женщина окинула взором отражение в зеркале, довольно хмыкнула и вышла к давно поджидавшему крестному. При каждом резком наклоне головы возникало опасение за шаткую прическу: хоть на нее и ушло две дюжины шпилек, закрепить как следует не удалось.
  Стольник оглянулся и оцепенел. То ли яркий, броский и роскошный наряд, то ли само возвращение Зоека неимоверно изменили воспитанницу. Если сравнивать с прошлыми неделями, сейчас перед ним стояла абсолютно иная женщина, которую вполне можно было спутать с княжьей невестой.
  - Х-х-хороша, - едва выдавил Стольник.
  - Я решила, что пришла пора снять траур. Верно?
  - Да-да, конечно...
  - Не рано?
  - Да. То бишь нет, вовсе не рано... Ты все правильно решила, Мелюшка, я рад, ей-Богу, рад!.. Это из-за него?
  Меланья промолчала, а Стольник потом долго корил себя за глупый вопрос.
  ***
  Княжеская свадьба проводилась в основном по тем же традициям, что и селянская, разве что без смотрин и, понятное дело, с несказанно большим размахом, шиком и лоском. Сперва провожали заканчивающиеся холостую и девичью жизни (у жениха, ибо ехать к невесте обычно было накладно), затем справляли венчание, а после - снова застольничали.
  Первым потрясением для собравшихся в "небесной" зале гостей стала Меланья. Только они со Стольником и Ежкой вошли, тут же затихли разбавленные серебристым смехом разговоры, и вместо них, как ветер в травах, по головам пошел гулять шепоток:
  - Кто с ними?.. Кто это?.. Ах, не может быть! До чего преобразилась!.. Посмотри, не в траурном...
  И снимали шляпы забывшиеся мужчины, и убирали веера от лиц пораженные женщины, которым не до излишне восторженной реакции мужей было. Освещенный той особой улыбкой Зоек вышел навстречу, поклонился, протянул руку. Не раздумывая, Меланья вложила в нее свою, и они прошествовали к столам. Садиться до прихода жениха и невесты воспрещалось, так что все ждали их стоя.
  - Панну Меланью прям не узнать, - шепнул Зоек.
  - Это плохо?
  - Отнюдь... Я думал, витраж вашего характера уже целостен, но вы снова явились пред мои очи незнакомкой.
  Тут мужчины стали кланяться, женщины - приседать в реверансах, и Меланья с Зоеком, обернувшись, завидели на входе в залу жениха и невесту. Последняя мигом затмила вдовицу, окончательно поразив гостей.
  Как всегда, по незнанию ли, из-за опасений или буйств фантазии людские языки исковеркали правду, перекрутили ее до неузнаваемости. Вместо дикарки в зал вплыла прекрасная молодая дама, с осанкой величественной и гордой, точно изгиб лебяжьей шеи. Умопомрачительной красоты белоснежное платье, пушистые перья цапли на коем брильянтовые броши держали, золотая с крупными жемчугами сеть на льняно-белых волосах, воистину княжье выражение лица... Да хоть раз воочию видевший хмарянскую принцессу и под пытками не осмелился бы обозвать ее дикаркою!
  Потех сиял улыбкой, словно красно солнышко, а она была холодна, точно ледяная глыба, не совершала ни одного лишнего движения, будто заводная заморская кукла, стоимость каковой, по слухам, приравнивалась к небольшому лядагскому замку.
  С первого взгляда жених и невеста казались абсолютными противоположностями, у которых, однако, была вполне реальная возможность ужиться и даже полюбить друг друга - пусть не сразу, со временем.
  Первым очнулся герольд, чье пиханье вывело из ошеломления фанфариста.
  - Его Высочество ясновельможный князь Потех с прекрасной Жерманкиной, принцессой царствия Хмарянского! - громогласно объявил герольд, когда пропели, наконец, трубы. В молчании, полном шорохов одежд и бряцанья сабель, вошедшие проследовали к своим местам во главах разных столов. За принцессой тянулся сладкий с горчинкой шлейф фиюшного аромата, повергая в зависть едва ли не всех учуявших его женщин.
  После первого тоста во здравие и счастие молодых, Стольником произнесенного, играемая музыкантами мелодия сменилась с этакой ненавязчивой на танцевальную, и князь с невестою традиционно открыли празднество картолем. За парой молодых в пляс пошли остальные, в том числе и Зоек с Меланьей.
  По истечению полупечинки, когда гости более-менее разгулялись, панство расселось по каретам и отправилось к главному городскому собору, лет шестьдесят назад возведенному князем Ияковликом, дедом Потеха. Место венчания оцепили десятки городской стражи, не подпуская жаждущий поглазеть народ. Самые ловкие зеваки взбирались на деревья, статуи и крыши, а прочие невозбранно шумели, тщетно пытаясь разглядеть пестрящую роскошами вереницу знати или хотя бы шутов в ее конце. Места у всех выходящих на площадь окон были куплены еще за неделю, причем стоили они недешево, особенно третий и выше этажи. С двадцать музыкантов оглашали соборные своды торжественной мелодией, кою, впрочем, из-за толпы горожан можно было услышать только вошедши. Изнутри собор сверкал золотом и платиной отделки, да не просто сверкал, а буквально ослеплял, заставляя щуриться.
  Священник в золотой ризе споро обвенчал молодых, под пение добрых двух десятков певчих те обменялись перстнями, и с сей колодежки Жерманкина уже считалась княжной. За время торжества Меланья не заметила на ее лице ни одной перемены выражения, принцесса оставалась все такой же холодной и была крайне точна в движениях; создавалось впечатление, что мысли ее далече-далече отсюда. Потех непрестанно улыбался за двоих, но кто знает, не тревожило ли что княжью душу, не поддельной ли была улыбка эта?
  С венчания возвращались в сгущающихся сумерках. В замке устроили пышный салют, подобно которому Лядаг дотоле не видывал; артиллерия палила из всех справных пушек. Потом случился небывало богатый пир, на котором провозглашались нескончаемые здравницы и тосты во благо молодых, текли реки различного хмельного, поедались горы съестного. А уж танцы... Вскоре Меланья потеряла счет времени, в глазах стало рябить от ярких нарядов, а кругоцветье пар кружилось пред внутренним взором, даже когда молодая женщина присаживалась отдохнуть. Зоек был, по обыкновению, спокоен, учтив и внимателен, разговор заводил на отвлеченные темы, много улыбался. Каждый раз, когда он звал к танцу, Меланья, сколь ни уставшей была, неизменно принимала приглашение. Впервые за долгое время ноги вспомнили забытое гудение, а она сама - беззаботный смех.
  Стольник глядел на крестницу и нарадоваться не мог, неустанно благодаря Виляса, что все так складывается, и так же неустанно запивая свои благодарности то вином, то медом, то наливкою - в зависимости от того, который графин имел несчастье попасться ему под руку. Писарь успел много чего разузнать о Зоеке и из узнанного сделать вывод, что он сумеет позаботиться о Меланье.
  Все шло как нельзя гладко, покудова княжна не упала в обморок прямо в танце, обвиснув на руках Потеха. Музыка еще некоторое время играла, а затем резко прервался говор флейты, гусляры вразнобой брякнули струнами, барабанщик и литаврщик испустили по синхронному удару и затихли, позже остальных; спустя колодежку все музыканты уже свешивались с перил балкончика.
  Потех не растерялся, без видимого усилия взял князевну на руки и понес к выходу. Но, надо сказать, его задержало одно обстоятельство.
  По залу снова пополз шепот, как тогда, при появлении Меланьи. Однако теперь было в нем что-то непередаваемо зловещее:
  - Сглазили... как пить дать сглазили... зависть все, зависть...
  - А не говорил ли я, княже?!!! - возопил откуда-то хриплый голос, и через мгновение вдрызг пьяный Эдард отделился от толпы. При ходьбе его шатало, а речь давалась с трудом, что являлось первейшим доказательством хмельности. - Среди присутствующих только одна особа в колдовстве обвинялась и бежала от следствия!
  Знать зашуршала громче, заинтересованно оглядываясь по сторонам в поисках этой самой особы; некоторые дамы заблаговременно поспешили упасть в обморок. Меланья оцепенела, стиснув руку Зоека, на кою опиралась. Эдард продолжал, показушно дивясь недогадливости гостей:
  - Никто не догадался?.. Правда?.. Что же, я скажу. Имя ей - Меланья!
  Несколько томительных мгновений, сбившееся с привычного ритма сердце... Воистину, хлипкое сооружение прически не могло выбрать лучшей колодежки, чтобы развалиться: шпильки попадали на пол со стуком забиваемых в гроб гвоздей, волосы тяжелым плащом укрыли плечи и спину. Меланья медленно-медленно и убийственно спокойно обернулась, стиснула зубы и глянула на заведующего тюрьмой - без тени страха, с презрением.
  Зоек мгновенно очутился совсем близко, готовый защищать в случае надобности; очи его, глядевшие на собравшихся крайне неприязненно, исподлобья, блестели, как у хищной птицы в ночи.
  Зазвенели осколки задетого Стольником графина; писарь, на лице которого вздулись ничего хорошего не сулившие желваки, резко поднялся и с "да как ты смеешь, паршивец!" рванулся было отстаивать доброе имя крестницы, но его удержали, дав Эдарду возможность пожить чуть дольше.
  - Я уже говорил, что ручаюсь за панну Меланью и целиком и полностью верю в невиновность ее, к чему и всех присутствующих призываю, - как-то устало откликнулся Потех, удобнее перехватывая драгоценную ношу. - Княжна утомилась с дороги, никакого сглаза тут и быть не может.
  И, не мешкая боле, вышел. Обнадеженные самим князем люди несколько успокоились, точнее, зашумели больше и уже без страха косились на Меланью. Эдард, напротив, бурно возмутился, но его никто не слушал. Заметив этот прискорбный факт, начальник тюрьмы плюнул себе под ноги и направился к выходу, однако дорогу заступил Зоек, без слов бросивший перчатку в лицо.
  - Да хоть сейчас! - легко согласился Эдард. Выпитое вино не могло не добавить ему мужества, как не могло не заглушить глас подлого да трусливого рассудка - иначе он попросту не принял бы бой.
  - Выйдем, - небрежно уронил Зоек. Брошенный на Меланью взгляд будто напомнил о просьбе не вмешиваться. Молодая женщина кивнула, мол, памятует, и пошла за ними.
  Как и следовало ожидать, дуэль, в саду произошедшая, не продлилась долее нескольких колодежек, по истечению которых пахнуло металлическим запахом крови. Капли разлетелись на несколько локтей окрест, достигнув подола стоящей в стороне Меланьи. Правая кисть Эдарда вместе с саблей упорхнула в ближние кусты, что спасло начальнику стражи жизнь, - Зоек с долей брезгливости заявил, что честь запрещает ему умертвлять не способного держать оружие противника. Затем он вытер клинок, сунул его в ножны и, подхватив Меланью под локоток, увел ее в противоположную сторону от любопытных. Знатные зеваки наблюдали за происходящим из открытой галереи и не пытались разнять мужчин.
  - Пан Зоек... Почему? - едва слышно спросила Меланья, когда они, поднимаясь по лестнице, остановились на освещенной фонарем площадке.
  Зоек охотно, даже, пожалуй, чересчур, объяснил:
  - Он нанес вам непростительное оскорбление... кроме того, нужно было поквитаться за того наемника. Но вы - первая причина.
  - Он остался жив и будет мстить.
  Зоек быстро глянул на молодую женщину и продолжил подыматься.
  - Вы боитесь?
  - За вас. Не один человек сейчас в могиле из-за меня, и я очень огорчусь, если вы, не дай Боже, пополните их ряды.
  - Вы говорите так, будто сами работали наемницей, причем длительное время.
  Меланья молчала, нахмурившись, и Зоек сказал:
  - Полагаю, шутка провалилась?.. Ну что же вы, панна, выше нос! Когда-то мне, несомненно, придется лечь в телесную шкатулку, но, уверяю вас, не из-за мелочных происков какого-то труса.
  "Вы порицательно самоуверенны!" - так и вертелось на языке у Меланьи, но она осторожно сказала вот что:
  - Вы не преуменьшаете сил врага?
  - На сей вопрос один всезнающий Виляс вправе ответить. Я всего лишь делаю выводы из общения с несколькими такими же, как и он.
  Снова площадка, тусклый свет, даримый робким огоньком в слюдяной клети.
  - Панна Меланья... - Зоек опять остановился. Меланья, не мигая, воззрилась на него снизу вверх, а затем - сверху вниз, поскольку мужчина опустился на колено.
  "Замечательная обстановка: немытое окно, тусклый фонарь и пыльная лестница с паутиной на стенах", - промелькнуло на задворках сознания. Женское чутье безошибочно подсказывало, что будет, и сердце, в который раз за вечер сбившись с обыденного ритма, отсчитывало мгновения. Зоек разомкнул пересохшие губы, с которых вот-вот должна была сорваться роковая фраза...
  - Простите меня...
  - За что? - едва удержавшись, чтобы не перевести дух, удивленно выдохнула Меланья.
  - За то, что я сейчас спрошу у вас, да еще и обычай нарушая...
  Рановато ослабила натяжение струн.
  - Будете моей женой?
  Долгий, неимоверно долгий взгляд глаза в глаза, тягостное, неприлично затягивающееся молчание.
  - Выходит, мила я вам? - через силу выдавала Меланья. Вопрос вышел неприятным, высокомерным. Зоек кивнул.
  - Надо бы у Стольника спросить...
  - Опекун ваш - дело десятое, с ним общую речь найти можно. Ваше согласие наиболее важно. - Не услышав однозначного ответа, он еще не отчаялся, но крамольная мысль все равно скользнула в голову: "Пропал..."
  - Ну а я-то что?.. - неожиданно просияла молодая женщина. - Согласна я!
  Далее Зоек просто потерял голову, поддавшись очарованию рысих глаз и радости от утвердительного ответа, и сам не понял, когда прильнул устами к устам Меланьи.
  VIII
  Назавтра Зоека лично зазвал к себе "на пару слов" самый молодой из княжеских приближенных, не разменявший и четвертого десятка пан Лускавец. Доверия он никак не вызывал, будучи в общении скользким, как подколодный гад.
  - Выпить не хотите? - пан гостеприимно предложил Зоеку кубок. - Нет? А меня, знаете ли, жутко сушит после вчерашнего... Славно погуляли, хе-хе... Но ближе к делу, да-с. - Лускавец сжал губами черенок трубки, запалил и несколько невнятно продолжил: - ...Пан Зоек вчера знатно начудил. Отсечь кисть самому начальнику тюрьмы это, скажу я вам, не муху прихлопнуть, хе-хе... Князю сейчас не до нас, и он просил меня передать, что вам нужно уехать. Пока все не утихнет, не уляжется, да-с... На недельку, а лучше - на месяц.
  Зоек мысленно застонал: для выполнения нужно было снова расстаться с Меланьей. Ранее он бы обрадовался очередной оказии развеяться за пределами замка, но теперь...
  - И работенка есть, - вел дальше Лускавец, - окрестность Щадячего утихомирить надобно.
  Зоек прикинул расстояние до тех лесов и застонал повторно. О том, чтобы управиться быстро, не могло быть и речи. Как и о том, чтобы ослушаться.
  - Надобно - так надобно. Через несколько печин буду в пути.
  ***
  Мгновенное, как молния, и такое же страшное видение стрелой поразило сознание, заставило Меланью вскочить с кровати и тут же забылось. Остался дикий, непередаваемый ужас, липкая от холодного пота ночная рубашка, спертое, будто после бега, дыхание и предчувствие чего-то кошмарного, навроде падения солнца наземь*. Колодежки две молодая женщина стояла неподвижно, порывисто дыша и тупо глядя в пол, затем опустилась на волчью полость у кровати и закрыла лицо руками. Так сидела довольно долго, тщетно старалась успокоиться, убеждая себя в том, что это был обычный, ничего не предвещающий кошмар.
  Нет, не обычный. Совершенно, ни малейшей деталью не запомнившийся и потому еще более страшный.
  - Пани Меланья, - тихонечко позвала Анерия, постучав. - Вы спите?
  - Нет, - молодая женщина едва нашла в себе силы ответить; во рту все пересохло, как в степи жарким летом, и язык еле ворочался.
  - К вам тут это... пришли. Срочно...
  Женщина на четвереньках подползла к окну, отдернула тяжелую штору и зажмурилась, когда свет резанул по глазам. Солнце заливало дворик потоками майского меда - значит, время близилось к обеденному. Подумав, что не в шутку заспалась, Меланья кликнула служанку и вскорости вышла к гостю одетой и окончательно проснувшейся. Анерия отпросилась ненадолго уйти, Лепкар, по ее словам, дневал у больной тетушки, а Стольник ранним утром удалился в неведомом направлении, так что женщина осталась наедине с гостем.
  - Я должен уехать, - без обиняков сказал, как отрезал, Зоек после нежного приветствия.
  - Опять? - Меланья слепо нашарила стул, тяжело на него опустилась. - И двух дней не пробывши... - она сглотнула, опустив "со мною", - в замке?
  Зоек присел на корточки возле нее, всмотрелся в расстроенное лицо. Его печаль была менее заметна, но не менее тяжела.
  - Так нужно. Князь через пана Лусковца советовал отбыть, покамест история со вчерашней дуэлью чуток не позабудется.
  - Куда?
  - Щадячий.
  Меланья кинула взгляд на висящую над камином карту Лядага и сникла еще больше.
  - Так далеко... Полагаю, отговаривать бессмысленно?
  - Да.
  - Когда отправляешься?
  - Люди уже ждут за городом. Зашел попрощаться.
  Он поднялся, Меланья тут же приникла к его груди и, обнятая, попросила:
  - Пожалуйста, Богом молю, будь осторожен.
  - Обещаю... Знай, что мысли мои будут здесь, с тобою.
  Она так и не сказала про оставшееся после кошмара гадкое предчувствие, посчитав его предвестником новой разлуки.
  Да и что для мужчины какое-то женское предчувствие? Очередной причуд бабского племени, ничего более.
  ***
  Не дождавшись Ежки, Меланья сама отправилась к ней, и вместе они неплохо скоротали время до вечера. А потом молодой женщине вдруг жутко захотелось побыть одной, и она воротилась в замок. Меланья хотела было свернуть в короткий коридор, дабы сократить путь, но приближающиеся голоса побудили замешкаться, а первая же расслышанная фраза приковала к месту.
  - Зачем этот Щадячий, почто сразу не отравил его? Тем более была такая возможность! - один из идущих навстречу говорил пискляво и тонко, повизгивая, как поросенок.
  - Точно, возможность взять на себя все подозрения, хе-хе... Тут надо действовать тоньше, аккуратнее, да-с... - Второй голос, Лускавцу принадлежащий, приятностью тоже не отличался, был хриплым, противным. Меланье пришлось напрячь слух, ибо следующие слова говорились на порядок тише:
  - Его с нетерпением ждут на второй же развилке, якобы разбойники. Около трехсот человек в засаде, у него нет шансов.
  ...Разорвавшийся шнурок запутался в ветвях, а окровавленный плетеный крест раскачивает ветер...
  Меланья зажала рот, чтобы не завопить, имедленно двинулась к лестнице в десяти шагах, вжимаясь спиной в стену. Потребовалось все самообладание, чтобы не обернуться и не убежать стремглав, ибо тогда сомнений насчет того, подслушивала она или просто случайно оказалась рядом, не осталось бы.
  Но вот стукнула, закрываясь, дверь, за коей скрылись шедшие, и Меланья тогда что было духу рванула в противоположную сторону.
  Писарский покой, испуганное лицо служанки, карта над каминной - вторая развилка на извилистой йошиной дороге печин через семь, если рысью с остановкой... Мгновенное промедление, решившее все... Скорее!!!
  Ворвавшись в конюшню, Меланья вырвала повод из рук смутно знакомого пана, птицей вспорхнула в седло и лихо стегнула чужого коня по крупу. Жеребец с ходу сорвался в галоп, хозяина потоком воздуха отшвырнуло на стог сена, откуда ему только и оставалось, что ошеломленно потрясти головой.
  А вдова уж успела промчаться между смыкавшихся створок восточных ворот и кануть в сумерки полей, прежде чем караульные дружно высунулись поглядеть вслед.
  Оставалось не более двух печин для того, чтобы нагнать отряд и упредить Зоека.
  ***
  Дикий галоп словно обезумевшего жеребца, волчий вой в сгущающейся темноте по богам дороги, неуемный ужас - не успевает!.. Первая развилка, никуда не сворачивать... Скорее, скорее, в погоне за временем, не щадя коня!
  Она остановилась только раз, спросить у чинившего каретное колесо слуги, не разминулись ли они с небольшим отрядом в полсотни человек?
  - Разминулись незадолго до вас, сударыня, рысью они шли.
  И заморенный конь, роняя хлопья пены со взмыленных боков, вновь сорвался в галоп. Иной давно пал бы, но этот был молодым, породистым, отдохнувшим и нес на себе сравнительно легкого седока, так что держался, временами сменяя галоп на быстроходную рысь.
  Вскоре среди темных ветвей впереди мелькнуло с пяток огненных язычков, послышался смутный мужской говор.
  - Стойте!!! - что есть мочи завопила Меланья, колодежку спустя настигая последнюю четверку в колонне верховых и направляя коня к обочине, дабы быстрей достигнуть командира. - Стойте, Бога ради!!! Да стойте же!
  В изнеможении она склонилась к гриве, и один из солдат, углядевши за спиной мужским манером одетой женщины длинную змею косы, удивленно присвистнул:
  - Да это, кажись, баба!
  - О Виляс! Меланья!!! - вскричал ошеломленный Зоек, выехав вперед, сдвигая в удивлении брови. - Что...
  - У второй развилки... засада... триста человек.
  - Что ты говоришь? Ведь вот она, развил...
  Его слова заглушил ор выскочивших из придорожных кустов "татей", кои, видимо, рассудили, что раз отряд упрежден, то нечего тянуть с нападением. Зоековы солдаты тоже подбодрили себя, и у Меланьи заложило уши от грозных кличей и лошадиного ржания. Оказавшись едва ли не в центре сечи, она чудом избежала ранения в первую колодежку. Повинуясь властному крику Зоека, солдаты по возможности оберегали ее, однако в пылу боя и с виду на то, что жеребец ее не стоял на месте, это было делом отнюдь не легким. По-настоящему обезумев от запаха крови, конь под Меланьей метался, брыкался и буйствовал, не слушаясь повода, - да ежели бы и слушался, вывести его на дорогу не представлялось никакой возможности.
  Увы, разглядеть в ней женщину удалось не только своим. Один из "разбойников", косою прельстившись, улучил момент, когда жеребец относительно утихомирился, и перетащил вдову к себе на седло, а затем, железной хваткой прижав Меланью к себе, прорубился к дороге и исчез в лесу. Несколько солдат, Зоек в их числе, бросились было в погоню, однако превосходящие численностью враги плотнее сомкнули ряды, и бой закипел с утроенной силой.
  ***
  - Не визжи, не то язык отрежу! - достаточно угрожающе, дабы заставить ее замолчать, пригрозил укравший. Меланья задергалась в поистине медвежьих объятиях, пытаясь высвободить хотя бы одну руку. "Разбойник" мчал в непроницаемый лесной мрак только ему одному видной стежкой.
  Не иначе как чудом молодая женщина сумела кончиками пальцев выдернуть из его поясных ножен короткий нож, тут же без раздумий воткнутый владельцу в живот. Лес огласился ругательством, а она, рванувшись, кубарем покатилась по мхам. Когда же нашла в себе силы поднять голову, увидела коня, пересекающего залитую светом поляну. Всадник лежал на его шее, держась в седле за счет продетых в стремена ног; определить, мертв он или без сознания, было невозможно.
  Меланья еще некоторое время лежала, осторожно проверяя тело на наличие повреждений. Таковых, как и признаков боли, с ходу не обнаружилось, но молодая женщина не спешила обнадеживать себя в целостности, ибо ощущения вполне мог притупить накативший ужас. Рядом с "разбойником" и то не было так страшно, как одной в незнакомом, полном, возможно, нечистых тварей лесу, да еще и в то время, когда Зоек не на жизнь, а на смерть сражался с вдвое превосходящим противником.
  С корточек встав на ноги, Меланья охватила плечи руками - ее порядком знобило - и побрела в направлении, противоположном, по ее мнению, тому, которого придерживался "разбойник". Чувства времени и расстояния смазались, и вдовица не могла сказать, насколько далеко ее успели увезти. Но все же надеялась, что рано или поздно выйдет к дороге.
  Стоит ли говорить, что за свою долю она почти не переживала? Больше волновал исход битвы, вернее, судьба Зоека. А Меланья уж как-нибудь, помаленьку, да выберется, не пропадет...
  Но надежда весьма ослабла, когда она едва не сорвалась в овраг, довольно глубокий и, как оказалось при попытке обхода, длинный. Ничего подобного "разбойнику" на пути не попадалось. "Хотя он, зная заранее, мог сделать крюк", - подумала молодая женщина и, несколько воспрянув духом, ускорила шаг.
  Летние ночи коротки, и вскоре молодик, кое-где проглядывающий сквозь листву, побледнел, а глаза смогли яснее различать размытые предрассветной серостью очертания. Из низин поднялся туман, густой и плотный. Будто овчинный отрез, он укутал корни деревьев и колени молодой женщины. Под ногами захлюпало, и Меланья, понявши, что окончательно заплутала, вернулась на сухую почву и свернула направо в надежде миновать болото или что бы это ни было.
  Внезапно откуда-то сверху на плечи обрушилась нечто непосильное, холодное и тяжелое, будто мешок с обледенелым снегом. Вдова вскрикнула и упала навзничь, последним, что она запомнила перед спасительной тьмой, стала когтистая посинелая ручища, вцепившаяся в плечо.
  ***
  Разомкнув тяжелые веки, Меланья увидела небо, яркое и до безобразия беззаботное, ни одной тучкой не омраченное. Вилась, жужжа, мошкара, птицы вовсю расхваливали погожий денек; спина зудела от мелких иголочек, колющихся сквозь рубашку. "Земля" качалась и поскрипывала, и Меланья, повернув голову, уразумела, что ее опять куда-то везут, на усыпанной соломой телеге. Тут память полностью вернулась к ней, и молодая женщина судорожным рывком возвела тело в сидячее положение. Оглянулась.
  Затянутая в свиту спина восседающего на облучке мужика и его кудлатый затылок мигом уложили на лопатки первую мысль, что это Зоек нашел ее. Селянин хлестнул лошаденку длинным прутом, так и свистнувшем в воздухе, почуял взгляд и повернулся к молодой женщине. Лицо у него было плоское, бородатое, некогда изрытое оспой.
  - Очухалась, дочка?
  Предложенная степень родства Меланье никоим образом не понравилась, но она убоялась возражать, дабы не гневить мужика.
  - Это вы меня... спасли?
  - Солнце тебя спасло, дочка, солнце. Я вупыряку токмо отпугнул, пальнув издалека и промазамши... Он на дерево вспрыгнул, да там его красно солнышко и настигло, кровопийцу проклятущего, - вот чисто весь в прах рассыпался... Укусить тебя вроде не успел, я вовремя прибег, на крик-то... Чудно, что уже после третьих петухов такое сталось, видать, ты рядом с логовищем прошла иль он голоден был, никого на поживу до свету не сыскамши... Ты что в лесу по такой поре делала, дочка? Еще и одета так, городская, чай?
  Молодая женщина замялась, не зная, с чего начать.
  - Я... Вы... вы, случаем, мимо побоища не проезжали?
  - Какое побоище, дочка? - сдвинул брови мужик. - Тихо все на дороге, вечор к дочке на гостины ехал, харч вез, сегодня обратно ворочаюсь - ничего не видал.
  Меланья жадно подалась вперед.
  - Что за дорога?
  - А та, что на Йошин, однако до него вельми далече, дня четыре, ежель верхом. Сейчас едем от Яжиного хутора к усадьбе Хмелевичей.
  - Это ж как я блуждала-то! - невольно вскрикнула молодая женщина, приблизительно представив навернутую петлю в "клюве" развилки.
  - Заблудшая, сказываешь?
  - Ага... Хотела отряд про засаду предупредить, пустилась стежкой через лес, дабы путь скоротать... - она махнула рукой, не закончив. - А вы-то что там делали?
  - Да говорю же, от дочки ворочаюсь! Ты почти на дорогу вышла, вот я и услышал.
  Взгляд вдовы наткнулся на торчащий из-за пояса мужика пистолет с засечкой на рукояти. Нечасто увидишь столь дивно вооруженного селянина, да еще и серебряными пулями пистолет заряжающего...
  Мужик стянул свиту через голову, оставшись в холщевой рубахе, и, перехватив взгляд, усмехнулся.
  - Ух, уже парить начинает... Я управник у Хмелевичей, Чошшем зовусь. Места у нас вообще спокойные, одначе в последнее время упырей окаянных вусмерть развелось, без серебра и осины в лес не суйся, ставни жаркой ночью запирай, и печку - заслонкой... - Чошш звучно почесал загривок. - Бабы, шоб, значицца, за грибами сходить, в стайки, ровно вороны, собираются и по колышку в лукошки кладут, хоть и вестимо, что упыряки днем прячутся. Мужики по чащобам логовища ищут, одно сыскали намедни да прям в нем и спалили тварюку...
  Меланья слушала вполуха, размышляя, где и в обмен на что достать лошадь. Не лучше ли напроситься к кому-нибудь на телегу до Йошина и подождать, когда Стольник поднимет на поиски любимой крестницы весь Лядаг, а затем в выделенной войтом карете с удобством и охраной переправиться в Горград?.. Не устраивало Меланью только одно - ожидание. Пребывая в неведении относительно исхода боя и тревогах за Зоека, ждать сложа руки молодая женщина не могла, даже с наличием такового желания и доводами рассудка, гласившими, что так будет разумнее и безопаснее.
  Тут-то Меланья и пожалела, что надевала драгоценности только по праздникам. Денег с собой тоже не было, ни единой медянки .
  - У этих... Хмелевичей... кони хорошие есть?
  В крайнем случае, если на сапоги (между прочим, сафьян тончайшей выделки!) не променяют, можно будет попробовать свести... Потом обкраденным хозяевам конечно же возместят стоимость животины, с надбавкой за причиненные неудобства.
  - Да вроде все неплохие, а что мне дышащую на ладан клячу выделили - так и на том спасибо, могли старушку на скотобойню за копейки сдать... Но, Южурка! - мужик снова хлестнул сбившуюся на шаг кобылку по тощему крестцу, и она, взбодрившись и фыркнув, пошла резвей. - А чего спрашиваешь-то, дочка?
  - Как думаете, на сапоги обменяют?
  - Что, срочно ехать надо? - сочувственно, с пониманием протянул Чошш, оценивающе поглядев на ее малость поизносившиеся, но еще вполне завидные сапоги. - Это хозяин решит, менять аль нет. У нас таких инда не видывали, не знаю... Может, оказии какой дождешься, почтовой кареты там, подводы купеческой?
  - Не подходит.
  - Ну, я не знаю. Куда тебе?
  - В Горград.
  - В Горград, - словно пробуя слово на вкус, задумчиво повторил Чошш. Неразговорчивость попутчицы ничуть его не смущала, мужик без усилья чесал языком за двоих.
  - Из наших, увы, никто ближней печиной не собирается, так бы подвез кто... Скажи, тебе не боязно одной да по лесам шастать?.. Нет? Надо же! У меня дочка, тебе, верно, одногодка, - так и в спокойную печинку за пределы хутора носу показать боится, а сейчас еще и вупыри энти... Как, говоришь, зовут тебя?
  - Меланья.
  - Хорошее имя, редкое, нечета всяким Заськам да Кадькам...
  Печина шла за печиной, солнце уверенно подымалось к зениту. Меланья, до крови искусав губы, изнемогала от незнания, жив Зоек иль отправился к праотцам. Изо всех сил стараясь отвлечься, она прислушивалась к трепу мужика. Чошш поведал, что в усадьбе хозяйствует муж одной из дочерей покойного Хмелевича. Умирая, старик завещал каждой равную долю имущества, и когда одна вышла замуж - за выходца из многодетной семьи, коему ничего не досталось в наследство, - то не съехала, осталась жить в усадьбе; вторая сестра не захотела отселяться, да и выделить ей положенную половину имущества не представлялось возможности. Так и живут они, что кошка с собакою, ежедень грызня слышна да ругань.
  - Сколько добра извели, тарелок, утвари! - сетовал Чошш, будто Меланью это интересовало.
  Время близилось к обеду, когда из дубняка неожиданно вынырнул шпиль башенки с облезлой черепицей крыши, а спустя колодежку стала видной и сама постройка, гордо именуемая усадьбой по причине того, что сами князья полтора столетия назад пожаловали сие местечко скандально-честному судье, дабы отдалить оного от стольного града. Прадед теперешних сестер-хозяек проел знати все печенки, при этом не выходя за законные рамки, за что схлопотал три покушения и две попытки отравления. В конце концов, князья вняли мольбам придворных и сослали судью в пожалованную ему усадьбу, подальше.
  Дом благодаря стараниям обывателей молодился, точно престарелая придворная дама, из последних сил борющаяся с признаками одряхления. Зато сколько спеси он, небось, придавал хозяевам, сколько гонору и гордости - как же, самими князьями пожалованная усадьба! А что крыша на добром слове держится - ерунда, еще двадцать лет вытерпит!..
  За совсем невысокой, в человеческий рост каменной стеной прятался дворик; в центре, прикованный цепью к вкопанному столбу, ревел медвежонок. Цепной кобель надрывался лаем, прыгая вокруг будки. Молодой щуплый батрак с вилами через плечо споткнулся о роющуюся в навозе курицу и, воровато оглядевшись, пинком отправил несушку в полет, дополнив деяние метким ругательством.
  Дворик полукольцом окружали разнообразные клети и сараи, откуда доносились хрюканье, гогот, ржание и кудахтанье, а также сладковатый, привычный и милый селянскому сердцу навозный душок. Сквозь просвет между стен виднелась из последних сил крепящаяся беседка у заболоченной лужи, именовавшейся, по-видимому, прудом. Кажется, скособоченную крышу ее поддерживали не резные столбцы-опоры, с виду полные трухи, а дикий виноград, чьи побеги от корней до кроны оплетали растущий рядом дюжий дуб.
  - Кого это ты везешь, а? - подслеповато щурясь и держась за перевязанную шерстяным платком поясницу, вопросила с крыльца немолодая женщина в намитке.
  - Жена моя, ключницей и поварихой служит, - в полголоса пояснил мужик, и уже громко ответил: с ним, дескать, панна, которая, в лесу заблудимши, попала в лапы упыря и была им, Чошшем, оборонена.
  - Вот бабник старый, - всплеснула руками жена, - ему лишь бы девку!.. Ты про упыря-то не рассказывай, знаю я, где таких подбирают!
  - Цыть! - гаркнул, нахмурившись, мужик. - Не горлань понапрасну, не позорь меня перед гостьей... Извините, панна, на старости лет бабенка совсем помешалась.
  Ключница, невесть как расслышав последнее заверение, показала мужу кулак и, прежде чем скрыться в доме, пригрозила:
  - Я те дам, помешалась! Ишь! Войди только в кухню!
  К телеге сошлись любопытствующие поглядеть на гостью слуги: два батрака и смазливая девчонка в платочке и переднике из грубого некрашеного сукна. Меланья перемахнула через борт, отряхнулась, невольно передернула плечами - не нравилось ей чувствовать себя диковинкой, да еще и не зная, чем произведено такое впечатление - спасением от упыря или штанами, для барышни несвойственными?
  В оконце мелькнули силуэты, и на крыльце появились две женщины лет двадцати пяти отроду, по-видимому, те самые сестры, ибо схожи были вздернутыми носами и выбивающимися из-под платка и намитки светлыми прядями. У одной сестры, высокой и худой, лицо было вытянутое, с острым подбородком; у другой, замужней, маленькой, пухленькой и проворной, - круглое, как блюдце. Щеки обеих алели, глаза, потемневшие, как день пред грозою, блестели лихорадочно, губы были поджаты, и все это выдавало недавний скандал.
  - Радушно приветствую прибывшую в мой... - начала пышечка, но сестра, нарочито не глядя на нее, с нажимом исправила:
  - Наш. Прибывшую в наш дом панну. Я - Виллашка, это, - небрежный кивок на сестру, - Кадиля. Гость в дом - и Виляс с ним, мы постараемся оказать должное гостеприимство. Проходите, потолкуем.
  Назвавшись, вдовица приблизилась к крыльцу; резкие движения ее говорили о спешке.
  - Пусть панны не обессудят за чрезмерную торопливость, однако мне срочно нужна лошадь...
  - На пороге дела не решаются. Входите, входите, - молвила Виллашка, и первая зашла в дом вслед за гостьей. Из темных сырых сеней вступили в маленькую, чуть менее темную переднюю. На приглашение сесть к столу Меланья замотала головой, хоть со вчерашнего дня маковой росинки во рту не держала, а живот сводило от голода. Виллашка с колодежку простояла спиной к гостье, наливая что-то из кувшина, затем впихнула-таки Меланье кружку с квасом.
  - Я не располагаю временем, панны. - Тщетно стараясь унять дрожь рук, молодая женщина из вежливости отхлебнула несколько глотков. - Мне бы...
  - Все равно хозяина, свояка моего, нет, и вам придется подождать его, ибо все деловодство на нем, - елейным голоском сообщила Виллашка.
  - Я не могу ждать, как вы не понимаете!..
  - Да вы не волнуйтесь, пани! Он к вечеру должен быть.
  - Продай лошадь и дело с концом, нечего его ждать, - несколько нервно сказала сильно изменившаяся в лице Кадиля.
  - У меня нет денег, - смущенно заикнулась Меланья, - возможно, на сапоги сафьяновые обменяете?
  Виллашка усмехнулась, став похожей на кошку, предвкушающую еще не стянутое со стола сало, и произнесла смиренно, к Кадиле оборотившись:
  - Дражайшая сестра, ты ведь всегда говорила, что имуществом распоряжается твой муж, хоть половина и принадлежит мне. Так что, увы, я не могу обменять лошадь.
  - Да что ж ты за человек такой! - сквозь зубы прошипела Кадиля, приблизив свое лицо, снова недобро краснеющее, к Виллашкиному. На этом Меланью скосила беспричинно навалившаяся слабость, будто коса - одинокую былинку. Колени подогнулись, и молодая женщина, еще падая, сомкнула враз потяжелевшие веки, второй раз за сутки лишившись чувств.
  ***
  Очнулась она, лежа на узкой кровати, укутанная мягким сумраком комнаты. На поставце неподалеку чадила, трещала и плакала воском толстая, с запястье, зеленоватая свечка. За оконцем владычествовала неприветливая, непроглядная темнота, полнившаяся хлопаньем крыл, уханьем и жабьим кваканьем.
  "Уже ночь!" - промелькнуло на задворках сознания, и Меланья, ужаснувшись, порывисто вскочила. Странное дело, чувствовала она себя преотлично, словно после долгого крепкого сна. "Где это я?.. Чай, к ведьме какой попала?"
  - Ну, наконец-то, - с долей нетерпения сказала Виллашка, поднимаясь с ларя и перекидывая через плечо ремень набитой сумки. Простенькое платьице девушка сменила на штаны и рубаху, а волосы, ранее повязанные платочком, сейчас волной лежали на плечах.
  - Что ты со мной сделала?!
  - Усыпила. Щепотка сон-травы в квас, и даже пары глотков достаточно для упоительно долгого сна.
  - Да как ты посмела! - задохнулась Меланья. - Ты знаешь, кто мой опекун?..
  - Сам Виляс, полагаю? - насмешливо вскинула брови Виллашка.
  Меланья понурилась, осознав нелепость последнего своего вопроса. Уже без каких-либо претензий она едва слышно выдохнула, глядя дочери Хмелевича в глаза:
  - Не знаю, зачем ты это сделала... Но отпусти меня, ради Бога.
  - Не только отпущу, а и подарю лошадь. Да-да, действительно подарю, безвозмездно. Половина конюшни моя, имею право...На, съешь, - Виллашка подала ей краюху с толстым сырным ломтем поверх и, приоткрыв дверь, некоторое время вслушивалась в сонную тишь, после чего махнула рукой:
  - За мной нога в ногу, тихо.
  Не скрипнув ни единой половицей, они выбрались из спящего дома; пока дошли до середины двора, Меланья уже сжевала краюху, немного зверский голод утолившую. Ночь была на редкость звездная и светлая, пахла болотом и навозом; луна готовилась укрыться в западной части леса.
  - Кобеля я закрыла в сарае, чтоб не выдал нас раньше нужного.
  В конюшне на цепи висел небольшой фонарь, освещающий четверик стойл. Когда Виллашка вывела двух кобылок и вручила Меланье повод, молодая женщина, не выдержав, поинтересовалась:
  - Ей, может, объяснишь, что происходит? С какой радости я проспала день, и почему ты сопровождаешь меня? Отчего выезжаем в потемках, тогда как в лесу водятся упыри?
  Виллашка остановилась, не сводя с молодой женщины пристально-насмешливого взгляда голубых, будто васильки, очей.
  - Через несколько печинок рассветет, не переживай; к тому же от упырей и других тварей у меня с собой отпугивающие травы. Что же до прочего: да, я решила быть тебе сопровождающей, ибо давненько собиралась убраться из этой дыры, да больно нравилось сестру изводить. Кстати, усыпила тебя, дабы ей же досадить, ибо ревнива зело. Жаль, у тебя не было возможности лицезреть, как она бесновалась: выставить миловидную гостью совесть не позволяла, а примириться с тем, что она останется в доме до приезда мужа, - ревность. Так это Шибка, видать, у кума на ночевку остался и не приехал сегодня...
  - Ты извиниться, случаем, не желаешь?
  - Как по мне, не за что, - ты после сна словно переродилась, - вскакивая в седло, нагло заявила Виллашка. - И вообще, ты меня благодарить должна: отдохнула под моим кровом, получила лошадь и провожатую, чего еще надобно?
  Меланья промолчала, подумав, что если изложит мучившее ее положение вещей, то это наверняка будет расценено как давление на жалость. Да и столь малознакомому человеку раскрывать душу тоже не стоило.
  Они беспрепятственно выехали со двора через отворенные ворота и двинулись прыткой рысью.
  - Если пущусь галопом, надолго ли лошади хватит? - Несмотря на приличную скорость, изнывающей Меланье казалось, что они доберутся до Горграда хорошо если на третий день к вечеру.
  - Сомневаюсь. Она и так до рассвета устанет, придется ненадолго останавливаться.
  "А Чошш говорил, что у них все кони неплохие! Хотя для него, слуги, может, и неплохие".
  - У второй развилки побоище и, должно быть, полным полно волков, - вскоре предупредила Меланья.
  - Тогда изберем кружной путь.
  - Ты хорошо знаешь окрестность?
  - Не шибко, но знаю, довольно с отцом, да хранит Виляс его дух, попоездила.
  Вскоре панны свернули на ухабистую сельскую дорогу. Неизменный лес оживился щебетом первых пташек, темнота утратила насыщенность и превратилась в предвещавшую утро серость. По причине того, что лошади устали и отказывались, как их не пришпоривай, сменять шаг на прежнюю рысь, Виллашка порешила устроить первый короткий привал. Панны канули в подлесок и, забредя в заросль крапивы, невдолге вышли к речушке с пологим берегом. Напоив лошадей, привязали их, а сами расположились неподалеку. Было довольно зябко, и Виллашка развела костер. Затем она извлекла из сумки тряпичный сверток, не спрашивая, дала сидящей на корточках Меланье вяленую куриную ножку и отмахнулась от благодарности. Началась молчаливая немудреная трапеза.
  - Мы в могилах из-за тебя, - с явственным упреком прошипел кто-то Меланье на ухо. Молодая женщина поперхнулась и, откашлявшись, огляделась. Тыльной стороной ладони утерла со лба холодный липкий пот. Рядом не было никого, кроме невозмутимо жующей Виллашки, однако какое-то чутье подсказывало, что зрение обманывает, есть еще кто-то.
  - Трое детей сиротами остались...
  - Ты виновата!
  - Из-за тебя завязалась распря!
  - Молебен, закажите молебен...
  - Ты слышишь? - спросила враз охрипшая и побледневшая Меланья, ощущая, как теряет силы с каждой колодежкой.
  - Что слышу? - недоуменно нахмурилась спутница.
  - Голоса... И многоголосый шепот, неразличимый...
  Прозрачные, как ключевая вода, фигуры восставали из редеющего тумана и тянули руки к костру, но не приближались вплотную. Тревожно ржали рвущиеся с поводов лошади; заметно похолодало. Все это не укрылось от Виллашки, и она осенено воскликнула:
  - Это, должно быть, неприкаянные души! Пришли погреться. Предрассветное время принадлежит им, оно как граница между днем и ночью, жизнью и смертью. - Она порылась в сумке и бросила в костер пару сухих стебельков, мигом пламенем съеденных. Голоса затихли, отдаляясь, и призраки слились с туманом.
  - Ты слышишь и видишь их, - продолжала Виллашка, - значит, обладаешь даром вещуньи. Вестимо, он сокрыт в каждой женщине и проявляется когда-никогда в вещих снах, но у тебя, верно, сильнее развит.
  - Они... они словно силы из меня тянули.
  - Ничего подобного не слышала. Души обыкновенно не вредят, - пожала плечами спутница, опять потянувшись к сумке и извлекши грубой работы фляжку. - Выпей-ка, вино взбодрит.
  Меланье было не до раздумий, не подсыпано ли чего на этот раз в напиток, и она, без усилья откупорив, побелевшими губами приложилась к горлышку. По мере опустошения фляги рука дрожала все менее, а по жилам разливалось живительное тепло. Для успокоения Меланья несколько раз прочла с трудом вспомнившуюся молитву за упокой; Виллашка, догадавшись о молении по прерывистому шептанию, не мешала ей.
  Небосклон над противоположным безлесным берегом озолотился, и не взошедшее солнце окрасило в багряный табун барашков-облаков.
  - Ветрено будет, - глядя на них, задумчиво сказала Виллашка. - Ну что, - скосила глаза на Меланью, - едем или еще посидим?
  Молодой женщине хотелось поскорей оказаться как можно дальше от сего места, и она кивнула.
  - Едем.
  - Такое бывало с тобой ранее? - Спутница принялась забрасывать костерок землей, подгребая ту носком сапога.
  - Нет. Разве что муж покойный во снах являлся. И наяву один раз.
  На лице отвязывающей кобылу Виллашки прямо-таки отобразилось удивленно-ехидное: "Надо же, и замужем побывать успела, и овдоветь!", но она сказала неожиданно мягко:
  - Насколько мне известно, души никогда не тянут соки из живых, в том числе видящих их вещуний. Тут собака зарыта, возможно, ты что-то не так делаешь в общении с ними. - Сунув ногу в стремя, Виллашка снова повернулась к Меланье и добавила: - Не мне об этом толковать и предположения строить...Дам лишь таков совет: во избежание повторения подобного лучше со знающим человеком переговорить и по возможности в ученицы к нему заступить, потому что дар, ежель уже пробудился вот так, не даст спокойно жить.
  - Откуда столько познаний?
  - А у меня тетка вещуньей была.
  "Вещевательства мне для полного счастья не хватало! - со смешанными чувствами думала Меланья в седле. - Я бы с радостью не связывалась больше с гадалками и уж тем более не просила бы поглядеть будущее: все равно сделаю по велению сердца. Нет чтоб остерегаться, узнав о невзгодах в будущем".
  Несмотря на понимание того, что баба Хвеська непричастна к делу, свершенному затуманенному любовью разумом, и тем более к плачевным результатам его, Меланья подсознательно начала бояться ворожей, ибо предсказания их сбывались, а ослушиваться советов было чревато страшными последствиями.
  ***
  - Никак не возьму в толк, зачем мы вторые сутки шаримся по околотку! Я бы на его месте схоронил все надежды, - сербая дрянное, зато холодное корчмарское пиво из засаленной кружки, говорил Ненаш, плечистый детина, облокотившийся, как и напарник, о стойку.
  - Ну, тебе до его места как до моря раком, так что допивай и едем дальше, три веси на пути. - Жоржей взмахом руки остановил заикнувшегося было о второй кружке корчмаря, и услужливая мина на лице того вмиг сменилась кислой, будто недозрелого яблока испробовал.
  - Нет, сам посуди, - все так же не торопясь, с ленцой вел Ненаш, - девки ведь наверняка нет в живых, а если и есть, то на кой она ему сдалась, обесчещенная?
  - Не каркай, - раздраженно буркнул напарник, жалеющий, что поддался уговорам, и они "на колодежку" заскочили в пустовавшую с утра рюмскую корчму. Ненаш, которому охота была потрепаться и неохота - покидать насиженное местечко, не унимался:
  - Наших толком не похоронили, а уже рысачить. Да в любой деревне каждая вторая под описание подходит, мы-то откудова знаем...
  - Ты допил?
  Ненаш с сожалением отставил опустошенную кружку, поправил саблю на темляке, тяжело вздохнул (как, мол, уходить не хочется!) и спросил у корчмаря:
  - Скока с нас?
  Скучающий хозяин показал три пальца, и парни, выложив на стойку три медянки, повернули к выходу. Да тут же замерли, встретив в дверях двух мужским манером одетых панночек.
  - Гля, гля, гля! - в полголоса зачастил Ненаш, дергая напарника за рукав.
  - Вижу я, отцепись!
   Вошедшие подошли к стойке. Белокурая, каковая с виду казалась в разы дружелюбнее и симпатичнее, нежели угрюмая темноволосая, завела разговор с корчмарем.
  - Как думаешь, она?
  - Не знаю...
  - Похожа.
  - Пани! Да-да, вы. - Жоржей предпочел действие домыслам. - Вас, случаем, не Меланьей звать? Да?! Слава Вилясу! Вас тут того... ищут, в общем.
  В очах молодой женщины вспыхнула безумная надежда, Ненашу аж не по себе сделалось.
  - Он жив?!
  - Если вы о пане Зоеке, то что с ним сделается? - ответствовал Жоржей шутя. - Мало того, что жив, так еще и целехонек, по крайней мере, был таковым.
  Молодая женщина шумно перевела дух и, улыбаясь, закрыла глаза ладонью. Жоржей диву давался: от угрюмости не осталось и следа, лик панны просветлел, исполнился спокойствия и тихой радости, что невероятно его приукрасило.
  - Командир очень печется за вас.
  Не убирая ладонь, панна взглянула на напарников сквозь раздвинутые пальцы.
  - Где он?
  ***
  Выяснилось, что "разбойников" разгромили в пух и прах - никому из них не удалось уйти, хотя и пытались. Едва предав земле почивших со своей стороны, Зоек разделил выживших на двойки-тройки и разослал во все стороны прочесывать околоток, а сам в компании следопыта двинулся лесом в сторону Щадячего. К ночи каждого второго дня все должны были собираться в деревне Чащинка для обсуждения дальнейших действий. Поиски прекращались только в том случае, если Меланью находили, живой или мертвой.
  Не выразив особого доверия к Зоековым солдатам, Виллашка заявила, что ей отнюдь не сложно сопроводить Меланью до нужной веси, находившейся в низине аккурат между двумя трактами, на Йошин и на Щадячий; писарева крестница не отказывалась. Панночки уговорились также, что Виллашка вполне может обождать немного до приезда жениха Меланьи, ибо отправляться в Горград с провожатыми все же спокойнее, чем без оных.
  Дорога до деревеньки заняла печины четыре с краткими остановками. Несмотря на ветер, было жарко, и путники старались по возможности держаться неподалеку от речушки, со стороны которой нет-нет да долетали свежие дуновения. Солдаты пробовали ехать в воде, у берега приходившейся вровень лошадиным бабкам, однако быстро разочаровались в идее: солнце жарило так нещадно, что тень оказалась заманчивее нагретой воды.
  Наличием корчмы маленькая деревушка на тридцать хаток похвастаться не могла, зато в ней был шинок с земляным полом, где и обосновывались съезжающиеся помаленьку солдаты. Попивая кто квас, кто пиво, они не выражали особого беспокойства. Прямо скажем, откровенно наслаждались бездействием, развалившись на лавках со спинками или забросив ноги на стол. Так как все по причине жары поснимали кольчуги, Меланья опознавала солдат исключительно по тому, как на них косились местные завсегдатаи, оробевшие и переговаривающиеся вполголоса; солдаты же, устроившись своей дружной компанией у трех сдвинутых столов, мало не балагурили.
  Меланью не прельщало сидение с ними в одном зале, где духота стояла большая, нежели на улице, и молодая женщина вместе со спутницей устроилась в тени под липой. Сморенная жарой, Вилашка прикорнула, опершись спиной о ствол; Меланья с нетерпением ждала Зоекового прибытия.
  Наконец, когда давно стемнело, селяне управились по хозяйству и зазывно светящий окнами шинок загудел пуще прежнего, Меланья увидела троих верховых, и сердце екнуло - он! Молодая женщина порывисто вскочила с теплой земли, бросилась навстречу.
  Впереди ехал незнакомый бородатый мужчина, наверное, тот самый следопыт; за ним - понурившийся бледный Зоек. Замыкал цепочку верховых (о чудо!) Стольник, видимо, примчавший из Горграда.
  - Ох и долго же я вас ожидаю! - весело упрекнула молодая женщина. Много чего еще сказать хотела, да не смогла из-за стиснувших горло эмоций. Заслышав знакомый голос, Зоек встрепенулся, как разбуженная птица.
  - Мелюшка!!! - Никакими словами не передать той радости в немудреном Стольниковом восклицании. Меланья обнялась с крестным, а затем прильнула к Зоеку.
  - Мне было так страшно... за тебя страшно, Зоек... Что и ты можешь отправиться к праотцам. - И она неожиданно для себя самой разрыдалась от облегчения, крепче вцепилась в жениха, будто боялась, что кто-то будет оттаскивать. Зоек так стиснул ее в объятиях, что едва дух не выпустил, и зашептал:
  - Все обошлось, я здесь, рядом... Ну-ну-ну, тише, отчаянная ты наша. Такая смелая, решительная и так рыдаешь - не стыдно, а? Слава Богу, все обошлось. Ты на нас тоже страху порядочно навела, всю округу на поиски подняли... Я-то что... Подумаешь, триста человек против моих, и не с таким сталкивались. Когда же ты поверишь в меня, наконец?
  - Верю, верю, - закивала молодая женщина, счастливо улыбаясь сквозь слезы, кои веселыми ручейками струились по щекам и капали с дрожащего подбородка.
  - Пан Стольник!!! - решительно гаркнул Зоек, низко писарю кланяясь. - Разрешите, хоть и не по обычаю, руки Меланьи у вас просить!
  ***
  Всю дорогу жених и невеста ехали вдвоем, благо, погода располагала: было прохладно, и молодая женщина, прижавшись к Зоековой груди, под его плащом укрылась от накрапывающего дождя. Дюжий конь с легкостью нес двоих седоков.
  Обратно не торопились. Чуя скорую разлуку, на одном из привалов Меланья обвила руками шею крестного:
  - Ты столько сделал для меня, позволь же отцом тебя величать.
  Естественно, Стольник крайне растрогался, согласился, еле выдавив:
  - Да я ж... да я ж всю жизнь тебя как родную любил!
  В пути писарь рассказал, что, перед тем как спешно покинуть столицу, он перекинулся парой слов с князем, и тот страшно осерчал, узнавши, что кто-то осмелился передавать несуществующие приказы якобы с его слов.
  Но для Меланьи все равно стало неожиданностью, что по возвращении их встречали трое заговорщиков на колах. Третьим был Эдард, небезызвестный нам начальник тюрьмы, тоже причастный к делу.
  * Обычное предсказание уличных пророков
   **Медяная бляшка. Пятьдесят медянок равны одной сребянке.
  Часть третья
  I
  Поле было тихо и молчаливо, дрема сковывала шумных тварей, готовых проснуться с первыми проблесками солнца. Лишь щебетала где-то вдали ранняя птаха да металась в воздухе летучая мышь. Напоенная вечорошним дождем, спасенная от жары рожь шумела в преддверии рассвета, спеющие колосья щекотали выставленную над стеблями ладонь. Королевна луна и несколько звезд-фрейлин бледнели над западным краем поля, необыкновенно низко: казалось, протяни если не руку, то копье, и собьешь которую с неба, и учинишь переполох среди сонных дам, замешкавшихся сбежать за горизонт...
  Толкуют некоторые, будто солнце и луна - то детища Виляса. Нянчился с ними отец, в золотой колыбели качал, берег пуще зеницы ока... Да только выкрал луну Рысковец, заточил в сыром подземном гроте, покамест солнце дарило свой свет. С тех пор не признают они друг друга, при появлении другого удалиться спешат. А ранее-то всегда вместе ходили, под руку, и не было кромешной темноты, ибо когда света луны не хватало, солнце всегда помогало ей...
  Жнива невдолге. Женщины перед ними постились и заговаривали серпы, ведьмы отводили животворные дождевые тучи, а справные хозяева, напротив, молили Виляса о капле влаги, чтобы жаркое солнце не пожгло урожая богатого... С тщательностью готовили все, продумывая загодя, где хранимы будут снопы и смолото - зерно... Меланья ведала, что ежели углядит селянин какую бабу за странным обрядом, несдобровать ей - буде даже известно, что она примерная жительница и род ее не испоганен ведьмацтвом. Но молодая женщина не боялась бродить вот так, в одиночку, предрассветной печиной. Тронуть невесту войтовского сына никто не посмеет.
  Меланья углублялась в поле по едва заметной звериной тропке; стараясь не приминать стебли, ступала осторожно и мягко. Во влажной с вечера земле оставались неглубокие следы легких кожаных сапог. Ветер трепал полы рубашки, на талии стянутой пояском.
  В шепот ржи вплеталась неясная разноголосица душ. Туманными силуэтами вздымались они над колосьями, как дым из печной трубы, и почти сразу теряли плотность, превращались в едва различимые глазом белесые дымки. Знать, погибшие во время давних сражений, не отпетые воины, чьи кости покоятся глубоко в землице неведомо который год, а души никогда не отойдут к Вилясу или Рысковцу, ибо обречены на скитания.
  С той поры, как Меланья впервые увидела души у разведенного Виллашкой костра, она не могла спать в преддверии утра. Что-то неумолимое подымало на ноги, тянуло, сонную, на улицу, под бескрайнее небо с поблекшей луной и тускнеющими звездами. А всего лучше - на вольный простор, где хотелось на все горло закричать "Эге-гей!" в уверении, что никто не услышит...
  Любая равнина хранит древние кости некогда сражавшихся на ней, не погребенных, не отпетых. К их душам-то Меланью и тянуло. Духи не вредили ей, не обвиняли ни в чем, а те, со второй развилки, после заказанного Зоеком молебна не являлись боле ни разу. Женщина не пыталась заговорить с почившими: зачем, без нужды? Просто слушала шепот и находила в нем несказанное умиротворение.
  Поняла Меланья, что не просто так в ней дар пробудился. Был он чем-то вроде платы за перенесенные злоключения. Для того чтобы обрести многое, нужно сначала и потерять немало. Самое дорогое, то, ради чего готов умереть. Дар никогда не просыпается просто так, от хорошей зажиточной жизни, незнания колючек на заросшем терном жизненном пути...
  Надо молвить, сперва молодая женщина боялась до шевеления волос. Не хотела принимать божественный дар, не хотела признавать себя видящей души, знаки и судьбы людские. Но быстро устала Меланья сражаться сама с собою и поняла: надо принимать, иначе добра не будет.
  Зоек отвез ее, желая подсобить, к знакомой гадалке, ветхой старухе Юмине, при взгляде на которую мнилось, что вот-вот рассыплется она трухой, как источенная паразитами яблоня, от которой лишь остов да сухие ветви остались. Сколь прожила она на свете, и сама, видимо, не помнила, а всякий житель Волков тем более затруднялся с ответом. Была Юмина самой старой из всех стариков на добрых двадцать упряжек окрест. В трезвости и ясности ума ее порой можно было усомниться, но дело свое жившая хутором старуха помнила хорошо. Утверждала она, что на первых порах нет ничего дурного в том, что умершие дарят покой, который не смогли обрести сами. При хотении можно завязать разговор с ними, ежель мирные и не слишком древние, одичавшие вовсе. Однако без особой надобности лучше не стоит.
  Много чего рассказывала вещунья ученице новоявленной, говорила, к примеру, что толкование должно само собой получаться, не зависимо от вида гадания. Действительно, стоило Меланье взять колоду в руки и задаться каким-либо вопросом, безошибочная трактовка вытянутых карт тут же приходила в голову. Но Юмина предупредила, что увлекаться, мол, не следует, нужно обращаться к дару только за надобностью.
  Конечно, Меланья первые дни не выпускала карт из рук, во время каждого гадания внутренне замирая, сжимаясь в комок, как щенок, привыкши к плети, ожидает наказания ею. А потом, в один миг, будто струна лопнула - Виляс дал немного времени наиграться, теперь нужно было отнестись ко всему с полной серьезностью...
  Красно солнышко выглянуло из-за окоема, поразило сумрак первыми косыми лучами, прогнало сестру луну в слепой подземный грот. Зажужжали первые мухи, оживились птицы. За спиной раздалось ржание, и Меланья обернулась. Зоек в сияющем золот̀ом ореоле поджидал у края поля, аккурат напротив восходящего светила. В кольцо при седле был продет повод второго коня, ее Ермолка. Молодая женщина улыбнулась и повернула назад. Разбойнически свистеть, подзывая хорта, не пришлось, - он уже сидел у ног Зоекового коня.
  Пару ждала охота, степная охота в высоких травах, так мало схожая с лесной. Пока Меланья лишь старалась не упустить жениха из виду, когда он гнался за зверем, но Зоек уже начал обучать ее обращению с пистолетом и ружьем. Теперь он только посмеивался, вспоминая, как некогда задавался вопросом: сможет ли женщина эта выстрелить в человека?..
  ...Он никого не известил заранее, ни родителей, ни братьев, даже голубка не послал. Так и привез Меланью в Волковы и заявил, едва отцу поклонившись, что надумал жениться и вот она, невеста. Ничего удивительного, что весть весь городок на уши подняла.
  Отцом Зоека являлся, как уже упоминалось, войт Волков - Славор, немолодой, украшенный глубокими шрамами и выбеленный летами муж. По словам жителей, сколь мудр был он, столь и спокоен; по сравнению с батюшкой сын казался мало не порывистым. Выслушав цель приезда и познакомившись с Меланьей, смущенной несказанно, думавшей, что Зоек известил родню, Славор переглянулся с женой и пригласил Стольника за наскоро собранный стол - для обсуждения деталей. Отец по себе знал: решения Зоека ничто не поколеблет.
  Писарь погостевал в Волковах неполных два дня, ибо прибыл как раз для того, чтобы договориться обо всем и, закрепив уговор рукобитием, снова отбыть к Потеху. Крестный клялся всем святым, что обязательно будет на свадьбе. По его отбытию Меланья внимательнее присмотрелась к жениховой родне. Наученная горьким опытом, наиболее внимания она обратила на будущую свекровь. Но тут и малейшего сомнения в благочестии не возникло, ибо черноглазая смуглая Ярила, отдаленно и на цыганку, и на жительницу заморского Заева похожая, лучилась добротой и искренностью, была ласкова и жалостлива с челядью, не говоря уж о Меланье. Ярилу удивляло поначалу, как держится с ней сыновняя избранница, как насторожена, - это подсказывало женское чутье, внешне же ожидание подвоха ничем не проявлялось.
  Славор был ровен со всеми, этим немного напоминая Стольника; к Меланье относился он не лучше и не хуже, чем к родным сыновьям. Одначе, если приглядишься, уловишь скрытую гордость при взгляде на старшего сына и избранницу его. Кто знает, было бы так, если б Меланья простой вдовой являлась, не гадалкой? Даровитые ценились в любом селении, и войт не хуже Юмины знал, что рано или поздно придется искать общий язык с новой, пришлой ворожеей. Конечно, удобнее, когда она под кровом твоим обитать будет да еще и родней.
  А еще у Зоека был меньшой брат Артам. Если старший у Ярилы и Славора выдался как дуб в поле, то младший пошел больше в мать - такому впору ножи метать-баловаться, а не с мечом управляться (хотя, конечно, второе уметь обязывало положение). Артам не намного уступал Зоеку в летах, но был совершенно не похож на него ни внешне, ни характером. Истинно ловкий цыган с ярмарки!.. Не заметно в нем было угрозы, крывшейся глубоко в глазах старшего, - место ее занимала шалость, заключавшаяся в потакании мгновенным хотениям и прихотям. Мнилось, стоит ему захотеть чего-то, будь то поцелуй смазливой девчонки иль вышитый кисет, принадлежащий другому, - возьмет, не задумываясь, на кражу пойдет и убийство, возможно, свершит... Рядом с Зоеком Меланья ничего не боялась, разве смертной разлуки, но проснувшийся дар вещуньи раз или два кольнул в центр лба крошечной иголочкой, остерегая. Не укрылось от молодой женщины, как поглядывал на нее Артам, не укрылось и от матери его, которая, едва заметив, тут же остеречь младшего поторопилась:
  - Не вздумай затевать соперничество с Зоеком. Он три шкуры с любого, кто прикоснется к ней, спустит, не вздумай!
  Артам, перекатывая с пальца на палец взблескивающую платянку, презрительно фыркнул:
  - Нужна она мне.
  Как ни хотелось Яриле уберечь меньшего сына, он, увы, принадлежал к тем людям, которых предупреждения и запреты сильней раззадоривают. Мать знала об этом, но не могла не упредить его, надеясь на сознательность сынову, долженствующую же когда-то пробудиться.
  - Прислушайся, ради Бога, прояви в кои-то веки здравомыслие, - сказала она напоследок.
  ...Охота выдалась неудачной. Зоек истратил почти весь порох в попытке подстрелить необычайно упитанного зайца, безрассудно выскочившего из зарослей, а в конце молодые люди так увлеклись погоней за лисой, что спохватились, что надо бы, пожалуй, возвращаться, когда светило взобралось высоко.
  На полпути солнце стало припекать вовсе как огонь сковородку. Все живое попряталось от лившегося сверху жара, с верховых пот лил в три ручья.
  - Воды не осталось? - спросила Меланья, оттягивая ворот прилипшей к телу рубашки.
  - Ни капли, - жених встряхнул перевернутую флягу.
  - Не доедем по такой жаре.
  Зоек согласился и указал вперед, приложив ладонь к глазам и вглядываясь в колышущееся знойное марево:
  - А вон, кажется, дубнячок, переждем.
  Они подогнали коней и вскоре въехали в благодатную тень. Под деревьями в обложенной камнями ямке виднелся кусочек неба, и едва заметная тоненькая струйка журчала по руслу обмелевшего родника. Зоек перебросил Меланье флягу, а сам взялся расседлывать коней. Когда с этим было покончено и оба умылись и напились вдоволь, Зоек растянулся на траве, уложив голову на седло, что не в новинку было воякам.
  - Иди сюда. - Он вытянул руку, и Меланья устроилась рядом, блаженно потянулась и промурлыкала, перегнав былинку в правый угол рта:
  - Хорошо...
  Кронистые дубы шептались таинственно, а в просветах листвы проплывали белесые облачка.
  Зоек потянул носом запах невестиных волос, пряный и сладкий, ягодный, и, враз охмелев, прижал вещунью к себе, жадно впился в губы, стал осыпать поцелуями шею, спускаясь к плечу и от близости любимой пьянея все больше. Меланья очнулась, когда ощутила, что не сдавливает уже талию поясок.
  - Зоек, - молодая женщина попыталась отпихнуть его ослабевшими руками, - ты что... у нас же свадьба через...
  Он снова поцеловал ее, с такой страстью, что и помышления о сопротивлении не осталось.
  ***
  Когда-то Волковы представляли собой небольшую деревушку "беженцев от налогов" - так называли тех, кто, не убоявшись хмарских разъездов и прельстившись зело пониженными налогами, селились на юге, малозаселенном тогда и считавшимся глушью. Так как разбойники стали донимать, жители, порешив, что без укрепления им жизни не будет, окружили деревню высоким тыном из дубовых бревен и прокопали ров. За войта избрали Можека, отца Славора, ибо он был сведущ в военном деле и первым подал идею.
  И стал Можек верховодить строго и справедливо, собрал сколько-то парней, начал их ратному делу обучать - положил начало гарнизону. Укрепленная деревня росла с каждым годом, люди охотнее перебирались на юг, кольцо стен несколько раз разбирали и делали шире, ибо старое уже не вмещало всех построек. А там князь прислал пять дюжин солдат в новую станицу. Вскорости Можек сам наводил страх на разбойников.
  Теперь Волковы представляли собой невеликий приграничный городишко, окруженный рвом и деревянной стеной с двускатной крышей. Центром городка был круглый майдан, у которого расположились церквушка, казармы, единственная лавка, недавно выстроенные общие закрома и войтовский дом. Деревянный, в два этажа, последний изгибался подковой и огражден был ото всех забором с резъбленными воротами.
  Простой люд жил в основном в хатках-мазанках, за большинством коих были разбиты огородики. Мало кто утруждал себя даже плетнем, разве те, у кого домашняя птица бродила свободно по подворью. Люди тут не чинились, как столичные, не пытались перещеголять ближнего. Словом, в дивном согласии жили. Недавно отважились впервые засеять поле и собирать урожай хотели вместе, чтобы зерно было общим владением и каждому безоплатно выдавалась доля, достаточная для прокорма его семьи.
  Меланью поселили в войтововском доме, на самом верху невысокой башенки с покатой крышей. Окно уютной опочивальни, из которого по причине жары вынули бычий пузырь, выходило в поле. Вечерами, когда молодая женщина возвращалась в предсвадебную обитель, из него открывался замечательный вид на залитую мягким светом равнину. Рядом с окном рос каштан, по ветвям скакала пугливая огнешерстная белочка, а самобытная дворовая кошка лазила караулить птиц.
  Так как требования к вдовам были значительно ниже, нежели к девицам, Меланье разрешалось остаться в доме жениха вместе с кем-то из родни или, в ее случае, наставницей. Ежка с радостью согласилась еще в Горграде, Стольник погрустил, что расстанется с крестницей даже раньше свадьбы, но тоже не стал перечить.
  Однажды Ежка не вытерпела, пришла к Меланье и с ходу выдала возмущенно:
  - Что ж вы творите! Видано ли, чтоб невеста с женихом столько времени наедине проводили!
  - Я уже не девочка. Сама разберусь.
  - Как после овдовения оправляться - не разобралась сама, - резко бросила наставница.
  Меланья сверкнула глазами.
  - Побольней ударить хотела? Получилось.
  Ежка спохватилась, что сказала не просто лишнее, а еще и обидное. Скрывая неудобство и раскаянье за сварливостью, она попросила прощения. Вздохнув, Меланья подрагивающим голосом ответила:
  - Я-то прощу, но, чур, чтоб больше такого не слышала.
  ***
  Про то, что невеста пана Зоека - вещунья, в кратчайшие сроки прознало мало не все население Волков. Некоторые служанки повадились бегать к ней наверх за гаданиями, и каждой Меланья не уставала повторять: Виляс не любит, когда одаренных беспокоят по мелочам, и не к лучшему меняет незначительные события в будущности. Так что гадания вредят и краше пускать все своим чередом.
  Но некоторым она все же помогала, выслушав, в чем заключается причина обращения к ней и рассудив, что стояща. Одна девушка, чернавка, у которой болела мать, призналась, что была несколько недель назад у Юмины, однако, как ни хотелось, не поверила в правдивость слов о выздоровлении матушки: старая гадалка, по слухам, давно была не в себе. Девушки - да разве только они? - всегда склонны больше всего доверять худому, дурному, всему тому, что бесы нашептывают, стараясь поколебать надежду. Меланья успокоила чернавку, повторив едва ли не в точности слова Юмины, и девчонка залилась слезами облегчения.
  Незадолго после того, поздней ночью, к молодой вещунье постучались робко и неуверенно.
  - Это Ярила, - донесся из-за двери приглушенный женский голос. - Ты не спишь, душечка?
  Она постоянно называла Меланью "душечкой", несмотря на короткий срок знакомства и одаренность сыновней избранницы.
  - Нет... - Чесавшая косы Меланья торопливо сдернула полупрозрачную накидку со спинки кровати, набросила ее поверх рубашки и разрешила входить. Язычок свечи колыхнул сквозняк, Ярила, извинившись за поздний визит, зашла и по приглашающему взмаху руки села на оббитый бархатом стул, не хуже придворной дамы подобрав длинную юбку кончиками пальцев. Некоторое время смотрела на Меланью, которая с вежливым вниманием на лице восседала напротив, поджав ноги. Ее длинные, густые и блестящие волосы струились по спине и плечам, казались темней на фоне белоснежных кружев.
  - У тебя восхитительные волосы, душечка, - сказала наконец Ярила. - Когда-то я тоже гордилась такими, да муж на свадьбе отрубил косу топором. Так у нас было заведено.
  И вправду, испокон веков, сколько помнили люди, муж на свадьбе обрезал или отрубал косы своей молодой жене, прежде чем покрыть главу ее чепцом. Другое дело, если коса обрезалась до замужества, на людях, - так делали с отяжелевшими. Участь их хуже собачей: никто куска хлеба не имеет права - да и желания - подать, зато едва ли не каждый норовит плюнуть и пнуть, проходя мимо...
  - Мой покойный муж, да жалует его Виляс, пожалел мои косы, думаю, и Зоек не срежет.
  - С каждым годом все мельчает и изменяется. Сейчас простительно прятать волосы, а ранее, бывало... Но не будем. Не за тем пришла я.
  - За чем же?
  - Спросить кой о чем... Точнее, о судьбе младшего моего.
  - Я ничего не буду вам говорить, - медленно покачала головой молодая вещунья. - Открывать судьбу можно лишь ее владельцу, в крайнем случае, если, скажем, он болен, кому-то, от кого зависит жизнь или смерть. Артам, упаси его Бог, в состоянии сам прийти и узнать...
  Ярила слушала, вперив очи в пол. Меланья прозорливо вопросила:
  - То же сказала вам и Юмина, верно?
  - Да. И не она одна.
  - Таковы извечные правила. Если сам он не хочет знать, я не в силах его заставить.
  Мать облизнула губы и, видимо, поколебавшись, стоит ли говорить, молвила:
  - Я боюсь за него. Дома он рискует больше, нежели занимающийся ратным делом Зоек. Если старшего с ранних лет научили рассудительности схватки с разбойничьим отродьем из Хмары, то младшего не смогли научить ни розга отцовская, ни материны пряники. Ума не приложу, что делать с ним.
  - Я ничего не могу открыть вам, правда.
  - Скажи хоть: изменится ли к лучшему? - вздохнула будущая свекровь.
  Меланья на колодежку закрыла глаза, сосредотачиваясь на будущности, которая с измальства представлялась ей необычно - бурлящим речным потоком.
  - Должен... - И так как Ярила, грустно покивав, встала уходить, молодая женщина добавила: - Спите спокойно.
  ***
  Юмина сказывала, что предвидела знакомство с Меланьей, еще когда к ней привели маленького Зоека, страх снимать. Предвидела и знала, что нельзя умирать, не оставив по себе смены... И вот, когда нашлась замена, Юмина захворала тяжко.
  Подбадривающая старуху Меланья отлично понимала, что не прожить ей долго, ибо уже на смертный одр возлегла. Целыми днями молодая женщина ходила за вещуньей, заваривала ей различные травы, служила чернавкой. Может, и было кому окроме нее заниматься этим, да не брезговала Меланья тяжелой работой, чуяла себя обязанной знаниям и помощи, которые предоставила ей старуха. Когда рассудок возвращался к ней, вещунья спешила рассказать ученице то, что не успела в здравости. Фразы часто прерывались, не окончившись, и женщина опять принималась бессвязно лепетать.
  Грех молвить, болезнь старой вещуньи на руку припала Меланье: она сама настояла, дабы соблюли хоть один обычай, и до свадьбы им с Зоеком возбранялось видеться. Они вынуждены были всячески избегать друг друга, а ежели и встречались ненароком, то прикидывались едва знакомыми. Зоеку позволялось лишь поцеловать руку в знак приветствия, и он до хруста сжимал ее, сходя с ума от желанной близости. Потому-то Меланья, ухаживая за больной, постоянно сидя у нее и возвращаясь вечерами, мучилась страшно, скучая и сомневаясь, нужно ли было это ограничение, и не прав ли Зоек, утверждая, что если пренебрегать обычаями, так всеми.
  Длилось так дня с два, а там Юмина тихо скончалась во сне. Гадалка не ведьма, не нужно разбивать потолок и проламывать крышу, чтобы душа отлетела. Последние свадебные готовности совпали с похоронами, Меланья подумала еще, что не к добру. Но отличить надуманную тревогу от настоящей, предвещающей недоброе, было просто, и молодая женщина определила свое беспокойство именно как надуманное.
  Через сутки после похорон Зоек решил устроить посиделки в кругу старых знакомых, коих вместе с братом насчитывалось пятеро. Мужчины не пошли в корчму, не захотели перекрикивать пьяное сборище. Холостяцкий вечер провели весело, за выпивкой да баснями различными. Временами приятели принимались дразнить жениха, шутливо горевать по поводу того, что нет боле старого вольного Зоека, вместо него сокол, которому веревка не дает слететь с обруча сокольничего.
  Полукружье лунного сыра ни много ни мало, а полпути преодолело, когда мужчины разошлись.
  ***
  Дивная ночь настраивала на романтичный лад, и Меланье не спалось. Сидела она у окна, представляя их с Зоеком совместную жизнь, медленно чесала косы и слушала шелест каштановых ветвей. Когда жениховы приятели, пошатываясь, вышли во двор, она любопытно высунулась из окна, стараясь разглядеть среди них Зоека. Не разглядев, разочарованно вздохнула и ненароком смахнула с подоконника мягкую щетку для волос.
  Покудова Меланья набрасывала накидку, двор опустел. Молодая женщина бесплотным призраком сбежала по темному всходу, выскочила на улицу. Щетка, благодаря пробившемуся сквозь листву лунному лучу, нашлась быстро. Подобрав, молодая женщина собралась было возвращаться... и остановилась. Лоб предупреждающе кольнула иголочка интуиции.
  Двор пересекал Артам. Видно, не успел договорить с кем-то и провел собеседника. Меланья не успела скользнуть обратно, в спасительный мрак дверного проема, - женихов брат преградил путь. Мгновение молодая женщина колебалась. Затем пожала плечами, подумала, что нечего пугаться и делать тоже нечего. Не кричать же, в самом деле, - не насильник пред нею, а хозяйский сын... По крайней мере, в правдивость первого хотелось верить.
  От Артама за упряжку несло винным духом, и пугаться таки было чего, но поздно.
  - Пропущу за поцелуй, - шагнув вперед, нагло заявил он и схватил запястья вещуньи, едва она вскинула руки, защищаясь.
  - Пусти! - взвизгнула Меланья, отворачиваясь от хмельного дыхания в тщетных попытках отбиться. - Пусти немедля!!!
  - Я должен испытать... братово приобретение... да что ж ты, красавица...
  Внезапно их обоих дернуло назад. Мгновение спустя разжались сжимавшие запястья цепкие пальцы, и Меланья налетела щекой на обнаженную грудь. Понимание случившегося пришло не сразу: это Зоек, полураздетый, босой, рывком оторвал брата от невесты и что было силы отшвырнул его к стене, а теперь глядел на него, сжав кулаки. Мышцы на сильных руках напряглись и выделялись особенно четко, ноздри гневно раздувались, глаза сверкали. Он дышал тяжело, то ли от гнева, то ли в попытке успокоиться; второе с виду на обстоятельства мнилось мало вероятным.
  По-видимому, не успел лечь, услышал шум и звук невестиного голоса и решил глянуть, что происходит.
  Недвижный гнев испугал Меланью больше, чем если бы Зоек с рычанием рвался к обессилившему беззащитному брату, добавлять. "Он же убьет его!" - шустро шмыгнула в голову мысль, и Меланья, схватив Зоека за напряженные плечи, попыталась повернуть его к двери.
  - Не надо... брат он тебе, оставь...
  Будто одурманенный, Зоек дал себя увести, ступая так тяжело, что все доски под босыми ступнями вопили не своим голосом. В коридоре хозяйского этажа они натолкнулись на Ярилу, выскочившую из-за двери, как пугалка из коробочки.
  - Что там за шум? - моргая, как только разбуженный человек, спросила будущая свекровь. Зоеков покой расположен был напротив родительского, и лучинка освещала часть коридора через распахнутую дверь.
  - На крыльце Артам, помогите ему, - на ходу бросила Меланья, заводя жениха в комнату. Ярила испуганно вскрикнула и кинулась вниз по лестнице. На первом этаже она мало не потеряла сознание: едва живой Артам полз к порогу, и лицо его было замарано кровью. Голошение матери подняло Славора и всех слуг, за исключением храпевшего на всю конюшню ключника. Коего и хватились, посколь кроме него никто не помнил, где в последний раз видели заживляющий раны настой. Сыскавши да не добудившись заядлого трезвенника, именно сегодня на горе себе приложившегося к бутылке по смерти тещи, разбитую голову Артама полили быстро найденным у кого-то за пазухой самогоном. Посылать за лекарем не пришлось, смекалистая челядинка побежала без повеления.
  Покудова все это происходило, Меланья сидела с Зоеком, забыв обо всяких обычаях, понимая, что нельзя сейчас оставлять его одного. Окно было распахнуто, и молодая женщина, входя, мимоходом удивилась, как это жених не выпрыгнул во двор из него.
  После длительного молчания Зоек обратил к невесте бледный лик, оглядел ее с ног до головы и снова затрепетал ноздрями.
  - Что ты там делала в таком виде?
  Неслышимая дотоле угроза крылась в этих словах.
  - Будь добр, не срывай на мне гнев, - так же спокойно отвечала Меланья, гладя его по голове. - Щетку для волос с подоконника смахнула, думала, что все легли, и спустилась забрать.
  - Извини, - неожиданно устало выдохнул Зоек, обнимая ее за талию и притягивая к себе. - Я как увидел... гнев вмиг весь хмель из крови вышиб.
  - Брат он тебе, - повторила Меланья сочувственно. - Напился, не держи зла.
  Не гордость иль радость чувствовала она, а страх, что из-за нее брат мог пришибить брата. Или пришиб-таки, ринув со всей силы о камень стены...
  - Напился, как же. Он и в трезвости на тебя заглядывался. Ежель еще раз ближе чем на шаг подойдет к тебе...
  - Да что ж это такое! - не выдержала Меланья, с досады хлопнув рукой по коленям. - Перестань, не изводи меня! И так последние полгода рядом со мной смерть околачивается!
  - Глупостей не говори. Он сам виновен. - Зоек хотел было поцеловать ее, но невеста, понимая, что за этим может последовать, вывернулась из объятий.
  - Никак злоба свекрови покойной не рассеется.
  - Верно, Вилясу так угодно...
  Меланья, раздумывая, прошлась по комнате, сняла со стены грозный с виду лук. Население Лядага давно оценило порох и сравнительную легкость управления с ним, потому ничего удивительного, что такого рода оружие Меланья видела ранее только у лесных жителей и детей: у первых были охотничьи, у вторых - игрушечные. Пистолет не такой вот лук. Если женщина и сумеет каким чудом натянуть тугую тетиву, так пупок развяжется. Какую бы сковороду не гнула о мужнину голову...
  - Дедовский. Любой доспех пробивает, но не всякому в натяг, - подтвердил догадку Зоек. Все время он сидел, опершись локтями о колени и следя за невестой исподлобья.
  - А тебе?..
  - Могу, да предпочитаю саблю.
  Невеста осторожно вернула оружие на крючки. Вздохнула.
  - Скорее бы открылось, для чего Вилясу испытывать меня. А всего краше - чтоб смерть перестала наконец ходить за моим плечом. Я тебя прошу в который раз: будь осторожен и здравомыслящ... Спокойной ночи, - Меланья едва коснулась холодными губами его лба и закрыла за собой дверь.
  Не сказала, но на лице отразилось: "Твоей смерти не переживу".
  ***
  В столовом камине пылал огонь. На длинном столе, не одно празднество видавшем, лежал Артам, и только свечки ему в сложенных руках не хватало. Одначе Меланья и без нее испугалась - белой, точно мертвецкой, кожи. Перевязанная голова и лекарь, слушающий что-то через приложенную одним концом к груди Артама трубочку, вселяли слабую надежду.
  Славор сидел тут же на лавке и медленно, со всем присущим ему спокойствием поднялся, едва Меланья свернула в залу. Ярила бросилась к одаренной, словно одичавшая псица на оборону щенков.
  - Что стряслось? - впившись ногтями в руку Меланьи, спросила она.
  Молодая вещунья сбивчиво пересказала.
  - Ведь предупреждала!.. - не сдержалась мать, всхлипывая. - Горе нам с ним!
  Славор промолчал, обнимая горюющую. Он всегда предпочитал не размыкать уст, если в том не было особой потребности.
  Тут подошел лекарь и сказал, что за жизнь Артама можно не волноваться, по крайней мере, в данной переделке ему ничего страшного не приключилось. А если вспомнить, как на нем все заживало в прошлые разы, то можно смело утверждать, что вскоре молодец снова будет искать приключений.
  - Было-было, но такого еще не было. Чтоб брат на брата да руку поднял... - сказал один из слуг, когда Славор с сыном конюха вынес бесчувственное тело. Ярила шла рядом, и, поддерживая сыновью голову, не успевала смаргивать слезы с ресниц.
  ***
  В предсвадебный день Меланье вдруг сделалось до того тревожно, что едва рассудок не утратила. Она чувствовала: надвигается что-то несравнимо страшное, что-то, сродни чему она еще не переживала. Как ни старалась заглянуть в будущее, узнать, что же это такое впереди, что за туча, темней грозовой, - не выходило. Рысковец не давал ей подсмотреть свои намеренья, порывал их непроницаемым для вещунских очей мраком. Окончательно плюнув на обычай, Меланья в страхе перед днем грядущим торопилась как можно больше времени провести с Зоеком. Стольник и Ежка прибыли, как и было обещано, за сутки до торжества и до ночи видели вещунью только раз, да и то издалека, мчащей с женихом в степи. В Волковах уж и на поиски собрались посылать, благо, молодые люди вернулись.
  До поры до времени все шло без сучка и задоринки. Ни одна шпилька или украшение из наряда невесты не потерялись, когда пришла пора наряжаться, Зоек как нельзя стойко выдержал все приготовленные панной Ежкой испытания, а разношерстная толпа гостей, большинство из которых Меланья не знала по именам, гуляла так отчаянно и лихо, как будто это последняя свадьба на их веку. Стольник пил жадно и не хмелел, постоянно говорил тосты и здравницы, демонстрируя красноречие, каковому научился при дворе.
  Вот все поднялись идти на венчание, и Зоека вдруг осенило: он же забыл у себя в опочивальне ларчик с перстнями! Мужчина метнулся наверх, окинул комнату взглядом, лихорадочной ощупью принялся обыскивать постель. Проклятого ларца нигде не было видно, а жених не помнил, куда положил его утром.
  Наконец ладонь наткнулась на что-то твердое под одеялом, и тут же раздался громкий сухой хлопок и звук падения. Зоек на миг оцепенел, затем медленно обернулся. На дедовском луке, десятый год спокойно висевшем на стене, лопнула тетива, а сам он сорвался с крючков и упал на пол.
  Жениху сделалось не по себе, морозец прогулялся по телу. Однако нужно было торопиться, и Зоек, достав ларец и бросив лук с ошметками тетивы обратно на крючки, выскочил в коридор.
  - Где ты ходишь? - прошипела Меланья. До его прихода она взволнованно прохаживалась у распахнутых дверей церковки. Время близилось к вечеру, жара достигла высшего рубежа, поэтому в закрытом душном помещении, да еще и с витавшими в нем ароматами ладана, пота и цветов, не мудрено было сомлеть.
  Вместо ответа Зоек победно встряхнул ларчиком и, взяв невесту под руку, ввел ее в церковку. За ними последовали притихшие в благоговении (а некоторые, может, и в изрядном охмелении) гости.
  Священник Евдикай, коему полагалось ожидать молодых в ризнице, был молод, неопытен и достаточно богобоязнен, что и мешало ему выйти через заднюю дверь и подождать на воздухе - пусть накаленном и знойном, зато свежем. Евдикай появился пред молодыми на нетвердых ногах и одурманенный с виду, что тотчас вызвало несколько смешков и предположений на тему, что за напиток и в каком количестве употребляют священнослужители. Никто не подумал, что у несчастного, который дрожащими пальцами листал Вилясову книгу в тщетных поисках главы о брачном союзе, темнеет в глазах.
  Зоек не выдержал, совершил невиданную вольность, вызвавшую несколько пораженных восклиnbsp;Мать облизнула губы и, видимо, поколебавшись, стоит ли говорить, молвила:
цаний, - аккуратно потянул книгу из рук священника и сам принялся листать. Сегодня он был нервным и лишился изрядной доли спокойствия
  Отыскав наконец нужную страницу, жених протянул книгу Евдикаю. Одновременно с площади послышался какой-то крик, и меж гостями повисла густая, хоть ложкой черпай, испуганная тишина. Зоек, застыв с протянутой рукой, оглянулся.
  - Война, люди!!! - крик худосочного паренька, вбежавшего в церковь, громовым раскатом отдался от сводов. - Война! Голубя из столицы получили! Велят всем от старого до малого сию же годину собираться, каждый человек на счету!
  Тонко завопила какая-то женщина, послышались рыдания. Люд будто очнулся ото сна и зашумел - как река, прорвавшая хрупкий весенний лед. Меланья оперлась о Зоека, тяжело дыша. Вот оно, то событие, туча темная...
  - Венчай! - спокойно приказал жених Евдикаю. Во время обряда руки и голос священника дрожмя дрожали, язык заплетался и не слушался. Перстни надевались под набат. Наскоро поцеловав Меланью, Зоек нырнул в толпу испуганных гостей, крича:
  - Трубить тревогу и всеобщий сбор! Трубить сбор!!!
  Кто-то услышал-таки приказание, и на площади тягуче запели трубы, похожие на исполненные тоски волчьи голоса в далекой ночи. Солнце как по колдовству заслонили невесть откуда взявшиеся тучи, небо недобро, трескуче засмеялось. Меланья последней вышла на улицу и так бы и простояла, непонимающе глядя на мечущихся в дикой спешке женщин и мужчин, если бы не Ярила. Свекровь дернула невестку за рукав и поволокла куда-то. Голос донесся, как сквозь подушку:
  - Поможешь харч собирать! Каждая пара рук важна!
  В кладовых Меланья получила короткий инструктаж и взялась за работу: наполняла котомки немудреной снедью и подавала собравшимся солдатам или складывала горкой у входа - кому надо, возьмет.
  За какую-то печину на дороге за волковскими стенами собралось изрядное как для Меланьи воинство, кажущееся тем больше, что женщины, старики и дети прощались с отъезжающими. Беспокойство людей передалось и животным - кони ржали, вставали на дыбы и не слушались поводьев, собаки выли, как по покойникам. В городе оставались лишь пятьдесят солдат гарнизонной стражи, прочие уходили.
  Настала пора трогаться, и Зоек с ежеколодежно усиливающимся нетерпением вглядывался в толпу, ища глазами ту единственную, ради которой готов был беречь себя. Она не шла прощаться.
  - Строиться! - с тяжелым сердцем приказал Зоек. Трубач подкрепил команду соответствующим сигналом, и женщины, сыновья и мужья которых стали вырываться из объятий, заголосили пуще прежнего.
  К командиру подъехал какой-то всадник, Зоек с промедлением опознал в нем брата. Голова его была перевязана, но силы Славора и его сыновей восстанавливались удивительно быстро - Артам уже мог держаться в седле.
  - Возьми с собой, брат! Прости за все...
  После колодежного колебания командир пожал протянутую руку и хлопнул младшего по спине.
  - Зоек!
  Показалось, или вправду пробился сквозь гул голосов и рыданий ее крик? Зоек неверяще поворотил коня...
  Меланья действительно не шла - бежала к нему, подобрав замаранную кружевную юбку и теряя черевички на колдобистой дороге. Зоек вонзил шпоры в конские бока и помчался навстречу. Натянув повод, соскочил наземь прежде, чем жеребец не то что остановился - на шаг перешел.
  - Слушай меня, - твердо заговорил Зоек, сжав лицо жены в ладонях и глядя в ее широко распахнутые глаза. - Если станет известно, что враг продвинулся дальше норанских рудников и подходит к столице, беги в пущу. Отсюда до нее близко. Обещай, что сделаешь, как велю!
  - Обещаю, - одними губами шепнула Меланья.
  - И еще одно. Дай слово, что и ноги твоей не будет на фронте.
  Нахмурившееся небо рассекла стрела молнии, очи на миг ослепила белесая вспышка. Меланья бессознательно обмякла в мужниных руках.
  - Вернусь... - передавая жену захлебывающейся рыданиями Яриле, сказал Зоек.
  И тронулись полторы сотни наспех собранных солдат... Отъехали далече, и донеслись тогда до оставшихся слова песни, на ходу кем-то сочиненной и тут же многими подхваченной:
  
  Ветер степей подгоняет меня,
  Рысью пущу вороного коня.
  Вдаль по степи, по дороге во ржи...
  Бросим отчаянье, мы же мужи!
  Поищем пути к должной борьбе,
  Узнаем все о нашем враге!
  Бабский удел это - слезы пускать,
  Мы же, солдаты, идем воевать!
  II
  Известие о войне прозвучало, точно предсмертный крик человека, который шел себе беспечно по улице и внезапно получил нож под ребро. Никто не ожидал, что гореллы осмелятся с огнем и мечом пойти на Лядаг, заручившийся поддержкой хмарского короля. Тем не менее, извечно мирным соседям невесть что взбрело в головы, и в совпавший с Меланьиной свадьбой день они пересекли лядагскую границу. До ночи гореллы успели захватить небольшой, плохо укрепленный замок. По не проверенным свидетельствам вражеские войска составляли двадцать тысяч человек; много большие воинства собирались в предыдущих веках, однако для Потеха и это было не малым, если учесть, что нападения никто не ждал, и армия, на которую последний год выделяли не так уж много средств, пребывала не в лучшем состоянии. На помощь из Хмары надеяться тоже не стоило, поскольку гореллы отважились вести войну на двух фронтах, и Потехов тесть сам нуждался в людях для выдворения захватчиков.
  Будто сама жизнь ушла из Волков вместе с солдатами. Те, кто остались, денно и нощно пребывали в бесконечном ожидании, даже несмышленые дети. Не было отныне в городке ни смеха, ни песен, ни игр малышни, ни разговоров кумушек на лавочках у плетней вечерами. Только слезы, угрюмость, ожидание наихудшего. Меланья, хоть и знала, что с Зоеком и Стольником в ближайшем времени все будет в порядке, поддавалась всеобщему настроению и также печалилась. Первые дни к ней ежепечинно бегали жены и матери, спрашивали за своих и уходили ни с чем. Вскоре и бегать перестали. "Все изменимо. Верьте в лучшее и просите Виляса, привлекая тем самым его внимание", - говорила Меланья, ни на какие уговоры и мольбы не поддаваясь, ни над одной женщиной не сжалившись. Порою мнилось ей, что они с хаотичным нетерпением ждут не укрепления надежды ее словами, а исполнения наистрашнейших опасений. Это было опаснее всего как самих женщин, так и для их близких, поскольку дурные мысли привлекали внимание Рысковца. А уж того хлебом не корми, а дай поиздеваться, подкинуть то, чего человек боится наиболее...
  Многие нарекали на бессердечность молодой гадалки, но справедливы ли были нарекания эти? Имела ли Меланья право дарить надежду, если не знала, каковы намеренья Виляса в недоступном ее очам грядущем и не изменит ли их Рысковец? Там, впереди, в плохо видной неумелой вещунье будущности, все действительно менялось порой так кардинально, что знание грядущего обращалось во вред, а надежда, подкрепления которой так хотели волковские женщины, - в безумие...
  Тракты наводнили кареты и брички, везущие женщин и детей подальше от военных действий. Столичные направлялись прямиком в дремучую пущу, где враг мог бродить годами, не умея отличить ложных троп от настоящих и не имея проводника. Околоточные селяне искали защиты в приграничных крепостях, ранее обминаемых десятой дорогой, а сейчас ставших едва ли не самыми безопасными укреплениями по причине своей удаленности. Враг продвигался вперед быстро, Потех проиграл уж одну битву. Население южной части княжества еще только начинало беспокоиться, а в северные города, ближайшие к врагу, уже во множестве бежали полунищие селяне, не успевающие скрыться в пуще. Некоторые углублялись в леса, забирая с собой скотину, пожитки и снедь. Выбирали местечко поглуше да подремучей и обосновывались землянкой или избушкой; некоторые, и таких было большинство, надеялись на крепость бастионов и защиту гарнизонов, стараясь не думать, что хуже - взятие крепости или длительная осада, при которой кончаются хлебово и порох.
  Не одно, так другое: где не велась война, там бесчисленное множество разбойных шаек пробудилось по борам и буеракам, выползло, точно змеи по весне, на дороги и принялось вершить излюбленное дело - грабить и жечь деревни, насильничать да убивать. Ранее для разбойного люда хоть какая-то угроза была в лице Потеха и немногочисленного регулярного войска, а теперь, во время тягот, ни о каком надзоре речи быть не могло. Лихие селяне из тех, кто остался по той или иной причине дома, все чаще избирали ватагу княжьему войску, и грозная сила росла, как тесто в кадушке. Вовсе небезопасно стало на южных дорогах, и, хоть гореллы были далече от сих мест, ищущие заступы селяне валом повалили в более-менее укрепленные города. Волковы не стали исключением.
  У Славора не возникало опасений касательно недостатка провианта, но городок едва вмещал всех желающих укрыться за стеной, и то жили они в такой тесноте, какую еще поискать, - кто не мог найти свободного угла при жилье, ночевал под звездным небом на телеге, прячась под днищем в знойный полдень или дождь. После наступления темноты в городок никого не впускали, а на стене удваивалась стража.
  Вести доходили одна тревожней другой. Чуть ли не каждый день неприятель захватывал новые замки и города, все дальше в пределах страны придвигаясь, и отбивал атаки Потехового войска. Князь понимал, что превосходящий более чем вдвое противник разобьет его на голову, и не давал открытого боя, вынужденно отступал и отступал. Тысячу человек он отделил от всех войск и, разбив на отряды, отправил досаждать врагу во всем, чем только можно. Одним из таких отрядов командовал Зоек.
  Враг не жег за собою мосты, стараясь учинять поменьше вреда - горрельский вождь Эрак хотел захватить эти земли, плодородные, богатые, имеющие доступ к морю, и понимал, что ему же, победителю, придется восстанавливать все уничтоженное.
   На хмарском фронте дела обстояли успешнее - там захватчикам дали должный отпор, но до выдворения было еще далеко.
  ***
  Наступил день, когда из Горграда разослали во все концы голубей с известием: неприятель подходит и с дня на день начнет осаду. Меланья совещалась с Ярилой, Славором и Ежкой, - они собрались, дабы решить, стоит ли Зоековой жене рискнуть головой и попробовать проскользнуть к пуще, или лучше сидеть, не высовываясь, за стенами, где хотя бы разбойников можно не бояться. Но приближалась опасность похлеще разбойников, Меланья хорошо осознавала это и твердо стояла на том, чтобы исполнить волю мужа. Ежка колебалась, в душе уже согласившись участвовать в опасной затее, а свекор со свекровью отговаривали.
  Может показаться лицемерным и подозрительным то, что Ярила пеклась о благополучии молодой вещуньи, а не корила ее, как любая другая мать, в том, что Зоек поднял руку на Артама... Но женщина эта была такого склада, при котором не умеют затаивать обиды; после стычки между братьями она ни колодежки не обвиняла невестку в случившемся, а когда младший ушел воевать, так и вовсе позабыла о происшествии.
  В конце концов, понявши, что Меланья не передумает, стали думать, как наиболее ускорить и обезопасить менее чем полуденный переход до пущи. Ярила вспомнила, что у них в услужении есть некогда живший в Жувече старый верный слуга, некий Имерик, который хорошо знает околоток и сумеет провести самым коротким путем, а в случае нападения разбойников укроет панн от вражеских очей. Слуга этот был, по правде, трусоват и долго не соглашался выбраться из-за защитной стены. Но был он также падок до платины, чем и удалось уговорить его.
  Меньше людей - меньше внимания привлекается, и прятаться легче. Поэтому Меланья отказалась от охранения - по мнению свекрови, безрассудно. Прощаясь с невесткой, Ярила плакала, ибо успела привязаться к ней; Славор был спокоен донельзя.
  Верховые тронулись вечером, в тихих теплых сумерках. Ночь обещалась безоблачная, а провожатый умел ориентироваться по звездам. Кроме того, в темноте легче уйти от преследования.
  Женщины облачились в жупаны, скрыв волосы под шапками; все вооружились, каждый двумя пистолетами, Имерик, кроме того, саблею. С собой взяли только оружие и немного денег, не хотели нагружать лошадей, которым и так предстоял трудный переход. За Меланьей на привязи бежал Ласт, вещунья связала ему пасть веревкой, дабы не выдал их лаем. Молодой женщине все это напоминало тот день, когда они с наставницей вознамерились свершить прогулку в дальнем бору. Только теперь во много раз страшнее было.
  Они двинулись рысью по тропе, отхожей на запад от дороги, а когда Волковы скрылись из глаз, полетели, точно быстрокрылые птицы, гонимые ветром. Тропа время от времени обрывалась, местами она заросла крапивой и бурьяном, но провожатый знал нужное направление.
  Ехали молча, по временам позволяя лошадям перейти на шаг. Прислуживаясь чутко к каждому шороху, Меланья поначалу вздрагивала от отрывистого лисьего лая, хлопанья крыльев, писка, словом, звуков, которыми полнилась спящая степь и которые резко выделялись из ночной, практически непрерывной песни жаб и сверчков. Один раз прямо из-под копыт лошади Имерика с истошным криком вылетела перепелка, и у Меланьи чуть не остановилось сердце.
  - Холера твоей матери! - ругнулся проводник. Оглянувшись на панн, пояснил сварливо: - Перепелка, чтоб ей...
  Казалось, сотни комаров зудели над головами. Так как руки были в длинных, до локтя, перчатках, насекомые впивались в шею и лицо. Меланья пожалела, что за сборами забылась и не последовала примеру Имерика, который густо смазал лицо дегтем и оттого стал черным, как ночь.
  - Нет ли у вас дегтя, а, пане? - шепотом обратилась она к провожатому, нагнав его. Тому польстило столь почтенное для слуги обращение, и он без лишних слов извлек из кармана законопаченный глиняный кувшинчик.
  - Слава Вилясу! А то вовсе заели, смаргивать не успеваю! - возрадовалась Ежка, вместе с Меланьей смазывая и себе лицо. Запах был ужасен, но комарам, по-видимому, он не нравился столь же, сколь и людям.
  Этак через печину-две далеко на северо-востоке блеснул огонек костра. Оттуда же донеслось ржание.
  - Тихо, - шепнул Имерик, направляя лошадь в противоположную сторону. Остановившихся на привал, кто бы это ни был, лучше объехать по широкой дуге, что и сделали.
  За полночь, вблизи от пущи, когда снова перешли на рысь, ибо лошади устали, Меланья неожиданно различила в траве слева алый глаз. Через мгновение еще и еще, и еще... Глаза эти моргали, краснея и потухая... Хорт глухо заворчал, напрягшись...
  - Угли! - не удержавшись, вскрикнула Меланья, чувствуя запоздалый укол интуиции.
  Будто в ответ, свистнула стрела, и провожатый, захрипев, начал заваливаться вбок. Кобыла Меланья взбрыкнула, заслышав запах крови, и вторая стрела ушла в траву. Тут уж наши панны погнали лошадей, немилосердно хлестая их нагайками, во всю прыть. Пес широкими скачками понесся за хозяйкой, точно волк, нагоняющий жертву. Вслед за ними с улюлюканьем ринулись разбойники, выскочившие из высокой травы, где затаились, как бесы. Было их четверо, а со страху женщинам казалось, что не менее двух дюжин.
  Пуща, как выяснилось, была совсем близко. Темная стена ее заслонила звезды и, стремительно приближаясь, скрывала все больше ясного неба.
  "Слава Вилясу!" - подумала Меланья, когда глаза смогли отличить деревья опушки. И тут же вещунья почувствовала, что уставшая кобыла вот-вот упадет. Бежала она все медленней, раз споткнулась. Разбойники, начавшие было отставать, теперь настигали. "Хоть бы выдержала, хоть бы выдержала!.. Не падай, милая, держись, хорошая, спасение близко!"
  Наконец панны нырнули в темноту под кронами. Некоторое время ехали вслепую, лошади едва боками не терлись, ибо женщины боялись не только лиходеев, но еще и потерять друг друга. Когда очи свыклись с мраком, Меланья дернула Ежку за рукав, сворачивая к беспорядочной груде замшелых валунов. Груда эта находилась на пригорке и могла на некоторое время скрыть всадниц от глаз преследователей. Под нею обнаружилась пещерка, в которой поместились и лошади, и спешившиеся панны.
  - Куда они делись?
  - Не знаю. Глянь за кустами...
  Женщины сжали кобылам морды, чтоб не заржали, и, едва дыша, молились отчаянно. Малейший позвон сбруи мог выдать их.
  Раздались шаги, один из преследователей остановился у валунов и, как видно, попытался разглядеть бежавших впереди.
  - Ну, чаво у тебя?
  - Никого.
  - И здеся тож.
  - Топота не слышно... Уйти не могли, кобылы уже падали; не иначе, схоронились где.
  - И пущай. Верно, бесы с ними, ибо прятаться тут негде.
  - Может, у них бы что ценное нашлось? - в голосе послышались дразнящие нотки.
  - Бес с ними, - вступил в разговор третий преследователь. - Мы и без того доволе награбим.
  Голоса потихоньку удалялись, пока не стихли вовсе. Панны дружно перевели дух, Меланья уткнулась лбом в лошадиный бок.
  - Слава Богу, - только и смогла выдавить Ежка.
  - Как же мы теперь, без провожатого?
  - Да уж как-нибудь. Виляс с нами.
  Они вывели лошадей из пещерки и, привязав их, уселись рядышком на землю. Ни одна не чувствовала в себе сил ехать дальше. Меланью знобило.
  Невдолге обутрело; меж деревьями заскользила пара-тройка неприкаянных. Ежка поднялась и подала спутнице руку.
  - Надо трогаться. Нечего тут сидеть, зверью и нечисти на поживу.
  - Дороги не знаем, заблудимся.
  - Кто из нас постоянно повторял, что надо верить в благополучие, ибо неверием на себя внимание Рысковца обращаешь?
  За их спинами солнце первым робким проблеском обозначило утро. Лошади, бывшие едва не на последнем издыхании, отошли и бодренькой рысцой понесли седоков на запад. Путь был трудный, ибо часто не находилось даже звериных троп, и приходилось ехать сплошь по бездорожью, изобилующему ямами и выступающими корнями.
  Ежка приотстала, ибо кобыла ее споткнулась, и Меланья натянула повод, ожидая, когда наставница нагонит ее.
  В ближних кустах затрещали ветки, напоминая об одной из первых встреч с Зоеком. Но лошади отреагировали куда беспокойнее, чем в тот раз. Давясь лаем, хорт яростно рванул привязь и, сдерживаемый ошейником, аж на задние лапы поднялся. Ежкина кобыла встала на дыбы, не ожидавшая этого наставница выпала из седла, что ее и спасло, ибо в то же мгновение человекоподобная тварь серой молнией мелькнула над лошадиной спиной, и, будь на ней всадница, скинула б ее наземь. Меланьина гнедая тоже взбесилась, порываясь умчать подальше, а Ежкина, не сдерживаемая поводьями, это и сделала.
  Оборотень с урчанием накинулся на Ежку, не успевшую толком прицелиться. Меланья в последний миг поочередно разрядила оба пистолета в его сгорбленную спину. За двумя выстрелами последовал третий - наставница таки спромоглась выстрелить, приставив дуло прямо к груди твари. Взвыв, оборотень всей тяжестью рухнул на Ежку, заливая ее хлещущей из ран и пасти кровью.
  Общими усилиями женщины перевернули тушу, Меланья помогла наставнице встать на дрожащие ноги.
  - Если после такого не доедем, - прошептала Ежка, бестрепетно позволяя Меланье вытереть ей лицо, - то я даже не знаю...
  Отыскав вторую лошадь, недалеко отбежавшую, и немного отойдя от случившегося, панны двинулись дальше. До полудня ничего особенного не приключилось, а потом внезапно выехали на тракт. Обе женщины так устали от бездорожья, что только для вида поспорили, безопасны ли лесные большаки от разбойников. Дорога внушала уверенность хотя бы потому, что оканчивалась селом или городом, тем самым лишая опасения заплутать и пробродить в пуще до скончания дней.
  Скоро после того едва уловимо потянуло домашним духом.
  - Жилье близко, - с толикой радости сказала Меланья. Когда выехали на горку, вешунья толкнула наставницу локтем, указывая на выгибающийся коромыслом светлый, печной дым.
  - Гляди! Может, избушка добрых людей.
  - А может и недобрых, - зловеще буркнула Ежка.
  - Подойдем обходными путями и глянем, не показываясь. Надо разузнать, по какой дороге едем, сколь тут безопасно и далече ли до города; может, напросимся на ночлег - проводить в этом клятой пуще вторую ночь я не хочу совершенно.
  Так и поступили. Оставив пса и лошадей невдалеке и зарядив на всякий случай пистолеты, притаились в подлеске и стали вести надзор за избушкой. Избой-времянкой, уместнее сказать, ибо угадывалось, что внутри если не две комнаты, так одна большая. На подворье не видно было ни собак, ни коней, ни какой иной животины, одначе, глядя на утоптанную прогалину с колодцем, бревном-корытом для воды и коновязью, осталось только гадать, сколько человек наезжает сюда и как часто.
  - Не нравится мне это, - шепнула Ежка. - Что дар говорит?
  - Ничего.
  Помолчав, наставница вздохнула.
  - А все-таки, как не крути, стара я для подобных развлечений. Одно дело ездить за грибами в знакомый лесок, а другое... От лежания на тутошней земле даже кости ломит.
  - Доберемся - и будешь неделю отлеживаться, если захочешь.
  - Скажешь тоже, отлеживаться...
  Какое-то время было тихо, а там из сеней вышла черноволосая девка с коромыслом. Покудова она под скрип в̀орота набирала воду, Меланья решалась выйти из укрытия.
  Вот незнакомка вскинула коромысло на плечо и повернулась к избе; вещунья в мгновение подорвалась на ноги, вышла в лопухи за прогалиной и окликнула:
  - Ей, красна девица!
  Расплескав немного воду, девка обернулась, окинула приближающегося быстрым взглядом. Меланье вдруг ярко вспомнилась тяжелая рука Зоека, некогда толкнувшая в спину, и вещунья ничком рухнула в лопухи. Не прогадала - свистнул нож, брошенный коротко, без замаха, почти незаметным движением.
  - Хорош шалить, не то пристрелю тебя, славница, как собаку. - Спокойная Ежка появилась из подлеска с наведенным на девку пистолетом.
  - Чтоб вас! - сдвинула тонкие брови не шелохнувшаяся "славница". Складки пролегли у рта ее, лицо стало угрожающим, хищным, как у выщерившейся волчицы. - Вы кто? Чего надо?
  - А ты кто?
  - Пришлый первым отвечает!
  Меланья, поднимаясь, сказала чуть хрипло:
  - Мы в тебя ничего не метали.
  - А я к вам в гости не заявлялась в крови с головы до ног, да еще и дегтем перемазанная, - не сдавалась девка.
  - Мирные мы. - Так как Ежка не убрала пистолет, заверение вышло не шибко правдоподобным. - В Жувеч путь держим, да провожатого потеряли; а кровь - оборотничья, еле отбились от твари.
  - Одни?
  - Одни.
  - Чудное дело, - неожиданно смягчилась незнакомка, опуская ведра на землю, - голоса женские, а одеты вы по-мужски. Я сперва за чужого парня тебя приняла, - как-то просительно сказала Меланье, будто это объясняло недружелюбный прием. Панны переглянулись, Ежка сунула пистолет за пояс, вещунья хмыкнула и спросила, махнув рукой в правую сторону:
  - Скажи, что за дорога тут, неподалеку, и доедем ли по ней до ночи до какого города?
  - С неба вы, что ли, свалились? Дорога эта - южный тракт пущи, единожды направо свернете и будете в Жувече; до темноты, может, успеете, - если не мешкая, то аккурат полдня.
  - Кобыл напоить разрешишь?
  - Мне не жалко, но вы бы поторопились, - без видимой натуги девка опять подняла коромысло на плечо, - сейчас побратимы мои вернутся... Путь через реку пролегает, там напоите.
  - Благодарствуем. Нас уже тут нет, - кивнула Ежка.
  - И если топот заслышите, лучше спрячьтесь где! - вслед им крикнула девка.
  Панны последовали совету и схоронились, едва услышав топот. Меланья лишь благодаря гласу дара поняла, что это те побратимы, о которых говорила девка, - внешне они мало отличались от мирных жувечских жителей.
  Погодя вещунья сказала Ежке:
  - Когда доберемся, ты ляг на шею лошади и притворись бессознательной. Не каждый сходу поверит, что двум женщинам удалось от оборотня спастись, а так - скажу, что ты ранена, что мы вместе с другими беженками ехали из Кишни, напоролись на разбойников и единственные из всех спаслись.
  - Разумно.
  Река, через которую проложили внушительный мост, пришлась очень кстати, ибо панны наконец сами утолили жажду и изнемогших коней напоили. Меланья развязала веревку на морде хорта, и пес хлебал долго и жадно, а потом ни в какую не давался хозяйке в руки.
  - Ну и бес с тобой. - Молодая женщина закинула веревку в кусты. - Будем надеяться, что больше ни от кого прятаться не придется.
  Через сколько-то печин смеркло, и панны, так боявшиеся не успеть, к величайшему облегчению различили вдали огни караульных на жувечской стене. "Кто б знал, что буду так радоваться, в следующий раз приехав в этот мрачный град", - думала Меланья, продевая повод Ежкиной кобылы в кольцо при своем седле: наставница уже прикидывалась бессознательной.
  Но к закрытию ворот они все равно припозднились, пришлось вступать в перебранку с караульным.
  - Вы хто? - второй раз за день осведомились у Меланьи со стены. - Никого после заката впущать не дозволено!
  Вспомнив изречение Стольника, - дескать, его имя и должность открывают любые двери - Меланья собрала по сусекам не убиенные усталостью остатки достоинства и произнесла:
  - Я - панна Меланья, нахожусь под попечительством пана Стольника, писаря всемилостивейшего князя. Мы вместе с другими женщинами бежали из Кишни, да наткнулись на разбойников и единственные спаслись...
  Не успела она повелеть, чтоб им отворили, как караульщик, мужик с одутловатым заросшим лицом, расхохотался так, что аж закашлялся.
  - Ну да, под попечительством... Знаем мы, как придворные от войны бегут, в каретах да со слугами.
  Слова мужика поубавили спеси и гонора в голосе Меланьи. Немного смешавшись, она ответствовала:
  - Перебили всех...
  "Впусти, добрый человек, не оставь зверью на съеденье!" - едва не сорвалось с языка, но молодая женщина вовремя спохватилась, что упрямый караульщик не поддастся мольбам, и унижение будет напрасным.
  - А то раненая с тобою, чи шо?
  - Раненая, кровью истекает.
  - Все равно - не положено!
  - Что тут у тебя? - гаркнул смутно знакомый голос, и караульный вытянулся по струнке и без запинки выложил кому-то, паннам не видимому:
  - Две всадницы, пане, внутрь просятся. Одна ранена.
  - А ты что?
  - Пущать на положено, говорю.
  Войт Шеляг, который любливал сам по нескольку раз за ночь проверять бдительность караульных, взглянул на прибывших и возопил, наградив подчиненного подзатыльником:
  - Да ты, никак, сбрендил, дурень!!! Это же панна Меланья, она на ловитвы приезжала! Ты хоть знаешь, кто ее опекун?.. Отворяйте немедля!!!
  Караульщики засуетились и спустя несколько колодежек пропустили путниц в город.
  - Смиреннейше прошу простить несмышленость моих людей, панна, - с удивительным для лесного жителя обхождением извинялся Шеляг. - Сейчас твоей спутнице окажут...
  - Ничего мне не нужно, кроме кровати или, на худой случай, охапки соломы, - с кряхтением выпрямляясь, проворчала Ежка.
  - Я соврала про разбойников для достоверности, - добавила Меланья. - На деле же мы отбились от оборотня и на нас его кровь, во что не каждый может поверить.
  - От оборотня? - брови пана войта так и взлетели в удивлении. - Хм...Ну что ж... Воистину, отваге наших женщин могут позавидовать иные мужчины... Не хотите ли, в таком разе, присоединиться к придворному панству, которое сейчас собралось ужинать? В резиденции, думаю, найдется пустая комната...
  "А нет - так кого-то выселим", - повисло в воздухе.
  - Нет-нет, не нужно, - поспешила откреститься Меланья, помотав головой. - Я бы желала до поры сохранить наше пребывание здесь в секрете, скажите это своим людям... Нет ли у вас небольшой свободной избушки или хатки где-нибудь подальше от резиденции?
  - Хатки? Дражайшая барышня, их у нас нет вовсе: недостатка в дереве, слава Богу, не имеем. А касательно избушки... есть одна, правда, прохудившаяся немного, но никем не занятая, - парень сегодня с последними добровольцами на фронт ушел, никто не успел вселиться. - Теперь недосказанным осталось "с причудами знати не спорят", но Меланья настолько утомилась, что ей совершенно не было дела до произведенного на войта впечатления.
  - Покажите. Мы заплатим.
  - Да что вы, какая плата, - шутливо отмолвил Шеляг. - Я вам помогу, а достопочтимый пан писарь когда-то - мне...
  Вот каким был этот человек, имеющий очень приблизительное представление о бескорыстии.
  Взяв у одного из караульных фонарь, Шеляг лично проводил панн до избушки за покосившимся плетнем, находившейся довольно далеко от церкви и резиденции.
  - Лошадок ваших можете в сарай поставить... Вон колодец, ведра и другая полезная утварь в сенях... Может, вам служанку?.. Как хотите. Аккуратно, пожалуйста... - войт вошел первым, подал руку каждой женщине поочередно, помогая одолеть высоту порога. В Меланье шевельнулось чувство благодарности - после долгого, почти непрерывного перехода в седле болело все от ступней до копчика, и без помощи она могла разве что переползти через порог.
  В избе стоял дух прохлады и сырости: подпол, верно, подтапливался. Но все же, чего утаивать, жилье пребывало в довольно приемлемом состоянии. Сквозь заставленные всякой всячиной крошечные сени прошли в единственную комнатку, служившую зараз и передней, и опочивальней, и кладовой. В полумраке виднелись лавки и стол в красном углу, печь, полати. К стенам были прибиты массивные деревянным полки, на коих поблескивала оловянная посуда.
  - А хозяин не против заселения чужих в его обитель? - спросила, осмотревшись, Меланья.
  - Некоторые из ушедших, в основном холостяки, до возвращения передали избы на мое попечение, разрешив вселять беженцев. - Шеляг оставил фонарь на столе, прошелся по скрипнувшим половицам и вынул из двух оконных проемов бычьи пузыри, впустив в дом теплоту летней ночи. - Снедь и прочее можно приобрести на утреннем рынке. Если хотите, могу прямо сейчас обеспечить вас необходимым.
  - Я буду вельми признательна, ежели вы принесетnbsp;е немного еды на первое время и что из одежды, можно немудреной, селянской.
  - Несколько колодежек.
  Войт откланялся, а Меланья, спохватившись, что Ежки давно не слышно, обнаружила наставницу сидя заснувшей на лавке. Хорт свернулся у ее ног. Чтобы не последовать их примеру до прихода Шеляга, вещунья тщательней осмотрела избу. Нашла на печке сложенные одеяла, а под ней - ухват и пасюка, который без боязни приподнялся на задних лапках и с любопытством поглядел на временную хозяйку, шевеля усами. Меланья для порядка шуганула его и отдернула выцветшую занавеску. В закутке за ней стоял широкий низкий ларь, что-то вроде ступени для влезания nbsp;- Венчай! - спокойно приказал жених Евдикаю. Во время обряда руки и голос священника дрожмя дрожали, язык заплетался и не слушался. Перстни надевались под набат. Наскоро поцеловав Меланью, Зоек нырнул в толпу испуганных гостей, крича:
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&
&  - Вот, - Шеляг вернулся с набитой сумкой, положил ее на стол. - Вы уж извините, коль не подойдет...
  - О чем речь, перестаньте. Мы и так вам очень благодарны.
  - Если что понадобится, ищите меня. У себя я либо ранним утром, либо поздним вечером.
  Они пожелали друг другу спокойной ночи, Меланья заперлась и, не заглядывая в сумку (переодеваться все равно не было сил), попыталась растолкать Ежку, чтобы она легла на печь, где было б удобнее. Но наставница спала столь крепко, что молодая женщина решила просто уложила ее на лавку; сама же потушила фонарь, забралась на полати и, только смежив очи, мгновенно уснула.
  Вот так, после путевых злоключений, стоивших одной жизни, Меланья исполнила данное мужу обещание.
  III
  Мало не припеваючи зажили панны в пуще. Градоуправитель старался во всем им угодить; никто, кроме него и караульных, которым под страхом казни наказано было молчать, не знал о пребывании в Жувече опекаемой писаря.
  Во второе утро - первое проспали - женщины купили одежу, нарочито простую, которая выделялась только тем, что была неношеной, с иголочки. Знакомясь с соседями, имен не скрывали, но утаивали связь с двором. Чтобы их не выдала речь, позволяли себе ругаться и говорили просто, без витиеватости. Это возымело эффект: жители, более тяготеющие к селянам, нежели к горожанам, держались с паннами запанибрата. Парочке человек панны показались знакомыми, но тем и в голову не пришло перебирать в памяти женщин из прибывшей на ловитвы знати.
  Вестей с фронта ждали с жадным нетерпением, тем больше, что в пущу они доходили с промедлением. Неприятель стоял под столицей, и оттуда уже не могли слать голубей, ибо ни одна птица не уходила от выстрела. Новости передавались из уст в уста, и тот, который счастливо добирался до Жувеча, непременно приносил с собою известие.
  Ранее, чтобы не задерживаться под каждой добротной стеной, горельский вождь Эрак оставлял тясячу-другую человек на осаду, а с основной частью войска шел к столице. Только воинство отходило достаточно далеко, отряды Потеха, подкравшиеся незаметно, как лисы к курятнику, объединялись и почти сразу освобождали города единым и неожиданным наступлением со всех флангов. До того дошло, что вражьи солдаты боялись на колодежку прикорнуть. В их рядах пошел поговор, будто это сам лядагский Бог мстит, давая любимцам легкие победы. Прознав такое дело, горожане и не помышляли о сдаче, оборонялись остервенело и верили в приход подмоги.
  У Меланьи сердце болело за Зоека и Стольника. Тяжко поддавалось описанию ее тогдашнее состояние: спокойствия не было, хотя и тревоги - тоже. Душа, как ненароком влетевшая в избу синица, стремилась покинуть узилище. Молодка готова была сносить любые тяготы и опасности, лишь бы видеть мужа каждый день... Но так же, как птица, душа ее билась в хаотичных порывах о стены, не смекая, где выход. Отделившую от Зоека дверь закрыл здравый смысл: молодая женщина понимала, что только ее не хватает на фронте, помнила, каким выдалось путешествие до Жувеча, и не то что не решалась - не позволяла себе даже думать о сем.
  Карты сулили мужу удачу, крестному - беспокойство. Но не могло гадание развеять тоску и скуку. Тошно было Меланье в дремучей пуще, хотелось на простор, пусть там и грохотали сейчас выстрелы...
  Даже сны - и те военными были. Порой в разноцветных пороховых дымах видела Зоека, вздымающего саблю в приказе атаковать; порой - Стольника, чаще всего совещающегося с князем. Вещунья не уставала молить Виляса, дабы с ними все было благополучно.
  ***
  Буде кому захотелось одной ночью поглядеть на избу, в которой жили Меланья с Ежкой, тот удивился бы зело, увидев чудное: дым не повалил, по обыкновению, из трубы, а наоборот в нее втянулся.
  Чьи-то пальцы скользнули по щеке Меланьи, вещунья заулыбалась во сне, сладко вздохнула. Увы, ничто не вечно: глас рассудка заинтересовался в личности подарившего нежное прикосновение, лоб кольнуло, и Меланья, окончательно проснувшись, скатилась с полатей, грянулась об пол ладонями и коленями - точно кошка на четыре лапы. Подняла голову и воззрилась на незнакомого статного молодца, виднеющегося в свете догорающей лучины.
  - Чего ж ты испугалась так, - незнакомец наклонился, взял ее за плечи и поставил на ноги. В движениях отмечалось нечто змеино-плавное, в речи - шипящее, а внутри него, как в свертке из тонкой ткани на свету, Меланья смутно увидела свертывающегося кольцами крылатого змия.
  - Истомилась, поди, без ласки... - сложно было сказать, то ли руки обнимают стан, то ли кольца с холодной чешуей окручивают. Дыхание сперло, и Меланья с трудом, как завязающую в киселе, подняла руку. Отогнанный крестом, молодец отступил с обиженным лицом.
  - Сгинь, нечистый! - строго приказала вещунья. - Не ту избрал!
  Война для обольстителей - если не мед, так малина. Множество вдов и солдаток остаются одни по избам да хатам, и далеко не каждая находит в себе силы оборониться.
  - Не спеши гнать, - ответствовал змий, склонив голову к плечу, - много чего знаю я, авось, куплю этим расположение твое?
  - Я вещунья, тоже много знаю.
  - Но вещунья неумелая и не можешь видеть свое будущее дальше пары месяцев.
  Мысли помчались, как табун диких лошадей по степи. Змий продолжал, подступая:
  - Не сидится тебе тут, а?.. Не найти покоя...
  Меланья в последнее мгновение снова перекрестилась, удерживая обольстителя на расстоянии.
  - Что расскажешь мне?
  Змий внезапно хлопнул крыльями. Вещунью обернул туман, и перед глазами ее возникла совершенно иная обстановка.
  Конюшня, лошади в стойлах пофыркивают. Ее, Меланьи, руки подымают в седло русоволосого мальчика, ноги которого едва достают до стремян.
  - Страшно одному? - спрашивает Меланья, готовая в любой момент снять ребенка наземь.
  - Нет, матушка! - веселым подрагивающим голоском отвечает мальчик. - Нисколечко не страшно!
  - Только посмотри, как он держится! Будет первым наездником в Лядаге... - слышится где-то в стороне голос Зоека. Муж подходит, простирая к ней руки, но что-то настораживает, и Меланья отпихивает его...
  Перед очами предстали избяные стены и попятившийся змий-молодец. Хитростью решил ее в объятья заключить...
  - Хочешь того, что видела?
  - Хочу.
  - Тогда поезжай к нему. Не найдешь тут покоя...
  - Наступит мир?
  - Поезжай... - прошелестел змий, прежде чем серебристой лентой влететь в печь. Меланья поискала на ней защиту и не заметила ни единого креста - таковые мешали нечистой силе пробраться в избу через окна и дверь. Вещунья угольком начертала Вилясов знак, задвинула жерло заслонкой и села на ларь, подперев подбородок ладонью. Ежка продолжала сопеть как ни в чем ни бывало, а пес заворчал под столом, верно, на приснившуюся кошку. Чары змиины не дали им проснуться.
  Стоило ли верить слуге Рысковца, мог ли он сказать что-то полезное, без хотения навредить? То, что змии знают все на свете, ни для кого не секрет, но, как ни крути, нечистые они, замужних на измену подбивают...
  Но каким реальным было все в видении! Она ярко помнила, что мальчик был довольно тяжел, ощущала беспокойство за него, смешанное с потаенной гордостью.
  Меланья обновила лучинку в светце и принялась искать свою гадальную колоду: сорок засаленных карт с рисунками различных божественных тварей. Самым слабым в колоде был червь, предпоследним по силе - охотник с ружьем. Его и прочие карты могла побить только смерть, седая, несмотря на молодой лик, женщина в черном одеянии и со стилетом из темной стали в руке.
  Самое простое гадание с колодой - на четыре карты, его Меланья и выбрала.
  - Будущее, - зашептала, тасуя, - покажите мое будущее. Ехать или не ехать?
  Стучит - дикая лошадь, гремит - сова, откроется - смерть. Итоговой картой, говорящей о конечном результате или, иными словами, о том, чем душа успокоится, стал голубь. Поездка, ошибочное решение касательно ее, встреча с любимым.
  "Ехать!" - трудно было сказать, что подбивало к поездке - дар или желание свидеться с мужем?
  C улицы донесся топот, ржание и приглушенный вопль: "А ну стой, зараза хвостатая, болячку тебе! Отхожу хлыстом так, что вовек заречешься повод перегрызать!" Ранние селяне, вставшие вместе со вторыми петухами, уже захоживались у ревущей поутру скотины, гремели ведрами и скрипели колодезными журавлями.
  Меланья задула лучину с готовым решением - едет, сегодня же!
  - Куда это ты собираешься? - с высоты печи глядя на мечущуюся по всей избе молодку, поинтересовалась Ежка. Облачилась Меланья в подобие одежи, в коей приехала, - с тех жупанов кровь так и не отстиралась, купили новые.
  - На фронт.
  - Чего?! - наставница аж села от удивления.
  - Змий у меня был.
  Так как дальнейших объяснений не последовало, Ежка хотела было уточнить, соблазнитель ли, но спохватилась, что сие ясно как ярый воск; вместо того с трудом выдавила:
  - И что?.. Не молчи!!!
  - И ничего, защитилась.
  - А почему я не проснулась? - спускаясь, спросила наставница.
  - Откуда я знаю? Я, испугавшись, с полатей свалилась, а вы с Ластом что мертвые спали...Чары, наверное, напустил. - Меланья бросила в сумку карты и огляделась, раздумывая, что бы взять. Отрезала изрядный ломоть от хлебной буханки, кинула его к колоде. Сунула за пояс пистолеты.
  - Расспрашивала его?
  - Не пришлось особо утруждаться, - упихивая косу под шапку, отвечала вещунья, - сам сказал, что покоя тут не найду.
  - Может, лучше б не ехала?
  Меланья глянула наставнице в глаза и твердо молвила, качая головой:
  - Не отговаривай, я решилась.
  - А вдруг...
  - Все со мной будет в порядке. Я же вещунья, знаю ближайшее будущее, забыла? - Молодая женщина улыбнулась и снова посерьезнела. - Ты тут оставайся.
  Тяжко вздохнув, Ежка обняла Меланью, а когда разомкнула объятия, на ресницах ее повисли слезы. Сердце вещуньи дрогнуло, но твердость решения осталась непоколебимой.
  - Кажется, как раз сегодня фронтовики обратно собирались, с ними отправлюсь. Пойдем на конюшню, проводишь.
  С надеждой глядя на хозяйку, Ласт подметал пол хвостом у порога.
  - Ладно уж, - наклонившись, Меланья потрепала его по бархатистым ушам, - со мной отправишься, хоть и думала не брать.
  - А я?
  Меланья промолчала, зная: Ежка сама прекрасно понимает, что ей труднее переносить тяготы и лишения.
  Оседлав кобылу, вещунья привязала к ошейнику пса крепкий кожаный поводок, и панны отправились искать фронтовиков. Только они вознамерилась войти в корчму, где, по словам очевидцев, заседали искомые солдаты, за спинами раздался грохот копыт. Это очередной фронтовик привез свежую весть, и буквально за колодежку сбежавшаяся толпа помогла ему, изнуренному непрерывной скачкой, слезть со взмыленного коня.
  - Мы разбиты, только треть войска уцелела! Князь отозвал все отряды, единство важно!
  - А что с Горградом?
  - Осада длится... Князь наказывает сбор вещуний, тут, в Жувече, созывать, чтоб советом помогли!
  - Вот те на, - казалось, нисколько не удивившись, произнесла Ежка.
  - Всем вещуньям тотчас собраться у меня на подворье! - донесся из толпы голос Шеляга. - Той, которая не слышала, - передать немедля!
  Женщины повели обессилевшего вестника в корчму, готовые заплатить за все, чего он ни пожелает, лишь бы рассказал за мужей и сыновей. Наши панны торопливо ушли с их дороги, а то, не ровна печина, затопчут в нетерпении. Меланья отправилась к дому войта, Ежка, ведя за собой кобылу и хорта, - домой.
  Еще Юмина поведала молодой вещунье, для чего созывается сбор. Объединив усилия путем не то обряда, не то моления (какого именно, старуха рассказать не успела), ворожеи спрашивают Виляса о правильном решении в тяжелом положении.
  Для чего же любимицам Господа нужно объединяться, ежель они и так сведущи?.. Дело в том, что вещуньи могут вглядываться лишь в конкретные судьбины, а найти ответы на вопросы, от которых зависит участь множества людей, они, к сожалению, не в силах.
  Был, правда, в истории один случай, когда первая вещунья, жена князя Доброго, была осчастливлена божественным откровением, благодаря которому выиграли войну, но с тех пор подобного не повторялось. Сказывают, женское племя с каждым веком портится и наступит год, когда Виляс ни одну его представительницу не сочтет достойной дара...
  На тот момент в Жувече присутствовало десятеро вещуний из разных концов Лядага: в основном это были пожилые, убеленные сединами женщины. Знакомая Меланье баба Хмеська не входила в их число - то ли померла, то ли в городе каком схоронилась. Одна гадалка, знаменитая Канма из Йошина, была стара, как покойная Юмина, да вдобавок еще горбата и слепа - ее привели две подлетки, по-видимому, правнучки. Меланья оказалась самой юной среди собравшихся, и они, несмотря на то, что и у нее тоже была седина в косах, косились с понятным недоверием - такая молодая и уж одарена?
  - И вы здесь, панна Меланья, - мимоходом кивнул Шеляг, проходя на подворье. - Уважаемые панны! Никого не желаю оскорбить, но, так как я наслышан о том прискорбном сборе, когда собрались сплошь не умеющие предсказывать вещуньи, попрошу каждую поочередно пройти в отдельную комнату и ответить на заданный вопрос.
  - Пан войт считает, что среди нас есть самозванки? - мягко пропела, украдкой взглянув на Меланью, одна из женщин, обладательница хитрого до неимоверности лица.
  - Мне бы очень хотелось избегнуть этого и быть уверенным в достоверности результата моления, - уклончиво отмолвил Шеляг, жестом приглашая взойти на крыльцо. - Вас, пани Ужася, попрошу ответить первой.
  Они некоторое время отсутствовали, затем невозмутимая Ужася вернулась ко всем остальным. Желая оградить себя от нелестных домыслов, Меланья второй вошла в небольшую светелку, где сидел за столом пан Шеляг.
  - Скажите, достопочтимая барышня, где мои сыновья? - не замешкался тот с вопросом.
  - Воюют... Один здесь, самый младший, - высказала Меланья первое, что пришло в голову.
  - Почто остался?
  Тут уж ей пришлось доставать карты, в точности предсказания по которым с вещуньями не мог сравниться никто.
  - Он хром и слеп, - чуть погодя произнесла молодая женщина, с трудом выговаривая слова. - Мало кто знает об этом, скрываете его от глаз; люди верят, что при последних родах ваша супруга родила мертвое дитя.
  - Все верно, - кивнул Шеляг, за колодежку состарившийся на десять лет. - Не раскройте же никому того, что узнали.
  - Слово вещуньи. Пусть меня гром, где бы я ни была, разразит, если скажу кому.
  Меланья так и не узнала, разнились ли задаваемые войтом вопросы, да и, правду говоря, ее это мало интересовало. Когда Шеляг вызнал, нет ли средь одаренных самозванки, настала печина моления. Женщины перешли в обширную переднюю, из которой слуги предварительно вынесли стол и массивные лавы. Челядинка задернула окна и развесила по углам каганцы. Приторный до потери сознания аромат ладана вскоре наполнил всю комнату. Вещуньи остались одни.
  - Напоминаю: распластавшись в поклоне перед образом, повторяем молитву "Господи, снизойди до нас, горемычных", покудова в голове не останется ни единой посторонней мысли. Виляс услышит наши мольбы и проявит себя, сделавшись видимым, - по недоуменным взглядам угадав незнание Меланьи и великодушно до него снизошедши, пояснила Ужася. Внутренний голос упорно нашептывал молодой вещунье, что ничего не произойдет, но она, не слушая, сперва помогла старухе опуститься на вытертый ковер, затем и сама распласталась на нем.
  Клубясь в полумраке, облака ладана мягко обволакивали вещуний. Ощущение времени стерлось, и догадаться, долго ли длится общее моление, можно было лишь по тому, как сильно ноют затекшие ноги и спина. Однако женщины и не думали о бренных телах своих, обращенные к молитве умы оставались нечувствительными к недовольству плоти.
  Из сего состояния их вывел войт, вошедший и бодро осведомившийся, не уснули ли они, случаем, ибо уже утро.
  - Господь отвернулся от нас, - проскрежетала старуха, когда пан Шеляг поднял ее на ноги.
  - Что значит: отвернулся?
  - Не явился, - убито подытожила Ужася. - Впервые за все время Виляс не явился к нам, вещуньям. Гибель ждет Лядаг.
  ***
  День Меланья отходила от последствий моления: в седло не могла влезть, так ноги и поясница болели. "Если мне так тяжко, каково же Канме?" - думала Меланья сочувственно, и ее ощущения на время притуплялись, стоило представить мучения старухи.
  Наверное, молодицу должно было беспокоить самое длинное из всех проводимых молений, вернее, то, что оно не принесло ничего, кроме возросших в сердцах паростков отчаянья. Однако переживания насчет этого могли с лихвой уместиться в наперстке, столь были они малочисленны.
  Молодка опасалась, как бы фронтовики, которые задержались, чтобы узнать результаты сбора, не уехали без нее. Ей на угоду Ежка стала уговаривать солдат обождать еще немного и взять жену небезызвестного в войске Зоека с собою.
  Задачу усложнил один парень, Хощекий, служивший под командой Зоека, - он мало того, что сам не соглашался, так еще и других отговаривал:
  - Да не, мужики, не нужна нам такая спутница. Случись что в дороге, пан Зоек нам головы поотрывает. Если женушке его опасностей хочется хлебнуть, так скоро выдастся таковая возможность - враг, не ровна печина, дойдет сюда...
  Один из сотоварищей, суровый с виду вояка, трезво оценивающий ход событий, но так же искренне верящий в победу, отвесил Хощекию такой подзатыльник, что парень едва лбом о стол не ударился.
  - Не каркай, - неприязненно пробасил сотоварищ.
  - И соображай, о ком дерзости говоришь, - в свою очередь осадила болтуна Ежка. Ладонью выбила на столешнице рваный ритм и, по переглядываниям смекнув, что весы склоняются-таки на ее сторону, добавила резонно:
  - Не возьмете с собой - поедет без провожатых. И уж если тогда что случится в дороге, вам тем более голов не сносить.
  Таким образом, используя тон жестче кнутовища, боязнь подчиненных перед начальством и уверенность в своей правоте, женщина в летах убедила троих мужей сделать по ее хотению. Ежке очень не нравилась затея Меланьи, особенно при воспоминании, каких трудов стоило добраться до спасительного Жувеча. Но наставница понимала, что раз молодая вещунья решилась, то переубедит ее разве что сам Виляс. Этого Ежка и просила у Господа, вечером возвратившись из корчмы.
  - Благодари Бога за сурового мужа, - сказала, помолившись, Меланье.
  ***
  Наутро хочешь не хочешь, а пришлось садиться в седло - упустить возможность покинуть пущу с немаловажным, если вспомнить о разбойниках, сопровождением было бы непростительной глупостью. Душевно попрощавшись с Ежкой, поблагодарив войта за оказанные услуги в обустройстве и в очередной раз заверив наставницу, что надо верить в лучшее, Меланья присоединилась к ждавшим у ворот солдатам.
  Ее разбирало нетерпение. Мнилось, что переход сократится в два, а то и в три раза, и Зоек уже через несколько быстротечных печин обнимает ее сильными руками, аж косточки сладко затрещат. Естественно, реальность была далека от искаженных скучанием по мужу представлений, и ехать предстояло мало не весь день.
  Перво-наперво четверо фронтовиков относились к навязанной спутнице по-разному. Который со снисходительностью, который с ощутимым раздражением, а Хощекий - так и вовсе с пренебрежением. Всем им Меланья мнилась поначалу обыкновенной придворной дамой - холеной, брезгливой и чопорной. Не глядели они на то, что она в мужском седле держалась на зависть многим и вооружена была - "баба есть баба!". Но когда поняли солдаты, что ожидания их не оправдаются и что Меланья не из тех, кто ноет, задает лишние вопросы, имеет свойство медлить в опасный момент и не имеет никакого представления об умении прятаться, отношение к ней кардинально изменилось. Мужчины стали оказывать вещунье почтение, равное командирскому.
  - Не дурак пан Зоек, жену под стать себе выбрал. Каков он, такова, видать, и она, - поговаривали тишком между собой.
  Солдаты в подробностях рассказали Меланье, как обстоят дела. Пока что Эрак стоял под стенами Горграда полными силами, предлагая горожанам выгодные условия сдачи и посылая к князю гонцов с мирными предложениями. Доселе Потех отнекивался от договора с захватчиком, не слушая приближенных, в один голос твердивших, что нужно заключать мир. Один Стольник, поговаривали, стоял за князя, и, быть может, именно он отговаривал от добровольной сдачи. Солдаты могли только догадываться, что происходило во время совещаний, их делом было выполнения приказов. Некоторые, чего скрывать, откровенно роптали, но таких было покамест немного.
  Злополучный бой, втрое сокративший численность лядагского воинства, произошел в полях под стенами Горграда. Князь предпринял отчаянную попытку отогнать неприятеля от столицы - так слабый больной пес порывается укусить собрата, защищая последнюю кость. В итоге атака уподобилась прибою морскому: за наступлением последовал торопливый откат, оставивший после себя тела убитых, как волна - выброшенные на берег ракушки. Скликивание вещуний дало возможность прийти в себя после поражения и немного заживить раны.
  Меланья слушала рассказ внимательно, изредка задавая удивительно дельные как для женщины вопросы. Сердце у нее разболелось от осознания тяжести положения, от явных признаков будущего проигрыша. Впрочем, никаких предчувствий, как плохих, так и хороших, не было, и это немного воодушевляло. Меланья помнила ту грозную, над всем живым нависшую тревогу, которую она чуяла перед войной, и теперь отсутствие предчувствий скорее радовало, чем беспокоило.
  По опустевшим, брошенным деревням средь бела дня выли изголодавшиеся волки. Несколько серошкурых увязались за верховыми, и мрачную тишину ранее густонаселенных мест разбудили выстрелы.
  К вечеру стали видны костры, кои жгли перед стенами лядагчане. Побитое воинство отошло недалече от места битвы, в средних размеров местечко-крепость Кориван. Сей городок некогда являлся резиденцией князя Ияковлика, деда Потеха. Он возвел небольшую крепостцу, и уже вокруг нее за многие годы обосновались обыватели, соорудившие стену. С виду на мирное время, отец Потеха, Еровон, по смерти старого князя порешил разобрать крепость и возвести на ее месте дворец. Однако разобрать-то разобрали, да не возвели, ибо новый князь владычествовал намного меньше предыдущего и не успел воплотить в жизнь многих планов. А Потеху не понравилось место для дворца, и он отрядил зодчих на запад, в Тироний, где случилась другая история, в пересказе которой нет надобности...
  Покойный Ияковлик кое-что да смыслил в возведении строений. Выбирая местность для постройки замка, он учел множество моментов, выгодных для обороняющихся и более чем досадных для штурмующих. С севера и востока к стенам невозможно было подобраться в виду того, что они возвышались над склонами глубоких, длинных и болотистых яров, которые испещряли низину. С запада путь преграждала быстротечная глубокая Важка. Таким образом, не защищенной оставалась только одна сторона, на каковую при штурме обращали весь огонь артиллерии. Также несколько упрощало задачу осажденным и то, что городок построен был на невысоком холме, и взбираться на последний, особенно зимой по обледеневшему склону, было делом не из легких.
  Расположение местечка было удачным донельзя: даже при многодневных штурмах городской гарнизон мог длительное время обороняться, пока не подоспеет помощь.
  Человек пятьсот рыли ров и вкапывали за ним оструганные колья; для этих-то работников и засвечены были немногие костры. Земляные насыпи перед холмом, представляющие собой передовую линию обороны, медленно, но верно росли - Потех решил укрепиться на случай осады.
  Разместить всех воинов в домах не представлялось возможным, потому солдаты располагались прямо на улицах. Первые же ряды палаток и лежаков за воротами говорили о страшной нищете и нуждах неутолимых. Сидящие на земле солдаты, исхудалые, почерневшие от пороховых дымов, часто голодные, провожали группу всадников полусознательными взглядами. Меланью от их вида в холод бросило.
  Молодую женщину проводили к дому тутошнего войта, кой служил в военное время штаб-квартирой. Над крышей здания развевался ало-серебряный стяг с лядагским гербом - тремя саблями, двое из которых скрещивались, а третья лежала лезвием вниз на рукоятях первых двух.
  - Пропустите меня, - жестко приказала Меланья стражникам, кои попытались было заступить ей дорогу. - Я одна из вещуний, собиравшихся в Жувече, весть привезла.
  И такое властное повеление было сокрыто в голосе ее, что и не подумали усомниться в достоверности слов, сразу же пропустили в полутемный коридор. Молодка по наитию нашла среди многочисленных арочных проемов нужный и замерла, созерцая открывшуюся картину и ожидая, когда ее заметят.
  В зале, освещенном пятериком ветвистых канделябров, за непокрытым столом восседали княжеские приближенные и пара-тройка высокопоставленных военных чиновников, обладателей отличительных булав. Какие точно должности занимают эти люди, Меланья сказать не могла, так как не шибко разбиралась в званиях. Потех, сложив руки на груди, каменным изваянием застыл у окна, спиной к остальным.
  Резьбленный стол завален был различными бумагами; столешницу скрывала огромная карта Лядага. Та часть ее, на которой был отображен юг страны, свешивалась мало не до пола. Некоторые места на ней обозначили цветными флажками. Два военачальника склонились над еще одной картой, поменьше, с планом окрестностей Горграда и множеством надписей и свеженачертанных стрелок. Углы для удобства прижали чернильницами, видно, карта постоянно норовила свернуться. Приближенны шептались - трое, по всей видимости, спорили, четвертый пытался смирить их. Угрюмый Стольник оперся локтем о столешницу и закрыл глаза ладонью, изъявляя тем самым нежелание говорить с кем-либо.
  Меланья кашлянула, и все находящиеся в зале будто по команде повернулись к ней. Приближенные замолкли, Стольник, вглядевшись в прибывшую и узнав ее, побледнел до серости губ, а князь отошел от окна. Меланье припомнилось, как она удивлялась поначалу, не нашедши в княжеских чертах властности и силы, присущих, по ее мнению, лядагскому правителю. Так вот теперь так же удивилась она, неожиданно обнаружив жесткие складки у рта, сдвинутые сурово брови, нахмуренное, испещренное морщинами чело. Насколько не похож был грозный сей муж на того, кого Меланья видела в замке, - веселого нравом, сияющего, точно красно солнце! Вторжение превосходящего силами противника, неудачи и поражения воспитали из молодого, неопытного и несведущего, в общем-то, правителя - настоящего властелина, который, в случае маловероятного выигрыша, уже не стал бы думать, как передать бразды деловодства в руки писаря.
  - Слава Вилясу! - реверанс из-за неподходящего облачения отпадал сам собой, и Меланья поклонилась, как кланялись обычно воспитанные при дворе мужчины, - неторопливо и важно, подметши пол зажатою в руке шапкою.
  - Во веки веков, - ответил за всех Потех, подходя ближе. - Не обманывают ли очи - вы, панна Меланья?
  - Я, ясновельможный, - распрямившись, отвечала молодка. - Я участвовала в жувечском молении и привезла вам весть.
  - Чем завершилось? - с плохо скрытым волнением вопросил князь.
  - Моление длилось с утра до утра... и Виляс не явил себя нам. Не знаю, что бы это значило, но такового еще не бывало. Да простит сиятельный за такое известие. - Завидев потемневшее лицо Потеха, Меланья покорно склонила голову. В зале воцарилась гробовая тишина; все как один вознамерились посоревноваться со Стольником бледностью.
  - Что думаете, пановие? - после тяжелого затяжного молчания обратился к собравшимся князь.
  - Что тут думать: отвернулся от нас Господь, - севшим голосом прохрипел один из вояк, ранее склонявшихся над планом окрестностей.
  Князь медленно подошел к столу, занял место во главе и сложил руки на столешнице, переводя взгляд с одного серого лица на другое. Про Меланью, как видно, и думать забыли.
  - Мир заключать надобно, - неуверенно заикнулся молодой еще пан Ярах, занявший место казненного Лусковца и не обретший покамест знания, при котором настроении князя можно высказываться первым, а при котором лучше молчать.
  Потех ударил по столу усыпанной рубинами княжьей булавой, приподнялся и вперил в приближенного горящий взор.
  - Кабы так - Виляс указал бы на правильность сего решения!.. Да только и сам он, похоже, не ведает, что делать нам...
  За окном внезапно вспыхнуло и грохотнуло, слюда жалостливо задребезжала в рамах.
  - Искра в порох, - пробормотал Стольник, разом охарактеризовав и неожиданное происшествие, и реакцию князя на слова пана Яраха.
  - Да помилует ясновельможный, но я... я как вещунья осмеливаюсь просить не богохульствовать в моем присутствии, - тихо, но четко проговорила Меланья, снова обратив на себя взгляды. - Господь знает все, но время ли открывать замыслы нам, жалким смертным? Никто, кроме самого Виляса, не вправе судить.
  И вмиг так ей стало страшно, так ярко представилось, как она, слишком смелая вещунья, кончает жизнь на плахе за вольные речи... Но тут же Меланья будто излучающие тепло целительские руки на плечах ощутила и поняла: не даст Виляс в обиду любимиц своих, одаренных, и правильно она сделала, что вступилась за наибольшего своего благодетеля, который, забрав все в наказание за непослушание, и одарил многим, точно справедливый, но добрый отец.
  Князь, по видимости, рассудил также и, употребив над собой усилие, опустился на стул.
  - Мы благодарны вам, панна Меланья, за то, что вы участвовали в молении и привезли нам весть, - через силу улыбнулся Потех. - Что бы вы не решили, - остаться здесь или возвращаться в пущу, - пан Стольник проводит вас.
  Писарю не терпелось отчитать крестницу за безрассудство, и он с живостью поднялся, мало не уронив стул.
  - Выслушай, отец, прежде чем за розгу хвататься, - с лукавинкой начала Меланья, когда они вышли из залы и поднялись на второй этаж, где разместили приближенных и князя. Стольник укоризненно засопел, но ничего не сказал.
  - Не было мне житья в пуще - так истосковалась по вам, так изнудилась, - продолжала Меланья. - С каждым днем все тяжче становилось, вот и порешила, что тут всяко лучше будет, пусть и не в безопасности. Ближайшее будущее открыто мне, и ничего страшного в нем нет.
  - Ума у тебя, дочка, как у малого ребеночка!.. - Войдя в отведенную ему комнату и еще немного покорив крестницу, Стольник отбросил строгую личину и распахнул объятия. - Дай же хоть обниму тебя, Мелюшка, тоже ведь скучал... Устала с дороги? Садись, сейчас все расскажешь... - Писарь засуетился, выставляя снедь. Старика Лепкара он отправил на юг в одну из крепостей, не разрешил гробить остатки сил в поездках и путевых тяготах, потому справлялся без челядинца.
  - Где Зоек?
  - Ох, ну да. Дурень я, не смекнул сразу, что тебе важней... В разъезде он. Эрак решил, что нечего стоять под столицей полными силами и разослал отряды во все концы. Зоек вместе со своими партизанит, задерживает продвижение врага на юг... Его хоругвь наименее пострадала, поэтому князь услал его. Вот-вот вернуться должен.
  - А его хорунжим назначили? - с потаенной гордостью поинтересовалась Меланья.
  - Сразу же и ни колодежки не жалели.
  Пока молодка утоляла голод, крестный в подробностях рассказал ей все. Как выяснилось, Эрак, вместо того чтобы добить обессилевшего врага, все больше слал гонцов с мирными предложениями. Поначалу, после боя, даже укорял Потеха через посольства, дескать, что же ты, как пес неразумный, в протягивающую кость руку вцепляешься? После казни злополучных гонцов подобные укоры прекратились, и Эрак начал грозиться, а не "дружески" сулить всякие выгоды.
  - А Потех-то изменился, - услышав, что Стольник тоже за заключение мира, заметила Меланья. - Ранее и рад был на вас правление спихнуть, а теперь и слушать не хочет.
  - Увы, сколь поздно, столь и не благовременно Виляс занялся воспитанием его - в печину, когда не мешало бы прислушаться к приближенным, укротить гордость и подписать-таки мир, он противится и готов скорей вести войско на погибель, чем признавать чужую власть над собой и сдаваться.
  - Я вот одного не пойму: если враг продвинулся на юг, как это Жувеч еще не захвачен?
  - Тому несколько причин - во-первых, гореллы суеверно бояться пущи, думают, там сами деревья за нас. А во-вторых - муж твой тоже что-то да смыслит, сказано задерживать - он и задерживает.
  Помолчав, Меланья снова задала вопрос:
   - Что же будет дальше? Горград вскоре падет, мне дар подсказывает.
  - Ох, не спрашивай... - со вздохом отмолвил Стольник. - Если Потех не образумится, они захватят Горград и будут штурмовать этот городок.
  - Есть ведь хмаряне, они могут помочь.
  - У них самих забот полон рот. Эти стервецы, гореллы, собрали себе армию за годы затишья - мама не горюй... Шутка ли - на двух фронтах войну вести, это ж сколько людей надобно... Мы-то думали: раз тихо сидят, так мирные... Соседи Рысковцевы, чтоб им.
  - Из-за моря помощи просили?
  - То-то ты не знаешь, каковы они, заморские. Да и пока доплывешь в этот Заев, пока подмогу снарядят, если вообще снарядят, - все сто раз переменится.
  Меланью порядком разморило после трапезы, и веки начали смыкаться сами собой. Стольник заметил это и махнул рукой на кровать.
  - Ложись, отдохни. Я все равно бессонницей мучим в последнее время, за ночь и глаз не сомкну.
  - Нет. Я к Зоеку пойду... Ты ведь знаешь, где он расположился, отведи.
  - Оставайся, - убеждал Стольник. - Утром пойдем.
  Но Меланья настаивала, и опекун в конечном итоге покорился и повел ее к Зоеку. Как хорунжему, человеку не последнему, но и не сильно значительному, тому досталась комнатка в корчме - небольшая, с обшарпанными стенами, паутиной по углам и грубо сколоченным топчаном, крытым бараньими шкурами.
  - Хоть не лежак на улице - и на том спасибо, - проворчала Меланья.
  Стольник оставил ей фонарь, пожелал спокойной ночи, еще раз спросил, не хочет ли она переночевать у него, и ушел. Молодая вещунья легла и мгновенно заснула; но сон ее был чуток и прерывался от малейшего скрипа коридорных половиц.
  С рассветом с улицы донесся непонятный галдеж, и Меланья, едва проснувшись, подскочила к окну. Из него прекрасно просматривалась часть оканчивающейся воротами улицы, и было видно, как какие-то верховые въезжают в город. Дар шепнул, что это именно мужнина хоругвь, а сам Зоек где-то среди прибывших солдат.
  Он и вправду был среди них, спрашивая у старшого, не знает ли тот, случаем, где его, Зоека, комната, ибо сам он не помнит, хоть убей. Старшой, похвала ему, помнил и в желании выслужиться довел командира до самой двери. Из-под нее лился тусклый свет фонаря, и провожатый, мимоходом заметив, что кто-то дожидается пана хорунжего, распрощался с ним.
  Несколько недоумевая, Зоек вошел и глазам своим не поверил.
  - Ты? Я же говорил - в пуще спрятаться... - Едва выговорив слова заплетающимся языком, муж добрел до топчана, у которого Меланья застыла столбом, скованная по рукам и ногам радостью встречи, сел на него и...медленно завалился на бок. Вещунья вскрикнула, в первое мгновение подумав, что он ранен и умирает в бессознательности. Одначе прислушавшись к ровному дыханию, поглядев на мерно вздымающуюся грудь и смягчившееся лицо, молодая женщина поняла, что муж попросту заснул. И вошел он, судя по всему, настолько уставший, что разум его наполовину уже спал.
  - Бедный ты мой, как же усердно трудился... - с накатившей нежностью прошептала Меланья и, уложив его голову себе на колени, стала расчесывать спутавшиеся мужнины волосы.
  Мысли текли тихой полноводной рекой и внезапно точно на грозный порог натолкнулись; отхлынув назад от преграды, снова бросились вперед в желании сокрушить ее.
  "Почему именно я? Других жизнь трепает так, что от души их ничего не остается; такие много больше, чем я стерпела и пережила, выносят... Мало ли женщин на свете, которые терпят деспотизм и беспричинную ненависть свекрови, мало ли сирот, вдов, нищих, у которых было все и в один миг не стало ничего? Почему именно я, Господи?"
  Вопрос сей томил голову ее, но ответа на него не находилось, и дар был беспомощным.
  Быть может, что-то есть в ней, Меланье, такое, чего нет в других? Но что это может быть? Она не оправилась бы от потерь без сторонней помощи, она... она платила чужими жизнями за собственное спасение! Тогда, в застенках, паренек-подросток... По дороге в пущу, Имерик... Самые близкие в ночь пожара... Если бы они не заплатили своими жизнями, до или после ее спасения, жила бы она сейчас?
  Единственное, что, как мнилось молодой женщине, отличало ее от множества таких же горемычных, - это бесшабашная отвага, о которой и не подозревала она до поры, а также скорость решений в печину опасности, над другим человеком нависшей. Да разве ж это те качества, за каковые Господь талантом предрекать наделяет?
  И снова, как тогда в зале, перед лютующим князем, Меланья ощутила едва касавшиеся ее плеч невидимые руки, мигом снявшие гнет тяжелых мыслей. "Грех, - нашептывал внутренний голос, - сомневаться и искать причинность Божеских решений. Благодари искренне и прибудет с тобой благосклонность его".
  ***
  Проспав несколько печин, Зоек проснулся с ясным сознанием и, едва обняв жену после разлуки, умчался - докладывать князю о проделанном. "Прости, - до хруста сжимая ее ладонь и осыпая лицо поцелуями, просил муж перед уходом, - ждут ведь отчета, а обязательство - превыше всего".
  Конечно, Меланье как любой женщине обидно было слышать такие слова, однако ей хватило благоразумия не перечить и смириться с положением вещей. Понимая, что на военном совете ей не место, а на улицах, полнившимися гулящими от безделья солдат, небезопасно, она осталась ждать в корчме. "Нужно хоть нож раздобыть да носить с собою, - подумала вещунья, охватывая плечи руками, - Дар хоть и предупреждает, но все ж вооруженной спокойней будет". Свои пистолеты она оставила вчера у Стольника, и забрать их тоже не помешало бы. За этим и пошла она в штаб-квартиру, ежеколодежно прислушиваясь к дару. Еще и кое-что из снеди прихватила, подумав дальновидно, какой, должно быть, зверский голод одолевает мужа.
  В одном она изначально немного заблуждалась, следуя своим представлениям и не будучи достаточно осведомленной в сути вещей: солдаты отнюдь не гуляли, а к тем, кто спешил напиться, как в последний раз, применялись строжайшие меры усмирения. Дисциплина железной рукой держала всех за горло; большая часть времени уходила на обучение войска, и постоянная муштра не оставляла даже желания на отчаянное веселье. Меланья прекрасно увидела суть своего заблуждения, и опасения, навеваемые ранее солдатами, почти бесследно рассеялись.
  Когда вещунья была на полпути к корчме, все узнали то, чего боялись наиболее после поражения.
  - Горград сдан!!! Горград сдан!!! - кричал во весь опор несшийся верховой. - Гореллы идут сюда!!!
  - Разуверились в приходе помощи, утратили надежду на избавление... - грустно покачала головой Меланья, чувствуя, как снова заныло сердце.
  Зоек отсутствовал не так уж долго; вернувшись, он молвил со строгостью:
  - Спускайся вниз.
  - Зачем?
  - Я отряжаю с тобой три десятерика человек, чтоб сопроводили до пущи. Они ждут.
  - Я тебя не оставлю, - такова была спокойная отмолвка.
  - Запамятовала, что тебе я муж и ты должна повиноваться?
  Меланья положила руки ему на плечи, нежно заглянула в глаза.
  - Приказывай и угрожай, но я тебя не оставлю. Если бы видела впереди опасность для себя - уехала б, а так...
  - Меланья... - лишившись изрядной доли строгости, протянул Зоек, сцепив руки за спиной - подальше от соблазна обнять. - Я тебя прошу, Богом молю, - уезжай отсюда, пока есть возможность. Вот-вот начнется осада, ты не знаешь, что это такое...
  - Жувеч тоже, не ровна печина, захватят, - приникая к нему, прошептала молодая женщина. Она чуяла, что ежели муж обнимет, то сам никуда не отпустит.
  - Можно затаиться в чаще... - Зоек опустил голову к ее волосам и, обняв-таки жену за стан да все больше забывая о строгости, которую хотел проявить, понизил голос: - Что ж мне, на руках тебя снести?..
  Так и осталась Меланья в Кориване.
  VI
  Свечерело, и лядагчане вышли на стены - "встречать" противника. Подходящие полчища в алом свете заката казались кровавой рекой, наводнившей поля. Ветер доносил рокот голосов, топот и ржание, скрип тележных осей. Впереди шла кавалерия в желтых и синих мундирах; за конниками железным лесом возвышались копья пехотинцев; артиллерия пылила позади, чуть опережая обоз. Развевались яркие знамена с изображением гербов той или иной местности; неизменным на них оставался только двуглавый медведь в доспехе, исконный символ вождества горельского.
  Потех на саврасом жеребце выехал на валы, своим присутствием надеясь укрепить в сердцах воинов боевой дух; немногочисленные представители знати да приближенные стояли тут же. Под валами беспечно выстроились хоругви конницы, среди них и Зоекова. Ясно было, что, не укрепив лагерь, гореллы не станут с ходу штурмовать крепость, бросаться под пушечный огонь. Охваченная неожиданным бесстрашием Меланья стояла по левую руку от Стольника и, не отводя взгляда, смотрела на приближающегося врага.
  - Панна Меланья, - внезапно обернулся к ней князь, - не зря, сдается мне, нам вас Бог послал. Готовы ли вы предоставить дар свой в услужение и предсказывать, каковы будут последствия тех или иных действий?
  - Готова, княже, - склонилась вещунья.
  Гореллы остановились на изрядном расстоянии, втрое превышавшем пушечный выстрел; от кровавой реки отделились всадники с огромным белым флагом на длинном шесте.
  - Не стрелять, - коротко приказал Потех, и тотчас приказание это донесено было до слуха пушкарей и хорунжих.
  Депутация быстро приблизилась и, гарцуя перед князем, спросила разрешения въехать в город.
  - Говорите так, - отвечал Потех.
  - Вождь Эрак, великий господин земель горельских... - перечислив многочисленные титулы, посыльный продолжал: - Настоятельно рекомендует вам сдаться на его милость, ибо не хочет он еще одной бойни и кровопролития; сдадитесь - и невредимы будете, сражаясь же - истреблены.
  Едва парламентер договорил, князь, нахмурившись и потемнев, скомандовал громогласно:
  - Палить из всех пушек! Вот мой ответ!
  Не успела депутация стремглав понестись к своим, как раздался грохот залпов многочисленных орудий, и к небу потянулись столбы пороховых дымов. Надо отдать должное войту, пану Немиру: хоть крепостью и несокрушимостью бастионов он похвастаться не мог, зато артиллерия у него была завидной, а запасы пороха - изрядными.
  Развернувшись широким полумесяцем, гореллы установили шатры и принялись насыпать валы и рыть окопы, в чем им успешно помогла темнота. Но, надо признать, не только им была она в помощь, - Зоек и еще два хорунжих, заручившись разрешением князя и одобрением Меланьи, под покровом ночи отправились со своими людьми на вылазку. Точно бесы, мелькали они то тут, то там, мешая врагу всевозможно в возведении сооружений и много шума в конце концов наделав. Только к утру гореллы обнаружили несколько чудом заклепанных пушек, в том числе и пару тяжелых осадных, каковые со вбитыми в затравки гвоздями лишь на переплавку годились.
  С рассветом начался первый штурм. Надо сказать, как на свадьбу шли после тяжелой ночи гореллы - с военной музыкой и песнями на их языке. Каждый из передовых нес на плече вязанку хвороста или мешок - на заполнение рва, - у некоторых были с собою лестницы для влезания на валы.
  Но вот загрохотали, загремели городские пушки, запели предупреждающе трубы. Подошедшие на расстояние выстрела гореллы издали боевой клич и понеслись ко рву; при их приближении к пушкам присоединились голоса ружей. Оставляя за собой, точно падающие звезды, дымные хвосты, полетели сверкающие зажженными фитилями гранаты. Ручьями полилась кровь, ров стал быстро заполняться мертвыми телами.
  Ветер уносил в сторону плотную дымовую завесу, и со стен, откуда Меланья наблюдала за происходящим, как на ладони видно было сражение. В ушах вещуньи звенело от криков и неумолкаемого грохота, но в душе царила убийственная решимость. С необычайным хладнокровием Меланья наблюдала за тем, как разрываются ядра и люди вместе с лошадьми взлетают на воздух, как смертоносные осколки убивают одним прикосновением...
  Горы трупов росли еще быстрее, чем намедни валы перед стенами. Штурмующим приходилось взбираться по телам своих же, чтобы достигнуть врага. Но тут ждали гореллов пистолеты и ружья, и острые сабли, и владельцы этих сабель, опьяненные кровью, окутанные чадом сражения...
  В конце концов, раздались голоса вражеских труб, и гореллы, изначально рассчитывающие, по-видимому, на легкое взятие города, отступили. Князь бросил вслед им конницу, и хоругви помчались с пригорка, словно окрыленные, сея ужас и смерть. Кровавая дымка повисла над головами, кони неслись во весь опор, латы сверкали на солнце, а сабли мелькали, подобно молниям.
  Всю ночь Кориван держали под непрерывным огнем, и помыслить о вылазке не давая. Меланья, сколько хватало сил, ходила за ранеными. Во всякой вещунье дремлет скрытая способность к лекарству, и женщина, хоть не давала ей развития, но все ж чуяла тягу помогать. Лекарям нужны были помощники, но желающих находилось мало, ибо каждый знал, сколь тяжела и черна такая работа.
  В наполненном стонами и криками лазарете Меланья насмотрелась таких увечий, что, не уставай она до смерти, спать бы не могла.
  ***
  Так и повелось: ночью - обстрел, днем - штурм. При каждом из последних невредимым оставался в лучшем случае один из десяти солдат. Раненые не умещались в лазарете, лекари не успевали оказывать всем хотя бы первую помощь. Поврежденные ядрами стены при каждой возможности латали всем, чем только можно, - глиной, деревом, камнем, словом, что только попадалось под руку, то и использовали. Ночами было светло как днем, поскольку по меньшей мере одно здание да полыхало. К тушению пожаров приноровились, и огонь усмиряли довольно быстро; другой вопрос, что почти сразу же загоралось новое здание. Завеса белой известковой пыли никогда не спадала до земли.
  Страшное зловоние гниющих на солнце трупов, казалось, проникало сквозь любые стены. К скрытым княжеским страхам прибавился еще один: а что, если какая болезнь? Впрочем, Меланья, которую иногда призывали на советы, дабы услышать ее мнение по тому или иному поводу, отвергала вероятность заражения.
  Пройдясь в рассветную печину по улицам, вещунья видела множество душ, которые грелись у костров вместе с товарищами. Пока живые помнили, пока на радость умершим кидали в огонь можжевеловые веточки, не так тяжко было неприкаянным.
  ***
  Эрак был коренастым, крепко сбитым мужчиной в рассвете сил. Светлая борода тоненьким клинышком спускалась ему на грудь; густые брови загибались к переносью, а серые, холодные и колючие, как лед, глаза смотрели всегда с пренебрежением и малой толикой скуки. Редко-редко глаза эти искрились, точно кристальный самоцвет на солнце, - тогда их обладатель чем-то вельми интересовался.
  Одежды Эраковы, сшитые из дорогих тканей, но не блещущие ни каменьями, ни иными украшениями, отличались от тех, которые носила знать в Лядаге, чрезвычайной мешковатостью. Шаровары заправлены были в сапоги, рукава белоснежной рубашки уподоблялись крыльям летучей мыши, если владелец поднимал руки. Жилет без пуговиц, с одной только завязкой под горлом, сидел, точно на пугале.
  В шестнадцатый день осады, ближе к полудню, Эрак развалился на троне в своем роскошном шатре и слушал, как наложница не шибко умело, но весьма приятно бренчит на лире. Свет играл на золотистой коже хорошенькой женщины, путался в струнах инструмента, заставлял переливаться шелк скудных легких одежд. Волосы женщины, как и любой другой наложницы, были неровно обкромсаны чуть ниже затылка и неаккуратно топорщились. Кроме нее и вождя в шатре больше никого не было.
  Эрак потянулся к блюду с изюмом, его любимой сластью, которую посчастливилось найти в Горграде. Сгреб остатки в кулак и только-только поднес ко рту, как в шатер ворвался человек и пал ниц перед троном.
  - О великий вождь! Не соизволь казнить, позволь говорить!
  Эрак неспешно прожевал и только потом позволил благодушно:
  - Сказывай, с чем пришел. - И, не дав ответить, тут же спросил: - Скоро ли лядагчане взлетят на воздух?
  - Ой не скоро, только ежель кто ненароком пороховой погреб взорвет... На толстенной каменной плите город возведен, никак подкоп не сделать, мины не провести.
  Напрягшись, как гончая перед началом охоты, горельский вождь жадно подался вперед. Глаза засверкали, венец съехал на лоб, локти замерли на подлокотниках трона, ноги в сапогах с загнутыми носами скрестились и начали нервно подергиваться.
  - О великая Гатира, владычица Атильских чертогов! Как?
  Услышав искаженный далеко не положительными эмоциями голос властелина, наложница затихла и сжалась в комок, боясь, что на ней сорвут злость и досаду. Принесший весть начальник артиллерии сглотнул поднявшийся к горлу ужас и утешил себя мыслью, что вождь не часто казнит неудачников, которым выпало донести нехорошую новость до его ушей.
  - Лучшего места для обороны и найти нельзя. Хоть в этом жалком княжестве есть города более укрепленные, нежели этот, место для обороны выбрано чрезвычайно дальновидно. Через яры пробраться нельзя, в них болотистые дебри; река и валы под обстрелом и без значительных жертв преодолеть их невозможно. Под городом каменистая твердыня, делающая подкоп невозможным. Не взять нам его просто.
  Подумав сколько-то колодежек, Эрак произнес наконец:
  - Светла была мысль, хорош - план, да неудачен. Не можем мы уйти отсюда до расправы над смутьянами, иначе они всю страну взбунтуют... Будем ждать, пока у них закончится провиант и сдохнет последняя лошадь. Или же пока иссякнут силы и обороняться станет некому... Тогда сами мира запросят, вспомнят, как гордовали поначалу.
  ***
  Зоек приходил в отведенную ему комнату поздней ночью и порой засыпал стоя, не дойдя до топчана. Раз смежив веки, спал мертво, и пробудить его могло только пение труб, извещавшее новую атаку. Если бы не Меланья, он бы, пожалуй, вполне ограничивал свое дневное пропитание горстью сухарей. Жена хоть как-то обустраивала быт.
  - Не смей выходить на улицу во время обстрела, - сказал Зоек в редкую колодежку, когда они оба не были смертельно утомлены.
  - Не буду, только если в каком погребе запрешь.
  - Не понимаешь ты всей опасности, тебе грозящей.
  - Отчего же... Я просто верю дару, Зоек.
  Однако порой, когда выдавалась та самая редкая свободная колодежка, забредали-таки в ее голову крамольные мысли: что, если и вправду не имеет она права подвергать опасности себя и ребенка, которого интуитивно чувствовала в себе? Успокоение находилось в единственной мысли, несокрушимым щитом спокойствия служившей: если дар говорит, что опасности для нее нет, значит, ее нет.
  Воспоминание об увиденном благодаря змею мальчике грели душу в самые тягостные моменты. Иногда находил ужас при мысли, что ребенок может родиться в осажденном городе, но опасения эти быстро исчезали сами по себе. Меланья была почему-то твердо уверена, что и месяца не продет, как осада будет снята. Только что для этого нужно? Она не знала.
  После очередного штурма молодка увидела в лазарете знакомое лицо - бессознательного Артама, тяжело раненого осколком в живот. Если и гнездилась где-то в глубине Меланьиной души злость, то испарилась она окончательно при взгляде на него. Вещунья задержалась у его лежака, смочила высохший компресс и снова положила на горячий, покрытый испариной лоб. Раненый внезапно разлепил веки, прошептал что-то одними губами. Догадавшись, чего он хочет, Меланья зачерпнула воды из бочки и поднесла плошку к его губам, чуть приподняв голову другой рукой. Отпив, Артам обратил внимание на молодую женщину, снова зашептал. Чтобы уловить хотя бы отрывок произносимого, Меланье пришлось низко склониться над ним.
  - ...прости дурака.
  - Жить будешь, как вещунья говорю, - отмолвила Меланья дружелюбно и, легонько сжав его ладонь напоследок, отошла прочь.
  Ежедневно вещунья просила Виляса указать ей на правильное решение в их тяжелом положении. Всего хуже, что заканчивались фураж и продовольствие, а силы защитников были на исходе. Большинству не находилось смены, и они вынуждены были обороняться при штурмах и гасить пожары при обстреле, едва выкраивая драгоценные печины для сна. За недостатком защитников пришлось оставить передовую линию обороны, и теперь до рукопашной доходило редко - когда гореллы преодолевали валы, влезали на невысокий, увы, холм и карабкались на стены по лестницам. Однако, учитывая непрекращающуюся стрельбу со стен и потоки смолы, с них же лившиеся, штурмующим никак не позавидовать было.
   ***
  Одним днем в стане гореллов невесть откуда появился чудаческого вида человек. Длинная редкая борода не спускалась, по обыкновению, на грудь, а, заправленная за левое ухо, была большей частью скрыта намотанной на голову тканью. Глаза, темные, ничего не отражающие, выдавали колдуна, как и амулеты с неясными простому солдату знаками. Никто не видел, откуда колдун пришел, сам же умалчивал, чей он родом и зачем прибыл. Принадлежность к горельскому народу тоже оставалась под вопросом, поскольку настоящий колдун, по мнению гореллов, мог с легкостью говорить на любом языке.
  Прибывший потребовал аудиенции у вождя, добавив, что, коль его не пустят, им же хуже будет. Эрак хворал изрядным суеверием, поэтому закликал к себе штатных колдунов, приказал им соорудить щит от чар и только затем принял чужака.
  - Называйте меня Роцор. Прибыл я, дабы с взятием крепости подсобить, - сходу вымолвил невозмутимый чужеземец, обратив на штатных колдунов не более внимания, чем на свойственных жаркой поре мух. - Вся страна уж у твоих ног, великий вождь, лишь жалкое местечко-крепостца оборону держит. Послание мне было от претемной Гатиры, на чьих плечах плащ ночи, в чьих чертогах - вечный пир воинский... Знаю я, как сломить волю непокорных. Их Бог отвернулся от них, что для нас вельми положительно. Однако оборону могут долго держать, ежель ты, могучий завоеватель, не позволишь мне сделать свое дело.
  - Каково доказательство, что ты с нами, не с ними? - прищурившись, резонно вопросил Эрак. - А, колдун?
  - Будь я за них - к вам не пришел бы, - ответствовал Роцор просто. И рассказал затем, что сотворит. Поколебавшись немножко, Эрак одобрил затею.
  - Коль удачно все сложится - золотом осыплю, коль нет - с миром уйдешь, а коль сделаешь что нам в неудачу - головы лишишься.
  - Уповаю на расположение Гатиры, - кивнул Роцор. - Лишь снимет она с плеч плащ да набросит его на земную твердь, - проведем ритуал.
  В тот же вечер шестерых черных петухов лишили голов, и колдун вылил на себя кадушку с собранной кровью.
  ***
  - Ой не нравится мне затишье это, - ворчал Стольник на совете, пока князь закипал умом над очередной картой.
  - Да им самим, чай, надоело беспрерывно нас обстреливать, - брякнул кто-то из приближенных.
  - Надоело-то надоело, и, уверен я, с радостью они променяли бы обстрел на пир в этих стенах, если б могли... Да вот не к добру затишье, печенкой чую, не к добру. Верно, выдумали чего нового. Хорошо хоть минеры под полом не стучат.
  Меланья, которую приглашение обязывало сидеть на совете до самого конца, из последних сил крепилась, подпирая голову ладонью. Вот не совладала с собою, сползла щекой по руке и едва не поприветствовала лицом столешницу. Страшно было глядеть на молодку, столь утомлена была: до серости бледное лицо, темнота под глазами, кое-как расчесанные волосы - так, пожалуй, она выглядела только после гибели близких.
  - Иди ко мне, сердце, отоспись, - наклонился к крестнице Стольник. - Не дойдешь ведь... Твоя помощь сегодня вряд ли понадобится, ежель что - разбудим. Давай-давай, поднимайся... Утомилась зело, про отдых позабыла вовсе.
  - Кто ж тут имеет право помнить об отдыхе... - грустно прошептала Меланья и, превозмогая зевоту и пошатываясь, обратилась к князю с вопросом: - Я могу идти, ясновельможный?
  Не оторвав взгляда от карты, не менее изнуренный Потех, махнул рукой, отпуская. Меланья поплелась к выходу, подволакивая ноги, точно старая бабка. Как взбиралась по ступеням и заходила в комнату Стольника - не помнила, хоть бы что.
  Пробудилась молодица от сильнейшего укола интуиции и криков с улицы. Понять, что же необычного было в последних, удалось не сразу. Лишь когда окончательно согнала сон с глаз, осенило: при тушении очередного пожара солдаты работали слаженно и молча, ибо перекричать неумолчный грохот орудий было чаще всего невозможно. Тут же... Зарево улыбалось кровавой улыбкой: где-то и вправду горело здание, может, даже не одно. Однако вражеские пушки молчали...
  Не переставая гадать, Меланья сбежала на первый этаж, напрямик к крыльцу, где в ошеломленном молчании столпились все приближенные и князь. Стольник без слов отпихнул молодую женщину от двери вглубь коридора, но любопытство, то самое любопытство, которое неизменно при любом происшествии, каким бы страшным оно ни было, сыграло свою роль, и Меланья прорвалась-таки на крыльцо. О чем тут же пожалела, ибо то, что увидела она, и в кошмарном сне присниться не могло.
  Гореллы знали, что обстрел пробудит вражеских воинов и они будут сновать по улицам - кто раздавая команды, кто за водой для тушения зданий. Но этой ночью обстрел не продлился долее нескольких колодежек, достаточных для воспламенения строений. Стоило лядагчанам оживиться и сбросить дрему, которая, будто ласковая кошка, так и норовила забраться на колени и усыпить мурлыканьем, колдун призвал свою богиню.
  Сотканные из сущей темноты, огромные, размахом крыльев равные небольшой деревне, две твари обрушились на городок и стали сокращать количество защитников. Один налет приравнивался к пяти-шести смертям. Несчастливые не успевали ничего уразуметь, прежде чем проститься с жизнью в кинжальной остроты когтях. Только крики, безумные, истошные, взлетали в подсвеченные заревом небеса вместе с тварями Гатиры, каковые запряжены, согласно верованиям гореллов, в колесницу Богини.
  Не будь железной дисциплина в стане лядагском, не организовали бы так быстро солдат командиры, не предприняли бы и малейшей попытки защититься... Дружным залпом разрядили ружья, тут же отброшенные - все равно что в тени стрелять и удивляться, почему им урона нет... Смышленые не мешкали, скрывались под крышей - кто успевал добежать.
  Знал колдун, что сотворить, знал слова, знал действие этих слов и, что самое главное, располагал нужными для сложного ритуала силами. Эрак и воинская старшина наблюдали за действом в подзорные трубы; не видели они паники и умоисступления, царивших за стенами, однако и то, что доступно было взорам, пускало холодок по спинам.
  - Вскоре внутри стен никого не останется, - равнодушно заметил колдун, обессиливающий на глазах - богиня в отместку за помощь выпивала из него силы.
  - Золотом осыплю, - задумчиво повторил вождь, не отрываясь от созерцания.
  Оправившись от начального ошеломления, переросшего теперь в панику, приближенные ввалились в коридор, втеснив туда и Меланью. В первые колодежки ужас затмил все чувства, которые она испытывала. Но затем из тьмы умоисступления чудом всплыли слова молитвы, и вещунья, сложив руки подобающим образом, зашептала без труда вспоминающиеся слова.
  Тотчас подсвеченная пожарами ночь пошла рябью, будто речные глубины, и... разверзлась нестерпимо ярким лучом солнечного света. Неземной ор пронизал все от земли до небес, и твари горельской Богини, ринувшись вверх, точно в намерении затмить сияние, вмиг исчезли.
  А Меланья провалилась в колодец без дна и, закрыв глаза, летела вниз в бесконечно прекрасном миге падения звезды.
  Внезапно падение прекратилось. Вокруг не было ничего, кроме того самого яркого света; но сколь ослепительным он был, а очи не резал.
  Откуда ни возьмись рядом с вещуньей предстал мужчина добрейшего вида, крепко сбитый, среднего роста и полностью седой, несмотря на то, что на вид ему давалось не более пятидесяти зим. Однако что внешность, каждый знает, сколь она обманчива; Меланья узнала его по глазам - невероятно добрым и мудрым, всепрощающим. В глубине этих очей можно было увидеть все от самого сотворения мира...
  Рядом находился Виляс.
  - Помоги! Помоги, отец! - задыхаясь, взмолилась вещунья.
  Стоя пред Меланьей, Виляс отер ладонью мокрые щеки ее и, положив целительные руки ей на плечи, заговорил:
  - Довольно натерпелись вы, дети мои нерадивые. Теперь скажу, что делать...
  Каждое слово врезалось в сознание, точно острием кинжала на коже написанное. Забыть хоть одно было невозможно.
  Резко вздохнув, Меланья обнаружила, что обвисла на чьих-то руках, и недоуменно огляделась. Над ней склонялось лицо обеспокоенного Стольника, приближенные, переговариваясь, всеnbsp;
& еще толпились у распахнутой двери, по временам бросая взгляды на улицу.
  - Пришла в себя, слава Господу! - возрадовался Стольник. - Едва подхватить успел тело твое бездыханное! Ты как, на ногах устоять сумеешь?.. Немудрено, что сознания лишилась, от такого ужаса не только у женщины нервы сдадут. Опирайся об меня, вот так... Там уже все закончилось, до сих пор точно днем светло. Таки не все безнадежно, раз Виляс не оставил нас на растерзание энтим тварям ...
  - Я видела его, - почему-то шепотом сообщила Меланья, пытаясь сделать шаг на подкашивающихся ногах. - Виляса видела.
  - К-княже... - слабо, срывающимся голосом окликнул Стольник, когда пропавшая от ошеломления возможность говорить снова вернулась к нему. Но вот голос его окреп, ровно как уверенность в правдивости Меланьиных слов, и писарь уже твердо позвал: - Княже! Нашей вещунье Виляс явился!!!
  Осмыслив эту фразу, приближенные сплотились вокруг Меланьеи, боясь упустить хоть слово из тех, что слетят с ее уст. Князь вышел вперед и, взяв ладонь вещуньи в свою, всмотрелся женщине в лицо.
  - Не медлите, панна.
  "Подходит к концу кровопролитие, самую малость продержаться надобно - идет, идет уж подкрепление, вместе с ним разобьете гореллов наголову..."
  - Дай Бог! Дай Бог!!! - зачастили приближенные, крестясь неистово.
  - Тихо! - гаркнул Потех. Снова обернулся к Меланье: - Что же сделать надобно?
  "Начните переговоры, чтоб время потянуть, - вот ваш выход и спасение ваше. Иначе не продержитесь до прибытия хмарян..."
  Князь отступил на пару шагов, точно в сердце пораженный.
  - Не бывать! Не бывать такому! Чего вздумала - на позор толкать! Смела больно, ворожейка?! Лучше на погибель, чем к этим псам, Рысковцу их души, посольство самолично направить!!!
  Такой волны княжеского неистовства еще не видел никто. Сколько-то колодежек прошло, а Потех все бушевал и бушевал. Ни один из рядом стоящих не смел не то что возразить - слово поперек гневливой тирады вставить. Казалось, князь бесится и только распаляется сильней.
  Действуя по наитию, Меланья легкой поступью подошла и возложила ладонь на Потехову голову. Кто знает, хотел ли князь в тот момент ударить вещунью иль просто сбросить ее руку, - по страшно искаженному лицу оставалось лишь угадывать намеренья... Да только Потех неожиданно усмирился. Как ветром сдуло весь его гнев всего от трех громоподобных слов: "Смири гордыню - прислушайся".
  До утра совещались, как бы все организовать, чтоб потянуть время. Предлагаемые супостатом условия сдачи лядагчане знали назубок - успели выучить благодаря многочисленным горельским депутациям - и теперь обсуждали, что затребовать при заключении мира, дабы завязавшиеся переговоры продлились как можно долее.
  Меланья не присутствовала на совете. Обуреваемая одиночеством, молодая женщина по всему городу искала Зоека. За его невредимость и безопасность вещунья не волновалась - в случае чего она узнала бы даже не о происшествии самом, а о нависшей над мужниной головой смертельной угрозе. Однако в столь мелочном вопросе, как поиск человека, дар был, увы, беспомощен. Или, вероятнее, Виляс не видел смысла помогать с такой проблемой.
   Меланья случайно наткнулась на Зоека у артиллерийного склада, поблизости с каковым не было ни одного факела, ибо от малейшей искры весь город мог взлететь на воздух. Выяснилось, что муж тоже ее искал, совсем не будучи уверенным в безопасности любимой.
  После того как полуночные небеса прорезал ослепительный луч, гореллы не возобновляли обстрел и вообще сделались тише трав в поле. Выжившим лядагским солдатам представилась наконец оказия отдохнуть, а Меланье с Зоеком - побыть вместе.
  Утром с кориванского холма верхами спустились парламентеры. Ехали они на княжьих лошадях - единственных во всем городе, коих не обделяли фуражом и кои потому не светили ребрами. Казалось бы, нашли лядагчане, чем головы томить - лошадей подбирать для депутации! Тому была одна причина: Потех упорно желал создать видимость того, что у них всего в достатке - и пороха, и фуража, и продовольствия, - поэтому на переговоры они идут не от великой нужды, а из желания прекратить кровопролитие.
  По вышеуказанной причине в парламентеры выбрали наиболее бодрых и бравых с виду воинов. За главного средь них был Стольник, в отстаивании интересов Лядага, или как бишь назвали на совете выбивание лучших условий сдачи, нерушимый, точно скала, однако готовый в нужный момент поступиться каким-либо пунктом.
  Все-таки непростительно милосерден был вождь горельский - он простодушно обрадовался депутации, хоть один из советников и говорил, дескать, не с мирным умыслом она прибыла. До вечера длилось обсуждение условий, на протяжении которого лядагчане таки отказались от одного пункта договора. Благо, их было придумано довольно, не на одну неделю, если по одному за день отказываться... Вечерком парламентеры отбыли в крепость, якобы на совещание, сами же проспали до утра и снова двинулись в стан супостата.
  - Да что ты мелешь, от нужды! - отмахивался от советника Эрак. - Погляди, какие у них кобылы! А сами-то - какие молодцы! С такими запасами оборону держать да держать, благодари Богиню, что начали смиряться с неизбежной участью.
  Таким образом, уловка Потеха сработала сверх всяких ожиданий. Также, возможно, не обошлось без Вилясового вмешательства - шутка ли, опытный вождь впал в такое заблуждение...
  Прошла неделя.
  В душный пасмурный день вражьи трубы нежданно запели тревогу. Солдаты торопливо стали выстраиваться для боя в ближних к лагерю полях.
  Что за диво? Ладагчане во множестве высыпали на стены, и вскоре победный клич сотряс твердь: огромное воинство двигалось к ним, по гербам опознали хмарян. Приветственно и радостно грянули все крепостные пушки, взлетели в воздух подброшенные шапки...
  Действительно чудом можно назвать то, что супостат узнал о приближении врага только благодаря регулярному разъезду, уже когда подкрепление подошло чрезвычайно близко. Ни один голубь с известием не долетел, ни один посыльный не примчался заранее, не предупредил о грозной силе, каковая движется с запада.
  В колодежку, когда блистательная конница хмарян во весь опор неслась на ряды гореллов, в небе грудь в грудь сшиблись два сокола. Грохот пушек и топот, а затем и ржание раненых лошадей, вопли людские и лязг оружия, заглушили их крик. Недолго борьба меж птицами в небе и людьми внизу велась с переменным успехом. Капли смешанной людской и соколиной крови оросили землю. Но вот уж невооруженным взглядом видно, как хмаряне сминают ряды противника и теснят его к крепости, под пушечный огонь... Жестокая кровавая бойня, которой Меланья более всего желала бы не видеть, случилась под кориванским холмом. За какую-то печину гореллы потерпели губительное поражение.
  Не получил бы главнокомандующий приема более радушного, если б приходился князю братом. В тот же день два войска снялись и перекочевали в отбитую хмарянами столицу, где пировали до рассвета, отмечая победу. Тесть передавал Потеху привет и заверение, что поможет в восстановлении страны, ведь война - всегда бедствие для народа. Еще главнокомандующий вручил князю письмо от жены, при чтении которого лицо князя прояснилось, яко в беспечные дни.
  Тем временем Меланья мучилась, подгадывая момент, при котором можно будет сообщить Зоеку немаловажную весть. Долго молодая вещунья думала, как муж воспримет известие, долго решимости набиралась. По крайней мере, так ей казалось, что набирается; на самом же деле отвага только убывала, и с каждым мгновением ее становилось меньше и меньше, словно воды в дырявом ковше... Но вот, когда решительности осталось совсем мало, Меланье удалось кое-как взять себя в руки. Тут и момент подвернулся сам собою: Зоек увез жену подальше от радостной победной шумихи, в ближний к столице лесок.
  Чета достигла речушки, и муж, по видимому, ни о чем не догадывающийся, подобрал камешек и пустил его по воде. Тогда Меланья обняла Зоека со спины и, заглянув в глаза, сказала тихо-тихо:
  - Ты знаешь... сын у нас будет.
  
  "После получения дара нельзя просто сидеть сложа руки. Способность предсказывать дана тебе в утешение, как плата за перенесенные тяготы, но она должна также помогать другим. Следуй этому завету - и все у тебя будет хорошо" - сказал Виляс напоследок.
  Много лет спустя слухи о волковской вещунье распространились по всему Лядагу и даже за границами княжества. Каждодневно уйма народу приезжала за советом к именитой гадалке, баснословно одаренной и, якобы, видевшей самого Виляса.
  Для нее же самой наиболее памятным стал день, когда помощи дара запросила собственная дочь, единственная девчонка и притом младшая из четверых детей.
  И разложила мать карты, произнеся: "Стучит, гремит, откроется..."
  
Оценка: 6.18*7  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"