Васе выпало трудное послевоенное детство. Вырос он в деревне Березки. С ранних лет занимался тяжелым крестьянским трудом. У него на всю жизнь остались жилистые кряжистые руки, и твердый, по-русски могучий характер.
В свободное от труда время воровал в колхозном саду яблоки и подсматривал, как колхозный мельник Максим портит на гумне девушек. Время было тяжелое, мужиков не хватало. Мельник тоже работал, старался. Это впечатление врезалось в память Васи и повлияло на его творческую судьбу.
Учительница рассказывала про военные подвиги предков, а Вася трогал за коленку соседку по парте по прозвищу Толстопятка и думал, что не посрамит земли русской и тоже сделает что-нибудь достойное, что-нибудь этакое, когда вырастет. В школьной библиотеке он брал книги и, по мере того, как он читал, хотелось знать все больше и больше. Не взирая на трудности, он решил поехать в город, учиться.
Время было трудовое, тяжелое. Мама плакала, на прощанье дала денег и говорила:
-На тебя, Вася, вся наша надежда, я тебя отправляю, думая, чтобы ты стал... - она вздохнула и всплакнула, - человеком. Не забывай меня, старуху, мать твою...
В городе оказалось, что пробиться действительно очень сложно. У Васи было письмо к тетке Тане, которая жила в городе с мужем и тремя детьми. К ней и должен был причалить Вася на первое время. Еще в городе жила тетка Светлана, с двумя детьми от разных мужей, но из деревни она была изгнана с шумом, беременная, так что для Васи она погибла. Был еще дядя Миша, но он пил, и тетка Оксана, но она жила в Москве. Еще три тетки жили: в Алма-Ате, в Йошкар-Оле, в Улан-Удэ и во Владивостоке.
Тетка Таня обитала в двухэтажных деревянных домах. Вася добирался до нее долго, пересаживаясь с трамвая на трамвай. В онучах и с котомкой он стыдился себя, как обнаженная девица.
Встретили его так себе, положили на пол в прихожую матрац и сказали, что, мол, есть университет имени Жданова, и там лучше всего учиться.
Клопы по стенкам, конечно, прыгали. Ползали тараканы. Но оно ничего. И в деревне бывает. Васю все время перекладывали из прихожей на кухню и обратно. Хотя чего жаловаться, могло быть и хуже.
На другой день Вася поехал смотреть город. Сначала завернул в Эрмитаж. Сосед, вернувшийся с войны и побывавший в городе проездом, очень нахваливал. Там Вася стоял как в храме, созерцал мраморные статуи, которым казалось, не будет конца, и чувствовал, как он духовно возвышается, очищается. Потом Вася пошел в Университет, который был недалеко, напротив, на другом берегу. Переходя через мост, Вася вспоминал стихи Пушкина "люблю тебя, Петра, творенье", "я помню чудное мгновенье", "мосты повисли над водами", "вдоль сонной улицы рядами", "твоих оград узор чугунный", и учебник по истории, особенно то место, где Петр Первый.
В Университете Вася вообще разинул варежку. Тут тоже было, как в храме. Мимо проходили божественно прекрасные жрицы науки - студентки на втором и выше курсах, степенно проплывали ученые мужи, распухшие от знаний и разбухшие от пива, выпитого во студенчестве. Сновали работники по партийной линии, затравленно глядя наметанными глазами стукачей. Вася походил, подумал, и решил учиться на философа, тем более, что конкурс был маленький, не то, что на технических факультетах. Да и на стенде написали: "Обучаться на философском факультете - значит, войти в мир самых возвышенных материй, приобщиться к мировой мудрости..." Васе захотелось к мировым материям, захотелось до зуда, до першения в горле и в других членах, зачесались пятки... Рядом бесчувственные абитуриенты знай долдонили свое, обсуждали проходной балл:
-Что вы хотите, там все схвачено, там для своих...
А мыслитель, одетый в черное, мрачно присовокупил:
-Сатана там правит балл.
Но Вася решил не пасовать перед жизненными трудностями, а идти наперекор всему. Он подал документы.
Вася путался в ответах, особенно трудно дался ему экзамен по истории. Мучительно припоминал Вася, когда были проведены реформы 60-х годов 19-го века. Один экзаменатор сказал даже:
-Михал Викторович, посмотрите, какой экспонат.
Как-никак, а экспонат взяли. Васе сказали, что в этом году специально набирали деревенских. Онучи помогли
Однако уже через несколько дней Васю все меньше стали называть на улицах "деревней", хоть иногда и случалось. Он переехал в общежитие и первым делом купил книги, а потом отрастил себе поэтическую шевелюру, как у Блока. Приобщаться к мировой мудрости Вася решил уже сейчас. Свою судьбу он определил еще в деревне - стать писателем. Писатели, как он сразу понял, имели вес в обществе. "Вот стану я умным, буду людей поучать, - подумал бы Вася, если бы не был великодушным человеком. - И дома будут мной гордиться, и Нюрка пожалеет, что пошла не со мной, а со Славкой. Вот, подумает, так он бы про меня написал, а теперь уж ни за что не напишет..." Но тут же Вася устыдился своих мыслей, ибо они были недостойны мудрого человека. Истинный писатель творит по зову сердца, по призванию, по великодушию. Но кое-что он решил уже сейчас. "Буду писать правду". Только правду и ничего, кроме правды.
На этом пункте размышлений его позвали соседи по общаге пить спиртное. Это Вася понимал, он иногда прикладывался в деревне.
-Нет, не буду, - серьезно сказал Вася. - И не просите, ребята. Для меня в жизни есть более важные вещи. Я не хочу сейчас размениваться по мелочам.
Ребята и Вася представляли собой два пути, по которым может пойти человек в советское время. Сам Вася представлял собой компромисс и настоящее, а алкаши - бунт, оппозицию и симпатии истории. Это Вася решил обязательно отразить в своих произведениях.
Васины соседи не пили, в чем ему тоже повезло. Один был спортсменом, а другой решил вместе с Васей пробиваться в редакцию.
С тех пор Вася стал жадно впитывать то, что видел вокруг. Ехал ли он в поезде, перебирал ли задумчиво книги в книжном магазине, перевирал ли учебники на экзаменах, он упивался многообразием жизни и смотрел, что из нее можно извлечь яркого, богатого и поучительного. На третьем курсе Вася отнес свои стихотворные и прозаические опыты другу в журнал.
Друг посмотрел и сказал:
-Посмотрю.
-Но чем плохи мои стихи? - спросил Вася в рифму.
-Мы рубрику литературного творчества всю распределили. Делать нечего. Обещали.
Тут Вася продемонстрировал известную деликатность и не стал уточнять, почему там кому-то что-то обещали.
-Но мы посмотрим, - сказал друг.
Обнадеженный Вася радостно шел по прекрасному городу, любуясь памятниками архитектуры.
-Вот я и припал губами к сокровищнице культуры, - говорил он себе.
Васин сосед по комнате (Гриша), которого Вася потом выведет в своей повести как персонажа Финикова, тоже весь вечер был сам не свой.
-Красота-то какая, - говорил он, глядя в гладкое Петербургское небо. - Взмыть бы в него, полететь бы...
Вася почтительно замер, не в силах прервать такой возвышенной минуты. Оказалось, между тем, что сосед достал импортные финские ботинки, и вчера подруга впервые за полгода знакомства ему дала.
-А у нас приемник полетел, - сказал любитель выпить из соседней комнаты, мимоходом к ним заглядывая. - Всего-то релюшка нужна. У вас нет? А, вы же философы. Ну ладно.
Жизнь текла своим чередом.
-Что ты такой грустный? - спросил сосед.
-Да вот, вам бы все приземленное. А мне бы отлететь, воспариться. Воспарить, отрешиться.
-Дак пойдем с нами, клею понюхаем.
А в соседней комнате разводили спирт...
Первый рассказ Васи назывался "Мельник". Там рассказывалось про мельника, который испортил деревенскую девочку Нюру. Это была месть Нюре, которая когда-то с ним не пошла, и попытка написать правдивую вещь. Вася показал повесть Грише.
-Ну, как, жалко Нюрку? - приступил он, когда друг прочитал и отлепился от листка.
-Нет... Наоборот, повезло девке. Там, в деревне, мужиков нет. А она, гляди, вышла из положения. Молодец. - И друг похабно хихикнул.
Вася пошел в журнальные редакции, наводить мосты. В первой же редакции его спросили, почитав рукописи:
-Вы из какой деревни будете?
-Да из-под Смоленщины! Из Березок.
Редактор пододвинул ему стул, сам сел. Он был из соседнего села Дубы.
-А Минаевы-то как?
-Вилами попоролись. Минаев-старший ночью передвинул камень на меже, а Минаев-младший собрал жену, племянника, сына, соседу самогону поставил, а Минаев-старший тоже кого-то позвал. За вилы схватились...
-Ну-у... А Иванов-сухой как?
-А мой рассказ как? - не выдержал Вася.
-Рассказ... С рассказом мы подумаем. А то вот ты мне расскажи...
Через полгода Васю напечатали в рубрике "Творчество наших читателей". Вася не понял.
-Так я вроде бы и не читатель вовсе. Я только один журнал прочитал.
Оказалось, что все остальные колонки забиты, туда написали большие шишки, люди со званиями. Увидят они вместо себя какого-то Васю Журавлева, от журнала мокрое место останется. Вася оказался умным человеком. Хочешь печататься в редакциях - играй по их правилам. Вася понимал.
На четвертом курсе Вася отбил от хулиганов девушку. Он случайно шел на вокзал мимо подворотни, а там ее как раз зацапали с собой подвыпившие индивиды, и куда-то тащили.
-Я не Гога, я Вася, - сообщил Вася и, победно всхрапнув, как конь, наскочил на того хулигана, который стоял к нему ближе.
...Одного хулигана он уронил, другой сам упал, от удивления, наверно, а еще двое услышали шаги в подворотне и умчались.
-Ну, пойдем что ли? - Сказала девушка.
-Куда? - на всякий случай спросил Вася, не надеясь на успех.
-Проводишь меня... Я Лена.
-А я Вася.
-Ты и правда - Вася?
-Да. Я - тот самый Вася, - сказал Вася.
Вася пошел за Леной, с трудом передвигая ноги от волнения.
Через месяц они поженились.
Вася окончил институт и стал работать. Он отрастил себе богатую шевелюру, которая стала еще и завиваться, как у Пушкина, и стал ходить в очках. Одевал он очки в особо торжественных случаях, а в обычных - просто держал в руках.
Благодаря своим деревенским связям, Вася стал работать в журнале "Костер", в отделе писем. Обязанности были такими: получать письма с детским творчеством, прочитывать их и отвечать, что печатать не будут. Сначала Василию было жалко несчастных пионеров, потом он наловчился, натренировал руку и ожесточил сердце.
Мечта стать настоящим властителем дум не покидала его. Он хотел стать благородным творцом, отдающим все свои силы на благо родного русского творчества.
Это уже был не тот Вася, который в онучах приехал в город и ходил, глазея по сторонам с открытой варежкой, готовясь принять все, что туда положат, образно говоря.
Теперь Василий получил отдельную квартиру. У него появилось двое детей. Наконец, у него появились первые ученики. "В этот момент я понял - зародилась моя школа. Я понял - пришло время передавать другим ту часть добра, которую я призван оставить в этом мире. Если ребята здесь, если они хотят творить - то душа моя спокойна..." - писал он в биографических очерках. Жена прочитала, и поняла, что он гений. Он тоже, кажется, это понял. Ему исполнилось тридцать пять лет. И это еще все, так сказать, начиналось.
-Я презираю тех личностей, которые ни к чему не стремятся и живут бытовыми заботами, - говорил он собравшимся вокруг него ученикам, авторам длинных опусов, коротких эпосов и двустиший. - Самое худшее может случиться с человеком, когда он престает быть личностью, перестает творить. Мы с вами - это корабль. И мы плывем туда, - и Василий Иванович неопределенно показал в окно.
-В дом, - попробовал кто-то пошутить.
-В вечность, - строго поправил его Василий Иванович.
Ученики почтительно слушали. Они старались подражать Василию Ивановичу, который к тому времени начал делать себе имя и напечатал еще несколько рассказов. Он как раз совпал с модной струей - с поколением деревенщиков. Он очень гордился этим, но все же понимал, что он - самобытен. Он - тоже струя. Но со своим собственным, непередаваемым, ни на что не похожим вкусом и запахом.
-Может быть, их читают больше, чем меня. Но мою индивидуальность никто не повторит. И поэтому мои рассказы имеют право на существование. - Определился Василий.
Василий писал исключительно рассказы. Ни на что большее его не хватало.
Он подражал Бунину. Иногда он погружался мыслями в пыльное и туманное далёко и вспоминал деревню, девочку Толстопятку, девушку Нюрку, березки. И размышлял о таком пронзительном сходстве и таком парадоксальном различии своей судьбы и судьбы своих отцов и дедов, которых он не знал, и, скорее всего, никогда не смог бы узнать, ибо войны и катаклизмы.
Наступила перестройка. Гриша, который написал трилогию о жизни советских тружеников, оказался сразу в дерьме, а Василий как был, так и остался. "Костер", к счастью, не закрыли, и Василий Иванович грелся около этого журнала.
Когда жена выскребла последнего Васиного ребенка, у него вышла первая книга. Это был сборник рассказов. Один из учеников Василия Ивановича, которого Василий Иванович вывел на литературную арену через огонь воду и "Костер", писал статьи про Василия Ивановича: "Жив дух нации, если еще не перевелись в нашей литературе честные и неподкупные труженики слова. Я горжусь, что, как писатель, вырос под сенью таланта Василия Журавлева, человека, с пронзительным взглядом и кристально честной душой..."
Василий учил молодежь писать стихи. Они собрались в редакции, в отделе Василия, и читали друг другу свои вирши. Например, такие:
Я смотрю в окно,
За окном темно,
Ярко светит луна.
Мне хочется встать и шагнуть туда.
А потом обсуждали.
-Мне нравится. Все как будто про меня, как будто наши души соприкоснулись.
-Мне нравится.
-Мне нравится.
-Нравится, хороший стишок.
-Мне тоже нравится. Только рифма "Луна - туда" как-то не очень.
Автор сделал обиженно-свирепое лицо.
-Что ты обижаешь человека? Все нормально. Мне нравится. У Петьки все стихотворения хорошие. Кто еще не высказался? Все должны высказаться, - сказала девочка, которая каждый день ела автора Петьку глубокими двухслойными поросячьими глазами.
-Мне нравится.
-Мне нравится.
Последний высказался кратко, четко:
-За душу берет.
И, наконец, слово взял Василий Иванович:
-Стихи... - он сделал паузу и обвел всех таинственным взглядом, - хорошие. Ничего не скажешь. Есть настроение. Есть интересные находки. Я думаю, в душе у Пети происходит работа.
Петька удовлетворенно улыбнулся.
Все, в принципе, было, как всегда. Один мальчик начал стихи строчками: "Под небом голубым/ Не встретил я ее..." Был уже конец заседания, народ подустал. Сначала все молчали. Потом Онегин подошел и молвил: "Вы ко мне писали?.." Нет, это не то. Потом кто-то не выдержал и гневно сказал:
-Чего же ты на Гребенщикова так?
Автор жалко улыбался и тормозил.
-Это просто ужас, что такое, - отозвалась девочка, исполненная очей. - Это просто эпигонство. Это нельзя так оставить.
-А что такое?
-Вот что, ты деточкой не прикидывайся. "Под небом голубым" - это из песни Бэгэ.
-Под каким голубым? - Не расслышал автор.
-Не знать этого - возмутительно. Это духовная отсталость.
-Если не можешь ничего нового придумать, то не пиши стихов.
-Халтура.
-И вообще, шел бы ты отсюда, - угрожающе сказали из угла.
-Ну, извините, извините.
Василий Иванович постучал ручкой. Про него почти забыли.
-Я что скажу, - начал он. - Я не знаю Гребенщикова. Но если у него есть такие строчки, то, конечно, это нехорошо их вписывать в свое стихотворение. Надо этого избегать. Хотя, такое словосочетание часто встречается...
-Ну, нет, Василий Иванович, - сказал Петька. - У Бэгэ все строчки - особенные. Они не могут быть штампами. Нельзя так просто эти строчки вот взять - и заново сочинить.
-Вот именно, - взвилась вологлазая девочка. Ее звали Анна, но она, на всякий случай, переименовалась в Анн.
-Ну, я не знаю, - сдался Василий Иванович. - Может быть, вы правы. Предыдущему поколению никогда не понять последующего.
Он с удовольствием окидывал взглядом учеников. Такими он хотел их видеть. "Не пропала еще Россия, - писал он вечером в своих публицистических заметках, - если дети не у ящиков, не в подворотнях, не со "Сникерсами" в зубах, а здесь и размышляют о высоких проблемах и глубоких мыслях, это значит, что сквозь пепелище пробиваются ростки. И что Россия возродится. Я верю в это". Василий Иванович перечитывал и перечитывал стихи, он видел, как растет душа у Петьки, у Анн, и понимал, что жизнь прожита не напрасно, а во имя стихов, во имя прекрасного, во имя искусства.