Сколько помнила себя Настенька, дедушка был всегда весёлым, и разговорчивым. Жили они вдвоём в маленькой лесной сторожке, окруженной со всех сторон высоким сосновым бором. На закате, в отблесках солнца, Настя любила наблюдать, как по кроваво красным стволам струится тягучая, янтарная смола, и от стволов отрываются и долго парят в воздухе невесомые алые чешуйки. Иногда сильный порыв ветра подхватывал эти маленькие летучие кораблики, и уносил куда-то, в неведомую девочке даль. Этот неизвестный мир, начинавшийся по ту сторону балки, за безмолвными лесными глубинами, с одной стороны, манил девочку своей загадочностью, а с другой пугал и настораживал. Настя с дедушкой никогда не бывала дальше большого, многолюдного села, где на склоне холма стояла маленькая деревянная церковь, с блестящим голубым куполом, и ярким, видным ещё издалека, резным, словно из огня вырезанным, крестом на вершине. Девочка очень любила эти походы, и ещё издалека зоркими глазками замечала крест, и вся она тогда начинала сгорать от нетерпения, подпрыгивать на ходу, и тянуть за рукав деда.
- Ну, дедушка, ну быстрее, миленький! - просила Настя, а старик улыбался, и гладил её по голове пергаментной морщинистой рукой.
-Ишь ты, непоседа! - всегда радостно восклицал он. - А про терпение забыла? Уже немного осталось, повремени чуток!
Девочка послушно стихала, и только быстрые её ножки продолжали выплясывать на ходу, выдавая состояние хозяйки.
Рядом с церковью, в добротном бревенчатом доме жила её единственная подруга Вера - дочка местного священника. Девочки были ровесницами, и давно знали друг друга, но виделись редко. Село находилось почти в двадцати километрах от сторожки, и дедушка пускался в дальнее путешествие только когда необходимо было причаститься, и по церковным праздникам. Отец Николай, сдаваясь на долгие слёзные мольбы дочери, иногда привозил её в гости к леснику, но помимо большого семейства, состоявшего из тихой, и ласковой матушки, и пятерых детей - мал, мала, меньше, батюшка окормлял ещё семь окрестных деревень, и его старенький автомобиль не всегда справлялся с такой не лёгкой задачей. Бывало, что он, недовольно ворча, замирал на пол пути, и никак не хотел трогаться дальше, и тогда батюшка оставлял его, и шел пешком и в дождь, и в буран, и в лютые сибирские морозы. Возвращался он домой иногда под утро, черный от усталости, падал не раздеваясь на супружескую постель, и матушка только горько вздыхала, раздевая мужа, и заботливо поправляя одеяло. Какие уж тут гости!
Душа у батюшки была широкой, она болела за всех, и особенно скорбел он, когда провожал в последний путь нераскаянных грешников. Тогда отпевание продолжалось долго потому, что батюшка никак не мог решиться отпустить эту несчастную душу, всё прося и прося за неё милостивого Господа, всё надеясь на бесконечную щедрость его. Правда, и полюбившихся прихожан, коих появилось за годы его служения не мало, батюшка провожал с трепетом душевным, но это был уже совсем иной трепет.
Старого лесника Ивана Сергеевича отец Николай знал давно. В самые первые дни его служение на селе, когда молоденьким, только что рукоположившимся священником, приехал он сюда восстанавливать храм, от которого остался только ветхий фундамент, среди добровольцев, пришедших помогать, батюшка сразу выделил этого весёлого, пожилого, но ещё крепкого человека с удивительно молодым, даже задорным взглядом ярких карих глаз. Отец Николай часто вспоминал, что только благодаря его усилиям, уважительному отношению к нему местного начальства, удалось так быстро восстановить храм. К тому же, Иван Сергеевич обладал непререкаемым авторитетом среди односельчан. Кто с уважением, кто с тайным любопытством, кто с плохо скрываемой завистью (были и такие), но к нему прислушивались все. Под пристальным взглядом лесника молодые плотники неловко затирали ногами недокуренные папироски, и шли работать, и работали скоро и исправно. С той поры так и повелось: лес достать - надо позвать Сергеича, кровлю покрыть - лесник поможет, даже старенький домик, выделенный батюшке местным руководством под жильё, преобразился благодаря сердечной заботе лесника. Примерно через пол года после первого знакомства заглянул он к батюшке на самоварчик, поглядел, как тоненькая, белокурая матушка Наталья, вся в копоти, пытается угомонить прохудившуюся печку, быстрым взглядом окинул перекошенный потолок, попрыгал на шатких половицах, и ничего не сказал, но в первый же выходной пришел сам, и привёл с собой ещё троих. Работа закипела. С молитвой, Божьей помощью и прибаутками, через пару месяцев дом был отремонтирован весь. Отец Николай заикнулся было об оплате, но Иван Сергеевич не взял.
- Мы с ребятами решили, - сказал он, и глянул на присмиревших напарников. - Во Славу Божью!
- Спаси Господи! - отозвался батюшка.
Это было солнечным мартовским утром, и когда отец Николай вышел из дома проводить гостей, окрестные крыши звенели капелью, а на дорожке к храму появились первые проталины. "Хорошо-то как, - думал батюшка, глядя в след уходящим работникам. - Храни их, Господи, от невзгод и бед!" Он широко перекрестил удаляющиеся фигуры, и пошел в храм, где долго молился за всех свои прихожан.
Через пару лет неожиданно для всех с Иваном Сергеевичем произошли перемены. Он, вдруг исчез, перестал появляться на службах, в селе его тоже не видели, и никто не знал, что могло случиться. А случиться могло многое - человек живёт один в лесу, рядом никого, работа у него не простая. Могло и деревом зашибить, и с дикими зверями встречи были не редкими, да и просто мог заболеть человек. Гоня от себя грустные думы, прихватив с собой крест и Евангелие, после очередной Литургии отец Николай отправился в лесную сторожку. Машиной тогда батюшка ещё не обзавёлся, а потому весь дальний путь отшагал торопливо, с молитвой, боясь опоздать, и коря себя за то, что так поздно собрался - почти месяц уже нет человека. Ещё издали, свернув на знакомую тропу, батюшка увидел дымок, поднимавшийся над вершинами сосен, беспокойство его немного спало. Когда он подошел к домику, и взялся за дверную скобу, то услышал, что изнутри донёсся слабый детский плач. Отец Николай рванул дверь, и вошел. Старый лесник сидел на низенькой скамеечке, прислоняясь спиной к печке, а на руках у него в пушистом платке лежал маленький ребёнок, на столько маленький, что батюшка даже со свету плохо разглядел его. Иван Сергеевич поднял на отца Николая, покрасневшие от слёз, глаза, но ничего не сказал, а только молча указал на скамью. Батюшка вздохнул, перекрестился и сел.
- Это кто же у нас такой будет? - спросил он после продолжительного молчания. - Как звать величать-то?
Старик ответил не сразу.
- Нет у неё ещё имени, - тихо сказал он, и тоже перекрестился.
-Так окрестим, - как можно веселее сказал батюшка. - Это твоего Григория, небось, дочка? А сам-то он где?
Отец Николай стал оглядываться по сторонам, как бы ища ответа, но не нашел, и опять перевел глаза на старика. И то, что он увидел в этих глазах, от неожиданности, заставило его отшатнуться, и больно сжалось батюшкино сердце в предчувствии беды.
- Убили его, - сдавленным голосом произнёс старик, продолжая смотреть на отца Николая немигающим взглядом, и вдруг, весь затрясся в немом рыдании, опустив свою седую, крепкую голову, и в ответ ему тихо заплакала крохотная девочка.
Батюшка подошел к леснику, взял у него из рук малышку, и она тот час замолчала, и взглянула на него настороженными прозрачно-голубыми глазками. "Ровно проталинки на дороге!" - пронеслось в голове у отца Николая. Любивший всех детей без разбора, он залюбовался девочкой, а когда вновь повернулся к Ивану Сергеевичу, тот уже стоял возле окна, и глядел куда-то на дальний лес за старой балкой.
- Гришку в Чечне убили, - глухо произнёс он. - Нет теперь моего сынка.
Плечи старика ссутулились и задрожали, и отец Николай поспешил, как мог, утешить его, хотя, какое тут утешение, одна молитва поможет!
После совместной молитвы лесник добавил:
- Про мать её меня ничего не спрашивай. Не подоспей я вовремя, девочка уже бы в Доме малютки была. Шалава она последняя!
Батюшка хотел было сказать, что не стоит так спешить с оценкой, но, взглянув на старика, передумал. Пройдёт время, сам отойдёт.
А время шло...
Матушка Наталья, в этот момент как раз кормившая Верочку смогла выкормить и Настю, и получилось, что девочки, как сестрички, только молочные. Они и впрямь были очень похожи, только взгляд у Настёны иногда бывал, не по детски, грустным, и тогда глаза её становились прозрачно-голубыми, словно проталинки. В такие минуты и батюшка, и матушка Наталья тайно любовались девочкой, полюбилась она им, прикипела к сердцу. В начале матушка уговаривала деда хоть на неделе оставлять внучку у них, но старик отрицательно мотал головой, и она отступилась. А лесник полюбил свою внучку всей душой, и она отвечала ему взаимностью. Когда эта пара появлялась в селе, люди заглядывались на них, а старухи крестили их в след, и желали Ивану Сергеевичу долгих лет жизни.
Как-то быстро выросли девочки, и Настя должна была пойти учиться в школу-интернат, но тут, всегда такой спорый на необходимые решения, лесник заартачился.
- Не пущу! - сказал он отцу Николаю. - А вдруг её кто обидит, птаху мою, что тогда? Сам буду учить, пока не подрастёт.
Так и сделали. В тёплое время Настя с дедом аккуратно раз в неделю появлялись в школе, где Настенька отвечала на вопросы учительницы, и получала новые задания. Была она любопытной до знаний, и под внимательным наблюдением лесника, училась прилежно. Только зимой, когда и дорогу, и тропинки заносило снегом, дедушка с внучкой приходили в село гораздо реже. Иногда по месяцу они вынуждены были оставаться дома, и Настя очень скучала по церкви, по Верочке, по всей огромной и шумной семье отца Николая, и по школе.
Так прошло ещё два года.
Великий пост подходил к концу, и лес уже постепенно наполнялся новыми звуками в предчувствии весны, и радости Великого праздника Пасхи. Ещё погода стояла зимняя, и на ночь дедушка заботливо закрывал ставни, чтобы злые ветры не могли подобраться к теплу и уюту строжки. Ещё не радовала слух птичья суета, ещё голодные волчьи стаи хозяйничал и в лесу, но Настенька уже считала деньки, и по утрам бегала к старому ручью, надеясь стать свидетелем его пробуждения. На Вербное воскресенье лесник с внучкой причастились, и Настя всю дорогу бережно несла в руке пучок вербы, перевязанный красной ленточкой.
Иван Сергеевич заболел неожиданно. Пришел вечером с обхода, и лёг на старинный сундук, служивший ему постелью. Настя подошла, села рядом, и с тревогой заглянула в глаза старику.
- Что с тобой, дедушка, - спросила она, погладила его по голове, и сразу отняла руку. На ладони осталось много холодных капель.
- Ты где вымок? - спросила девочка. - Вроде, и снега нет сегодня. Морозно больно.
- Всё хорошо, - еле слышно проговорил старик, и закрыл глаза. - Я подремлю чуток, а ты, Настюша, пока картошку поставь. Да смотри, не ходи никуда одна, уже темно...
- Что ты, дедушка! - засмеялась Настя. - Разве маленькая я? Ты меня всегда по лесу отпускаешь с Дружком, а тут чего-то забоялся!
- Говорю, волки не спокойны нынче... Не ходи! - властно приказал старик, и Настя удивилась тому, какой глухой стал у дедушки голос.
Она хотела было обидеться, но взглянув на бледное старческое лицо, на умоляющие, воспалённые глаза, поняла, что с дедушкой происходит что-то неладное.
- Ладно, не думай, - ответила она покорно. - Не пойду!
Девочка аккуратно поправила подушку, и поцеловала Ивана Сергеевича в мокрый, холодный лоб.
Картошка давно сварилась, но дедушка отказался есть.
- Ты, Настенька, поешь сама, и собаку накорми, а я утром, - сказал он, и опять закрыл глаза.
Утром Настя проснулась от яркого солнца, пробивавшегося в одно единственное маленькое, не закрытое ставнями окошечко, блаженно потянулась, села, и огляделась по сторонам. И сразу вспомнила вчерашний вечер. Она спустила с кровати ноги, и прислушалась. Тихо было в доме, непривычно тихо и холодно. Настя поёжилась, и поняла, что дом не топлен, а значит дедушке всё ещё плохо. Она вскочила, мысленно коря себя за то, что проспала допоздна, и вышла из-за перегородки в центральную часть избы.
- Дедушка, - позвала она, но никто не отозвался.
Старик лежал в своём углу, и тяжело дышал. Девочка подошла к нему, и увидела, что глаза у деда стали совершенно другими, какими-то потусторонними, далёкими... Насте стало очень страшно, и она, наклонившись, потрясла Ивана Сергеевича за плечо, но он не откликнулся. Тогда она торопливо закинула в печку дрова, села рядом со стариком, и стала ждать. Настя не знала сколько прошло времени. Видимо, она задремала от монотонного тиканья ходиков на стене, как вдруг дедушка окликнул её.
- За что? - удивлённо спросила девочка. - Мы же с тобой не ссорились, за что мне тебя прощать?
Старик хрипло потянул в себя воздух, поднял руку, чтобы перекрестить внучку, одновременно силясь сказать что-то, но, вдруг, из груди его вырвался слабый стон, и рука бессильно повалилась на край одеяла. В избе было темно, вечерние сумерки спустились на землю, и окрасили привычные предметы в замысловатые, странные тона. Настя сидела боясь пошевелиться, пытаясь услышать хотя бы дыхание деда, но ничего не было слышно.
- Дедушка, - еле сдерживая слёзы, тихо сказала девочка. - Дедушка, что с тобой?
Но никто ей не ответил, и только ходики будоражили безмолвие своим непрерывным, и безразличным тук-тук. Насте почему-то стало страшно от этого бодрого тиканья. Она тихонько встала, подошла к стене, и взявшись за маятник, остановила часы. Потом она затеплила погасшую лампадку в красном углу, зажгла керосиновую лампу, и в её свете глянула на циферблат. Стрелки показывали без четверти десять вечера. Сама не зная зачем, девочка взяла карандаш, и написала на белёной, печной стене - 9 часов 45 минут. Затем Настя сварила картошки, накормила Дружка, а сама только выпила чаю. Несколько раз она подходила к дедушке, но он лежал не шевелясь, не дышал, и с каждой минутой Насте становилось всё страшнее и страшнее. Всё более ясно в детском сознании крепла недавно возникшая мысль: "Дедушка умер, и его больше нет!" Настя старалась отогнать от себя эту мысль, как назойливую осеннюю муху, но она заполняла собой всё пространство, мешала делать привычные дела, и вскоре девочка стало ясно, что единственный способ отвлечься - примириться с ней. Покойника она видела один только раз. Он величественно возлежал в атласном гробу, а рядом горячо молился отец Николай, стараясь заглушить молитвой вопли и крики родственников. Настя помнила, что батюшка в сердцах говорил тогда деду, что лучше бы они молились о упокоении заблудшей души, чем так надрываться, и мешать службе, а потому она, стараясь не плакать, взяла в руки молитвенник, опустилась на колени перед Божницей, и открыв его на заупокойных молитвах, стала читать.
- Неисповедимы пути Твои, Господи! Неизследимы пути Твои! - читала девочка, а по щекам её катились, и катились слёзы.
Когда Настя дошла до "и воскреси их в жизнь вечную, святую и блаженную", и произнесла "Аминь!", на душе у неё стало немного легче. Она встала с колен, подошла к деду, и ей показалось, что он не умер, а спит, и тихо улыбается во сне.
- Вот, и хорошо, - сказала ему Настенька, - Спи, дедушка, ты устал, надо хорошо поспать!
Она знала, что говорит не правду, но никак не могла выговорить в слух другие слова.
Новый день обрушился на землю злой вьюгой, и Настя, как не пыталась, не смогла открыть дверь сторожки, чтобы сходить за дровами в сарай. Дружок заливался по ту сторону звонким лаем, и девочка, как могла, успокаивала его. К ночи вьюга усилилась, и Настя, шатаясь от усталости, еле дошла до своей кровати. А ветер выл и выл, выдувая из осиротевшего жилища последнее тепло. Через пару дней в доме стало совсем холодно, а непогода всё не отступала. Обессиленная девочка уже не пыталась сопротивляться, она безмолвно лежала на своей кровати, и молила Бога только об одном, чтобы вьюга поскорее утихла. Когда же, наконец, перестало выть, и забрасывать снег в оконные щели, Настя с трудом встала, и вновь подошла к двери.
- Господь, миленький, помоги, - шептала она, силясь открыть дверь, но все попытки были тщетны.
Сильно кружилась голова, и девочка еле стояла на ногах.
- Я должна пойти в посёлок, - твердила она себе. - Я должна позвать отца Николая потому, что надо похоронить дедушку!
В эти минуты Настя не думал о том, как она дойдёт, и уж тем более не задумывалась о дальнейшей своей судьбе. Она хорошо знала, что Православных Христиан положено предавать земле, и торопилась исполнить для любимого человека этот последний земной обряд. Внимательно оглядев избу, Настя сообразила, что сможет выбраться через единственное, маленькое, не закрытое ставнями окошко, если его выставить. Ловко орудуя плоскогубцами, девочка отогнула гвозди, придерживающие раму, и вытолкнула её наружу. Затем она взяла шубку, платок, и валенки, перекрестилась перед иконами, перекрестила безмолвного старика, выбросила вещи на снег, и следом выбралась сама. Во дворе она тот час провалилась в снег почти по грудь, но это не смутило девочку. Прислонившись к стене дома, она оделась, вставила раму на законное место, подперев её снаружи ставнями, и позвала Дружка, но никто ей не откликнулся. Из опыта долгой жизни в лесу девочка знала, что собаки могут замерзать и погибать именно при вьюге, а потому заботливые хозяева в непогоду впускают их в дом. С трудом переставляя ноги, она пошла к сараю, но и там Дружка не оказалось. Девочка откопала вход в сарай, достала лыжи, и двинулась в путь. Голова у неё кружилась, а перед глазами роились серебряные мухи, но Настя упорно шла вперёд.
- Я Христианка! - повторяла она себе. - Господь ещё не то терпел. Я должна дойти до села!
Уже спустившись с горки, Настя нашла свою собаку. Дружок лежал возле поваленной ураганом сосны, оскалив морду, с остановившимися стеклянными глазами.
- Прости, - тихо произнесла девочка, бросила на собачью морду горсть снега, и вновь двинулась в путь.
Она была на столько измучена, что сил переживать у неё уже не осталось. Еле передвигая ноги, Настенька двигалась по тропинке, стараясь не заплутать, выбирая места проходимее, чтобы экономить силы. Не один раз она останавливалась, садилась на пень, или просто на сугроб, прижималась к стволу какого-нибудь дерева, и пригоршнями глотала влажный, и липкий снег.
Уже стемнело, когда Настя вышла на дорогу. Она хорошо знала, что от развилки до села оставалось километров семь, не больше. С детства приученная ходить лесными дорогам, в другой раз девочка прошла бы этот путь часа за полтора, но теперь силы окончательно покинули её. Она опустилась на снег, и закрыла глаза. "Сейчас я засну на минутку, а потом встану, и пойду дальше" - подумала Настя, и сразу почувствовала, как влажный, морозный воздух стал проникать под шубку, как свинцовыми стали руки и ноги. Потом её закружило, понесло куда-то в полусне полубреду, и вот она уже возле натопленной печки, жарко пылает огонь, на стене отбивают свою привычную песню ходики, и дедушка гладит её по голове, и приговаривает: "Проснись, внученька! Проснись! Вставай! Беги, птаха моя, там волки!" "Нет, нет, - просит его Настенька, - ещё немного, ну, пожалуйста! Я устала очень!" И в этот миг жуткий, леденящий душу вой, звучит где-то совсем рядом. Настя вздрагивает, и открывает глаза. В навалившейся тьме безлунной ночи она отчётливо увидела светящиеся красные глаза. "Волки!" - с ужасом понимает девочка. Она силится встать, но замёрзшие ноги не слушаются её, лыжи цепляются одна за другую, и она навзничь падает в рыхлый и вязкий снег. Кое как поднявшись, Настя начинает двигаться вперёд, смутно понимая, что она должна делать. Девочка старается не оборачиваться, но слышит за спиной угрожающий вой, и понимает, что зверей много. А волки не торопятся. Предчувствуя лёгкую добычу, они, словно наслаждаются её испугом, и паникой, и не спешат, двигаясь следом за маленькой девочкой. В помутневшем сознании ребёнка всплывает услышанный когда-то разговор двух охотников, остававшихся у них на ночлег, и она вспоминает, что бежать нельзя. Так они идут по дороге, впереди девочка, за ней стая жадных хищников. Настя пытается молиться, но слова молитвы куда-то пропадают, и она только жалобно просит: "Господи! Помоги! Миленький, помоги!" Проходит время, и девочка начинает чувствовать, что силы возвращаются к ней. Машинально она опускает руку в карман, и нащупывает неизвестно откуда взявшиеся там спички. Решение приходит молниеносно. Девочка достаёт коробок, и медленно подходит к ближайшему дереву. "Господи, только бы удалось!" - шепчет она, поворачивается лицом к диким зверям, чиркает спичку, и подносит её к ближайшей ветке. Но мокрое дерево не хочет гореть. Девочка повторяет попытку, и опять безрезультатно. Слёзы текут по её щекам, а Настя всё чиркает и чиркает спичками... Коробок пустеет на глазах, а огонь всё не разгорается.
- Ну, что вы за мной ходите! - вдруг выкрикивает Настя, и смело смотрит в глаза самому большому волку. - Что вам от меня надо!? Уходите!
В бессилии, она замахивается на волка тонкой детской рукой, и огромный хищный зверь отпрыгивает в сторону.
- Я в село иду, - кричит на волков Настя, приободрённая маленькой победой. - Вы мне только мешаете, но я вас, всё равно не боюсь! Я знаю, Господь где-то рядом! Он обязательно спасёт меня! У меня дома дедушка, и его надо хоронить! Прочь, прочь с дороги!
Она топает ножкой, и лыжа с хрустом ломается пополам. Тогда девочка поднимает половину, чиркает оставшиеся спички разом, и подносит к ней. Пропитанная древесина вспыхивает мгновенно, и девочка, держа в руках факел, начинает двигаться на волков. Трусливые хищники сначала отступают неспешно, а потом, вдруг, пускаются бежать, и уже не возвращаются больше.
В эту ночь отцу Николаю не спалось. После вечерней службы, после любимой его Стихиры на целование Плащаницы, после радостного предчувствия Светлого Христова Воскресения, батюшка, вдруг забеспокоился. Несколько раз он вставал, подходил к окошку, и смотрел на храм, но ночь была тёмной, и очертания его растворялись во мгле. В душе возрастало напряжение, и батюшка не мог никак понять, откуда оно взялось, и что хочет от него сейчас Господь. Было три часа ночи, когда отец Николай, помолившись на дорогу, завёл машину, и выехал за ворота. Повинуясь смутному чувству тревоги, он свернул в лес, и направился в сторону лесного хутора. Неоднократно ему приходилось выходить из машины, и оттаскивать в сторону, поваленные бурей, деревья, неоднократно, вооружившись лопатой, он откапывал свою верную "лошадку", и вновь двигался в путь. Отец Николай злился на себя, что теряет время, но ничего не мог изменить. А тревога росла... Ближе к рассвету батюшка оставил машину, встал на лыжи, и торопливо перекинув через плечо двустволку, побежал в сторону хутора. В избе он обнаружил покойного, и хотел было тут же его и отпеть, но вдруг сообразил, что Насти нигде нет. Батюшка решил, что девочка испугалась, забилась куда-нибудь в сарай, наверное, сидит там и плачет. Он вышел на крыльцо, и громко крикнул: "Настя!", - но тишина была ответом ему. Отец Николай обошел все постройки хутора, и не обнаружив девочки, догадался что она могла пойти в село. Ужас охватил батюшку... Он быстро оделся, и вновь двинулся в путь, но добравшись до деревни, девочки так и не встретил. Настю нашли ближе к вечеру в шалаше образованном ветвями старой, поваленной бурей, сосны. Сперва все были напуганы, но когда убедились, что девочка жива, тихая, пасхальная радость наполнила души людей. На второй день Пасхи гроб с телом старого лесника был перевезён в церковь, и отец Николай препроводил его душу в жизнь вечную, где нет ни тревог, ни печалей, ни боли, а только радость и свет. В самый день похорон ласковое солнышко вдруг по-весеннему пригрело землю, и по дорогам побежали, зазвенели во все голоса бойкие ручейки. От этого звона, от светлых Пасхальных дней, от радостных птичьих трелей настроение у всех было праздничное, и матушке Наталье на какой-то миг показалось, что старый лесник не умер, а присутствует здесь, стоит где-то рядом, и ещё вместе с ним стоит кто-то до боли знакомый, родной, и одновременно недосягаемый. Она даже вздрогнула, столь явным было это чувство... Быстро перекрестившись, она перевела взгляд на Настеньку. Девочка, улыбаясь, глядела куда-то в даль своими прозрачными голубыми глазами. "Ровно проталинки..", - опять подумал матушка, и вздохнув, прижала её к себе.