Иван Федорович сидел в своем огромном кабинете, сложив руки на обширном животе и вращая большими пальцами. Он, не отрываясь, смотрел на рабочий стол. На сей раз это были не конверты, а коробки из-под обуви, собственноручно красиво упакованные главой кабинета. Аппетиты чиновников-взяточников, от которых зависело дальнейшее пребывание Ивана Федоровича на посту губернатора, заметно выросли. Суммы, полагаемые им за прикрытие его грешков, уже не вмещались в бумажные конверты. Пришлось искать альтернативу. Но даже эти четыре миллиона долларов не могли поколебать устойчивого финансового положения губернатора и являлись сущей безделицей по сравнению с теми оставшимися миллионами, которые были распределены по оффшорным счетам и хранились у него дома в нескольких сейфах. Глава региона прекрасно понимал, что если он и дальше хочет брать из бюджета столько, чтобы жить на широкую ногу, а также оставаться на нынешнем посту как можно дольше, он должен платить. Необходимо было отдать эти деньги - эту крупицу в океане его богатства, - чтобы как можно дольше качать свое грузное тело на волнах самых дорогих морских курортов и потчевать свое чрево самыми изысканными яствами кухонь народов мира.
А деньги... это всего лишь деньги. Как ушли, так и придут - утешал себя Иван Федорович Неглухов. И даже хохотнул от такой сладостной мысли, поскольку точно знал, что придут обязательно: эти зеленые, фиолетовые, красные бумажки, которые дают ему власть. Неглухов был совсем не глух: четко слышал шелест вожделенных купюр в контрактах на постройку жилых комплексов на заведомо опасных для застройки территориях, в разрешениях на захоронение в подведомственной заповедной зоне опасных отходов и даже в просьбах о закрытии некоторых громких уголовных дел. Неправедные деньги текли большой рекой в его практически бездонный карман.
Слышал он и шелест купюр в карманах своих граждан, иногда перемежаемый тонким перезвоном мелочи. Но шелест этот был какой-то не такой, не громкий, робкий и нищий, как будто этим дензнакам скромного достоинства самим было очень неуютно в тесных карманах и потертых кошельках пенсионеров, врачей, учителей и прочего люда. И хотя предвыборным девизом Ивана Федоровича был "Неглухов слышит глас народа!", слушал он только себя, занят был только своими проблемами и предпринимал какие-то продуктивные шаги во благо региона лишь перед проверкой высокого начальства. О чем был заведомо предупреждаем парочкой чиновников, чьи коробки с деньгами стояли сейчас, нарядные и гордые своим содержимым, на его рабочем столе.
***
Пришло время отправить "подарки" адресатам. Иван Федорович не стал вызывать секретаршу, а решил размяться после долгого сидения, прогуляться и самолично обговорить столь важный вопрос с начальником охраны, поскольку отправлять деньги с простым курьером считал верхом глупости, а вот с парочкой проверенных охранников - верным решением.
Он тихо вышел из кабинета и со спины подошел к Лилечке - своей секретарше. Девушка не была его любовницей, но лишь потому, что являлась родственницей жены одного из его высоких коллег, за которую он лично просил при трудоустройстве. Лиля была хороша собой - высокая, стройная, обладающая вкусом в одежде и макияже. Короткая стрижка обнажала длинную тонкую шею. В разрезе блузки смутно виднелась небольшая упругая грудь, затянутая в атласное белье телесного цвета. Помимо физических достоинств, девушка обладала еще и умом, что устраивало начальника: она отлично знала свое дело, четко вела документацию, правильно и грамотно распределяла рабочее время шефа, а самое главное - никогда не задавала лишних вопросов. И хоть при виде ее Иван Федорович всегда испытывал сладкое томление плоти - девушка была поистине украшением как его кабинета, так и его карьеры, - он ограничивался деловыми отношениями. Потому что найти толковую секретаршу, не задающую неудобных вопросов и умеющую держать язык за зубами, было гораздо сложнее, чем готовую лечь к нему в постель дешевую (или дорогую) кошелку.
Заглянув через плечо Лилечки, Иван Федорович увидел, что она листает ленту в Фейсбуке, периодически отмечая лайком понравившуюся картинку или делая репост какой-нибудь заметке. Он уже хотел отвлечь ее от этого занятия, но увидел, что девушка остановилась на статье с заголовком "Давайте вместе спасем жизнь Ванечки из Николаева! Ему очень нужна наша помощь". Что-то кольнуло у него в голове, когда Лиля открыла статью для полного прочтения. С фотографии глянуло лицо мальчика лет четырех - бледное, с синими прожилками вен. Он был абсолютно лыс, от носа и рта шли какие-то трубки, глаза смотрели прямо в объектив камеры. Огромные, в пол-лица глаза, в которых полоскалась боль. Секретарша сдвинула текст вверх, и лицо исчезло. Вместо него появились буквы сообщения. Девушка читала быстро, Иван Федорович не поспевал за ее темпом. Выхватил только несколько фраз "прогрессирующий лейкоз...", "три миллиона рублей..." (рублей?), "в отчаянии...", "не менее, можно спасти...", "...хочет жить!.", "...пять лет...". Лиля свернула окно статьи, дочитав до конца, и сделала репост, кинув мольбу о помощи для маленького Ванечки дальше в сеть, где сотни тысяч людей одномоментно могли бы ее увидеть. Увидеть, скинуться, помочь, спасти... Девушка уже сдвинула ленту вверх, пошли другие сообщения, но внезапно вернулась назад и сохранила себе на смартфон информацию, планируя, видимо, вернуться к ней позже. И даже, возможно, стать тем - одним из многих - кто прислал бы умирающему мальчику некоторую сумму денег.
Иван Федорович пошевелился, Лиля услышала или почувствовала его за своей спиной и повернулась.
- Простите, - проговорила она. - Иван Федорович, я подготовила информацию для Вашего завтрашнего выступления и у меня была свободная минутка...
- Не волнуйтесь, Лилечка, - широко улыбнулся губернатор. - Я не ставил целью поймать вас за пустопорожними делами. Я знаю - и очень ценю это, - что вы ответственно подходите к работе. И за то, что заглянули в телефон по своим личным надобностям, уж точно вас не уволю. Пригласите ко мне в кабинет Олега.
- Отдел охраны? - уточнила секретарша.
Иван Федорович кивнул и медленно прошел обратно в кабинет. Почему-то ему расхотелось самому спускаться в отдел для беседы с начальником охраны.
***
Прижав лицо к холодному стеклу реанимации, остановившимся взглядом она смотрела в белый коридор, по которому на каталке увезли ее мальчика. Третий раз за неделю. У Вани еще оставались силы бороться! А у нее - нет. Не осталось сил, слез, денег, надежды... С каждой каплей жизни, утекавшей из хрупкого тела мальчика, таяла ее вера. В счастливый случай, в судьбу, в людей, в Бога... Она давно перешла грань, за которой осталось уныние, и, как в пропасть, шагнула в глубину черного отчаяния. Нет выхода. Совсем. Ярко освещенный коридор реанимационного отделения казался ей черным туннелем в смерть. Она и сама была похожа на смерть: ввалившиеся тусклые глаза в черных кругах, сухая стянутая кожа, потрескавшиеся покусанные губы - тонкие и бледные, из которых давно ушли все соки. Волосы, кое-как стянутые на затылке слабой резинкой, сжатые в бессильные кулаки кисти рук с разбитыми в кровь костяшками и поломанными ногтями: она даже не помнила, когда успела повредить их, какую стену или дверь била и царапала в черном беспросветном отчаянии. Во рту был привкус горечи. И, казалось, это не от отсутствия гигиены, а оттого, что она на вкус попробовала боль своего сына. Теперь эта горечь оставалась с ней навсегда. До самых последних ее дней - не заесть, не отмыть.
Не в силах больше стоять, Наталья сползла вдоль стены прямо на пол больничного коридора. Запахнула полы старенького плаща, свернулась в калачик, уткнула голову в колени и беззвучно и бесслезно заплакала. Рыдала, просто сотрясая плечи, но ни один звук не вырвался из пересохшего горла. Ни одна слезинка не вытекла из пустых глаз. Все в ней закончилось: все звуки, вся жидкость, все желания, вся жизнь... Ей некуда идти - квартиру она продала еще в самом начале лечения Ванечки. С работы тоже ушла, чтобы быть ближе к сыну постоянно, неотрывно, держать его за руку, вселяя в него надежду, которой потихоньку лишалась сама. Отец Вани как исчез, едва узнав диагноз сына, так больше и не объявлялся. Наташа долго терпела, держалась и тянула сама эту непосильную ношу, но потом все же отбросила гордость и, ради умирающего сына, набрала номер бывшего мужа. Бесстрастным голосом оператор сообщил, что "абонент находится вне зоны действия сети". Такой же ответ прозвучал при звонке свекрови. Через неделю в трубке на обоих номерах стояла тишина. Мертвая, как ее вера...
Инга говорила, что в социальных сетях запустили сбор средств для Ванечки. Убеждала, что всем миром они соберут нужную сумму, отправят мальчика в Израиль и вылечат. Но деньги собирались гораздо медленнее, чем прогрессировала проклятая болезнь. Каждый день губительные клетки размножались и разрастались, расползались по маленькому организму, как нефтяное пятно на океанской глади. И даже быстрее - ведь мальчик был маленький, органы - маленькие, все - маленькое. И вирус с поразительной быстротой захватывал все новые и новые участки тела маленького мученика.
Наталья уже не верила Инге. Не верила врачам. Не верила Богу. Она не знала, что еще можно отдать, чтобы спасти сыночка от смерти. У нее не было ничего. Ни дома, ни украшений, ни денег; даже из одежды осталось только то, что было сейчас на ней. За больницу, процедуры и лекарства было заплачено до конца недели. И это были последние деньги, собранные ею по еще не отвернувшимся от их горя друзьям и знакомым. Часть принесли волонтеры от Инги. Но этого было недостаточно. Сегодня пятница. Еще два дня. А что потом?..
Она не сдастся. Ванечка борется, он сильный, и она не имеет права опустить руки. Она будет торговать собой. Каждый день! Столько, сколько нужно, чтобы хотя бы каждый день платить за содержание Вани в больнице. Только бы его не выбросили, только бы не выгнали их, только бы не оказаться на улице. Она зубами будет держаться за порог палаты, но не даст им выкатить каталку со своим дорогим мальчиком из этой последней обители, последнего пристанища, где еще что-то делается для Вани.
Тихо скрипнула дверь реанимационного отделения. Сначала удалились, а затем вернулись шаги. Пахнуло легким, едва заметным запахом мужского парфюма. Наталья подняла голову с колен и пустым невидящим взором уставилась на ноги в мягких белых мокасинах. Медленно, с трудом выпрямляя затекшую шею, подняла голову и увидела врача, который несколько часов назад увез ее сыночка в реанимацию. Долго-долго смотрела в его сурово нахмуренные участливые глаза над санитарной маской. Затем, с глубокой ясностью и безысходностью все осознав, пронзительно и коротко вскрикнула и лишилась чувств. Окрик ее - горький, тревожный, похожий на крик голодной чайки - еще долго гулял эхом по пустому коридору больницы и затих где-то вдали. Скорбный крик по ушедшей маленькой душе...
***
Выходные пролетели в отдыхе и разгильдяйстве. Иван Федорович, вопреки своей давней привычке отдыхать на выходных вне дома, решил посибаритствовать в родных апартаментах. Баня, бассейн, лучшая еда, элитная выпивка, одна из любимых проституток под боком - два дня пролетели незаметно. Наступали рабочие будни, которые, впрочем, мало отличались от его выходных.
На столе губернатора лежали аккуратно упакованные банковскими лентами три миллиона рублей. Иван Федорович чувствовал себя героем. Данко, дарящим людям свое сердце. Меценатом и благодетелем. Он прекрасно понимал, что для поддержания своего авторитета и реноме, необходимо периодически совершать благородные поступки. И ситуация с мальчиком Ванечкой - своим тезкой, - о котором он прочитал на странице в Фейсбуке, как нельзя лучше подходила для его целей. Еще бы - он и мальчик жили в одном городе, дышали одним воздухом, ходили одними дорогами. Замечательная тема для газетных статей! Осталось только отдать распоряжение о созыве пресс-конференции, на которой он, добавив трепета в голосе и даже, возможно, пустив слезу, расскажет, что "история маленького Вани и его трагедии тронула его до глубины души", что "дети не должны страдать", что "мы должны сделать все, чтобы в нашей стране люди получали помощь" и что "он, как губернатор, не может пройти мимо и вручает необходимую сумму на лечение". Аплодисменты, переходящие в овации, транслирование "подвига" по всем каналам, счастливые слезы матери, бледная улыбка маленького глазастого мальчика, врачи, согнувшиеся в поклоне... А потом закрытый банкет для избранных в честь благодетеля, на котором оприходуются еще три миллиона. Но! Этого уже никто не увидит и не узнает. Зато слава о нем по всей стране пойдет. А потраченное... Да он в ближайший же месяц все свои траты сторицей вернет. Тем более, что на неделе должны приехать представители одной строительной компании, которой ну очень-очень нужен отличный земельный кусок, находящийся - вот совпадение - на подконтрольной ему территории...
Иван Федорович вызвал Лилю. Девушка появилась в кабинете начальника меньше, чем через минуту, держа наготове блокнот и ручку.
- Лилечка, - ласково начал губернатор. - У нас тут намечается серьезное благотворительное дело. Будем делать пожертвование одному мальчику на лечение от лейкемии. Надо будет пригласить всех, кого нужно, организовать пресс-конференцию, найти "героев" сюжета. Ну, не мне вас учить. Вы и сами все знаете.
- Да, конечно, Иван Федорович. А о каком мальчике идет речь? - делая пометки в блокноте, спросила Лиля.
- О Ванечке из Николаева, о котором я узнал из вашего, Лилечка, Фесбука, когда случайно на прошлой неделе заглянул к вам через плечо. Помните? В прошлую пятницу? Это же такой случай! Вы понимаете, Лилечка? Мальчик из нашего с вами города, которому мы можем оказать помощь и стать для наших граждан еще более важным и нужным управителем...
- Он умер, - тихо сказала секретарша. Так тихо, что даже сама себя не услышала.
- Что-что? - переспросил губернатор.
- Он умер. Ванечка, - уже громче повторила Лиля. - Тот мальчик, о котором Вы говорите. Умер. В субботу в ленте написали.
Иван Федорович ничего не ответил. Он пытался осмыслить только что сказанное девушкой. Она тем временем вышла и через минуту вернулась со своим телефоном. Пролистав сеть, нашла информацию о смерти Ванечки и протянула смартфон шефу.
Сообщение от волонтеров, занимавшихся сбором средств для мальчика, гласило, что не успели, не смогли собрать нужную сумму и спасти ребенка. Сообщалось также, что мать мальчика приютили добрые неравнодушные люди. Они дали ей кров и пищу, а также позаботились о враче и психологе, поскольку женщина в очень тяжелом состоянии. Уже собранные для Вани средства были перечислены в один из крупных благотворительных фондов, занимавшийся оказанием помощи тяжелобольным детям. Расчетный счет фонда приводился тут же. И тут же содержался призыв всем неравнодушным помогать, кто чем может, таким фондам. Ведь деятельность их прозрачна и они реально оказывают обещанную помощь больным детишкам, а не кладут деньги в свой карман.
Иван Федорович уже овладел собой.
- Понятно, - сказал он, возвращая телефон секретарше. - Тогда мое задание, данное вам ранее, не требует исполнения.
- Вы можете перечислить деньги в этот фонд, - быстро, будто боясь потерять решимость, проговорила Лиля. - Можно также собрать пресс-конференцию, анонсировать мероприятие...
Губернатор внимательно посмотрел на нее.
- Я подумаю, - сухо произнес он. - Идите, Лилия. Я услышал ваш совет.
Немного помешкав, девушка вышла из кабинета. Села за стол и еще раз перечитала сообщение в социальной сети. Скопировала реквизиты фонда и через мобильное приложение отправила со своей карты десять тысяч рублей. Там же в телефоне поставила напоминалку на 10 число о следующем платеже, решив ежемесячно отправлять в фонд столько, сколько сможет.
***
- А я ведь, наверное, мог его спасти, - говорил он своей постоянной девочке по вызову Настеньке, когда они валялись в постели после непродолжительных любовных утех. Была суббота. Неделя пролетела быстро, но почти каждый день Иван Федорович ловил себя на мысли о том, что думает о маленьком мальчике, умершем в больнице его города. Что-то упорное кололось и пробивалось к нему в душу, будто пыталось пробить толстую носорожью шкуру и коснуться теплого трепещущего сердца. Жалость? Сострадание? Раскаяние? Может быть, совесть? Он не мог объяснить. Он не знал этих понятий. А если и знал, то когда-то очень давно, так давно, как будто в прошлой жизни, когда он еще был маленьким мальчиком и спас от дворовых жестоких мальчишек котенка Пушка, жившего потом у них дома и до самой смерти хромавшего на две искалеченные лапы.
И это упорное, что пыталось пробиться к нему, болело под грудиной с левой стороны. Но толста была кожа, крепок панцирь каменного сердца. Не могла тонкая игла жалости пробиться сквозь коросту сребролюбия и стяжательства. Не было у нее сил. Не было у нее власти. Но упорное нечто не отставало, каждый день напоминало о себе, вызывало в памяти лысую голову бледного мальчика с огромными провалами глаз. И сверлило, сверлило, сверлило мозг, пытаясь добраться до того, что у всех людей называется душой.
И вот теперь, насладившись юным податливым телом, он вновь почувствовал укол в районе солнечного сплетения и произнес:
- А я ведь, наверное, мог его спасти.
- А почему ты не перечислил деньги в фонд? - спросила Настя. Он уже успел рассказать ей обо всем. - Ты же можешь отдать деньги фонду, и они спасут еще кого-нибудь.
- Я хотел помочь именно этому мальчику, - упрямо произнес Иван Федорович. - Именно своему тезке.
- Какая разница? - удивленно спросила девушка. Определенно, несмотря на грязный род занятий, человечности и сострадания в ней было гораздо больше. А возможно, ее просто не испортили те огромные деньги, которые были сосредоточены в руках ее клиента. Да и откуда им у нее взяться?
- Какая разница? - вновь повторила она. - Ведь речь идет о человеческой жизни. Она одинаково бесценна.
- Ты рассуждаешь, как маленькая глупая девчонка, - раздраженно бросил губернатор, встав с кровати и натягивая халат. - Ты что, считаешь, что жизнь какого-то бомжа на улице так же важна и неоценима, как моя, губернаторская? Если подохнет какой-то бич на улице, никто и не заметит. А если умру я, вся система полетит по ветру.
Настя про себя усмехнулась: какой чванливый самонадеянный болван! А вслух сказала:
- Это был просто мальчик. Не губернатор и не бомж. Просто один из тысяч больных лейкемией. Просто мальчик. И есть еще просто мальчики и просто девочки, которые тоже больны раком и которые еще ничего толком в жизни не сделали. Но они ведь заслужили жизнь! Ты же не можешь утверждать, что все они, если их вылечат, станут бомжами, следовательно, их и незачем было спасать! А вдруг, помогая фонду, ты помогаешь будущему гению - врачу, писателю, ученому, священнику - который мог бы спасти еще много жизней. И ты был бы к этому причастен, понимаешь!
Губернатор был красен и страшен. Настя осеклась на полуслове, поняв, что мужчина сейчас в том состоянии гнева, когда может ударить ее. Она в испуге натянула одеяло до самого подбородка.
- Я. Хотел. Помочь. Именно. Этому. Мальчику, - чеканя слова, произнес он. - Что до остальных - мне пофигу.
Настя оторопела. Но, все еще надеясь на что-то, произнесла:
- Тогда помоги его матери. Она же совсем в беде!
- А вот это мысль! - просиял Иван Федорович. Краснота с его лица сошла, и даже казалось, что к нему вернулось спокойствие. - Это мысль. Молодец, девочка. Видно, что голова тебе дана, не только чтобы волосы носить.
И, напевая какую-то мелодию, он направился в сторону кухни, попутно поманив девушку пальцем за собой, но даже не обернувшись к ней.
- Козел, - в сердцах бросила Настя. Но пошла за ним, накинув на голое тело тонкий шелковый халат.
***
Лиля нашла Наталью быстро. Интернет и мобильная связь творят чудеса. Отправили машину за мамой Ванечки. Когда молодая женщина появилась на пороге, Лиле показалось, что она совсем уже и не молодая. Но, подойдя ближе, чтобы предложить ей чаю, поняла, что обманулась. Наталья была молода, но трагедия выбелила ее густые волосы, покрыла морщинами лицо, обесцветила глаза. От нее пахло чем-то непонятным. Это не был запах давно не мытого тела, или застоявшийся запах пота и нечищеных зубов. Одежда была выстирана, волосы и тело - чистые. Это был вообще какой-то не телесный запах. Скорее - дух сгоревшей любви и надежды. Запах отчаяния и умиравшей души. И так глубоко в ноздри прошел этот "аромат", что секретаршу затошнило. Голова закружилась от жалости, и она была вынуждена вернуться к своему столу и глотнуть остывшего чая. Наталья горестно улыбнулась, будто поняла, какие чувства обуревают девушку. Но ни сказать что-то, ни успокоить Лилю у нее не было сил. С каждым днем после смерти Ванечки она угасала на глазах, несмотря на старания врача и психолога.
Лиля только собиралась что-то сказать, как Наталья прервала ее.
- Давайте закончим все поскорее, - тихо попросила она. Девушка только кивнула и зашла в кабинет. Затем пригласила Наталью, вышла и плотно прикрыла за собой дверь.
Иван Федорович вышел из-за стола и широко раскинул руки, чуть ли не собираясь обнять вошедшую в кабинет женщину. Она шарахнулась от него, как от чумного, испуганно распахнув глаза загнанной лани. Хозяин кабинета в успокаивающей манере выставил руки ладонями перед собой, всячески демонстрируя свою доброжелательность. Он не стал долго ходить вокруг да около, сразу, в своей привычной манере, взял быка за рога.
- Наталья Викторовна, позвольте мне выразить Вам свои искренние соболезнования. Такая трагедия! Такая тяжкая утрата для Вас! Как я Вам сочувствую. Но, поймите, это жизнь. И она, к сожалению, часто бывает очень жестока и несправедлива даже к малым детям. Я поздно узнал о болезни Вашего мальчика. И был готов помочь ему, но... не успел, - Иван Федорович изобразил раскаяние. - Я приготовил необходимую сумму для лечения Ванечки, но, когда отдавал распоряжение о передаче денег Вам, узнал, что он уже ум... покинул нас. Вот эти деньги, - он протянул руку, указывая на свой стол, где аккуратными стопками лежали пачки купюр.
Наталья равнодушно посмотрела на деньги долгим взглядом, потом повернулась к губернатору и в ожидании продолжения речи уставилась на него непонимающим взглядом. Чиновник выдохнул и продолжил:
- Я бы хотел... Мне бы хотелось, чтобы Вы взяли эти деньги себе.
- Зачем? - хрипло спросила женщина.
- Что значит - зачем? - недоумевающе развел руками Иван Федорович. - У Вас такая трагедия. Вам негде жить. А жить надо! Надо, Наталья Викторовна! Вы молодая женщина, вся жизнь впереди. Я искренне хочу помочь Вам встать на ноги...
- Зачем? - снова спросила Наталья.
- Ну что Вы, ей Богу, как странная... - раздражаясь, воскликнул губернатор. - Это деньги, предназначенные на лечение Вашему сыну. Мы не успели ему помочь...
- Так помогите другим, - твердо перебила его женщина. - Передайте эти деньги фонду или какой-либо благотворительной организации. Они распорядятся ими правильно. А мне... мне они не нужны... уже. Мне есть, где жить. Только жить уже незачем.
- Ну что Вы такое говорите, Наталья Викторовна! Вы...
Не слушая его, Наталья опустила руку в карман и достала фотокарточку. Сделала несколько шагов по направлению к столу и деньгам. Иван Федорович прошел следом. Женщина смотрела на фото. Это был тот же снимок, который губернатор увидел на страничке в Фейсбуке своей секретарши, только увеличенный. Здесь были только голова мальчика и половина тела. Трубки также шли из носа и рта к невидимым аппаратам, глаза также смотрели в объектив камеры. Только из-за увеличенного снимка глаза эти казались просто невыразимо огромными. И смотрели они прямо в душу. В душу, которой у чиновника не было.
Наталья погладила снимок, поднесла его к обескровленным губам, поцеловала долгим материнским поцелуем и положила фото поверх пачек с деньгами.
- Мне не нужны эти деньги, - тихо сказала она. - Отдайте их нуждающимся. Я знаю - у Вас их много. Вы сможете. Для Вас это - мелочь. Но они могут спасти кого-нибудь. Они могут спасти Вас...
Она повернулась и через глаза заглянула в самое нутро его, глянула пронзительно до самого дна, пытаясь прочитать в глазах понимание всего, сказанного ею. Не прочитала. Не нашла. Погасла. Погладила фотографию и сказала:
- Никто не вернет мне моего сыночку. Живите теперь с этим...
Медленно развернулась и тихо вышла из кабинета.
***
Ванечка приснился ему в эту же ночь. Он ничего не говорил. Только смотрел. Глаза его были огромны, во весь потолок его спальни. Они смотрелись черными космическими дырами, в которых гас свет тысячи тысяч планет. Иван Федорович проснулся мокрый от липкого противного пота. Включил свет над прикроватной тумбочкой. Видение исчезло. Он, как был, в трусах, прошел к бару и плеснул себе щедрую порцию неразбавленного терпкого виски. Выпил почти залпом. Попавшая в нутро дорогая жидкость тут же согрела его и ударила в голову. Губернатор налил еще, вернулся в кровать, улегся поудобнее и потягивал напиток, таращась в потолок и ни о чем не думая. Ванечка вернулся. Смотрел на него, лежащего в своей дорогущей кровати, глубоким скорбным взглядом. Иван Федорович не отводил глаз. Медленно, с перерывами, тянул виски и чувствовал, что видение бледнеет, теряет фокус, тает. На дне бокала оставалось совсем немного напитка, когда Ванечка сверху - с потолка или с неба - внятно сказал: "Будет Божий Суд".
- Да пошел ты, - спокойно ответил Иван Федорович, залпом допил оставшееся, выключил свет и повернулся на бок. Через минуту он уже крепко спал...