Стас никогда не был идиотом. Напротив, я считал его человеком ловким и практичным, может быть даже слишком практичным.
Парень вообще неплохо устроился в этой жизни. Или наоборот, сама жизнь неплохо устроила его у себя запазухой.
Прежде всего, ему крупно повезло с родителями. В студенческие годы, а учился он не где-нибудь - в самом МГИМО, Стас с удовольствием проедал и пропивал неслабую зарплату отца, который годами безвыездно сидел по резидентурам в разных европейских странах. Мать тоже не часто беспокоила его своими приездами. Предки свободно обходились командировочными в местной валюте, а сын получал здесь по доверенности их зарплату в наших деревянных.
Так или иначе, он привык жить хорошо, и отвыкать не собирался. Это толкало его на, разного рода, мелкие авантюры, слухи о которых до меня доходили. Однако все сходило с рук благодаря связям отца, который к тому времени, уже вернулся из своих дальних далей и работал начальником одного из отделов нашей любимой Конторы.
И вот Стас звонит мне домой и срывающимся голосом заявляет, что "в абсолютной жопе" и что ему нужна моя помощь.
Признаться, я вообще был удивлен этому звонку. Мы не были слишком дружны. Сказывалась разница в возрасте и социальном положении. Он был женатым перспективным молодым офицером со связями и протекцией, а я - "не пришей кобыле хвост".
Ну "в жопе", и "в жопе", подумаешь, с кем не бывает. Всегда найдется добрый друг семьи, который куда-нибудь позвонит, с кем-нибудь "перетрет", и все дела.
Но когда он, приняв мое молчание за готовность к подвигу юного тимуровца, типа, старушку перевести через дорогу, начал рассказывать, мне тоже сплохело. Я предпочел бы вообще этого всего не слышать.
А дело было в том, что где-то в Грузии, а точней, в Сванетии, какие-то местные Монтеки и Капулетти устроили поножовщину на бытовой почве и Тибальд местного разлива кого-то там "зарезал у фонтана". Теперь этому типу грозил большой срок, а то и вышак.
Но тут, как Санта Клаус, возник наш Стас и обещал все устроить в лучшем виде, вплоть до освобождения в зале суда, подачи белого коня к ступеням Храма правосудия и целования с Фемидой взасос.
Естественно, сам он этого организовать не мог. Зато, у него был некто, знакомый его знакомых, который был вхож в будуар, толи самой богини, толи одной из ее фрейлин, и который, за некоторую сумму, мог эту проблему решить.
"Некоторая сумма" равнялась тридцати пяти тысячам рублей, округленных мудрым Стасом в свою пользу до сорока тысяч. Это была такая куча денег, к отображению которой, калькуляторы советского производства просто не приспособлены конструктивно.
На это бабло можно было приобрести целый автопарк, прожить лет сто не работая, купить две квартиры или спится в течение месяца в окружении актрис цыганского театра "Ромэн".
Монтеки или Капулетти, далее по тексту сокращенно "МК" - "мудаки колхозные", быстро собрали нужную сумму и вручили ее Стасу. Тот благополучно открыжил себе, как он выразился, "комиссионные" в размере пяти "штук", а остальное отдал служителю Фемида, который, естественно, незамедлительно смылся в неизвестном направлении.
Стас остался крайним. Телефон кидалы молчал, знакомые знакомых, как оказалось, все были не в достаточной степени знакомы с ним, чтобы указать, хотябы приблизительно, место нахождения или направление поступательного движения этого человека.
Ко всему прочему, с гор спустились в несметном количестве злые Сваны, и засели в Стасовой четырехкомнатной квартире. Хорошо, что тот успел отправить к родственникам жену и сына.
Горцы сидели в гостиной, подперев тяжелыми крестьянскими кулаками свои небритые подбородки, и ждали. Они ничего не предпринимали, не дрались, не хамили, но просто сказали, что Стасу будет очень плохо, если деньги, собранные, по их выражению "на жизнь" не вернутся. Надо отдать им должное, они не просили процентов за использование или замораживание их капиталов, не ставили "на счетчик". Они просто обещали зарезать.
Особенно напугал Стаса один человек, по имени Сосо (Саша, по-нашему).
- Ты представляешь, - говорил он мне, - это такой зверь... Ты знаешь мой обеденный стол в гостиной? Так он его вместе с бутылками и тарелками с закуской просто взял зубами за край и поднял! (Должен сделать ремарку - напугать Стаса линейными размерами или физической мощью было действительно сложно. Он сам весил сто двадцать килограмм при росте метр девяносто и занимался какими-то восточными "пустыми руками". Кстати, я обратил внимание, чем более пустая у человека голова, тем больше у него стремление к этим "пустым рукам"). Я же из этой истеричной тирады, вынес, что кредиторы, ко всему прочему его же кормили и поили коньяком.
Естественно возник вопрос, почему они вообще дают ему куда-то звонить? На что Стас ответил, что Сваны уверены, что ментам он не пожалуется, потому, что его самого посадят как афериста, а уже там, в тюрьме, ему "сделают абстраган". (Смысл этого термина мне не известен, хотя моя бабушка, родившаяся на Северном Кавказе, тоже его употребляла, причем всегда в сугубо негативном контексте и делала при этом энергичный жест двумя растопыренными в виде латинской буквы "V" пальцами руки в область кадыка). - И вообще, они думают, что чем больше я звоню, то тем скорее найду деньги.
- Помоги, - взмолился Стас. А я с облегчением вспоминал, что у него дисковый телефон без памяти, так что определить мой номер нажатием автонабора они не смогут.
Чем я вообще мог помочь? Каких-то серьезных связей в преступном мире или спецназе ГРУ у меня не было. Да и по понятиям всех нормальных людей, он сам был кругом виноват.
Мне был необходим совет дельного и опытного человека. Я вообще люблю советоваться. Это повышает мою самооценку.
Как назло, мне известно несметное множество умных и опытных людей, а так как было весьма затруднительно выделить кого-нибудь одного из всей этой массы, я стал самоутверждаться за счет всех сразу.
И вот, уже к концу текущего дня, половина Москвы знала, что Стаса держат в качестве заложника какие-то бандиты, что они требуют выкуп, и вообще в наш советский быт вошел "киднепинг". Было также известно, что удерживают несчастного, некие лица из Сванетии, которые "совсем стыд потеряли".
Хочу обратить Ваше внимание на то, что ничего подобного я вообще не говорил. Но перевранная сплетня распространилась с такой скоростью и так трансформировалась, что создалась парадоксальная ситуация. Оказалось, что тот самый зубастый Сосо, который поднимал стол, был видным Сванским криминальным авторитетом, чуть ли не "вором в законе". И вот, кто-то из людей, с которыми советовались те, с которыми, в свою очередь советовался я, зная, о его влиянии в определенных кругах, через третьих лиц нашел его на квартире у Стаса и попросил о помощи.
Вся история была переврана настолько, что Сосо не узнал в "тех негодяях", о которых шла речь, себя и своих людей. Он был разгневан тем, как вели себя "те" "беспредельщики" и пообещал их примерно наказать.
Цените слово криминального авторитета. Оно никогда не бывает брошено на ветер.
Сосо немедленно прогнал Стаса от телефона и стал наводить справки, что творится в его диаспоре в Москве. Оказалось, что творится много чего. В тот момент в заложниках удерживалось три человека, которые тоже должны были денег или кому-то показалось, что они должны.
Для восстановления своего реноме, горский Саша потребовал к себе "на ковер" всех "полевых командиров", которые были в наличии в Столице нашей необъятной Родины. Им учинили допрос, результаты которого так не понравились их предводителю, что про нашего страдальца на некоторое время забыли.
Горцы ушли из квартиры наводить порядок в своих рядах. Это длилось достаточно долго, то есть именно столько, сколько времени заняла продажа квартиры, в которой был прописан Стас и покупки им маленькой двухкомнатной "хрущобы" где-то "у черта на рогах".
Денег, вырученных от продажи его шикарного четырехкомнатного жилища в престижном районе, хватило, чтобы отдать долг. Стас остался жив, воссоединился со своей семьей и приступил к восстановлению положительного сальдо своего пошатнувшегося баланса.
Надо сказать, что случившееся сильно повысило мой авторитет в его глазах. Он стал первым человеком, который уверовал в мои способности разрешать любую конфликтную ситуацию, не отходя от телефона.
Будучи склонным к прожиганию жизни, Стас попробовал и меня приобщить к тому же. Однако, ввиду того, что ту пачку денег, которую я регулярно, по двадцатым числам получал в качестве "пособия по безработице" и которая, только по недоразумению, называлась зарплатой, можно было прожечь сигаретой за пару секунд, он взял все расходы на себя. Это было удобно и лестно, но создавало массу неожиданных сложностей.
Я, тощий и непривычный к алкоголю астеник, быстро пьянел и терял контроль над собой. Стас же, обладая неимоверной статью, весом и железной печенью, пил как лошадь.
Однажды, когда мои мама и бабушка уехали на дачу, а я остался в московской квартире совсем один, этот сукин сын приперся ко мне с тремя поллитровками "Посольской", какими-то закусками в консервных банках и батоном белого хлеба.
"Уговорив" две бутылки и разбив на балконе третью, мы сели около стеклянного журнального столика перекурить. Я курил сигареты "Ява", а Стас достал огромную сигару, кажется кубинскую, и стал изображать из себя колумбийского наркобарона на пленере. Он пускал кольца дыма в потолок, хвалил латиноамериканскую сигарную школу и выеживался, как очень крупный червяк на толстой палке. В конце концов, насладившись своим шикарным видом, а сидел он буквально напротив зеркального серванта, Стас предложил и мне кайфануть экзотическим окурком.
Признаться, я не разу до того не курил сигар. Попробовать хотелось, но меня смущал обслюнявленный кончик сигарного бычка.
Поняв мои сомнения, благородный Стас откусил кончик, и подал мне "освеженный" чинарик. Я взял и сделал большую затяжку.
Стояло лето. Было очень жарко. Я был пьян, как Зюзя. Еще раньше, для охлаждения организма, мы сняли с себя верхнюю одежду и сидели в одних трусах. Стас был в шикарных белых "боксерах". На мне были "семейные" трусы из веселенького ярославского ситчика.
Сигара оказалась такой крепкой и так ударила меня по легким, что я громко и энергично закашлялся. Выброшенная мной через носоглотку и рот струя дыма и воздуха ударила прямо в переполненную окурками и всякой дрянью, большую пепельницу. В результате, все ее содержимое вылетело и рассыпалось по белоснежной поверхности импортных трусов офицера внешней разведки.
Случилась немая сцена. Я не мог говорить, потому что задыхался. Стас просто еще не выбрал нужного матерного ругательства. В результате, он просто смахнул все на пол и, с видом истинного джентльмена, желающего замять "маленький конфуз", предложил позвонить знакомым бабам. "Что-то мы тут в одиночестве засиделись".
Достав блокнот, он стал его листать, цокая языком, делая страшные рожи и почесывая в промежности как вшивый павиан.
Судя по всему, кандидатур было так много, что, не имея сил выбрать, он стал звонить всем подряд. Но "всех подряд" не было. Кто-то уехал на дачу, кто-то на курорт, кто-то просто не отвечал, а если отвечал, то сюсюкал, но приезжать отказывался. Пару раз Стаса просто послали "в баню".
Спустя примерно час, стало очевидно, что баб не будет. Я вздохнул с облегчением. Но неприятности только начинались. Стас задал мне небанальный вопрос, - А где тут можно кому-нибудь набить морду?
Подумав немного, я ответил, что, очевидно это можно сделать в Парке Дружбы возле станции метро "Речной вокзал". Довольный ответом, он быстро оделся. Я тоже, с трудом попадая в штанины, натянул брюки и одел пиджак.
Мы вышли на лестничную площадку, захлопнули дверь и уже нажали кнопку лифта, как вдруг меня "прошибло" - я забыл ключи от квартиры внутри, а значит, попасть назад стало невозможно.
Но моего наставника это не смутило. Он тутже стал звонить соседям и, когда дверь открыли, заявил, что перелезет из их окна на мой балкон.
Увидев огромного пьяного бугая, соседи возражать не решились. Однако завозражал я. Было страшно представить, как эта неловкая туша балансирует на узком карнизе, пробираясь к перилам балкона на шестом этаже.
Мои возражения были встречены с явным недовольством. Меня окатила волна холодного презрения. Изобразив все, что может изобразить пьяная гора мышц, Стас уехал на лифте вниз, оставив меня один на один с моей бедой.
В принципе, я мог бы пойти переночевать к кому-нибудь из друзей, которых в то время много проживало в нашем доме. Их не смутил бы мой непотребный вид и запах перегара, но, внутри квартиры оставалось мое служебное удостоверение, без которого завтра меня не пустили бы на работу. Объясняться с начальством, да еще с бодуна, было выше моих сил. И я принял единственно возможное решение - ехать на дачу за вторым комплектом ключей.
Наверное, правильней было бы пустить Стаса на карниз.
Выйдя на улицу, где уже во всю расцветал вечер, я с удивлением ощутил, что опьянение мое не только не проходит на свежем воздухе, но, напротив, усиливается. При этом, негативных физиологических ощущений это не вызывает, в сторону не ведет, мордой об углы домов не шибает. Однако, образ мысли, если так вообще можно назвать обрывки внутреннего монолога пьяного недоросля, становится узконаправленным и приобретает сильно игривый оттенок.
От моего дома до платформы "Ленинградская" на троллейбусе езды не более пятнадцати минут. Но ехать-то можно по-разному. Билета я, понятно, не покупал, так что при виде всякой более или менее смазливой девчушки, я выходил на ее остановке и пытался узнать "а-а-а к-трый счас час".
Выходил я примерно, раз пять или шесть. Но ни разу не смог внятно произнести этот вопрос. При этом, мое косноязычие меня страшно злило и я даже топал ногами. Девушки принимали меня за пьяного эпилептика и быстрым шагом уходили.
Уже у самого метро "Войковская", я в очередной раз вывалился из общественного транспорта и без лишних слов стал преследовать девицу лет семнадцати, хотя, кто их разберет, которая пошла дворами в район модной высотки, повернутой фасадом очень удачно - в сторону шумных путей железнодорожной линии Москва-Рига и вонючего военного завода.
Девушка казалась очень интеллигентной, элегантной, образованной, сильно очкастой, короче, в моем вкусе (на тот момент).
Я шел за ней долго, минут пятнадцать, на расстоянии десяти метров и громко сопел. Сопел не от страсти и вожделения, а от того что, как всегда, забыл дома носовой платок, а сморкаться в кулак было неловко.
Если Вы спросите, чего я от нее хотел, то получите лаконичный ответ, - "А черт его знает". Просто шел себе, и все. Мне нравилось идти за ней и смотреть, как она переставляет ноги, как шевелятся ее лопатки и двигаются руки. Это завораживало.
Впрочем, если бы меня в тот момент отвлекли на какой-нибудь "кривошипно-шатунный механизм автомобиля ВАЗ в разрезе", как размеренно он двигается в масляной ванне, я, наверное, стал также тупо пялиться на это железяку.
Так мы дошли до самого темного места в ее дворе. Народа не было никого. Только она и я. И тут девушка остановилась резко и повернулась ко мне лицом. Я продолжал двигаться по инерции и подошел совсем близко.
Она как-то затравлено на меня поглядела и сказала, - "Вы знаете, так ведь можно очень сильно напугать". Помедлила немного, повернулась ко мне узкой спиной и пошла к своему подъезду.
Вы знаете...!
Вы знаете, так ведь можно очень быстро протрезветь. Оказывается стыд, он как активированный уголь - вытягивает из человека разное дерьмо, но на другом, субмолекулярном уровне.
Мне стало так стыдно, что голова сразу просветлела, и я вспомнил, что мне надо на дачу.
Но вот, блин, где нахожусь, я не мог понять.
Если я пришел оттуда, куда смотрел мой затылок, то значит, мне надобно идти по линии копчика, но, забирая немного влево, тогда я приду к железнодорожной платформе.
Так я и сделал. И путь мой во мраке был долог и полон опасностей.
Непонятно вообще, почему было так темно. Ведь часы я забыл дома, следовательно, ночь еще не наступила. Тем не менее, свет из окон не помогал ориентироваться во дворах, которые уже потонули во мраке бессовестных туч.
Фонарные столбы были, но лампочек на них не было. Все казалось одинаковым, только в некоторых укромных углах казалось не просто темно, а вообще - "черная дыра", то-есть "дыры".
Проходя мимо одной из таких "черных дыр", я был окликнут приятным по тембру, молодым женским голосом. Потом, из самой темноты невнятно проступили две фигуры, разглядеть которые я не мог.
Одна из них сказала, слегка грассируя, - Простите, пожалуйста, но Вы не могли бы нам помочь?
- Да, да, - прибавил другой молодой и звонкий голос, - Вы нам очень нужны... как мужчина!
Где-то в глубине, да что там "в глубине", на самой поверхности своей подлой души, любой мужик, в тайне ждет такой призыв.
"Вы нам нужны, как мужчина"!
Обратите внимания - не "мне", а аж целым двум "нам". Да и кто их знает, сколько их там, в темноте притаилось. Может, целая волейбольная команда озабоченных девок. Нет, пусть лучше будет сборная по гимнастике. Художественной. Или по фигурному катанию. Подойдет также младшая группа Ансамбля Моисеева, старшая группа Ансамбля "Школьные Годы" и труппа цирковых гимнасток.
Однако, как неизменно, душу терзали смутные сомнения. С чего бы это, вдруг, всегда такая прижимистая по отношению ко мне, Судьба, вдруг делает такой подарок? И где тот пресловутый будуар, обитый красными штофными обоями, с настольной лампой из зеленого стекла на литой ажурной бронзовой ножке? Где серебряное ведерко с охлажденным шампанским? Где гобелены? Черные кошки с красными бусинами на шее, где?
Где евнухи?
Черт! Да при чем здесь евнухи? А кстати, нет ли там пары-тройки "евнухов" с кастетами в глубине двора, между стеной дома и стеной котельной, где даже днем темно и куда ходят писать местные алкаши?
Скольким людям приходила в голову эта мысль, когда они, как я, шли на запах женских духов в темный угол, или плыли брасом на зов Сирен, бросившись, вплавь с корабля Одиссея, или просто делали глупость, повинуясь основному инстинкту всех мужланов.
Но вожделеющая моя плоть, если брать ее всю целиком, даже по зубам не могла получить себе красиво.
Вместо того, чтобы томно отдаться мне при луне и запахе мочи, или сдать своим подельникам по "гопстопу", девицы, а может барышни или мужние жены, подвели меня к массивному предмету, который дурно пахнул, и выглядел тяжелым.
- Вы понимаете, - объяснила картавая, - мы тут с подругой подрабатываем дворниками. Скоро должен прийти мусоровоз и забрать эту урну на колесах. Но в арку машина въехать не сможет - там узко слишком. Так мы должны, к ее приезду, выкатить контейнер из двора на улицу.
- А у нас сил не хватает, - добавила другая, та, что помельче, и со звонким голосом.
Иллюзии - это фокусы судьбы. Все иллюзии должны быть разрушены, как Карфаген, до основанья, а затем... А затем я покатил урну к узкой арке и к просветлению сознания.
На свету девчонки мне понравились. Причем, обе. Но красного будуара они с собой не носили и по подъездам обжиматься были не склонны. Это были вполне интеллигентного вида студентки какого-то ВУЗа, которые на каникулах "зашибали" монету на разные шмотки и экономическую независимость.
Зато у них было три бутылки пива.
Пиво в конце семидесятых годов в Москве ночью - это все равно, что золотой песок в кошачьем туалете в наше время.
Бутылок было ровно три, по одной для каждой из девчонок, и одна, в качестве утешительного приза для того, кому в эту напоенную любовью ночь суждено было испытать глубокое мужское разочарование.
Ах, не мешайте пиво с водкой, не ешьте сливы на ночь, и не злоупотребляйте солеными огурцами после молока.
Урна стала как-то слишком сильно вонять, подкатил к горлу тяжелый ком не переваренного консервного ассортимента, застучала в висках кровь клятвопреступления и братоубийства. Брат пошел на брата.
Только я еще отвалит от веселых дворничих с незаконченным высшим торговым образованием (отсюда и пиво), как из каких-то кустов выполз такой же пьяный как я маргинал и спросил сигарету. Именно спросил, а не попросил. Просят вежливо или небрежно, но при этом допускают возможность получить отказ. Этот изъяснился в том смысле, что я, как-бы несу перед ним отчет, то есть с меня спрос, как за наличие сигарет, так и за их отсутствие.
Иными словами, мой брат из кустов и по алкоголю в крови, суть - кровный брат, исключал возможность отсутствия у меня сигарет, а это значило априори, что в качестве настоящего брата, я должен был выбирать роль или Каина, или Авеля.
Я выбрал первое. Ударив "Авеля" в зубы, я поковылял к платформе Ленинградская Рижской железной дороги.
Брат уполз обратно в кусты, "без слез, без мук, без сожаленья", осознав, что он "не сторож брату своему". Я пожелал ему найти окурок моей сигары.
Неимоверно долго не приходила электричка. На платформе резвились маленькие котята. Это меня немного развлекло. К моменту прихода поезда я их всех усыновил и удочерил. Однако, как оказалось, их было так много, что унести всех сразу я не смог бы. Делать две ездки было нереально, а разлучать семью не хотелось. Тут мне в голову пришла "спасительная мысль", что, кроме всего, у них, наверняка есть папа и мама, а значит, мое опекунство не будет иметь юридической силы. (Обожаю спасительные мысли. Они, как индульгенции, всегда тебя отмажут от ощущения греха. И ты увидишь тысячу поводов, а то и причин, не делать что-то, или наоборот что-то делать, чего делать-то, не стоило бы. Самая блестящая "спасительная мысль" всех времен и народов - "война все спишет". Она для массового пользования. Есть индивидуальные, типа - "я не готов для брака", а значит - "не сделать ли тебе, милочка, аборт?" Или, "я такая тонкая натура" - что переводится - "посуду мыть не стану, разведу срачь и нарожаю сопливых орущих гидроцефалов").
Ну, в общем, я уехал без котят.
В поезде меня тошнило всю дорогу. Причем тошнило активно. В силу этого, примерно до Нахабино, я провел в проеме между тамбурами вагонов. Там была такая удобная дырочка, сквозь которую виднелись мелькающие шпалы.
Потом я сел в вагоне и заснул. Снились котята, давешние девки, начальник отдела и австрийская дубленка с воротником - стоечкой.
Очнулся я оттого, что поезд не ехал больше. Более того, он стоял и не скрипел. Это означало, что его жизненные функции обесточены.
Я вылез на платформу и стал соображать, - "где я?".
Классики русской литературы, на мой взгляд, мыслили узколобо. Им мерещилось три вопроса, до которых, по их мнению, доросло массовое сознание - "Кто виноват? Что делать? И - "С чего начать?".
На самом деле, эти вопросы не более чем вторичная функция осознания окружающей действительности. Первичен вопрос - "Где Я?". Не разобравшись в нем, Вы теряете причинно-следственные связи. (При этом, хорошо, если уже решен базовый вопрос - "Кто Я?").
Место было вроде бы знакомое, но в темноте трудно распознаваемое. Понятно было, что я еще не в Риге, но и не на платформе "Троицкая" тоже.
Я подошел к билетной кассе и спросил, - "Тетенька, а где я?".
Кассирша посмотрела на меня без удивления. (Я же говорил - это типичный вопрос для русского человека.) Она собирала сумку и запирала какие-то замки внутри своей будки.
- Ты в Новом Иерусалиме, сынок.
- А когда поезд на Москву?
- В пять часов утра.
- А сколько сейчас?
- Час ночи.
Я почесал репу, и задал нескромный вопрос, - Скажите, пожалуйста, а в какую сторону Москва?
И это не шокировало старую кассиршу. Она просто ткнула пальцем в ту часть темноты, где было темнее всего. Там начинался лесной массив.
- Правильно, - подумал я, - Там еще река есть.
Кроме всего прочего, человека отличает от животного прихотливое отношение к своей одежде. Я не к тому, что все животные - скоты. Напротив, кошки, например, очень даже чистоплотны. Но одежда животных как-то сама себя обновляет и очищает. В этом смысле, она неисчерпаема. Человеческие же покровы тленны, "рванны" и "грязнны". Последние два неологизма являются терминами, обозначающими свойство человеческих тряпок терять свою потребительную стоимость безвозвратно. Таким образом, если ты вознамерился шмонаться в темноте по кустам, то будь готов переступить границу, отделяющую мир человека от животного мира. Более того, будь готов стать хуже зверя.
Я стал значительно хуже зверя. Сначала мне пришлось долго идти по рельсам. Идти в темноте по сложной поверхности железнодорожного пути опасно. Там в шпалы вбиты железные костыли, а между рельсов насыпан крупный гравий. Так я распрощался с обоими каблуками.
Примерно через час, я дошел до моста через реку.
В принципе, я свободен от разных свойственных Человеку, как виду, фобий. Боюсь я только множества копошащихся муравьев и старых лифтов, которые непонятно как подвешены на фасадах старых же домов в центре Москвы. Они напоминают мне тупые гильотины, готовые упасть на мою голову. Я их обычно обхожу по проезжей части улицы, рискуя попасть под машину.
Но ночной железнодорожный мост меня сильно напугал. Он был как нора неизвестного крупного существа, или как тоннель. На мост я не пошел. Обойдя перила справа, я съехал на заднице по скользким от росы плитам прямо в реку.
Было глубоко и мокро. Тело погрузилось в холод по самый подбородок. От жалости к себе я даже пустил слезу. Все равно никто не увидел. Зря пускал.
Течение сносило в сторону, поэтому, перед тем, как выбраться на берег, я прошел наискосок по дну примерно метров пятьдесят, в то время как ширина реки врядли была более десяти-пятнадцати.
Оказавшись на суше, я был уже совершенно дезориентирован, и стал ломить напропалую через кусты и крапиву.
Много раз я падал и царапал лицо и руки. На мокрую одежду охотно липла всякая дрянь.
В последствии, неоднократно, на основании своих реминисценций, пытался я восстановить этот маршрут. Но ничего не получалось. Не совпадал хронометраж моего сохранившегося ощущения мелькания пространства с реальной скоростью перемещения человека по реальной местности.
Я вырос в тех краях, но блуждать мог в ту ночь и там, и в другой области, и в другой стране, и на другой планете и, даже, в другом измерении. Все было не так.
Наконец на моем пути возник какой-то поселок. Там могли жить как Люди, так, к примеру, и Гоблины, и Орки, а может даже и Хоббиты. Окна были темны. Никто не выходил помочиться с крыльца. И, слава Богу.
Зато было множество собак. Эти злобные твари целый час гоняли меня по улицам, выгоняя из своего пространства. Да я и сам бы ушел, без скандала, но не знал, где простираются границы охраняемого ими Мира.
Наконец, когда собаки отвязались, порвав на мне все, что еще оставалось от штанов, я, вдруг понял, что стою на окраине своего дачного поселка и вполне понимаю, куда следует идти.
Минут десять потребовалось, чтобы уже стоять на своем деревянном крыльце. С права от крыльца рос огромный куст жасмина. Он цвел обильно и источал запах счастья. Мокрые ветви согнулись и мешали подойти к двери. Я подлез под них и постучал в дверь. Потом постучал еще раз. Вышла мама.
Моя мать, Царствие ей Небесное, человек, которого я никогда не знал по-настоящему. Только спустя много лет после ее смерти мне постепенно становились понятны некоторые ее поступки и мысли. Однако, я ее всегда любил и продолжаю любить. Она для меня, очевидно, то, что загоняется в подкорок, как болезненное впечатление детства. Просто я слишком часто с ней прощался.
В общем, не будем об этом.
Увидев меня, она сначала остолбенела, потов вскрикнула, но, разглядев, что я виновато улыбаюсь, а видимых телесных повреждений на мне нет, стала громко ржать. Применительно к женщине, тем более к маме, термин "ржать" звучит неуместно. Однако именно он наиболее точно отражает тот фонтан звуков, которые она выбросила в мою сторону.
Маму вообще, почему-то веселило, когда я был с похмелья. Наверное, это какое-то психологическое извращение. Однако она всегда сильно смеялась. Наверное, чтобы понять почему, нужно было видеть себя со стороны. Например, лично меня вид нетрезвого или похмельного мужчины никогда не веселил.
Совсем другое дело, нетрезвая женщина. Ее взгляд становится блудливо блуждающим и ... Впрочем, я отвлекся. О бабах потом.
Я рассказал маме ситуацию "в общем". Ее, кажется, больше беспокоило состояние квартиры, чем то, как я попаду на работу. Тем не менее, она нашла мне чистую (просто целую) одежду и вызвалась поехать со мной домой на первой электричке.
Ложиться спать уже не было никакого смысла. Это только дураки считают, что прикорнуть часок неплохо. Очень даже плохо. Лучше перетерпеть сон, чем потом его рвать на части.
Когда мы попали в квартиру, я испытал шок от увиденного. Не говоря уже о том, что мне наговорила мама. Кстати, она не поверила, что такой свинарник мы ухитрились устроить всего вдвоем.
- С вами были какие-нибудь шлюхи, - предположила она.
Я не стал разубеждать, тем более, что против шлюх она ничего не имела. Она имела массу всего против прожженного ковра, мусора из пепельницы, рассыпанного по полу и обивке кресел, против липких пятен на поверхности всей мебели, против осколков стекла от водочной бутылки, таких крупных, что в некоторых еще плескалась вонючая жидкость.
Но долго злится она не умела. Просто стала все убирать. А я переоделся и поехал на работу.
Моя работа формально начиналась уже в нескольких кварталах от дома. Там, недалеко от станции метро Речной Вокзал, была устроена остановка наших служебных автобусов, которые грузили сотрудников в свое нутро и отвозили в Ясенево, где был главный офис ПГУ (Внешней разведки КГБ).
Очень удобно - сел в автобус, и ты уже на работе. Можно сразу же начинать спать. Сон в едущем автобусе очень калориен, не знаю почему. Наверное, потому что легонько качает. Зимой, когда гололед, мы, случалось, по три часа ехали на работу. Так за это время можно было просто классно выспаться.
Я сел в автобус и сразу же вырубился. Затем, когда приехали, долго не мог понять "где я?", второй раз за эти сутки.
Придя в отдел, несмотря на то, что дома долго чистил зубы, чтобы отбить запах перегара, я был встречен одобрительными замечаниями "старших мальчиков", которые в курилке сплетничали про баб. С утра это была любимая тема. Стас тоже был там и, как не в чем не бывало, пожал мне руку. (Да, собственно, ничего и не произошло).
На работе я не курил. Дело в том, что мы с одним парнем, заключили пари на ящик коньяка, что бросим курить. И вот, теперь друг друга ловили с сигаретой. Пока безуспешно. (Кстати, на ящик коньяка у меня денег точно не было).
Все курили, я грыз ногти, как вдруг появился мой Начальник отделения и сунул мне в нос свой кулак. Кулак был вовсе не страшный. Совсем не такой, как у Стаса, или даже у меня самого. Рука моего начальника была маленькой и очень аристократичной.
Тем не менее, мне это не понравилось. Кроме того, когда нечто располагается возле самого Вашего носа, то разглядеть это бывает трудно. Не даром говорят - "большое видится на расстоянии".
А большое там действительно было. Именно - это был большой ключ от моего сейфа, который я вчера, забыл сдать дежурному по отделу. Если учесть, что в сейфе находились "секретные" и "совершенно секретные" документы, то просто так оставить ключ на столе (или где я там его оставил) было серьезным нарушением.
Шеф, педант и очень приличный человек, негодовал. Мне было и страшновато, и очень неловко перед ним, ведь рапорт придется писать не только мне, на его имя, но и ему - на имя Начальника отдела. То-есть, ему тоже "вдуют по самые помидоры" по моей вине.
Написав косноязычную объяснительную записку, я приступил к работе, которая состояла, из прочтением разных, иногда очень интересных бумажек и написания других, еще более интересных. Работа мне нравилась и казалась творческой. (Это был счастливый период в моей жизни, когда любая деятельность казалась интересной. Я, наверное, даже сортиры бы мыл с улыбкой на лице).
Этот длинный день, который начался еще вчера, продолжался уже более тридцати часов. Сколько еще ему было суждено продлиться?
К полудню меня окончательно сморило. На этот случай, в отделе была предусмотрена комната, совершенно пустая, но с большим количеством стульев. Если с человеком случалась беда, а, надо сказать, это происходило регулярно, там можно было отлежаться и даже выспаться.
Не надо думать, что комната отдыха была предусмотрена уставом несения службы в нашем подразделении. Это - творчество народных масс.
Я повесил пиджак на спинку стула, снял галстук и пошел за ключом от "вытрезвителя".
Однако, дойти до заветных стульев не было суждено. Проходя мимо курилки, где всегда толпился народ, я увидел, как мне делают многозначительные жесты руками и что-то шепчут со шкодливыми рожами несколько ребят из нашего отдела. Подойдя ближе, я узнал, что парень, с которым я поспорил на ящик коньяка, втихаря курит в сортире, запершись в одной из кабинок. Я не усомнился в достоверности информации, так как эти халявщики рассчитывали на часть выигранного мной коньяка в качестве премии за наводку.
Я не был в восторге от перспективы ловить кого-то по сортирам, но спор есть спор. Сопровождаемый группой болельщиков, я прокрался в мужской туалет и отчетливо почувствовал запах табачного дыма, а затем и увидел сам дым, поднимавшийся над одной из кабинок. Тогда я зашел в соседнюю, встал тихонько на унитаз, перегнулся через стенку кабинки, туда, где сидел мой соперник и страшным голосом заорал, - "По-па-лся-а-а-а!"
В кабинке действительно курили. Но это был совершенно другой человек. На стульчаке сидел удобно устроившись и подстелив под задницу полоски из газет очень старый и очень больной, наш Заместитель начальника Управления по кадрам.
Услышав мой вопль у себя над головой, старик дернулся и свалился с унитаза. Сцена была отвратительная. Идиоты, которые меня сопровождали, гоготали, как могут гоготать только молодые здоровые чекисты, прошедшие все возможные медицинские комиссии и специальную подготовку по курсу нахальства и цинизма. Им было наплевать, что рядом от сердечного приступа, может быть, умирал человек.
Однако, я недооценил подготовку и самого старого кадровика. Мгновение спустя, в кабинке послышалась возня, шуршание бумаги, шум спускаемой воды.
Я бросился бежать из туалета. На мое счастье, стукачей среди нас не было. Кроме того, я вообще зря опасался. Убить криком человека, прослужившего всю войну в разведке просто невозможно. Кроме того, даже если бы он узнал, кто над ним так подшутил, он не стал бы мстить. Не потому, что был добр как собака породы Сен-Бернар, а потому, что его представление о юморе вполне соответствовали тому, что проделали с ним его младшие коллеги. Полковник был "простым солдатом"
Сон как рукой сняло. Я вернулся в свою комнату и продолжил работать с бумагами, периодически звоня по телефону в разные отделы по внутренней связи, уточняя какие-то детали и формируя текст справки.
Так прошли оставшиеся рабочие часы. Народ стал собираться домой, прятать бумаги, запирать и опечатывать сейфы.
И тут я вспомнил, что на сегодняшний вечер, и как только мог забыть, я приглашен на день рождения к одной нашей сотруднице. Она вообще почти пол отдела пригласила, зная, впрочем, что реально придут человек не более десяти.
Ей исполнялось двадцать пять лет. Она уже была замужем за офицером из другого управления и у нее была замечательная трехлетняя дочь. Это вообще была прекрасная семья, и я мечтал, что, когда-нибудь, у меня будет такая же.
Купить подарок я уже не успевал. Оставалось только надеяться на то, что смогу найти хорошие цветы. Я размышлял об этом, шагая по направлению к остановке служебных автобусов, которые как привозили нас на работу, так и отвозили обратно к конечным станциям всех московских линий метрополитена.
Однако, дойдя до большой площади, уставленной автобусами, которых было сотни две, я вдруг с ужасом подумал, что, кажется, опять забыл сдать ключ от сейфа. Согласитесь, что если первый раз мой поступок мог быть истолкован как случайная оплошность "молодого сотрудника, который еше не полной мере усвоил навыки бдительности и конспирации", то второй раз за два дня это уже выглядело вызовом "устоям чекистского сообщества". Уволили бы ко всем чертям. Да я бы и сам себя уволил за такое раздолбайство. Документы с грифом "совершенно секретно", которые лежали в моем сейфе, могли стоить жизни многим людям, так как содержали данные на агентуру, контакты разведчиков-нелегалов и еще бог знает что.
Я помчался назад в отдел, но, к своему удивлению, обнаружил запертый и опечатанный сейф, и свою роспись в журнале сдачи ключей. Уже начал сказываться недосып. Память отказывала. Это даже импонировало, как если бы мне сказали, что у меня мигрень, подагра, гастрит или что-нибудь еще с таким же красивым названием. Ведь в юном возрасте название болезни пробуешь "на вкус" не понимая ее разрушительного действия. Еще шикарнее было бы быть раненым, скажем, в плечо, левое. Я воображал, что временная амнезия вызвана переутомлением, от трудных будней аналитика разведки.
Пока я наслаждался своей жертвенностью, мой автобус ушел. Следующий отходил только через час. К счастью, один знакомый на своей машине подвез меня на Ленинский проспект, где жила "новорожденная".
Я стал метаться в поисках цветов. Но цветов не было. Более того, не было ничего похожего на подарок, пусть даже неловкий, неуместный, по-мужски бестолковый. (Это даже стильно, преподносить глупые мужские подарки). Однако, отсутствовали даже предметы, которые можно было бы представить в качестве "вещи, полезной для хозяйства". Не было вообще ничего.
Моя метущаяся душа болталась вдоль проспекта, в достатке укомплектованного магазинами. Периодически я отклонялся в переулки, где тоже были магазины. Но все винные отделы были закрыты, так-что даже непритязательный пузырь "Столичной" был мне недоступен. Тогда я заскочил в аптеку и купил большой рулон марли. Это был жест отчаяния, но прийти с пустыми руками было просто невозможно.
Вообще, мне пришло в голову превратить весь процесс дарения в шутку. Так ведь можно впарить что угодно. Марлю, к примеру, можно вручить со словами - "будешь летом компоты процеживать". (Хотя, кажется, компоты не процеживают.) Ну не компоты, так наливки.
Можно было купить много йода, и презентовать со словами - "это тебе для щитовидной железы" или "от щитовидной железы". Я подумал, не подарить ли еще и упаковку презервативов, все-таки женатые люди. Наверное, пригодились бы, но раздумал. Вообще, как-то неловко было спрашивать у молоденькой провизорши презервативы. Еще подумала бы чего.
Кроме того, в аптеке оказалось множество прикольных вещей, которые можно было бы подарить. Судно, например, ортопедические стельки, дефицитная вата, мой любимый цитрамон, клизмы разные, резиновые трубочки. Но я уже купил много марли.
Рулон был такой огромный, что возникла мысль обмотаться им с ног до головы, превратившись в ходячую мумию фараона Тутанхамона. Таким образом, подарок сопровождался бы еще и веселым розыгрышем. Но, зная новорожденную, я не был уверен, что она не грохнется в коридоре, увидев меня в таком виде. Человек она была впечатлительный и могла просто сильно испугаться.
Однако, все мои сомнения были развеяны, когда позвонив в дверь, я был встречен развеселой толпой гостей, которые уже, как минимум, часа два "квасили" и поэтому вообще не зафиксировались на моем подношении.
Мне кажется, что я был даже не узнан. Зато, появление некоего одушевленного объекта, который, во-первых, был в принципе способен пить водку, во-вторых, "опоздамши", сильно возбудило толпу гуляк. Мне сейчасже налили в большую кружку армейского образца "штрафную" дозу огненной воды, и я под крики "пей до дна, пей до дна", залпом проглотил изрядную дозу смеси Менделеева, и тутже ее усвоил.
Эффект был сногсшибательный. Я упал на стул и отключи на неопределенный отрезок времени.
Потом я всплыл в реальности и сначала смутно, а затем и все более отчетливо, стал различать прямо напротив себя - через стол, милое, ну просто милейшее, лицо юной девы с длинными светлыми прямыми волосами и серыми круглыми глазами, которые смотрели на меня с необидной насмешкой.
- Ты кто? - я конкретно перешел к делу. Быть галантным и утонченным просто не было сил. Вообще состояние было каким-то промежуточным - между желанием проблеваться и целовать ей руки, а может даже и ноги. Безобразное, в общем, было состояние.
- Меня зовут Олеся. Я младшая сестра Лены. То-есть мы - сводные сестры. А завтра я уезжаю домой, в Витебск. (Зачем она сказала про Витебск? Зачем она вообще что-то говорила? У нее был такой голос, что мне стало совсем плохо от восторга).
Я встал из-за стола и пошел писать. Это здорово помогает от перепоя, при наличии здоровой печени и почек.
Вернувшись, я обнаружил, что основная масса гостей уже столпилась у дверей и намыливается отчаливать по домам.
Кроме того, откуда-то с продавленного дивана из недр квартиры воздвигся во всей своей исполинской мощи совершенно пьяный и очень опасный во-хмелю Стас. Естественно, провожать его домой выпало мне.
Шли вторые сутки моего болезненного бодрствования. Поперек здоровья пролегла глубокая как Гранд Каньон, трещина, которую нечем было заполнить, кроме скрежета зубовного и последней рюмки водки - "на посошок".
Потом я долго и бестолково ловил такси. Все меня пугались. Еще больше пугались Стаса, особенно когда он останавливал машины на ходу, ловя их за ручки дверей, зеркала заднего вида, бамперы и оленей на капотах Волг.
Наконец, нам удалось, при содействии Стасовой жены, Наташки, похожей в ночи на валютную проститутку, задержать машину с двумя грузинами, которые за сумасшедшие деньги привезли нас, не помню куда, но домой к сопровождаемым мной лицам.
Речи о моем возвращении в мой дом не могло идти, так как ничего уже не ходило, а на такси денег не было.
Было принять решение оставить меня в однокомнатной квартире Стаса и постелить на раскладушке посередине комнаты между двуспальной кроватью хозяев и детской кроваткой их маленькой дочки.
Но тут Стас вышел из состояния ступора и его генетическая память подсказала ему надлежащую линию поведения, достойную его ханских кровей.
- Ханум, - рявкнул он Наташке, - это мой друг, и ты будешь спать с ним.
В принципе, в не имел ничего против того, чтобы спать с Наташкой. Правда она была старовата для меня. Ей было уже двадцать пять. Но дамочка была фигуристая и гладкая на вид.
Однако, Наташка стала активно возражать. Я тоже ясно осознавал, что ждет меня завтра, а точней, сегодня утром, когда Стас проспится и обнаружит меня в постели со своей "Ханум". Также не радовала перспектива спать втроем.
Мои возражения в расчет не принимались. Просто он решил, что я кокетничаю и простил мне мои интеллигентские рефлексии. Зато жену он попытался вразумить ударом кулака, причем один раз, и видимо сразу насмерть.
Желая предотвратить смертоубийство, я вцепился в его запястье и попытался замедлить движение мощной карающей десницы. Однако, разница в весовых категориях оказалась слишком значительной.
Наташку он, правда, ударить не смог, зато я минут десять летал по комнате, прочерчивая ногами траектории вдоль развешанных по стенам дешевых литографий. Со стороны это было похоже на то, как если бы кто-то размахивал флагом в замкнутом пространстве.
В конце концов, Стас угомонился, сник, сразу забыв о возмездии, повалился на кровать и заснул. Мы сняли с него костюм и с трудом закатили поближе к стене.
Наташка пошла в душ, а когда вернулась в коротеньком халатике, я даже пожалел, что не согласился на предложение Стаса.
Однако, мне было постелено на раскладушке и перспектива быть убитым поутру после ночи любви с чужой женой, осталась не реализованной.
Я лежал и смотрел в угол комнаты. В тот угол наискосок от окна, где сходятся две стены и потолок. Эти углы всегда казались мне необычными. Я будто ждал от них каких-то знаков или видений. Будто из такого угла должно было посмотреть на меня чье-то лицо и послать мне весть движением бровей, улыбкой или многозначительной гримасой. Но нет, не было лица и не было улыбок. Была пыль и паутина на куске лепнины прошлого столетия в виде завитка стебля лотоса.
Я повернулся на левый бок. Прямо напротив меня спала маленькая девочка. В полумраке ее лицо напоминало фарфоровое личико старинной коллекционной французской куклы. Из-под одеяла выглядывала маленькая ножка с круглой и розовой пяткой. Мне захотелось дотронутся до этой маленькой ножки. Так хочется погладить щенка или котенка. В людях заложено это инстинктивное желание прикосновения к чистому и нежному. Вроде как самому через это прикосновение отмыться.
Я протянул руку и провел указательным пальцем по крошечной пятке. Она была немного больше носа крупной собаки и на ощупь почти такая же. Даже влажная немного. Видимо под одеялом было жарко.
И тут ребенок открыл глаза и посмотрел на меня в упор. Взгляд был пристальный, но лишенный смысла. Так смотрят сны и мультики. Для нее я был продолжением сна. Наверное, добрым продолжением, потому что она мне вдруг улыбнулась.
Я давно заметил, что с возрастом улыбки женщин почти не меняются. То-есть, конечно, жизненный опыт придает им дополнительные завитки и выкрутасы. Появляются мимические морщины. Но та базовая часть улыбки, на которую все эти витийства набрасываются как тонкий флер макияжа, остается неизменной и у маленьких девочек и у старушек, если те вообще улыбаются.
Когда-нибудь кто-нибудь, лет, эдак, через двадцать будет также смотреть на ее улыбку сквозь пелену утреннего мрака и, наверное, поцелует ее в сонное ухо, слегка намятое подушкой. Но это буду не я. Я тогда буду уже старый сорокалетний мужчина с геморроем и одышкой, и у меня, возможно, тоже будет такая внучка, и мне противна будет даже мысль, что кто-то станет целовать ее в ушко еще лет через двадцать, когда меня, наверное, вообще не станет.
От такого сложного логического построения мне стало грустно и захотелось плакать. Я даже зашмыгал носом, но не заплакал, потому что вспомнил, что скоро уже надо вставать.
Был выходной день, и на работу идти было не нужно, но я заранее наметил себе подъем на шесть утра. В принципе, время было выбрано совершенно произвольно, но я - человек настроя (не настроения, а именно настроя), то-есть, если на что-то настроился, то странное суеверие заставляет исполнять.
На тот день у меня было намечено набить лицо одному человеку. Человека звали Артур. В принципе, это был приличный парень, очкастый и вполне удобоваримый. Но даже хорошие люди иногда совершают плохие поступки. (Это я по себе знаю).
В нашей компании была одна девчонка. Ее звали Валентина, Валька.
Валька была замужем за взрослым мужчиной, хотя самой только что исполнилось двадцать. Муж был ревнивый и скорый на расправу.
Мы с Валькой дружили. Вообще, прикольно дружить с красивой замужней женщиной. Она раздувается от гордости, что уже совсем взрослая, разные советы мудрые дает. А сама - дура-дурой. Ну конечно в хорошем смысле слова.
Валька была одновременно умной женщиной и милой дурочкой. В женских особях это часто сочетается. С ней было приятно болтать на разные темы, да и вообще просто приятно ходить рядом. Мужики оборачивались.
Так вот, этот самый Артур распустил слух, что у нас с Валькой роман со всеми продолжениям и ответвлениями. Слухи дошли до ее мужа, и тот поставил моей подружке под глазом фингал.
На следующий день Валька меня нашла и очень злобно набросилась с упреками и "заведомо ложными инсинуациями". Она почему-то решила, что я сам, "для поднятия своего социального статуса", всем врал про нашу "связь". (Меня тогда переколбасило от слова "связь". Оно прозвучало как термин собаководов - "вязка"). Еще она сказала, "чтобы я больше к ней вообще не подходил".
Я стал допытываться у приятелей, кто пустил сплетню. Оказалось что это выдумка Артура. Трудно сказать, зачем он это сделал. Да я и не интересовался причинами. Меня волновало только следствие.
По правде, мне не было жалко Вальку. На месте ее мужа я бы ей вообще оба глаза подбил, даже если бы имел только "смутные сомнения".
Вообще, на мой взгляд, приличная женщина не должна давать повод для подобных слухов. Меня также удивляло, почему Валькин муж не "навалял" и мне заодно. Кстати, он был здоровенный бугай.
Возможно, мне просто хотелось самоутвердится за чужой счет. Иными словами, я планировал съездить в город Жуковский, где жил Артур, и привезти его насильно домой к Вальке. Чтобы он публично извинился перед ней и ее супругом, а заодно и дал "официальное опровержение".
Выйдя от Стаса, который еще спал, я направился в Жуковский на электричке. Артура я разбудил в восемь утра. Он был в квартире один. Его предки уехали на дачу. (Меня всегда удивляло, зачем жителям Подмосковья нужны дачи).
Увидев меня, Артур сначала удивился, потом обрадовался, а потом забеспокоился. Стекла его очков запотели, а щека задергалась от нервного тика.
Я схватил Артура за ухо и потащил из квартиры. Он едва успел захлопнуть дверь. Только на улице я заметил, что парень вышел из дома в домашних тапочках. Но времени на переобувание не было. Кроме того, как мне показалось, вид Артура в тапочках заставит Вальку и ее дурака-мужа более остро прочувствовать ситуацию.
Так он и пропутешествовал безропотно до Перово в домашних шлепанцах, вызывая недоумение у пассажиров сначала пригородной электрички, а затем и московского метрополитена.
Позвонив в Валькину квартиру, я долго ждал, когда откроется дверь, и я заставлю Артура объяснить ситуацию. После этого, я рассчитывал на благодарное мужское рукопожатие и чай на кухне.
Дверь, наконец, открылась. На пороге стоял здоровый тридцатилетний дядька в тренировочных штанах и с голым торсом. Увидев нас с Артуром, он не слова не говоря быстрым движением выкинул вперед правую руку и врезал мне по зубам. После этого дверь захлопнулась.
Что, и это все? А поцеловать?
Я выплюнул выбитый зуб, пошатал пальцем те, что остались на месте, но были нестабильны, и зажал разбитую губу почти чистым носовым платком. И только после этого до моего сознания дошел звук, совершенно противоположный по сути своей всему тому, что творилось в моей сметенной душе. Это смеялся Артур. Он смеялся и дергался, как холодец на стиральной машине. Разве что штаны не намочил от радости.
В его смехе не было злорадства или мстительности. Видимо ему было искренне смешно.
Сначала мне сильно захотелось тоже выбить ему зуб. Но, глядя, как он радуется, я сам стал ржать. При этом, через щелочку на месте утраченного зубы вырывался звук "с-с-с-с-с-с-с".
- Ну, ты, бля, Дон-Кихот, - ржал Артур.
- Ну, ты, и сука, Артур, - гоготал я.
Мы вышли из дома и стали искать, где бы нам водки испить. В магазинах еще не продавали.
На стоянке такси у ханыг сторговались за две цены. Выпили. Зажрали, как водится, плавленым сырком. Закурили.
По-кайфу!
- Ты чего врал, то про нас с Валькой?
- А черт его знает. Выходит, не зря врал.
- Ну ты и гад! Я зуба лишился, а ты - не зря...
- Ты не зуба лишился. Ты иллюзий лишился. А зуб новый вырастет.
- Как это?
- Какалом к верху.
- Ты чегой-то осмелел, очкастый.
- Да ладно сраться. Давай еще остограмимся.
- Давай.
Выпили еще. Потом вообще допили.
На голодный желудок водочный кайф хороший, прозрачный, как глоток морозного воздуха у монастырских ворот под колокольный звон.
Я стрельнул у Артура двушку. Из телефонной будки позвонил давешней имениннице Лене. Узнать что да как. Дома ли сестра.
Оказалось, что Олеся с утра уехала в Витебск. Как я забыл? Ведь она вчера мне говорила.
Я порылся в кармане. Денег было мало. Слишком мало.
- Слушая, Артур, - сказал я, - одолжи двадцать пять рублей.
- А нафига тебе?
- Да съездить тут надо кое-куда.
- Когда вернешь?
- В понедельник. Зуб даю.
- Это какой зуб? Тот, который на лестнице остался?
- Не-а. Вот бери соседний. Он тоже с серебряной пломбой.