Наконец-то! Гром грянул! Рад сообщить тебе, мой добрый друг, что тот гнусный нарыв, который все последние годы зрел в самом сердце Империи, в Великой и Вечной Роме, лопнул, забрызгав кровью и гноем всех, кому не повезло оказаться рядом. Ты как-то по весне писал мне о скале, падение которой в море вызывает опасную волну. Так вот, эта скала упала. Огромная скала по имени Элий Лукий Сеян рухнула в одночасье, и волна от её падения смыла уже многих и многих. А скольких смоет ещё! Ты, скорее всего, уже знаешь о случившемся - слухи о подобных событиях распространяются удивительно быстро. Уж не птицы ли разносят их на своих крыльях? Однако, думаю, подробности тебе вряд ли известны, их и в Роме-то знают немногие, так что расскажу тебе сейчас всё, что знаю сам.
Как становится очевидным теперь, свой смертельный удар Тиберий готовил уже давно. Именно этим объясняется ряд поступков Кесаря, которые прежде многим (да что там говорить, и мне самому!) казались нелогичными, а порой и смешными. Ведь кто только не потешался над высочайшим эдиктом, предписывающим ношение мечей и регулярные упражнения с оружием вигилам - этим доблестным пожарным и бессонным хранителям нашего ночного покоя. Никто не принимал вигилов всерьёз. Во всяком случае, как реальную военную силу. А ведь именно они в решающий момент стали той гирей, которая склонила чашу весов в пользу Кесаря. Теперь-то, конечно, всем стала понятна та хитрая игра, которую исподволь вёл старый лис Тиберий. Теперь все одобрительно цокают языками и многозначительно трясут головой. Мол, мы изначально всё понимали и видели. Да никто ничего не понимал! Смею тебя в этом заверить, мой дорогой Агриппа. Никто и ничего! А Тиберий всё рассчитал верно. Девяти преторианским когортам Сеяна - почившим на лаврах, распустившимся и разленившимся от праздной столичной жизни, он противопоставил 7 когорт вигилов - преданных ему всем сердцем и готовых биться за своего благодетеля насмерть. И случись им сойтись в реальном бою, то я бы, пожалуй, сделал ставку именно на вигилов. А ведь ещё не следует забывать и о трёх Городских когортах под командованием старого друга Тиберия, хорошо тебе известного Лукия Пизона. Да-да, старик ещё жив, хотя и пьёт так же беспробудно, как и раньше, в пору твоего пребывания в Роме. Так что: 9 против 10 - даже чисто арифметически в столице перевес был на стороне Кесаря.
В свете последних событий становятся понятны и многие другие, казавшиеся ранее труднообъяснимыми, поступки и решения Тиберия. Получается, что и Лукия Аррунтия, и Лукия Ламия Кесарь держал подле себя в Роме и не отпускал их в свои провинции вполне сознательно, а не исходя из своей стариковской блажи. Он просто не был уверен в их лояльности. Тиберий, скорее всего, рассуждал так: уж лучше пусть легионы в Испании и в Сирии остаются вовсе без командования, чем под командованием человека, способного в критической момент переметнуться в стан врага.
Понятно, чего всё это время ждал Тиберий. Он копил силы и готовился.
Понятно, чего всё это время ждал Сеян. Он ждал обещанного ему Кесарем трибунства. Он ждал обещанного ему Кесарем родства. То есть он не хотел рисковать и ждал, когда власть сама упадёт ему в руки. А Тиберий умело подыгрывал ему, осыпая своего "любимца" всё новыми и новыми почестями, не скупясь на обещания и даже поспешно (ещё и месяца не прошло со дня смерти её мужа, несчастного Нерона Германика!) обручив с ним свою внучку Юлию.
Оба соперника ждали и готовились. Оба плели интриги и тайно собирали сторонников. Но старый лис обхитрил молодого. Тиберий нанёс удар первым, и этот удар оказался смертельным!
Если бы Сеян не был столь самонадеян, он бы, скорее всего, смог предугадать несчастливое для себя развитие событий. Ведь знаки были и знаки отчётливые.
Первым отголоском грома, первым предвестником бури был, пожалуй, майский отказ Кесаря от своего консульства, мотивированный якобы трогательной заботой об ожидающих своей очереди консулах-суффектах. Я писал тебе об этом. Все тоже тогда сочли этот поступок Тиберия его очередной старческой блажью. А старик на самом деле этим, наверняка заранее тщательно продуманным, шагом, во-первых, лишил консульской власти Сеяна, вынужденного повторить поступок Кесаря, а во-вторых, вывел в консулы своего бывшего квестора Публия Меммия Регула (да-да, того самого - Регула Везунчика! наверняка, ты помнишь этого лопоухого шалопая!), преданного своему царственному покровителю до мозга костей и в итоге ставшего, по сути, судьёй и палачом Сеяна.
Второй раз гром прогремел для Сеяна в сентябре, когда из Германии, якобы на Великие игры, приехали Лукий Апроний со своим зятем Гетуликом. Оба германских проконсула покрутившись для виду пару дней в Роме и - что характерно! - не найдя времени встретиться с префектом претория, отправились к Тиберию на Капрею, откуда буквально через день спешно отбыли обратно к своим легионам. Это был знак! Верный знак. Знак того, что на главную ударную мощь всей имперской армии, на 8 германских легионов, Сеяну надеяться отныне нечего.
Был и ещё один знак. Последний. Собственно, это уже был не знак. Это уже было начало самого действа. На следующий день после октябрьских Эквиррий пилус-приорам преторианских когорт поступило высочайшее распоряжение о подготовке всего тяжёлого вооружения и походного снаряжения к Армилустрию. Что означало изъятие его из казарм и сосредоточение на складах вблизи Марсова Поля. Сеяна должно было насторожить хотя бы то, что никогда ранее, в прежние годы, ничего подобного не делалось - в день Армилустрий когорты выходили на Марсово Поле со всеми своими значками и вооружением. Но наш префект претория, похоже, и этот приказ Кесаря счёл очередной его прихотью.
В течение двух последующих дней высочайшее распоряжение было безусловно исполнено, преторианцы остались лишь при своих мечах (а когорты с IV по IX - даже без щитов!). И день накануне Армилустрий стал для Сеяна последним.
Ночью от Тиберия в Рому прибыл Макрон, имевший при себе секретное письмо Кесаря. В этом письме излагались подробные инструкции по устранению Сеяна и приказ Тиберия о назначении Макрона вместо Сеяна префектом претория. Тогда же, ночью, Макрон посетил Меммия Регула и префекта вигилов Грекиния Лакона и ознакомил их с содержанием письма.
Утром Макрон навестил Сеяна и сообщил ему, что он привёз от Тиберия послание Сенату, в котором Кесарь оповещает сенаторов о даровании Сеяну трибунских полномочий. Обрадованный Сеян поспешил на Палатинум, где в Храме Аполлона его уже ожидали экстренно созванные Меммием Регулом сенаторы.
Едва Сеян вошёл в здание, Макрон предъявил преторианской охране свои полномочия и приказал им сняться с постов и следовать в казармы. Те, недоумевая, повиновались. После чего Макрон приказал Лакону оцепить Храм вигилами, а сам, передав письмо Тиберия Регулу, спешно отправился на Ивовый холм, в лагерь преторианцев, с целью предотвратить возможный бунт. Там, собрав преторианских трибунов, он известил их о своём назначении, потребовал строгого соблюдения дисциплины и пообещал всем гвардейцам щедрый донатив - по 1000 денариев каждому.
Тем временем в Сенате Меммий Регул огласил послание Тиберия сенаторам. В письме Кесарь, ссылаясь на якобы полученные от моей матери сведения, уведомлял сенаторов о заговоре. Что любопытно, Тиберий напрямую обвинил в подготовке заговора только Лукия Сея Туберона и Косса Лентула Младшего. Сеяна же Кесарь упрекнул лишь в "опасном попустительстве", тем не менее попросив сенаторов заключить низложенного префекта претория под стражу. То есть Тиберий осторожничал даже тут. Не выдвигая против Сеяна прямых обвинений, он оставлял себе путь для отступления на случай возникновения непредвиденных обстоятельств. Однако всё прошло как по маслу. Регул спросил у сенаторов: заслуживает ли Сеян заключения в тюрьму? Кто-то из Аррунтиев, кажется Лукий Скрибониан, ответил утвердительно, и Грекиний Лакон тут же взял ошеломлённого Сеяна под стражу и в сопровождении Регула и других магистратов сопроводил его в Туллианум.
Весть об аресте Сеяна разлетелась по городу с быстротой молнии. Вопреки опасениям Тиберия, народ возликовал. Всё-таки Сеян и его приспешники перегнули палку с вознесением величия, а ты сам знаешь, жители Ромы этого очень не любят. Что же касается преторианцев, то они, наоборот, встретили новость довольно равнодушно. Гвардейцев гораздо сильнее задело то, что их заподозрили в нелояльности Кесарю и в решительный час отдали предпочтение вигилам.
К вечеру стало ясно, что никакого бунта в городе не будет, и Регул повторно собрал сенаторов. На этот раз в Храме Согласия - поближе к Туллиануму. Регул поставил на голосование предание Сеяна смерти, вменив ему государственную измену и покушение на убийство Кесаря. Сенаторы проголосовали единогласно. Причём, как это всегда и бывает, те, кто ещё вчера всячески превозносил и восславлял Сеяна, сегодня хулил и оплёвывал его с наибольшим жаром и рвением.
Спустя час растерзанное тело Сеяна было выброшено на Гемонии.
Ночью город не спал. Добрые горожане праздновали свержение Сеяна и с воодушевлением крушили статуи бывшего префекта претория. Статуй было много, и работы им хватило на всю ночь. Не обошлось без стычек между преторианцами и вигилами. Впрочем, ничего серьёзного.
На следующий день были казнены Лукий Туберон и Лентул Младший. В Сенате началась склока. Бывшие лизоблюды Сеяна поливали друг друга грязью и обвиняли в самых страшных преступлениях. Причём каждый, стараясь выгородить себя, беспощадно топил других. Сходились они только в одном: во всех их прошлых и нынешних бедах повинен бывший префект претория и его сын.
Кстати, о сыне Сеяна. В ночь, когда был казнён его отец, Страбон самым таинственным образом исчез. Посланные к нему домой магистраты обнаружили только его сенаторскую тогу и до икоты перепуганную челядь. И теперь по городу ползут зловещие слухи о том, что Страбон бежал в Диррахиум к Гаю Сабину, чтобы вместе с ним поднять иллирикские и мёзийские легионы и двинуть их на обидчиков своего отца. По-моему, чистейший бред. Но тем не менее по всем дорогам разосланы гонцы с приказом отловить беглого понтифекса и доставить его в Рому.
А сенаторы тем временем продолжают сводить старые счёты и перемывать друг другу кости. Речь в Сенате сейчас идёт о том, чтобы выявить и покарать всех возможных участников "злодейского заговора". В том числе и за пределами Ромы. Уже прозвучали имена Тита Оллия и Авла Плавтия. Как это ни странно, прозвучало имя Марка Юния Торквата, хотя, насколько я знаю, у нашего африканского проконсула с Сеяном вообще не было никаких дел. Прозвучало, кстати, и имя Понтия Пилата. Так что ждите - волна от упавшей в море скалы скоро докатится и до вас.
Продолжаю через 5 дней. За эти дни, мой дорогой Агриппа, у нас здесь опять напроисходило такого! Пожалуй, придётся снова брать чистую керу, поскольку на оставшемся месте подробно всего не изложить.
Итак. Третьего дня был пойман Страбон. Разумеется, ни в какую Иллирику он не сбежал, а прятался тут же в Роме, в доме у Публия Помпония Секунда, а точнее - у него в саду. Полумёртвого от страха юнца притащили в Туллианум, наскоро допросили и тут же прикончили, не известив об этом даже его мать. Апиката нашла изуродованное тело своего сына уже на ступенях Гемоний. Той же ночью обезумевшая от горя женщина покончила с собой. Но перед смертью Апиката написала письмо Тиберию, в котором сообщила, что его сын Друз был отравлен Сеяном и его женой, то есть моей дорогой сестрицей Ливиллой. В письме приводились такие подробности, что никаких сомнений в правдивости изложенного уже быть не могло. Известие это для многих прозвучало как гром среди ясного неба. Для многих, но не для меня. Я давно подозревал, что в безвременной смерти нашего с тобой друга не всё чисто. И что, скорее всего, к этой смерти приложила руку и моя дражайшая сестрица. Да я, кажется, писал тебе об этом. Увы, мои самые дурные подозрения подтвердились. Правду говорят: нет ничего тайного, чтобы когда-нибудь не стало явным. Так и тут. Потребовалось 8 лет и смерть сына Апикаты, чтобы она наконец сообщила то, что ей было известно с самого начала и что она столько лет скрывала, уж не знаю - от страха ли перед своим мужем или в тайной надежде на вознесение к имперской власти своего сына.
Допрошенные с пристрастием по горячим следам рабы Ливиллы подтвердили её причастность к смерти сына Кесаря. В частности, один из её рабов сознался в том, что это именно он изготовил тот самый яд, которым был отравлен наш добрый Друз. После этого ни у кого никаких сомнений уже не осталось.
Ещё 2 дня ждали с Капреи решение Кесаря. Как многие и предполагали, Тиберий щадить свою бывшую невестку не стал. Нынче ночью Ливиллу казнили.
Думаю, ты догадываешься, что никаких горьких чувств по поводу смерти моей сестры я не испытываю. Мы с Ливиллой уже давно чужие люди. После смерти Друза мы и виделись-то всего несколько раз на различных официальных мероприятиях, обменявшись с ней при этом от силы десятком ничего не значащих фраз.
Кого мне больше всего жаль во всей этой нашумевшей истории, так это Публия Помпония Секунда. Сразу же после того как в его саду обнаружили скрывавшегося Страбона, наши бравые сенаторы обвинили юношу ни много ни мало, а в причастности к заговору Сеяна. Особенно усердствует в обвинениях известный тебе Консидий Прокул. Он, хоть и стал претором, но ничуть не изменился с тех пор, когда надоедал нам с тобой своими убогими нравоучениями, разве что ещё больше растолстел и стал ещё более занудлив. Уж не знаю, что вызывает такое раздражение Прокула - более знатное происхождение Публия или его несомненные таланты, но вцепился он в юношу с рвением, достойным лучшего применения. Если бы дело Публия разбиралось исключительно в Сенате, то, скорее всего, никаких серьёзных последствий для юноши оно бы не возымело - слишком знатен его род и слишком шатки обвинения: ну что, скажи, кроме приятельских отношений между сыном Сеяна и Публием Помпонием Секундом можно вменить последнему? Скажу больше, я думаю, Публий, скорее всего, и не знал о том, что в его саду прячется беглый понтифекс. Но беда в том, что обо всём, что касается заговора Сеяна, немедленно докладывают Кесарю. И какой вердикт на этот раз поступит с Капреи, одному Юпитеру известно. Скорее всего, несчастного Публия, как и других "заговорщиков", ждёт Туллианум, откуда ему останется только одна дорога - на Гемонии и в Тиберис. И это, повторюсь, очень печально, поскольку юноша, безусловно, талантлив. Ты его не знаешь. Он из молодого поколения сенаторов, но, в отличие от подавляющего большинства этой "золотой молодёжи", хорошо воспитан и, что ещё более удивительно, начитан. И, кстати, сам пописывает и, смею тебя заверить, недурно. Я читал кое-какие его вещицы и, поверь мне на слово, мой дорогой Агриппа, если бы не вся эта гнусная история, юношу бы ждало большое будущее. Как писателя - как минимум.
Ты знаешь, дорогой Агриппа, я сейчас вдруг подумал, что этот юноша, Публий Помпоний Секунд, он ведь, пожалуй, единственный из известных мне молодых людей, который не вызывает у меня своими речами и своим поведением стойкого отторжения. Ты видел эту нынешнюю "золотую молодёжь"? Ты слышал их речи? Не знаю, как там у вас, в Палестине, а здесь в Роме вылупилось и подросло новое отвратительное племя. Это ведь просто какие-то прожигатели жизни! Ведь их же ничего не интересует по-настоящему! У них же на уме только одно: пирушки да представления. Их даже женщины не очень интересуют! Скажи, Агриппа, разве мы были такими? Да, мы тоже пили и гуляли, и просаживали последние деньги на скачках и гладиаторских боях. Но мы ведь ещё и читали! И спорили о прочитанном! И думали! И мечтали! Мы грезили о великих делах и великих свершениях! Мы мечтали о подвигах и считали смерть в собственной постели позорной. Этих же великое не интересует. У меня такое впечатление, дорогой Агриппа, что их вообще ничего не интересует, кроме одного: где бы нынче повеселее провести вечер. Откуда они такие взялись, Агриппа, ответь мне? Или, может, это мы с тобой постарели, мой дорогой друг? Может, это мы закоснели, перестали реагировать на всё новое, стали занудливыми старыми пердунами?
Послушай! Нашёл сейчас у Гесиодоса в его "Работах и днях":
Дети - с отцами, с детьми - их отцы сговориться не смогут.
Чуждыми станут товарищ товарищу, гостю - хозяин.
Больше не будет меж братьев любви, как бывало когда-то.
Старых родителей скоро совсем почитать перестанут;
Будут их яро и зло поносить нечестивые дети
Тяжкою бранью, не зная возмездья богов; не захочет
Больше никто доставлять пропитанья родителям старым.
Правду заменит кулак...
И не возбудит ни в ком уваженья ни клятвохранитель,
Ни справедливый, ни добрый. Скорей наглецу и злодею
Станет почёт воздаваться. Где сила, там будет и право.
Следом за каждым из смертных бессчастных пойдёт неотвязно
Зависть злорадная и злоязычная, с ликом ужасным...
Каково?! 7 веков назад написано, а ведь как будто про наши дни! А последние строки - так прям точнёхонько про наш сегодняшний Сенат!
Только что ушёл Гней Домитий Ахенобарб. Сидел у меня 3 часа, пил вино и жаловался мне на свою жену - мою племянницу. Агриппина, видите ли, не желает с ним спать, и он вынужден пользоваться услугами рабынь. Просил поговорить с племянницей. Мол, она меня уважает и потому послушает. Послал его куда подальше. Сначала он регулярно насилует свою малолетнюю жену, а потом удивляется, что она отказывается делить с ним супружеское ложе. Надо же быть таким боровом!
Кстати, у меня с моей Петиной тоже всё как-то перестало складываться. Характер у неё после родов совершенно испортился. Ссоримся всё время по пустякам. Последний раз разругались с ней в сентябре. Собирались ехать вместе в Рому на Великие игры, в результате я уехал один, а Петина с дочкой остались на вилле в Кампании. И что характерно, мой дорогой Агриппа, возвращаться обратно в Кампанию мне почему-то совсем не хочется. Видимо, всё, жизнь наша супружеская подходит к концу - разбитый кувшин не склеишь.
От прихода Гнея Ахенобарба была определённая польза - от него я узнал, что послезавтра из Остии прямиком на Кесарию Палестинскую уходит корабль. Из моих знакомых плывёт Лар Экус. Это клиент Мамерка Эмилия Скавра. Письмо передам с ним.
С ним же отправлю и серебро. 100 000 денариев. Сумма значительная, пришлось поднапрячься и даже немного занять. Но я подумал, что до весны я тебе больше ничего переправить не смогу, поэтому пусть лучше серебра будет побольше, чтоб тебе хватило на обмен на всю зиму.
P.S. И отправляю тебе свои новые книги из "Истории этрусков". Как всегда, буду рад непредвзятому отзыву.
Скол шестой
Палестина. Хиеросолим - Кафарнаум - Кесария
DCCLXXXV ab U. c., Aprilis-Augustus-December
1
Советник Паквий выглядел уставшим.
- Проходи, прим. Присаживайся, - кивком головы пригласил он Кефу и, осторожно откинувшись на спинку кресла, скрестил руки на груди. - Слушаю тебя.
В кабинете советника было, как всегда, жарко и отчётливо припахивало дымком - в углу потрескивала свежими угольками большая низкая жаровня.
Кефа уселся на предложенный стул и, развязав тесёмки, скинул с плеч пыльный плащ.
- Трибун, я ничего не понимаю! - немного нервно начал он. - Куда вы все пропали?! Где Йешу?! Где префект?! Что, в конце концов, вообще происходит?! Почему люди Ханана ведут себя так, как будто в Хиеросолиме больше нет, понимаешь, романской власти?! Почему членов нашей общины практически перестали пускать в Храм?!
Паквий, не перебивая, выслушал Кефины вопросы, помолчал, а потом вяло разлепил губы:
- Что происходит?.. Ничего хорошего, прим, не происходит. У нас большие неприятности... Какие - тебе, в общем-то, знать не обязательно. Скажу одно, в Роме значительные перемены... И не в пользу нашего префекта... Пилата вызвали в Сенат. На мартовские иды он отплыл из Кесарии в Рому. Когда он вернётся... - советник пожевал губами, - и вернётся ли вообще - неизвестно.
- Это что, дело рук Ханана?
Паквий покачал головой.
- Нет. Ханан здесь ни при чём. Там свои дела... Очередной делёж власти.
- Понятно... А Йешу?
- А что Йешу, - советник пожал плечами. - Йешу в Кесарии... Пока... Во всяком случае, уезжая, префект никаких распоряжений на его счёт не сделал. По-моему, Пилат про него просто забыл.
- Забыл?!.. - Кефа в смятении подёргал себя за бороду. - А как же?.. Ну да... То есть, я так понимаю, первосвященником рабби уже не быть?
Паквий устало потёр лицо ладонью.
- Давай не будем забегать вперёд, прим. Хорошо?.. Возможно, ещё не всё потеряно. Возможно, префект ещё вернётся из Ромы... живым и здоровым... Он ведь однажды уже ездил на слушанья в Сенат... - советник вздохнул. - Правда, надо признаться, в тот раз всё было не настолько серьёзно... Но я повторюсь, возможно - возможно! - ещё не всё потеряно. Случаи бывали. И не раз... Так что, если он вернётся, проект под названием "Приход Машиаха" ещё вполне может быть реализован.
- Мне кажется, трибун, - медленно произнёс Кефа, - ты сам не очень-то веришь в сказанное.
- А какая тебе разница, прим, верю или не верю я в сказанное?! - несколько раздражённо отреагировал Паквий. - Ты делай своё дело! А я буду делать своё!.. Ты пойми, - уже более спокойно, примирительно, сказал он, - сейчас такая неразбериха! Что в Роме, что у нас... Проконсула нет. Префекта нет. Легата Двенадцатого "Молниеносного" тоже отозвали в Рому, а в Шестом "Железном" легата нет ещё с прошлого года. Так что из четырёх легатов на месте сейчас только один - Гай Стерти́ний Ма́ксим из Третьего "Галльского". Да и того никогда не найдёшь в его резиденции в Рафане́е. Вечно он торчит где-то в Трахонитисе, на восточной границе, поскольку парфяне-кочевники ему не то что спать спокойно, они ему до ветра спокойно сходить не дают... - советник махнул рукой, после чего положил ладони на подлокотники и снова вздохнул. - Так что давай не будем торопить события, прим. Надо выждать... Надо уметь ждать.
- Но нам-то что делать?! - Кефа подался вперёд. - Ханан совсем обнаглел! Он распорядился, чтоб людей нашей общины не пускали в Храм! Это как?!
Паквий поморщился.
- Успокойся... Уверяю тебя, это всё временно. Ханан побесится и успокоится. Пусть он думает, что для него и для Каиафы всё обошлось. Пусть пока радуется... Ты мне лучше вот что скажи, меняльные столы работают исправно? На них Ханан не покушается?
Кефа повёл плечом.
- Да вроде нет. Работают себе... Деньги я тоже исправно передаю твоим людям. Ну, не я лично, у меня этим Сте́фанос занимается.
- Грек?
- Да. С Кипроса. Лет десять назад перебрался в Хиеросолим. Я, вообще, на столы только греков поставил. У них, понимаешь, деньги к рукам не так сильно прилипают.
- Понятно... Ну, и как этот твой Стефанос, справляется?
- Не то слово. У него каждая прута на учёте. Я бы так не смог.
- Хорошо... - советник побарабанил пальцами по подлокотнику. - Ты смотри, сейчас будь повнимательней. Ханан, пока префекта нет, попробует отыграть всё назад. Особенно то, что касается меняльных столов. Так что Стефанос Стефаносом, но контролируй всё сам. Деньги должны поступать регулярно. Если профукаем с тобой столы, префект, когда вернётся, головы нам снимет. Так что, ежели какие проблемы - сразу ко мне.
- Куда? - усмехнулся Кефа. - В Кесарию?
- М-да... - Паквий потёр подбородок. - Тоже ведь проблема... Ладно, у тебя есть связь через попину Адина Горбатого, так что, если что-то срочное, сообщай через связника. Дня через два-три я буду знать.
- Я понял, - кивнул Кефа.
- Да, вот ещё что... - советник отлепился от спинки кресла и, поморщившись, придвинулся к столу.
- Спина? - сочувственно спросил Кефа.
- Будь она неладна! - сквозь зубы подтвердил трибун. - Второй день изводит!.. Где ж эта писулька?!.. - он принялся раздражённо рыться в бумагах, которыми был сплошь завален стол. - А! Вот!.. - советник вытащил из-под кипы свитков один из папирусов и разгладил его ладонями. - Вот она... Это, кстати, опять к разговору о Ханане. Значит, смотри, мне тут доносят, что... что... Ага! Вот. Что некий... э-э... Хананья́ бар-Танху́м, который живёт со своей женой в Топорном переулке в бывшем доме Рама Стеклодува... Это ведь ваш дом?
- Да, - подтвердил Кефа. - Нашей общины. По осени купили. И Хананью, кстати, я знаю. И жену его, Шаппиру́. Очень приветливая пара. И набожная. Они к нам в общину совсем недавно пришли. Всего месяца три назад. Пешком шли, аж из Сидона, представляешь? Дом там свой продали, землю и к нам пришли.
- Из Сидона, говоришь. Ну-ну... - Паквий криво усмехнулся и снова склонился над папирусом. - Так вот, мне доносят, что этот самый Хананья бар-Танхум регулярно, как минимум раз в неделю, бывает в доме первосвященника Каиафы...
- Что?! - изумлённо задрал брови Кефа.
- Да-да! - кивнул Паквий. - Ты слушай!.. Значит, приходит он к первосвященнику обычно рано утром, на рассвете, находится в его доме недолго, четверть часа, полчаса от силы, и потом возвращается прямиком домой, в свой Топорный переулок, - советник поднял глаза. - Это тебе ни о чём не говорит?
Кефа выставил ладонь.
- Погоди, трибун! Я не понял, вы что... следите за нами?
- Мы следим за Каиафой, - успокоил его Паквий. - Этот Хананья попал в наше поле зрения совершенно случайно. Просто однажды обратили внимание: ходит человек к Каиафе, как на работу... Так что ты скажешь по этому поводу?
- Завтра же погоню из общины! - заиграл желваками Кефа. - Поганой метлой! Чтоб даже духу не было!..
- Ты погоди, - остановил его советник. - Не горячись. Прогнать ты его всегда успеешь.
- А что же мне с ним делать, если не прогонять?! - возмутился Кефа. - Он, небось, доносы на всех нас строчит Каиафе, а я с ним после этого, понимаешь, целоваться должен?!
- Целоваться с ним не обязательно, - терпеливо возразил Паквий. - Но и гнать не надо спешить. Ты лучше попробуй использовать этого Хананью против его хозяина. Против Каиафы. Ну и, разумеется, против Ханана, поскольку, я уверен, все доносы в конце концов стекаются именно к нему. Так что гнать не спеши, а попробуй с ним поиграть.
Кефа прищурился.
- Это как?
- Это так, - советник сцепил пальцы и, положив руки на папирус, внимательно посмотрел на Кефу, - Поговори с ним. Разумеется, один на один. Скажи, что всё про него знаешь. Припугни. Как следует припугни. И предложи работать на себя. Пусть он по-прежнему доносит на вас Каиафе. Но пусть он теперь доносит то, что ты ему скажешь. То, что выгодно тебе... Понял?
Кефа задумчиво пошкрябал в бороде.
- Хитро́...
- Кстати... - советник, вновь порывшись на столе, извлёк на свет ещё один документ. - На самом деле, этот Хананья вовсе не из Сидона. Это он вам наплёл. На самом деле он из Лода. Был там младшим писарем при таможне... И дом свой в Лоде он не продавал. Полагаю, Каиафа его попросту нанял. Ну, или пообещал что-то. Может, должность какую при Храме пообещал. Или долги его заплатить - долги у этого Хананьи в Лоде остались. Приличные, кстати, долги. Ну, или ещё что-нибудь. Собственно, это уже мелочи, это для дела не столь важно.
- Да-а... - протянул Кефа. - Правду говорят: век живи - век учись. Никогда бы не подумал. Такая, понимаешь, дружная пара. Погоди! Так что, может, и жена его ему не жена? Шаппира эта.
- Нет, тут всё верно. Шаппира - его жена. Детей у них, правда, нет, а так - всё нормально... Кстати, жену его тоже возле дома Каиафы видели... - Паквий вновь заглянул в бумагу. - Видели её там... третьего дня и... да, и на прошлой неделе.
- Всё верно, - Кефа грустно кивнул. - Хананья уже вторую неделю болеет... Значит, получается, и жена его в доле.
- А что, - хмыкнул советник, - хорошая пара. Как ты говоришь, дружная. Иными словами, у повара обе руки в тесте.
- Не сдержусь, - пообещал Кефа. - Ей богу, не сдержусь! Набью я ему всё-таки морду. Терпеть не могу, когда крысятничают!
- Спокойней, прим, спокойней... Не он первый, не он последний. Ты влез в жёсткую игру, прим. Так что поменьше эмоций, а побольше... Головой, короче, думай. В таких делах голова должна быть на первом месте. Дураки тут не нужны. Дураки проигрывают сразу.
- Ладно, трибун... - Кефа посопел носом. - Пусть будет по-твоему. Поиграем... Не люблю я, понимаешь, все эти игры, ещё с Нумидии не люблю, но... раз уж всё так сложилось. Пусть будет по-твоему.
- Ну и хорошо... - кивнул Паквий и снова осторожно откинулся в кресле. - У тебя что-нибудь ещё?
- Нет... Пока нет, - Кефа, поняв, что аудиенция закончена, поднялся и, сняв со спинки стула свой плащ, повесил его на руку. - Трибун?
- Я пробуду в Хиеросолиме ещё недели три, - сказал советник. - Так что, ежели что - заходи, не стесняйся... Бэни!
В дверном проёме возник сложенный пополам слуга.
- Господин?
- Проводи... - Паквий кивнул на Кефу. - И готовь терму.
- Терма готова, господин. Всё, как господин любит... Девочек в терму прислать?
Советник, кряхтя, поднялся.
- Не надо... Не до девочек мне сейчас... Попи́дий на месте?
- Да, господин. Вчера приехал.
- Пошли за ним. Пусть приходит в терму. Пусть возьмёт глину и... что там ещё? Мазей каких-нибудь. Короче, скажи, спина у господина опять болит.
Он повернулся и, держа спину очень прямо и чуть прихрамывая на правую ногу, медленно пошёл вглубь здания. Слуга дождался, когда его хозяин скроется за углом, а потом повернулся к Кефе.
- Дорогу найдёшь, не заблудишься?
Кефа удивлённо посмотрел на него.
- Тебе ведь, кажется, приказали меня проводить.
- Некогда мне. Дел по горло... - гордо подняв голову и надменно поджав губы, ответил Бэни; Кефа только сейчас заметил, что слуга очень высок - по крайней мере на полголовы выше его самого. - Короче, ступай прямо, - Бэни указал рукой, - в конце коридора свернёшь налево и потом опять всё время прямо, а там уже...
Кефа двумя пальцами несильно ткнул его в солнечное сплетение.
- Не хами, раб, - ласково сказал он согнувшемуся пополам слуге и, приподняв его за шкирку, заглянул в побагровевшее лицо с выпученными глазами и беззвучно раззявленным, слюнявым ртом. - Не надо хамить, раб. Сказали - сделай. А хамить, раб, - не надо... Понял меня?..
Слуга мелко закивал.
- Ну и хорошо... - Кефа, ещё раз с удовольствием тряхнув Бэни за шкирку, наконец отпустил его и отступил на шаг. - Ну, показывай, куда тут у вас надо идти? Прямо?..
- Уби-и-или!! Господи, они убили его!!.. Уби-и-или!!..
Кефа, Андреас и Эльазар, не сговариваясь, вскочили на ноги и бросились на крик.
Перед домом, прямо в пыли, стояла на коленях простоволосая растрёпанная Марта и, обхватив голову руками, страшно кричала:
- Уби-и-или!!..
Из глубины сада уже бежали Натан с Пилипом. Из-за дома выскочила перепуганная Мирьям.
Кефа упал перед женщиной на колени и схватил её за плечи.
- Что?!! Повтори!! Кого убили?! Стефаноса?! Нашего Стефаноса?!
- Да... - закивала женщина; слёзы ручьями текли по её искажённому лицу. - Там... - она повела рукой. - Убили... Стефаноса.
Она судорожно всхлипнула и вдруг обмякла и, уронив голову на грудь, стала заваливаться вбок. Кефа подхватил её и беспомощно оглянулся.
- Эльазар! Пилип! Помогите! Давайте её в дом!..
Стукнула калитка.
- Дод Кефа!.. Дод Кефа!..
К ним подбежал запыхавшийся Йохи. Юноша был до синевы бледен, тонкие губы его дрожали.
- Дод Кефа!.. Там... Стефаноса убили!
- Кто?!.. - Кефа передал Марту на руки её брату и, поднявшись, шагнул к Йохи. - Ты видел?!
Тот закивал.
- Да!.. Видел!.. Да!
- Ну!..
- Это... эти... стража! Храмовая стража! И эти... другие! Он спорил с ними! Дод Кефа, он спорил с ними! А они... А они убили его!..
- Подожди!.. - Кефа обнял Йохи за плечи, того ощутимо трясло. - Подожди!.. Натан, принеси воды! Идём! - он увлёк юношу за собой, в сад. - Идём, присядешь... Не спеши. Сейчас мы присядем, и ты расскажешь всё подробно, с самого начала. Хорошо?
- Да.
Прибежал Натан. Кефа взял у него кувшин и передал Йохи.
- Пей!.. Осторожно, крепко держи...
Йохи схватил сосуд и стал жадно пить, гулко глотая и проливая воду себе на грудь.
- Напился?.. - Кефа принял у юноши кувшин, плеснул себе на руку и обтёр Йохи потное горячее лицо и шею. - Теперь садись. Вот сюда... Садись и рассказывай. Всё рассказывай. Подробно.
- Мы... Мы в Храме были... - начал юноша, утираясь рукавом. - Ну... я и Аврахам с Хлебной улицы, и Миха́... и... ещё там... ребята... - он судорожно вздохнул. - А Стефанос-то, он, как обычно, за столом своим стоял. Там. В Царской Базилике. Деньги менял... А мы-то, значит, недалеко были. В Портике Шломо... Ну... вот... А потом у Стефаноса с каким-то дядькой разговор нехороший получился... Они... это... кричать стали друг на друга...
- Подожди, - прервал юношу Кефа, - с каким дядькой? Ты знаешь его? Раньше видел?
Йохи замотал головой.
- Нет. Не знаю... Волосатый такой. И... это... глаза навыкате.
- Ну, ладно. Давай дальше. Кричали они друг на друга. И что?
- Ну... кричали... А потом дядька-то этот, волосатый, он на Стефаноса полез, стал за грудки его хватать. Ну, а Стефанос-то его и оттолкнул. А этот тогда стал стражников звать. А когда стража-то пришла, он стал кричать, что Стефанос - богохульник и что он не чтит пророков и ругает Храм! А какой же он богохульник-то, дод Кефа?! Он же завсегда первым на молитву встаёт! И Закон соблюдает!..
- Подожди! - сказал Кефа. - Дальше что было?
- Ну... - Йохи опять судорожно вздохнул. - Взяли они Стефаноса-то. Стражники. Взяли и повели. А эти... другие... сразу-то стол опрокинули и стали деньги хватать...
- Подожди, - опять остановил юношу Кефа. - Эти, это кто?
- Ну... Другие. Люди, в общем... Толпа. Повалили всё... Наши-то, Тимо́н и... эти... греки, менялы, они сами хотели всё собрать, да куда там. Толчея такая!..
- Понятно, - кивнул Кефа. - Ну, а со Стефаносом что? Ты видел, куда его повели?
- Видел, - кивнул Йохи. - Туда... Ну... через Женский Двор и... в этот... в Каменный Зал. Я-то, конечно, следом пошёл. Я пошёл, и ещё Аврахам. Но нас туда не пустили. Так мы тогда пошли в Исраэльский Двор и внизу стали. Ну, под Каменным Залом, под стеной, и... это... слушали... Ну, поначалу-то слышно плохо было. Почти совсем ничего... А потом они кричать стали...
- Кто?
- Ну... все... В Каменном Зале... Они на Стефаноса кричали, а он на них.
- Что кричали? Ты слышал?
- Ну... эти... коэны-то, они кричали, что Стефанос-то Мошэ не чтит, Храм не чтит. Что он - богохульник. И ещё про Храм что-то...
- А Стефанос?
- А Стефанос-то, он кричал, что сами они богохульники, что Бог не в том храме живёт, что руками построен, а в том, что Духом Святым построен...
- О Господи!.. - прошептал за спиной у Кефы Андреас. - Воля Твоя!..
- А потом, - продолжал юноша, беспокойно шаря глазами по их лицам, - я смотрю - выводят его, Стефаноса-то. А руки-то у него за спиной связаны. И это... и повели его. Прямо на выход из Храма и повели. Через Врата Милосердия... А сзади-то... этот... носатый бежал... как его... Мордехай. Бежал и кричал, что, вот, поймали богохульника, что он... это... Закон не чтит, пророков не чтит, Храм Божий поносит... Ну... Люди его тут же бить стали, Стефаноса-то. Лицо ему в кровь разбили. И это... здесь, сзади, на затылке... Ну, тут-то меня оттеснили совсем. Я и не видел-то дальше ничего толком. Видел только, в воротах давка была... Крик... Не Стефанос кричал, не. Эти... Толпа... Ну... Потом как-то стихло всё. Я когда за ворота выбрался-то, смотрю - нет уже никого. Ни Стефаноса, ни... этих. Симлу только его, смотрю, двое калек друг у друга вырывают. Стефаноса-то симлу. Ну, и это... ссорятся. Стало быть, поделить не могут. А потом смотрю... - юношу опять затрясло. - Смотрю... лежит он... Внизу... Под лестницей... Вот так... Руки раскинул и... и... и неживой совсем!.. - глаза Йохи набухли слезами, он всхлипнул и закрыл ладонями лицо.
Кефа тяжело поднялся.
- Значит, игры вам?! - зло и непонятно сказал он вполголоса. - Эмоций, значит, поменьше?!.. Ладно, будут вам игры!
Он повернулся и, сильно ссутулившись, обхватив левое плечо правой рукой, двинулся к воротам.
- Кефа! Эй! - окликнул его Андреас. - Ты куда? Стефаноса же надо забрать... Хоронить же надо.
- Да, - не оборачиваясь, кивнул Кефа. - Да, займись... Заберите его.
- А ты?
- А я... - Кефа, не останавливаясь, зло сплюнул себе под ноги. - Я к вечеру буду... Мне, понимаешь, в одну игру доиграть надо...
Кефа собрал общину в старом доме Накдимона. Разумеется, пришли не все, даже просторный двор дома на улице Роз всех бы уже не вместил - количество членов общины давно перевалило за тысячу, и община всё продолжала расти. Люди всё приходили, правда не так интенсивно как прошлым летом и осенью, но шли. Кефа уже многих не знал - многих принимали и расселяли Андреас, Шимон, Пилип, другие старожилы - апостолосы (некогда шутливое прозвище, придуманное Андреасом, прижилось и теперь являлось чуть ли не официальным званием первых учеников рабби-галилеянина). Все они, вся "старая гвардия", были сейчас здесь, все расположились рядом с Кефой: по обыкновению молчаливый Натан; задумчивый Андреас; надёжный Пилип, озабоченно хмурящий свои редкие рыжие брови; постоянно что-то жующий Леви; горячий Тома, уже успевший затеять очередной спор с вечно недовольным Шимоном; сидящие плечом к плечу и вроде как дремлющие "братья громовы"; ещё двое братьев - Коби и Тадай, о чём-то тихо беседующие между собой, и занявший место предателя Йехуды, крайне набожный Ма́ти, даже сейчас, судя по шевелящимся губам, читающий очередную молитву.
Солнце стояло высоко, время было полуденное, но жарко не было - поднявшийся с утра свежий северо-западный ветер не давал раскалиться земле, выгонял из-под деревьев скопившийся там зной, продувал переулки и замкнутые высокими заборами клетушки дворов. В воздухе, пронзительно посвистывая, чёрными молниями носились стрижи.
- Ну что, будем начинать? - оглянувшись на Кефу, спросил Андреас.
- Да, пожалуй.
Кефа ещё раз оглядел собравшихся. Да, многих он уже не знал. Многие лица были вроде бы знакомыми, но вспомнить их по имени Кефа уже не мог. Он обратил внимание, что среди присутствующих достаточно много молодых. Это его порадовало - значит, у общины есть будущее, значит, учением Йешу интересуется не только одно заскорузлое старичьё.
Кефа повернулся к Пилипу.
- Как там Йохи?
Тот кивнул.
- Слава Богу. Вроде всё хорошо. Он сегодня уже вставал. Там за ним Мирьям-старшая присматривает.
После всего пережитого с Йохи случилась горячка, и Кефа изрядно беспокоился за впечатлительного юношу.
Кефа встал и поднял руку.
- Друзья мои!.. Братья и сёстры!..
Все лица обратились к нему. Над собравшимися повисла тишина, лишь подчёркиваемая лёгким шелестом деревьев да пронзительными посвистами рассекающих небо стрижей.
- Друзья!.. Вы все уже, конечно, знаете о том, что произошло. Вчера мы похоронили троих членов нашей общины. Праведного Стефаноса, о котором мы ещё долго будем скорбеть... И несчастного Хананью с его женой Шаппирой... Господь шлёт нам испытания, братья и сёстры! Господь проверяет нашу стойкость и нашу веру! И только прошедшие через эти испытания, только отвергнувшие, понимаешь, искушения дьявольские, достойны будут лицезреть грядущего Спасителя! Достойны будут рука об руку с ним вступить в Царство Божие!.. Друзья! Грядут тяжёлые времена. Враги учителя нашего, богоизбранного Йешу, погубившие его на кресте, ополчились теперь и на нас. Имя учителя нашего вызывает у них изжогу и скрежет зубовный. Они клевещут на сына Божьего! Они клевещут на нас... Наш брат Стефанос, чтивший всю жизнь Закон и праведностью своею служивший примером многим и многим, был обвинён в ереси и богохульстве! Лживые и алчные, извратившие, понимаешь, веру и сделавшие святой Храм своей кормушкой! Лживые и алчные, толкующие в свою пользу Закон, дарованный всем нам Господом нашим через пророка Мошэ! Это они, убившие в своё время учителя нашего! Это они, обменявшие жизнь сына Божьего на жизнь разбойника и убийцы! Теперь они сами стали убийцами! О н и убили нашего Стефаноса!!..
- Нет, братья мои! Нет!.. Бездумный гнев и месть суть искушенья дьявольские! Подумайте, братья, не этого ли хотят наши враги?! Не этого ли хотят убившие Стефаноса?!.. Если мы ответим кровью на кровь, если мы уподобимся врагам нашим, велика ли нам цена? Отнимая жизнь, дарованную Богом, не идём ли мы против Бога?! Не уподобляемся ли мы худшим из худших, попирающим, понимаешь, Закон и учения пророков?!.. Братья и сёстры! Вспомните, что говорил нам учитель наш, рабби Йешу! Он говорил и учил нас: не противься злому. И ударившему тебя в правую щёку подставь и левую. И желающему отнять у тебя симлу отдай и рубаху свою. И с принудившему тебя идти с ним миль пройди два миля. И это правильно, братья и сёстры! Ибо только Господь вправе судить поступки людские! Ибо только Господь всё содеянное нами будет судить на суде Своём властию Своей! А нам остаётся терпеть! Терпеть, братья, ибо только пред терпеливыми и кроткими откроются врата Царства Божьего! Ибо только на праведных, на не поддавшихся искушениям дьявольским, на не запятнавших, понимаешь, свои одежды прольётся благодать Господня!..
Он замолчал и оглядел слушавших. Люди глядели на него с ожиданием и надеждой.
- Братья и сёстры! Друзья! Сказавши о смерти Стефаноса, я не могу не сказать и о смерти Хананьи и жены его Шаппиры. Я мог бы умолчать о правде, ибо правда горька. Но я считаю, что вы должны знать эту правду. Ибо лучше испить горькую чашу истины, чем пережёвывать, понимаешь, сладкую жвачку лжи... Слухи о смерти Хананьи и его жены уже поползли по городу. Слухи эти неверные и лживые. Они порочат нашу общину, а значит, они порочат имя учителя нашего, рабби Йешу! Слухи эти будут множиться, ибо они выгодны врагам нашим! Слухи эти будут множиться, ибо они произрастают на лжи и питаются неведеньем. И только правда, как бы горька она ни была, сможет противостоять этим слухам!.. Друзья мои! Мне горько говорить об этом, но... Но смерть праведного Стефаноса и смерть Хананьи и жены его - это... Это две разные смерти... Ибо праведный Стефанос умер за веру. Его погубили враги... Хананья же... А Хананью сгубила жадность... Друзья!.. Друзья!.. Я знал, что сказанное мною возмутит и расстроит вас. Но послушайте!.. Выслушайте правду, как бы ни горька она была!.. Хананья пришёл в нашу общину недавно. Он пришёл к нам в общину и, как многие, принёс нам деньги, вырученные от продажи своего дома и своей земли. Никто не неволил его. Никто, понимаешь, не требовал с него этих денег. Он принёс нам деньги по разумению и желанию своему. Но... Но оказалось, что он принёс нам не все деньги. Что часть денег он и жена его утаили от нас. И это на совести Хананьи. Я не осуждаю его, ибо, как я говорил, мы не вправе судить дела и поступки людские. На это есть Бог и суд Божий. Но всё дело в том, братья и сёстры, что Хананья... Что он обманул не нас. Отдавая деньги в общину, он отдавал деньги не мне. И не вам. Он отдавал деньги Богу. А значит, утаив деньги от общины, от утаил их от Бога. Он солгал Духу Святому! Он захотел обмануть Бога, наивный Хананья!.. И Бог покарал его!.. Многие из сидящих здесь видели, как умер Хананья. Как он пал бездыханным, едва узнал о том, что обман его раскрыт... И так же вскоре пала бездыханной и жена его Шаппира. Бог им судья!.. - Кефа перевёл дух. - Братья и сёстры! Друзья мои! Как я говорил, Господь шлёт нам испытания. И нам надо их претерпеть! Ибо, как говорится в Писании устами праведного Ийо́ва: неужто только доброе мы принимать будем от Бога, а злого не будем принимать? Нет, братья и сёстры! В любви и смиренье нам следует ожидать Царства Божьего! В любви и смиренье, как учил нас наш богоизбранный рабби Йешу! Рабби видит нас! Восседая на троне небесном одесную Господа нашего, он видит и слышит каждого из нас! И он говорит нам: скрепитесь сердцем, дети мои! Скрепитесь сердцем и укрепитесь в вере! И я приду!.. Братья и сёстры! Уже близок приход Спасителя! Уже поступь его слышна и дыхание его разносится, как благоуханный ветер с цветочных полей! Узрим же грядущего Помазанника Божьего! Узрим его светлый лик и улыбку его! Грядёт Царствие Небесное! Грядёт присный Век Золотой!..
Вечером того же дня Кефу арестовали. Не меньше двух десятков человек из храмовой стражи во главе с сотником вломились в дом Эльазара в Бейт-Анье перед самой вечерней молитвой, изрядно смутив и напугав всех обитателей дома. Что удивило Кефу, так это присутствие при аресте двух легионеров, которое, как понял Кефа, должно было придать действиям стражников, не имеющим права на задержание романского гражданина, некую законность. Легионеры были бородатые - из местной охранной когорты. Они прятались за спинами стражников и явно чувствовали себя не в своей тарелке. Тут же крутились и люди Ханана - крепкие высокие парни в одинаковых тёмно-синих накидках. Кефа благоразумно не сопротивлялся.
Его доставили в тюрьму на площади Антониевой крепости. Здание тюрьмы располагалось в простенке между юго-восточной башней крепости и северной стеной Храма. Расположение кутузки отражало её суть: здесь в преддверии суда содержали евреев, нарушивших романские законы и романских граждан, нарушивших законы еврейские. Охраняли узников всё те же бородатые легионеры, набранные, в основном, из жителей Йехудеи и Шомрона.
Кефу заперли в одиночной камере без окон и оставили в покое. Спустя какое-то время угрюмый неразговорчивый стражник принёс ему половину чёрствой лепёшки и кувшин воды.
В камере было темно и сыро. Свет через маленькое зарешёченное окошко в двери проникал из коридора, где возле табурета, на котором сидел охранник, неярко горела небольшая масляная плошка. Никаких нар или хотя бы дощатого настила в камере не было, и Кефа пожалел, что не догадался захватить с собой свой легионерский шерстяной плащ. Покрутившись по камере, как пёс, выбирающий себе место для ночлега, Кефа в конце концов кое-как пристроился в углу, обхватив согнутые колени руками и положив на них подбородок. Сидеть было жёстко. Холодило спину. Холодило задницу. Борода загибалась и лезла в нос. В камере гнусно пахло плесенью и застарелой мочой...
Его разбудил стук открываемого засова.
Дверь распахнулась, в камере стало светлее, но тут же весь дверной проём загородила массивная фигура.
- На выход, арестант, - прогремел под каменными сводами насмешливый голос оптиона Кальва...
Несмотря на глубокую ночь, советник Паквий сидел за столом в полной парадной боевой форме: при тораксе и в ниспадающем с плеч на пол плаще трибуна-ангустиклавия - белоснежном с узкой пурпурной каймой. Благородно отсвечивающий узорчатыми золотыми накладками шлем лежал тут же, прямо на многочисленных бумагах, которыми был завален стол.
- И всё-таки ты не послушался меня, прим! - вместо приветствия упрекнул советник вошедшего в кабинет Кефу. - Я же тебе говорил, не трогай Хананью!
- Они убили нашего брата, - угрюмо глядя на трибуна, сказал Кефа.
- И что?! - вскинул голову Паквий. - И что с того?!.. Не он первый, не он последний! Ханан объявил нам войну! А на войне, между прочим, погибают люди! Тебе ли не знать этого?!.. Я ведь говорил тебе: эмоциям здесь не место. Если уж ты ввязался в эту игру, играй хитро, играй расчётливо, играй с головой... Я ведь говорил тебе: умей ждать. Ты же разведчик! Умей затаиться и ждать. Умей подпустить врага поближе. Дай врагу раскрыться, подставиться. И только тогда бей!..
- Они убили Стефаноса, - упрямо повторил Кефа.
Советник пожевал губу, вздохнул и бесцельно провёл рукой по гребню лежащего на столе шлема.
- Ладно... - наконец сказал он. - Что сделано, то сделано. Назад не вернёшь... Как говорит Се́нека Старший: человеку свойственно ошибаться... Теперь вот что... Я на рассвете уезжаю в Кесарию. Дела. Рассчитываю вернуться в Хиеросолим к празднику, но... Кто знает, может, и не получится... Тебе оставаться в городе опасно. Ханан объявил на тебя охоту. Сегодня я тебя вытащил, но в следующий раз могу просто не успеть. Так что тебе тоже лучше уехать... Если хочешь, поедем со мной.
- В Кесарию?
- Да.
- И что я там буду делать?
Паквий пожал плечами - торакс на нём приподнялся и коснулся ушей.
- Не знаю. Будешь в "тали" играть со своим другом Йешу... Найдёшь, чем заняться. Хочешь, создай в Кесарии новую общину. А что, у тебя это очень даже неплохо получается. А хочешь, поступай на службу в легион. Я тебе говорил, место кентуриона я тебе всегда обеспечу.
Кефа покачал головой.
- Нет, трибун. Я лучше вернусь к себе в Галилаю. У меня там дом, у меня там сфина... У меня там сын.
- Ну, как знаешь, настаивать не буду... Просьбы, пожелания есть?
Кефа задумчиво погладил бороду.
- Что будет с общиной?
Советник снова пожал плечами.
- Да ничего с твоей общиной не будет. Ханану я хвост слегка прищемлю. И за Стефаноса вашего, и за твой арест. И особенно, за меняльный стол. Так что в ближайшее время он на вашу общину пасть разевать не станет. А там, глядишь, и префект вернётся... - Паквий вздохнул. - Если, конечно, вернётся... Так что езжай спокойно в свою Галилаю. Лови рыбу и занимайся сыном. Надеюсь, всё образуется и мы с тобой ещё встретимся в Хиеросолиме. Короче, если что-то здесь изменится к лучшему, я дам тебе знать. Да?..
Кефа промолчал. Советник снова задумчиво провёл пальцем по гребню.
- Кто тут останется за тебя? Твой брат? Как его? Андреас, кажется?
Кефа, подумав, кивнул.
- Да... Пусть он.
- Хорошо... Что-то ещё?.. Ну, если нет... - Паквий опёрся руками на стол и медленно поднялся. - Кальв!
Дверь распахнулась, и под притолоку заглянул оптион.
- Трибун?
- Дашь ему коня, - советник кивнул на отставного прима. - И подорожную. До... Куда тебе? - спросил он у Кефы.