Юринов Владимир Валентинович : другие произведения.

Пробуждение

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Владимир Юринов

ПРОБУЖДЕНИЕ.

   Всё в мире созревает в борениях и встрясках.
Не спорьте понапрасну о линиях и красках.
Пусть каждый, изнывая, достигнет своего...
Терпение и вера, любовь и волшебство!
   Булат Окуджава
   "...Один китаёза, из династии Тан, - по мнению некоторых, большой философ, - ему однажды приснилось, что он - бабочка, и с этой минуты он уже никогда не был полностью уверен, что он не бабочка, которой снится, что она - китайский философ... Двойное ощущение безопасности. Можно позавидовать".
  
   Том Стоппард "Розенкранц и Гильденстерн мертвы"
  
   Будильника Толик не услышал. Он проснулся от того, что жена, отдёрнув штору, выглянула на улицу.
   - Ну, что там?.. - не разлепляя глаз, вяло поинтересовался Толик.
   - Жопа, - ответила жена.
   Не было в её голосе ни злобы, ни разочарования - одна голая констатация факта. Комментариев также не последовало. Да и что там, собственно, комментировать? Жопа, она и есть жопа.
   Жена, шелестя по паркету шлёпанцами, проследовала в ванную. Зашумела вода. Толик знал, что у него с этого момента есть примерно полчаса на сладкую утреннюю дрёму. Он повернулся на правый бок и, пободав подушку, устроился поудобнее. Что-то там ему снилось этакое перед пробуждением, что-то вкусненькое такое, слюнопускательное, надо бы досмотреть - ну-ка, ну-ка...
   Перед глазами калейдоскопом завертелись какие-то смутные образы, запрыгали размытые неопределённые фигуры... Как всегда, полчаса пролетели на удивление быстро. Толик даже и не успел по-настоящему отключиться, во всяком случае звук льющейся в ванной воды он продолжал слышать и сквозь свой хрупкий утренний полусон...
   - Всё, ванная свободна... - жена, стоя в дверях, интенсивно тёрла голову полотенцем. - Вставайте, граф, вас ждут великие дела.
   - О-хо-хо-хо-хо-хох... - чуть не вывернув скулу, зевнул Толик. - Что ж я маленьким не сдох?.. - он перевернулся на спину и, приоткрыв один глаз, сонно спросил: - Жанна Михайловна, ты случайно не знаешь - зачем это я не сдох маленьким?
   - Давай-давай, вставай! Полусонный мой... с маленьким, - жена метко метнула полотенце на спинку стул и исчезла в сторону кухни - отвечать на риторические вопросы она никогда не любила.
   Толик всегда по утрам завидовал своей жене - та, в отличие от него - махровой дремучей "совы", - была типичным "жаворонком" и "с самого с рання" была заряжена кипучей энергией, щедро выплёскивавшейся на окружающих.
   Толик ещё немного полежал с закрытыми глазами, слушая, как его дражайшая половина целеустремлённо гремит на кухне посудой, потом решительно откинул одеяло и сел, опустив ноги с кровати.
   "Нет, что-то с этим надо делать, - прислушиваясь к смутным внутренним ощущениям и вяло шкрябая пятернёй в затылке, думал Толик. - Так жить нельзя... Что ж это за организм такой поганый: с вечера не уложишь, утром не подымешь?!.. И какая зараза выдумала этот Интернет?!..". Как всегда, с утра Толик люто ненавидел это информационно-коммуникационное чудо-средство, этот новомодный виртуальный наркотик, появление в доме которого резко делило жизнь его адептов на интенсивную вечерне-ночную и "умирательную" утреннюю.
   Сделав несколько осторожных круговых движений головой в одну, потом в другую сторону и сполна исполнив таким образом ритуал утренней разминки, Толик, кряхтя, поднялся и, всунув ноги в тапочки, пошлёпал в ванную.
   Беря из стакана зубную щётку, Толик задержал руку - щёток в стакане было три: его - синяя, жены - бело-розовая и ещё одна - незнакомая - жёлтая. С вечера никакой жёлтой щётки в стакане не было - это Толик помнил абсолютно точно. Да ей, собственно, и незачем там было быть: жили они с женой - после отъезда дочери - в квартире вдвоём. Может, жена купила себе новую щётку, а старую попросту не выбросила? Но она терпеть не могла жёлтого цвета и скорее бы вообще перестала чистить зубы, чем купила бы себе щётку столь "позорного" - "предательского" оттенка. Толик очень хорошо помнил свой давнишний конфуз с дамской сумочкой - его подарком жене на их первое совместное 8 марта... Гостей они тоже, вроде бы, не ждали. В любом случае жена бы его предупредила... Нет, здесь что-то явно было не так. Что-то тут было не эдак. Ребус у нас тут какой-то вырисовывается, судари мои. Хитрый, я бы сказал, ребус. Некий, можно даже сказать, "кроксворд"...
   Продолжая размышлять этаким образом, Толик "на автомате" достал из шкафчика свою старенькую "Микму" и, воткнув шнур в розетку, принялся бриться. Уже где-то посредине бритья он вдруг сообразил, что, собственно, бриться он сейчас этой самой "Микмой" был не должен - не далее как позавчера его потрёпанная электробритва, прослужившая ему верой и правдой без малого пятнадцать лет, при очередном включении, вместо весёлого жужжания вдруг надсадно загудела и, мелко задрожав, исторгла из себя целый клуб вонючего сизого дыма. Так сказать, сгорела синим пламенем. Погибла на боевом посту. То есть бриться он сейчас должен был станком, чего очень не любил по причине чувствительной, склонной к раздражению, кожи. Да и привык он к своей "старушке". Можно даже сказать - сроднился с ней. За полтора-то десятка лет немудрено. Так что "самооживление" "Микмы" было для Толика весьма приятным сюрпризом.
   "Отлежалась она, что ли? - охаживая ожившей "старушкой" изрядно заросшую верхнюю губу, думал Толик. - Отдохнула небось, оклемалась... И решила ещё поработать... Ну да, помирать - оно всегда рано... И собственно, никогда не поздно...".
   Как всегда после бритья, настроение у Толика слегка улучшилось.
   "...А помирать нам рановато - есть у нас ещё дома дела..." - напевая себе под нос любимую отцовскую песенку, Толик вышел из ванной и с удивлением обнаружил, что супруга его, похоже, уже ушла. Не было под вешалкой её босоножек, и не стоял в прихожей, в углу, её большой "фаберликовский" зонт. Это было нетипично. Более того, это было странно. Обычно, как бы сильно жена не торопилась, она всегда выкраивала пару секунд на прощальные "чмоки-чмоки". Это был закреплённый годами совместной жизни, железобетонный, можно даже сказать - священный ритуал. По крайней мере Толик в обозримом прошлом не мог припомнить ни одного случая его нарушения. "Странно это, странно это..." - пробормотал Толик, направляясь в кухню.
   На пороге он замер - на столе, вместо привычной тарелки овсяного киселя и стакана морковного сока (жена старательно заботилась о своей фигуре и заодно - о фигуре мужа) толпилась целая компания разнокалиберных судочков и мисочек с богатой и аппетитной на вид закуской. Тут была и роскошная мясная нарезка, и янтарно-маслянистые шпроты, и непременный салат "оливье" в хрустальной салатнице, и что-то ещё - сразу не опознаваемое - румянящееся запечёнными боками и лежащее крутой горкой, обложенной по периметру маслинами, в просторном стеклянном блюде. Венчала композицию открытая и уже основательно початая бутылка "Кинзмараули". Присутствовали и два фужера - их с женой любимые - дымчатого стекла, на длинных шестигранных ножках. Один фужер был девственно чист, из другого явно недавно пили.
   - Конец света... - обалдело констатировал Толик, на ощупь опускаясь на стул. - Воистину, утро сюрпризов.
   Он мысленно пробежал все возможные даты и поводы и решительно отмёл их все до единого. Нет, тут было что-то новое. Что-то экстраординарное!
   Прямо перед ним, прикрытая сверху пузатой металлической крышечкой, стояла тарелка, от которой проистекал воистину божественный запах. "Ресторан "Астория"", - прочитал Толик выгравированную на крышечке витиеватую надпись и, вдруг подорвавшись, резво побежал в комнату.
   - Ну, Михайловна!.. - шаря по карманам в поисках мобильника, шипел Толик. - Ну, конспираторша!..
   "Абонент временно недоступен..." - охладил его познавательный порыв механический женский голос.
   - Бл-лин!! - с чувством выдохнул Толик и швырнул "мобилу" на кровать.
   Некоторое время он столбом стоял посреди комнаты и пытался размышлять. Процессу сильно мешал впитавшийся в ноздри, дразнящий запах дорогой ресторанной кухни.
   - А чего, собственно?.. - пожал в конце концов плечами Толик. - Завтрак подан. Пожалуйте, сударь, жрать.
   Он вернулся в кухню и, подсев к столу, решительно снял с тарелки пузатенькую крышечку...
   ...Одевать после столь роскошного завтрака затёртые джинсы и разношенный свитерок как-то не хотелось. Хотелось праздника. В том числе и в одежде. И Толик, настежь распахнув створки шкафа, снял с плечиков свой лучший - тёмно-серый с металлическим отливом - костюм. "Эх! Однова живём!.." - настроенный двумя бокалами "Кинзмараули" на бесшабашный лад, подумал Толик, бережно оглаживая прохладную ткань костюма. Рубашку под костюм он выбрал нежно-голубую, а из галстуков - остановился на ярко-синем в белую полоску. Экипировавшись таким образом и придирчиво осмотрев себя в зеркало, Толик подмигнул своему отражению и, взяв с трюмо чёрную кожаную папочку, двинулся к дверям.
   Неспешно выйдя из квартиры, он пружинисто стал спускался по лестнице, насвистывая про себя что-то игриво-бесшабашное и похлопывая папкой по перилам. Настроение было прекрасное, даже, можно сказать, - несколько озорное. Хотелось, например, папочкой по перилам не похлопывать, а напротив, взяв эту самую папочку подмышку, по упомянутым перилам взять и съехать. Внаглую. На попе. Толик даже заозирался на дверные глазки?, необоснованно подозревая за ними многочисленных любопытных соглядатаев. "Ладно. Не будем... - миролюбиво решил он. - Не поймут. Облико морале, понимаешь... Да и брюки жалко...". Он машинально посмотрел на свои брюки... и чуть не загремел по ступенькам. Брюк не было!
   Не в том смысле, что брюк не было вообще - не было брюк от костюма. Ниже серо-стальных, стильно закруглённых по недавней моде, пол пиджака, на ногах присутствовали мятые пижамные штаны в похабную жёлто-коричневую вертикальную полоску. Из-под штанов нагло выглядывали разношенные до ветхости шлёпанцы. Причём шлёпанцы явно были женские - нежно-розовые, с умело вышитыми на носах шаловливо-весёлыми поросячьими мордочками.
   Толика, впрочем, больше поразило не столько отсутствие на ногах брюк, сколько присутствие там же пошлых пижамных штанов - отродясь не было у него никакой пижамы, терпеть он пижам не мог, и однажды осторожно начатый Жанной Михайловной разговор на эту тему был, помнится, Толиком сразу же и самым решительным образом пресечён. А тут - на тебе!..
   Некоторое время Толик топтался на площадке первого этажа, не зная, что предпринять. Возвращаться - смерть как не хотелось, идти в таком... м-м... разностильном виде на работу... - сами понимаете... Бесшабашное "кинзмараульное" настроение впрочем, никуда не улетучившись, решительно толкало хозяина к экстравагантным и даже - более того - эпатажным поступкам. "А наплевать!.." - принял смелое решение Толик и, в последний раз громко хлопнув папкой по перилам, резво сбежал вниз по оставшемуся пролёту лестницы.
   Внизу, как всегда, царил густой полумрак - окон в вестибюле не было, а лампочки кто-то с завидным постоянством не то бил, не то самым наглым образом выкручивал. "Руки уродам выкрутить!.." - свирепо подумал Толик, тем не менее привычно шагая в темноту и ориентируясь на красный глазок кнопки-лампы магнитного замка. До дверей было метров пять-шесть, но он прошёл - слепо таращась во мрак, осторожно ставя ноги и вытянув вперёд свободную руку, - шагов двадцать, не меньше, и уже начал было всерьёз беспокоиться, но тут пальцы его наткнулись на гладкий и холодный дверной металл. Толик выдохнул и надавил на кнопку замка. Однако вместо привычного однотонного писка, дверь отреагировала громким змеиным шипением и, скользнув по невидимым пазам, стремительно ушла в сторону - в стену. Толик, положивший для себя ничему уже в это утро не удивляться, всё-таки обалдел - двора за дверью не было!..
   Вместо привычных чахлых кустов, покосившегося "мухомора" песочницы и разномастного стада припаркованных где попало автомобилей, на Толика во всей своей красе и величественности смотрел Большой Космос. Из Космоса дохнуло горячим теплом и резиновым - "метрополитенным" - запахом. Толик, упёршись тапочкой в жёсткое ребро дверного комингса, осторожно выглянул наружу. Вид, прямо сказать, открывался - что надо! Жемчужными гроздьями сверкали ожерелья и россыпи созвездий. Грозно клубились сиреневые кляксы туманностей. Мрачно дышали ледяной пустотой зловещие провалы глобул. А через весь небосвод - яростно полыхающим, ослепительно искрящимся мостом - мощно пролегала чудовищная громада Галактики...
   Но красота красотой, а на работу опаздывать было не гоже. Среди блескучей звёздной мишуры глаз Толика привычно отыскал знакомые контуры Большой Медведицы. Найдя Полярную звезду, Толик прикинул нужное направление. Двигаться надо было как раз в "межножие" Ориона - между Саифом и Ригелем. Нырять, однако, в космическую пучину было попервоначалу как-то жутковато. "Попутчика бы..." - нерешительно оглядываясь, подумал Толик, и тут из соседнего подъезда вынырнула и уверенно заработала мимо него размашистым кролем Танька Железнова - хорошая подруга его жены, на которую Толик... нет, не то чтобы засматривался, но... в общем, из виду не упускал, впрочем ни на что особо не надеясь и никаких поползновений в её сторону не предпринимая. На Таньке была свободная сине-зелёная блузка и джинсовая мини-юбка. Аппетитнейшие загорелые Танькины ноги, умело молотя безвоздушную среду, стремительно проплыли перед глазами Толика. Толик схватил папку в зубы и смело сиганул следом.
   Плыть, на удивление, оказалось нелегко. Безвоздушная среда, вопреки ожиданиям, оказывала вполне ощутимое, вязко-упругое сопротивление. Толик выбрал экономичный брасс и развернулся в кильватер Железновой. Открывшийся вид заставил его с удвоенной силой заработать конечностями. "Тапочки бы не потерять..." - запоздало подумал Толик, сжимая зубами папку и по-лягушачьи загребая ногами...
   - Севрюгин, ну ты будешь сегодня вставать или нет?!..
   Толик вскинулся и сел в кровати, очумело вертя головой.
   - Горюшко моё, опять небось до трёх в Интернете сидел? - жена стояла в дверях и смотрела на него со смесью жалости и укоризны.
   - До четырёх, - хрипло уточнил Севрюгин и откашлялся.
   - Свихнёшься ты когда-нибудь со своим компьютером! - Жанна прошла в комнату и, скинув халат, быстро и деловито принялась одеваться - на работу. - Разве ж можно так над собственным организмом издеваться?!
   - Обязательно... - невнятно и невпопад ответил Толик.
   Он, кряхтя, сполз с кровати, нащупал ногами тапочки и, позёвывая и почёсываясь, отправился совершать утренний туалет...
  
   Конечно, как и следовало ожидать, никакой жёлтой щётки в стакане не оказалось.
   "Микму" же свою Толик даже не успел толком распаковать - он только ещё расстёгивал молнию на боку футляра, как пахнуло оттуда на него давешним горелым - тошновато-маслянисто-приторным, отчего у него сразу же запершило в горле и защекотало в носу. Толик торопливо сунул футляр с бритвой в шкафчик и, обречённо вздохнув, достал с верхней полки прозрачный дорожный несессер со столь ненавистными ему "мыльно-рыльными" бритвенными принадлежностями.
   "Бритву теперь покупай... - намыливая щёки, вяло размышлял Толик. - А что! Куплю какой-нибудь "Браун" навороченный... Нет! Жанку попрошу - пусть подарит. Двадцатого как раз годовщина свадьбы - вот пусть и расстарается... Любимому мужу, так сказать, в день сколько-там-летия совместной жизни... А сколько это уже будет?.. Почитай семнадцать годков. Неужели уже семнадцать?!.."...
   - Ну всё, Севрюгин, я убежала... - жена - при полном параде - стремительно возникла в дверях ванной комнаты. - Завтрак на столе. Не забудь выпить "алмагель"... И не опаздывай!
   Она чмокнула мужа в свежепобритую щёку, стёрла пальцами помадный след и пахну?в напоследок целым букетом дорогих парфюмерных ароматов, исчезла.
   Севрюгин машинально потёр высочайше обласканную ланиту, скептически оглядел другую - с висящими по низу скулы лохмотьями пены - и, заранее страдальчески сморщившись, принялся скоблить подбородок...
   Жанна уезжала на работу к восьми. Толику необходимо было быть в издательстве в девять. Рабочий день в "конторе" жены начинался тоже в девять, но Жанна Михайловна положила для себя за правило приходить на работу за час до официального начала рабочего дня. Дабы "не торописа и не волноваса". И дабы к приходу подчинённых и - главное! - начальства быть во всеоружии и настороже. Толик периодически посмеивался над трудоголизмом своей благоверной, но головой понимал, что, пожалуй, именно феноменальная работоспособность супруги, вкупе с её острым умом и деловой хваткой, позволили обыкновенной "безблатовой" провинциалке пробиться из рядовых операторов ЭВМ в начальники ведущего отдела крупного питерского НИИ...
   На кухне сюрпризов также не оказалось. Сиротливо ютилась на краю стола глубокая тарелка с традиционным овсяным киселём. В центре "киселявого" болота - хрупким арктическим островком - потерянно светился одинокий комочек сметаны. В тени тарелки пряталось маленькое голубоватое блюдце со скромным ломтиком серого отрубного хлеба. Чуть поодаль, отделённый от тарелки массивной мельхиоровой ложкой, сдержанно пламенел содержимым высокий хрустальный стакан с мутновато-оранжевой субстанцией.
   Некоторое время Севрюгин нависал над столом и, опираясь кулаками на полированную, с претензией на карельскую берёзу, столешницу, набычившись, рассматривал убогий гастрономический натюрморт.
   - М-да... - наконец, печально резюмировал он. - Это вам не "Астория".
   Он уселся за стол напротив тарелки и, взяв в одну руку тяжёлую холодную ложку, а в другую - скибку хлеба, задумался...
   ...На кисель Севрюгина "подсадила" жена. Было это лет семь назад, когда он - здоровый мужик, до того понятия не имевший с какой стороны у него желудок, загремел в больницу с острым приступом язвенной болезни. Язву благополучно залечили, но безмятежная жизнь на этом закончилась. Началась жизнь диетическая - эпоха бледных отварных куриц и слипшегося несолёного риса. На беду Севрюгина, этот период его жизни по времени совпал с периодом обострения борьбы его супруги за свою талию, борьбы тяжёлой, борьбы бескомпромиссной и изнурительной, полной сомнительных побед и сокрушительных поражений. Севрюгин, где против воли, а где и незаметно для себя был постепенно в орбиту этой борьбы втянут и некоторое время наравне с супругой испытывал все "прелести" новомодных журнальных диет. Он сиживал на диетах "яблочных" и "кефирных", "обкатывал" диеты "дробные" и "предпраздничные", терпел "голодные" диеты - "без ужина" и "сутки через трое". Он научился чётко отличать систему Бентинга от диеты доктора Демоля и низкокалорийную диету от диеты углеводного чередования. Отведал он и совсем уж экзотические рецепты, типа "диеты грешников" или немало нашумевшей в своё время своим появлением и позднее не менее шумно раскритикованной "кремлёвской" диеты.
   Чаша терпения его переполнилась на "минеральной" диете, когда жена, вдрызг проиграв очередное "сражение" с собственной талией и в ярости изодрав на куски ни в чём не повинный портняжный метр - чёрт его знает какой уже по счёту! - решила пойти на крайние меры и, закупив в "Ашане" шесть упаковок "Нарзана", с утра ближайшего понедельника начисто забыла про завтраки-обеды-ужины.
   В среду вечером Севрюгин поднял мятеж.
   Мятеж заключался в вульгарном запое тире загуле, спонтанно и сумбурно начатом в маленьком скверике на Учительской и в дальнейшем вяло протекавшем где-то у чёрта на куличках - в Автово, в захламлённой и неухоженной однокомнатной "хрущёвке" Серёги Девятаева - давнишнего севрюгинского приятеля, на тот момент - свежей, а потому безутешной жертвы очередных своих матримониальных катаклизмов.
   К исходу вторых суток загула "мятежник" был вычислен, отловлен и, не взирая на вялое сопротивление, неумолимо доставлен к родным пенатам. Ещё сутки у Жанны Михайловны ушли на болезненное избавление мужа от тяжёлой формы абстинентного синдрома. В воскресенье вечером состоялось бурное примирение, закончившееся подписанием договора о мирном сосуществовании: жена соглашалась оставить супруга в стороне от своих диетных экспериментов, беглый муж, в свою очередь, возлагал на себя непростые обязательства по соблюдению щадящего режима питания и воздержанию от экстремальных нагрузок на свой пищеварительный тракт в виде избыточных доз спиртного, острых приправ, разных там цитрусовых, а также всяких прочих жирностей, копчёностей, солёностей и т.д., и т.п. (список на ...дцати страницах прилагается).
   В качестве жеста доброй воли высокие договаривающиеся стороны шли на определённые взаимные уступки. Севрюгину были разрешёны кофе и красное вино (разумеется, хорошего качества и "без фанатизма") и зарезервирован один "пивной день" в месяц. Он же (А. Севрюгин), в свою очередь, соглашался на утренний овсяной кисель - благо тот был достаточно жидким (что для страдающего по утрам отсутствием всякого аппетита "экс-язвенника" было немаловажным) и, в принципе, даже вполне съедобным на вкус. С тех пор и повелось. Со временем Севрюгин к киселю притерпелся и даже попривык, и стал воспринимать его как некую неотъемлемую часть традиционной утренней действительности, наряду со звонком будильника или встающим за окном солнцем. Разница заключалась только в том, что будильник не звонил по выходным, солнце - по случаю плохой погоды или, скажем, зимы - могло за окном и вовсе отсутствовать, - кисель же был всегда...
  
   Снизу грянула музыка. Дом, несмотря на свою заявленную элитность, по звукопроницаемости не сильно отличался от обыкновенной панельной "хрущёбы", и Толик, за долгие годы вынужденно изучив музыкальные пристрастия своих соседей, уже спокойно мог определить - кто из них в данное время услаждает свой слух более или менее гармонизированными децибелами. В настоящий момент, легко пробивая тонкие перекрытия рокочущими басами, надрывно гремел разнузданный "Rammstein". Это означало, что восстал ото сна Груня - Виталик Грунёв, инфантильный двадцатилетний балбес, "второкурсник и второгодник", которому состоятельный папа - зам. главы администрации одного из городских муниципалитетов - купил квартиру аккурат под севрюгинской.
   Толик вздохнул и окунул ложку в кисель.
   В комнате запиликал мобильник. Севрюгин чертыхнулся и полез из-за стола.
   Он не любил утренних звонков. Ничего хорошего такие звонки чаще всего не предвещали. За версту несло от них более или менее дальней дорогой, пустыми хлопотами, и стоял за ними обычно сухой казённый интерес.
   Толик извлёк мобилу из кармана пиджака и с удовольствием повалился на кровать. Звонил Девятаев. "Лёгок на помине..." - отметил про себя Толик и суровым голосом проинформировал абонента:
   - Приёмная ФСБ. Ваш звонок записывается.
   - Э-э-э... - возник в трубке блеющий голос Серёги. - Борисыч, ты это... ты сейчас не сильно занят?..
   - Сколько? - вздохнул Севрюгин...
   Девятаев вечно занимал у него деньги. Он вечно у всех занимал деньги и всегда был в долгах как в шелках. Серёга после трёх неудачных браков выплачивал алименты на четверых детей, но аппетитов своих в отношении к женскому полу, тем не менее убавлять не собирался и чуть ли не каждый месяц "радовал" своих приятелей вдохновенными и красочными рассказами о своей новой и "на этот раз окончательной" любви. Ухаживал же Серёга за каждой своей очередной пассией всегда разнообразно, с шиком и размахом, и даже немаленькой его зарплаты авиадиспетчера ему вечно не хватало, чтобы дотянуть до очередного аванса или получки. Впрочем, надо отдать Серёге должное - возвращал он долги всегда аккуратно и точно в означенный срок...
   - В смысле?.. - не "въехал" Серёга. - А-а, не... Ты это... Вопрос у меня к тебе...
   - Да ну, - не поверил Толик, - шутишь. В полвосьмого утра-то?
   Девятаев попыхтел в трубку.
   - ...Я тут это... - наконец продолжил он. - Статейку накропал... Для "Знания - сила"... Не посмотришь?
   Если бы Севрюгин уже не лежал, то он бы упал. Толик работал в издательстве редактором, и подобные просьбы, исходящие от его друзей и знакомых, были для него, в общем-то, делом привычным. Но чтобы о подобном попросил Серёга!..
   Девятаев был трепло. Трепло глобальное и вдохновенное. Трепло в самом классическом, изначальном смысле этого слова. Homo argutus. Человек болтливый. По любому вопросу и о любой проблеме у Серёги в данный момент времени было своё, отдельное, сугубо собственное мнение, которое он мгновенно и неотвратимо старался довести до собеседника. Идей у Девятаева было превеликое множество, и он щедро и бескорыстно делился ими с окружающими. Нет, нельзя было сказать, что идеи эти были безграмотными или, к примеру, банальными - Серёга был книгочей и эрудит, и среди его многочисленных умопостроений встречались конструкции любопытные и даже вполне оригинальные, но именно разнообразие и изобилие этих умопостроений, скорость перемены мнений Серёги об одной и той же проблеме делали его собеседником непредсказуемым и весьма утомительным. Толик где-то читал, что человеческий мозг не способен одновременно решать вопросы обработки и вербальной передачи информации. Другими словами - прежде чем что-либо сказать, человек должен хотя бы немножечко подумать. Девятаев одним своим существованием начисто опровергал это сомнительное утверждение. Так сказать, губил его на корню. Серёгин речевой аппарат, казалось, жил своей отдельной от хозяина, причём весьма насыщенной жизнью. Ну, или был связан с мыслительными центрами хозяина особыми, ещё неведомыми современной науке каналами, допускающими мгновенный взаимообмен огромными массивами информации.
   И тем не менее Севрюгину нравилось общаться с Серёгой. Может быть, именно благодаря этой своей неудержимой болтовне, нетребовательности к разделению его точки зрения оппонентом, Девятаев и был приятен Толику в качестве собеседника - при разговоре с Серёгой очень хорошо было молчать и думать. Толик предполагал, что и своим успехам у женского пола Девятаев был обязан исключительно своему неутомимому языку. Женщины - полагал Толик - в силу своей физиологической особенности (а именно - наличию в женском мозгу не столь давно обнаруженного учёными второго речевого центра) привыкшие доминировать в разговоре с мужчиной, встречая в лице Девятаева не то что достойного, а - непобедимого соперника, оказывались - неожиданно для себя - "битыми" на своём же собственном поле своим же собственным оружием, и уже в силу одного этого проникались к Серёге неподдельной симпатией, граничащей с благоговением. Ну и в результате, как правило, были готовы на всё...
   И вот Девятаев написал статью в журнал. "Статейку" - как он сам снисходительно выразился. Толик был в шоке. Он готов был скорее поверить в то, что его непосредственный начальник, шеф-редактор издательства и правоверный иудей (две обязательные поездки в год - на Йом-Кипур и Песах - в Святую Землю) Юлий Шмульевич Кельман обратится в православие и женится-таки на своей секретарше - волоокой красавице Оленьке Поддубной, чем согласиться с тем, что Серёга Девятаев, этот кладезь ненужных знаний, этот ходячий громкоговоритель смог связно и последовательно изложить на листе бумаги хотя бы одну из своих многочисленных идейных конструкций...
   - Алё... - Девятаев на том конце осторожно подул в трубку. - Борисыч, ты где там? Уснул что ли?
   - Сознание потерял... - к Севрюгину наконец вернулась способность рационально мыслить. - О чём статья-то?
   - Так это... - Серёга опять запыхтел. - Ну... Помнишь, мы с тобой говорили о путях развития цивилизации?.. О "пульсирующей" эволюции?..
   - Когда это? - Толик честно попытался напрячь хотя бы одно из своих полушарий.
   - Ну, когда "Невское" кончилось, и мы "Арсенальным" догонялись... - Серёгины ассоциации всегда были непредсказуемы и освежающе действовали на собеседника. - Когда ты в туалете на мыле поскользнулся и раковину чуть не своротил.
   - А-а... - сказал Толик, он всё равно ничего не вспомнил. - И чё?
   - Ты тогда ещё сказал, что эволюция движется по экспоненте, - облегчённо затараторил Серёга, он, похоже, наконец преодолел так несвойственное ему смущение, - а я тебе сказал, что вектор эволюции прерывист, и поступательная скорость развития цивилизации зависит от коэффициента общественного ожидания, который в свою очередь...
   Толик привычно отключился - Девятаев уверенно оседлал своего любимого конька, и остановить его или хотя бы вклиниться в его болтовню в ближайшем обозримом будущем для простого смертного не представлялось возможным...
   Страсть к необременительной и в то же время содержательной беседе соседствовала у Девятаева с ещё одной, не чуждой и Толику - бескорыстной и светлой любовью к пиву. Тоже светлому. Вынужденно ограниченный в этом отношении одним пивным днём в месяц, Севрюгин старался получить от этого "праздника живота" по максимуму. Поэтому каждый его "бир сейшн" предварял целый ряд обязательных, чуть ли не ритуальных приготовлений. Из длинного списка пивных заведений Питера заблаговременно выбиралось одно (всякий раз новое), заранее придирчиво изучалась его репутация, питейная атмосфера, включая интерьер, тщательно прорабатывалось меню. Накануне созванивались с Серёгой. Тот, как человек сиюминутно не обременённый семейными узами, был обычно свободен, если только не "подвисал" на каких-нибудь своих внеплановых аэропортовских дежурствах или вновь не пытался - с очередной своей зазнобой - внести посильный вклад в дело исправления непростой демографической ситуации в стране. Ехали в заведение к открытию - "на свежачок". Столик занимали отдельный - подальше от стойки и входных дверей. Первую кружку выпивали сразу и залпом. Вторая и последующие шли под обильную и разнообразную закуску. Впрочем, к закуске, равно как и к интерьеру заведений, Серёга был как раз таки равнодушен. Для него главное - чтобы было много "светлого". Его любимого "светлого". Свежего и холодного. И чтобы был собеседник. И Севрюгин в данной роли его более чем устраивал...
   - Короче, Склифосовский!.. - решительно вклинился Толик в плавное журчание Серёгиной речи. - И ты эту галиматью собираешься отправить в порядочный журнал?
   - Мнэ-э... - тут же вновь сбился на блеяние Серёга. - А ты полагаешь, что не сто?ит?
   Образ неуверенного и робкого Серёги был столь непривычен и настолько не лез ни в какие ворота, что Севрюгин поневоле смягчился и в свою очередь безвольно замямлил:
   - Ну нет. Отчего же... Идея-то в целом неординарная... И даже довольно интересная...
   - Так ты посмотришь?! - в голосе Девятаева прорезались интонации приговорённого к расстрелу человека, казнь которого в последний момент заменили путёвкой в санаторий.
   - Ладно, посмотрю... - согласился Толик и тут же мысленно обругал себя последними словами. - Объём-то хоть небольшой?! - запоздало перешёл он в наступление.
   - Небольшой, небольшой, - опять обрадованно затараторил Серёга. - Четыре странички двенадцатым шрифтом. Я тебе её на "мейл" скину, а ты, как будет свободное время, посмотри. Я сперва размахнулся аж на восемь, но потом подумал - много, журнал всё-таки, половину сократил. Ты не поверишь, сокращать-то оказалось гораздо труднее, чем писать. Я всё воскресенье просидел, промучился...
   - Верю!.. - опять прервал Девятаева Толик. - Верю. Сокращать всегда труднее... Ладно, давай присылай свою нетленку - посмотрю... Но только когда время будет!! - рявкнул он. - Чтоб не звонил каждый день: "Ну что? Ну как?"!.. И только грамматика и стилистика! От научного анализа твоего опуса избавь!
   - Конечно, конечно... - залебезил Толик. - Ты сам. Когда будет готово - сам позвони. А за мной не заржавеет. Ты ведь знаешь. Я тебе тогда такую поляну накрою - год потом вспоминать будешь. Хочешь - в "Кронверке", а хочешь...
   - Всё-всё... - утихомирил распалившегося Серёгу Толик. - Всё. Там видно будет... Ещё что-нибудь?..
   - Э-э... Нет. Всё.
   - Тогда - до связи, - Севрюгин решительно прервал разговор.
   "Ничего себе - заявочки!.. - возвращаясь на кухню, ошеломлённо размышлял Толик. - Девятаев - писатель. Убиться веником!..".
   Мысль о том, что некий авиадиспетчер Девятаев - трепло Серёга, болтун и ветреный бабник, казалось бы неспособный довести до логического завершения ни одно из своих умопостроений, - смог написать статью, и более того, собирается отправлять оную в серьёзный журнал, а он - Севрюгин Анатолий Борисович, филолог, уважаемый работник крупнейшего на северо-западе издательства, которому сам бог велел писать и писать много, - вот уже пять лет мусолит в уме и никак не может изложить на бумаге одну единственную, пусть даже и очень дорогую ему повесть, никак не укладывалась в севрюгинской голове...
  
   Повесть он задумал давно. Повесть была о Сизифе. Толчком послужила работа Толика над порученной ему когда-то для редакторской обработки книгой некоего приверженца фоменковской Новой Хронологии - этой псевдонаучной теории, одно время бывшей в немалом почёте, в том числе и у руководства издательства, в котором работал Севрюгин. Толик буквально изнемог над этой чудовищной по объёму и по глупости рукописью. Каждый день, погружаясь в работу по расчистке пунктационно-синтаксических "авгиевых конюшен" ненавистного манускрипта, он живо представлял себя легендарным героем древнегреческого мифа, обречённым равнодушными богами на выполнение унизительно бессмысленной и бесконечной работы. В день, когда Севрюгин отложил наконец в сторону последний отредактированный лист, и родилась идея повести. А что бы почувствовал Сизиф, если б он всё же однажды вкатил свой камень на гору? Каковы бы были его первые эмоции, ощущения? Радость? Облегчение? Опустошённость?.. Куда бы он сразу после этого пошёл? Чем занялся?.. Эти вопросы взволновали Толика. Заработала фантазия. Начал вырисовываться сюжет...
   Впрочем, в дальнейшем, уже в процессе работы над повестью все эти вопросы показались Севрюгину... нет, не то чтобы неинтересными, но... недостаточно глубокими - что ли? И он "навертел" там много чего ещё, добавив в сюжет изрядное количество действующих лиц и незапланированных изначально сцен. Короче, повесть повела автора за собой.
   "Нет, - поправил себя Толик. - Тогда возникла только идея. Сочинять я начал гораздо позже - после "Погони за смертью""...
   На излёте той же, напрочь испорченной "авгиевым" манускриптом, зимы, в разгар мутного рабочего дня, внеся за собой свежую струю дорогого и элегантного парфюма, в маленький кабинетик Севрюгина решительно вошёл Сам. То есть генеральный директор всея издательства Хорь Эдуард Васильевич. Собственной персоной. Севрюгин встал. До этого он и видел-то генерального всего пару раз - на общем собрании акционеров да на каком-то сильно юбилейном корпоративе, - директор вращался в свете по совершенно иным, не пересекающимся с Толиковыми, орбитам.
   - А я к вам, Анатолий Борисович, - запросто начал разговор генеральный и протянул Толику сильную прохладную длань с тщательно ухоженными розовыми ногтями. - Мне порекомендовали вас как крепкого рецензента и лучшего во всём издательстве стилиста.
   После такой характеристики да ещё из уст Самого? впору было либо заплясать от радости, либо насторожиться. Севрюгин выбрал второе.
   - Пожалуйста, Эдуард Васильевич... - несколько официально предложил Толик. - Присаживайтесь.
   Он поспешно скинул с единственного в кабинете стула стопку каких-то пыльных папок и придвинул его к столу. Генеральный уселся и, закинув ногу на ногу, с видимым любопытством оглядел севрюгинскую "берлогу".
   - Тесновато тут у вас. Нет?.. - не то спросил, не то утвердил Эдуард Васильевич.
   Севрюгин развёл руками - мол, что поделаешь, что уж есть, то есть. Он вдруг заметил, что всё ещё стоит и несколько суетливо засунулся в своё кресло по другую сторону стола.
   - Я к вам, Анатолий Борисович, вот по какому вопросу, - генеральный, сразу переходя к делу, движением фокусника выдернул из внутреннего кармана пиджака компьютерный диск. - У меня тут некая вещица нарисовалась. По объёму - не то большой рассказ, не то маленькая повесть. Вы не посмотрите?.. Так сказать, опытным взглядом.
   Толик принял протянутый ему через стол диск и с любопытством посмотрел на генерального.
   - Нет-нет, это мой первый опыт в сочинительстве, - по-своему истолковал этот взгляд Эдуард Васильевич. - Вот, на старости лет вдруг прорвало... Года, понимаешь, к суровой прозе клонят... - к месту процитировал он классика.
   Директор лукавил. Он если и был старше Севрюгина, то всего-то года на два, на три. Выглядел же Эдуард Васильевич - в своём итальянском, с иголочки, костюме, со здоровым румянцем на холёном, в меру загорелом лице и с благородной седой искрой в свежеуложенных, только что от парикмахера, волосах - и вовсе моложе помятого, по-февральски бледного, с красными от вечного недосыпа глазами, Толика.
   - Со сроками не тороплю, - не дожидаясь согласия Севрюгина, продолжил генеральный. - В разумных пределах, разумеется... От текущей работы, увы, тоже не освобождаю. Сами понимаете, дела издательства - прежде всего. Так что вы уж как-нибудь, на досуге... Ну, а за вознаграждение - тут вы не волнуйтесь, - Эдуард Васильевич сделал жест, как будто что-то посолил на севрюгинском столе. - Сверхурочные мы обычно щедро оплачиваем...
   Сразу после ухода генерального Толик просмотрел записанный на диске файл.
   Повесть оказалась слабенькой. Да что там говорить, дрянная была повестушка - перегруженная сверх всякой меры, как послепраздничный мусорный бак, заезженными и затасканными литературными штампами, запутанная, косноязычная, с ходульными неживыми героями и притянутым за уши пафосным "хэппиэндным" финалом. Единственным, что показалось Севрюгину любопытным в ней, была заложенная в её основание ключевая идея.
   Действие повести разворачивалось в некой неназываемой автором стране, в которой, впрочем, по ходу действия легко угадывалась одна из бывших советских республик. В результате государственного переворота к власти в этой стране пришёл диктатор, который провозгласил равенство всех граждан отнюдь не перед законом и даже не перед Богом, но перед... внезапной смертью. Всем гражданам страны, достигавшим совершеннолетия, принудительно имплантировали в тело специальный неизвлекаемый маячок с индивидуальным кодом. Ежедневно, в строго определённое время некая таинственная машина - Великий Вершитель - случайным образом выбирала среди граждан страны определённое количество смертников. Приводили приговор в исполнение тоже специальные машины - АСы - Архангелы Смерти - стремительные и неуязвимые - помесь танка, пылесоса и электрического стула. Спрятаться от них было невозможно, сопротивляться им было бесполезно. АС, ориентируясь на сигнал маячка-имплантанта, находил жертву, настигал её, втягивал внутрь себя посредством хобота-манипулятора и... Собственно, после этого жертву больше уже никто никогда не видел. Выбор Великого Вершителя был абсолютно случаен, гибель жертвы была неотвратима, что по замыслу диктатора (то есть читай - автора) и уравнивало в правах молодых и старых, богатых и нищих, умных и дураков. Конечно, существовала в этой стране гнобимая почём зря диктатором оппозиция, возопившая в конце концов о помощи к международному сообществу. И конечно, помощь ей эта была послана в виде несгораемого и непотопляемого - а ля Джеймс Бонд - сотрудника таинственной международной организации. И разумеется, несгибаемый этот сотрудник быстренько разоблачил всю хитрую диктаторскую машинерию: оказывается, не было в природе никакого Великого Вершителя, а управлял АСами, сидя у себя в мрачном заплесневелом бункере и натравливая их на неугодных и в первую очередь - на ту самую несчастную оппозицию, сам подлый диктатор - как водится, кровавый садист и импотент. И естественно, схлестнулись в финале повести новоявленный этот "Джеймс Бонд" с бункерным импотенто-садистом в жестоком очном поединке. И в поединке этом - ну, тут даже к бабке не ходи - первый благополучно уконтрапупил последнего и встречал, как тому и положено, вовремя подоспевшее подкрепление в виде международного десанта, стоя в лучах восходящего солнца на крыше того самого заплесневелого бункера, одной рукой обнимая за талию обворожительную дочь диктатора, а другой - приветственно размахивая новым флагом возрождённой республики - с изображенным на нём могучим свободолюбивым зубром...
   Толик начал работать над директорским опусом нехотя, но потом вдруг втянулся, увлёкся и за неделю раздраконил повестушку на раз-два. Распетрушил её по полной программе. Любо-дорого стало на повестушку смотреть. Правда, пришлось для этого оную изрядно перетрясти - выправить стиль, переписать чуть ли не начисто все диалоги, поменять местами и отреставрировать целые эпизоды. Толик так разошёлся, что даже вставил в повествование нового героя, хоть и эпизодического, но смешного и запоминающегося. Тот появлялся в конце почти каждой сцены, когда всё уже более или менее благополучно закончилось, и настойчиво спрашивал у окружающих - мол, что, собственно, случилось, и не пропустил ли он чего интересного? Герой этот, по мнению Толика, во-первых, несколько оживлял мрачное повествование, а во-вторых, придавал всей повести несколько ироничный, если не сказать - ёрнический оттенок. И название повести Севрюгин изменил. С неуклюже-напыщенного "Рассвета над тёмной страной" на элегантно-интригующую "Погоню за смертью"...
   На следующий день после возвращения дискеты генеральный пригласил Севрюгина к себе в кабинет.
   Утопая в мягком кожаном кресле и попивая отменный кофе, принесённый ходульно-длинноногой секретаршей, Толик выслушал целый спич из похвал и панегириков от ранее столь скупого на эмоции Эдуарда Васильевича.
   - А вы, любезный Анатолий Борисович, сами часом не балуетесь сочинительством? - глядя поверх тончайшей - розового фарфора - кофейной чашечки, поинтересовался у него тогда генеральный. - Может, нам с вами составить творческий тандем? А ля братья Стругацкие? Нет?..
   В ответ Толик промычал нечто неопределённое и обещал над заманчивым предложением подумать. На том и расстались.
   А в конце месяца Севрюгин получил обещанные премиальные.
   - Банк ограбил? - без обиняков поинтересовалась практичная Жанна Михайловна, когда он вручил ей за ужином изрядно раздутый твёрдой конвертируемой валютой бумажный пакет...
   Полученных денег с лихвой хватило на выплату годового взноса за квартиру и даже осталось на поездку всей семьёй в горнолыжный Домбай, где Севрюгин на второй день катания, осваивая в "лягушатнике" для начинающих спуск "плугом", умудрился так "удачно" упасть, что в двух местах сломал себе ключицу.
   Вот тогда-то, лёжа в гордом одиночестве в номере пустеющей на весь день турбазы и глядя в окно на величественно взметнувшийся над Домбайской долиной заснеженный серп Белалакаи, он и начал "писать" свою сокровенную повесть...
   (Возвращаясь же к бессмертному творению Эдуарда Харлея - а именно такой псевдоним выбрал себе скромный автор "Погони за смертью", - необходимо отметить, что оно в том же году было напечатано авторитетной "Ладогой" и получило хоть и сдержанную, но всё-таки похвалу строгих литературных критиков, а уже следующей весной вышло отдельной книгой с иллюстрациями самого Питомского и очень даже немаленьким по нынешним временам тиражом. Творческий же дуэт А. Севрюгина и Э. Хоря (Харлея) не сложился - генеральный вскоре резко ушёл во власть, в депутаты, и к литературным своим экзерсисам совершенно остыл, чему Севрюгин, надо сказать, искренне и несказанно обрадовался)...
   Сочинение повести стало для Толика излюбленным занятием. Неким умственным хобби. Он с наслаждением прокручивал в уме уже готовые страницы, с увлечением планировал дальнейший ход действий, выстраивал мизансцены, сочинял диалоги. Ему нравилась вариативность придуманной им действительности - возможность переиначивать уже, казалось бы, раз и навсегда свершившееся. Нравилось создавать новое, никем ещё до него не придуманное и тем более - не пережитое. Льстила роль всесильного вершителя судеб, Творца.
   Кроме того, Севрюгин неожиданно для себя с интересом погрузился в мир Древней Греции. Он с удовольствием рылся в книгах по истории, "шерстил" интернетовские сайты, выуживая драгоценные, необходимые для повествования, детали жизни и быта древних эллинов. Греко-русский словарь стал для него настоящей настольной книгой. Толик даже преуспел в изучении специфических ненормативных греческих выражений, попросту говоря - греческого мата.
   А в прошлом году он вдруг с удивлением осознал, что повесть в целом закончена. Он мог бы ещё, конечно, шлифовать отдельные абзацы, уточнять реплики, выверять акценты, но всё это уже были ничего не значащие и не определяющие штрихи к готовому полотну. Повесть запросилась на бумагу.
   И вот тут возникла проблема. Толик оказался не готов увидеть свой многолетний виртуальный возвышенный труд в грубом материальном виде. Он несколько раз порывался взяться за работу и даже уже было садился за компьютер с твёрдым намерением "начать и кончить", но всякий раз при виде чистой страницы душу его переполняла какая-то замирательная робость. Ему казалось, что изложенный на бумаге сюжет потеряет всю свою прелесть и новизну, герои утратят живость характеров и приобретут черты холодных восковых манекенов, из повествования уйдёт некий колдовской ритм, некое завораживающее душу волшебство, и на белой холодной поверхности листа останутся только буквы - обыкновенные такие, чёрные аккуратные буквы, складывающиеся в обыкновенные, пустые слова.
   Был и ещё один момент, который пугал и останавливал Севрюгина. Он боялся, что его мысли, его сокровенные мысли, тяжело им выношенные, рождённые бессонными ночами, вынянченные и выпестованные в острых спорах с самим собой, покажутся стороннему читателю чуждыми, а то и - того хуже - мелкими или неинтересными. Что его эмоции, его чувства, щедро выплеснутые им на страницы повести, его любовь к своим литературным героям останутся незамеченными или будут оценены кем-то как ненатуральные - искусственные, а то и вовсе - смешные.
   Он, конечно, понимал, что всё это - скорее всего - обыкновенный бзик, заумная писательская блажь, ему вроде даже припоминалось, что он где-то когда-то о чём-то подобном читал, и термин даже всплывал подходящий - "синдром чистого листа", но вот перебороть эту свою странную робость, преодолеть этот гаденький синдром Толик, как ни старался, не мог.
   За время "писания" повести процесс сочинительства пустил в Севрюгине глубокие корни. Он даже на самые обыкновенные, повседневные вещи стал смотреть теперь через особую - литературную - призму, примеряя сюжеты и ситуации к своим будущим, ещё не написанным и даже пока ещё не задуманным произведениям. Он вспоминал случаи из своей жизни, из жизни своих друзей и знакомых и пересказывал их сам себе уже в литературном ключе, то в виде отдельного готового маленького рассказа, то в виде отрывка из более общего, пока ещё не существующего текста, варьируя лексику и стиль, нередко что-то убавляя, но чаще - добавляя от себя и даже фантазируя, и неизменно повествуя в этих мини-сюжетах о себе от некоего третьего лица...
   И вот сейчас, услышав про девятаевскую статью, Севрюгин ощутил себя уязвлённым, почувствовал острый укол в самолюбие, в свою профессиональную гордость. "Чёрте чё!.. - вертелись у него в голове эмоциональные, но несвязные фразы. - Что хотят, то и воротят!.. Нет, ну кто бы мог подумать?!.."...
  
   Внизу что-то отчётливо грохнуло, и "Rammstein" заткнулся. Толик вдруг обнаружил себя сидящим за столом над тарелкой с уже остывшим, подёрнутым подсыхающей серо-коричневой корочкой, киселём. Было совсем тихо, только постукивал в окно дождь, да где-то на пределе слышимости ровными "новостными" голосами бубнил телевизор.
   Севрюгин медлил. Есть совершенно не хотелось. Он положил ложку на край тарелки и придвинул к себе стакан с соком. Сок отстоялся - мякоть осела на дно, и содержимое стакана теперь напоминало таинственный марсианский пруд с обильными отложениями густого придонного ила. Толик поднёс стакан ко рту и, приподняв домиком брови, сделал осторожный глоток. Сок, вдобавок ко всему, оказался ещё и тёплым. Севрюгин гадливо поморщился и, почмокав губами, вынес окончательный приговор:
   - Нет, ребята. Это далеко не "Астория"! - после чего аккуратно вылил сок в тарелку, тщательно перемешал ложкой получившуюся субстанцию и, осторожно ступая, неся тарелку на вытянутых руках, проследовал в туалет.
   - Кушай... Кушай, мой бледнолицый брат, - приговаривал Севрюгин, старательно выскребая содержимое тарелки в унитаз. - Во-первых, это полезно... Во-вторых... - Толик не знал, что "во-вторых", поэтому замолчал и, закрыв унитазную крышку, решительно спустил воду.
   "Во-вторых, это тоже полезно... - думал Толик, возвращаясь на кухню. - И в-третьих, и в-четвёртых тоже... И вообще, чтобы там ни говорили учёные, а старость начинается именно тогда, когда человек впервые вместо того, чтобы с удовольствием съесть вкусное, предпочитает съесть полезное. Разумеется, уже безо всякого удовольствия... Потому как полезное почему-то никогда не бывает вкусным... И наоборот...".
   Он тщательно - с ёршиком - вымыл посуду и аккуратно убрал её на место, после чего, помедлив, извлёк из навесного шкафчика кофемолку и заветную железную коробку с зёрнами ароматного "арабика".
   Кофемолка была ручная - мощная, с крепким деревянным корпусом и могучими жерновами, перемалывающими кофейные зёрна с солидным и ровным - рокочуще-чавкающим - звуком. Привёз её лет десять тому назад со своих "северов" и подарил Толику его старший брат - Михаил, объяснив, что это - конверсионный продукт какого-то там североморского номерного завода, что досталась она ему по великому блату, что сделано их (кофемолок этих) - всего ничего, и что агрегат этот вечный, "нас всех переживёт", поскольку корпус его выполнен из бальсы - пробкового дерева (очень лёгкого, но значительно более прочного, чем даже дуб), а жернова - вообще - вещь уникальная, ибо сработаны на сверхточных станках из какого-то там супер-пупер-секретно-ракетного сплава. Толика тогда, помнится, больше всего поразило даже не то, что номерные заводы принялись штамповать кофемолки из ракетных сплавов, а уникальная твёрдость экзотической бальсы. Толик, до того момента имевший о пробковой древесине познания, почерпнутые исключительно от процесса откупоривания винных бутылок, понятия не имел, что пробковое дерево к упомянутым бутылочным пробкам никакого отношения даже вовсе не имеет, что пробки эти делают из коры совсем другого дерева - пробкового дуба, а бальса, она же охрома - материал по нынешним временам редкостный, высоко ценимый моделистами и сёрфингистами, и что произрастает это дерево исключительно в тропиках, попадая в нашу северную страну длинными экспортно-импортными путями. Правда, на вопрос Толика - где именно в ракетостроении используют эту самую пробковую древесину? - Михаил ответить затруднился...
  
   Михаил был старше Толика на четыре года, и были они братьями не вполне родными, а единоутробными - мать их, родив Михаила, через год с отцом его развелась и вышла замуж повторно - за отца Толика. Может быть, именно поэтому так сильно и различались два брата. Они были не только разными внешне: невеликий ростом, но крепко сбитый Михаил, с лицом круглым, картошконосым, и Толик - высокий, но худосочный, с узкой скуластой физиономией и классическим римским носом; они и характеры имели совершенно разные: Михаил был шебутной, сорвиголова, вечный анфан терибль, а Толик - тихоня, совершенно не переносящий шума и всяческой суеты. Фамилии братья тоже получили от своих отцов - Михаил, в отличие от Толика, был Кондратьевым.
   По-разному сложилась и жизнь братьев. Старший - сразу после школы поступил в Ставрополь, в лётное училище, по выпуску "загремел" в Заполярье да вдруг - неожиданно для всех да и для самого себя - прижился там. "Оттрубил" на южном побережье Северного Ледовитого без малого четверть века, дослужился до чина заместителя командира авиаполка и в возрасте сорока трёх лет умудрился выйти на пенсию. При увольнении получил по сертификату квартиру в Питере, но жить в северной столице не стал, а купил старенький дом на Валдае, в маленьком городке со странным средиземноморским названием Андреаполь. Дом этот он своими руками перебрал по брёвнышку, довёл до ума, перевёз туда семью: красавицу жену Марину и сыновей-близнецов - Бориса и Глеба и стал вести образ жизни достаточно свободный - пенсионерский: взял участок земли, разбил на нём яблоневый сад, вечно что-то мастерил, в охотку охотничал, азартно рыбачил. Трудно сказать, что потянуло городского - в третьем поколении - жителя окунуться в сельскую жизнь. Сам он в одной из доверительных бесед объяснил это Толику так: "Понимаешь, Толян, у нас ведь там, на Севере, природы как таковой нет. Там только два цвета - белый и чёрный. Соскучился я по зелени... Мне зелёный цвет даже ночами снился. Не трава, не листья, а просто зелёный цвет. Фон такой. Сочный-сочный! Представляешь?..". К слову сказать, Михаил к своим сорока-с-небольшим годам был сед, как лунь. И это при том, что четвертьвековая лётная жизнь его сложилась в целом благополучно: в боевых действиях участия - тьфу-тьфу-тьфу! - ни разу не принимал, и за катапультные держки дёргать ему также не доводилось. Насмотрелся, конечно, всякого. "Люди в авиации делятся на два типа, - любил повторять умудрённый опытом авиатор. - На лысых и на седых. Лысые - это те, кого набирали по здоровью, а спрашивать стали по уму. А седые - это те... кому приходится летать с лысыми"... Как бы то ни было, но жизнь провинциальная Михаилу нравилась. Очень даже немаленькой лётно-полярной пенсии и денег, получаемых за сданную в аренду питерскую квартиру, семье на жизнь вполне хватало, благо, что цены в провинции от столичных отличались очень даже неслабо. Два-три раза в год всей семьёй отправлялись Кондратьевы в поход - в какую-нибудь очередную тмутаракань - сплавляться по сумасшедшим рекам в компании со своими "коллегами" - такими же сумасшедшими туристами-водниками. То есть, несмотря на непоседливый характер, шёл по жизни старший брат прямой и широкой столбовой дорогой, и пришёл в результате в тихую гавань, и было ему в этой гавани явно уютно, и вполне хватало ему в ней и света, и тепла, и - что очень даже немаловажно - денег...
   "Тихоню" же Толика сразу после школы "понесло". Вместо тщательно и заранее спланированного родителями поступления в престижный ВУЗ, золотой медалист и маменькин сынок в последний момент вдруг "взбрыкнул" и, не взирая на слёзные причитания матери и стучание кулаком по столу отца, подался в "вульгарное" ПТУ - учиться на фрезеровщика. После "бурсы", уворачиваясь от армейского призыва, сбежал в недалёкие во всех смыслах Шушары, где и устроился простым рабочим на первый попавшийся завод. Жил в заводском общежитии, мешал спирт с портвейном, волочился за шушарскими девками, лечился от триппера. Через пару лет опомнился. Вернувшись под отчий кров, достал из серванта уже слегка потускневшую золотую медаль и поехал-таки в Москву - поступать. Но времена к тому моменту настали смутные. Интересные настали времена. И вместо вожделенного филфака МГУ экс-абитуриент Севрюгин как-то вдруг очутился на августовских баррикадах возле Белого Дома, став там в одночасье даже героем-мучеником (попал промеж двух троллейбусов, азартно, с улюлюканьем, разворачиваемых разгорячёнными "защитниками свободы" поперёк улицы). Отлежал с переломанными рёбрами две недели в "Склифе", сошёлся там с симпатичной медсестрой, год прожил у неё, подрабатывая в промежутках своей активной политической деятельности санитаром в морге одной из больниц. В итоге разочаровался как в политике, так и в медицине, да вдобавок был довольно жестоко избит нежданно (по амнистии) вернувшимся из мест не столь отдалённых медсестринским мужем. По возвращению в Питер был мгновенно и безоговорочно "забрит" в армию. "Тянул срочную" на Шикотане, в погранвойсках. Тянул трудно, два раза лежал в Южно-Сахалинске, в госпитале: первый раз - с алиментарной дистрофией, второй - с переломом челюсти - "приветом" от запойного дебила-прапорщика. После дембеля - возмужавший, но малость отупевший - не без труда (и не без родительского блата) поступил на филологический в родную "Герценку", где его и "заарканила" приехавшая в тот же год из Тольятти в северную столицу в поисках лучшей доли будущая дражайшая супруга - Жанна Михайловна, в девичестве Горелик. Родители Толиковы, на первых порах сдувавшие пылинки с возвратившегося "блудного сына", тем не менее встали на дыбы, прознав, что сыночек их "снюхался с пришлой лимитчицей", к тому же имеющей на руках малолетнюю дочь. Вопрос поставили ребром - "или-или". Сыночек, недолго думая, в очередной раз хлопнул дверью и ушёл к своей возлюбленной. Жили по съёмным углам, мыкались, бедствовали. Порой казалось, что всё - край. Но справились, потихонечку встали на ноги, поднакопили жирку; в конце концов, вот, взяли по ипотеке очень даже неплохую квартиру. Машину и ту купили. Уж какую-никакую, но - машину...
   В общем, к неудачникам Толик себя ни коим образом не причислял и очень удивлялся, когда таковым его считали другие. Например, тот же его единоутробный брат.
   Михаил в Питере бывал нечасто, но всякий раз к Толику непременно заезжал. Сидели обычно на кухне ночь заполночь. Говорили, пили какой-нибудь очередной шикарный коньяк, пару бутылок которого неизменно привозил с собой старший из братьев.
   "Извини меня, Толян, но ты - телок, - обхватив крепкой пятернёй хрупкую хрустальную рюмку и глядя в упор своими стальными командирскими глазами, "грузил" Севрюгина Михаил. - Мужик, он и в Африке - мужик. На нём - добыча. На нём - защита. Он - стержень дома. Опора... Александрийский столп... В лепёшку расшибись, а принеси детишкам на молочишко, а жене - на серёжки... Вот тогда тебя в семье уважать будут. На руках носить. В рот смотреть... А ты мало того, что в четыре раза меньше своей жены получаешь, так даже за столько лет Жанке своего собственного ребёнка запузырить не смог... Воспитываешь эту пигалицу гонористую. А она тебя даже папой не называет... Живёшь, как... зачарованный...".
   Прав, прав был во всём заполярный лётчик-истребитель. И получал Толик мало. И "пигалица" - дочка Юлька - чаще называла отчима вослед за матерью по фамилии - Севрюгиным, и ребёнка второго они так и не завели: вначале было не до того - одного бы прокормить, да и куда с новорождённым-то, если самим и жрать нечего, и жить негде, а потом... Потом и тем более стало не до детей - Жанка делала карьеру и о втором ребёнке и слышать ничего не желала, да и проблемы у неё там возникли какие-то по женской части, а Толик... Толик особо-то и не напирал - уставать он стал от детей, от их вечной беготни, гомона, шума. Так что прав, прав был во всём бравый гвардии подполковник запаса...
  
   Рокочущий звук жерновов сменился сухим шелестом - зёрна были перемолоты. Севрюгин извлёк из корпуса кофемолки выдвижной ящичек, полный ароматного порошка, и, повернувшись к полочке с кофейными причиндалами, озадаченно застыл - джезвы на месте не было. Толик почесал в затылке. Извечный российский приём неожиданно сработал - Толик вспомнил, что ночью пил кофе у компьютера, значит джезва, скорее всего, была там же - в Юлькиной комнате, на тумбочке возле компьютерного стола...
   В Юлькиной комнате (она же - "компьютерная") царил творческий беспорядок. Можно даже сказать - вечный творческий беспорядок. Компьютерный стол и соседствующий с ним подоконник были завалены всяческим хламом: дисками - в контейнерах и без, глянцевыми журналами, какими-то старыми распечатками, скомканной бумагой, упаковками из-под чипсов и печенья. На тумбочке - рядом - сгрудились разномастные и разнокалиберные немытые чашки и блюдца, тут же стояла искомая джезва с заскорузлыми потёками кофе на пузатых боках. Несколько конфетных фантиков "украшали" пространство между компьютерной клавиатурой и монитором. А прямо на столе, рядом с "подмышником", "красовалась" небольшая, уже подсохшая кофейная лужица. "Настоящий компьютерщик может неделю питаться крошками из клавиатуры! - вспомнился Севрюгину старый сисадминовский гэг; Толик усмехнулся: - Да уж... В этом вопросе мы с Жанной Михайловной любому сисадмину нос утрём... Ох, и бардак! Давно уже пора здесь прибраться. Всё руки не доходят... Или ноги... ". Он огляделся. Несколько журналов валялось прямо на полу. На книжной полке, рядом с засохшим от безысходности кактусом, горделиво сиял зеркальной подошвой надменный утюг. На застеленной, но смятой кровати и в соседствующем с ней кресле валом лежали какие-то пёстрые одёжки, в том числе и неполносоставные - без рукавов, распоротые, с висящими, намётанными наспех нитками, - Жанна Михайловна время от времени "ещё и немножечко шила". (Швейная машинка в полной боевой готовности, с торчащей из-под лапки "дежурной" тряпицей, стояла тут же - на низком журнальном столике). Со стены, с фотографии, повернувшись вполоборота, иронично смотрела на всё это безобразие "гонористая пигалица" - дочь Юлька. Фотография была хорошей. Фотографу удалось поймать Юлькин характер - колючий, независимый, подвергающий всё и вся сомнению и осмеянию, но в то же время - незащищённый и очень ранимый. Снимал Юльку Толиков приятель - профессиональный фотограф - Артём Клыга, между прочим, весьма известная в фотографических кругах личность - бывший штатный сотрудник ИТАР-ТАСС и лауреат премии World Press Photo какого-то там года. Отснял он тогда с Юлькой целую фотосессию, несколько фотографий из которой висели даже на персональной выставке Клыги - в Галерее искусств, в Вознесенском проезде. Но вот эта фотография (кстати, на выставку не попавшая) нравилась Толику больше всего, уж очень тут Юлька была Юлькой - была сама собой.
   Толик извлёк из царящего на тумбочке перманентного разгрома джезву и одну из чашек - свою любимую - с хохочущим Микки Маусом и, повернувшись, вновь задержался перед Юлькиным портретом. По большому счёту, за все пятнадцать лет совместного проживания общего языка с Юлькой он так и не нашёл. Дочь (а называть Юльку падчерицей у Толика никогда не поворачивался язык: во-первых, он всегда и в полной мере чувствовал по отношению к Юльке и нежную отцовскую любовь, и строгую родительскую ответственность, а во-вторых, и слово-то само было уж больно корявое; чувствительный ко всем нюансам фонетики Севрюгин был всегда весьма щепетилен в выборе слов), так вот, дочь в их семье росла при живых родителях как трава на ветру - матери, вечно озабоченной карьерным ростом, было не до проблем воспитания ребёнка, а Севрюгина в качестве наставника Юлька никогда всерьёз не воспринимала. Толик припомнил свою самую первую встречу с дочерью и невольно улыбнулся...
   ...Проживали тогда Жанка с Юлькой в квартире какого-то своего дальнего родственника - капитана торгового флота, на время очередного плавания сердобольно пустившего в свою крохотную "двушку" в самом конце проспекта Энгельса (практически уже в пригороде) только что приехавшую в северную столицу отчаянную мать-одиночку.
   Стояла ранняя зима. За окном хлестал косой дождь вперемешку со снегом. Несущийся с Финского залива ветер яростно трепал давно уже голые ветви деревьев, отчего на мокрых стёклах размашисто плясали причудливые ломкие тени. Севрюгин - тогда студент-первокурсник, ещё до конца не очухавшийся после своих шикотанских кошмаров, - сидел, развалившись (час на метро, переполненный автобус плюс затяжная пробежка под ледяным дождём), в удобнейшем капитанском кресле и в предвкушении приятного вечера (и - возможно! - ещё более приятной ночи!) потягивал из капитанского бокала добытый по случаю и принесённый с собой в качестве основного аргумента ухаживания, очень даже неплохой "Чинзано Бьянко". Жанка хлопотала на кухне насчёт ужина. В это время ранее не примеченная Севрюгиным дверь тихонько приоткрылась, и в комнату, щурясь на свет торшера, вошла совсем маленькая девочка в коротенькой ночнушке - этакий очаровательный ангелочек со спутанными белокурыми волосиками и припухшими со сна губами. Проморгавшись, ангелочек прямиком направился к Севрюгину и, подойдя вплотную и безбоязненно потрогав незнакомого дяденьку за коленку, отчётливо сказал, доверчиво глядя снизу вверх распахнувшимися васильковыми озёрцами:
   - Молись и кайся.
   Дяденька поперхнулся вермутом.
   Осторожно поставив недопитый бокал на стол и вытирая платком пролитое вино, Севрюгин изобразил на своём лице подобие улыбки и, назвав ангелочка "хорошей девочкой", поинтересовался - как её зовут?
   Действия дяденьки, по-видимому, был неверными, поскольку ангелочек насупился и, глядя уже исподлобья, более строго и решительно потребовал:
   - Молись и кайся!
   Дяденька окончательно потерялся и попытался собрать в кучу весь свой небогатый опыт общения с малолетними ангелочками. Опыт собираться в кучу не желал. Молчание затягивалось. На голубых озёрцах набухли и заблестели, чреватые обильными водопадами, слёзы. Ангелочек часто задышал но, видимо, всё ещё на что-то надеясь, видимо, ещё не до конца списывая со счетов безнадёжного дяденьку, решительно тряхнул его за колено и вновь потребовал, уже почти срываясь на крик:
   - Молись и кайся!!
   - Толик! - донеслось из кухни. - Поставь ты ребёнку "Малыша и Карлсона"! У меня руки в тесте... Кассета сверху на "видике" лежит...
   "Нет, - подумал Толик. - Анекдотец-то теперь, наверняка, подзаезжен. Пошёл, как оказалось, анекдотец в народ-то. Зря я его тогда в Интернете выложил... Так... Что там у нас ещё в запасе из Юлькиного репертуара? "Кораблятская" жизнь? "Подоба?и"?.. Отважный "кист"? Который - там, в смысле - в танке?.. Нет, лучше всё-таки про блины. Это - уже наше. Этого у нас уже никому не отнять... Оно, хоть и попроще Малыша с Карлсоном, но как-то поправдивей... Естественней... Итак, дело было..."...
   ...Дело было на масленицу.
   Накануне договаривались пойти в город, на гуляния, пожевать под бодрую музычку шашлычка на пленэре, но прогулка сорвалась - ночью задул пронизывающий северо-западный ветер, нагнал свинцовых беременных туч, которые с утра не замедлили разродиться "обильными осадками смешанной фазы", как аккуратно поименовал творящееся за окном безобразие корректный Гидромет. А если говорить по-нашему, по-простому, то "свистало" с неба проливным снегом пополам с дождём. Или дождём со снегом, это уж как кому будет угодно. В такую погоду, как говорится, хороший хозяин и собаку на двор не выгонит, так что от пожирания непрожаренных шашлыков единогласно решено было отказаться, и Севрюгин, впервые за всё время их с Жанной Михайловной знакомства (а знакомству этому на тот момент исполнилось уже почитай два месяца), был приглашён к своей будущей супруге домой.
   Обитали тогда Жанка с Юлькой в квартире какого-то своего дальнего родственника - капитана торгового флота, на время очередного длительного плавания сердобольно пустившего в свою крохотную "двушку" в самом конце проспекта Энгельса (практически уже в пригороде) приехавшую в северную столицу на зиму глядя, отчаянную мать-одиночку.
   Трёхлетняя Юлька, оказавшаяся этаким белокурым ангелочком, незнакомого дядю встретила поначалу неприветливо, прячась за мамкиной спиной и настороженно поблёскивая оттуда голубыми озёрцами своих чреватых обильными водопадами глаз, но приняв из рук "дяди Толи" симпатичного плюшевого зайца, тут же и оттаяла; голубые озёрца восторженно распахнулись вширь, и спустя каких-нибудь пять минут доверчивый ребёнок уже по-хозяйски восседал на "дядитоликовых" коленях, самозабвенно играясь вновь подаренной игрушкой и потешно лопоча что-то своё - непереводимо-детское.
   Было по-домашнему уютно. По окнам косо хлестала "смешанная фаза". Несущийся с Финского залива ветер тонко выл в оконных щелях и яростно мотал обледенелые верхушки деревьев. А в доме было тепло, празднично и чуть-чуть чадно от свежеиспечённых блинов. Жанка - в цветастом передничке поверх своего лучшего платья хлопотала по дому, наводя последний "марафет"; Севрюгин, на тот момент так ещё до конца и не очухавшийся после своих шикотанских кошмаров, блаженствовал, развалившись в уютнейшем капитанском кресле.
   За стол сели тоже втроём: Толик и Жанка - напротив друг друга, Юлька - на своём высоком детском стульчике - сбоку, как большая. Центр стола украшала здоровенная стопка духмяных, маслянисто поблескивающих блинов, над которыми Жанка трудилась всё утро. Расстаралась она и другими вкусностями, умудрившись при совершенно пустых магазинах и регулярных задержках с выдачей зарплаты (вот ведь времена были - не дай бог никому!) накрыть вполне приличную праздничную "поляну". Толик присовокупил к хозяйскому разнообразию добытый по случаю и принесённый с собой в качестве основного аргумента ухаживания, очень даже неплохой "Чинзано Бьянко" и баночку красной икры, беззастенчиво "стыренную" из родительского холодильника. За столом было весело и вкусно. Много шутили. Юлька, мгновенно извазюкавшаяся от уха и до уха, трещала без умолку. Раскрасневшаяся от вина Жанка пыталась её урезонивать и всё подкладывала и подкладывала гостю на тарелку свои разнообразные разносолы. Проголодавшийся Толик (час на метро, переполненный автобус плюс затяжная пробежка под ледяным дождём), приняв ударную дозу ароматного вермута и ураганом пройдясь по закускам, в конце концов малость подуспокоился и сосредоточился на блинах.
   Умыкнув из стопки очередной ароматный, лоснящийся, всё ещё чуток парящий, поджаристо-ноздреватый кружок, он неспеша разложил его у себя на тарелке, обильно смазал сметаной и, вычертив по блинному диаметру зернистую икряную дорожку, аккуратно свернул блин в трубочку. После чего, ухватив блин сверху рукой и придерживая снизу вилкой, сильно подавшись вперёд и наклонившись над тарелкой, засунул трубочку одним концом в рот и, отхватив чуть ли не половину, принялся сосредоточенно жевать, жмурясь, посапывая, почмокивая и разве что только не постанывая от наслаждения (жив, жив был ещё - неотвязно стоял за спиной - дистрофийный шикотанский призрак с круглыми, вечноголодными глазами!).
   - Дя Толя!.. - отвлёк Севрюгина от сладостного гастрономического процесса тонкий детский голосок.
   - М-м?.. - не отрываясь от блина, с набитым до отметки "full-back" ртом, скосил Толик глаза на Юльку.
   - Дя Толя... - ребёнок смотрел на него строго и озабоченно. - Дя Толя, ты, када куса?ес, у тебя с длугой столоны выпадает!..
   Да, что там ни говори, а без Юльки в доме стало пустовато...
  
   Юлька выскочила замуж стремительно и, по мнению Толика, абсолютно безрассудно. В день своего совершеннолетия она чинно отсидела весь вечер за праздничным столом, вежливо принимая поздравления от многочисленных приглашённых - каких-то там двоюродных и троюродных дядюшек и тётушек, Жанкиных знакомых и Толиковых сослуживцев, а когда за последним из припозднившихся гостей закрылась наконец входная дверь, совершенно будничным голосом проинформировала враз обалдевших и протрезвевших родителей, что она, к их сведению, выходит замуж, что документы в ЗАГС поданы нынче утром, роспись состоится через месяц, свадьбы как таковой не будет...
   - Он кто?!.. - обильно отмеряя себе в пустой винный бокал валерьяновые капли, слабым голосом вопрошала несчастная мать. - КТО?!.. ОН?!..
   Опоздавший с этим же вопросом, совершенно деморализованный отец потерянно молчал рядом.
   Жених, по сообщению дочери, был курсант, точнее - уже без пяти минут офицер, выпускник Военно-космической академии. И с распределением, как оказалось, уже тоже было всё ясно - ехал новоиспечённый инженер-ракетчик в Плесецк, увозя за собой в архангельскую глухомань и свою молодую жену...
   Через неделю состоялись смотрины.
   Севрюгин, ожидавший увидеть перед собой бравого молодого офицера - будущего кормильца семьи и отважного защитника Отечества, был попросту шокирован: вместо крепкого лейтенанта с ясным лбом и волевым подбородком в прихожей неуверенно переминался с ноги на ногу маленький, коротко стриженный, тонкошеий и лопоухий пацан, вдобавок ещё - как при дальнейшем общении оказалось - достаточно невежественный во всём, что впрямую не касалось ракетной техники, и к тому же со столь чудовищно инфантильными взглядами на жизнь, что Толик только диву дался.
   - Господи, Юленька, да что ты в нём нашла?! - после ухода жениха в два голоса пытали они свою непутёвую дочь.
   - А он прикольный!.. - вызывающе "аргументировано" парировала Юлька все родительские нападки. - И вообще, предки, - чего вы гоношитесь? - не вам ведь с ним жить!..
   - Полгода! - на следующее утро после отъезда молодых "к месту прохождения службы" заявил Жанке Севрюгин. - Готов держать пари - шесть месяцев и ни дня больше... Дольше она с этим охламоном просто не протянет - примчится домой, как миленькая!..
   Жанна Михайловна, видимо значительно лучше знавшая свою дочь, в ответ тогда промолчала, но пари таки приняла и в годовщину Юлькиной свадьбы аккуратно и педантично отсчитала Толику в лоб все десять причитавшихся проигравшей стороне щелбанов...
  
   Севрюгин задумчиво потёр лоб, после чего подмигнул портрету и двинулся обратно - в сторону кухни. В коридоре его взгляд неожиданно наткнулся на стенные часы.
   - Твою маму за ногу!.. - опешил Толик: часы показывали пятнадцать минут девятого - ответственный редактор издательства катастрофически опаздывал на работу.
   Севрюгин заметался.
   Спустя пару минут он, уже одетый, выскочил в коридор, вбил ноги в кроссовки и, похлопав себя по карманам - кошелёк, ключи, мобильник, - подхватил с трюмо папку и выкатился за дверь. По лестнице он ссы?пался через две ступени, лишь в самом низу, на последнем пролёте, перейдя на осторожный шаг - лампочка в вестибюле опять не горела.
   "Руки выкрутить уродам!.." - бормоча себе под нос, Толик надавил кнопку магнитного замка и, распахнув подъе?здную дверь, замер на пороге.
   Нет, конечно, в отличие от фантастического утреннего сна, двор никуда не делся. Просто во дворе вовсю хозяйничал дождь. Да что там дождь - самый настоящий тропический ливень! Косые струи, скручиваемые порывистым ветром в белёсые жгуты, словно бесчисленные ноги некой гигантской водяной сороконожки, суетливо бегали по раздолбанным асфальтовым дорожкам, трепали чахлые, топорщащиеся мелколиственными ветками мокрые кусты, дробно барабанили по криво торчащему над детской песочницей (где дерьма собачьего было гораздо больше, чем, собственно, песка), изрядно проржавевшему жестяному "мухомору". Сиротливо мокли под секущим дождём брошенные непутёвыми хозяевами там и сям, беспризорные автомобили. Неподалёку от мокрых, жирно блестящих, доверху набитых мусорных контейнеров Севрюгин разглядел и их с Жанкой старенькую "Волгу"...
  
   Вообще, главным автомобилистом в семье Севрюгиных была Жанна. Потомственный пешеход, Толик (в силу некоторых исторических причин) любовью к четырёх- (а равно и к двух-) колёсному транспорту никогда не пылал, от запаха бензина в экстаз не впадал и к удовольствию в ясный морозный денёк погреметь под машиной гаечными ключами относился достаточно прохладно. Совсем наоборот обстояли дела с его дражайшей супругой. Унаследовав от своего отца - почётного токаря Волжского автозавода - любовь ко всему четырёхколёсному и четырёхтактному, Жанна Михайловна бережно пронесла её сквозь свою тревожную молодость, через хлопотливую зрелость и к сорока годам воплотила-таки свою голубую мечту в покупку полутора тонн нещадно скрипящего и громыхающего ржавого железа. Почему в длинном модельном ряду российских и импортных автомобилей жена остановила свой выбор на танкообразном детище Горьковского автогиганта, для Толика так и осталось загадкой. Денежный вопрос на момент покупки машины определяющим не являлся, склонности к мазохизму за своей супругой Толик также никогда не замечал. Оставалось одно - покупка отечественного гроба на колёсах и была той самой, глубоко упрятанной диванной пружиной сермяжно-кондового патриотизма, которая рано или поздно стреляет в душе всякого русского, впиваясь в его многострадальный зад сквозь яркую, но хилую космополитическую обивку...
   "Кстати, - подумал Толик. - Слово "космополит" является ругательным, пожалуй, только в России. Спасибо товарищу Сталину... Во всём остальном мире этот термин вполне нейтрален. Если уж и не комплимент, то, по крайней мере, вполне нормальная рабочая характеристика, типа "женат" или там "вегетарианец"... Вегатарианец-космополит. Да, это характеристика..."...
   Кроме непреодолимой тяги к перманентному авторемонту и к затяжному стоянию в пробках, Жанна Михайловна пылала ещё одной и тоже неразделённой мужем страстью - она была ярой фанаткой гонок "Формулы-1". В дни (а чаще - ночи) трансляции очередного этапа Жанна теряла всякий интерес к окружающей её действительности, правдами и неправдами уединялась на кухне, где стоял телевизор, и, расположив перед собой на столе стакан, "полторашку" минералки и большой пакет специально приобретённых по этому случаю жареных семечек, больше не отрывала взгляд от экрана. Говорить с ней или о чём-либо спрашивать её в это время было совершенно бесполезно. Толик подозревал, что случись ворам забраться в момент телетрансляции гонок в их квартиру, они могли бы совершенно спокойно выносить из неё всю мебель (разумеется, кроме телевизора) - супруга на это бы ни коим образом не отреагировала. Заразила Жанна Михайловна "гоночной" болезнью и свою подросшую дочь. Гоночные перипетии стали с некоторых пор излюбленной темой застольных бесед и вечерних посиделок в доме Севрюгиных. Толик, являясь при этом невольным пассивным слушателем, не посмотрев за свою жизнь ни одной гонки, мог теперь в любой компании вполне квалифицированно поддержать разговор, к примеру, о преимуществах механического принципа рекуперации перед электрическим или о подспудных причинах перехода Фернандо Алонсо из команды "Renault" в конюшню "Ferrari"...
  
   И вот теперь Жанкина "Волга" сиротливо мокла в углу двора под беспощадным косым дождём.
   "Стало быть - не починили, - сделал про себя резонный вывод Толик. - Ну, Жанка устроит им нынче день длинных ножей!"...
   Накануне Жанна Михайловна вновь вернулась с работы на буксире - пожилой многострадальный рыдван, место которого давно уже было на свалке вторчермета, в очередной раз отказался запускаться. Вскоре, потревоженные телефонным звонком начальницы, примчались "автомастера" - сотрудники Жанкиного отдела - рукастый Сеня Прилепа, с которым Толик был коротко знаком, и некий длинный и сутулый "хомбре", вся роль которого при починке машины, по Толиковым наблюдениям, сводилась к держанию над спиной копошащегося в движке Прилепы кургузого пёстрого зонта и глубокомысленному ковырянию - большим пальцем свободной руки - в ноздрях своего вислого, с широкими хрящевинными крыльями, носа.
   Вчера машина всё-таки запустилась. Сегодня, надо полагать, - нет. Толик искренне пожалел бедного Сеню и его сутулого напарника - в гневе Жанна Михайловна была страшна.
   Не выпуская из руки дверной ручки, Толик нерешительно топтался на крыльце - зонт он в спешке, естественно, взять забыл и решал сейчас непростую для себя задачу: вернуться за зонтом и потерять ещё пару драгоценных минут или, не теряя времени, мчаться без зонта под проливным дождём к очень даже неблизкой станции метро.
   Нелёгкие его размышления прервала притормозившая напротив подъезда, сочно-яркая (интенсивного салатного цвета) на фоне пасмурно-унылой дворовой действительности, небольшая иномарка. Рябое от дождевых капель стекло плавно втянулось в дверцу, и в открывшемся оконном проёме Севрюгин увидел улыбающееся лицо Железновой.
   - Ну что, Севрюгин, - весело крикнула ему Танька, - опять опаздываешь?! Садись - подброшу до метро!
   Толик, прикрывая голову папкой, оббежал машину и, распахнув дверцу, поспешно юркнул вовнутрь. "Матис" резво взял с места.
   - Проспал? - Танька, интенсивно выкручивая руль, выбиралась из хитросплетений дворового лабиринта.
   Севрюгин ладонью смахнул с лежащей на коленях папки дождевые капли и, взглянув на Железнову, виновато подтвердил:
   - Проспал... Компьютер этот... корова его забодай!.. Знаешь ведь, как оно бывает? Вроде только вышел в Сеть, глянь - светает уже.
   Танька кивнула. Она всё понимала. Чёрное каре прямых волос делало её похожей на озорного мальчишку, и было ей чертовски к лицу. ""Гаврош" - вот как это называется!.." - вспомнил Толик название этой, вошедшей в моду уже с полвека назад, французской стрижки.
   Железнова была в светлой блузке свободного фасона и чёрной кожаной мини-юбке. Круглые загорелые коленки её споро ходили под рулевой колонкой - "Матис" решительно втискивался в плотный поток машин, двигающихся по проспекту.
   - Глаза сломаешь, - не поворачивая головы, предупредила Танька.
   - Да не... - смутился Толик. - Я в другом смысле. Всегда поражался - как можно педалировать на таких шпильках?
   Железнова пожала плечами:
   - Привычка.
   Несмотря на час пик, движение было вполне динамичным. Вместе с дождём на стёкла летела грязевая взвесь, поднятая многочисленными колёсами с мостовой. "Дворники" едва справлялись.
   - Ты где так успела загореть? - продолжил Толик чуть скользковатую, но приятную, позволяющую обоснованно смотреть на Танькины коленки, тему. - На юга уже, что ли, успела сгонять?
   - Солярий, - коротко, не отвлекаясь от дороги, объяснила Танька.
   - Здо?рово! - искренне позавидовал Толик. - Я бы тоже с удовольствием позагорал... А то лето проходит, а солнца не видать.
   - А кто тебе мешает? - рассеянно поинтересовалась Железнова; они стояли на светофоре, и Танька, нетерпеливо постукивая по рулю ладонью, ждала включение стрелки.
   - Приглашаешь? - осторожно закинул Толик наживку.
   - А чего приглашать-то? - легко попалась на удочку занятая дорожной обстановкой Танька. - Приходи да ложись.
   - А что, уже есть двухместные солярии? - Толик неожиданно для себя смело ступил на скользкую тропу.
   Железнова покосилась на него карим глазом:
   - Чевой-то ты больно смелый сегодня... С Жанкой поругался?
   Толик покачал головой.
   - Приснилась ты мне сегодня... Чуть ли не в этой самой юбке.
   - Хорошо хоть вообще в юбке, - вздохнула, трогаясь, Танька. - А то знаю я вас, мужиков...
   - Не-не, - отгородился ладонью Севрюгин. - Никакого похабства. Вполне добропорядочный сон... - он помолчал, припоминая. - Жаль только - быстро кончился.
   - Эх, Толенька... - Железнова, поджав губы, грустно покачала головой. - Если б ты только знал - сколько раз ТЫ мне снился... - она взглянула на него. - Чего смотришь? Я ведь была в тебя влюблена по уши... Это только ты, занятый своей Жанной Михайловной, ничего не замечал. Думаешь, почему я у вас в гостях бывать перестала? Жанка, она ведь по-бабьи всё чувствовала. Она мне сразу сказала: "Танечка, пока ты по моему мужу сохнешь - чтоб твоей ноги в нашем доме и близко не было!"... Я ведь и квартиру в соседнем подъезде купила, чтоб хоть изредка с тобой пересекаться... А сколько я слёз в подушку пролила! И-их! - Танька горько махнула рукой. - Правильно мне моя мать говорила: "Все мужики - самовлюблённые болваны, глухари на токовище"...
   Она замолчала и, опасно подрезав гукнувшее от неожиданности маршрутное такси, резко перестроилась в правый ряд. Толик растерянно молчал.
   - Я всё ждала, ждала - когда ж ты прозреешь? - продолжала Танька. - Когда проснёшься?.. Открытки тебе эти дурацкие слала...
   - Так это твои были открытки: "Солнышко, позвони мне - и номер телефона"? - Толик обалдело уставился на Таньку.
   - Мои, Толенька, мои... Что же ты? Так ни разу и не позвонил.
   - Я-то думал... - Толик беспомощно лупал глазами. - Я думал - балуется кто... Или того хуже... Секс по телефону какой-нибудь.
   - Да-а... - насмешливо передразнила Железнова. - "Секс по телефону"... Вот позвонил бы - был бы тебе тогда секс... И по телефону, и без телефона тоже... И главное, всё рядом - ходить далеко не надо... Ты думаешь, я тебя у Жанки отбить собиралась? Я ведь не дура, я всё понимаю. Я ж ребёночка от тебя хотела! Просто ребёночка! - голос у неё дрогнул. - Девочку... Или мальчика - всё равно!..
   Она опять замолчала, и, закусив губу, сосредоточилась на вождении.
   Севрюгин сидел, не зная, что сказать. Уши у него горели.
   - Так это... - он откашлялся. - Я это... Я - вот он... Ты ж это... только скажи...
   Танька неожиданно расхохоталась. Она смеялась взахлёб, чуть истерично, резко встряхивая своей смоляной чёлочкой и кулачком утирая проступающие слёзы.
   - Эх, Севрюгин, Севрюгин, - отсмеявшись всласть и в последний раз тряхнув чёлкой, горько посетовала она, - хороший ты парень... Хороший, но... уж больно невнимательный... - и ладонью погладила свой, вдруг чётко обозначившийся под блузкой, округлый животик. - Опоздал ты, Толенька, опоздал...
   - Ух ты!.. - в очередной раз удивился Толик. - Поздравляю... Кто отец-то?
   - Да так... - уклонилась от прямого ответа Железнова. - Считай, что ветром надуло... Как говорится - не твоя заслуга и не твоя печаль... Всё, вылазь - приехали - "Академическая", - машина резко затормозила возле входа в метро.
   Толик, взявшись за дверную ручку, медлил, не зная, что сказать.
   - Давай-давай, быстрей - здесь остановка запрещена... - став враз суровой, поторопила его Танька. - Жанне Михайловне своей - привет!
   - Пока... - сказал Севрюгин и потерянно вылез под дождь. В голове у него была полнейшая каша.
   "Матис" резко сорвался с места и, помигав оранжевым поворотником, растворился в несущемся по проспекту потоке машин.
   Дождь не прекращался. Холодная капля нырнула Толику за воротник и проворно побежала между лопаток. Толик поёжился и, прижав папку к боку, резво запрыгал по ступенькам вниз - на станцию.
   По эскалатору он спускался бегом и, в последний момент успев вскочить в стоящий у платформы вагон, сразу посмотрел на часы. Если не "щёлкать клювом", он ещё успевал на автобус в восемь сорок одну и тогда попадал на работу всего лишь с десятиминутным опозданием, что было в их "конторе" вполне допустимо. "Главное в нашем деле - не щёлкать клювом!" - бодро подумал Толик. Он несколько приободрился...
   В вагоне было битком. Прижавшись влажной спиной к дверному стеклу с суровой надписью "НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ!", Толик опять и опять мысленно возвращался к разговору с Железновой. Сказать, что он был ошарашен, значило ничего не сказать. "Ай, да Танька! - со смесью удивления и какого-то даже восхищения думал он. - Надо же - столько лет таиться!.. И ведь молчала! Молчала, как партизан. Ни слова, ни полслова!..". Впрочем, память тут же услужливо стала подбрасывать Толику те эпизоды из их с Танькой отношений, где поведение Железновой, её фразы, улыбочки, намёки и полунамёки могли быть истолкованы, как минимум, двусмысленно. Двусмысленно, это если не сказать большего... "Ай-яй-яй!.. - горько подумал Толик. - Нехорошо-то как!.. А ведь она намекала. Да ещё как намекала! Только бы слепой не заметил. Или бестолковый... Или зачарованный!.. - вспомнил он реплику старшего брата. - Во-во! Зачарованный и есть!.. Спящий красаве?ц...". Он в сердцах стукнул кулаком по поручню. Стоявший рядом вполоборота, сухонький старичок - в оплывшей фетровой шляпе, потёртом коричневом пиджаке с тяжёлой плиткой орденских планок на груди - вздрогнул, покосился на Толика, пожевал ртом, но ничего не сказал. "...Да-а, Севрюгин, - упрекнул сам себя Толик, - пень ты слепой... Пень и есть. Пень пнём. Пномпень... Ну, а что? - спросил он себя. - А если бы я заметил? Если бы отреагировал на эти Танькины знаки? Если бы позвонил по тому номеру на открытке?.. Что бы было?.. Смог бы я завертеть с Танькой роман? Да что там роман, хотя бы небольшую интрижку? Этакий лёгкий адюльтер?.. Смог бы отодвинуть на второй план дражайшую Жанну Михайловну? Стал бы врать, скрываться? Выкраивать время для тайных встреч?.. Нет! - честно признался себе Толик. - Не смог бы!.. Прокололся бы тут же... Это ведь надо врать! Это ведь надо УМЕТЬ врать!.. Не-ет, Севрюгин, это роль явно не для тебя. Слаб ты, Севрюгин в этих делах. Слаб, как муха... Чёрт!! Извращение какое-то! Неспособность к аморальному поступку трактуется нынче как слабость характера... Слабохарактерный ты у нас, выходит, Анатолий Борисович! Как есть слабохарактерный!.."...
   По мере приближения к центру города, народу в вагоне всё прибывало. Толика уже наглухо оттеснили от поручня, а между ним и ветераном втиснулась высоченная худющая девица в короткой кожаной куртке и в обтягивающих джинсах с заниженной до дальше некуда - по прошлогодней моде - талией. Между джинсами и курткой светилось как минимум погонных полметра голого девичьего тела. Пуп девицы располагался как раз на уровне Толиковой груди. Острые тазовые кости ушами торчали над тоненьким джинсовым пояском. "Манекенщица, блин! - тот час же "окрестил" про себя девицу Толик. - Анорексия ходячая...". Толику никогда не нравилась эта мода. Он всякий раз мысленно ёжился, завидев вот такой вот заголённый пуп или открытую поясницу посреди слякотно-промозглой питерской действительности. Это в "ихних" Миланах да Парижах можно такое вот носить! А у нас, извините, при минус десяти да с ветерком, да при стопроцентной влажности... Помодничал и - привет! - пиелонефрит практически гарантирован. Или цистит... А впрочем, хрен редьки не слаще!.. Толик посмотрел наверх. Девица витала в облаках. Глаза её были полуприкрыты, рот что-то равномерно пережёвывал, из ушей за пазуху стекали тонкие проводки наушников. Севрюгин засопел. Ему вдруг почти непреодолимо захотелось пощекотать плоский девичий живот. Так, слегка. Мизинчиком. У него даже зачесались ладони. Видимо, некие фривольные Толиковы флюиды достигли-таки горних девичьих высот, поскольку мерно жующие челюсти замерли, густо накрашенные веки вдруг, вздрогнув, разлепились, и "ходячая анорексия" удостоила Севрюгина долгим взглядом не то сытой кобры, не то - в конец уставшего от своей коллекции насекомых, пенсионера-энтомолога. У Толика вдобавок к ладоням зачесались и ступни. Он почти физически ощутил, как взгляд голопупого "энтомолога" пронзает, прокалывает его, как булавка жука, пришпиливая очередной любопытный экземпляр к стеклянным дверям с дурацкой, никем никогда не выполняемой, затёртой тысячами спин предостерегающей надписью.
   - Э-э... - замычал, не выдержав испытания, Толик. - Простите... Вы на "Восстания" не выходите?
   Взгляд потух. Веки прикрылись. Насекомое было признано непригодным для коллекционирования. Девица поправила в ухе наушник и, возобновив мерные движения челюстями, ничего не ответив, вновь отрешилась от действительности...
  
   Выскочив из дверей метро, Севрюгин сразу увидел торчащий из-за автобусного павильона жёлтый задок "семнадцатого". Толик рванул. Лавируя между прохожими, длинно сигая через обширные пузырящиеся лужи, он нёсся, как будто намереваясь побить мировой рекорд, чуть ли не в олимпийском прыжке влетел в вожделенные двери, и сейчас же кто-то, ощутимо толкнув его в плечо, вбился рядом; створки, по-змеиному зашипев, сразу сомкнулись, и автобус плавно тронулся. Толик, отдуваясь, повернул голову. Рядом переводил дух худощавый невысокий мужик, примерно Толиков ровесник, с совершенно мокрой головой и в прилипшей к плечам, насквозь промокшей тонкой белой рубашке. Толик обменялся с мужиком понимающими взглядами - успели!
   Они поднялись в салон. Пассажиров было немного. Толик сел у окна и, достав из кармана пиджака носовой платок, принялся вытирать лицо. Мужик прошёл дальше по салону. Кого-то он Толику напоминал. Худое лицо с огромным залысым выпуклым лбом и глубоко посаженными большими глазами. Печально опущенные углы губ. Севрюгин обернулся. Мужик стоял на площадке, соединяющей две части автобуса-"гармошки". Да! Точно! Толик понял, что не ошибся - мужик был действительно ОЧЕНЬ похож на артиста кино, к сожалению уже давно покойного Владислава Дворжецкого. "Дворжецкий" перехватил Толиков взгляд и улыбнулся. Севрюгин изобразил ответную улыбку и, отвернувшись, уставился в окно. А что. Симпатичный мужик. Сразу видно - интеллигент. И похоже, что умница и компанейский парень... За окном, покачиваясь и кренясь, проплывал мокрый город. Видно было плохо. Стекло было мутное, забрызганное грязью, да ещё с наклеенной с внешней стороны аляповатой рекламой "Туборга". "Придурки! - неожиданно зло подумал Толик. - Борются за здоровье нации, а от пивной рекламы аж в глазах рябит... Если раньше признаком "крутизны" у малолеток считалась сигарета во рту, то теперь без бутылки пива в руке ты уже и не "пацан"... Хотя б СВОИХ детей пожалели, законодатели хре?новы!.."...
   Автобус остановился на первой от вокзала остановке. Внося с собой шум дождя и запах мокрой одежды, в автобус ввалилось с десяток новых пассажиров. Рядом с Толиком на сидение опустилась очень полная женщина в мокром плаще и цветастой шёлковой косынке. На колени себе она водрузила небольшую плетёную корзинку с приоткрытой крышкой. Из-под крышки апатично торчала голова рыжего мордатого кота. "Бенчик, ты как? Тебе удобно?.." - заботливо вытирая с кошачьей мордочки платочком мелкие дождевые капельки, засюсюкала хозяйка. "Тоже мне! - хмыкнул про себя Толик - Бенчик! Это как же полностью будет? Бенджамин, что ли?.. Да-а, с такими брылями - только на стодолларовую купюру... Айм сори, мистер президент, вам хвост не мешает?..". Бенчик, брезгливо отстраняясь от хозяйских ласк, неотрывно смотрел в окно. Вертикальные зрачки его янтарных глаз превратились в едва заметные щёлки.
   Хозяйка кота, благодаря своим габаритам, заняла почти две трети сидения, прижав Севрюгина своим мягким боком к окну. Толик не возражал. От женщины, как от большой русской печи, веяло теплом и домашним уютом. Севрюгину вроде бы даже почудился сладковатый запах сдобы. "Пышка... - подумал Толик. - Как есть пышка... Большая сдобная пышка... Ещё тёплая. С хрустящей корочкой. Густо посыпанная сахарной пудрой... Пышка разрезается по экватору. Нижняя половинка щедро мажется сливочным маслом... Из холодной хрустальной маслёнки... Сверху прикрывается второй половинкой. И отправляется в рот. Кусать - насколько хватает размаха челюстей. Запивать - горячим сладким чаем... Или молоком. Тёплым парным молоком...". Толик вздрогнул. Он всё-таки ненадолго отключился. "Блин!.. - помотал головой Толик. - Так и остановку свою недолго проспать. И очень даже запросто!..". Он вспомнил вдруг, как однажды в Московском метро, после целого дня топтания по белокаменной, сделал три круга по кольцевой, всякий раз просыпая нужную станцию и в итоге всё-таки опоздал на свой питерский поезд. "Нет, так не пойдёт!.. - решил Толик. - Надо подниматься...". Он встал, сунул папку под мышку и, извинившись перед соседкой, не без труда протиснулся в проход. Кот, проводив непоседливого попутчика подозрительным взглядом, вновь уставился в окно. "У-у, морда рыжая, ушастая!.." - припечатал его про себя Толик...
  
   Вообще-то Севрюгин котов любил. Ну, может быть, не то, чтобы любил, но во всяком случае, уважал. Нравилось ему в этих мелких хищниках их врождённая грация, экономное изящество движений, независимость характера. Ему нравилось наблюдать за проделками дворовых котов, и даже их весёлые весенние вакханалии его, в отличие от большинства соседей, никогда не раздражали. Но вот в качестве домашнего любимца заводить кота Толик по своей прихоти никогда бы не стал. Хватило ему одного единственного опыта на всю жизнь...
   ...Однажды, в далёком теперь уже сентябре, будучи то ли во втором, то ли в третьем классе, Юлька притащила домой чумазое глазастое существо, неопределённой масти, тощее, мокрое, мелко дрожащее и с голодухи, а может быть от пережитых ужасов уже даже не мяукающее, а тихо сипящее. Все умилились. Существо было накормлено, отмыто, согрето, и на выходе оказалось приблизительно пятимесячным котёнком классического полосатого окраса. "Кошка! - уверенно определила Жанна Михайловна, заглянув существу под хвост. - Машка! - и пояснила: - У меня в детстве кошка Машка была. Точь-в-точь, как эта. Мышей ловила - на раз-два!..". На том и порешили. Проблем поначалу с новой квартиранткой не было - Машка быстро приучилась к горшку, особо не безобразничала и, вообще, вела себя вполне прилично.
   Однако к весне Машка подросла и неожиданно для всех превратилась в наглого мордатого кота со всеми полагающимися коту онёрами и причиндалами. Машку быстро перекрестили в Мишку, но это не помогло. Мишка, как всякий уважающий себя кот, начал метить территорию. Особенно приглянулись ему в этой связи Толиковы тапочки. Очевидно, почуяв в Севрюгине враждебную натуру (а тот по китайскому гороскопу был собакой), Мишка и избрал его в качестве своего основного соперника, а поскольку впрямую задирать хвост на хозяина дома он всё-таки не решался, то и избрал тактику мелкого подлого фола, определив в предмет своей половозрелой деятельности несчастные шлёпанцы. Севрюгин поначалу попытался кота мягко воспитывать да, как в дальнейшем выяснилось, не на того напал - Мишка оказался существом непонятливым, вздорным и то ли Севрюгину назло, то ли поняв его педагогические устремления превратно - мол, слабо, скотина, метишь! - принялся метить тапки с ещё большим воодушевлением. Толик стал тапочки прятать. Ситуацию это также не спасло. Полосатая бестия каким-то сверхъестественным чутьём выискивала их в самых потаённых местах квартиры, проявляя чудеса изворотливости вытаскивала на свет божий и тут же, не сходя с места, сладострастно метила. Отнеся в мусорку четвёртую за месяц пару тапок, Севрюгин таки решился. Он взял на работе отгул и, проводив с утра жену на работу, а дочку в школу, приступил к исполнению своего коварного плана. Он усадил ничего не подозревающего, сыто дремавшего в своём любимом кресле, Мишку в спортивную сумку, увёз его электричкой аж за Мгу и, сойдя там на каком-то глухом полустанке и достав укачавшегося за дорогу, ошалело озирающегося кота на свет, придал ему изрядное ускорение в сторону ближайшего леса...
   Дочке он объяснил, что котик-де, охотясь за голубями, выскочил в форточку, но при падении с третьего этажа вовсе даже не повредился, а наоборот, охоту свою продолжил и, не обращая внимания на всякие там "кис-кис", скрылся в неизвестном направлении. Ребёнок, приняв папин рассказ за чистую монету, проискал кота весь день, а потом проплакал весь вечер. Догадавшаяся, естественно, обо всём Жанна Михайловна промолчала, но дулась после этого на жестокосердного супруга чуть ли не целую неделю.
   С тех пор любые поползновения дочери, а равно и дражайшей супруги (а был в их семейной летописи отмечен и такой прецедент!) завести в доме какую-нибудь зверушку пресекались Севрюгиным мягко, но непреклонно...
   Севрюгин тут же припомнил - читал когда-то в каком-то журнале - что все люди подразделяются на "кошатников" и "собачатников". Причём, в том же журнале, помнится, даже делалась попытка обоснования некой высоколобой теории: мол, "кошатники" более склонны к либерализму, в то время как "собачатники" - наоборот, вроде как все поголовно консерваторы. Севрюгин же, слава богу, себя ни к тем, ни к другим не причислял. Ему вообще всегда претили подобного рода легковесные обобщения.
   Единственное, о чём он никогда никому не говорил, но с чем бы безоговорочно согласился в своём доме, был... аквариум с рыбками (всегда безмолвными и строго локализованными в одном месте пространства!). Увы, именно таких предложений от фаунолюбивых его домочадцев как раз таки никогда и не поступало, а самому произвести соответствующие (весьма сложные и многочисленные, в его представлении) телодвижения в необходимом направлении Севрюгин, само собой, так до настоящего времени и не сподвигся...
  
   Толик почувствовал, как кто-то прислонился к нему сзади, и инстинктивно посторонился, давая человеку пройти, и только через секунду сообразил, что стоит он на площадке - далеко от дверей, народу в автобусе - всего ничего, и мешать кому-либо пройти он просто в принципе не может. Толик резко обернулся. За его спиной, придерживаясь рукой за верхний поручень, стоял "Дворжецкий". Глаза их встретились. "Дворжецкий" виновато и даже как-то заискивающе улыбнулся, хотел вроде что-то сказать, но, наткнувшись на Толиков взгляд, не решился, потупился и, пятясь, стал отступать назад по проходу. "Ах, ты!.. - промелькнуло у Севрюгина в голове. - ...Пидор ты голубоватый!.. Поразвелось вас!.. На нашу... на наш зад!.. - Толика захлестнула волна брезгливой ярости. - Нет, ну ты посмотри! Прямо в автобусе! Средь бела дня!..". Толик вдруг испугался, что кто-то мог видеть всю эту безобразную сцену. Он воровато огляделся. Нет. Вроде бы нет - пассажиры, занятые каждый своими мыслями, смотрели кто куда. Севрюгин послал вослед ставшему враз жутко непривлекательным "Лжедворжецкому" испепеляющий взгляд и сердито отвернулся. "Вот ведь!.. - продолжало крутиться у него в голове. - Надо же! Средь бела дня!..".
   "Поликлиника", - объявил водитель очередную остановку. Двери распахнулись. Несколько пассажиров, раскрывая на ходу зонты, суетливо выбрались под косой моросящий дождь. "Лжедворжецкий" - Севрюгин искоса следил - вышел тоже и, втянув голову в плечи, торопливо прошагал под окнами к хвосту автобуса. Толик отвернулся. Глаза бы не видели этого козла! Настроение было испорчено напрочь. Толик ощущал себя так, как будто ненароком вступил в кучу дерьма. "И слово-то какое хорошее испохабили! - продолжал он кипятиться, сердито глядя перед собой. - Такой был замечательный колер!.. Теперь ведь даже совсем безобидные словосочетания, типа: "голубая мечта" или там "голубая лагуна" звучат... ну, по крайней мере, двусмысленно... А уж про "Голубой вагон бежит, качается... " - вообще - и упоминать-то страшно!"...
   "Следующая - "Универсам", - предупредил водитель. - Вошедшие, оплачиваем проезд". Двери закрылись. В этот момент сзади раздался пронзительный визг тормозов, автобус ощутимо тряхнуло, и высокий женский голос тут же заполошно закричал: "Ой, мамоньки!! Уби-или!!..". Передняя дверь распахнулась. Из кабины - с испуганными глазами на меловом лице - выскочил водитель и, скатившись по ступенькам на улицу, опрометью бросился вдоль автобуса. Пассажиры задней площадки, сгрудившись возле окна, жадно рассматривали что-то внизу - под автобусной кормой, живо обмениваясь невнятными репликами. Остальные, вытянув шеи, с завистью поглядывали со своих мест на счастливчиков.
   С лицом мрачнее грозовой тучи вернулся водитель. Зайдя в кабину и открыв все двери, он глухо объявил по трансляции: "Всё... Автобус дальше не пойдёт... Ждём следующего".
   - Как это - не пойдёт?! Сколько ждать?! На работу опаздываем!.. - сразу в несколько голосов, вразнобой отозвался салон.
   - Сколько надо - столько и ждать! - раздражённо ответил водитель, он уже стоял возле своей кабины лицом к пассажирам. - Кто сильно торопится - идите пешком! Остальные - можете ждать в автобусе, никого под дождь не выгоняю!
   - Да что случилось-то?.. - запоздало поинтересовалась женщина с котом. - Товарищ водитель?
   - Случилось!.. - водитель был явно не настроен на тёплое общение. - Сами выйдите да посмотри?те!
   Народ нехотя потянулся из автобуса. Севрюгин, помедлив, тоже вышел под дождь. Он понял, что на работу сегодня он уже окончательно опоздал.
   За хвостом автобуса образовалась небольшая редкая толпа. Люди стояли полукольцом, подняв зонты и глядя себе под ноги. Толик подошёл. В центре полукольца, внизу, на мостовой, неловко подвернув под себя руки и широко раскидав по мокрому асфальту тонкие ноги, ничком лежал "Лжедворжецкий". Одного взгляда на его противоестественно вывернутую шею, на широко распахнутые стеклянные глаза было достаточно, чтобы понять даже неспециалисту - человек этот окончательно и безнадёжно мёртв. Дождь беспощадно лупил по неподвижному телу. Тонкий тёмно-красный ручеёк проворно выбирался из-под виска покойника и, смешиваясь с дождевой водой, резво сбегал к тротуару, где, совсем уже порозовев, вливался в шумливый грязный поток, что исчезал за решёткой недалёкого ливневого стока. На корме автобуса, аккурат над задним левым "стопом", краснела свежим кровоподтёком небольшая округлая вмятина. На мокром асфальте, рассыпанные вокруг тела, тускло блестели несколько крупных стеклянных осколков - явно от автомобильной фары.
   - ...Он улицу переходить собирался... - вполголоса объясняла своей соседке немолодая дама под синим зонтом. - Пережидал, когда машины пройдут... А тут эта... Иномарка такая. Большая чёрная...
   - БМВ. "Семёрка", - громогласно уточнил дородный дядечка в блестящем плаще - Стёкла тонированные. Номера питерские.
   - ...Так вот... - уважительно дослушав "эксперта" продолжила дама. - А тут эта... бэемве... И прямиком в него. Господи, страсть-то какая! Его-то, - она кивнула на покойного, - подбросило да головой об автобус. Мозги-то так и брызнули, так и брызнули!..
   - А БМВ? - жадно спросил кто-то из толпы.
   - А бэемве эта, - охотно откликнулась дама, - она сразу - назад сдала и - вж-ж-ж - ходу, ходу!.. - и дама махнула свободной рукой вдоль по улице.
   - Сволочи! - зло прокомментировали в толпе. - Понакупают прав и гоняют!.. Убили человека и - трава не расти!
   - Номера запомнил кто? - спросил рассудительный голос.
   - Да где ж их запомнишь!.. - заоправдывалась дама. - Такая страсть, такая страсть!
   - Первые цифры - двадцать шесть, - уверенно заявил "эксперт". - Или двадцать восемь.
   - Или восемьдесят два, - язвительно отозвался "рассудительный".
   "Эксперт" возмущённо засопел, заоблизывал розовые мясистые губы, но потом как-то вдруг сдулся и в итоге промолчал.
   - В милицию позвонил кто?.. - вновь спросил "рассудительный" (Толик наконец разглядел его - молодой парень в джинсовом костюме и с большим чёрным зонтом). - В "скорую"?
   - "Скорая" ему уже ни к чему, - резонно отозвался рядом с Толиком крупный пожилой мужчина. - А в милицию водитель сразу позвонил.
   - Молодой-то какой!.. - запричитала, промакивая глаза кончиком платка, сухонькая бабка в жёлтом полиэтиленовом дождевике. - Жил бы ишшо да жил!
   Толпа притихла, рассматривая покойника.
   - Надолго мы тут застряли-то? - тихо спросил хриплый голос у Севрюгина за спиной.
   - Час. А то и полтора, - "эксперт" вновь был на высоте. - Пока приедут. Пока протокол, - начал он загибать сарделькообразные пальцы. - Пока сфотографируют. Пока свидетелей опросят... Может, и все два набежит.
   - Кстати, кто видел само происшествие, вы не уходите, - тихо попросил водитель, он, оказывается, стоял тут же, слева от Севрюгина и, пряча сигарету в кулаке, жадно курил. - Вот вы, женщина... - он обратился к даме. - Вы не уходите.
   - А я что?!.. - сразу забеспокоилась дама. - Какой я свидетель?! Я вообще в автобусе ентом не ехала!.. Вот он всё видел! - и она торжествующе указала костлявым пальцем на "эксперта".
   Тот возмущённо затряс щеками:
   - Что я видел?! Женщина, вы бы не это!.. Я - вообще - без очков!
   Невдалеке заулюлюкала сирена.
   - Быстро домчались!.. - оценил "рассудительный". - Ну, сейчас начнётся!
   Толпа заволновалась и начала стремительно размываться.
   - Женщина, подождите. Куда вы?.. Мужчина! Вы, в плаще!.. - водитель беспомощно озирался. - Свидетели, останьтесь!
   "Свидетели, записывайтесь!" - вспомнил классику Толик, проворно пятясь за автобусный павильон. Его почему-то разбирал смех.
   Через минуту у тела пострадавшего остался только одинокий шофёр - ссутулившийся, уже насквозь промокший, с бессильно уроненными вдоль туловища руками.
   Из-за угла вынырнула красно-белая "Газель" "скорой" с броской надписью "Реанимация" над лобовым стеклом и, скрипнув тормозами, замерла шагах в пяти от трупа. Сирена смолкла, но на крыше машины продолжали метаться фиолетовые огни.
   Из кабины выбрался огромного роста плечистый врач. Короткий белый халат, казалось, вот-вот лопнет на его могучем, атлетическом торсе. Он вразвалку, сунув руки в карманы халата, подошёл к трупу и остановился, сосредоточенно глядя вниз. Габаритная фигура врача почти на голову возвышалась над хрупким на её фоне водителем. От задних дверей "скорой" уже широко шагали два кругломордых санитара, поспешно разворачивая на ходу брезентовые носилки. Врач что-то тихо спросил у водителя, тот кивнул и, не поднимая головы, так же тихо ответил. Врач кивнул в свою очередь и, повернувшись к санитарам, коротко что-то приказал, показывая на труп. Санитары - с одинаковыми, угрюмо-скучными выражениями лиц - опустили носилки возле потерпевшего и ловко - в четыре руки - перебросили того на брезент (голова "Лжедворжецкого" во время этого короткого "путешествия" совсем было запрокинулась и повисла на шее, как на верёвке, покачиваясь из стороны в сторону). Меньше чем через минуту задние двери "скорой" захлопнулись, укрыв за своими белыми тонированными стёклами проворных санитаров вместе с их печальным грузом. Врач, заметно качнув "Газель", тяжело забрался в кабину. До сего времени безучастно наблюдавший за происходящим водитель вдруг ожил, подскочил к машине, и, ухватившись за дверную ручку, принялся что-то эмоционально выяснять у врача. Врач, уверенно рубя воздух лопатообразной ладонью, энергично втолковывал что-то ему в ответ. Дождь гулко барабанил по крыше павильона над самой Толиковой головой, и поэтому слов он не разбирал, но разговор явно шёл на повышенных тонах. Наконец, врач сказал что-то резкое, махнул рукой, водитель автобуса отпрянул, и дверца захлопнулась. "Скорая", вновь пронзительно заголосив сиреной, резко - через двойную сплошную - развернулась поперёк движения и, полыхая фиолетовыми огнями, вскоре скрылась за пеленой дождя. Водитель, глядя ей вслед, зло сплюнул на асфальт, после чего, поёжившись, медленно поднялся в заднюю автобусную дверь. Там он сел прямо в проёме, на ступеньки, отрешённо глядя перед собой и устало свесив между коленями свои тяжёлые жилистые кисти.
   Толик пожал плечами. Что-то тут было не так. По его понятиям "скорая" не должна была уезжать, не дождавшись милиции. Действительно, пострадавшему экстренная помощь уже явно не требовалась. Ему было уже всё равно. Как говорит Юлька - "всё фиолетово". А вот расположение трупа на мостовой, какие-то другие детали могли оказаться очень полезными при дальнейшем расследовании преступления. Впрочем, Севрюгин понимал, что он рассуждает, как обыкновенный дремучий дилетант. Все его познания в криминалистике были в основном почерпнуты из читаных в детстве детективов Дойля и Агаты Кристи. Но с другой стороны, какого лешего покойника вообще увезли? По идее, "скорая" ведь не должна забирать труп. Для этого есть специальные "труповозки". "Скорая" должна только констатировать сам факт смерти. Спешно увозить можно ещё живого - спасать, реанимировать... А это действительно был уже труп. Тут без вариантов. Тут реанимируй не реанимируй... И ещё. Толик никогда не видел, чтобы в "скорой помощи" катались сразу два санитара. И это не считая водителя. Кстати, такого же кругломордого. "Два молодца - одинаковы с лица... - пробормотал себе под нос Толик. - Одинаковы с лица... Оба вышли из ларца...". И ещё какая-то занозка исподволь колола севрюгинское подсознание. Что-то ещё было не в порядке с этой торопливой "скорой помощью"... Кстати. А кто её вызывал? В толпе говорили, что водитель вызвал только милицию... Впрочем, "скорую" мог вызвать кто-нибудь ещё - у всех сейчас мобильники; это не то, что раньше: чуть что - бегай, ищи телефонную будку. И ещё не факт, что найдёшь... А если даже и найдёшь, то в ней, в телефонной будке этой, как всегда - или трубка срезана, или ещё какая-нибудь хрень... Нет. Тут что-то другое. Было что-то ещё в этой "скорой" нелепое, несообразное. Что-то неправильное... "А вот мать всегда называет "скорую" "неотложкой", - вспомнилось Толику. - Старое поколение... Хотя какое там старое? Разница-то всего в двадцать лет. А ведь, поди ж ты, термины уже совсем разные. Для матери "скорая" - явный неологизм. А для меня "неотложка" - уже ретро... Стоп!.. Точно!..". Севрюгина осенило. Носилки! Сто лет не видел Толик таких допотопных носилок. Наверное, ещё с армии. Тем более, меньше всего можно было предполагать наличие подобного антиквариата в новеньком навороченном реанимобиле. "Нет, судари мои, - Толик покачал головой, - что хотите говорите, но тут явно что-то не так!.."...
   Однако труп трупом, а пора было подумать и о себе. Севрюгин зашёл в павильон и внимательно изучил автобусное расписание. Так и есть! Самые худшие его предположения оказались действительностью: этот "семнадцатый" был последним в "частой" части расписания, следующий шёл не как все предыдущие - с одиннадцатиминутным интервалом, а отправлялся аж через целых сорок минут - в девять тридцать. Видимо, составители расписания полагали, что все, кто хотел, на работу к этому времени уже приехал, и далее напрягать автобусный парк вовсе даже и ни к чему. Толик прикинул. Отсюда до его издательства ехать было ещё целых пять остановок. Даже при самой быстрой ходьбе - это тридцать-тридцать пять минут. Плюс дождь. Минус зонт. Нет, такая овчинка выделки явно не стоила...
   Толик достал из кармана "мобилу" и набрал номер секретарши шефа:
   - Алло, Оленька?..
   Секретарша училась заочно на филологическом в его родной "Герценке", и Севрюгин несколько раз (совершенно бескорыстно, между прочим!) помогал ей как словом, так и делом. Посему Оленька относилась к нему если и не трепетно-нежно, то весьма и весьма уважительно.
   - Алло, Оленька, - Толик понизил голос до конспиративного шёпота. - Как там наш шеф, на месте?
   - Шеф ещё с вечера умахнул в Москву, - бархатным голосом пролила бальзам на севрюгинскую душу секретарша. - Сказал - до четверга. Киреев за него... А вы где, Анатолий Борисович?
   - Я?.. - Севрюгин облегчённо покрутил головой. - У меня тут, Оленька, маленькая командировочка образовалась. Только ты об этом - никому! - заговорщицки предупредил он. - Лады?
   - Хорошо, Анатолий Борисович, - Оленька тоже перешла на шёпот. - А расскажете? О командировочке... Потом.
   - Обязательно! - Толик наглядно представил себе круглые доверчивые глаза секретарши и улыбнулся. - Обязательно... Это, Оленька, - продолжил он тягучим замогильным голосом, - жуткая, пробирающая до костей история из жизни шпионов. С погоней, стрельбой и обезображенным трупом...
   - Ух ты!.. - часто задышала в трубку Оленька. - Анатолий Борисович, а вы скоро? А то я вся изведусь от любопытства!
   - Через часок буду. - Толик взглянул на часы. - Ты там давай, держи оборону... Всё! Ты меня не слышала, и я тебе не звонил! Ферштейн?
   - Но пасаран! - бойко и почти к месту ответила секретарша и положила трубку.
   Севрюгин удовлетворённо кивнул. "Браво, Киса, что значит школа!" - вновь вспомнилось ему из незабвенных Ильфа и Петрова.
   "Так... - подумал Толик. - Со временем мы определились. Теперь надо сориентироваться в пространстве...".
   Он огляделся. Несмотря на то, что он проезжал здесь на автобусе почти каждый день, место было для Севрюгина совершенно незнакомое. Остановка располагалась на краю небольшого зелёного скверика, тесно зажатого с двух сторон глухими торцевыми стенами двух старинных - наверное, ещё довоенной постройки - четырёхэтажек. Видать, во исполнение недавних указаний свежеизбранного мэра по "облагораживанию городского лица", стены эти были снизу доверху затянуты пёстрыми рекламными щитами. Справа от Толика "облагораживал" здание ядовито-красный плакат с ярко светящимся на нём белым яйцом "МТС". Слева - "жила на яркой стороне" гигантская жёлто-чёрная бабочка "Билайна". Два яростно конкурирующих сотовых оператора и здесь продолжали свою непримиримую борьбу за клиента.
   В глубине скверика, за мокрыми кустами, Толик разглядел приземистое - серого бетона - небольшое строение с круглыми, забранными кубиками зелёного бутылочного стекла, подслеповатыми окнами. "Похоже, кафешка, - обрадовался Севрюгин. - Пожрать-то как раз и не мешало...". Пустой желудок, опрометчиво оставленный хозяином без завтрака, напоминал о себе всё настойчивей. Толик поднял воротник пиджака и быстро зашагал по мокрой косой дорожке к таинственному круглоглазому заведению.
   "Пивной ресторан "Амбассадор"", - приблизившись, прочитал Толик изумрудную, с претензией на изящество, витиеватую надпись над входом. "Ого! - мысленно присвистнул Севрюгин. - Замахнулись неслабо!..". Впрочем, Толик, исходя из опыта, знал - чем громче и крикливее название, тем обычно убоже само заведение. Терпкий запах застоявшейся мочи возле крыльца подтвердил его наихудшие опасения. Рядом с входной дверью косо висело расписание работы пивного ресторана. Из расписания следовало, что заведение работает ежедневно, кроме понедельника и открывается в девять ноль-ноль. Толик взглянул на часы - было без двух минут. Он взялся за массивную медную ручку и с усилием потянул на вид тяжёлую, дубовую дверь на себя. Дверь неожиданно легко поддалась...
   Внутри заведение оказалось светлым и довольно чистым. И, что удивительно, - весьма недурно оборудованным. Зал был выдержан в стиле "хай-тек". Тускло отливала благородным металлическим блеском, напоминающая своими обводами авианосец, могучая барная стойка с двумя солидными пивными башнями "на корме". Тёмно-серые, матовые столы щетинились стальным частоколом водружённых на них - изящно гнутыми ножками кверху - стульев. Под потолком напряжённо простирали плоскости своих сверкающих крыльев мощные, но пока ещё неподвижные вентиляторы. "Сдержанность и солидность, - оценил Толик. - Оборудование-то, пожалуй, будет немецкое...". Приглядевшись, он заметил знакомую готическую вязь "Bartscher" на массивных основаниях пивных кранов. Из персонала в зале наблюдались двое: крупногрудая белокурая девица в куцем кружевном передничке поверх синего, обтягивающего её пышные формы, платья, небрежно протирающая шваброй пол, и сидящий в дальнем конце зала за столом немолодой тучный человек восточного типа в сдвинутых на кончик мясистого носа маленьких золотистых очках. Одной рукой, расплющивая в лепёшку рыхлую щёку, человек подпирал свою большую лобастую голову, другой - неловко тыкал в кнопки лежащего перед ним на столе калькулятора. "Довольно широкое лицо кавказской национальности", - скаламбурил про себя Севрюгин.
   Пахло в заведении тоже хорошо - сосисками и кофе. Толик проглотил слюну.
   - Вы работаете? - останавливаясь в проходе, громко спросил он в пространство между девицей и "широким лицом".
   - Заходи, заходи, дарагой! - мужчина, коротко глянув поверх очков, приветливо помахал рукой. - Анжела, обслужи клиента!
   Пышногрудая Анжела, приткнув швабру к стене, вытерла руки о передник, неторопливо сняла с ближайшего стола и расставила стулья, и только после этого, не глядя на Толика, апатично поинтересовалась:
   - Пива?
   - А кофе можно?.. - Толик уже умащивался за столом. - И покушать.
   - Можно, - официантка с любопытством посмотрела на Севрюгина - видимо, подобные утренние заказы были в этом заведении делом не частым. - Отчего ж нельзя... Есть сосиски. С пюре. Есть пельмени... Насчёт салатов пока не знаю - мы только открылись.
   - Сосиски, - быстро выбрал Толик. - И кофе... Покрепче, если можно.
   - Можно, - опять согласилась Анжела и, почему-то вздохнув, неспешно двинулась в сторону кухни, прихватив по пути свой полотёрный инструмент.
   Севрюгин, удобно устроившись на стуле и положив папку на край стола, с любопытством озирался. А что? Заведение вполне подходило для очередного "бир сейшена". Вечером здесь, конечно, кабак, но в целом... В целом - весьма и весьма!.. Даже солонки выдержаны в хай-тековском стиле...
   Толик взял в руки напоминающую своими очертаниями пистолетный патрон, тускло блестящую отполированным металлом, тяжёлую солонку и с любопытством оглядел её: солонка оставляла впечатление цельнолитого предмета - на её гладкой поверхности не было заметно ни швов, ни отверстий, за исключением, естественно, тех, из которых сыпалась соль. "Интересно... - подумал Толик, вертя в пальцах солонку. - Как высыпается соль - понятно. А вот как она туда засыпается?.. Весьма интересно...". Нет, ему, определённо, здесь нравилось. Оставалось только познакомиться с кухней... Персонал вроде тоже приличный. Хоть и не многочисленный... Этот "ара" с калькулятором - скорее всего, хозяин заведения...
   - Дождь?.. - спросил "ара", перехватив севрюгинский взгляд, и неопределённо показал рукой - там, мол, вовне, в ином мире...
   - Дождь... - подтвердил Толик. - Конца не видать... Пропало лето.
   "Ара" согласно покивал массивной головой и вновь принялся сосредоточенно нажимать на кнопки своего калькулятора. Выражение его лица при этом было такое, как будто он давил пальцем каких-то мелких, но достаточно противных насекомых...
   Заведение тем временем постепенно заполнялось посетителями. В первых рядах, как водится, прибыли страждущие. "Опохмелянты", как их в своё время довольно метко поименовала Жанна Михайловна. Взалкавшая алкашня. Подзаборные сливки. Срань господня. Впрочем, никто из них, наверняка, себя алкоголиком не считал. Знако?м был Толик с этой категорией. Хорошо знаком. И повадки их знал, и жизненную позицию, если таковой можно назвать пару-тройку расхожих непробиваемых мыслей-лозунгов, почерпнутых ими из общения с точно такими же непросыхающими собутыльниками, типа: "А кто сейчас не пьёт?" или: "Пью, когда хочу, а захочу - брошу!". Давно уже никаких иллюзий по поводу этой братии Севрюгин не питал.
   Толик вспомнил, как во время его шикотанской службы разбирали однажды на комсомольском суде чести (случались в те развесёло-несмешные времена и такие мероприятия) личное дело одного прапорщика. Кстати, того самого прапорщика, что полгода спустя, застав Толика в неурочное время в Ленинской комнате (где тот всего-то навсего читал выклянченный на одну ночь у командира взвода томик Булгакова), мощнейшим хуком с правой отправил того (Толика, разумеется, а не командира взвода и уж, конечно, не Булгакова) в глубокий нокаут и - далее - на месяц в Южно-Сахалинский госпиталь...
   ...Слушай сюда, сынок. Я этих алкашей перевидал - ты столько мух не видел. Все они одинаковые, алкаши эти... Алкаш, он ведь уже вроде, как и не человек. Нет, он и ходит, и говорит. А вот соображает-то уже не по-человечески. Он, как этот... Как его?.. Да - мать его итить! - мертвец-то ходячий?!.. Во-во - зомби, точно!.. Он ведь себя нормальным считает. Ну, самым что ни на есть. Да ты только заикнись, что он - алкаш, да он же тебе в рожу вцепится! Как пить дать! Он же тебя с говном съест и не поморщится... Случай тебе сейчас расскажу. Показательный в этом смысле... Да ты наливай, наливай...
   Служил я срочную на погранзаставе, на Шикотане. Остров это такой. У чёрта на куличках. Возле са?мой Японии. Край света, в общем... Ну, остров, как остров - наша погранзастава, городок, посёлок рыбацкий. Население - тысячи полторы душ. И то половина - военные да их семьи. Тоска смертная, короче. Нам-то, солдатам, ещё ничего: через день - на ремень. Зима, лето - и года нету. А вот офицерам да прапорщикам, да сверхсрочникам, особливо у кого семьи, тем - да, тем совсем тоскливо было... Ага...
   И был у нас в погранотряде прапорщик. По прозвищу "Вася-кот". Хоть звали его вовсе даже и не Вася. Да и на кота он был похож, как кирза на хром. Морда - во! - поперёк себя шире. В два дня не обсеришь. Рожа красная всегда, хоть прикуривай, и бандитская, ну совершенно! Ночью приснится - не проснёшься... Сам здоровый, ажно квадратный весь. Кулачищи пудовые, а на правом кулаке - наколка похабненькая. Весь гарнизон про ту наколку знал. Молодых, тех смотреть на неё водили. Ну, ровно, как в музей... Что изображено было?.. Да то же, что у всякого мужика промеж ног висит. В натуральную величину. Со всеми, значит, подробностями. Чего смеёшься?.. Как жил с такой росписью? Да жил. Не на лбу ведь... А прозвище своё этот прапор получил, потому как присказка у него такая была: через слово - "вася-кот". Вася-кот да вася-кот, вот и прозвали. Много ли для прозвища надо?.. Да-а...
   Так вот. Пил этот Вася-кот по-чёрному. Особливо зимой. У нас ведь зимой как? Запуржит на неделю, а то и на две - света белого не видно. Ни вертушки с большой земли, ни катера. Радиосвязь, и та барахлит... Вот он и впадал в эту... в ипохондрию. Мог и три дня на службу не выйти, и пять. Чего только с ним не делали! И ругали, и стращали. Да только как ты его застращаешь-то? Зарплаты ведь не лишишь. И в отдалённый гарнизон не сошлёшь, поскольку дальше уж некуда... Так вот. Решили наши командиры провести над этим хорунжим воспитательное мероприятие. Суд, значит, комсомольской чести... Что?.. Конечно, комсомолец. Это в партию тогда ещё какой-никакой отбор был, а в комсомол гребли всех под гребёнку. Как говорится: план по валу, вал - по плану. А уж в погранцы так и вовсе без комсомольского билета не брали. Что ты! Граница всё ж таки, мать её итить... Ну, собрали всех в ленинской комнате: трибуна, президиум - всё чин-чинарём! Виновник торжества тут же, рядышком, на табуреточке сидит. Плохо ему после вчерашнего. Поправиться-то с утра не дали, сразу из постели за х... э-э... за хобот - и на собрание. Вот он и сидел, потел, перегаром дышал. От его выхлопа сивушного через полчаса в комнате уже дышать нечем было. Хоть закусывай. Ну, натурально!..
   Ну, открыли собрание. Замполит сначала выступил, заклеймил, ясен пень, отщепенца позором, потом трибуну комсомольцам уступил. Тогда ж как было? Сказали выступить - отказываться не моги. Иди и выступай. А иначе комсомолец ты, или в углу насрано?.. Вот и потянулись на трибуну по одному. Кто - так, номер отбывал. А кто и по-серьёзному ругал, правду-матку резал. Народ-то, он тоже разный... Мы-то, срочная служба, сидели, в тряпочку помалкивали - нам ещё не хватало в эту свару лезть, а вот офицеры да другие прапорщики, те - да, давали ему прикурить... Ну, а он - что? Ему всё - до фонаря. Сидит, сопит, потеет. Глазёнками своими поросячьими лупает... Вот так сидел-сидел, слушал-слушал, перегаром дышал, а потом вдруг как пиз... э-э... как жахнет по председательскому столу своим кулачищем! Графин со стакана?ми над столом на полметра подлетел, ей-богу не вру! Лейтенантик зелёный на трибуне в это время стоял, выступал, так его с трибуны сдуло, как и не было... Двинул, короче, прапор по столу кулаком да как рявкнет: "Это я-то - алкоголик?!!.. Да это вы все тут - алкоголики!.. Да я тут, вася-кот, вообще самый трезвый из вас!.. Пр-рофурсетки, р-раз твою двести!..". Встал и вышел. И дверью на выходе ка-ак ё... э-э... двинул, короче, так, что ажно свет в плафонах мигнул. Во как!..
   А ты говоришь!.. Алкаш, он и есть алкаш. Ему - что в лоб, что по лбу... Семьи? Семьи - да, семьи жалко. Особливо где детишки малые... А жёны - что? Я тебе так скажу - у хорошей жены муж пить не станет... Это ты брось!.. Это ты подожди! Я тебе сейчас на эту тему такой случай расскажу!.. Ну, давай выпьем, коль на?лито - тогда...
   "Опохмелянты" в глубь зала не проходили, а жались поближе к пивным кранам, оккупировав вскоре все седушки возле барной стойки. От них по помещению распространился лёгкий гомон и кисловатый запах пивного перегара и давно немытого тела. "Ара", недовольно покрутив своим могучим носом, встал и, зайдя за стойку, щёлкнул выключателем. Под потолком ожили и, разгоняясь, сдержанно зазвенели лопасти вентиляторов.
   Вернулась Анжела и, нависая пышным бюстом над севрюгинским плечом, поставила перед истомившимся Толиком тарелку с вожделенными сосисками и чашечку кофе. Толик, втянув в себя вполне пристойный кофейный аромат, благодарно покивал официантке и, не теряя времени, приступил к трапезе...
   - ...Свободно?
   Севрюгин поднял голову. У стола, орошая кафельный пол сбегающими с длинного чёрного плаща капельками воды и выжидательно наклонив голову с зачёсанными назад, как будто бы зализанными волосами, стоял высокий худощавый клювоносый парень лет двадцати пяти. Глаза у парня были какие-то бесцветные, водянистые. Тонкие губы узкого рта были брезгливо поджаты. Толик с удивлением оглядел всё ещё пустующие многочисленные столики и недоумённо пожал плечами:
   - Свободно...
   - Вот и ладно, - парень, не расстёгивая плаща, опустился на стул напротив. - А то сидит тут, понимаешь... как кум королю!
   Севрюгин ещё раз пожал плечами и, убрав со стола свою папку, вернулся к прерванной трапезе, ощущая на себе недобрый, сверлящий взгляд незнакомца.
   "Чего это он? - обеспокоено, хотя, в общем, без особой тревоги подумал Толик. - С утра на скандал нарывается?.. Не опохмелился? Или уже поддал?..".
   Впрочем, от парня перегаром вроде не пахло.
   К столику подошла Анжела.
   - Пива, - небрежно бросил ей "клювоносый" и, не дав официантке даже рта открыть, резко добавил: - И быстро! Ну?!..
   Анжела фыркнула и, умело изобразив спиной негодование, уплыла к стойке. Севрюгин медленно жевал ставшую вдруг безвкусной сосиску. Перспектива скандала вырисовывалась всё отчётливей.
   Весело гомоня в ресторан ввалилась ватага молодых парней, наверное студентов, и принялась шумно устраиваться за соседним столиком.
   - Девушка, пива!..
   - Много пива!..
   - И рыбки!..
   - Раков, раков давай!..
   - Девушка!.. - понеслись весёлые выкрики.
   Вернувшаяся официантка демонстративно небрежно поставила перед Толиковым визави высокий запотевший бокал и быстро отошла к вновь прибывшей компании.
   "Клювоносый" проводил её тяжёлым немигающим взглядом, взял было в руки бокал, но потом вдруг резко отставил его в сторону и, навалившись грудью на стол и обдав Севрюгина гнилостным запахом изо рта, тихо, но отчётливо произнёс:
   - Ну ты, ботаник! Флэшка где?
   Толик перестал жевать и в изумлении уставился на "клювоносого", по спине его пробежал неприятный холодок:
   - Какая флэшка?! Ты что, парень?
   - Не гони!.. - "клювоносый" ощерился, обнажив стальные коронки на верхних премолярах. - Не гони, падла! Мы ж знаем, что флэшка у тебя!
   - Парень, иди проспись! - отчётливо сказал Севрюгин и откинулся на стуле - подальше от помойных "ароматов" собеседника. - Я тебя вообще первый раз в жизни вижу!
   - Ты меня скоро в последний раз увидишь! - ещё больше наваливаясь грудью на стол, как будто желая ухватить Севрюгина зубами за нос, зашипел "клювоносый". - Гони флэшку, с-сука, а то кишки выпущу!
   - Прямо здесь будешь выпускать? - доброжелательно поинтересовался Толик.
   Ему вдруг стало смешно. Первоначальный испуг улетучился, уступив место ироничному взгляду на нелепую, в общем, ситуацию.
   - А?.. - растерялся "клювоносый", он явно не был готов к такой реакции собеседника.
   - Я спрашиваю - прямо здесь будешь выпускать? - с удовольствием повторил Толик. - Или на кухню пройдём - там наверняка ножи есть.
   - Ах ты!.. - "клювоносый" зашарил ногами под столом и начал приподниматься. - Ах ты, падла!.. Да я... Да ты...
   Севрюгин поднял руку над головой и, пощёлкав пальцами, громко позвал:
   - Хозяин!.. Эй, хозяин!..
   Из-за пивной башни высунулось широкое восточное лицо:
   - Слушаю, уважаемый!
   - Хозяин, здесь милицию вызвать можно? - по-прежнему громогласно поинтересовался Толик.
   Сидящие вдоль стойки алкаши, как по команде, обернулись и уставились на Севрюгина. Гомон стих, даже за соседним столиком воцарилась относительная тишина.
   - Ай, зачем милиция, дарагой?! Что случилось?! Кто тебя обидел?!.. - Хозяин, огибая стойку, уже спешил к проблемному столу.
   Толик пристально поглядел на своего визави: "Ну, что, продолжим? Или как?..". "Клювоносый" сразу как-то весь обмяк на стуле, но всё ещё продолжал с ненавистью, прищурив глаза, буравить Толика взглядом.
   - Что случилось, уважаемый?.. - массивная фигура хозяина нависла над столиком. - Зачем милиция хочешь?
   "Клювоносый" медленно встал и, жуя губами, смерил Севрюгина взглядом:
   - Ладно... Свидимся ещё... Пожалеешь! - и, толкнув стол и расплескав пиво из своего так и не тронутого стакана, резко пошёл к выходу.
   - Он что, хулиганил? - проводив нарушителя спокойствия взглядом, обратился хозяин к Толику. - Он пьяный, да?
   - Наверное... - рассеянно отозвался Толик, он вдруг почувствовал себя уставшим. - Перепутал меня с кем-то.
   - Вай, молодёжь!.. - хозяин неодобрительно почмокал губами. - Почему такой злой? Мы такой не был.
   Севрюгин вытащил из внутреннего кармана бумажник и, отсчитав, положил на стол четыре полусотенные купюры:
   - Спасибо.
   Хозяин отрицательно покачал своей большой головой и, взяв две бумажки, толстым волосатым пальцем пододвинул остальные обратно Севрюгину:
   - Отдыхай, дарагой... Что-нибудь ещё?
   - Нет, спасибо... - Толик, согнув запястье, постучал по часам. - На работу пора.
   - Работа... - хозяин понимающе закатил глаза. - Работа есть работа... Другой раз заходи, дарагой. Тебе всегда рады будем.
   - Спасибо, - ещё раз сказал Толик. - Обязательно.
   Хозяин, бормоча что-то себе под нос, вернулся за стойку.
   Инцидент был исчерпан. Драка не состоялась, кровь не пролилась. Смотреть было не на что. Любопытные рожи вдоль стойки постепенно вновь уступили место сутулым спинам. Шелест вентиляторов опять пропал за невнятным разноголосым гулом.
   Севрюгин одним глотком допил остывший кофе и поискал глазами салфетки. Увы, салфетница лежала на боку в луже пролитого "клювоносым" пива. "Вот ведь, прости господи, урод!.. - помянул недобрым словом ушедшего посетителя Толик. - С утра да на мою голову!..". Он полез было за носовым платком, но пальцы его неожиданно наткнулись в кармане на небольшой гладкий предмет.
   - Не понял... - пробормотал Толик, извлекая находку на свет.
   Предмет оказался флэшкой. Обыкновенной компьютерной флэшкой - чёрным пластмассовым, сплющенным с боков цилиндриком размером с детский мизинец, со съёмной крышечкой и серебристыми надписями: "Transcend" - мелким косым шрифтом на одной из сторон и "8 Гб" - крупно - на другой.
   - Не понял... - ещё раз сказал Севрюгин; он вдруг почувствовал, как за грудиной у него разлился неприятный зябкий холодок - всё произошедшее с ним в последние полчаса начало приобретать пока не совсем понятный, но уже вполне зловещий подтекст.
   Было совершенно ясно, что флэшка могла попасть к нему в карман только в автобусе. И кто мог её туда подложить, теперь уже тоже не вызывало никаких сомнений - этим человеком мог быть только тот самый, в последствии необратимо покойный "Лжедворжецкий"... Вот для чего он, оказывается, тёрся тогда рядом. А я-то его, бедолагу... В пидарасы записал...
   Становилось понятным, и для чего лжеголубой "Лжедворжецкий" проделал этот свой неловкий трюк - несчастный просто избавлялся от ставшего для него смертельно опасным предмета... Что, впрочем, его - "Лжедворжецкого" - отнюдь не спасло. Теперь уже было абсолютно ясно, что нынче утром на остановке "семнадцатого" маршрута произошло убийство... Изощрённое убийство. Спланированное убийство... Причём убийцами были не ребятишки из подворотни, а достаточно серьёзные люди. Во всяком случае, для них не составило большого труда привлечь для сцены с эвакуацией трупа самый настоящий реанимобиль... И разыграно всё было как по нотам... Впрочем, одну промашку они всё-таки допустили. С носилками. То ли в угнанном реанимобиле штатных носилок не оказалось, то ли эти заплечных дел мастера не совладали с в общем-то несложной медицинской техникой...
   "Да, была ведь ещё БМВ..." - вспомнил Толик.
   Чёрная, с тонированными стёклами и питерскими номерами. Посредством которой и было совершено само смертоубийство... Возможно, было и ещё одно транспортное средство, из которого осуществлялась общая координация всех действий... Да и за "Лжедворжецким" в автобусе явно кто-то тоже следил... Да-а, ребятки работали всерьёз...
   "И что из всего этого следует?.." - задал себе неприятный, но неизбежный вопрос Севрюгин.
   А следовало из этого... Во всяком случае, для него, для Севрюгина, ничего хорошего из этого как раз не следовало. Флэшка, потенциально опасная, да что там говорить - смертельно опасная флэшка - вот она - лежит перед ним на столе. (Толик шкодливо оглянулся по сторонам - вроде никто не смотрит! - и быстро сунул флэшку обратно в карман). Неизвестные, назовём их пока так, так вот, неизвестные знают... нет, пожалуй, скорее, только догадываются, что флэшка у него. То есть у меня. А из этого опять-таки следует... Причём, следует со всей очевидностью... что следующим кандидатом в покойники является некто Севрюгин Анатолий Борисович... Хотя упомянутый имярек понятия не имеет ни о смысле происходящего, ни о том, чем интересна для неизвестных предприимчивых товарищей данная флэшка... ни о том, что ему - вообще - следует в связи со всем вышеизложенным предпринять... Как говорится, ситуация - полный капец. То есть приплыли!..
   Толик потряс головой: "Стоп, стоп, стоп... Спокойно... Главное - спокойно! Без паники!..". Скорее всего, эти неизвестные товарищи действительно только догадываются, что флэшка у меня. Точнее, они, скажем так, не вполне в этом уверены. А не то бы действовали гораздо более жёсткими и - главное - рациональными способами... Мозги "Лжедворжецкого" на асфальте - тому подтверждение... А значит... А значит - что?.. А значит, что пока всё не так уж и плохо. Во всяком случае, поводов впадать в истерику и бить себя ушами по щекам пока нет... А потому... А потому ведём себя спокойно и осмотрительно... Не суетимся и уж тем более не лезем на рожон... "Не суетитесь под клиентом - клиент потеет и сползает"... А вот от флэшки этой необходимо срочно избавиться. Сейчас же! Сию минуту!.. И уже после этого - спокойно двигать на работу... Остерегаясь идущего транспорта, падающих с крыши кирпичей, открытых люков и... уж не знаю, что там ещё в голову взбредёт этим массовикам-затейникам... И уж точно, избегая безлюдных подворотен!.. На все возможные вопросы - включать дурака. Не знаю, не видел... Не был. Не состоял. Не привлекался... На провокации не поддаваться, при нападении - открывать беглый огонь... И - перебежками, перебежками... До самой работы.
   А вот на работе уже, в спокойной обстановке, в своём родном кабинете, закрыв дверь на ключ, на два оборота, можно будет окончательно успокоиться и сделать несколько телефонных звонков...
   Толик прикинул - куда, кому и в какой последовательности следует будет звонить. В списке в результате означились: два журналиста, один полковник ФСБ, один представитель частного охранного предприятия и один действующий депутат Госдумы. Подумав, Толик Государственную Думу решил-таки не напрягать. Пока, во всяком случае. А вот кого у него в списке точно не было - так это представителей правоохранительных органов. Никаких иллюзий по поводу нашей "доблестной" милиции Севрюгин уже давно не питал. Те же бандюки, только в погонах - и цели примерно те же, да и повадки схожие. На слуху у Толика была масса историй, случившихся с его друзьями и знакомыми и целиком и полностью подтверждающих этот тезис. А в одной из таких историй Севрюгин и сам побывал в качестве основного действующего лица...
   Когда они с Жанной Михайловной решились на покупку квартиры, то выяснилось, что посильного для них ипотечного кредита хватает только на половину суммы первоначального взноса. Надо было залезать в долги. "Спонсора" искали довольно долго. В результате необходимые деньги согласился одолжить Толиков одноклассник Санька Ксензов, в школьные годы - шалопай и троешник, а ныне - солидный глава большого семейства и вполне успешный, хотя и не самый крупный столичный бизнесмен. И Толик поехал за деньгами в Москву...
   ...Ой, Тань, он когда уезжал, у меня какое-то предчувствие нехорошее было. Не хотела я его одного отпускать. А куда деваться? Мне-то с работы этой моей проклятой никак не вырваться... Ну, посадила на поезд, отправила... Одноклассник его в Москве встретил. Привечал хорошо, радушно, да они и в школе дружили - Толик рассказывал. Тот его с семьёй своей познакомил, три девочки у них - Толик потом фотографии показал - все погодки, чернявенькие такие. Жена тоже ничего, симпатичная... Свозил он Толика на рыбалку, подлёдную, под Икшу. В баньке попарил. Толик говорил - коньяк коллекционный, дорогущий пили... Нет. Немного. Ему ж вечером назад уже надо было... Деньги? Да, ссудил. Всё как договаривались. И между прочим, без всяких там процентов. И даже срок возврата не оговорил. Сказал: "Когда сможешь, старик". Они друг друга все стариками называют. Ещё со школы. Смешно, да?..
   Ну, уже поздно вечером привёз он Толика на своём "Мерседесе" прямо к крыльцу Ленинградского. Ну, обнялись, попрощались. Как там у них? "Прощай, старик!". "И ты прощай, старик!", "Извини, старик, на поезд не посажу - дела". "Да ладно, старик! Всё нормально, старик!.. Не в лесу - не заблужусь!"... Нет, до вагона не проводил. Дела у него там какие-то были срочные, с таможней что-то. Партия товара, что ли, пришла. Толик говорил, да я не запомнила... Ну, одноклассник уехал, а Толик пошёл в вокзал. И его - представляешь? - прямо в дверях, в тамбуре, останавливает наряд милиции. Сержантик там какой-то щупленький, Толик говорил - постоянно носом всё шмыгал... Да молодой совсем! Лет двадцать, сразу после армии, наверное... И второй там был, рядовой, того Толик особо не запомнил... Оба в тулупах этих своих, и снаряжением своим милицейским увешаны, как новогодняя ёлка игрушками... Ну, остановили: "Ваши документики...", всё такое... Ой, Тань, точно, такого беспредела нигде нет, ни в одной стране. Только у нас. Попробуй где-нибудь в Америке полицейский вот так вот, с бухты-барахты, кого-нибудь останови. Да его ж потом по судам затаскают. И значка он своего лишится на раз-два... А у нас... Одно слово: "наша Раша"... Ну, короче, остановили, паспорт посмотрели. "А где московская регистрация?" - спрашивают. Ну, Толик, ясное дело, возмутился: "Да я, - говорит, - только сегодня утром приехал!". А сержант ему: "А доказать вы это сможете? Билетик у вас имеется?"... Точно, Тань, что гад, то гад. Въедливый такой. Ну, Толик по карманам пошарил - а билета-то и нету. Выбросил, видать... Ой, Тань! Какая там презумпция невиновности! Да они и слова-то такого не слышали! Ты посмотри - кого туда набирают! У них же у всех образование - три класса, остальное - коридор. Как мой говорит: "лица, неизнурённые интеллектом"... Ну, Толик ему: "Нет билета". Выбросил, мол. А тот сразу обрадовался. "Тогда пройдёмте!" - говорит. Толик: "Да мне на поезд! Я ж на поезд опоздаю!". А этот козёл: "Ничего-ничего, здесь рядышком. В отделении разберёмся...", и за локоток его, за локоток... Ну, Толик понял, что быстрее действительно будет - пройти и разобраться. Локоть свой у сержанта вырвал и вперёд зашагал, а эти двое за ним, по пятам - ремнями скрипят, рацией шипят, - милицейский эскорт, короче...
   Ну, отделение действительно оказалось рядом, буквально за углом. На входе - двери с магнитным замком, за ними "аквариум" - комната такая застеклённая, а в ней дежурный. Толик говорит - сидит бедолага над телефонами, зевает, от безделья уже извёлся весь. Потом прошли дальше - по коридору - в небольшую комнату. А там - дым коромыслом: ментов человек семь или восемь, кто где - на столах, на стульях, сидят, курят, ржут, как жеребцы, матерятся. Тут же все ихние сбруи с амуницией валяются. Короче, на Толика там никто никакого внимания даже не обратил. А в центре комнаты, за столом, сидит здоровый мордатый майор. Лысый весь. В расстёгнутом кителе. И сигарета в углу рта. Он от дыма щурится и задумчиво так в "сапёра" на компьютере играет... Ну да, интеллигент, блин... Короче, он у них там за главного был. Толика к нему и подвели. Сержант этот шмыгливый майору всё доложил и паспорт Толиков ему подсовывает. Тот в паспорт заглянул и аж засветился весь от радости. "Ну что, - говорит, - Анатолий Борисович, будем штраф оформлять? За нарушение регистрационного режима". Ну, Толик опять: я, мол, только сегодня приехал! И всё такое. Попытался, в общем, ещё раз к разуму воззвать. Хотя какой там разум? А майор ему: "Доказать-то вы этого ничего всё равно не можете! Так что деньги - на стол!". А у самого рожа - ещё радостнее, довольный, как подарок получил, разве что не танцует. Ну, Толик тут ему малость настроение-то и подпортил. "Ребята, - говорит, терпеливо так говорит, как недоразвитым детям, - двадцать первый век на дворе. Сейчас все билеты именные. Пробейте, - говорит, - меня по компьютеру и убедитесь... Двадцать седьмой поезд. Прибытие в семь сорок. Вагон второй. Место шестнадцатое". Ну, майор - ясное дело - поскучнел. Он-то думал, что у него козырный туз. А тут его - джокером, джокером. Была перспектива с фраера - как они говорят - ушастого штраф стрясти. Да не тут-то было! "Фраер"-то этот оказался тоже не лыком шит. Ну, майору, понятно, так просто Толика отпускать тоже в облом. Опять же - авторитет перед подчинёнными, то, сё... "Ну что ж... - говорит. - Давайте-ка тогда посмотрим, что у вас в сумке... И содержимое карманов тоже давайте на стол". Вот тут Толик мой и струхнул...
   Нет, Тань, ты не подумай, ничего там такого, незаконного у него в сумке не было. Да и в карманах тоже. А вот под курткой!.. У него на талии сумочка была спрятана. "Набрюшник". А в ней - деньги, что он от своего одноклассника получил. Очень немаленькая, я тебе скажу, сумма. В твёрдой американской валюте... Да, конечно, всё с собой. Это он уже потом, после всей этой истории, и карточку банковскую себе оформил, и веб-кошелёк открыл... Задним-то умом мы все сильны...
   Нет, Тань, конечно, можно было бы попытаться права качать, адвоката потребовать, понятых... Но сама знаешь - ни к чему хорошему это не привело бы. Всё равно бы обыскали. Так ешё чего доброго по рёбрам бы дубинкой получил. Ему это надо? В "обезьянник" бы заперли, и дело с концом... Да ну, что ты говоришь?! Закон сейчас такой есть, драконовский: "О противодействии терроризму". Яйцеголовая наша Дума приняла после терактов всех этих. Так по этому закону наши доблестные стражи порядка могут любого "закрыть". На семьдесят два часа. Без предъявления обвинений... Любого, Тань! Как там сказано: "для уточнения личности". А чего там уточнять, если паспорт - вот он?! Нет! Паспорта им, видите ли, мало!.. Точно - страна дураков!..
   Так вот. Открыл майор Толикову сумку и копается в ней. Как в своей. А Толик стоит и соображает - показывать или не показывать "набрюшник" ментам? А потом подумал, что если не показать, то вдруг ощупают и найдут, и тогда будет гораздо хуже. Ну, он тогда куртку расстегнул, "набрюшник" свой снял, и протягивает его сержанту. Тот взял, в сумочку заглянул и тут же со скучающим видом обратно её подаёт. Вроде как и нет там ничего интересного. Ну, у Толика малость отлегло. Ну всё. Больше никаких претензий к Толику не предъявляли. Вещи ему все, паспорт вернули и даже извинились... Сам майор и извинился. А этот сержантик шмыгливый, так тот даже к выходу проводил. "Любезный, - Толик говорит, - такой стал". Ну, Толик из отделения вышел, воздуха чистого после ихнего гадюшника полной грудью вдохнул и - бегом - на вокзал...
   До отправления к тому времени оставалось минут пятнадцать. Ну, Толик решил себе на дорожку журнальчик какой купить, он у меня без этого не может. Ну вот, стоит он возле киоска, в журналах копается и тут чувствует - его кто-то сзади за рукав трогает. Толик оборачивается и видит перед собой молодого человека. Одет прилично, интеллигентного вида, очёчки круглые такие. "Простите, - говорит. - Вы мне не поможете?..". Ну, Толик-то мой - лопух лопухом. "Да-да, - говорит. - Слушаю вас..."... Вот я ему тоже тогда высказала по этому поводу всё, что думала. А он мне: "Ты это брось! - говорит. - Что ж мне теперь от всех встречных-поперечных шарахаться? На попрошайку вокзального он был не похож. Мало ли какие проблемы у человека!"... Вот, Тань, и я про то же - куда там чужие проблемы решать, когда своих полон рот... Ну, что дальше... Этот очкастый Толику говорит: "Вы знаете, - говорит, - что все московские вокзалы крышуются?". Так шепотком спрашивает, чуть ли не интимно. Толик мне потом говорил: "Я, Жан, от такого неожиданного вопроса даже слегка растерялся. Журналист, что ли? - думаю. - Передача "Глас народа" какая-нибудь?..". Он даже заоглядывался, думал телекамера где-нибудь стоит. А сам этому очкастому в ответ: мол, что-то такое слышал, вот только не думаю, что всё это правда. А тот ему: "Крышуются, крышуются, - говорит. - Можете не сомневаться. Вы, - говорит, - даже себе не представляете, какие деньги ежедневно уходят с каждого московского вокзала туда..." и пальчиком вверх тыкает. Толик всё ещё в тему не въезжает. "И что?.." - спрашивает. "А то, - говорит очкарик и ручками виновато так разводит, - что с вас причитается одна тысяча долларов... Потрудитесь, - говорит, - внести...". И тут до Севрюгина до моего дошло! "Всё, Жанка, - он мне потом рассказывал. - Как по голове что-то ударило! Вся мозаика сразу в картинку сложилась, всё на место встало. Ну, - думаю, - хана! Спалили нашу малину! Ходу, Толик, ходу!..". Он деньги за журнал, что в руке держал, на прилавок кинул, сумку подхватил и - к выходу на перрон. Продавщица орёт: "Мужчина! Куда вы?! А сдача?!..". Так Толик даже не оглянулся. А тут, откуда ни возьмись, опять этот очкастый. Пристроился рядом и ласково так спрашивает: "Куда ж ты бежишь, дурачок? Ты ж даже до вагона не дойдёшь - тебя прямо на перроне порежут...". А потом как завизжит: "Ну-ка стой, ты, сука!!!" и Толика моего за плечо - хвать!.. Ужас, да?!.. Ну, Толик вырвался и только шагу прибавил. А потом слышит за спиной очкастый кому-то говорит: "Да он уходит! Уходит!.. Что мне делать?!". Толик обернулся, а тот стоит, мобилу к уху прижимает и Толику вслед смотрит. И очёчки его круглые зло так поблёскивают. Ну, Толик думает: "С кем это он?.." и тут же смотрит - метрах в тридцати, возле лестницы на второй этаж, давешний его сержант, шмыгливый этот, топчется и тоже к уху телефон прижимает. И шею из воротника тянет, по залу глазами шарит - будто ищет кого-то. И тут они с Толиком моим глаза в глаза и встретились. Мент аж подпрыгнул. И заулыбался, заулыбался так, ну, ровно охотник, когда дичь выследит. Толик думает: "Всё! Обложили!..". Он мне, Тань, говорил, что именно вот тогда, в тот самый момент вдруг понял, что если его под любым предлогом там, на выходе из вокзала, остановят, то денег наших квартирных он уже точно больше никогда не увидит. Да и на поезд свой тоже вряд ли уже попадёт. Он мне это как сказал, я, Тань, малость не описалась. Полночи потом не спала, всю валерьянку в доме выпила...
   Ну, а что мент? Дубинку на боку поправил и - к Толику наперерез... Хорошо тут из-за угла толпа туристов каких-то повалила. То ли шведы, то ли финны. Болельщики хоккейные, похоже. Ну, повалили они, повалили и оказалась прямо у мента на пути. Шумят, хохочут, скандируют что-то. Мент полез было через их толпу да так там и застрял. А Севрюгин мой этим воспользовался и - нырк - в двери. А там бегом, бегом - через перрон, к своему поезду и - в первый попавшийся вагон.
   Ну, в купе он своё, естественно, не пошёл... Да мало ли, Тань. Они могли и в купе его достать. Билет-то смотрели - вагон и место знают... Пошёл он в вагон-ресторан и проторчал там до самого закрытия. А потом взял в буфете две бутылки водки и постучался к первому попавшемуся проводнику... Ой, Тань, да за две бутылки водки любой другом станет... Да все они, мужики, в этом смысле одинаковые!.. Короче, уже к Твери проводник этот в зюзю был. Просто пластом лежал. А Толику только того и надо было. Он мне говорил, что в купе этом служебном заперся и так там до самых питерских пригородов, как мышка в норке, просидел...
   Ой, Тань, я после этой истории две недели сама не своя была. Толика боялась даже мусор вынести отправить. Сама ходила.
   А ментов этих поганых я теперь на дух не переношу. Я и раньше их не очень-то жаловала, а теперь - вообще... Точно-точно, Тань! Те же бандиты. Только в погонах...
   Анализируя в дальнейшем всё случившееся с ним в тот вечер на Ленинградском вокзале, Севрюгин пришёл к выводу, что его тогда спасла только неопытность шмыгливого сержантика. Неопытность и жадность. Будь этот "оборотень в погонах" чуток порасторопней, или поделись он информацией о содержимом Толиковой сумочки... да вот, хотя бы со своим мордатым начальником, - участь Севрюгина была бы предрешена. ОСОБЕННО поделись он информацией с начальником! Уж тот бы такого жирного гуся ни за что бы не упустил! Да он бы наизнанку вывернулся, но изыскал бы тысячу и ещё один повод, чтобы не выпустить Севрюгина из отделения, он бы взял этого "фраера" в такой крутой оборот, он бы навешал на него всего и столько, что - мама не горюй, и в итоге выпотрошил бы его, как бройлера, то есть до самого наираспоследнего цента...
   Так что о повадках "родной" милиции Толик знал не понаслышке и привлекать оную к делу, где и без того пахнет жареным, он - упаси господи! - не собирался.
   "Значит так... - рисуя обратным концом вилки на пластике стола сложные геометрические фигуры, напряжённо размышлял Толик. - Каков наш план?.. "Есть ли у вас план, мистер Фикс? ". Откуда бы это? Что-то страшно знакомое!.. Ну, да ладно. Так есть ли у нас план?.. План у нас есть. Флэшку долой - это раз. Тихой сапой на работу - два... И телефонные звонки - это три... Так?.. Вроде так... Нет. Давай-ка, ещё раз обмозгуем всю ситуацию...".
   - Анжела, солнышко... - попридержал он проплывающую мимо официантку. - А сделай-ка ты мне, пожалуйста, ещё одну чашечку кофе...
  
   Выйдя на крыльцо, Севрюгин огляделся. "Клювоносого" нигде не было видно. В промокшем насквозь скверике вообще не было видно ни одного прохожего. Да оно и понятно: все работающие - давно уже на работе, а для праздношатающихся - погода явно не та. Дождь тем временем почти совсем прекратился - из низких, медленно волочащихся по крышам домов, сизо-чернильных туч сыпалась лишь мелкая водяная взвесь. Ветер тоже утих. В его отсутствие воздух загустевал, пропитывался влагой, начинал струиться пока ещё чуть заметными белёсыми полосами тумана. Толик стёр ладонью успевшую осесть на лицо водяную пыль и, старательно огибая лужи, двинулся к остановке.
   Дорожка хоть и была асфальтовой, но грязи на неё - с поперечных, пересекающих её грунтовых тропинок - было натаскано изрядно. В грязь были втоптаны окурки, обёртки конфет; повсюду белела семечная шелуха. "Воистину... - подумал Толик. - В России только два состояния чистоты: "вся грязь замёрзла" и "вся грязь подсохла"... Рубим, рубим окно в Европу, а всё только окошечко на один глаз получается. Для подглядывания. Как в деревенском сортире..."...
   Злосчастный "семнадцатый" возле автобусного павильона уже не стоял. О недавнем происшествии напоминали лишь осколки фары, небрежно отброшенные с проезжей части к бордюру и тускло поблескивающие там на мокром асфальте. На остановке ожидали очередного автобуса несколько пассажиров - в основном пенсионного возраста. Толик посмотрел на часы. Десять ноль шесть. До прихода автобуса оставалось четыре минуты...
   Из потока машин вынырнула и затормозила рядом с павильоном жёлтая, а точнее - грязно-жёлтая маршрутка. Дверь её, гремя, откатилась, и из салона выбрались двое мужчин. Поднимая на ходу воротники, они торопливо двинулись в сторону сквера. "Маршрут К-3. Ст. метро "Садовая" - Аэропорт "Пулково-2"", - прочитал Севрюгин надпись на боковом стекле маршрутки. "Ого! Эк её занесло! Это ж - другой конец города!.." - успел ещё удивиться Толик, но тут проходивший мимо один из пассажиров маршрутки - здоровый, бугаеобразный парень - коротко, но сильно ткнул его кулаком под дых. Мощный удар буквально переломил Севрюгина пополам. Толик задохнулся. Он выронил из подмышки папку, ноги его подогнулись, и он бы непременно упал, если бы не был подхвачен с двух сторон. Сильные руки приподняли его над землёй и быстро понесли к маршрутке. Толик даже не пытался сопротивляться - воздуха в его лёгких не осталось, он, судорожно разевая рот, всё пытался вздохнуть, безучастно наблюдая под собой убегающий назад асфальт и две пары ног по сторонам - в крепких ботинках, отмеряющие быстрые широкие шаги. Его вкинули в машину, дверь, громыхнув, захлопнулась, и маршрутка, стремительно набирая скорость, рванула вперёд. Всё действие заняло от силы десяток секунд.
   Толик, лёжа животом на сидении, мог видеть перед собой лишь ребристый резиновый коврик на полу - грязный, замусоренный, заплёванный семечной шелухой; да танцевала перед его глазами небрежно намалёванная кем-то на уровне колен - чёрным маркером на светло-коричневой обивке салона - корявая надпись: "ЛЁХА ЛОХ".
   - Х-х-х-а-а-а... - Севрюгин наконец смог втянуть в себя живительный воздух и тут же надрывно закашлялся.
   Его резко поддёрнули за плечи, посадили вертикально и сразу же ловко напялили на голову до самого подбородка спортивную шерстяную шапочку. Задевая колени Севрюгина, кто-то протиснулся мимо него и, сочно скрипя кожаной курткой, тяжело опустился на сидение слева - между ним и окном. Справа - положив Толику жёсткую руку на плечо, встал второй (судя по частому хлюпанью носом - страдающий насморком) похититель.
   Вместе с дыханием к Севрюгину вернулась и способность соображать. Мысли, однако, в голову лезли по большей части несвязные, а порой и вовсе несуразные: "Куда везут?.. В лес? Там сейчас сыро. Без сапог и плаща делать нечего... Это уже сколько дней льёт, не переставая?.. Блин, лето заканчивается, а грибов ещё ни одной банки не закрыли!.. Вот сейчас тебя этими грибочками и накормят до отвала... Интересно, бить будут?.. Ну, наверное, не без этого... Убьют?.. Кто ж их знает. А впрочем, вполне, с них станется... Шеф из Москвы вернётся, а тут - Севрюгин в траурной рамочке... Оленька, бедняжка, обрыдается... Интересно, от кого всё-таки ребёнок у Железновой?.. Юлька с Ромкой в Анапе сейчас. Испортят детям отпуск - с пляжа и прямиком на похороны... Юлька ноутбук просила на день рождения, надо с Жекой посоветоваться - какой лучше?.. Ага, насоветовался уже. "...И прислонившись к берёзе, дал дуба"... Неужели всё-таки убьют?.. Страшно?.. - Толик прислушался к себе. - Да вроде нет...". Страха действительно не было. Севрюгин объяснил это себе тем, что с момента обнаружения в кармане злосчастной флэшки он всё время подсознательно ожидал чего-нибудь в таком вот духе. Чего-нибудь этакого. Неких экстраординарностей. В голливудском духе. "Экшн, экшн, экшн!..". Ну и вот - дождался...
   Ехали быстро. Водитель энергично маневрировал на прямых и резко проходил повороты. Севрюгина то прижимало к "кожаному", то швыряло в проход, и тогда стоящий справа наваливался на него всем телом и больно надавливал костлявой рукой на плечо. Толик попытался было считать правые и левые повороты, но вскоре сбился и только, по возможности шире расставляя ноги, старался удержать равновесие.
   За всю недолгую поездку никто в машине не проронил ни слова. Толик слышал лишь завывания мотора, скрежет переключаемых передач да мокрый шелест шин. Да сочно поскрипывал своей курточкой слева от него "кожаный". Да шмыгал и шмыгал носом стоящий в проходе "сопливец". Один раз Толик услышал за своей спиной глухое покашливание, из чего сделал вывод, что в "маршрутке", кроме него, двух похитителей и водителя, есть кто-то ещё.
   От шапочки остро пахло куревом. То ли от этого запаха, то ли от мотающей туда-сюда, слепой езды, а может быть от всего пережитого - Севрюгина начало слегка мутить.
   Наконец машина, поочерёдно подпрыгнув передним и задним мостом на каком-то препятствии, замедлила ход и остановилась. Дверь откатилась, и Толика, вытащив наружу и заломив руки за спину, быстро - он только успевал переставлять ноги - поволокли куда-то по улице. Потом, судя по гулкому эху, его затащили в подъезд и далее - вверх по бетонной лестнице (три пролёта: шесть и два раза по десять ступеней) - подняли, похоже, на второй этаж. Там он и его сопровождающие протиснулись через узкую дверь, судя по всему - в чью-то квартиру, и далее - по скользкому дощатому полу (паркет?) и ещё через одну дверь, и потом - уже по мягкому ковру - прошли, надо полагать, в комнату. Здесь Севрюгина быстро и профессионально обыскали, вытащив абсолютно всё из его карманов, и наконец сдёрнули с лица ставшую ненавистной, вонючую шапочку. Щуря глаза от яркого света полыхающей над самой головой тяжёлой пятирожковой люстры, Толик огляделся.
   Он действительно находился в квартире - старой постройки: с высокими потолками и лепным карнизом по периметру комнаты. Сама комната была квадратной, примерно пять на пять метров, оклеенная розовыми, в мелкий цветочек, изрядно потёртыми и кое-где уже отставшими обоями и скупо обставленная совершенно разношёрстной мебелью.
   Прямо перед собой Толик увидел немаленьких размеров модерновый полированный канцелярский стол. Над столом возвышался плоский компьютерный монитор, за ним виднелась клавиатура. На дальнем краю стола - аккуратным рядком - были выложены отобранные у него при обыске вещи. Тут же лежала и его папка - вспоротая ножом, выпотрошенная и чуть ли не вывернутая наизнанку. "Ай-яй-яй!.. - пронеслось у Толика в голове. - Убили папку. Зарезали... Жанкин подарок...".
   За столом, небрежно откинувшись на высокую спинку чёрного вращающегося кресла, сидел пожилой человек: пожалуй, чуть полноватый, круглолицый, горбоносый, с резкими носогубными складками и с коротким, голубовато-седым ёжиком волос на голове. На человеке была чёрная водолазка и небрежно накинутая на плечи тёмно-коричневая - тонкой выделки, наверное очень дорогая - кожаная куртка. На шею, прямо поверх водолазки, была надета толстенная, чуть ли не якорная, золотая цепь. "Босс... - определил Севрюгин. - К гадалке не ходи...".
   Почти всю стену слева от стола занимало высокое, наглухо закрытое плотными кремовыми шторами окно. Справа от стола, раскорячивала гнутые ножки низенькая, с золотистой обивкой оттоманка - явно новенькая, но с претензией под старину, а рядом с ней, в углу, ровно светил красным глазом худой и длинный, весь обшарпанный, вот уж точно вполне антикварный холодильник "Rosenlew". "М-да... - оценил сочетание Толик: - Пукирев. "Неравный брак". Картина маслом...".
   Он посмотрел себе под ноги. Пол закрывал некогда роскошный, но теперь затёртый и затоптанный до неразличимости цвета ковёр. На ковре отчётливо проступали какие-то тёмные заскорузлые пятна. Несколько таких же пятен виднелись и на солнечной обивке оттоманки. "Кровь, что ли?.. - неприязненно подумал Толик. - Да-а, местечко-то паскудное...".
   - Прошу простить великодушно, Анатолий Борисович, за столь... э-э... настойчивое приглашение в гости... - неожиданно густым голосом сказал человек в кресле, откладывая на край стола - к остальным вещам - севрюгинский паспорт; рука у человека была маленькая, почти детская; на среднем пальце тускло поблескивала массивная золотая печатка. - Но иного способа разрешения сложившейся ситуации я, увы, не нашёл.
   - Какой?.. - начал было Севрюгин, но голос у него сел, и он закашлялся. - Какой... ситуации? - наконец сипло выдавил он из себя.
   - Произошло нелепейшее недоразумение, - всплеснул маленькими ручками человек. - К вам случайно, я просто в этом уверен, совершенно случайно попал не принадлежащий вам предмет.
   - Вы имеете в виду флэшку? - отдышавшись, напрямую спросил Толик; он понял, что тянуть кота за хвост в данной ситуации нет никакого смысла.
   - Вы поразительно догадливы, Анатолий Борисович, - радушно улыбнулся "босс". - Именно флэшку. Мы не обнаружили её при вас, - он повёл рукой в сторону севрюгинских вещей, - поэтому, может быть, вы сами соизволите сказать - где она?
   - Это ВЫ подослали того придурка в ресторан? - задал встречный вопрос Севрюгин.
   Хозяин квартиры осклабился:
   - Гошу? Да-а, Гоша у нас не специалист по дипломатическим переговорам... Но зато он специалист в другом. Не дай вам бог познакомиться с ним в его основном качестве, - "седовласый" поджал губы и покачал головой. - ...Так я вам задал вопрос, Анатолий Борисович, - напомнил он.
   - По-моему, вы тоже не специалист по дипломатическим переговорам, - сказал Толик и нарочито покрутил как бы затёкшей шеей.
   Некоторое время "босс" молча и как бы даже с интересом разглядывал его, а потом, видимо приняв про себя какое-то решение, опять широко улыбнулся:
   - Наверное, вы правы, Анатолий Борисович. Мы просто все здесь слегка запарились и перенервничали за последние несколько часов... Ну что ж, попробуем исправить ошибку.
   Он кивнул кому-то за севрюгинской спиной, там послышалась негромкая суета, и под коленки Толику ткнулось что-то мягкое.
   - Присаживайтесь Анатолий Борисович, - сделал приглашающий жест хозяин квартиры. - Располагайтесь.
   Толик опустился на подставленный стул.
   - Итак, начнём, как говорится, по протоколу, - всё так же широко улыбаясь, продолжил "босс". - Меня зовут... Сергей Сергеичем, - сделал он микропаузу перед именем и, заметив скептическую ухмылку на лице Толика, добавил: - Во всяком случае, вы можете меня так называть... Так вот, Анатолий Борисович, у меня к вам есть одно чисто деловое предложение... Мне нужна вещь, которая вам не принадлежит, но местонахождение которой вам хорошо известно.
   - Но ведь она и вам не принадлежит, - тихо сказал Толик.
   Сергей Сергеич перестал улыбаться и несколько мгновений пристально рассматривал Севрюгина.
   - А вот это к делу совершенно не относится, - наконец жёстко сказал он. - Поверьте, уважаемый, я потратил на эту информацию столько времени, денег и сил, что она уже по праву - вы слышите? - по праву принадлежит мне и только мне!
   - И человеческих жизней... - еле слышно добавил Толик, но "седовласый" услышал.
   - И человеческих жизней! - с вызовом подтвердил он. - Можете мне поверить, эта информация того стоит...
   - Какая информация? - с невинным видом поинтересовался Севрюгин.
   "Босс" запнулся.
   - ...Вы ДЕЙСТВИТЕЛЬНО хотите это знать, Анатолий Борисович? - после паузы холодно осведомился он.
   Толик выставил перед собой ладони:
   - Боже упаси! Что вы!.. Я ведь понимаю, это как раз тот самый случай, когда меньше знаешь - дольше живёшь.
   Несколько секунд Сергей Сергеич, закусив нижнюю губу, молча смотрел на него.
   - Вы умны, Анатолий Борисович, - наконец вновь заговорил он. - Умны и догадливы. А это значит, что наши переговоры вряд ли зайдут в тупик. Верно?
   Толик пожал плечами:
   - Это будет зависеть от условий переговоров.
   Сергей Сергеич развёл руками:
   - Ну, тогда, я думаю, всё будет в порядке. Собственно, условия таковы... - он побарабанил маленькими пальчиками по столу. - Вы передаёте мне достоверную - я подчёркиваю! - достоверную информацию о местонахождении флэшки, я же, в свою очередь, передаю вам определённую сумму денег... Так сказать, в виде платы за оказанную услугу... И мы расходимся как в море корабли.
   - А в противном случае? - спросил Толик.
   "Седовласый" нахмурился.
   - А в противном случае... Поверьте мне, Анатолий Борисович, противный случай, в самом деле, настолько противен, что мне даже не хочется об этом говорить... - он наморщил нос и, словно принюхиваясь, поводил им из стороны в сторону. - Просто в этом случае вам ТОЧНО придётся очень близко познакомиться с нашим Гошей. И главное - с его инструментарием... У него ведь очень богатый инструментарий, у нашего Гоши. Да и практика у него богатая, - Сергей Сергеич усмехнулся. - Особенно в последнее время... Надо сказать, он крупный специалист в своей области, наш Гоша... Вон он, кстати, - показал "босс" подбородком.
   Севрюгин, заскрипев стулом, обернулся. Прямо за его спиной, сунув руки в карманы чёрной кожаной куртки, возвышался тот самый, двинувший его на остановке под дых, здоровяк - коротко стриженый, с мощной, мерно работающей нижней челюстью и маленькими, равнодушными серыми глазками, спрятанными под густыми лохматыми бровями. А за ним, метрах в двух - в проёме открытой двери - подпирая плечом косяк, всё в том же длинном своём болоньевом плаще, стоял "клювоносый". Перехватив севрюгинский взгляд, он знакомо ощерился.
   Толик повернулся обратно.
   - Ну хорошо... И какова предлагаемая сумма? - поинтересовался он.
   - М-м... - Сергей Сергеич пожевал губами. - Пятьдесят тысяч рублей вас устроят?
   - Сто, - быстро сказал Толик. - Сто тысяч. И не рублей, а долларов. Электронным переводом на мой веб-кошелёк. Номер я продиктую.
   - Браво, - сказал Сергей Сергеич. - Браво... Вот слова не юноши, но мужа!.. Учитесь, салаги, - заглядывая за спину Севрюгина, обратился он к своим подчинённым. - Вот это называется деловой хваткой! Человек практически из ничего, воспользовавшись исключительно благоприятной ситуацией, счастливым случаем, за пять минут сделал себе целое состояние... И обратите внимание на выдержку! Что, Гошенька, как тебе твой "ботаник"?.. Да из вас любого поставь в такую ситуацию - вы бы тут же жидко обделались и валялись у меня в ногах, моля о пощаде... Вы знаете, Анатолий Борисович, я даже торговаться с вами не стану, - вновь посмотрел "босс" на Севрюгина. - Вы свои сто тысяч заработали честно... И вполне достойно.
   - Подозрительно... - сказал Толик.
   - Что - "подозрительно"? - не понял Сергёй Сергеич.
   - Подозрительно легко вы расстаётесь с деньгами, - уточнил Севрюгин. - Что-то мне это не нравится.
   "Босс" рассмеялся:
   - Ну, на вас не угодишь!.. Вы что ж, полагаете, что я вас после нашей сделки... э-э... ликвидирую?
   - Что-то типа того, - покрутил пальцами перед собой Толик.
   - Опасения, конечно, не беспочвенны... - покивал головой Сергей Сергеич. - И я вас прекрасно понимаю... Но, посудите сами, Анатолий Борисович, денег своих мне назад уже будет не вернуть. Это - раз. Лишнюю "мокруху" на себя вешать... - он опять наморщил нос. - Поверьте, тоже как-то не хочется... Это - два... Да и... собственно, зачем?.. Нерационально это... "Не множь сущности без крайней на то необходимости", - задрав маленький палец, процитировал он. - Так, кажется, у Оккамы?..
   Севрюгин промолчал.
   - Ну и, к тому же... - "седовласый" снисходительно улыбнулся. - Вы обо мне ничего не знаете. Я же о вас... - он прикоснулся кончиками пальцев к севрюгинскому паспорту. - Я же о вас знаю достаточно... Так что болтать языком, уважаемый Анатолий Борисович, как бы не в ваших интересах. В серьёзности наших намерений вы уже, я думаю, смогли вполне убедиться... Это будет три... Ну, что?.. - Сергей Сергеевич, наклонив голову, выжидательно посмотрел на Севрюгина. - Состоится сделка?.. Или как?
   - Хорошо... - сказал Толик. - Я согласен.
   Хозяин дома удовлетворённо кивнул:
   - Я знал, что вы разумный человек... Гоша! - окликнул он "клювоносого". - Давай сюда Валерика.
   - А где он? - хрипло из-за спины Севрюгина отозвался Гоша.
   - На кухне он, Гоша, на кухне, - терпеливо уточнил Сергей Сергеич. - Чай, наверное, как всегда, кушает.
   Босс выбрался из-за стола (совсем небольшого роста - почти вровень с сидящим на стуле Севрюгиным) и, мягко ступая лакированными туфельками по ковру, подошёл к окну. Отогнув край шторы, осторожно выглянул наружу.
   - Опять прорвало... - глядя вверх, грустно сообщил он. - Мокрое лето - к долгой зиме... Кстати, Анатолий Борисович, вы знаете, как называются вот эти облака? - внезапно оживившись, кивнул он за окно. - Нимбостратусы... Правда, красиво?
   - "Гидромет" заканчивали? - поинтересовался Севрюгин.
   "Босс" погрозил ему из-за шторы пальцем:
   - Опять, Анатолий Борисович?.. - укоризненно произнёс он. - Не забывайте: "Во многом знании многия печали".
   - Вызывали, шеф? - слева от Толика возник худой прыщеватый парень в тесном джинсовом костюме; длинные русые волосы его были собраны на затылке и стянуты в "конский хвост" плетёным пёстрым шнурком.
   - Да, Валерик, - мягко сказал Сергей Сергеич и тщательно задёрнул штору. - Садись за агрегат, - он кивнул на компьютер, - и переведи на указанный нашим гостем счёт сто тысяч "гринов"... С моего расходника в "Петровском".
   - ...Может лучше - из "Балтинвеста"?.. - предложил Валерик; он уже умостился за столом и вовсю клацал клавишами. - Нам всё равно там счёт закрывать.
   - ...Хорошо... - подумав, согласился босс. - Как скажешь. Пусть будет "Балтинвест".
   Валерик кивнул и защёлкал клавишами с удвоенной энергией.
   - "WebMoney"? - высунувшись из-за монитора, спросил он у Севрюгина.
   - Нет, - сказал Толик. - "E-Gold".
   Валерик удивлённо задрал брови, но ничего не сказал и вновь принялся тарахтеть клавиатурой.
   - Так... - минуту спустя возвестил он. - Готово, - и, обращаясь к Толику, добавил: - Диктуйте номер.
   Севрюгин продиктовал.
   - Есть, - откликнулся Валерик и, щёлкая по кнопкам, стал вслух комментировать собственные действия: - Сумма - сто тысяч... Денежная единица - доллары США... Система - "Юнистрим"... Овердрафт... угу... угу... - согласен... Продолжить - да. Так. Теперь сюда... Получатель - "E-Gold", семьдесят восемь-семнадцать... угу... угу... угу... шестьсот двадцать два... Та-ак... Оплата перевода... - он оторвался от экрана и посмотрел на "седовласого": - Отправитель? Получатель?..
   - Отправитель, - подсказал Сергей Сергеич. - Не будем мелочиться.
   Валерик удовлетворённо кивнул:
   - Отправитель... Та-ак... Ну всё, готово. Операцию осуществить: да, нет?.. - он опять оглянулся на босса.
   - Да! - уверенно отозвался тот. - Да.
   - Да, - клацнул по клавишам Валерик. - Угу... Смотрим, смотрим, смотрим... Есть! Операция проведена.
   - Анатолий Борисович, прошу, - сделал широкий жест хозяин квартиры. - Проверяйте.
   Севрюгин поднялся и, обогнув стол, уселся в любезно предоставленное ему Валериком, ещё тёплое кресло.
   - Насчёт реальной стоимости флэшки... - Толик посмотрел на Сергей Сергеича. - Судя по тому, как вы легко отдали свои сто тысяч... речь может идти, я так понимаю, о десятках миллионов?
   - О сотнях миллионов, - поправил его "босс". - О сотнях... А может даже и о миллиардах.
   - С ума сойти... - покачал головой Толик и повернулся к компьютеру.
   Несколько секунд он сидел, невидящими глазами уставившись в монитор, а потом, тряхнув головой, решительно положил пальцы на клавиатуру. Войдя в систему, Толик ввёл пароль, и запросил информацию о доступных средствах. Всё было в порядке - деньги были в наличии.
   - Всё в порядке, - сказал он. - Сто тысяч. Как одна копейка.
   - Ну... - удовлетворённо потёр ладошками Сергей Сергеич. - Я свои обязательства выполнил. Теперь ваша очередь.
   Севрюгин медленно встал. Сергей Сергеич, не отрываясь, смотрел на него. Смотрел на него и Валерик. И Гоша, оттолкнувшись от косяка, встал прямо и тоже пристально смотрел на него, шевеля кулаками в карманах плаща. И даже "кожаный", перестав жевать свою жвачку, уставился на Севрюгина из-под мохнатых бровей колючими серыми глазками. Толик переглотнул.
   - Там, - мотнул он головой. - На остановке... Ну, где вы меня взяли... Урна возле автобусного павильона. Такая... - он начал показывать руками. - В виде пингвина...
   - Слышал?! - бросил босс Валерику. - Давай дуй туда и хоть с урной, хоть без урны... Возьми с собой кого-нибудь. Кто там на кухне?
   - Белый и Тюля, - через плечо ответил Валерик, он уже шёл к выходу.
   - Вот обоих и бери!.. - вслед ему крикнул Сергей Сергеич. - И чтоб одна нога здесь!..
   - Я понял, понял... - уже из коридора отозвался Валерик.
   Затопотали ноги, послышались неразборчивые голоса, потом хлопнула дверь, и в квартире снова стало тихо.
   - Ну что, я, пожалуй, тоже пойду... - Толик уже рассовал всё своё барахло по карманам, оставив на месте только несчастную изуродованную папку, и потихонечку двигался вокруг стола - к выходу. - Как говорится, мавр дело сделал...
   - Анатолий Борисович!.. - на лице хозяина квартиры отобразилось неподдельное изумление. - А вы-то куда собрались?!
   - Так я ведь, кажется, всё... - заоправдывался Севрюгин. - Где флэшка я сказал, дальше вы уж как-нибудь сами.
   - Ну, мой дорогой, - рассмеялся Сергей Сергеич, - что ж вы нас - совсем за дурачков держите?.. Вот Валерик вернётся, привезёт флэшку, тогда - пожалуйста - хоть на все четыре стороны.
   - А если не привезёт? - спросил Толик.
   - В смысле? - "стерев" с лица улыбку, уставился на него "босс".
   - А если он - того... вместе с флэшкой... ноги в руки?
   - Валерик-то? - Сергей Сергеич облегчённо покрутил головой и вновь заулыбался. - Кишка у него тонка... Да и куда он её денет? В милицию понесёт? На базар?.. Да без моих связей он за неё и ломаного цента не получит... Это в лучшем случае. А в худшем - пулю схлопочет в лоб.
   - А если её там уже нет? - не унимался Севрюгин. - Урна, она ведь и есть урна... Почистили, опрокинули... Да мало ли чего ещё?
   - Что вы ёрзаете, уважаемый?.. - "седовласый" строго посмотрел на Толика, на скулах у него обозначились твёрдые желваки. - Сядьте на попу ровно и ждите... И молитесь, чтоб флэшка оказалась в указанном вами месте. Потому что иначе... - кожа на его лбу нехорошо задвигалась, он не договорил и, раздражённо отдёрнув штору, опять уставился в окно.
   Толик опустился на краешек оттоманки - подальше от подозрительных пятен. "Кожаный" посмотрел на шефа и, скрипя курткой, уселся на севрюгинский стул, закинув ногу на ногу - в огромных тупоносых грязных ботинках. Клювоносый Гоша переменил позу и вновь застыл у косяка, равнодушно разглядывая ногти на руках; на Севрюгина он старательно не смотрел.
   - А что это за "маршрутка" у нас во дворе стоит? - оторвался от окна Сергей Сергеич.
   - Так это... - "кожаный" заёрзал на стуле. - Та самая...
   - Да вы чё?!.. - босс переводил изумлённые глаза с "кожаного" на Гошу и обратно. - Вообще охренели?!!.. - в его голосе прорезались истерические нотки. - Запалиться хотите?!
   - Так вы это... - подобрал ноги "кожаный". - Не говорили ничего.
   - А чтобы жопу вытирать после сранья вам тоже нужно говорить?!.. - взорвался Сергей Сергеич, лицо его пошло пятнами. - А ну-ка, рексом!! Чтоб через пять секунд её здесь и близко не было!
   "Кожаный" сорвался со стула и, громыхая ботинками, ринулся к дверям.
   - И дворами, дворами!.. - гремел ему вслед босс. - Чтоб на трассу даже не совался!.. Ур-роды!.. - прорычал он, когда за "кожаным" захлопнулась дверь. - С кем приходится работать, Анатолий Борисович!.. - повернувшись к Севрюгину, развёл он руками. - Вы даже не представляете, с кем приходится работать! Ведь урод на уроде!
   Толик осторожно откашлялся:
   - Сочувствую.
   - А!.. - Сергей Сергеич безнадёжно махнул рукой. - К чёртовой матери!.. Проверну сделку и уеду! Куда-нибудь на Багамы. Или ещё куда-нибудь, где тепло... Куплю себе остров. Построю дворец... Со слугами... И буду сам себе хан-падишах... Гарем заведу. А что! Мулаточек наберу. Полинезиечек там разных. Они в постели очень даже ничего!.. - глазки его масляно заблестели.
   - "Бросить всё и уехать в Урюпинск..." - негромко процитировал Толик.
   - Что?.. А, ну да, что-то в этом роде... - Сергей Сергеич не возражал. - На Фиджи, Багамы, Таити... Да хоть в Африку к папуасам! В ЭТОЙ стране нормально жить невозможно!
   - В "этой"? - переспросил Толик.
   "Седовласый" внимательно посмотрел на него.
   - Не ловите меня за язык, любезный Анатолий Борисович. Не люблю... - заложив маленькие ручки за спину, он прошёлся по кабинету. - Я не хуже вас знаю, что говорить: "в этой стране" - дурной тон... Во всяком случае, для человека, который здесь родился и вырос... Но ведь у этой страны реально нет будущего!.. - Сергей Сергеич остановился напротив оттоманки и в упор - сверху вниз - уставился на Севрюгина. - "Золотой миллиард" - там... - он неопределённо мотнул головой. - А здесь - инкубатор дешёвой рабсилы. Сырьевой придаток. Задворки цивилизации... И никакие потуги никогда этого положения вещей изменить уже не смогут... Что бы там не вещал с телеэкрана наш дорогой президент.
   - А вы полагаете, что там вас встретят, как родного, с распростёртыми объятьями? - спросил Толик; ему очень хотелось встать и оказаться на голову выше "седовласого". - Там СВОИХ богатеньких буратин пруд пруди. Не боитесь оказаться, так сказать, миллионером второго сорта? Вы ведь понимаете - за деньги можно решить далеко не все проблемы.
   - Бросьте!.. - Сергей Сергеич махнул рукой и вновь принялся мерить ковёр лакированными штиблетами. - Были бы деньги!.. Только настоящие - БОЛЬШИЕ - деньги!.. А там уже будет всё - и положение, и уважение... И любовь, и дружба.
   - Вы действительно полагаете, что за деньги можно купить всё? - удивлённо спросил Толик.
   "Босс" опять остановился.
   - Вы, Анатолий Борисович, надо думать, по образованию - гуманитарий? А я - технарь! - стукнул он себя в грудь маленьким кулачком. - Я привык не полагать, а считать... Любовь-морковь - это всё для сюсюкающих бумагомарак... Или для прыщавых юнцов с потными ладошками... Нету этого ничего в мире! Не-ту! - по слогам повторил он. - А есть только желающие обмануть и желающие обмануться. И я во второй из названных категорий никогда не состоял, и впредь не намерен.
   - Как же вы живёте с таким мировоззрением?.. - покачал головой Толик.
   - Живу!.. - рубанул ладонью Сергей Сергеич. - Живу. И поверьте, очень даже неплохо! Не чета многим... А вы, я смотрю, вознамерились меня жалеть?.. Не надо! Уверяю вас - пустое это занятие... Себя вон лучше пожалейте! Пиджачок-то небось лет десять тому назад покупали? И то, надо полагать, в секонд-хенде?
   - А причём здесь пиджачок?.. - пожал плечами Севрюгин. - Я вообще о другом...
   - Всё! - властным жестом остановил его хозяин квартиры. - Всё! Дискуссию здесь разводить с вами я не намерен... - он, вновь заложив руки за спину, покачался с пятки на носок - штиблеты тонко поскрипывали. - И вообще, не к лицу говорить о высоком человеку, только что торговавшемуся из-за пары грязных долларов... Всё-о!.. - заметив протестующее движение Севрюгина, вновь сделал "босс" останавливающий жест. - Всё... Закрыли тему!
   Он обошёл стол и, усевшись в кресло, сердито уставился в монитор. Толик, сцепив руки на груди, невидящим взглядом смотрел в стену напротив.
   Некоторое время в комнате царила тишина, лишь изредка тихо щёлкал клавишами "седовласый", да время от времени переминался с ноги на ногу, по-прежнему торчащий в дверном проёме и так и не снявший своего длинного плаща, Гоша...
   - Ну что они там копаются?!.. - Сергей Сергеич оттолкнул клавиатуру и встал из-за стола. - Только за смертью посылать!..
   И в это время закурлыкал телефон.
   - Да!! - по-ковбойски выдернув "мобилу" из кармана, гаркнул "седовласый". - Да, Валерик!.. Что значит "нет"?! Ищите!
   Трубка что-то забормотала в ответ.
   - А вы ещё раз проверьте! И повнимательней! - строго приказал собеседнику босс, но его немигающий взгляд при этом был направлен на Севрюгина.
   - Там две урны! - заёрзал на оттоманке под этим взглядом Толик. - Пусть во второй посмотрят. С другой стороны павильона.
   - Валерик, там две урны, - послушно повторил в трубку Сергей Сергеич. - С другой стороны павильона...
   Трубка заклокотала. Даже на другом конце комнаты Толик разобрал искажённый голос Валерика: "...Какого хрена!.. Мы тут уже обе урны тонким слоем по асфальту размазали! Все в дерьме по самое не могу!.. Трясите там этого козла, шеф! Лапшу он вам вешает, хрен моржовый!.."
   "Седовласый" медленно сложил "мобилу" и сунул её в карман. Взгляд его не предвещал ничего хорошего.
   - Сергей Сергеич! - Толик облизнул враз пересохшие губы. - Там она должна быть! Ну, посудите сами, куда ей деться?! Пусть ещё поищут. Она ведь маленькая! Мало ли куда завалилась!..
   - Гоша!.. - продолжая смотреть на Севрюгина, позвал босс. - Займись человеком.
   - Сергей Сергеич! - взмолился Толик. - Ну почему вы мне не верите?!
   - Дело не в том, Анатолий Борисович, верю я вам или нет, - холодно пояснил "седовласый". - А дело в том, что у меня просто нет другого выбора... Ежели вы солгали - вы поплатитесь за свою ложь. Если же говорите правду... Ну что ж, значит, в этом случае вам просто не повезло... Мне тогда - тоже, но вам - в гораздо большей степени.
   - Но я ведь... Я ведь вам всё равно не смогу сказать ничего другого! - сделал последнюю попытку Толик (Гоша в своём чёрном длиннополом плаще уже нависал над ним полуночным кошмаром).
   Сергей Сергеич пожал плечами:
   - А вот это мы очень скоро узнаем. Гоша, он - большой специалист по добыванию чистосердечных признаний. В своём роде уникум... Так что вы или скажете правду, или... - "босс" хмыкнул. - Или останетесь в моей памяти честным и порядочным человеком.
   - В памяти?!.. - ужаснулся Толик. - В памяти?!!..
   - Гоша, приступай, - отворачиваясь, приказал Сергей Сергеич. - И поактивней, пожалуйста, - у нас очень мало времени.
   Гоша, заложив руки за спину, нагнулся к Севрюгину.
   - Ну что, ботаник?.. - окатывая Толика волнами смрада изо рта, злорадно прошипел он. - Я ж тебе говорил, что мы ещё встретимся!..
   - Сергей Сергеич, подождите!! - отшатываясь от зловонных, тошнотворных миазмов, сдавленно крикнул Толик, его всего трясло от ужаса и отвращения. - Подождите!!.. Не надо! Я скажу!
   "Седовласый" с готовностью обернулся.
   И тут взорвалось окно...
  
   Во всяком случае, у Толика было полное ощущение того, что окно именно взорвалось - кремовая штора вдруг со звоном и грохотом вспухла внутрь комнаты и, оторвавшись от карниза, рухнула на пол. А на ней, среди обломков оконной рамы и осколков стекла уже стояли двое - в чёрных, надвинутых на лица, шапочках с прорезями для глаз и рта, в тёмно-зелёном пятнистом камуфляже и в чёрных высоких шнурованных ботинках. Один из "камуфлированных" в поднятых на уровень глаз, согнутых руках сжимал массивный чёрный пистолет, другой держал у живота маслянисто поблескивающий короткоствольный автомат.
   - Всем лежать!!! Морды в пол!!! Руки за голову!!!..
   Первым отреагировал Гоша. Он вдруг тонко, по-заячьи вскрикнул и, пригибаясь, как под обстрелом, бросился к выходу. Но не успел - "камуфлированный" с автоматом оказался быстрее. Он ловко пнул беглецу под ноги стоящий посреди комнаты стул. Гоша попытался сходу перескочить через возникшее перед ним препятствие, но запутался в стуле ногами и, мелькнув в воздухе длинными скрюченными пальцами, с тупым стуком грохнулся на ковёр. А "камуфлированный" уже сидел на нём верхом и делал с ним что-то нехорошее, потому как придавленный к полу Гоша сперва молча елозил по полу ногами (в стоптанных туфлях и с задравшимися чуть не до колен брючинами), а потом слезливо заголосил:
   - Руку!!!.. Руку, сволочь!!.. Больно, пусти!.. У-у-у, с-суки!! Волки поз-зорные!..
   Сергей Сергеич, выполняя прозвучавшую команду, сначала резво опустился на четвереньки, а потом аккуратно лёг, выбирая на полу место без стёкол и старательно отворачивая от грязного ковра бледное лицо с брезгливо поджатыми губами.
   Второй "камуфлированный", не опуская пистолета, подошёл к нему и, небрежно ткнув лежащего тупоносым ботинком под рёбра, негромко рыкнул:
   - За голову руки! Чего не ясно?!
   Сергей Сергеич, нехотя повинуясь, положил руки на затылок и сцепил маленькие пальчики в замок.
   "Камуфлированный" посмотрел на Севрюгина:
   - А ты что, гусь?.. ТЕБЕ что не понятно?
   Толик судорожно переглотнул, но остался сидеть. Тело его вдруг стало непослушным, а в голове, как испорченная пластинка, тупо крутилась одна и та же фраза: "Надо же. Из огня да в полымя... Надо же...". "Камуфлированный" зло сузил в прорезях шапочки свинцовые глаза и, опустив пистолет, тяжело шагнул к Севрюгину.
   - Упрямимся, значит... Выпендриваемся... - почти ласково сказал он. - Ах ты, гнида!
   Толик с ужасом следил за приближением огромной пятнисто-угловатой фигуры, с каким-то почти сладостным замиранием ожидая неизбежного - обжигающего выстрела в упор или страшного, зубодробящего удара. "Камуфлированный", оглушительно хрустя битым стеклом, подошёл вплотную и остановился. Левая рука его, в кожаной короткопалой перчатке, медленно сжалась в кулак...
   - Отставить! - прозвучал от дверей негромкий властный голос.
   И ещё раз:
   - Отставить.
   "Камуфлированный" замер и весь как-то подобрался. Толик, с трудом оторвав от него взгляд, повернул голову влево - на звук голоса. В дверном проёме, сунув руки в тесные карманы короткой - светло-кофейного цвета - ветровки, стоял невысокий, средних лет человек с узким, как бы заострённым к носу лицом и, по-птичьи наклонив к плечу голову, с интересом смотрел на него - на Севрюгина.
   - Отставить, - в третий раз и опять негромко сказал человек и прошёл в комнату, осторожно ступая по засыпанному стеклом и щепками ковру.
   Голос у вошедшего был мягкий, почти домашний, но угадывались в этом голосе и некие властные нотки, командные обертоны; звучали в нём - едва заметными, тонкими стальными струнками - уверенные интонации человека, привыкшего приказывать, повелевать и даже в мыслях не допускающего возможности ответного неповиновения.
   - Закончили? - спросил он, проходя мимо поверженного Гоши.
   - Так точно! - как будто подброшенный пружинами, распрямился первый "камуфлированный" и, отчётливо щёлкнув предохранителем, убрал автомат за спину.
   Гоша остался лежать на полу, не то тихонько поскуливая, не то тонко всхлипывая; большие пальцы его заведённых за спину рук были схвачены между собой какой-то хитрой пластиковой петлёй; из грязной расцарапанной щеки скупо сочилась кровь.
   Вошедший проследовал к разорённому окну, где среди остатков разбитых стёкол и развороченной рамы тихо покачивались на ветру две толстые альпинистские верёвки, и, не вынимая рук из карманов, выглянул наружу, посмотрев сначала вниз, а потом, неудобно вывернув шею, - вверх.
   - Отменно, отменно... - поворачиваясь лицом в комнату, оценил он что-то, известное, видимо, только ему одному.
   Некоторое время он, поворачивая голову из стороны в сторону, разглядывал обстановку, как бы сканируя помещение - все присутствующие (кроме, понятно, Гоши) при этом смотрели на него, даже Сергей Сергеич приподнял от пола свою стриженую "ёжиком" голову, - а потом зябко повёл плечами и начал властно отдавать короткие весомые распоряжения:
   - Значит так... Этих двоих, - он кивнул на лежащих, - в автозак и на Литейный. Терпилу, - он указал подбородком на Севрюгина, - ко мне в автобус. Здесь всё прочесать. Весь компромат - в мешок. Всё зафиксировать, как положено. Я - в Управление. Старшим остаётся Супрун. Если что - всё решать через него... Вопросы?.. - и, не дожидаясь вопросов, коротко бросил: - Вперёд!
   И все задвигались...
  
   Толик окончательно пришёл в себя уже в автобусе, куда его вежливо, но неотвратимо привёл могучий и молчаливый, как скала, спецназовец.
   Внутри автобуса было тепло и сухо. Пахло растворимым кофе и ещё чем-то сугубо техническим - не то горячей изоляцией, не то канифолью. Мягко светились матовые подпотолочные плафоны. Вдоль стены, над длинным и узким столом, квадратными окнами мерцали экраны многочисленных дисплеев. Уютно жужжал в углу маленький трудяга-вентилятор. Беспокойно помигивая зелёным глазом, мышиной морзянкой попискивал какой-то незнакомый прибор - один среди обильно натыканных там и сям своих более спокойных собратьев. Из-за мягкой обшивки стен и из-под покрытого упругой рубчатой резиной пола слышалось ровное, внушительное дыхание мощной, скрытой от глаз аппаратуры.
   В автобусе, помимо Севрюгина, находились ещё трое. Боком к нему, в миниатюрном вращающемся креслице, сидел человек в наушниках и с микрофонным отводом у рта и неотрывно смотрел на мониторы, время от времени скользя вместе с креслом по узеньким, проложенным вдоль стола рельсам. За небольшой перегородкой, отделяющей салон автобуса от кабины, был виден шофёр. Водила небрежно листал положенный на руль глянцевый журнал и курил, выпуская дым через узкую щель приоткрытого окна. А в глубине салона Толик разглядел давешнего своего избавителя. Тот сидел за маленьким откидным квадратным столиком и что-то быстро писал в лежащей перед ним "общей" тетради. Теперь он был в мягком клетчатом пуловере, из-под которого выглядывала белая рубашка с расстегнутым по-домашнему воротом. Знакомая светло-кофейная ветровка висела тут же, рядом, на вделанном в стену крючке.
   Заметив Севрюгина, "клетчатый избавитель" закрыл тетрадь и приветливо помахал рукой:
   - Проходите, Анатолий Борисович. Располагайтесь... Кофе, чай?.. Коньяк?
   - Не помешает... - сразу на всё ответил Толик, подходя к столу.
   Оглядевшись, он верхом уселся на круглый винтовой табурет, намертво прикрученный к полу, и выжидающе уставился на собеседника. Тот, не вставая, сунул тетрадь куда-то себе за спину, после чего открыл маленький шкафчик над столом и извлёк оттуда изрядно початую трёхгранную бутылку "Командирского" и два пластиковых стакана.
   - Уж не обессудьте... Чем богаты... - "клетчатый" плеснул коньяк в стакан примерно на два пальца и придвинул его Севрюгину: - Прошу. Так сказать, для снятия стресса.
   Толик не заставил себя просить дважды. Он вбросил в себя терпкую, обжигающую гортань жидкость, поморщился и, не обнаружив на столе ничего из закуски, занюхал рукавом.
   - Ещё? - поинтересовался визави.
   Толик отрицательно замотал головой.
   - Ну и ладненько... - согласился тот и, завинтив пробку, водрузил бутылку на место. - Тогда - сразу к делу. А кофе параллельно. Так?..
   Севрюгин кивнул. Гортань горела. В желудке зажглась горячая лампочка.
   Крутанувшись на стуле, "избавитель" достал откуда-то из-за спины и водрузил на стол парящий тонкой струйкой электрочайник и две разнокалиберные кофейные банки.
   - Здесь сахар, - указал он на бо?льшую из банок. - Вот ложечка. Не стесняйтесь - у нас тут, так сказать, самообслуживание.
   Толик опять кивнул и всыпал себе в "коньячный" стакан по две ложки из каждой банки, после чего залив порошок кипятком, принялся размешивать получившуюся субстанцию.
   "Клетчатый" довольствовался одной ложкой сахара, зато кофе отмерил целых три.
   - Для растворимого неплохой аромат, - заметил он, помешивая свой напиток.
   - Зато горячий... - опустив нос в стакан, пробормотал Толик.
   Его визави усмехнулся:
   - Ну, я гляжу - вы маленько оклемались... Так что? Перейдём к официальной части?
   Толик, держа стакан в ладонях, кивнул в третий раз и, осторожно попробовав обжигающее губы "мутево", принялся дуть в исходящую горячим паром посудину.
   - Моя фамилия Ско?ба, - представился собеседник. - Ударение на "о", - уточнил он, - попрошу не путать. Зовут Петром Эрнестовичем. Я - заместитель начальника управления "ка" Федеральной службы безопасности по городу Санкт-Петербургу...
   - "Ка"?.. - переспросил Толик.
   - Да, - подтвердил Пётр Эрнестович. - "Ка"... Промышленный шпионаж, защита гостайны и прочее в том же духе.
   - Полковник?
   Пётр Эрнестович снисходительно улыбнулся:
   - Более чем.
   - Довганя знаете?
   - Андрея Васильевича? Конечно. Мой однокашник по академии... А вы что, с ним тоже знакомы?
   - М-м... Более чем, - вернул шутку Толик.
   Полковник доброжелательно кивнул и опять улыбнулся, теперь уже довольно искренне:
   - Ну что ж, тогда, полагаю, дело у нас пойдёт на лад.
   Он поставил свой недопитый стаканчик на стол и, откинувшись на спинку кресла, сплёл пальцы на животе.
   - Анатолий Борисович, я не буду играть с вами в кошки-мышки и наводить, так сказать, тень на плетень... Произошла утечка информации. Откуда и по чьей вине - сейчас не имеет никакого значения... А имеет значение то, что информация эта - чрезвычайной важности, - Пётр Эрнестович понизил голос до конфиденциального. - Она не просто является гостайной, она содержит реальную угрозу для обороноспособности нашей страны. И угрозу, прямо скажу, весьма и весьма немалую...
   - "Прямая и явная угроза"... - пробормотал себе под нос Толик.
   - Что?.. Ну да. Я вижу - вы понимаете, - Пётр Эрнестович вновь потянулся за своим стаканчиком. - Надеюсь, вы уже догадались, что информация эта находится на той самой злосчастной флэшке, которую у вас безуспешно пытались купить... Кстати... Так сказать, из чистого любопытства... Почему вы не отдали флэшку? Деньги ведь вам заплатили. И очень даже немалые. Сделка была честной... Хотя инициатива, прямо скажем, исходила сильно не от вас.
   Севрюгин пожал плечами:
   - Не знаю... Какой-то внутренний ограничитель. Стопор... Я просто с ранней юности терпеть не могу всех этих... - он неопределённо пошевелил в воздухе пальцами. - С золотыми цепями.
   - Понятно, - кивнул собеседник. - Так сказать, классовая ненависть?
   - Н-ну... что-то типа того, - подтвердил Толик.
   - Я только не понимаю - на что вы надеялись? - полковник, прищурившись, посмотрел на Севрюгина. - О нашей операции вы ведь не знали. Не могли знать. Надеяться вам было, прямо скажем, не на что... - он покачал головой. - Ох, и измордовали бы они вас!
   Толик осторожно отхлебнул кофе и, прислушиваясь к ощущениям, задумчиво произнёс:
   - Не знаю... Да ни на что я не надеялся. Плыл по течению - куда вынесет... - он помолчал. - Вот, вынесло. Глупо, да?
   - И очень хорошо, что вынесло! - с энтузиазмом откликнулся Пётр Эрнестович, игнорируя Толиков вопрос. - Ваше поведение дало нам чёртову уйму времени для подготовки к операции... Вольно или невольно, но именно вы способствовали столь успешным действиям наших оперативников, - полковник поднял свой стаканчик на уровень глаз, как будто произнося тост. - Именно благодаря вам, вашей, так сказать, выдержке и находчивости, была не только обезврежена опаснейшая банда, но и сохранена ценнейшая информация. Которая составляет, как я уже говорил, государственную тайну... Так что, Анатолий Борисович, как у нас говорят, колите дырочку под орден... Шучу, конечно. Хотя... Кто его знает. Чем чёрт не шутит. Особенно в лице нашего командования... Я думаю, вы не побрезгуете получить награду от нашего ведомства?
   - Не побрезгую, - скромно потупившись, произнёс Толик.
   - Ну, - с подъёмом продолжал Пётр Эрнестович, - тогда я не вижу и никаких причин для того, чтобы вам не передать флэшку, так сказать, в надёжные государственные руки... Как я уже понял из нашего общения, мы ведь с вами - по одну сторону баррикады? Не так ли?
   - Да! - с готовностью подтвердил Толик и даже заёрзал на жёстком сидении, как бы имея непреодолимое желание сейчас же бежать и отдавать флэшку в упомянутые надёжные руки. - Да, конечно!.. Вот только...
   - Что? - насторожился полковник.
   - Да нет, - сделал успокаивающий жест Севрюгин, - ничего. Я просто... Я хотел бы всё-таки сначала взглянуть на удостоверение. А то, знаете ли, антураж антуражем... - он обвёл рукой помещение.
   - Я понял, - согласно наклонил голову Пётр Эрнестович. - Конечно. Без вопросов, - он поставил стаканчик на стол и, подняв руки, принялся шарить по карманам своей висящей на стене курточки.
   - Нет, - сказал Толик, - не ваше. У вас, я уверен, всё в порядке. А вот, к примеру... - Толик заозирался, - Его, - и он ткнул пальцем в сторону водителя.
   Полковник замер, а потом одобрительно закивал:
   - Резонно, резонно... Для издательского работника у вас очень даже неплохое, так сказать, оперативное мышление... Сидорин! - позвал он. - У тебя ксива с собой?
   - Так точно, - водитель полез во внутренний карман и, достав красную книжечку, помахал ею в воздухе.
   - Предъяви товарищу, - приказал полковник. - А то товарищ у нас, - он усмехнулся, - сильно недоверчивый... Прошу вас, Анатолий Борисович, - сделал полковник приглашающий жест, - удостоверяйтесь. Как говорится, сам придумал - сам ходи.
   Севрюгин отставил стакан, поднялся и, сделав несколько шагов, взял из рук Сидорина документ.
   - Ого! - раскрыв корочки, удивился он. - Цельный капитан! А я думал, у вас сержанты какие-нибудь шоферят.
   - Индюк тоже думал... - отбирая у него удостоверение, пробурчал водитель. - Сильно умный?
   - Ну что, Анатолий Борисович, убедились?.. - поинтересовался полковник. - Вопросы ещё есть?
   - Убедился... Нету, - возвращаясь на своё место, ответил Севрюгин.
   - А то можем на Литейный прокатиться, - предложил Пётр Эрнестович, - и продолжить разговор в моём кабинете. Так сказать, в сугубо официальной обстановке... Времени вот только жалко.
   - Не надо, - сказал Толик. - Всё в порядке.
   - Ну и слава богу! - полковник потёр ладони. - Значит, мы остановились на том, что мы с вами находимся по одну сторону баррикады? Так?
   - Да, - подтвердил Севрюгин. - Так.
   - И что нет никаких причин, - продолжал полковник, - чтобы вам не отдать эту самую злосчастную флэшку в надёжные, так сказать, государственные руки?
   - Да, - снова согласился Толик. - В смысле - нет. В смысле - нет причин не отдать.
   - И?.. - протянул полковник к Толику широкую ладонь. - Флэшка находится?.. Ну-ну, смелее... - видя некую нерешительность собеседника, подбодрил он Севрюгина. - Смелее, Анатолий Борисович!
   - Здесь, - тихо сказал Толик и положил руку себе на живот.
   - Не понял, - Пётр Эрнестович с недоумением уставился на Севрюгина.
   - Здесь! - уже гораздо уверенней повторил Толик и даже для верности похлопал себя по животу. - Я её проглотил... Понимаете теперь, почему я не сказал об этом бандитам? Да они бы меня тут же выпотрошили. Как бройлера.
   С точки зрения Толика, Пётр Эрнестович отреагировал на его признание несколько неадекватно. Лицо полковника сначала сильно побледнело, а потом стало медленно наливаться багровой краской.
   - Ты... Ты что, Севрюгин?!.. - Петр Эрнестович вроде как даже слегка задохнулся. - Ты это... серьёзно?!
   - Да что вы так переживаете, Пётр Эрнестович? - удивился Толик. - Да ничего с ней не станется. Цела будет. Сутки, ну, максимум двое, и получите вы свою флэшку. Сам отмою и принесу. Это же пластмасса, она...
   И тут полковник со всей дури врезал кулаком по столу. От неожиданности Севрюгин подпрыгнул. Сидящий к ним спиной оператор - тоже.
   - Севрюгин, бля!!!.. - заорал полковник. - Ты что, хер ты мамин?!! Ты мне по ушам ездить вздумал?!
   Оператор крутанулся на креслице и в изумлении уставился на своего начальника. Тот, поморщившись, сделал рукой отсылающий жест: изыди, мол, не до тебя. Оператор разочарованно развернулся обратно к своим пультам, но ухо одно из-под наушника всё-таки выпростал, явно намериваясь насладиться если уж не картинкой, то сопутствующим ей звукорядом.
   - Да вы что, Пётр Эрнестович?.. - округлил глаза Толик. - Да я даже в мыслях...
   - Молчать!!.. - кулак полковника ещё раз тяжёло опустился на столешницу. - Молчать, я сказал!
   Толик заткнулся. Некоторое время полковник в упор разглядывал Севрюгина своими прыгающими бешеными глазами; плотно сжатые губы его превратились в две тонкие линии.
   - Севрюгин, - наконец спокойно и даже несколько устало сказал он, - не кизди... Яйца откручу.
   - Да я честно, Пётр Эрнестович... - начал было Толик, но наткнулся на яростный взгляд полковника и замолчал.
   - Слушай сюда, обморок, - полковник подался вперёд и лёг грудью на стол. - В эту флэшку встроен микрочип с радиопередатчиком. Улавливаешь, куриные твои мозги?.. Так что, если бы флэшка находилась в твоём желудке, здесь, в автобусе, - он ткнул пальцем в столешницу, - то тут бы вся аппаратура уже давно взбесилась. Пеленгатор бы, тот уж точно, порвался, визжа... Ты понял?.. А теперь слушай дальше... - полковник сузил глаза. - Сигнал с экрана радара пропал в девять пятьдесят восемь. Флэшка в это время находилась в районе ресторана "Амбассадор". Плюс-минус пятьдесят метров. Ты в это же время находился там же... Так что или ты, жопа ты с ручкой, сейчас же - слышишь? - немедленно! - говоришь мне, куда ты дел флэшку, или...
   - Или что? - спокойно переспросил Толик.
   Полковник таки задохнулся. Несколько секунд он, выпучив глаза, по-рыбьи открывал и закрывал рот, а потом шумно выдохнул и откинулся на спинку кресла.
   - Ну, ты - гусь, Севрюгин, - ошарашенно покачивая головой, наконец произнёс он. - Тот ещё, оказывается, гусь!..
   - И учтите, полковник... - Толик нарочито спокойно взял со стола свой стакан. - Я сделал из ресторана несколько телефонных звонков. Своим хорошим знакомым. В том числе и Довганю, - он хлебнул из стакана и, поморщившись, поставил его обратно. - Так что меня, скорее всего, уже ищут...
   - Да ты что, Севрюгин? - в изумлении задрал брови Пётр Эрнестович. - В шпионов, так сказать, решил поиграть?
   - В шпионов я играть не собираюсь, - Толик раздражённо повёл плечами. - А флэшку я отдам только на Литейном. И только Довганю. Андрею Васильевичу. Лично в руки.
   - Да срал я на твоего Довганя! - отмахнулся Пётр Эрнестович. - С высокой колокольни... Ты отдашь флэшку мне! - в голосе полковника прорезался металл. - Отдашь здесь и сейчас. И без всяких там, так сказать, предварительных условий. А иначе...
   - А что "иначе"? - переспросил Толик. - Что вы меня всё пугаете? Сейчас, слава богу, не тридцать седьмой год!.. И что это вы так боитесь, что флэшка достанется Довганю, а не вам? Вы ж вроде как - одна контора! И у него руки не менее надёжные, чем у вас. И уж точно не менее государственные... Или я чего-то не понимаю? Или, может, у вас тут не совсем служебный интерес? Или даже - совсем не служебный? А, полковник?.. Небось, у самого рыльце-то в пушку?
   Пётр Эрнестович, недобро прищурившись, смотрел на Севрюгина.
   - Дур-рак ты, Севрюгин! - наконец с чувством произнёс он. - Как есть дурак!.. Куда ты лезешь?! Ведь ты даже не понимаешь - куда ты суёшься!.. Одна контора! Контора-то одна, да... Э, да что я тут перед тобой, отчитываться, что ли, буду?.. Короче, или ты отдаёшь мне флэшку, или я начинаю разбираться с тобой, так сказать, по полной программе... И учти, сейчас, конечно, не тридцать седьмой, но при необходимости жизнь твою я сломать сумею... Веришь?.. Или расклад тебе прорисовать?
   - Не берите только много на себя, - предупредил Толик.
   - И не собираюсь, - заверил его Пётр Эрнестович. - Так сказать, исключительно в рамках компетенции... Так как?
   - Валяйте свой расклад, - пожал плечами Севрюгин.
   - Значит, пункт первый... - полковник сложил руки на груди. - Из издательства своего ты вылетишь. Как говорится, пулей. В двадцать четыре часа...
   - Чего это вдруг? - удивился Толик.
   - Не вдруг, - Пётр Эрнестович прищурился. - "Песню тела" некоего Эдуарда Сорогина ты редактировал?.. Кстати, в обход утверждённого редакторского задания?
   - Так мне Киреев поручил... - начал было Севрюгин.
   - Устно поручил, устно, Анатолий Борисович, - мягко напомнил ему полковник. - И боюсь, что он, в случае чего, от этого своего поручения тут же открестится... Так что содействие в распространении порнографии мы уже имеем... А это - статья, господин Севрюгин, конкретная статья... Посадить вас, конечно, не посадят, но из издательства выпрут, как пить дать. С волчьим, так сказать, билетом... Значит, это у нас будет - "раз", - выставил Пётр Эрнестович перед собой большой палец. - Продолжать?
   Толик неприязненно смотрел на него:
   - Как хотите.
   - Продолжаю, - полковник едко усмехнулся. - Супругу вашу, дражайшую Жанну Михайловну, после пожара с работы также, наверняка, попрут...
   - После какого пожара? - забеспокоился Севрюгин.
   - После будущего, Анатолий Борисович, - "успокоил" его полковник, - после будущего. Но который непременно случится в лаборатории по причине, так сказать, преступной халатности вашей жены. И возмещение ущерба от которого вряд ли позволит вашей семье в ближайшие годы выплачивать взносы по ипотечному кредиту... Так что с квартиры вашей замечательной (две комнаты, жилая площадь сорок два метра, общая - семьдесят пять) вам, увы, придётся съехать... - добавил он с деланным сочувствием. - Это, значит, будет, соответственно: "два" и "три"... - разогнул полковник указательный и средний пальцы. - Ну как? Дальше?
   Толик угрюмо молчал.
   - Да!.. - "вспомнил" Пётр Эрнестович. - Если вы возлагаете какие-либо надежды на столь легко заработанные вами сто тысяч баксов, то... плюньте. Плюньте и разотрите, Анатолий Борисович. И считайте, что денег этих у вас никогда не было...
   - Ну вам-то они тоже не достанутся, пароля-то вы всё равно не знаете... - начал было Толик, но полковник его прервал:
   - Глупый ты, Севрюгин. Глупый, аки пробка... Неужели ты думаешь, что мы не контролировали интернет-линию? Вот всё контролировали, а про интернет-линию забыли!.. - он усмехнулся. - Так что все реквизиты твои, и твой хитрый пароль: YULIA-1-9-9-1, - издевательски процитировал он, - всё давно снято и запротоколировано... Нищий ты, Севрюгин, ни-щий! Был нищим, нищим и останешься... Ну, чего молчишь?.. Где ж твой праведный гнев в глазах?.. Так мне продолжать?.. Ну, молчи, молчи... Так, что там у нас дальше? Ах, да! - полковник картинно всплеснул руками. - А Юлия? Как же мы забыли про любимую папину дочку? Имя и год рождения которой её бестолковый родитель так хитроумно замаскировал в пароль... И которая, очень кстати для нас, замужем за неким раздолбаем и злостным нарушителем воинской дисциплины... Чего напрягся, Севрюгин? Сейчас же не тридцать седьмой! А?.. Так вот, Севрюгин, только один сигнал по нашей линии, и раздолбая этого, зятька твоего, тут же, как говорится, без шума и пыли выпрут с объекта особой важности и зашлют куда-нибудь, так сказать, к чёрту на кулички, на станцию слежения какую-нибудь, в тундру, к медведя?м... И жена его беременная...
   - Как беременная?! - вскинулся Толик. - Она же ничего не...
   - Беременная, беременная... - заверил его Пётр Эрнестович. - Пятый месяц уже... Так вот. Она или останется без мужа, или, если вдруг захочет повторить подвиг жён-декабристок, то будет рожать первенца не в нормальном роддоме под присмотром опытных врачей, а в какой-нибудь щитовой казарме, в какой-нибудь убогой санчасти со сквозняками и с во-от, - он показал, - такими крысами. И разумеется, с пьяным военфельдшером в роли бабки-повитухи... Что там у нас получается? "Четыре" и "пять"? - полковник помахал в воздухе растопыренной ладошкой.
   - У вас что, досье на меня? - не поднимая головы, спросил Толик.
   Пётр Эрнестович невесело рассмеялся:
   - Много чести... Как говорил дедушка Мюллер: "Не считайте себя фигурой, равной Черчиллю"... Это лишь та информация, которую нам удалось собрать за неполных тридцать минут. Пока ты проворачивал с бандюками свою "сделку века"... А через тридцать часов, если потребуется, мы будем знать о тебе вообще всё. Вплоть до твоих детских снов и твоего, так сказать, хромосомного набора... И вот тогда будут тебе ещё и "шесть", и "семь", и "восемь"... Хочешь?
   Толик нехотя помотал головой.
   - Ну так что, Севрюгин? - полковник опять сплёл руки на груди. - Будет у нас с тобой, как говорится, любовь и дружба?
   Толик поднял глаза:
   - Ладно... Чёрт с вами... Ваша взяла. Банкуйте.
   Пётр Эрнестович ухмыльнулся:
   - Ну вот, моя милая, а ты, так сказать, боялась... - он весь вдруг подобрался и, исподлобья глядя на Севрюгина, жёстко произнёс: - Флэшка где?
   - На крыльце "Амбассадора". В урне, - устало сказал Толик. - В пустой сигаретной пачке "Мальборо".
   - Опять в урне?!.. - подпрыгнул полковник. - Самойлов! - окликнул он оператора; тот с готовностью крутанулся на кресле. - Слышал? Может такое быть?
   Самойлов почесал в затылке:
   - Теоретически не исключено. Как экран может сработать... Хотя в автомобиле пеленгатор маяк берёт... - он пошкрябал кончик носа. - Тут всё будет зависеть от соотношения длины волны и толщины стенок экрана. Ну и плотность, конечно. Одно дело прокатный алюминий, а совсем другое - отливной чугун... Опять же сигаретная пачка - там фольга... Да и местоположение спутника надо учитывать... - он потёр подбородок. - Трудно так сразу сказать. Нужно конкретно смотреть, считать...
   - Понятно... - раздражённо сказал Пётр Эрнестович. - То есть, как всегда, ответ уклончивый - хрен его знает, товарищ начальник. Эксперты, вашу маму за ноги! Толку от вас, как от козла молока!.. - полковник помолчал. - И чего ты всё время чешешься, Самойлов, чего ты чешешься?! В баню сходи!
   - Я не чешусь, товарищ полковник, - обиделся оператор, - я...
   - Чешешься, чешешься, как кот помойный, - отмахнулся Пётр Эрнестович, он уже что-то соображал. - Так. Давай... Кто там сейчас у нас в районе "Амбассадора"?
   - Так все там, - ответил Самойлов, он всё ещё дулся. - Там сейчас народу, что кроликов в садке.
   - В само?м ресторане кто?
   - "Девятый".
   - Кто это?
   - Доготарь.
   Полковник поморщился.
   - Ладно. Давай его на связь.
   Оператор с готовностью протянул полковнику запасную радиогарнитуру и пощёлкал кнопками на пульте:
   - Готово!
   Пётр Эрнестович умело приладил гарнитуру к голове и подогнул к губам микрофон:
   - "Девятый", "девятый", ответь "Базе"... "Девятка", где находишься?.. Я понимаю, что квадрат "Б-2". Где конкретно?.. На крыльце? А где должен?.. Ах, покурить вышли... Ну, ты у меня скоро накуришься!.. Урну видишь?.. В Караганде! На крыльце урну видишь?.. Вот давай её, родимую, со всем её содержимым пакуй в мешок и - на Литейный, прямиком в мой кабинет... А мне какая разница, где ты его возьмёшь?! Да хоть в свой пиджак заворачивай!.. Но учти, если из урны хоть один окурок пропадёт, я тебе её лично на голову надену. И два дня снимать не разрешу... Всё ясно?.. Всё! Исполнять!.. - он в раздражении сорвал с головы наушники и кинул их на пульт. - Раз-здолбаи, их маму за ноги!.. А ты, Севрюгин, молись! - повернулся полковник к Толику. - Потому как, если в урне флэшки не окажется, то... - он не договорил и крикнул через голову Толика: - Сидорин!.. Снимаемся. В Управление.
   - Людей отзывать? - повернулся к полковнику оператор.
   - Людей?.. - Пётр Эрнестович на мгновение задумался. - Нет. Пока нет... А то - мало ли! Господин Севрюгин у нас, как выяснилось, - большо-ой затейник.
   Автобус тронулся и начал медленно разворачиваться. В это время что-то негромко громыхнуло по крыше. Полковник поднял голову и вдруг замер с расширенными глазами. Лицо его исказилось.
   - Сидорин!! - заорал он страшным голосом. - Гони!!!
   Обмирая от нехороших предчувствий, Севрюгин оглянулся и увидел, что метрах в двух от него из потолка косо торчит длинный - с ладонь - блестящий наконечник стрелы с ровным пунктиром небольших не то отверстий, не то насечек на нём. Воздух вокруг наконечника дрожал, как над носиком закипающего чайника.
   И ещё он увидел, что водитель Сидорин лежит лицом на руле, а в лобовом стекле, как раз на уровне головы, искрится ровными краями небольшая круглая дырочка.
   И оператор - плавно, как в замедленном кино, заваливается со своего креслица вбок, одной рукой пытаясь содрать с головы наушники, а другой - с растопыренными пальцами - всё машет, машет в воздухе, как будто хочет и никак не может за что-нибудь зацепиться. Потом плафоны на потолке сдвинулись куда-то вбок, пол побежал навстречу, и на Толика навалилась душная темнота...
  
   - What are you dawdling over, Podolski?! We absolutely don't have any time!1 - голос был тонкий, даже, пожалуй, визгливый и неприятно отдавался в голову.
   - Everything is o'kay, Mister Kelly... I have pricked him adrenaline. He should come to himself now...2 - отвечавший находился рядом и говорил глухо и чуть раздражённо, как будто общался с ________________________________________________________________________________
   1. Что вы там копаетесь, Подольски?! У нас абсолютно нет времени.
   2. Всё о'кей, мистер Келли... Я вколол ему адреналин. Он должен сейчас очнуться...
  
  
   уважаемым, но туповатым, а потому до смерти надоевшим родственником.
   Голоса звучали по-вестибюльному гулко, с каким-то многократным металлическим эхом.
   "Это они про меня... - подумал Толик. - Это мне вкололи адреналин. Это я сейчас должен очнуться... Почему они говорят по-английски? Где я?..". Он разлепил глаза и увидел свои колени. Толик понял, что сидит на стуле. Причём не просто сидит, а примотан к этому стулу белым строительным скотчем, примотан основательно и, вероятно, уже давно, поскольку совершенно не чувствует ни своих ног, ни заведённых за спину рук. Болела и слегка кружилась голова. Во рту был какой-то противный сладковатый привкус, от которого немного подташнивало и очень хотелось пить.
   Толик с трудом поднял голову. Помещение, в котором он находился, было огромным. Скорее всего, это был давно заброшенный литейный либо сварочный цех: закопчённые кирпичные стены уходили высоко вверх и заканчивались длинным и узким рядом мутных подпотолочных окон; почти неразличимый сводчатый потолок поддерживался мощными балочными арками; пол покрывал толстый слой шлака; кое-где - огромными мёртвыми остовами - торчали какие-то непонятные, некогда, видать, мощные, но давно уже заржавевшие механизмы. Выходили справа из-за спины и двумя нитками убегали в сумеречную даль ржавые рельсы узкоколейки.
   - Наконец-то!.. - Перед Толиком появилось лицо с ярко-синими глазами и аккуратной рыжей бородкой, обрамляющей красногубый рот; красные губы зашевелились: - Как вы себя чувствуете, Севрюгин?.. Вы можете говорить?
   - Где... я? - вопрос дался Толику нелегко - лицевые мышцы не слушались, горло болело, как во время ангины, рот совершенно пересох.
   - Как вы себя чувствуете?.. - настойчиво повторил "красногубый". - Голова не кружится?
   - Пить... - попросил Толик. - Дайте пить.
   Голова исчезла. На её месте возникла рука в чёрной кожаной перчатке, держащая открытую пластиковую бутылку. Горлышко бутылки поднесли к его рту, и Толик стал жадно глотать минералку, чувствуя, как холодная вода струйками стекает по подбородку и - дальше - за воротник джемпера.
   Наконец он напился. Рука с бутылкой исчезла, вновь уступив место голове. На этот раз Толик рассмотрел её поподробней. Голова была лысой, с обильными веснушками по белой, даже, пожалуй, чуть голубоватой коже; над толстыми "борцовскими" ушами топорщилась редкая рыжая растительность. Брови тоже были рыжими и тоже редкими.- Так как вы себя чувствуете, Севрюгин? - в третий раз спросил "красногубый".
   - Нормально... - просипел Толик. - Где я?
   - В России, - небрежно отозвался собеседник. - Где ж вам ещё быть?
   - А по... поподробнее? - с трудом протолкнул вопрос через горло Толик.
   - Поподробнее?.. Санкт-Петербург... Город такой. Знаете?.. - губы говорящего изобразили что-то типа улыбки. - А точнее вам, пожалуй, уже и ни к чему.
   - ...Вы меня убьёте? - спросил Толик.
   - Не сейчас... - лицо "красногубого" осталось совершенно бесстрастным. - Сначала мне необходимо кое-что у вас узнать.
   - Про флэшку? - догадался Севрюгин.
   - Про флэшку, - согласился собеседник. - Мне очень важно знать - где она?
   Толик с трудом соображал.
   - А когда я скажу, вы меня убьёте.
   - Непременно... - "красногубый" вновь изобразил на лице любезную улыбку. - Сами понимаете - таких свидетелей в живых оставлять не принято.
   - Так какой тогда смысл?.. - Толик не закончил фразу.
   - А никакого, - легко согласился с ним "рыжий". - Просто у вас нет выбора.
   - Выбор у человека есть всегда, - сказал Толик и понял, что фраза прозвучала напыщенно, по-книжному.
   - Заблуждаетесь, Севрюгин, - собеседник мягко покачал головой. - Вы либо не понимаете всей серьёзности своего положения, либо... либо не хотите её понять... Вы ведь уже вовсе даже и не человек. Вы - говорящая машина. Внутри которой спрятана необходимая нам информация. И нам попросту...
   - Кому "нам"? - вставил вопрос Толик.
   - Неважно... - отмахнулся "красногубый". - Для вас неважно... И нам попросту надо эту информацию из этой машины извлечь, - закончил он.
   - А если у вас не получится?
   - Получится, - заверил его "рыжий". - У нас для этого есть одно абсолютно надёжное, безотказное средство...
   - What are you speaking about to this Russian, Podolski? - вновь раздался визгливый голос. - Why don't you prick the preparation?1
   Толик повернул голову. Слева от себя, метрах в пяти, он увидел пожилого полного человека в широкополой - песочного цвета - ковбойской шляпе и пёстром вязаном пончо. На ногах человека были надеты щёгольские и тоже ковбойские - на высоких каблуках - сапожки. В углу рта "ковбоя" была зажата толстая дымящаяся сигара, отчего его одутловатое лицо приобретало несколько брезгливое выражение.
   - Stop twitching, Mister Kelly!.. - раздражённо ответил рыжий Подольски. - Your plane won't fly away without you... I can't prick him the preparation after adrenaline at once. It will kill him... It is necessary to wait at least for ten minutes.2
   - Shit!..3 - прошипел мистер Келли и, пыхнув сигарой, отвернулся.
   - Что вы собираетесь мне колоть? - хрипло спросил Толик; ему уже опять хотелось пить.
   - Одно замечательное средство, - охотно отозвался Подольски. - Оно прекрасно развязывает язык и освежающе действует на память.
   - "Пентотал"?
   Подольски усмехнулся:
   - "Пентотал" отдыхает. У нас есть средство гораздо более надёжное и эффективное... Правда, в отличие от "пентотала", у него имеются два свойства, очень неприятных для подопытного - оно весьма галлюциногенно и чрезвычайно болезненно... Но это уже, как говорится, издержки производства.
   - ...Не надо ничего колоть... - тихо попросил Севрюгин. - Я и так всё скажу.
   Подольски развёл руками:
   - Простите, господин Севрюгин, но я не имею права рисковать. У нас очень мало времени, и
   поэтому нам надо получить стопроцентный результат с первой попытки... Ничего личного. Simply business.4
   Он замолчал. В разговоре возникла пауза. Слышно было, как где-то под сводами цеха воркуют и хлопают крыльями голуби.
   Мистер Келли, стоя к ним спиной и попыхивая облачками голубоватого дыма, ритмично покачивался с пятки на носок. Шлак под высокими каблуками его сапожек негромко поскрипывал.
   Севрюгин попытался подвигать затёкшей шеей и поморщился от боли.
   - Вот вы всё время говорите: "мы", "нам", - разлепил он опять губы, - вы представляете какую-то организацию?.. Вы шпионы?
   - Шпионы? - Подольски фыркнул. - Что за нелепая фантазия!
   - Зачем же тогда вам понадобилась информация, касающаяся обороноспособности страны?
   Подольски с удивлением посмотрел на него:
   - Это вам фээсбэшники такого наговорили?.. Ну да... - не дожидаясь ответа, решительно кивнул он. - Кому ж ешё?.. Я вас умоляю, господин Севрюгин, где и когда вы видели, чтобы фээсбэшники говорили правду? Да они даже, извините, пукают исключительно в своих оперативных интересах.
   - Так что, - Толик всё ещё не верил, - информация на флэшке не затрагивает государственных интересов России?
   - Почему же не затрагивает?.. - Подольски кончиком мизинца извлёк у себя из глаза соринку. - Затрагивает. Равно как и государственные интересы всех остальных стран... Вы даже не представляете себе, господин Севрюгин, насколько серьёзна эта информация. Она архисерьёзна! Она может в считанные часы обрушить всю мировую экономику... Всю!.. С последующими, разумеется, неизбежными трагическими последствиями - массовой безработицей, промышленным коллапсом, голодом, глобальным политическим кризисом... а возможно, и войной... Большой _____________________________________________________________________________________
   1. О чём вы говорите с этим русским, Подольски?.. Почему вы не колете препарат?
   2. Перестаньте дёргаться, мистер Келли!.. Ваш самолёт без вас не улетит... Я не могу колоть ему препарат сразу после адреналина. Это убьёт его... Надо подождать хотя бы десять минут.
   3. Дерьмо!..
   4. Просто бизнес.
  
   войной. И гибелью сотен миллионов, а может даже и нескольких миллиардов человеческих жизней.
   Толик помолчал, переваривая услышанное.
   - Так всё-таки, - спросил он, - кто вы такие?
   Подольски усмехнулся:
   - Любопытство не порок... Впрочем, извольте... Мы представляем... м-м... некую, скажем так,
   надправительственную организацию, - он тщательно подбирал слова. - Что-то типа Мирового Совета...
   - "Сионские мудрецы"?
   Подольски рассмеялся.
   - Вы, Севрюгин, начитались жёлтой прессы. Если вы по поводу жидо-масонского всемирного заговора, то это не ко мне. Я, как говорится, по другому ведомству. Вы спросили - я ответил... Мировой Совет - вот, пожалуй, наиболее адекватный аналог этой организации. Ну, а мы
   - что-то типа его исполнительного органа...
   - Stop having fun, Podolski! - мистер Келли стоял уже к ним лицом и перекатывал сигару из одного угла рта в другой. - And do some work at last!1
   - O'kay, o'kay, Mister Kelly, i have already!..2 - делая в сторону мистера Келли успокаивающий жест, откликнулся Подольски и, обращаясь опять к Толику, виновато развёл руками в перчатках. - Боюсь, что всё, господин Севрюгин. Ваше время истекло... Последнее пожелание имеется?
   - Да, - мрачно ответствовал Толик, - проснуться.
   Подольски опять рассмеялся:
   - Не скажу, что сильно оригинально, но, по крайней мере, остроумно. Увы, над сим не властен... Ещё?
   Толик подавленно молчал.
   - В таком случае - sorry - я буду начинать... Если верите в Бога, можете помолиться - у вас ещё есть пара минут. Лучше сделать это сейчас, потом - поверьте - вам будет не до этого.
   Он шагнул в сторону и взял с заросшей ржавчиной станины ранее не примеченный Толиком маленький чёрный чемоданчик. Расстегнув его на колене, Подольски аккуратно извлёк на свет блестящий никелированный прибор, напоминающий своими очертаниями пистолет. "Инъектор" -
   понял Толик. Закрыв и поставив чемоданчик на место, Подольски достал из кармана маленькую пластиковую ампулу с зеленоватой жидкостью внутри и, оттянув затвор, осторожно вложил её в "пистолет".
   - Ну-с... - держа инъектор стволом вверх, повернулся он к Севрюгину. - Пожалуй, приступим...
   - Подождите!.. - заторопился Толик. - Вы же - разумный человек! Неужели мы не сможем договориться?!
   - Вот потому, что я разумный человек, я и не буду с вами ни о чём договариваться, - медленно приближаясь к нему, ответил Подольски.
   - Стойте!! - Толик вжался в спинку стула, ему впервые за весь сегодняшний день стало по-настоящему страшно. - Подождите!! Зачем вам меня убивать?! Я никому ничего не скажу! Чем хотите поклянусь!
   Подольски молча покачал головой. Голубые глаза его сузились и приобрели холодноватый оттенок.
   - Да подождите же!! - в отчаянье крикнул Толик. - Побойтесь Бога! Это же - грех!.. Это же... Это же - убийство!!
   Подольски криво усмехнулся:
   - У нас, господин Севрюгин, с Богом своеобразные отношения: здесь он не интересен мне, а там, - он кивнул вверх, - боюсь, что я не буду интересен ему.
   По-прежнему держа инъектор в поднятой руке, он зашёл Севрюгину за спину. Толик в отчаянье задёргался, пытаясь сбросить с себя ненавистные липкие путы.
   - Расслабьтесь, Севрюгин, - услышал он из-за спины голос Подольски, - всё равно вы уже ничего не сможете изменить. Уже никто... ничего... не сможет изменить...
   Толик почувствовал на своём загривке прикосновение холодного металла, и одновременно ________________________________________________________________________________
   1. Прекратите веселиться, Подольски!.. И займитесь наконец делом!
   2. О'кей, о'кей, мистер Келли, я уже!..
   раздался сухой щелчок - что-то острое клюнуло его в шею и тут же растеклось горячим по плечам и затылку.
   - Ну, вот и всё... - удовлетворённо произнёс голос за его спиной. - Приготовьтесь, господин Севрюгин, сейчас будет больно.
   И стало больно. Сначала у Толика начало печь в горле - у основания языка, а потом резкая пульсирующая боль сразу накрыла его с головой. Толик ослеп и оглох. Он почувствовал солёный привкус во рту и понял, что до крови прикусывает себе губу. Он попытался закричать, но задохнулся и лишь сипло, с надрывом, захрипел. А боль продолжала накатывать волнами, как будто огромный шершавый язык быстро и ритмично вылизывал ему мозг, каждый закоулок мозга, каждую его извилину. Толик хрипел и извивался. Кровь вперемешку со слюной текли у него по подбородку...
   Потом боль немного отпустила, и Толик приоткрыл ослепшие от слёз глаза.
   Сперва он увидел мистера Келли. Бледный как снег, "ковбой" стоял, разинув рот, и полными ужаса глазами смотрел куда-то за спину Севрюгину. Короткий сигарный окурок лежал возле его ног, испуская тонкую голубоватую змейку дыма.
   Подольски обнаружился слева, метрах в трёх. Он тоже был бледен до синевы - так, что на лице и на лысом черепе его обильно проступили многочисленные чёрные веснушки - и тоже, не отрываясь, смотрел Толику за спину и всё дёргал за рубчатую рукоятку из внутреннего кармана пиджака и никак не мог выдернуть зацепившийся там за что-то большой армейский пистолет.
   А потом новая волна боли захлестнула Толика. Эта боль имела цвет. Она была ярко-красной, и уже ярко-красный пульсирующий Подольски, упав на одно колено, беззвучно палил из своего раскалённого до малиновости пистолета куда-то поверх севрюгинской головы. И ослепительно-алый мистер Келли, лёжа на спине, на локтях, открывал и закрывал тёмно-вишнёвый провал рта и всё пытался отползти назад, безуспешно взрывая своими коралловыми сапожками ржавый шлак и поднимая фонтанчики апельсиновой пыли.
   Потом пульсации участились, цвета сдвинулись в сторону багровых и тёмно-багровых оттенков, и наконец, как избавление, Толика накрыла глухая спасительная чернота...
  
   Первое, что увидел Толик, открыв глаза, был лежащий в метре от него пистолет. Большой чёрный пистолет с длинным стволом и тёмно-коричневой накладкой на рукоятке. С пистолетом было что-то не так. Приглядевшись повнимательней, Толик понял - корпус пистолета, за исключением рукоятки, был оплавлен и как бы поведён на сторону, как будто он был сделан не из металла, а из мягкого податливого пластилина и долго пролежал на солнцепёке. Несколько кусочков шлака прилипли к корпусу пистолета и даже были слегка вдавлены в него...
   - Как тебя звать?
   Толик повернул голову на голос. Рядом с ним, внимательно глядя ему в лицо большими коричневыми глазами, сидел огромный пёс тёмно-серого, дымчатого окраса. Пёс был странный. Своим огромным размером и своими статями он больше всего напоминал сенбернара, только в отличие от этой породы, пёс был короткошерстым, а его непропорционально большую, лобастую голову венчали стоящие, как у овчарки, остроконечные уши.
   - Как тебя звать? - повторил вопрос пёс.
   Говорил он тоже странно. Артикуляция его пасти никак не совпадала с издаваемыми псом звуками, а произношение изобиловало избыточным "эл", из-за чего оно делалось немножко квакающим. У Толика создалось впечатление, что в горле у пса перекатывается много маленьких упругих шариков: "Клалк тлелбля злвалть?".
   - Толик, - ответил на вопрос Севрюгин и в свою очередь спросил: - А тебя?
   Пёс откликнулся коротким клокочущим рыком.
   - Как? - переспросил Толик.
   Пёс повторил. Что-то типа "Лрлолрлт" - расслышал Толик. "Без поллитры - делать нечего", - подумал Толик, несколько раз попытавшийся воспроизвести услышанное про себя.
   - Рорт?.. - переспросил он.
   - Зови так, - разрешил пёс.
   Самое интересное, что Толик абсолютно не чувствовал никакого удивления. Говорящий пёс? Ну и что? Что мы, говорящих псов не видели? Да сплошь и рядом! Он воспринимал сейчас действительность легко, незашоренно, как во сне, где всё возможно и абсолютно ничего не запрещено. В голове у него стоял лёгкий звон, картинка то и дело слегка плыла.
   - Тошнит? - осведомился Рорт.
   Толик прислушался к себе.
   - Нет... Голова только немного кружится.
   - Будет тошнить, - предупредил его пёс.
   - Спасибо... - отозвался Толик. - Это от препарата?
   - От всего.
   Толик промолчал и наконец огляделся. Он сидел на земляном полу, прислонившись спиной к знакомой ржавой станине. Опрокинутый стул с обрывками прилипшего к нему скотча валялся неподалёку. Рядом со стулом тускло блестел полузасыпанный шлаком инъектор.
   - А где... эти? - Толик кивнул на оплавленный пистолет.
   - Там ("Тлалм"), - Рорт мотнул лобастой головой.
   Толик присмотрелся. Метрах в десяти от себя, по другую сторону узкоколейки, он увидел неопрятного вида чугунный чан. Над ржавым, с потёками какой-то гадости, краем чана торчали две пары ног, одна нога - в щёгольском ковбойском сапожке - ещё подёргивалась. Толик поспешно отвернулся.
   - Круто... ты с ними, - удерживая рвотный позыв, оценил он.
   - Угроза жизни, - вроде как оправдываясь, ответил пёс.
   - А... кто они? - поинтересовался Толик.
   - Дрянь ("Длрянль")... - коротко отозвался о противнике Рорт. - Протоплазма... - и, помолчав, добавил: - Несъедобная.
   - Бэ-э-э... - Толика всё-таки вырвало.
   - Я говорил, - в голосе пса прозвучало что-то типа удовлетворения.
   - Нострадамус... блин, - с трудом отозвался Толик. - Твоими бы... устами... - спазмы один за другим сотрясали его тело.
   Наконец он отдышался.
   - Полегчало? - сочувственно спросил Рорт.
   - Значительно... - Толик посмотрел на свои испачканные шлаком ладони и равнодушно утёрся рукавом. - Прям хоть пляши.
   - Плясать?.. - Рорт озадаченно помолчал. - Это - юмор?
   Толик исподлобья посмотрел на него.
   - У тебя левое ухо просвечивает... - уличил он пса. - И левая лапа тоже... - ему вдруг стало смешно. - Твоя фамилия случайно не Каспер?
   Рорт переступил лапами.
   - Просвечивает?.. - он покрутил башкой. - Влажность... Настройки сбиваются.
   - Какие настройки?.. - озадачился на этот раз Толик. - Подожди, ты хочешь сказать... Так это что - скафандр?.. Ты - инопланетянин?!
   - Зови так, - опять разрешил Рорт.
   - Ни фига себе! - Толик в восхищении почесал затылок; его пальцы наткнулись на крошки шлака, и он принялся яростно вытряхивать их из головы. - Подожди, подожди!.. Так значит, ты... Стой, а ты мне это... случаем не снишься?
   - Ущипнуть? - невинно осведомился Рорт.
   - Чем? - удивился было Толик. - А, нет! Не надо! - отгородился он ладонями. - Верю... Так значит... - он медленно соображал, - это - скафандр... А ты, стало быть, внутри...
   - Поразительная логика, - похвалил Рорт.
   - Подожди, - отмахнулся Толик, - со?баки, вот, меня ещё только не подкалывали... Так он что? Он может становиться прозрачным?
   - Фантомная система. Он может становиться чем угодно.
   - Ага! - Толик наконец понял; его взгляд опять упал на пистолет. - Слушай, а этим... - он кивнул в сторону чана. - Этим ты что показал?
   - Арахнофобия... - ответил Рорт. - Почти все люди боятся пауков... Больших пауков, - уточнил он.
   Толик согласно покивал:
   - Могу себе представить... - он прищурил глаза. - Заброшенный завод. Цех, мрачные руины... И надвигающийся из темноты огромный отвратительный паук... Да-а... - он, поджав губы, покивал. - Это должно было произвести... Хичкок нервно курит в сторонке. Хотя у Хичкока про пауков как раз что-то там было... Слу-ушай! - он повернулся к Рорту. - Так ведь и обделаться можно. По полной программе!
   - К сожалению, - Рорт особо и не отпирался.
   - Ну, ты... мо-онстр! - с восхищением посмотрел Севрюгин на инопланетянина. - Постой, постой!.. - Толика осенила очередная мысль. - А почему тогда - собака? Мне-то ты чего кино крутишь? Почему не человек?.. - он с подозрением уставился на пса. - К чему этот зверинец?
   - Мимика... - коротко ответил Рорт. - Очень сложно. У собак проще.
   - Да-а... - глядя на не в такт пляшущие губы пса, согласился Толик. - С мимикой, ребята, у вас действительно проблемы... Может вам о чревовещании подумать? Всё не так жутко будет.
   - Есть ещё проблема... - пёс опять переступил лапами. - Опорный аппарат. Нужно четыре конечности... Как минимум, - помолчав, добавил он.
   - Четыре конечности... - задумчиво повторил Толик. - Четыре конечности... - его глаза вдруг расширились: - Подожди! - он подпрыгнул. - Так а на самом деле ты какой?!.. Ты можешь показаться?.. Ну, хотя бы на секундочку? Ну, пожа-алуйста!.. - в его голосе прорезались детские просительные нотки.
   - Тебя уже не тошнит? - сухо осведомился Рорт.
   - Понял! - Толик покаянно уронил голову. - Был неправ. Погорячился. Вспылил... Ладно... - он снова стал серьёзным. - Есть гораздо более насущный вопрос... За каким, простите, хреном представителю столь продвинутой - во всех отношениях - цивилизации понадобился скромный издательский работник?.. Неужели опять флэшка?!
   - Флэшка, - подтвердил Рорт. - Информация... Почему опять?
   - Ну нет! - Толик стукнул кулаком по коленке. - Или я - немедленно! - узнаю?, что за информация в действительности находится на этой долбанной флэшке, или... Или я... - он пошарил глазами. - Или я сейчас, прямо тут, застрелюсь из вот этого вот пистолета, и никто никогда ничего про эту флэшку уже не узнает! Вот! - он замолчал, отдуваясь.
   - Это - условие? - холодно осведомился Рорт.
   Толик мигнул.
   - Да нет... - ему вдруг стало неловко. - Ты не подумай. Это я так... Как ты говоришь - юмор... - Севрюгин помолчал. - Да в ресторане она, - устало сообщил он. - В "Амбассадоре". Четвёртый столик от дверей. В солонке... У них там такие солонки... - он покрутил пальцами. - С секретом...
   - Я знаю... - сказал Рорт. - Спасибо.
   - Да ладно... - Толик отмахнулся. - Было бы чего.
   Повисла неловкая пауза.
   Первым заговорил Рорт:
   - Хорошо. Я скажу... Но учти - информация очень серьёзная... - он опять умолк, а потом решительно продолжил: - Земля - перекрёсток. Очень удобно... Ла-ко-мый кусок... - по складам произнёс он. - Так?.. (Толик кивнул). Много интересов. И есть противоречия... Серьёзные... Возникла угроза цивилизации. Вашей цивилизации... - уточнил он. - Информация снимает угрозу... Понимаешь?
   Толик нервно зевнул:
   - Что ж тут не понять? Конечно понимаю!.. Анатолий Борисович Севрюгин - спаситель человечества! Кто бы мог подумать?!.. - он вдруг хихикнул и заговорил, подражая интонациям телеинтервью: - "Простите, господин Севрюгин, а каково это - спасать мир?", "Да в общем-то, - ничего сложного. Берёшь, понимаешь, большой пакет памперсов и - вперёд!", "А как вам, господин Севрюгин, костюм Супермена - в промежности не жмёт?", "Да есть малёхо. Но мы, супермены, - народ терпеливый. Как говорится: надо - значит, надо!"... - он вдруг всхлипнул и замолчал.
   - Ты действительно сделал очень много... - голос Рорта смягчился. - Не всякий человек способен на такое.
   - Послушай, - прервал его Севрюгин, - Ты сказал: "много интересов". Так что, получается наши высоколобые не врут, и в космосе действительно много обитаемых миров?
   - Миров много, - подтвердил Рорт. - Но не космос. Не только космос... - поправился он. - Вы смо?трите вовне. А надо смотреть вовнутрь.
   - Вовнутрь... - Толик тряхнул головой. - Нет, этого мне всё равно не понять... А вот, скажи... Вот этот парень на остановке... Ну, которого убили. Он был одним из вас? Я хочу сказать - он был тоже инопланетянин?
   На этот раз Рорт молчал чуть ли не минуту.
   - Это был человек... - наконец ответил он и, подумав, добавил: - Хороший человек... Связной. Он работал на нас.
   Севрюгин стиснул зубы. Картина с распластавшимся на мокром асфальте телом опять со всей отчётливостью всплыла перед его глазами.
   - ...Суровые ребята против вас действуют, - наконец, покачав головой, подытожил он.
   - Да, - согласился Рорт. - Жестокие... Но мы отвечаем. Стараемся отвечать, - уточнил он. - ...Симметрично.
   Толик покосился в сторону чана с торчащими ногами и поспешно переменил тему:
   - Стало быть, вы - защитники слабых и угнетённых... Стоящие, так сказать, "над пропастью, во ржи"... Прогрессоры... Ты знаешь, что такое "прогрессор"? Хотя вряд ли, откуда?
   - Знаю, - сказал Рорт. - Могу сказать больше. Я знаю человека, который это придумал. Этот термин. Мы встречались... - он помолчал, потом добавил: - Давно.
   - Точно! - Толик хлопнул себя по лбу грязной пятернёй. - Так это с тебя он срисовал Голована? Ты ведь ему тоже небось эту пародию на сенбернара демонстрировал?
   - Срисовал?.. Пародию?.. - Рорт был явно озадачен. - Наверное, - в конце концов, согласился он. - Только он там всё перепутал.
   Толик покрутил перед носом пса пальцем:
   - Но-но! "Перепутал"... Много ты понимаешь!.. Он не перепутал. Он нафантазировал. Он же - фантаст, писатель!
   - Может быть... - Рорт не стал спорить. - Только всё сложнее. Гораздо... - он помолчал. - И страшнее... Вы подошли к самому краю. Близко... Ещё только шаг...
   В словах инопланетянина Толику послышалась безысходная усталость.
   - Послушай... - сказал он Рорту. - Да не заморачивайся ты так. Не бери близко к сердцу... - ему вдруг захотелось потрепать пса по могучей холке. - А может, Я смогу чем-то помочь?.. - он вдруг загорелся. - Точно! Возьми меня в помощники! Вам ведь нужны сотрудники среди людей. Сборщики информации, обработчики данных... Те же связные... Ну, или там, технические работники, обслуживающий персонал. В общем, исполнители. Раз уж я влез во всё это дело... Тайну хранить я умею, ты знаешь. Лишние руки ведь не помешают. Да и голова. Плечом к плечу и всё такое. А?..
   И снова Рорт долго молчал.
   - Дело воина - сражаться, - наконец произнёс он. - Дело писателя - писать... Каждый должен быть на своём месте... Исполнителей всегда много. Мало творцов.
   - Эк тебя! - удивился Толик. - Да ты, брат, - философ! Такие сентенции выдаёшь!
   - Брат?.. - Рорт посмотрел на Севрюгина, как самый настоящий пёс - наклонив голову на бок. - Ты сказал - брат?
   Толик почему-то смутился.
   - Да это я так, фигурально...
   Пёс улыбнулся:
   - Ты интересный.
   - Ой! - сказал Толик. - Не делай так больше.
   - Что? - не понял Рорт.
   - Улыбка... - пояснил Толик. - Не надо улыбаться. Собаки не улыбаются.
   - Собаки и не говорят, - логично возразил Рорт.
   - Да... Но только вот это... - Толик изобразил, - Это не улыбка. Это... Реклама зубных протезов какая-то. Годится детей от сахарницы отпугивать.
   - Я понял... - сказал Рорт. - Хорошо. Не буду.
   - Ладно... - Севрюгин подтянул под себя ноги. - Шутки шутками, а надо как-то выбираться отсюда... У тебя летающая тарелка случайно за углом не стоит? А то, понимаешь, моя с утра что-то забарахлила. Искра, понимаешь, куда-то всё время уходит, едри её за ногу...
   Он ухватился за станину и попытался подняться. Его мотнуло. В ушах поплыл звон, перед глазами заплясали разноцветные мушки. Опять подкатилась тошнота. Толик закрыл глаза и замер.
   - Подожди!.. - услышал он голос Рорта. - Сядь!
   Толик поспешно плюхнулся на место.
   - Чего это? - несколько испуганно спросил он.
   - Реакция на препарат, - пояснил Рорт. - Может длиться до двух суток.
   - Ни хрена себе! - возмутился Толик. - Это что ж, мне здесь двое суток?.. - он не договорил, потому что, открыв глаза, увидел перед собой водящих хоровод остроухих сенбернаров. - Ох, мамонька... - застонал он, вновь поспешно зажмуриваясь. - Роди ты меня обратно!
   - Спокойно!.. - голос Рорта плавал, то отдаляясь, то приближаясь опять. - Спокойно... Расслабься. Я помогу.
   Толик почувствовал на своём лице горячее дуновение.
   - Сейчас... - сказал Рорт. - Не открывай глаза. Сейчас станет легче... Сейчас...
   - Только не вздумай лизаться, - предупредил Толик. - С детства терпеть не могу слюнявых собак.
   Он всё-таки не выдержал и приоткрыл один глаз, но ничего, кроме плотного розового тумана, в котором двигались какие-то размытые тени, не увидел. Откуда-то ему в лицо теперь постоянно дул упругий горячий ветер.
   - Сейчас ты уснёшь, - услышал он голос Рорта, - а когда проснёшься...
   - То всё забуду?! - разочарованно спросил Толик.
   - Зачем?.. - споткнулся о вопрос Рорт. - Впрочем, не знаю... Как хочешь.
   В голосе инопланетянина Толику почудилась обида.
   - Прости, - сказал он. - Прости... Это я так. Продолжай, пожалуйста.
   Рорт помолчал.
   - Когда ты проснёшься, тебе будет лучше, - после паузы произнёс он. - Я нейтрализую действие препарата.
   Горячий ветер уже обжигал Толику щёки и шумел в ушах.
   - Мы ещё увидимся? - сквозь неодолимо наваливающуюся сонливость спросил он.
   - Кто знает... - сказал Рорт издалека. - Мир тесен... Он гораздо тесней, чем ты думаешь.
   - Мир тесен... - пробормотал Толик; огромные качели оторвали его от земли и понесли куда-то вверх и вперёд. - Мир тесен... Мы ещё встретимся... Он улетел, но обещал вернуться...
   Уже не просто ветер, а горячий шквал, неистовый ураган подхватил его, словно невесомую песчинку, и, оглушительно нашёптывая, свистя и клокоча, понёс вперёд, разгоняясь всё быстрее, забираясь всё выше, а потом ещё выше, и ещё... А Толик стоял, широко расставив ноги, уперев горячие босые ступни в сухие и гладкие, прогретые доски палубы, ухватившись горячими ладонями за шершавые, упруго дрожащие ванты, и неотрывно смотрел вперёд, туда, где из кипящих, пенно-розовых бушующих волн медленно и величественно поднималось огромное, ослепительно-жёлтое, пышущее жаром солнце...
  
   - Парень!.. Эй, парень!.. - Толик почувствовал, что кто-то трогает его за плечо.
   Просыпаться смерть как не хотелось, но рука будящего была настойчивой, и Толик нехотя разлепил глаза.
   - Парень, мне - на линию. Давай просыпайся, парень!..
   Над ним стоял пожилой дядька в надетой поверх рубашки ярко-оранжевой "дорстроевской" безрукавке и осторожно тряс его за плечо:
   - Просыпайся, парень... Ты как? Идти-то сможешь?..
   - М-м?.. - откликнулся Толик. - А где мы?
   - Да всё там же - на Московском, - "оранжевый" дядька отпустил плечо Севрюгина и теперь стоял, сочувственно глядя на него сверху вниз. - Мне на линию выезжать.
   В разбудившем Севрюгин признал водителя автобуса, подобравшего его нынче на промозглом туманном шоссе. Толику показалось, что с тех пор минула целая вечность. "Сколько ж я проспал? - подумал Толик. - Который теперь час?..".
   - Который час? - спросил он водителя.
   - Без десяти шесть, - не взглянув на часы, ответил тот. - Мне через двенадцать минут - на линию... Ты где живёшь-то? Идти-то сам сможешь?
   Дядька заметно окал. "Костромской небось... - подумал Толик. - Или вологодский. Вологодцы-моло?дцы, по воду ходили, толокном Волгу запрудили...".
   Медленно приходя в себя, Севрюгин огляделся. Он сидел в пустом автобусе, у запотевшего изнутри окна. Снаружи окно было залеплено аляповато-зелёной рекламой "Туборга" и щедро забрызгано дорожной грязью. На улице было сумрачно - может, уже наступал вечер, а может, вновь брала своё опостылевшая за это неудачное лето непогода. Во всяком случае, фонари на привокзальной площади горели. Горели и лампы в автобусе - празднично смотрелись в их свете ярко-красные кнопки остановки по требованию на канареечно-жёлтых вертикальных поручнях.
   В салоне было тепло. Ровно бормотал на холостых оборотах двигатель. Из водительской кабины приглушённо доносилась спокойная, убаюкивающая музыка. "Вивальди. Скрипичный концерт, - определил Севрюгин. - Как славно!..". Шевелиться, а тем более вставать и выходить из уютного автобуса под нудный моросящий дождь казалось верхом безрассудства.
   - Я долго спал?
   - Порядочно... - водитель положил на сидение рабочие рукавицы, которые он до этого держал в руке, и принялся стаскивать с себя оранжевый жилет. - Я уж не стал тебя будить. Стонал ты во сне, метался. Ладно, думаю, пускай человек поспит, я всё одно пока стою, чинюсь... Ну, теперь уж - извини! На линию мне... - он хлопнул по поручню снятым жилетом. - У нас-то сейчас строго: на пару минут опоздал - премия тю-тю.
   - Да-да, конечно... - Толик завозился, поднимаясь; тело было чужое, бесчувственное. - Я понимаю... Спасибо вам.
   - Да не за что... - водитель направился к кабине; Толик, неловко потоптавшись, двинулся следом. - Тебе далеко добираться-то? - не оборачиваясь, через плечо спросил вологжанин.
   - До "Академической"... И там ещё пёхом.
   - Далековато, - оценил водитель. - Как чувствуешь-то себя?.. Ты, часом, не болен?
   Толик прислушался к организму. Побаливала голова - в висках упругими молоточками толкалась пока ещё не сильная мигрень. Болела затёкшая шея. И почему-то болели мышцы - плечевые и пресс, так, если бы он накануне перегрузил себя в спортзале. И вообще, во всём теле ощущался какой-то дискомфорт - покручивало суставы, познабливало, во рту стоял противный горьковатый привкус.
   - Ладно... - сказал он больше для себя. - Терпимо... Бывало и хуже.
   - Ну, тогда - бывай, - водитель открыл переднюю дверь. - Сам понимаешь - работа.
   - Да... - сказал Толик. - Конечно... Спасибо.
   Придерживаясь за поручень, он осторожно спустился по ступенькам. Дверь за его спиной сразу же закрылась, и автобус плавно отчалил. Толик сделал ещё пару шагов по направлению к площади и остановился.
   Он чувствовал себя моряком, после длительного одиночного плавания ступившего на родной берег. Всё было узнаваемым, и всё было чужим. Непривычно громко двигался плотный поток машин, заворачивая с Лиговского на Гончарную, непривычно ярко мигали светофоры, резала глаза уже включившаяся подсветка реклам. По тротуарам куда-то торопились совершенно чужие, озабоченные своими проблемами люди.
   Дождя как такового не было. Сыпалась сверху, блестя под фонарями, какая-то невразумительная водяная пыль. Зато появился ветер. Он налетал порывами, ероша мокрые листья деревьев и сбрасывая крупные пулемётные капли в яркие, зеркальные лужи и на пёстрые зонты прохожих.
   Севрюгина тряхнул озноб. Толик нахохлился и, сунув руки в карманы, торопливо двинулся к подземному переходу, откуда можно было попасть в метро...
   Внизу было тепло, сухо и неожиданно многолюдно. Севрюгина внесло в вагон и притиснуло к чьей-то твёрдой широкой спине в синей спортивной куртке. "Опять час пик, - удивлённо подумал Толик. - Куда делся день? Где меня носило?..". Он отчётливо помнил себя только с того момента, когда оказался на пустыре, куда, вероятно, выбрался с заброшенного завода...
   ...Вокруг стоял плотный туман. Едко пахло прелью и тлеющей свалкой. Толик, то и дело оскальзываясь на мокрой глине, с трудом пробирался по чуть заметной в густых бурьянных зарослях узенькой тропке. Из тумана медленно выплывали и так же медленно, словно по течению, уплывали назад, в туман, совершенно непредсказуемые предметы: то груда старых, стёртых до корда автомобильных покрышек, то обветшавшая до лохмотьев детская коляска уже неразличимого - из-за покрывающей её плесени - цвета, то россыпь одноразовых медицинских шприцов - среди размокших и расползшихся картонных коробок. Было тихо. Туман съедал, глушил все звуки. Толик слышал только своё неровное дыхание, да шелестели время от времени по промокшим насквозь джинсам мокрые стволики бурьяна. Один раз он упёрся в покосившиеся бетонные столбы, между которыми были протянуты провисшие нитки колючей проволоки. Тропка, поднырнув под "колючку", как ни в чём не бывало змеилась на той стороне. Толик, потоптавшись и посопев, всё-таки решился и, прижимая папку к груди, кряхтя, полез под ржавую, с обильно висящими на ней капельками воды проволоку, конечно же зацепился спиной, запаниковал, задёргался - проволока заскрипела, зазвенела, сверху обрушился целый водопад крупных холодных капель - рванулся и с треском рвущейся материи выскочил на свободу. Выругавшись, он завернул руку за спину и попытался нащупать повреждение, но у него ничего не получилось. Снимать пиджак было холодно, да и лень, и Толик, мысленно махнув рукой, медленно побрёл дальше.
   Вскоре тропка вывела его к дорожной насыпи. Наверху, прорезая туман мутным светом фар, то и дело проносились машины. Толик посмотрел влево-вправо, в надежде найти что-то типа лестницы или хотя бы бетонного откоса, ничего не увидел и, вздохнув, стал карабкаться по крутому осыпающемуся склону. Лезть было тяжело - из-под ног сыпался песок пополам с гравием; трава, внизу едва достававшая до колен, теперь стояла вровень с лицом и при каждом шаге вверх обильно осыпала его холодным дождём. Наконец он выбрался на широкую песчаную обочину и сразу поднял руку перед надвигающимися из мутного молока ослепительными фарами. Обдав его едким запахом горячего соляра, мимо шумно пронёсся огромный жёлтый автобус и, скрипя тормозами и круто забирая вправо, стал притормаживать, сочно сияя многочисленными малиновыми "стопами".
   Как ни странно, это оказался "семнадцатый". Автобус шёл из парка, внутри было пусто и почти темно. Толик сунул пожилому неразговорчивому водителю стольник и, пройдя в середину салона, облегчённо повалился на первое попавшееся сидение. Автобус тронулся. За мутным окном не было видно ничего, кроме всё того же бесконечного тумана, и Толик, положив папку рядом с собой и засунув грязные застывшие ладони подмышки, устало прислонился виском к подрагивающему холодному стеклу и закрыл глаза...
   Всё это Толик помнил очень чётко, буквально фотографически. А вот то, как он выбрался из заброшенного цеха, как попал на этот туманный свалочный пустырь - вспомнить, как ни пытался, он решительно не мог. Да и весь прошедший день, начиная с утреннего происшествия, весь этот фантастический калейдоскоп лиц: и клювоносый Гоша, и вальяжный Сергей Сергеич, и полковник Скоба, и рыжий красногубый мучитель, и даже Рорт, - вспоминались сейчас Толику зыбко, ускользающе, словно позавчерашний сон. Это и было всё похоже на сон, похоже до такой степени, что невольно всплывал в голове известный сакраментальный вопрос: "да был ли мальчик"?.. "Был, был... - успокоил сам себя Севрюгин. - Чего бы меня иначе плющило, как лягушку под катком?.. Это не говоря уже о прямых уликах. Один изгаженный пиджак чего сто?ит!"...
   "Синяя куртка" очень кстати выходила тоже на "Академической" - толкаться, пробираясь к выходу, было бы сейчас уже почти за гранью Толиковых сил. Пристроившись "куртке" в кильватер, Толик благополучно покинул переполненный вагон и, подождав у стеночки, пока схлынет пассажирское цунами, двинулся к эскалатору...
   Выйдя из метро, Севрюгин, быстро как только мог, зашагал к дому, подгоняемый порывами плотного холодного ветра. Толика бил озноб. Временами вместе со слабостью волнами накатывала дурнота. "Не сверзиться бы... - сворачивая с проспекта во дворы, беспокойно подумал Толик. - Не хватало ещё выложить здесь креста... Вон в той луже, к примеру...". Впрочем, до дома было уже совсем недалеко...
   Жанкина "Волга" на привычном месте не стояла. "Новое дело, - удивился Севрюгин. - Во-первых, когда успели починить? И во-вторых, где это мы ездим? На ночь-то глядя... Слу-ушай! А может, угнали?!..". Мысль о том, что их многострадальную "недвижимость" мог кто-то угнать, показалась Толику забавной. Он живо представил себе все грядущие неизбежные злоключения непутёвого угонщика, и ему даже слегка полегчало.
   Во дворе Толик заметил ещё одно изменение.
   Минувшей весной некая бестолковая, но явно весьма любвеобильная личность ярко-красными аршинными буквами отобразила на стене трансформаторной будки истошный вопль своего сердца: "ОЛЯ! Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!!!". В начале лета между словами "тебя" и "люблю" втиснулись две худосочные синие буквы - НЕ. И вот теперь эти две буквы были жирно замазаны тёмно-коричневой масляной краской, а сразу вслед за частоколом восклицательных знаков возникло размашисто нарисованное, наверное то самое, весьма любвеобильное сердце. "Вот ведь! - оценил Севрюгин шекспировскую драматургию сюжета. - Такое скупое граффити, а сколько эмоций и чувств!.. Да здесь, можно сказать, практически целая маленькая жизнь...".
   Толик нашарил в кармане ключи, отпер дверь и вошёл в подъезд. В вестибюле было темно - лампочка, как всегда, не горела.
   - Руки выкрутить уродам!.. - привычно пробормотал себе под нос Толик и, тяжело опираясь на перила, стал подниматься к себе на третий этаж...
   Квартира встретила его тишиной и знакомыми домашними запахами. На зеркале в прихожей весело желтел небольшой квадратик стикера:
   "СЕВРЮГИН!!!
   Что у тебя с телефоном?!! Весь день не могу дозвониться!
   Звонила Юля. Они прилетают в субботу.
   Меня не жди. Буду оч. поздно - приехали китайцы, готовим С.П.
   Целую! Ж.
   P.S. Не забудь на ночь алмагель!".
   - А что у меня с телефоном? - вслух удивился Толик и полез во внутренний карман.
   Экранчик мобилы был безнадёжно мёртв. Севрюгин безуспешно потыкал кнопки и, пожав плечами, положил покойника на трюмо.
   - Укатали сивку... - грустно покачав головой, подвёл он безутешный итог. - Даже хвалёная японская техника, товарищи, и та не выдерживает суровых испытаний! - задрав грязный палец, торжественно сообщил он своему отражению в зеркале. - А НАШИ люди... - он не договорил и, ухватившись рукой за вешалку, принялся, пыхтя, цепляя пяткой за носок, стаскивать с ног насквозь промокшие, измазанные глиной кроссовки...
   Оставляя за собой мокрые следы, Толик прошлёпал в ванную комнату, кряхтя, содрал с себя гадкие носки и, брезгливо морщась, засунул их в стиральную машину. После чего, не без труда нагнувшись, заткнул пробку и, пустив горячую воду в ванну, устало присел на её край. Мысли его вернулись к записке. "Юлька с Ромкой приезжают, - вяло размышлял он. - Надо хотя бы в Юлькиной комнате прибрать, а то такой кабак... Да! Юлька-то беременна!.. Если Скоба не соврал... Надо будет Жанку "порадовать". "Ну что, - скажу, - БАБУЛЯ!.."... Стоп! Это что же, я теперь - дед?!.. Ну, покамест не дед, но уже вот-вот. Что там полковник говорил - на пятом месяце?..". К его собственному удивлению мысль о близкой перспективе внука или внучки не вызвала у него ни беспокойства, ни внутреннего протеста. Более того, всплывший перед глазами образ белокурого ангелочка в коротенькой ночнушке разлил в Севрюгине какое-то внутреннее тепло. "А что, - улыбаясь, подумал он. - Отпущу бороду - дед есть дед! Буду гулить да тетёшкать. Чем там ещё деды занимаются? Ну да - ещё козу показывать, рогатую, да на колясочке катать. "...И в Летний сад гулять водил"... Китайцы какие-то приезжают... - мысли Толика скакали причудливыми зигзагами. - Зачем нам китайцы?.. По-на-е-ехали тут!.. Интересно, что такое "С.П."? Что они там готовят с этими китаёзами? Совместное Предприятие? Срочный Проект? Скучные Посиделки?.. Так... Что-то мне опять нехорошо...". Севрюгин поморщился - яркий свет, отражаясь от зеркал и белого кафеля, резанул его по глазам. В висках вновь застучало. Толик опустил тяжёлые веки. "Как тогда, в хирургии... - мелькнуло у него в голове. - Белый кафель, слепящий свет ламп и холодное звяканье инструментов. И запах нашатыря... Заведующий хирургическим отделением профессор Заризадзе... "Сестра, скальпель!.. ", "Доктор, я умру?", "Нет, хуже - мы вас будем лечить!"...". Неизвестно по какой аналогии неожиданно со всей отчётливостью нарисовался перед Толиком неопрятный чумазый чан в заброшенном сумрачном цеху и мелко подрагивающая нога в щёгольском ковбойском сапожке над его грязным краем. Тут же под горло подкатила тошнота. "Вот и помылись, - разочарованно подумал Толик. - Ладно... Потом... Только ленивые моются. Неленивые чешутся. Никогда не считал себя ленивым...". Он открыл глаза и посмотрел на свои грязные до заскорузлости ладони. "С такими руками да в постель? Нет уж... Потерпи, брат Севрюгин. Столько терпел, потерпи ещё капельку... Как там тебя полковник назвал? Терпилой? Вот и соответствуй...". Толик завернул кран над ванной, открыл над раковиной и, взяв с полочки мыло, стал обильно намыливать и тщательно тереть свои чумазые руки. В висках стучало всё сильней. Дышать было тяжело. Толик, не переставая тереть ладони, привалился плечом к стене... Наконец руки приобрели более или менее пристойный вид. Толик вытер их о полотенце и с облегчением покинул душную ванную...
   В спальне Севрюгин первым делом закрыл шторы, после чего, сдёрнув с кровати покрывало, тяжело опустился на её край. На него вдруг навалилась вязкая обессиливающая слабость. "...Утром - одевайся, вечером - раздевайся... - с третьей попытки стянув с себя джинсы, раздражённо подумал Толик. - Каждый раз одно и то же... Хорошо папуасам! Проснулся, сорвал свежий фиговый лист - и порядок - ходи себе целый день, сверкай ягодицами...". Кое-как разоблачившись, он наконец забрался под одеяло. Постель была холодной, и Севрюгина опять начало трясти. Толик подогнул одеяло "конвертом" и, повернувшись на правый бок, поджал ноги. "?Алмагель?... - вспомнил Толик. - За сегодня так ни разу и не выпил... Может заодно и ?парацетамолину? накатить? А то, кажись, заболеваю...". Он начал было собираться с силами для мужественного броска на кухню, но тут же и передумал и, засунув под одеяло и нос, постепенно согреваясь, стал уплывать, мягко проваливаться в обволакивающую, пульсирующую разноцветными сполохами, темноту...
  
   Будильника Толик не услышал. Он проснулся от того, что жена трогала прохладными губами его лоб.
   - Ну, что там? - не разлепляя глаз, вяло поинтересовался Толик.
   - Да вроде нормально, - ответила жена. - "Парацетамол" подействовал... Напугал ты меня вчера. Думала уже "скорую" вызывать. Мечешься, бредишь, руками размахиваешь... Мне вон локтем по уху саданул.
   - Прости, - сказал Севрюгин. - Гадость какая-то снилась... Вспоминать даже противно.
   - А ты и не вспоминай, - посоветовала жена. - Куда ночь - туда сон... Значит так... - в её голосе появились командирские нотки. - Лежи, не вставай. На работу тебе нынче не надо - я позвонила твоему Кельману, сказала, что ты приболел. Так что сегодня у тебя отгул... Тебе, кстати, привет от него... Нет, ну бывают же нормальные начальники! - Жанна всплеснула руками. - Не то, что наш троглодит! Его ж при слове "отгул" аж корёжит всего! (Жанна закипела мгновенно, как хороший электрочайник; сразу было видно - наболело!). Будь его воля, он бы и "больничные" все поотменял! У него б единственной уважительной причиной для "больничного" была, наверно, только потеря конечности. И то он бы в этом случае только один день давал - сползать протез подобрать... Когда он уже на пенсию уйдёт?!
   - А ты его подсиди, - без особого энтузиазма предложил Толик.
   - Ага! Подсидишь ты его! - возмутилась Жанна Михайловна. - Да у него весь Смольный в друзьях ходит!
   - Тогда отправьте его на повышение, - выдвинул Севрюгин новую идею.
   - Да не хочет он! - отмахнулась жена. - Вот совсем недавно предлагали ему заместителем генерального в новый институт. Казалось бы, чего ещё желать? Работа перспективная, зарплата - как у министра, ответственности - почти никакой, да и "членкор" плюс ко всему светит почти автоматически. Так нет! Он - ни в какую! "Я здесь, - говорит, - царь и бог, а там - вечным замом на побегушках бегать"... Тоже мне, царь! Только и знает: "Оклад жалования надо отработать, а не задницей отсидеть!" - передразнила она.
   - Ну... тогда не знаю... - сдался Толик. - Стрихнину ему в кофе.
   - Разве что... - Жанна Михайловна безнадёжно вздохнула. - Ладно, Севрюгин, - она поправила на Толике одеяло. - Давай отлёживайся, чтоб к вечеру был, как огурец! Тоже мне, придумал болеть!.. Завтрак - в микроволновке, есть захочешь - разогреешь. Я убежала, - жена наклонилась, чмокнула супруга в щёку, стёрла помадный след и, поднявшись, двинулась к дверям, - "Алмагель" не забудь, - уже на ходу сказала она. - Если температура опять поднимется - "парацетамол" знаешь где... Всё, чао-какао! - она послала мужу воздушный поцелуй, плотно прикрыла дверь в спальню и, процокав по коридору, щёлкнула на выходе замком.
   В квартире стало тихо. Толик закрыл глаза и некоторое время ещё полежал, прислушиваясь, а потом вздохнул и решительно скинул с себя одеяло...
   Зайдя в ванную и достав из стаканчика зубную щётку, он осторожно заглянул в зеркало. Нет. Ничего. Могло быть и хуже. В зеркале отражался мужчина с бледным, слегка осунувшимся, но вполне благопристойным лицом, немного взлохмаченный со сна и со следами слабой небритости на щеках. "Чем отличается офицер от прапорщика?.. - сейчас же вспомнилась Толику старая армейская хохма. - Первый - до синевы выбрит и слегка пьян, второй - до синевы пьян и слегка выбрит". Толик провёл рукой по подбородку. Ладно... Пока терпимо. Не горит... Есть дела и поважнее...
   Он прошёл на кухню, снял с полочки джезву, налил в неё воду и поставил на плиту. Потом достал из навесного шкафчика коробку с молотым "арабиком", а из выдвижного ящика - специальную свою кофейную ложку-мерку. Отсчитав в джезву четыре полные порции, он вернул коробку на место, после чего принялся, помешивая, варить себе кофе. Действия его были чёткими, хотя и не быстрыми. Сам себе в этот момент он казался хирургом, готовящимся к сложнейшей и ответственейшей операции... Нет... Скорее - космонавтом... Да. Космонавтом, запертым в кабине космического корабля, на самой верхушке огромного ракетоносителя, установленного на исполинском стартовом столе. Ферма обслуживания уже отведена. Включёна стартовая автоматика. Идёт обратный отсчёт. Рубикон перейдён, и назад дороги нет. Он уже почти летит. Он практически уже оторван от всей своей предыдущей будничной жизни, от родных, друзей, знакомых, от всей этой огромной планеты, на которую он вскоре взглянет со стороны. Лишь тоненькая пуповина кабель-мачты всё ещё связывает его с прошлым...
   ...Он знает, как это выглядит со стороны: огромная серебристая стрела ракетоносителя нацелена своим игольчатым носом в зенит - в ослепительно-ультрамариновое утреннее небо, она подрагивает от нетерпения, она ждёт - когда под неудержимым напором ревущего огня раскроются могучие захваты ферм-опор, отпуская её столь жадное до полётов тело на желанную свободу; корпус ракеты весь парит - тает белоснежный на солнце и бледно-голубой в тени иней на панелях обшивки; то и дело из-под обтекателей вырываются резво клубящиеся белые струйки - это предохранительные клапаны сбрасывают избыточное давление из топливных баков.
   Сейчас в радиусе доброго километра от стартового стола нет ни одной живой души. Нет даже птиц, заблаговременно распуганных специальными ультразвуковыми пушками...
   - "Алмаз" ответь "Заре".
   - Отвечаю, "Алмаз".
   - Как самочувствие?
   - Самочувствие в норме. На борту - порядок.
   - Прошла команда "Ключ на дренаж".
   - Подтверждаю. Параметры силовой установки - в норме.
   Он лежит в ложементе и смотрит вверх. Над ним на ниточке висит фигурка белозубого Микки Мауса. Фигурка слегка вращается: пол оборота в одну сторону, пол оборота - в другую. Через несколько минут, когда бешеное пламя, вырвавшись из дюз, ударит в бетонный жёлоб стартового стола, и лёгкая дрожь корабля сменится мощной вибрацией и расплющивающей тело перегрузкой, нитка натянется, как струна, и улыбающийся Микки Маус застынет в неподвижности, глупо раскорячив свои тоненькие ножки в нелепых красных башмаках. Это будет длиться долго. Бесконечно долго. А потом...
   "Стоп! - оборвал себя Толик. - Стоп. Не сейчас. Не время... Не распыляйся... Сейчас для тебя главное - другое. Сейчас для тебя главное - начать и кончить. Ты понял? Начать. И кончить...".
   Кофе закипел. Севрюгин подхватил джезву, выключил плиту и, захватив со стола чашку, двинулся в Юлькину комнату.
   "Гонористая пигалица" встретила его насмешливым взглядом со стены.
   - Писатель должен писать! - наставительно сказал ей Толик. - Писать - понятно?! - и никаких гвоздей!
   Юлька молчала, скептически щуря серый глаз.
   - Много ты понимаешь!.. - поставил её на место Толик. - И вообще, мала ещё со взрослыми спорить!
   Он утвердил джезву и чашку на тумбочке и как был - в пижаме - уселся в кресло перед компьютером. Нагнувшись, щёлкнул кнопкой включения.
   В ожидании, пока запустится "системник", Севрюгин стал смотреть в окно.
   Дождя уже не было. Над крышами домов неслись какие-то белёсые клочки и облачные лохмотья - ветер раздувал остатки застоявшегося и давным-давно уже всем надоевшего циклона. "Ветер дует. Огонь горит... - вспомнилось Толику. - Дождь идёт... И то верно. Ветер должен дуть. Писатель должен писать... Читатель должен читать. Копатель должен копать. Каждый должен есть свою морковку... Кесарю - кесарево, а слесарю, понимаешь, - слесарево... Не возжелай морковки ближнего твоего... Осталось понять главное - где она зарыта, твоя морковка. И то, что вот эта вот морковка - именно твоя... Гастроном какой-то сплошной получается, овощной отдел...".
   На мониторе возник "Рабочий стол". Толик открыл свою папку и, создав "вордовский" документ, быстро впечатал в рамочку название и два раза "кликнул" по нему левой кнопкой "мыши". Перед ним во весь экран раскрылась чистая белая страница. Севрюгин поёжился.
   - Да ладно! - громко сказал он. - Кто б вас боялся!.. Вот сейчас только кофейку...
   Толик налил себе в чашку кофе, сделал хороший глоток, вприщур - сквозь ароматный пар - рассматривая пустую страницу, словно сквозь амбразуру - поле предстоящего боя. Потом аккуратно поставил чашку рядом с клавиатурой и, потерев друг о дружку ладони, начал уверенно набирать текст:
   "Солнце сегодня просто взбесилось.
   Оно не палило, не обжигало и даже не жарило. Оно буквально бичевало не защищённую ни единым клочком одежды, голую спину.
   Сизиф обливался потом. Удары сердца отдавались в голове так, что закладывало уши.
   А ещё эта проклятая сандалия!
   Сизиф скосил глаза. Так и есть. Ремешок лопнул окончательно, и сандалия теперь держалась на ноге исключительно за счёт пяточной обвязки..."
   Толик печатал быстро, лишь время от времени останавливаясь, чтобы подобрать нужное слово или исправить опечатку. Чувство робости куда-то ушло, уступив место спокойной уверенности. Уверенности в своих силах и в нужности своего дела.
   Он работал спокойно, зная, что уже ничего не помешает ему закончить повесть. Закончить эту повесть и начать следующую. И ещё следующую. И ещё...
   Он работал, зная, что у него есть время. Много времени. Что у него впереди - целая жизнь. Новая, долгая жизнь. И в этой новой жизни у него будет много всего нового. Новых сюжетов. Новых повестей. Новых читателей.
   Да! Обязательно! У него будет очень много читателей! Ему есть, что сказать им. Ему есть, чем с ними поделиться.
   Он работал сосредоточенно, не останавливаясь, отрешившись от всего, не замечая времени, забыв про остывший кофе и видя перед собой лишь крутой горный склон. Раскалённый каменистый склон с дрожащим над ним знойным полуденным маревом.
   Он работал, зная, что он уже не остановится, пока не закончит повесть. Пока последняя буква не встанет на своё место в конце последнего слова последнего предложения. И он уже знал, что это будет за предложение. Он вынашивал его долгие пять лет, он шлифовал его, как шлифует ювелир алмазный камень, добиваясь, чтобы в созданных его рукой бриллиантовых гранях заискрился таинственный божественный свет. Он твердил это предложение про себя, с каждым напечатанным словом, с каждым абзацем приближаясь к нему, приближаясь к финальной фразе произведения:
   "...Из чёрного холода и ледяного мрака - навстречу ласковому теплу и свету".
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"