Голос равнодушный, не злой. Таша виновато улыбается. Воздушные девочки за спиной смеются, словно колокольчиками звенят.
- Красавица, как обычно? - спрашивает продавщица акающим московским говорком, от чего "красавица" звучит выпукло, по-особенному.
- Нет, тетя Нюр, мы сегодня уезжаем. Нам в два раза больше... И пакет, пожалуйста, - говорит Таша, показывая зазнайкам язык. Ещё неизвестно, кто красивей.
Таша идёт по лабиринту узкой улочки, прижимая пакет с хлебом к груди. На балконах флагами колышется белье. И вялые тени разрисовывают асфальт причудливыми картинами.
Вот - плывет из заморских стран парусник, а вот - дракон подпирает крыльями пузатые дома. Таша грозно хмурит брови, проходит мимо.
Хлеб мягкий, тёплый. Аромат щекочет ноздри, хочется остановиться, отщипнуть вкусную корочку. Но это будет совсем по-мальчишески: брат вечно приносит обкусанный хлеб.
Таша думает о бабуле. Ей сто лет, а может, и больше. Она живет на краю дремучего леса. Высоченные деревья загораживают солнце, и в большом доме-замке холодно и сыро.
Таша представляет всё по фотографии, которая висит в большой комнате. Бабуля там очень важная, как королева. Смотрит тяжелым взглядом из старинного кресла; массивная резная спинка над головой, широкие подлокотники лоснятся таинственным светом, по бокам трехглавые подсвечники.
Брат считает, что свет от камина, а подсвечники золотые, и если их продать, то можно купить настоящий танк. "Лучше отправиться в путешествие", - мечтает Таша. "Купим танк и отправимся в путешествие", - снисходительно соглашается брат...
Таша заходит в тоннель, останавливается. Впереди и сзади голубые арки далекого дня, а здесь пусто, сумрачно, только стены расписаны граффити. Пахнет сладкой гарью, и огненный танк проламывает кирпичную кладку в другой мир.
"Странно!" - удивляется Таша, - почему я раньше его не замечала?"
В нарисованном проломе стелется лунная дорожка, и чернеет звездное небо. По граффити змеятся трещины, как на старых полотнах, и другой мир призрачен - будто в дымке. Таша проводит ладонью по стене и пугается, что рисунок исчезнет: превратится в дождь из разноцветных чешуек.
Двигаясь к арке света, она оглядывается. На выходе граффити теряется из виду: одни стены в полутьме. "Наверное, чтобы увидеть солнечный танк надо подумать о нем", - раскрывает загадку Таша.
Солнце висит над городом ослепительным шаром. Ветра нет - растворился в жаре. Полуденный зной окутал улицы. Ташина мама говорит, что полдень в южных странах называют сиестой.
Таше нравится это слово. "Си-ес-та!" - произносит она, и звуки-пузырьки ласкают слух.
У двухэтажного деревянного дома, под тенью жасминовых зарослей, отдыхают старушки - худенькие, благообразные, с повязанными по-деревенски платками.
Зовут их бабами Марьями - большая и маленькая. Раньше они жили, в собственных домах, за городом, но теперь там упираются в небо каменные башни. Бабы Марьи не пожелали переселяться в душные коробки и живут здесь.
- Здравствуйте, - говорит Таша. Старушки улыбаются, кивают, и концы ситцевых платков мелко подрагивают.
Когда бабы Марьи вселились, то вели хозяйство - каждая свое, а сейчас хозяйничают вместе. "Мы же тёзки, почти однофамильцы", - объясняют они. Речь их льётся мягко, уютно, что на душе сразу светлеет.
По скрипучим ступенькам Таша поднимается на второй этаж. Дверь в квартиру приоткрыта, слышатся тихие голоса: мамин и мужской - низкий, как гул шмеля.
- Я пришла! А куда нам столько хлеба, даже рука отваливается? - кричит Таша с порога.
- Деточка, зайди к нам, - говорит мама. Таша волнуется: никогда её не называли "деточкой". Заглядывает в комнату.
Круглый стол покрыт праздничной скатертью, чайный сервиз мерцает росписью, в розетках алеет вишнёвое варенье, и ваза стоит с домашним печеньем - нежным, рассыпчатым.
Под портретом бабули сидит незнакомец, огромный и черный из-за одежды. Губы вытянуты в трубочку: дует на чай в блюдце. Шумно отпивает, погружает ложечку в варенье; вытаскивает, роняя бордовую каплю на скатерть.
Таша здоровается и незнакомец кивает. Голова у него массивная, волосы спадают кудрями на плечи, борода до груди.
- Похожа, - говорит незнакомец и отправляет ложечку с вареньем в рот, будто в пещеру.
Мама вздыхает, под глазами тёмные круги, уголки губ печально опущены.
- Таша, это Владлен Евграфович, - слова тянутся вязко, тягуче, через силу. - Он отвезет тебя с Марком к бабушке. Сходи, переоденься.
- А хлеб? - спрашивает Таша растерянно, совсем не ожидая, что отъезд воплотится в явь чужим дядькой и тревожным чувством разлуки.
- Возьмёте с собой, - отвечает мама в сторону.
Марк смотрит в окно - задумчивый, хмурый. Водит пальцем по стеклу, рождая тоскливые звуки. Таша переодевается за ширмой.
- Ну хватит! - сердится она. - Ты бываешь таким несносным, что...
- Это не я, а стеклянный щенок скулит. Он с нами прощается, - оправдывается Марк и заглядывает за ширму. - Ты в этом платье вся острая, как циркуль. А знаешь, что сказал Вадлен Еврафович... Евгвафович... пусть будет Просто "В".
Таша молчит, и Марк продолжает:
- Он сказал, что я "похож". Вот, всё думаю, на кого? На маму? Нет. Может, на бабулю? А если на бабулю, значит и ты на неё похожа. Мы же близнецы.
- Я когда на тебя смотрю, мне хочется умереть. - Таша, взглянув в настенное зеркало, дергает брата за челку. - С тебя веснушки сыплются.
- Где?! - Марк отталкивает Ташу от зеркала. С облегчением говорит: - Подумаешь, нос шелушится. И чешется.
- Нос чешется - к старости.
- Прекрасно! Я буду жить долго-долго и надоем тебе до смерти. Таш, а тебе не кажется всё таинственным? Вот, жили мы поживали, и бабуля знать нас не хотела, и вдруг приезжает Просто "В". И почему мы должны куда-то тащиться? Мне фотографии на стене хватало.
- Ты боишься его?
- Да. А ты нет?
- Он странный.
- Не то слово! Видела, как он чай пьет? Из блюдца... - Марк оглядывается на дверь и переходит на шёпот. - Так пили в древние времена. И ещё, ты никогда не думала, что на фотографии вовсе не обычная бабуля, а... необыкновенная?
- Сочиняешь!
- А вот на это, что скажешь? - Марк достает из кармана рубашки сложенный лист, осторожно разворачивает.
"1840 Москва. Фотографiя А. Грековъ", - читает Таша надпись в овале.
- Это я скопировал с обложки портрета. Знак почти стерся, пришлось через лупу разглядывать.
- Ну?
Марк отбирает лист, медленно складывает, кладет в карман.
- Бабуля в тысяча восемьсот сороковом году уже старухой была, - сообщает он трагическим шепотом.
- Да, а теперь ты расскажешь сказку о вурдалаках, - произносит Таша с усмешкой. - Ты на них помешался.
- Невера. Зато ты в фей веришь и не веришь своим глазам!
- Это год образования фирмы, балда!
Марк ощупывает карман. Нижняя губа чуть выпячена. Обиделся. Уходит, хлопая дверью. Таша вздыхает - по маминому, скорбно.
За холмами наливается чернотой грозовое облако.
Таша и Марк тащат дорожную сумку, одну на двоих. Впереди вышагивает Просто "В"; старомодный сюртук опускается ниже колен, широкие брюки заправлены в сапоги. Шаг длинный и скорый.
Таша и Марк семенят следом, часто оглядываются, высматривая у подъезда фигурку мамы.
Вскоре и оглядываться стало незачем: дом за поворотом скрылся, только из-за деревьев виднеется железная крыша. Но вот, пропала и она.
Казалось, что Просто "В" собирается пройти пешком всю Москву, а там по полям и лесам до самого дома-замка бабули. Но нет, остановился у дороги, что-то высматривает. Таша с Марком поставили сумку на землю, выжидают.
Брат смотрит на взрослого попутчика с заметным неодобрением, толкает Ташу в бок и тихо говорит:
- Нормальные люди в сапогах по жаре не ходят.
- В деревне ходят, - произносит Просто "В".
Краснеет Таша за брата.
Подъезжает автомобиль - фаэтон старинный; хромированный радиатор отражает солнце, на капоте черный сокол с расправленными крыльями, за рулем истуканом сидит водитель.
Просто "В" открывает заднюю дверцу - вежливо приглашает внутрь, но в янтарных глазах клубится морок.
Марку нравится машина - залезает первым, следом Таша. В салоне прохладно, мягкие сиденья пахнут кожей, приборная панель отливает красным деревом. Таша жмётся к Марку, держит крепко за руку.
Машина мягко трогается с места. Просто "В" возвышается на переднем сиденье, упираясь головой в крышу.
- А нам долго ехать? - спрашивает Таша в спину.
Молчит Просто "В", не отвечает.
Укачало Ташу с Марком от монотонной дороги, потянуло в сон.
Снится Таше чудное.
Машина не едет - летит. Сверху перемигиваются звезды, снизу кружева плетут светлые реки. Брат вместо истукана сидит за рулём; веселый, на щеках играют ямочки, вихрастую чёлку треплет ветер. Рядом Просто "В" смеется по-доброму, подзадоривает: " Выше! Выше!"
На капоте оживает сокол, машет крыльями, тянет машину к звездам. Челка у брата застывает ледяными иглами, лицо покрывает изморозь.
Не проснуться Таше, разве только подумать о солнечном танке.
И в сон врывается молния: огненный зигзаг раскалывает темноту на осколки. В белом свете застывшей молнии сокол складывает крылья, стремительно несется к земле.
"Я замерз, - слышится жалобный голос брата. - А где Просто "В"?"
В ответ машина превращается в зверя: под жесткой шкурой бугрятся мышцы. Волк крутит лобастой головой - обжигает желтыми глазами...
Сон и явь сплетаются, и у дома-замка сокол превращается в бабулю с портрета. Волк, сбрасывая Ташу с Марком на землю, оборачивается в Просто "В".
- У нас много обличий, - произносит старуха-сокол, и звуки её голоса разбиваются в ночном воздухе морозными каплями. - Но наши души устали. Вы пришли, чтобы сменить нас, как когда-то мы сменили вашу мать и её брата. Дети приходят и уходят, но дух этих мест всегда остаётся.
Просто "В" достаёт из сумки хлеб, разламывает, делится со старухой.
- Этот хлеб мы берём в долг. Придёт время, и наши дети вернут его вам, - говорит старуха, поедая хлеб.
- Это не наша Бабуля, - шепчет Марк и тянет Ташу к лесу. - Они чужие.
Над замком грозовая туча осыпается проливным дождём. Становится скользко слякотно. Таша пятится за братом и видит, как Старуха и просто "В" молодеют на глазах: развеивается паутина морщин, темнеют волосы...
Таша спотыкается об корни деревьев, словно они ожили: хватают за ноги, не давая убежать.
Таша падает и в пелене дождя видит близнецов - девочку и мальчика.
- Это зеркало... зеркало дождя, - думает она ...
Бом... бом... бом... зовут Ташу из сна густые, ленивые звуки. Она открывает глаза, и мир вечернего звона кажется спокойным и безмятежным. Просторную комнату заливает свет вечернего солнца. Легкий ветер перебирает в распахнутом окне прозрачную гардину. И в солнечных следах феями танцуют зонтики одуванчиков, кружатся, и опускаются на пол, и скользят, набиваясь белоснежными холмиками у бревенчатых стен с подтёками смолы.
Таша поднимается в кровати, опускается босыми ногами на нагретые лучами половицы, подходит к тумбе напольных часов. Бой смолк, и под циферблатом открывается занавес из красных цветков.
На сцене фарфоровый мальчик обрывает листки с чайных кустов и складывает в плетеную корзину. Таша приподнимается на цыпочки; видит синие бусинки глаз и крошечную вихрастую чёлку и даже угадывает ямочки на щеках.
"Он похож на меня", - думает Таша. Миниатюрная сцена плавно движется, и мальчик раскладывает лепестки под фарфоровым солнцем. Листки темнеют, становятся хрупкими, коричневыми. Мальчик кладет их в серебряный чайник, несет к девочке.
" И она - похожа на меня", - думает Таша, разглядывая фарфоровое личико. Девочка пьет чай, и цветочный занавес закрывается.
Таша возвращается на кровать. Ловит ладонью зонтик-пушинку.
- Я как ты, - говорит она, - и мне совершенно нечего вспомнить?
Дверь открывается, впуская мальчика с серебряным чайником в руках.
- Как хорошо, что ты пришёл, - радуется Таша, - я совсем забыла себя, и мне ужасно хочется пить.
- Я знаю, - произносит мальчик. - Поэтому я здесь. Мальчик наклоняет чайник и наполняет чашу до черного ободка.
Таша пробует напиток и понимает, что это не чай...
Мальчик-волк ломает стебли листков, и кровь сочится на землю, и к людям приходят болезни и старость.
Девочка-сокол выпивает чашу до дна, и смерть приходит в деревянный дом на окраине Москвы. Тихо вздыхает баба Марья и умирает.
В соседней квартире на ночной стук выходит женщина. Она впускает чужих детей, так похожих на её близнецов - девочку и мальчика. Они не помнят прошлого, но у них есть будущее.
В большой комнате по-прежнему глядит со стены портрет бабули. Но пройдут дни - и о старухе забудут. Портрет снимут со стены и уберут в кладовку - до поры до времени. Ведь истории повторяются - вновь и вновь.