... Он был душа компании, балагур, баламут и убеждённый холостяк. Женщин у него было много, и женщины его любили. А почему бы не любить весёлого и щедрого мужчину, у которого две квартиры в центре Москвы, дом на Рублёвке и семь скважин в Сибири. И когда кто-то перед самым Новым годом сказал, что он женился, никто не поверил. Никто ничего не знал, на свадьбе никто не был, а этот кто-то, кто запустил этот дурацкий трёп - был всегда пьяным и в этот раз нёс полную чушь - "Серёжка женился на дриаде... или на нимфе. Поехал на охоту и привёз из леса жену...".
Он действительно поехал в Белоруссию на охоту в середине декабря. Четыре дня гоняли по заповеднику оленей и кабанов, жарили шашлыки, пили водку и коньяк. На пятый день ему захотелось отдохнуть от шума, и он сказал всем, что пойдет на лис. На лис надо было идти километров двадцать на лыжах (снегоходы на охоте он принципиально не признавал - со зверем надо быть на равных), идти с ним никто не хотел (все "отсыхали" после вчерашнего), он собрался и пошёл сам. Егерь сказал ему, что если он не успеет вернуться, там есть пара старых блиндажей и показал на карте, где.
День был короткий, он увлёкся охотой, да ещё и провалился в болото, когда гнал последнюю лису (не заметил воду под снегом). Назад тащиться по тёмному лесу не хотелось, подустал малёхо, да и четыре лисы всё-таки кое-что весили. Поэтому он нашёл блиндаж, разжёг печку (тут, видно, время от времени люди останавливались, и печка и дрова сухие были) и остался ночевать...
"Закуришь, сестрёнка?" - он протянул ей открытый портсигар. А она ничего не могла ответить, только судорожно мотнула головой. Минуту назад она забежала в землянку, набила свою сумку бинтами и марлей (в четырехстах метрах шёл бой, и ей надо было перевязывать раненых) и увидела его.
Он десять минут назад наступил на мину и кое-как дополз до блиндажа. У него был шок, он потерял уже полтора литра крови и не понимал, почему он до сих пор жив. Он расстегнул верхнюю пуговицу на гимнастерке и закурил сам. Он знал, что скоро умрет, и сейчас думал не о себе (он уже даже и не помнил, как его самого зовут), а об этой медсестричке из соседнего батальона. Наверное, от шока и потери крови зрение у него раздваивалось - он видел и эту землянку, и девушку, и опушку леса, где через полчаса медленно летящая пуля навылет пробивала это хрупкое и нежное тело.
Он курил и не знал что делать - отпустить её сейчас или попробовать задержать хотя бы на пять минут? Его зрение снова раздваивалось - он видел другие летящие пули и закоченевшее тело на снегу, которое и похоронить будет некому...
Она смотрела на него глазами, полными ужаса и слёз. Шинель он как-то сумел снять, и теперь при свете горевшей печки было видно, как из него вместе с кровью вытекает жизнь.
Ему становилось хуже, он уже начал бредить. В голове вертелись какие-то незнакомые и непонятные формулы, схемы и обрывки фраз. Мелькнула странная мысль - "Интересно, сколько она весит без одежды? Хорошо бы килограмм 45*". Он чувствовал, что теряет сознание, закурил вторую папиросу и сказал - "Сестрёнка, посиди рядом со мной"
Она еле выдавила из себя - "Твои ноги...". Он посмотрел на то, что осталась от ног, и сказал - "Ноги, они заживут. Посиди со мной рядом, сестрёнка. Не торопись. Для нас с тобой война уже закончилась". Она хотела возмутиться (для неё война ещё не закончилась, ей раненых надо бежать перевязывать, она ещё повоюет!), но поняла, что такие вещи умирающему говорить нельзя, и осторожно присела рядом.
Он уже знал, что надо делать. Он положил ей правую руку на плечи и начал медленно прижимать её к себе. Вначале она терпела, но он прижимал её всё сильнее (уже и рёбра начали трещать) и она, забыв про его раны, хотела вывернуться и оттолкнуть его, но тут в её сознании мелькнула белая огненная вспышка ("Снаряд!" - успела подумать она), и она потеряла сознание.
Он прижимал её всё сильнее и сильнее и когда почувствовал, что сил осталось чуть-чуть, резко отпустил и из последних сил оттолкнул её от себя. Перед его глазами мелькнула чёрная вспышка, и он умер...
Снаряд не попал в этот блиндаж. Она пришла в сознание и услышала тишину. Только чуть слышно потрескивали дрова в печке. Она открыла глаза и увидела прямо перед собой (она лежала на полу) какой-то мех (собака что ли?). Рёбра, плечи и шея болели, и она очень медленно попробовала повернуть голову. Возле печки, на том самом месте, где умирал израненный лейтенант, в той же самой позе сидел мужчина. Мужчина был в унтах и штатской одежде, и под правой рукой у него было ружьё. Она не понимала, откуда здесь взялся этот штатский, наверное, охотник.
Мужчина спал (он, действительно, был охотник), но, когда она посмотрела на него, мгновенно проснулся. Он подумал, что это росомаха или рысь забрела в землянку (хотя печка ещё горела), и теперь, не открывая глаз, напряженно вслушивался в тишину и медленно передвигал правую кисть по прикладу к курку. Указательным пальцем он нащупал курок, сжал кисть, обхватывая приклад, открыл глаза и увидел её...
(На берегу)
Он давно уже не жил на родине. Он давно продал все свои скважины, вышки, бензоколонки, квартиры и особняки и купил этот дом на берегу океана. И миллионы свои он выгодно вложил в экономику этой тёплой и гостеприимной (для богатых иностранцев) страны. Ему было 84 года, и у него было отличное здоровье. У него была самая лучшая в мире жена. Про себя и наедине он называл её - моя маленькая фея (она никогда не весила больше 45 килограммов, даже когда ходила в положении, и даже сейчас, в 56 лет, и лицо и тело у неё были - как у девятнадцатилетней девчонки). У него была самая лучшая в мире семья - одиннадцать детей и куча внуков, которых он (по крайней мере, ему самому так казалось) любил ещё больше, чем детей...
Иногда, сидя на террасе и слушая шум прибоя, он думал об этом и не мог понять, почему такое счастье - ему? Он не был лучше других и сейчас, когда вспоминал иногда о прожитой жизни, многое казалось ему постыдным и просто отвратительным...
Раз в неделю они ездили в город за покупками. Жена с детьми и внуками ходили по продуктовым и вещевым магазинам, а он, чтобы скоротать время, заходил в книжный или к букинисту. Он неплохо читал на четырех языках (не считая родного), когда есть время и деньги - многому можно выучиться. У него была хорошая библиотека, и он время от времени её пополнял.
В этот раз он купил две книги. Одна была на его родном языке (он даже удивился, как она здесь очутилась). Книга была историческая про войну. Он любил листать такие книги, сидя долгими зимними вечерами у камина и вспоминая родину. Вторая книга была на французском. Книга называлась "Тайны сердец", и он не понимал, зачем её купил. Он и в молодости не любил читать про всю эту "любовь-морковь", а сейчас, на девятом десятке жизни, какие уж для него тайны...
Скорее всего, эту книгу он купил, потому что жена с детьми и внуками уже сделали все покупки и зашли к букинисту, чтобы сказать, что они уже готовы ехать. Он только что взял эту книгу в руки, даже пролистать не успел, и ему было удобнее за неё расплатиться, чем ставить на место...
Он помог занести покупки в дом, взял свои книжки и пошёл в библиотеку. Французская книга оказалась даже хуже, чем он ожидал. Никаких стихов (стихи хоть внукам можно почитать для общего развития). Какие-то непонятные рисунки, схемы и формулы. "Астрология или эзотерика", - подумал он и захлопнул книгу. Эту муть он вообще не признавал. Но он привык доводить все свои дела до конца и снова наугад открыл книгу. На развороте книги были два больших рисунка, чем-то напоминающие знаменитый эскиз Леонардо де Винчи, где человек, широко расставив ноги и раскинув руки, стоит в окружении разных линий и эллипсов. Только здесь на правом рисунке был изображен мужчина, а на левом женщина. И они не стояли, а полусидели-полулежали. И линии и эллипсы вокруг них были немного другие. Линии, казалось, врезаются в их тела, на рисунке, где был изображен мужчина, даже были видны капли крови...
Текст под рисунками был на старофранцузском. Он взял словарь. Половину слов он всё равно не нашёл, и перевод получился в два раза короче оригинала. Перевод звучал примерно так - "...когда... многие... потеряют разум... снег станет красным и... потекут багровые реки... в пламени смерти... два сердца... обречённые на гибель... не найдут спасения... но... одно из... ещё... можно... спасти... одно... сердце... если... сможет... должно... отдать... все... свои... силы... огонь и свет... другому сердцу... а само уйти в... темноту и мрак... забвения..."
И - под вторым рисунком (тут он вообще за точность перевода не ручался, не разбирался он в этих "инфинитивах" и "пастперфектумах", тем более на старофранцузском) - "когда... на гибель... будут обречены все... одно сердце... должно ещё... найти... третье... сильное (свободное? или чистое?) сердце... которое... в другом... времени места действия (или в месте времени действия?)... свободно (или чтобы было свободно)... и будет... снова и снова будет... заботиться... о спасённом... и... беречь (хранить?)... его... всегда... везде... и (хранить?) всё..."
Это ему ни о чём не говорило. Он закрыл книги, поставил все в разные шкафы (французскую - в тот, где у него был разный хлам). Листок с переводом бросил в камин (пригодится на растопку) и пошёл собирать семью на обед...
* ... в средние века многих женщин, так же как и мужчин, объявляли в ереси, пытали и сжигали на кострах (так инквизиция и церковь поддерживали свой авторитет в народе, путём запугивания и казней). Для женщин стандартное обвинение было - ведьма. Европа в те времена была всё же "правовым полем" (например, во Франции уже в 13-м веке в каждой деревне был нотариус), и поэтому процессы над ведьмами велись по всем (тогдашним) правилам. Иногда для обвинения не хватало показаний доносчиков (корыстно заинтересованных) и свидетелей (проще говоря, запуганных соседей). И тогда обвинение прибегало к простому способу, чтобы разрешить все сомнения (просто так отпустить или казнить было нельзя). Женщину раздевали и ... взвешивали. Считалось, что если женщина весит больше 47-и килограммов, то она не может быть ведьмой, а если меньше - то может...
Во второй половине 20 века в разных странах разными учёными и любителями-энтузиастами проводились исследовательские и конструкторские работы по созданию безмоторных летательных аппаратов, где вместо мотора винты раскручивал бы сам человек. Было создано много разных образцов, в том числе и похожих на современные дельтапланы, которые реально взлетали и летали, когда их пилоты сначала разбегались вместе с этими аппаратами, а потом усиленно крутили педали. Но летали они плохо, летать было тяжело, и эту тему забросили. Тем не менее, в ходе этих работ много полезного было сделано. В частности, был рассчитан максимальный вес, при котором человек может подняться в воздух сам, только за счет своей мускульной силы. По этим расчетам предельный вес "взлёта" составляет для мужчины - 70 - 69 кг. Для женщины он намного меньше из-за меньшего мышечного тонуса и особенностей анатомии - 45-46 кг...
(Самый короткий-длинный день)
Мир познаваем, но человек никогда не сможет узнать до конца все свойства природы и все тайны Вселенной. Если бы это когда-нибудь случилось, человек перестал бы быть человеком и стал бы Богом. Но многие законы мироздания довольно просты и, может быть, именно из-за этого человек не замечает и не понимает их...
22 декабря - день зимнего солнцестояния, самый короткий день в северном полушарии и самый длинный в южном...
День рождения у неё был в октябре. Но в паспорте было записано - 22 декабря. Это он сказал, чтобы так записали в паспорте и во всех других документах. Он на самом деле не знал, а спросить у неё он не мог - она тогда спала...
... Он открыл глаза и увидел её. Но за секунду до того, как он открыл глаза, она успела увидеть и его руку, медленно двигающуюся по прикладу и немецкие буквы, выгравированные на металлической пластине, прикрепленной к прикладу. И когда он открыл глаза, она превознемогая боль, метнулась к выходу из блиндажа.
Она сделала два шага, поскользнулась и упала в сугроб. Он выбежал следом. "Не трогай меня! Не трогай меня-я-а! А-а-а-а!" - кричала она, барахтаясь в сугробе, а он не знал, что делать. Потом он понял, что это истерика, и выдернул её из сугроба. Он прижал её к себе и занёс в блиндаж. Он не понимал, что происходит. Она была совершенно голая! Он вначале подумал, что это шутка его друзей, своего рода предновогодний подарок. Но следов, кроме его, возле блиндажа не было (он и с вечера это видел, и сейчас, когда выбежал вслед за ней - луна была полная и всё - как на ладони). Да и не похожа она была на тех, кого дарят - маленькая, очень худая и никаких приятных выпуклостей. Даже не девушка на вид, а скорее ребёнок (килограмм 38, не больше, прикинул он опытным взглядом охотника). Но сейчас ему некогда было об этом думать, он думал, во что её одеть. В землянке никакой её одежды не было, в землянке не было ничего, кроме печки и тех нескольких поленьев, которые он ещё не успел в печку засунуть.
Он снял свою куртку, расстегнул до пояса комбинезон и снял ещё свитер и тельняшку. Всё это он одел на неё. А на ноги - свои носки и сверху ещё - рукавицы.
Кричать она перестала (может оттого, что он чересчур сильно придавил её к себе, и у неё снова заболели рёбра). Теперь она рыдала и всхлипывала. А он, прижав её к себе, гладил по голове и говорил - "Ну что ты, сестрёнка? Ну что ты? Что с тобой? Не плачь. Ну что ты плачешь, сестрёнка?"
Сквозь всхлипы он сумел расслышать - "Я д - ум -ала, т-т-ты не - мец"
"Ну и что ж, даже если б был немец. Не надо немцев бояться. Немцы - они хорошие, они гуманитарку нам шлют и денежки дают. Это раньше немцы были плохие, когда война была. Но война давно закончилась, и сейчас немцы хорошие..."
... Она, наконец, заснула. Перед этим он вылил поллитра старого французского коньяка (который стоил больше, чем весь этот заповедник) на землю, пока кое-как заставил её проглотить десять граммов напитка, из-за которого разные пэры, герцоги, графы и бароны триста лет рубали друг другу головы. Первый раз в жизни он не знал, что делать. И первый раз в жизни он не хотел рисковать. Он бы мог взять её на руки и за полтора часа добежать на лыжах от землянки до базы. Но он не хотел рисковать. Он вытащил из нагрудного кармана комбинезона телефон с универсальным планетарным маяком, и вызвал базу - "Вертушку" ко мне! Срочно!" - "И разбудите лекаря. Делайте, что хотите. Похмелите его, окуните с головой в прорубь, пинайте, расстреляйте - но, чтобы через 15 минут он был на ногах..."...
Потом он отошёл к выходу из блиндажа (чтобы не разбудить её) и сделал ещё несколько звонков в Москву (он набирал цифры, говорил, а сам всё смотрел, стараясь не упускать её из вида, будто она могла исчезнуть, как сон в летнюю ночь или как зимняя сказка). Сначала он позвонил своему доктору и сказал, что ждёт его завтра. Потом он позвонил своим ребятам и сказал, чтобы они помогли доктору добраться побыстрее...
Потом он позвонил своему лучшему другу (на это ушло больше всего времени, он еле успел до прибытия вертолёта, который прилетел через восемнадцать минут после первого звонка). С другом он не виделся 12 лет и не знал ни его сегодняшнего адреса, ни телефона... Друг сразу не узнал его, а потом что-то долго мямлил про его крутизну, и про то, как ему, его другу, плохо живётся - жена ушла в ночную, а он вторую неделю болеет, а дети - сволочи, а тёща - даже на пиво не даёт... Он понял, что его друг детства уже давно спился и скурвился, но всё же своих ребят у него не так уж много в запасе оставалось. И он сказал своему першему другу - "Хочешь - не хочешь, хочешь - зарежь тёщу, не хочешь - убей Президента, но чтобы завтра утром был в Брянске". Впрочем, ни резать, ни убивать никого не пришлось. Его ребята уже через 20 минут выдернули Мишку из многоэтажки в одном из спальных микрорайонов столицы. А потом вывернули наизнанку в поисках Мишкиного паспорта ещё две квартиры в разных районах Москвы (но паспорт так и не нашли) и утром посадили Мишку на чартерный рейс до Брянска...
На базе их лекарь, ещё не совсем проснувшийся и ещё полупьяный после вчерашнего, осмотрел девчонку и сказал, что ничего страшного нет. Небольшое переохлаждение, а синяки и чуть вывихнутое плечо заживут сами через три дня. Надо только уложить её в тепле, ещё можно положить в постель грелки. Пусть спит, а если проснётся - надо дать ей сока или сладкого чая. Они выпили с лекарем по стакану водки, и лекарь пошёл спать...
Он выгнал всех (а кое - кого руками просто выкинул) из дома - пусть ночуют в коттеджах, быстрее протрезвеют (коттеджей пустых на базе было полно). И автономную систему отопления он включил на максимум, и камин докрасна растопил. Раздевать и укладывать в постель её он не стал (как-то неудобно было, да и боялся, что замёрзнет, она в его тряпках вроде бы уже пригрелась). Он пододвинул почти вплотную к камину диван, кинул на этот диван медвежью шкуру, сверху одеяло, потом положил её и ещё одним одеялом накрыл.
Грелок на базе не было, хотя здесь раньше останавливались даже президенты нескольких великих держав. И он всю ночь грел воду в чайнике, разливал по пустым бутылкам и прикладывал эти бутылки к её ногам, обутым в его носки (варежки он снял). Утром позвонил Мишка, уже из Брянска, и он минут десять разжёвывал ему, куда надо в Брянске зайти, что сказать и что сделать. А потом сделал несколько звонков по брянским номерам. Перед обедом Мишка позвонил снова и попросил уточнить данные для оформления документов. Он ничего не знал и говорил первое, что приходило ему в голову...
Более-менее он успокоился только тогда, когда после обеда прилетел его доктор. Доктор ещё раз осмотрел девчонку, потом укоризненно посмотрел на него поверх очков (мол, докатился до малолеток уже). Он сразу вспыхнул (последний раз он краснел тридцать лет назад) и почти выкрикнул - "Док, это не то!". И потом спросил, когда ей можно будет вставать. Доктор сказал, что завтра, пока пусть ещё поспит...
В Москву они поехали на поезде. Хотя на джипах было бы в пять раз быстрее, и всех этих заморочек с Мишкой и экстренным оформлением документов не было бы (с погранцами на белорусско-российской границе они бы договорились в шесть сек). Джипы у него были почти нулёвые (в сентябре специально для охоты три самых лучших купил), и водители надёжные. Но он в каком-то журнале читал, что на автомобильном транспорте аварийность на два порядка выше, чем на железнодорожном, и не хотел рисковать. Джипы, оружие, снаряжение и все охотничьи трофеи он оставил егерю. Наверное, в благодарность за те два крестика, которые егерь нарисовал для него на карте два дня назад...
День рождения у нее был 22 декабря, а все дети у них рождались в конце сентября. Он вначале шутил над этим и даже немного нервничал. Но их старый домашний доктор объяснил ему, что у нее нестандартный овуляционный цикл, и беременеть и рожать она может только в строго определенное время. И ещё доктор сказал, что ей нельзя предохраняться, а уж тем более прерывать беременности. И желательно рожать хотя бы раз в три-четыре года, а иначе она просто долго не проживёт.
Первое время его и другое беспокоило. Их дети, через одного, не были похожи ни на него, ни на неё. Не то чтобы он ревновал, он был в ней абсолютно уверен, и поводов абсолютно никаких не было. Просто он привык, чтобы всему было разумное объяснение. Он так и сказал об этом доктору. Доктор сказал, что давно ждал от него этого вопроса и давно уже сделал все необходимые анализы. Дети стопроцентно все его (генетика - наука точная). У неё просто неустойчивый генотип, и поэтому при зачатии каждый раз активизируются разные наборы внешних признаков одних и тех же генов, и дети рождаются разными. Про "неустойчивый генотип" он и сам заметил. Она никогда не пользовалась ни косметикой, ни парфюмерией, ни прочими дамскими штучками, но почему-то через три-четыре года у неё менялся цвет волос и даже глаз...
Доктор, в принципе, сказал всё правильно. Но ни доктор, ни она сама, ни кто бы то ни было на свете не могли сказать и объяснить ему, почему это именно так. Просто, чтобы жить и не умереть, она должна была рожать детей. За себя и за тех других трёх девчонок из тех двух батальонов, которые остались лежать на снегу в тот самый короткий день в северном полушарии...
(Лейтенант)
... Он был командиром сапёрного взвода, взвода, от которого к концу короткого зимнего дня остался только он сам. Он нашёл и обезвредил четыре немецкие мины, а на пятой подорвался (уже темнело, а зрение у него было плохое). Он не понимал, почему он до сих пор жив и как он дополз до этого блиндажа...
... Вообще-то он хотел быть историком. Отец у него был историком. Он сам, как только научился читать, часами не вылезал из отцовской библиотеки, целыми днями читал всё подряд, а когда глаза уставали, закрывал их и представлял, как он вырастет, и они с отцом поедут в экспедицию. Отец был известным и талантливым историком, членом разных академий, автором многих открытий и научных трудов. Отец свободно читал не только на всех основных европейских и восточных языках, но знал старофранцузский, хеттский и древний иврит. Он хотел быть похожим на отца и быть историком...
Отец погиб в 34-м в экспедиции, и мать говорила, что отцу повезло. Если бы он был историком сейчас, то изучал бы реальную историю социализма на лесоповале или в Норильских шахтах. Историки тогда были не в почёте, и родственники, хоть и не сразу, но уговорили его идти после школы в физтех. В физтехе ему, хоть и не сразу, но понравилось. Он увлёкся этими на вид невзрачными, сухими, безжизненными формулами и определениями, которые открывали дорогу в глубины мироздания, в бесконечность и вечность пространства и времени. Теперь он целыми днями пропадал в институте и институтской библиотеке...
... Он открыл глаза и увидел девчонку, медсестричку из соседнего батальона. Он вспомнил, что хотел закурить и протянул открытый портсигар ей. Она отказалась, он закурил сам. Он курил и не мог понять, почему так? Пусть он, пусть другие мужики. Вместо них вырастут и выучатся новые историки, физики, инженеры. Построят новые города, заводы, дворцы, напишут книги и формулы, которые они не успели написать. А кто станет женой и матерью вместо этой девчонки? Кто будет вместо неё рожать и растить детей?
От шока и потери крови у него раздваивалось зрение и сознание, он видел и эту девчонку и, будто с высоты полёта ворона, весь этот лес, где в пламени смерти погибали люди...
... Почему-то вспомнились слова, прочитанные в одной из апокрифических книг в библиотеке отца - "...Избранными будут не те, кто назовет себя таковыми своими устами и от имени бога своего. Избранными будут не те, кто силой злобы своей, силой оружия, золота или лжи покорит мир. Избранными будут не те, кто найдет дорогу к новым сокровищницам земли и раньше других овладеет ими. Избранными станут те, кто силой разума своего, силой света и огня своего сердца создадут в себе и вокруг себя обитель любви..."
Ему становилось всё хуже, он начинал терять сознание. В голове вертелись какие-то схемы, формулы, рисунки, обрывки ранее прочитанных и совсем незнакомых фраз. Потом его мозг и сердце словно сжало обручами из раскалённых добела нитей, и он понял, что надо делать. Он закурил вторую папиросу и сказал - "Сестрёнка, посиди рядом со мной..."
(Егерь)
... Он родился в самом начале космической эры. Человек ещё не поднялся в космос, но первые спутники уже взлетали на околоземную орбиту. Ракеты пробивали небо, открывая дорогу космическим лучам, и отравляли землю продуктами сгорания своего топлива. А рядом остывал атомный полигон. Машины выбрасывали выхлопные газы, дымили трубы кочегарок, заводов и фабрик. Но хуже всего было другое. Его мать несколько часов в день стояла у кобальтовой пушки**...
... Большую часть своей жизни он прожил и проработал в лесу. Он редко бывал в городе, а последнее время не мог находиться там больше суток и, когда надо было ехать по делам в их Управление заповедников и лесничеств, выпивал всегда перед дорогой бутылку самогонки и потом всю "командировку" тоже пил без остановки - так у него меньше болела голова. Меньше всего голова у него болела в том лесу и в том блиндаже. Он нашёл этот блиндаж давно, лет двадцать назад, когда только начал работать в заповеднике. Как-то пришлось заночевать в лесу и, прячась от проливного дождя, он заполз в какую-то нору. Утром оказалось, что это не нора, а завалившийся блиндаж. Со временем он всё расчистил, перебрал потолок, укрепил стены, поставил печурку. Он часто бывал в этом блиндаже, здесь у него почти не болела голова. И ещё здесь он видел сны...
... В город он не хотел ехать, но москвич, который был главный в этой компании, сказал - "Петрович, ты с нами". Он проводил всех до поезда, потом москвич подошёл к нему, пожал руку и положил ему на ладонь три ключа. "Машины и всё, что внутри - тебе. Если будут проблемы с документами или оформлением - звони" и добавил ещё визитку. Он сразу не понял, в чём дело, но потом дошло - это, наверное, за те два маленьких крестика, которые он поставил для москвича два дня назад, обозначив на карте, где находятся два старых блиндажа. Ему это было не нужно, свой главный приз он уже получил. Второй день, впервые за много лет, у него совсем не болела голова.
... Голова у него болела лет с двенадцати. Врачи ничего не находили и говорили, что это, может быть, от городского тяжёлого воздуха или от стрессов, связанных с жизнью в большом городе. Но тут было не совсем понятно. Например, в армии свежего воздуха полно было и стрессов вроде немного, а голова у него болела не меньше, чем в городе, где он родился и вырос...
С вокзала он позвонил знакомому барыге. Барыга был вообще-то минский прокурор, бывал у них на охоте. Барыге он сказал так - "Заезжий московский олигарх хочет отблагодарить гостеприимных белорусов и сделать хорошим людям хороший подарок. Но для этого надо срочно привезти стошку зеленью - москвич сказал, чтобы эту малую (от стоимости подарка) толику отдали в церковь". Барыга прилетел через пятнадцать минут, получил взамен своего кейса три ключа и остался довольный на привокзальной площади возле джипов. А он пошёл в Управление (про церковь он сказал барыге для правдоподобности и убедительности). В Управлении он сказал, что увольняется и попросил у девчат из бухгалтерии две чистых ведомости. Туда он записал своего начальника, кое-кого из конторских и всех своих базовских и раскидал на всех полтинник. Потом подумал и ещё сороковник на всех раскидал, и переписал начисто. Потом занёс ведомость начальнику, выложил деньги, ещё раз рассказал историю про москвича (но немного в другом варианте), попросил, чтобы, если возможно, за него оставили Лёху (он, хоть и молодой, но толковый) и попрощался...
Возвращаться на базу ему было незачем. Паспорт и военный билет у него всегда были с собой, трудовую книжку он только что забрал в Управлении. Он отошёл немного от своей (теперь уже бывшей) конторы и нашёл SPA-салон. SPA- услуги ему были ни к чему, но постричься не помешало бы. Охранника, который закрывал проход в салон, он легонько отодвинул плечом, прошёл прямо в зал и, не раздеваясь, бухнулся в свободное кресло (куртка у него была приличная новая, месяц назад всем выдали, а свитер под курткой драный и замызганный). Шапку он кинул на трюмо (или как эта полочка там перед зеркалом называется), туда же определил кейс и сказал - "Постричь, побрить и помыть голову". SPA-девицы оторопели от его наглости, потом одна сказала - "Дедушка, Вы не туда зашли, у нас стрижка дорогая". Он открыл кейс, вытащил и положил перед зеркалом стольник, а потом, для большего понта, достал из кармана папиросы и закурил...
Через два часа он вышел из гостиницы, где принял душ и переоделся, купил в супермаркете шампанское, цветы, кучу всякой еды и пошёл прощаться со своими хорошими минскими знакомыми. На вид он был мужчина лет тридцати пяти, подтянутый, широкоплечий, с открытым и приятным лицом...
... Общая классификация психокинетических типов была разработана через полвека до уровней F-G (типология Райха-Фокса). Но он не попадал в рамки этой типологии, его психокинетические характеристики и способности находились в области, которую принято туманно называть sfera incognita. Скорее всего, он был...
(Эпилог)
... Он умер в возрасте 96-и лет с оружием в руках, защищая свою семью и свой дом. Она была моложе его на 28 лет (и старше на 26 - так иногда бывает) и умерла через 27 лет и 4 дня после его гибели в самый длинный день в южном полушарии. У них было много детей, внуков и правнуков. Их потомки пережили глобальный экологический кризис, гига-пандемию и CSC***. Вместе с потомками других семей они снова заселили этот мир, и когда-то потомки их потомков полетели к звёздам. На гербе их рода были изображены стилизированные фигурки мужчины и женщины в окружении эллипсов и линий - меридианов и параллелей земного шара. И вокруг на чёрном фоне космической бездны огненно-белые слова на одном из давно забытых языков. Точного перевода этих слов никто не помнил, но девиз их рода звучал так - "Всегда можно спасти хотя бы одно сердце"...