Аннотация: Жизнь в дикой тайге полна опасностей и приключений. Можно угодить в лабы медведя, а можно просто замерзнуть зимой, не рассчитав своих сил в длинных походах.
Таёжная жизнь - дневники одиночки.
Отрывки из романа "Год жизни".
"...Иметь в себе самом столько содержания, чтобы не нуждаться в обществе, есть уже потому большое счастье, что почти все наши страдания истекают из общества, и спокойствие духа, составляющее после здоровья самый существенный элемент нашего счастья, в каждом обществе подвергаются опасности, а потому и невозможно без известной меры одиночества..." Артур Шопенгауэр.
•
...Днем было теплее обычного и Пестря, вытянув лапы, то на одном то на другом боку лежал под солнцем, принимая полезные, воздушные ванны. Я носил воду из речки, надел фуфайку и на солнышке вмиг разомлел, а стриженая наголо моя голова покрылась испариной.
Красота необычная в здешних местах, какая-то поэтическая и не видная больше никому кроме нас двоих, так как кроме нас тут за всю зиму пролетает только вертолет, да самолёты иногда прогудят над крышей.
Долина похожа на кратер, окружена вершинами со всех сторон: Кавокта здесь делает резкий поворот и незаметно, спрятавшись в ущелье, убегает вниз, к Ангарокану, а ущелье это начинается за ближайшим лесом...
Такая жизнь мне нравится!
Выйдешь из дома утром часов в десять - солнце поднялось, припекает, воздух чист и живителен. Дышишь, будто нектар пьёшь, кругом белые-белые снега, белые вершины и голубое небо, а подножие гор обрамляет полоска темного строгого и стройного леса: кругом стоят темные ельники.
Нарисуй мне кто такую картину раньше, я вероятнее всего хмыкнул бы в усы, а про себя улыбался бы восторженности рассказчика. А вот теперь, сам готов нагромождать превосходные степени...
С утра ходил "в лес": ночью прошел снежок и утром, ветерок сдувал с елей снежную пыль...
Через час вышел на свежий след соболя и подбадривая Пестрю, устремился в погоню.
Соболь не спешил, петлял туда сюда, с галопа переходил на шаг...
Следочек четко отпечатывался на влажном снегу - была оттепель. Около полутора часов после начала погони, мы почти настигли соболя, он где-то рядом и Пестря, утопая во влажно-пушистом снегу, исчез из виду, но и соболь услышал погоню, и, не отвлекаясь, по прямой стал уходить к горам. Он пересек ключ и поднявшись до границы ельника, помчался вдоль кромки леса. Пестря где-то далеко впереди залаял как-то странно без азарта, но я поверил и из последних сил, бегом, напрямик продираясь сквозь ельничек, устремился на лай.
Ожидания мои не сбылись. Пестря, наткнувшись на полосу рыхлого снега, барахтался в нем, обиженно и тоскливо "лаял" на это препятствие и ругал того соболя, который завлек нас в кучу снега, а сам легкий и проворный умчался дальше...
Кое-как преодолели эту полосу, но силы на исходе, солнце печет, стриженая голова и лицо покрылись потом, и закрадывается мыслишка "бросить след и уйти в дом пока не поздно", но уже только из упрямства, отбрасываю искушение и двигаюсь дальше.
Пестря тоже исчерпал запас азарта и силы. Он, метрах в пятидесяти впереди, пешком следует за собольком, опустив голову к следу - "работает на публику".
Прошли еще метров пятьсот и я остановился: склон развернулся на юг.
Влажный снег через несколько шагов залеплял ходовую поверхность лыж; палка, с которой я шел и та облеплена снизу несколькими килограммами снега.
Склонившись, опершись на палку постоял немного восстанавливая дыхание и взвешивая за и против: если я буду следовать такими темпами, то соболь шутя уйдет куда захочет. А если он захочет уходить по направлению от моего дома, то я в такую погоду, просто не смогу вернуться, вылезти из этого далека, а дневать где-то дожидаясь, пока ночной морозец сделает снега проходимыми, мне не улыбалось.
И я повернул. Пестря лег под соседней елкой, его и отзывать не надо было, сам сошел со следа принимая как данность бесполезность преследования...
По южному склону до ключа по прямой было метров триста, но эти метры дались с трудом. Снег подтаял, а на глубине пять-семь сантиметров был влажным и не давал катить. Приходилось, поднимая лыжи с килограммами налипшего снега и переступать, как на снегоступах.
С грехом пополам добрался до ключа. Было жарко, хотелось пить, а совсем рядом журчала открытая вода, но на два метра ниже уровня сугробов.
"Надо будет брать с собой бутылку", - рассуждал я, сплевывая загустевшую слюну, - "и этой бутылкой, привязывая к горлышку веревку, доставать воду, как ее достают на пароходах с борта".
Отгоняя непрошеные мысли, решительно перешел ключ и стал подниматься в гору на восток: идти стало намного легче, но гонка дала себя знать. Не хватало воздуха, покалывало где-то под ребрами: все-таки высота изрядная, более полтора тысяч метров!
К дому подходил мокрый от пота, вспомнились тренировки, когда казалось, что уже больше не сделаешь ни движения, но проходила минута, другая, и двигаешься, терпишь преодолевая себя,.
Вот так и сегодня, сцепив зубы, дошел до дому. Но сил очистить лыжи не было. Вошел в дом, шатаясь как пьяный снял валенки, выпил целый ковш воды, дрожащими руками снял мокрую насквозь одежду и повалился на нары...
Не воспринимая окружающего, впал в дремоту. Около часа поспал и силы вернулись; переоделся в сухое, поел каши, с удовольствием выпил две кружки сладкого чая и будто бы не было выматывающей гонки...
Позавчера, под вечер начался снег, который шел сутки и только вчера, к вечеру, тучки разнесло и ночью на небе проглянули звезды. Снегу выпало сантиметров пятнадцать, вертолетную площадку занесло, тропки подле дома - тоже. Я из домика не выходил весь день.
Пестря тоже сидел у себя в продуктовой палатке - это его место ночлега. Потом ему надоело, и он долго слонялся вокруг дома, повизгивая около дверей, прося есть: надо пояснить, что перед снегопадом он опрометчиво унес куда-то свою чашку и ее засыпало снегом - он уже сутки жил без горячего. Поэтому и грустил и жаловался на житье.
Когда снегопад кончился, мы с Нестером, поочередно выходили чистить тропинки и я нашел Пестрину чашку высоко на холме. Зачем он ее туда транспортировал - непонятно...
Я вылетел с Кавокты на сейсмостанцию в Тоннельный недавно...
Все двадцать дней мая, за малым исключением, идет снег - или с утра, или вечером, чаще ночью, реже - весь день. Дня два уже шел дождь. Времена года, казалось, меняются за считанные часы.
Сегодня с утра на улице лежал пушистый снег слоем в пять сантиметров, а сейчас, глядя в окно вижу ясный, холодный закат, темная суровая вершина на западе затемняет распадок, а на юго-востоке рдеют под заходящим солнцем снежные вершины хребта - я иногда путаю их с высокими летними облаками. А такие облака, по временам заполняют горизонт, поражая зрение чистотой розового цвета.
Восемнадцатого мая, проснулся в шесть часов утра, раздумывая полежал в теплом спальнике в полудреме: вставать-не вставать?
Хочу привыкнуть к утреннему настроению бодрости. Вдруг вспомнил о том, что утром собирался уйти на рыбалку. Но наверное все знают, как разительно отличаются вечерние настроения от утреннего. Поэтому, мысленно вяло уговариваю себя не спешить с лесом, - лес не уйдет, а поспать утром - так приятно.
И все-таки, ставшее привычным состояние: раз собирался, надо делать - не давало покоя. Еще пять минут размышлений, и вот, медленно вылезаю из спального мешка. Тело противится перемене температурного режима; вдеваю ноги в туфли, зябко поеживаясь выпрямляюсь, гляжу в окошко: что-то серовато.
Неуверенными движениями стягиваю свитер с крючка над изголовьем; надеваю на себя колючий и неуютный, заворачиваю спальный мешок, извлекаю из-под него теплое трико, покачиваясь, то и дело теряя равновесие, чертыхаясь, натягиваю на себя вначале трико, потом штаны, жесткие и хрустящие, делаю два шага до вешалки, надеваю фуфайку и выхожу на улицу.
Погода сумрачная, но тепло: самая ходовая погода для меня. Пестря, потягиваясь, выходит из-за угла дома, виляет хвостом, - для него, наверное тоже.
Сделав "дело" вхожу в дом, умываюсь холодной водичкой, смывая остатки сна и нерешительности. Печку не растапливаю, наливаю холодного чаю, достаю масло, хлеб, колбасу и ем: аппетита нет, автоматически жую бутерброды и думаю, все ли взял?
Рюкзак собран еще вчера вечером, заполнен обычным лесным снаряжением: котелок, кружка, ложка, нож, продукты: соль, лук, сахар, чай, рис, банка тушенки, кусок колбасы, булка хлеба. Моё снаряжение: ружье, бинокль, несколько рыбацких настроев, набор мушек, леску в карман сунул; туда же шесть патронов: четыре пули, одна картечь и дробь.
...Кажется все в порядке, глянул на часы - половина седьмого: можно идти. Снимаю фуфайку и заталкиваю ее в тощий рюкзак, а на себя надеваю длинный просторный пиджак - на ходу, да еще в гору после ста метров согреваешься, а в конце первого километра становится жарко...
Тихонько, стараясь не стучать кирзовыми сапогами и не потревожить напарника, прохожу в комнату, беру со столика часы, надеваю на руку, завожу будильник на восемь утра и ставлю напарнику в головах, надеваю на плечи рюкзак, поправляю лямки, окидываю последний раз взглядом комнату и толкаю дверь...
Пестря уже различает походное снаряжение, а увидев рюкзак, весело суетится вокруг, забегая вперед "улыбается", глядит в лицо, понимающее и довольно взлаивает, потом, перестраиваясь на походный лад убегает вперед - убедился, что мы и вправду идем в лес...
Взбираюсь на первый подъем, регулирую дыхание, посматриваю вокруг и на небо, начинаю, размышляя сам с собой, определять погоду на день и в конечном итоге успокаиваю себя тем, что весной, если дождь и бывает, то редкий и недолгий - обойдусь, как-нибудь без брезентового навеса, который летом я беру с собой обязательно.
Пройдя по дороге около километра, сворачиваю направо и лезу в гору по северному склону. Кое-где еще пластами лежит снег. Сыро. Мох мягко проминается под ногой, кедровый стланик поднялся - зимой, придавленный снегом он лежит прижавшись к земле и мешает ходьбе.
Выхожу на узкую просеку - тропу, которая змеится по верхнему краю гор, окружающих долину реки Муякан. По тропе идти легко и приятно, места кругом хоженые, обжитые, но для Пестри лес есть лес, - он то и дело исчезает ненадолго то влево, то вправо.
Появляясь передо мной, на меня не глядит: очень занят, - кругом запахи и эти нахальные бурундуки-разбойники свистят и сердятся.
...Проходит час, другой, лес вокруг незаметно меняется, делается суровее. Тропа, то теряется разветвляясь несколькими тропками, то находится снова.
Но я не беспокоюсь и нахожу её продолжение. Внутренне, я уже перестроился на одиночество и трудности пути меня не пугают.
Мысли в голове разные и больше без системы: воспоминания перемешиваются: прогноз погоды, сменяется выводами о том, куда пошел этот след сохатого, кому он принадлежит: быку или телке, молодому или старому, давно ли прошел, торопился или шел не спеша, возьмет след Пестря если встретит сохатого, или нет?
Много и часто встречаем медвежьи покопки, - когда-то здесь медведей бывало в эту пору много, а сейчас кругом урчат моторы, грохочет железо, человек разжигает костры, оставляя после себя пустые консервные банки, бутылки из-под водки, - это все создает фон, на котором трудно представить жизнь диких животных, тем более медведя.
В городах это привычно и закономерно, но здесь, немножко необычно воспринимается в таких местах, которые были вековой глушью еще пять лет назад.
Тропинка петляя, то прижимается к берегу речки то уходит от нее в гору.
И горы тоже: то сдвигают склоны, то отступают на километр или два, обещая ключ или приток - ручей. Муякан глухо шумит весенней, желтой, наполовину из талого снега водой, взбивая на перекатах белые шапки пены.
Тропинка, вскоре вышла к зимовейке стоящей на берегу речки.
Здесь особенно бросилась в глаза неряшливость, суетливость человека: на сто метров в радиусе, то тут, то там торчали пни окруженные шлейфом щепок; вокруг зимовья, набросано много бутылок, тряпок, поленьев, консервных банок, пожелтевших кусочков бумаги.
Тут и там следы кострищ - мусор лежит толстым слоем. На дверях зимовья с зимы приколота записка: "Товарищ, входя в зимовье, оставайся человеком".
Я, не снимая рюкзака, на минуту вошел в него. Нары по бокам, ржавая печка, стол у окна обращенного на юг; на столе - банки и котелок, по полкам разложен засохший хлеб, сбоку от стола на гвозде висит мешок с чесноком.
Подумалось, если бы не беспорядок вокруг зимовья, все это воспринималось бы хорошо и уважительно.
Желания задерживаться здесь не возникало, и я пошел дальше, решив про себя, что остановлюсь попить чаю часов около двенадцати.
Чем выше по течению Муякана, тем ближе горы подступают к реке, тем плотнее к воде подходит тропинка, пробираясь через завалы и приречные осыпи - там идти труднее. К тому же, с пасмурного неба, не переставая посыпался мелкий, редкий вначале дождь, который становился все чаще и крупнее.
...Иду час, два, три...
Рюкзак за спиной все тяжелее, пиджак на плечах и груди намок, а дождь все прибавляет. Приходится делать остановку и пережидать дождь, благо и место отменное попалось. Кедр, толщиной в обхват, стоит на берегу; под низко растущими ветвями сухо и мягко; прошлогодняя хвоя на ладонь покрывает землю вблизи ствола.
Со вздохом облегчения сбрасываю рюкзак, передергиваю натруженными плечами, быстро развожу костер от которого приятно пахнет кедровой смолой.
Зачерпываю котелком воду из Муякана бегущего буквально в двух шагах и вешаю на берёзовый таган над костром, а сам удобно устраиваюсь в ямке, между корнями дерева.
Пиджак висит на ветке тут же под рукой, сохнет, а из рюкзака достал и одел на себя, легкую и теплую сухую телогрейку.
Полулежа, уткнувшись носом в меховой воротник, опершись на согнутую в локте руку, сосредоточенно смотрю на огонь.
Огонь, причудливо изгибаясь перебегает с хворостинки на хворостинку; вверх поднимаются язычками пламени, охватывая закопченные стенки помятого котелка.
Задремываю...
Неясные, плавно текущие мысли напоминают состояние замерзающего человека...
Через время, открываю глаза, завариваю чай и, разложив перед собой колбасу, свежий белый хлеб, сахар, принимаюсь есть. Хлеб, нарезав толстыми ломтями, ставлю поближе к огню; когда он подрумянится и покроется хрустящей корочкой, ем; с аппетитом жую тугую копченую колбасу нарезанную тонкими пластиками, закусываю хлебом и запиваю горячим, ароматным чаем.
Закончив чаепитие, все складываю назад в полиэтиленовые мешки, складываю их в рюкзак, который удобнее устраиваю под головой и свернувшись клубочком, засыпаю под тихий шелест дождика по кедровой хвое.
...Летний дождь - с утра до обеда...
И точно, - часам к трём дождик кончился, но по небу по-прежнему бегут облака с размытыми краями, а солнце так и не появилось.
Капельки дождя повисли на ветках стланика и от неосторожного движения, порция холодного душа выливалась за шиворот, в карманы и на плечи...
Однако идти уже можно.
Чем дальше я шел, тем больше встречал звериных следов. Дважды встретились вчерашние покопки медведя. На наледи, рядом с медвежьими следами заметил крупные волчьи. То тут то там попадается зимний помет сохатого, благородного и северного оленей.
Лес становился всё глуше и темнее, да и погода пасмурная - свету в лесу немного...
Часов около пяти вечера, хоженая тропа свернула направо, в гору.
Пестря бежал все время впереди, редко показываясь ввиду имел облик деловой и озабоченный...
Почти поднявшись на перевал, мы вспугнули белку, которая, сердито цокая влезла на тонкую лиственницу и, нервно подрагивая хвостиком вертела головкой - сердилась на собаку, которая по всем правилам охотничьей науки, звонко и азартно лаяла на зверька.
В этот раз, Пестря вел себя образцово - он не бросался на дерево, не кусал веток, а сидя метрах в десяти от дерева лаял, не спуская глаз с белки; и ведь его этому никто не учил, да он и белку-то наверное видел так отчетливо в первый раз, за свою недолгую собачью жизнь. Я обрадовался: определенно хорошие задатки в Пестре есть. Надобно будет их развивать и может получится хорошая промысловая собака.
Стоя под деревом минуту-другую раздумывал: стрелять белку или нет и все-таки решил, что не стоит ее убивать, во-первых, не сезон, во-вторых - дроби всего один патрон, а Пестря мне это небрежение добычей простит.
Пошел дальше, а мой кобель долго не успокаивался, раза четыре возвращался к белке: полает, полает, услышав мой свист, побежит ко мне, но на полдороге остановится, долго смотрит в сторону оставленного зверька и подумав, возвращается. Полает, полает, но видя, что я ухожу и зову его, снова побежит в мою сторону, потом остановится и опять вернется к дереву, на котором сидела сердитая белка.
...Тропа поднялась к перевалу, где брал начало ключ и зимой, стояла большая наледь, которая до конца не растаяла по сию пору. Идти по наледи легко, но опасно: можно провалиться.
Здесь снова встретил в странном соседстве следы медведя четырёх-пяти лет, средних размеров и крупные волчьи следы.
Вспомнилось, что читал о том, как по весне стая волков, пользуясь медвежьей бескормицей нападала на слабых, некрупных медведей, которые и делались их добычей.
Тропа уходила куда-то вперед и правее, а я хотел идти все время вдоль реки и поэтому, перейдя наледь, свернул налево и побрел утопая по колено в жидкую кашицу - смесь снега с водой. Недалеко от тропы случайно натолкнулся на естественные солонцы: вокруг было много следов сохатых, оленей, косуль, приходивших полизать соленую землю еще по снегу. Внимательно осмотревшись, с удовлетворением отметил, что скрадка или сидьбы, как ее называли охотники, поблизости не было, да и место было непригодное для устройства засады: летом, кругом солонца наверное только камни торчат, да водичка тихонько журчит по осыпи.
Хорошенько запомнив место, пошел дальше, то и дело останавливаясь передохнуть и вытирая пот со лба. Ругал себя за опрометчивость, - можно было не лезть в эти снега, а остановиться на ночлег на южном склоне, рядом с тропой.
Возвращаться к тропе было поздно, и я побрел вперед, гадая, что там, под горой, - снег или сухо.
Прошло еще полчаса, склон, разворачиваясь плоскостью на юг, постепенно освобождался от снега, стал круче, и открылся красивый вид на противолежащий горный массив, где километрах в трёх-четырёх от меня по прямой, взметнулся ввысь скальный уступ метров на триста-четыреста высотой - зрелище грандиозное.
Однако, долго любоваться панорамами не было времени - было уже около семи часов вечера и наступала пора устраиваться на ночлег.
Выйдя к Муякану, который здесь с грохотом и шумом, неистовствующим пенистым потоком круто спускался с гористого плато вниз, стал двигаться уже по течению реки, в поисках удобного для ночлега места.
В этих местах, мох по колено покрывал каменную осыпь, а тонкие лиственничные стволы конечно не могли служить укрытием от ветра и холода.
Пройдя вниз по течению метров пятьсот, пришел к развилке, где сливались два одинаковых по ширине потока и речка, сделавшись вдвое многоводнее, утрачивала стремительность и яростный напор; еще чуть ниже, примерно с километр от развилки, я и решил ночевать.
...Вновь, найдя толстый, пушистый кедр стоящий у реки, сбросил рюкзак и немедля приступил к заготовке дров.
Топора у меня с собой не было, да он и не нужен, - кругом много поваленных толстых и тонких деревьев, над головой сухие кедровые ветки на растопку.
Сбор дров занял минут двадцать и ещё осталось время порыбачить, - простенькие снасти были в рюкзаке, в полиэтиленовом мешочке.
Но надо признаться, что я не рыбак и взялся за это только потому, что это оправдывало мой поход и служило официальной его причиной...
Около часа тщетно пробовал то здесь то там выловить что-либо похожее на рыбу, уж не до хариусов или ленков...
Наверное у меня не было никакого умения, или рыбы здесь не было, но за этот час ни разу не клюнуло и я, смотав снасти пошел к биваку варить ужин......
На ужин сварил рисовую кашу с тушенкой, но то ли сильно устал, то ли пересилил голод в походе, но ел без аппетита: кое-как, покопался ложкой в котелке и больше половины каши отдал Пестре, который был этому рад и наевшись, завалился под куст в нескольких метрах от костра, спрятал нос в пушистый хвост, а точнее прикрыл его хвостом и крепко уснул - набегался за день.
Я же, помыв в речке котелок вскипятил чай и долго, неторопливо пил вспоминая сегодняшний путь и размышляя, что делать завтра; в это время, медленные сумерки уступали место темноте ночи. Рядом, заглушая все звуки шумела река.
В небе, в разрывах туч проглянули тусклые звезды. На противоположный склон, почти сплошь покрытый снегом, откуда - то сверху спустился туман; ветерок крутил дым костра, предвещая неустойчивую погоду назавтра...
Весной ночи короткие, каких-то шесть часов, но в лесу, далеко от жилья в глухой тайге, зная что вокруг ходят голодные медведи, не сильно разоспишься, - беспокойство и осторожность - дело обычное в одиночных походах, даже если у тебя под рукой ружье, пуля, выпущенная из которого, кажется может повалить слона. Тем более, необузданная фантазия всегда к услугам, если надобно изукрасить подробностями воображаемые опасности.
Нельзя сказать, что я боялся медведей и вздрагивал от любого шороха, но чувство осторожности заставляет меня перед каждым ночлегом в лесу, заряжать ружье картечью и пулей, а костер у меня горит всю ночь, хоть не жарко, но давая ровное пламя. Так и теплее и безопаснее. Для того, чтобы он горел постоянно, надо его поправлять через 20-30 минут, подбрасывать дровишек. Вот и посчитайте, сколько из этих шести ночных часов я бодрствовал, а сколько дремал...
Ближе к утру, уснуть надолго и крепко хотелось все сильнее, но на востоке уже начало отбеливать.
Время подошло к трём часам утра и посомневавшись что лучше - сон или утренний темноватый лес полный живности которая на рассвете идет кормиться - я выбрал последнее. Спустился к речке, зачерпнул воды в котелок, пошевелив костер, поставил чай, а сам, снова спустившись к реке, умылся и холодная, горная вода прогнала остатки сна - я почувствовал себя бодрым и спокойным.
Не торопясь пил чай и наблюдал, как нехотя уходила из леса темнота, растворяясь в белесом тумане наступающего утра.
Светало...
Небо было, как и вчера обложено тучами, но дождя не было и лишь капельки оседающего на землю тумана падали на лицо.
Допил чай, собрал все мешки и мешочки, сложил их в рюкзак, туда же спрятал ненужную на ходу фуфайку. Тщательно проверяя, нет ли тлеющих головешек, залил и затоптал костер и отправился назад, к дому.
Было четыре часа утра. Кругом хмуро и мрачно, видимость плохая, сырость оседая с неба приглушала звуки. В такую погоду говорят охотники, зверь наиболее деятелен, менее осторожен и пуглив и кормится до семи-восьми часов утра.
Пестря, проспавший всю ночь, хорошо отдохнул и привлекаемый множеством запахов на рысях убегал вперед и в стороны, исчезая иногда надолго - распутывал звериные следы.
Тропинка шла все вдоль речки, пересекая небольшие наледи и множество ручьев талого снега, от которых летом не остается и напоминания.
...Пересекая в который раз такой ручей, я чуть сбился с тропы и ушел влево на склон, заросший кедровым стлаником, покрытый толстым слоем светло-зеленого мха.
Пестря отстал где-то, шел я не торопясь и осматриваясь и вдруг, заметил под ногами клочки шерсти светло-серого цвета!
Совсем было прошел это место, но подумал, что водичка от талого снега принесла эту шерсть по весне из недалека и потому, остановившись, стал осматриваться.
Только я поднял глаза, как заметил большой кусок шкуры, лежащий на виду, метрах в двадцати выше по склону. Подойдя, подхватив её за край, приподнял, надеясь увидеть под ней мясо, но оказалось, что шкура была кем-то свернута, скатана в кучу и я увидел только остатки розовеющего черепа и рога - похоже, это был теленок северного оленя.
Рядом лежал обглоданный остов позвоночника и задняя нога. Вокруг в радиусе трёх метров мох был содран до земли, и кустики были поломаны...
Я мысленно задал себе вопрос: кто это мог сделать - волки или медведь и не успевая на него ответить, оглядываясь вокруг, поднял голову повыше и увидел в кустах пушистого стланника какое-то шевеление.
Сосредоточившись, сфокусировав взгляд, я отчетливо разглядел медведя, который был не далее двадцати-двадцати пяти шагов от меня!
Не осознавая ещё до конца происшедшего, я подумал - какой он круглый и мягкий и ходит, ступая твердо и неслышно...
А мишка так и маячил в кустах: то туда повернет, пройдет шага три, потом назад воротится и впечатление такое, будто он что-то потерял в этих кустах.
Медведь двигался не останавливаясь и хотя, наверное заметил меня раньше чем я его, но почему-то упорно делал вид, что меня не видит и в мою сторону не смотрел, - это нервное движение подсказало мне, что медведь сердится: я перебил его трапезу, или может быть он тоже вот-вот подошел.
Только тут я отреагировал на опасность, вскинул ружье, автоматически на ходу взвел курки и прицелился, намереваясь прострелить его туловище по диагонали...
Медведь на мгновение и на свою или на мою удачу скрылся в густых зарослях зеленого стланника, а я в это время, тремя прыжками выскочил на прогалину и тут снова увидел, как медведь шевелится в стланике и идет на меня, точнее в мою сторону...
Потом мягко и плавно всплывает на дыбы, удерживая равновесие, загребая передними лапами воздух, цепляя ими вершинки стланника, медленно и молча двигается на меня, поворачивая туда -сюда голову с аккуратными полукружьями небольших ушей, как бы стесняясь прячет, отводит глаза и старается не смотреть прямо на меня.
Казалось, зверь даже чувствовал себя немножко виноватым от того, что все так неловко получается: "Вроде бы вот я шел, шел и наконец, пришел, а тут вдруг ты, и ведь нам вдвоем тут никак нельзя, пойми"!
В голове у меня мелькнуло - такой смирный и симпатичный медведь, а ведь запросто может съесть меня!
И я, вскинув ружье и прицелившись почему-то в голову, хотя проще и надежнее было стрелять в грудь, которая как известно больше головы. Но в тот момент, поток информации об охоте на медведя, выплеснулся вот в таком решении.
До мишки было не больше двадцати шагов. Хорошо видны были его сердитые глаза - может ещё поэтому я и нажал на спусковой крючок.
Развязка длилась всего лишь несколько мгновений, но для меня они растянулись в многозначную, долгую картину...
Мишка, какой-то миг после выстрела еще стоял на задних лапах, потом хотел рявкнуть устрашая меня, подбадривая и разжигая себя, но из его горла вылетел какой-то негромкий хрип, после чего он, разворачиваясь перекинулся через спину и став на четыре лапы, бросился наутек...
Как только он коснулся земли передними лапами, я перестал его видеть - заслонили кусты стланника, и только по треску сучьев я понял, как он торопился убегая.
Надо отметить, что момент выстрела и неудавшийся медвежий рев почти совпали, но для меня, время вдруг замедлилось в своем течении и все происшедшее виделось картинами, отделенными одна от другой значительными временными промежутками...
Тут, из-за моей спины выскочил на рысях Пестря и слыша удаляющийся треск в кустах, бросился вдогонку - секунд через пять раздался его лай, который однако вскоре замолк.
Я, наверное, изменился в лице и задышал часто, но мысли в голове работали четко.
В погоню за медведем я не кинулся, но и убегать не собирался...
Отойдя чуть в сторону, оглядываясь и сжимая в руке ружье снял рюкзак, а в другой - неизвестно когда извлеченные из кармана пиджака еще два патрона с пулями. Быстро достал из кармана рюкзака нож и, затолкав за голенище сапога штанину брюк не стал опускать опускать сверху, надеясь в случае надобности быстро его выхватить.
Вернулся Пестря и, не обращая внимания на мои команды: "Ищи! Ищи!", стал грызть кости - остатки оленя.
Подозреваю, что он так и не разнюхал, что к чему и не разобравшись, решил для себя, что хозяин как обычно, поторопился и стрелял безобидную трусливую животину, для него вовсе не интересную.
Чуть придя в себя, я стал гадать, попал или не попал в нападавшего зверя?!
Но, вспомнив хрип и припомнив вдруг, что в левом стволе у меня, еще с ночлега остался патрон с картечью, подумал, что скорее всего попал и наверное одной картечиной пробил дыхательное горло зверя. Поэтому, медведь оставшись без голоса перепугался этого обстоятельства больше выстрела и может быть больше боли...
Случилось все выше описанное в половине шестого утра.
Небо по-прежнему хмурилось, серый утренний свет подчеркивал темновато-зеленые тона вперемежку с серым цветом окружающей тайги и с трудом верилось в столкновение, произошедшее здесь ещё каких-нибудь пять минут назад.
Действующими лицами на этой затемненной сцене были голодный, недавно вставший из берлоги медведь средних размеров и я, который до этого и медведей-то в лесу ни разу не видел.
Хмыкая и чертыхаясь, гадая попал не попал, я стоял еще некоторое время в нерешительности и наконец тронувшись, пошел в ту сторону, куда убежал медведь, тщательно осматривая подозрительные кусты и выворотни впереди, крепко сжимая ружье заряженное двумя пулями - одной круглой, другой - системы Полева.
Шел я по тропинке и видел, на пятнах нерастаявшего снега под ногами, свежие следы медведя, которые были величиной чуть больше моего сапога и оставил их этот хищник здесь, еще рано утром до встречи со мной.
Река в этом месте заворачивала влево, тропинка тоже и тут я увидел следы убегающего медведя, который прыжками метра по 3-4 скакал напрямик и вылетев на тропинку, грянул по ней, благо и места почище и бурелома меньше...
Пестря, чуть напрягаясь, бежал впереди метрах в пятидесяти и явно не горел, судя по всему, желанием вылавливать раненого медведя; где-то в закоулках его родовой памяти под черепной коробкой, хранилось осознание опасности, связанное с медвежьим запахом, но соображал он туго и труда не взял до конца во всем разобраться.
А я шел и размышлял - или рассказы про свирепых медведей которые после неудачных выстрелов кидались на охотников, убивали и оставляли жертв спрятав в лесу, завалив валежником. Или мне повезло - попался добродушный мишка...
Около часа я осторожничал, старался не упускать из виду Пестри, который показал бы мне, где в засаде залег медведь.
Но страхи мои были напрасны, медведь перепуганный больше меня, долго удирал по тропе, а потом резко свернул влево и в гору...
Я понял, что всё обошлось, а тут и небо стало разъяснивать, показался серебряный диск солнца...
Все произошедшее отодвинулось в ирреальность рассветных сумерек, порождающих причудливые и жутковатые видения...
...Начало лета. Лиственницы распустили почки, и лес стал чисто-нежно-зеленым, необычно сочный цвет у хвои лиственницы; склоны сопок сиреневые, сквозь темный фон зимнего дерна. День длится со светом до одиннадцати часов вечера, а в два часа утра, небо вновь светлеет. На перевале же, по-прежнему снег и холодно, но лето есть лето и снег тает все быстрее.
Речки вышли из берегов, и мутная, пенная вода залила берега на полметра...
Сегодня была первая летняя гроза и первый гром гремел над домиком сейсмостанции.
Пестря обжился, раздобрел, стал спокойнее и задиристей, по ночам будит меня, лает на кого-то, а сегодня под утро вдруг принялся выть: наверное ему одному скучно и хочется в общество миролюбивых добродушных собак...
Ходит за мной, как тень. Я иду купаться на горячий источник, он непременно меня сопровождает.
Вода с верхом заливает мостки, по которым надо переходить речку, но Пестрю это нимало не беспокоит. Деловито, не спеша, прощупывая взглядом и лапами мостик; он без труда перебирается и туда, и обратно.
Пока я отогреваю свой радикулит в горячей воде, Пестря ждет меня сидя на крупных камнях крутого склона.
Заметив, что я закончил купаеье и начинаю одеваться, он солидно, не торопясь следует ко мне, а перед мостиком еще вежливо уступит право первому перейти речку.
По пути на источник обязательно свернет с дороги и проверит, как поживает знакомый местный бурундучок. Убедившись, что все хорошо, жизнь течет, Пестря следует за мной...
У каждого из нас свои заботы!
Сегодня, наконец, собрался в лес: выйдя в восемь утра, поднялся по ключу вверх. Дошел до границы леса и испытал необычайный подъем и прилив жизненных сил, вдыхая хрустально чистый воздух высокогорья, оглядывая открывающиеся взгляду просторы.
Перекусил у ключа на солнцепечной горушке, сидя под деревом на мягкой подстилке из опавшей хвои, слушая лепет прозрачно-ледяного ключа, стремящего воду с камня на камень, с уступа на уступ вниз, в долину поросшую темным лесом.
Зачерпывая ладошками ключевую воду, думал, что этот бодрящий напиток теряет свою целебную силу в долине и возбуждающе действует только здесь, на высоте две тысячи метров.
Пестря радовался и веселился вместе со мной и самозабвенно преследовал тревожно свистящих бурундуков. Два бурундука, спасаясь от Пестри, пробежали буквально в полуметре от моих ног, а я, затаив дыхание дивился легкости и грации, с которой они неслись по земле. Возвращаясь, неподалеку от станции, нашел рог сохатого, сброшенный этой весной и не потерявший ни жесткости, ни плотности живых рогов.
Весит он, примерно пять килограммов и длиной сантиметров шестьдесят, с шестью отростками. Принадлежал он, как мне кажется, бычку, годов четырёх отроду. Медвежьих следов не встречал, хотя очень бы хотел верить, что недалеко от станции живут медведи - прилив сил возбуждает жажду опасности!
Я привез на нашей машине еще одну собаку, ласково-равнодушную, непосредственную шестимесячную лаечку Рику, которой, судя по всему здесь нравится жить и даже новый дружок - вечно хромающий Пестря - тоже нравится.
Рика быстро обжилась на сейсмостанции, не стесняется, выпрашивает вкусный кусочек у "артельного стола", во время еды болтается под ногами ожидая подачки, не обращая внимания на строгие окрики хозяина. Вот что значит хорошее, уличное воспитание.
Но Муське, нашей кормящей кошке, собачка не понравилась своим несдержанным поведением и сегодня утром Муся наказала Рику за нахальство, стрелой кинулась на нее и под жалобно-испуганный вопль Рики вцепилась всеми четырьмя когтистыми лапами в собачью морду. Глаза не пострадали и Рика отделалась щепоткой вырванной шерсти и легким испугом, хотя, по правде сказать для этой нахалки, происшедшее не урок.
Стоит кошке очутиться вне дома, Рика вздыбив шерсть на загривке сердито облаивает Муську, норовя схватить зубами, а ее новый друг, Пестря, по слабохарактерности поддерживает молодую собачку в ее злых намерениях.
Чем это кончится, я пока не хочу предсказывать...
Рика масти серой, ростику небольшого, но крепко сбита. Хвостик, тугим бубликом плотно лежит на спине, ушки настороженно торчат, а глазенки озорно и беззаботно поблескивают из-под бровей.
Бедный Пестель (так зовет пестрю Толя Полушкин - мой напарник по сейсмостанции) опять порезал лапу и вновь на полмесяца охромел, хотя и бодрится, не отставая от Рики ни на шаг.
Вожу этих "четвероногих друзей" на прогулку и честно признаюсь, с удовольствием смотрю как шустро - "топ-топ-топ" - скачет по лужам разбрызгивая воду, проказница Рика.
По пути, она суёт свою острую мордочку во все щели, вынюхивая озорников-бурундуков.
Кошка Муся - детная мать, сознавая ответственность, вчера вечером обучала детишек своих первым охотничьим навыкам: поймала мышку где-то за столом в углу, принесла ее к ящику с котятами и отпустила, зорко следя за тем, чтобы мышка не убежала в норку, а котята неловко переваливаясь, то и дело теряя равновесие играли в хищников.
Рика в два раза меньше Пестри, но это не мешает ей в играх изображать сторону нападающую. Пестря, "схваченный" Рикой за горло, неловко валится на землю изображая жертву и с земли, имитирует сопротивление, показывая крупные белые клыки, а лапами вяло отталкивая нападающего "зверя" - роль эту талантливо исполняет малышка Рика.
На станции сейчас полно живности: у меня сейчас три собаки - Пестря, Уголек и Рика. К тому же, в доме живет кошка-мама Муся и её котенок-сынок Тимошка.
...Муся, в июне, родила четырёх котят и с месяц тихо жила с "детками" за печкой в ящике, приспособленном под гнездо. Но котята подросли и встал вопрос о их устройстве в "хорошие" семьи. Трёх я уже отдал благодарным знакомым, оставив себе кота Тимофея.
Любовь Муси к котенку безгранична и великодушна. Заботливая мамаша не только кормит и ухаживает за котенком, но и воспитывает его в лучших хищных традициях кошачьих. Например, Муся учит Тимошку драться: она притворно горбит спину, делает угрожающие телодвижения и всем видом показывает, что будет Тимку бить. Но тот тоже не промах, дает мамаше сдачи, защищаясь умело и изобретательно.
Однако, часто Муся не выдерживает до конца роли врага и в самый отчаянный момент драки непроизвольно переходит от "кусания" к вылизыванию своего питомца - шершавым языком тщательно прочищает пышную Тимошкину шубу, мякиши лап и хвостик...
Днем обычная картина: Муся с Тимошкой дрыхнут на моем спальнике, свернувшись клубочками и нередко "сынок" почивает, развалившись на теплом боку мамаши.
Просыпаясь, Тимофей "нападает" на маман, отчаянно кусает и рвет ее когтями, а Муся совершенно неподвижна при этом и лежит в расслабленной позе отдыхающего кота: покой и идиллическая нежность.
Только иногда, подзадоривая Тимку, она двинет кончиком хвоста (все это не открывая глаз) и котенок, с удвоенной энергией ловит мамин хвост, который для него в этот момент не хвост, а живая мышь.
По ночам, под утро, еще в рассветных сумерках, Муся с сынком, поднимая большой шум, устраивая беготню - игру в догонялки. Мне это мешает спать, но я на них не в обиде: детям надо резвиться. Муся по ночам же, часто просится на улицу и я, шатаясь со сна, кое-как попадая ногами в шлепанцы, вынужден выпускать, а потом впускать в дом путешественницу.
Иногда заботливая кошка-мать приносит в зубах мышь и принимается обучать несмышлёныша ловить извечную кошкину добычу...
К собакам кошки и мои в том числе, относятся резко враждебно, чем собаки и платят ей, в свою очередь.
...Уголек - это собака, которая жила на станции до моего появления здесь, с полгода назад. Он появился неожиданно и, как выяснилось, пройдя перед этим двести километров по таёжной глухомани, умудрившись найти свой дом,
Вид у него потешный: морда бородатая и из-под косматых надбровий смотрят коричневые маленькие глазки, но нрав общительный и вообще, он хороший охотничий пес: загонит бурундука на лиственницу и полдня караулит его под деревом, изредка взлаивая.
Истинными друзьями стали Рика и Пестря: они редко расстаются и даже едят вместе из одной чашки и вместе же спят под крыльцом, скрываясь там от назойливой мошкары.
Пестря, обретя подружку заметно повеселел, его глаза уже не смотрят с немой тоской на белый свет. Под вечер, когда с гор, по распадку к нам в лагерь спускается прохлада, собаки устраивают тренировочный бой - охоту.
Рика нападает, донимает Пестрю хватая его за лапы, старается этого здоровенного кобеля, сбить на землю ударом грудью. Но коронный номер - в прыжке вцепиться в Пестрин загривок. Когда собаки разойдутся - "пыль клубится". Пестря, то защищаясь то нападая, топает на бегу по земле тяжелыми лапами, как иноходец. Рика мелкой частой дробью рассыпается вслед. Уморившись, они падают на землю рядышком, тяжело дыша и высунув языки...
...На днях с Женей Русановым, студентом - гидрографом, ходили на Муякан.
Вышли в четвёртом часу утра, в дороге встретили восход солнца и невольно, я начал сожалеть о невозможности сейчас ходить в тайгу, потому что в тайге - золотое время.
Но я живу и работаю один и поэтому, отлучиться могу только меньше, чем на шесть часов.
В пути, на пешеходной тропе, встретили дерево, крупную сосну, у которой кора была потерта на высоте полутора метров и на ней же, заметны следы нападения на нее осенью, во время тренировки оленя или сохатого, потому что на высоте 180 - 190 см отщеплена часть ствола.
Пристальнее вглядевшись, мы увидели волоски из шкуры изюбря, застрявшие в щелях коры: видимо зверь, спасаясь от зуда, чесал бока об это дерево.
Пройдя чуть подальше, увидели сосну с такими же залысинами, только расположенными значительно ниже, а присмотревшись, разглядели следы медвежьих когтей, которые ровной цепочкой вели вверх, в крону дерева.
И что интересно: у первой сосны останавливаются почесать бока и медведь и изюбрь, нисколько не стесняясь от такого соседства, ну а на второе дерево мишка полез, может быть, пытаясь скрыться от мошки, которой на дереве, где повыше, заметно меньше чем у земли, да и ветерок там обдувает получше.