Аннотация: Люди живущие близко с природой, знают, что медведи это опасные хищники. И мало найдётся людей, которые не только не боятся медведей, но охотятся на них, тем самым внушая страх этого хищника перед человеком!
Медведь. Весна.
... Бурого разбудили лучи солнца, проникшие в берлогу через отверстие выхода. Он долго не решался открыть глаза и прервать эту тягучую дрёму. Медведь ворочался меняя положение и наконец, услышав жужжание отогревшейся под весенним светом и теплом мухи, вылез на поверхность и долго втягивал напоённый непривычными ароматами воздух, лежа перед берлогой и чувствуя зуд, в начинающей линять тёплой шубе...
На ночь он вновь забрался в берлогу, но следующим утром, пораньше выбрался на поверхность и погулял перед берлогой, кое - где проваливаясь по брюхо в хрупкий снежный наст...
Через неделю, он оставил берлогу и голодный но лёгкий, направился на юг, в места летних стоянок...
В одном месте, перейдя реку, ещё с влажными пятнами наледи, в прибрежном ельнике вышел на след лося и в, развалку опустив лобастую голову к земле побежал по следу, с шумом втягивая чёрными влажными ноздрями свежий запах...
Выбираясь из чащи, медведь выпугнул с лёжки голенастого сохатого, с большими рогами - вилами. Заметив в кустах мельканье тёмно-бурого шерстистого пятна, лось с места перешёл вскачь и через несколько минут, опередил преследователя на добрые двести метров...
На всем ходу лось вылетел на берег неширокой, но переполненной талой водой речки и длинным прыжком преодолел её, подняв фонтаны брызг, попав сильными задними ногами в ледяную закраину.
Медведь подбежал к реке, в нерешительности потоптался на берегу, попробовал перебрести, даже зашёл на полметра вглубь, но передумал и побрёл по берегу вверх по течению, недовольно поваркивая и пофыркивая, словно разговаривая сам с собой.
В одном месте, заметив упавшее поперёк реки бревно, он взобрался на него и печатая абрис крупных лап с отчётливо голой подошвой и веером кончиков отросших за зиму когтей, на белом снегу лежащем на поверхности соснового ствола, балансируя, перешёл на противоположный берег направляясь дальше, уже забыв о преследуемом лосе...
Встреча с медведем.
... Снег идет все двадцать дней мая за малым исключением, - или с утра, или вечером, чаще ночью, реже - весь день. Дня два уже шел дождь. Времена года, казалось, меняются за считанные часы. Сегодня с утра на улице лежал пушистый снег слоем в пять сантиметров, а сейчас, глядя в окно, вижу ясный, холодный закат, темная суровая вершина на западе затемняет распадок, а на юго-востоке рдеют под заходящим солнцем снежные вершины хребта, которые я иногда путаю с высокими летними облаками. Летом они, по временам заполняют горизонт, поражая зрение чистотой розового цвета...
Восемнадцатого мая, проснулся в шесть часов утра, полежал в теплом спальнике раздумывая в полудрёме - вставать или не вставать? Хочу привыкнуть к утреннему настрою; вдруг вспомнил о том, что утром собирался уйти на рыбалку. Но наверное все знают, как разительно отличаются вечерние настроения от утреннего. Поэтому мысленно, вяло уговариваю себя не спешить с лесом, - лес не уйдет, а поспать утром так приятно!
И все-таки, ставшее привычным состояние - раз собирался надо делать, не давало покоя. Еще пять минут размышлений, и вот медленно вылезаю из спального мешка, хотя тело противится перемене температурного режима; вдеваю ноги в туфли, зябко поеживаясь выпрямляюсь, гляжу в окошко: что-то серовато.
Неуверенными движениями стягиваю свитер с крючка над изголовьем, надеваю на себя колючий и неуютный, заворачиваю спальный мешок, извлекаю из-под него теплое трико, покачиваясь, то и дело теряя равновесие, чертыхаясь, натягиваю на себя вначале трико, потом штаны жесткие и хрустящие, делаю два шага до вешалки, надеваю фуфайку и выхожу на улицу.
Погода сумрачная, но тепло: самая ходовая погода для меня. Пестря, потягиваясь выходит из-за угла дома, виляет хвостом - для него наверное тоже.
Сделав "дело" вхожу в дом, умываюсь холодной водичкой, смывая остатки сна и нерешительности. Не растапливая печку, наливаю холодного чаю, достаю масло, хлеб, колбасу и ем - аппетита нет, автоматически жую бутерброды и думаю все ли взял?
Моё снаряжение: ружье, бинокль, несколько рыбацких настроев, набор мушек, леску в карман сунул; туда же шесть патронов: четыре пули, одна картечь и дробь No2.
...Кажется все в порядке - глянул на часы - половина седьмого, теперь можно идти. Снимаю фуфайку и заталкиваю ее в тощий рюкзак, а на себя надеваю длинный просторный пиджак - на ходу, да еще в гору после ста метров согреваешься, а в конце первого километра становится жарко...
Тихонько, стараясь не стучать кирзовыми сапогами и не потревожить напарника, прохожу в комнату, беру со столика часы, надеваю на руку, завожу будильник на восемь утра и ставлю напарнику в головах; надеваю на плечи рюкзак, поправляю лямки, окидываю последний раз взглядом комнату и толкаю дверь.
Пестря уже различает походное снаряжение и увидев рюкзак, весело суетится вокруг, забегая вперед, "улыбаясь" глядит в лицо, понимающее и довольно взлаивает, потом, перестраиваясь на походный лад убегает вперед - убедился, что мы и вправду идем в лес.
Взбираюсь на первый подъем, регулирую дыхание, посматриваю вокруг и на небо, начинаю внутренне разговаривать сам с собой, определять погоду на день и в конечном итоге успокаиваю себя тем, что весной если дождь и бывает, то редкий и недолгий; обойдусь как-нибудь без брезентового навеса, который летом я беру с собой обязательно.
Пройдя по дороге около километра, сворачиваю направо и лезу в гору по северному склону. Кое-где еще пластами лежит снег. Сыро. Мох мягко проминается под ногой, кедровый стланик поднялся - зимой, придавленный снегом, он лежит прижавшись к земле и мешает ходьбе. Выхожу на узкую просеку - тропу, которая змеится по верхнему краю гор окружающих долину реки Муякан. По тропе идти легко и приятно, места кругом хоженые, обжитые, но для Пестри лес есть лес, - он то и дело исчезает ненадолго то влево, то вправо.
Появляясь передо мной на меня не смотрит - очень занят - кругом запахи и эти нахальные бурундуки-разбойники свистят и сердятся.
...Проходит час, другой, лес вокруг незаметно меняется, делается суровее. Тропа то теряется, разветвляясь несколькими тропками, то находится снова. Но я не беспокоюсь и спокойно нахожу её продолжение - внутренне я уже перестроился на одиночество и трудности пути меня не пугают.
Мысли в голове разные и больше без системы: воспоминания: прогноз погоды, перемешиваются с выводами о том, куда пошел этот след сохатого, кому он принадлежит: быку или телке, молодому или старому, давно ли прошел, торопился или шел не спеша, возьмет след Пестря если встретит сохатого, или нет?
Много и часто встречаем медвежьи покопки, - когда-то, в эту пору здесь медведей бывало много, а сейчас кругом урчат моторы, грохочет железо, человек разжигает костры оставляя после себя пустые консервные банки, бутылки из-под водки, - это все создает фон, на котором трудно представить жизнь диких животных, тем более медведя. В городах это привычно и закономерно, но немножко необычно воспринимается это здесь, в местах, которые были вековой глушью еще пять лет назад.
Тропинка, петляя то прижимается к берегу речки, то уходит от нее. И горы тоже, то сдвигают склоны, то отступают на километр или два, обещая ключ или приток - ручей. Муякан глухо шумит желтой весенней, наполовину из талого снега водой, взбивая на перекатах белые шапки пены.
Тропинка, вскоре, вышла к зимовейке, стоящей на берегу речки. Здесь особенно бросилась в глаза неряшливость, суетливость человека: на сто метров в радиусе, то тут то там торчали пни, окруженные шлейфом щепок; вокруг зимовья, набросано много бутылок, тряпок, поленьев, консервных банок, пожелтевших бумаг. Тут и там следы кострищ - мусор лежит толстым слоем. На дверях зимовья ещё с зимы приколота записка: "Товарищ, входя в зимовье, оставайся человеком".
Не снимая рюкзака, на минуту вошел в него. Нары по бокам, ржавая печка, стол у окна, обращенного на юг; на столе - банки и котелок, по полкам разложен засохший хлеб, сбоку от стола, на гвозде висит мешок с чесноком.
Подумалось, если бы не беспорядок вокруг зимовья, все это воспринималось бы хорошо и уважительно.
Желания задерживаться здесь не возникало и я пошел дальше, решив про себя, что остановлюсь попить чаю часов около двенадцати...
Чем выше по течению Муякана, тем ближе горы подступают к реке, тем плотнее к воде подходит тропинка, пробираясь через завалы и приречные осыпи и тем труднее идти. К тому же, с пасмурного неба не переставая посыпался мелкий, редкий вначале дождь, который становился все чаще и крупнее.
...Иду час, два, три. Рюкзак за спиной все тяжелее, пиджак на плечах и груди намок, а дождь все прибавляет. Приходится делать остановку и пережидать дождь, благо и место отменное попалось. Кедр, толщиной в обхват, стоит на берегу; под низко растущими ветвями сухо и мягко; прошлогодняя хвоя на ладонь покрывает землю вблизи ствола.
Со вздохом облегчения сбрасываю рюкзак, передергиваю натруженными плечами, быстро развожу костер от которого приятно пахнет кедровой смолой. Зачерпываю котелком воду из Муякана, бегущего буквально в двух шагах, и вешаю на берёзовый таган над костром, а сам удобно устраиваюсь в ямке между корнями дерева. Пиджак висит на ветке тут же под рукой, сохнет, а из рюкзака достал и одел на себя легкую и теплую сухую телогрейку.
Полулежа, опершись на согнутую в локте руку, уткнувшись носом в меховой воротник сосредоточенно смотрю на огонь. Пламя перебегает с хворостинки на хворостинку; причудливо изгибаясь, поднимаются вверх язычки пламени, охватывая закопченные стенки помятого котелка. Задремываю...
Неясные, плавно текущие мысли напоминают состояние человека замерзающего...
Через время, открываю глаза, завариваю чай и разложив перед собой колбасу, свежий белый хлеб, сахар, принимаюсь есть. Хлеб, нарезав ломтями, ставлю поближе к огню; когда он подрумянится и покроется хрустящей корочкой беру его; с аппетитом жую тугую копченую колбасу нарезанную тонкими пластиками, закусываю хлебом и запиваю горячим, ароматным чаем.
Закончив чаепитие, все складываю назад в полиэтиленовые мешки, засовываю их в рюкзак, который удобнее устраиваю под головой и, свернувшись клубочком, засыпаю под тихий шелест дождика по кедровой хвое.
...Летний дождь - с утра - до обеда...
И точно, часам к трём дождик закончился, но по небу по-прежнему бегут облака с размытыми краями, а солнце так и не появилось. Капельки дождя повисли на ветках стланика и от неосторожного движения, порция холодного душа выливалась за шиворот, в карманы и на плечи... Однако идти уже можно.
Чем дальше я шел, тем больше встречал звериных следов.
Дважды встретились вчерашние покопки медведя. На наледи, рядом с медвежьими следами заметил крупные волчьи. То тут, то там попадался зимний помет сохатого и оленя" благородного и северного. Лес становился всё глуше и темнее, да и погода всё пасмурней - свету в лесу немного...
Часов около пяти вечера, хоженая тропа свернула направо, в гору.
Пестря бежал все время впереди, редко показываясь ввиду, имел вид деловой и озабоченный...
Почти поднявшись на перевал, мы вспугнули белку, которая, сердито цокая влезла на тонкую лиственницу и, нервно подрагивая хвостиком, вертела головой - сердилась на собаку, которая по всем правилам охотничьей науки звонка, азартно лаяла на зверька.
Пестря в этот раз вел себя образцово, - он не бросался на дерево, не кусал веток, а сидя метрах в десяти от дерева лаял, не спуская глаз с белки; и ведь его этому никто не учил, да и белку-то наверное видел так отчетливо в первый раз за свою собачью жизнь.
Я обрадовался: определенно хорошие задатки в Пестре есть. Надобно будет их развивать и получится хорошая, промысловая собака.
Стоя под деревом минуту-другую раздумывал: стрелять белку или нет и все-таки решил, что не стоит ее убивать, во-первых, не сезон, во-вторых - дроби всего один патрон, а Пестря мне это небрежение добычей простит.
Пошел дальше, а мой кобель долго не успокаивался, раза четыре возвращался к белке: полает, полает, услышав мой свист, побежит ко мне, но на полдороге остановится, долго смотрит в сторону оставленного зверька и подумав, возвращается. Полает, полает, но видя, что я ухожу снова побежит в мою сторону, потом остановится и опять вернется к дереву, на котором сидела сердитая белка.
...Тропа поднялась к перевалу, где брал начало ключ и зимой стояла большая наледь, которая не растаяла по сию пору. Идти по наледи легко, но опасно - можно провалиться. Здесь снова встретил в странном соседстве следы медведя четырёх-пяти лет, средних размеров, и крупные волчьи следы.
Вспомнилось, что где-то читал о том, как по весне стая волков, пользуясь медвежьей бескормицей, нападала на слабых, некрупных медведей, которые и делались их добычей.
Тропа уходила куда-то вперед и правее, а я хотел идти все время вдоль реки и поэтому, перейдя наледь свернул налево и побрел утопая по колено в жидкую кашицу - смесь снега с водой.
Недалеко от тропы случайно натолкнулся на естественные солонцы: вокруг было много следов сохатых, оленей, косуль, еще по снегу приходивших полизать соленую землю. Внимательно осмотревшись, и с удовлетворением отметил, что скрадка или сидьбы, как ее называют охотники, поблизости не было, да и место было непригодное для устройства засады: летом кругом солонца только камни торчат, да водичка тихонько журчит по осыпи.
Хорошенько запомнив место, я пошел дальше, то и дело останавливаясь передохнуть, вытирая пот со лба и ругая себя за опрометчивость, - можно было не лезть в эти снега, а остановиться на ночлег на южном склоне, рядом с тропой.
Возвращаться к тропе было уже поздно, и я побрел вперед, гадая, что там, под горой, - снег или сухо.
Прошло еще полчаса, склон, разворачиваясь плоскостью на юг, постепенно освобождался от снега, стал круче и открылся красивый вид на противолежащий горный массив, где километрах в трёх-четырёх от меня по прямой, взметнулся ввысь скальный уступ метров на триста-четыреста высотой - зрелище грандиозное.
Однако долго любоваться панорамами не было времени - было уже около семи часов вечера и наступила пора устраиваться на ночлег.
Выйдя к Муякану, который здесь, пенистым, неистовствующим потоком с грохотом и шумом круто спускался с гористого плато вниз, я стал двигаться уже вниз по течению, в поисках удобного для ночлега места. Здесь, мох по колено покрывал каменную осыпь и тонкие лиственничные стволы, конечно не могли служить укрытием от ветра и холода.
Пройдя вниз по течению метров пятьсот, пришел к развилке, где сливались два одинаковых по ширине потока и речка, сделавшись вдвое многоводнее утрачивала стремительность и яростный напор; еще чуть ниже, примерно с километр от развилки, я и решил ночевать.
...Вновь найдя толстый, пушистый кедр стоящий у реки, сбросил рюкзак и немедля приступил к заготовке дров.
Топора у меня с собой не было, да он в такой тайге и не нужен, - кругом много поваленных толстых и тонких деревьев, а прямо над головой, сухие кедровые ветки на растопку.
Сбор дров занял минут двадцать и осталось время порыбачить, - простенькие снасти были в рюкзаке, в полиэтиленовом мешочке.
Надо признаться, что я не рыбак и взялся за это только потому, что это оправдывало мой поход и служило официальной его причиной...
Около часа тщетно пробовал, то здесь, то там выловить что-либо похожее на рыбу - уже не до хариусов или ленков...
Наверное у меня не было никакого умения, или рыбы здесь не было, но за этот час даже ни разу не клюнуло и я, смотав снасти пошел к биваку, варить ужин.
На ужин сварил рисовую кашу с тушенкой, но то ли сильно устал, то ли пересилил голод в походе, но ел без аппетита: кое-как, покопался ложкой в котелке и больше половины каши отдал Пестре, который был этому рад и, наевшись, завалился под куст в нескольких метрах от костра, спрятал нос в пушистый хвост, а точнее прикрыл его хвостом и крепко уснул - набегался за день.
Я же, помыв в речке котелок вскипятил чай и долго неторопливо пил и вспоминая сегодняшний путь, размышлял, что делать завтра; в это время, медленные сумерки уступили место темноте ночи.
Рядом, заглушая все шумела река и в небе, в разрывах туч, проглянули тусклые звезды. На противоположный склон, почти сплошь покрытом снегом, откуда - то сверху спустился туман; ветерок крутил дым костра, предвещая назавтра неустойчивую погоду...
Весной ночи короткие - каких-то шесть часов, но в лесу, далеко от жилья в глухой тайге, зная, что вокруг ходят голодные медведи, не сильно разоспишься, - беспокойство и осторожность - дело обычное в одиночных походах, даже если у тебя под рукой ружье - пуля, выпущенная из него, кажется может повалить слона.
И тем более необузданная фантазия всегда к твоим услугам, если надобно изукрасить подробностями воображаемые опасности.
Нельзя сказать, что я боялся медведей и вздрагивал от любого шороха, но чувство осторожности, заставляет меня перед каждым ночлегом в лесу, заряжать ружье картечью и пулей, а костер у меня всю ночь горит, хоть и не жарко, но давая ровное пламя.
Так и теплее и безопаснее. Для того, чтобы он горел постоянно, надо его поправлять через двадцать-тридцать минут, подбрасывать дровишек. Вот и посчитайте, сколько из этих шести ночных часов я бодрствовал, а сколько дремал...
Ближе к утру, уснуть по-настоящему надолго и крепко, хотелось все сильнее, но на востоке уже начало отбеливать. Время подошло к трём часам утра и посомневавшись - что лучше сон или утренний, темноватый лес, полный живности, которая на рассвете идет кормиться, я выбрал последнее, спустился к речке, зачерпнул воды в котелок, пошевелив костер, поставил воду кипеть, а сам, снова спустившись к реке умылся и холодная, горная вода прогнала остатки сна - я почувствовал себя бодрым и спокойным.
Не торопясь пил чай и наблюдал, как нехотя уходила из леса темнота, растворяясь в белесом тумане наступающего утра. Светало... Небо как и вчера было обложено тучами, но дождя не было и лишь капельки тумана, оседающего на землю, падали на лицо.
Допил чай, собрал все мешки и мешочки, сложил их в рюкзак, туда же спрятал ненужную на ходу фуфайку. Тщательно проверяя нет ли тлеющих головешек, залил и затоптал костер и отправился в путь.
Было четыре часа утра - кругом хмуро и мрачно, видимость плохая и сырость, оседая с неба, приглушала звуки. В такую погоду говорят охотники, зверь наиболее деятелен, менее осторожен и пуглив и кормится до семи-восьми часов утра.
Пестря, проспавший всю ночь хорошо отдохнул и, привлекаемый множеством запахов, на рысях убегал вперед и в стороны, распутывая следы исчезал, иногда надолго.
Тропинка шла вдоль реки, пересекая небольшие наледи и множество ручьев бегущих из под талого снега, от которых летом не остается и напоминания.
...Пересекая в который раз такой ручей, я чуть сбился с тропы и ушел влево на склон заросший кедровым стлаником, покрытый толстым слоем светло-зеленого мха. Пестря где-то отстал, шел я не торопясь и осматриваясь и вдруг, заметил под ногами клочки шерсти светло-серого цвета.
Совсем было прошел это место, но подумал, что водичка от талого снега принесла эту шерсть по весне из ближних месть и потому, остановившись, стал осматриваться.
Только поднял глаза, как заметил большой кусок шкуры, лежащий на виду, метрах в двадцати выше по склону. Подойдя, подхватив её за край приподнял, надеясь увидеть под ней мясо, но оказалось, что шкура была кем-то свернута, сбита в кучу и я увидел только остатки розовеющего черепа и рога - похоже, это был теленок северного оленя. Рядом лежал обглоданный остов позвоночника и задняя нога. Вокруг в радиусе трёх метров мох был содран до земли и кустики были поломаны...
Я мысленно задал себе вопрос: кто это мог сделать - волки или медведь? Оглядываясь вокруг не успел на него ответить, а подняв голову повыше, увидел в кустах пушистого стланника какое-то шевеление.
Сосредоточившись, сфокусировав взгляд, я отчетливо разглядел медведя, который был от меня не далее двадцати-тридцати шагов!
Не осознавая ещё до конца произошедшего я подумал - какой он круглый и мягкий, ходит ступая твердо и неслышно...
А медведь так и маячил в кустах: то туда повернет, пройдет шага три, потом назад воротится и впечатление такое, будто он что-то потерял в этих кустах.
Медведь двигался не останавливаясь и хотя, наверное, заметил меня раньше чем я его, но почему-то упорно делал вид, что меня не видит и в мою сторону не смотрел, - это нервное движение подсказало мне, что медведь сердится - я перебил его трапезу, или может быть он тоже вот только подошел.
Тут, я наконец отреагировал на опасность, вскинул ружье, автоматически взвел курки и прицелился, намереваясь прострелить его туловище по диагонали...
Медведь, на мгновение, на свою беду или на мою удачу скрылся в густых зарослях зеленого стланника а я, в это время тремя прыжками выскочил на прогалину и тут снова увидел, как медведь шевелится в стланнике и идет в мою сторону...
Потом, мягко и плавно всплывая на дыбы, удерживая равновесие загребает передними лапами воздух и цепляя вершинки стланника, медленно и молча двигается на меня, поворачивая голову с аккуратными полукружьями небольших ушей, как бы стесняясь смотреть прямо на меня.
Казалось, зверь даже немножко чувствовал себя виноватым от того, что все так неловко получается. "Вроде бы вот я шел, шел и, наконец, пришел, а тут вдруг ты, и ведь нам вдвоем тут никак нельзя, пойми".
В голове мелькнуло - такой смирный и симпатичный медведь, а ведь съесть меня может запросто!
И я, вскинув ружье и прицелившись почему-то в голову, хотя проще и надежнее было стрелять в грудь, которая, как известно, больше головы. Но в тот момент, поток информации об охоте на медведя, выплеснулся вот в таком решении.
До мишки было не больше двадцати шагов. Хорошо видны были его сердитые глаза, и может поэтому я нажал на спусковой крючок.
Развязка длилась всего лишь несколько мгновений, но для меня растянулась в многозначную, долгую картину...
Медведь, какой-то миг после выстрела, еще стоял на задних лапах, потом хотел рявкнуть устрашая меня, подбадривая и разжигая себя, но из его горла вылетел какой-то негромкий хрип, после чего, разворачиваясь он перекинулся через спину и бросился наутек...
Как только медведь коснулся земли передними лапами, я перестал его видеть - заслонили кусты стланника, и только по треску сучьев понял я, как он торопился, убегая.
Надо заметить, что момент выстрела и неудавшийся рев почти совпали, но для меня, вдруг, время замедлилось в своем течении и я, все происшедшее видел картинами, отделенными одна от другой значительными временными промежутками.
Тут из-за моей спины выскочил на рысях Пестря и слыша удаляющийся треск в кустах, бросился вдогонку. Секунд через пять раздался его лай, который однако вскоре замолк.
Наверное, я изменился в лице и задышал часто, но мысли в голове работали четко.
В погоню за медведем я не кинулся, но и убегать не собирался.
Отойдя чуть в сторону снял рюкзак оглядываясь и сжимая в руке ружье, а в другой - неизвестно когда извлеченные из кармана пиджака еще два патрона с пулями. Внимательно осматривая окрестности, достал из кармана рюкзака нож и, затолкав за голенище сапога, штанину не стал опускать, надеясь, в случае надобности быстро его выхватить.
Вернулся Пестря и не обращая внимания на мои команды: - Ищи! Ищи! - стал грызть кости - остатки оленя.
Подозреваю, что он так и не разнюхал что к чему и не разобравшись, решил для себя, что хозяин, как обычно поторопился и стрелял безобидную, трусливую животину, для него вовсе не интересную.
Чуть придя в себя, я стал гадать, попал или не попал в нападавшего зверя, но вспомнив хрип и припомнив вдруг, что в левом стволе у меня еще с ночлега, остался патрон с картечью, подумал, что скорее всего, попал и, наверное, одной картечиной пробил дыхательное горло. Поэтому медведь, оставшись без голоса, перепугался этого обстоятельства больше выстрела, и может быть больше боли...
Случилось все выше описанное в половине шестого утра.
Небо по-прежнему, хмурилось, серый утренний свет подчеркивал темновато-зеленые тона вперемежку с серым цветом окружающей тайги и с трудом верилось в столкновение зверя и человека, произошедшее здесь ещё каких-нибудь пять минут назад. Действующими лицами на этой затемненной, утренней сцене были голодный, недавно вставший из берлоги медведь средних размеров и я, который до этого и медведей-то в лесу ни разу не видел.
Хмыкая и чертыхаясь, гадая попал - не попал, я стоял еще некоторое время в нерешительности, и наконец тронувшись, пошел в ту сторону, куда убежал медведь, тщательно осматривая подозрительные кусты и выворотни, крепко сжимая ружье, заряженное двумя пулями - одной круглой, а другой - системы Полева.
Я шел по тропинке и видел на пятнах нерастаявшего снега под ногами, свежие следы медведя, величиной чуть больше моего сапога, а оставил их этот хищник, еще рано утром до встречи со мной.
Река тут заворачивала влево, тропинка тоже и здесь, я увидел следы убегающего медведя, который прыжками метра по три -четыре, скакал напрямик и вылетев на тропинку, грянул по ней, благо и места почище, и бурелома меньше...
Пестря, чуть напрягаясь бежал впереди, метрах в пятидесяти и явно не горел, судя по всему, желанием вылавливать раненого медведя; где-то в закоулках его родовой памяти под черепной коробкой, наверное, хранилось осознание опасности, связанное с медвежьим запахом, но соображал он туго и труда не взял, до конца во всем разобраться.
А я шел и размышлял, что - или рассказы про свирепых медведей, которые после неудачных выстрелов кидались на охотников и оставляли их задавив и спрятав, завалив валежником, были неправдой, или мне попался добродушный мишка...
Около часа я осторожничал, старался не упускать из виду Пестри, который показал бы мне, где залег в засаде медведь.
Но страхи мои были напрасны, медведь, перепуганный больше меня, долго удирал по тропе, а потом свернул куда-то налево и в гору...
Я понял, что всё обошлось, а тут и небо стало разъяснивать, сквозь тучи показался золотой диск солнца и все происшедшее отодвигалось в ирреальность рассветных сумерек, порождающих причудливые и жутковатые видения...
Ночёвка в берлоге.
В феврале нагрянули морозы...
Зима вообще странная - снегу не было до января и все радовались этому факту.
Я особенно запомнил охоту на зайцев!
Идёшь по лесу и смотришь по низу, по земле, под ольховыми кустами и его, родного, видно за пятьдесят метров. Сидит белый на сером и ушами шевелит - слышит, как я по промороженному, палому листу шуршу своими резиновыми сапогами...
Мелкой картечью и на пятьдесят метров можно косого достать. Так что получается, как в тире в "Парке Победы" - выцелил металлического зайца и на курок нажал. Вот и все дела...
Зато перед Новым Годом, снег повалил и набросало за месяц сантиметров сорок. А потом, как водится, морозы ударили. Но пока праздники праздновали - время пролетело незаметно и вот уже февраль и дни становятся заметно длиннее. Поэтому и в городе сидеть надоело - так и просит душа выезда на просторы, в тайгу!
Электрички сейчас полупустые ходят и кое-где, даже электропечки в вагонах работают. Поэтому ехать и смотреть в окно - одно удовольствие.
Я сажусь в первый вагон у себя на "Студенческой" и через два часа на восемьдесят третьем километре, схожу в глухой заснеженной тайге. А там, лесовозы понаделали дорог- вывозят лес с отдельных делян - к февралю все болота уже подмёрзли и можно даже на большегрузных грузовиках, без опаски забираться в самые дебри, подальше от асфальтовых дорог, в сторону Иркута.
Вот я и собрался. Ружьё в рамочный рюкзак спрятал и вроде как турист приехал, погулять по свежему воздуху!
Я живу один - жена в очередной раз к родителям уехала в деревню и вот оставила меня домовничать, а я и не в обиде - привык уже к одиночеству. Раз в два дня выйду в соседний магазинчик - "Пятёрочка" называется - прикуплю продуктов и снова в свою берлогу. А там телевизор и спортивные программы с утра до вечера.
У нас с женой, сейчас, отношения странные. Она, не хотела рожать, пока мы молодыми были. Ну вот, один из абортов оказался роковым и детей мы больше иметь не можем. Она так убивалась, что с собой хотела покончить, но потом примирилась. А я, как узнал, что детей у нас не будет - запил, да так, что с работы погнали. Я тогда механиком в автоколонне служил. Работа конечно не пыльная, но уж очень однообразная. А когда запил, то совсем перестал на работу ходить. Жена как узнала, что я работу потерял, хотела уйти к маме. Но потом, я завязал, потому что почувствовал - ещё годик такой жизни и на мне можно крест ставить.
И потом, уже после армии, я хотел куда-нибудь в лес устроиться, да вот приятели уговорили пойти в автоколонну. Но с той поры, я стал всё чаще в тайгу выбегать, то просто так - за ягодами-грибами, а то на охоту, когда ружьё купил. Меня армия тогда так достала, что я хотел стать свободным, хотя бы на время. Но вот не выдержал и устроился на подёнщину, в автоколонну!
А когда с работы попросили, я стал по лесам ходить как леший -привык к одиночеству и так иногда хорошо себя чувствовал: никому ничего не должен, ходи хоть налево, хоть направо - тайга большая, места всем хватит.
Жена тоже привыкла и как то спокойнее стала, только к маме чаще стала отъезжать - ей там не так одиноко. Ну и я привык "соломенным" вдовцом себя считать!
А денежки-то, я в тайге зарабатываю - камедь собираю да сдаю в заготпункте - зарплата получается такая же как на производстве и я половину месяца свободен, когда от лесных походов отдыхаю. Хочешь водку пей, хочешь песни пой.
Только, я последнее время стал выпивать пореже, потому что и здоровье уже не то, да и баба ворчит - того и смотри что бросит. Ну вот я вроде как и завязал - одному пить не хочется, а приятели зимой все по норам попрятались...
И вот, в этот раз с утра пораньше встал, приготовил себе бутербродов с колбасой, побросал в рюкзак спальник, котелок, кружки-ложки, проверил не забыл ли спички и отправился. На ноги тёплые унты одел а сверху суконные штаны, чтобы снег внутрь, на ходьбе по целику, не попадал.
На себя меховой душегрей пододел, а сверху, тоже суконную курточку с подкладом - теперь мне никакой мороз не страшен.
Ещё в темноте сел в электричку и народу в ней было изрядно - мужики на работу в Большой Луг ехали. А после этого в вагоне просторно стало, так что я прилёг не лавку и задремал...
Когда подъезжали к восемьдесят третьему километру, то уже и солнце вылезло над горизонтом, а как вышел из вагона, аж дыхание перехвалило - на солнцевосходе градусов тридцать было - не меньше.
Прошел станцию - там несколько бараков стоят, перешел автотрассу - она там параллельно железке проходит и по правой обочине прошёл километра полтора, до отворота в тайгу. Дело было в понедельник и лесовозы ещё на трассу не выходили. А с утра, знатная пороша выпала - утренник. На рассвете такой мороз бывает, что всю влагу вымораживает из воздуха и инеем укладывает на снег и на дорогу, тоже.
Дорога разъезженная, - идти легко и свободно. Снег под унтами поскрипывает, солнышко - багровое с утра, потом в золото перекрасилось. Иду и дышу полной грудью - красота!
А тайга кругом стоит замерзшая, молчаливая, только где-то в чаще, деревья, лопающейся корой потрескивают...
Прошёл километра три, а тут и аппетит разыгрался. Остановился на обочине, собрал сосновых веток сухих, тоже вымороженных морозами, развёл костёр, сел на чурбачок и смотрю кругом, любуюсь. Потом, снег растопился и вода закипела в котелке - пузырьки со дна струйкой поднимаются.
Чай заварил, достал бутерброды, а хлеб от мороза задубел - не укусишь. Поставил хлеб на ребро, на краю костра заборчиком, а колбасу на прутике принялся жарить.
Когда приятно запахло подгоревшей хлебной корочкой налил в кружку чаю с сахаром и стал закусывать, вздыхая и оглядываясь - красота в это время в тайге необыкновенная.
Солнце поднялось в зенит, снег девственно белый и под солнцем искрами играет, а кругом чёрные деревья стоят нахмурившись - после морозной ночи отходят!
В такой красоте невольно петь хочется. Вот я и замурлыкал свою любимую: "На палубе матросы, курили папиросы, а бедный Чарли Чаплин, окурки собирал!"
...Наелся, чаю вволю напился, костерок к тому времени дымить стал, дровцы прогорели.
Я встал, быстро собрался, осмотрелся и глядя на солнце подумал, что пройду ещё километров пять и назад возвращаться буду...
Сбросал всё в рюкзак, а оттуда достал свою двустволку шестнадцатого, собрал её, зарядил один ствол картечью, а один дробью - на птицу или на белку - и пошёл дальше.
Отошёл с полкилометра, а тут и изюбриные следочки дорогу перешли. Три зверя, ещё на рассвете направились на юга, в густые осинники, на кормёжку. А на дороге, на свежей пороше, даже копыта отпечатались как на рисунке из охотничьей книжки.
Я конечно обрадовался и подумал, что могу попробовать соследить зверей и походить по их следам часа два-три до сумерек. Может повезёт и смогу увидеть их на горушке, на склоне.
А когда пошёл по целику, да залез в сугробы, то метров через сто уже тяжело задышал. Снег глубокий и потому, ноги приходится буквально выдирать из сугроба. Но сила-то, после "зимней спячки" ещё была и я, не торопясь, пошёл вниз по пологому склону, рядом со следочками, стараясь их зигзаги по прямой обходить.
Прошло часа полтора и я в такую чащу залез, что запарился, куртку расстегнул и чаще стал останавливаться чтобы дыхание восстанавливать.
Только собрался уже разворачиваться в сторону дороги, из низинки, по которой летом ручеёк течёт - вдруг вижу, словно какой-то пар поднимается из чащи елочек и ольховника.
Я сразу напрягся, вспомнил, как приятели рассказывали о найденных в тайге берлогах...
Ружьё перезарядил и стал тихонько подходить к маленькой отдушине за снежным бугром, из которой пар тонкой струйкой поднимается и ветки ольшаника над ней заиндевели и куржаком покрылись.
А сердечко вдруг заколотилось - думаю, может не надо одному в это дело ввязываться. Медведей-то я ещё не добывал, хотя видел их в тайге несколько раз.
Остановился, долго стоял и раздумывал, что делать дальше - страшновато да и дело уже к вечеру, время подходит к электричке выходить.
Тишина вокруг такая, что каркающую ворону за километр слышно - а говорят ворона не к добру "поёт".
Потом подумал, - дай обойду берлогу, посмотрю как и откуда, если что, к ней можно будет незаметно подойти, когда вернусь сюда с братцами. У меня три брата и хотя они не охотники, но помочь добыть зверя помогут...
А время летит, и солнышко уже к горизонту клонится...
Стал я обходить кусты и чуть ближе чем нужно подошёл к отдушине. Шёл осторожно, но снег такой глубокий, что я почти по пояс проваливался. Тут низинка, и снегу нанесло за зиму очень прилично...
И вот я не заметил, как подступил к отдушине слишком близко. Остановился, затаил дыхание так что ушные перепонки от напряжения сами собой стали вибрировать. И показалось, что кто-то внизу, под снегом, совсем рядом зашевелился!
И в это момент, сделав очередной шаг я стал проваливаться куда-то вниз и даже ухнул от неожиданности и страха! И тут же ощутил, как в правую ногу, в мой толстый унт, кто-то вцепился когтями и стал мою ногу драть!
Испугался я, и откуда силы и ловкость взялась, - ногу выдрал из провала, переступил и в это образовавшуюся яму выстрелил - вначале из одного, а потом и из второго ствола!
И тут, буквально в трёх шагах от меня, снег взлетел вверх фонтаном, и из берлоги, со страшным рёвом скакнул медведь средних размеров и на прыжках, утопая в снегу стал, убегать вниз по ложбинке.
Он мне показался почти чёрным, потому что солнце уже зашло и по снегу синие тени растеклись.
Пока медведь улепётывал в одну сторону, я тоже прыжками выскочил на другую сторону, - откуда силы взялись.
Перезарядился и ножик на всякий случай засунул за голенище унта, чтобы если что, ближе было доставать! А медведь, скоро завернул за ельник и исчез из виду!
...Через время я отдышался, осмотрелся и стал думать, что делать дальше?!
Сумерки придвинулись уже вплотную и возвращаться к электричке было поздно, но и ночевать на снегу в тридцатиградусный мороз, тоже удовольствие небольшое.
С опаской, я подошёл к челу, все время прислушиваясь и оглядываясь в ту сторону, куда медведь убежал.
Но из книжек и рассказов, я знал что медведи в свою берлогу не возвращаются и потому, решил раскопать и посмотреть, что там внутри?
Рядом с челом я увидел травяную затычку и потом, расширил вход и влез в берлогу, держа ружье наготове.
Я конечно боялся, но делать-то нечего - надо как то довершать случившееся.
Рюкзак я оставил у входа, а сам залез внутрь. Там, внутри было намного теплее чем снаружи и земля ещё чуть парила в том месте где лежал сбежавший медведь. Внутри пахло талой землёй и ещё чем-то страшным! Но я не обращал на это внимания, поворочался там, потом подумал, что надо попробовать переночевать в берлоге.
Вылез наружу, собрал затычку их подсохшей травы, забрал рюкзак, протиснулся с ним внутрь, приспособил его поперёк чела - на всякий случай, а дыру, как мог засыпал снегом и заткнул затычкой.
Перед этим, достал из рюкзака спальник, обернулся в него и стал пробовать заснуть. Скоро согрелся, но заснуть конечно никак не мог - к тому времени уже и ночь началась и я стал придумывать, что мне делать дальше...
Решил, что завтра, только свет появиться, пойду по следу медведя и может быть найду другую берлогу - говорят медведи знают ещё несколько нор в своей округе и потому, после того как их стронут из родной берлоги, убегают туда...
Так в размышлениях я незаметно заснул и проснулся часа через два...
Стало заметно холоднее и снаружи и внутри берлоги. Я раскатал спальник, влез туда вместе с унтами, рюкзак положил сверху - всё теплее будет и после такой возни, в тесной берлоге, немного согрелся и снова заснул...
Проснулся снова через час или два, от страшного сна, в котором меня преследовали бандиты на трёх машинах и я, бесконечно убегал по каким-то закоулкам...
Ещё раз поворочался, как мог помахал руками согреваясь - берлога то маленькая, не спортивный зал, да и тьма кругом первобытная, потом поплотнее сжавшись в комочек лёг на подмерзающую землю и снова задремал.
Заснуть уже не удалось и около пяти утра, замерзнув до зубовного скрежета, я вылез из берлоги и под звёздами, кое-как разгрёб снег и найдя сухие ветки, развёл костёр и стал кипятить чай...
Я так устал бояться, что у костра почувствовал себя в совершенной безопасности и потому, воспринимал холод как меньшее из двух зол...
Попив горячего и крепкого чаю, взбодрился и уже до рассвета развёл большой костёр, у которого, тоже было холодно, но терпимо. Потом снова обмотался спальником, укрыв в основном низ спины и сидел в снегу, глядя на костёр.
Теперь, я уже не боялся медведя, но боялся заснуть и замёрзнуть насмерть и поэтому, временами старался двигаться, - искал и тащил к костру дрова, сухие ветки и остатки смолистых пней, добытых из под снега...
Наконец, в лесу стало заметно светлее и собравшись, я пошёл в сторону медвежьих следов...
Всё это время, у меня в нагрудном кармане под курткой, был мобильный телефон. Как только рассвело, я позвонил в город, своему приятелю и разбудил его. Он поворчал, но когда услышал, что я в берлогу провалился, то стал расспрашивать...
Я хотел, чтобы он приехал сюда и мы бы с ним вдвоём, пошли преследовать медведя. Но выяснилось, что у него машинка в ремонте и он не может ко мне приехать, но сказал, что придумает что-нибудь позже...
А мне, надо было или возвращаться к железке, или идти по следу!
К тому времени, солнышко взошло, стало светло и бело и я, воспрянув духом подумал, что могу пойти по следу, а если найду новую берлогу, то подожду приятеля или братцев.