Вечером мне звонит знакомый художник Юрий Титов и просит зайти к нему как можно скорее. Живём мы надалеко друг от друга (на Чистопрудном бульваре). Поэтому, прихватив бутылку коньяка, тут же отправился в гости. Ему, как входящему в руководство Союзом Художников Москвы (он там был секретарём партийной организации), полагалось иметь свою мастерскую, она же - и его квартира. Это - огромный зал, стены которого увешаны картинами. В одной стороне зала - мольберты, полки с красками и кистями, рулонами бумаги и холста, пустыми рамами и прочими атрибутами профессии. С другой стороны - отделённая двумя ширмами спальня. В центре - огромный таблдот с длинными скамейками с обеих сторон. В торце, в контраст к скамейкам, большое резное красного дерева кресло - место самого хозяина мастерской. По прямому назначению этот таблдот и скамейки использовались редко, только в дни получения художником гонорара за какую-нибудь работу. Тогда набивался полный зал "обмывателей" нового художественного произведения. В остальное время стол и скамейки были завалены эскизами, набросками и прочими подготовительными элементами.
Войдя в зал, я увидел, что часть стола была освобождена от бумаг, и на нём стояла почти пустая бутылка коньяка, два гранёных стакана и пара начатых плиток шоколада. Присутствовали двое: Юрий Титов и человек в генеральской форме. Это был Алексей Леонов. Внешность - небросская, но производит впечатление основательности и несокрушимости даже самыми могущественными силами природы. Глядя на него, я почему-то вспомнил слова Марии Мироновой (Менакер): "В молодости я была убеждена, что, если столкнусь с автомобилем, то пострадает автомобиль, а не я". Теперь известно, что он выходил победителем в самых, казалось бы, стопроцентно смертельных обстоятельствах. При своём первом выходе в открытый космос он был даже не в двух шагах, а в нескольких сантиметрах от гибели. Именно эти сантиметры, на которые увеличился его скафандр после выхода за борт, не позволили ему в штатном режиме войти в корабль. Только удивительное самообладание и великолепное знание материальной части спасли ему жизнь. Были и другие, сегодня детально описанные эпизоды, когда редкая стойкость духа и высокий профессионализм помогали избегать катастрофы.
Титов представил нас друг другу. Перед Алексеем Архиповичем лежал листок бумаги с карандашным наброском лунного пейзажа.
Я тогда не был знаком с творчеством Леонова, поэтому, увидев этот рисунок, решил, что передо мной - пейзажист. Сам Титов был, в основном, портретистом. Его героями были передовики производства, которых он писал во время своих частых командировок в Нерюнгри (южная Якутия). Не знаю, что сблизило этих разных художников и очень разных людей.
Я полагал, что за второй бутылкой коньяка, и в связи с моим приходом, тема разговора изменится: заговорят о космосе, о спутниках, может быть даже о космической медицине, которая играла огромную роль в подготовке космонавтов и создании установок жизнеобеспечения. Я ожидал услышать подробности выхода Леонова в открытый космос, поскольку в печати упоминалось о "некоторых трудностях" при возвращении космонавта в корабль Но - увы! - об этом ни слова сказано не было. Я с трудом поддерживал их профессиональную беседу. Оживлялся и интенсивно вступал в разговор, когда речь шла об известных всем понятиях: перспективе, ракурсах, нюансах, и замирал при звучании таких слов, как карнация, лессировка или валёр.
Сейчас в публикациях, посвящённых выходу Леонова в космос, описываются леденящие душу подробности. Тогда же я об этой встрече никому не хотел рассказывать. Их дискуссии о живописи в моей передаче никого не могли заинтересовать. Но меня непременно засыпали бы вопросами о каких-нибудь подробностях жизни космонавтов, которые я, по мнению обывателей, конечно же, выпытал, беседуя с самим Леоновым; и мне стыдно было бы признаться, что из разговора с всемирно известным человеком, я ничего "этакого" так и не узнал.