Качижев Виктор Иванович : другие произведения.

Зачем ты русский?

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  

Контрольный (секундный) экземпляр

  
   КУЗЪЁЛЬ
  
  

ЗАЧЕМ ТЫ РУССКИЙ?

повести временных лет

  
   Ещё в 1982 году от разоблачительных публикаций в средствах массовой информации повеяло свежим ветром перемен...
   Перестройка началась уже тогда, долгий путь дорогой в никуда.
  
  
   ПРОИСК ИМПЕРИАЛИЗМА
  
   В тот яркий и солнечный майский день на запруженной автобусами площади австрийской столицы перед парком-мемориалом павших советских воинов гремела русская музыка.
   - День Победы порохом пропах... День Победы со слезами на глазах... День Победы, День Победы...
   Но не все, выходившие из парка, русские ветераны выглядели победителями, уж очень снисходительно посматривали на них австрийцы. И большинство советских ветеранов, таких похожих в своих одинаковых костюмах, угрюмо озирались, чертыхаясь, но не от зависти, а злости. Хмурился и довольно рослый, прямо, золотоволосый русский лейтенант, шедший об руку с высокой костистой старухой в чёрном платье и вдовьем платке.
   - Внучек, - чуть заметно пришепётывала она. - Собираешься на войну, обзаведись потомством. Ты последний Стриженов. Вот уже несколько поколений фамилия ваша на грани исчезновения. А мужчины и вовсе, едва доживают до тридцати лет.
   Внук не отвечал, и после короткой паузы она продолжила мягко пилить его. - Зачем тебе Афганистан? Не наша это война. Да и не война это, а карательная экспедиция.
   - Бабатя! Если армия воюет, где должен находиться её офицер? А я, тем более, только что окончил курсы армейской разведки, мне нужна практика, не игровая, а боевая. Что это за офицер-разведчик не нюхавший пороху?
   Они уже выходили из ворот, когда их окликнул одышливый старческий голос. - Дарья, Андрей, погодьте! Степановна, стой, чо скажу.
   Можно было не торопиться у автобусов стояло лишь по нескольку человек. Они отошли к ограде и остановились, поджидая спешившего к ним ветерана с несколькими медалями на лацканах черного двубортного пиджака. Остановились рядом и высокий ухоженный австриец с молодой рослой девушкой в коротеньком голубом платьице, вроде туники, на длинных бретельках. Андрей отшагнул от них и встал чуть поодаль. Но девушка подошла к нему, будто специально, выставив сочное тело с открытой едва ли не до сосков грудью. Связь с иностранцами ему была ни к чему, и он отступил еще дальше. Но и фрейлин опять приблизилась, улыбаясь как-то уж через чур благожелательно. Это было совсем уж! Андрей с подчеркнутым вниманием стал слушать разговор пожилых людей.
   Русский дед частил деревенской скороговоркой. - Дарь Степапанн! Наши, оказыватца, немцы эти. Правда, какие это немцы? Ну, на вроде хохлов наших аль белорусов. Ну и вот, батька Питера Петровича из наших пленных. Батрачил у них. И получилась, значится, у него с евоной маткой интернациональна любовь. Ну да. Дело бытовое - не запретишь, особенно когда мужиков нехватка. Вот только, как наши пришли, Петра и забрали. Времечко было, больно т, не цацкались. Ежели в плену был, все! Враг народу! Нах, Воркута! Короче, Архипелаг ГУЛАГ! Поди и сгиб, бедолага, где ни то в лагерях. А Питер все пишет, и хоть не помнит отца своего, найтить хочет яво, аль родственников, но ни кто не откликается. Вот он и просит нас в это дело впрячься. Говорит, народна дипломатия лучше государственной. Хотит, что б мы поискали его родичей. А ты, Степанна, хоть и неграмотна, а бедовая была. Сама беляков с мужем-командиром на коне рубала. И Никифору полная реабилитация. А по тем наградам, герой он Союза и большевик настоящий. И хоть ты по неграмотности своей не партийна, а начальство тебя всё равно побздехиват. Да и ты за народ всегда горой. И говоришь, прям, как писатель какой. Дарьюшка - ты гений! Как правильно сказала! Сталин уничтожил большевиков, оставил одних коммунистов-жополистов для своей армянской жопы.
   - Сталин грузин.
   - Да все они там, на Кавказе - армяне, как и хохлы славянскими евреями стали.
   - Поликарпыч! - одернула старика Дарья Степановна. - Все собрал в кучу, ничего не поймешь. Да и языком не блуди - не дома.
   Она бросила прямо какой-то девочковый взгляд на Андрея, как на старшего, и внук подмигнул незаметно для всех, кинув после этого взгляд на автобус.
   - Мы - советские люди сейчас такие же свободные, как и все. А может и больше. Я даже всю эту...
   Но, встретив строгий взгляд внука, осеклась и вымолвила. - А чего там болтать, не понимая друг друга? Надо переводчика позвать.
   Австриец шагнул к ним ближе и заявил на вполне сносном русском. - Перъевод нье нужна. Разрешайт знакомиться. Я есть - Питер Виллер. Бизнесмен. Это мой дочь Катарина. Завершай учеба гуманитарни университат.
   Девушка перед Андреем сделала книксен и тоже выдала ему по-русски. - Катарина ретро имя. Зовьи менья - Кетрин. Кет.
   Русскому парню ничего не оставалось, как буркнуть свое имя и отвесить легкий поклон.
   Бабушка представилась почти по-грамотному, учёба и инструкции она усвоила по большевистски. И, вроде бы, неплохо.
   - Дарья - жена погибшего при штурме Вены капитана Стриженова. А это Андрей Стриженов, внук наш и тоже офицер советской армии.
   Внук нарочито вылупил глаза на разговорившуюся бабку и та поняла, оборвав свою речь. Видно поминки по-русски с водкой и её хорошо взбодрили...
   Питер Виллер воспользовался паузой и стал обстоятельно объяснять.
   - Ми искайт мой фатер Пьетр Даньилович Власенкоф. Жил близко ваш областны город Энза. Это есть село Алкино. Имел дочь Катарина, рожденья на канун война. Ми много писаль розиск, официальни запрос. Отвечай нам уклончиво. Бюрократ вам многа. Потому, прошу вас, делай свой розиск. Расход я покривай и платить за труд буду. Сразу даю аванс.
   Но Дарья Степановна его перебила. - Нет, нет, Питер. За твои деньги нас могут наказать. Мы и так будем искать твоих родственников, если они живы. Наш край хоть и, как говорится, житница России, но после войны у нас был сильный голод. А родственники пленного? Понимаешь? Им и талонов не давали...
   Питер воскликнул благодарно. - О! Я зналь бескорыстье руссишь народ. Ви узнайт, если это ист плёхой слючай, где могилка мой предка. Заранее благодарью и прошу принимайт приглашенья отобедайт мой дом.
   Стриженова затруднялась с ответом и отвела взгляд. Ответил дед, тоже раскованный наркомовскими ста граммами.
   - На счёт этого - бесполезняк! Наших туристов, говорят, и в Гедээре, как детсадников, строем и чуть ли не за ручку по улицам водют. А вы, тем более, капстрана.
   - Зачьем? - вырвалось у Кетрин Виллер.
   - Происков империализма боятся, - хмыкнул Поликарпыч и показал пальцем на группу ажиотажно переговаривающихся туристов. - А своих происков развитого социализма не замечают. А оне, вон оне!
   До них доносились нервные восклицания. - Колготки! Контрацептивы! И парфюмерию надо! Женское белье! И косметика тоже у нас пойдёт...
   - Вот именно! Что смотреть там, в музеях и галереях этих?
   - Достопримечательности на открытках посмотрим.
   - Едем по магазинам! А мероприятия, какие запланированы, отметим галочкой.
   Дед крякнул, матюгнувшись по-детски. - В рот, малина! Не праху дедов приехали поклониться, а просто нажиться. Накупют разного барахла и продадут у себя втридорога. Спекулянты, едрит иху мать! И ведь сажать их опять стали, почем зря. И на хорошие срока. А все равно нет сладу с имя. Распустил Ленька народ. Ну, ужо погодь! Андропов закрутит гайки. Чека не шутит. Мосторг и Кавказ наконец-то начали шерстить. А то, ишь ты, дожили, как при татарском иге, чурка - хозяин страны. Даже министры спекуляцией занимаются. Сама Галька Брежнева брильянтами из-под полы торгует. Этим-то, чего ещё надо? Зажрались в край! И все мало им. Мало! Всё не нахапаются, падлы ненасытные. Сталина пора поднимать. Не то, точняк, антиреволюция свершится. А у чурок уже и не поймёшь, что творится, как в Прибалтике, советской властью даже не пахнет. Купи-продай только занимаются. Кроме русских да украинцев с белорусами в этой блядской семье народов никто не работает.
   - Иван! - вскрикнула Дарья Степановна. - Не у себя дома.
   - А чо? Аль неправду говорю? Пусть и они знают нашу дружбу народов. А то у них все кто в Союзе - русские. Не поймут, что за бугор умеют выехать только прохиндеи нерусские.
   - Да замолчишь ты?
   Виллеры переглядывались. Улыбка Кет становилась издевательской. Питер чувствовал неловкость. Дарья Степановна направилась к группе туристов, бросив на ходу:
   - Поговорю с переводчиком.
   Подошла к аккуратненькому уже немолодому мужчине и заявила без обиняков. - Вениамин Григорич! Австрийцы приглашают нас в гости.
   Тот сделал страшные глаза. - Стриженова! Вы в своем уме?
   Катарина возмущенно спросила. - Общенья с австрийска граждан есть вам амморальни поступка?
   Андрей не нашелся что ответить, отозвался на реплику дед. - На самом деле, хрен-те чо и сбоку бантик! Будто зеков вывели на экскурсию. Хорошо ещё без овчарок.
   Кетрин ехидно фыркнула, перехватив взгляд Андрея. - Боисся, примерни комсомоль!
   Тот буркнул ей в пику. - Я даже коммунист, смелая фрейлин.
   Девушка на мгновенье замерла от удивления. Но снова ехидно вымолвила:
   - С вам всё ясна! Шаг леви, шаг прави - низзя! Вперъёд победа коммунисмус.
   - Сейчас уже не те времена, фрейлин Виллер. И свободы теперь у нас даже побольше, чем у вас. Я то могу шагать в любую сторону, а вот вы без денег - никуда!
   - Свободни коммунист за демагогий прятайт свой боисся без конвой по Виен гуляйт?
   И ему до того стало за Державу обидно! Андрей пошёл с Кет Виллер "без конвой по Виен гуляйт"
   * * *
   Но скоро же политиканствующая Андромеда надоела ему до чертиков. Как у них хорошо, а у нас плохо Андрею и дома надоело обсуждать. А тут он воочию видел, постоянно натыкался взглядом на несоизмеримо высокий уровень жизни австрийцев по сравнению с нами. И атмосфера благожелательности, царившая вокруг, отнюдь не умиляла, а скорее раздражала, вызывая мелкотравчатую зависть. Тут пили и любили на каждом шагу. Жить для себя здесь не считалось зазорным. А главное, ни одной хамской морды. У него вырвалось невольно:
   - Вы изжили в себе мужика. Не крестьянина-бауэра, а этот, субстрат стадной, покорной брыкливости. Аморфную амебность. Жрало и испражняло - простейшее.
   Кетрин и вовсе восторжествовала. - Ми не делям светли будущее для внук. Это он деляй сам по свой вкус и возможность.
   Общаться совсем расхотелось. Несмотря на ужасное произношение, у этой красивой язвочки империализма был богатый русский лексикон и хорошее знание изнанки жизни страны Советов. К тому же, сочная девичья плоть, едва прикрытая полупрозрачным платьицем, вызывали совсем другие мысли и чувства. Тряхнув головой, будто отгоняя досужие мысли, Андрей вымолвил с угрюминкой, не воспринимая болтовни Кет.
   - Пожалуй, хватит с меня этой без конвойной прогулки. Скажите, как мне добраться до гостиницы?
   Кет порывисто схватила его за руки, остановившись. - Но у нас только начинай взаимо понимай.
   Андрей слегка поморщился. - Никогда вы нас, русских, не поймете.
   - Зачьем? - воскликнула Кет в своей манере.
   - Не было у вас жен декабристов. И королевичи ваши не женились на лягушках.
   - А королевич-пастух? Золушка.
   - Пастухом королевич только притворялся, роль играл. Да и Золушку встретил в образе прекрасной принцессы. Жены рыцарей ваших не шли добровольно за мужьями в рабство.
   Кетрин застыла перед ним с широко раскрытыми глазами. Тут только до нее стал доходить истинный смысл русских сказок. Она пролепетала в крайней растерянности:
   - Но это есть невозможен подвиг идти в жизненни рабство или жить с мерзка тварь.
   Теперь уже Андрей торжествовал. - И под танки за родину вы не бросались. Не закрывали доты своими телами. Боеприпасы кончались, и немцы в плен сдавались. А русские шли в штыки!
   Кетрин молчала, склонив пышноволосую, какого-то неопределенного цвета с белесыми прядками, голову. Но медленно шла, упрямо увлекая его к скверу. Там было летнее кафе со столиками под зонтами и эстрадкой. Несколько молодых женщин стояли в очереди перед помостом, на котором раздевалась до Евинова вида еще не тридцатилетняя блондинка, пританцовывала, изящно разбрасывая нижнюю одежду по сторонам.
   Андрей выдернул руку из ладошки Кет. - Я же сказал, хватит с меня впечатлений.
   - Ещьё не вечер. Кюшат будем?
   - В смокинге в бардак не ходят.
   Кет вытаращила на него глаза. - Но это не есть бордель. У нас можно такой мест показывай эротик. Можно вибирайт девюшка на лубов айн момент.
   Тут уж Андрей стал понемногу шалеть. Он думал, что в России преувеличивают свободу нравов на Западе, а уж то, что, будто, мужья хвастают, если их жён за сто марок - просто анекдот. Но тут всё подтверждалось. К, еще не одевшейся, сошедшей с помоста под громкие восторженные крики зрителей, женщине подступил пожилой мужчина и стал отсчитывать ей купюры. Медленно, явно торгуясь. А уже другая раздевалась. Покрутила мощным задом с клоком волос в паху, и стала делать мостик. Тяжело и коряво. Но довольно соблазнительно. Некоторые смеялись. Поклонников пышных форм было больше, и аплодисменты заглушили издевательские смешки. А торгующаяся парочка скоро договорилась. Девушка выхватила у мужчины купюры и, помахав ими, показывая всем, с задорным криком скрылась за занавеской сбоку эстрады. Нырнул за нею и покупатель любви на один момент.
   Андрей издевательски хмыкнул. - Так же у вас и с религией. Не верите, а удовольствие получаете. Ходите в костел или кирху, как в театр на представление, заказывая кресла по средствам.
   Теперь уже Кет затруднялась с ответом. - Найн, не все так деляй. Так поступай супер современни человек.
   - Скорее, супер дикий...
   Катарина легонько тронула его за плечо и предложила. - Идьем солидни ресторант.
   - На это у меня нет денег.
   - Ду майн гаст. Э-э-э... Гость. Я угощай.
   Он грубо спросил. - Фрейлейн, что вы от меня хотите?
   Кетрин кокетливо засмеялась. - Хотел делять тебье происк империалисмус с ай-ловью.
   - А любовь здесь при чем? - не принимал ее тона Андрей, сохраняя серьёзный вид.
   - Я есть, как ваш пионер. Хочью все знайт! Каким ти парень есть.
   - Мне пора в гостиницу.
   - Я вам не интерэзант? - обиделась Кет.
   - Спасибо за экскурсию. Я много познал за эти неполные два часа.
   - Вам не энтерезант, как есть интим общенья разни по образ жизнь юнген люди?
   И он выдал ей курортный прикол. - Случайные половые связи - это неэтично. Кроме того, они приводят к венерическим заболеваниям, как-то: гонорее, сифилису и так далее.
   Но она перебила его, успокаивая. - Ми делям безопасни секс.
   Андрей попросту опешил. В России всегда было достаточно раскованных женщин. Но что бы так! Даже завзятая русская блудница ждет инициативы от мужчины.
   Кет быстро поняла причину его замешательства и приобняла с виноватым видом. - Прости. Забиль ваш ретро отношений. У тебья есть невест или жена?
   Андрей лишь судорожно сглотнул, ничего не ответив. Кетрин как бы оправдывалась:
   - Западни европейска женщин нет стыд иметь инициатив в секс. Ми есть с мужчин равноправно. Это не есть декларация намерений, как ваш женщин. Натюрлихь. Ми тоже имей удовольства от занятья секс. Все равны. Давай-бери удоволства друг друг.
   Она заглянула близко-близко ему в глаза и предложила. - Я знай, вам есть три ден до отъезд. Идем пустой вилла мой подруг.
   И задорно рассмеялась. - Я слишаль, вам и лубов другой. Хочу знайт, лубов русска.
   Ну, кто устоит против такого пикантного происка империализма? Все инструкции мигом вылетели у Андрея из головы. Разведчиками, видимо, рождаются. Он поехал с Кет Виллер за город на пустующую виллу подруги.
   * * *
   Такие виллы Андрей видел только в кино. Таксист высадил их у массивных, выполненных под старину ворот с каменными столбами и они прошли по плиточной дорожке к двухэтажному дому с крытой галереей. В условленном месте Кет ключа не нашла. Пуча нарочито глаза и нервно посмеиваясь, стала возиться с окном от самого пола до потолка и открыла, было, его, но внезапно, оконная створка хрустнула и осыпалось стеклом... Фыркнув смешливо, Кет схватила растерянного парня за руку и затащила в большой холл с диваном, креслами и баром и сразу сбросила туфли, встала перед ним вплотную, грудь в грудь. И Андрей, волнуясь, положил ей руки на талию. Кет не хихикнула, а фыркнула с показным испугом, и дернулась от него. Он сжал её сильнее, злясь. Понял, что от русского ждут азиатского. Смеясь, она стала вырываться. Бретельки на платье лопнули и оно соскользнуло с её плеч. Запутавшись в нём ногами, девушка упала на пол, охнув от боли. Андрея буквально затрясло от вида сочного женского тела с рубенсовскими формами, но он осадил себя и откинулся на спину, прекращая игру. И Кет сама кинулась на него, игриво смеясь.
   - Я голь и ти будь, как соколь.
   Она сама его раздевала. Мало того, осердилась.
   - Ти, как ретро принцесс. Дева хотель при секс бить.
   Потом и вовсе заговорила по-русски ещё непонятнее. Злясь больше от досады, что и тут была обыкновенная похоть, чем от желания, он грубо подмял её под себя, не пытаясь казаться вежливым и нежным, и буквально насадил её на чресла. Кет закричала! Громко и пронзительно. Он испугался и замер, думая, что причинил ей боль. Но она сама стала тыкаться в него, воя что-то на своём языке. И тогда Андрей дал волю чувствам, поняв, что от него требуют именно звериной первобытной любви. Стал бить бёдрами со всей силой, наращивая темп. И она вскоре обмякла в его руках. Но он продолжал соитие, не сдерживая чувств, только немного сбавил темп...
   И вскоре она снова стала оживать, отзываясь на ритмичные проникающие удары, словно в бреду, перевернулась на спину и, затащив его на себя, прильнула губами к нему, забесилась буйно помешанной. Потом опять обмякла и успокоилась, оплетая его руками и ногами, вжалась всем телом и старательно подмахивала и ласкала пока он не кончил.
   В расслабляющем полубреду они лежали довольно долго. Кет приподнялась и глянула на него ошалелыми от полученного удовольствия глазами, выдохнула страстно.
   - О! Я поняль лубов русска. Лубов русска, есть рай на земле.
   Самка в Кет прекращалась или в более возвышенное состояние обращалось. Она буквально облизывала его, тормошила, но уже не напористо, а ласково. Становилась русской, не брала, а давала.
   - Хочу деляй тебе, как ду мне. Ошеломляйт остри наслажденья. Чтоб поминаль руссишь лёйтнант, ми есть потомка францойшь королев Антуаннэт.
   Пышное тело, возбуждавшее лишь похоть, преображалось в возвышенную плоть богини.
   Это был красивый и чувственный фильм. Порнофильм! Но ни какой развратности, хотя Кет то бесится азартной самочкой, владея им, то ластиться нежной кошечкой, старательно давая ему наслаждение, вновь и вновь возбуждая изощренными ласками. Его тело полностью принадлежало ей, а её - ему. Она наслаждалась им откровенно без какой-либо толики жеманства или натянутости...
   Выпивая и закусывая, уходя в ванну и принимая душ, они продолжали любовную игру. Соитие продолжалось во всём. Они были два в одном. И это было особенно приятно. И ещё приятнее было ощущать себя владельцем молодого, сочного тела, готовно отзывающегося на все его желания.
   - Деляй мне так! - кричала Кет в упоении, меняя позы и способы соития. - Так тебе лютше? Так? Гавари, как? Гавари! Хочу деляйт тебе харашё. О! О! О!
   И снова уходит в очередной оргазм...
   Пришел Андрей в себя только, когда Кет совсем обессилила, расплывшись под ним спущенным надувным матрасом. - О! Мили, майн либер фройнд. Майн ласков, нежны зверь. Ти есть Тигер. Рашен тигер. Найн. Голден тигер, - шептала она в любовном бреду.
   И он откликнулся. - Хорошо, теперь я буду Тигром.
   И ему захотелось любить. Да, только сейчас. До этого было только хотение... Он прильнул к её устам, но губки её были вялыми.
   - Мне нет в теля мест для наслаждайсь. Я есть живой труп. Найн! Найн! Ангел в Эдем!
   Она была пьяна. Хотя и не пила. Всё, что она взяла из выпивки и продуктов так и осталось в сумке. Да и он тоже был пьян без вина...
   - Лубов с тебья мне рай на земля.
   Андрей дрогнул, голос Кет уже был трагичен, да и им начали овладевать печальные мысли. Ещё сутки, а там домой... И переписываться с нею нельзя будет.
   Кет обняла его и расслабленно попросила. - Тигер, бери менья свой рука. Обнять. Так сказаль?
   У него окончательно отлегло всё подспудное. Такие уж они, ценят в первую очередь себя и прощают чужие слабости. Но и это не порок, если ты не переступил моральный порог.
   Катарина проснулась раньше и первым делом стала кормить свой нежни и ласкови Тигер, поставив перед ним журнальный столик с закусками. Только сейчас он осмотрелся и глянул на свои командирские часы. Они кувыркались уже более суток прямо на полу, в большом холле с высокими, от пола до потолка, итальянскими окнами. Одно из них, угловое, было разбито. Ощущение было, что это всё продолжение сна. И холл с баром, и английский газон с редкими соснами за окном смотрелись красивым кадром из аммэрикен филмз. Да, это и был аммэрикен филмз. И из него не хотелось уходить. Особенно от этой милой в своей бесстыдной непосредственности юной женщиночки. Андрей чувствовал, что, подобную ей, не найдет в России и мрачнел от предстоящей разлуки. Пора было завершать это ошеломительно яркое и чувственное рандеву. Красивая и любвеобильная Кет, видимо, была и неплохой хозяйкой, что-то заварила, поджарила, и он ел с большим аппетитом. А водку Смирнофф не надо было даже заедать или запивать. Случайно Кет попалась на глаза дамская сумочка, валявшаяся у разбитого окна, она поползла к ней, проговорив растеряно.
   - Ми деляль колоссаль проблем. Зарождаль киндер.
   - Может, обойдется? Подмойся хорошенько. Теперь будем пользоваться презервативами
   Но настроение Кет тут же переменилось, она выхватила из сумочки несколько пакетиков с балдеющими на них женщинами и высоко подкинула вверх к самому потолку, вскрикнув бесшабашно. - Тепьер кондом нье нужна. Дьен Победа нам будет киндер - Победа. Виктор!
   Но любовник восторгов ее не разделял, и она сразу же заметила это. Спросила с испугом:
   - Тебья нет ко мне лубов?
   Он обнял ее, и вздохнул тяжело. Ну что ей было сказать? Как и партийную, так и военную карьеру не сделать в Союзе с женой-иностранкой. А с его знанием двух языков, французского и английского и солидным уже для его лет разносторонним образованием карьера ему светила. Его уже отличили, сразу же с курсантской скамьи направив на курсы армейской разведки. И, видимо, доверяли, разрешив выезд за границу.
   Однако в этом аммэрикен филмз хотелось не только задержаться, но и остаться. Андрей снова тяжело вздохнул и обнял нежное тело еще сильнее.
   - Кет! Мне ни с кем не было так хорошо. И, наверное, никогда больше не будет. Но жениться на тебе я не могу.
   Она подняла на него грустные и ласковые глаза и возразила несмело. - Но вам теперь есть разрешенье иметь брак с иностранни граждан.
   Ему стало совсем нехорошо. В какой-то степени даже стыдно. И он тоже вместе со всеми клеймил карьеризм, но в душе, не признаваясь даже себе, стремился сделать карьеру. И чтобы хоть как-то смягчить свой отказ, он рассказал ей, в какую попал ситуацию накануне отъезда в Австрию.
   * * *
   Классически, как стойкий оловянный солдатик, лейтенант Стриженов влюбился в белокурую бестию-танцовщицу, заканчивающую в этом году хореографическое училище. Однако еще не леди Гамильтон не за генерала замуж выходить не собиралась. Она только что начала играть эту роль, танцуя в ресторане при отеле. Окончательный разрыв, хотя и назревал давно, произошел, как всегда, неожиданно. В тот день белый лебеденок в балетной пачке, шипел на него в волшебных сумерках закулисья рассерженной гусыней, отметая упреки в неблаговидном поведении:
   - Сам лови момент, пока у бабья на тебя еще глаза горят. Золотая Рыбка перед ним икру мечет, а он будто и не замечает. Учти, я буду вершинкой только золотого треугольника. Ищи себе жену по уму.
   - Как это?
   За полгода знакомства с нею, у Андрея сильно изменилось представление, как об артистах, так и об армии. Артисты и офицеры были очень похожи, та же игра, она захватывала и личную жизнь. Но уровень не то что образования, а хотя бы начитанности у большинства артистов и офицеров был весьма скуден, и игра превращалась в глупый фарс, который они сами в первую очередь и чувствовали. Только парад и сцена были красивы и возвышенны. Закулисьем же и служебными буднями управляли блат, взаимное подсиживание и неприкрытое угодничество...
   Алевтина продолжала его поучать, как пацана. - Будь Николаем Ростовым, а не зачуханым поручиком Ромашовым.
   - Уж не роль ли Наташи Ростовой примериваешь?
   Лялька скривилась пренебрежительно. - Я то найду себе добродушного номенклатурного отпрыска. А вот тебя, точно, ждет бессмысленный подвиг Андрея Болконского.
   Но больше говорить им не дали. Раздалось низкое прокуренное сопрано.
   - Антипова! На выход.
   И Лялька метнулась к сцене размашистыми балетными прыжками. Шла генеральная репетиция Первомайского концерта, утверждали номера, вокруг царила нервная суета, и на него ни кто не обращал внимания. Но, оказывается, не все. Тут же, словно из засады, к нему вышла статная и красивая девушка его возраста с сочным темно карим взглядом больших глаз. Та самая Золотая Рыбка, Татьяна Николаевна Яворская, в девичестве Рыбкина, член горкома комсомола курирующая театр, и упорно скрадывающая его терпеливым охотником.
   Таня сообщила ему. - К чёрту карьеру! Я развожусь со своим несостоявшимся писателем и скоро снова стану Рыбкиной. Твоей Золотой Рыбкой. Загадывай желания. Ты рыбак, поймавший меня.
   Но он не ответил ей и даже не согнал хмурости с лица.
   - Суровый с женщинами воин полюбил? - фыркнула она с нарочитой издевкой.
   Лейтенант ощерился в глуповатой улыбке и ответил невпопад с подчёркнутой придурковатостью. - Ага! Погода нынче хорошая.
   Но Таня не смутилась. - Бери свою Бестию, едем на дачу. Лес, речка. Ночь у костра.
   Не дождавшись ответа, спросила. - Или у твоей пассии более высокие желания? Говори, постараюсь исполнить.
   Поняв, что её ни чем не проймешь, он не по-джентльменски, повернулся к ней спиной и зашагал по служебному коридору в фойе. Тут же исподтишка злорадно фыркнули. Таню передернуло от негодования и, схватив со стула кожаный плащ, она стремительно помчала прочь. Но Андрея уже не было в фойе, она вышла на крыльцо. Прямо, золотоволосый лейтенант в плаще стоял, облокотившись на перила, и курил неизменную свою беломорину, фуражку он держал в руке. Таня стала цепенеть. Это было какое-то наваждение, ноги отнимались, лоно наполнялось неимоверным желанием. И не было сил бороться с этим. И всё равно она подошла к нему. Грубость от него воспринималась как от отца. Всё равно она его любила...
   ... Пару месяцев назад, под вечер, муж привёл домой лейтенанта-десантника и выпросил у неё выпивку, дескать, выкачать у него нужно армейские сюжеты. Они крепко выпили, но не офицер говорил, муж, конечно, как всегда упился и рассказывал в про себя и, как всегда, скоро свалился. Тане давно уже стал он противен, этот дорвавшийся до сладкой жизни сутенёр. Она ему уже мстила, ставя рога с его же приятелями и сослуживцами. А тут и вовсе решила переспать с лейтенантом тут же, где отрубился в кресле муж. И тот понял и поддержал её в этом, самому стал противен бездарный хвастун. Они переплелись на диване... Да так! Таня была просто ошеломлена полученным удовольствием. Моментальным, как взрыв. Тут только она хватилась, что не помнит имени лейтенанта, хотя муж их представлял. Но имени своего он не назвал.
   - Это лишь миг. Ослепительный миг! И не надо его ни как называть.
   Таня всё ещё лежала в расслабленном ошеломлении не поправляя задранной комбинации и не убрав закинутой на спинку дивана ноги. Спохватилась, было... Но он удержал и стал целовать и ласкать нежную кожу ног около паха и гладить пальцами истекающую сладостной истомой плоть. И опять она стала наполняться желанием. Но не таким, как прежде. Желание было быть желанной ему. Теперь только она становилась женщиной. Лебединой. Только для него.
   У неё вырвалось. - Ты мой ослепительный миг.
   Она растрогано прильнула к нему и стала сдирать с себя остатки одежды, раздевать и его.
   - Но я хочу тебя навсегда! - вскрикивала она. - Я твоя! Понимаешь? А ты для меня. Лебёдушка я твоя...
   О! Как она его ласкала! Впервые от его удовольствия наслаждение получала...
   Но всё равно он ушёл, дождавшись пробуждения мужа, хотя Таня униженно тащилась за ним почти совсем голая до самого выхода из подъезда.
   Новый год Таня встречала в театре. Там и столкнулась вновь с лейтенантом и имя его узнала. А главное - возлюбленную его. Это был крах! Она понимала, белокурой Бестии невозможно было противостоять...
   Таня вышла из горестных воспоминаний и ближе подступила к Андрею. Только начинало вечереть. Зажигались фонари, но в пол накала. Мокрый после дождя асфальт лоснился отражениями сполохов рекламных огней. Здания окутывались сиреневым флером надвигавшихся сумерек. Наступала та минута, минута очарования зарождающейся светлой соловьиной ночи северных широт. Проняло и Таню.
   - Любить хочется. Преданно и нежно. Одного. И на всю жизнь.
   Стриженов хмыкнул. - Обкурилась?
   - Влюбилась!
   - Ну вот, теперь и у тебя, как у людей - тоже любовь появилась.
   Она прикрыла глаза от нового унижения.
   Но тут громко захлопали двери, на крыльцо высыпала стайка молодых артистов, заскакала вниз по ступенькам, направляясь к автобусной остановке. Вскоре появилась и Бестия в белом плаще, перетянутом в талии.
   - Чао-какао, тененте! - закричала она, помахав им ручкой. - Не буду мешать, такая жена меня устраивает.
   - Антипова! Ты с ума сошла! - ахнула Рыбкина.
   Но девчонка уже скакала вниз по ступенькам. Таня вспыхнула:
   - Что она себе позволяет?
   Андрей скривился. - Все вы берете пример не с матерей, а блядей, - и, махнув через перила, пошёл, не спеша, пересекая площадь, чтобы обойти остановку и не встретиться с Бестией.
   Потом перешёл дорогу и зашагал по другой стороне улицы обратно. Пронёсшееся было мимо такси, неожиданно притормозило и сдало назад. Открылась задняя дверца, Татьяна выглянула из машины и окликнула его угрюмо:
   - Эо! Суровый с женщинами воин, садись. Подвезу куда тебе надо.
   Но лейтенант шел, не сбавляя ходу по тротуару, и даже не посмотрел на нее. Дверца захлопнулась, такси стало набирать ход, но вновь затормозило из-за остановившейся впереди машины. Тут же раздался звонкий крик Бестии.
   - Заслужил эту ночь, мой верный рыцарь!
   Дробный стук каблучков будто подстегнул лейтенанта. Он рванул в след медленно удалявшейся машине тигриными прыжками и, вломившись в заднюю дверь, попал в тесные объятия ошеломленной от радости Татьяны.
   ...В Австрию его провожала Таня, ставшая снова Рыбкиной. Антипова нашла их в митинговой толпе на перроне и, не поздоровавшись, вымолвила угрюмо.
   - Прихватила я...
   Андрей немного растерялся. - Триппер или чего покруче?
   - Дурак! Забеременела я. Но сейчас на корягу мне лезть нельзя. Предложили гастроли.
   - Ну а я здесь при чем?
   Лялька смотрела Тане в глаза. - Помоги.
   Та язвительно вымолвила. - Плод за тебя поносить? Так и я это время, что была с ним, не предохранялась.
   - Вам мой ребенок ни к чему.
   Андрей все еще не приходил в себя, поняв, что попал в двойную ловушку.
   - А тебе, зачем дитя без отца? - спросил он Таню.
   - Самкой стала, только от тебя, самого сильного самца, хочу ребёнка иметь.
   Андрей хмуро молчал. Таня обняла его и униженно попросила. - Андрей, женись на мне. В свободе я тебя не ограничу и поеду с тобой хоть на край света.
   - Мне двадцать два года. Это азиаты и закомплексованные придурки, так рано женятся.
   Антипова поддержала униженную просьбу Татьяны. - Дурак! Женись на ней. Без жены со связями так и останешься сапогом чищеным. Лучше бы ты на прапорщика выучился. У тех хоть навар со службы имеется. А у тебя, что будет без номенклатурной бабы? Бесплатная форма да паёк.
   Андрей с нарочитым удивлением выслушал её тираду и, когда она всё это выпалила, спросил. - А ты то с чего так обо мне печёшься?
   - Нужен ты мне. Не хочу нищету плодить.
   - И мне от прости-господи дети не нужны, - Андрей тронул Таню за предплечье. - Помоги ей освободиться от дитя. Ему такая мама тоже не нужна.
   Алевтина возмутилась. - Я танцовщица, а не проститутка. И кроме тебя никого еще не имела. Это только в кино блондинки блудливы. Мне мужчин и на дух не надо. Никакого удовольствия до сих пор я так и не поимела, кроме как противного чувства бяку твою вымывать и страха, что залетишь на корягу.
   Андрей хмыкнул. - А вообще-то мне нужна жена, холостых офицеров в Афган не направляют.
   Таня растрогано прижалась к нему. - Андрюша! Так я готовлюсь к свадьбе?
   Он врезал солидной партдевочке по заднице. - Ладно, ля-ля! Меня ждет Австрия! Как вернусь, все и обговорим окончательно.
   Они не заметили, что закончился митинг, проводники уже громко призывали завершить посадку, и Андрей направился к своему вагону. И долго махал Тане рукой из-за спины проводницы.
   * * *
   Катарина совсем поникла, когда он закончил рассказ. Прижалась к нему и вымолвила трагично:
   - Зачьем ду руссишь? Зачьем?
   - Чтобы спиваться или в послушное состояние обращаться, - хмыкнул он, чтобы не драматизировать ситуацию.
   И ему тоже становилось нехорошо. Затягивала любовь, красивая, как в кино. Глупое сердце снова хотело любить. Но надо было ломать чувства. Он вымолвил хмуро.
   - Пора собираться.
   Откинулся на спину, устремив невидящий взгляд в потолок. Но Кетрин прильнула к нему и снова стала ласкаться. И снова они слились в упоении. В упоении щемящей до боли в сердце тоски. Андрей дал ей время пережить свои ощущения, и поднял за руку, заставив сесть. Налил водки в бокалы и проговорил в грустной задумчивости.
   - Прощальный бокал поднимаем.
   Кет порывисто вскрикнула. - Андре! Останься Аустрия. Только здесь тебе будет достойни существованье. Я есть один наследник. Мой папи - аппер мидлз класс. Немного мало миллион состоянье имеет.
   Он выпил вкусную водку одним махом и хмыкнул. - Такое же мне и на родине предлагают.
   Выпить прощальный бокал Кет не смогла, зарыдала в голос и пролила вино на себя. Фужер, хрустнув, развалился на несколько осколков, оцарапав колено и ладонь, когда она пыталась схватить его. Андрей долго её успокаивал, прижимая к себе. Потом сказал решительно и даже шлепнул по попке.
   - Кет, пора. Вызывай такси.
   Она снова простонала. - Зачьем ду руссишь? Зачьем? - и поползла к столику с телефоном.
   Сняла аппарат на пол, и ткнулась в него, закрыв грудью. Пухлые половые губы в редкой каштановой бородке жалобно кривились улыбкой расставания между мясистых щек ягодиц.
   - Зачьем ду руссишь? Зачьем?
   До странности короткий писк клавиш насторожил Андрея. Кет быстро проговорила длинную фразу, и швырнула от себя трубку, как опасный предмет. Номер был слишком коротким. Так вызывают спецслужбы во всех странах мира: скорую помощь, пожарных и... Полицию!
   Чувство опасности окатило отрезвляющей волной, и на виллу они проникли словно воры, разбив окно, Андрей подскочил от страшной догадки. - Провокация!
   Это он выкрикнул вслух. Кет с криком бросилась к нему.
   - Найн! Найн! Тебе будет мали срок за проникновенья чужой собственность. Ти остаешься здесь и не идешь тот подли война.
   Поняв все, он в ярости сшиб ее на лету оплеухой. Упав на пол, Кетрин застыла в шоке. Видимо, ударили ее первый раз в жизни. Но не было времени на сантименты. Он быстро оделся и выскочил через разбитое окно на крытую галерею. И застыл в растерянности. Местность была совершенно открытой. Сплошной английский газон с редкими соснами и шпалерами кустарников. Виллы были огорожены решетчатыми заборами и хорошо просматривались. Здесь жили открыто, ни от кого не прячась. И полиция работала оперативно, послышался, нарастая, пронзительный вой сирены. Увидев массивные каменные ворота в стиле ретро, Андрей помчал к ним, вымолвив с мальчишеским упрямством. - Всё равно, немцы, по-вашему, не будет!
   Успел встать за массивный столб и приоткрыть калитку. Вскоре подлетела и машина, раздался резкий визг тормозов, захлопали дверцы... Первого полицейского Андрей свалил ловкой подсечкой и вырвал пистолет вместе с ремешком, уронив его под ноги. Со вторым немного замешкался, ломая сопротивление крутолобого здоровяка. И, тут, один за другим, раздались два выстрела. Ему обожгло бок и ударило в предплечье. Но Андрей устоял и, окончательно сломав сопротивление полицейского, выставил его перед собой, грозно крикнул, что помнил из книг о Великой Отечественной Войне.
   - Хенде хох! Ихь совьет офицер коммандос.
   И третий пистолет полетел к его ногам. Превозмогая боль, Андрей выглянул из-за плеча крепкого мужчины. Оказывается, стрелял водитель, сейчас он лез неуклюже из машины, выставив поднятые руки.
   И тут раздался отчаянный вопль Катарины. - Андре, найн! Найн сопротивленья полицай.
   Это Андрея словно подстегнуло. Он оттолкнул от себя заложника и приказал водителю вернуться на место.
   - Зитцен зи зихь!
   Один за другим запнул пистолеты под машину и залез на заднее сиденье. Встретил в зеркальце тревожный взгляд полицейского и приказал. - Фарен посол Совьет унион
   ...До советского посольства они доехали быстро, везде для них был зеленый свет. Но в посольстве ворота не открывали, к нему вышел какой-то по счету советник посла и заявил холодно.
   - Мы отказываемся принять тебя. Ты не герой, а уголовник. Пить надо меньше.
   Андрей выпал из открытой дверки машины и развалился у его ног на асфальте. Советник посла выкрикнул что-то по-немецки, к Андрею тут же подошли санитары с носилками. В машину Скорой помощи залезли и двое полицейских. Они тут же помчали на предельной скорости под вой сирены. Врач на ходу осматривал его раны, останавливая кровотечение.
   Твердил улыбчиво. - Гут. Карашё. Гут. Карашё.
   Только сейчас до Андрея дошла вся дикость ситуации. За разоружение полицейских и захват заложника ему грозил срок на пол жизни. Все померкло у него в глазах. Он лишь заметил волнение врача и успел подумать.
   - И сидеть здесь будет красиво...
   ***
   Прораб Замятин открыл дверь вагончика и сразу прошел к письменному столу, снял трубку с телефонного аппарата. Рабочий день начался, а раствора все еще не было. Но сколько он не накручивал диск, в трубке слышались лишь короткие гудки. - Занято. Занято. Занято.
   Сев за стол, прораб стал просматривать бумаги лежавшие на столе. Их было много, и он поморщился. Но тут из открытого окна послышался приближающийся гул мотора легковой машины. Вскоре она остановилась рядом, хлопнула дверца, раздались тяжелые шаги на крыльце, дверь широко, по начальнически, распахнулась. В тесный рабочий кабинет вошел рослый и полный мужчина в сером костюме. Пожал руку вставшему перед ним прорабу и небрежно кинул на стол несколько скрепленных листов.
   - Вот твоё выполнение. А то, что составил, повесь в туалет для подтирки.
   Совсем ещё молодой парень в джинсах и клетчатой рубашке стал просматривать листы. Мужчина делано проворчал.
   - Сам директор Домостроительного комбината, понимаете ли вы, за них процентовки подписывает.
   Заглянув в итог, прораб присвистнул. - Опять вперед залезаем.
   - А как ты хотел премии получать? Смотри, Геннадий Гаврилович, я не давлю. Только сам будешь объяснять коллегам, как не мог поступиться совестью и лишил всех квартальной премии.
   Тот лишь вздохнул и ни чего не ответил.
   - О нарядах не беспокойся, нормировщица их переделывает, завтра зайдешь, подпишешь. Занимайся материальным отчётом.
   Прораб молчал
   - Автотранспорт возвращается с посевной, завалю я тебя материалами. Наверстаешь.
   - Да мы и за месяц не сможем освоить такой объем работ. А времена нынче пошли - проверка на проверке. Фёдор Юрьевич, а вдруг контрольный обмер?
   Тот благодушно хмыкнул. - Не ссы на рабочем месте
   - Прораб на стройке стрелочник. На нас и отвязываются.
   Чебыкин хохотнул. - Раньше сядешь, раньше выйдешь.
   - Не хочу я сидеть.
   Шеф неожиданно озлился. - А это уж, как я посмотрю! Прораба посадить, что два пальца обоссать. Стоит только наряды копнуть и путёвки автотранспорта. А у тебя всё, срок отработки после окончания института прошёл. Теперь ты уже не молодой специалист и за свои ошибки и просчёты сам отвечать будешь. Поэтому, товарищ Замятин, старшим в жопу не заглядывай. Выполняй указания и знай. Я начальник, ты - дурак. И всё будет так, как я захочу. И на Андропова не уповай. Вашу, рабочую дисциплину будут укреплять. А мы, начальство, отсидимся в своих кабинетах. Да и многоуважаемый Леонид Ильич ещё шлёпает иногда губами по телику.
   - Да понимаю, любые благие намерения у нас заканчиваются мероприятием.
   - Дурак! - бросил резко Чебыкин, но тут же извинился. - Извини за выражение. Да кем ещё вас с моим Юркой назвать? Умнее всех, вроде, а сути не понимаете. Мероприятия делаются под кого-то или когда у народа энтузиазм начинает падать. Андропову Лёнькиных приближённых надо свалить, дорогу к генсековскому креслу себе расчищает. Уйдёт окончательно Бровеносец в потёмки и спустят опять всё на тормозах.
   Выговорив всё это, Чебыкин отступил к двери и взялся за ручку. Но оглянулся, долго смотрел на него и вдруг спросил совсем неожиданное.
   - Почему от Тани Рыбкиной прячешься?
   - А идёт она...
   Чебыкин вытаращил на него глаза. - Дочь предгорисполкома он посылает! Ну, Замятин, ты и на самом деле дурак! Однако я дал ей твой рабочий телефон. Если чего попросит, можешь уйти с объекта.
   Рванув дверь на себя, он, наконец, вышел. Снова заурчал мотор Уазика и вскоре стих вдали. Геннадий сел за стол и надолго застыл в бездумном созерцании стен. Он вообще-то архитектор, но только полгода выдержал, поработав в НИИ. Инженеров в основном там держали для сельхозработ, непомерно раздувая штат. И не созидали творчески, а штамповали дешёвое жильё для масс. Поэтому он ушёл на живое строительство, как тогда говорили. Год лишь отработал, но и эта профессия ему тоже осточертела. Вернее, не профессия, а отношение к ней, состояние, в котором находилась советская стройка. Строить хорошо само начальство не давало. Гони план. Давай! Давай, по быстрому. Хозяин сам квартиру подлатает...
   Сидел в задумчивости он довольно долго пока не зазвонил телефон.
   - Прораба Замятина, - капризно вымолвил женский голос.
   - Я вас слушаю, сударыня - Золотая Рыбка, - узнал он нервного абонента.
   - Где Андрей? Месяц уже как вернулся из Австрии, и не показывается. Где он?
   - Служит, - ответил Гена коротко.
   Происк империализма обошёлся Андрею лёгким испугом. Питер Виллер, шокированный поведением дочери, приложил все силы и всё своё влияние и уже через несколько дней Стриженов был дома. Сейчас он находился на выполнении квалификационного задания после окончания курсов разведчиков и не велел ничего говорить о себе своим блядёшкам. Так и назвал их. А себя после Австрийских похождений стал называть Тигром.
   Таня хныкнула после довольно продолжительной паузы. - Живот на нос лезет. Трудно уже скрывать. Скажи ему, он ведь слово давал, что женится. Бестию я определяю в больницу на выкидыш, как и договаривались. После гастролей не взяли её в областной театр, нет таланта. Придётся ей ехать по распределению в глухомань худруком Районного Дома Культуры.
   Гена издевательски хмыкнул. - Что-то рано у тебя живот на нос полез. Уж не слонёнком ли забеременела?
   - Тигрёнком! Сын у меня! А у Антиповой девчонка. На японском приборе мы с ней проверялись.
   - Пол двухмесячного зародыша уже могут определять?
   - Двухнедельного даже, - врала Таня без стеснения.
   Рыбкина сидела в небольшой комнате заставленной стеллажами до потолка. Было жарко, середина июня, блузку она расстегнула и протирала платочком потные груди, морщась от раздражения. Про живот она, конечно, преувеличивала, беременности не было видно. Но Замятин не отвечал, и Таня вновь заговорила уже мягче.
   - Гена, скажи ему. Я не шучу. Тоже рожу. Будет и мне алименты платить, хотя я в них и не нуждаюсь.
   - Как, тоже? А ещё кто собирается рожать и на алименты подавать?
   - Не придирайся к словам.
   - Ну и рожай, - грубо оборвал он ее.
   Таня взвыла. - Скоты! А еще на дворян косите. Все вы мужики. Мужики!
   И грохнула трубку на аппарат, услышав гудки отбоя. Потом выматерилась грязно и на минуту застыла, поскуливая от злости. Крупные слезы поползли по щекам. Но распускаться она не стала, всхлипнув несколько раз, вытерла щеки, и снова стала набирать номер.
   - Дарья Степановна?
   - Да.
   - Мне сказали, Андрей вернулся с учений.
   - Кто его спрашивает?
   - Таня Рыбкина.
   Молчание в трубке. Таня притворно ревнула. - Я беременна от него.
   Но и тут говорить с нею не пожелали, послышались гудки отбоя. Таня оцепенела от злости. Но теперь не плакала. Схватила трубку и стала набирать номер. Дождалась включения и радостно воскликнула.
   - Ой, Эльвира Самойловна! Как хорошо, что я вас дома застала.
   - Говори, милочка, побыстрее. Ждут меня.
   - Эту, что оформляется к вам на выкидыш, Антипову, заглумите со сроками беременности. Пускай родит живого ребёнка.
   - Но, милочка, это уже совсем некрасиво получается.
   - Эльвира Самойловна! - зло вскрикнула Таня. - Не вам о красоте абортов говорить! Делайте, что вам сказали!
   И врач пошла на попятный. - Хорошо, хорошо, Танечка. Зачем так нервничать? Приезжай ко мне, обсудим. Это не телефонный разговор.
   - Никуда я не поеду, - сердито бросила Таня. - Делай что тебе сказали. Больше ты денег с меня не слупишь, - и положила трубку.
   - Эта ещё будет мне ерепениться. Подпольная абортница! Посажу, суку!
   * * *
   Андрей Стриженов уже с погонами старшего лейтенанта появился у Геннадия на объекте с младшим лейтенантом своего возраста сразу после обеда.
   - Привет, братишка!
   Они толкнулись с коротким смешком. Замятин запоздало узнал улыбающегося ему белокурого со смачным взглядом южанина офицера, и они обнялись.
   - Сережка! Сизов! После иняза и сразу в князи?
   Тот смущенно улыбался. - Да нет, я не кадровый. Окончил курсы военных переводчиков. У меня иранские
   языки. А кому они нужны кроме как в армии?
   Наконец они отступили друг от друга. Закончив восьмилетку, Андрей с Геннадием поступили в суворовское училище и с тех пор лишь изредка встречали Сизова. На каникулы он уезжал в Таджикистан к деду по матери. И вид у него был экзотический, слегка смугловатый блондин, с неожиданно темным сочным взглядом
   южанина. А Андрей был какой-то не такой. Он через силу улыбался, но, видно было, не только от усталости. Это Гена почувствовал сразу. И осторожно спросил, шлепнув брата по предплечью:
   - Что с тобой, Андрей?
   - ГРУ, конечно, не КГБ. Однако тоже дерьма хватает.
   Андрей пристально посмотрел ему в глаза и озадачил неожиданным сообщением. - Тут к тебе на днях должны наведаться из нашей конторы.
   - Ко мне? По какому поводу?
   - По австрийскому.
   - А я тут при чём?
   - Ты - дядя мой по рождению, а скорее - брат, роднее некуда, вместе воспитывались. И друг закадычный. Помирить меня надо с Кет Виллер.
   - Ну и мирись.
   - Без сценария будет не то, балаган, а не эстетическое зрелище.
   Он рассмеялся невесело и толкнул не отвечавшего Геннадия. - Как вы все эти спецслужбы боитесь.
   - Забыл слова своего кумира - Кузнецова? Разведка калечит душу человека.
   - Из-за этого ты и ушёл из десантного училища? - спросил Сизов.
   - Не только из-за этого...
   - Потому что советские офицеры не интеллигенты, - хмыкнул с издёвкой Андрей.
   - Да уж. Лихие командиры. Всё так же, как и полвека назад, прёте лавой на тачанке-танке по трупам собственных солдат.
   - Гена, заглумили тебя вражеские голоса.
   Сизов перебил их. - Отпуск у нас, а мы политическую жвачку жуём. Идём пиво пить и девочек кадрить, - и спросил Геннадия. - Можешь с работы раньше времени слинять?
   - Запросто, - беззаботно ответил тот. - Юрки Чебыкина пахан - мой шеф. Простит ежели что, - и пошел к прорабке, бросив на ходу. - Сейчас, переоденусь только...
   * * *
   Пивной павильон, куда они пришли, был пуст. Жигулевского не было, только Бархатное пиво. А оно не только не пользовалось популярностью, но и было дороже. Решили взять чего-нибудь покрепче, и офицеры направились за водкой, а Гена вошел в пивбар. Один из алкашей нахально заступил ему дорогу, когда Гена вошел в зал.
   - Студент! Дай рубчик на похмелку.
   Замятин сердито хмыкнул. - Дам! По шее.
   Тот отступил с ворчанием, и Замятин прошел к прилавку. Там стояли в раздумье, как богатыри на распутье два мужика, хмуро переглядываясь.
   - Не. Да ещё плесневелые сырки в нагрузку. Давай лучше в очереди постоим, в рупь семь бормотухи возьмём.
   Мужики ушли. Гена взял две кружки пива и ушел к дальней стойке, отвернулся к окну, погрузившись в невеселые мысли. Все шло не так. И у него и у брата. Да у всех его друзей, кто старался жить честно. Он облокотился на стойку и стал потягивать пиво, отставив другую кружку чуть в сторону. Эдакий, интеллигентный молодой человек в белой рубашечке. Даже джинсы выглядели аккуратно. Вскоре совсем близко от него послышалось негромкое чмоканье. Он обернулся. Небритый парень в лоснящемся от грязи пиджаке и мятых брюках с жадностью глотал пиво из его кружки.
   - У-у, бичары! Совсем обнаглели! - сердито воскликнул Геннадий и ударил раскрытой ладонью по донцу кружки.
   Лязгнув зубами и взвыв от боли, алкаш отпрянул назад на несколько шагов и, не долго думая, швырнул кружку, угодив ею прямо в лоб Замятину. Все вызвездилось у него ослепительным фейерверком! Но на ногах он устоял. Алкаши ехидно хихикали. - Хотел дать по шее, получил в лоб.
   Это окончательно взбесило Геннадия. Взревев от ярости, он крутнулся в глубокой растяжке и в размашистом прыжке бросился на смутно маячившие тени, нанося удары и с ног и с рук, тут же перемешав алкашей с опилками на полу. Потом стал пинками вышибать мужиков из павильона.
   - Зяма! - внезапно остановил его звонкий крик, женские ручки вцепились в него.
   В глазах у него уже прояснялось. Он мотнул, было, головой, но тут же охнул от сильной боли и зажмурился. Лишь через некоторое время открыл глаза и удивленно вымолвил.
   - Поля Гоген!
   Удерживала его полнеющая, с простодушным и милым, но бабьим лицом, высокая девушка. Элегантное платье с глубоким вырезом выглядело кавалерийским седлом на корове. Это была давняя его тайная подружка и одноклассница до восьмого класса Полина Лапина, ставшая учительницей рисования. Отдалась она ему случайно, возмущённая изменой жениха. И неожиданно прикипела к Геннадию. Но ростом была гораздо выше его и стеснялась этого. Встречались они тайно, скрывая связь. Полина была из номенклатурных чад, поклонников хоть отбавляй. Пришлось выйти замуж по настоянию папы. Но без Гены она не могла уже жить и ушла, было, от мужа. Но Гена теперь жениться на ней не хотел, но и отвергнуть её не мог, они были первыми друг для друга. И сейчас Поля жила не поймёшь как, при каждой нечаянной встрече убегая с ним от мужа на дачу которую оформила на его имя...
   Лапина продолжала нервно тискать его. - Зяма! Прекрати, прекрати. У них и без того, еле-еле душа в теле. Еще шарахнет кондрат которого-нибудь, посадят за шаромыгу.
   Гена высвободился из ее рук и снова удивился. Привалившись к прилавку тощей задницей, стояла перед ним еще одна одноклассница, в отличие от Полинки одетая в поношенную одежду и сама будто изношенная.
   - Валюха! А ты что такая? - вырвалось у него.
   - Да вот, только откинулась.
   - Как откинулась?
   - Растрата. Дали два года химии, но на стройках народного хозяйства не удержалась. Часть срока не засчитали, получилось все три.
   Она на него не смотрела. Боль снова навалилась, Гена поморщился. Полина подскочила к прилавку.
   - Егоровна! Есть лед в холодильнике?
   - Вмазать ему надо, - вымолвила грубым голосом женщина и скрылась в подсобке.
   Гена тоже подошел к прилавку, кружки его валялись в опилках на полу. Он спросил Валю:
   - Ты, кажется, сразу после школы замуж выходила.
   - А! Мой красавец-мужчина несколько раз триппером меня награждал, и крепко попивал. И я, назло ему, не стала от него отставать. Тоже стала попивать и всем давать. Потом и любовника знойного завела. Он и раскрутил меня. Теперь ещё иск платить надо.
   Гена смущенно кашлянул, такая откровенность когда-то миленькой девочки шокировала. Одноклассницы были уже женщины с опытом. Нехорошим опытом из нехорошей, для большинства, жизни. А эту жизнь так красиво им расписывали в школе, показывали в кино. И родители подпевали этим дифирамбам...
   Егоровна вышла из подсобки с полным граненым стаканом водки и мешочком со льдом.
   - Лечите своего супермена.
   Полина положила ему лед на лоб, воскликнув. - Гена! Рог у тебя такой наливается.
   Он невесело пошутил. - И изменять мне вроде бы не кому.
   - Ты же с балеринкой ходил ...
   - Только блудил. Не дура она за инженера замуж выходить. Сейчас работяга больше заколачивает и, если с умом пьет, цены ему нет.
   - Работяга больше заколачивает и жену-бабу свою частенько поколачивает, - фыркнула Валя и спросила. - Кого теперь бодает мой ласковый бычок, Юра Чебыкин?
   - А ты знаешь, по-моему, все еще не забывает тебя. Не получается у него с девками. Живет бирюком. Мы как раз собираемся к нему на дачу. Едем с нами.
   - Ой, нет, Гена. Задолбали меня, замызгали - невтерпеж. Кому нужна кошка драная?
   - Да кто из нас не падал?
   Тут и появились друзья офицеры и уговорили подруг провести время вместе.
   * * *
   Юра Чебыкин долго стоял, набычившись, перед засмущавшейся Валентиной. Даже им становилось нехорошо. Они стояли во дворе перед двухэтажным коттеджем кирпичной кладки в стиле дворянского гнезда.
   Валя проговорила потупившись. - Вот, пришла, коза-дереза.
   Чебыкин поднял на нее глаза. - Да ладно, Валь. Что было, то было. Я знаю, сидела ты. Может, это, а? По-новой начнем дружить? А хочешь, и жить будем вместе?
   - За тем и пришла, - вымолвила она и Юра, засопев, обнял ее.
   Все радостно засмеялись, Сергей Сизов крикнул, - Горько! - и они поцеловались.
   Валя так страстно присосалась к нему, Юру буквально затрясло от французского поцелуя.
   Валя визгнула истерично. - Юрок, бля буду, - осеклась было, от вырвавшейся зековской клятвы, но ребята улыбались и она докончила смелее. - Если ты у меня не станешь самым счастливым мужиком!
   Чебыкин показал на увитую диким виноградом беседку. - Там будем пировать. А баньку попозже затопим. Газ провели, моментально нагревается.
   В решетчатой беседке обдувало ветерком, было прохладно. Полина стала выставлять на столик принесенную с собой выпивку и закуску. А они стали пить пиво из бутылок, приготовленное для них Юрой. Большой и уже рыхлеющий, со все еще нежным мальчишечьим лицом, Чебыкин выглядел идиотом, расплываясь в
   широкой улыбке. И не отставал от Вали, постоянно касаясь её рукой.
   - Валь, ты согласна? Согласна, значит, жить со мной?
   - Ну, сказала же, Юр. Согласная я теперь твоя буковка. За тем и пришла. Мне и жить негде. Хорошо хоть Полинка на даче приютила. Только вот твои родители как? Они же нас и развели после школы.
   - Да идут они! Мне жить, - решительно вымолвил он и подал ей пиво с куском балыка, сам налил себе водки.
   Он всегда пил что-нибудь одно. Или водку, или пиво, или вино.
   Замятин толкнул его. - Идите первыми в баньку.
   Валя поддержала, обняв Чебыкина. - Ведь хочешь, Юра, хочешь. Идём, вспомним молодость.
   И потащила его по плиточной дорожке в глубь сада к деревянной, рубленой баньке с резной отделкой. Участок был большой с фруктовыми деревьями и ягодными кустарниками. Черешня ярко краснела ягодами. У соседей же за штакетным забором был настоящий парк с кустарниковыми шпалерами и зелеными гротами, где можно было уединиться. Там звучала эстрадная музыка и доносился смех. Замятин крикнул Чебыкину.
   - А что за праздник у Славки Вербицкого?
   - У него каждый день праздники. Бордель для начальства содержит.
   Валя удержала Чебыкина перед крыльцом и попросила. - Юр, принеси какой-нибудь халат. Одежонка у меня не очень презентабельная.
   Он готовно побежал к дому. - Сейчас, сейчас, Валя.
   Она вошла в предбанник и, быстро раздевшись, свернула одежду в тугой комок, сунула её в дальний угол лавки. Моечное отделение белело липовым шпоном, небольшой бассейн и душевая кабинка в зеркалах, зеркала были и на стенах и отражали её повсюду. Все она здесь знала. Только теперь вместо печи стояла газовая
   колонка. Она пустила воду и зажгла газ, потом встала под душ, рассматривая критически свое исхудавшее тело. Ягодички всё-таки выпирали упруго и бедра достаточно широки, но груди висели пустыми мешками и ноги выше колен были худоваты, между ними под пахом можно было просунуть кулак. И половые губы уже не
   припухали, а обвисали тёмными складками.
   Валя вздохнула. - Ни сиськи, ни письки. Совсем меня затаскали, замызгали. Самой не в терпёж...
   Тут, смущаясь, и вошел Юра в длинной расстегнутой белой рубашке, смахивающей на очень короткий халат, и встал столбом. Валя, распахивая руки для объятий, сама пошла ему навстречу.
   - Юрок! Юрок! Не волнуйся.
   Обняла его, прильнув телом, и сама стала снимать с него трусы. Медленно отступала к лавке. Потом села не нее и опустилась на спину, затягивая его на себя. Продолжала оглаживать его и когда он быстро содрогнулся от преждевременного оргазма.
   - Все у нас наладится. Это у тебя от беспорядочных половых связей.
   - Да не могу я с девками. Только с тобой не стесняюсь своей комплекции. Ты прям, как мама вторая для меня.
   - Вот я и говорю. Все у нас наладиться. Баба к любому привыкает. Приспосабливается. Закон природы. Рожать чтобы.
   - А и рожай, Валь. Рожай.
   - Ты серьёзно?
   - Надо жить по настоящему.
   - Жить надо, - вздохнула Валя и склонившись над ним, стала ласкать изощрённо, возбуждая его к новому соитию...
   * * *
   А Андрей был какой-то не такой, это заметила и Полина Лапина. Спросила, было, но он лишь буркнул:
   - Отстань.
   Расположившись в уютной беседке, они выпили водки и теперь потягивали пиво, шелуша сушеную рыбу. С Замятиным Полина чувствовала себя неловко, они давно не встречались, однако спросила:
   - Жениться не собираешься?
   - Не нашел ещё дуры.
   - А я разве умная?
   - Ты - номенклатурная. А у меня на таких аллергия.
   Гена долил себе пива в чайный бокал и стал медленно пить, больше не глядел на неё, уйдя в свои невеселые думы. Они долго молчали, потягивая пиво. А за забором музыка играла, сквозь не густые ягодные кусты черешни вдоль забора из штакетника были видны прогуливающиеся фигуры. Поднявшись, Замятин направился в ту сторону и стал лакомиться спелыми ягодами. Через некоторое время подошли к нему и остальные. Только Андрей выглядел каким-то отрешенным. Обирал куст крыжовника чуть в стороне от них. Сизов подошёл к нему и ткнул кулаком в бок.
   - Хватит, что ли, переживать.
   Стриженов поморщился, как от зубной боли и отвернулся.
   Полина спросила. - Что, всё-таки, случилось?
   И он коротко рассказал...
   На учебном квалификационном задании они должны были совершить теракт на секретном заводе. Женой замполита полка охраны майора Хаметова оказалась бывшая одноклассница Андрея - Венера, заведовавшая там клубом. Андрей и пел и играл на пианино, а он был там якобы слесарем в командировке, и естественно, Венера пригласила его участвовать в концерте прямо в заводском цеху. Тогда это было распространенное мероприятие. Жена замполита оказалась тоже неприкасаемой, пронести муляж взрывного устройства не составило особого труда. С заданием группа справилась блестяще.
   Перед отъездом после проведения успешной операции их диверсионная группа обмывала успех в привокзальном ресторане. И чета Хаметовых прощалась с сослуживцами, виновника совершённой "диверсии" переводили в другую часть. Андрея тронул страдальческий вид широкоскулой молоденькой женщины в длинном до пят бежевом платье. Копна золотом окрашенных волос диковато подчеркивала раскосую трагичность узких черных глаз. Он подошел, чтобы извиниться. Но Венера неожиданно вскочила из-за стола и
   выплеснула ему в лицо стакан вина. На весь зал прозвенел ее срывающийся от презрительного негодования возглас.
   - Мерзкий подлец!
   Андрей буквально отключился. Товарищи утащили его в туалет и долго держали голову под холодной водой. И везли его, как особо опасного преступника, следуя за ним по пятам, чтобы он не натворил глупостей...
   Геннадий хмыкнул, поймав взгляд кузена. - Нашел о ком переживать.
   Он обвел вокруг рукой. - Вот наглядный пример. А папу Юр Фёдрча я очень хорошо знаю, почти два года работаю под его чутким, до омерзения, руководством. А руководит он открытым текстом. Я - начальник, ты дурак. Ему прораба посадить, что два пальца обоссать. Вот она страна истинной демократии!
   Андрей рассмеялся. - И у вас всё, как в армии. Не только народ и партия, но и армия с ментами - все мы едины своими руководителями.
   Гена вскрикнул. - Какое единство? Посмотри!
   Он обвёл рукой вокруг. - Для всех норма шесть соток и домик в плане не более восемнадцати квадратных метров, а тут у каждого почти по пол гектара. Особнячки двухэтажные. И все это они приобрели не на
   заработанные, а уворованные у нас деньги. Служат слуги народа не народу, а только себе, своей семье. И все! Все! Всё начальство такое. В начальники пробиваются только подлые. Начальник сам выбирает себе в заместители себе же подобного. Мерилом чести труд не стал. Работяга советский просто устал от всей этой
   бестолковки. Мы построили не развитой, а подлый социализм. Страшно представить, каким может быть коммунизм при таких коммунистах.
   Сизов не воспринимал подобные разговоры. - Да, ладно, вам. При чём тут коммунизм? Природа нас выбросила в жизнь кого-то пищей, а кого-то добывателем этой пищи. Так называемая, общечеловеческая культура, лишь немного сглаживает этот естественный процесс. Андрей, ты же разведчик. Толи сразу пристрелить, толи, как афганские моджахеды по частям убивать. Поэтому я туда не хочу. Мне очевидец рассказал о стонущем мешке костей русского солдата. А у братьев наших смуглых советской властью даже не пахнет. Вы этого просто не видите, вы не жили с ними, а только бывали в гостях. Русских уже и в России стали вытеснять с доходных должностей. Даже грузины и армяне, единоверцы наши, нас попросту
   презирают и считают за второй сорт. Нам русским не любить надо Восток, а отгораживаться от него. Как и от Запада. Запад есть Запад, Восток есть Восток, а мы, русские, другие!
   - Боязнь Востока, Сергей, у тебя из-за родства с азиатами. Нам надо уживаться с ними, их уже половина всего населения Союза. И они тоже, если можно так выразиться, пусть ещё не столь заметно, но европеизируются, становятся советскими, мы всё-таки становимся одним народом, - отмёл его доводы Андрей.
   Но Замятин сердито возразил. - Я - русский! И не хочу растворяться в советском народе.
   И Лапина фыркнула. - Янки из нас не получатся.
   - Честные советские люди, это братья-славяне, как и фронтовики Великой той войны. Смуглые братья наши лишь в единственном числе были как на передовой, так и на ударных стройках пятилеток.
   Андрей возразил. - Без наций и войн! И хотя это сказал один из самых кровавых палачей Октябрьской революции - Троцкий, это его высказывание - стержень непобедимости советской власти.
   - А почему тогда у нас не отменяют графу о национальности в паспорте?
   - Результатом насилия может быть только покорность, - как-то устало вымолвил Сизов. - А суть покорности - подлость. За что нас, русских, и презирает весь мир. Неужели не видите, что только мы, славяне, покорились советской власти? Остальные народы этой искусственно созданной страны живут по-своему. Я уже не говорю о Прибалтике, те даже не притворяются советскими.
   Вмешалась Полина. - Ну, ладно вам. Русские, советские. Запад, Восток. Семьи надо создавать и детей рожать, тогда свои просторы сами будем заселять.
   Андрей засмеялся. - Женщина всегда права.
   - К какой награде тебя представили? - спросила его Полина.
   - К медали "За боевые заслуги", - хмыкнул Андрей и шлёпнул брата по плечу.
   - За нее мне в морду, как подлецу, вином плеснули, а Гену "За Отвагу" и вовсе обоссали.
   - Как?
   - Ложись, покажу.
   - Андрей, не гони! Вечно ты все утрируешь, - не верила Полина и обратилась к Замятину
   - А все-таки расскажи, за что получил "За Отвагу". Эту медаль за просто так не дают.
   И тот, хмуро улыбнувшись, стал рассказывать:
   - Во время учений, курсантом, стоял я на посту в охранении. Рядом в штабном броневике старшие офицеры обмывали успех, курсанты горланили песни под гитару у костра под обрывом. Настроение у всех хорошее. Как не расслабиться? Отстрелялись на отлично, завтра возвращаемся в казармы. И тут вдруг броневик покатил медленно к обрыву. Я уперся, стал кричать и стучать. Но, куда там, саперы орали, офицеры магнитофон на полную мощь гоняли. Пришлось лечь под колесо. Лежал довольно долго, уже кости трещали. Через некоторое время вылезает из броневика пьяный в драбадан подполковник и, увидав меня, заревел. - У-у, скот! Уже напоролся. Вытащил из ширинки свой этот самый, большой и на конце красный, и стал поливать меня вонючей струей, норовя попасть прямо в лицо. Тут уж и я заревел, рыгая от омерзения. На крик подбежал огромный сержант-сапер, разводил караул. И, поняв все сразу, отшвырнул пьяного чижика, уперся в броник. Пёрнул, как из пушки, холостым зарядом! И столкнул таки с места тяжелую машину, освободив меня.
   - На самом деле так и было? - пролепетала Лапина.
   - Ага! - все с той же невесёлой усмешкой вымолвил Геннадий. - И Эдика Керопяна тоже наградили медалью. Стране нужны герои, а вы рожаете дураков.
   - Из-за этого ты и бросил училище?
   - Не только из-за этого.
   - А из-за чего, всё же?
   - По цвету пламени свобода. По цвету неба наша грусть. А я рабом всё остаюсь.
   Гена глянул на неё, сделав паузу, и ответил, показав рукой на офицеров. - Не захотел, как эти, мамлюком быть.
   Полине стало совсем неловко, она отошла от них, подойдя вплотную к невысокому, по грудь, забору в кустарниковом обрамлении и замерла заинтересованно. Подошли к ней и ребята. Посмотреть было на что. Недалеко от забора в небольшой беседке увитой зеленью, больше похожей на грот, уже немолодой мужчина держал за бедра женщину сидевшую прямо на траве, и вяло сопротивляющуюся его домогательствам. Она не кричала, шептала, озираясь по сторонам.
   - Иван Василич! Ой, ну что вы, Иван Василич? Ну, перестаньте. Нехорошо так вести себя.
   И Иван Василич грубо отодвинул ее. - Тебе, я вижу, не хочется работать со мной.
   Раскинутые ноги, обнажавшие ее до белых трусов, женщина так и не сдвинула, не оправила и сбитую на живот юбку. И даже не пыталась встать, чтобы уйти.
   - Иван Василич! Ну что вы, право? Чуть что и сразу не хочу.
   - А что тогда ломаешься?
   - Ну, Иван Василич. Стыдно. Я ж не какая-то там уличная "бэ". Поухаживали бы хоть немного? А вы сразу - давай! Трусы снимай. И всё такое прочее. Неловко мне.
   - А некогда мне турусы разводить, пора уходить. Жена ревнует на каждом шагу, парткомом грозит.
   - Иван Василич! - женщина захихикала льстиво, и сама подвинулась к нему. Положила руки на плечи.
   - Вы, прям, как Наполеон Бонапарт.
   Тот хохотнул. - Ага! Жизнь у начальства такая. Пришел, увидел и всадил!
   - Иван Василич! Какой вы озорник.
   - Ай, ну хватит лялякать. Сама снимай трусы. Не молоденький в вашем исподнем шариться.
   Он выдернул из легких летних брюк только одну ногу, женщина сдернула свои трусы лежа, приподняв задницу. Проговорила капризно.
   - Прям, неудобно так. Иван Василич, какой вы право неловкий. И место выбрали. Вот кто посмотрел бы на нас со стороны.
   - Гы, точно. И смех, и грех! Но приятно. На жену у меня так не стоит, - довольно запыхтел толстый мужик и полез на неё, еще шире раздвигая ей ноги.
   - Ой! Иван Василич! Да погодите. Сама я. Сама. Сама неуклюжий твой вправлю.
   Рыхлый белый зад задвигался ритмично.
   - А он ничего у тебя - чувствуется. Ой, Ваня! Уже забирает.
   Иван Василич громче засопел. - Ты это, Малинка, не привыкай меня тыкать.
   - Ты сам меня сейчас тыкаешь. Хи...
   - Не... Это я затем тебя пресекаю, сразу сплетники усекут, что мы с тобой это самое. Пойдут разговоры. Как были на вы, так и будем. Ты смотри у меня.
   - Ой, да, Иван Василич. Не буду. Не буду вас звать на ты.
   Бедра обоих стали двигаться азартнее, мужик тяжело дышал и уже не мог говорить, входя в раж.
   - Скоты! - совсем рядом раздался возмущённый девичий голосок.
   Андрей вдруг дико захохотал, свистнув по-разбойничьи. Совокупляющаяся пара неожиданно кувыркнулась в кусты, женщина пронзительно закричала и еще сильнее вцепилась в своего начальника. Две девушки, воровавшие черешню через забор, отпрянули и замерли от неожиданности.
   Замятин их узнал и негромко окликнул. - Варя! Гуля! Быстро к нам. Сейчас тут такое будет твориться!
   Высокая жгучеокая брюнетка в пестром азиатском платье и сбитая малышка похожая на мальчишку осторожно побежали к ним.
   Гена ткнул Андрея в бок. - Ты что натворил? Склещились они, кажется, по-собачьи.
   Но брат отмахнулся от него. - Поделом этим сукам разнополым.
   У Сизова вырвалось. - А Гулрухсор как здесь очутилась?
   - С Варькой Чебыкиной в медучилище учатся, - удивлённо посмотрел на него Замятин. - Мужа шурави ищет. Афганский папа замуж её продаёт.
   И Андрей удивился. - А ты её откуда знаешь?
   - Бываю иногда у Чебыкина.
   - Тоже спиваешься?
   - А что остаётся честному советскому человеку в стране истинной демократии? Только спиваться или в покорное состояние обращаться. Всё равно, как настоящего русского, меня ждёт тюрьма.
   Девчонки продрались к ним сквозь кусты, и Андрей подхватил малышку, легко перенес её через забор и сразу понес в глубь сада, увлекая за собой и остальных. - Пошли. Пошли. Нечего здесь рисоваться.
   На протяжный вой женщины в соседском саду стали откликаться встревожено.
   - Что случилось? Кто там кричит?
   - Ай, покричит и перестанет.
   Одна из женщин хамовато засмеялась. - Не надобно малой пи-пи больших ху-ху бояться - у ней есть способность расширяться.
   - Терпи в Яшкином доме терпимости.
   Полина удивилась. - Что это за Яшка?
   - Да Славик Вербицкий. На поляка он не похож. Как ещё звать его с таким характерным шнобелем?
   - А он говорил, что благородное происхождение имеет.
   - Дровянин иерусалимский.
   - Еврей что ли?
   - А у кого ещё могут быть в Советской России княжеские фамилии?
   Сизов подхватил Гулю на руки и перетащил, было. Но немного не осилил, чуть опустил её, и подол платья с хрустом разорвался до самого бедра. Но она не обеспокоилась. Была безмерно удивлена.
   - Серодж, ты - командор!
   Он поставил ее на землю и, смущаясь, объяснил неловко. - Я только что окончил курсы военных переводчиков, а в медучилище у вас был на практике.
   К женскому вою присоединился и рев мужика. Тут уж гуляющие серьёзно обеспокоились.
   - Да кто там и с кем, чего вытворяет?
   Раздался топот ног. Потом недолгое молчание. И сдержанные смешки. Сизов и Гуля отошли от забора на несколько шагов и снова остановились. Сережа, наконец, решился.
   - Гул! Я готов зарегистрировать с тобой брак. Ты будешь свободна. И как оформишь гражданство, можешь взять развод. Выберешь себе мужа по душе.
   - Зачем? - ахнула юная афганочка.
   - Слышал, замуж тебе надо выходить, чтобы не попасть в мусульманскую семейную кабалу.
   - Зачем мине развод? Зачем мине други муж?
   Он понял и потянулся к ней.
   Гул упала в его объятия. - Серодж! Я твой! Бери меня.
   - Гуля! Я люблю тебя. Полюбил с первого взгляда.
   Они стали медленно опускаться на густую дерновину.
   А Варя Чебыкина всё не отпускала руку Андрея и смотрела на него с обожанием:
   - Ой! Андрей, сто лет тебя не видела. И Дашка обижается. Месяц, как из Австрии вернулся, а не показываешься даже у сестры своей.
   Андрей тиснул ее за плечи. - Ладно, уговорила. Едем к сестренке. Только погоди, пивка возьму на дорожку и вмажу малешко для бодрости. Папа Дашин лечится от алкоголизма, там меня ждёт сухое застолье.
   Он прошел в беседку и налил водки в чайный бокал. Валя с Чебыкиным уже сидели в обнимку на лавке, млея от любви и легкого пара.
   Андрей провозгласил тост. - Чтобы всегда вы были с лёгким паром.
   Выпил махом и, кинув в рот кусок колбасы, взял две бутылки пива и балык.
   - Ладно, пойду я. Вы тут все по парам. Я один остаюся.
   Варя фыркнула. - А я что не пара тебе?
   Но он шлёпнул её. - Посадят за тебя, малолетка, даже если сама меня изнасилуешь.
   Он направился к калитке, смутившаяся Варя побежала за ним.
   Выпили и остальные. Геннадий застыл в задумчивости и будто не присутствовал здесь. Лапина наклонилась к нему и заглянула в глаза.
   - Ну, а мы с тобой, что будем делать?
   Валя озорно вскрикнула, имитируя ругательство. - Да пошли вы оба! В баню.
   Полина кокетливо улыбнулась. Замятин равнодушно хмыкнул:
   - Ладно, пойдем. Мне всё равно Наташа или Вера. Ну и Полина тоже все равно.
   - Какой ты злой, Гена.
   Она обняла его за талию, и они медленно направились к бане.
   - А ты какая?
   - Влюблённая в тебя до сих пор.
   - Вдолблённая...
   - И это тоже.
   Он лишь тяжело вздохнул.
   - Да, это вам, парням, всё можно. Вы выбираете, а нас за такой выбор клеймят.
   - Вот именно, что мужчине можно за то женщину блядью обзывают.
   - У женщины тоже должен быть выбор.
   - Да, если ты бездетная.
   Это Полю задело за живое, она разразилась длинной тирадой:
   - Скифы вы, мужики русские. Да! азиаты вы! С тупыми мозгами. И кроме как пить и ныть, ни к чему не приспособлены. Ничего не хотите понимать. И знать. Видеть, что женщина тоже человек и во многом лучше вас. Только за счёт жены своей русский мужик живёт сносно, на ней и в коммунизм едет.
   - Это не про тебя. Твой мужик не на тебе, а на тесте в свой семейный коммунизм уже въехал.
   Голоса их стихали, Валя вымолвила с тяжелым вздохом: - У всех проблемы. Одни проблемы. И когда они только кончатся у нас?
   Юра хмыкнул. - Зяма сам себе проблемы создаёт. Жил бы с Полькой и но проблем.
   - А ты что ни с кем жить не стал?
   Юра глянул на неё коротко и ничего не сказал, налил водки в стакан, выпил и долго молчал, неожиданно вдруг сказал. - Валя! Ты открываешь мне глаза.
   * * *
   Прошло больше недели, Замятин сдал наряды и материальный отчет и теперь отдыхал. Материалов по-прежнему не хватало, вернувшийся с уборки автотранспорт ремонтировали с трудом, не хватало запчастей. А уже очередная битва за урожай на носу. Рабочие в основном "гоняли мусор" на объекте, а он читал книжку.
   Но, чу! Заурчал мотор. Сунув книгу в ящик стола, он выглянул в окно прорабской. На стройплощадку въезжал темно зеленый Уазик, ныряя по разбитой стройплощадке шлюпкой в море. Он уже подъезжал к вагончику, за рулем сидел щупленький невзрачного вида майор, рядом с ним тоже майор, но высокий и красивый словно кино герой, Гена радостно вспыхнул и выскочил наружу.
   - Батя! Валерий Викторович! Здравствуйте! - подошел он радостный к неуклюже вылезавшему из тесной для него машины рослому майору.
   Тот обнял его и похлопал по плечу. - Здравствуй, сынок, здравствуй! Спасибо, что и на гражданке считаешь меня своим дядькой-воспитателем.
   - Батей! Вы больше, чем военный воспитатель.
   - Ладно, ладно. Мы к тебе, Геннадий, по делу.
   - А я, собственно, свободен.
   Вышел из машины и щуплый майор, Батя представил его сотрудником КГБ Анатолием Авдеевичем Акчуриным.
   - В общем, Геннадий, у Андрея появилась возможность перейти во внешнюю разведку. Надо помочь ему помириться с Кет Виллер.
   - Андрей мне уже говорил об этом.
   - Ну и хорошо. Мы уже нашли Кет Виллер ее русскую тетушку и кузину. Так вот, эта русская кузина австриячки училась с вашими подружками - балеринками в одном училище только на курс старше.
   Гена поразился. - И это вы о нас знаете? - и тут же возразил. - Но мы порвали с ними все отношения.
   - Должны же у вас быть общие знакомые.
   Он недолго подумал и протянул. - Есть вообще-то такой, - но не договорил.
   Кондратьев смотрел ему в глаза. - Геннадий! Неужели думаешь, что я вас хочу подставить?
   И Замятин поспешно сказал. - Слон. Друг наш, лейтенант Керопян, со Светланой Никодимовой дружит, а та тоже в прошлом году окончила это училище. Только она училась на отделении Клубная работа.
   - Отлично! - воскликнул Акчурин. - И Наталья Власенкова с этого отделения. Значит, эта Светлана со своим Слоном и встретят Кет Виллер.
   - Нет, нет, Анатолий. Пускай они делают это вместе. Замятин не столько кузен Андрея, как его друг. Давай, едем в часть. И лейтенанта Керопяна надо отозвать.
   Геннадий спросил настороженно. - И куда вы намерены нас отзывать?
   - Тебя по мобилизационному предписанию на учения офицеров запаса. А его в командировку как бы. Задание - посетовать в присутствии этой Светланы, что разыскиваете некую Екатерину Петровну Власенкову у которой есть дочь Наташа...
   Майор Акчурин не дал Кондратьеву договорить. - И, как сведете поссорившихся влюбленных, отправим вас на юга отдыхать.
   И тут же поторопил. - Едем! Едем!
   - Сейчас, переоденусь только.
   Геннадий непроизвольно вздохнул и пошёл в прорабскую. Отдых на югах за такое дело его не прельщал. И хотя ничего такого в этом не было, этот чекист с типично невыразительным для подобного ведомства лицом его отвращал...
   * * *
   И вот, через несколько дней, они наконец встретили с лейтенантом Керопяном и его уже по-женски статной подружкой Светланой Кет Виллер и привезли её в районный поселок Алкино. Гулкое пустое фойе Районного Дома Культуры встретило их какофонией всевозможных звуков под песню Аллы Пугачевой. Двери зрительного зала были открыты настежь, они сразу увидели мечущихся по ярко освещенной сцене артистов в русской национальной одежде. Парни и девки гонялись друг за другом и откровенно щупались. Русские визитеры поначалу оторопели. Но статную и рослую австрийку озорное действие на сцене ничуть не смутило.
   Она вымолвила, широко улыбаясь. - О! Это и есть русспеттинг.
   Светлана такая же рослая и статная, смущенно хихикнула. - Щупаемся так, - и спросила осторожно. - А что это такое - петтинг?
   - Это есть сексуальни удовлетворенья без участий половых орган.
   Света ахнула, шокированная. - Как это так, без половых?
   - У каждый женщин или манн есть эрогенни зон. Их ляскай, удовольства так полючай. Тоже восхитительна ощущенья. Есть такой тип человек, только так удовлетворення полючай.
   - Ой! И правда! - ахнула Света. - Пока я со своим Слоником ходила, сколько раз...Хи...
   Она оборвала себя, опомнившись, и даже порозовела от смущения, потом определила. - Всё у нас одинаково оказывается. Только вы, западные женщины, свободнее в этом деле.
   Глянув на сцену, она снова хихикнула. Самодеятельные артистки тоже не особо смущались, хватая парней за самые сокровенные места. Один из них заорал вдруг благим матом.
   - Дура, мать твою ять! Больно! Хватаешь, как за палку.
   - Ха-ха! Да нет там у тя ни чо. Стрючочек какой-то гороховый.
   - Погодь! Вот всажу, будет чо...
   - Ай! Да грозишься ты всё! Как Чапай - Анке.
   Только стройненькая фигурка в темном приталенном платье не участвовала в озорной оргии. Но и ее удерживал за руки русский обалдуй в красной рубахе и голубых штанах заправленных в ярко коричневые сафьяновые сапожки. Орал он громче всех, но уважительно:
   - Наталь Витальна! Хошь, как культурной, на одну коленку стану, и ручку тебе поцалую? Слово скажи, завтра же по всему Алкину на руках до ЗАГСа снесу и опять домой принесу. И в рот не возьму! Только когда сама поднесешь. Ты не сомневайся, у нас кругом блат. Дядька в сельсовете, тетка в сельпо и матка моя кладовщица, а пахан бригадир. Ничего нам не надо. Только живи.
   - Вот это приколы! - хмыкнул Геннадий.
   Слониха врезала леща по мощному крупу Слона. - Только в деревне сейчас жетельмена найдешь.
   Крупнотелый курчавый брюнет в офицерской форме побагровел от стыда за свою подругу и отступил к выходу из зрительного зала. Кетрин неудержимо тянуло к сцене. Геннадий тоже пошел за нею. В это время молча терпевшая приставания парня девушка неожиданно ширнула коленом ему в пах. От неожиданности тот отпустил ее, схватившись за причинное место. И девушка, спрыгнув в зал, побежала по центральному проходу к выходу.
   - Ай, не хорошо, Наталь Витальна! - вскрикнул тут же опомнившийся парень. - Без наследства хотели оставить, - и махнул со сцены за нею.
   Замятин заступил ему дорогу, когда девушка промчалась мимо. Но тот в запале. Махнул кулаком:
   - Свали, козел!
   Однако мощная длань обалдуя застряла в цепком захвате рук совсем не богатыря. Гена крутанул слегка, и огромный парнище полетел по покатому полу, гулко врезавшись в сценический барьер. Но силушки ему видно было не занимать, он тут же вскакивает и, болезненно поводя плечом, оторопело смотрит на аккуратненького интеллигентика при галстучке на белой рубашечке.
   - Это ты? Меня?
   - Ага! За козла.
   Артист заревел вдруг дурным голосом и затопал ногами. - Задавлю, шмакодявку...
   Но так и не сдвинулся с места. На него налетели самодеятельные артисты и потащили за кулисы.
   - Ромка, зенки протри, - проверяющие.
   - Да паял я этих проверяющих! Бля буду, если не начищу мусала этому маклашонку. И у меня тоже есть приемчики с ломчиком.
   Наконец артисты исчезли, музыка смолкла. Смущенная худрук несмело возвращается к ним.
   - Да что это на них сегодня нашло? Репетиции у нас всегда проходят организованно.
   Они смотрят на нее, как на чудо сельского света. Лицо еще не двадцатилетней девушки поражает Анастасие Вертинской красотой умной интеллигентной женщиночки. Не повернется язык назвать ее женщиной наверно и в пятьдесят лет.
   Светлана кинулась к своей бывшей сокурснице. - Власенкова, блин! Да какие мы проверяющие? - но осеклась, осознав её красоту. - Натали! Тебя, прямо, не узнать. Отъелась, похорошела. Прямо, принцесса на горошине.
   Худрук с облегчением вздохнула и проговорила несколько жеманясь. - С наших зарплаток только на залёжанных матрацах лежать.
   Светлана мигнула ей, сделав страшные глаза, втайне от Кет, дескать, не болтай лишнего. И закричала:
   - Натали! Мы кузину тебе импортную привезли! У этой австрийской фрейлейн дедушка тоже Петр Данилович Власенков.
   - Ой, да неужели это правда? - всплескивает руками Наташа по-бабьи. - Знать, не врет мамка, что у неё в Австрии есть братец Питер.
   Геннадий едва сдерживает ухмылку, и Наташа это замечает, спрашивает, слегка покраснев:
   - Какие намечены мероприятия?
   - Какие еще мероприятия?
   - Ну, как? Место встречи. Куда ее поведем? - и возмутилась несмело. - Почему вы меня не предупредили заранее?
   - Очнись, ты - чудо советское. Двоюродная сестра это твоя!
   Власенкова хмурится. - Вы что разве не из райкома?
   - При чем тут райком? - еще больше раздражается Замятин.
   Ему уже стыдно за эту обманчиво возвышенную очаровательную советскую куколку.
   - Она иностранка, а мы плоховато живем. Разнесет еще за бугром. Опозорит на всю заграницу.
   Кетрин тихо восклицает. - Политик. У вас всё есть политик.
   Замятин уже орет. - Да нашу дурость и прятать не надо, сама лезет из всех щелей!
   - Не смейте так говорить о нашей великой родине! - неожиданно прозвенел на самой высокой ноте возмущенный Наташин голосок, ей надо было встать на спинку кресла.
   Оторопев на мгновенье, Геннадий выскочил в фойе РДК. Но и там такой же цирк. Перед могутным смуглым лейтенантом бычится школьной хулиганкой, как перед учителем, грудастая деваха. За её спиной замерла стайка девчонок.
   - Чо их знать, Власенковых та? - тянет она. - Вон оне. На виду. Сами смотрите. Скажешь еще чо-нибудь не то, плохая станешь.
   - Сказать надо Екатерине Петровне Власенковой, чтобы отпросилась с работы и шла домой. К ней австрийская племянница приехала.
   Девчонки за ее спиной вдруг несдержанно затолкались и зашептались. Но громко. От волнения.
   - Ой! Мамоньки! У этой пропивохи связь с заграницей объявилась.
   - А позорище, девки, будет! Где щас ее искать? Она и от Натали прячется.
   - Смандила, поди уже, полмешка комбикорма от своих бычков и теперь, где ни то под кустом похмеляется.
   - Но можно ее в чувство привести? К утру хотя бы. Дескать, ночное дежурство, - перебивает их Керопян.
   - Да замолчите вы! - вскрикивает и Гена, поздно увидав выходивших из зрительного зала кузин.
   Кет растеряна, Наташа пунцовеет от горького стыда и Светлана тоже смущена.
   - У мой тьетушька есть болезнь алкоголизм? - спрашивает Наташу Кетрин.
   Девки сразу примолкли. Лишь та грубая деваха фыркнула негромко.
   - Блин! Эта фря по-русски кумекает.
   Кет снова восклицает, беря за руки кузину. - Это есть не опасен болезн. Ви не понимай алкоголизм. С астма долго живет человек. И гипертоний, диабет. Наркоман плёхо. Алкоголь хронический, тожье не нормаль, но лютше. Надо следоватт метод доктор Чехов. Плёхо не пить, плёхо не поднимайт пияни. Деляй ему условий без стресс содержанья. Помогайт нельзя. Только поднимайт.
   Наташа простонала. - Убивать их мало!
   Кетрин опять не понимала. - Как? Это есть больни человек.
   - Они точно, все там чокнутые, - снова фыркнула грудастая девка. - Пьяница у них больной!
   - Сажать в ЛТП, а не лечить их надо!
   - Лечить за высоким забором, как зеков.
   Замятин прикрикнул. - Эдик! Иди с ними, иди!
   И все гурьбой ринулись к выходу. Но две девчонки остались. Та, грудастая и поизящнее, миленькая хорошая ученица. Катарина что-то нашептывала своей кузине. Светка тоже шалела, блуждая глазами. Грубая девка выговорила вдруг Замятину.
   - Бежал бы и ты со своим дружком-офицером.
   - А в чем дело?
   - А дело пахнет керосином.
   Хорошенькая перебила ее. - Ну что ты, Рая? И сразу пугать.
   - А что такое?
   - Да Ромка бузит. Узнал, что вы ни какие не проверяющие и ваапще...
   - Что вообще?
   - Да поучить вас собирается. Ребят подговаривает.
   Гена усмехнулся. - Поучиться я всегда готов.
   Рая фыркнула, сдув челку со лба. - Галька! Да хватит штоль его пасти. Пускай намнут бока хвальбуну городскому.
   - Ну, что ты, Рая? И так уже всех пацанов за драки пересажали.
   Тут и раздался голос Ромы. - Глянькось, глянь на этого городского! Прямо - герой!
   Он в цветастой рубашке и тоже, как антиллигент какой, небрежно помахивает свернутой газеткой. За его спиной с выпендроном, как зеки в Калине красной, рисуется шеренга из четырех парней в таких же рубашках из одного сельпо.
   Они вторят ему. - Ага! Щас! Этот герой к верху дырой на карачках стоять будет.
   - Штиблеты нам нюхать будет.
   К предводителю кидается титястая Райка. - Ромка, уймись! Пересажают мудаков.
   Но тот отталкивает ее широким жестом. - Хорошилкина, свали от меня. Ты давно мне без внимания.
   Замятин с усмешкой смотрит на них, Рома снова топает истерично.
   - Бяги! Бяги! Может, не догоню. Ленивый больно.
   Замятин искренне смеётся. - Какой талант клоуна в этой глуши пропадает.
   Рома прекращает рёв, оглядывается на ребят и командует. - Не ссы, мужики. Обходим со всех сторон. И разом!
   И они пошли на него, обкладывая крадущейся стаей. Но Гена не стал дожидаться нападения. Взвился вертящейся молотилкой, нанося удары и с рук, и с ног. Ромкина газетка зазвенела выпавшей из неё железной трубой. Парни, с ревом и стонами, разлетелись в разные стороны фойе и, поняв, с кем связались, расползались по дальним углам, испуганно подвывая. Рома и вовсе кинулся к дверям на четвереньках, как обезьяна. Но Гена догнал и пинком загнал обратно, буквально, поставив его на уши. Намахнулся ещё раз... И вдруг! С отчаянным визгом Райка бросается на него.
   - Прекрати издеваться над пацанами, чекист херов!
   Замятин просто оторопел, и некоторое время девка теребит его, как борцовскую куклу. Придя в себя, он тиснул ее, где надо, и та застыла перед ним, пуча и без того круглые глаза. Постояла некоторое время обездвиженная, и выдохнула шумно.
   - Прямо, черт какой-то.
   Рома вдруг заскулил. - Извиняйте, товарищ чекист. Литру магазинной поставлю, и пацаны возьмут по пузырю. Только чтоб без последствий. А?
   Геннадий совсем растерялся. - Какой я чекист? Прорабом на стройке работаю.
   - Ладно, ладно. Прораб так прораб. Чо мы, не понимаем? Вам светиться нельзя.
   Гена окончательно теряется. Австриячка смотрит на него расширенными от удивления глазами, Наташа, наоборот, с уважением. А тут ещё и Светка брякнула.
   - А и мой Эдичка хоть и сапёр, а тоже в спецвойсках служит.
   Гена растеряно вымолвил. - Ошалели совсем от деревенской жизни.
   Хорошенькая возразила жеманно. - Вы ещё не видели настоящей деревни. У нас районный посёлок городского типа.
   Рая ахнула грубым голосом. - Деревня! И хоть вешайся.
   - На Рому, - захихикали осмелевшие парни, видя растерянность "чекиста".
   - Он мне теперь тоже без внимания.
   Тут они и вовсе завизжали подленькой мальчишеской стаей. - Ну, смотрите теперь, товарищ чекист, Райку Хорошилкину на прием не возьмешь.
   * * *
   И все! Контакт с Кет Виллер был утрачен. Она просто спряталась за Наташу и отказалась с ними общаться. Пришлось уехать. Андрея Геннадий не нашел и у его ясноглазой сестренки Даши. Обратился он в военкомат, но там на него посмотрели, как на сумасшедшего. Но на работе должен быть оправдательный документ. И дома сидеть, маму нервировать, он не мог. Он пришел к Полине Лапиной, и та увела его на дачу, которую оформила на него, гнёздышко любви, куда убегала от мужа. Муж ее, благодаря отцу, попал в номенклатурную обойму и панически боялся развода, поэтому терпел, как несгибаемый коммунист открытую измену жены. Но майор Акчурин, этот досужий чекист, все-таки нашел его и там, на шестисоточном участке честного советского человека в типовом домике-скворечнике. Чекист попросту паниковал и сразу же повез его в Алкино на проводы Кет Виллер, неожиданно та собралась уезжать раньше намеченного срока.
   Гена резонно возражал: - И без того, благодаря этим дурам, Кет за чекиста меня принимает. Спрашивается, от кого я узнал, что она вдруг так поспешно решила уехать?
   - Да никто тебя об этом не спросит, - убеждал, кажется, больше себя самого Акчурин. - Андрей куда-то запропастился. Надо убедить ее отложить отъезд. Скажи, что он на учениях и любит ее по-русски. Так и скажи, любовь русская зла, полюбишь и козла. Намекни, что Андрей недоволен службой. Советской властью, в конце концов. И сам, сам критикуй. Влезай в доверие. Расскажи о преследовании за критику. Сам шевели мозгами.
   Акчурин высадил его перед поселком, и Геннадий пошел на Рабочую улицу, где жили Власенковы в доме на две семьи из белого силикатного кирпича.
   И на самом деле, своим неожиданным появлением он только усилил подозрительность Кет Виллер. Цветы его она с демонстративной небрежностью сунула в общий букет. Гена поспешил передать ей привет от Андрея. Кетрин высоко подняла брови и пренебрежительно вымолвила.
   - О! Я оченн полшчён.
   - Он хотел встречи с вами, не смотря ни на что, - как-то неуверенно проговорил он.
   Но Кетрин не отвечала и смотрела на него недружелюбно.
   - Любовь русская зла, полюбишь и козла, - завершил всё же Геннадий фразу Акчурина и девушка, кажется, дрогнула.
   Но тут же ушла к Наташе сидевшей во главе стола. Его усадили в самом конце рядом с той грубоватой и сисястой девахой Раей Хорошилкиной. Застолье было во дворе, стол, как в кино о колхозной жизни, ломился от разнообразной деревенской закуски. Были только самодеятельные артисты за исключением Ромы и уже собирались уходить. Замятину налили штрафную, и все вместе выпили. Но девчонки лишь пригубили свои стопки.
   Ребята заворчали. - Сидять. Замучаны тяжелой неволей.
   - А то нет? Вы завтра у техники проболтаетесь, а нас на прополку погонят, - раздраженно загалдели девчата, продолжая тему.
   Видимо Кет удалось их разговорить. И Наташа уже не возмущалась нелицеприятными разговорами о своей великой родине.
   - Кто нам ручки целовать будет, если мы с детства в земле и навозе ковыряемся? Только конторские в тридцать лет еще на баб похожи. И мы такими же мужиками в юбках становимся.
   Летний вечер все еще давил летней жарой. Девушки протирают лица и шеи платочками, парни смахивают пот с лица ладонями и Кет внутренне ахает. Рая тоже потела и больше всех. Она в белой нейлоновой блузке с кружевами, короткая и узкая юбка трещит на мощных бедрах. Голых своих ляжек она всё же стесняется, и
   неуклюже ворочается на скамейке, стараясь обратить на себя внимание Замятина. И это заметили, тут же отреагировав язвительно.
   - Глянь, а Хорошилкина то расфуфырилась. Будто с дома терпимости сбегла.
   - Райка! Прынцы Золушек любят. Иди грязью измазайся.
   Замятин советует ей. - Умойся. У тебя уже краска потекла.
   - Прям! - фыркает та, сдувая челку со лба.
   Но вытаскивает из сумочки зеркальце и, поплевав на платочек, подтирает краску на лице.
   Наташа сердито кричит. - Хорошилкина, ты бы еще мочей умылась.
   Все смеются. И Райка вскакивает с лавки, уронив на землю весь хохочущий ряд. Только Гена устоял. Пацаны опять начинают тискать девок прямо на земле. Те отбиваются с настоящей злостью, и парни отстают от них. Поставили лавку и вновь садятся.
   - Ну, еще давай по одной.
   А вокруг стола неприкаянно бродит темнолицая, отнюдь не от загара, женщина. Наташа и на нее кричит нервно. - Мама, сядь. Не мотайся перед глазами. Хочешь выпить, пей. Катерина уезжает. Можешь снова начинать.
   - Ня надо! - резко ответила Власенкова-старшая. - Сказала, в рот не возьму. Все! Не буду больше тебя позорить. Нормальной бабой поеду к братцу Питеру в Вену.
   Глаза женщины горят, как у человека идущего на подвиг. Отвернувшись, она уходит в дом.
   - Посмотрю, как бы чего не забыли в дорогу.
   Возвращается Райка от рукомойника, ворчит по-бабьи. - Ничего то у нас делать не могут. А в деревне, где ее импортную косметику взять? И в город не наездишься. А и не отпустят. Сплошная битва за урожай.
   - И без импортной косметики надо девушкой оставаться, - замечает ей Наташа.
   - Ага! Будешь тут воспитанной девочкой. Учили благородному, а жить заставляют по подлому.
   Девчонки фыркают в ответ. - Ой! Ой! И Райка умничать стала.
   - А чему ее только родители не учили. И на английский ходила. В Изостудии занималась...
   - И в кружке кройки и шитья была. И макраме плела.
   Все хохочут. - А теперь только пляшет и поет.
   Райка орёт, перебивая издевки подруг. - А сами-то, сами? Тоже ни кем не стали. А помните, о чем мечтали? Непопрыгуньями хотели стать. Только где они Дымовы? Сами попрыгунчиками за стаканами стали.
   И ребята замолкают. Видно слова задели за живое. Да и наступающий вечер очаровывает неискушённые души. Багровое солнце висит у самого горизонта. По зеленеющему от сорняков паровому полю, словно жуки, ползут три трактора, оставляя за собой чёрные полосы пахоты. Тишина умиротворяет и умиляет. Как здесь хорошо! Жить бы да жить. Но жить здесь для себя не дают, страну надо кормить. Поэтому из деревни и бегут. Бегут самые лучшие...
   Недолгое молчание нарушается вдруг мычанием коров и блеяньем коз и овец. Пронзительно и как-то чарующе звучат тонкие голоса. Мат и грубые слова из детских и женских уст просто не воспринимаются. Простенькая мелодия органически вплетается в звенящую мелодию музыки природы.
   Девчонки дружно вскакивают. - Ой, засиделися! Надо бежать. Скотину встречать.
   Сгрудились вокруг кузин и, расцеловав поспешно Кет по очереди, уходят. Остается только Райка. Сестры тоже идут в дом и возвращаются уже с сумками. Выходит и тетя Катя, кривя лицо от плача. Гена тоже поднимается.
   Но Кет поспешно отказывает ему. - Машина вам нет мест. Прощайте.
   Наташа так же поспешно распоряжается. - Мама, постели ему на веранде. Она вас, Геннадий, поднимет к утренней электричке. Не беспокойтесь.
   Гена говорит Кет, пытаясь встретить её взгляд. - Андрей на учениях. Он хотел видеть вас. Очень хотел. Отложите отъезд хотя бы на пару дней.
   - Найн! - резко отвечает она.
   - Почему?
   - Ви его силой заставляй иметь с меня интимни связь
   - О чем вы, Кет? - неприятно поражен Замятин.
   - Мне это моледой женщин сказаль, кто ему киндер скоро рожай.
   Он опустился на скамью и кузины с тетей Катей молча ушли. Гена понял, операция сорвана, скорее всего, Рыбкиной. И как только она узнала о приезде австрийской пассии Андрея? Не он ли сам её к этому подвигнул? Но Гена, собственно, удовлетворен. Андрею не надо будет подличать. Однако он в растерянности. В провале операции, конечно же, обвинят Андрея, даже если он и расскажет о вмешательстве в их дела обманутой любовницы...
   Хорошилкина обрывает его раздумья. - Давай, выпьем, что ли, на брудершафт, - и протягивает наполненную водкой стопку.
   Он спрашивает нелюбезно. - Ты, хотя бы, понимаешь значение этого ритуала?
   - Проходили в школе и с девчонками тренировались.
   Гена поспешил выпить и стал старательно жевать мясо курицы. Ему и жалко и смешно глядеть на эту неотесанную деваху изо всех сил старающуюся понравиться ему. А та продолжает его удивлять. Через некоторое время вновь наполняет стопки и говорит с тяжелым вздохом.
   - Тянет меня к тебе, а тебя к другой.
   - Так оттянули, никого больше не хочется.
   Она выпивает и, закусив, советует серьёзно. - Клин клином вышибают. Хорошенько напейся и поблудничай. Всё пройдет вместе с похмельем.
   -Уж, не с тобой ли мне пить и блудить? - хмыкнул он с едкой усмешечкой.
   - А что, иль страшна и кривобока?
   - Да ты хоть знаешь что-нибудь об этом?
   - А что об этом девке знать? Нам не брать, а давать.
   Таких откровенных приколов Гена еще не видывал и на некоторое время замолчал. А она снова наполняет стаканчики, смотрит на него, тараща глаза и краснея. И он понимает её состояние, говорит, как можно мягче.
   - Рая, не торопись стать плохой.
   - Вот и попробовал бы, пока хорошая.
   И он стал теряться. По-женски она хороша. А что там говорить? Любую хорошенькую женщину хочется. И им, наверное, также. Или просто хочется пожалеть, приласкав влюблённого мужчину. Но такое позволительно, только там на Западе. Ему и эту Раю немного жалко, как и Полину, без надуманной для большинства людей любви... Гена поспешил отогнать эти мысли и выпил, буркнув.
   - Ладно, хватит об этом.
   - А об чем тогда?
   Голос настолько зол, он вскидывает на нее глаза. Рая снова разливает водку по стаканчикам.
   Он говорит. - Может, хватит пить?
   - Тебя не спросила, герой не моего романа
   Все! Перед ним нахальная советская бабенка. Отстояла очередь за дефицитом, но ей не досталось. Вот и злится теперь на всё и вся.
   - Рая, ну зачем ты так?
   Она щерится зло. - А как? Попросила махонький кусочек счастья. А ты, жмот, зажал. Может, кроме тебя мне и вспомнить будет нечего в этой жизни.
   Она снова пьет уже одна и, облокотившись на стол, мрачнеет, как распущенная женщина в кино, с чавканьем заедая выпитое мясом. Ему становится неприятно. Ну почему у нас людей так? Понравился он ей, ну и поласкались бы. Так и его бы, приласкала та, которую он хочет. И не было бы трагедий неразделенной любви. Ан, нет! Не только тело, но и душа должна быть чьей-то единоличной собственностью. Да и осуждают у нас таких любвеобильных. Лишь на западе похвальное качество, сексапильность. У нас это презренная похоть. Разврат!
   На задворках вдруг затарахтел трактор, подъезжая, и остановился вскоре. Слышится возня и стуки. Потом потащили что-то, шурша жухлой травой. Сад без мужских рук совершенно дикий, даже сарай едва угадывается за зарослями кустарника. Внезапно, громко засмеялись огрубелые голоса.
   - Ты глянь, и Катюха за ум взялась. Не пьёть.
   - Сказала, - завязала.
   - Бля буду! Завтра снег выпаде. Катюха не со двора, а во двор што-то ташшит.
   Тетя Катя тоже ревет огрубелым голосом. - Харе лялякать, мудозвоны зачуханые. Давай, шевели булками, неситя к сарайке.
   И вскоре все стихает. Трактор уезжает. Снова наступает гнетущая тишина. Рая угрюмо ворчит:
   - И эта когда-то о хорошем мечтала. Да жизнь деревенская надежды все поломала.
   - Думаешь, в городе лучше?
   Рая со злой тоской смотрит на него. - Пожил бы в деревне, а потом говорил. Все из деревни бегут. Одна пьянь и придурки остаются.
   Слезы крупными каплями поползли по ее щекам. Уже темнело. Начинающаяся летняя ночь звенела. А на душе становилось тошно.
   Рая и вовсе вдруг заревела в голос. - Ой! Да не могу я больше так, да не могу! Не могу, не могу. Эссенции напьюсь или повешусь.
   И ему до того стало жалко ее! Он обнял плачущую девушку со щемящей болью на сердце и поднял с лавки.
   - Веди, куда хотела.
   Рая прекратила рев и дико посмотрела ему в глаза, задрожав.
   - Да что с тобой?
   Она прошептала, отчаянно пуча глаза. - Стыдно мне. Целая я еще. Целая.
   Он сам повёл её на задворки в кусты запущенного сада.
   * * *
   А дальше события стали развиваться с невероятной быстротой. Таня всё-таки устроила Антипову в больницу на выкидыш, но врач ошибся в сроках беременности и недоношенный мальчик выжил. Однако своего ребенка Алевтина даже к груди не подпустила и отказалась от него. Тут к Андрею и подкатила Татьяна. Но не со своей
   беременностью. Её у неё не было, она предложила усыновить малыша Алевтины. Малыша она уже видела.
   - Беленький и голубоглазый. Такой хорошенький! Богом данный! Но разрешают усыновлять только супружеским парам.
   И Андрей безропотно пошёл с нею в ЗАГС. Но усыновлять ребёнка не пришлось, о рождении внука как-то узнала мать Алевтины и забрала его к себе в деревню.
   И Рая после сближения не отставала от Замятина. Так за ним и пришла в его дом, заявив родителям Гены, что беременна. Родителям Гены она понравилась, у безнадежно больного профессора еще сохранились старые связи, и он устроил невестку на курсы лаборанток винной промышленности.
   В провале операции обвинили Андрея и отправили служить в далёкий средне-азиатский гарнизон, выведя из штата ГРУ. Таня поехала было с ним на край света, но едва выдержала пару месяцев гарнизонной скуки и уехала домой рожать, и уже не вернулась. Иногда лишь наезжала к нему, как сама говорила, на случку...
   И у Гены Замятина жизнь с Раей не заладилась, мама, совхозная кладовщица заразила и ее своей хвастливой кичливостью. - Мы пусть и не инженера-офицера, зато у нас всё есть. Такую жену, как я, тебе ещё поискать.
   Деньги у Хорошилкиных были, прописав дочь в городе, они тут же купили в пригороде дом-развалюху и стали строиться. Тёща дразнилась и машиной, приговаривая всякий раз:
   - В зятьке только я что-то сомневаюсь. Неприспособленный он какой-то, как и вся ихняя учёная родня. А машина не для баловства, она работать должна.
   Однако хвастала на каждом шагу своей учёной родней, созывая в просторный дом, когда они приезжали к ней, всех знакомых и соседей. Хвастовству Хорошилкиных не было предела. Прижившись, Раиса хамела не по дням, а по часам, быстро становясь "городскее самых городских бабёнок". Бабой она обещала стать пробивной.
   Гена просто стыдился показываться с нею друзьям, краснея при случайных встречах. Последней каплей терпения оказалась комната Смеха, куда они зашли случайно, столкнувшись в парке с друзьями.
   О! Что тут с нею сотворилось!
   Увидав себя в кривых зеркалах, Рая зашлась в смехе, визгливо выкрикивая. - Ой! Мамоньки, обоссуся! Жопища-то, а жопища!
   Запердела очень похоже губами, подпрыгивая. - А титьки! Глянькось, глянь! Смехотища-то какая!
   В комнате Смеха еще никогда не было такого смеха, все смеялись над брюхатой клоунессой. У Гены в глазах зеркала закачались. Он выскочил из павильона, как ошпаренный, и помчал по парку, не разбирая дороги.
   Домой он не вернулся и стал жить на даче Полины Лапиной, встречаясь с ней снова. Но не долго. Что-то нашло на него, и он накатал письмо о своих начальниках в Политбюро ЦК КПСС, тогда это было модно. Вскоре оно вернулось с резолюцией - разобраться на месте. И разобрались. Факты, конечно, не подтвердились и вскоре, затаивший на него злобу к тому времени ставший уже управляющим треста товарищ Чебыкин "обоссал два пальца", отдав прораба Замятина под суд даже не за растрату, а за хищение материальных ценностей и приписки...
   Тут уж Геннадий окончательно "догнал" народную мудрость из переделанных строк известной песни:
   - Какая песня без баяна? Какой же русский без тюрьмы?
  
  
   ПЕРВЫЕ ВОЙНЫ
  
   Хотя небо и посветлело заметно, в долине было ещё темно. Лейтенант лежит в тесном окопчике рядом с крупным, словно мёртвым телом офицера. Приближался рассвет, гася узоры незнакомых созвездий, всё чётче и чётче проступают на небе зловещие зубцы гор. Он пошевелился осторожно, пытаясь устроиться удобнее, но нечаянно задел старшего лейтенанта и тот тут же вскинулся бесшумно, насторожено озираясь по сторонам.
   - Простите, пошевелился неловко.
   - Неловких в разведку не берут, - буркнул едва слышно офицер и снова "умер".
   Совсем рядом завыл шакал, его поддержали сразу несколько.
   - У, падлы! Чуют кровь.
   Чиркнула зажигалка, лейтенант раздражённо хмыкнул, ну и разведчики, и тихо шикнул. - Не курить!
   - А идёшь ты, салабон!
   Молодой офицер просто онемел от такой борзости. А разведчики продолжали еле слышно переговариваться.
   - Кто там такой правильный?
   - Чижик штабной понтуется. Теперь всю жизнь будет рассказывать, как ходил в поиск.
   - Бычара, приглуши звук, одни головные боли от козлов штабных. А этот ещё и однофамилец Ваньки Негрозного.
   В лейтенанте взыграло ретивое. - Вы, петухи старые! Встретимся после боя.
   - Строевым, штоль, погоняешь?
   - Как пацану уши надеру.
   - Так тебе и подставили.
   - Бочкарёв! - тут же вскинулся старший лейтенант. - Дедом стал, блатовать начал? Смотри у меня!
   Он мягко ткнул лейтенанта. - Климов! Как с солдатами обращаешься?
   - По-своему, - буркнул молодой офицер.
   - Как это? Объясни.
   - В десанте не командир, а вожак должен быть.
   Командир хмыкнул. - Ладно, поговорю с Батей, испробуем тебя в разведке.
   Климов осторожно спросил. - А что у вас, всё Батя и Батя. Полковник Кондратьев начальник разведки, а, по-существу, в бригаде решает всё.
   - Он - мозги Ивана Грозного.
   - Сан Саныч, а что вы генерала Климова то Иван Грозный, то Ванька Негрозный зовёте?
   - Как получил Климов большущую звезду на погоны, стал малость побздёхивать начальство. Вот мы его и перекрестили в Ваньку Негрозного.
   - Пшик из нашей разведки получился, - внезапно раздался слишком громкий для сидевших в засаде голос.
   - Безверха! Мать твою люблю! Поговори у меня, - взвился старший лейтенант.
   - Бля буду, командир! Слиняли духи! Шакальё, как у себя дома шастает. Просочились через зелёных за хороший бакшиш.
   Лейтенант Климов отслужил меньше полгода после окончания училища и уже потихоньку шалел, особенно здесь в Афганистане. Десантники, особенно разведчики, вели себя, как отпетые уголовники. Их тут и называли блядями. Блядские роты, блядьбаты.
   А рассвет разгорался стремительно, дико заросший сад прямо на глазах просматривался всё лучше и лучше. После непродолжительного молчания Сан Саныч раздражённо шикнул. - Безверха! Отправляй на зачистку.
   Тут же последовала команда. - Барсуков - прямо! Калитин - левее. Бочкарёв! Идёшь по правому флангу.
   Ловкие фигуры тройками с интервалами один за другим бесшумно метнулись в заросли. И вскоре замелькали в просветах между кустами неопасливо.
   - Да нет здесь никого!
   На открытое место вышел коренастый солдат, по-пиратски повязанный женской косынкой, и стал бурно мочиться под дикий хохот десантников. Тут же взлетели две зелёные сигнальные ракеты. Солдаты и вовсе заорали.
   - Салют - просрали!
   - Продали!
   - Купились!
   - В натуре, - смылись!
   - Поделились хотя бы бакшишем, пидеры усатые!
   Сад затрещал от солдатского штурма. Заорали невидимые в кустах командиры, оказывается, они находились в засаде не одни.
   - Отставить! Назад! Прекратить жрать немытые фрукты! Опять обдрищетесь!
   Сан Саныч матерился почём зря. - Ну, блин! Говно зелёное! Выложил им банду на тарелочке и - на тебе! Я их мать куть-куть, шакалы афганские! Точно, за хороший бакшиш пропустили!
   Климов ахнул. - Неужели такое возможно?
   - Володя! Другой мир, другие люди! Всё здесь продаётся и покупается. И мы к этому скоро придём, всё отсюда вынесем с собой. Или не видишь, это чёрный рынок нашей страны. Кавказ в натуре! Короче, мерилом чести труд не стал, в болтовне о светлом будущем пропал, а честный советский человек устал и давно уже ху... с прибором на социализм поклал, всё подряд, что под руку подвернётся, тащит с производства, и трудится добросовестно только на своих шести дачных сотках.
   Володя мрачнел, Андрей Стриженов, с которым они вместе прибыли, взвод получил, а его отец в штабе спрятал, потому с ним и не хочет дружить. Упросил он дядю Валеру в поиск отпустить, да пшик из этой разведки получился.
   - Разведка! Светлов! - закричал выскочивший из-за кустов чернявый и худой прапорщик, офицеров он не видел и передал приказ солдатам. - Выходи на дорогу к предгорью. Капитан Никулин собирает всех командиров.
   - Пёхом что ли потопаем?
   - А нам не привыкать любые команды выполнять.
   Светлов вышел из-за куста, рявкнув. - Пацеля! Не гони...
   - Сан Саныч! Кончай кипешевать. По рации передали, всё вертушки в разгоне. К Мутной речке транспорт подошлют.
   - Да это самоубийство такой толпой идти по горам без прикрытия. Этих штабных крыс духи так ничему и не научили.
   - Нам говорят - надо! Мы отвечаем - есть!
   Прапорщик исчез за развалинами хозпостройки, это был заброшенный сад.
   Сан Саныч приказал. - Разведка! Становись! Безверхов, веди к месту сосредоточения.
   И крупно зашагал в ту сторону, куда ушёл прапорщик. Климов пошёл за ним.
   Вскоре они вышли на петляющую дорогу и метров через триста оказались на большой поляне перед начинающимся предгорьем. Здесь уже собирались двумя шумными толпами советские солдаты и афганские сорбозы. Разведчики, как бы демонстрируя выучку, чётко прошли стороной и аккуратно присели на выжженную траву. У большой скалы рядом с сидящим радистом говорил в наушник корявый, по-обезьяньи рукастый капитан. Вернее не говорил, а выл жалобно:
   - Да что, что? Какие с зелёных вояки? Я бы один с разведчиками Светлова банду распушил. Ночью идти в атаку сорбозы зассали. А утром от духов одно говно осталось.
   Старший лейтенант перед ним отчаянно мимицировал лицом, только что подошёл пышноусый афганский капитан. Русский капитан наконец увидел союзника краем глаза и хмыкнул:
   - А и жуй с ним! Нехай хавает!
   Наконец он сунул наушники в руки радиста и подошёл к собравшимся офицерам, ворча. - Оно и козе понятно, что высоты надо занимать.
   И обратился с показной, льстивой улыбкой к союзному капитану. - Анвар! Дост - дорогой! Как спалось?
   - Нэ гавары дарагой. Какой ми вояк? Ти адын с разведкой бэз меня хатель душман пушкам пушьшить.
   Никулин сделал страшные глаза. - При всех будем отношения выяснять?
   - Гавары порадок прохождений маршрут.
   Никулин хмыкнул. - Короче! Ваши горы, они помогут вам. Идешь в охранении по левому и правому флангам.
   - Висо ясна! Один вызвод право, другий - лева! Трэтий - авангард! Извиняй больше нечем тивой жоп прикрыть. Это разведкачи сделают.
   Смуглый капитан гордо отошёл от советских офицеров, не закричал, а зашипел команды. Сорбозы с завидной проворностью выстроились и пошли тремя отрядами согласно только что принятой диспозиции.
   - А ведь есть у них выучка.
   - Только без нас применить её не могут.
   - Ладно, Сан Саныч, вижу, поизмотались твои бойцы, пойдёшь за взводом Сердюка, - показал рукой на худощавого старлея капитан.
   Светлов скривился. - Да куда уж нам? Бойцы в пяхоте, в мотострелковой роте, а мы дерьмо из блядской роты.
   Потом отрывисто спросил. - Ты кому поручил боевое охранение?
   - Отважным союзникам!
   - Ленивые и жадные, собаки! Если ушами не прохлопают, то продадут. Пойду по горам на хвосте отважных союзников.
   - Тебе что, больше всех надо?
   - Ага! Жить хочу. И своих солдат не перед прессой, а в натуре берегу!
   Отвернувшись от пехотинцев, Светлов направился к разведчикам.
   Никулин сказал Климову. - Лейтенант, вы остаётесь с нами для связи. Идёте с радистом в середине маршевой колонны.
   Но Володя уже кое-чего нахватался и дерзко бросил, отвернувшись от него. - Я не боец отважных мотобздёхов, а офицер десантно-штурмовой бригады, - и зашагал за Светловым.
   Разведчики выстроились, Климов вытянулся перед командиром. - Товарищ старший лейтенант! Разрешите возглавить одну из групп дозора!
   - Пострелять не терпится?
   Володя стал мучительно краснеть.
   - Зажуёт меня Иван Грозный, не дай бог, что с тобой случится.
   Володя понял, что однофамильству его с генералом никто не поверил и вскрикнул, сорвавшись на фальцет.
   - При чём тут папа-генерал? Я такой же, как и все советский офицер!
   Десантники одобрительно загудели. - А чо, ничо, вроде, сынок у Ваньки Негрозного.
   - Нехай с нами пробежится.
   - Нечего ему в штабе штаны протирать. Пусть покажет, какой он сынок.
   И в шеренге зашелестел добродушный смешок. - Сынок! Сынок!
   Климов покраснел ещё гуще, поняв, что получает нелестное крещение. Он снова вскрикнул:
   - Я родной племянник Бати!
   Тут уж десантники загудели более одобрительно. - О! Батин племянник! Племянник!
   Высокий, мосластый сержант вытянулся перед Светловым. - Товарищ старший лейтенант, бля буду! Ништяковый командир из Племянника получится! Пускай идёт с Бочкарёвым.
   И Светлов распорядился не по уставному, шлёпнув по плечу зардевшегося лейтенанта. - Ну, что ж, давай! Оправдывай боевое имя.
   И лейтенант загарцевал ретивым жеребчиком...
   ***
   Стук в дверь и разрешите, генерал и старшие офицеры в кабинете, проигнорировали. Вошедшие, белокурый старший лейтенант и смуглый черноволосый прапорщик, отступили к стене, стали по стойке смирно. Разговор, видно был бурный. Типично советский маленький и толстенький генерал-майор со свирепым бабьим лицом бычился перед рослым подполковником. Они как бы нехотя отступили друг от друга и старший лейтенант воспользовался паузой.
   - Товарищ генерал, разрешите обратиться к подполковнику Кондратьеву.
   - Разрешаю, - проворчал тот и сел на своё генеральское место за письменный стол.
   - Чего тебе, Стриженов? - повернулся к молодому офицеру Кондратьев.
   - Обнаружена банда на плато, разрешите вылететь со взводом на её уничтожение? Связались с вертолётчиками, они готовы. И комбат дал добро.
   - Почему комбат сам не пришёл?
   - Дела у него срочные...
   Подполковник глянул на прапорщика. - Давгаев, что, кроме вас больше некому?
   - Ни как нет, товарищ подполковник. Вчера только...
   - А, да.
   Они помолчали некоторое время.
   Стриженов напомнил. - Время не ждёт. Мы уже отправили взвод на взлётную полосу.
   - Рановато тебе ещё. Не обстрелянный.
   - Лейтенант Климов уже в поиске с разведчиками.
   - Да пускай порезвиться, - разрешил генерал. - Пора обстреливать молодчика. Только смотри, Андрей, не зарывайся. Давгаев, пригляди за ним. И в случае боя, ты на этот раз покомандуй.
   Старлей и этому был рад, тут же отчеканил. - Разрешите идти?
   - Ни пуха, ни пера.
   - К чёрту! - задорно выкрикнул молодой офицер и выскочил в дверь.
   Некоторое время все в кабинете молчали.
   - Так что, давай, Валерий Викторович, утрясай, как-нибудь это дело, - сказал оставшемуся стоять Кондратьеву рослый и рыхлый полковник, сидевший за длинным заседательским столом.
   - Офицерам можно прибарахляться, а солдатам нельзя? Дурной пример на лицо.
   - Да всех, не только разведбат шмонали. В ротах мелочи, а эти, так сказать, боевые трофеи в кавычках у разведчиков на двух машинах пришлось вывозить.
   - Вы, Тарас Осипыч, начальник политотдела бригады, вот и утрясайте.
   - Но не однокашник Акчурина! - визгнул жалобно "комиссар" бригады.
   - Разрешите идти? - холодно отчеканил полковник Кондратьев.
   Генерал неожиданно стал укорять его не по уставному. - Валерка! Ну, зачем так сразу отправил Володю в поиск? Не обстрелянный, ведь, ещё.
   - И Стриженов необстрелянный, - ответил Кондратьев грубо.
   - Бой не разведка.
   - Я Володьке тоже не чужой, - хмыкнул подполковник и вышел из генеральского кабинета в приёмную.
   Адъютант опасливо спросил его. - Не в духе сегодня Иван Грозный?
   - Ванька Негрозный давно уж не гневается, - ответил подполковник зло, будто выругался.
   В коридоре Кондратьева словно караулили. К нему тут же подступили десантники и заорали, как на плацу:
   - Батя! Когда этот особистский беспредел кончится?
   - Мы не свои склады разворовываем, а трофеи с бою берем.
   - Не нас, а штабных чижиков шмонать надо. Это они своё барахло контейнерами вывозят без досмотра.
   Больше всех говорил рослый сержант и Кондратьев гаркнул. - Салимов! Дедом стал? Приглуши звук, не в казарме.
   - Боитесь, штабных чижиков распугаем? Да они давно уже никого не боятся. Знай, свою песенку поют. Дай, дай, дай! Комбат с замполитом уже не о деле думают, а как побольше с нас дани собрать на поклон начальству. Всё это барахло, что отмели в нашем батальоне, штабные офицеры прятали у нас. Разведчиков никогда не шмонали, знают, что мы крысятничеством не занимаемся.
   Подполковник обвел взглядом десантников и спросил строго. - В чём дело, товарищи солдаты?
   - На дембель серёжки и браслетики невестам выменяли и уже - мародёры. А настоящих мародёров в упор не замечают.
   - С чужих слов говорите. Командиры подговорили вас этот базар устроить?
   - Особист и проверяющий из штаба мародёрство нам вешают.
   - Мародёрство! - возмутился Кондратьев.
   - Вот именно! Этот, из штаба, майор Акчурин вообще издевается, фыркает, падла чекистская, а говорили у Бати плохих сынов не бывает.
   Валерий Викторович крупно зашагал в дальний конец штабного коридора. Толкнул дверь с табличкой Спецчасть и вошёл в приёмную разгороженную барьером где сидел за столом вылощенный старший
   лейтенант в невыгоревшей форме и, без стеснения, чистил ухоженные ноготки. Перед подполковником вытянулись два десантника.
   - А от вас чего хотят?
   И эти солдаты были такие же не стеснительные, тоже заорали. - Батя! В стукачи вербуют.
   - Только - хрен им в рот! Десантура своих боевых товарищей не продаёт!
   Кондратьев приказал. - Марш, по своим местам.
   И они с радостью ломанулись в дверь, едва не сорвав её с петель. Старший лейтенант небрежно заметил.
   - Подполковник, вам, как начальнику разведки надо бы знать, что такое Особый отдел. Мы - контрразведка. А вы, всего лишь, диверсанты. И за вами...
   Свирепея от развязного вида нахального чижика, Кондратьев подался к нему, протянув мощную длань.
   - Встать, контра! Встать, перед боевым офицером!
   Тот шарахнулся от него в дальний угол. Тут же распахнулась дверь кабинета, в проеме застыл, улыбаясь, полный майор с ухоженным лицом.
   - Атас! Десантура высадилась.
   - Раевский, не наглей! Иль не видишь? Честный советский человек здесь с ружьём и часто бывает балдёжный. Забыли, как недавно солдат застрелил офицера за то, что тот остриг его наголо?
   - Кондратий! Окстись! Сам следи за своими есаулами. Я то при чём? Плановая проверка. Акчурин на нас наехал. А этот, своего не упустит. Идём, поговорим конфиденциально.
   Майор отступил в глубь кабинета, и Кондратьев вошёл вслед за ним. Со стула у хозяйского стола поднялся полный капитан.
   - Васильев! А ты, какого ху... здесь забыл?
   - Михаил Самойлович пригласил.
   - Кондратьев, не дави, - вмешался Раевский. - Васильев свой человек
   - Вижу, родственные души.
   - Будь и ты нашим родственником.
   - Ты меня в свою мафию не вербуй.
   - Акчурин рекомендовал тебя к этому делу привлечь. Вы же с ним товарищи, так сказать, со школьной скамьи.
   Кондратьев промолчал, так же упёрто разглядывая необидчивого чекиста. Видя, что он не реагирует, майор сердито буркнул.
   - Короче, я всё сказал! Дело за тобой.
   - Какое ещё дело?
   - А ты глянь, - Раевский подошёл к шкафу и раскрыл дверцу, из него вывалилась связка ковров.
   Полки были заставлены чеканной посудой. Майор поставил на стол большое серебряное блюдо, наполненное золотыми женскими украшениями. Сверху лежала инкрустированная сабля, кинжалы и два старинных пистолета.
   Крякнув, Кондратьев сел на первый попавшийся на глаза стул, вынул из кармана старинный позолоченный портсигар и закурил неизменную свою Беломорину. Такого обилия сокровищ увидеть он не ожидал.
   - А неплохо бы к такому портсигару кинжал-сабельку старинную и пистолетик дуэльный, - угодливо хихикнул капитан Васильев. - Вызовем потом Акчурина на дуэль, так сказать, к барьеру.
   - Бара валютного, - хмыкнул Раевский.
   Но Валерий Викторович молчал.
   - Ну что, Кондратий Булавин, твоё слово.
   - Какое ещё слово?
   - Мужик ты или не мужик?
   - Я - офицер.
   Раевский нервно визгнул. - Ну, что, будем оформлять протокол изъятия?
   - Зови Климова.
   - Ванька Негрозный сам просил уломать тебя. Тем более, Акчурин обещает всё это похерить. Ты думаешь почему это капитан Васильев из стройбата и вдруг в Афганистан попал да ещё в штаб десантно-штурмовой бригады?
   Васильев обиделся. - Я Высшее политическое училище закончил, строевой офицер. Просто не повезло при распределении.
   - Значит, боевая подготовка была такая, что в стройбат оправили. Видно по твоей холёной роже и пузу, какой ты строевой офицер.
   Раевский поспешно перебил. - В общем, таможню Васильев берёт на себя, друган там у него. Как говорится, с доставкой на дом.
   Кондратьев встал со стула и направился к выходу. - Делайте что хотите.
   - Ну, уж нет! - подступил к нему Раевский. - Поделимся по-братски. Чтоб все заинтересованные лица были в доле. Да и ни какое это не воровство! Упустим - другим достанется. Так что, говори адрес, куда доставить драгоценный груз. Акчурин поставил непременное условие, чтобы и ты был в доле. Тут нет альтернативы, Кондратий, родину надо тоже умеючи защищать. Нашу военную жизнь и Юлиану Семёнову не догнать. Или тоже, как наши отцы хочешь побеждённым победителем стать?
   Хватка была мёртвой и, как разведчик, Валерий Викторович это понял. И сдался.
   - Улица Парижской коммуны, 102, квартира 38, Климовой Ларисе Викторовне. В свою квартиру я пустил квартирантов.
   Капитан Васильев догадался. - Так вы шурин генерала Климова?
   Но Кондратьев не ответил, хлопнул непроизвольно дверью, выйдя в приёмную, и уставился злым оком на вытягивающегося перед ним уже не нахального чижика.
   Сказал ему равнодушно. - Вольно, - и, как Командор, истуканом вышагал в коридор.
   Окончательно вызревала мысль. - Вот и я тоже стал мародёром.
   И смысл этой войны прояснялся. Теперь он понимал, кому она Нужна...
   А сейчас мы поняли, зачем нам Чечня? И не только Чечня, вся эта необъявленная Акина Матата...
   ***
   А старший лейтенант Стриженов уже подлетал к месту возможного боя. Тревожно замигала лампочка, зазуммерил сигнал. - Приготовиться к высадке!
   Десантники зашевелились, бряцая оружием, мимо к корме вертолёта прошёл худой и длинный, сущий студент в форме, борттехник. Люка распахивались, впустив вместе с ветром и грохот обстрела. Шмели, вертолёты огневой поддержки уже начали свою работу. Значит, враг обнаружен, и им тоже предстоит работа. Так они просто называли участие в бою. Борттехник припал к полу, выглядывая в люк, и закричал.
   - Хватит высоты! Вперёд! Вперёд! Метров двенадцать! И влево ещё два возьми.
   Они вылезали на скалистое плато, в окна не хотелось смотреть, острые выступы скал едва не скребли по стёклам иллюминаторов.
   Молодой лейтенант на полу закричал ещё истошнее! - Левее - два! И пять вперед! Передними коснулись! Сажай! Сажай! - и отскочил от люка.
   Рослый сержант тут же рыкнул. - Десантура! Пошёл!
   В окнах внезапно сверкнуло разрядом молнии. Вертолёт хрустнул и как-то просел, медленно кренясь. Все попадали на пол, как от землетрясения.
   - А-а! Ва! Ма! - заревел сержант, вскакивая первым, и стал пинками вышибать зазевавшихся солдат.
   Андрей Стриженов прыгнул сам, правильно и красиво, как на учениях. Только не смотрел на него ни кто. Засмотрелся он сам, оглянувшись и ещё не успев подняться с четверенек. Вертолет кренился, неудержимо клонясь к пропасти. Худой и неловкий лейтенант в лётном комбинезоне уперся, пытаясь удержать машину за сломанную растяжку шасси. И, кажется, удержал, блистер кабины осыпался осколками от удара изнутри, и из окна стали вываливаться фигуры пилотов. Без снесённых гранатой винтов, вертолёт стал похож на лягушку, вылезавшую из пропасти...
   Опомнившись, Андрей словно с цепи сорвался, помчал вверх по некрутому косогору за десантниками. И внезапно едва не упал, сержант схватил его сзади за ремень.
   - Командир, осади! Твой первый бой.
   Но старший лейтенант лягнул приставленного к нему "дядьку" по-жеребячьи. - Щас! За твою спину спрячусь.
   И, освободившись, рьяно попёр за высыпавшими на плато солдатами. Десантные пчёлки уже круто взмывали вверх и шмели отступали, прекращая обстрел, чтобы не задеть ненароком своих.
   И тут из камней высыпала на них большая группа бородачей, но сразу сдала назад, пырснув шустрыми тараканами обратно в скопище камней. Десантники торжествующе заревели. Так они с ними очень
   редко встречались. Эти черти, как правило, в последний миг исчезали, предпочитая бить исподтишка из засад и ставить мины.
   - А! Суки бородатые! Наконец-то попались, отморозки еаные!
   Затрещали выстрелы короткими очередями. И всё стало стихать. Тройками, короткими перебежками, десантники исчезали в камнях. Началась страшная охота человека на человека. Дальние звуки боя
   не ощущались. Наступила напряжённая до умопомрачения тишина боевой зачистки.
   И вдруг - взрыв! Ещё и ещё! Короткий беспорядочный треск автоматных очередей. Хрусткие удары!
   - Получи своё, сука бородатая!
   И захлебнувшийся крик. - Алла...
   И снова напряжённая тишина...
   Таким боем руководить невозможно и Андрей взял левее, уходя от своего опекуна. Драться он умел, единственно, не испытал ещё себя в смертельной схватке. Увидев мельтешню среди скал, рванул туда, но тут же и потерял их из виду. Бесцельно бежал недолго, полез верхом, чтобы осмотреться. И тут, с виду нормальный камень оказался "живым" и, качнувшись, сбросил его вниз прямо между двух пробиравшихся боевиков. Набегал, закричав пронзительно, по- женски, и третий...
   Однако свалившийся чёртом с неба русский офицер не растерялся. Опередил переднего ударом штыка и увернулся от размашистого удара второго, обернувшегося к нему. Встретил его страшным ударом приклада в грудь. Но от третьего увернуться не успел, растяжка, удар ногой, в тесном пространстве не получилась.
   Набежавший, забыв о винтовке, отчаянно визжа, вцепился в него обеими руками. Они запутались в частоколе оружия и агонизирующих тел и упали. Но возились недолго. Русский офицер и силён, и ловок, и вскоре вздёрнул худое тело, замахнувшись, чтобы сломать последнее сопротивление. Но ударить не смог.
   Афганский мальчишка в длиннополой для него русской гимнастёрке умеет только визжать и толкаться. Глаза отчаянны и смелы, такими они, наверное, были у Александра Матросова. И худые руки мальчишки цепки, Андрей долго и изнурительно возиться с ним, чувствуя, что это безнадёжная борьба с эпилептиком. Он уже изнемогает, но ударить не может. Просто рука не поднимается...
   И вдруг! Тело афганского мальчишки взмывает вверх. Вверх на штыке русского солдата. Такого же, как и он, только посветлее волосом. Пацан в советской форме, отбрасывает худенькое тело как сноп, и оно складывается сломанной куклой среди некрупных камней.
   - Зачем ты его так? - вырывается у Андрея.
   - Не психуй, командир, - солидно успокаивает его солдат. - Первые войны всегда страшенны. Не поддавайся глюкам.
   Андрей садится, сползая спиной по камню. А тот склоняется к трупам и начинает их деловито обшаривать. Роется и в обуви и головных платках. Андрей оторопело следит за ним. Батя строго-настрого запретил вмешиваться в действия солдат пока он не завоюет авторитета. Но смолчать Стриженов не смог.
   - Не стыдно по трупам шариться?
   Солдат скривился. - Вы, офицеры, пайкой своей недовольны. А нам, что после вас остаётся? Только кашу жрём от пуза!
   Он подшагивает к нему, разворачивая платок. В нём кольца и золотые коронки от зубов. Даже золотой крестик. Солдат спрашивает: - Зачем правоверному крестик неверного? - и сам отвечает на свой вопрос. - Потому что он золотой.
   Глухо вскрикивает. - Суки они, а не мусульмане. Обыкновенные грабители.
   - А ты кто?
   - А идёшь ты, - вскрикнул солдат, но ругательство недосказал, не обозвал.
   Хмыкнул только после короткой паузы. - Шибко правильный.
   Только сейчас до Стриженова доходят звуки не боя, а расправы.
   - Вован! Ссышь ударить прикладом - пулей добей! Не жалей этих отморозков. Сдадим, они у зелёных откупятся, и снова будут стрелять нам в спину.
   Андрей кричит. - Прекратить зверство!
   Лучше бы он этого не говорил. Рёв дюжих глоток потряс окрестности!
   - Хер сосать, не те ребята! Мочили и мочить будем отморозков этих.
   - Ребята! - оборачивается на рёв Стриженов. - Не уподобляйтесь зверям этим!
   - Ребята по тёмным углам девок трахают. А мы - мужики! Мужики! Мужики!
   К нему и выходят только по виду пацаны. Суровые, обожжённые солнцем и жестокой службой совсем не ребячьи лица. Выручивший его солдат говорит примирительно:
   - Мужики! Не смотрите, что взводный ещё салага. Двух таких матёрых духов завалил! С мальчишкой только заглюковал, наверно и курицы до этого не зарезал. Ништяковый у нас командир будет.
   Кто-то заметил. - Пацаны и девки у духов самые отмороженные снайперы.
   - Эх, командир, не видел ты ещё стонущий мешок костей русского солдата.
   Но Стриженов упрямо возражает. - Мы не должны быть такими.
   - Командир, ты не замполит, и не гони нам о светлом образе советского воина-интернационалиста. Через пару месяцев, если не спрячешься в штабе, ты будешь зверее нас.
   - А я сказал, - уже рявкнул старший лейтенант. - Мы не будем такими. И у меня будет не взвод шакалов, а отряд тигров.
   Солдаты на это не ответили, лишь мрачно переглянулись. Молчание становилось напряжённым, но тут крикнули из камней.
   - Мужики! Шустри, давай. Пацаны из других отделений уже во всю шарят, останемся при своих интересах.
   И солдаты поспешно расходятся меж камней, слышатся лишь деловитые шорохи и тихий говор. Андрей хмурится, едва сдерживая гнев, у него даже дрожит лицо. Но тут подбегает прапорщик Давгаев, и тащит его за большую скалу. Усаживает под ней.
   - Богданыч, не роняй авторитет таким дешевым базаром. А он у тебя уже прорезается.
   Он завладевает рукой офицера. - Сейчас. Сейчас сделаем укольчик, даст нам кайф промедольчик.
   Потом присаживается рядом, бок о бок и, повозившись немного, закуривает. Затянувшись пару раз, передаёт самокрутку.
   Андрей узнаёт равнодушно. - Гашиш, - но тоже затягивается и неожиданно успокаивается.
   Прапорщик доволен. - Херня война. Главное - побалдеть! Всё веселее умереть.
   Потом говорит убеждённо. - Первые войны всегда страшенны. Главное, что бы в это время крыша не поехала.
   ***
   Шли изнурительно долго. Круто ныряющая тропа и жара не располагали к разговорам. Светлов шёл с чернявым прапорщиком за двумя рыскавшими впереди десантниками.
   - Пацеля! В десантуре хочешь послужить?
   - Ну, зачем Однофамильца в дозор отправил?
   - Да что вы с Никулиным так за него волнуетесь?
   - Голову обещали оторвать и в заднее место запихать, если, не дай бог, что с ним случится.
   - Головы у вас с Никулиным как раз и лишние.
   - Сан Саныч! И тебе ведь достанется, мало не покажется.
   Дозорные впереди неожиданно залегли, один из них оглянулся и крикнул:
   - Товарищ старший лейтенант! Эти блин! Зелёные! Сорбозы херовы! Побежали гурьбой с высот, увидав речку.
   Светлов подбежал к ним и, выскочив на увал, остановился. Тут дорога круто шла вниз к петляющей бурной речке чуть больше ручья. Скалы расступались, взяв опасным амфитеатром переправу у широкого плеса, куда с радостным визгом мчали солдаты союзной армии. Светлов распорядился:
   - Пацеля! Дуй к Никулину! Доложи, сорбозы покинули высоты, моих двух отделений для прикрытия не достаточно.
   Тот жалобно взвыл. - Святой, ну, хватит бдительничать! Прошли же...
   - Выполнять! - рявкнул офицер.
   И прапорщик, сбросив рюкзак, потопал налегке назад.
   Светлов глянул на одного из солдат. - Остаёшься здесь. Смотреть в оба! Только дурак, или ленивый, не устроит здесь засады, - крикнул. - За мной! - и полез на кручу.
   Следовавший за ним десантник опасливо предупредил. - Командир! Осторожно. Живых камней полно.
   И будто накаркал. Вскоре старший лейтенант вскрикнул и заскакал на одной ноге.
   - Ну, блин! Поиск козлиный! Если не повезёт, значит понесут.
   Сел, сдернув с ноги кроссовку, и тупо уставился на вздувающуюся щиколотку. Потом крикнул вниз:
   - Кошкин! Пошёл с Базылевым! Занять вон ту зелёную высотку.
   Сам стал неуклюже спускаться вниз держа травмированную ногу на весу. Десантник проскочил мимо него, а он съехал на заднице к рюкзаку Пацели и, сбросив свой, уселся привратником, толи у ворот прохладного рая, толи у ада неожиданной и бесславной смерти. В клубах пыли уже подходил первый взвод Никулинской роты
   растянувшийся на добрую сотню метров. Сам взводный, старший лейтенант Сердюк нёс ручной пулемёт "умирающего" пулемётчика.
   - Стоять! - выкрикнул Александр Светлов и солдаты стали медленно сбиваться в кучу.
   Разглядев плескавшихся в воде сорбозов солдаты загалдели недовольно. - Разведка доложила точно. Очередную банду распушили без потерь.
   - А как же? Главблядь на мине ногу подвернул.
   - Теперь и его нести придётся.
   Светлов багровел от ярости, представляя, толи ещё будет, если ни какой засады здесь нет. Он крикнул взводному:
   - Сердюк! Говно у тебя, а не солдаты. И сам ты не командир, а неумелый погоняло.
   Тот вскрикнул грозно. - Разговорчики в строю! А ну, выравняться! - и подошел к сидевшему Светлову. - Сан Саныч! хватит что ли? Столько шли и тут у самой воды... Издеваешься?
   - Даже звери знают, что водопой самое опасное место. А ты, Сердюк, если не был на войне, хотя бы вспомнил, чему тебя учили.
   - Да кроме как обращаться с автоматом Калашникова нас только всему бесполезному и учили. Уроки Великой той войны не для этой войны.
   Злобный говор солдат стих. Наплывала новая волна пыли с выходящими из неё витязями непрекрасными. Впереди шёл по-обезьяньи рукастый и корявый Черномор - Никулин. Он тоже был отцом-командиром, нёс рацию с батареями. Такой же неорганизованной толпой выходили из желтоватой пыли измученные солдаты, и только молоденький лейтенант мотался назад и обратно, выволакивая отстающих. Никулин туповато повторял, видимо, и сам на пределе.
   - Давай! Давай! Немного осталось. Считай уже пришли.
   Останавливаться он не собирался.
   Светлов крикнул. - Куда прёшь? Без охранения остались.
   - Да идитя, - ехидно процедил капитан, глянувшим на него офицерам. - Идитя! И разведчика ентова подберитя!
   Светлов заскрипел от злости зубами, когда к нему подступил Пацеля с двумя измученными солдатиками. Фраза Никулина послужила командой, и все повалили к ручью густой толпой. Тут уж капитан осердился.
   - Сердюк! Распустил бойцов. Кто давал команду разойдись?
   Светлов встал, обхватив за плечи солдат, указал на кучу валунов внизу. - Тащите меня к тем вон камешкам.
   Пацеля снова заныл. - Сан Саныч! Хватит выступать. Журналистов И проверяющих нет с нами.
   Но старший лейтенант упрямо скакал на одной ноге к укрытию. Залёг среди камней и уставился на стоявших перед ним солдат и прапорщика.
   - Не знаете что делать?
   - Чего?
   - Пацеля! Тябя что, учили только, как ротное имущество расхищать?
   И тут, гром с ясного неба, прозвучала короткая автоматная очередь и отчаянно звонкий крик лейтенанта Климова:
   - Засада! В укрытие!
   Со скалы сорвалась поджарая фигура, птицей распахнув широкие полы халата. Опережая её, простучала неразряженная базука и вспыхнула среди камней запоздалым взрывом. Недолгую ошеломительную тишину внезапно потряс грохот взрывов и густой треск автоматных очередей. Солдаты только что выбежали на голый
   плёс почти без камней и заметались панически. И только Светлов бил из камней короткими очередями. Вскоре опомнился и Сердюк, стал поливать огнём пулемёта сверкающие разящими искрами скалы. Никулин, растопырив руки, гонялся за солдатами, пинками и тумаками направляя их в укрытие.
   - Бей! Стреляй! Огрызайтесь! Куда прёшь, дура? Левее! Открой глаза, там укрытие.
   И вскоре стали стрелять все, долго и бестолково. Светлов давно вскочил, пытаясь перекричать грохот боя.
   - Отставить! Прекратить стрельбу, паникёры! По разведчикам бьёте.
   Моджахеды, сделав несколько разящих залпов, давно уже скрылись, оставив на камнях два трупа пораженных разведчиками. Постепенно стрельба стала стихать...
   Но тишина оказалась не долгой. Снова грянул взрыв, потом второй третий и только потом донеслись до них пушечные выстрелы, солидно и деловито забил пулемёт, высекая искры из скал. Стреляли не по ним, по скалам наверху. Разведчики горохом посыпались вниз. Кто-то истошно крикнул:
   - Расчёт Минаева слон накрыл.
   К речке, прямо в воду выскочил длинноногий сержант и стал бить по вынесшемуся из шлейфа пыли танку. И тот понял. Круто притормозил и исчез в густых клубах пыли. Торжественно и спокойно шла к ним колонна крытых грузовиков. Светлов бесновался как дервиш, круша и ломая ноздреватый камень.
   - У-у... Бардак козлиный!
   И тут только берег смерти с истерзанными телами взвыл и застонал жалобными и истеричными голосами. Лейтенант Климов застыл, сияние гордого возбуждения боевым крещением медленно сходило с его лица. Лишь Никулин стоял столбом среди воющего и копошащегося разворошенного муравейника. Светлов закричал:
   - Никулин, сука ты! Застрелись - козёл!
   Капитана будто ударили. Пошатнувшись, он медленно вошел в воду. Но не топиться. Окунулся с головой, охнув от ледяной воды, и снова вышел на берег.
   Закричал радист. - Товарищ капитан! Доложите потери. Груз 200 и 021 заберут вертушки!
   - Х... им в грызло! - вышел из оцепенения Сердюк и отбросил уже ненужный пулемёт. - Груз 200 заберём с собой. Вечно эти козлы тела путают.
   А тела ещё неприкрытые тянули восковеющие юные лица в чужое белесое небо...
   ...А тела ещё неприкрытые, зачастую забытые и сейчас всё ещё тянут застывшие в смерти юные лица в чужое равнодушное небо Чечни и Дагестана, на границах СНГ с Афганистаном. И Никулины не стреляются, в своих смертных грехах не каются, становясь генералами. А козлы эти из тыловых служб вечно тела путают...
  
  
  
   И ВЕСНОЙ ОПАДАЮТ ЛИСТЬЯ
  
   Андрей Стриженов сидел в неглубокой расщелине на полугоре от вершины, блуждая воспалённым взором по крупнозвездному смачно синему небу. Март в России ещё не весна, в Афганистане начало лета, солнце ещё не испепеляет, но уже не ласкает, заливая жарой окрестности уже через пару часов после рассвета. И только прохладные ночи приносили некоторое облегчение после знойного дня. А ночи здесь фантастично красивы. Космическое величие гор под мерцающим светом луны завораживало мистическими ощущениями ничтожности бытия. Костлявая неотступно следила за ним невидимым взором, сознание цепенело от неумолимого приближения страшной по своей глупости смерти. Они проводили плановые учения. И успешно отыгравшись, застоявшийся в капитанах ротный в порыве усердия усложнил обратный маршрут, не успев уведомить об этом командование. И вскоре, на одном из привалов, неожиданным наскоком моджахеды сбили измученные посты, заперев роту в каменном мешке. Ко всему, у духов был зенитный пулемёт, поэтому вертолёты снять их не могли. А главное, не было воды. Что это такое здесь и упоминать не стоит. Всё спеклось даже внутри, не отмякая и в холодные ночи. Надо было брать господствующую высоту или, хотя бы, вывести пулемёт из строя...
   Внезапно ему вспомнилась не любимая. Словно колеблющееся отражение на водной ряби заколыхалось перед его измученным взором ничем не примечательное грубоватое личико девочки-мальчишки. Затронула разочарованную в любви душу преданным обожанием .
   У него вырвалось в порыве растроганности. - Варенька! Воробышек мой серенький. Кажется, я тебя полюбил.
   Но уже через несколько дней Андрей её обманул. Одна из гостей, пришедшая к Варе Чебыкиной на дачу, предложила грустный тост:
   - Давайте помянем тётю Катю Власенкову. Не смогла женщина перебороть тяги к спиртному и, чтобы не позорить дочь и австрийскую племянницу, наложила на себя руки.
   У Андрея сразу осел голос. - Кет Виллер приезжала на похороны?
   - Да. Но сегодня уже улетает.
   Варя всё поняла и отчаянно зажмурилась. Остальные недоумевали.
   - Андрей! Ты куда? Поздно, уже не догонишь.
   - Это мой единственный шанс выбраться из захолустья. И я не могу его упустить.
   Год он отслужил в дальнем средне-азиатском гарнизоне, готовя "шакалиное мясо" для Афгана, и сейчас находился в отпуске. Окончательно разругавшись с женой, Андрей неожиданно попал в нежные объятия Вари, подумывал даже жениться на ней. Так служить он не хотел. И теперь, ничего не соображая, вновь погнался за призрачной мечтой - жить интересно. И догнал таки Кет Виллер, уходившую уже в зал таможенного досмотра. Рослая девушка покачнулась, как от удара, неожиданно увидев его, и зажмурилась отчаянно, как и Варя час тому назад. Пролепетала потерянно свою фразу фикс.
   - Зачьем ду руссишь? Зачьем?
   - Чтобы спиваться, - вымолвил он, нагоняя ей мраков.
   И она вскрикнула порывисто. - Андре! Чем снять мне последствий свой мерзка поступка?
   И он не стал разрабатывать её, честно объяснил, чего хотели от них чекисты.
   Потом добавил с горечью. - Честному советскому человеку в СССР остаётся одно - или спиваться, или в покорное состояние обращаться. Как и Гену Замятина, здесь меня ждёт тюрьма. А там на войне я буду чувствовать себя хотя бы мужчиной. Скажи, что собираешься ехать в Афганистан или Пакистан журналистом какой-нибудь западной газеты.
   И она согласилась на всё. Они провели вместе около месяца, пока Кет осваивала азы шпионской техники. Оказывается, у него был сын Виктор в Австрии, и опять Кет не предохранялась. Он снова побывал в аммэрикен филмз, ожидая счастливого конца. Глупое сердце снова хотело любить...
   Неловко шевельнувшись, Андрей тронул спавшего рядом с ним прапорщика и тот, всхрапнув, проснулся, полез, будто очумелый, на скальный выступ, припав пересохшими губами к обманчивой влажности камня.
   Андрей вымолвил - Держись Захар, держись.
   - Да нет, Богданыч, я не трушу, - сипло ответил прапорщик. - Но вершину надо брать сегодня, к вечеру мы усохнем совсем.
   - Давгаев! Вы усохли ещё вчера.
   Захар промолчал. Андрей его знал давно по соревнованиям. Когда-то он был хорошим спортсменом, но несколько лет службы старшиной обленили, и развратили его, и теперь он явно сдавал и не только в физической подготовке. Только коммунисты, эти тайные русофобы, могли так глумиться над достоинством русского человека, назвав пронырливых и вороватых ротных старшин знаменосцами-прапорщиками. Как и советских старшин, и, по сей час, солдаты российской армии презрительно называют прапорщиков "кусками". И в прапорщики, как и в милицию, не всегда идут лучшие...
   Начинало светать, подходило время связи. Андрей подтянул ближе коробку "укевэшки" и задумался. Потом сунул руку в левый нагрудный карман гимнастёрки под нагрудником и вынул вделанный между пластинами плексигласа и нержавейкой блокнотный листок с витиеватыми строками без знаков препинания
   - Мили любими Андре! Я готов жит с тебья даже в холёдни Сибур где индеец-чукча.
   И на всём оставшемся месте - Лублу! Лублу! Лублу!
   Но любил ли он? Хотел, конечно. Хочет и сейчас. Но. Но. Но. Вот уже полгода Кет не даёт о себе знать. Поэтому ему снова стали не доверять. Однако звание капитана ему всё же присвоили, только что, на 23
   февраля и наградили орденом Боевого Красного Знамени. Это и удручало, здесь капитаны командовали батальонами, а ему не доверяли самостоятельных операций со спецгруппой тигров, только выматывали учениями.
   - Командир, время, - вывел его из задумчивости голос Давгаева.
   Он включил рацию, щелкнув тумблером и поднес наушники к виску. - Пятый! Пятый! Я - восьмой. Как слышишь, что скажешь?
   Сквозь эфирный шум пробился такой же шершавый и натужный голос, когда он переключился на приём:
   - Глухо, как в танке. У меня умерли все, не одолев и трети этой проклятой теппы.
   "Умерли" здесь значило - выдохлись. Людей они называли ягодами, их собирали. Мины - консервами, их тоже не обезвреживали, а вскрывали. Солярку - кефиром, танк - слоном и машины - чайками. Десантный вертолёт был трудолюбивой пчёлкой, крупнокалиберный зенитный пулемёт - сваркой, он, на самом деле, резал металл и разносил человека в куски при прямом попадании. И смерть они называли по-своему и очень просто - гукнулся или ушёл. А если солдат, то дембельнулся досрочно. Обыкновенный бой они называли уважительно - войною, саму же эту необъявленную войну прятали и на официальном уровне мирным названием афганская командировка. Эту спрятанную войну найдут журналисты через два года...
   Андрей спросил, голос был не ротного. - А где Сусанин?
   - Да, нет, не ушёл, - вымолвил с презрением говоривший. - И среди нас не находится поляка. Тигр, это не кино. И если выберемся дуром отсюда, быть этой щётке сапожной генералом. Только таких тупорылых и подлых в генеральскую шайку принимают.
   Андрей уже сам уходил, решение пришло неожиданно. - Иду на абордаж в час пик! Вызывай вертушки к этому времени. Я обозначу сварку сигнальной ракетой - огонь из всех видов оружия. Так и передай.
   - Тигр! Принимаешь огонь на себя?
   - Врагу не сдаётся отважный десант, - Андрей поспешил унять волнение и, быстро вымолвив. - У меня всё. Конец связи, - отключил рацию и закурил, откинувшись к камню.
   - Надо что-то предпринимать, - вымолвил Захар.
   - Я уже всё решил, - ответил Андрей, хмурясь и задумался, прикидывая, чем же воодушевить уставших бойцов.
   Да, надо было что-то предпринимать. Стриженов поднялся и тихо шикнул, ощущая боль в пересохшем горле.
   - Тигры, ко мне!
   Первым вышел темно-русый солдат, опалив его фанатичным взглядом репинского народовольца. И другие были не лучше, как усталые путники они опирались на оружие...
   А рассвет разгорался стремительно. Всё здесь словно неземное, высокомерное величие гор и непредсказуемость жизни. Воздух стерильно чист и прозрачен. Ни мушки, ни блошки...
   - Будто уже на том свете, - прошептал кто-то из десантников.
   Старшина осадил по привычке. - Только черти стреляют.
   Андрей жестко глянул на Захара. - Давгаев, остаёшься за старшего. На вершину иду один.
   - Как это?
   - Молча, чтобы духов не всполошить. Продублируй ротного. Вызывай к обеду вертушки и огонь по моей сигнальной ракете, которой я обозначу пулемёт.
   - А мы?
   - А вы мне в ладошки похлопаете, если на это останутся силы.
   Захар отвел взгляд и больше не задавал вопросов. Андрей помолчал некоторое время, разглядывая смертельно усталые лица пацанов в форме.
   Прапорщик тихо выругался. - Разведка, в вашу мать!
   Ему ответили общим вздохом и смущенно потупились. Встряхнувшись, будто отгоняя наваждение, Андрей отставил автомат, прислонив его к каменной стене, и распахнул объятия.
   - Попрощаемся на всякий случай.
   Десантники заплевались суеверно через правое плечо и обнялись кучей. Долго тыкались головами, шершавили что-то невнятное ссохшимися губами и, наконец, расцепились, отступив на пару шагов от уходившего на подвиг ради них командира. Рослый темноглазый сержант неожиданно подступил к капитану и протянул
   ему фляжку.
   - На хороший глоточек осталось.
   - Салимов, - вымолвил немного растеряно Стриженов.
   Тот поспешно перебил его. - Командир! Только ты сможешь вытащить нас отсюда.
   Андрей видел надежду в лихорадочно горевших глазах мальчишек и взял у Рахима Салимова фляжку. Выпил последний глоток жизни.
   ***
   А в это время брат его, Геннадий Замятин, мёрз слегка, лёжа на возвышении вроде китайского канна почти во всю камеру предварительного заключения. Молодой парень спал, посапывая, мужчина рядом с ним так же часто ворочался, переживая арест. Случайно встретившись взглядом, он спросил Геннадия.
   - Чего натворил?
   - Подвиг совершил.
   Мужчина принял его за "мастёвого" и поспешно отвернулся. Но Геннадий сказал это без издёвки. Он на самом деле поддержал униженную и оскорблённую девушку...
   ...В колонии Замятин был не долго, вскоре был условно освобожден с обязательным отбыванием оставшегося срока наказания на стройках народного хозяйства. В просторечии - вышел "на химию". Тогда это применяли ко всем статьям до трёх лет, советская стройка остро нуждалась в дешёвой рабсиле.
   В тот день Гена переодевался в вагончике-бытовке, легко улыбаясь в предвкушении отдыха. Была суббота, два часа дня, можно было сходить... Но куда? Пока ему доступна только библиотека и бесплатные или дешевые выставки. Зарплата была не ахти какая, но уже можно кое-чего себе позволить. Как ни говори, а на "химии"
   можно было биться. Килька тоже рыба, а на зоне она деликатес. Сахар, хлеб и кашу, макароны на постном масле или маргарине ели они здесь досыта, забывая постоянно грызущее чувство голода. Как он сразу накинулся на сладкое! А ведь никогда не любил его. Этот жор у него уже проходил, тело снова наливалось, усохшими было, мускулами...
   Бригадники из числа химиков не торопились в опостылевшую общагу под милицейским надзором, забивая козла. Она и называлась Спецкомендатура, с проходной и постоянными шмонами, с металлическими решетками на окнах трех этажей. С пятого и четвертого этажей иногда и выбрасывали разоблаченных стукачей. На зоне был ещё какой-то порядок, здесь же сплошной беспредел...
   Шаркнула расхлябанная дверь. В бытовку вбежала миниатюрная девочка в черных гамашах и свитере до самого паха. Невозможно было поверить, что столь прелестное создание совершило преступление и отбывает срок наказания. Гена отвернулся от неё и стал одеваться быстрее. Девчонка это заметила и подскочила к нему, лапнула за красиво бугрившийся мышцами торс.
   - Прямо, минишварцнеггер. В натуре!
   Но он оттолкнул её. Девушка взбрыкнула игриво, как жеребенок.
   - Чекист, бля буду, не пизжу! Издаля от тебя приплываю!
   Но тот совсем повернулся к ней спиной, поспешно одеваясь. Ребята засмеялись.
   - Заюсило Дюймовочку, теперь не отстанет, пока ей палкенцию хорошую не всадишь.
   Она вновь подступила к Геннадию и теперь лапнула за ягодицы.
   - Чекист! Кайф подгоню за всю херню! Ум отъешь, язык проглотишь от удовольствия. На мне мужики за десять секунд, как кролики, приплывают.
   Теперь он шибанул её локтем со всей силой, она врезалась в перегородку тамбура. Охнула и зажмурилась от боли. Ребята блестели глазами, сдержанно посмеиваясь. И Дюймовочка набросилась на них.
   - Чего, козлы разблеялись? А ну, дергай отседа! Убираться буду.
   Её побаивались, и все тут же полезли из-за стола. Геннадий подхватил тёмную меховую куртку и шагнул в тамбур. Дюймовочка шмыгнула за ним и снова вцепилась уже сзади, прижимаясь лоном к его окаменевшим ягодицам.
   - Чекист! Тормознись. Бутылку возьму и хавки путёвой.
   Силу применять Гена не стал, пожалел, но высвободился из объятий. Глянул строго в млеющие перед ним светло карие глаза и вымолвил грубо:
   - Я свой не на помойке нашёл, чтобы совать его даже в красивую парашу.
   Рванув дверь на себя, вышел на заснеженную стройплощадку и направился к самодельным грубо сляпанным воротам из труб и уголка. В воротах его нагнали остальные и, весело перекликаясь, разошлись в разные стороны. В общежитии они должны были находиться с двадцати двух до шести часов утра, потому и не
   торопились туда. Почти полдня свободы. Вольные куда-то торопились, суетились, хватая голодными зверушками все, что можно было найти на скудных прилавках магазинов. Приближался Новый год. Но им, условникам, даже в праздники запрещалось пить. Грусть и какая-то непреходящая тоска не покидали Геннадия,
   хотя он уже больше месяца имел относительную, но всё же свободу. Он стал баловаться стихами. Не серьёзно, по настроению. И не лирические. Сердце всё больше и больше отдалялось от любви.
   - Свобода чаще к нам приходит во время выпивки иль сна...
   Желанья бьются в паутине нервов, но чья-то подлость рвёт смысл дня.
   Не было свободы и тогда, когда он был на воле. Сейчас чувства цепенели от жажды мести, а тогда от безнадёжности помыслов в стране с глупеющим от покорности народом. И читать он перестал романтический дурман. От советских фильмов тошнило. С каким-то злорадным упоением он слушал вражеские голоса на их
   языке. Польская Солидарность вызывала зависть и презрение к собственному народу, продавшемуся за дешевый хлеб. В производственных коллективах распределяли ковры, холодильники, мебель. И они, как правило, доставались не честному работяге, а активисту-жополизу. А для кого-то и в магазинах было всё, с
   чёрного хода блатного сбыта. Не интеллигент, а продавец, кладовщик и снабженец стали самыми уважаемыми людьми в советском обществе.
   Он снова негромко продекламировал вслух:
   - Что толку всем давали нам советы, мне и тебе, и тем которых уже нету?
   Все на одной доске почёта памяти - герои и палачи...
   То жизни нашей, от советской башни кирпичи.
   - Сам, что ли, сочиняешь? - раздался голос, как только он замолчал.
   Гена покосился на догнавшего его скуластого чернявого парня, это был его бригадник Ренат Курдюмов. Он был без шапки, в густой черной шевелюре поблескивали снежинки.
   - Само на ум приходит, - ответил Гена хмуро.
   - Давай, возьмём бутылёк, посидим, потолкуем в бытовке, - предложил Ренат.
   - Опять будешь ныть о справедливости.
   - О справедливом распределении результатов труда, - запальчиво воскликнул Курдюмов. - Неужели тебя не возмущает? Работаем наравне, а то и побольше вольняшек, но получаем в два раза меньше. Нам химикам надо
   отделяться от вольных и работать по отдельному наряду. У вольных рабочих четвертые и пятые разряды, а у нас вторые. А ведь кладку мы ведем такой же сложности
   Гена хмыкнул. - На то и рабы, чтобы советский плебс подкармливать.
   - В правах мы равны. Единственно, находимся под надзором милиции и запрещено выезжать за пределы города.
   - Советские законы писаны не для исполнения, а для чтения. Для показа западной демократии.
   - Так и будем безропотно горбатиться?
   - Ну, да. До конца срока. Нас сюда пригнали не деньги зарабатывать, а исправляться, - продолжал мрачно иронизировать Геннадий, немного забавляясь запальчивости татарина. И тот замолчал. Гена ему не очень верил. Обычно, мусульмане не лезут на рожон, предпочитая добиваться своего лестью или подкупом. Или этот тоже был "честным советским человеком"? Но таких он опасался ещё больше. Теперь Замятин мало доверял и честным людям, жизнь ломала и самых непоколебимых, особенно здесь он старался не заводить друзей. Он продекламировал особенно мрачно:
   - Сигналы бедствия никто не принимает, когда начальник не дрова, а судьбы нам ломает.
   Отбор бездарностей в руководители по-прежнему в ходу.
   Все во взаимных интересах. Только с правдой не в ладу...
   Мечта - союз свободной жизни и труда. Идём толпою битою дорогой в Никуда.
   Ренат воскликнул, когда он замолчал. - Мне сказали, ты не уголовник. За права рабочих боролся.
   - Да на общую трусость напоролся, - мрачно хмыкнул Замятин. - Всё равно по-нашему не будет, понял еще во времена Сталина наш уже не великий народ и уже не ссыт против ветра. Разуверился я, Курдюмов, в советском пролетарии. Как это ни парадоксально, но теперь мне ближе уголовники. У тех хоть какой-то кодекс чести имеется. Живут пусть и по жестоким, но правилам. А мужик? Да и не мужик это, а крыса советская. Пролетарий мужика во время сталинских чисток пригегемонил. Потом Великая та война повыбивала предпоследних. А последних мужиков спаивают сейчас борьбой с пьянством.
   Курдюмов схватил его за руку и попросил, умоляюще глядя на него своими немного узковатыми черными и блестящими глазами. - Гена! Ну, давай поторчим. Поговорим. Что в общаге делать? У меня знакомый грузчик в винном магазине. В очереди за водкой толкаться не будем.
   - Но у меня денег только на еду до получки.
   Ренат нетерпеливо вскрикнул. - Да есть у меня. Есть. Я, думаешь, из-за денег возмущаюсь? Родители мои татары. А татары у нас в Союзе бедно не живут.
   Геннадий промолчал. Ренат напомнил. - Подошли к магазину.
   И он пошёл за ним к большой толпе перед дверью с вывеской "Вино".
   Обратно на стройплощадку пришлось лезть через дырку в заборе. Сторож уже закрыл решетчатые ворота. Второй смены не было, да и работой они не были полностью загружены, не хватало стройматериалов. Они прошли к своему вагончику, окно светилось, значит, он был уже занят.
   - Кому успел дядь Миша сдать нашу бытовку? - вымолвил Ренат.
   - Как сдать?
   - Наши девки подрабатывают после работы, водят сюда неприхотливых клиентов за трояк. Нашей зарплаты только на скромную жратву хватает. А им ещё и одеваться надо. Это мы можем
   и в задрипанной куртке, да стоптанных башмаках проходить.
   Однако в вагончике было тихо, Замятин предположил:
   - Анжелка наверное ещё не убралась в нашей бытовке.
   Ренат ухмыльнулся. - А может, она там, в натуре, от тебя издаля приплывает? Ты смотри, Чекист, не очень то с ней груби. Она с деловыми крутится. А те с начальством связаны, не только девочек им поставляют, но и другие дела по отъёму денег у нас, химиков, вместе с ними проворачивают
   - Докатились до зечек наши начальники?
   - А что? Дёшево и сердито. Чуть возбухнет и - пошла на зону, падла заключенная.
   Замятин открыл дверь и вошёл в помещение, оцепенев на мгновенье. Дюймовочка стояла одной ногой на столе, другой на спинке стула с петлёй на шее. Но оттолкнуться от стола не решалась. Геннадий
   быстро пришёл в себя и хмыкнул иронично:
   - Погоди вешаться. Давай вначале выпьем. Всё веселее будет умереть.
   От неожиданности девушка едва не потеряла равновесие, и Гена схватил её за бедра. Она сняла с шеи петлю и завозилась отчаянно:
   - Пусти, брезгливый! Зачухаешься.
   Ренат уже стоял в дверях. Геннадий посадил Анжелу на широкий ларь для инструмента у стены. Шмыгнув по крашеным доскам обтянутой гамашами попкой, забилась в угол, поглядывала на него рассерженным зверьком. Курдюмов подошёл к столу, положив на него сумку, и снова отступил к двери.
   - Да, Чекист, тут такоё дело, побудь с ней. Потом поговорим.
   Он ушёл. Геннадий выложил из сумки непритязательную закуску и открыл бутылку водки. Налил в гранёный стакан и поднес Дюймовочке.
   - Выпей. Тебе надо расслабиться.
   Стакан она взяла, но фыркнула. - Чудной! Авторитет вроде да ещё инженер, а горбатишься, как мужик.
   - Здесь, Анжела, не зона. И не Яшкин бардак. Кончай по-фене ботать.
   Дюймовочка легко выпила мужскую дозу водки и, протянув ему стакан, попросила воды запить. Он налил воды из-под крана бачка в алюминиевую кружку и подал. Потом Геннадий машинально ополоснул стакан под краном. Анжела покраснела и вымолвила угрюмо:
   - Ты не думай, я как американка, два раза в день душ принимаю. И как отсосу сразу зубы чищу.
   Гена поморщился, и она это поняла по-своему, спросила угрюмо. - Тоже только вафлю будешь давать?
   Он и вовсе поперхнулся и едва осилил водку. Зачерпнул через верх бачка воду и запил. По-фене "взять вафлю" означает сосать мужской член. Он её знал немного, это была сокурсница и подруга
   Алевтины Антиповой, которая и свела было их, когда с Андреем в любовь играла. Но Гена тогда просто
   шарахнулся от чрезмерно раскованной в сексе балеринки, а теперь и вовсе шалел, видя как она изменилась.
   - Ты чо, в натуре диссидент лохнутый?
   Гена промолчал, доставая из кармана пачку Примы. Было жарко от самодельного обогревателя обложенного кирпичом, он снял куртку. Сел на стул, намереваясь закурить. Анжела пустили к нему по столу пачку Мальборо и изящную электронную зажигалку.
   - Теперь будешь курить такие. И вообще, только на тебя буду работать. Поговорю с деловыми, и тебя пристроят на работу - не бей лежачего.
   Геннадий буркнул, сдерживая раздражение. - Обойдусь, - и закурил свою сигарету.
   Дюймовочка снова поугрюмела. - Чудик ты какой-то. Я думала, таких, как ты, только в кино кажут. Ты что, в натуре, чекистом был? За что подсел?
   - За всё хорошее.
   - Извини. Об этом не спрашивают.
   Он промолчал, не открывая глаз, курил в затяг крепкую сигарету без фильтра. Анжела вдруг вымолвила:
   - Ты прав, я грязнее параши.
   Миниатюрной девочке с пухленькими, совсем детскими, губками невозможно было дать и семнадцать лет. Но он знал, ей уже двадцать один год, и зечка она была со стажем. Яшкин бордель был по соседству с дачей Чебыкиных. Вербицкого арестовали ещё в 83 году, вскоре и её арестовали.
   Он спросил. - А ты как залетела? За проституцию у нас пока ещё не судят.
   - В андроповскую чистку замели весь Яшкин кодляк, а я в институт уже поступила. Ну и стала подрабатывать в одиночку. Но не долго, Яшкины дружки опять меня зацепили. Пригрозили что сообщат в деканат. Ко всему, заставили ещё и быть наводчицей. Мужик приведет меня домой, я улучу момент и сниму на кусок мыла слепок ключа...
   Геннадий снова наполнил граненый стакан и подал его Анжеле. Она выпила и замерла в стыдливой тоске.
   - Поначалу приятно было и весело. Не блядовала я, а баловалась, играла, озорничала. Мужики, что проститутками пользуются, все жлобы и скоты, таких не стыдно щипать. Только уже потом поняла, что и сама стала...Ладно там, блядь. Такая же волчица в волчьей стае...
   - Ладно, Жема, не надо об этом.
   Его вдруг окатило такое чувство жалости к этому нежному и беспомощному созданию! Прошлая её жизнь просто не воспринималась. Не укладывалась в сознании. Ну, обписалась маленькая девочка при всех и сейчас остро переживает свой конфуз. Но в мыслях билось - нельзя. Нельзя жалеть таких. Он уже жалел, прощал. И ни чего хорошего из этого не получалось. Такие только в кино и книгах, по воле авторов исправляются...
   Но руки непроизвольно потянулись к ней. С протяжным стоном Анжела кинулась ему на грудь, и они слились в продолжительном поцелуе. Руки сами раздевали и себя и её. Её ручки заблуждали по его телу. Нашли, опростали чресла от одежды, и нежные губки присосалась к головке члена, тут же опрокинув его в неимоверно
   острый и болезненно бурный оргазм. От длительного воздержания он даже почувствовал тянущую пустоту в чреслах...
   Она отстранилась от него, довольная, что сделала ему удовольствие и легла на бок, откинув ножку. И ему приятно было смотреть на изящную линию бедер, заманчивую припухлость половых губ и нежные складочки в паху, очерчивающие лоно. Расслабляющая усталость уходила, он стал снова ласкать её, с упоением
   припадая губами к очаровательной упругости живота и тугих грудок. Вошёл в неё, ощутив упругую девичью тесноту не рожавшего лона. Теперь он долго смаковал утонченные ласки и разрядился уже более спокойным, но таким же упоительно захватывающим удовлетворением. А Анжела вдруг закричала тяжело раненым зверем,
   и разрыдалась, намертво прилипнув к нему.
   - Не хочу больше ни с кем долбаться. Не хочу, не хочу...
   И замолчала на долго, потом простонала. - Не могу я уйти из кодлы. Меня просто уничтожат.
   - Со мной тебя никто не тронет. Это я обещаю. Но они могут по- другому отомстить.
   - Знаю, тут же цинканут начальству и меня переведут в бригаду. Бросят на лопату.
   - Да, работа у нас не женская. Ты таскала кирпич и бетонные блоки?
   Она ничего не сказала, только ещё теснее прижалась к нему и расстроено вздохнула. Долго они так лежали. Анжела несколько раз повторила. - Что делать? Что делать?
   Но Геннадий молчал. Он не знал, что ей посоветовать. Да и не верил в её благие намерения. Даже в преданной ему по-мусульмански Рае ошибся...
   Через месяц, как он пришёл на зону, родители добились длительного свидания с ним и привели с собой Раю. Отец и мать ждали его в коридоре гостиницы, когда он вошёл. Мама, первая учительница моя по виду, заплакала, увидев его такого худого и бледного, и долго не могла оторваться от своего единственного сыночка. Отца болезнь совсем источила, цвет лица был землистым. Гена понял, что видит отца последний раз. Сердце щемило от жалости к несгибаемому коммунисту и заслуженному чекисту сталинских времен, неожиданно ставшим после отставки популярным профессором среди институтской молодёжи города.
   - Ничего, сынок. Ничего, - проговорил отец, когда мать наконец- то оторвалась от него. - Мы - советские люди.
   - Папа, да хватит тебе. Какие мы советские люди? И кто они такие?
   - Да, да. Это я так по привычке. Кроме Российской федерации, да Украины с Белоруссией нигде советской властью и не пахнет. Мы одни такие, пахали бескорыстно для братства народов, а те на базарах и в снабжении царство не труда, а хамство растащиловки для себя создавали.
   Гаврила Степанович явно заговаривался. И удержать его от словоизлияний было трудно. Мать заохала.
   - Гава! Гава! Опять ты за своё.
   Гена обнял отца и глухо произнёс. - Держись папа.
   - Не за кого держаться? Была надежда на Андропова. Но поздновато он добился власти. Не старость и болезни, бюрократия его в гроб уложила. Давно у нас уже своя мафия, похлещи сицилианской. В России всё масштабнее. Куда им до нас? И разваливаться снова будем, потрясая себя до основанья. А затем снова построим чудо какое-нибудь безобразное. Против себя же.
   Таисия Геннадьевна вцепилась в него. - Гава! Ты же обещал. Обещал не заводиться.
   - Да. Да, Тая! Молчу. Пойдем. Мы пойдем. Не будем вам мешать. Миритесь. Надо, сынок, помириться с женой. Ради сына своего помирись. Живи. Мы пойдем с мамой. Завтра придём, Гаврика приведём. Посмотришь на сына. Большенький уже и здоровенький. Бегает и болтает вовсю...
   Тяжело шаркая ногами, он двинулся к выходу, мать пошла с ним, часто оглядываясь и роняя слезы с увядших щёк. А ведь они были ещё не стары. Отцу только что исполнилось шестьдесят лет. Маме не было и пятидесяти. Вздохнув, Геннадий пошёл к своему номеру. По коридору гостиницы уже шныряли женщины осторожными мышками. Из-за тонких перегородок слышалось осторожное шушуканье. Кто-то натужно рыгал в туалете. Желудок советского зека с трудом переваривал хорошую пищу.
   Рая почему-то дико засмущалась, когда Гена вошел в комнату, и низко опустила голову, полыхая щеками. Она сидела на постели в халате с открытыми ногами и грудью без лифчика. Гена не стал много говорить, присел рядом и поцеловал её, потом сбросил с себя бесформенные зековские штаны и мягко запрокинул её в постель, потянул трусы с её мощных бедёр...
   - Она у меня бритая, - неожиданно вымолвила Рая мрачно и зажмурилась, продолжая краснеть.
   Он ласково потрепал бритую припухлость лона. - Хочешь ещё больше мне понравиться?
   - Только что аборт сделала.
   Он отстранился и хмыкнул. - Брачная ночь значит отменяется.
   - Я его сразу выгнула, как получила письмо.
   - Ну и хорошо, ну и ладно.
   Она так и сказала - выгнула, коверкая по-деревенски слова. Он отошёл к столу, оглядев его хмуро.
   - Компот в литровой банке подкрашенная водка, - сказала она, оставаясь лежать всё в той же позе в полуспущенных трусах.
   И он выпил прямо из банки. Хорошо выпил. Потом долго жевал колбасу, остро ощущая вкус хорошей пищи. Но гаденькое чувство потревоженного мужского тщеславия заливало душу. Он сам бросил её. Сбежал от неё. За что ревновать? Но ревность всё равно ела.
   Гена глянул на неё. Рая уже сняла трусы и лежала в позе для соития, развалив полные ляжки, и продолжала лить слёзы. Чувство было мерзким. Ему очень хотелось унизить её. Отодрать с насилием, как последнюю шлюху.
   - Со мной сходишься только ради Гаврика?
   - Не только.
   - А что тогда не е... меня?
   Так и сказала матом с деревенской простотой. Его немного покоробило от такой прямодушности.
   - Но тебе же будет больно после аборта.
   - Ой же, пожалел бабу. Да у нас как у кошек моментом всё заживает.
   Рая засияла сквозь слезы и протянула к нему и руки, и ноги, широко распахивая двустороннее объятие. И он ухнул, как в омут, и тут же вынырнул, тяжело дыша, испытав настоящий и болезненный взрыв после длительного воздержания. А она ласкала, всё ласкала и ласкала его. Нежно и умело, снова поднимая желание, сама вошла в него...
   И он снова задрожал, но теперь от упоительного наслаждения и открыл глаза. Перед ним уже была Анжела.
   Он откинулся на спину и уставился в потолок, Дюймовочка приткнулась к нему расслабленная и растроганная и снова вымолвила.
   - Не хочу я ни с кем. Не хочу.
   Гена молча приобнял её одной рукой, Рая клялась, что никакого удовольствия не чувствовала от того. Но через несколько месяцев неизвестный доброжелатель передал ему скопированный на "Эре", они были в каждом конструкторском бюро, акт о нарушении составленный Зелёным патрулём. Попросту, Рая находилась с
   владельцем в его машине, которая находилась в зоне отдыха. И копия квитанции штрафа.
   Рая и не отпиралась на следующем свидании, взвыла лишь. - Баба я! Баба. У тебя вон сколько их было...
   * * *
   Зековская фанаберия быстро слетала с Анжелы, как ненужная шелуха. Любви своей она так и не смогла скрыть и отказалась заниматься проституцией. Наказание не замедлило ждать. Её перевели подсобницей в бригаду, она стала подносить раствор и кирпич каменщикам. Так учат строптивых девочек похотливые дяди. Уже через месяц Анжела стала ломаться, часто хныкала, показывая грубевшие от мозолей ладошки.
   - Гена, корявой бабой становлюсь, поясница с трудом разгибается. Я тебе уже и подмахивать азартно не могу.
   Она часто плакала с ним наедине. - Меня добивают и скоро отправят возвратом на зону.
   Он чувствовал себя виноватым и мрачнел, едва сдерживая ярость на творимый по отношению к ним беспредел. К травле подключили и ментов, в общежитии от них тоже не было покою...
   А Ренат Курдюмов таки добился своего. Химики отделились от вольных и стали работать по отдельному наряду. Но и тут назревали события. Звенья каменщиков оставались зависимыми, хотя и работали на разных захватках. Балки и плиты перекрытия надо было укладывать вместе, одновременно подогнав стены под отметку этажа. Похмельные понедельники, да и в такие дни вольные каменщики частенько закладывали за воротник, стали быстро сказываться на результатах работы. А условники не пили, за ними был жесткий контроль и, конечно же, звено вольных стало отставать, заставляя их помогать себе. И химики тоже стали
   сачковать, приноравливаясь к их темпу. В итоге общая производительность резко упала. Забегал прораб, часто названивая в контору, и Машка - бригадир стала орать, требуя воссоединения. Приезжали даже представители постройкома. Но химики уперлись, и соединяться отказались.
   В тот день Машки не было долго с самого утра. Поднялась она на леса часа за полтора до обеда. Толстая, краснорожая бабища в замазанной ватной куртке перетянутой вместо пояса электрическим шнуром и замотанная платками пошла специально вдоль захватки химиков, громко ворча. - Тут ещё кто-то не понимает. Тут ещё кто-то считает себя прямо не знамо кем...
   Ренат обратился, было к ней. - Марь Иванна! О чем ты?
   Та и вовсе заорала. - Ты, падла заключенная, на зону захотел? Уйдёшь вместе со своим подстрекателем и его шалашовкой.
   Курдюмов возмутился. - А при чём тут Замятин и Диева? Они в наши разборки не впрягались.
   - Все будете при том. Начальник управления так и сказал, место правдоискателям в тюрьме. Ишь ты, вольными себя почувствовали, хари уголовные. Получите вы вольную с возвратом на зону.
   От злости она сорвалась на самый похабный мат. - Козлы! Жопошники-пидарасы. Вафлерши, во все дыхательные и пихательные, долбанные! Полбригады возвратом отправим, но порядок наведём. От вольного звена подбежала к ней такая же полная, но немного милее лицом женщина.
   - Маша! Маша! Ну, зачем ты так? Погоди, я по-хорошему им объясню.
   Курдюмов хмыкнул. - Кнут ушёл, пряник пришёл.
   И эта женщина осердилась, топнула валенком и выматерилась. - Ну и ху... с вами, если по-хорошему не хотите! Я хотела, чтоб вам с Замятиным дали последнее предупреждение. А теперь пойдете в штрафную бригаду, мусор гонять за шестьдесят рублей.
   Она ушла к своему звену. Химики напряженно молчали, продолжая работать, вольные же побросали работу и
   собрались вокруг Машки, что-то оживлённо обсуждая. Поглядывали со злорадством на химиков.
   Кто-то из условников вымолвил мрачно. - Не, мужики, добром это не кончиться. Всё равно по-нашему не
   будет.
   Курдюмов воскликнул нервно. - В джунглях за жратву дерутся. Не можешь сам себе пищу добыть, значит, других будешь кормить.
   - Знамо дело, только в тюряге бесплатно пайку дают. И то, если лохом будешь - отберут
   - Кому чо, кому ни чо. Кому лом, кому лопата. Кому приз, кому расплата. Кто-то пашет, а кто-то жрёт, всяк по-своему живет.
   - Уйди в подполье, как еврей, стань как хитрый Одиссей. Уши воском залепи и на привязи живи.
   - Чекист! А ведь тебе, как и Курдюму, больше всех достанется, хотя ты и не лез в наши глупые разборки.
   Ренат возмутился. - Теперь это уже глупые разборки? Сами же меня завели. Стоять будем, как под Сталинградом - насмерть! На зону уйдем, но не станем больше на дядю горбатиться.
   - В курилке и по-пьяне мы все храбрые.
   - Ништяк! Нас ю-ют, а мы крепчаем.
   - Ладно, глохни задолбанные работяги долбанного Союза, - осердился и Геннадий. - Идите крепчать. Жопу подставлять.
   Никто больше ничего не сказал, снова повернулись к стене, стали укладывать кирпичи, изредка покрикивая.
   - Инга, раствору! Люси, кирпичи подноси!
   Девушки хотя и не такие миниатюрные, как Дюймовочка, тяжело дышали. Одна из них произнесла плаксиво.
   - Давай перекурим, раствор кончается. Опять вольняшки заставят свой раствор вырабатывать.
   - Перекур! - распорядился Курдюмов и положил мастерок на стену.
   Первым пошёл к панельной торцовой стене в затишек от ветра, присел на стопку деревянных поддонов. Остальные присоединились к нему и дружно закурили, исподтишка посматривая на работающих вольных каменщиков. Мужчины выглядели ещё более-менее нормально, они не так кутались, как бабы. Те же выглядели одна безобразнее другой. И без того полные и краснолицые, в массе напяленной на себя одежды, они были похожи на злых чебурашек или бродяжек из кино о дореволюционной жизни. Зато они не так мерзли, как следившие за собой условницы. Да и девушки эти, как правило, были не из рабочей среды, служащие, продавщички, спекулянтки или проститутки. Без работы они вскоре стали дрожать от холода и жаться к парням, позволяя ради тепла лапать себя. Посмеивались невесело. Сами хватали за причинные места нахальничающих обогревателей. Только Анжела спокойно сидела на коленях Геннадия, прижавшись к нему спиной. Курили они одну сигарету с фильтром по очереди. И на них, особенно девушки, поглядывали с завистью. Одна из условниц оттолкнула парня и отошла к стене, стала смотреть вдаль. Дюймовочка не спускала глаз с неуклюже передвигавшихся вольных баб, потерянно ахнула, увидав в них свою судьбу.
   - Лучше повеситься, чем выглядеть такой абракадаброй.
   - Да у какого мужика на такую встанет? - поддержали её.
   Ребята засмеялись. - После литры некрасивых баб не бывает.
   - Вот именно! Что надо мужику? Гранёный стаканище водки в горло влить и бабе палкенцию вбить. А ежели ещё и захавать мяска, можно с ней и побаловаться слегка.
   Кто-то крикнул девушке у стены, они строили цех на окраине города, за бетонным забором завода мчал пассажирский поезд.
   - Что ты жадно глядишь на дорогу?
   Но та не ответила и даже не шелохнулась, только вздохнула громко. Одна из девушек резко вскрикнула:
   - Харе! Продержусь до весны и сбегу.
   - Дальше зоны не убежишь.
   - Там у нас хотя бы женский труд, а не эта пахота лошадиная.
   И Дюймовочка хныкнула. - Корягами, бабами корявыми становимся.
   - Да лучше быть проституткой, чем ломаться на такой работе.
   Анжела вымолвила с угрюмой безысходностью. - Любовь в нищете всегда зла, даже если любишь и не козла.
   Гена почувствовал, как она напряглась, и невольно сильнее сжал её в объятиях. А Машка-бригдир в покое их не оставляла. Опять шлёпала в огромных валенках вдоль фронта работ, заглядывая в ящики для раствора. По мере приближения, химики затихали, даже, кажется, и дышать стали тише. Бунтарский пыл условников угасал.
   Краснорожая бабища, наконец, подбрела к ним, и сипло выкрикнула:
   - На зоне так бы не сидели.
   - Мы не на зоне, - ответил Курдюмов.
   - Вас на заработки сюда пригнали или исправляться?
   - Мы под надзором милиции. А в остальном у нас такие же права.
   Машка ощерилась, выставившись перед ним, и захлопала себе по паху руками. - Вот хер тебе в грызло, а не права, курвёнок ты узкоплёнчатый.
   Курдюмов возмутился. - Нет, ты что издеваешься? Полную безнаказанность почувствовала?
   - Ты уже договорился у меня. Я тебя не то, что накажу - такое покажу! Мало не покажется.
   - Потом покажешь, а сейчас отстань от нас.
   - У вас раствора на двадцать минут работы осталось, вот вы и прохлаждаетесь. А ну, давай на нашу захватку, наш раствор надо вырабатывать.
   - Нашли крепостных, - забурчали химики, но стали подниматься.
   - Так бы работали, как лаетесь.
   - Что, тоже хотите с этими баламутами на зону уйти? Здесь вам, шакалам, сто рублей мало, в лагере десятка в месяц на отоварку за счастье покажется.
   - Сказала же, их в штрафную бригаду переводят.
   - Это пока.
   Анжела возмутилась. - Что ты всё время обзываешься? На себя посмотри, баба Яга в тыщу раз приятнее выглядит.
   Машка заревела в ярости. - Поганка! Жопошница! Вафлёрша!
   Анжела вскочила с колен Геннадия. - А тебе и вафлю никто не даст, образине уродливой. Стоять рядом с тобой тошно не то что ебать.
   Машка еще пуще взревела, и кинулась на неё под общий хохот. Но Дюймовочка увернулась и толкнула её. Шнур на куртке лопнул, баба кувыркнулась и упала на настил. Все её подвязки развязались, она запуталась в тряпье, хрипя и рыча безобразным животным.
   Смеялись все, даже вольные. К ней подбежали две женщины и, с трудом подняв на ноги, повели к себе. Машка продолжала орать.
   - Эта проблядина кидаться на меня ещё будет! Всё, хватит с ней цацкаться. Не на возврат, я её на новый срок раскручу. Оскорбление действием при исполнении. Все подтвердят!
   - Машка, кончай, - пытались её урезонить. - Химики то видели, что ты сама на неё кинулась.
   - Вы подтвердите, что она ударила меня. А химиков никто и слушать не будет.
   Анжела вымолвила мрачно. - Это всё, Гена! Загребут меня с первым же этапом.
   - Да, Машка своего добьётся.
   - На зоне такой борзости не встретишь. А эта, сука, глаза заморозила, и прёт на всех, как танк.
   - На зоне хоть какой-то, а порядок.
   Анжела замерла в шоке. Химики расходились, только Замятин и Ренат остались сидеть на поддонах.
   Там уже распоряжались. - Ганькин и Свиридов к Иноземцевой становитесь. Хватит, сопли жевать! Семочкин иди к Пыжикову, а вы, шалавы, освобождайте поддоны.
   Дюймовочка затормошила Замятина. - Гена, а ты что?
   Он тиснул её. - Надо попрощаться с тобой горячо.
   - Не надо, Гена. Не надо. Вы с Ренатом, может, ещё продержитесь.
   Он ещё крепче обнял её. - Перед смертью не надышишься.
   - Не надо со мной прощаться. Не надо.
   - Надо, Жема. Надо. Ты того стоишь.
   Помбригадира услышала их разговор и фыркнула язвительно. - Оценил прости-господи. Да за таких вечером у любого кафе больше трояка не дают.
   Замятин вскричал зло, поднимаясь. - За таких на подвиг идут! А таким, как ты, мужики морды бьют.
   - Нас хоть и бьют, а твою во все дыхательные и пихательные дерут.
   Женщина отступила подальше к мужикам и уже оттуда крикнула. - Мало вас на зоне голодом морят.
   - Жралы вы и Сралы вонючие! - закричала и Анжела.
   - Скот вы дрессированный, а ни какой не рабочий класс. Приказал вам начальник - фас! Вы и накинулись на нас трусливой собачьей стаей.
   Гена обнял её крепче и понёс к сходням. Ренат всё ещё сидел в мрачном раздумье.
   - Гена! Останься. У тебя может всё обойдется, - захныкала Анжела. - Боюсь я за тебя, Гена. Боюсь.
   - В тюрьме не страшно, страшно тут делить с подонками и праздники и труд.
   Никто не работал, их слушали и смотрели как кадры кино. Они уходили на подвиг. Подвиг свободы духа. Уходил с ними и Ренат Курдюмов. - Я на войне, в Афгане, не боялся. А тут какая-то мразь мне будет права качать.
   Геннадий нёс Дюймовочку с некоторой торжественностью. Ренат продолжал говорить о наболевшем:
   - На зоне хоть дикий, но порядок. А здесь на воле крысы хозяйничают. Все основы человечности изгрызли и испохабили. Одни крысы, только крысы могут жить в этой крысятной стране
   - Не достанут они меня! - закричала вдруг Анжела, снова преображаясь в Дюймовочку.
   - Вот, ху... вам в грызло! Забеременела я! Забеременела. И на зоне не буду горбатиться.
   Все разом вздохнули, когда головы уходивших исчезли внизу под настилом подмостей. И долго молчали, задумавшись...
   ***
   Это были старые горы - хорошие горы из ноздреватого, выветренного веками камня в трещинах и разломах. Путь к вершине оказался совсем нетрудным и скорым. Задолго до полудня Андрей добрался до цели и остановился, выйдя на пологий косогор усеянный большими камнями и огромными скалами. Позиция для
   пулемётной точки была хорошей и достаточно большой. Засечь с воздуха в этом скопище камней трудно будет даже слона. Уже осторожнее Андрей стал пробираться дальше и вскоре услышал звуки томной индийской музыки. Ещё медленнее пополз на звук, тщательно выбирая укрытия, пока не увидел совсем молодого безбородого часового. Парень в выцветшем, грязном татруне, длиннополой рубахе, стоял за плоским камнем картинно поставив на него пестрящий наклейками старенький АК и увлеченно танцевал головой в такт музыки из радиоприёмника, балдёжно поводя глазами. Матёрый бородатый моджахед в буром халате тоже жался к музыке, находясь шагах в тридцати от неё. Воспользовавшись их невниманием, Андрей подполз ближе и, увидав глубокую расщелину, залез в неё, прячась от убийственных лучей ярого солнца. Ждать надо было около двух часов, и он стал удобнее укладываться, чтобы отдохнуть до появления вертолётов.
   Неожиданно раздался громкий командирский голос:
   - Хинди! Индус! Выключи приёмник. Часового ничто не должно отвлекать. Андрей осторожно выглянул, крупный бритоголовый бородач в расстегнутой на голом теле камуфляжной рубашке вышел из скопища
   камней, почти в самом центре пологой вершины, и грозно смотрел на обернувшегося к нему мальчишку.
   - Я смотрю внимательно, храбрый командор Танай. Шахнаваз - меткий стрелок. Кто появиться, я того бизан-бизан, стреляю. Да здесь на солнечной стороне даже ящерица не проползет, тут же изжарится на раскалённых камнях.
   Но командор Танай уже перевёл недовольный взгляд на старшего Часового. - Абдаллах! Тебе ли не знать, что часовой должен ходить туда - сюда. Ты должен видеть и этого глупого мальчишку Шахнаваза и Мусу. А ты, Шахнаваз, тоже должен ходить туда - сюда и не терять из виду Мусу и Абдаллаха!
   Часовые так и сделали, медленно побрели в разные стороны. Андрей нахмурился, пост был поставлен правильно и находился под неусыпным контролем. Незамеченным преодолеть его будет очень трудно. А он было подумал...
   Но думать он не стал, снова опустившись в тень, постарался отключить мысли, чтобы сохранить последние остатки сил до решительного момента. Но мысли лезли, не давая покоя. Почему? Почему Кет оборвала связь и даже не прислала, как обещала, фотографию сынишки, ту, что была с нею по приезде в Россию, она оставила своей русской кузине. Непредсказуемость поведения Неуклюжей коровы, как он стал обзывать Кет, его удручала...
   ...Когда друг Питера Виллера, Дэн Ястржемски, привел на свою виллу отпущенного под залог пленника холодной войны, его дочь Лизхен уже несколько дней отбывала там домашнее заточение после скандала на молодёжной тусовке с приводом в полицию за неэтичность поведения. Но и белокурый неулыбчивый увалень не принёс разнообразия в отбывании скучного наказания определённого ей отцом, тоже русским по происхождению с диким для западно европейского слуха именем - Богдан. Мать Лиз была француженкой,
   Андре тоже владел французским, и отец разрешил ей сопровождать его в город. Но тот ни чем не интересовался и избегал общения.
   В восемнадцать лет мужчины для Лиз представляли лишь определённый интерес, избалованное сексом тело требовало привычной порции удовольствия. Но этот "мушшик" выходил из своей комнаты только к столу и в туалет. Тогда она нахально дождалась его голой в ванной, но Андре лишь глянул на неё строгим взглядом и тут же ушёл, закрыв за собою дверь. Пришлось применить другую уловку, Лиз испортила запор и подкралась к нему, когда он принимал душ. И добилась таки своего, неожиданно получив неизведанное до сего по-звериному грубое и бурное и от того особенно восхитительное удовлетворение.
   А когда очнулась, его уже не было в ванной. Мало того он и после не подал вида, что между ними что-то произошло и ни делал попыток к повторению. Это её сильно уязвило. Стройная, но не худая и не такая рослая, как Кет, с вздорно обольстительным личиком, она пользовалась неотразимым успехом. Но только не у этого Эндрючечка - кретинчечка. Она нагнала, было, на себя холодность при дальнейшем общении с ним. Но этого он даже не заметил. И Лиз покорилась, сильное и захватывающее удовольствие того стоило, заходила к нему в ванную, комнату свою он закрывал, и после опустошительного и неимоверно чувственного оргазма оставалась одна. И до сих пор так и не услышала от него ласкового слова. Удовлетворённая, она снова дулась на него пару дней, но опять приходила нелюбимой женой мусульманина, униженно выпрашивая не любви, а хотя бы соития. И снова оставалась брошенной и оскорблённой до глубины души наложницей.
   О! Как она хотела его ласк! Всегда быть с ним и в постели, и на людях. На этот раз папи одобрил бы её выбор. Но сегодня Андре не пустил её в ванную, как она не скреблась к нему. И отец пришёл неожиданно, привел гостей и попросил Лиз позвать Андре. Тут уж этот "руссишь сексвибратор", как она стала его называть, и вовсе повёл себя совсем невыносимо. Войдя в холл, Андре ещё более построжел, увидев Кет, и не ответил на её неожиданно робкое приветствие, обошёл, как препятствие. Лизхен возмутилась за подругу, а больше за своё неудовлетворённое желание, прошипела ему вслед, она стояла рядом с Кет.
   - Эндрюшьешька - кретиншешька.
   Но отец услышал и потребовал оставить их. Однако Лиз далеко не ушла, притаилась за проёмом и навострила слух. Знающая себе цену, даже несколько высокомерная Кет её тоже удивила. По-русски Лиз изъяснялась с трудом, но понимала всё и снова удивилась. Папи сватал Кет и так своеобразно!
   - Пойми, Андре! Брак с фрейлейн Виллер задуман нами в твоих же интересах. Это должно растрогать присяжных. Не тебе объяснять какой грозит срок за захват заложника и разоружение полицейских. Это может на много смягчить приговор.
   Лизхен ахнула, чуть ли не в слух. - Русбандит!
   Заговорил и адвокат. - В отличии от вашей страны, право человека поступать в своих интересах определено нашим законом.
   Но Андре был непреклонен. - Снова наступить в дерьмо, даже в своих интересах, я считаю для себя гнусным.
   Катарине не надо было переводить. Охнув, она помчала прочь, грохнув дверью и вскоре протопала неуклюжей коровой по плиточной дорожке мимо остеклённой стены холла к воротам в стиле ретро. Это была та самая вилла.
   Адвокат спросил Дена Ястржемски, что сказал его непредсказуемый подзащитный, но тот ответил уклончиво и они тоже вышли. Лизхен покинула свою засаду и восхищенно воскликнула:
   - Фанфан-блондин!
   Но Андре лишь покосился на неё и ушел на галерею, закурил сигарету. Лиз едва не расплакалась от такого пренебрежения и крикнула зло, подойдя к нему.
   - Фанфан - бандит!
   Но он отступил от неё, как от назойливого ребёнка и отвернулся. Ломая остатки гордости Лиз не ушла и тоже закурила. Молчали они долго. Тут Лизхен заметила, что он смотрит на её гордость аккуратный ухоженный газон, с каким-то пренебрежением и спросила его по-русски.
   - Тебе не интерезант мой миниприрода? Это инглиш газон.
   - Здесь соловьи петь не будут. Скучный сад.
   Что скучный, что нескучный, Лиз в русском языке не различала и удивилась уже на французском:
   - Нескучный сад являлся гордостью петербуржцев. Но откуда тебе знать, большевики его, наверное, распилили на дрова?
   Андрей, объяснил ей, как идиотке, что означает предлог "не" в русском языке.
   - Нескучный, это русский сад похожий на лес, в котором живут и прекрасно себя чувствуют птицы и мелкие звери.
   Потом хмыкнул, бросив презрительный взгляд на почти голую поляну с редкими кустарниковыми куртинами и несколькими отдельно стоящими высокими соснами.
   - Это лишь рекламная картинка вашей обнажённой жизни.
   И Лиз понесло, она чуть не захлебнулась от возмущения. - Вы - русские всё национализируете для своей коммунистической идеи. Даже вкусы. Вам непонятна милая прелесть суеты сует. Вам хлеба не надо, работу давай. Вы уже не народ, а машина, не люди, а винтики в ней. Человеческое вам чуждо.
   Первый раз он смотрел на неё долго и, кажется, с некоторым интересом, словно пытался понять её. И Лиз замолчала, наконец-то он улыбался, слабо и грустно, и она невольно потянулась к нему, приняв это на свой счёт.
   - Андре! Надо любить себя. И жить для себя.
   Но он отступил, улыбка погасла на его лице. Спросил с оттенком презрения:
   - Животный секс без любви, удовольствия ради, это и есть ваша человечность? Да плюс к этому джунгли рыночных отношений.
   - Это равные возможности. Свобода чувств и поступков.
   - Обыкновенная распущенность, - отрезал он с неожиданной резкостью и высказался ещё конкретнее:
   - Мне противны западные женщины в своей сексуальной вседозволенности.
   - Это равноправие полов.
   - Блядовство! И больше ничего!
   А потом спросил, словно плюнул ей в лицо. - Подумала, каково детям будет иметь такую распутную мать?
   Лиз даже содрогнулась, увидев гадливую гримасу на его лице, и вспыхнула от стыда! За себя! И, как Кет, помчала, не зная куда...
   Ноги сами занесли её в спальню, она упала на постель и бурно разрыдалась... А потом, обессиленная, долго лежала. Оказывается, и в ней дремали прекрасные образы сказок. Она встретила принца, но сама была уже не принцессой, а похотливой шлюхой. В таком состоянии и застал её Андрей, сел на постель, погладив её по головке, как маленькую девочку и вымолвил глухо.
   - А, вообще-то, адвокат прав, мне надо жениться...
  
   ... - Шайтан-арба летят! - неожиданно закричал Шахнаваз мальчишеским фальцетом. - Раз, два... Много!
   Тут же раздался густой бас Таная. - Абдулла, ставь пулемёт.
   Это и вырвало Андрея из воспоминаний. Ломая болезненную усталость, он стал выходить из транса и тоже стал различать далёкий гул вертолётов.
   Пулемётчик лениво возразил Танаю. - Всё равно улетят.
   Часовые затаились, чтобы не быть обнаруженными, видно было только Таная, смотревшего в бинокль, и тоже прячущегося за скалой. Он непоколебим в принятом решении.
   - Пулемёт надо ставить. У шурави за седьмым небом летает спутник с зорким глазом орла. Он увидит, что мы не поставили пулемёт и передаст это вертолётам. Они заберут своих сорбозов. За такую оплошность Тахир Беамон - Беспощадный прикажет нас удавить. И будем мы вечно гореть на яром огне Джаханнама.
   Афганцы панически боятся смерти от удушения, это для них самая страшная смерть. Смертельно раненые переворачивались из последних сил на спину. Труп убитого уткнувшегося лицом в землю считался телом грешника.
   Слышится негромкий стук железа и Андрей напрягается, пытаясь по слуху определить место нахождения переносной зенитной установки. И гул вертолётов пропадает. И стук металла прекращается.
   Шахнаваз выходит из укрытия. - Нас видно с неба. Почему спутник не говорит шайтан-арбам где мы находимся и они не стреляют в нас огненными стрелами?
   - Аллах затмевает зоркий глаз спутника. Он хозяин на небе. Крестос уже дряхлый старик и плохо помогает своим верующим, - важно говорит Танай. - Поэтому мы скоро выгоним шурави за границу снегов. Белые люди должны жить в белой стране.
   Андрей снова стал осторожно пробираться вперед, пользуясь невниманием часовых.
   - Хоть они и белые, но грязные, - бурчит Абдаллах. - Едят свинину и в жены берут не девственниц.
   Пулемётчик тоже включается в разговор. - У шурави нет бога. Нам инструктор сказал, что они строили рай на земле, а построили бардак. Мужчины любят много пить араки, а их женщины любят много мужчин. Белые женщины уже рожают чёрных негритят.
   Всех громче смеётся Абдаллах. - Я видел, негр такой же безобразный, как индус.
   Шахнаваз вскрикивает. - Я красивый! Почему вы меня прозвали Хинди?
   Но храбрый командор Танай опомнился и сердито вскрикивает. - Ой-вой-бой! Нерадивые воины! Опять вы смотрите не туда куда надо.
   И снова часовые разбредаются по площадке, разведчик тут же затаивается. Но не вовремя, он оказался на линии движения часовых, скрывает его лишь большой валун. А это опасно. Абдаллах медленно приближается к нему. Надо, чтобы он ушел из поля зрения Шахнаваза и Андрей, подобрав горсть мелкого крошева, швыряет за камень. Абдаллах настораживается, злорадно скалясь, и медленно поднимает ствол винтовки, оглядывается, Шахнаваз уже прилип к теневой стороне скалы.
   Абдаллах шепчет злорадно. - Ты, шакал, будешь для хвастливого Таная шурави.
   Но хруст шагов замирает, часовой думает, что ослышался и начинает осматриваться, выискивая место, где можно спрятаться от убийственно жарких солнечных лучей. Тогда Андрей шоркает кроссовкой. И афганец снова вскидывается. Хруст шагов всё ближе и ближе. Разведчик отставил автомат и выхватывает нож и заточку...
   Вначале показывается ствол, потом чёрная загорелая рука сжимающая цевьё. Вспыхнул коршунячий взгляд запоздалым страхом! Андрей мечет заточку в горло закрытое бородой и, высунувшись, машет ножом по горлу. Перехватывает вытянувшееся тело и прислоняет его к камню, будто прикорнул часовой, спрятавшись от жары. Левую руку и грудь заливает горячей даже на афганском солнце кровью, затухающий взгляд будоражит сознание. Хотя и учили его не для кино, но... Это его первый результат мясницкой работы. Убить человека пулей даже на близком расстоянии или в схватке совсем другое дело. Остро пахнет свежатиной. Он весь в крови. Но надо ломать чувства и встряхнувшись, Андрей поправляет труп, отступает осторожно, присев. Неожиданно будто ударил раскатистый голос Таная. - Радуйтесь бдительные часовые! Вас идут менять.
   Андрей встрепенулся! Глянул на небо. Но оно белесо и пусто, только нудно звенит в ушах комариный зуд. Но не вертолётов, кажется, а в его мозгах. А может? Он затыкает уши. Зуд прекращается. Убрал руки, слышится
   хруст приближающихся шагов. Шахнаваз уже выходит на встречу своему сменщику, а в его сторону не спеша идёт молодой воин.
   - Абдаллах! Где ты, Абдаллах?
   Хруст шагов замирает, и снова слышится комариный зуд, успокаивая напряжённые нервы. Воин фыркает тихо, увидав фигуру часового, и оглядывается. Но Таная не видно..
   - Спит, ишак ленивый.
   Сменщик приближается к прикорнувшему часовому осторожно, захотел видно напугать товарища. Медлить нельзя. Андрей восстает страшным видением. Шахнаваз увидал, завизжал, забыв, что он меткий стрелок.
   - Шайтан! Шайтан с нами!
   Андрей и его срезает короткими очередями вместе со сменщиками. Достал, кажется, и третьего, но уже не смотрит. Он запрограммирован на пулемёт и мчит длинными тигриными прыжками к предполагаемому месту установки, на ходу выхватывая связку гранат. Прыгает через огромный валун, и сваливается на кряжистого бородача. И тут же лицо опаляет пистолетными выстрелами в упор! Его будто шарахнули по груди кувалдой. Дыхание пресеклось. Но он уже видит пулемёт, хватает свободной рукой моджахеда за бороду и бьёт лбом в лицо. Одновременно швыряет связку взрывчатки в станок...
   От близкого взрыва противник присел, и они падают. Но афганец силён и вскоре поднимается вместе с вцепившимся в него мёртвой хваткой умирающим офицером. Сознание в нём ещё теплится, хотя
   боль разрывает грудь. Сил всё же хватило выковырять из рванины нагрудника приготовленную для последнего случая гранату, и она падает в ноги. Моджахед пучит глаза от натуги, но оторвать от себя мертвеющего без дыхания шурави не может. И прыгает, охватив его руками, за камень...
   Взрыв догоняет их, швырнув ещё дальше. Тут уже всё в Андрее взрывается! Тело разлетается! Он совсем не чувствует себя, только полет. Он летит. Летит и летит, не зная куда...
   Но почему-то треск выстрелов и взрывы гранат не прекращаются? А главное, не пропадает омерзительный запах развороченного дерьма. И противная слизь заливает. Он что, не летит, а парит на одном месте? Вот как умирают, значит... Но умирать здесь он не хочет. И, содрогнувшись от омерзения, Андрей прыгает, не видя куда. И снова разлетается от взрыва внутри себя. Но опять вскоре собирается духом бесплотным, колышется в невидимом и неосязаемом пространстве. Но нет. Продолжают трещать автоматные очереди вперемежку с забористым русским матом. Это не здесь - наяву. Видать тигрята пробились к нему! Или это остатки сознания? Не отлетела ещё душа от тела...
   И вдруг, медленно, как на фотобумаге начинают проявляться камни и колышущиеся силуэты солдат. Слух режет радостный крик. - Жив командир! Жив!
   Сразу наваливается боль. Очень трудно, больно дышать. Грудь просто разламывается. И усталость подсекает, подкашиваются ноги, но Андрей не падает и не садится. Шатаясь, выходит на открытое место к солдатам. Тут же наступает напряжённая тишина. Вид командира впечатляет. Он будто вышел из бойни. Кровь и ошмётья плоти осыпаются с него, моментально высыхая на яром солнце. Грудь разворочена и лицо, как у обкуренного.
   Но службу он не забывает. - Тигры! Не расслабляться.
   Рахим Салимов разгоняет солдат. - Хорошенько надо зачистить. Машите вертушкам тельняшками. Поймут, что это наш флаг штурмовой.
   - Зачем махать?
   - Карелин убит и рация всмятку. Давгаев легко ранен, - докладывает сержант.
   - Иди. Иди. Всё сам осмотри.
   Салимов отходит, приглядывая за прочёсывающими каменные дебри солдатами. Поглядывает изредка на командира и на небо. Вертолёты всё ещё гудят в отдалении, не доверяя двум фигурам, размахивающим тельняшками. А Стриженов вдруг как-то странно закружил, пытаясь нагнуться. Но его заносит, как пьяного, и он снова подскакивает и возвращается на прежнее место. Салимов медленно направляется к нему. Подходит ближе и тоже внезапно замирает. Потом делает ещё несколько шагов и падает на колени у трупа моджахеда, с благоговением поднимает большую фляжку, протягивает её офицеру.
   Но тот хрипит. - Раненым.
   Из-за камней радостно закричали. - Сюда! Вода! Целый бурдюк! Хоть залейся.
   - Пейте, - говорит Салимов покачивающемуся офицеру.
   Но Андрей фляжку не берет, опять хрипит через силу. - Командир уходит последним.
   - Победа! Ушли от Костлявой.
   - И из жажды тоже...
   И тогда Рахим прикладывается к фляжке, делает пару глотков, полоща горло, передаёт её Стриженову. И Андрей садится рядом, приваливаясь спиной к камню, тоже пьёт, отмякая прямо на глазах. Они медленно, по очереди, смакуют эликсир жизни. И солдаты затихли, утоляя жажду. Отмякнув, Андрей начинает сдирать с груди рванину нагрудника и гимнастёрки. Вытаскивает искорёженный талисман дамы сердца и совсем дуреет, осклабившись в глуповатой улыбке.
   - Декабристочка моя! Пулю отвела! Значит скоро приедет.
   Потом и вовсе закричал, запрокинув лицо к небу. - Катарина! Я люблю тебя!
   И солдаты гудят радостно. - Летят! Пчёлочки наши родимые. Летят.
   А Салимов неожиданно затосковал. - Войны всё страшеннее и страшеннее. Так и гукнусь нецелованным.
   Стриженов стал подниматься, один из вертолётов уже медленно с опаской, заползал на вершину, распахнув все люка. В одном из них стоит высокий и плечистый, красивый, словно кино герой, подполковник в полевой форме.
   - Сам Батя за нами прилетел! Батя! Батя!
   Ещё до окончательного приземления Кондратьев спрыгнул на землю, махнул рукой Стриженову, предлагая отойти в сторону. Андрей нагоняет его уже у самого края обрыва, воскликлицает с усталой улыбкой:
   - Батя! И здесь я отстрелялся на отлично.
   Тот хмурится, пожимая ему руку. - Герой, но не наградят.
   Андрей ничего не понимает, улыбка сходила с его лица. - Воюем мы не за награды.
   Валерий Викторович протянул свернутую на определённом месте газету. - Читай, про тебя написано.
   Газета была английской, Андрей прочитал заголовок, сходу переводя на русский. - И весной опадают листья.
   Сердце непроизвольно сжалось в недобром предчувствии. Он стал читать отмеченный красным текст.
   - Офицерство и интеллигенция, эти сливки любого цивилизованного общества в Советском Союзе находятся на последних ступенях социальной лестницы. Так, уже в юности, по весне начинающейся самостоятельной жизни у кузенов завяли распускающиеся листья надежды на достойную жизнь в этой стране. Инженера Геннадия Замятина осудили на три года лагерей за критику руководства строительного треста по совершенно надуманному обвинению. Обер-лейтенант коммандос Андрей Стриженов уходит на войну в Афганистан отнюдь не из-за интернационального чувства. Свой уход объяснил он мне с предельной откровенностью.
   - Здесь в Союзе "честному советскому человеку" остаётся одно, или спиваться, или в покорное состояние обращаться. Там на войне я себя буду чувствовать хотя бы мужчиной.
   Андрей застыл не в силах читать дальше, его будто ударили "под дых". Газета выпала из его рук и, развернувшись, полетела воздушным змеем над вековечным простором.
   - Но ведь любит она меня, - вырвалось у него.
   - Хватит любить! - вскрикнул Кондратьев.
   Но тут же осадил и заговорил уже спокойнее. - Акчурин только что вернулся из Вены. Кет не нашёл, она путешествует за границей. Пришлось ему навестить господина Ястржемски, якобы, с приветом от тебя. Лизхен и поведала ему о твоём двоеженстве. И если Кет твой брак с Татьяной простила, то уже ребёнок Лиз её попросту ошеломил.
   Андрей молчал, всё ниже и ниже клоня голову.
   - Оставила Лиз сынишку в садике при магазине, есть у них там такое обслуживание покупателей, и, вернувшись, столкнулась с Кет Виллер. Похожие, как близнецы, малыши отчаянно спорили. - Мой папи рашен Тигер! Нет, мой папи рашен Тигер! Увидав Лиз, Кетрин всё поняла и, схватив своего малыша, быстро ушла.
   Кондратьев остро глянул на молодого офицера, но тот ещё ниже опустил лицо и продолжал молчать.
   - И Лиз расторгает тайный церковный брак, о котором ты умолчал. Акчурин, конечно же, об этом доложил руководству. Сам знаешь, в разведке бабников не держат.
   - Да не бегал я за ними ни когда...
   Кондратьев подытожил. - Видимо поэтому Кет Виллер и написала эту статью. Чтоб ты окончательно спивался или в покорное состояние обращался.
   Молчали они долго, Стриженов цепенел. Валерий Викторович положил ему руку на плечо и с трудом выговорил.
   - Прощайся с оружием, сынок. Такое они не прощают. Тебе уже назначен суд офицерской чести.
   Андрей дёрнулся, как от удара и, выхватив искорёженный пулями талисман уже не дамы сердца, стал раздирать его на мелкие клочья. Словно пеплом сгоревшей любви посыпал ими величаво спокойные горы.
  
  
   ЭХО УШЕДЩЕЙ СТРАНЫ
   эпилог - пролог
  
   И навряд ли Андропов удовлетворился бы достигнутой вершины власти, просто он видимо понял, что прикормленный с ручки КПСС когда-то великий народ быстро теряет былое величие, становясь плебсом крушения империи. И уже после первого сентября 1983 года, когда был сбит над Советским Приморьем пассажирский Боинг южно-корейской авиакомпании, ветер перемен стал дуть только в средствах массовой информации. Западный мир кричал, но советский народ здорово не переживал, - А пускай не лезут...
   А ещё более короткий период "не выходящего из комы" генсека и вовсе стал самым унылым и ничем не примечательным годом в истории уходящей страны. Однако чтобы там не говорили о бездеятельной дряхлости последних советских генсеков, это всё же были деятели государства. После них в Кремле остались одни лишь шестёрки.
  
   На этот раз до странности долго не объявляли преемника усопшего генсека - председателя похоронной комиссии. Однако и это вызвало лишь глумливую догадку у советских людей.
   - Не пробздятся, никак, выдающиеся.
   Кремлёвские куранты пробили два раза, чётко сменились часовые на крыльце мавзолея и зашагали изящными марионетками вдоль милицейской цепочки, ограждающей последний путь ещё не последнего генсека уходящей страны. В желто-сизом, промозглом мареве под ярким светом прожекторов уже собирались пока ещё небольшими группами осчастливленные открытками-приглашениями на траурную церемонию жители Москвы и гости столицы. Никто ещё не догадывался, что уходила эпоха. Да и настоящее как всегда мало волновало советских людей, они уже ерничали о будущем.
   - Не, этот возможно и умный. Тоже лысый... Как Ленин!
   ***
   И далеко от Москвы, в почти миллионном городе в большой и дружной только в беде коммуналке тоже ждали время похорон. Смерть сюда пришла неожиданно, ошеломив всех своей преждевременной жестокостью. В двенадцатиметровой комнате тесно заставленной самой необходимой мебелью застыла у цинкового гроба совсем не старенькая и ещё не седая мать солдата. На общей кухне кто-то потерянно ахал.
   - Ну, как же без деда? Всего-то, денёчек какой-то подождать.
   Но нормально проститься со своим внуком-сыном-племянником-братом и другом детских игр им было не дано. Воинов - интернационалистов в советской стране хоронили по военному чётко и быстро.
   ***
   А там, в Афганистане, откуда доставляли мрачный груз "чёрные тюльпаны", уже хоронили и сами готовились к смерти достойной. Рассвет лишь слегка окрасил восточную часть неба, но на вершине утеса прямо на глазах становилось всё светлее и светлее. Здесь только что закончился бой. Несколько израненных десантников стаскивали убитых бородачей в неглубокий разлом, свои уже покоились в более глубокой расщелине. И вот, бросив по нескольку горстей каменной крошки на закрытые брезентом тела погибших товарищей, десантники пальнули в чужое небо трескучий залп и стали закладывать братскую могилу крупными булыгами. Офицера слегка заносит и чернявый прапорщик силой уводит его к тяжелораненым на самой вершине утеса.
   - Богданыч! Без вас справимся. Ни шакалам, ни духам не достанутся пацаны.
   Офицер медленно усаживается в тени под скалой. Ещё один раненый сидит, привалившись спиной к камню, сипит пробитыми лёгкими, пузыря кровь на губах. Трое лежат, один из них почти не дышит...
   Вскоре собираются и остальные, рассаживаются рядом и дружно закуривают. Дают и офицеру. И раненому в грудь. Но только курнуть.
   Рассвет здесь разгорается стремительно, под ними начинает проявляться долинка. Запестрела рваной от взрывов зеленью, чадит разбитой авто и бронетехникой и, будто, вымерла. Немного ниже, через пропасть змеится крутая тропа перевала, тропа, ради которой они совершили подвиг, отбив господствующую высоту у моджахедов, заманивших агитколонну с гуманитарной помощью в каменный мешок. Прапорщик пустил сигнальную ракету, и она взлетела над долиной.
   - Предпоследняя, - вымолвил он хмуро.
   Все молчат. Долго. Надолго воцаряется полнейшее уныние. Но вот и последняя ракета погасла падающей звездой. Долинка по-прежнему не подаёт признаков жизни. Подвиг грозит не состояться.
   - Давгаев! Надо пробиваться к ним. Может, и у них, так же как и у нас разбита рация, - глухо говорит контуженый командир и смотрит на чернявого, афганоподобного прапорщика.
   И тот соглашается: - Карпухин и Миллер легко ранены. Как раз расчет набирается.
   Сборы были недолги, по очереди обняв остающихся товарищей, они вскоре выстроились перед командиром. Рослый густоволосый брюнет-прапорщик, здоровенный и стесняющийся своей громоздкости светловолосый немец и сбитый курносый живчик-русак.
   Давгаев негромко доложил. - К выполнению задания готовы.
   - С богом! - не по-советски напутствует их молодой капитан.
   И они один за другим исчезают внизу. Офицер закрывает глаза. Молчание опять длится долго. Потом офицер неожиданно говорит, будто разговаривает с кем-то в горячечном бреду:
   - Ошибаешься, циничная красотка. Возможно, ты и подцепишь номенклатурного отпрыска. Но подвиг мой не будет бессмысленным.
   Солдаты переглядываются, опасаясь за разум контуженного, но командир объясняет осмысленно:
   - Предрекла мать моего сына мне бессмысленный подвиг Андрея Болконского.
   - Да что она, на двойки в школе училась? Нормально князь погиб. От ран, за родину.
   Командир полыхнул на них серым, острым, как клинок, взглядом.
   - Погиб невостребованным в великой битве от своей же артиллерийской гранаты.
   Солдаты оторопело переглядываются. Войну и мир они проходили и в школе, и здесь, но чего-то им не дожевали ни учителя, ни отцы командиры.
   - Нормальный мужик, Андрей Болконский.
   - Не мужик, - упёрто возражает офицер.
   Солдаты бурчат уже в пику. - Умрем не хуже князя.
   - Умрём! Умрём! Умрём! - звучит не клятвой, а мальчишеским упрямством.
   - Умрём! - повторяет с некоторой грустью и командир. - Умрём, когда последний солдат пройдёт перевал.
   ***
   А жизнь страны Советов шла своим чередом, в тюрьму пришёл этап. Советское искусство продолжало штамповать героев пятилеток и Великой той войны, жизнь же развитого социализма создавала своих, истинных героев нашего времени - бытовых уголовников. Хулиганы и спекулянты, растратчики и несуны-воровайки заменили советской стране комсомольцев, став основной рабсилой ударных строек пятилеток. Большая группа голых заключенных стояла в очереди на медосмотр в бесконечно длинном, ярко освещенном тюремном коридоре. Их наспех осматривала ещё молодая медичка, сидевшая за столиком в нише у раковины. Тут же контролёры ощупывали одежду и сидора-котомки этапников, швыряя их в общую кучу.
   - Замятин! - вызвала следующего медичка.
   - Геннадий Гаврилович! Шестидесятого года рождения, статья 89, часть два. Возврат со строек народного хозяйства, - скороговоркой проговорил свою "ксиву" нерослый, но с хорошо развитой мускулатурой темнорусый юноша.
   Медичка невольно задержала взгляд на ладной фигуре парня, это "усекли" и тут же отреагировали из очереди.
   - Прямо, минишварцнеггер. В натуре!
   - Я дам натуру! - рявкнул толстый капитан.
   Женщина поспешила задать обязательные вопросы. - Ушибов головы или переломов не было?
   - Нет.
   - Сифилисом, гонореей или другими инфекционными заболеваниями не болел?
   - Нет.
   - Возьми член в руку и обнажи головку.
   Замятин проделал эту процедуру.
   - Повернись задом, нагнись и разведи ягодицы руками.
   И опять взгляд её наткнулся на гениталии, она поспешила прекратить осмотр.
   - Все! Можешь одеваться.
   Капитан откровенно балдел, забирая у неё карточку заключённого и шепнул на ушко. - Привести для повторного осмотра?
   Женщина сверкнула на него возмущенным взглядом и вызвала следующего. - Митрофанов!
   Перед нею завихлялся расписанный наколками паренёк. - Александр Анатольевич! Шейсят седьмого года рождения...
   - А ну, ну, ближе, - перебила его медичка, и грубо схватила за бугрившийся кукурузным початком член рукой в перчатке.
   - Док! Это Муле моей шибко нравится, - вскрикнул, было, парнишка, но резкий тычок контролёра заставил его шарахнуться к ней и замолчать.
   Зловеще загремели инструменты, в очереди глумливо захихикали.
   - В цирк пришли, али чо? - рыкнул капитан с угрозой. - Мне недолго спортивный зал здесь для вас устроить.
   Снова наступила тишина. Медичка безжалостно ковыряла нежную плоть скальпелем, окровавленные пластмассовые шарики с весёлым стуком падали в эмалированный тазик под ногами крутого Жиголо.
   Женщина ворчала. - И какой только ерунды с дури не напридумывают. Не можешь по-нормальному женщину удовлетворить, лучше ложку привязывай. А этим только отвратишь от себя даже самую заядлую "бэ".
   Жиголо молча морщился от боли, опасливо косясь на мордатого и пузатого "пупкаря" и только быстро засеменил ногами, когда медичка обильно смазала йодом окровавленный член.
   Следующая команда поступила от контролёра. - Нагнись!
   И только пацан выставил свой тощенький задик, крутой удар кованого сапога швырнул его в кучу одежды.
   - За что, начальник?
   - Больно жопа хороша!
   Прапора ржали от души, это был для них утренний допинг.
   Замятин оделся с солдатской проворностью и, подхватив матрацную скатку, встал в короткий строй из трёх мужчин. Капитан приказал, как десантникам при выкидушке. - Пошёл!
   И они зашагали за контролёром-сержантом со связкой больших отмычек. Офицер инструктировал на ходу:
   - Паханами будете у малолеток. Порядок чтоб у меня был. Иначе одним ШИЗО не отделаетесь.
   Прошли второй поворот и остановились. Сержант загремел отмычками, открывая дверь камеры. Капитан глянул в список:
   - Так, значит, шейсят вторая. Замятин!
   И Геннадий шагнул в синие сумерки камеры. Офицер дал последнее напутствие:
   - Смотри у меня, Чекист.
   ***
   И в уютной спаленке, совсем ещё девочка, с характерно выпиравшим животом, волновалась от вида мужских гениталий. Сердито дернула их, от чего рыжий и дубинистый её сверстник вскрикнул, а она полезла из постели.
   - У-у! Трухальщик.
   Любовник паниковал. - Анестези! Ну, погоди, оклемаюсь чуток.
   - Всю ночь ни как не оклемаешься, до бешенства матки скоро доведёшь.
   Она встала перед ним голой и фыркнула. - Мужику даётся одно. Спорт или бабы. Так что, вали-ка ты к своим штанге и гантелям.
   Парень заворчал. - Пузо на нос лезет, а ей всё давай и давай.
   - Не всё, а хотя бы разочек кончить.
   Она накинула на голое тело халат и вышла из спальни, пошла по темному коридору на свет из приоткрытой двери комнаты. Квартира была большая не по-советски. В кабинете на темно коричневом кожаном диване почти не видно корявенького молодого негра, только чётко выделялись несоизмеримые с понятиями крупные и черные, как головёшка, гениталии на белой ляжке, спавшей кверху попой девчонки.
   Анестези ахнула, и врезала по заднице подруге. - Кристинка! Ну, у тебя и пипища!
   Та храпнула по-мужски, и приподнялась, столкнув с себя черного любовника. Фыркнула слабо:
   - Ой уж! Будто сама негру не давала.
   - Да тише, ты! Дубина не спит.
   Но было поздно. В комнату влетел голый обалдуй и с ходу, по-мужски, ударил кулаком прямо ей по лицу.
   - Сука! Уже и под негром раскладывалась.
   Анестези полетела на письменный стол, опрокидывая его. Смазал ревнивец и негра, но удар только разбудил его. Тот вцепился в него, они покатились по полу, сшибая стулья, и врезались в шкаф. Он осыпал их книгами. Но на долго Дубины не хватило, вскоре он распластался на паласе, дергаясь от оплеух черной ладони. Анестези выползала из погрома, разметав окровавленные ляжки. Голая Кристина лезла на стену по ковру спиной, как княжна Тараканова, только не было ни наводнения, ни крыс. Увидел ужастик и негр. Отскочил от поверженного противника и стал быстро одеваться испуганно бормоча.
   - Низзя мине. Низзя мине русики скандаля. Низзя!
   Анестези хныкала. - Скорую! Вызывайте скорую. Лезет из меня что- то непонятное.
   Негр оделся быстрее русского салаги и поспешно юркнул в дверь. Но Кристина уже поняла и фыркнула, поймав очумелый взгляд Дубины.
   - Игорь, Настя от тебя негритёнка рожает.
   - Пошла нах!
   Кристина засмеялась, подскочив к телефону. - Найдём двух свидетелей, - не отвертишься.
   ***
   В Советском Союзе секса не было, но и за зрелищем надо было постоять. Солнце ещё не взошло, а на Красной площади не протолкаться, не пропускают и с открытками-приглашениями. Под мертвенным светом прожекторов всё выглядит, как в космическом потустороннем пространстве, парит по банному, в мерзкой стылости голоса глухи и сиповаты. Как обычно в русской толпе ощутимо тянет табаком и перегаром. Женщины и " шибко интеллигентные мужики" морщатся и воротят лица. Скорби никто не выказывает, так, сдержанно треплются в большой курилке.
   - Андропова б надо. А тут снова-опять, на место Кучера какого-то Агронома ставют.
   - Кукурузу сажали, целину подняли. БАМ построили. А этот, Меченый, что, интересно, придумает?
   - А дисциплину ещё не укрепили и пьянство не искоренили.
   - И Афган не умиротворили.
   Диссиденствующий интеллигентик хочет быть услышанным, подпрыгнул даже, и крикнул: - Сельхозотдел, одним словом! Воевать разучились, ремесленничать не научились, остаётся одно, - быть мужиком и не поддаваться борьбе с пьянством.
   - Точняк! - оценили ехидную фразу. - Нас юют, а мы крепчаем.
   - Бабам это должно быть в кайф.
   - Смотря чем и куда? Ха-ха-ха...
   - А нашей бабе хоть чем и куда, всё стерпит. Так, глядишь, на ней в коммунизму и въедем.
   - Не, а если без подъё? Молодой ещё. Может, что сделает?
   - Ну, да, он ещё пацан в кремлёвском доме престарелых.
   - Ильич в его возрасте уже загнулся.
   - Зато Усатый с его лет стал свой культ личности вытворять.
   - Ай, да чо жопу драть? Всё равно по-нашему не будет.
   - Но можа, он тожа какую нибудь, навроде горбатой, водку подешевше выпустит?
   Заворчали бабы с неподдельной ненавистью. - Мало вам всё, латрыги вы ненапорные.
   - Ага! Не хватат чем Рассею измерить. А уж понимайте вы её сами.
   Неожиданно раздается строгий голос в мегафон. - Постыдились бы, генсека хороним.
   Начальства народ ещё не разучился слушаться, замолчали и заворочались стеснительно. Гомон стал стихать, лишь некоторые продолжали опасливо шушукаться.
   - Атас! Чека не дремлет.
   - Но уже ссыт народа. Нам то они чо сделают? Мы чай не евреи, ни какие там нибудь, диссиденты.
   - На ментов как бы не нарваться, эти живо в вытрезвитель заберут. Ладно, чо там в карманах выгребут, на работу сообщат. И премия, и тринадцатая мандой гавкнется, и с очереди на квартиру передвинут.
   Тут уж окончательно замолчали. Милиции мы и по сейчас больше бандитов боимся.
   ***
   В отделанной липовым шпоном баньке тепло и уютно. Здесь всесоюзные похороны, а тем более "войны" и разные там проклятые вопросы никого не волнуют. На лавке лежит, ласкаясь, контрастная парочка. Тридцатилетний коренастый парень немного пузат, кривоног и носат, девушка лет на десять моложе его,
   миниатюрна и мила по-детски, как Дюймовочка.
   - Алевтиночка, - нудно ноет, стоя на коленях перед бассейном здоровенный толстяк с совершенно тупым лицом будущего "нового русского". - Отдельно заплачу, по двойному тарифу.
   Голубоглазая и белокурая бестия ихтиандрово извивается в прозрачной воде, дразнясь обнаженными сокровенностями. На него она не смотрит, выговаривает досадливо:
   - Роман, я танцовщица, а не проститутка. С этим ты к Дюймовочке обращайся.
   - Я Анжелку уже не хочу.
   Дюймовочка делано возмущается. - Ой! Ой! Разборчивый стал какой.
   - Дурак, настоящего кайфа не понимаешь, - поддержал её партнёр.
   - У Ляльки, после родов, теперь шире маминой, а Жемка ещё считай девочка.
   - Правильно! Меня ширяй, а на Бестию спускай. Ха-ха-ха...
   - Лялька! - восклицает Анжела, отсмеявшись. - Номенклатурное чадо перед тобой. Это не твой Тигр, а Телец
   - Жирный телёнок.
   - Золотой телёнок!
   - Золотой, пока папа на должности. А что случись, как с мамой Вербицкого, и тоже на зону залетит.
   Вербицкий самодовольно хмыкает. - Я что, плохо сижу? И на зону ходил, только когда комиссия приезжала. И сейчас на химии не горбачусь, раз в неделю отмечаюсь и свободен.
   Он цапнул свою девку за ягодички, и хмыкнул самодовольно. - Такие вот красивые шалавы за меня мой срок тянут.
   Уязвлённая Дюймовочка фыркает. - Говно в проруби не тонет.
   И тут же визгнула, слетев с лавки от оглушительной оплеухи. Вскочила и с воем побежала прочь.
   - Скот! Издевается только.
   - Можешь сваливать за своим Чекистом на зону.
   - Яшка! - сердится Роман. - Прекращай свои зековские замашки
   Вербицкий тоже ворчит. - Святославом меня звать.
   - Если шнобель убрать.
   - Ой! Ой! Да сейчас русскими только дураки остаются.
   Но Рома его не слушает. Лялька будто издевается, похабненько изгибается, выпятив орешковые ягодички. Растопырилась развратным лягушонком, выворачивая чисто выбритые промежности. Оглянулась и озорно подразнилась язычком. Роман просто окаменел. Закипевшую страсть невозможно сдержать, он прыгает в воду.
   - Йи! Ах! - взрывается бассейн каскадом брызг. Стриптиз-герлз приседает от неожиданности и Роман хватает её за бёдра. Но скользкое тело невозможно удержать, Бестия быстро опомнилась и буквально срывается с вонзившегося в неё члена, лезет на барьер.
   - Яшка! Держи, - пищит сипло Роман.
   И тот соскакивает со скамьи. Сделав зверскую рожу, больно тискает девчонку за плечи и толкает назад.
   - Не трепыхайся, сука!
   Лялька хнычет, покорно подставляя задок. - Яша! Отпусти. Больно мне. Рома, ну, скажи ему.
   Тот тяжело сопит, вбивая рыхлый студень живота в круто вывернутую попку. - Яшка, свали!
   Бьётся быстро-быстро и, как кролик, падает, садясь в воду, и закатывает глаза. - Хай! Ты меня возбуждаешь волнительно.
   Лялька тут же полезла из бассейна, но попадает в грубые руки другого насильника, и так же покорно раскладывается, ложась на спину. - Славик! Славик! Потише. Больно же...
   Но тот рычит, закидывая её ноги себе на плечи, и ещё яростнее бьёт бедрами. - Довыламывалась, сука! И в очко всажу! И на клык навалю! Ха! Опущу по полной программе.
   Лялька истошно кричит и от страха, и от боли. Рома взбадривается, шумно вставая.
   - Сдерни, козёл! Моя баба!
   Но и Яшка только по виду волк, задрожал преждевременно, и обмяк на девчонке. Однако вовремя увидел опасность. И пинок Ромы угодил в многострадальные Лялькины промежности. Она влетела под
   лавку и оцепенела на некоторое время от боли. Выскочила уже с другой стороны и, так же, как и Дюймовочка, шмыгнула шустрым зверьком в дверь. А Роман прёт на отступающего Яшку, тот прыгает через лавку.
   - Роман, харе! Ну, чо ты кипяшуешь? И её надо опустить, как Анжелку.
   - Когда надо будет, опущу. А пока - женюсь.
   Одышка гасит пыл толстяка, и он останавливается, садится на лавку.
   - Рома, у тебя все дома?
   - Усыновлю Богданчика и отдам Тане, Тигр сам к ней прибежит.
   Славка Вербицкий лупит на него глаза. - И Золотая Рыбка чокнулась.
   Роман презрительно морщится. - Да что ты понимаешь в нашей жизни, братан ты, тупорылый? Ты бы нож в ход пустил за оскорбление, а она посерьёзнее ему рану нанесёт.
   ***
   А в тюрьме, в шестьдесят второй камере и после завтрака стоит тревожная тишина, но не от внимания к проникновенному голосу московского диктора вещавшего с глубокой скорбью о безвременной кончине выдающегося деятеля партии и государства, неутомимого борца за мир. Только что, около часа назад, во время раздачи пищи к открывшейся кормушке с воплем подскочил тщедушный мальчишка.
   - Надо мной издевались! Насиловали! Били!
   Его увели, и оставшиеся в камере ждали скорой расплаты. Только старшой ничего не знал. Он спал одетым на кровати по верх одеяла, во время шума лишь приподнялся, поведя осовелыми глазами, и
   снова рухнул в постель, измученный тяжелым этапом.
   И вот загремели засовы, дверь распахнулась. В камеру ворвались четверо контролёров, заломили опешившего от неожиданности пахана и пинками вынесли его в коридор. Захлопнув дверь камеры, бросили его на пол и стали безжалостно пинать, хрипло выкрикивая ругательства.
   - Дорого тебе, сука, очко пацана обойдётся.
   - Козёл! Премии нас лишил.
   Первым опомнился старший прапорщик, увидев, что заключенный подплывает кровью, и стал расталкивать товарищей. - Харе! Харе! Пересажают мудаков.
   Контролёры отступили от безжизненного, окровавленного тела тяжело отдуваясь. - Перестарались чуток.
   - Э! Как бы он не того...
   - Да кто за козлодёра будет жопу драть?
   Старший нервно вскрикнул. - Женька! Беги в больничку. Не дай бог, здесь загнётся, задолбают разборками.
   Молодой сержант тяжело затопал по коридору, едва не сбив вышедшего из-за поворота толстого капитана. Тот сразу увидел распростёртое тело и сердито вскрикнул:
   - Кого опять отвачкали, дуроломы?
   - Пахан из шестьдесят второй, где пацана изнасиловали.
   Офицер взвыл, хватаясь за голову. - Сами пацаны парнишку изнасиловали. Во время смены этапов, когда без пахана остались. Ну, дурогоны! Ну, дурогоны! Когда было такое, чтобы паханы малолеток насиловали? По согласию если только. И то очень редко.
   Старший прапорщик чесал затылок. - Да, промашка вышла.
   - Ну, одни ЧП! Одни ЧП, - продолжал выть капитан. - Написали объяснительные по этому случаю и вали ли бы домой. Нет! Нашли на жопу новых приключений.
   Старший прапорщик подступил к нему. - Фёдорыч! Поговори с врачом, чтобы его какой-нибудь дурью накачали. Дескать, оказал сопротивление обурённым.
   Капитан молчал.
   - Фёдорыч, верой и правдой служили.
   - Отслужили!
   - Ой, ли, Фёдорыч? Одной верёвочкой, как альпинисты связаны.
   Офицер взъярился. - Ты что, скот, наглеешь?
   -Да бери за жопу этого врачишку. Пора и ему левак отрабатывать. Тоже на греве греется.
   Послышался размеренный топот ног, показались санитары из заключенных с носилками.
   - Фёдорыч, иди, пока не поздно.
   И капитан метнулся по коридору. - Где Ермишин?
   - Идёт, идёт.
   Старший прапорщик, растопырив руки, увлёк товарищей к повороту коридора. - Пошли. Пошли. Посмотрим, как выносить будут.
   - Этого жмурика что ли?
   - Того.
   - Кого ещё?
   - Генсека не вышедшего из комы.
   - А идёт он на..! Делать больше нечего.
   ***
   Хорошего роста, ясноглазая, несколько изнеженного вида девушка в тёмной шубке и меховой шапочке шла под руку и в ногу со сбитой девочкой-мальчишкой в дутой куртке и таких же ботиках на чёрных шерстяных гамашах. Шли они по заснеженной аллее парка, среди кустов на тропинках мелькали фигуры спортсменов.
   - Варя, - хныкала капризно девушка в шубке. - Заканчиваю школу, а не знаю, как дальше жить.
   - Жить надо весело, а не слезливо.
   - На весёлую жизнь надо заработать. Это у них там, на Западе, прибавочная стоимость. А у нас всё убавляют и убавляют. Даже за деньги без блата хорошую вещь не достанешь. А чего только не обещали при Андропове?
   - Хотели как лучше, а получилось, как всегда. Поманили свежатинкой, а накормили тухлятинкой.
   Варя вскрикнула. - Дашка! Так и осталась ты школьной пацанкой, хотя и говоришь, что уже факалась со своим Димочкой.
   - А ты без соития женщиной стала в медучилище?
   - Медблядями нас обзывают.
   Даша засмеялась. - И ты заблудила со своим пальчиком?
   - С братом твоим.
   Даша вылупила на неё и без того огромные и лучистые глаза. - В поллюции от него приплываешь?
   - В натуре! Живот накачал, а потом к своей австриячке сбежал.
   - Опять она его окрутила?
   - Скрутила!
   - И как же теперь?
   - Мамка договорилась, на выкидыш ложусь.
   Оттолкнув застывшую в шоке подругу, Варя свернула на боковую аллею и быстро зашагала прочь. Вздохнув, Даша пошла прямо, школа была рядом, через улицу. Из распахнутых ворот видны были проносившиеся мимо машины. И у неё тоже не всё хорошо было с сердечными делами. Проводила своего Диму в армию и... Стыдно
   было признаться. Но она призналась вслух, тихо визгнув.
   - Хочу если...
   Особенно неудобно было то, что после учебки Димку оправили в Афганистан.
   Лёгкое шлёпанье ног рядом насторожило её. Она высокомерно повернула головку через плечо, собираясь отшить "кадра" и радостно вспыхнула, вскрикнув:
   - Ой! Женский доктор Семён Семенов! Здравствуйте!
   - Доброе утро, Дашенька. Я не женский доктор, а травматолог. И в гимнастической секции только подрабатываю.
   - Да я шучу, Семен! Шучу! Вы такой ласковый и обходительный. Женщины врачи грубее.
   Он был в синем спортивном костюме и шапочке. И, перейдя на шаг, стал тут же мёрзнуть на холодном ветру.
   Даша обеспокоилась. - Семён! Ты простудишься.
   - Да, пожалуй. Пойду домой. До свидания, Дашенька.
   - Как до свидания?
   Семён смущённо клонил голову. Даша понятливо фыркнула. - Всё ясно. На заре ты её не будил.
   - Я один.
   - И я тоже теперь одна, - соврала она. - Не выдержал мой милый мальчик моей щепетильности. И я...
   Снова повторила она. - Теперь я одна.
   Семён дрожал и не только от холода. Даша поняла, что нравится этому красивому мужчине. Остатки девичьей стыдливости покидали её. Она спросила капризно:
   - Семён! Ты не хочешь согреть сестру друга чашкой горячего чая?
   - А как же школа?
   - Траурный митинг. Обойдутся без меня.
   Семён задрожал ещё сильнее. И Даша легко рассмеялась, затормошила его и погнала, как пленного, по петляющей тропке среди редких деревьев. - А ну, живо! Живо, домой. Домой! Домой!
   Где он жил, она знала, несколько раз у него бывала с братом.
   ***
   И наступает этот час, улицы советских городов вымирают, как в Италии или Бразилии во время решающих матчей футбольных команд. Пустеют рабочие места и столы, застывают даже конвейеры. И только сталевары у плавки, да часовые родины на посту. Весь советский народ, всё прогрессивное человечество замерли у экранов и радиоприёмников. На Красной площади сплошное море голов. Но Спасские ворота пусты. В толпе негромко бурчат.
   - Да когда же понесут?
   - А у нас без не подождёшь ничего не возьмёшь и не посмотришь.
   - Начальство и на собственные похороны задерживается.
   К Красной площади уже не пройти, там плотная серая масса, кругом военные патрули и улицы перегорожены автобусами. Те, кто не пробились на Красную площадь, собираются в магазине Военторг. И тут набито людей, как на Красной площади, продавщицы стоят на прилавках, непокупатели заполнили не только зал, но и лестницу, стоят и на перилах.
   Вошедший мужик в брылястой нутриевой шапке, уже "вмазавши", ажиотажно спрашивает. - Чо выбросили?
   - Не выносят что-то ещё.
   - Я и спрашиваю - чаво выносить-то будуть?
   - Не чаво, а кого, чудо ты совхозное. Генсека хороним.
   Мужик распустил губы. - Нашли чо смотреть. Тут жана-баба такой список накатала чо - почём и где взять. А они, вишь ты, генсека хоронят. Да за кого переживать, чать не родной? Да и другова уже выбрали, главный могильщик будет Генсеком. Эт вам не Америка, нащёт этого у нас чётко и ясно, как дважды два - четыре.
   Его одёрнули из толпы. - Мужик, кончай бубнить. В рог получишь.
   И тот отпрянул к двери. - У, москвичи! Будто совсем не у нас живётя. Всё только для вас, всё только у вас. Обождитя, ужо, будет и на вас Минин с Пожарским.
   И матюгнувшись, мужик попёр злым медведем прочь.
   ***
   Роман догнал энергично шагавшую обочиной Алевтину уже за дачным посёлком и, притормозив, открыл переднюю дверцу. Но белая Волга ещё долго катила рядом с гордо шагавшей девушкой. А вокруг простирались бескрайние поля в черных весенних проталинах. Дул не сильный, но пронзительно сырой и холодной ветер. За городом всегда дуло. А на Ляльке не было даже колготок, подол крупной вязки бежевого платья высвечивал бедра без треугольника трусиков, кирпичного цвета замшевая куртка была лишь до пояса. И Алевтина сдалась. Захлопнула переднюю и стала дергать за ручку задней дверцы. Рома остановил машину и запустил её в салон. Она забилась в дальний угол за его спину, но он повернулся к ней.
   - У тебя что, как у Вовочки, единственные трусы и гамаши?
   Лялька ответила коротко. - Скот!
   - Ладно, завернем в магазин. Заплачу за удовольствие.
   Тут уж Лялька ответила тоном обиженного ребёнка. - Постиралась у тебя, у нас в общаге проблема со стиркой. Бельё ещё не высохло, в сумочке лежит.
   В машине было тепло, и она расстегнула куртку, а потом и вовсе её сняла. Рома неожиданно вымолвил:
   - Жениться, что ли на тебе?
   - Сестра жениться тебе.
   - Она и предложила. Богданчик с сестрёнкой будет воспитываться. Я усыновлю его. Он же у тебя Антипов. Вот будет клизма Андрею. Потому Таня и не даёт ему развод, чтобы он не смог усыновить выбледка своего.
   Алевтина снова осердилась. - Сам ты - выбледок!
   - Да ладно, я так. Вырвалось невзначай.
   - А я не так. И Андрей не развёлся с нею из-за Афгана, холостых туда не берут.
   - Бездетных не берут. А алиментщики сами туда не едут, смысла нет. Это Тигр дурной, Таня такие хорошие алименты получает. Хотя они ей совсем не нужны.
   - Он и мамке моей для Богданчика деньги и посылки высылает, - буркнула Лялька.
   Рома тоже стал снимать свою кожаную куртку, воскликнул вдруг. - О! - и вынул красивый инкрустированный портсигар. - Несколько косяков ещё осталось.
   Протянул ей раскрытый портсигар, отдельно от сигарет в нем лежало несколько папирос, она взяла одну из них и сразу же закурила, характерно хлюпая, захватывая вместе с дымом и воздух.
   - И квартира у меня есть. Живи. Только Богданчика отдай Тане на воспитание. Хочешь, прямо сейчас и заселю тебя туда.
   - Это мамку надо уламывать.
   - Уломаем...
   Он тоже взял папиросу, Лялька дернулась к нему, чтобы отобрать, но Рома отстранился. - Ты что?
   - Довези вначале до квартиры.
   - Довезу, - вымолвил он самонадеянно, уже празднуя победу над этой привередой.
   И довез...
   Они уже проскочили будку ГАИ перед городом. Рома просто испугался обгонявшего впритирку грузовика и вильнул к обочине. Их подбросило на невидимой в луже колдобине до самого потолка, машина потеряла управление и полетела с насыпи, переворачиваясь, застряла в лесопосадке. Хорошая доза наркотика притупила
   чувства, Антипова некоторое время ничего не понимала. Она оказалась под Ромой и тот, стоптав её неуклюжим бегемотом, протиснулся в узкую щель и затопал, удаляясь.
   - Беги! Беги! Бензобак может взорваться.
   Тишина после грохота и треска наступила умопомрачительная. Остро пахло бензином. Антипова отчаянно завозилась, но подол платья был намертво зажат. И она завизжала отчаянно...
   И как только смогла вывернуться из платья? Вылезла она из под машины совершенно голой и помчала вверх по насыпи , где уже собирались автомобилисты вокруг отчаянно жестикулирующего Ромы.
   И только выбравшись на обочину дороги, Антипова почувствовала сильную боль в ноге. Вид раздувшей стопы поверг её в шок, она села голой задницей на стылый асфальт. Но не от боли. Балерины к боли привычны. Повреждение стопы - смерть для танцовщицы. Прощай сцена!
   Гаишники приехали сразу же. Голая, явно не в себе девка, да и вид Ромы был чрезмерно суетливым, насторожил милиционеров, они долго возились у перевёрнутой Волги. Потерпевшие уже сидели в милицейской машине, отогреваясь. Ляльке дали замызганное покрывало, а Рома мёрз в разодранной белой рубашке. Он с радостью взял из рук старшины куртку и надел её на себя.
   - Не найдется у вас закурить? - спросил его милиционер.
   Рома вынул свой красивый портсигар, открыл, подал старшине сигарету.
   - Я вижу там у вас и папиросы имеются. Привык, понимаете ли, к Беломору.
   Рома поспешно захлопнул портсигар. - Это лечебные.
   Лялька уже всё поняла, заметив что их обступили вместе с милиционерами и гражданские люди.
   Старшина ехидно спросил. - Астму анашой лечите?
   Рома попёр было буром. - Прекратите эти наглые инсинуации! Я - Рыбкин!
   Но никто не испугался фамилии председателя горисполкома, времена были уже не те. Андроповское усиление борьбы за чистоту руководящих кадров заметно пошло на убыль, но уголовные наказания высокопоставленных чиновников ещё продолжались. Люди злорадно захихикали.
   - Видно сынка Акулы Рыбкина.
   - Каков наглец!
   - И не понимает. Слетит теперь папа с номенклатурной должности.
   - Вот чем сынки начальства занимаются.
   - На ходу что ли, прямо в машине, девок дрючат?
   - А обурённому море по колено. Жор у них с наркоты наступает, кровать загорится, всё равно не перестанут пилиться.
   Вмешался лейтенант. - Цибин, оформляй протокол изъятия с понятыми и на экспертизу.
   Рома кинулся к нему и зашептал на ухо. - Я заплачу! Хорошо заплачу. И папа вас продвинет по службе.
   Но лейтенант был молод, он брезгливо отстранился от номенклатурного чада и громко произнёс:
   - Советская милиция взяток не берет.
   ***
   А во дворе обшарпанных пятиэтажных малосемеек, в просторечии - 500 весёлых, траурная церемония шла даже с опережением графика. Играл оркестр. Военный катафалк подогнали вплотную к крыльцу. Во дворе тоже собралось много народу. Но лица у всех неподдельно грустны и даже угрюмы. Всех раздражает не по-военному ухоженный майор в голубой парадной шинели с золотым поясом распоряжающийся похоронами. Женщины возмущённо ворчат.
   - Даже хоронят бегом. И деда подождать не разрешили.
   - Со двора по-человечески вынести не дают.
   - Вон, на днях, директоришку магазина хоронили, ворюгу чертова. Всю улицу перекрыли, полчаса машины выли...
   Наконец из подъезда показался гроб уже обтянутый по-своему розовым ситчиком. Все замолкают. Грубо воет мать. Она невменяема. Её тащат.
   - Люди вы или кто? Один он у нас Димочка был. И у деда тоже.
   Бабы поддерживают её в некрасивом горе жалобным воем. - Ой, да ты и горемычная. Всю то ты жизнь бедовала. Одна сыночка вырастила. От тюрьмы сберегла, да военные сгубили.
   Майор нервно суетится, оттесняя людей от единственного, правда, большого автобуса. Всем не влезть, он забит, как в часы пик. Несколько парней с матом лезут в крытый грузовик для оркестра и расчёта почётного караула. Происходит некоторая заминка у дверей автобуса, но и они, наконец, со скрежетом захлопываются. Оставшиеся женщины рыдают, пожилые мужчины, кривя лица, отворачиваются.
   - Да что же это такое? - звенит с надрывом тонкий голос. - Да и когда мы людьми станем?
   Тронулись всё же достойно. Медленно. С воем сирен...
   ***
   Дашеньку давно уже раздражает экран телевизора. Лица. Лица. Лица. И все такие красивые в печальной скорби! Будто на самом деле переживают. Артистов для этого наверное наняли. Скорбящие лица она уже повидала достаточно. И они совсем не красивые. А тут, как в кино, пения красиво скорбящим не хватает. В раздражении, Даша выдёргивает шнур, погасив экран, и бесцельно закружила по просторной комнате. В ней только стол, диван, узкий платяной шкаф с антресолью и три стула. Стены сплошь заставлены книгами на простых проолифленных досках служащих полками. Разобранный пылесос лежит в прихожей. Сёма понёс мусор куда-то далеко.
   - Ну, какой он, право, сущий мальчишка, - стонет она, изображая капризную девочку. - Хоть на себя затаскивай.
   От нечего делать, Даша открыла шифоньер и потерянно ахнула, увидав себя в зеркало. - Чучело мяучело.
   Широкая голубая футболка бесформенно свисает почти до колен, тонкие, стройные ножки выглядят спичками из мужских спортивных трусов.
   - Да у кого поднимется желание на такую Золушку?
   Она нервно сбрасывает с себя чужую одежду. Вид больших и толстых с начёсом панталон повергает её в шок.
   Даша вскрикивает досадливо. - Ну, мамка! Не застуди письку. Не застуди письку. Это самый важный орган для всего человечества.
   Снимает с себя и панталоны и суёт их под развешанное на стуле школьное платье и снова смотрит на себя в зеркало. Опять ахает потеряно:
   - А пипища!
   У всех она стыдливо прячется в промежностях, а тут нахально вылезла на живот сочным оковалком плоти. И почти совсем без волос.
   - Прямо, прости-господи какая, - хнычет Даша уже искренне. - Затрепанная и худая. Кошка, мартовскими котами драная.
   Девочка на шаре не воспринимает грациозности своей фигурки. А в грудях ломило, лоно томило.
   - Хочу если!
   Она схватила ладошками и там и там и на некоторое время застыла. Внезапно в шкафу вспыхнул отчаянно снежной голубизной медицинский халат, и сам облёк её широкими крыльями. Она порхнула по комнате белоснежной бабочкой и застыла перед дверным проёмом в широком размахе крыльев. Бледным аскетом-послушником в тёмной прихожей стоял Семён.
   - Сёмушка... - позвала она.
   И он упал перед нею на колени. - Солнышко ты моё!
   Прикосновение горячих губ к лону вознесло её в поднебесье. Даша долго-долго таяла там облачком блаженного упоения. И не хотела возвращаться на землю, только сейчас получив ошеломительное удовольствие от мужчины. Сёмушка был над нею, и так упоительно ощутим!
   Однако удовлетворение возвращало на землю, влагалище немного жгло, да и на паласе было жёстко лежать, она ворохнулась, отстраняя его и, не удержавшись, заглянула туда, под нею на халате расплылось бурое пятнышко. Даша дёрнулась суетливо.
   - Ой! Халат испачкали. Надо замыть.
   Но Семён не выпустил её из объятий. - Солнышко! Этот халат я одевал на свою первую самостоятельную операцию. Пускай останется на нём и эта метка.
   ***
   И вот, море голов на Красной площади разом успокоилось, будто от внезапного штиля. Красивый лакированный гроб в сопровождении почетного караула торжественно выплывал на плечах мужчин из
   Спасских ворот, символом уходящей эпохи шоркало за гробом, едва передвигая ногами, дряхлое Политбюро и ЦК КПСС. Миллионы людей застыли у экранов телевизоров. Смотреть было на что. Сочные яркие краски, как в американском шоу, только музыка надрывная...
   Но молоденькая иссиня бледная роженица с лиловым синяком под глазом, дотянувшись до портативного телевизора стоявшего на прикроватной тумбочке, выключила его и вновь прилегла на кровать. Она была в изящной кружевной ночной рубашке и повязана по животу большим белоснежным шерстяным платком. На присевшего на стул довольно высокого и худощавого лейтенанта милиции она смотрела доброжелательно. Мягкий ненапористый взгляд участкового не раздражал её. Да они уже были знакомы, Анестези уже была у
   него в опорном пункте милиции по поводу драки со сверстниками.
   Несколько изящный для милиционера офицер, видимо, на этот раз очутился не в своей тарелке. Палата была ухожена и уютна не по-больничному. С цветами в красивых вазах, изящным бра и кашпо с экзотичными комнатными растениями и картинами на стенах.
   - Анастасия Викторовна! - продолжил допрос милиционер после вынужденной паузы. - В комнате вашей настоящий погром и следы насилия налицо...
   - Ну, хватит об этом, Роман. Роман... Товарищ Хлебушкин.
   - Как это хватит?
   - Я вам никакого заявления не подавала. И не приставайте больше ко мне с этим.
   - Милиция не пристаёт, а ведёт дознание, и вы обязаны отвечать на заданные вам вопросы.
   - Я обязана только в туалет ходить и то только когда приспичит.
   Роман Хлебушкин довольно долго молчал, теряясь. С таким явным пренебрежением к милицейской форме он ещё не сталкивался за свою однолетнюю практику. Да и молоденькая, ещё несовершеннолетняя женщиночка даже с синяком под глазом была очень красива. Он всё же справился с волнением и спросил:
   - Может, вы боитесь насильника?
   - Я! Боюсь? - перебила она его с пренебрежением в голосе. - Вы что, так и не врубились кто я?
   - Пока вы всего лишь ученица десятого класса.
   Тут же номенклатурное чадо показало себя. - Папа покажет кое-кому пока! Мало не покажется.
   Милиционер попытался осадить её. - Прекратите хамить! Перед законом все равны. И вы должны...
   - Да вали ты отсюда, мент поганый! Без тебя разберёмся.
   Хлебушкин подскочил. - Это оскорбление представителя правоохранительных органов...
   - Папа исполнит тебя - козёл! Он полковник у вас в милиции.
   Лейтенант поднялся со стула. - Но это... Это...
   Девчонка окончательно взбесилась и вскочила с постели. - Кому сказала, дёргай отсюда!
   Схватив апельсин, она запустила им в растерянного милиционера. Потом яблоком. Этот удар был сильнее, и лейтенант отпрянул к двери. А когда она схватила вазу с цветами, выскочил в коридор. Звон разбитого стекла, и плеск воды остался за дверью.
   Настя продолжала орать грубо и противно. - Скоты! Сволочи продажные! Ставят из себя честных, чтобы побольше выторговать каких-нибудь благ или блата добиться.
   Однако на крики роженицы никто из персонала не спешил и Хлебушкин пошёл по мягкому ковру через уютный холл к Сестринской. Дверь была приоткрыта. Такие же непривычные для взгляда "честного
   советского человека", каким ещё оставался молодой лейтенант, четыре миловидные медсестры не в обыденных медицинских халатах, а в светло-голубых кокетливых форменных платьях пили чай среди цветов с тортом и шоколадными конфетами.
   - Там у этой... Роженицы... Истерика вроде. Вы что, не слышите? - проговорил Хлебушкин несмело.
   - Пускай немножко побесится.
   - Попейте с нами чайку или кофе.
   Милиционер совсем растерялся. - Но... Это... Она может, того?
   - Тут будешь того от чёрненького сыночка!
   Настя продолжала реветь и греметь разбрасываемыми предметами.
   - Засмеют сверстники. На улице нельзя будет показаться с чёрненькой обезьянкой в коляске.
   - Лейтенант, не волнуйся! Ничего с ней не случится. И опуститься не дадут. Подберут и снова отмоют. Это нам невозможно подняться, даже не падавши. А эти до старости лет проблудят в почёте и уважении.
   - Кто эти?
   - Да эти. Из евреев и чёрных, которые.
   - Она русская.
   - Значит, есть кто-то. В начальство без родственника еврея или чёрного не лезь.
   - Лейтенант! Да хватит тебе. Нашёл о ком переживать. Идём чай пить. Тут всё от них, самое импортное и дефицитное. Ты, поди, ещё и не пробовал этой номенклатурной вкуснятины.
   - Спасибо. С удовольствием бы, но мне надо её как-то допросить.
   - Ой, да не связывайся. Не то ещё спросишь, потом тебя твой же начальник в порошок сотрёт. У них везде блат. Связи, как они говорят. Имей сто друзей! Руки друг другу моют. Я вам телевизор, вы мне телефон. Это мы, сколько по магазинам не рыскай, всё равно ничего стоящего для себя не найдём.
   Настя заревела ещё громче. - Сдох, что ли, весь персонал? Куда делись эти медбляди ленивые? Ни одна сука не подойдёт. Надоело! Домой хочу! Убегу прямо в ночнушке. Замерзну! Будет вам за меня! Повыгоняют сучек с тёплой работы.
   Тут уж медсёстры обеспокоились и выскочили в коридор, с нарочитыми причитаниями побежали к палате.
   - Настенька! Настенька! Что с тобой? Ух, этот милиционер! Мы прогнали его. Уходит он. Уходит. Настенька, прими успокоительного. Поспи. Успокойся...
   Лейтенант Хлебушкин чуть ли не бежал к выходу по широкому и красивому коридору...
   ***
   И в крохотной буфетной перед обеденным залом кафе-столовой несколько работниц по кухне в несвежих белых халат толпятся у телевизора. Кадры выхватывают из толпы возвышенно скорбные лица. Одна из женщин воскликнула завистливо.
   - Знать хорошо платют, коль так красиво плачут.
   - Нас так хоронить не будут. Бросят в яму и скоро забудут.
   - Ой! А то этот кому-то нужен? Детям только своим.
   - А мы и своим не нужны.
   Происходит какая-то заминка, процессия останавливается. Кто-то фыркает.
   - И их тоже везти за гробом надо.
   Но вереница согбенных старцев вновь зашаркала мелкими шажками, все замолкают.
   Лишь одна парочка сидит за одним их трёх столиков буфетной, зал кафе пуст. Кареглазая, щекастая молодуха в распахнутой норковой шубке сильно расстроена, но не происходящем на экране.
   - Эмиль Бердыевич! Ну, скажите, что с мамой?
   - Раечка! - укоризненно говорит интеллигентный азиат в кожаной куртке и белой рубашке с галстуком.
   Полная и рослая ханум, явно в его вкусе и он рисуется перед нею. - Не тяну я на дядю. Зови меня просто - Эмиль.
   - Ну, Эмиль. Скажи честно, что с ней?
   Рая разливает остатки коньяка по гранёным стаканам, и по-мужски пьёт, зажевав шоколадной медалькой. Эмиль тянет коньяк по-западному в прихлёбку и жеманно выговаривает.
   - Раечка! Организм человека, что неизведанные глубины океана. О космосе знаем больше. То, что я перевёл её в онкологию, ещё ничего не значит. Надо провести более детальные анализы.
   Рая не верит ему и тяжело вздыхает. - В город сумели пробиться. Такой шикарный домино с мансардой отгрохали. Со всеми удобствами. И газ тебе и тёплый унитаз. И попу не надо морозить в дальняке, и дровами запасаться. Жить бы да жить...
   Мимо них прошёл высокий офицер в шинели и шапке, сходу заказал дебелой буфетчице. - Сто пятьдесят коньяку и шоколадную медальку.
   Рая предложила. - Может, ещё добавим?
   И врач уступил чисто по-женски с некоторыми колебаниями. - Не много будет? Хотя, пожалуй. Марочного если...
   Рая тут же поднялась и шагнула к прилавку. Капитан с медицинскими петлицами отступил с гранёным стаканом в руке и оценивающе ощупал взглядом её статную фигуру. Эмиль приятно удивился.
   - Ермишин, привет!
   Но тот уже пригубил стакан и только скосил на него взгляд. Потом уже поздоровался не очень радушно.
   - А... Эльхам, салям!
   Однако коллега его был в игривом настроении. - Что ты, Максенька, не весел? Что ты голову повесил?
   - Повесишься тут, - хмыкнул военврач, подшагнув к нему ближе, но садиться не стал. - Тюремная больничка не ваша богадельня.
   - В анализе ошибся?
   - Какие ошибки могут быть с зеками? Молодого заключённого ни за что, по ошибке, истоптали зверски.
   Агапетов делано ахнул. - Максим! Ты уже, как доктор Менгеле, участвуешь в истязании заключённых?
   Военврач возмутился. - Ладно, щериться. Пупкари парня истоптали.
   - А это что за категория такая?
   - Тюремщики. Контролёры - прапора вот с такими мощными пупками.
   - А тебе-то что?
   - А мы все там, как альпинисты, одной верёвочкой связаны
   Буфетчица всё никак не могла раскупорить бутылку, Рая посматривала на красивого офицера, машинально прислушиваясь к их разговору. Агапетов спросил:
   - С зековской пайки ещё что-то можно взять?
   - Наоборот, сами им таскаем по двойной цене. Там не одно только мужичьё сидит. А Андроповский уголовный призыв, сам знаешь, какой мастёвый был.
   Эмиль не понимал. - А при чём тут избиение заключённого?
   - Наркотой накачать заставили, будто оказал сопротивление обурённым.
   Рая уже подходила к ним с большой бутылкой в руках. Эмиль пренебрежительно хмыкнул:
   - Нашёл о ком переживать.
   - Отца его знал, - хмуро вымолвил врач после последнего глотка коньяка и поставил пустой стакан на столик.
   - Да и ты, поди, не пропускал лекции профессора Замятина...
   Эмиль всплеснул руками. - Сынок Гаврилы Степаныча!
   Рая застыла, у неё изменилось лицо. Эмиль это заметил и взял её за руку.
   - Раечка! Да полноте вам. В конце концов, это преступник.
   - Это муж мой! - ревнула грудастая деваха и, размахнувшись, ударила бутылкой военврача по голове, обдав всё вокруг пахучими брызгами.
   Брызги вина заставили отшатнуться и Эмиля, он свалился со стула на пол, опрокидывая и стол. Капитан же лишь припал на одно колено, шапка смягчила удар. Тут же вскочив, он метнулся вон. Бутылка его не догнала, зазвенев в фойе разбитым стеклом. И Эмилю скандал был ни к чему, он тоже шмыгнул вслед за бывшим
   сокурсником. Рая рухнула на стул и заревела в голос:
   - Убили! Убили, гады! Убили!
   Смотревшие телевизор женщины сбились в испуганную стайку. Только дебелая буфетчица оставалась невозмутимой, она то находилась за прилавком.
   - Пьяная она. Звоните в милицию.
   Рая подскочила от этих слов и кинулась к ним. - Милиция! Милиция! Мне надо позвонить в милицию.
   Она ухватила за руки одну из шарахнувшихся от неё женщин и умоляюще завыла:
   - Тюремщики ни за что мужа моего искалечили. А этот врачишка в форме покрывает их.
   Женщины стали успокаиваться, обступив её. Буфетчица фыркнула:
   - Кому звонить? Одна шайка - лейка.
   - Майора Сизова мне надо найти. Муж мой с его сыном дружит. Майора даже бандиты уважают. Так и зовут. - Мент честный! Где у вас телефон?
   И Раю повели в подсобку. Одна только женщина осталась у прилавка буфета перед телевизором. Гроб уже вносили в сквер выдающихся палачей советского народа на задворках мавзолея.
   Буфетчица фыркнула. - При Андропове правды не увидели, а теперь и подавно.
   Женщина вздохнула. - А ничего, вроде, девка, так о муже беспокоиться.
   Буфетчица скривилась.
   - Ты что, Ивановна?
   - Хорошие девки в норках не ходят. За натуральную шубёнку надо давать или воровать. На нашу зарплату разве только внучке на норку деньги накопишь. И то если не будешь хорошо жрать.
   ***
   И на дальнем кладбище, жалком и запущенном, тоже подносили к могиле скромный гроб обтянутый розовым ситчиком. Оркестр и расчет почётного караула часто сбивался и с ритма и с ноги на колдобистой тропе изображавшей аллею. Март в России ещё не весна, дул пронизывающий сырой ветер. Несолидный для погибшего во имя Родины гроб (точнее сказать было бы кощунственно) будто вынесенный половодьем обломок жизни, кружил и неуклюже разворачивался среди разрушенных и совсем новых крестов и пирамидок со звёздочками в оградках. Безнадёжно тоскливый вой женщин клинил закалённые потерями и издевательствами сердца. В последний путь на советскую свалку человеколома погибшего за родину провожало не очень много народа.
   ***
   И на вершине утёса время приближалось к развязке. Долинка зашевелилась, на Змеиной тропе появилась жидкая цепочка измученных солдат. Десантники заулыбались и зашептали довольно:
   - Пробился Абрек.
   Шепчет и раненый в грудь украинец. - Возвэрнуться хлопци до дому.
   Чувствовать себя героем и упоительно, и стеснительно. Волнение отнимает последние силы, и он припадает к камню, сдерживая раздирающий пробитые пулями легкие кашель. Офицер склоняется к нему.
   - Держись, Тарас, держись. Не время ещё уходить.
   - Та ни, - приподнимает тот голову. - Я такой смерти не жалкую. Тем, кто выйде, худшее.
   Товарищи переглядываются. - Выходит, мы зря их спасали?
   - Та ни, я о жизни нашей проклятой. Подвиг легше совершить, чем по совести жить.
   - Хохол! - вскрикивает худощавый кавказец. - Вальтанешься раньше времени и подвиг свой не увидишь.
   Но тот шепчет о своём. - Хай живуть. Витчизне треба бывалые люди, шоб начальство нас хотя бы чуток побздёхивало. А то уж дожили, к продавщице какой-то на хромой козе не подъедешь. Вся в золоте и сама импортна, смотрит на простого покупателя, як барыня на холопа. Начальник и вовсе, что хотит то и творит. Вершители судеб народных.
   - Ладно, Тарас, не заводись. Опять кровь горлом пойдёт.
   Но Тарас выпрямился и положил руку на плечо смуглого парня.
   - Ты чо, Сашок, так и не поняв смысл нашего життя? Ну, кто б ты був после дембеля? Арой с базара али бракоделом-шабашником.
   - А теперь что?
   Тарас мечтательно поднял глаза к небу и сдержанно вздохнул.
   - А теперича, мабуть, Тараске Ковтуну в ридном селе бьюст поставлять.
   И темноволосый раненый в ногу десантник прошершавил белорусским выговором.
   - Навечно запишут наши имяна.
   Сашок хмыкнул хмуро. - В полковом туаллэт!
   Капитан показал на выходившую из долины смерти цепочку солдат.
   - Серонян! Вот кто запишет наши имена в своих сердцах. И матери их. И родные.
   Но ни армянин, ни остальные не ответили ему, засопели тихо, сдерживая чувства.
   Офицер вымолвил почти шёпотом. - Ну, вот, пора подводить итоги.
   - Какие могут быть итоги в девятнадцать лет? - снова заговорил Тарас.
   - Пощупав наскоком несколько дивчин. И уси итоги.
   - А я женился, - сообщил, мечтательно улыбаясь, белорус с перевязанной ногой. - Вот-вот должна родить. Как бы не в день смерти моей.
   - Значит, ты, Костя, не умрёшь.
   - Да и о вас память людская останется.
   Неверующий армянин мрачно прошептал. - Хорошо только в кино американском или индийском кончается.
   Офицер рассердился. - Зачем тогда с нами пошёл?
   Серонян ответил строптиво. - Армянин тоже человек. И тоже хочет героем стать. И не по блату, а в натуре.
   Но на его вспышку не отреагировали, настораживаясь. Исподволь, нарастая, в торжественную тишину гор вплетается еле слышимый комариный зуд. И вскоре звук стал распознаваться.
   - Никак, наши летят.
   - А толку что? Помашут крылышками на прощанье.
   Черные точки на белесом экране пышущего зноем неба быстро превращаются в изящные фигурки боевых самолётов, несомненно, с ходу идущих в атаку. Все в недоумении. И только командир всё понимает. Восстает вдруг гневным демоном на вершине утёса.
   - Только не это! Не это! - кричит отчаянно Тарас Ковтун.
   Но всё до того по сверх звуковому стремительно! Долинка забурлила кипящим котлом колдовского варева, и только потом придавил слух звериный рёв самолётов. Полыхающий огненный смерч обозначил и все извивы Змеиной тропы, поглотив уходивших от смерти солдат...
   Толи они сами кричали, толи им? Сознание вспыхнуло тысячесолнцем пустыни. Осталось одно - огромное белое небо - экран и замирающий зуд палачей - самолётов...
  
  
   ВОСЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМОЙ ГОД
  
   - Никто! - вымолвил негромко болезненно худой и дико заросший волосом юноша лет тридцати, это, видимо был псевдоним автора.
   - Афганская одиссея советских воинов-интернационалистов, - заглавие он выговорил уже мягче и довольно долго молчал, а потом стал читать по общей тетради:
   - Март в России ещё не весна, в Афганистане начало лета, отцветают сады, брызгами крови зацветают маки, алея пятнами памяти о погибших товарищах по склонам сопок. На обочинах дорог афганские мальчишки-бачата размахивали руками, показывая проезжающим на броне шурави крепко сжатые кулачки. Нет, они не грозили, они предлагали товар, подбегая шумными стайками к останавливавшимся на перекрёстках машинам.
   - Командор, купи кайф!
   И они покупал. Почти в открытую. Вякнет разве какой ещё ретивый по-привычке проверяющий. Но его так оттянут густым, забористым матом! И тому приходиться лишь отвязаться на первом же попавшемся на глаза офицере.
   - Капитан! Распустил бойцов. Смотри у меня.
   И они смотрели. С разных углов и расстояний. Пахари войны и ревизоры военной страды. Для всех тут был Советский Союз, всё то же бардачное социалистическое производство. Только работяга был с ружьём и так же тащил всё, что сгодиться на пропой и для балдежа, к наркоте тут была и арака, правоверные афганцы быстро научились гнать самогон.
   О чём вещают журнальстивые корреспонденты, взирая на нас через призму полученного задания или темы? Невозможно смотреть на чужую страну только через прицелы и триплексы бронемашин. Всё равно выйдешь хотя бы оправиться или купить кайф. А они там тем более ездили на броне и многое видели. И увидели в первую очередь чёрный рынок своей страны - ханыжную Москву, Кавказ в натуре!
   Коммунизм та же азиатчина, а Восток дело тёмное. Тонкость и ум в нём узрели лишь те, кто в упор своего народа не видит. Я жив, пока живу. Без меня жизни нет. Вот и вся тонкость восточной мудрости. Подлость, помноженная на изуверскую жестокость, заразила и нас уголовными отношениями в обществе, дедовщиной в армии...
   Нет, мои книги не о войне. И про войну тоже. Россия жила без войн только при Александре 3. Война стала частью нашей жизни.
   Чтец сделал довольно продолжительную паузу и снова стал читать с выражением, по ходу правя текст.
   - Гранатовый цвет. Гранатовый цвет на дороге. Мы уходим в рассвет. Мы уходим в рассвет по тревоге, - едва слышно доносились слова солдатской песни сквозь лязг и грохот железа несущейся по бетонной дороге бронеколонны. Но на этот раз их подняли не в рассвет, а в пышущий зноем неутренний свет, в чёрные горы, привычно рассуждал по прочитанному в ставшей глумливой советской прессе старший лейтенант Ерванд Керопян.
   Чтец снова неожиданно замолк и стал настороженно озираться. Он сидел на копёшке сухого сена в солнечном заливчике среди буйной южной растительности, в просвет между кустами виден был большой водоём с пляжными постройками. Но ещё не сезон, несколько рабочих выгребали там зимнее запустение. Отвлекла его от чтения девушка в плавках и завязанной на животе распахнутой клетчатой рубашке, она устало тащила по траве отделанную бахромой торбу из мешковины и, кажется,
   проходила мимо. Измождённый юноша, видимо инвалид, медленно отвернулся и снова стал читать вслух, но уже тише.
   - Офицер тоже примостился на броне рядом с солдатами и, вцепившись в скобу, подрёмывал на ветерке. В отличии от своих дедов, воинов великой той войны, афганы, как себя называли солдаты, воевавшие здесь, пели совсем другие песни. Керопян в такие минуты всё чаще и чаще размышлял о творившемся бардаке не только здесь, но и там, на родной земле. Он конечно не политолог, но уже чувствовал, чем афганский исход отразится на нашей стране. Не только чувствовал, видел. Видел изнутри, без коммунистических прикрас. Они выносили с собой эту спрятанную здесь войну в свою страну. Уже полыхнули мракобесием Фергана и Сумгаит. Воевали в Карабахе, бузили казахи. А главное, солдату-славянину, русскому, украинцу или белорусу по национальности, небезопасно стало выходить за ворота гарнизона в своих братских республиках. И дикие расправы над ними, оставались безнаказанными. Русскоязычное население начинало исход из мусульманских республик Советского Союза...
   Появившаяся в этом уединённом месте девушка, видимо, обеспокоила инвалида. Читающий снова замолчал и стал настороженно озираться. Демократизация общества быстро пополнила, в общем-то, не очень многочисленные толпы советских бичей совсем молодыми бродягами, которых стали звать на западный манер хиппи, панками, а кого постарше - бомжами. Грабили и днём, не гнушаясь отбирать мелочь на мороженое даже у детей. Но бродяжка, кажется, забрела сюда одна и сейчас стояла в раздумье, видимо, собираясь остановиться в этом хорошо прогретом солнцем и защищённом от ветра солнечном заливчике. Вздохнув, обросший волосом парень снова склонился над тетрадью, и стал читать ещё тише, понизив голос:
   - Гранатовый цвет. Гранатовый цвет на дороге. Мы уходим в рассвет. Мы уходим в рассвет по тревоге.
   Песня становилась слышнее. Бронеколонна быстро гасила скорость, снова наваливалась жара, солдаты зашевелились...
   - Сказали, не будем больше высовываться. А тут прём, как угорелые, не изобразив даже ложный маршрут.
   - Говорят нам много, - завязывался разговор.
   - В восьмидесятом мы уже должны были жить при коммунизме.
   - И Мишка обещает к двухтысячному году всех квартирами или своими домами обеспечить.
   - Не, но ведь можно жилья хотя бы настроить.
   - Как и коммунизм построить в отдельно взятой семье.
   - Коммунисты уже живут при коммунизме.
   - Мамка пишет, в Застое часами стояли в очередях, а теперь - сутками. Вот-те, блин, и демократия!
   - Ага! Демократия нужна нам, как воздух. Никак не надышимся, горбачёвским трёпом о демократизации общества.
   - И не нажрёмся, и не напьёмся.
   - Не застой был у нас, а застолье. Вот сейчас, точно, застой. Мужики уже тараканью морилку стали пить. Три пшика на кружку пива и - кайф!
   Худенький солдат продекламировал:
   - Застольные герои стали мы. Нам перестройка видится лишь обустройством быта. Мы рыскаем в тайге очередей, выискивая чёрный ход блатного сбыта.
   - И газеты почитать, тут у нас во всю идёт процесс примирения. А духи уже и днем лупят из безоткаток по военным городкам. Носу не дают высунуть. Худенький пацан в форме, приподнялся и выкрикнул, чтобы быть услышанным.
   - Раньше журналисты врали классно, а теперь гласно!
   Но такая акина матата его товарищей не привлекла. Темно русый сержант, такой же могутный, как и офицер, осадил комсорга роты.
   - Назаров, вечно ты впрягаешься не по делу! Придержи свои ораторские перлы для комсомольского собрания.
   И обратился к командиру. - Товарищ старший лейтенант! На самом деле, куда идём?
   - Пленных тигров освобождать.
   - Это что еще за масть такая?
   - Вот вы то точно, не в масть!
   Комсорг снова "впрягся" в разговор, вымолвив значительно, дескать, знает больше всех. - Да дезертиры наши. Особисты за ними уже который год гоняются.
   - Назаров! Вот ты то точно станешь дезертиром. А те ребята, хер в рот! Родина нэ продает! - неожиданно вспылил, заакцентировав, обычно уравновешенный командир.
   И солдаты примолкли на некоторое время. Их саперный бронетранспортёр по указанию регулировщика, встал поперёк дороги. Бронеколонна разворачивалась, уходя по просёлочной дороге в горы. Перед ними образовалась автомобильная пробка. Но смотреть им было неинтересно. Ни одного женского лица, только несколько бесформенных фигур в паранджах в несуразных пассажирских люльках на кабинах "борбухаек", длинных автобусах со снятыми крышами. Пассажирский салон предназначался для клади и, обычно, был забит доверху. Только в стоявшем рядом разбитом Джипе без кузова сидела накрытая тонким покрывалом рослая женщина. Кто-то из солдат тоскливо запел:
   - Ну, разве здесь закончишь к лету, когда тут все за них, - и вест, и ист.
   И я спросил у комполка, зачем мне это? А он мне, ты же воин - интернационалист.
   - Заканчиваем, ужо, - баснул глумливо сержант. - Пришли по просьбе, уходим восвояси.
   - Похоже на предательство.
   - А если друг оказался вдруг?
   - В натуре! Не война, а базар. Купи-продай, одним словом.
   - Мишка наверно с Афганистана берёт эту новую модель социализма.
   - Да у нас давно уже - Кавказ, в натуре!
   - Ага! Наживайся, пока Горбачёв!
   Кто-то и вовсе высказал мрачное предположение. - Бля буду! Скоро и мы своих духов по горам будем гонять.
   Не поддержанный товарищами певец снова пропел с надрывом:
   - Эх, где же ты, моя любимая Россия? И зачем я оказался тут?
   Керопян приподнялся, оглядываясь, и скользнул взглядом по рядом стоявшему джипу. За рулём и на переднем сиденье сидели афганский и советский офицеры. За ними щуплый юноша в джинсовом костюме и рослая молодая женщина. Она и вскочила, сдернув покрывало с головы.
   - Эдик! Слон! Элефант!
   Но бронетранспортёр в это время круто развернулся по указанию регулировщика. Керопян перевалился на другой бок. Мелькнуло знакомоё лицо. Но машина нырнула в густой шлейф пыли, их затрясло на ухабах, пришлось сильнее вцепиться в скобу. А когда они вынырнули из пыли, выйдя на ветер, автострада была далеко.
   Керопян громко вскрикнул. - Кет Виллер приехала. Значит, жив Андрей! Жив! Жив! Жив!
   И неожиданно для всех запел гортанную песню горцев Кавказа.
   Инвалид прекратил чтение, рядом слышалась тихая возня и шуршание травы. Парень оторвал взгляд от тетради и медленно повернулся на посторонние звуки. Совсем смешался, увидев рядом девушку с обнажённой грудью. Она сидела на сене, широко расставив согнутые в коленях ноги. Великоватые плавки подвернулись, выставив всё! Он дрогнул взглядом от вида нежной приплухости девичьей плоти в обрамлении редких белесых волос и стал неловко поправлять трусы, застеснявшись своей бледности и худобы. Неброская, но какая-то мечтательная, под кайфом что ли, девушка мягко сияла огромными ясными глазами, без стеснения набивая папиросную гильзу, косяк, табачной смесью с ладошки.
   Парень произнёс с угрюминкой. - Зря меня кадришь. Я инвалид и сам копеечки считаю.
   - А я, типа, не за этим к тебе подошла, - ответила она, всё так же ясненько улыбаясь.
   Голос был немного глуховат, но женственен. Выглядывавшая из-под плавок туго сжатая щелочка половых губ завораживала инвалида, как кролика перед удавом. И девушка тут же подметила это.
   - Тебе нравиться смотреть на голое женское тело, - просмеялась она не обидно и, откинувшись на спину, сняла плавки, оставшись совсем голой, потом прилегла, обольстительно изогнувшись.
   Теряясь ещё больше, он с трудом выговорил, заикаясь и пряча глаза. - Чего ты от меня хочешь?
   - Я вижу, ты болен и одинок и решила помочь тебе.
   - Я сам восстаю понемногу. Правда, не знаю, зачем это мне нужно.
   Она сделала первую затяжку с характерным хлюпаньем и, медленно выпустив дым, произнесла. - Я тоже не вижу смысла этой жизни. Давай, поищем его вместе.
   - На это у меня попросту не хватит здоровья.
   Девушка прикрыла глаза, наполняясь кайфом после второй такой же глубокой затяжки. Тело было худенькое, но по-женски привлекательно, и он заметался взглядом.
   - Ну, не скажи, - возразила она. - Возможно, жизнь на природе исцелит тебя. Да и лучше умереть среди друзей, чем в самой распрекрасной лечебнице. Он хмуро объяснил. - Мой случай ещё хуже.
   - А что с тобой?
   - Избили контролёры в тюрьме. Смещен грудной позвонок. И голова не совсем в порядке, случаются приступы эпилепсии.
   - Да, о какой можно говорить демократии если правоохранительные органы по-прежнему нас не охраняют, а только карают, оставаясь безнаказанными? Инвалид горько улыбнулся. - Да нет. На этот раз советское правосудие хоть как-то проявило себя. Контролёров выгнали со службы, меня амнистировали по болезни, дав минимальную пенсию, рабочего стажа у меня всего три года. Ко всему, родители мои умерли один за другим, когда я отбывал срок заключения, и квартира перешла другим, я оказался бездомным.
   - У тебя совсем никого нет? Где ты живёшь?
   - В доме инвалидов, а здесь я в санатории. Зимой блатные не ездят на юга отдыхать, не в сезон путёвки достаются и рабочему классу. Друзья не забывают меня. Но это всё конечно лишь доброе участие. А по сути... По сути я одинок. Жалость и помощь это не дружба. Девушка вновь затянулась папиросой и неожиданно предложила.
   - Идём в мою семью.
   - А кто ты?
   - Пиппл. Волосатая. Тусовочная герла, как нас зовут в своём кругу. Я просто человек и просто хочу тебе помочь, - выдала она хипповское кредо и добавила после короткой паузы. - Мы подбираем брошенных кошек и собак, а ты - человек.
   - О какой семье ты говоришь? - спросил он, уже догадываясь. - Это когда все со всеми?
   - Ну, да, - осияла она его своим лучистым взглядом. - Я люблю всех, все любят меня.
   Подсела к нему вплотную, протягивая папиросу. - Шмальни. Это тебе не помешает.
   Но руки его плохо слушались. Тогда девушка обняла его по-матерински и, как ребёнка из соски, стала поить кайфом. От прикосновения девичьего тела и упругих грудей, инвалид на некоторое время окостенел. И, когда немного справился с волнением, не удержавшись, поцеловал её после затяжки в изгиб шеи. Испугался, было, но она опять поощрительно просмеялась. - Делай, что тебе нравится.
   И он просунул руки ей под мышки, огладил спинку, с дрожью ощущая нежную упругость грудей и надолго застыл, ухватив ладонями упругие ягодички. Прижался, словно наполняясь здоровьем её тела. Потом снова засосал дыма с воздухом, спросил, с трудом перебарывая неловкость от захлестывавшего всё его существо желания.
   - В чём смысл вашего протеста?
   Она так ясненько посмотрела на него!
   - Мы не протестуем. Мы - празднуем. Жизнь должна быть не в лом, а в кайф.
   В этом что-то было, и он задумался. Но близость женского тела будоражила и, он уже не знал, от чего больше пьянел, от анаши или от неё. Снова прижался уже губами к её грудям и задрожал, простонав что-то нечленораздельное. И она наткнулась вдруг на его твердость, тут же схватила ладошкой без малейшего стеснения напряжённый член и сняла с него трусы, посмотрев туда.
   - О! У тебя всё в порядке. Если я факаюсь, значит - живу!
   Стала медленно заваливаться на спину, затаскивая его на себя. Вправила. Сама напряглась, наполняясь желанием... Но ей пришлось самой двигать бедрами. Спина его с трудом разгибалась, отзываясь от движений острой болью между лопаток. Член то опадал на короткое время от резкой боли, то она сама его теряла, изогнувшись мостиком. Это было и трудно и неудобно, и она только распалилась и вскоре устала. Опустилась под ним на спину и, мягко огладив, потрепала гениталии,
   остановив бесполезные попытки к соитию.
   - Погоди. Догонюсь пальчиком и потом сделаю тебе хорошо по-другому.
   И ему до того стало обидно и стыдно своей беспомощности! Он махнул бёдрами, как надо... Всё вдруг взорвалось в нём ядерным взрывом и швырнуло с неё в траву.
   Герла тут же склонилась над ним. - Эо, ты! Типа не умирай. И всё такое, типа, прекращай. Вставай!
   Он сразу же очнулся и неожиданно легко сел. Боль в спине уходила облегчающей волной.
   - Тебе стало лучше!
   Это было написано на его лица. Осторожно, ещё боясь боли, он повёл плечами и, обняв, поцеловал её в губы. И она отозвалась, да так! Всё вновь напряглось в нём с удвоенной силой. Герла была рада больше него.
   - Теперь убедился? Если я факаюсь, значит, - живу!
   Он спросил, уже веря в свои силы. - Как тебя звать?
   - Солнышко!
   Она на самом деле грела, он даже отстранился немного, чтобы лучше ощутить сияние её глаз.
   - А тебя? - спросила она, когда он уже уверенно задвигал бедрами, ощущая упругость и сжатие желающей его плоти. Солнышко блаженно уходила в свои женские ощущения и закрывала глаза. И его осенило в накатывавшем облегчающей волной оргазме. - Тузик! Подобранный тобою пёсик.
   - Хорошее имя, - прошептала она и задвигалась энергичнее с тихим протяжным стоном. - А-а-а, - захватывая и его чувственным оргазмом...
   Всё выплеснулось из него. И боль тела, и горечь испоганенной души. Он вновь становился человеком...
   Он приподнялся над нею и заглянул в лучистые, мерно сияющие только что полученным удовлетворением глаза. - Солнышко, я иду с тобой.
   - Попутного хайра нам в спину, - вяло, в своей манере, откликнулась она.
   - Но я не хочу такую первобытную семью. Любить всех, это...
   Солнышко фыркнула. - Но я люблю, не зная кого. Его, его и его...
   Он растеряно замолчал. Она снова фыркнула.
   - Тузик, не уходи в тончак и обходи крутняки. Иначе не будет нам попутного хайра.
   - Но сейчас к венерическим заболеваниям прибавился ещё и СПИД. А это уже неизлечимо.
   - А жить, старея, разве лучше?
   Ему опять нечего было сказать.
   - Тузик, ты лучше читай. Мечтай. Отрывайся. И поменьше с этой жизнью соприкасайся.
   Вздохнув, он помолчал не долго и, взяв валявшуюся рядом в траве тетрадь в руки, стал читать:
   ***
   А в это время, в небольшой лощине у дороги, по заминированному косогору перед постом афганских сорбозов ползали, маскируясь, два лохматых оборванца. Чернявый юноша едва удерживал в руках мину, борясь с накатывающим на него приступом лихорадки и, явно, с большим трудом удерживал механизм взрывателя. Седой заметил это, и негромко зашамкал беззубым ртом.
   - Саша! Забейся в щель и бросай мину. Я уйду, а ты оставайся здесь, дескать, погиб. Потом выйдешь к сорбозам.
   Тот уже клацал зубами, с трудом выговаривая слова. - Прощай, командир! Не могу
   больше находиться в бесконечном рабстве. Ухожу...
   - Серонян! Тебя мама ждёт.
   - Всё равно особисты пристрелят. Сам говоришь, свидетелей подлости не оставляют в живых.
   - Говори, как я учил. Не дошёл ты до той тепы ненужного героизма. Ранило по пути. Очнулся у духов.
   - А если моджахеды проверят?
   - Не решатся зайти они на минное поле. Да и сорбозы обязательно проверят причину взрыва. Бросай мину! Бросай, Саша...
   - А ты?
   - Командир уходит последним...
   И тот послушался, швырнув мину, Седой тоже кувыркнулся в камни. Раздался взрыв, тут же сдетонировал ещё и ещё. Ещё не прекратился камнепад, Седой вскочил и заполошно заметался, но упал во время, сверху забил ручной пулемет. Теперь он пополз, извиваясь меж камней большой безобразной ящерицей. Добрался до узкой дороги и, махнув через неё к противоположному склону, стал ловко забираться наверх. Пулемёт продолжал бить наугад, создавая лишь небольшие камнепады. На небольшой окружённой нависшими скалами площадке трое моджахедов встретили Седого неприветливо.
   - Да что тебя не разорвало, как Хайка?
   - Ему сам шайтан помогает.
   - Он брат шайтана, Акшайтан.
   Седой с идиотским выражением смотрел на них некоторое время непонимающе. - Уважаемые воины справедливости, зачем вы так говорите?
   Но те его слова игнорировали, продолжая говорить о своём. - Что скажем, где Хайк?
   - Шайтан забрал.
   - Хайк погиб за правое дело ислама, - вымолвил идиот с детской обидой и спросил, шагнув ближе к старшему. - Уважаемый Курбан, я принёс тебе шесть мин, за которые ты обещал дать мне дозу гаша и лепёшек.
   - Дурак, а кайф понимает.
   Старший намахнулся на него прикладом автомата, Акшайтан отскочил к каменной стене.
   Часовой всё ещё находился наверху, он крикнул. - Слышу какой-то странный отдалённый гул, будто сюда мчит большая бронеколонна.
   - Проводник Бахрам, тебе это показалось. Кому нужна эта богом забытая крохотная долина с нищими дехканами?
   Один из воинов проворчал, укоряя всех. - Жадные ишаки! Хотели на минах заработать, а можем потерять головы. За пленников хорошо заплатили исламскому комитету, с нас строго спросят за них.
   - Надо уходить, сорбозы обязательно проверят причину взрыва, - снова подал голос проводник Бахрам.
   - Вот и хорошо, - ответил старший. - Скажем, что пленники побежали к ним, и нам их пришлось застрелить.
   - Курбан-заде, ты хочешь убить и Акшайтана? А как же те двое, что остались в кишлаке?
   - Они больные и не способны к трудному пути по горам.
   Курбан вскинул автомат, беря на мушку Седого, и тот поднял голову к небу, поняв, что настал смертный час. Лицо его просветлело, он глубоко вздохнул и произнёс напевно.
   - И ни кто не узнает, где могилка моя...
   Автомат в руках Курбана дрогнул, он не смог сдержать возгласа удивления.- Да он совсем не сумасшедший. Значит это он подавал световые сигналы шайтан-арбам, когда они громили нашу базу.
   Раздалась длинная автоматная очередь, но не от того, от кого её ожидали, моджахедов разметало по всей площадке и они забились в предсмертных конвульсия, поворачивая удивлённые и в смерти лица к вершине скалы с которой спрыгнул часовой и стал добивать бывших товарищей одиночными выстрелами в головы.
   Закончив жестокое дело проводник Бахрам осмотрелся, Седого на площадке не было. Тогда он крикнул по-русски:
   - Саид Паланг! Нет бояться. Я тивой дурук. Принёс тебя свобода. Вихады.
   Он даже отставил автомат и развёл руки. - Бери оружье. Ходим к своим.
   Акшайтан появился сзади и в прыжке сбил с ног доверчивого разведчика, ловко связал ему руки и усадил в тени под скалой. Пришёл в себя Бахрам не сразу. С недоумением наблюдал, как тот стаскивает в кучу убитых моджахедов, устанавливая на их тела мины. Спросил, когда встретился с ним взглядом.
   - Ты не хочешь возвращаться на родину?
   - У меня её украли, - зло ответил седой.
   - Саид Паланг ступил на тропу предательства?
   - Предали меня и моих солдат.
   Бахрам вскрикнул возмущённо. - Разгром агитколонны своими же самолётами гнусная ложь врагов Саурской революции!
   - Это произошло на моих глазах, поэтому я и убедил оставшихся в живых солдат сдаться в плен.
   - Вам ничего не грозит, дезертиры получили помилование. Кроме того, в вашей стране сейчас происходят большие перемены.
   - В стране дураков постоянно происходят перемены, от которых народу не становится лучше.
   - В Советском Союзе перестройка. Партия признала свои ошибки и теперь строит социализм с человеческим лицом.
   - Только этот социализм с человеческим лицом будут создавать всё те же люди без человеческих лиц.
   Бахрам опять вскрикнул. - Ты говоришь, как враг своей страны!
   Седой закончил минирование и присел рядом с ним, набивая трубку табаком. Раскурил и, сделав несколько затяжек, развязал ему руки, буркнув с угрозой.
   - Без глупостей, Бахрам, я мастер рукопашного боя. Своего спасителя убивать я не намерен и отпущу тебя, когда ты приведёшь меня в городок и покажешь дом где находится явка исламского комитета. Можешь продолжать разведку, скажем, что попали под обстрел вертолётов. Все, кроме нас с тобой, погибли.
   - А те двое, что остались в кишлаке?
   - Мы их тоже заберем с собой.
   Седой замолчал, настораживаясь, уже явно слышался, пока ещё отдалённый, но
   явственный грохот железа и шум моторов.
   Бахрам вымолвил. - Я их уже освободил!
   - Ты их убил! - вскричал яростно Акшайтан, но Бахрам снова повторил. - Я их освободил.
   - Свидетелей подлости не оставляют в живых.
   - Ты отравлен лживой вражеской пропагандой.
   - А ты зомбирован красной идеологией и не понимаешь, что стал не защитником, а палачом своего народа.
   Видно у молодого афганского чекиста-хадовца были сомнения. Он неожиданно закрыл лицо руками и заплакал, скорчившись на земле ребёнком в утробе матери. Акшайтан лишь горестно хмыкнул и стал смотреть на несущуюся по дороге бронеколонну советских войск...
   ***
   Здесь ущелье заканчивалось узким каньоном, в котором терялась дорога, машины стали тормозить и остановились вскоре, рассыпавшись перед пещеристыми скалами наверху. Вышли саперы, пустив проводника с собакой вперед. Пошли косым клином по узкой дороге теряющейся в каменном нагромождении скал, как комбайны на гигантских полях Целины. Так же не спеша, покатила за ними и машина разграждения, весело поблёскивая отполированными о каменистую почву отвалами и
   скребками. И только один дозорный БМП двинулся за ними, соблюдая дистанцию. Люка броневика были распахнуты, солдаты примолкли, настороженно разглядывая каменное нагромождение, в которое они заходили. Рыжеватый дубинистый сержант на переднем сиденье рядом со скуластым водителем-казахом дрогнул от резкого гортанного голоса в наушниках шлемофона:
   - Ерёмкин! Тьфу, черт! Двадцать второй! Тормознись, что-то не то, проверю по следам траков.
   Водитель сбросил газ, и они остановились. Тут же раздался голос комбата:
   - Глыба! Лазурит твою мать! Не бди чрезмерно. Давай, давай, шевели своих чистильщиков, время поджимает.
   - Нэ нада, камандырр, высэм даватт, бистра истрэпешься, - заакцентировал нарочито кавказец.
   Водитель и сержант Ерёмкин фыркнули смешливо, их тут же спросили из десантного
   отделения.
   - Чего там смешного услышали?
   - Да Керопян комбата как бы блядью обозвал.
   - А так оно и есть. Честных замуж не берут, умным должность не дают.
   - И сейчас у нас всё та же интернациональная акина матата. Всё те же мартышки, ослы, козлы нам косолапым мишкам перестройку в глаза втирают. Напряжение было снято, солдаты шумно задвигались и закурили разом свои термоядерные сигареты без фильтра, которые даже нищие афганцы не могли курить. Тем временем минный разградитель исчез за поворотом, вскоре показался идущий им навстречу глыбистый офицер в каске и бронежилете, шел как-то небрежно, насвистывая весёлый мотивчик.
   Кто-то из солдат вымолвил. - Вечно, эти черножопики выпендриваются. Идёт, как по бульвару Распай в Париже.
   - А что, в Афгане нельзя так ходить?
   Но Еремкин сердито одёрнул солдата. - Глохни, салабон! Глыба - правильный командир.
   - А что он, будто, на блядки собрался?
   - Глядит, где духи кефир пролили, чтобы мы яйца свои не подпалили.
   - Зачем им солярку проливать?
   - А чтоб собачка фугас не унюхала.
   Офицер остановился, не дойдя до них шагов семьдесят. Некурящий, вынул ярко-красную пачку Примы и, выудив из нее видимо последнюю сигарету, бросил под ноги, прихлопнув сапожищем сорок последнего размера. Прикурив, уже резвее пошел к ним. Сержант высунулся из люка, Керопян сунул ему дымящуюся сигарету в рот.
   - Сечешь, Ерёмкин?
   - Ага! Взрывоустойчивая мина. Пройдёт несколько броников. И бац! Ловушка захлопнулась.
   - Будет фугас и на выходе из ущелья. Разминировать не дадут, чувствую перекрестье прицела между лопатками. Давай, Игорь, дуйте к Ермолаеву, подстрахуете моих чистильщиков. Борис зафлажкует мину, а вы её бац-бац! Но чтобы не мимо. Как у тебя Яшка-артиллерист?
   Ерёмкин повернулся в десантное отделение, и ткнул в ногу высоко сидевшего оператора.
   - Петро, как? Справишься?
   Перед ним тут же выставилось веснушчатое лицо Иванушки-дурачка и вымолвило с мужичьей солидностью.
   - Попрогвам!
   - Я тебе, блин, попрогваю, - взъярился сержант. - До конца моего дембеля будешь жить половой жизнью, если не долбанешь этот фугас.
   - Ну, сказал же! Чо, психовать?
   - У, лаптёжник пензенский.
   - Сам тоже оттэда!
   - Глохни, Пачелма из Медкерея!
   Керопян тронул Еремкина за плечо и поторопил. - Давай! Давай, Игорь. Только флажок мой не сдуйте.
   Медленно, накатом прошли над бумажным флажком и вздохнули разом облегченно. Дальше покатили веселее и вскоре нагнали медленно ползущий разградитель. Здесь его офицеры не могли видеть, и Ерёмкин выскочил из БМП, обогнал минный тральщик, подошёл к идущему последним могутному не по возрасту темнорусому сержанту.
   - Ну, как Боря, оно ничего?
   Тот коротко глянул на него замутненным от усталости взглядом и глухо вымолвил. - А ничего. На-на нах! Ущелье кончается. Никак мину не надыбыем, хоть тресни.
   Солнечные лучи сюда не проникали, однако с сапёров пот катил градом, просолённые гимнастёрки коробило белесой жестью. Кроме оружия они были обвешаны всевозможными приспособлениями. Чего стоило нести на себе одни только трёх пудовые бронежилеты-тюфяки. И горшки железные на голове больше мешали, сползая то на лоб, то на затылок. Сапёры шли опасным путём с внимательной неторопливостью, очищая другим дорогу жизни. И под обстрел попадали первыми,
   сапёры были вожделённой мишенью для моджахедов, за них платили больше, чем за обыкновенного солдата.
   Ермолаев снова поднял на друга усталый взгляд и выматерился. - Дубина! На-на нах! Свали, не отвлекай.
   Ерёмкин остановился, пропуская разградитель.
   - Камандыр! Сматры! - крикнул ему водитель казах.
   Но он уже сам видел, цепенея от напряжения. Присевший сапёр, разгрёб руками мелкое каменное крошево и застыл, затравленно уставившись на сержанта.
   - Будулай! Глянь, чернеет вроде бы...
   - Она! - выдохнул Ермолаев и, не показывая виду, не спеша, направился к солдату. Но у того не выдержали нервы, он шарахнулся в сторону. Будто нутром, почуяв опасность, сержант зычно крикнул. - В укрытие! - и нырнул огромной рыбиной к опасному месту, опередив гулкую пулеметную очередь.
   Воткнул металлический штырь флажка, и взлетел... Но до камней обочины не дотянул, упал сбитой птицей, оросив дорогу гранатовым цветом. Ерёмкин запоздало кинулся к БМП, увидав, что саперы потащили обмякшее тело сержанта в укрытие. Весь батальон уже лупил из всех видов оружия по пещеристым скалам наверху. Вокруг гремело и грохотало от густого камнепада. У него посыпались искры из глаз, резкая боль резанула в руке. Он уже терял сознание, когда солдаты затащили его в
   машину. Тут же сделали укол, и он стал понемногу приходить в себя. БМП пятился назад по команде целившегося во флажок оператора. Голова Игоря гудела, кисть руки безобразно раздуло, но он тут же забыл о боли. И солдаты тоже замерли, не сводя глаз с флажка.
   Кто-то шептал. - Петя, не подкачай! Разов, давай! Давай, Разов.
   Ерёмкин взвыл. - Петька! Земляк ты или не земляк? Не опозорь Пензу! Если долбанешь этот фугас, до дембеля от нарядов освобожу. Полы мыть даже по графику не будешь. Борька не только земеля мой. Друган-однокашник.
   - Не замай про Пензу! - прорычал Петька-артиллерист. - Дай ещё чуток отойти.
   И звонко вскрикнул. - Пенза! На-на нах! За Будулая! Получай, суки бородатые!
   Перед ними вспыхнул дымно огненный смерч и стал медленно, как в замедленном кадре оседать. Минный разградитель рьяно попёр по дороге, сваливая крупные булыги в стороны. Наушники ревели озверело, и Ерёмкин дернулся, как от удара, сбросив шлемофон с головы.
   Орали и солдаты его отделения. - А... Ва... Ма...
   Игорь застыл от запульсировавшей боли в тряской гонке. Мелькнули сопки, особенно сильно подбросило на высохшем русле ручья. Но вскоре машина пошла плавно, выйдя в степной простор, понеслась к небольшому утопающему в зелени кишлаку. Затем отвернули влево, обходя кишлак околицей, и машина стала гасить скорость. В наушниках звучал только голос комбата.
   - Марш! Марш! Не церемонится! Раздавим осиное гнездо духов!
   Но всё было спокойно, селеньице без движения. Из ущелья выскакивали последние машины, охватывая кишлак плотным кольцом. Комбат продолжал кричать, не был он для них батей, слишком уж фанфаронился.
   И солдаты морщились. - В малосемейке с бабами, наверное, научился лаяться.
   Но тут последовала команда. - Пошёл на зачистку!
   Солдаты полезли наружу, Ерёмкин оставался, он глянул строго на коренастого ефрейтора. - Ты это, Кротов, смотри, не геройствуй. И сопли не жуй, командуй по-уму.
   - Всё ништяк будет, Дубина! Выздоравливай.
   - Не базарьте, что я выходил из машины. Камень влетел в распахнутый люк.
   - Да мы чо, лажанутые? Выздоравливай командир.
   - Может, какую-нибудь там сестричку в госпитале зачистишь?
   - Много нас таких Иванов, особенно в госпиталях.
   Солдаты ушли, водитель с оператором продолжали говорить.
   - Повезло тебе крупно. Подлечишься и как раз дембель.
   - Отъешься, мордатым, как с курорта, домой придёшь.
   - Типун тебе на язык!
   - Точняк! Сложный перелом. А это надолго. Какой смысл держать тебя здесь, итак госпитали переполнены
   - Ну, ладно. Если не вернусь, не поминайте лихом
   - Дубина! Хороший ты мужик, обиды на тебя не держим. Так что давай, не переживай, может, выпьем ещё на гражданке, - проговорил Петя Разов. - Мы земляки с тобой. Я, хоть, с деревни, но, дай бог, встретимся.
   А комбат продолжал бесноваться, слышно было из лежавшего на сиденье шлемофона.
   - Дружнее! Дружнее! Не терять локоть товарища! Артиллерия! Глаз не спускать с прицела. Сорокин! Что там у тебя? Лазурит твою мать! Смелее, давай!
   Ерёмкин был растроган грубоватым, но уважительным прощанием с товарищами по оружию. Петька протянул водителю индивидуальный пакет
   - Султан, сделай ему ещё укольчик. Нам, кажется, кайф не понадобится, мирные здесь духи.
   Казах повернулся к Ерёмкину и сделал укол, Петька продолжал говорить с добродушной завистью.
   - Нормально подковали. Твоя последняя война. Мама дождется сына.
   Люка оставались открытыми, Ерёмкин смотрел, как последние солдаты исчезали в зарослях без единого выстрела.
   - Обошлось вроде, - заметил и Султан, закуривая, сунул Игорю сигарету в рот и стал прикуривать другую.
   Еремкину становилось лучше, он забеспокоился. - Как там Борька?
   - Да, - протянул Петя. - Кровь фонтаном хлынула. От самого плеча.
   - Задело, вроде, серьёзно. И я видел.
   Игорь стал выбираться из машины, устраивая ремень автомата на плече для стрельбы здоровой рукой.
   - Дубина! Куда ты?
   - Да, не, пойду. Посмотреть надо, как там Будулай. Развезут по разным госпиталям, и не узнаю, что с другом.
   - Погоди, пусть хорошенько зачистят. Мало ли что?
   - Да нет, мирные здесь духи. Пойду, чисто вроде.
   Еремкин вылез из люка и, взяв автомат на изготовку, повернулся к ним. - Ну, давайте! Не держите обиды. Служба.
   - Да не, Дубина. Ты у нас ништяковый командир. Как Крот себя поведет?
   - Пиши, Игорёк!
   Очарованный тёплым прощанием, Ерёмкин направился к ближайшей улочке и пошёл вдоль дувала. Уже слышались крики, женский и детский плач. Мужчин и даже подростков сгоняли к выезду из кишлака на большую поляну, где они цепочкой проходили мимо бронетранспортера афганских чекистов, в котором сидел невидимый лазутчик и указывал, кого надо арестовать. Мужчину тут же выдергивали и, связав руки, отводили в сторону, где уже сидело на корточках несколько его товарищей по несчастью. Всех их ждала смерть без суда и следствия, тут же на околице.
   Игорю пришлось задержаться, пропуская большую группу сгоняемых на проверку. Солдаты довольно гудели. Обошлось, вроде. О раненом сапере они не знали, уже что-то выменивали, маклевали, перемигиваясь с афганцами. Некоторым вообще нравилось чувствовать себя эдаким Рембо, мановением ствола направляя испуганные толпы людей в заданном направлении. Вдруг рядом, за дувалом послышались громкие крики и бряцанье оружия. Игорь обернулся. В маленький глинобитный домик стучались три солдата, выкривая заученные фразы на афганском.
   - Выходи! Проверка документ.
   За хлипкой дощатой дверью зазвенел на высокой ноте старческий голос. Никто никого не понимал. Лобастый малышок подшагнул ближе. - Он ещё возникает, шайтан старый! - и шарахнул по двери прикладом автомата.
   Она разлетелась вдребезги. Солдат задержался на пороге черного проема и глянул на товарищей.
   Снова крикнул. - Выходи! Проверка документ
   Это был кадр из ужастика. Темная и костлявая рука самой смерти высунулась из темноты дверного проема. Сверкнул полированный полумесяц серпа. Жуткий хруст раздираемой плоти потряс всех!
   - Мама! - взметнулся к небу отчаянно звонкий мальчишеский вопль.
   Солдатик отступил назад и, изогнувшись, упал на спину, разметав кровавые ошметья внутренностей. Перевернулся и стал поджиматься, завыл на глухой ноте. Его товарищи стояли в оцепенении, подбегали ещё.
   Кто-то закричал пронзительно. - Стасу живот распороли!
   Сразу несколько голосов заревели истошно. - Нету здесь мирных! Мочи всех подряд!
   - Дави сук бородатых!
   Кто-то грозно крикнул. - Ложись!
   Все попадали. Сразу несколько взрывов гранат развалили глинобитный домик на куски. Солдаты снова вскочили на ноги, и рассыпались по кишлаку, круша всё подряд. Раздалось ещё несколько взрывов, затрещали автоматные очереди. В нескольких местах поднялись густые клубы дыма. Среди солдат заметались офицеры и прапорщики, вырывали у них оружие, сбивали с ног, пытаясь образумить.
   - Прекратите! Пересажают мудаков!
   Но всё было бесполезно, справиться с ними командиры не могли.
   И лишь старший лейтенант Керопян нашёлся, крикнул зычно. - К бою! Противник по фронту! По машинам!
   Такую команду на войне нельзя не выполнять и солдаты тяжело затопали к бронемашинам.
   Наконец стало тихо и спокойно. Офицеры собирались у бронетранспортёра хадовцев, направился туда и Ерёмкин в поисках командира сапёров. И вскоре увидел его, но пришлось остановиться не доходя. Старший лейтенант нависал глыбой, оттесняя аккуратненького капитана в не выцветшей полевой форме от двух измождённых оборванцев в драных халатах.
   - Ти что, чижик, нэ поняль? - нахально теснил капитана Керопян. - Гаварыт хочу со своим бившим курсантам из учебки.
   - Никаких разговоров! Это дезертиры!
   - Ти сам дэзертир, сбежаль от войны вы штаб!
   - Керопян! Прекрати скоморошничать!
   - Ти сам обезьян в форме! Атайды, сказаль, гаварытт буду.
   Капитан затравлено озирался, но собиравшиеся поодаль офицеры старательно показывали им спины, оживленно что-то обсуждая.
   Он вскрикнул. - Это форменное безобразие!
   Эдик наступил сапожищем ему на ногу и, охнув, штабной офицер отскочил.
   Керопян подступил к пленным. - Жив Стриженов?
   - Тай нэ дойшлы мы до той теппы ненужного героизма, - ноющим голосом заговорил светловолосый исхудалый богатырь. - Ранило по пути. Очнулись у духов. Так вот и бедуемо з Костиком в этом кишлаке.
   - Ковтун! Мне только не гони. Или забыл меня? Я вас минному делу в учебке обучал. Я друг Стриженова. Глыба - Слон! Жив он?
   - Тай не знаемо мы ни чого. З нами какой-то Акшайтан був, себя не помнит. Не по нашему говорит. Увели ещё ночью с Сероняном кудай-то. И нас тоже собирались уводить. Но чтой-то не взяли. Больные мы... Раздраженно шаркнув ногой, Керопян подступил еще ближе к ним и спросил тихо.
   - Что случилось у вас? Говори. Я специально в Афган напросился, чтобы друга искать.
   Ковтун глянул на офицера с надеждой и вымолвил. - Нам бы Батю ввидэти...
   Эдик снова шаркнул сапогом по каменному крошеву и нахмурился. Последнюю фразу капитан услышал и крикнул злорадно.
   - В психушке ваш Батя!
   Пленные переглянулись и поникли, клоня головы.
   Керопян спросил тихо. - Акшайтан - это капитан Андрей Стриженов?
   - Та не знаемого мы ни чого, - снова заныл, будто заученный текст Тарас Ковтун.
   Проговорил и Костик. - Жили, отрезанные от мира всего.
   Еремкин шикнул опасливо. - Товарищ старший лейтенант! Комбат с особистом идут.
   Раздраженно притопнув ногой, Керопян отступил от пленных, поняв, что ничего от них не добьется, и неожиданно попросил у Игоря закурить. Они отошли ещё дальше, косясь на пленных. К ним подходили два майора и тот капитан. Тут же раздался злой окрик.
   - А ну, встать, как положено. Вас ещё никто не демобилизовывал.
   - Козёл! - громко поперхнулся дымом Керопян.
   Майор сердито глянул на него, но комбат что-то шепнул ему и тот отвёл взгляд, приказав.
   - Ведите к бронетранспортёру. Вертолёты уже вылетели.
   Эдик отвернулся. Лицо было мрачно. Игорь спросил несмело.
   - Как Боря? Ермолаев.
   Старший лейтенант прикрыл глаза и молчал некоторое время. Потом выговорил с трудом:
   - Инвалид теперь. Руку по самое плечо раздробило всмятку.
   ***
   Хотя по южным меркам было уже лето, хиппи только-только начинали собираться. Вначале две заторможенные герлы и, явно шизанутый чувак, потом ещё четверо девчонок с болезненного вида пареньком. В свою семью Солнышко пока никого не принимала. Они только сидели с хиппи у общего костра. Но почему-то в этот сезон волосатых собиралось здесь мало. Зато вскоре появились юные друзья из местных. Вначале русские, метисы, потом стали захаживать, как в бесплатный бордель и смуглые, крутые брюнеты. Вот тут-то всё и завертелось по непредсказуемому сценарию. Русская шпана, или как их звали тогда - блатата, никогда хиппи не трогали, только отгоняли, чтоб не воняли. Эти же волосатых разогнали, но с десяток красивых герл заполонили в бордель, поставив полиэтиленовые шалаши для обслуживания клиентов...
   Тузик сумел выкрасть Солнышко только после недели работы "стеклянного бардака" на пленере ночью, когда сутенёры-охранники перепились и обкурились. Пришлось бежать из ставшего неуютным для русских среднеазиатского местечка. Отношение к русскоязычным не только здесь, во всех республиках с мусульманским населением становилось всё более и более нетерпимым, Тузик просто до этого не замечал, редко выходя из санатория. Недели хватило любящей всех Солнышко возненавидеть чернявых братьев по соцлагерю. Теперь она шипела кошкой на собаку при виде смуглого лица.
   - Грязные писестрадатели!
   В общем, похипповать "на югах" им не удалось. Звероватые брюнеты ошеломляли своей наглой бесцеремонностью по отношению к русскоязычному населению. Красивым женщинам и вовсе нельзя было появиться на улице, тем более в увеселительных заведениях. Тузик с Солнышком ехали по враждебной стране, здесь беспорядка было ещё больше, чем в Российской Федерации. Электрички брали с боем, выбивая стёкла окон, чтобы загрузить товар, а неверных просто выкидывали из переполненных вагонов. И пожаловаться на творившийся беспредел было некому, местная милиция была на стороне своих. Их часто ссаживали с поездов, а к Солнышку постоянно приставали. А тут и вовсе, уже в Казахстане, увели её в наглую, избив Тузика. Он обратился в милицию, но его вышвырнули прямо с порога. Тузик заказал телефонные переговоры с Татьяной Стриженовой, попросив выручить его. К его удивлению, вдова Андрея, приняла самое деятельное участие в его судьбе, помогая ему материально. Сама Таня приехать за ним, конечно, не могла, тут же решив отправить к нему на выручку Юру Чебыкина.
   - Депутат и редактор газеты всё же.
   Тузик усомнился. - С его то ленью?
   - Школьной дружбой надавлю.
   И, на самом деле, Чебыкин прилетел самолётом на следующий день. Они сразу же направились с ним в милицию. А там... Хорошо ещё, что Юра послушался его, и они оставили вещи и деньги в ячейке
   камеры хранения.
   - Ти дэпутат рассыйскый? - фыркнул с пренебрежением толстый пышноусый капитан в Юрино депутатское удостоверение и швырнул обратно ему через стол. Представительный вид молодого крупнотелого депутата на него не подействовал. - Вали дамой и там сваим рюска чушка права качай! А по поводу этот бродяжка. У нас русска билядка нэ варуют, просто так бэрут. Виебут и вибрасят. Скоро сам придот, ебана в рот!
   - Да это самый неприкрытый и наглый национализм! Я это дело так не оставлю! - вскричал возмущённо Чебыкин. - Немедленно иду в горсовет! Капитан лишь мигнул глазом и "демократизатор" стоявшего рядом смуглого милиционера обрушился на неугомонного депутата. Получил и Тузик хороший удар по спине, в глазах засверкало, он стал терять сознание, забившись в приступе эпилепсии. Это видно и напугало ментов. Он смутно помнил, как его куда-то таскали, сделали укол и напоили водкой, как и стонущего, вяло сопротивлявшегося Чебыкина.
   ***
   Окончательно пришёл Тузик в себя не от болезни, а вышел из пьяного состояния уже в купе вагона. И Солнышко и Чебыкин были с ним. Юра вздохнул с облегчением и потрепал его по волосам.
   - Всё обошлось вроде...
   Губы у Юры были разбиты и под обоими глазами багровели синяки, он немного шепелявил. - Хорошо ещё не убили, - и позавидовал. - У тебя борода и ссадины под нею не видны.
   Тузик улыбнулся. - Отпускай бороду для подобных случаев.
   И Юра согласился. - Придётся. И у нас народ звереет. Встречи с избирателями бурно проходят и иногда тоже заканчиваются драками.
   Солнышко лежала напротив и как-то равнодушно молчала, тускло мерцая лучистым взглядом.
   Тузик спросил её. - А ты как?
   Та фыркнула лишь. - Грязные писестрадатели!
   Потом пригрозила. - Отыграюсь на этих черножопиках у себя в России.
   - Вы уже отыгрались на мне, - недовольно буркнул Чебыкин.
   Он сердито глядел на неё. - Как это можно ездить по стране без документов?
   - Молча, - фыркнула та с долей презрения к нему.
   Это Тузик подметил, спросил Юру просто так, чтобы не обострять отношения. - А у тебя как?
   - Накатали акт, что в пьяном виде учинил дебош и оскорблял национальное достоинство местного населения шовинистическими лозунгами, - выговорил мрачно Чебыкин и, покряхтывая, стал подниматься с лавки.
   - И избили меня не в милиции, а возмущенные жители. Менты едва отбили нас с тобой у возмущённой толпы. А Солнышко твое само взошло ещё до рассвета, появившись на вокзале. Там мы с ней и столкнулись, когда нас выпустили из ментовки.
   Тузик мрачно молчал и даже прикрыл глаза и, хотя тело не болело, его видно не били, слабость после приступа эпилепсии ещё не прошла. Юра тяжело зашаркал ногами и поднялся.
   - Я тоже еду без документов, у меня их изъяли. Чтобы замять дело потребовали тысячу баксов. Дэрэвянными они и жоп нэ подтырают.
   Ну что на это было сказать? Тузик лишь тяжело вздохнул. Юра снова вымолвил угрюмо.
   - Ну, ладно, теперь можно отоспаться, - и полез на верхнюю полку.
   ***
   Теперь они ехали с комфортом, и ехали довольно долго. Если в Застое поезда опаздывали по нескольку часов, то сейчас время опоздания измерялось сутками. Два дня они отлёживались, покушают вместе и снова по своим полкам. Чебыкин читал рукопись Тузика, но молчал. Тогда он сам спросил у него.
   - Пока ни чего определённого не могу сказать. Встречаются неплохие места. А так - Жопа. Тебе ещё работать и работать.
   Солнышка спросила, не скрывая издёвки. - А сам-то ты хоть что-нибудь путнее написал?
   - Я печатался в основном в других областях и на Украине.
   - Мне не гони. Сама видела, как ты вначале по дешевке, а потом за так свою муру около литературную всем навязывал.
   Чебыкин с удивлением уставился на неё. Герла фыркнула ещё презрительнее. - Так что при мне сильно не пыли. Я вас обоих, как облупленных знаю.
   - А кто ты?
   - Не важно.
   Больше она не стала с ними говорить и не откликалась. И тут Тузик стал замечать, Солнышко начинала тускнеть, да жара ещё. Он понимал, ею овладевал дискомфорт без употребления наркотиков. Взгляд её уже не лучился любовью, она становилась всё более раздражительной.
   Он сказал ей. - Если ты из-за чрезмерного равнодушия не интересуешься моим настоящим именем, тогда хотя бы мне скажи кто ты.
   С ответом Солнышко "тормознулась" и некоторое время смотрела на него совершенно пустым с какой-то внутренней болью взглядом. Это уже был симптом. Наконец до неё дошёл смысл вопроса, и она скривилась, ответив равнодушно в своей манере.
   - Сколько раз тебе говорить, - не уходи в тончак и избегай крутняков. По мирскому, не будь занудой.
   - Я едва отбил тебя от чёрных. Что случись, кого искать? Милиции нужно подлинное имя, а не кличка.
   - Уходя в странствия, мы порываем с прошлым и не думаем о будущем, как монахи, берём себе новое имя.
   Для Тузика это было откровением. - Есть только миг между прошлым и будущим. Именно он называется жизнь.
   - А Толстой сказал ещё проще. Смысл жизни - в самой жизни. Всё живое живёт для насыщения своей плоти, а потом отдыхает и играет.
   И он тоже не хотел своего прошлого. Оно оказалось совершенно бессмысленным и ни кому не принесло пользы, лишь отняло у него много здоровья. И народу становилось жить всё хуже и хуже в так называемых демократических преобразованиях, за которые когда-то он так ратовал. После нескольких лет, что пролежал он на больничной койке в равнодушном оцепенении, Тузик вернулся в другую страну ещё более глупую, болтливую и подлую. Он понимал теперь за что их, русских, так не любили ещё более подлые советские азиаты. И хотя навещавшие его друзья рассказывали о наметившихся в стране переменах, увидев их воочию, он просто шалел. Компартия проводила очередное, ещё более грандиозное мероприятие. И люди верили, продолжали верить, хотя не было примеров, чтобы коммунисты когда-либо претворяли в жизнь обещанные народу блага. Не видели, не хотели видеть, что часы Перестройки остановились в первый же год так называемой демократизации общества. Стрелки часов перестройки показывали всё тот же 87 год и в девяностом году. И в девяносто первом они будут показывать эту же цифру. И сдвинуться лишь в девяносто втором. Любимец советских дам М. С. Горбачев оставался уважаемым только на Западе. А на майской демонстрации его и вовсе выгнали с трибуны мавзолея откровенными лозунгами. - Долой самозваного президента! Горбачёв! Руки прочь от Советской России! Наконец-то сами русские захотели отделяться от Союза не братских республик. Но опять, же под руководством всё той же, всегда обманывавшей и жестоко эксплуатировавшей партии. Гласностью и демократией лишь пахло, а если точнее сказать, воняло. Воняло нестерпимо постоянным унижением достоинства русского человека. И к этой вони привыкли, оставаясь жить в общем русском туалете и питались уже не поймёшь чем и как. Магазинные полки были пусты, советские женщины метались косматыми росомахами в тайге очередей, кидаясь на любую падаль. Всё было только в коммерческих магазинах и на базарах по недоступным для большинства населения ценам. Госторговля находилась в коме, работал лишь её задний проход, чёрный ход блатного сбыта. Предприятия простаивали не только из-за нехватки сырья и материалов, ненужную продукцию попросту некуда было девать. Так же и кооператоры, если не мошенничали, то пробивались мелочёвкой и обыкновенной перепродажей. Деловая жизнь замирала, политическая болтовня расцветала, заседания народных депутатов смотрели и слушали с глумливым интересом, как супер развлекательное шоу-комедию. И
   правительство ощущалось временным. Генеральный секретарь был тоже с юридическим образованием и такой же позёр и краснобай, как Керенский. Наступали смутные времена, Россия вновь оказалась без царя и заколобродила...
   - Плохо мне, - вывела Тузика из задумчивости Солнышко и повторила снова. - Плохо мне. Плохо.
   Он обнял её и стал ласкать, как маленькую, но она с раздражением оттолкнула его.
   - Болею я!
   Повернулась к нему спиной, не накрываясь даже простынею, и замолчала. В купе было тепло и даже уютно. Ритмично постукивали колёса, вагон мерно покачивало, и он незаметно уснул...
  
   Проснулся Тузик и поначалу не обеспокоился, что постель герлы пуста. Чебыкин спал. Он умылся, потом вышел в коридор и заварил чаю. У туалета никого не было. Он заглянул внутрь и там тоже никого. Забеспокоившись уже серьёзно, Тузик пошёл искать Солнышко по другим вагонам. Прошёл все и стал возвращаться обратно. Но всё же остановился в одном из тамбуров и закурил, обдумывая ситуацию. Хотя они ехали уже по России, нагловатых южан в поезде было много. И сейчас стояли в тамбуре у противоположной двери двое чернявых парней. Тут из туалета вышел рослый блондин в камуфляжной форме, и довольно вымолвил.
   - Такое ласковое Солнышко.
   Один из парней шмыгнул в открытую дверь туалета. Блондин с неожиданно тёмными глазами посмотрел на замершего в растерянности Тузика и грубовато спросил.
   - В чём дело, не военный?
   - Никак Серёжка! Сизов! - вскрикнул Тузик радостно.
   Но темноглазый блондин не узнавал его. Тузик подошёл, раскрывая объятия. - Не узнаёшь Чекиста?
   И тот с радостным рёвом обнял его. Они не долго тискали друг друга, пришлось расцепиться, в туалете послышался шум, смуглый парень выскочил из него.
   - Не хамей, Хайк! - накинулся на него Сизов.
   Тот и без того был смущён. - Ей западло чёрным даже за баксы давать.
   - Поделом вам.
   - Я то здесь при чём?
   - Братья смуглые твои при том.
   - Какие они мне братья? Мусульмане нас армян ненавидят больше русских. Мы с грузинами вам настоящие братья, братья по вере.
   - Да притворяетесь вы христианами, - отмахнулся Тузик.
   - Как? Да мы раньше вас на полторы тыщи лет христианство приняли. Русские тогда ещё обезьянами по деревьям скакали.
   - Только теперь почему-то вы на обезьян больше похожи, - отрезал Тузик.
   Хайк онемел от оскорбления. А тут и Сизов добавил.
   - Уж очень вы на мусульман смахиваете, даже обычаями. Так же и у вас тоже русским житья не дают.
   - И у нас, так же как и у вас, национализм только на бытовом уровне.
   - А война в Карабахе и Абхазии тоже на бытовом уровне?
   И смуглый Хайк больше не отвечал. Сизов кивнул второму своему товарищу на приоткрытую дверь туалета, дескать, иди. Но худой парень, припавший на искривлённую ногу, отказался идти к ласковому Солнышку.
   - Не буду изменять жене.
   Сергей фыркнул. - Можно подумать, что она тебе после стольких лет осталась верна, - и отвернулся от них, снова обнял Тузика. - Как оно ничего?
   - А ты где пропадал?
   - Из афганского плена вернулись, но у чекистов немного тормознулись. Почти год нас мурыжили.
   Тузик грустно улыбался. - А нам не удалось на югах оттопыриться. Не на бытовом уровне, менты нас попинали - русска чушка, вали домой.
   Сизов хлопнул его по плечу. - Да жуй с ними! Нехай без русских поживут. Работать вот только кто за нас будет? Они все тут только купи- продай умеют, а страна ремеслом процветает.
   Он толкнул его, кивнув на дверь туалета. - Давай! Девка симпатичная, умеет кайф подогнать. На югах не удалось, в поезде хотя бы оттопырься.
   - Это моя герла, - хмуро сообщил Тузик.
   Тут только Сизов обратил внимание на его лохмы. - Хиппуешь, что ли?
   - Да вот решил побродяжничать для полноты счастья. Всё веселее умереть, как говорил наш великий земляк Лермонтов. Это она меня так неожиданно излечила.
   - Солнышко экстрасенс? - ахнул Сизов. - А вообще-то, что-то в ней есть. Глаза такие сияющие!
   - Да нет. Факнул её, и вдруг ожил, двигаться стал нормально, - без воодушевления отвечал Тузик. - А то ходил голубем-дутышом с выпяченной грудью.
   - Что с тобой было?
   - Менты в тюрьме оттрамбовали.
   - Ну и ладно, живой, - тихо сказал хромой. - Как нас звери в Афгане трамбовали, в самом кошмарном ужастике не увидишь.
   Сергей представил своих друзей. - Саша Серонян и Костя Просиневич. Тигры из отряда тигров.
   - А как Андрей?
   - Был жив в конце 87 года, пока наши пути не разошлись. Ковтун ещё с нами был, он здешний, хотели мы остаться у него, но родители-целинники уже собирают манатки, отец Тараса на Украину поехал, искать место, туда всей семьёй перебираться собираются. Со свободным зверьём нам братьям славянам не ужиться. Они на некоторое время замолчали. Сизов вдруг восторженно засмеялся, скованности друга детства он не замечал, шлёпнул его по плечу.
   - Гена! Я иду с вами. Не вписываюсь я в эту глумливую над русским человеком перестройку. Будем сами, по-своему перестраиваться. Не как скажут, а как мы того хотим.
   - Тогда забудь о моём имени и зови меня Тузиком. И сам принимай другое имя.
   Он хмыкнул и продекларировал с мрачной иронией. - Уходя в странствия, мы порываем с прошлым, как монахи принимаем новое имя и не обмирщаемся. То есть, не приобретаем ничего для себя кроме пищи и самой необходимой одежды. Жизнь должна быть не в лом, а в кайф. Мы не протестуем, а празднуем! Попутного хайра нам в спину!
   - Мне это подходит. Тогда я Сезам. А они - Хайк и Бульбаш.
   Но оскорблённый герлой Серонян отказался. - Меня мама ждёт, я еду в Армению.
   - И я тоже еду к жене, - ответил белорус Костя Просиневич. - У меня дочь, бродяжничество для меня неприемлемо.
   Щелкнул замок двери туалета, выходила Солнышко, наткнулась на брезгливый взгляд Тузика и будто споткнулась. Фыркнула слабо и вошла в вагон, зашагала покачиваясь по проходу. Они долго смотрели ей вслед, пока герла не исчезла в следующем тамбуре.
   - Вы там, как в стаде, кто кого сгрёб того и уёб?
   - Как в семье. И не сгрёб, ты любишь всех, все любят тебя. Ласкаешь не только ту, которую хочешь, но и ту, которая тебя захочет. Но это лишь теория, а она не всегда согласуется с практикой. Жить хочется с кайфом, а хиппи, отличаются ленью и безволием, поэтому добывают этот кайф попрошайничеством и любовью всех. А на самом деле хиппи это затурканные ребятишки, убежавшие не из дому, а с собственного двора и школы от своих агрессивных сверстников. Серонян уже успокоился и повернулся к ним. Спросил Тузика, чтобы включиться в разговор.
   - Потеплело и потянуло на Родину?
   - Я же сказал, пришлось бежать. Не только среднеазиатские республики, но и Кавказ, чужие и враждебные нам русским страны. Да! Да. И в Армении, и Грузии русские себя тоже чувствуют неуютно.
   - Не говори так, - взволнованно вымолвил Серонян. - У каждого народа есть плохие и хорошие люди.
   - У вас плохих людей почему-то слишком много. Как бы не все.
   - Плохих народов не бывает.
   - А я их вижу.
   - Да ты - националист.
   - Плохие народы бывают, - грубо отрезал Тузик. - Но и среди них встречаются хорошие люди. Успокойся, возможно, ты - один из них.
   Сезам хохотнул делано и назвал его своим именем. - Гена! Наконец-то и ты разочаровался в дружбе народов. Дошли мои слова. Давно говорил вам я, не любили они нас никогда и не полюбят. Другой мир, другие понятия. Они живут только для себя, для своей семьи, рода. И по... им интернационализм! Перестройка и нас делает такими же жестокими эгоистами. Так что, лучше хипповать. Это же откровение
   мессии - жизнь должна быть не в лом, а в кайф! Я люблю всех, все любят меня. Я собственник и в то же время собственность. Мне кажется, это и есть отношения будущего.
   - Это уже пройденный этап для западной цивилизации.
   - Так мы же развиваемся по спирали, постоянно возвращаясь к прошлому, и лишь немного видоизменяем его.
   Но Тузик не хотел спорить на эту тему. - Больше я не собираюсь общаться с хиппи. Солнышко для меня сегодня окончательно закатилось. Хиппи просто неопрятные замарашки и побирушки. Как видишь, за дозу кайфа не гнушаются заниматься и проституцией.
   - А меня это ни чуть не шокирует. На Западе это называется работой. Она не ворует, а продаёт своё удовольствие.
   - Вот и тусуйся с ней. Будете на пару торговать своим удовольствием. Ты - бабам богатым, она денежным мужикам.
   - Завести семью, я, пожалуй, уже не смогу, - вздохнул Сезам. - Да и на какие шиши? Я не ветеран афганской войны, а амнистированный военный преступник. А это хуже зека-рецидивиста. Работы для нас нет. Да и кроме иранских языков да как воевать я ничему не научился в свои тридцать лет. Тузик вскричал. - И Андрея военным преступником считают?
   - Его то в первую очередь.
   Они долго молчали, а потом пошли в вагон. Расшевелили и Чебыкина и стали оттопыриваться по полной программе. Еда и анаша у них была, они подкурили и проговорили до утра, рассказывая об афганской одиссее советских воинов - интернационалистов, по очереди сношая полюбившую и "черножопого" Сашу Сероняна герлу, пока не приехали в свой солнечный город и там разошлись. Только Тузик не участвовал в их оргии, писал по свежим следам...
  
   БЕЛОЕ СОЛНЦЕ ПУСТЫНИ
  
   Рахим пожалел Сезама, уж очень помято он выглядел, подмигнул ему, когда их товарищи-контрабандисты полезли из темной пещерки, скатываясь вниз к костру, где дозорный готовил завтрак. В стороне, стреноженными, паслось с десяток ослов, аккуратным кубом у костра была сложена кладь. Мрачные теснины Крыши Мира - Памира, нависали над крохотной долинкой. Бородатый Старшина, как они величали старшего, уже распекал нерадивого часового проспавшего время подъёма и стал торопить. Но вода в котелке ещё не закипела и, наспех умывшись в ручье, трое молодых парней собрались у костра, стали вяло огрызаться на упрёки Старшины. - Джохар-джон, ну, чего теперь кипешевать? Пяндж перешли, Вранг прошли, все перевалы и пограничные посты позади, до Хорога всего ни чего осталось, можно и расслабиться.
   - Пару косячков гашу, хотя бы на всех дал, извилины расправить.
   - Они у вас ещё до рождения расправились в утробах матерей-блядей, любая мысль из одного уха в другое прямиком вылетает.
   - Вумный ты у нас только один такой.
   - Поэтому до сих пор и не залетали.
   - Ну ладно, Джохар, будь человеком, хоть раз в жизни.
   - От наших пограничников ещё не ушли, а с этими навряд ли договоришься. Вот сдадим товар, тогда и расслабимся.
   Лишь Сезам единственный из них был светловолосым. И только тёмные, чарующие глаза, указывали на его кровное родство с азиатами. Молодые мужчины говорили на русском с небольшим акцентом. Рахим быстро свернул из клочка газеты самокрутку и, прикурив, передал ему.
   - Подсел ты, Сезамчик, крепко.
   С протяжным аханьем Сергей захлюпал характерно и прямо на глазах стал отмякать.
   - Хорош. Хорош, - Рахим отобрал у него "косяк" и несколько раз курнул сам.
   Потом закопал в ямке окурок и хотел вылезать, Сезам остановил его. - Салям! Дай поторчать немного. Да и чай ещё не заварили.
   Рахим тоже чувствовал ломоту в суставах от усталости. Переход был трудным, начало августа, жара до того изнуряла, холодные ночи мало приносили облегчения. Он прилёг у выхода из пещеры. Это была широкая источённая временем скала посреди крохотной долинки среди каменных теснин с текущим из-под скалы родничком. Солнце уже поднялось из-за гор, опаляя жарой окрестности. Без Солнышка Сезам заскучал. Он даже не знал, почему она ушла от него. Очнулся от балдежа, её уже не было и никто из ребят не знал когда и куда Солнышко ушла. Вскоре он встретил бывшего прапорщика Захара Давгаева, тот сам его искал. Он знал, что дед Сезама живёт на Памире, и предложил заняться контрабандой и таким путём, заработав деньги, открыть своё дело. И Сергей согласился, взяли с собой и Рахима Салимова. Только перед отъездом, встретившись с Тузиком, Сезам узнал, что тот сдал Солнышко на лечение её школьной подруге, ставшей врачом, Варе Чебыкиной. Но у неё Солнышка уже не было, она сбежала через несколько дней, обворовав свою лучшую подругу...
   - Сергей! - тихо вымолвил Рахим, оторвав его от унылых мыслей. - Ты пропадаешь.
   - Я пропал ещё в Афганистане. Мы все пропадаем в этой глумливой перестройке.
   Другой вид или подвид, хомо троглодитус вытесняет нас с жизненного пространства.
   - Всегда у вас, русских, что-то не так. Думать надо меньше, а больше действовать.
   - Так действовать я не намерен.
   - Не мы так другие бы доставили наркотики. За одну эту ходку станем богатыми, тем более оплата баксами. Теперь можно и дело своё открыть. Сезам вымолвил. - Грязные деньги, грязная жизнь.
   - Можно подумать, что ты жил чисто, бродяжничая с хиппи и панками.
   - Я не пачкал других, сам употреблял, но не торговал белой смертью.
   - Хочешь вернуться к той жизни?
   - Торговля наркотиками самый подлый бизнес. И чем мы сейчас занимаемся, не столько бизнес, как диверсия против России.
   - Сезам, - зло оборвал его Рахим. - Кто много знает, того убирают. При себе держи ...
   С потрясающей внезапностью, громом среди ясного неба, затрещали автоматные очереди. Людей у костра разметало, заметались вспугнутые ишаки, падая из-за связанных ног на землю, бились, хрипя на земле...
   Так же неожиданно выстрелы прекратились. Наступила напряжённая тишина. Они переглянулись.
   - Ну, вот и расчёт подошёл, - прошептал Сизов. - Бабахсами...
   Тишина длилась недолго, раздалась команда на таджикском диалекте, это, явно, были афганцы.
   - Проверьте!
   Показались три фигуры в бурых халатах, молодые бородатые парни, повязанные по-пиратски платками осторожно обошли убитых и, оглянувшись, позвали. - Всё чисто.
   - Пещеру проверьте.
   Один из бандитов полез по косогору.
   - Чёрт! И оружия нет, - потеряно проговорил Рахим.
   И тут, как-то странно и дико прозвучали два выстрела, там, в скалах, потом громкий хрип и короткий шум борьбы.
   К небу взметнулся отчаянный вопль. - Проклятый инглиз!
   Вниз один за другим сорвались корчившиеся в агонии два тела. Они не успели вздрогнуть от неожиданности, тут же раздалась длинная автоматная очередь, теперь бандиты забились в предсмертных муках и скоро затихли. Опять наступила гнетущая тишина. Но не на долго. Раздался громкий баритонистый голос.
   - Выходите из пещеры, я один и не бандит.
   - Кто ты?
   - Советский офицер. Возвращаюсь из афганского плена. Для перехода границы примкнул к этой группе, только сейчас поняв, что они занимаются разбоем в этих местах.
   - Надо вылезать, всё равно долго не продержимся. У нас и воды нет.
   Рахим глянул на Сезама и, буркнув. - От судьбы не уйдёшь, - полез из пещеры, стал спускаться вниз.
   - Никак, Салимов! - вскрикнул спрыгнувший со скалы рослый с коротко стриженой бородой по всему лицу седеющий но ещё молодой мужчина и побежал к нему. Увидев выскочившего из пещеры Сезама, седой и вовсе закричал радостно. - Сезам открылся! Значит, и мне повезёт. Серёга, не пристрелили тебя всё-таки чекисты. Жив, чертяка! Жив!
   Салимов не узнавал, и Седой затормошил его. - Да я это, я. Бывший твой командир
   - Андрей Стриженов. Нос мне немного подправили и зубы вставили.
   Сезам с радостным рёвом кинулся к нему, с ним-то он был почти до последнего дня в Афганистане...
   - Тигр! Тигр! Тигр всегда падает на лапы.
   Наконец оторвавшись от Андрея, Сизов поинтересовался. - Какого инглиза недобрым словом поминал дух?
   - Меня. Помогли мне друзья Кента, заставив эту банду провести через советские погранпосты.
   - Тигр! Почему ты за бугром не остался? Они должны были предоставить тебе гражданство.
   Андрей хмыкнул. - Зачем нам, Серёжа, чужая земля?
   Потом проговорил с убеждением. - Я не враг, не дезертир и не предатель родины, а бежавший из плена офицер советской армии. И там, в плену, вёл себя достойно, сумел даже отправить два ценных донесения командованию. С моей помощью была разгромлена база крупной банды и провалена явочная квартира в Кабуле. И донесение погибшего Кента я передал не американской разведке, а Интерполу о маршрутах доставки наркотиков и оружия.
   - Андрей, ты просто не знаешь что сейчас твориться в нашей стране. Ни кто тебя теперь не обвинит в дезертирстве, и ни о чём не спросит. И не поможет. Девиз времени - наживайся, пока Горбачёв! До того мы строили социализм с звериным лицом, а теперь с подлым...
   Но Андрей обвёл их построжевшим взглядом и вымолвил. - Пора возвращать утраченноё достоинство.
   Они молчали некоторое время.
   Сизов спросил. - Так ты, что, без документов идёшь?
   - Попытаюсь добраться до Москве нелегалом. Чекисты издеваются, в ГРУ, дескать, диверсанты, а не разведчики.
   Друзья-контрабандисты лишь хмуро переглянулись, понимая, что Андрей находится в эйфории и сейчас ему бес толку объяснять что есть что. И до них не сразу дошёл смысл перестройки...
   Андрей спросил. - А вы как в такой многонациональной компании очутились?
   - Мы же советские люди.
   - Ну, да. Уголовники не имеют национальности.
   - Командир, - удивился Рахим. - Ты советских людей называешь уголовниками?
   - Основная масса, конечно, только пособники. Но пособничество тоже преступление.
   - А как ещё в это время денег заработать?
   - На этот раз вам повезло. Банда, с которой я шёл, явно, поджидала вас здесь.
   Друзья-контрабандисты снова переглянулись.
   - Места здесь опасные, надо вьючить ослов и уходить быстрее, - заспешил Рахим.
   - А если без ослов? И наркотики сжечь!
   - Ты что, Андрей, совсем не понимаешь ситуации? - воскликнул Сизов. - Нас просто убьют. Товар дали под мою ответственность, а Давгаева уже я назначил командиром отряда.
   - Давгаев? - удивился Андрей и стал осматривать убитых.
   - Да вон он, наш Старшина, - показал Рахим на скорчившуюся фигуру в униформе без знаков различия, труп лежал, уткнувшись лицом в землю, Андрей хмыкнул.
   - Сразу видно, грешник. Не примет Абрека аллах в рай.
   И тут тело откинулось, перевернувшись на бок, бородатый мужчина застонал. Они кинулись к нему и стали оказывать помощь. Давгаев находился в полубредовом состоянии и ни чего не понимал, лишь глухо стонал, когда они оказывали ему помощь. Введя ему наркотика, они присели рядом, и сами закурили, набив трубку гашишем.
   - Если не сдадим товар, живыми нам отсюда не уйти.
   Андрей спросил хмуро. - А справимся с таким караваном? Да ещё тяжело раненый
   - Абрека мы можем не довезти, хотя труднопроходимые перевалы мы уже прошли. Осталось только Хорог обойти. Там нас встретят. Сдадим товар и харе! Поедем вместе в Россию. Гибнуть за презренный металл я тоже не желаю, - сказал Рахим.
   Сизов поддержал, словами Стриженова. - Вот именно, пора возвращать утраченное достоинство.
   Он затянулся из трубки и протянул её Рахиму. - Приедем домой, разыщу Солнышко и увезу её в лесную глушь, будем вместе выходить из наркотической зависимости.
   Стриженов вздохнул о своём. - Чем родина встретит меня?
   - Конечно же, только берёзовым соком. Да ещё сливовым компотом заставлены полки магазинов, да русские пряники. На талоны перешли. А к афганам в России относятся хуже чем к уголовникам. Нынешние чиновники так и говорят, мы вас туда не отправляли.
   Сергей потупился виновато. - Ни чем хорошим, Андрей, родина не встретит тебя. Моя подружка-наркоманка Солнышко, это твоя сестра Даша, перед отъездом сюда мне об этом Чекист сказал. Он и сам не знал до последнего времени, кто Солнышко. И баба Дарья умерла. Сына твоего отправили в детдом и через некоторое время усыновили. И жена навряд ли примет тебя, большой партийной начальницей стала.
   - А мой дом?
   - Сейчас такой беспредел, можно с почти полной уверенностью сказать, что нет у тебя и жилья.
   - Ладно, - вымолвил Андрей и встал. - Надо собираться, и в путь.
   Захара Давгаева они всё же доставили живым и определили в больницу. И уже когда ехали в грязном, всегда забитом до отказа поезде дальнего следования Душанбе-Москва, стали рассказывать друг другу каждый свою афганскую одиссею, которую я объединил в единое повествование.
   ***
   Щупленький майор со зловещими петлицами "Щит и меч" вошёл в небольшую палату с двумя койками. Одна была пуста и заправлена, на другой лежал исхудалый юноша с отраставшими на стриженой голове светлыми волосами, плечо его было перевязано. По еле заметному дрожанию век следователь определил, что раненый притворяется спящим, и проговорил с подчёркнутым ехидством в голосе.
   - А рисунок пальчиков не обманешь, Серодж Сезам. Пора давать показания.
   Раненый открыл глаза, неожиданно тёмные и чарующие. - Как я у вас очутился?
   - Жить, вероятно, хотел. Сам вышел на пост афганских сорбозов в беспамятстве от начавшейся гангрены.
   - Ничего не помню.
   - И даже не падал?
   Раненый не понял, посмотрев на него с недоумением.
   Акчурин хмыкнул. - Как в Бриллиантовой руке.
   - Скорее, это Белое солнце пустыни. Как Пухов, я шёл к жене.
   Тут уже Акчурин стал увереннее, русский раненого моджахеда безупречен, он тоже искал свою похищенную здесь жену. Теперь он стал давить.
   - Пухов возвращался на родину, а ты отказался бежать из банды, когда тебе это предложил лейтенант Сахи Гулям.
   Серодж Сезам медленно приподнялся и сел, привалившись к спинке кровати.
   - Сахи Гуляма освободил я. И не велел говорить обо мне никому, кроме советских офицеров. Не зря кабульцев называют вероотступниками, они служат всем, лишь бы платили.
   - Но почему тогда Сахи Гулям пришёл к нам с твоей женой, а ты остался в банде?
   - С моей женой? - удивился Сезам.
   Но не очень удивлённо, как отметил про себя майор.
   - Складно у тебя получается, Сизов, - назвал раненого предполагаемым именем Акчурин. - Ты оказывается не дезертир, а герой.
   И тот вскинулся, невольно поморщившись от боли в плече. - Дезертира вы мне не шейте. Меня пригласили в дукан, якобы, передать весточку от похищенной жены. Как принято здесь, выпили чаю. Очнулся я вьючным мешком на муле уже в горах.
   - А самоволку на кого спишешь?
   - Перестройка! Даже дезертиры получили помилование.
   - Ты у нас пока моджахед. А точнее, тебя вообще нет.
   Раненый не ответил, настораживаясь.
   - Ну ладно об этом. Ты лучше расскажи о своих связях с капитаном Стриженовым.
   - О каких связях вы говорите? В плену я с ним не встречался.
   Они долго молчали. Акчурин вдруг вымолвил угрожающе.
   - Сизов! Я следователь КГБ и у нас такие штучки не проходят.
   - А идёшь ты, нах! Чекист херов!
   Вскочив, Акчурин намахнулся, было, но бить не стал, отступил от него. Говорить с этим упрямцем было бесполезно и, склонившись к нему, он прошипел злобно.
   - Учти, Сизов, тебя, как бы, у нас нет. Ты числишься в без вести пропавших, а теперь можешь пропасть окончательно. Так что на гласность и демократию не рассчитывай. О Стриженове и англоязычном журналисте, которого моджахеды звали Давлетбеком, мне нужны сведения. А ты и твои пуховские похождения никого не интересуют.
   Сизов не отвечал и глаз не открывал. И Акчурин вышел, снова предупредил часового, чтобы они усилили и охрану, и запоры на двери.
   ***
   Сизов долго находился в мрачной прострации после ухода Акчурина, плен и у своих продолжался. Вывел его из полудрёмы - полусна лёгкий шум, тихое звяканье посуды и медицинских инструментов. Глаз он не открывал, уже зная, кто это. Медсестричке за тридцать, молодость отцветает, талия уже шире бёдер, второй попой выпирает живот. Только лицо ещё свежо и миловидно. Готовя инструмент, женщина бросает жалостливые взгляды на симпатичного блондинчика с чарующим, сочными взглядом азиата. Потом склоняется над ним, делая укол в вену и шепчет ласково:
   - Сезамчик! Не переживай. Сейчас освобождённых из плена не наказывают, отправляют домой. Даже дезертиров амнистировали. Теперь у нас настоящая пресса, а не красная пропаганда, журналистов хуже начальства боятся. Если что, я скажу кому надо о тебе, не беспокойся. Но пациент молчит, и глаз не открывает.
   - Сезамчик! Покушай. Я тебе настоящего кофейку приготовила и шоколадных конфет принесла. Наши, московские. Он попросил. - Сделай мне кайф.
   Женщина чуточку засмущалась, даже порозовела слегка. Он открыл завораживающие глаза и простонал:
   - Ну, сделай...
   И она нервно скинула с него простынь. Он совсем голый, смуглые гениталии лежат на иссиня бледной и исхудалой ляжке. И она склоняется к ним, берёт обеими ладошками и, немного помассировав, целует и засасывает в рот. Он отзывается напряжением на её ласку, но стонет досадливо.
   - Не то... Не то...
   Медсестра энергичнее заработала ртом и его закорежило в постели... Вскоре он содрогнулся от полученного оргазма и обмяк, застонав от боли в плече. Она продолжала некоторое время нежно ласкать его ручками и поцелуями, но он снова проговорил:
   - Не то я хотел... Не то...
   - Тебе больше нравится в попу?
   - В вену, - простонал он особенно жалобно и закрыл глаза, похожий на святомученика. - Уколи. Или гашу принеси, хотя бы на одну закрутку. Медсестра выпрямилась, мучительно краснея. Но он этого не видел, продолжая канючить по-детски:
   - Плохо мне, Маша. Плохо не то слово. Совершенная апатия к жизни, я живой труп.
   Она кинулась снова к нему, обнимая. - Теперь всё позади. Скоро тебя выпишут.
   - Наоборот, самое плохое у меня впереди. Не выпустят меня отсюда живым.
   - За что, Сезамчик? Ты разве преступник?
   - Я свидетель чужой подлости. А ты знаешь, чека не нужных свидетелей убирает.
   Маша! Сделай мне кайф, хотя бы димедролом. Смешай с анальгином и уколи. Дай забыться на время. Сделай что-нибудь. Ну, сделай, Машенька...
   И она засуетилась. - Сейчас, Сезамчик. Сейчас что-нибудь найду.
   Стала перебирать лекарства и вскоре протянула ему две таблетки.
   - Выпей, это снимет стресс. Потом я тебе найду что-нибудь посильнее. Понимаешь, раненых почти нет и лекарств, естественно, мало.
   Дав ему запить, она ушла и Сергей застыл в горестном раздумье. Всё было зря. Зря. Гулрухсор того не стоила. И подвиг его ради любви не оценила, уйдя к другому самцу. А ему уже двадцать восемь лет. И в душе уже ничего нет. Полнейшее равнодушие. И только кайф, от вина или наркоты, приносил какое-то облегчение. Однако Маша что-то долго не шла, и Сергей впал в лёгкое забытьё...
   Он не обманывал Акчурина, на самом деле после чаепития в дукане, он очнулся
   вьючным мешком на муле в горах. Его доставили к Ахметхану, и пришлось принять мусульманство, пройдя обряд обрезания. Брак его с Гулрухсор перезаключили. Но
   брать в руки оружие Серодж Сезам наотрез отказался. Хан грозил и уговаривал его и, наконец, оставил их с Гулрухсор в покое.
   И вот однажды во время ночной прогулке в саду, на них напали и, связав, увезли. Теперь они с женой очутились в банде Фарида Мор, который потребовал, чтобы Гулрухсор дала развод мужу - шурави и вышла замуж за него. Но Гул отказалась, и Сизова поместили к пленным, грозя убить. Фарид сказал, что жениться на вдове даже лучше. Единственно, что он скрыл при допросе, это то, что из расположения банды Фарида Мор он бежал вместе с Андреем Стриженовым и Гулрухсор. Это она
   подкинула им гранату в зарешеченное окно домика, где их содержали. Английский журналист был до того истерзан пытками, когда у них появился шанс к спасению, бежать с ними у него не было сил. Он это понимал и принял взрыв на себя, подорвав решётку, когда почти весь отряд ушёл на задание. Андрей повёл погоню по ложному следу, а Сизов с женой через несколько дней добрались до поместья Ахметхана. Тот даже не знал, что дочь была наложницей вышедшего из подчинения
   подручного. Как не знали и они, что хан ведёт двойную игру. Однако хан не хотел иметь зятя не воина, Сероджа отправили в другой отряд моджахедов. Больше Сезам жену свою не видел.
   Преждевременный мятеж хан поднял, опасаясь, что Фарид Мор донесёт на него. Плохо подготовленный мятеж не удался и Ахметхан ушёл в горы. А вскоре пропал вместе с дочерью и своими нукерами-телохранителями, отправившись на какие-то переговоры. В их отряд стали наведываться люди Фарида, предлагавшие воинам Ахметхана влиться в их отряд, но те были очень преданы своему феодалу и, не убедившись в смерти хана, отказывались ему изменять. Однако на диверсии они иногда выходили...
   И вот однажды, они дожидались рассвета, установив мину на дороге к посту сорбозов. На рассвете из-за поворота дороги проходившей по широкому ущелью начинавшегося предгорья появился потрёпанный бронетранспортёр, громыхавший железом сильнее танка. Молодой офицер в шлемофоне высунулся из башенки по пояс и, блаженно щуря глаза, танцевал головой под неслышимую ими индийскую мелодию, ещё четыре сорбоза примостились на броне, подрёмывая на ветерке. Сергей находился вместе с отрядом, он выполнял обязанности носильщика. Как только
   показался джип с открытым верхом, в котором сидели два офицера, раздался взрыв. Но неудачно, немного в стороне от бронетранспортёра. Он смёл только сорбозов с брони, и воины в засаде стали отползать в спасительные камни...
   Но тут произошло что-то совсем невероятное. Один из офицеров в Джипе выхватил пистолет и в упор расстрелял своего товарища. Он выпрямился во весь рост в машине и закричал:
   - Не стреляйте! Мы переходим на вашу сторону.
   Уцелевшие сорбозы вылезали из под бронетранспортёра с поднятыми руками, моджахеды с радостными криками высыпали на дорогу...
   Капитан - перебежчик предложил им с его помощью захватить пост, что они и сделали без особого труда. Только лейтенант Гулям и несколько сорбозов оказали сопротивление, но их скрутили сами перебежчики...
   И какого было удивление воинов, когда капитан привёл их к схрону и вывел измученного пытками их феодала с обрезанной бородой и его ближайшего подручного Заурбека с женщиной в парандже...
   Сам хан озверело терзал своих мучителей, крича о гнусной подлости Фарида Мор.
   Забрав оружие и боеприпасы с захваченного укрепления, они быстро пошли в горы. Перебежчик попросту перепутал отряд Фарида Мор с людьми Ахметхана, да и не знал капитан о вражде двух главарей. Не знали об этом и большинство простых воинов хана, теперь только всё окончательно прояснилось. Несмотря на богатые трофеи, настроение в пополнившемся отряде быстро падало, многие уже не верили в военные способности стареющего хана. В первую же ночь сбежало несколько человек, во вторую ещё больше, и Ахметхан распорядился усилить караул. О женщине в парандже
   гадали, толи она была женою Заурбека, толи наложницей стареющего хана. Но Сергей догадывался, что это его жена - Гулрухсор. Кто ещё мог быть с Ахметханом? Но то, что она жила с Заурбеком, было для него неожиданностью. Он готовился к смерти. Случайной и подлой. Теперь он мешал Заурбеку стать законным зятем хана...
   Тот день для Сергея был лёгким, они, наконец, остановились, решив выбрать место для базового лагеря. Только несколько воинов ходили с Заурбеком на рекогносцировку, остальные отдыхали после трудного перехода. Ночью Сергей долго не мог уснуть, чувствуя приближение развязки. Стояла полная луна, чарующе освещая торжественное величие древних гор. Вдруг раздался тихий шорох, мелькнула неясная тень, и снова всё стихло. Он осмотрелся и увидел только двух часовых. Значит, третий сбежал, предположил Сезам. Он осмотрелся внимательнее. И оставшиеся часовые не
   бодрствовали, привалились к камням, один и вовсе присел. На Сергея что-то нашло. Он решил не ждать покорно приближающейся смерти, а умереть достойно. Уйти из бесконечного рабства. Отомстить за поломанную жизнь. Прежде он решил освободить пленного офицера. Лагерь спал. Подкравшись, он придушил часовых и, оттащив трупы подальше, сбросил их в пропасть, имитируя
   побег.
   Измученный Сахи Гулям крепко спал связанным. Разбудив, Сергей вручил ему автомат и сказал, чтобы он уходил. Лишних вопросов афганский офицер не задавал, и Сизов ушёл искать удобную позицию для засады...
   ... Утром тревогу поднял взбешенный хан, он метался по лагерю, пиная спавших людей. - Заурбек и Сезам, эти грязные свиньи шурави, сговорились и сбежали вместе с часовыми. Они увели мою единственную дочь красавицу. О! Аллах! Зачем ты остановил меня на пороге счастья? Заурбек уведёт мой караван с сокровищами. Мои люди знают его, и он с лёгкостью завладеет моим богатством. Предатели! Меня окружают одни предатели!
   Сергей даже растерялся, поняв, что Заурбек тоже из пленных советских военнослужащих. Но, придя в себя, стал целиться в хана из засады, приготовив гранаты к бою. И вдруг на верхней площадке появился третий часовой, о котором он думал, что тот сбежал. Молодой ещё парень угодливо закричал:
   - О, великий хан! Я не предавал тебя. Я здесь, на посту!
   - Ты хуже предателя, ленивый ишак! Ты всё проспал! Смерть тебе! Смерть!
   Ахметхан стал стрелять из пистолета в часового. У того, видимо, сработала реакция, он пустил длинную во весь рожок очередь из автомата, скосив почти пол отряда, и скрылся среди камней. Уцелевшие воины ринулись в погоню. Завязалась длительная перестрелка и, когда затихла, вернулось только около десяти воинов. Ахметхан умирал, мучительно корчась от нестерпимой боли. Переглянувшись, будто уже сговорились, вернувшиеся воины стали добивать раненых. И снова завязалась перестрелка. В результате, осталось в живых только шестеро. И когда они собрались вместе после кровавой бойни, Сергей скосил их автоматной очередью...
   Даже бросил гранату для подстраховки. И только тогда вышел на площадку. Снова всё внимательно оглядел. Но не доглядел. Раздался пистолетный выстрел. Его швырнуло к скале, и он упал. А когда поднялся, стрелявший Ахметхан уже отходил, устремив стекленеющий взгляд в белесое от зноя небо. Воины не посмели добить хана, и тот нашёл в себе силы выстрелить из пистолета в ненавистного зятя, который единственный, наверное, его не предавал...
   И всё! Очнулся Сергей уже здесь, в госпитале. Освободившись из вражеского плена, был полонён своими. И только одна мысль утешала. Заурбек, оказывается, ушёл один, бросил Гулрухсор, потому-то он и не расправился с соперником. Гул нужна была ему лишь для окончательного завоевания доверия хана. Каждому воздалось по заслугам.
   Сергей горько хмыкнул. - Вот вам и преданные азиатки. И Ромео с Джульеттой, и Лейлу с Меджнуном просто придумали. Особенно грязным людям хочется жить красиво!
   - Наплевать! - шептал он отрешенно.
   Что это за жизнь? Мимолётная игра, а в остальном - пахота. Тяжкая работа с унижениями и страданиями. Как он только выдержал эти три года рабства? И ради этих коротких расслабляющих минут жить? Жить, в непрекращающихся мучениях? Кегебешники такие же нелюди, как и все борцы за веру. Надо уходить из этого ада. Натура - дура, судьба - злодейка! И нечего цепляться за копеечную жизнь. На том свете хуже не будет. Нет, и грешных людей не ждёт ад в загробной жизни. Ад находится здесь, на земле. А он ведь, собственно, и не грешил. Не успел. Лишь убил несколько убийц. Не судил их, а только защищался. И если это бог дал ему такие испытания, то спрашивается, - зачем? Зачем он послал его на бессмысленный подвиг? Его героическая, полная мученичества, жизнь даже назидательным примером ни кому не послужит...
   Мысли то уплывали, то приплывали. Но как здесь умереть? Он ведь под колпаком, тут не дадут покончить с собой, пока сами того не захотят. Всё это Сизов хорошо знал, сам когда-то подслушивал разговоры раненых моджахедов, не только слушал, но и подсматривал. И Маша наверное стукачка. А кто у нас хоть в какой-то мере не стукач, особенно если выезжаешь за границу?
   Вяло всплывала догадка. Его специально сажают на иглу. Чем-то их Андрей Стриженов достал. Или чекисты узнали, что англичанин передал командиру тигров какие-то важные сведения? Тут уж
   Сергей испугался, что проболтается, чекисты умели развязывать языки любому. Клятвопреступление хуже смерти. Но как, как здесь умереть?
   Тут послышался лёгкий шум открываемой двери, наконец-то, появилась Маша. Сделала ему кайф и
   прильнула к нему...
   Тут уж он её хорошо приласкал...
   Маша долго выходила от ошеломительно приятного удовлетворения, потом порывисто обняла его и зашептала. - Сезамчик! Я устрою тебе побег. Пистолет и гранату тебе принесу...
   - Не надо Маша.
   - Но как тебя спасти?
   - Ты лучше роди. Один я у отца. А он у меня идейный. Даже бандиты его уважают. Ментом честным величают. Внука ему надо...
   - Исполню, Сезамчик, исполню. И если всё обойдётся, и в тюрьме тебя найду...
   Маша опомнилась и вскочила, слишком долго она у него была, как бы не хватились. И поспешно ушла, ей нельзя было подолгу с ним оставаться. Да теперь она ему была и не нужна. Верить в её обещания под кайфом, конечно, не стоит. Ему и без того стало хорошо. Не совсем хорошо. Но, хотя бы, спокойно...
   ***
   На следующий день Сергея вдруг осенило, он попросил встречи со следователем. И майор Акчурин вскоре пришёл.
   - Если моя жена Гулрухсор у вас, она должна точно знать, где находится пещера с награбленными Ахметханом сокровищами. Я навряд ли найду её. И когда вели меня туда и обратно, дорогу не запоминал. Знаю только район и найду, конечно, но это займёт много времени и может спугнуть хранителей сокровищ.
   И майор клюнул на это. Буквально на следующий день они вылетели на поиски пещеры Ахметхана. Будто в издёвку, Акчурин пристегнул Сергея с женой одним наручником, когда Гулрухсор узнала гору с пещерой. Он оставил их одних под скалой в тени, а сам пошёл с солдатами рыться в развалинах. Пещера оказалась взорванной, и это было сюрпризом для всех, кроме Сергея. Оставшись один с женой, которая отворачивала от него лицо, Сизов не удержался от злорадства.
   - Не ты была нужна Заурбеку, а сокровища твоего отца. Это он похитил клад и уничтожил пещеру вместе с охраной, а возможно и сговорился с кем-то из них.
   - Ты лжёшь, - вскрикнула Гул.
   - Он бежал раньше вас. Сахи Гуляма я освободил позже, как только Заурбек скрылся в камнях.
   Он глянул на неё холодно и окончательно добил. - Это я пристрелил твоего отца, как бешеного пса и остатки его банды. Я отомстил за себя и теперь удовлетворён.
   Сизову становилось как-то всё равно, последнюю фразу он проговорил устало с полнейшим равнодушием. Это и убедило Гул, она лишь тихо вымолвила. - Шурави не мужчины, а подлые обманщики.
   - Азиаты, как раз и ведут себя как самые подлые и жестокие твари.
   Сергей больше не смотрел на неё, взор его привлекал обрыв, но сил не хватало вскочить и сделать последний рывок в этой жизни. Было очень жарко, солдаты глухо ворчали, стуча камнями, громко ругался раздражённый Акчурин. Сергей всё-таки встал, увлекая пристёгнутую к руке Гул. Та тоже была в крайнем расстройстве чувств и правильно поняла его, готовно шагнула к обрыву. Но от вида туманных сумерек бездонной пропасти оба невольно отшатнулась. Сергей цепенел, руки и ноги
   отказывались слушаться. И вдруг молодая женщина пронзительно вскрикнула и птицей метнулась к обрыву, рывок опрокинул его на землю. Удержаться он не мог, его потащило, и он тоже заскользил вниз, теряя сознание от раздирающей боли от ударов о камни...
   ***
   ... Однако и на этот раз смерть к Сезаму не пришла, он очнулся на каменном выступе, увидев перед собой Заурбека, о Гулрухсор напоминала лишь оторванная кисть руки, застрявшая в наручнике...
   - Погоди землячок умирать.
   Он лишь хмыкнул, поднимаясь. - Да уж придётся ещё некоторое время пожить. Тебе, ведь, помощники нужны.
   Ушибы были болезненны, Сезам тяжело засопел, с трудом, но поднялся, морщась от боли. Вынул кисть руки Гулрухсор и положил её в каменную щель, стал закладывать камнями.
   Заурбек уже всё решил. - Сокровища Ахметхана надо предложить представителям исламского комитета с условием, что они выведут нас в Пакистан.
   - Заур! Ты ещё веришь этим зверям?
   Тот лишь вздохнул. - У нас нет выбора...
   ***
   И мрачные предчувствия Сезама сбылись, уже через несколько дней, при подходе к пакистанской границе, они снова оказались в смертельно опасном для себя районе, где проходила операция по
   уничтожению большого отряда моджахедов. Вертолёты густыми стаями выбрасывали десанты на господствующие высоты, с равнины их медленно теснила, прижимая к пропасти, пехота на бронетехнике. Заговорили мощные динамики, предлагая к сдаче оружия. Измотанные воины притаились за последней каменной грядой у небольшой простреливаемой со всех сторон площадки перед пропастью. Путь отступления был отрезан. Всех охватило уныние, многие уже шептали молитвы, готовясь к неминуемой смерти. И только несколько моджахедов рыскали меж камней в поисках лазейки к жизни. Сезам и Заурбек отстранённо кейфовали, покуривая по очереди трубу с
   жидкобородым стариком в грязной белой чалме, совершившего хадж. Тот стенал, обращаясь к Всевышнему.
   - Всего один переход и нас ждало счастье. О, аллах! Ты жестоко смеёшься над нами.
   Шурави разговаривали между собой по-русски, не обращая внимания на жалобы хаджи. Тут и появился рослый европеец с крашеными волосами и бородой, он был в больших солнцезащитных очках и одет в песочного цвета камуфляжную куртку на длинной рубахе-татруне. Захар стал странно посматривать на него, и тот подошёл к ним, приподняв очки.
   - Да, да, - сказал он. - Тигр! Только не ахайте. Собирайте верёвки и связывайте их в одну. Попробуем уйти пропастью.
   Сезам уже хорошо забалдел, но узнал друга и блаженно заулыбался, полез было обниматься, Заурбек тряхнул его. - Уймись!
   - Всё нормалёк, Старшина, давай ещё трубку зарядим. Встретились, наконец-то все, перед смертью.
   - Рано нам умирать, - шикнул Андрей. - Захар, угомони его, и быстро приступайте к работе.
   Он повторил с напором. - Быстрее давайте! Быстрей! - и направился к стоявшим отдельно от других двум командирам моджахедам.
   - Командор Фатих! Надо заставить твоих людей пойти в атаку!
   - Уважаемый Давлетбек, хорошо сказать, заставить. К тому же я временный командир, отряд собрали из разного сброда. Только сейчас понял, нас бросили как кость злому псу, что бы отвлечь внимание кабульских изменников от основных сил.
   Давлет повернулся к другому, этот ему подчинялся, назначен был сопроводить его в Пакистан. - Тахир Беамон! Пускай твои барсы гонят этих шакалов в атаку! Но тот флегматично ответил. - В обороне мы дороже продадим свои жизни.
   - Мы можем спастись! Уйдём пропастью, я уже заставил пленных шурави связывать верёвку.
   - А как пройти простреливаемое пространство?
   - Проползём. Посмотри, там достаточно крупных камней, за которыми можно укрыться. К тому же, воины отвлекут сорбозов атакой.
   Но Тахир не воодушевлялся. - Как поднять в атаку это трусливое воинство?
   - Фатих, скажи им, что у нас имеется рация. Мы сообщим в исламский комитет о трусах, их родственников жестоко накажут.
   Главарь разношёрстного воинства тут же спросил. - А меня возьмёте с собой?
   - Конечно! Только подними в атаку людей. И сразу по трём направлениям. Забирай моих нукеров, их как раз трое, они и погонят этих баранов в бой. Только пускай подбираются скрытно. И по первому выстрелу - вперёд!
   Фатих тут же сорвался с места и закричал. - Бесстрашные воины справедливости!
   Готовьтесь к бою во имя аллаха! Мы сами их атакуем!
   Тут же послышался возмущённый ропот.
   Фатих заревел яростно. - За непослушание, смерть! Смерть вашим близким! У инглиза имеется рация, он сообщит в исламский комитет. Жён и дочерей струсивших воинов обесчестят, а сыновей и отцов удавят.
   Афганцы очень боятся смерти от удушения, это сразу подействовало. Толпа перестала роптать и стала разделяться на три отряда. Давлет глянул пристально в глаза Беамону и веско сказал.
   - Никто не бросал их в отвлекающий маневр. Это облава на нас.
   - О да! Я это сразу понял, нас предали, надо было сменить маршрут.
   - Тахир Беамон! Оправдай свое имя - Беспощадный. Надо наказать исламский комитет, который нас продал, а меня уже дважды. Неужели непонятно, что в нём окопались не поборники веры, а обыкновенные торгаши? За меня им хорошо заплатили, но это видно им показалось мало, теперь они продали нас кабульским вероотступникам.
   - Нам вначале надо уйти от смерти.
   - Я уверен, уйдём. Но только на время.
   Беамон не знал, что ответить и молчал. Время поджимало, Давлет сказал напрямик.
   - Надо сделать вид, что мы хотим сотрудничать с кабульцами.
   - Как?
   - Надо оставить этого пожилого хаджи с донесением. Спрячем его в расщелине от шальных пуль. Пиши записку. Надо выдать имена членов провинциального исламского комитете. И обо мне припиши. Что я инструктор и очень доверяю тебе. Как выйдем в Пакистан, я обещал взять тебя в ближайшие помощники. Уверен, хадовцы клюнут на эту приманку и позволят нам перейти границу.
   Тахир Беамон пучил на него глаза. - Уважаемый Давлетбек! Ты говоришь невозможное.
   - Тахир! Сейчас все ведут двойную игру. Потому и выжили в этой войне. И будут жить хорошо, когда она закончится. Тахир, пора и тебе уходить в политику, а не быть шакалиным мясом. Выберемся из этого ада, я тебе помогу. А так, кем ты будешь, когда закончится война? Опять служить богатому? Самому надо быть богатым.
   И Беамон не выдержал такого напора. Присел на камень и стал быстро писать в блокноте.
   - Тахир, этих шурави мы заберём с собой. Они преступники для своих и поэтому нас не продадут. Готовьтесь, я попытаюсь пробраться с верёвкой к пропасти и закрепить её для спуска. Быстрее только.
   И поторопил уже на ходу. - Быстрее, Тахир Беамон! Быстрее пиши донесение!
   Верёвка была готова. Он наспех проинструктировал Давгаева, Сизов всё-таки сильно опьянел, и, забрав верёвку, осторожно прополз к пропасти. И дополз незамеченным. Только успел привязать конец за камень, вспыхнул бой. Отбросив предосторожность, Андрей скользнул по веревке вниз примерно на половину, потом стал спускаться медленнее, внимательно осматриваясь. По легкости болтающегося конца уже чувствовал, что верёвка кончается, и сверху уже кто-то спускался, но места, где можно было бы остановиться, всё не было...
   И тут увидел он таки узкий карниз козьей тропы, петляющей вниз, сумел утвердиться на нём, отступив немного в сторону, дожидаясь спускавшегося...
   Это был Тахир Беамон. И такой радостный!
   Он сразу полез обниматься, повысив его в ранге. - Давлетхан, ты великий воин!
   - Тахир! Не время восторгам. Да тише ты, сорвёмся.
   Следующим лез кто-то совсем неуклюжий, Давлет посмотрел вверх, узнав по халату и шальварам хаджи, вскрикнул гневно. - Почему он?
   Тахир ажиотажно зашептал. - Давлетхан! Ты везучий. Счастье и удача любят тебя. Хаджи не дошел всего один переход до клада, где находятся сокровища Ахметхана. Поэтому я решил оставить с донесением светловолосого наркомана шурави.
   - Тахир! Ты сходишь с ума от жадности. Не играй со смертью. Старика надо убить. Иначе он выдаст нас.
   Но Беамон кинулся на ствол автомата. - Потом мы его убьём. Потом, когда он приведёт нас к кладу.
   Пришлось замолчать, хаджи торопился, лез ещё кто-то. Старика пришлось подхватить и затащить на узкий карниз. Четвёртым был Захар-Заурбек. Этот был ловок. Вскоре соскочил на карниз и Фатих. Следующему осталось всего каких-то несколько метров, внезапно посыпались камни, верёвка оборвалась, и сразу несколько тел с воем полетели вниз. А они быстро, как только могли стали пробираться по узенькой тропке. Вскоре карниз немного расширился и стал более пологим, шли они до самой ночи, а дороги не видно было конца...
   ***
   И только на следующий день они спустились таки в ущелье, а уже через пару часов столкнулись с небольшой группой моджахедов. Давлет оказался прав, оставив хаджи в живых, Тахир Беамон подписал себе смертный приговор. Главарь был знаком хаджи и, как только он увидел его, сразу же закричал.
   - Тахир Беамон - гнусный предатель! Хватайте его! Он отправил пленного шурави с донесением к кабульским вероотступникам.
   Тахир первые же пули пустил в коварного хаджи и бился отчаянно. И хотя командир кричал, сам спрятавшись за валун, чтобы Беамона оставили в живых, в пылу кровавой драки его убили. Скрутили и остальных, но раненый хаджи сказал, что они сами случайно столкнулись с отрядом Тахира Беамон, а шурави даже не пленные, а перебежчики. Все расступились перед оставшимися лежать обезоруженными людьми. Хаджи был ранен довольно тяжело, в ногу и плечо. Главарь так и остался стоять в стороне. Он
   сказал хаджи с лицемерным уважением.
   - Прости благочестивый Хаджи Мамад, мы не сможем нести тебя. Погоня идёт за нами по пятам, надо спешно уходить из этих гиблых мест.
   - Не оставляй меня здесь Хайруллохан и не убивай, я знаю где находится клад с сокровищами Ахметхана. Там больше десяти сорокакилограммовых хурджинов с золотым ломом, драгоценностями и лазуритом.
   - Врёт жадный старик, - возразил Заурбек, поднимаясь с земли. - Только я знаю, где находятся сокровища Ахметхана. Главарь подошёл к нему. - Не смей меня обманывать.
   Хаджи Мамад завопил. - Заурбек, какой ты неблагодарный! Я относился к тебе как к родному сыну.
   - Ты только использовал меня, втянув в эту авантюру.
   Заурбек объяснил командиру. - Я хотел передать сокровища Ахметхана исламскому комитету, но жадный старик отговорил меня, обещав вывести в Пакистан.
   Боль от полученных ран видно усилилась, да плюс к этому шок, хаджи Мамад застонал протяжно и забормотал что-то непонятное, впадая в бред.
   Главарь воскликнул с издёвкой. - О! Святой паломник. Ни у кого из нас не поднимется рука, даже для того, чтобы облегчить твои страдания. Мы оставляем тебя на волю аллаха.
   Командир дал команду вперед. Не оглядываясь на крики брошенного старика, они быстро пошли дальше по тропе, спеша выйти из тесного ущелья, которое могло оказаться для них ловушкой.
   - И где находятся сокровища? - спросил Хайруллохан Заурбека уже на ходу.
   - День, два пути. Но надо вначале выйти из этого ущелья.
   Главарь радостно хлопнул его по плечу, и обернулся к его товарищу. - А вас как
   звать, уважаемый?
   - Саид Паланг, - ответил Стриженов, назваться английским журналистом теперь было опасно, он мог встретиться с Фаридом Мор, которого погибший журналист Давлет разоблачил в грабежах и торговле наркотиками.
   - Провинциальный исламский комитет поручил Тахиру Беамон вывести меня в Пакистан. Нас с Заурбеком выкупила дочь австрийского миллионера Кет Виллер. Так что, вы можете рассчитывать на хорошее вознаграждение Главарь был рад. - Я готов вывести вас в Пакистан, уважаемый Командир Барсов. О, я наслышан о мужестве и отважной преданности тигров своей родине обманувшей вас. К тому же вы ещё и ценные свидетели подлости шурави и кабульских вероотступников. Он поинтересовался. - А где же остальные?
   - Как видите, храбрый командор, и в рядах борцов за веру много жадных и подлых людей. Второй раз я чудом не попал в руки кабульцев. Остальные уже оказались в их лапах и, вероятно, уничтожены.
   - Видно аллах помогает вам!
   - Я уже начинаю в это верить.
   Потом добавил. - Кстати вам будут и сокровища Ахметхана.
   У главаря загорелись глаза, он ничего не сказал, только прижал руки к груди, и попросил всевышнего. - О, аллах! Будь милосерден к нам.
   Они прибавили шагу, замолчав. Шли часа четыре пока, наконец, не вышли на скалистое плато и, сориентировавшись, Заурбек повёл их дальше, уже к кладу...
   Поиски перепрятанного Заурбеком клада и снаряжение каравана заняло всего несколько дней. Они взяли в одном из кишлаков ослов и, навьючив их мешками с золотым ломом и лазуритом, сделали несколько переходов к границе и остановились в довольно большом кишлаке, отправив несколько человек на разведку.
   Тут-то опять вмешался господин случай и ситуация вновь круто переменилась. Они уже закончили
   завтракать, внезапно за окном густо забили выстрелы. Крутнувшись по полу, Саид Паланг откатился к стене и, привстав, выглянул. Сорбозы правительственных войск, в почему-то в большинстве своём бородатые, сгоняли толпы людей к кишлачной площади, избивая их. Среди них металась щупленькая фигура в камуфляже с видеокамерой, снимая зверства республиканцев, специально выбирая для этого безбородых сорбозов. На площади стоял открытый Джип с офицером и водителем за рулём, вокруг них толпилось несколько моджахедов, тыкая капитана прикладами автоматов.
   - Улыбку делай! Командуй отважными воинами Саурской революции, если не хочешь умереть мучительной смертью.
   Подошёл к окну и командир отряда, он сразу определил, кто есть кто, выговорив уныло. - Это люди Фарида Мор.
   И только он это проговорил, во дворе послышался шум, вскоре в комнату вошло сразу несколько человек с Фатихом, который уходил в разведку. Тот объяснил командиру, пряча глаза.
   - Мне пришлось признаться, что мы ведём в Пакистан командира Тигров и его аскера. И о сокровищах Ахметхана тоже.
   Его перебил один из вошедших. - Фарид Мор приказал отвести тигров на базу, - и добавил с довольной улыбкой. - И караван тоже.
   - Что будет с нами?
   - А вы продолжите праведную борьбу с неверными и вероотступниками.
   Тигры молча вышли во двор, там уже навьючивали ослов. Вышедший с ними подручный Фарида Мор заставил их остановиться.
   - Командор Мор придёт сюда.
   В это время сидевшего в Джипе офицера ударили прикладом по голове, он повалился с сиденья. Оператор раздражённо махнул рукой, пытаясь прекратить избиение, но на него не обратили внимание. Видно уже было достаточно снято кадров. По команде Фарида Мор, худого и высокого мужчины, сорбозы прекратили избиение, жители кишлака стали расходиться по домам. Крики и плач стали стихать. А три моджахеда, вскочив на подножки Джипа, продолжали месить прикладами поверженных офицера и сорбоза. Из машины ручьём лилась кровь...
   Внезапно снова раздались пронзительные крики. Из переулка выскочила группа великовозрастных подростков, тащивших истерзанного мужчину в разорванном зелёном татруне. Увидев Фарида, один из подростков подбежал к нему и радостно завопил.
   - О, храбрейший командор воинов справедливости! Я разоблачил кабульского лазутчика. У него в заплечном мешке я обнаружил рацию. Второму удалось скрыться. Окровавленного мужчину бросили к ногам Фарида Мор и стали пинать, но Фарид приказал прекратить избиение и велел поднять с земли разведчика.
   - Кто ты?
   Саид Паланг узнал в окровавленном мужчине проводника Бахрама, недавно спасшего его от расстрела. Мужества он не терял, ответил презрительно на вопрос главаря бандитов.
   - Аллах знает.
   - Аллах с нами, а с вами шайтан!
   Стоявший рядом моджахед ударом приклада сбил его с ног, но Фарид тут же сам ударил того, и отогнал от пленного. - Не трогать! Он должен умереть мучительной смертью. Отведите его в лагерь.
   Фарид жестом подозвал оператора, тот был черноволос, но не походил на афганца, да и лицо его нельзя было назвать бородатым. Просто сильно заросло тёмным волосом.
   - Уважаемый союзник, проследи, чтобы мои воины не расправились с этим вероотступником. Иди тоже в лагерь. Скоро здесь должны появиться сорбозы. Мы хотим им устроить достойную встречу.
   На мирных жителей уже ни кто не обращал внимания. Уважаемый союзник зачехлил видеокамеру и пошёл за воином, конвоировавшим пленного к начинавшемуся предгорью...
   ***
   Временный лагерь воинов аллаха находился на довольно лесистом и скалистом кряже. На небольшой площадке была сложена амуниция, трое часовых сидели у небольшого костерка в ожидании, когда закипит вода в котелке. Конвоир толкнул пленного к двум юношам в истрёпанных джинсовых костюмах, это были похищенные студенты. Там в Пакистане их обучат минному делу и отправят опять на родину уже в качестве воинов аллаха. Бахрам до них не долетел, подполз к ближнему камню, устало привалился к нему спиной и стал осторожно подтирать сочившуюся кровь на лице и голове. Ещё один безбородый юноша в буром халате расхаживал, хромая, в стороне ото всех. Оператор остановился на краю площадки, горный пейзаж впечатлял. Торжественное величие древних гор призывало к мудрой созерцательности, поэтому особенно дико воспринималась изуверски жестокая действительность. Лицо европейца было угрюмо, он отказался от чая, как и юноша в халате и не подошёл к воинам, отвернулся и стал наблюдать, что происходило в долине. А юноша продолжал
   расхаживать в задумчивости, поскрипывая протезом, рядом с пленниками. Воины стали пили чай, смачно прихлёбывая горячую жидкость.
   - Зачем Фариду Мор этот хромой мальчишка? Нам придётся тащить его на себе.
   - Тоже наверно заплатили. Фарид Мор ничего просто так не делает.
   - Это последний сын Ахметхана - Искандер Мосул.
   - Мёртвый хан уже не заплатит.
   - Этот байбиче теперь единственный хозяин долины. Шурави уйдут, и мы уничтожим кабульских вероотступников. Отобранные земли придётся отдать истинным хозяевам. Проходя мимо Бахрама, Искандер незаметно бросил ему небольшой нож с тонким лезвием. Разведчик тут же спрятал его в складки одежды, а он, пройдя ещё несколько раз туда и обратно, отошёл к краю площадки и стал смотреть на кишлак, оттуда уже потянулась вереница воинов и небольшой караван ослов. Бахрам простонал и тихо попросил пить.
   - Ты скоро упьёшься собственной кровью, подлый вероотступник! - пообещали ему.
   Самый молодой из моджахедов хихикнул вдруг и предложил. - Давайте напоим вероотступника нектаром правоверного.
   Его не поняли. - Чего ты хочешь?
   - Куда выбросили пустые банки от еды француза?
   - Там они. Вон там и там, - показали ему.
   Парень довольно посмеиваясь полез в камни. Повозился там некоторое время, вскоре зажурчала звенящая о жесть струя. Тут уже и остальные поняли затею товарища и
   тоже засмеялись.
   - Ха-ха! Нектар правоверного для вероотступника! А не снимем ли мы этим с него грехи?
   - Подержите его, - попросил, вылезая, недобрый самаритянин, осторожно держа перед собой наполненную мочой консервную банку.
   Двое, сидевшие у костра, бросились к Бахраму. И тут же одновременно вскрикнули!
   Молниеносный взмах руки и оба упали с перерезанными горлами. Поилец наткнулся грудью на удар ножа, захрипел, облившись сам из банки. Бахрам подскочил к автоматам, крикнув вскочившим студентам и юноше.
   - Бежим!
   Студенты не колебались, похватав оружие. Юноша в халате не сдвинулся со своего места.
   - Искандер! Идём с нами.
   - У меня ампутирована стопа, для вас я стану обузой.
   - Бежим! Фарид убьёт тебя, чтобы завладеть долиной.
   - Ему теперь незачем убивать меня. Я и так всё ему отдал, обязав лишь платить мне небольшую ренту.
   Промедление было смерти подобно и Бахрам, вместе со студентами, исчез среди камней...
   ***
   Вернувшиеся в лагерь моджахеды не стали преследовать беглецов. А Бахрам далеко не ушёл, затаился неподалёку и когда отряд направился в горы пошёл за ним, оставив студентов. Подразделение республиканцев было на подходе к кишлаку, уже звучали в отдалении выстрелы и взрывы, студентов он отправил туда. Шёл за отрядом Бахрам до самой ночи и тоже устроился на ночлег. Однако, утром банда неожиданно разделилась на две неравные группы и направились в разные стороны.
   Фарид Мор пошёл с небольшим отрядом с караваном ослов в сторону границы. И Бахрам стал преследовать эту группу, стараясь подойти к ней поближе на верный выстрел. Но приблизиться к банде не удалось. Вскоре Бахрам заметил, что впереди так же скрытно, как и он, пробирался за отрядом человек в буром халате с винтовкой. Бахрам просто недоумевал, что это ещё за мститель шёл по пятам банды Фарида Мор? И вот появилась удобная позиция для выстрела. Только для прицельного выстрела из автомата было далековато. Тут тропа пошла круто вверх и теперь вся
   цепочка людей и ослов была на виду и двигаться стала ещё медленнее, почасту останавливаясь на крутых поворотах и перепадах. Человек впереди припал к винтовке, тут только Бахрам разглядел на ней оптический прицеп и почуял неладное. Но выстрел прозвучал. Худенькая, хромающая фигура в буром халате сорвалась с крутого откоса и полетела вниз кувыркаясь на выступах и отскакивая от камней...
   Бахрам на мгновенье оцепенел. А снайпер преспокойно сел и стал набивать трубку. Придя в себя Бахрам вскипел от ярости, в несколько прыжков преодолев расстояние, он предстал перед опешившим снайпером. Вид его разбитого лица был ужасен.
   Убийца пролепетал заикаясь. - Ты дев этих мест?
   - Зачем ты убил байбиче Искандера?
   - Фарид приказал.
   - Подлые убийцы!
   С глухим вскриком, Бахрам махнул прикладом автомата, размозжив голову убийцы о камень. Схватил его винтовку и навёл прицел на длинную худую фигуру главаря бандитов. Отряд торопился уйти за поворот...
   Снял он его сразу же. Бахрам даже почувствовал что-то вроде неудовлетворения от такой легкости свершившегося возмездия над жестоким бандитом. С воплем Фарид Мор полетел вниз. Тут же Бахрам поймал в прицел рослую фигуру в камуфляжной куртке и едва не нажал курок, человек был без оружия, так же как и шедший сразу за ним бритолицый мужчина. Он сместил прицел и стал стрелять по заметавшимся вооружённым фигурам...
   Успел подстрелить ещё троих, пока остальные не исчезли за поворотом. Дальше преследовать отряд не было смысла, теперь они будут настороже. Да и граница, кажется, проходила где-то совсем близко. Бахрам тяжело опустился рядом с трупом снайпера и подобрав уже набитую трубку, закурил... Неожиданно вспыхнула догадка. Он наконец-то признал в рослом человеке командира Тигров, которого по приказу командования должен был освободить из плена или ликвидировать. Но не расстроился, наоборот, совсем успокоился и впервые подумал, что возможно бог есть, если отводит смерть от хорошего человека. Ему даже захотелось идти сейчас с ним...
   Но Бахрам только вздохнул. Красным афганцам можно было уходить только за шурави в России, в любой другой стране их настиг месть мусульманских фанатиков...
   ***
   Вскоре афганская одиссея привела капитана Стриженова в тогдашнюю столицу афганских моджахедов пакистанский город Пешавар с чужим лицом и с ненадёжными случайными товарищами. Даже Захару Давгаеву ставшему у душманов Заурбеком он не доверял. И того тоже обуяла жадность, он поддержал Фатиха в том, чтобы реализовать золотой лом с ювелирными украшениями и лазурит. Но снова-опять ситуация сложилась для них прямо сказать смертельно опасная.
   После гибели Фарида Мор командовать поредевшим отрядом стал Хайруллохан. После обстрела снайпера людей для сопровождения каравана не хватало, поэтому он и оставил в живых пленных шурави. И француза тоже перевели в разряд пленника. Они поняли, что в конце пути их просто уничтожат. И как не кричал француз, что за его гибель, бандитов из-под земли достанут и жестоко накажут, Хайруллохану теперь не нужна была благодарность руководства уважаемых союзников, он уже считал себя богатым и независимым. Всего из банды Фарида Мор осталось в живых четверо
   боевиков. Уцелел и Фатих, но он из доверия не вышел и Хайруллохан назначил его своим заместителем, гордо именуясь теперь командором. В кладе Ахметхана была и валюта, на последнем привале Хайруллохан отправил двоих в пакистанский городок, чтобы они приобрели грузовой пикап для дальнейшей транспортировки груза...
   Пленники, пристёгнутые друг к другу самодельными кандалами, сидели поодаль, предчувствуя близость смерти. К вечеру Хайруллохан приказал оставшемуся с ним Фатиху приготовить оружие.
   - Пора отправлять наших погонщиков к аллаху? - поинтересовался тот, передёргивая затвор автомата.
   - Я всё предусмотрел, - хвастливо заявил Хайруллохан. - Вначале мы убьём тех двоих, что пригонят машину. Зачем нам делиться с кем-то? Неверных мы убьём, когда они перенесут груз в машину.
   Он показал ему на камни, за которые уходила тропа к дороге. - Они скоро должны появиться. Спрячься там и как только они покажутся на площадке стреляй в них. А я займу позицию вон там.
   Фатих видимо сразу определил, что со своей позиции Хайруллохан может поразить и его, как только они расправятся с товарищами и, недолго думая, скосил коварного главаря автоматной очередью...
   Тут и выскочили из-за камней двое вернувшихся и не разобравшись стали стрелять в Фатиха. Завязалась перестрелка. Но позиция Фатиха оказалась выгоднее он почти сразу же сразил одного и ранил другого. Но добить не смог, тот скрылся в скопище камней, оставив за собой кровавый след. Фатих тут же освободил пленников от оков и роздал им оружие. Но преследовать беглеца было опасно, притаившийся боевик мог спокойно поразить преследователей. Это горы, тут численное преимущество не имеет большого значения. Фатих кричал беглецу, честно объясняя ситуацию, но тот так и не откликнулся. А это была катастрофа, в то, что замыслил Хайруллохан моджахеды не поверят и, как только раненый беглец выйдет к своим, за ними начнётся охота...
   Ещё до темна они загрузили пикап мешками с драгоценностями и поехали в ночь. Фатих их успокоил, у него были друзья среди абрикосовых людей живущих в северо-западной провинции, так в Пакистане называют цыган и они уехали к ним, чтобы отсидеться. Но и отсидеться у абрикосовых людей им не удалось, у них началась акция неповиновения с властями перешедшие в стычки с полицией. Начались облавы, им пришлось срочно покинуть и эти ставшие неспокойными места. Они не
   успели даже обзавестись документами. Единственно, Фатиху дали адрес, куда можно было обратиться в Пешаваре и сбыть драгоценности, а там можно было уйти в Индию. В мусульманской стране и Фатих уже не хотел жить. Поэтому они и очутились здесь, на бульваре, перед аляповатым, двухэтажным особнячком с вывеской - Бюро ритуальных услуг.
   Француз Рене Дюфо отказался участвовать в реализации драгоценностей, к чему склонялся и Андрей Стриженов, и уехал в Исламабад, где через посольство обещал попытаться организовать им помощь и защиту от афганских моджахедов. Просил только не попадать в руки полиции. И как Андрей не убеждал, Фатих с Заурбеком почему-то были очень уверены, что, реализовав драгоценности, смогут
   сами изменить свою судьбу к лучшему. Андрей только попросил Рене сообщить послу, что он капитан Стриженов имеет ценную информацию от агента Интерпола Кента. И тут Рене особенно стал настаивать, чтобы Стриженов ехал с ним в посольство. Но Андрей не хотел попадать в лагерь интернированных, выхода оттуда было два, на родину и на Запад, но ценою предательства, прежде надо будет облить грязью свою страну. Он поставил непременным условием, чтобы его не помещали в лагерь...
   В особняк Фатих ушёл один и вот уже прошло более полу часа, а он всё не выходил. Андрей глянул жёстко в глаза оставшегося с ним Захара и сказал тоном приказа.
   - Бережёного бог бережёт, смени машину и перегрузи товар. Близко сюда не подъезжай, подойди и осмотрись вначале.
   Заурбек подчинился с недовольной миной, а Стриженов отошёл к кофейне и сел за один из столиков. Одет он был по европейски, этого нельзя было скрыть, да на него и не очень-то обращали внимание. Здесь уже пахло Европой, много женщин ходило с открытыми лицами. Бульвар был оживлённый с лавками, кафе и магазинчиками. И люди в столь разнообразной одежде, словно здесь было
   сосредоточие всех культур и народов. Что он хочет заказать у него спросили на ломаном английском. Но как он не растягивал кофепитие Фатих так и не показался...
   Тогда Стриженов прошёл рядом с особняком, а когда через некоторое время пошёл обратно, за стеклом входной двери уже висела табличка - закрыто...
   Ситуация явно назревала. Он отошёл ещё дальше от Бюро ритуальных услуг и снова стал пить кофе уже в другой кофейне. Потом взял холодного шербета и сластей. В Бюро ритуальных услуг уже ни кто не входил, но и не выходил...
   Прошло ещё около часа, наконец, наконец показался Заурбек, Андрей сам к нему подошёл и
   раздражённо бросил:
   - Опять сюжет круто заворачивается.
   Тот лишь шумно вздохнул и не смотрел на него.
   - Надо было идти с Рене Дюфо во французское посольство.
   - А там, в лагерь военнопленных или ещё хуже в лапы ЦРУ или Интелидженс Сервис?
   - Н-да, хрен редьки не слаще...
   И тут массивная дверь Бюро ритуальных услуг распахнулась настежь. Из неё вышел пакистанец в длинной рубахе под чёрной жилеткой и, открыв дверцу стоявшего рядом микроавтобуса, залез на переднее сиденье. Машина задом подкатила вплотную к дверям, так, что невозможно было определить чего или кого в неё будут загружать.
   - Где машина? - спросил Андрей.
   Заурбек кивком головы показал направление и передал ему ключи.
   - Вон в том переулке. Тоже пикап только белого цвета. Он один там такой.
   - Оставайся здесь. Наблюдай, но ни во что не вмешивайся. Рене Дюфо должен прийти сюда. И мне кажется теперь только от него нам ждать помощи. Андрей быстро пошёл к переулку ещё издали увидев белый пикап с цельно металлическим кузовом. Сел в него и запустил мотор, но не трогался, малолитражка всё ещё стояла вплотную к входным дверям. Отсюда он видел и Заурбека, тот ни чем не отличался от современного молодого пакистанца, те не носили бород и одевались смешано, полуевропейски. Заурбек медленно в редком потоке праздных людей приближался к особняку. Но вдруг остановился и отошёл в сторону. Ушёл за раскидистый куст и сел на лавочку. Андрей не знал в какую сторону поедет микроавтобус, там как раз был разворот, заканчивался бульвар. И, если он двинется по бульвару на встречу ему по другой стороне, ему надо будет объезжать. Но микроавтобус может выехать и на разворот, тогда он проедет мимо него и Андрею будет проще ехать за ним. Движение всё же было довольно оживлённым. Но тут микроавтобус наконец-то тронулся и не туда куда предполагал Андрей, а прямо к оживлённой скоростной автостраде ведущей из города. Он сразу же стал набирать скорость, чтобы нагнать быстро удалявшуюся от него машину, подумав уныло, это не боевик, опять будет всё до ужаса непонятно и быстро и со смертельным исходом. Теперь, когда он вышел из настоящего ада, ему хотелось жить...
   Но мысли его вдруг разлетелись, взгляд внезапно зафиксировал лицо Кет Виллер. Невольно он притормозил. Точно! Она стояла рядом с отчаянно жестикулирующим Рене Дюфо. Двое мужчин, европеец и пакистанец тоже смотрели вслед удалявшемуся микроавтобусу. Вероятно, Рене успел заметить в машине Фатиха. Опомнившись, Андрей поддал газу и погнал за малолитражкой уже выруливающей на скоростную автостраду. Вскоре и он влился в не очень густой поток автомашин. Ехали не быстро. Да он и не делал попыток приблизиться. Чем он мог помочь Фатиху? Чтобы
   случайно не засыпаться они отдали оружие его друзьям. Единственно, приобрели мобильный телефон, договорившись, что в крайнем случае позовут на помощь полицию...
   Но полицейские сирены вскоре завыли без их вызова. Микроавтобус тут же заюлил, пытаясь перестроиться на крайнюю полосу. Начинался муравейник старого города, они проезжали пригород с узкими, извилистыми улочками. Там видно пассажиры микроавтобуса и пытались скрыться от полиции...
   Но малолитражку вдруг как-то странно замотало, будто её кто-то начал раскачивать изнутри. Так и не свернув на крайнюю полосу движения она получила скользящий удар легкового автомобиля и её занесло. Следующий удар по капоту крупного грузовика выбросил её на другую полосу. Задняя
   дверца распахнулась, из неё прямо на дорогу вывались три сцепившихся в яростной борьбе тела. На них тут же налетела легковая машины, швырнув в сторону...
   Завизжали тормоза, раздался сильный треск столкнувшихся автомашин...
   Проезжая мимо Андрей ни чего не мог разглядеть в плотной автомобильной пробке кроме брызг и пятен крови. Задерживаться он не стал. Видно с Фатихом и его похитителями было всё кончено...
   - Кисмет, - хмыкнул он вслух. - От случайности не застрахуешься и от судьбы не уйдёшь. Днём позже, днём раньше умрёшь, прошедшего уж не вернёшь.
   Вновь им овладевала азиатская апатия. Натура - дура, судьба - злодейка! И нечего цепляться за эту копеечную жизнь. Он стал суеверным, встреча с Кет Виллер не сулила ни чего хорошего. Сердце невольно сжималось от мрачных предчувствий, появление неуклюжей австрийской коровы всегда ввергало его в пучину бедствий, как выразились бы афганцы. Он давно уже чувствовал её своей роковой женщиной. И это освобождение из плена всего лишь отсрочка. Смерть будет лишь избавлением от мучительных страданий. Видя такоё в кино или читая приукрашенное, не проникаешься и не представляешь всей жуткости и мучительности жизни в неволе, а особенно у мусульманских выродков. К боли и страданиям не привыкнешь, он уже внутренне холодел...
   Пешавар Андрей знал плохо, всего неделю, но крайне осторожно, они осматривались здесь, уезжая на ночь за город. Хотели дождаться Рене Дюфо, но он так и не появлялся. Поэтому и пришлось идти ва-банк. Но хорошо кончается только в американском кино. А русскому счастье, удача или богатство достаются лишь на короткое время. Может, поэтому мы генетически такие бесшабашные, и живём лишь памятью прошлого и мечтами о будущем, не воспринимая серьёзно реальную действительность...
   Андрей вдруг хмыкнул от неожиданно прихлынувшей мрачной веселости, пропел, подражая Высоцкому. - Мне бы выпить портвейна бадью. А принцессу мне задаром не надо. Чуду-юду я и так победю!
   Не рассуждая, он тут же заехал в первый же попавшийся современный магазин и купил несколько бутылок вина. Выпил сразу бутылку в машине. Всё равно если остановят полицейские, значит пропадать. Документы то липовые. Лишь водительское удостоверение с не очень похожей физиономией. Да и как он будет им отвечать без знания языка? Заговори по-афгански, сразу заберут для выяснения личности. А там уже мучительная смерть от изуверских пыток моджахедов. Лучше напиться и застрелиться или отдаться в руки заклятому врагу честного советского человека - ЦРУ. А там втянут в наркотическую зависимость и заставят говорить всё, что им нужно. Баба Дарья просто не вынесет, узнав, что её внук стал невозвращенцем, предателем родины...
   Во хмелю жить становилось веселее, Андрей долго кружил по улицам города, пока не выехал к злополучному бульвару. Оставив машину поодаль, вышел на забитый плотной толпой бульвар и снова застыл в шоке. Непредсказуемость ситуации усиливалась. Здание Бюро ритуальных услуг горело ярким пламенем в оцеплении пожарных и полицейских машин...
   Он долго толкался среди возбуждённо говоривших людей, пока зеваки не разошлись, но так и не нашёл ни Заурбека, ни Рене Дюфо с Катариной Виллер. Андрей просто цепенел от безысходности. Воистину, встречи с неуклюжей австрийской коровой приносили ему одни лишь несчастья с самого 82 года. Происк империализма доставал его и здесь. Как он сможет найти их в почти миллионном и безалаберном азиатском городе без знания пакистанского языка? А попасть в руки полиции это означало вновь оказаться у моджахедов. В лучшем случае в лагере для интернированных, где
   надо будет просить политического убежища. А это значит охаять родную страну и стать предателем родины. От этого, привитого с юных лет, стереотипа он так и не мог освободиться...
   Андрей сильно устал блуждая по бульвару, полиция в Пешаваре была особенно придирчива, местное население протестовало против засилья нищих афганцев, те старались бежать из неустроенных лагерей беженцев в город и занимались всем чем придётся в том числе грабежами и воровством...
   - Най, най пакистанер, - разобрал Андрей армянский говор в раздражённом бурчании проходившего мимо пожилого бритолицего мужчины.
   - Ай март, аристех, - позвал он его машинально.
   И тот обернулся, радостно заулыбавшись. - Ду, хайк?
   - Че, эс руса.
   Армянин неожиданно обнял его и троекратно по православному расцеловал. Стриженов уловил пахучий запах плохо очищенной араки.
   - Русские и армяне не только братья по вере, но и по духу и своей жестокой судьбе.
   Невольно Андрей вспомнил Слона, Эдика Керопяна, интерес его к армянской культуре не пропал даром и неожиданно пригодился в такой вот безвыходной ситуации. И хотя язык советских и пакистанских армян всё же отличался, но они понимали друг друга и стали говорить уже обстоятельнее, присматриваясь друг к другу.
   - О, Русский! Русский, - продолжал радостно удивляться ещё некоторое время пожилой армянин. - Как ты очутился в этой проклятой для цивилизованных людей стране?
   - Из Афганистана.
   - А. Ты - советский перебежчик.
   - Нет. Я не дезертир. Бежал из плена. Но тут нас обманули и я только что едва снова не попал в кровавые лапы моджахедов.
   - Да, - понимал армянин. - Пакистанская полиция подкуплена афганскими моджахедами, к ним тебе нельзя обращаться за помощью.
   - Я разминулся с моими иностранными друзьями, которые и вызволили меня из плена и не знаю пакистанского языка. Помоги мне найти их. Возможно они живут в гостинице для иностранцев. Телефон у меня есть. Это француз Рене Дюфо и австрийка Катарина Виллер.
   Армянин спросил его в свою очередь. - А есть здесь консульство какой-нибудь европейской страны?
   - Этого я не знаю, - вздохнул Андрей.
   Армянин наконец представился. - Меня звать Али Байрамлы.
   - А меня Андре.
   - Ради дочери принял я мусульманское имя, чтобы она вышла замуж за правоверного. Но теперь я один, и почти не вижу свою дочь, ей позволяют навещать меня очень редко. Я не замуж её выдал, а отдал в рабство...
   Андрей промолчал позволяя ему выговориться. Али Байрамлы вдруг предложил ему.
   - Андре, поехали ко мне. Я живу за городом, на автобусе около часу езды. Место глухое, отдохнёшь на природе.
   - Спасибо, я рад принять ваше приглашение. Но искать по телефону моих друзей надо здесь. Могут засечь откуда мы звоним.
   - Тоже верно.
   Али Байрамлы предложил отойти к лавочке и, сев, взял протянутый ему мобильник. Перезванивал и говорил он довольно долго. Блеснул вдруг глазами и спросил Андрея отведя трубку от уха.
   - Рено Дифа?
   - Рене Дюфо!
   - Пиши номер!
   Андрей уже был наготове и стал записывать под его диктовку цифры в блокнот. Прекратив разговор, Али Байрамлы вернул ему мобильник и удовлетворённо произнёс.
   - Здесь только на базаре можно узнать всё что тебя интересует. Видно на пользу идёт пакам дружба с янки. И телефонная служба стала работать.
   С некоторым волнением Андрей набрал номер, абонент сразу ответил по-французски. - Рене Дюфо слушает.
   Стриженов назвался. - Здравствуй Рене, это саид Паланг.
   - Андре, где ты? Куда за тобой приехать? - обрадовано закричал француз.
   - Не суетись Рене. Приезжай к Бюро ритуальных услуг и забери белый Пикап.
   Он назвал номер машины и добавил. - Дверца будет открыта.
   - Ты чего-то опасаешься?
   На вопрос Андрей не ответил, сам спросил. - Заурбек не с тобой?
   - Он скрылся от нас. Пакистанские полицейские такие неуклюжие. Он видно не так их понял и сбежал. Сообщение что у тебя донесение Кента подействовало, со мной агент Интерпола и небезызвестная тебе Катарина Виллер.
   - Пока я ни с кем не намерен встречаться. Донесение Кента я передам только тебе.
   - Андре! Так ты веришь в мою честность! Веришь! Тогда чего ты опасаешься? А вернее, чего ты хочешь?
   - Только свободы.
   - Если ты на самом деле вынес донесение Кента, тебе не только предоставят гражданство в любой стране, но и наградят и назначат пожизненную пенсию.
   Что-то вдруг нашло на него, Андрей вымолвил. - Не нужен мне берег турецкий, чужая земля не нужна.
   - И на родину ты можешь вернуться. В СССР произошли поистине грандиозные демократические преобразования...
   Но он оборвал его. - Рене! Забери машину и реализуй товар хотя бы за пол цены. И попробуй разыскать Заурбека. Так же надо похоронить Фатиха. И ты тоже обязан ему жизнью. И сегодня он нас не предал, приняв смерть.
   - Да, да. Андре! Я распорядился. Надо только узнать где его семья. Его тело я отправлю на родину. Для мусульман это очень важно.
   - Вот именно, Рене. Мы товарищи по оружию. И давай останемся ими по отношению друг к другу на всю нашу оставшуюся жизнь.
   Но Дюфо продолжал своё. - Андре! Теперь вам незачем скрываться. И я не агент спецслужбы. Согласился сотрудничать с Интерполом в поисках их пропавшего агента. Мы кузены с Томом Давлетом, и были очень дружны, даже вместе учились в университете.
   Андрей промолчал. Рене вскрикнул нервно.
   - И Кет Виллер! Кет Виллер с нетерпением ждёт встречи с тобой.
   Тут же раздался её голос. - Андре! Я всё это время искаль тебя!
   Она кричала, русский её был гораздо лучше. - Как в русской сказке я износиль свой железни башмак в поисках тебя. Зачем ты от меня убегаешь?
   - Кет, я опасаюсь твоей очередной роковой глупости.
   - Теперь я осторожна и очень уравновешенна.
   - Увы! Инфанте безмятежного царства никогда не понять опасности жизни в мало цивилизованной стране.
   - Андре!
   - Забудь меня. Ты и так достаточно усложнила мне жизнь.
   - Андре! У тебя мне есть сын. И дочь восемьдесят шестой год родился. Воспитываю я Викки и Дашу оченн по-русски...
   - Я позвоню позже! - грубо отрубил он и буркнув. - Конец связи, - отключил мобильник.
   Долго сидел в растерянности от её последних слов пока Али Байрамлы не тронул его за плечо.
   - Вижу не очень приятные известия?
   - Да нет. Всё нормально. Я, кажется, спасён.
   - А почему не хочешь встречаться с друзьями?
   - С бывшей женой я не хочу встречаться, - устало проговорил Андрей. - Из-за её глупости мне пришлось перенести столько страданий! И хотя она вызволила меня из плена, жить я с ней не смогу. И спросил. - Можно некоторое время я поживу у тебя?
   - Конечно, поехали! Я вижу, ты очень устал. Не только в данный момент, а от жизни.
   - Да, да, уважаемый Али-джан, я очень, очень устал. Это особенно чувствуется в конце пути, когда забрезжила желанная цель впереди.
   ***
   Рене Дюфо не сдержал своего слова и привёл Катарину Виллер в дом Али Байрамлы. Дверь в гостевую комнату была открыта, Дюфо отступил, пропуская её.
   - Проходите, Кет. Это он.
   Но лицо коротко стриженого по лицу седого мужчины повязанного по-пиратски тёмным платком в крапинку было ей не знакомо. Он сидел к ней в полупрофиль перед телевизором, нос был прямой и немного утолщён без той восхитительной горбинки. И стан не гибкий, скорее худой и угловатый, на нём были лишь голубая майка и короткие шорты.
   - Разрешите, - проговорила она по-русски.
   Он дотянулся до телевизора, на экране которого бушевала война, и убрал звук. Потом только обернулся, серый холодный взгляд заставил её дрогнуть, он был ледяным и каким-то отстранённым. Тонкие губы, как и очень правильные нос ничего не выражали. Однако у него вскинулась одна бровь от удивления. Но ни какого восклицания не последовало. Он проговорил глухо, будто кому-то другому.
   - Опять меня настигла опасность. И отсюда придётся уходить.
   - Куда? - вырвалось у неё.
   - Где вы меня, фрау Виллер уже не достанете.
   Кет терялась. Да, это был он, такой непохожий и похожий одновременно. Совсем недавно она едва узнала своего одноклассника после десятилетнего перерыва, как и тот её. А у Андре за плечами война и многолетние скитания в качестве раба.
   Она вымолвила. - Андре! Я по-прежнему люблю тебя.
   Он как-то потянулся вверх, но не ответил. Взгляд совершенно ничего не выражал. Неожиданно он печально улыбнулся, и она невольно вздрогнула, хотя улыбка была уже не совсем та, но в ней всё равно осталось его обаятельное русское добродушие. Это был он! Он! Всё тот же только уже не рашен - рыжий, а седеющий Тигер! И не такой открытый и бесшабашный. Но всё равно такой, которого она не в силах была забыть, тем более заменить, просто не получалось, как она ни
   старалась.
   Он спросил. - Меня надо идентифицировать?
   - Найн, - Кет отвела взгляд и шумно по-коровьи вздохнула. - Ви есть ви, вам есть отпечатки пальцев в Аустрия, - ей стало трудно говорить по-русски, она заакцентировала, как в 1982 году.
   Андрей удивился. - Когда успели?
   - Рене Дюфо тоже сотрудничай с Интерпол. Ми коллеги, работаль вместе. Он тайно у вас всех браль отпечаток пальца.
   Он глянул на неё с сожалительной гримасой. - Верить верь, но и проверь, - и снова вдруг стал не тем.
   В мозгу Кет вспыхнуло. Это не он! Вернее, он, но уже с другим мироощущением.
   - А где Рене Дюфо?
   - Здесь. Стоит, наверное, в прихожей и исподтишка снимает нас. Он не фотограф, а художник, если можно так выразиться, видеописатель...
   Кет замолчала, лицо Андре оставалось непроницаемым, слушал он её, явно, из вежливости. На неё вдруг накатила такая волна расстроенных чувств! Девятый вал разочарования... Всё в ней окаменело, Кет даже закрыла глаза, пытаясь этим удержать слёзы...
   Андрей позвал, сдёрнув плат с бритой головы, затылок и темя были испещрены текстом из цифр и букв. - Рене, снимайте мою черепную коробку, на ней выколото донесение Кента. Голова была немного волосата, когда он выкалывал текст, так что могут быть некоторые неточности.
   Дюфо тут же вошёл в комнату с восхищёнными восклицаниями...
   А в это время на телеэкране по мосту Дружбы через Пяндж - Амударью шёл в одиночестве карикатурно типичный советский генерал с простоватым мужичьим лицом...
   Дюфо возбуждённо суетился, бегая вокруг Андрея с фотоаппаратом, заговорив по-французски. Смысл слов до Кетрин не доходил, как и действо на телеэкране. Она не понимала, зачем на встречу уходившему из Афганистана генералу бежал похожий на обезьянку солдатик?
   - Отвратительное шоу, - вырвалось у неё.
   Эти кадры, облетевшие весь мир, она ещё не видела, слышала о них только... А тут ещё генерал заговорил с такой же упрощённой напыщенностью, но Катарина, как журналист, знала цену любым словам. Все сейчас красиво врали, как и советские руководители. Врал святотатственно и этот, много ещё советских солдат и офицеров под разной личиной оставалось за спиной игравшего на мосту порученную ему роль генерала. А потерянные солдаты (убитых только в Советской стране называли потерями) и вовсе, не только им отцам-командирам, ни кому в советской стране, даже народу были не нужны, их, одичавших на подлой войне, а ещё больше в "перестраиваюшейся стране", попросту побаивались. Без вести пропавших ждали только родители и их близкие. Кет пристально следила за происходившими переменами в Советском Союзе. Она знала, плохо себя вели "афганы" в мирной жизни, как и американские солдаты вьетнамской войны. Но в США хотя бы жалели своих ветеранов...
   Андре всё же плоховато владел французским и француз перешёл на английский, Дюфо был в восхищении. - Андре! Ты такой русский! Истинный герой Советского Союза. И как это ты вдруг втёмную согласился передать донесение вражеского агента?
   - Интерпол, это полиция. Да и Кент поклялся, что эти сведения не затрагивают интересы моей страны.
   - О, да! Да! Это разоблачительный материал. Кое-кто не только лишится высокого положения в обществе и доходов, но и может угодить в тюрьму.
   Андре поднялся и с неожиданным волнением спросил. - И только?
   - А что ты хотел?
   - Не бессмысленного подвига, - ответил он неожиданно резко.
   Рене растерялся. - Что ты имеешь в виду?
   Андре снова сел и уже не так, а как-то согбенно и устало.
   Дюфо снова спросил. - Что ты имеешь в виду?
   - И у вас всё так же...
   - Том Давлет определил начальную цепочку, по которой идёт большой поток наркотиков к нам в Европу. И, вероятно, выявил связи. Вам русским ещё не понять что такое наркомания. Но она уже идёт и к вам. Наркомания гораздо разрушительнее войны. И подвиг ваш с Кентом очень значим. Кстати, СССР тоже вступила в Интерпол и тебе официально предложено стать сотрудником нашей организации.
   - Не надо, - вымолвил Стриженов сердито.
   - Но почему?
   - Все вы - коммунисты...
   Рене или не улавливал напряжения собеседника или игнорировал его, он согласился с беззаботным благодушием.
   - О, да. Мы, европейцы, неосознанные коммунисты, социализм с человеческим лицом у нас получился как-то само собой. Однако, мало ещё кто понимает, что этот демократический развитой социализм - тупик для человечества. Безопасная жизнь в оранжерее это отказ от естественного развития. Это Кет мне раскрыла глаза. Только вы, советские люди, мы вас всех называем русскими, остаётесь диковатыми в Европе, и только вы сможете противостоять нашествию азиатов...
   Андре хмыкнул язвительно. - И наше лидерство в науке от диковатости?
   Пылкий француз воскликнул ещё более пылко. - А после перестройки вы станете ещё более сильными. Русский, это тигр цивилизованного человечества! Да, да... Царь людей!
   Толи Андре так удивился, а может, иронично подыгрывал, лицо его выражало придурковатое удивление.
   Рене это заметил и сбавил тон. - Андре! Неужели не видишь? Ну, кто мы, процветающие европейцы? Послушные домашние животные.
   - А мы, советские люди - погибшие, - рыкнул вдруг зло Андрей.
   Дюфо замолчал и переглянулся с Кетрин. Но та потупилась. Невольно он перевёл взгляд в широченное окно. Он уже давно подметил, что у мусульман дворы какие-то голые. И тут тоже...Но пейзаж вдалеке впечатлял, не очаровательной дымкой далёких гор, а чёткостью и яркими, весёлыми красками пейзажа. Но тут же, метрах в двадцати от окна почти Польгогеновская туземка и гораздо красивее Туахаманы... Нет, не ждала возлюбленного, а работала, обливаясь потом, пропалывая ярко-зелёные насаждения, ингредиенты салатов. С этим русским тигром и смысл мусульманства открывался. Такой же протест. Протест против засилья европейца...
   Андрей прервал его мысли, толкнув в плечо, подал ему пиалу с мутноватой жидкостью. Запах был, конечно сильный и довольно отвратительный, но не такой, как от араки. Рене не преминул удивиться.
   - Русский самогон делаешь?
   - Ага! Виски...
   - Нет, виски приятно по запаху, в этом ты вскоре убедишься, живя на Западе.
   - А с чего ты решил, что я там намерен жить?
   Дюфо промолчал от удивления. Поистине, русские непредсказуемы в поведении. Пришлось оставить без ответа трудный вопрос, он удивился порции спиртного. - Но это так много.
   Кет Виллер легко выпила большую русскую дозу из пиалы. Андре объяснил.
   - Али Байрамлы армянин по происхождению, это бывший христианин и его часто проверяют, поэтому надо всё сразу выпивать.
   Выпив и закусив по-русски, а иначе его просто вырвало бы, Рене спросил. - Но где ты намерен жить? Сокровища Ахметхана попросту конфисковали в пользу государства. Мне выдали лишь премию. Не останешься же ты здесь в Пакистане?
   - Не останусь.
   А на экране телевизора взлетали от взрывов дома в афганских кишлаках, многокилометровым потоком шла бронетехника по горному серпантину Саланга. Русские уходили. Эту тему продолжали мусолить западные СМИ. Кадры часто менялись. И вот снова советский генерал, так и оставшийся даже по виду своему, крепостным, как и его предки, шёл по пустому мосту, а навстречу бежал неуклюжий и корявенький малышок в солдатской форме. Двухзвёздный генерал тоже, как и эстрадная звезда, тянул за собой на большую сцену свое бесталанное чадо. Мальчишка в форме кричал что-то...Но это было так не гоже, особенно для советского телевидения, на экран допускались только выдающиеся личности. А тут, и генеральский сынок был похож на затюканных советских солдатиков, которых резали тогда и продолжают резать сейчас жертвенными агнцами озверелые моджахеды всех мусульманских стран и народов...
   Дюфо находился в расстройстве чувств. Кет говорила о подобном чувстве у русских, теперь он сам это чувствовал. Он подошёл к телевизору и прибавил немного громкости. Передача продолжалась, только теперь полыхали взрывы на советской земле и те же бесноватые толпы мусульман терзали советских солдат и людей европейской наружности.
   Рене вскрикнул. - Андре, смотри! Афганскую войну вы вынесли в свою страну.
   Тут уже явно бомбили кавказские селения. Били масштабно, артиллерией, пикировали самолёты штурмовой авиации...
   И вдруг в кадре появился другой советский генерал. Но говорил не с генеральской убедительностью.
   - Граждане! Товарищи...
   Звук его речи был слабый. Переводчик объяснял, что командующий ПВО Армянской Союзной Социалистической республики просит вернуть похищенные ракеты земля-воздух.
   Андрей хмыкнул. - Цирк да и только! Раньше утерянная стреляная гильза считалась ЧП. Всё вокруг переворачивали, снег и землю рыли, но находили.
   - Это запись прямой трансляции армянского телевидения.
   - Армянское радио и не то ещё говорило.
   - Нет, это факт.
   - А бомбёжка кавказских селений?
   - Это Карабах.
   Андрей хмыкнул, глядя на довольную физиономию француза. - Впечатляет?
   - О, да! Да! Это Россия! Запад может впечатлять только красочными шоу и проститутками.
   Андрей пообещал мрачно. - Погоди, и в этом мы вас скоро обойдём. Дурное дело не хитрое.
   На этом передача закончилась, Дюфо стал переключать каналы, но Андрей попросил.
   - Выключи телик. Давай послушаем советское радио. Просто переключи на радиоприёмник и не трогай радиоволну.
   Послышалась русская речь, Рене подошёл к Стриженову, спросил официальным тоном.
   - Так что мне передать руководству Интерпола?
   По радио говорили о трудностях подписания Союзного договора, о сепаратистских настроениях республик и автономий...
   Не ответив, Андрей подвинулся вместе со стулом к приёмнику и стал искать другую волну. И тут послышалась печальная с тоскливым надрывом мелодия жестокого русского романса.
   - Четвёртые сутки пылают станицы, по Дону гуляет большая война.
   Не падайте духом поручик Голицын. Корнет Оболенский налейте вина.
   Катарина неожиданно затрепетала от первых же звуков душераздирающей мелодии. И хотя голос певца и манера исполнения были просто пакостными для такого истинно русского романса, но слова, вылившиеся из сердца поэта всё равно добирались до самой глубины чувств. Еле заметно задрожали и губы Андрея.
   - А воздух отчизны прозрачный и синий, да горькая пыль деревенских дорог...
   Они за Россию, и мы за Россию, Корнет Оболенский, так с кем же наш бог?
   Из уст Катарины неожиданно вырвался тихий, протяжный стон. Теперь только она поняла настроение Андрея. Всех русских тигров. Не поняла, а невольно ждала такого вот выражения.
   - За что же мы дрались поручик Голицын? Что толку теперь в боевых орденах?
   Дюфо, конечно, не понимал смысла русских слов, тихо шалел на реакцию Катарины, у него вырвалось.
   - Русские песни так действуют на слушателя! Чтобы самому испытать высочайшую чувственность русской души, с этого дня я начинаю изучать русский язык,
   Катарина страдальчески заломила руки и простонала раненым животным.
   - Зачьем ду русишь? Зачьем?
   Всхлипнув, Кет Виллер неверными шагами пошла из комнаты. Но не смогла выйти.
   - Поручик Голицын, быть, может, вернёмся? Зачем нам, поручик, чужая земля?
   Эти слова окончательно доконали её. Кет едва не упала и, схватившись за притолоку, тихо зарыдала.
   - Подрублены корни, разграблены гнёзда. И наших любимых давно уже нет. Поручик, на Родину мы не вернемся. Встаёт над Россией кровавый рассвет...
  
   И, пускай, снова подрублены корни и разграблены гнёзда, и ни чего не меняется в нашей стране к лучшему, по-прежнему честь и истинный героизм не поощряются, но жестокий романс русской жизни продолжается и продолжает щемить русские сердца, подвигая нас на подвиги духа...
  
  
   ст. Семлёво - 1995 - 97 г.г.
  
  
  
   4
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"