Если деревня вымирает, хм-м... значит это кому-нибудь нужно
Пошел раз маньяк в лес сексом заниматься. Стал он грибников искать, да и заблудился.
Два дня и две ночи ничего не ел, два дня и две ночи ничего не пил, два дня и две ночи никого не спал. И сам не спал тоже, потому что один боялся спать с детства. Чуть с ума не сошел и не околел.
В третий день, брел он голодный, уставший и озабоченный в конец, вдруг — на! Лес закончился, объявились избы. Не поверил себе маньяк, думал, мираж таежный. Притаился он за сосной, продрал глазенки — натурально деревня! Вот только...
Если жизнь это движение, то никакой жизни не наблюдалось. Дюжина ветхих домишек, скособоченных по закону Ньютона и старости, ютилась на маленьком пятачке. Участки разделяли такие же разложившиеся заборы. В деревеньке ничего не визжало, не мукало, и не кукарекало, из чего следовал вывод, что в последний раз здесь жили при коммунизме. "А еще говорят края света нет", — совсем опечалился маньяк.
Но тут на тропинке показалась женщина.
Это была не просто женщина, а русская женщина. И не просто русская женщина, а деревенская баба, со всеми выпирающими последствиями. Женщина-вамп...
Она шла мощно, враскоряк, с коромыслом наперевес. Ведра вяло покачивались на крюках в такт движениям ее здоровенного карданного вала на могучих амортизаторах. Бампер, опережая остальное на пол метра, торжественно плыл впереди. Лет женщине — за сорок, красоты она была неописуемой, поскольку никакой красоты рядом не стояло. Нормальная рабочая лошадь.
Подойдя к колодцу, у крайней избы, она не без труда нагнулась и поставила ведра. Принялась набирать воду.
Женщина!
В лесу!
Одна!
А за красотой маньяк никогда не гонялся.
Он выбрел на нее неожиданно, как шатун на туриста. Вблизи бабенка оказалась еще страшнее, но она, почему-то, испугалась его больше.
— Ой! — ойкнула она и выронила ведро в колодец. Повалясь спиной о ворот, женщина перекрестилась и истошно завопила, подчиняясь инстинкту самосохранения.
— Закрой пасть, дура! — машинально скомандовал маньяк, хотя до того собирался быть предельно вежливым, поскольку остро нуждался в пище. Но ситуация требовала проявить конкретность.
Баба прикрыла орало концом платка.
— Ты чо? — глупо поинтересовалась она в испуганном возбуждении.
— Я не чо, — не менее возбужденно, но более разумно ответил маньяк. — А ты чо?
— И я не чо.
— А орешь чо?
— Не чо...
Почокав так на деревнерусском, они оба успокоились, наладили, в общем, контакт.
— Это что за населенный пункт? — спрашивает маньяк.
— Хто? — не поняла баба.
— Как деревня твоя называется?
— Козлодоевка... Да разве ж то деревня! — неожиданно оживилась она. — Вот раньше была деревня, так уж деревня! А щас так... — баба скромно потупилась. — Тута и не живет нихто, кончились.
— А ты?
— А я живу.
"Сначала пожрать, или изнасиловать?.. Или убить?.." Так он и решил: пожрать, изнасиловать, и убить.
Баба отвернулась и принялась вытягивать оброненное ведро. Вытянула, набрала воды. Закинула коромысло на свои деревнерусские плечи.
— Значит, ты здесь одна живешь? — вяло уточнил маньяк, как бы безо всякого злого умысла.
Но баба, как всякий зверь, неладное почуяла нутром.
— А чо?..
— Да перестань ты чокать! — разозлился маньяк. — Заплутал я... приютишь на денек?
Покраснела баба, видать давно мужика живого не видела. На губы ее навернулась слюна; баба поспешно вытерлась концом платка.
— Как хош, — делано равнодушно сказала она и покандылябила до хаты.
Маньяк двинулся следом. "Нет, — передумал он. — Пожру, убью, а после уже изнасилую... а то она еще рада будет! Никакого удовольствия..."
— Перекусить нет ли чего? Два дня без кровинки... — пожаловался маньяк.
— Отчего ж, — хлебосольно откликнулась баба, краснея уже всей шеей.
Через полчаса маньяк раздобрел; он сытно икал и хотел спать. И даже основной инстинкт его завернулся в узел до поры в форме кукиша.
— Я вздремну немного, — сказал он, приваливаясь на топчан. — Тебя... потом... когда... потом... тебя...
— Спи, милый, спи, — гостеприимно откликнулась баба, и вышла по своим крестьянским делам во двор, к сараю, где топор...
А потом она порубила его на куски и съела.
Так ему и надо, маньяку поганому. Нечего по безлюдным деревням шастать, коль не ведаешь, отчего они безлюдные...