В.Лакшин. О, Я Хочу Безумно Жить...

В.Лакшин : другие произведения.

О, Я Хочу Безумно Жить...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками

Комментарии: 1, последний от 09/09/2021. © Copyright В.Лакшин (klenak1@mail.ru) Размещен: 02/09/2021, изменен: 03/09/2021. 37k. Статистика. Статья: Литобзор Раздел, посвященный другим Иллюстрации/приложения: 16 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: литературная заметка В.Лакшина о Блоке - поэте и человеке, положенные в основу видеофильма, который подготовлен недавно Центральным телевидением. ("Монолог об Александре Блоке". Режиссер О.Козлова, операторы - В.Канул ин и Ю.Степанов. Редакция научно-популярных и учебных программ. 1980.) (Журнал "Наука и Жизнь")

"О, Я ХОЧУ БЕЗУМНО ЖИТЬ..."

Осенью этого года исполняется 100 лет со дня рождения одного из величайших русских поэтов XX века Александра Александровича Блока (родился 16/28 ноября 1880 года).

Публикуем литературные заметки В.Лакшина о Блоке - поэте и человеке, положенные в основу видеофильма, который подготовлен недавно Центральным телевидением. ("Монолог об Александре Блоке". Режиссер О.Козлова, операторы - В.Канул ин и Ю.Степанов. Редакция научно-популярных и учебных программ. 1980.)

В. ЛАКШИН.

У каждого, кто поэзию любит, своя встреча с Блоком. Белинский сказал об одних стихах: это не просто стихи, это факт биографии. Биографии их читателя.

К Блоку летят чувства людей неуспокоившихся, несытых. Он нужен юноше, еще не знающему, как выразить себя, и волнуемому смутной тягой по идеалу. Нужен и старику, печально оглядывающемуся на так быстро промелькнувшую жизнь. И каждому человеку, которому дорога красота слова.

Я думал: как рассказать о Блоке?

Опять дата рождения, портреты родителей, гимназический аттестат? Или: первое появление в печати, обложка старого журнала? Нет, Блок не терпит педантства.

Когда под забором в крапиве

Несчастные кости сгниют,

Какой-нибудь поздний историк

Напишет внушительный труд...

Вот только замучит, проклятый.

Ни в чем не повинных ребят

Годами рожденья и смерти

И ворохом скверных цитат...

Печальная доля - так сложно,

Так трудно и празднично жить,

И стать достояньем доцента,

И критиков новых плодить...

Зарыться бы в свежем бурьяне,

Забыться бы сном навсегда!

Молчите проклятые книги!

Я вас не писал никогда!

Обрушивая на нас страстную свою иронию, Блок даже от собственных книг готов отказаться, опасаясь, что мы задушим его педантством. Не станем этого делать. Прислушаемся к нему.

Ведь рассуждать о Блоке нельзя вне его лирики, вне самого ее звука.

Есть минуты, когда не тревожит

Роковая нас жизни гроза.

Кто-то на плечи руки положит,

Кто-то ясно заглянет в глаза...

И мгновенно житейское канет,

Словно в темную пропасть без дна...

И над пропастью медленно встанет

Семицветной дугой тишина...

И напев заглушенный и юный

В затаенной затронет тиши

Усыпленные жизнию струны

Напряженной, как арфа, души.

Напряжена, "как арфа", душа Блока. Особое, небудничное движение чувств в ней: нервный подъем, страсть, хмель, угар, радость, догорающая печаль - вот воздух этой поэзии, воздух, в котором можно говорить с Блоком.

А. Блок-студент. Фото Д.Здобнова. 1903 год.

"Здесь человек сгорел",- повторит он о своих стихах слова Фета.

И всегда будет так, что стихи его как он сам. А сам он как его стихи: голос, походка, лицо...

Лицо... Существует портрет художника К.Сомова. Блок на нем похож и не похож. Похож на какое-то условное свое изображение. "...Я сам, позорный и продажный, с кругами синими у глаз..."

Чтобы создать на портрете впечатление поэта-декадента, поэта угарной жизни, Сомов накануне сеанса целый день таскал свою модель из трактира в трактир... Близкие нашли, что портрет не похож. Мать, которой Блок очень верил, огорчилась.

Блок не был похож на декадента. В молодости совсем не похож.

Декадентская бледность? Но вот Андрей Белый говорит: "Что меня поразило в Александре Александровиче - цвет лица: равномерно обветренный, розоватый, без вспышек румянца, здоровый; и поразила спокойная статность фигуры, напоминающая статность военного, может быть, "доброго молодца" сказок".

Вялые, безвольно опущенные руки? Но вот свидетельство тетушки - Бекетовой, рисующее совсем иной образ:

"Была у него большая физическая сила, верный и меткий глаз: косил ли он траву, рубил ли деревья или рыл землю - все выходило у него отчетливо, все было сработано на славу. Он говорил даже, что работа везде одна: что печку сложить, что стихи написать".

Как по-разному видели люди Блока! Перцов описывает юношу с вьющимися белокурыми волосами, еще кто-то "густую шапку коричневых волос", третий говорит о "пепельно курчавых волосах".

Глаза? Некий О.Норвежский называет глаза Блока "голубыми". Корней Чуковский - "зеленоватыми", еще кто-то - "серыми". Быть может, они менялись?

Как океан меняет цвет,

Когда в нагроможденной туче

Вдруг полыхнет мигнувший свет...

Многие сходятся на том, что лицо Блока было строгим, неподвижным. "...Такое спокойное, будто оно из дерева или из камня",- утверждает поэтесса Зинаида Гиппиус. Красиво видит Блока Горький: "Нравится мне его строгое лицо и голова флорентинца эпохи Возрождения".

Один мемуарист назвал лицо Блока "страстно-бесстрастным", а лучше многих вглядевшийся в него К.Чуковский нашел его "в сильном, еле уловимом движении. Что-то вечно зыбилось и дрожало возле рта, под глазами, как бы втягивало в себя впечатления".

А.Блок. Портрет художника К.Сомова. 1907 год.

Одна из последних фотографий Блока. Фото М.Наппельбаума. 1921 год.

Университетский дворик. "Ректорский дом".

А.Блок и Л.Менделеева на балконе. Фото С.Алянского. 1919 год.

Не сохранилось ни одного, кажется, портрета смеющегося Блока, разве что легкая улыбка, а между тем многие вспоминают, как он улыбался, смеялся, шутил. Рисовал на себя шаржи.

Что говорить, в его глазах была неизлечимая печаль, но никогда он не притворялся, не гримировал себя под декадента с зелено-бледным лицом и вялыми кистями рук. До последней роковой болезни - еще в 1920 году - колол обледенелые дрова и таскал на себе подмороженную капусту из дальнего кооператива.

Свой Петербург он исходил крепким, пружинистым шагом вдоль и поперек, знал все его закоулки - Петроградскую сторону, Острова, Коломну, пригороды... Ходил в компании с другом. Кружил по мостам и набережным с женщиной, которую любил. Но часто, очень часто один. Была услада в этих одиноких блужданиях по утреннему, предвечернему, ночному городу.

Пройдем и мы его спутниками, вступая в незримо впечатанный на мостовой его след...

Для Блока у времени был цвет. "Каждый год моей сознательной жизни резко окрашен для меня своей особенной краской",- писал в автобиографии Блок.

Годы детства и юности - сине-розовые.

Внук ректора Петербургского университета ботаника Бекетова, Блок в раннем детстве жил в так называемом "ректорском доме". Он выходил на прогулку в университетский двор в синей шубке и капоре за руку с няней. Им встречалась нередко розовая девочка в золотистом капоре, которая гуляла со своей нянькой. Это была Люба - дочка знаменитого химика Менделеева. Внуку Бекетова было три года, а дочери Менделеева - два, когда они познакомились.

А спустя 20 лет они стали встречаться под колоннами Казанского собора. Вот его записка: "Если в один из трех дней Вы не будете у собора от 8 до 10 вечера, Вам угрожает тоска на всю жизнь без оправданий. Последние отклики еще не замерли, последняя мысль о любви еще жива в нетленности памяти - будьте у собора и не смущайтесь, встречаясь с сумраком непрестанной гармонии".

Вхожу я в темные храмы,

Совершаю бедный обряд.

Там жду я Прекрасной Дамы

В мерцании красных лампад.

В тени у высокой колонны;

Дрожу от скрипа дверей.

А в лицо мне глядит, озаренный,

Только образ, лишь сон о Ней...

Петербург. Вид с Крестовского моста.

800 стихотворений, посвященных Любови Дмитриевне Менделеевой, составили потом цикл стихов о Прекрасной Даме. Стихов певучих, томительно-нежных, порою туманных, но неизменно искренних.

"Едва моя невеста стала моей женой,- писал Блок в дневнике,- лиловые миры первой революции захватили нас и вовлекли в водоворот. Я первый, так давно тайно хотевший гибели, вовлекся в серый пурпур, серебряные звезды и аметисты метели... За миновавшей вьюгой открылась железная пустота дня... Таковы были междуреволюционные годы..."

Верный своему восприятию цвета времени, Блок говорит здесь о лиловом и снежно-белом. Так грезятся ему вихри революции.

Но еще прежде "в железной пустоте дня" два цвета начинают упорно соседствовать в его лирике: черный и желтый.

Черные дымы фабрик, черная вода канала, закопченные стены... И желтые линии казенных зданий, желтые окна по вечерам, желтые фонари.

В соседнем доме окна жолты.

По вечерам - по вечерам

Скрипят задумчивые болты

Подходят люди к воротам...

Юность свою Блок провел в доме отчима, поручика Кублицкого-Пиоттух, квартира которого помещалась в казармах лейб-гренадерского полка на набережной Невки, близ Ботанического сада. Петербургская сторона не самый аристократический район города. По Невке сновали пароходы, барки. Дымили фабричные трубы. Неподалеку были пакгаузы, склады, дома бедноты. По ближним переулкам двигался на закате домой с фабрик измученный трудовой люд.

Вечность бросила в город

Оловянный закат.

Край небесный распорот.

Переулки гудят...

А, начав жить самостоятельно, Блок с Любовью Дмитриевной поселились на Лахтинской улице, в одном из сумрачных "доходных домов".

Рядом были все черты безотрадной бедности - глухие чердаки, темные лестницы, узкие мрачные колодцы дворов.

Не витрины, не дворцы Невского проспекта стали образом блоковского Петербурга. "Вечерние прогулки... по мрачным местам,- запишет позднее Блок в дневнике,- где хулиганы бьют фонари, пристает щенок, тусклые окна с занавесочками. Девочка идет, точно лошадь тяжело дышит: очевидно чахотка: она давится от глухого кашля, через несколько шагов наклоняется. Страшный мир".

Шутливый рисунок Блока. 1904-1905 год.

Так рождались стихи совсем другой интонации, чем обращенные к Прекрасной Даме. Стихи резкой конкретности взгляда и демократического чувства.

Что на свете выше

Светлых чердаков!

Вижу трубы, крыши

Дальних кабаков...

Или:

Одна мне осталась надежда:

Смотреться в колодезь двора.

Светает. Белеет одежда

В рассеянном свете утра...

Голодная кошка прижалась

У жолоба утренних крыш.

Заплакать - одно мне осталось

И слушать, как мирно ты спишь...

Казармы лейб-гренадерского полка.

"Башня" Вячеслава Иванова.

С фотографии Блок смотрит на нас прямо, глаза в глаза. В жизни, как и в поэзии, он был абсолютно, безусловно правдив.

Вот слова современников:

Гиппиус: "...Вся его материя была правдивая, от него, так сказать, несло правдой".

Волохова: он "совсем не умел золотить пилюлю".

Чуковский: "...не встречал человека, до такой степени чуждого лжи и притворству".

Сам он записывал в дневнике: "Только правда, как бы она ни была тяжела, "легкое бремя". Правду, исчезнувшую из русской жизни - возвращать наше дело". (И "наше дело" подчеркнул.)

Даже в житейских мелочах он держался этого. Не разрешал говорить по телефону, что его дома нет, даже когда очень был занят. Требовал, чтобы домашние так и объясняли: занят, мол, не может подойти.

Блок утешал Чуковского после провала на своем вечере, где тот делал вступительное слово. - Вы сегодня говорили нехорошо... Совсем не то, что прочли мне вчера.

Потом помолчал и прибавил: - Любе тоже не понравилось. И маме...

По рассказу того же Чуковского, Леонид Андреев обожал стихи Блока, видел в нем одного из своих кумиров. И вот на премьере одной своей пьесы Андреев рискнул спросить, понравилась ли она Блоку.

Блок потупился, долго молчал, а потом произнес сокрушенно:

- Не нравится.

И через некоторое время еще сокрушеннее:

- Очень не нравится.

"Система откровенного высказывания (даже беспощадного) - единственно возможная,- объяснял он,- иначе отношения путаются невероятно".

Эта приверженность правде роднит Блока со всем великим материком русской литературы - Толстым, Достоевским.

И символизм его не был позой.

В Блоке было чувство таинственного, впечатлительность, иногда до грани болезненности, тяготение к символике слов. Но он ставил себе в заслугу в автобиографии, что "уберегся от заразы мистического шарлатанства".

А ведь время было зыбкое и полное соблазнов. Время блестящих мистификаций молодого Брюсова, волнений вокруг загадочного псевдонима Черубины де Габриак, всполошивших половину литературного Петербурга, мистических всенощных бдений на "башне" Вячеслава Иванова.

Подруга Блока актриса Волохова писала: "Блок был обаятельно простым, а большинство поэтов обволакивало себя некой дымкой или даже густым туманом, или интриговало "чертовщинкой".

Блок в поэзию не играл. Даже псевдонимами не пользовался. Редко-редко, когда ставил инициалы А. Б. Обычно же твердо и ясно своим необыкновенно красивым, ровным почерком писал полное имя: Александр Блок.

Крестовский мост.

Принесшую ему громкую известность балладу "Незнакомка" Блок впервые читал на Таврической улице - на знаменитой "башне" Вячеслава Иванова. "Башня" эта помещалась внутри полукруглого выступа, на пятом этаже углового дома. Несколько слитых меж собой квартир составляли путаницу овальных, треугольных комнат, передних, переходов под самой крышей. В ладу с этой причудливой планировкой было и общество, собиравшееся по средам за полночь, общество людей, о которых Блок скажет в планах поэмы "Возмездие".

У них "не сходили с языка слова "мятеж", "анархия", "безумие". Здесь были красивые женщины "с вечно смятой розой на груди" - с приподнятой головой и приоткрытыми губами. Вино лилось рекой, каждый "безумствовал", каждый хотел разрушить семью, домашний очаг, свой - вместе с чужим".

Стихийное бунтарство соединялось здесь с несколько театральным декадентством. Блок и заражался, "намагничивался" в этой среде, но и, как мог, противостоял ей.

Чуковский вспоминает ночь перед зарей, когда Блок впервые прочел "Незнакомку":

"Из башни был выход на пологую крышу,- и в белую петербургскую ночь, мы, художники, поэты, артисты, возбужденные стихами и вином,- а стихами опьянялись тогда, как вином,- вышли под белесоватое небо, и Блок медлительный, внешне спокойный, молодой, загорелый (он всегда загорал уже ранней весной), взобрался на большую железную раму, соединявшую провода телефонов, и по нашей неотступной мольбе уже в третий, в четвертый раз прочитал эту бессмертную балладу своим сдержанным, глухим, монотонным, безвольным, трагическим голосом. И мы, впитывая в себя ее гениальную звукопись, уже заранее страдали, что сейчас ее очарование кончится, а нам хотелось, чтобы оно длилось часами, и вдруг, едва только произнес он последнее слово, из Таврического сада, который был тут же, внизу, какой-то воздушной волной донеслось до нас многоголосое соловьиное пение. И теперь, всякий раз, когда, перелистывая сборники Блока, я встречаю там стихи о Незнакомке, мне видится: квадратная железная рама на фоне петербургского белого неба, и стоящий на ее перекладине молодой, загорелый, счастливый своим вдохновением поэт..."

По вечерам над ресторанами

Горячий воздух дик и глух...

Вид на Крюков канал.

А.Остроумова-Лебедева. "Белые ночи". Из серии ксилографий "Петербург", 1908 - 1910 годы.

Впрочем, "Незнакомку" знают все, не будем ее напоминать. Но этот образ долго владел воображением Блока, и, как Прекрасная Дама, повлек за собою целый шлейф удивительных стихов.

В круге тем, связанных с этим образом и настроением, родилась и лирическая драма "Незнакомка". Блок уверял, что точно может показать место, где она прогуливалась и где встретилась со Звездочетом. Это Крестовский мост и выход к нему с Большой Зелениной улицы.

В этом месте была для него какая-то своя музыка.

Блок умел слышать музыку - музыку места и музыку времени.

Музыку воздуха, музыку ветра, снега, музыку революции, наконец. Кто-то сказал о нем: он улавливает звуковые волны, объемлющие Вселенную.

Не жди последнего ответа.

Его в сей жизни не найти.

Но ясно чует слух поэта

Далекий гул в своем пути.

Елагин дворец.

"Оснеженные колонны". Театр на Каменном острове.

Он приклонил с вниманьем ухо,

Он жадно внемлет, чутко ждет,

И донеслось уже до слуха:

Цветет, блаженствует, растет...

Звучали голоса, здания, проспекты. Блок выходил из квартиры на улицу - и слышал музыку улицы, он всходил на лестницу - и слышал музыку лестницы, стоял во дворе-колодце - слышал его музыку. Он слышал музыку петербургских мостов и загородных дач, полей и площадей.

И годы были различны для него- не одним цветом только, но музыкой: одной мелодией звучал, скажем, 1906-й, и другой - 1907-й, и еще новой - 1908-й.

В музыке, гуле времени различал он будущее - тут основа его пророческих предчувствий.

Когда перед своей последней болезнью он, еще внешне здоровый, почувствовал, что жизнь собирается уйти от него, он понял это прежде всего по отсутствию музыки.

Чуковскому он сказал:

- Все звуки прекратились. Разве вы не слышите, что никаких звуков нет?

И молодому другу своему Алянскому повторил: - ...Слышать совсем перестал. Будто громадная стена выросла.

А как прежде все звучало вокруг!..

Зима 1906-1907 года была на редкость снежная, метельная, с большими снегопадами. Блок полюбил бывать тогда в кружке молодых актеров театра Комис-саржевской. Любовь к театру, говорил он, помогала ему преодолеть одиночество, отчужденность от людей и мира.

Из дома на Галерной улице, где Блок теперь поселился, до театра на Офицерской было совсем недалеко, и он что ни вечер пропадал там. Веселая артистическая молодежь устраивала маскарады в цветных бумажных платьях, кружились хороводы масок, текли стихи.

А под маской было звездно.

Улыбалась чья-то повесть.

Короталась тихо ночь.

И задумчивая совесть,

Тихо плавая над бездной,

Уводила время прочь...

Праздничность театра, к которому Блок с юности был неравнодушен (играл на домашней сцене Гамлета), но не только это. Ему вскружила голову актриса Волохова - черноволосая красавица с "крылатыми" синими глазами и победоносной сверкающей улыбкой. "Сочетание красоты, гордости и огромной свободы со стихийным началом"- как вспоминали знавшие ее. Блок уводил ее из хоровода масок.

Вот явилась. Заслонила

Всех нарядных, всех подруг,

И душа моя вступила

В предназначенный ей круг.

И под знойным снежным стоном

Расцвели черты твои.

Только тройка мчит со звоном

В снежно-белом забытьи...

Была и тройка, были встречи под метелью на Троицком мосту-цепочка огней пропадала во мгле, прогулки на острова, бег саней по снегу.

Елагин мост, ведущий к Каменоостров-скому театру... Деревянные колонны, покрытые изморозью. Решетка дачи Клейнмихель... Блоковские края.

Блок полюбил одно время ездить на пригородных поездах за город - в Озерки, Шувалово с его озером и парком, Парго-лово, Сестрорецк.

Он приезжал сюда один или с друзьями, чаще других с Чулковым, развеять владевшую им неотступную тоску.

Сидел, поглядывая на публику, в станционном ресторанчике в Сестрорецке, бродил по берегу моря, выходил на мол.

Но и здесь его преследовала пошлость мира.

Что сделали из берега морского

Гуляющие модницы и франты!

Наставили столов, дымят, жуют.

Пьют лимонад. Потом бредут по пляжу,

Угрюмо хохоча и заражая

Соленый воздух сплетнями...

Эти люди не чувствовали того, что болезненно-остро ощущал он: изжитость старого мира, конец покоя и уюта, состояние, чреватое катастрофой.

Он сам отвергал "красивые уюты", подхваченный настроением разлома устоев. Его тянуло на площадь, на вокзал, в многолюдье улиц, в ресторанный гул - к забвению быта.

Во всем обыденном мерещилась ему погибель- предвестие конца, и это он нес в себе и жег нещадно свою жизнь, лишь временами прорываясь к какой-то сладостно-надрывной и певучей гармонии, чудившейся ему в снежном вихре, в цыганском напеве.

В пору своей растущей славы Блок не U однажды выступал в театральных и концертных залах Петербурга с чтением своих стихов. Тенишевское училище на Моховой... Здесь не раз устраивались поэтические вечера Блока, здесь Мейерхольд ставил его пьесы "Балаганчик" и "Незнакомка"...

Возле Дома искусств на Мойке также, бывало, появлялись афиши, извещавшие о чтении Блоком его стихов. Он любил бывать в этом доме.

Нравились ему и небольшие уютные театры на островах.

Как повезло, однако, тем современникам, кому пришлось слышать, как читает свои стихи сам Блок!

Здесь в деревянном старинном театре на Каменном острове он бывал не однажды. Эти стены слышали его голос.

Как представить себе этот голос, это чтение? "...Голос низкий и такой глухой, как будто бы идет из глубокого, глубокого колодца",- вспоминает кто-то из современников.

Поэт Сергей Городецкий: "Этот голос, это чтение, быть может, единственное в литературе, ...наполнилось страстью в эпоху "Снежной маски", потом мучительностью в дни "Ночных часов", потом смертельной усталостью - когда пришло "Возмездие". Но ритм всю жизнь оставался тот же, и та же всегда была напряженность горения".

С.Алянский: "В голосе Блока не было ни бархата, ни металла, на лице не видно было какой-либо мимики, не было и жестов. Ал. Ал. читал своим обычным глуховатым голосом, просто и довольно тихо, казалось, даже монотонно, без интонаций".

Было бы безумием подражать его чтению. Он не читал "с выражением", как актеры, и не "пел", как поют свои стихи поэты. Но в этом монотонном, глуховатом, внешне бесстрастном чтении была тысяча скрытых оттенков душевных бурь и тайной музыки, как в белом цвете все семь цветов радуги.

Ю.Анненков. Из иллюстраций к "Двенадцати". 1918 год.

В последние годы, вспоминала писательница Надежда Павлович, он будто обращался к совести своих слушателей: "...бесстрастный, глухой, горький голос был неподкупен".

Одна из его слушательниц (Е.Тагер) вспоминает, как поразила ее "антидекла-маторская, антиактерская манера чтения" Блока.

Он читал стихотворение "На железной дороге". В последней строфе:

Не подходите к ней с вопросами,

Вам все равно, а ей - довольно:

Любовью, грязью иль колесами

Она раздавлена - всё больно...

при словах "она раздавлена..." губы его дрогнули, голос жалобно зазвенел. "Все больно",- прошептал он потерянно и, не поклонившись, быстро ушел с эстрады.

Блок имел гордое право сказать: "Несмотря на все мои уклонения, падения, сомнения, покаяния,- я иду. ...Недаром, может быть, только внешне наивно, внешне бессвязно произношу я имя Россия. Ведь здесь - жизнь или смерть, счастье или погибель".

"При всех наших поездках, прогулках, сидениях и блужданиях,- вспоминал приятель Блока Пяст,- любимыми темами для разговора были мысли о России".

Сложен путь образных тяготений поэта: Незнакомка обернулась Снежной маской, Снежная маска породила Фаину в драме "Песня судьбы" - гордую женщину, встреченную в снежном буране, а Фаина... Одна из первых слушательниц "Песни судьбы" сказала Блоку: "Но ведь это же не Фаина. Это она. Ведь это Россия". И он ответил так же просто: "Да, Россия, может быть, Россия".

Опять, как в годы золотые,

Три стертых треплются шлеи,

И вязнут спицы расписные

В расхлябанные колеи...

Россия, нищая Россия,

Мне избы серые твои,

Твои мне песни ветровые -

Как слезы первые любви!..

Странное противоречие заключалось в нем: увлечение стихийностью, игрой разрушительных сил - и вместе с тем ненависть к ХАОСУ, погибельному для культуры. Это и в личности его можно видеть.

Огромная стихийность, несдержанность чувств - и подчеркнутая строгость и аккуратность, гордая вежливость, безупречность манер.

Безумие увлечений - и верность через всю жизнь жене Любе, матери, для которой он до конца преданный сын. Бунт против уюта, воинствующее бездомье - и вечное возвращение в родной дом.

Завораживающий, сине-розовый туман слов - и ясный, твердый почерк, беловые рукописи без помарок.

Чуковский удивлялся пуританскому порядку на его рабочем столе, в его комнате. Кто-то рассказывал: даже в голодные, холодные дни 1920 года он наводил идеальный порядок на кухне, ровнехонько складывал дрова, принесенные из подвала, настругивал лучинки для самовара. "Этот порядок необходим, как сопротивление хаосу",- объяснял Блок. И с гордостью добавлял: "Я все всегда могу у себя найти".

Объяснение всему - что он поэт, и не просто поэт, но поэт великий, который в себе отражал коренное противоречие времени. Отражал и преодолевал его порывом к цельности, к жизни.

О, я хочу безумно жить:

Всё сущее - увековечить.

Безличное - вочеловечить,

Несбывшееся-воплотить!

Пусть душит жизни сон тяжелый,

Пусть задыхаюсь в этом сне,-

Быть может, юноша веселый

В грядущем скажет обо мне:

Простим угрюмство-разве это

Сокрытый двигатель его!

Он весь - дитя добра и света.

Он весь - свободы торжество!

Революционный вихрь 1917 года Блок воспринял как торжество освобождения от прошлого, возмездие старому миру.

Поэма "Двенадцать" была написана, как пишутся лирические стихи,- одним вдохновенным порывом. В два январских дня 1918 года она была вчерне намечена и сложилась почти вся.

Ул. Декабристов, 57 - последняя квартира Блока.

Зимний вид из окна дома на улице Декабристов.

Блок будто не сочинил, а подслушал и записал мощную и яростную симфонию времени: плач и смех вьюги, обрывки донесенных ветром революционных песен, лозунги, звуки выстрелов, клочки молитв и заклинаний гибнущего старого мира, смятенное и грозное многоголосье улицы - разгул голытьбы и мерный шаг красногвардейцев.

Он сам почувствовал себя в этот миг голосом голодного и вздыбившегося революционного Петрограда, и оттого записал в дневнике: "...сегодня я - гений".

Улица Декабристов, прежде Офицерская,57. Здесь Блок прожил ровно девять лет, последних своих лет. Здесь и умер. Это самый его дом. Жил сначала на 4-м этаже, потом жил, болел и умирал в комнатах матери на 2-м.

В его кабинете - книжные шкафы, старое кресло. Небольшой письменный стол стоял торцом к окну: Блок поднимал голову над рукописью, взглядывал за окна...

Где-то рядом с домом была аптека провизора Винникова. С ней у современников ассоциировались стихи: "Ночь. Улица. Фонарь. Аптека..." Мимо нее всякий раз проходил или проезжал, возвращаясь домой, Блок - прежде чем войти в это темное парадное, подняться по лестнице...

Дом стоял в изгибе реки Пряжки, совсем невдали от моря, "у морских ворот Невы", как скажет Ахматова.

Когда он только что здесь поселился, Блок писал матери, что его поразил вид из окон. Далеко дымили фабрики. За эллингами Балтийского завода виднелись макушки церквей, далекие леса, и, хотя море было закрыто домами - высовывались из-за них мачты кораблей.

О, это многое для Блока значило!

Блок с детства любил корабли. Он чувствовал себя матросом, не принятым на борт. Слова "маяк", "бухта", "реи", "мачты", "фрегат" сладко волновали его воображение.

В детстве, рассказывает М. А. Бекетова, он рисовал корабли во всех видах, одни корабли, без человеческих фигур, развешивал по стенам детской, дарил родным.

Сколько раз мелькают эти корабли в его стихах:

О всех кораблях, ушедших в море...

И на дальнем море тонут корабли...

Сторожем и курьером в Союзе поэтов, вспоминает Надежда Павлович, был матрос, и это очень утешало воображение Блока.

В 1911 году он жил во Франции, в Бретани. Писал оттуда матери:

"Мы на берегу большой бухты, из которой есть выход в океан. Живем окруженные морскими сигналами. Главный маяк освещает наши стены, вспыхивая через каждые пять секунд". И еще: "На днях вошли в порт большой миноносец и четыре миноноски, здороваясь сигналами друг с другом и с берегом - кильватерной колонной..."

Похоже, что эти впечатления отразились в стихотворении "Ты помнишь...", которое поэт признавал одним из лучших своих сочинений.

Но смысл - куда шире повода. Бегство от будней. Манящая загадка движения, путешествия.

Так и видишь взгляд, каким с берега провожает поэт корабли, а его воображение летит далеко-далеко за черту горизонта, к неведомым городам и людям. Корабли Блока - могущество воображения.

Вот уже и время разговора подходит к концу, а по русской неискоренимой привычке договаривать самое важное в прихожей или на лестнице, я главного-то еще, кажется, не сказал.

Ведь Блок в его лирике - это же Пушкин XX века! Но именно Пушкин XX века!

Сам Блок, когда помоложе был, чаще говорил о своей близости Лермонтову. Пушкин явился ему во всем значении в конце жизни.

Но Блок точно заметил однажды, что эти великие поэты сложились на очень крепкой культурной почве, еще твердой почве дворянской культуры. Он же сам, его поэтическое поколение выступило, когда все было зыбко, качалось, рушилось - эпоха между двумя войнами, эпоха трех революций.

Он хотел бы быть гармоничным и свободным, как Пушкин, он не мог быть таким.

Он шел, точно по горящему торфянику, не провалишься в огонь, так засосет гнилым болотом. Шел и пел свое: предчувствие гибели - и ожидание будущего, отчаяние- и надежду.

И не зря в самом конце дней - уже после революционной поэмы "Двенадцать", как последнее стихотворение его лирики, как искание опоры, тверди земной на будущее - обращение к имени Пушкина.

"Пушкинскому Дому"... Стихотворение написано в феврале 1921 года. Стихи давно уже не пишутся. Скоро-скоро, в мае, он начнет заниматься странным для постороннего взора делом-разбирать свой книжный шкаф, свои бумаги... Сначала переберет детские рукописные журналы, тщательно сохраненные матерью - среди них "Корабль". Потом начнет пересматривать альбомы открыток, вывезенных из путешествий по Италии, Франции. Наконец, уже чувствуя себя больным и лежа в постели, разложит на одеяле свои записные книжки и начнет рвать в них какие-то страницы.

А всего за три месяца до этого появятся стихи - последние стихи - "Пушкинскому Дому". Они написаны для альбома, по случаю юбилея научного учреждения, связанного с именем Пушкина. Но это не юбилейные стихи, не подносная ода.

Нет, чувствующий краткость своих жизненных сроков, Блок будто ходит-прощается с любимейшим городом - сфинксами на Неве, Медным всадником, с мостами и набережными - с рекой, кораблями и туманами, и уходит во тьму небытия, низко кланяясь всему живому и парящему над городом вечному имени Пушкина.

...Пушкин! Тайную свободу

Пели мы вослед тебе!

Дай нам руку в непогоду,

Помоги в немой борьбе!

Не твоих ли звуков сладость

Вдохновляла в те года!

Не твоя ди, Пушкин, радость

Окрыляла нас тогда!

Вот зачем такой знакомый

И родной для сердца звук -

Имя Пушкинского Дома

В Академии Наук.

Вот зачем, в часы заката

Уходя в ночную тьму

С белой площади Сената,

Тихо кланяюсь ему.

********************************************

Сонет Александру Блоку.

Запущенный куда-то, как попало,

Детит, жужжит, торопится волчок!

А.А.Блок

Пророчества кончаются Голгофой.

Кошмарны ночи. Суетливы дни.

И прошлый опыт прячется в тени.

И будущее пахнет катастрофой.

Классически эпоха за эпохой

Сменяются одна другой сродни.

А ты, Сизиф, опять свой груз тяни

На голую вершну и не охай.

Дорога совершенства далека.

И в размышленьи мало утешенья.

Волчок вселенной крутится. Века

Отшвыривая в сторону крушенья.

И ты крутись, душа моя, пока

Не кончилась инерция движенья.

Сонет вчерашнему раздумью.

Черти не мелом, а любовью,

Того что будет, чертежи.

В.В.Хлебников

Земля плывёт одна в рассветной мгле.

Вокруг неё и холодно, и пусто.

И, заклиная, просит Заратустра

Людей остаться верными Земле.

Земля - корабль. На этом корабле

Раздора много, а любви не густо.

И спорит пресловутое искуство

С погибелью, запрятонной в стволе.

У совершенства мира нет конца.

И у раздора тоже нет границы.

И разуму не просветлить глупца,

Глупцу - понять бессмертные страницы

Немыслемо... И маются сердца,

И с древа жизни улетают птицы.

М.Дудин

Комментарии: 1, последний от 09/09/2021.
Размещен: 02/09/2021, изменен: 03/09/2021. 37k. Статистика.
Статья: Литобзор

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"