Калинин Вадим Сергеевич : другие произведения.

Дальними фарватерами

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 5.47*10  Ваша оценка:


   Внукам моим: Вадиму, Дмитрию, Данилу, внучке Анастасии
   посвящается. Пусть они из первоисточника узнают больше о своих дедушке и бабушке.
   Работа над данными очерками началась 9 декабря 2000 года в 14 часов 04 минуты.

  
  

Дальними фарватерами.

  
  
  "Горькая услада воспоминаний..."
   Альфред де Мюссе
  
  
  
  
  

Калининград

2000 год

  

1. От Баланды до Калининска.

  
   Моя мама, а ваша прабабушка, родилась в 1914 году, выросла и окончила школу в Саратове. Это красивый старинный город на быстрой и полноводной реке Волге. Мама была красивой девушкой, увлекающейся конькобежным спортом. Зимы в Саратове стоят не очень холодные и с большим количеством солнечных дней. Поэтому конькобежный и лыжный спорт там популярен. После окончания рабфака (были такие ускоренные курсы при высших учебных заведениях) ее направляют преподавателем тракторной школы в рабочий поселок Баланда, что в ста двадцати километрах от Саратова. Что такое рабочий поселок - расскажу ниже.
   На Руси были следующие поселения. Города, деревни, села, поселки, хутора, усадьбы, станицы и т.д. Ну, с городом все понятно. А вот чем деревня отличается, скажем, от села? А отличаются они тем, что деревня - это такое селение, где живут крестьяне, возделывающие землю. Собирают урожаи, продают их в город и за счет этого кормятся. В селах же селились ремесленники. Это кузнецы, ковавшие различные металлические изделия. Шорники, которые валяли валенки. Скорняки, которые выделывали из шкур животных различные кожаные изделия. Жестянщики, которые из железа мастерили разные ведра, тазы и другую домашнюю утварь. Резчики по дереву и другие умельцы. Поселок - это маленькое село. А хутор - это вообще одиноко стоящий дом или несколько домиков. А мою маму направили в рабочий поселок Баланда. Это был довольно крупный рабочий поселок, где большинство людей работало на фосфатном комбинате, расположенном поблизости. А название свое он получил по названию реки Блондинки, на берегу которой и располагался. В тракторной же школе учили на трактористов, комбайнеров, прицепщиков, шоферов всех желающих из соседних деревень и сел. Это был 1934 год. Маме тогда шел двадцать первый год. Вскоре там она встретила молодого парня на год старше ее.
   Они полюбили друг друга и вскоре женились. Его звали Сергеем Алексеевичем Калининым. Мама же оставила свою девичью фамилию Тимакова Клавдия Артемьевна. Отец был очень симпатичным парнем с густой волнистой шевелюрой. К тому времени он работал шофером на грузовой машине все на том же фосфатном комбинате. В 1936 году родился я, а в 1938 году родилась моя сестра. Меня назвали Вадимом потому, что у мамы была подруга, у которой был прелестный малыш. Этого малыша звали Вадимом. А я родился сморщенным, курносым, волосатым и очень некрасивым. Мама даже предлагала подруге махнуться детьми, потому что та убеждала маму, что я прелестный ребенок. И вот, чтобы как-то сгладить родительское разочарование меня и называют Вадимом. Ну а имя моей сестры подбирают к моему имени. Нельзя же ее было назвать Матреной или Феклой. Как-то не сочетается с моим именем. Вот и подобрали - Римма. Для поселка это был шик, а не имя. Хотя, если быть точным, то это имя мужское, римского происхождения. Но в поселке этого, наверно, не знали. Так и росли мы деревенскими ребятами. Жили у родителей отца. Но моих бабушку и дедушку по папиной линии я помню плохо. Помнится только, что летом мы носились по лужам, а в нашем большом саду объедались вишнями и китайскими яблоками, их называли "китайка". Это такие меленькие яблочки размером с вишню. Сейчас я их давно нигде не встречал. Сразу за садом текла речка Блондинка. Однажды я с сестрой пускал маленькую лодочку в тазу с водой во дворе. Мне было 4 года, сестре - 2. Бабушка здесь же стирала белье. Была поздняя весна и погода стояла прекрасная. Вскоре мне это занятие надоело, и я предложил сестре пойти попускать лодочку в речке. Когда бабушка отвлеклась от стирки, мы потихоньку улизнули к речке. Нам одним, конечно, запрещалось ходить к реке. Но уж очень хотелось попускать лодочку именно там. Берега у реки были крутыми. Река по-весеннему была полноводной. Я с бережка бросил лодочку в воду. Течение в реке было очень слабым. Ниже по течению была запруда, и вода почти не двигалась. Но лодочку все же стало относить от берега. Я взял прутик и потянулся за лодочкой. Но, не удержавшись, свалился в воду. Моя сестра, видя это, пошла домой и сказала бабушке: - Бабушка, а Вадик буль-буль. - Ах, он негодник такой, ушел на речку. И бабушка, взяв хворостину, пошла к реке. А меня уже течение потихоньку вынесло на средину реки. На мне была длиннополая вельветовая курточка с пояском. Такие курточки называли "толстовка". Лев Николаевич Толстой носил такие куртки. Так вот эта курточка, надувшись пузырем на спине, и удерживала меня на поверхности. Увидав эту картину, бабушка, которая к счастью умела плавать, бросилась в одежде в реку, доплыла до меня и стала толкать меня к берегу. Вытащив на берег, побежала к соседу который, схватив меня за ноги и закинув за спину, начал бегать по саду. Вскоре из меня полилась вода, и я задышал. Меня отнесли домой, напоили молоком с медом и укутали на кровати одеялами. Меня била дрожь. С работы прибежала мама, собрались соседи. Мама плакала. И я очень смущался такому ко мне вниманию. Но вскоре заснул. После этого купания я даже не простудился. Так, благодаря моей сестре, бабушке и соседу, я остался жив.
  

p1010122 []

  
6 июня 1937 года. Рабочий посёлок Баланда. Мне один год.
  
   В другой раз мы играли с соседским парнем в его дворе. Он был гораздо старше меня. В один прекрасный момент он предложил посостязаться, кто из нас быстрее добежит до плетня. Я согласился. Он сказал, что я бегу вон до того кола, а он до другого. Раз, два, три и мы побежали. Я гляжу, что он отстает. Я поддал. И вдруг, когда до плетня оставалось каких-нибудь тройку метров, я увязаю в чем-то жидком, жутко пахнущем и начинаю проваливаться. Я ничего не понял. А мой друг стал кататься по траве от смеха. А я погружаюсь все глубже и глубже. Чем больше шевелюсь, пытаясь вобраться, тем быстрее погружаюсь. Сосед перестал смеяться, но с интересом продолжал наблюдать за моими попытками выбраться. Когда я погрузился по грудь, он забеспокоился. Побежал звать мою бабушку. Та прибежала и обомлела. Оказывается, я попал в выгребную яму, где несколько дней назад стоял их туалет. Его перенесли на другое место, а это место присыпали тоненьким слоем земли. Вот мой друг и задумал такую шутку. Моя бабушка схватила какую-то палку и подала ее мне. Я уцепился за нее, и бабушка меня вытащила. Ну а в чем я был по пояс испачканным, вы догадались. Бабушка меня отмывала несколько дней.
   В бабушкином хозяйстве было много кур. Но одна рябая курочка была особенной. Она ходила за мной как собачонка. Куда бы я ни шел, она следовала за мной. Я ее брал на руки и гладил по ее мягким перышкам. Она блаженно засыпала. Она была теплой и ласковой. Ни одна курица так себя не вела. Я ее подкармливал с руки хлебушком. Она осторожно склевывала крошки. Я пробовал так кормить других кур. Но они так больно щипались, что я отказался от такого занятия. А эта была совсем другой. Как я только присаживался на корточки и звал ее, она со всех ног неслась ко мне и впрыгивала на колени. И сколько бы я не сидел так, она никогда не спрыгивала по своей инициативе. Она мне очень нравилась. Мы привязались друг к другу очень крепко. У нее была одна беда. Она не неслась. И вот на какой-то праздник бабушка и мои родители решили приготовить какое-то блюдо из курицы. Они при мне обсуждали, какую курицу пустить на это дело. И пришли к выводу, что мою пеструшку. Она же все равно не несется. Я стал просить, чтобы они этого не делали. Я даже расплакался. Они обещали не трогать мою курицу. Но вечером я увидел, что моей курицы нет. Я так разревелся, что со мной началась истерика. Сначала взрослые надо мной смеялись. Потом стали успокаивать. А я все рыдал и рыдал. Я не знал, что мне делать. У меня не стало любимого существа. И я решил, что пусть и я помру, но больше свою родню не увижу. У нас во дворе был большой амбар. От центрального входа налево был курятник, а направо загоны для скота. Над загоном и курятником на чердаке был сеновал. Мы там часто играли, купаясь в душистом сене. А центральные поперечные балки были свободными. Я умел на них пробираться под самой крышей. Вот я и решил спрятаться там. Я пробрался на средний брус и лег на него. Когда стемнело, меня стали искать и громко звать. А я лежал в темноте и твердил про себя: - Вот так вам и надо. Теперь вы поплачьте обо мне. Я все равно не выйду. Взрослые несколько раз поднимались с фонарями на сеновалы. Обшарили там каждый уголок. А я лежал на средней балке, и меня они не видели. Наступила ночь. А меня все искали. Незаметно я уснул. Проснулся оттого, что замерз. Да и тело все затекло. Я ведь лежал на животе и не шевелился. Уже светало. Я с трудом сполз со своего убежища, и тут меня обнаружили. Оказывается, они не спали всю ночь. Искали меня. Вместо того, чтобы меня отлупить, мама расплакалась и стала просить у меня прощения. Я тоже разревелся. Потом мы потихоньку успокоились, и я смирился с моей потерей. Но куриное мясо никогда не употреблял в пищу. Стал его есть только к 50 годам. И не потому, что оно не вкусное, а в память о моей любви и преданности удивительному существу, с которым я имел счастье общаться.
   Однажды отец приехал на обед на грузовой машине с прицепом. Я крутился около нее. Как только он сел в кабину, я лег животом на дышло прицепа. Это железная труба, которой прицеп крепится к машине. Машина поехала. Я был очень доволен, что придумал так прокатиться. Но вскоре стал болеть живот от тряски на грунтовой дороге. А машина все ехала и ехала. Уже кончился наш поселок. А машина все ехала. Я висел как сосиска на палочке. Живот болел все сильнее и сильнее. Надо было что-то делать. И я решил спрыгнуть. Как только машина пошла в гору, и скорость ее немного упала, я соскользнул с трубы. Шлепнулся на дорогу. Что-то больно ударило по голове. Голова закружилась. Когда очухался, машина была уже далеко. По голове текла кровь. Оглянувшись вслед машине, я только тогда понял, что упал-то между колес прицепа. И меня могло задавить. Мне стало страшно, и я заревел. Но что было делать? Я поплелся домой. Вдалеке виднелся наш поселок. Меня никто не видел. Боль в голове потихоньку затихала. Кровь перестала течь. И я решил никому не говорить об этом случае. Вот и не говорил до сегодняшнего дня. И только вам рассказал об этом, чтобы вы так не делали.
   Когда мы жили в деревне, у меня всегда было несколько ужей. Они жили в металлических ящиках из-под кинофильмов. По воскресеньям отец на машине возил по соседним селам передвижную киноустановку и там киномеханик крутил фильмы. Отец часто брал меня с собой. И все фильмы я знал уже наизусть. Вот в больших коробках из-под фильмов и жили мои ужи. У меня были две коробки, и в каждой из них жило по 5 - 6 ужей. Я их кормил лягушками, которых ловил каждый день. Многие пацаны в деревне игрались с ужами. Я их брал за пазуху, и там они ползали вокруг меня. Было щекотно и приятно. Вот только пахли они не очень хорошо. Моя мама их боялась больше огня. Ведь она была горожанкой. Когда она намеревалась меня отлупить за что-нибудь, я несся к моим коробкам, хватал ужа и засовывал его голову себе в рот. Мама с ужасом останавливалась и издалека кричала, чтобы я выбросил ужа. А я еще приближался к ней и делал вид, что хочу бросить ужа в нее. Она с визгом убегала. Порка откладывалась. Семечка была только в том, кто из нас быстрее успеет добежать до коробки. Я или мама. Если мама, то я делал иногда так.
   Почти напротив нашего дома на нашей немощеной улице была большущая лужа. Посередке вода после дождя доходила чуть ли не до колен. Как-то я чем-то проштрафился, и мама схватила ремень. К ужам я не успевал. Я бросился к луже. Влетел в нее и встал посередине. Мы бегали целыми днями босиком, а мама была в туфлях. Мама бегала вокруг лужи и требовала, чтобы я выходил. Ну, какой же дурак будет выходить под ремень? Тогда она сбросила туфли и стала осторожно входить в лужу, подобрав подол платья. Я несколько раз топнул ногой, окатив маму грязью. Ну, тут она рассвирепела окончательно. Отпустив подол, бросилась ко мне. Я выскочил из лужи и наутек по улице. Она за мной. Но босиком-то быстро бегать не умела. Горожанка ведь. Итак, мы неслись по улице. Я впереди, она за мной все в грязи. Народ все видел и хохотал над нами. А я выбирал дорогу с камнями и колючками. Вскоре мама перестала меня преследовать. Бесполезно. Я тоже был весь в грязи и пошел на речку купаться. К вечеру злость у мамы прошла, и меня пронесло.
   Фамилия Калининых была очень распространена в этом поселке. Там практически все были Калинины, и все были родственниками. Впоследствии, когда поселок разросся до огромных размеров, ему присвоили наименование города Калининска. И теперь я во всех документах пишу, что родился в городе Калининске.
   В 1941 году началась Великая Отечественная война. Немецкие войска быстро наступали, захватывая все новые и новые советские города и территории. Тракторная школа закрылась. Всех мужчин забрали на фронт. Ушел на фронт и мой отец. Он стал танкистом. Ведь он был и шофер и тракторист. Немцы приближались. В конце 1941 года мама с нами уезжает в Саратов, где проживали все ее родственники. Сначала мы поселились у старшей маминой сестры тети Мани. У нее была одна большая комната. Общая кухня на десяток семей и туалет были в другой части дома. Вот эту большую комнату перегородили ширмой на две половины. В одной жили мы, в другой тетя Маруся. Старшая ее дочь Тамара, окончив саратовский медицинский институт, уехала на Дальний Восток врачом. Младший ее сын Анатолий сидел в тюрьме. Ему его друзья оставили на хранение какие-то личные вещи. А они оказались ворованными, и их нашла у Анатолия милиция. Вот его и упекли на три года в тюрьму за укрывательство ворованных вещей. А он и не знал, что они ворованные. Но это ни на что не повлияло. Мама устроилась на работу, на фабрику Белфаблит. На этой фабрике изготавливали блокноты, тетради и другую бумажную продукцию. Вскоре мы получили отдельную квартиру в полуподвальном помещении. Это был не подвал, а полуподвал. Окна только наполовину были под землей. Комнаты было две. В первой проходной была устроена большущая русская печь, на которой можно было даже спать. В этой печи готовилась пища, и этой печью отапливалось помещение. Туалет и водяная колонка были во дворе. В комнате висел умывальник, а под ним стояло ведро, в которое стекала вода после умывания. Когда ведро наполнялось, его нужно было выносить в конец двора на помойку. Мыться ходили в городские бани. В этом полуподвале я жил до тех пор, пока не уехал поступать в мореходное училище в Астрахань.
   Вскоре война придвинулась вплотную и к Саратову. Сталинград был окружен и держался из последних сил за узенькую полоску в сотню метров на правом берегу Волги. Вдоль Волги немцы двигались к Саратову. Немецкие бомбардировщики каждую ночь прилетали бомбить городские объекты. В начале войны некоторые большие предприятия были эвакуированы из Подмосковья в Саратов. Вот эти объекты и подвергались бомбардировкам. В двух кварталах от нас была Саратовская гидроэлектростанция и большой комбикормовый завод. Бомбили и их. Мне шел седьмой год, и я со своими сверстниками с крыши дома наблюдали за бомбежками. А бомбы рвались всего в двух кварталах от нас. Мы залезали на крышу когда слышали зловещий гул моторов самолета разведчика. Двухмоторная рама летела очень медленно и на большой высоте. Наши зенитки по ней даже и не стреляли. Очевидно, снаряды не долетали. Рама долгое время кружила над затемненным городам, выбрасывая множество осветительных ракет. Свет этих ракет был настолько ярок, что если на нее посмотреть, то некоторое время вообще ничего не сможешь увидеть, как после взгляда на электросварку. Ракеты были на парашютах и опускались очень медленно. Выше этих ракет появлялись бомбардировщики. В свете осветительных ракет им город был виден как на ладони. Тут открывали огонь множество зениток, установленных на крышах зданий. Их обслуживали в основном женщины. Мужчины были на фронте. Стреляли плохо. Да и самолетов то из-за яркого света ракет разглядеть было невозможно. А мы, пацаны, после бомбежек собирали коллекции осколков. У меня их тоже было много. Мы хорошо разбирались в том, какой бомбе принадлежит тот или иной осколок. Фугасной, зажигательной, тяжелой и т.д. Но мы очень завидовали Игорю Замбергу, у которого был хвостовик авиабомбы. Ни у кого такого трофея не было. Мама и днем и ночью была на работе. К тому времени она перешла на работу на военный завод N 56. Там выпускали военную продукцию для фронта, и рабочий день длился по 12 часов. Поэтому мы с сестрой целыми днями были одни. Правда, за нами присматривала соседская бабушка Маскина. Но она была уже старенькой и не могла противостоять нашим шалостям и лазаниям по крышам.
   Однажды, во время очередной ночной бомбежки, когда нас бабушка Маскина опять затащила в окопы, вырытые прямо во дворе. Туда прятались наиболее боязливые люди из всех четырех домов, окружавших наш двор. Когда людей набралось много, мы потихоньку выбрались из окопов и полезли на нашу крышу. Там было хорошо собирать осколки. Было слышно, как они барабанят по крыше, и мы наперебой кричали: это мой осколок, нет, это мой. Но, как правило, их хватало всем. И вот, наблюдая за опускающимися парашютами осветительных ракет, я заметил, что один из них опускается куда-то близко от нашего дома. Ракета уже потухла, и парашют был едва различим на фоне темного неба. Я слез с крыши и побежал туда, куда опускался парашют. Бежал к Волге. Пронесся эти два квартала на одном дыхании. На самом берегу парашют приземлился. Я стал собирать его купол. Он оказался очень большим и скользким. Это был шелк, и я никак не мог собрать его в один комок. Вдалеке послышался говор мужиков. Они искали парашют. Толпа человек в десять приближалась ко мне. Бежать я не мог. Стропы парашюта так и вываливались из рук. Я заметил перевернутую лодку и забрался под нее. Мужики прошли мимо, не заметив меня. Они еще долго шарили на берегу. А я сидел под лодкой. Вскоре они решили, что парашют упал в Волгу, и его унесло течением. Некоторые ушли. А некоторые все продолжали и продолжали шарить по берегу, то приближаясь, то удаляясь от меня. Сколько времени я сидел под лодкой не знаю. Стал замерзать. Уже стихли все голоса. А я все сидел и сидел, боясь вылезти. Ведь взрослые отнимут у меня мой трофей. В конце концов, я вылез и совсем другой дальней окружной дорогой пошел домой по темным светомаскированным улицам. Я благополучно добрался до дома глубокой ночью. Мама еще не пришла с работы, и я с радостным сердцем улегся спать. Потом мне мама из этого шелкового материала сшила несколько рубашек, а сестре несколько красивых платьиц. Мне рубашки очень нравились. Их разрешали мне надевать только на какие-нибудь торжества. Мама и себе пошила какие-то вещи. Еще долгое время мы использовали парашютную тесьму на бельевые веревки.
  
  
2. Саратов.
  
   Саратов старинный и очень красивый город. Наравне с современными домами там можно встретить на окраинных улочках старинные постройки. Среди них и лабазы - хранилища для муки, зерна и других товаров. Небольшие покосившиеся от времени деревянные домики с окнами, вросшими в землю. Окна таких домиков обязательно закрывались ставнями. Роскошные дворцы, в которых размещались теперь музеи, картинные галереи, школы и дошкольные учреждения. Одних театров в городе насчитывалось пять. Это театр оперы и балета имени Чернышевского, Областной драматический театр, театр юного зрителя, театр кукол, театр сатиры и юмора. Есть своя консерватория и филармония. Есть планетарий, несколько музеев, церквей. Есть Духовная семинария и два монастыря. Высших и средних учебных заведений не счесть. Я в Саратове не был с 1974 года, когда мы всей семьей ездили на шестидесятилетие со дня рождения моей мамы. Потом мама перебралась к нам в Калининград, и ездить стало уже не к кому. Ведь она в семье с шестью детьми была самой младшей. Самой же большой достопримечательностью Саратова была, конечно, Волга. Широченная и очень быстрая река. Крупнейшая река в Европе. Большое количество пароходов, барж, речных трамвайчиков, моторных, парусных лодок и яхт сновали вдоль и поперек реки. Длиннущие, метров по сто баржи привозили с низовий Волги соль и арбузы. В Саратове все это перегружалось в вагоны и уже по железной дороге развозилось во все уголки нашей Родины. Эти баржи швартовались прямо к берегу, без всяких причалов. И вот у пацанов считалось очень престижным, если ты опплывал такую баржу с наружной стороны против течения. Не многим удавалось это проделывать. Мне удавалось. Плавал я очень хорошо. Но самым большим шиком было пронырнуть под баржей и вынырнуть с другого борта. Порой осадка у баржи была такая большая, что между днищем и дном реки зазора вообще не оставалось и тогда приходилось возвращаться обратно. Но все же чаще удавалось переныривать баржу. Однажды я и еще с кем-то на спор нырнули под баржу. Вода была очень мутной и пробираться под днищем приходилось на ощупь. Я уже прошел киль баржи и готовился вынырнуть с другого борта. Ширина баржи была около двадцати метров. Воздух на пределе. И вдруг я головой упираюсь в дно. В этом месте баржа прислонилась своей скулой к грунту, не оставив никакого прохода. Что делать? Возвращаться назад - не хватит воздуха. Нужно искать проход. Поплыл вдоль днища и берега в корму баржи вниз по течению. А в голове одна мысль. Вот и пришел конец. Но страшно совсем не было. Очевидно, в таком возрасте умирать не страшно. Воздух кончается. Я гребу под водой изо всех сил. Начинаю задыхаться. Грудная клетка начинает непроизвольно вибрировать, имитируя вдохи. Теплится мысль: - Ну, должна же когда-нибудь кончится эта баржа. И вдруг я почувствовал, что под правой рукой нет берега. Я стал грести в ту сторону, где должен был быть берег. И, наконец, увидал слабое светлое пятнышко. Мы ныряли всегда с открытыми глазами. Я замолотил из последних сил. Свет все ярче и ярче. И вдруг я выныриваю. Судорожно хватаю воздух. Голова закружилась. Потерял ориентацию и стал тонуть. Но как только хлебнул воды, сразу очухался. С трудом выкарабкался на берег и рухнул почти без сознания. Долго лежал не шевелясь. Не было сил. А ребята, не дождавшись меня ни с того, ни с другого борта бросились домой сказать матери, что я утонул. Хорошо, что дома никого не было. Но слух по двору разнесся быстро.- Вадька утонул! А спустя некоторое время во дворе появляюсь я. Ребята ко мне. Ты как здесь оказался? Ведь ты утонул! Вот уж было удивление у всего двора. Тонет на Волге людей за один купальный сезон больше, чем за год гибнет по другим причинам, включая дорожные происшествия. И, тем не менее, Волга притягивает к себе несметное количество людей.
   На противоположном от Саратова берегу располагался город Энгельс. Там жили преимущественно немцы, которые по приглашению Российского правительства были приглашены в Россию для борьбы с голодом. Многие из них крепко осели на российской земле крепко. Для их поселения правительство выделило землю, где они построили города и поселки. У них родились детки, которые совсем обрусели. Главный их город был Маркс. Но это выше по Волге. А ниже Энгельса на левом берегу Волги были красивые леса и долины. Там располагались дома отдыха. Самый большой из них был Ударник. С воскресные дни на тот берег выезжало много народа. Переправиться можно было на речном трамвайчике или на частной моторной лодке. Таких перевозчиков была тьма. Плати рубль и езжай на ту сторону. Обратно возвращались бесплатно. Рубль стоил туда и обратно. На обратную поездку на трамвайчике нужно было предъявить билет. А на моторке - ничего. Летом мы часто плавали на тот берег. Плыть было очень далеко. Мы далеко уходили вверх по течению и оттуда делали заплыв. Трудность состояла еще и в том, что нужно было пересекать пути движения грузовых и пассажирских пароходов. Если нас с судна замечали, то судно отворачивало. А если нет - мы молотили руками изо всех сил, чтобы уйти с его курса. Как правило, это были буксиры толкачи. Они перед собой толкали длинные вереницы барж. И, конечно, их рулевым и штурманам из-за барж не было нас видно. Но это туда мы плыли по течению. А как же обратно? Если плыть, то нас вынесет бог знает куда. Тогда мы придумали следующее. Мы надрезали волейбольную камеру и в нее засовывали белье. Брюки и рубашку. Брали с собой и что-нибудь перекусить. Камеру крепко завязывали и прикрепляли к поясу. Набегавшись вдоволь на том берегу, мы одевались и подходили к лодкам. Нас брали на борт, и мы благополучно переправлялись на свой берег. Если бы мы были просто в трусах, нас бы на борт не взяли. Хуже было, когда с нами напрашивалась моя сестра. Плавала она только по-собачьи, но настырная была просто ужас. А попробуй ее не взять. Она тут же: - А я маме скажу, что ты курил! Ну и что делать? Конечно, ее брал. Когда она уставала, я отставал от ребят и подставлял ей свое плечо. Некоторое время она отдыхала, держась за меня. А потом плыли вновь. И так до противоположного берега.
  
p1010125 []
  
19 мая 1949 г. 4-й класс 19-й мужской средней школы.
  
   Иногда плавали поближе. На остров Казачий. Он находился ниже по течению, и не нужно было пересекать судоходный фарватер. Однажды мы поплыли туда. Сестра увязалась с нами. И вообще она с большим удовольствием общалась с ребятами, а не с девчонками. Северный конец острова был крутой и обрывистый. Об него с шумом разбивались волны, поднимаемые бурным течением. Мы расположились на этом берегу. Сначала мы с разбега прыгали с обрыва в воду. Берег был высотой метра в три-четыре. И глубина у самого берега была большой. Вот мы и прыгали солдатиком. Однажды, когда мы готовились к прыжку, берег, подмытый бурным течением, под нами рухнул, и мы полетели в воду. Довольны были ужасно. Бросились к песчаному берегу и стали его подкапывать. Снова обвал. Другой обвал. У кого больше. Но, в один из таких обвалов, чуть не засыпало одного из нас. Мы прекратили этим заниматься. Кто-то спросил; - А где наша одежда? Наших камер не было видно. Очевидно, их засыпало песком при обвалах. Начали копать песок - бесполезно. Копали до темноты, но ничего не нашли. Пошли к лодкам. Начали канючить, чтобы нас взяли. Но никто нас не брал. Несмотря на то, что вечером лодки уходили от острова пустыми, лодочники не брали даже мою сестру. Нам пришлось плыть на свой берег. Приплыли к каким-то заводам. Поплыли ниже. Доплыли аж до железнодорожного моста и там вылезли на берег. Домой пришли около полуночи. Весь двор был на ногах. Вернулась домой и наша мама. Когда она увидела нас, она разревелась и стала лупцевать по очереди то меня, то сестру. Мы с сестрой орали как резаные. Когда она устала бегать вокруг стола от меня к сестре, мы перестали орать и стали успокаивать ее. Долго еще болели наши спины и задницы. Но плавать мы все-таки продолжали.
   В Саратове самой большой мечтой является приобретение не автомашины, а хорошего катера. Это и рыбалка, и отдых, и большое удовольствие от прогулок по реке. Зимой на Волге гоняют на буерах и буерный спорт там в почете. Где еще можно увидать такую картину, когда лодки на трех коньках под парусом с большим креном несутся по зеркальному льду реки. И вдруг взрываются фонтанами снежной пыли, когда врезаются в снежные дорожки.
   Ну и какой же саратовский мальчишка, выросший на красавице Волге, не мечтает стать моряком? Ну, уж если не моряком, то, в крайнем случае, летчиком, как космонавт Юрий Гагарин, окончивший в свое время Саратовскую летную школу. Вот и я с самого раннего детства, любуясь красавцами пароходами, также мечтал стать моряком. У нас, мальчишек, была даже такая игра. Когда пароход подходил к Саратовскому железнодорожному мосту через Волгу, он давал один продолжительный гудок. И мы по звуку должны были угадать, какому пароходу он принадлежит. Ведь у каждого парохода был свой звук. Чтобы убедиться, кто отгадал, мы неслись на набережную и смотрели название парохода. Спорили на фантики от конфет. Их тогда коллекционировали все мальчишки и девчонки. Такое было увлечение. Кто проспорил - отдавал определенное количество фантиков тому, кто угадал название парохода. Конечно, у нас были не только такие безобидные игры и мы в то время росли не такими уж паиньками. У нас на чердаке одного из домов был штаб. Им руководил Игорь Кривенко, который уже отсидел в тюрьме за воровство. Он разрабатывал различные мероприятия, а мы их осуществляли. Например. Мы жили на углу улиц Провиантской и Горького. На этих улицах дома были одно-двух этажными. Из каждой квартиры к подъездам были выведены звонки. Мы разделялись на две группы. Одна бежала по правой стороне улицы и нажимала на все звонки, другая по левой. После первого захода делали второй, третий. Иногда нас подкарауливали возмущенные жильцы. И самым крутым делом в этом случае было оторваться от преследователей. Убегали кто куда. Только не в свой двор. У нас были потайные дырки в заборах, и мы ими в таких случаях обязательно пользовались. Бывало, кого-то и ловили. Но они, несмотря на подпорченные физиономии и покрасневшие распухшие уши, были для нас в этот день настоящими героями. После операции мы в штабе бурно обменивались мнениями и хвалились друг перед другом своими подвигами. Игорь же, понаблюдав с крыши самого высокого дома за нашими действиями, раздавал нам благодарности и поощрения в виде ранее украденных нами же в окрестных огородах огурцов и помидор. Тогда нам нравился один такой анекдот. Парень стоит у двери и никак не может дотянуться до звонка. Идет мужик. Парень просит: - Дяденька, подсадите, пожалуйста. Дяденька подсаживает. Парень жмет на звонок. - А теперь, дяденька, рвем когти.
   Иногда Игорь планировал очень крутые ночные операции. Мы брали с собой по два булыжника, и шли на задание. Когда в женском общежитии индустриального института, находившегося недалеко от наших домов, в комнатах гасили свет, мы занимали позиции у каждого окна. Игорь как всегда залезал на крышу высокого дома и делал выстрел в воздух из имевшегося у него настоящего пистолета ТТ. По этой команде мы один булыжник бросали в одну раму, а другой в другую. Визг девчонок раздавался на всю улицу. Из окрестных домов выскакивали люди, не зная, что случилось. Из общежития выбегала охрана и дежурная администрация. А мы врассыпную удирали через чужие проходные дворы и собирались в штабе. Перед такими операциями мы давали письменную клятву, что в случае чего не выдадим своих товарищей и нашего командира. А однажды в пылу спора Юлька Багаев заявил, что наши подвиги фигня. Вот он может броситься под машину. Мы подняли его на смех. Ну и врун. А он - Не верите? Пошли на улицу. Мы пошли. Встали на тротуаре. Мимо проезжали машины. Легковых тогда почти не было. Все грузовики. Он долго целился, пропуская одну машину за другой. А мы - дураки. Нет, чтобы отговорить его не делать этого. Наоборот. Стояли и подтыривали. Ну что? Слабо? И он, наконец, решился. Нырнул головой вперед под заднее колесо проходящего грузовика. Промахнулся на каких-нибудь десяток сантиметров. Ударился головой прямо о заднее колесо. Его крутануло и отбросило в сторону. Машина проехала, а он вскочил на ноги. На голове был вырван кусок кожи, и мы увидели голый череп. Крови еще не было, но картина была страшной. Он бросился домой, а мы кто куда. Долго мы тряслись от увиденного. А его отвезли в больницу, и он долго ходил с перевязанной головой. Но авторитет его вырос неимоверно. С ним даже Игорь Кривенко обходился почтительно. Однажды я принес домой воздушное ружье. Его на время мне дал мой друг Юра Фатеев. Отец его был зубным протезистом, и они жили очень богато. У Юрки был даже взрослый велосипед. Вот он и дал мне на некоторое время ружье. Фирменных пулек не было, и я стал лить их из свинца. Растопил свинец в консервной банке и капал в холодную воду. Свинец моментально застывал в виде капли. Конечно, некоторые капли не подходили к ружью. Но я отбирал только те, которые подходили. Как я писал, мы жили в полуподвальном помещении. Только самый верх окон возвышался над землей. Налив пулек, я открыл форточку и стал стрелять в девчонок, игравших посреди двора. Девчонки прекратили игру и озирались по сторонам, ища хулигана, который в них швырял камушки. Меня они не видели, и я продолжал стрелять то в одну, то в другую девчонку. Вдруг сестра Юльки Багаева Маринка дико завизжала и, схватившись за глаз, бросилась домой. Меня вычислили быстро. Маринке пульку извлекли из глаза в больнице. На этот раз меня не били. Но родители договорились, что если Маринка ослепнет или окосеет, то я должен буду взять ее в жены, когда подрасту. Но, на мое счастье, с ней ничего не случилось. Она мне не очень нравилась. Была маленькой и толстенькой девочкой. Но самое главное, ее мать была вздорной и крикливой женщиной. Правда, с Юлианом из-за Маринки пришлось подраться. Он был таким же низкорослым, как и его сестра. И в драке никак не мог дотянуться до моей физиономии. Я не позволял ему этого делать. Зато я свободно справлялся с такой задачей. В середине драки от злости он в ярости схватил булыжник и запустил мне в лицо. Увернуться я не успел и из глубокой раны под левым глазом брызнул фонтан крови. Драка было остановлена. Ведь она проходила в присутствии всех дворовых ребят на берегу Волги. Юльке заявили о нечестном ведении драки и объявили его побежденным. А я, закрыв рану рукой, пошел домой. Мою окровавленную рубашку и физиономию увидала соседка. Схватила меня за руку и отволокла в ближайшую больницу. Там мне наложили несколько швов и забинтовали половину головы. Вечером мать пришла с работы и, узнав о драке, схватила ремень и давай меня лупцевать. Во время драки, да и после я не проронил ни слезинки, хотя иногда было очень больно. Но от унизительной порки матери я разревелся на всю катушку. Было очень обидно. Я ведь победил Юльку, отстаивая свою честь. А тут такое наказание. Ну, когда за курево - понятно. А тут за что? Я долго обижался на мать.
   С Юлькой Багаевым мне приходилось неоднократно схватываться по разным поводам. Парень он был препротивный и вредный. Однажды зимой я увидел, что Юлька на коньках носится по двору и на веревке таскает маленькую рыжую собачонку. Собака не его. У них была небольшая лохматая собака Тобик. Такая же противная, как и сам Юлька. Брехала на всех с утра до ночи. А эта на веревке волочится за Юлькой и жалобно скулит. Плачет. Я перехватил его и говорю: - Что же ты делаешь с собакой? - Не твое собачье дело, отрезал тот и понесся дальше. Я вновь перехватил его и потребовал отпустить собаку. Тот на отрез отказался и вновь оскорбил меня. Я схватил его за грудки, и началась драка. Он был очень настырным и дрался упорно. Но здесь он был на коньках, и ему было трудно устоять на ногах после моих ударов. Моим недостатком в драках было то, что я не бил никого в лицо. Какое-то внутреннее убеждение не давало мне это делать. А Юлька лупил только по морде. Лежачих мы не били. Упав несколько раз, он поехал домой снять коньки. Я отвязал собаку от веревки, взял на руки и принес домой. Она вся дрожала. Прижалась ко мне и не хотела слезать с рук. Дома была сестра. Она стала ласкать пса, а я взял из мешка муки, размешал на воде и стал печь блины. Собака с жадностью их проглатывала. Она была очень голодна. Когда она наелась до отвала, мы ее уложили на какую-то подстилку, укрыли, и она сладко заснула. Нам с сестрой она очень понравилась. Когда вечером пришла домой мама и увидела животину, она очень рассердилась на нас и приказала выгнать ее на улицу. Мы с Римкой начали упрашивать маму не делать этого. На улице ночь, мороз и пес замерзнет. Через некоторое время нашего конюченья она разрешила оставить его в сенях до утра. А утром чтобы ноги его в доме не было. Мы согласились. Вечером произошло то же самое, и пес остался у нас. Он оказался очень преданным и ласковым. Юльку же узнавал и ненавидел до конца своей жизни. Но то, что я брал муку и пек блины для собаки, Римка меня все-таки на другой день заложила маме, и мне крепко досталось. Римка меня часто закладывала. Как только я отлуплю ее за что-нибудь, она меня тут же закладывает. Назвали мы собаку Тузиком. И он долго жил у нас счастливой жизнью. Как не трудно было после войны с продуктами, мы всегда выгадывали для него кормежку.
  
 []
  
1950 г. Саратов. Вот такой была моя сестра Римма.
  
   После прочтения этого отрывка может сложиться впечатление, что мы в детстве только развлекались и хулиганили. Но это далеко не так. Например, в школах создавались Тимуровские отряды по пять-шесть человек в каждом. Эти отряды выискивали стариков, инвалидов и другие семьи, нуждающиеся в помощи, и как могли, помогали им. Убирались в комнатах, пилили дрова для печек, стояли в очередях за хлебом и т.д. Это сейчас пошел в ближайший магазин и купил хлеба. А в те годы было все не так. Очередь за хлебом занимали с вечера и стояли всю ночь. Чтобы не замерзнуть стояли по два часа. То есть, через шесть-восемь часов тебя будят, и ты снова идешь в очередь. И так примерно до обеда следующего дня пока не подходила твоя очередь. Отстояли. Купили хлеба. А через день-два снова такая же процедура. Разве могли старики или инвалиды войны выдержать такие испытания? А инвалидов без ног, без рук было великое множество. Или еще. В школе к сильному ученику прикрепляли слабого и сильный должен был тянуть слабого. Если слабый отвечал плохо, то двойку ставили и тому и другому. И сильный ученик делал все, чтобы его подопечный учился хорошо. Ведь обидно же получать двойки из-за лентяя. Он шел к родителям, просил их помощи, сидел днями и учил уроки со слабаком. Делал все, чтобы вытянуть двоечника. Результаты этой работы были очень хорошими. И если отличник или хорошист справлялись с такой работой, то их отмечали и в стенгазетах, и награждали почетными грамотами, и говорили о них на родительских собраниях. Ведь в те времена порой в семье была одна мать и той приходилось работать от темна до темна. Многие отцы погибли на фронте. В школе мы занимались в кружках художественной самодеятельности. Выступали как в своей школе, так и в других школах. Ведь тогда школы были раздельными, мужскими и женскими. И выступать в женской школе было и интересно и волнительно. Там было все не так, как в нашей мужской школе. И порядок другой. И дисциплина другая.
   Кроме этого, мы выпускали стенные газеты и юмористические плакаты. Ходили в библиотеки и читальные залы. И обо всех наших делах отчитывались на пионерских собраниях отрядов и дружин. Классы соревновались между собой за лучшую успеваемость и дисциплину. Ну и еще много хороших дел делалось ребятами в то время.
   Однажды замой, у нас в пятом классе был урок физкультуры. Наш учитель физкультуры вывел класс на лыжах на нашу Провиантскую улицу. Как я уже писал ранее, наша улица очень круто спускалась к Волге. Зимой машины по ней практически не ездили. Они буксовали. Да мы еще свою улицу поливали водой, чтобы на коньках, санках и самокатах летать по льду сломя голову. Вот на эту то улицу и вывел класс наш физрук. Он нам сказал, что завтра лучших лыжников будут снимать в киножурнал, и, поэтому, нужно показать ему кто на что способен. А он выберет лучших. Мне очень захотелось попасть в киножурнал. Ведь меня могла увидеть вся страна. Я же очень неплохо катался на лыжах. Был стопроцентно уверен, что буду лучшим из класса. Мы заняли позицию во дворе напротив моего дома. Там была еще круче гора, которая выходила на нашу улицу. Настала моя очередь показать класс. Я встал у обрыва и по команде физрука, подпрыгнув на лыжных палках, ринулся вниз. Эффект получился блестящим. Никто из класса не умел так делать. Я чувствовал себя героем. Я уже в киножурнале. Ура! Когда из двора я вылетел на проезжую часть улицы, то увидел, что какая-то машина на большой скорости летит в гору. Отвернуть я уже не успел. Упал на спину. И в таком положении въехал под заднее колесо грузовика. Помню, передо мной мелькнуло колесо. Машину сильно тряхнуло. И я уже лежу на животе. Мелькнула мысль - на мне же были лыжи. Как же вывернулись ноги, если я падал на спину, а лежу на животе? Со всех сторон ко мне бежали люди. Прибежали люди и из нашего двора. Выскочил молоденький шофер из своей полуторки. Схватил меня на руки и понес ко мне домой. Дом ему показали соседи. Дома была сестра. Меня положили на мамину кровать. А сестра бросилась за мамой на ее работу. Вскоре соседи и зеваки ушли, и я остался в комнате один. Ко мне на кровать впрыгнула наша кошка Динка. Она одна осталась со мной. Сначала мне не было больно совсем. Но потихоньку начало болеть где-то в районе живота. Боль была все сильнее и сильнее. Я потихоньку стал плакать. Было очень обидно, я лежу с болью, а вокруг никого нет. Как будто моя боль никого не волнует. Боль становилась все сильнее. Я уже не плакал, а ревел. Помогало мало. Вскоре прибежала перепуганная мама. Ведь Римка сказала ей, что меня задавила машина. Тут же приехала и скорая помощь. Ее вызвала мама еще с работы. Меня забрали в Саратовский Ортопедический институт. Этот институт знаменит на всю страну. В нем работали и работают профессора известные всему миру. Там меня обследовали и установили, что машина переехала меня в районе таза, но мочевой пузырь к счастью цел. Обнаружили перелом левой берцовой тазовой кости. Сказали, что ходить я буду, но останусь хромым на всю жизнь. Мама хоть и продолжала плакать, но немного успокоилась. Мне наделали каких-то уколов, и боль стала тупой и далекой. Терпеть было можно. Наложили от колен до груди гипс. Оставили только дырочки, чтобы сходить по малой да по большой нужде. Поместили в палату человек на двадцать. Положили на жесткую кровать без подушки. Вскоре мама ушла домой, и я остался один со своей болью. Начинала болеть уже спина. Болела оттого, что лежать неподвижно, да еще без подушки было очень неудобно. Я потихоньку начал подскуливать. Пришла нянечка. Я попросил ее дать подушку. Она сказала, что не положено и ушла. Начинала болеть уже и голова. Я плачу сильнее. Нянечку позвали уже другие больные и стали все просить дать подушку. Наконец нянечка сжалилась и принесла подушку. Но сказала, что утром перед обходом она ее снова заберет. Первая ночь была очень тяжелой. Болело уже все тело. И боль становилась все сильнее и сильнее. Я тихонько плакал под одеялом. Кое - как дотерпел до утра. Утром на обходе я попросил доктора: - Нельзя ли мне дать подушку? Доктор удивленно спросил у окружавших его врачей. - А почему ему не дали подушку? Лечащий врач сказала: - Потому что вы ничего не сказали насчет подушки. Можно ему, или нельзя. Мы не знаем. Сердитый дяденька врач строго указал кому-то - Дайте ребенку подушку. И мне уже официально дали подушку. Провалялся я в больнице более трех месяцев. Ко мне приходили заниматься специальные учителя. И когда меня мама начала приводить в школу оказалось, что я не только не отстал от своих сверстников, но и обогнал их по некоторым предметам. Ходить учился долго. Ноги не слушались. Все внутри болело при ходьбе. Приходило в норму все очень медленно. Но, вопреки предсказаниям врачей я не стал хромоногим.
  
 []
  
1951 г. Саратов. Военно-морской клуб. Кружок судомоделистов и его руководитель Иванов Павел Константинович.
  
   Чтобы приблизить свою мечту о море я записался в четвертом классе в судомодельный кружок Военно-морского клуба ДОСААФ. В кружке строили модели гражданских судов и военных кораблей. Работа над моделью длилась всю зиму. Весной проводились областные соревнования судомоделистов. А летом с лучшими моделями ехали в Москву на всесоюзные соревнования. Занятия в кружке я начал с изготовления модели яхты. К весне она у меня была готова. Такая красивая получилась модель, что глаз не оторвать. Беленькая. Стройная. Конечно, такие простенькие модели первогодков участия в соревнованиях не принимали, и наш руководитель кружка разрешил мне взять ее домой. Нахвалившись моделью перед домашними и дворовыми мальчишками, мы гурьбой отправились на Волгу ее попускать на большой воде. Благо жили мы всего в двух кварталах от реки. Была ранняя весна. Только сошел лед, и Волга в своем разливе была широкой и бурной. Я к носу яхты привязал нитку и пустил ее поперек течения левым галсом. Я рассчитал так, что когда будет заканчиваться нитка, я ее дерну, нос яхты повернется ко мне, она сменит галс и пойдет к берегу. Все было бы хорошо, и расчет был хорош, но кончик нитки выскользнул из моих рук и яхта, не меняя галса, стала удаляться к противоположному берегу реки. А ширина реки была около километра. Я долго шел вниз по течению, следя за яхтой. Я надеялся на то, что нитка за что-нибудь зацепится или намокнет и яхта все же сменит галс. Но стало темнеть. Ребята давно ушли домой. А я потерял яхту из виду. Обидно было очень. Я готов был чуть не плакать. Домой шел с ощущением огромного горя, свалившегося на меня. Всю зиму трудился над моделью. И вдруг, в один момент ее у меня не стало. Дома, как могли меня утешали. В клубе тоже старались облегчить мои страдания. Наш руководитель сказал мне, что я уже достаточно опытный моделист и могу начинать готовить другую модель уже к соревнованиям. Так и поступили. Я вновь приступил к изготовлению модели яхты, но уже другого класса. Модели этого класса уже принимали участие в соревнованиях. Потом были другие модели. Наилучшего результата моделирования я достиг, учась в восьмом классе. Мной была изготовлена модель морского буксира, которая на всесоюзных соревнованиях в Москве заняла второе место в личном первенстве. Примерно за месяц до соревнований у нас в кружке начинался настоящий аврал. Модели бывали не готовы, а в школе занятия уже заканчивались. Часто мы оставались в кружке даже на ночь. В одну их таких ночей, когда нас осталось человек пять, мы вскипятили чайник и уселись перекусить. Тут же вертелась кошка, которая жила в клубе. Кто-то из наших предложил мазнуть ей скипидаром под хвостом. Мы стали спрашивать его, а что при этом будет? Он отвечал - Посмотрите. Скипидара было много. Мы им разбавляли загустевшие краски. Кто-то поймал кошку, и мы ей мазнули. Сначала ничего не было, и кошка продолжала вертеться около нас. Мы уже разочаровались. Как вдруг она дико завизжала и стала носиться как бешеная по столам и стеллажам. Со стеллажей полетели модели, их детали. Мы бросились ловить кошку, но она носилась и носилась. Наконец мы ее выгнали в коридор и захлопнули дверь. Картина в помещении представилась ужасной. Поломанные модели, перевернутые банки и пузырьки с красками и клеем. Мы срочно начали прибираться, проклиная и зачинщика и исполнителей этой процедуры. Прибравшись в помещении, мы бросились восстанавливать чужие пострадавшие модели. До утра кое-что сделали. Утром пришел Павел Константинович и мы ему сказали, что кошка ни с того ни с сего прыгнула на стеллаж и уронила несколько моделей. Пришедшие утром кружковцы погоревали и стали восстанавливать свои модели. А ведь у некоторых они были полностью готовы к соревнованиям. Теперь и им пришлось сидеть ночами над своими пострадавшими моделями. На соревнования мы успели. Они проходили сначала в Саратове, а потом победители областных соревнований ехали в Москву на Всесоюзные соревнования, где моя модель и завоевала второе место.
   После возвращения из Москвы моя модель была помещена в Саратовский краеведческий музей. На табличке было указано, что модель изготовил ученик восьмого класса второй школы рабочей молодежи Вадим Калинин. Я был очень горд своей работой. Но о восьмом классе рассказ впереди.
  
 []
  
1951 г. Саратов. 7-й класс 19-й мужской средней школы.
  
   После шестого и седьмого классов Павел Константинович часто брал меня с собой на охоту. Охотник он был не заядлый. Но с друзьями частенько ездил на уток. Особенно мне запомнилась первая моя поездка. Поехали мы на целую неделю. Павел Константинович, хозяин моторной лодки и я. Набрали на неделю харчей, много соли, боезапас и поплыли вниз по Волге километров на 20 ниже Саратова. На левом пустынном берегу выбрали затоку и спрятали там лодку. Нагрузив на себя поклажу, двинулись вглубь левого берега. Через некоторое время вышли к большому озеру. На его берегу и расположились. Нарубили веток и сделали шалаш. Из мягких веток сделали подстилку. Сверху накрыли каким-то брезентом и кровать готова. Очистили место для костра и стали ждать вечера. Днем утки кормятся на Волге. А Волга большая и к ним не подкрадешься. На ночь же они прилетают на озера. Здесь и спят. Вот тут-то их и подкарауливают охотники. Как только утки садятся - раздаются выстрелы. Они улетают, оставляя на воде одну - две убитыми. Если они близко от берега, я быстро сбрасываю штаны и вплавь за ними. И снова ждем, когда прилетят новые. Снова по два выстрела дуплетом из двух стволов, и картина повторяется. У меня ружья, конечно, не было. Как правило, больше двух - трех выстрелов стрелять не приходилось, так как наступали сумерки, и мы уходили к месту нашей стоянки. Разводили костер и что-нибудь готовили. Консервов с собой набирали много. Но вкуснее всего была ливерная колбаса с хлебом. Она мне так понравилась, что я люблю ее до настоящего времени. Брали ее много. Она была очень дешевой. Но съесть ее нужно было дня за три. А то испортится. Вот я и налегал на колбасу. У меня даже сейчас текут слюнки от воспоминаний. У костра за ужином мы ощипывали уток, потрошили их и внутренности закапывали поглубже в землю, чтобы голодный зверь не учуял. Удаляли голову и лапки и все тушки обильно натирали солью, чтобы за неделю они не испортились. Так дичь хранилась до дома. Наступал день, и ружье Павла Константиновича переходило в мое распоряжение. Я шел на то же озеро. Днем там оставались только кулики, да нырки. Это маленькие птички. Первые бегали по прибрежной грязи и собирали различных червяков да пиявок. Вторые плавали, но как только чуяли опасность, ныряли и выныривали очень далеко от того места. На них вообще было трудно охотиться. И я стрелял по куликам. Иногда попадал. Они тоже съедобные и вечером мы их варим. А я очень горд тем, что кормлю взрослых мужиков.
   Однажды днем на озеро прилетели утки. День был ветреным, и на Волге была большая волна. Вот они и прилетели. Я стал подкрадываться к ним. Полз медленно, часто замирая и пережидая, пока они отвлекутся. Еще метр, и снова минут пять - десять ожидания. Утки очень осторожны. А издалека стрелять - безнадежное дело. Притом нужно дождаться, чтобы та утка, по которой хочешь выстрелить, повернулась к тебе хвостом. Иначе дробь скользнет по перу, не причинив вреда утке. Поэтому нужно стрелять против пера. Даже если ты стреляешь влет, нужно ее пропустить и стрелять вдогонку. Иначе успеха не видать. Это я уже знал. Павел Константинович меня подробно проинструктировал. Итак, я полз около часа. Но подобрался совсем близко к уткам. Сердце колотилось все сильнее. Неужели получится? Я потихоньку лежа поднял ружье и стал целиться. Как и положено правой рукой обхватил ложу, а два пальца положил на два курка. Я только потом допер, что так делать нельзя. Одним указательным пальцем нажимают сначала на один курок, а потом на другой. Но этого я еще не знал. Дуплетом я еще не стрелял. А тут утки. Как же не шандарахнуть дуплетом. Локоть левой руки покрепче упер в землю и на нее положил ружье. Указательный палец попал в ямочку от замка запора цевья. Долго ждал пока ближайшая пара уток повернуться ко мне хвостами. Дождался. Прицелился и нажал на первый курок правого ствола. Раздался не дуплет, а два выстрела слились в один. Левую руку обожгло как огнем. Пальцы правой руки онемели. Я сначала не понял, что произошло. Но увидел, что одна из уток перевернулась вверх ногами и забила беспорядочно крыльями по воде. Другие утки поднялись в воздух. Я вскочил. Сбросил с себя одежду и кинулся в воду за уткой. Когда вылез на берег, то увидел, что по левой руке струится кровь. На том указательном пальце, на который опиралось ружье, этой ямочкой начисто срезало верхнюю подушечку. Я вытащил платок и перетянул палец. Боли я еще не чувствовал. Она пришла позже. Но радость от подстреленной утки была больше, чем боль. Два пальца правой руки начали постепенно отходить. Оказывается, что у ружья была такая отдача от сдвоенного выстрела, что и подушечку сорвало, и пальцы другой руки отсушило. А сдвоенным выстрел получился тоже в результате отдачи. Когда я нажал на первый курок, то от отдачи нажался почти одновременно и второй курок. Но когда я принес утку к шалашу, и охотники стали меня нахваливать, я забыл про всякие неприятности. Я тут же сел ее ощипывать и засаливать. Так ее я и привез домой.
   На второй день у нас кончились запасы воды, и мы с Павлом Константиновичем пошли искать родник. Не из озера же пить воду. Кружа по окрестности, мы набрели на огромную бахчу с арбузами. Была осень, и арбузы уже поспевали. Вдали мы увидели шалаш сторожа, и пошли к нему. В нем сидел пожилой дедушка. Мы разговорились. Попросили арбузик, предложив взамен утку. Оказалось, что утка ему не нужна, а вот хлеб у него давно кончился. Мы предложили махнуть арбуз на хлеб. Сделка состоялась. Он предложил выбрать любой арбуз. Мало того, он сам пошел выбирать самый крупный и самый сладкий. Мы его еле притащили в наш шалаш. Потом я ему отнес буханку хлеба. Все были довольны сделкой. Арбуз был просто объедение. От сахара слипались пальцы. Ели его два дня, а потом опять пошли меняться. И так до конца недели. Арбузами просто объедались.
   В конце недели мы отыскали свою лодку и готовились отправиться домой. Тут над нами появился здоровенный орел. Размах его крыльев был более метра. Он медленно парил над берегом, высматривая свою добычу. Я схватил ружье и выстрелил. Орел камнем свалился недалеко от нас. А что было с ним делать? Мясо его не едят. И зачем я это сделал - неизвестно. Как память об охоте я отделил у него крылья и поместил их на стене у своего портрета. Они долго еще украшали мой портрет. Их видно и на фотографиях тех лет.
   По возвращении домой Павел Константинович подарил мне еще пару уток, и я с гордостью вручил их маме. Время было еще голодное, и из моих уток мама сделала такие вкусные блюда, что приглашенные на них родственники были в восторге и от моего подвига и от вкуснятины.
   Окончив седьмой класс и сдав экзамены в кружке на Инструктора-общественника морского моделизма, я направил требующиеся документы в Астраханское мореходное училище. Но вскоре мне их возвратили из-за того, что не хватало двух справок: о росте и цветоощущении. Повторно подавать документы было уже поздно, поскольку истек срок их приема. Что было делать? Побежал в свою 19-ю мужскую среднюю школу подать документы в восьмой класс. Но у меня их не приняли. Школы были переполнены, и мое место было уже занято, а в другие школы из других районов города не принимали. Я остался за бортом. В это время моя мама работала начальником цеха саратовского штампо-механического завода. На этом заводе изготавливали несгораемые шкафы, автоцистерны, штамповали ведра, тазики, гвозди, металлические пуговицы для различных родов войск и другой ширпотреб. Особенно мне нравились пуговицы с морским якорем. И я стал просить маму устроить меня на ее завод с тем, чтобы пойти учиться в школу рабочей молодежи, куда документы принимали без проблем.
  
 []
  
1952 г. Саратов. Цех ширпотреба. мне 16-й год. Я токарь 3-го разряда и мой токарно-винторезный станок.
  
   Так и поступили. Меня приняли на завод учеником токаря цеха ширпотреба, и уже через три месяца я сдал на третий разряд и стал работать самостоятельно токарем. Поставили меня к очень старенькому токарному станку завода Красный Пролетарий. Чтобы изменить обороты шпинделя мне приходилось перебрасывать ремень трансмиссии со шкива одного диаметра, на шкив другого диаметра. А ремень шел от моего станка под самую крышу цеха, а оттуда другой ремень к электродвигателю. Операция была не столь сложная, но достаточно продолжительная. Станок был весь разболтан. Точные детали на нем изготавливать было просто невозможно, и мне поручали изготовление простеньких деталей. Я точил различные болты, шпильки, оси для колесиков несгораемых шкафов, заклепки для цистерн и многое другое. Это шел 1952 год. Параллельно с работой продолжал учиться в восьмом классе 2-й Саратовской школы рабочей молодежи. Работа и учеба шли хорошо, и я ощущал себя вполне взрослым человеком. Хотя мне шел всего шестнадцатый год, я как взрослый начал покуривать, а мама делала вид, что не замечает этого. А какой авторитет был у меня среди дворовых пацанов, когда я открыто доставал папиросы и на глазах у всего двора закуривал. За курение в то время нас родители наказывали очень строго. Иногда встречаемся во дворе, а у одного из нас губы толстенные, как у негра. Оказывается, вчера мать за курение надавала по губам. У большинства сверстников отцов не было. Погибли на войне. Поэтому в основном нас воспитывали матери. А они были очень круты на расправы.
   Мой отец возвратился домой в конце войны с оторванной ступней левой ноги. Ему оторвало ногу когда он наступил на противотанковую мину. Они несли с командиром танка на палке трак от гусеницы, перебитый в бою. Отец шел первым и наступил на замаскированную мину. Его подбросило высоко в воздух и оторвало ступню. Командира же всего изрешетило осколками и он погиб. Отец ходил на протезе и продолжал работать шофером.
  
 []
  
1953 г. Саратов. Я с мамой и сестрой.
  
   На следующий год я вновь направил необходимые документы в Астраханское мореходное училище и вскоре получил вызов на сдачу вступительных экзаменов. Я был абсолютно уверен в том, что обязательно поступлю в училище. Во-первых: я успешно окончил восьмой класс, а остальные ребята будут поступать после седьмого. Во-вторых: к документам о поступлении я приложил характеристику-рекомендацию Военно-морского клуба ДОСААФ, в которой говорилось, что я прекрасно знаю устройство судов, имею огромное желание стать моряком, самостоятельно изготовил модель морского буксира, которая на всесоюзных соревнованиях в Москве заняла личное второе место и помещена в Саратовский краеведческий музей. А, кроме того, мне присвоена квалификация "инструктора-общественника морского моделизма " Другими словами, я имел право вести кружки морских судомоделистов.
  
  

3. Астрахань.

  
   Провожали трогательно. Мои товарищи по судомодельному кружку подошли к теплоходу, на котором я отплывал в Астрахань, на шестивесельном яле. Я их сначала не видел и очень расстраивался, что ни один мой товарищ по кружку не пришел меня проводить. Но когда теплоход уже отваливал от причала, я вдруг услышал крик хором Ва-дь-ка! Ва-дь-ка! Глядь, а это мои одноклубники идут на яле на перерез теплоходу. И когда до теплохода оставалось метров пятьдесят, они по команде нашего руководителя Павла Константиновича Иванова взяли весла на валек. Я чуть не разревелся. Так приветствуют только адмиралов. Теплоход развернулся по течению, и я отправился в неизвестный мне мир с твердой уверенностью стать капитаном. Какие это были прекрасные времена. Малолетний парень в одиночку отправляется бог знает куда, и родители даже не беспокоятся о том, что его кто-то может обидеть по дороге или в чужом городе. А что творится сейчас? Дети боятся ходить из школы домой.
   На экзамене по русскому языку в Астраханском мореходном училище, а он был первым, нас строго рассаживала невысокая симпатичная татарочка, преподаватель русского языка. Она серьезно предупредила всех, что если кто даже повернется к соседу, она тут же удалит с экзамена с выставлением двойки. И с ужасным татарским акцентом стала читать текст диктанта. Она начала читать: - Заглавие - "Бабек Хаджимурата". Пока она читала текст, я не поворачивая головы, тихонько спросил незнакомого паренька, сидевшего рядом - Что такое бабек? Он также тихонько мне пояснил, - это значит "друг". Я так и писал "бабек", уже зная, что означает это слово. Я только потом узнал, что нам диктовали отрывок главы из повести М.Ю.Лермонтова "Кавказский пленник" - "Побег Хаджимурата". Мы конечно в школе проходили этот материал. Но кто же читает все задаваемое в школе? Короче говоря, за диктант я получаю "кол". На следующий день мне возвратили документы. Из общежития, где мы спали на голых матрацах без одеял, простыней и подушек, меня и таких как я, не сдавших первый экзамен, вышибли. Что было делать? Домой возвращаться после таких проводов, с таким позором я просто не мог. Решил с такими же неудачниками как я устраиваться на работу здесь же, в Астрахани. А потом будет видно.
   Нас согласились принять в Касптехфлот на землечерпалку подсобными рабочими. Мы стали оформлять документы. И уже готовы были выходить на работу, как, идя однажды по городу, встретили морячка, на ленточке которого было написано: "Астраханская мореходная школа юнг ВК треста". Нам пришлось дважды обежать вокруг него, чтобы прочитать такую длинную надпись от затылка до затылка. Потом мы все-таки осмелились и подошли к нему. Он оказался очень общительным и рассказал нам про свою мореходку.
  
 []
  
1953 г. Астрахань. Я еще не поступил в мореходку, но одолжил форму чтобы сфотографироваться.
  
   Морячок подробно рассказал, где она находится, и сказал, что там еще принимают документы на поступление. Мы бросились туда. Документы у нас действительно приняли, и мы стали ждать вступительных экзаменов. Зубрили учебники. Проверяли друг друга. И, наконец, наступили экзамены. Я волновался страшно. Но математику и русский сдал на пятерки. Наступила очередь сдавать Конституцию СССР. Наука для нас была муторная. Я, да и не только я, не понимали, чем отличается Совет Союза от Совета Национальностей, а эти органы от Верховного Совета и Совета Министров, который из этих органов является Правительством и так далее. И вот мне попадается именно такой вопрос: Государственное устройство СССР. Выкручивался, как мог. Чувствую, отвечаю плохо, сам, иногда не понимая, о чем говорю. Второй вопрос прошел лучше. Дошел до третьего вопроса. Нужно было рассказать "Гимн Советсткого Союза". Его часто передавали по радио. Но только первый куплет и припев. Дальше я не мог вспомнить ни слова. Я решил, что расскажу первый куплет, припев и комиссия скажет "достаточно". Рассказал - комиссия молчит. Я тоже замолчал. Ну, думаю все. Провалился. Что делать? Как выкручиваться? Мелькнула мысль - а что если спеть? С мотивом может быть, вспомню и слова второго куплета. Говорю комиссии - разрешите мне спеть Гимн. Комиссия заулыбалась и говорит - пой! И я запел. Пропел первый куплет. Комиссия повеселела, переглядывается. Но я то чувствую, что слова второго куплета так и не приходят на ум. И от отчаяния, от безысходности, со всей дури я заорал припев: "Сла-а-вься а-а-течество, наше сва-а-бодное ...."
   Комиссия расхохоталась в голос, не стесняясь друг друга. Сквозь слезы председатель выдавил: "свободен". Я вышел, ни жив, ни мертв. За дверью ржали мои знакомые ребята. - "Ты что орал как сумасшедший?" - "Да я слова забыл". Мне было не до смеха. В голове пульсировала одна мысль: "провалился". После экзамена нас построили для объявления результатов. Кто бы знал, как в тот момент мне не нравилась моя фамилия, хотя она вообще-то была вполне приличная. Ведь долгое время возглавлял наше правительство всенародный староста Михаил Иванович Калинин, и меня часто спрашивали, не родственник ли я ему. Я весь напрягся, ожидая приговора. И вдруг объявляют по Конституции: "Калинин - пять". Я не знал что делать. Плакать или смеяться? Но слезы сами покатились из глаз. "Во дурак, удивлялись ребята, ему бы радоваться , а он ревет.
  
 []
  
1953 г. Астрахань. Первый взвод первой роты.
  
   Учеба в мореходке шла хорошо, легко. Да я еще привез с собой из дома книжку Перельмана "Занимательная математика". Книжку никому не показывал. Боялся - свистнут. Но к каждому уроку математики я подсматривал одну из математических загадок и предлагал отгадать ее решение. А математику вел у нас начальник мореходки Дозорцев. И в начале каждого урока он вызывал меня к доске и предлагал показать очередную задачку. Некоторые из них он решал быстро, а некоторые даже не мог разгадать и дома. Но прежде чем показать нам решение задачи он предлагал всей группе над ней подумать. И кто ее решал, тому ставил пятерку. Но вскоре от пятерок пришлось отказаться, потому что ребята стали донимать меня, чтобы я кому-то подсказал решение заранее. Но игра продолжалась. Мой авторитет был огромен. Я слыл бо-ольшим эрудитом в глазах и ребят, и преподавателей.
   В нашей группе учился Юра Федоров, который очень прилично играл на аккордеоне. У него сестра окончила консерваторию по классу аккордеона и преподавала в музыкальном училище. У нее то он и научился так играть на аккордеоне. До этого я играл простенькие мелодии на мандолине. Но когда увидел и услышал аккордеон - моей мечтой стало научиться играть на нем. Благо аккордеон в школе был, а Юра согласился учить меня игре. Дело шло хорошо, и за два года учебы я прилично научился играть. Разучивал разные мелодии и играл их по памяти. Нот я конечно не знал. Но скоро стал ими интересоваться. Дело пошло. Я стал по нотам разбирать мелодии и заучивать их. Уже после первого года обучения в мореходке мне доверяли выступать в концертах. Играл на танцах и один, и вдвоем с Юрием. Очень здорово звучал дуэт аккордеонов. Выступали мы и совместно с духовым оркестром, который также был в школе. И неплохой был оркестр. Его часто приглашали на различные мероприятия, которые проходили не только в нашей мореходке, но и в других заведениях.
   Ко времени поступления в мореходку у меня был третий разряд по фехтованию. Фехтовал я на эспадроне. Это такая сабля. Из всех видов фехтования это наиболее трудное. Я предложил руководству мореходки свои услуги по организации кружка фехтования. И вскоре такой кружок был организован. Было закуплено новенькое снаряжение, и два года я готовил нашу мореходную команду. Выступали мы прекрасно. Ведь кроме нашего кружка в Астраханской области их было всего четыре. И мы среди этой пятерки всегда занимали первое место. Нас награждали призами и почетными грамотами. И от этой деятельности мой авторитет рос на глазах.
  
 []
  
1953 г. Астрахань. Я первокурсник. Но мы втихаря нашивали две курсовки. Бакенбарды и усы подрисованы. А вот шевелюра своя.
  
   Играл я одно время и в футбол за нашу мореходку. Играл центральным защитником. Вроде тоже кое-что получалось. Но однажды в одной игре вратарь противника выбил мяч из своих ворот такой свечой, что тот чуть не до облаков поднялся ввысь. Я приготовился взять его на голову. И взял. Очнулся я под кустиками акации. Надо мной хлопотали ребята. Кто тащил воду, кто обмахивал меня майкой, кто шлепал по щекам. Голова гудела как пустой котелок. Я попытался встать, но голова закружилась, и я вновь рухнул на землю. Вскоре игра была продолжена, но без меня. С тех пор я разлюбил футбол. Правда, говорили, что нужно было бить головой по мячу, а не мячом по голове. Отсюда и результат. Но я был другого мнения и больше в футбол не играл.
   После окончания первого курса нас, двенадцать курсантов, направили в Ростов-на-Дону для участия в перегоне рыбоморозильных судов типа "Каспий" из Ростова в Астрахань. Эти суда пришли в Ростов из Калининграда. А построены они были в Германии. Нас направили на штатные должности рулевых и за свою работу мы получали зарплату. Плюс нас еще кормили три раза в сутки. Для курсантов рай, да и только. Суда по меркам Каспия были очень большими и совершенно необычными. Во-первых, это были дизель электроходы. Никогда ранее на Каспии судов с электродвижением не было. Во-вторых, у них были электрические рулевые машины, что тоже никогда не встречалось ранее. В-третьих, на палубе у них были установлены два крана, которые управлялись с выносных пультов. Крановщик вешал пульт на шею и мог переходить с ним с борта на борт, управляя краном кнопками пульта. Эта новинка также была незнакома на Каспии. Суда были такими большими, что их мачты не проходили под мостом через реку Дон в Ростове. Они стояли перед мостом в ожидании снятия мачт. В Астрахани мачты должны были поставить на место, но тоже тогда, когда суда пройдут под всеми мостами. Судна было четыре: Чумикан, Опала, Пымта, Крутогорово. В таком порядке мы впоследствии и пошли вверх по Дону до Волго-Донского канала, потом через канал в Волгу и, затем, вниз по Волге до Астрахани. Названия судов были связаны с Дальневосточными названиями островов, и для нас звучали несколько непривычно. Я попал на Пымту. Капитанов подобрали не молодых и самых опытных. Да и другие члены экипажа были подстать им. На судне я впервые увидел капитана, перегнавшего его из Калининграда. На его капитанском кителе очень низко на правой стороне форменного кителя красовался какой-то красивый знак. Это был якорь в обрамлении якорной цепи. На фоне якоря был помещен секстан. Весь знак был вороненым, а секстан золотым. Мы никогда не видели подобных знаков и стали интересоваться, что он означает? Вскоре узнали, что этот знак вручается капитанам дальнего плавания. А у нас на Каспии какое дальнее плавание? Только каботаж. Значит, такого знака нам не видать никогда.
   Это положение ни меня, ни моих друзей никак не устраивало, и мы решили после того, как получим рабочие дипломы, поступать вновь в какое-нибудь среднее мореходное училище. Да и Каспийское море нас не устраивало. Что это за море? Лягушек в нем только давить. Вот океан-это да. Но нужно было проработать не менее года, чтобы наплавать ценз для получения нашего маленького диплома. А сейчас мы стояли в Ростове и ждали, когда нас подготовят к плаванию. Наконец, после месячной стоянки, мы тронулись в путь. Лоцмана дали только одного, на головное судно. Остальные суда должны были идти ему в кильватер. Мы шли третьими. Дон выше Ростова оказался узенькой речушкой и ни в какое сравнение не шел с нашей красавицей Волгой. Мы с большим трудом вписывались в повороты, едва не цепляя то носом, то кормой береговые обрывы и деревья. На ночь мы останавливались у какой-нибудь деревушке, спускали шлюпки и шли в гости к местным жителям. Мы покупали у них картошку, молоко, зелень и другую всякую всячину. Кроме того, всегда по вечерам возникали стихийные танцы. Во-первых, нас с четырех судов было достаточно много. Во-вторых, все были в рейсе холостыми. В-третьих, местным девушкам до чертиков надоели свои местные выпивохи, и им хотелось новых ощущений. В-четвертых, мы были все-таки городскими и не шли ни в какое сравнение с сельскими ребятами. К тому же среди нас были неплохие баянисты и гармонисты. Танцы затягивались допоздна. Ночевали кто где. Одни на судне, другие в гостях. К утру все стягивались на суда, и мы двигались дальше до следующего вечера. Однажды, когда я стоял на руле, вдруг впереди идущее с лоцманом судно неожиданно село на мель и его по инерции начало разворачивать поперек реки. Мой капитан забегал по рубке, причитая непечатными словами и медленно переводя ручку управления машиной на задний ход. Резко переводить было нельзя. Рассыплется схема электродвижения и судно вообще останется без хода. Второе судно, которое шло за головным, как-то ухитрилось сманеврировать и проскочить между берегом и головным судном. У нас, третьего судна, такой возможности уже не было, Головное судно стало поперек реки, и мы врезаемся в его корму. Раздается треск и скрежет металла. Мы останавливаемся, и нас начинает сносить вниз течением. Последнее судно, наблюдая такую картину, и не имея возможности погасить инерцию, втыкается в берег и быстренько заводит за ближайшее дерево швартовный конец с помощью моряка, спрыгнувшего на берег. Наш капитан продолжает возиться с машинным телеграфом, матеря и проклиная и судно, и конструкторов, его придумавших, и свою судьбу. При этом не забывает вспомянуть и бога, и чью-то мать, и других родственников. Моряки это умеют делать классно. Про морской лексикон можно писать романы. Мое же дело было четко выполнять команды капитана. И я это добросовестно делал. Вскоре мы навалили и на то другое судно. Но там повреждения были не столь значительными. А вот на первом судне через дыру, образовавшуюся в корме от нашего удара, был виден весь салон, в котором теперь морякам предстояло принимать пищу на свежем воздухе до конца перехода. У нас была повреждена носовая часть. Весь фальшборт был завален на палубу, а корпус в носу стал впулым. Вскоре с помощью машины и течения наш флагман снялся с мели, и мы продолжили путь изрядно побитые и помятые. Спустя несколько дней мы подошли к Волго-Донскому каналу. Нужно было проходить шлюзы. В шлюз помещалось только одно судно. Остальные ждали очереди, пока первое судно не уйдет в другой шлюз. Раннее утро. Я стою на руле. Мы ждем своей очереди на шлюзование. Ошвартованы к правой стенке канала, огражденной высоким бетонным парапетом. Открылись ворота и мы можем заходить в шлюз. Капитан командует - руль лево полборта, и дает малый ход вперед. Нос судна медленно отходит от стенки влево. Но корма под действием прижимного ветра и руля никак не хочет отойти. Она начинает скользить по парапету и последний вдруг заваливается. Капитан опять забегал по мостику, вспоминая всех святых. А судно продолжает двигаться вперед, круша парапет своей кормой. Капитан командует - руль лево на борт. Но от этого корма еще плотнее прижимается к парапету, и все новые и новые его участки вновь заваливаются. Так мы ползем до тех пор, пока не заканчивается парапет и не начинается шлюз. Завалили метров сто парапета. Я думал, что капитану сейчас достанется от каких-нибудь властей. Но ничего не случилось, и мы благополучно продолжили плавание. Ну а то, что разодрали себе корму - это, наверное, были сущие пустяки. Все равно более опытных капитанов на Каспии не было.
   После установки мачт а Астрахани нас направили в северную часть Каспия для приема рыбы от промысловых судов. В этой части Каспия вели промысел рыбы по теперешним меркам экзотические суда. Они были деревянными и парусными. Никаких двигателей на них не было. Ночью судно освещалось керосиновыми лампами. Суда побольше - назывались "стойки". Они имели две мачты с косыми парусами. Их экипаж состоял из трех - четырех человек. Как правило, это были семьи. Муж, жена и сын или дочка. Длина их была около восьми - десяти метров. Суда поменьше назывались "реюшки". На них было всего два человека. Люди на этих судах и пали, и готовили пищу, и жили на своих посудинках с ранней весны до поздней осени. Ни бани, ни удобств никаких не было. Когда они подходили сдавать рыбу, мы их снабжали водой, продовольствием и керосином. Пресную воду они держали в анкерках. Пищу готовили на примусах или керогазах, таких керосиновых горелках. Для мытья грели воду и поливали друг друга. Мытьевую воду брали из-за борта, так как северная часть Каспийского моря была почти не соленой. Но пить эту воду, даже кипяченой, было нельзя. Волга выносила в Каспий много ила и различных нечистот. Зато рыбы здесь водилось великое множество. В уловах была и речная рыба, и морская. Но лов такой рыбы, как осетр, белуга, севрюга, стерлядь был строго запрещен. Рыбу ловили ставными сетями. И если в сеть попадалась такая рыба, ее, конечно, не выбрасывали, а оставляли себе на еду. Мы же у рыбаков выменивали ее то на сигареты, то на хлеб, то просто покупали за деньги. Так что белой рыбы мы поели вдоволь. Мы ее сначала разделывали. Потом солили. И потом вялили на жарком каспийском солнышке. Вкуснятина получалась отменная. Я ухитрялся даже привозить ее домой в Саратов и с гордостью угощал всех родственников. Принимаемую от рыбаков рыбу мы морозили в специальных протвенях, по десять килограмм в каждом. Упаковывали в картонные короба по три брикета. Короба складывали в охлаждаемые трюма, где температура поддерживалась около двадцати градусов холода. Когда трюма заполнялись, мы везли рыбу в Астрахань.
  
 []
  
1954 г. Рулевой теплохода "Красный Каспий".
  
   На следующую практику меня направили рулевым на теплоход "Красный Каспий". Это было для Каспия довольно большое судно. Оно было переделано в буксир из корпуса канонерской лодки. На нем было два главных двигателя мощностью по 127 лошадиных сил. И, естественно, два винта. Но было плохо то, что вращались они в одну и ту же сторону. И во время хода судно все время стремилось увалиться влево. Поэтому руль приходилось постоянно держать до половины борта вправо. Мы занимались буксировкой то барж, то плашкоутов, то прорезей с живой рыбой Это такая деревянная лодка со щелями в бортах. Она вся заполнена водой и только в носу и корме имелись воздушные ящики, за счет которых лодка и держалась наплаву. В такую прорезь загружали до 5 тонн живой рыбы, и мы их буксировали до 20 штук в Астрахань, Гурьевск или Баутино. На этом судне мы занимались ловом рыбы следующим образом. У нас было толстое бревно, которое мы выстреливали за борт в носовой части судна. Через конец бревна пропускали трос с большим обручем на конце. К обручу крепилась конусная сетка. Нижняя часть обруча была плоской с привязанной трубой служившей грузом. Мы опускали это сооружение до дна и тянули часа два. Ход с караваном барж был у нас маленький, и трал тянулся по грунту, собирая его обитателей в свое чрево. Когда мы вытаскивали трал, то там бывало до тонны рыбы различных пород. Попадалась и ценная белая рыба. Она, конечно, доставалась командному составу, ну а мы тоже объедались вкусной наваристой ухой.
  
 []
  
Наш скромный улов.
  
   Однажды в конце апреля мы буксировали караван плашкоутов в Баутино. Этот небольшая бухта ничем не оборудованная находится на северо-восточном берегу Каспия. Недалеко находится форт Шевченко, где когда-то Тарас Григорьевич Шевченко проходил военную службу. Хоть этот городок и назывался фортом, но все же это был городок. Вот им мы и таскали несамоходные деревянные баржи (плашкоуты) с продовольствием. И вот как-то ночью, идя по мелководью, мы залезли в чьи-то сети и намотали их на правый винт. Правый двигатель заглох. Мы продолжали двигаться на левой машине черепашьей скоростью. Но до Баутино мы все же доползли. А что делать дальше? Нужно как-то срезать с винта намотавшиеся сети. Как? Никаких водолазов нет и близко. И тут я вызываюсь это сделать, ныряя с ножом к винту. Со мной вызвался на эту операцию еще один наш практикант Гулевский. Мы понимали, что вода ледяная. Только недавно бухта очистилась ото льда. Чтобы как-то предохранить нас об переохлаждения, старший механик Юрий Константинович Алифанов обмазал нас толстым слоем машинного масла. Спустили за борт трап, и я первый прыгнул с борта в воду. Меня обожгло как кипятком. Сдавило грудь. Возникла огромная потребность вдохнуть воздуха. До винта было около 3 метров. Для меня такая глубина была пустяковой. Я быстро достиг винта. На шейке вала был намотан большой жвак сетей. Я попытался их резать. Но они так спрессовались, что нож их не брал. Я вынырнул и поднялся на борт. Стали придумывать что делать. А меня начало трясти как в лихорадке. Через некоторое время я немного согрелся под набросанными на меня тряпками. К этому времени механики подготовили острейшую мелкозубцовую пилу. Теперь нырнул Гулевский. Он недолго пробыл под водой, но, вынырнув, сказал, что пила режет сети хорошо. Затем нырнул я. Я уже знал реакцию организма и спокойнее воспринял ожег водой. Донырнул до винта и стал пилить сети. Через несколько секунд тело онемело. А задерживать дыхание я мог до 3 минут. Так мы продолжали нашу работу до тех пор, пока не срезали всю намотку. Тела своего я уже не чувствовал. Ощущение было такое, что тело существует само по себе, а мозг сам по себе. После того, как мы закончили работу, Юрий Константинович потащил нас в парную. Он нагнал там такого пара, что меня пронзила невыносимая боль под ногтями ног и рук. Дышать было нечем. Тела я по-прежнему не ощущал. Была только боль. Я стал вырываться из парилки. Юрий Константинович меня схватил и не отпускал. Я стал орать как бешеный. Тогда он сунул мои ноги и руки в тазик с водой, и боль отступила. То же сделал и Гулевский. Было по-прежнему тяжело дышать и очень жгло глаза. Их приходилось держать закрытыми. Но терпеть уже было можно. Юрий Константинович нас держал в парилке до тех пор, пока мы хорошенько не пропотели. После чего нам дали по стакану водки и вскоре мы скопытились. Когда я проснулся, то с трудом начал припоминать, что с нами было. Но среди экипажа мы были героями. Нас, салажат, зауважал даже вечно мрачный и чем-то недовольный капитан.
   Мы вышли из Баутино и пошли за очередным караваном. Но суток через 5-7 у меня на левом плече вскочил какой-то прыщ. Он чесался, и я его выдавил. Но не прошло и двух дней, как этот прыщ превратился в огромный фурункул. Рука стала болеть до локтя. Но оказалось, что это была еще не беда. Беда была впереди. Через несколько дней такие же фурункулы появились под левой подмышкой. Рука уже не просто болела, она стала нестерпимо ломить. Ложась спать, я ее стал подвязывать к койке второго яруса. Днем ходил с оттопыренной рукой. От работ меня освободили. Юрий Константинович прикладывал к моим фурункулам какие-то примочки. Ничего не помогало. Опухоль подмышкой становилась день ото дня все больше и больше. Вскоре мы должны были идти в Астрахань на котлочистку, и там уж я решил обратиться к врачам. Когда мы пришли в Астрахань, у меня под мышкой был целый сад фурункулов. С левой стороны опухшее тело свисало за брючный ремень. С этим я и пришел в больницу, где мне врач сразу выдал направление на операцию. Но мне же нужно было известить об этом капитана. Да и вещи кое-какие нужно было забрать на буксире. И я пошел в порт. Когда уходил с судна меня провожал весь экипаж. Жали здоровую руку и желали поскорее вернуться. Подходя к больнице, я обратил внимание на двух здоровенных санитаров, которые как-то странно меня обходили. Вдруг они бросились ко мне и заломили обе руки за спину. Я заорал нечеловечьм голосом от пронзившей меня боли. Под мышкой что-то потекло. Я орал - отпустите руку, отпустите руку. Санитары опешили и отпустили обе руки. Я плакал. Один из них спросил грозным голосом: - Почему не явился на операцию? Плача, я объяснил, что ходил на судно за вещами. Они успокоились, но продолжали держаться один слева, другой справа. Так мы дошли до операционной и меня тут же положили на стол. Оттянули в сторону левую руку, и хирург стал возиться с моей подмышкой. Больно было не очень. Сестра сделала обезболивающий укол. Только что-то похрустывало подмышкой. Через какое-то время хирург вставил в разрез катетер, а сестра наложила повязку. Я, сидя на операционном столе, покосившись назад, увидел большую лужу всякой дряни, вылившейся из моей раны. Я спросил хирурга, пока сестра вытирала мне спину, почему так грубо вели себя санитары? Хирург ответил, что когда он не дождался меня на срочную операцию, он попросил санитаров отловить меня и срочно доставить в хирургическое отделение. Срочная операция нужна была потому, что в любой момент, глубоко расположенные фурункулы, могли прорваться внутрь грудной клетки, и тогда исход бы был не ясен. В народе эта болезнь называется сучьем выменем. Выскакивать могут до 12 фурункулов. Так оно было и у меня. Хирурги еще пару раз их вскрывали. Стоял уже июнь. В палатах жара была невыносимой. Простыни и наволочки меняли утром после сна, и вечером перед сном, потому что они после ночного и послеобеденного сна становились мокрыми. Но было у нас и одно хорошее развлечение. Через дорогу напротив наших окон находился летний кинотеатр. То есть, под открытым небом стоял экран и ряды кресел. И никакой крыши. Фильмы там крутили с наступлением темноты, притом каждый вечер шел другой фильм. И вот, каждый вечер у наших окон и окон других палат, выходящих на кинотеатр, собирались все ходячие больные и смотрели бесплатно по три фильма ежедневно. Места были нарасхват. Но нам, хозяевам палаты, уступали места в первом ряду у подоконников. Мы ставили стулья и как фон бароны без устали сидели по 6 часов ежедневно. После сеансов все расходились спать.
   Примерно через месяц меня выписали из больницы, и я вновь вернулся на свой "Красный Каспий". Встречали меня как героя. Старший механик Юрий Константинович поселил меня в своей каюте на диване, т.к. других мест не было. Он был распрекраснейшим человеком. Прошел войну. Воевал в дунайской флотилии на бронекатерах. Был ранен. На всем теле у него были татуировки на морскую тематику. Только во всю грудь был выколот портрет красивой девушки с вьющимися волосами. Когда он потрет ей немного губы и щеки, и они начинают светиться нежным розовым светом, то создается впечатление, что девушка живая. Я ему очень завидовал. Когда мы вышли в рейс я начал подбивать клинья на то, чтобы он и мне сделал татуировку как настоящему моряку. Через некоторое время он согласился. Нарисовал красивую картинку и перевел ее на мое левое плечо. На картинке был изображен земной шар и на его фоне парусник. Это означало, что я задумал в своей жизни обойти вокруг всего земного шара. Из-за края земного шара выступал маяк, который должен был освещать мой нелегкий путь. С другой стороны земного шара выступал своими лапами якорь, который означал, что я когда-то заякорюсь на земле, создав семью. Вся символика моей картинки впоследствии пророчески сбылась. Была там и чайка, означавшая легкое и успешное плавание вокруг земного шара. Такое оно и было на самом деле. В своих плаваниях я накрутил столько миль, что их с лихвой бы хватило на десяток кругосветных путешествий. Кроме того, под конец жизни мне посчастливилось поплавать в течение года и на крупнейшем паруснике мира "Крузенштерн".
  
 []
  
1954 г. Члены экипажа теплохода "Красный Каспий". На переднем плане слева стармех Алифанов Юрий Константинович. Он дергает за нитку спуск фотоаппарата. Слева от него курсант Гулевский.
  
   Учась на втором курсе мореходки небольшая наша группа из 12 человек закончили курсы парашютистов. Командиром нашего взвода был назначен курсант Пудкин Володя. Он сам был астраханец и очень разбитной парень. К этому времени он был уже мастер парашютного спорта. Он нам и преподавал парашютное дело. Как мастер спорта он имел право это делать. Всю зиму мы изучали парашют. Укладывали его в ранец. Учились управлять парашютом. Ну и разную другую ерундистику. Весной мы сдали экзамены по парашютному спорту уже при аэродромном клубе. Нас допустили до прыжков. И вот в один прекрасный день нас привезли на аэродром. В воздух нас поднимали два кукурузника. У каждого из них было только по две кабины. Во второй кабине сидел летчик, а в первую садился парашютист. Первый ознакомительный прыжок совершался с высоты 900 метров. Раскрытие парашюта было принудительным. Время тянулось очень медленно. Пока он сядет, сделав большой круг. Пока в него залезет парашютист. Пока он взлети и наберет высоту - проходит достаточно много времени. Как самый длинный из группы я стоял первым. Но когда скомандовали "кругом!", я оказался последним. В таком порядке мы и стали прыгать. К обеду поднялся приличный ветер. При таком ветре уже нельзя было делать ознакомительный прыжок. Но нас оставалось-то человека три. И мы упросили инструктора продолжить прыжки. Я сел в самолет последним. Поднялись на высоту 900 метров. Летчик командует "приготовиться!". Я - "есть приготовиться" и влезаю из кабины на крыло самолета. Пристегиваю к скобе карабин вытяжного троса парашюта. Летчик проверяет и через некоторое время командует "пошел". Я отвечаю "есть пошел" и шагаю в никуда. Ничего не помню. Только почувствовал рывок, и я вишу под куполом парашюта. Сперва ощущение было таким, что я к земле не приближаюсь. Вишу и все тебе. Так продолжалось некоторое время. Я только видел, что меня относит ветром от того места, где приземлялись ребята. Потом земля стала стремительно приближаться. Мало того, я летел спиной по ходу моего полета. Я должен был взяться за стропы и перекрутить их, чтобы развернуться лицом по ходу полета. Но Пудкин нам рассказал, что чтобы развернуться, нужно было потянуть за стропы одной из сторон парашюта. Что я и сделал. Развернулся, правда, через другое плечо. Но развернулся же. Земля все быстрее и быстрее приближается ко мне. Инструктор командует "напряги ноги и вытяни их вперед". Отвечаю "есть" и выполняю команду. Мы много раз прыгали с двухметровой высоты. Это такой удар испытывает парашютист при приземлении. Тогда ведь не было никаких парашютов типа "крыло". Были обыкновенные десантные парашюты. Я приготовился. И трах об землю. Впереди запасной парашют. Я носом об него как треснусь. Из носа потекла кровь. Но мне было не до нее. Парашют коснулся земли и потащил меня на этом запасном парашюте по полю. Каждого парашютиста встречает прыгнувший до него товарищ. За мной припустился кто-то из наших. Но моя скорость была намного выше его, и он никак не мог меня догнать и погасить парашют. Я несся по полю. За мной поднимались клубы пыли. И в этой пыли летел мой товарищ. Я пытался подобрать нижние стропы парашюта, как учил нас Пудкин, чтобы погасить его. Но мне это никак не удавалось. Парашют тянул меня за плечи, и мне не удавалось дотянуться до строп. Я летел до тех пор, пока парашют не погас на кустах начинающегося за аэродромом леса. Там и догнал меня мой товарищ. Кое-как мы собрали в охапку парашют и поплелись к месту сбора. Как мог я утер нос и попросил товарища никому не рассказывать, что я его разбил. Мы перешли глубокий ров, которым был обнесен аэродром. - А как ты его перескочил на пузе? Удивился мой товарищ. Я сам не знал, как я его перелетел. Я его и не заметил.
   Но больше совершить прыжков с парашютом мне не удалось. Мы окончили нашу бурсу и пошли плавать на каспийский флот.
   С этим Пудкиным было море приколов. Вот один из них. Я ел очень медленно и не успевал все съесть до команды: - Первая рота! Встать! Выходи строиться! Мы должны были вскочить со своих мест и выходить на улицу. Пудкин, как командир взвода выходил последним. Так он, пока пропускал нас, успевал съесть не только свое, но и мое второе и выпить мой компот. А я под робу за ремень прятал несколько кусочков хлеба и выходил строиться.
   Как-то Пудкин, съев почти все первое, поймал муху и сунул ее в тарелку. Размешал. И заорал - Товарищ командир! Тот подошел. Пудкин с возмущением - Посмотрите, муха в щах. Командир велел заменить первое. Пудкин и на камбузе стал кричать - Что за безобразие! Мухи в щах! Чтобы он не возмущался ему навалили такую порцию, что и двоим-то было ее не осилить. А он слопал, не моргнув глазом. Такой же трюк он повторил с другим командиром. Получилось. И вот дежурил еще один командир. Мы его уважали. Он был очень строг, но справедлив. Был близорук и ходил в очках. В его дежурство Пудкин поймал паука и сунул в тарелку с первым. Ну и как всегда заорал: -Товарищ командир! Прошу подойти! Тот подошел. Смотрите, паук. Командир приподнял очки, внимательно посмотрел в тарелку и заключил: - Обсоси и выплюнь. Повернулся и пошел по рядам. Пудкин аж подпрыгнул, продолжая пенять на несправедливость решения. Но командир никак не реагировал на его вопли. Мы же ржали не переставая, забыв о наших харчах. Долго потом вспоминали этот случай.
   В субботы и воскресенья были увольнения в город. А местных вообще отпускали домой с ночевкой. Вот тут мы от души наедались. Порции Пудкина делили на оставшихся троих. Ведь за столами мы сидели по четыре человека, потому что питались в столовой бондарно-тарного завода. Командиры взводов были все местными ребятами. Они жили в четырехместных кубриках. А мы все 24 человека в одном общем. Астраханцы из дома приносили много еды. И сало, и масло с хлебом, и колбасы. И в авоськах вывешивали за окно под самой крышей. Жили мы на третьем этаже. А первый и второй были учебными. И вот мне однажды пришла в голову мысль стырить эти авоськи с едой. Ведь они ни с кем не делились едой. А мы ходили всегда полуголодными. Однажды вечером когда стемнело а авоськи были уже за окном, мы по связанным простыням спустились вниз из своего окна и по пожарной лестнице поднялись на крышу. Крыша была довольно крутой и покрытой шифером. На коньке крыши я лег на живот, а другой парень ухватил меня за ноги. Мы стали сползать к краю крыши. Второго парня уцепил за ноги третий и так далее, пока я не дополз до самого края. Я по пояс свесился с крыши и приготовленным заранее крючком из проволоки стал пытаться подцепить авоськи. Как я не старался, а крючок все же блямкнул по стеклу. Окно открылось, и наши старшины долго пытались рассмотреть, что бы это могло быть. Крючок я убрал, и мы замерли на крыше. Когда окно закрылось, я вновь стал осторожно подцеплять авоськи. Подцепил сначала одну, потом все остальные по очереди. Я их передал по цепочке, и ребята стали тащить нас обратно. Вскоре мы всем взводом уплетали вкусные домашние заготовки. Ох, и радости было в тот вечер. Наутро пропажа обнаружилась. Но что с нами могли поделать четыре старшины. Мы только посмеивались над ними и просили следующий раз побольше приносить харчей из дома. Но они перестали вообще приносить еду, и нам было не столь обидным голодать вместе.
  
 []
  
1955 г. Саратов. Последний отпуск перед окончанием мореходки. Моя мама и сестра.
  
 []
  
Я развлекаю подруг.
  
   Вообще в мореходке я шкодничал много. И мне, как отличнику, многое сходило с рук. Как-то нам назначили командиром роты майора пограничника. Он носил зеленую форму, и мы его прозвали лягушатником. Мы его не любили. Он был вздорным и крикливым. Однажды он был дежурным по школе. В 22 часа он зашел в кубрик и закричал, чтобы мы через минуту были в постелях. Уходя, выключил свет. Мы его снова включили, чтобы раздеться и аккуратно сложить робу. Он снова зашел и вновь заорав выключил свет. В темноте я схватил рабочий ботинок и запустил его в сторону двери. Вдруг послышался шлепок, крик командира оборвался на полуслове, хлопнула дверь кубрика и все стихло. Ребята стали спрашивать, что это было? Я сказал, что запустил ботинком в командира. Включили свет. Ботинка не было. Что делать? Ребята стали советовать то один, то другой варианты. Мне ничего не нравилось. С тем и уснули. Утром я напялил один ботинок и пошел в командирскую. Шел и думал, что же сказать? Так ничего и не придумав постучал в дверь. Раздалось - Войдите! Я вошел и доложил, что курсант Калинин прибыл. В командирской уже собрался весь командирский состав, и с любопытством меня разглядывал. - Ну и зачем же прибыл курсант Калинин? Ехидно спросил зеленый. Перед ним на столе стоял мой ГД. Я громким голосом доложил, что мне ребята сказали, что мой ботинок у Вас и я прошу его мне вернуть. - А как же он ко мне попал? Удивился зеленый. - Не могу знать, товарищ командир! Отрубил я. - А кто им в меня бросил? Допытывался он. - Не могу знать товарищ командир. Узнаю - доложу! Отрубил я первое, что пришло мне на ум. - А как же твой ботинок мог попасть к другому? Продолжал он. - Все ботинки стояли в ряд у вешалки! Опять громко доложил я. Все переглянулись. Наступила пауза. А я стоял навытяжку в одном ботинке. - Ну, бери свой ботинок и доложи, кто им бросил в меня. Выдавил зеленый. Я подошел к столу, взял ботинок и, развернувшись кругом, печатным шагом вышел из командирской. За дверью раздался громкий смех. Очевидно, товарищи командиры тоже недолюбливали зеленого. Он у нас прослужил недолго.
   Или еще. В графике дежурств офицеров мы подсмотрели, что завтра побудку должен делать зеленый. И я предложил устроить ему темную. Замысел был такой. Мы приставляем спортивную скамейку к двери кубрика и когда завтра в темноте зеленый открывает дверь наружу, скамейка бьет по его зеленой голове. Сделали. Попробовали. Слабо получалось. Хотя трехметровая спортивная скамейка и была тяжелой, но падала она как-то медленно, сползая по открываемой двери. Тогда я предложил другую конструкцию. Мы забили гвоздь в дверь выше роста человека и на него положили один край спортивной скамейки. Под другой край подставили наклонно другую скамейку. И когда открывалась дверь, то одна скамейка падала сверху, а другая ударяла в лоб. Когда мы соорудили эту конструкцию один из ребят распахнул дверь. Раздался такой грохот от падающих скамеек, что прибежал дежурный командир роты. Но мы выключили свет. Он пошастал, пошастал и ушел. Мы снова соорудили нашу пирамиду и с легкой душой улеглись спать. Утром проснулись от жуткого грохота. В кубрике и коридоре стояла гробовая тишина. Никто к нам не входил. Никто не гнал на физзарядку. Некоторое время мы лежали не шевелясь. Потом кто-то включил свет. Одна скамейка лежала в проеме распахнутой двери, а вторая аж вылетела в коридор. И никого. Мы стали выбегать на зарядку на стадион, который находился рядом с мореходкой. Там построением занимался как ни в чем не бывало наш зеленый. Мы приготовились к тому, что сейчас нас построят и начнут выявлять зачинщиков. Их конечно не выявят, но весь взвод лишат на месяц увольнения. Но ничего подобного не происходило. Мы недоумевали. Прошла зарядка. Ничего. Прошел завтрак. Ничего. Что за чертовщина? Ведь должно что-то происходить. Не происходит. Так мы приступили к занятиям. И только к обеду узнали, что подъем делал наш физрук. Зеленый задерживался по домашним делам и попросил физрука сделать подъем. Физрука мы очень любили. Он был спокойным и очень добрым человеком. Возился с нами как с родными детьми. Вел различные физкультурные кружки. Учил нас танцам. Учил культуре обращения с девушками. Как их пригласить на танец. Как проводить на место. Как поступить если девушка тебе откажет в танце и т.д. Он был нашей душой. И тут вдруг мы ему такое устроили. Когда узнали об этом, расстроились страшно. А он о случившемся даже никому и не сказал. С ушибами обратился в больницу, и его уложили с сотрясением головного мозга. Мы избрали делегацию, собрали у кого сколько денег на покупку фруктов и отправились в больницу. Там у нашего Миши мы так просили прощения, а он нас так успокаивал, что многие из делегации, и я в том числе, пустили слезу. Он нас простил. А мы его еще больше полюбили и за преданность нам, и за доброту, и за его человечность. Никто из руководства школы так и не узнал о нашей проказе. Но и мы присмирели и никогда больше не делали таких злых выходок.
   После окончания мореходки меня направили на транспортный рефрижератор РР-1268 "Снег". Это было не очень большое судно, перевозившее около 100 тонн охлажденной рыбы. Рыбу мы принимали уже от других тоже маленьких промысловых каспийских суденышек и доставляли летом в Астрахань. Зимой же, когда Волга замерзала, доставляли рыбу то в Баку, то в Красноводск, то в Махачкалу. Однажды летом я договорился с капитаном нашего судна о том, что могу взять в очередной рейс мою маму. Спальное местечко на судне было. Наша повариха была женой капитана, и жила в его каюте. Ее место в двухместной каюте с буфетчицей было свободно. Экипаж насчитывал 12 человек, в том числе в экипаже были две женщины - повариха и буфетчица. Никаких других препятствий к выходу мамы в рейс не было. Суда не проверялись ни таможенниками, ни пограничниками. Капитан назначал время отхода, строго в это время отдавались швартовные концы, и судно уходило в рейс. Об отходе извещался только портовый надзор. А ему нужна была судовая роль, в которой указывался экипаж судна. А есть ли на судне посторонние лица - никого не интересовало. В назначенный день я встретил маму на вокзале и привел на судно. Поселилась она с буфетчицей в нижней двухместной каюте. Каютка была хоть и маленькая, но уютная. Рейс, как правило, длился не более 12-15 суток. Все зависело от того, сколько рефрижераторов скопилось на промысле и как хорошо ловится рыба. Рыбу кильку ловили на свет. Одни суденышки - побольше, мы называли "деревяшки", потому что они были изготовлены из дерева. Другие - поменьше, "фанерки", потому что их корпуса изготавливались из авиационной фанеры. Вечером эти суденышки с пятью членами экипажа выходили из бухты в море и на определенной глубине опускали в воду конусную сетку. В широкой части конуса находилась мощная электролампа, которая включалась на определенной глубине. Килька собиралась на свет. Через некоторое время лампа выключалась, и сеть поднималась, килька попадала в конус. В это время опускалась сеть с другого борта, и операция повторялась вновь и вновь всю ночь до утра. Когда начинало светать, килька уже не реагировала на свет, и суда шли в ближайшую бухту на выгрузку. Здесь то их и поджидали транспортные рефрижераторы. В лунные ночи килька ловилась очень плохо. Зато в темные ночи мы быстро набирали грузы и везли их в разные порты. Вот в такой рейс и пошла моя мама. Отошли от пирса, и пошли вниз по Волге. Для коренной волжанки, не видевшей никогда низовий Волги, восторг от увиденной картины был неописуем. Ее нельзя было увести с палубы даже на обед, так она боялась пропустить что-нибудь интересное. А вокруг нас было все интересно. Масса уток, гусей, лебедей, цапель, бакланов, нырков, чирков и другой живности. Они совершенно не боялись нашего судна. Плотным ковром покрывали всю водную поверхность реки. Казалось, мы идем по живому полю, плавно колышущемуся на поднимаемой судном волне. Водяные лилии, кувшинки, чилим, огромной высоты камыш обрамляли водную гладь. Пение, кваканье, писк, визг дополняли дивной красоты картину. И в этой неземной субстанции плавно двигалось наше судно. Было такое ощущение, что мы летим в каком-то сказочном пространстве, а непрерывно сменяющаяся картина вот-вот исчезнет, и мы снова окажемся в нашей обыденной жизни. Если моряки, не раз наблюдавшие такие картины, попривыкли к ним, то человек, впервые попавший в такой волшебный мир, не мог оторваться от него даже на минуту. Я понимал маму. И был очень горд тем, что именно я, ее малолетний сын, смог организовать ей в эту сказку. Наверное, и она гордилась мной. К ночи мы вышли в открытое море. Стояла штилевая погода. Судно плавно скользило по гладкой бирюзовой поверхности моря. И вновь перед взором разворачивалась неповторимая величественная картина. Безбрежное пространство. Наш кораблик, как маленькая затерянная песчинка, тилипается черепашьей скоростью к какой-то цели. Вечные облака с удивлением взирают на нас со своей высоты. Что они думают о нас? Куда и зачем ползет эта букашка? Что ей нужно в этом подлунном мире? А на этой букашке зачарованная женщина, не уставая, любуется и морем, и облаками, и разбегающимися из-под носа судна дорожками волн. Ей было очень хорошо. Она была благодарна судьбе за то, что та послала ей и такого сына, и такую возможность побывать в сказке. На четвертые сутки плавания мы вошли в бухту Гасан-Кули. Эта пустынная необитаемая бухта расположена на восточном побережье Каспийского моря. Там в это время года базировался наш флот. Мы заняли очередь на погрузку и стали ждать. Ждем сутки, двое, трое. Стали придумывать - как скоротать время. Спустили на воду шлюпку, и пошли на берег. Мама пошла с нами. Почти от уреза воды начинались безбрежные барханы. Забрались на ближайший, чтобы увидеть пустыню. Но с него увидели только следующий бархан. Забрались на тот. Но и с него вдели следующий. Мы поняли, что пустыни нам не увидеть. Что с одного бархана можно увидеть только следующий. Жара. Ослепительно белый песок. Рядом море с очень соленой водой. Искупались. Побегали по берегу. На берегу много плоских песчаных блинов, держащихся на тонкой песчаной ножке. Ветер со всех сторон выдул из-под них песок и они, как грибы, держались на тонких ножках. Кто-то перевернул один из блинов. А оттуда в разные стороны побежали огромные пауки, змеи, ящерицы. Мы бросились врассыпную. Мама не отставала от нас. Отбежав на приличное расстояние, мы начали озираться по сторонам, не гонится ли за нами какая-нибудь тварь? Но вся живность быстро попряталась под другие блины. Тогда мы, осмелев, стали переворачивать блин за блином и отскакивать в сторону. Мама взвизгивали от страха, и просила нас этого не делать. Но ее просьбы нас только подбадривали. И мы старались перевернуть блин как можно ближе от нее. Она вновь верещала и отскакивала подальше. Мы до того обнаглели, что стали хватать убегающих змей за хвосты и, раскрутив, подбрасывали высоко в воздух. Чтобы проделать эту операцию, приходилось собирать в кулак все свое мужество. Когда подбегаешь к змее, чтобы схватить ее за хвост, она оборачивается и бросается на тебя. Ты отскакиваешь в сторону. Она начинает снова убегать, ты за ней. Она вновь оборачивается, а ты отскакиваешь. Постепенно она подпускает тебя все ближе и ближе. Наконец ты хватаешь ее за хвост и, чтобы она тебя не укусила, начинаешь раскручивать ее, подбрасывая высоко в воздух. Описав дугу, змея шлепается на песок и быстро убегает под какой-нибудь блин. А какие они были разные змеи. И толстые желтые, и тонкие длинные, и совсем тоненькие короткие. А пауки - просто сказка. И здоровенные черные мохнатые. И такие же здоровые, но голые. И с крестом на спине. Одни бегают нормально. Другие боком. Третьи прыгают. Разнообразие потрясающее. Набегавшись, налюбовавшись, накупавшись, мы возвратились на судно. На судне во время безделья тоже находили себе развлечения. Одним из них был лов бычков. Бычков в бухтах было великое множество. На леску мы цепляли по пять шесть крючков, порой самодельных из гвоздя, и опускали эту снасть даже без наживки с борта до грунта. Подержав с полминуты, поднимали снасть. Почти всегда на каждом крючке висело по бычку. Иногда, правда, клев был плохой. Но когда был хороший - высыпал на палубу весь экипаж и занимался ловом бычков. Мама тоже увлеклась этим спортом и очень азартно вытаскивала гирлянду за гирляндой сверкающего серебра. Бычки - это небольшая толстенькая рыбешка. Ее большая голова занимает почти половину туловища. Ее лов был не только развлечением, но и большим подспорьем для нашего скромного стола. Котлеты из бычка с небольшим добавлением сайгачьего сала и кильки просто таяли во рту. Выловленную рыбу мы чистили и замораживали в трюме. Порой нам ее хватало на целый месяц. Самое нудное было ее чистить. Но тут была установлена строгая очередность. И весь экипаж, за исключением капитана, занимались этой непопулярной работой.
   Наконец пришла и наша очередь на загрузку. В течение двух суток нас загрузили рыбой, и мы снялись в Астрахань. Вечерело. Я стоял на руле, когда в рубку зашла мама. Вечер был тихим. Море ласковым. Все иллюминаторы и двери в рулевой рубке были открыты настежь. Любуясь окружающей картиной, мама вдруг сделала вывод: - и за что только вам деньги платят? За такую красоту я бы с вас высчитывала. Я был возмущен страшно. Я возразил, что не всегда мы находимся в такой красоте. Бывают и шторма, и обледенение, и поломки. Да мало ли чего подстерегаем моряков. Мама отмахнулась, как от назойливой мухи. Это меня обидело еще больше. В этот момент я желал только одного - чтобы разразился невиданный шторм и показал маме почем фунт лиха. А еще лучше, если бы наше судно вообще стало тонуть, а я бы спас маму. Вот было бы здорово. В это время на палубе стали собираться члены экипажа и показывать друг другу куда-то в сторону кормы. Мы с мамой тоже вышли на крыло мостика и увидели дивную картину, какую в жизни я больше никогда не видел. От бухты Гасан-Кули мы отошли уже миль на десять. Это примерно около двадцати километров. Когда я вышел на крыло, то вдруг увидел все пространство до самой бухты. И наши рыболовные суденышки, выходящие в море на лов, и береговую черту с ее барханами. А ведь это все скрылось из вида уже около часа тому назад. А тут все как на ладони. Все пространство до самого берега было вогнуто, как тарелка. И на этой тарелке наш рыболовный флот. Высыпал весь экипаж. Около получаса мы любовались этой картиной. В мореходке мы изучали, что существует такое явление природы, как рефракция. То есть, искривление зрительного луча в атмосфере Земли. Но такое искривление все моряки видели впервые. Картина была потрясающей. Но вместе с тем я заметил, что небо в той стороне очень темное. Штормовое. Я показал маме: - Смотри, какой шторм нас догоняет! Посмотрев, она сказала - ничего я не вижу. Да и осталось то нам до Астрахани всего двое суток. Ну, думаю, елки-палки, хоть бы действительно грянул шторм, чтобы показать этой дамочке, что такое морская жизнь. Штормов я очень не любил, потому что укачивался страшно. В шторм меня выворачивало наизнанку как валенок. Кушать ничего не мог. Все вылетало обратно. Один день я еще держался и продолжал стоять на руле. Но на второй начинали дрожать и руки и ноги. Колени подкашивались. Я едва мог удерживаться в вертикальном положении. Тогда вместо меня на руль заступал боцман Леонид Макаров, а я валялся на шлюпочной палубе под шлюпкой и время от времени бросал смычку за борт. Позывы продолжались даже тогда, когда в желудке уже ничего не оставалось. И это продолжалось до тех пор, пока не затихал шторм или не входили в канал. Но тут я очень хотел шторма. Только и твердил про себя: - ну хоть бы он начался, ну хоть бы он начался. И к ночи он начался. Сначала пошла зыбь, судно начало покачиваться. Мама слегла. Потом началась сильная качка. На Каспии волна короткая, крутая. Судно бросает как щепку. А я стою на руле и радость, что сбылось, разливается по всему телу. Я так был рад шторму, что совсем не укачивался. В ноль часов я сменился с вахты и загляну к маме в каюту. Она лежала бледная. Я спросил, не принести ли ей соленой капусты, которой на судне было в достатке. Она попросила принести только тазик, а то в ведро боялась не попасть. Я выполнил ее просьбу и оставил до утра в покое. Утром вновь заглянул в каюту. Мама была еще бледнее и сказала, что не спала всю ночь. Зато я впервые в шторм проспал всю ночь и на утро не испытывал никакого влияния качки. Завтрак было ей предлагать бесполезно. Знал по себе. Я стал агитировать ее выйти на мостик, на свежий воздух. Но она просила одного - не трогать ее и дать спокойно умереть. Я торжествовал. С удовольствием отстоял на руле. Никакая качка меня не брала. Впервые пообедал во время шторма. Весь экипаж, особенно Лешка Макаров, дивились, что это со мной случилось? Но я же не мог рассказать, что это от злости и злорадства я не укачиваюсь. Стыдно как-то было в этом признаваться. На следующий день она была уже не бледная, а зеленая. Мутить ее продолжало по-прежнему. А как всегда бывает в таких случаях, скорость у нас резко упала, и мы еле-еле продвигались вперед. На второй день все-таки удалось маму выманить на верхнюю палубу. Правда, выползла она туда со своим тазиком. Но на свежем воздухе ей стало немного легче. А я все приставал к маме: - ну как? Зря нам платят деньги? - Конечно не зря - отвечала она. Я просто пошутила. - Ну и шуточки у тебя мама. Если бы не твои шуточки - может быть, и шторма не было бы. Только на пятый день перехода мы вошли в канал, и качка постепенно прекратилась. Так закончился наш рейс. Испытание штормом маме только прибавило эмоций от плавания. По возвращении в Саратов она и на работе, и всем своим знакомым рассказывала о рейсе. А каким героем приезжал я в Саратов.
  
  

4. Калининград.

  
   К весне 1956 года дипломы были уже у всех. Решили ехать поступать в Калининградское мореходное училище. Один я из нашей группы настаивал на поездку в Мурманск. Но меня никто не поддержал, и я вынужден был подчиниться большинству. В августе 1956 года, уволившись из Каспрыбфлота, мы приехали в Калининград по вызову мореходного училища. Перед самыми экзаменами нас пригласил в свой кабинет, исполняющий обязанности начальника училища, начальник организационно-строевого отдела Худанов и предложил забрать документы на поступление. Мотив был таким: конкурс большой, а у нас уже есть рабочие дипломы. Да и водку мы уже, наверняка, научились пить, поэтому будем разлагать молодых ребят. С первым доводом конечно нельзя было не согласиться. Но вот второй довод нас оскорбил до глубины души. Мы наперебой стали доказывать ему, что он не имеет права отказывать нам в учебе. Особенно выступал я, поскольку, как отличник, я не должен был сдавать экзамены вообще, а только проходить собеседование. И я заявил ему об этом. Он очень разозлился и грубо выгнал нас из кабинета, сказав, что все равно никто из нас экзаменов не сдаст. А по поводу меня сказал, что я тоже должен сдавать экзамены, поскольку по аттестату об окончании школы никакой я не отличник. Нас, конечно, всех завалили на экзаменах. Пятерых на диктанте, а меня на математике устной. Попался вопрос: "Формулы сокращенного умножения". Я не понимал вопроса. Не знал, о чем нужно было рассказывать? Я задал этот вопрос преподавательнице. Она ответила, что если я не знаю ответа, то должен сдать билет и вытряхиваться. Я пытался возразить, что я готов ответить на любой вопрос, но вопрос в билете мне непонятен. Ничего не помогло. Тогда я попросил разрешения взять второй билет, Но и в этом мне отказали, поскольку второй билет нужно было брать сразу, а не после того, как я уже подготовился к ответу. Меня вышибли, как и моих товарищей. Худанов сдержал свое слово. Что было делать? Естественно - искать работу, благо рабочие дипломы, хоть и маленькие, но у нас были. Направились в УЭЛ (Управление экспедиционного лова рыбы ). В то время это была очень мощная и очень популярная среди моряков организация. Нас разбросали кого куда. Меня направили на новенькое судно - СРТ-4253 "Афанасий Юшков".
  
 []
  
На таком СРТ в 1956 годуя вышел в Атлантику 3-м помощником капитана.
  
   Я подменил на период отпуска третьего помощника капитана Ивана Тимофеевича Кисова. После кормежки на судах Каспия, и голодной жизни при поступлении в училище, я оказался как в раю. Кормили три раза в сутки. Да еще как кормили. На Каспии питание было на 52 копейки в сутки. Из мяса была только сайгачина ( мясо дикого сайгака ). Это были сплошные жилы. Картофель, морковь, лук - были, как правило, сушеными. Да на такую сумму и не наешься. Маргарин делили по кусочкам и каждому выдавали его порцию. А здесь - ешь, не хочу. На судне, как правило, в порту экипаж не весь. А готовят на весь. Масло сливочное стоит на столе и лопай его сколько угодно. Некоторые накладывали половину алюминиевой кружки масла и заливали его чаем. И эту бурду пили. Хлеб не делили на порции. Он стоял в общем блюде и его можно было есть от пуза. Короче говоря, питание было на 1руб.50коп. Это по тем временам было более чем достаточно. Но мое счастье продолжалось недолго. Возвратился из отпуска Ваня, (он был немного старше меня) и я вновь направился в отдел кадров.
   Руководила судоводительскими кадрами плавсостав Валентина Дмитриевна Назарова (впоследствии - Маточкина). Сама штурман. Окончила мореходное училище. Хоть и молода была, но крутая. Штурмана ее хоть и побаивались, но и уважали как мать родную. Вот она меня и направляет на СРТ - 123. Нашел я его к концу дня в рыбном порту на соляном причале. Порт в то время представлял собой жалкое зрелище. Рядом с деревянными причалами стояли деревянные посольные цеха. Да и цехами-то их можно было называть условно. Это были простые деревянные навесы, под которыми хранились бочки с засоленной рыбой. Воруй - сколько угодно. А соляной причал - это небольшой перекошенный причальчик, на котором суда грузились солью в бочках на предстоящий рейс. Вот там и нашел я свое судно. Поднялся на борт. Покричал - кто тут есть? Тишина. Обошел все судно - никого. Пошарил по камбузу, по каптеркам. Ничего съестного. Даже следов мышей не видно. Что делать? Темнеет. Сентябрь. Ночью холодно. Идти некуда. Хочется есть. На судне ни души. Чтобы как-то согреться на ночь лег на матрац и матрацем укрылся. Другого имущества на судне не было. Продремал всю ночь. Утром выполз на палубу - никого. Мертвый пароход. В нижнем кубрике воды по колено. Есть хочется ужасно. Мой СРТ - 4253 стоит у УЭЛа. Туда идти полдня. Да и как бросить это судно. Ведь я на нем третий помощник капитана. Стало вечереть. Кушать уже перехотелось. Хочется, конечно, но не так сильно. Стал готовиться ко второй ночи. Я все думал: - ну должен же кто-нибудь когда-нибудь появиться на судне. Не может же оно вечно стоять без команды. Но лишь бы мне не помереть с голоду до этого времени. Слышал, что суток десять можно продержаться без пищи. Уже улегся, укрывшись двумя матрацами. Вдруг услышал, что кто-то кричит: "Вадим! Вадим!". Я быстро выскакиваю на палубу. А там Ваня Кисов. Здоровый, улыбающийся. Я бросился ему на шею. Мелькнула мысль: теперь не помру с голоду, Ваня не бросит, выручит. А он говорит: - собирай быстрее вещи, и едем на СРТ - 4253. Ты назначен туда третьим помощником капитана. Я спрашиваю: - а как же ты? А я назначен вторым помощником. Радости моей не было конца. Но как же бросить это судно? - спрашиваю. "А ты здесь причем? Оно и так брошено". Это меня немного успокоило. Я спрыгнул в каюту, схватил свой баул и забрался в кузов полуторки, на которой Ваня вез на судно карты из навигационной камеры. Так я снова оказался на СРТ - 4253 "Афанасий Юшков". Вскоре мы вышли в рейс. Возглавлял экипаж Анатолий Дмитриевич Рождественский. Молодой, но опытный капитан. Попивал, конечно, частенько. Шли в Северное море на лов сельди. Сельдь ловили плавными сетями. Сетки длиной по 25 метров и высотой по 6 метров связывали друг с другом в так называемый "порядок". В порядке насчитывалось до ста - ста двадцати сетей. Порядок выметывали вечером, когда сельдь с темнотой поднималась ближе к поверхности моря, вместе с планктоном - мелкими рачками, которыми она питается. Искусство капитана заключалось в том, чтобы угадать - в каком районе она будет подниматься завтра. В то время никаких поисковых приборов конечно не было. Был эхолот. Но он был навигационным и не годился для поиска рыбы. Рыбу же искали так. Я - третий помощник капитана, стоял на правом крыле мостика и по команде капитана зачерпывал ведром забортную воду и совал в ведро термометр. Измерив температуру воды, докладывал капитану. И так бесконечно долго. Черпал ее до тех пор, пока температура не начинала изменяться. То есть, мы нашли градиент температур и именно здесь нижние слои воды, поднимаясь к поверхности, выносят планктон. А за ним поднимается и сельдь. Вот на этих градиентах и нужно метать сети. Первый груз около ста тонн набрали достаточно быстро. Был конец сентября. Погоды стояли сносные. Во время выборки сетей мое место было обычно на палубе с зюзьгой. Зюзьга - это такой большой сачок, которым насыпают рыбу на посольный стол. Два рыбмастера лотками бросают на рыбу крупную соль и перемешивают эту массу. Затем ссыпают в бочки под завязку. Бочку забондаривают верхним донышком и через отверстия, имеющиеся в нем, заливают шлангом соленую забортную воду. Отверстия забивают шкантами, и на этом процесс засолки оканчивается. Если соли в рыбу добавляют мало - получается сельдь слабого посола. Если побольше - среднего посола. И если много - крепкого посола. Зимой, когда на дворе холодно, можно делать сельдь слабого посола. Но летом в жару - только крепкого посола. Я по пояс в рыбе стою у посольного стола и подаю рыбмастерам рыбу. Уловы бывали и по 10-20 тонн за подъем. Вот эту всю рыбу я и должен был перекидать с палубы на стол. Работа была, конечно, трудная. Но у других моряков она была еще труднее. Например, - вытряхивание сельди из сетей. Сельдь, встречая на своем пути сеть и не имея заднего хода, старается протиснуться через ячею. И застревает там. Так, висящую на жабрах и поднимаем ее на палубу. И тогда нужно как следует несколько раз тряхануть сеть, чтобы рыба выскользнула из сети. Так вот, моряки, тоже стоя по пояс в рыбе, вытряхивали эти тонны изо дня в день. Для такой работы нужно иметь не руки, а ручищи. И они их имели. Так что моя работа была только для слабаков.
  
 []
  
Так мы выбирали сети.
  
 []
  
А так мы пересаживались с плавбазы на свой борт.
  
   Правда, бывали дни, когда уловы были незначительными. Тогда я стоял на руле, удерживая судно вдоль порядка. А капитан толчками подрабатывал машиной, сидя на козле. Козлом называли откидной стул, на котором верхом мог сидеть только капитан. Штурман нес вахты стоя. Так вот, набрав первый груз, мы пошли к Фарерским островам на выгрузку. Там стояли на якорях наши плавбазы, прячась за островами от ветров. На нашем новеньком судне был установлен очень редкий для того времени прибор - радиолокатор. В мореходной школе нам о нем даже и не рассказывали. Я все спрашивал Ивана, а что видно в этом локаторе? А он, даже не моргнув глазом, мне отвечал: - ну ты же видел телевизор? - Ну, видел. - Так вот это тот же телевизор. - А что, и название судна в нем можно прочитать? - Ну, само собой. - Вот это штука! - думал я. - Хоть бы одним глазком в него взглянуть. Но локатор не включали. Берегли. А вот когда мы пошли к плавбазам - его включили. Но мне никак не удавалось в него заглянуть. В отличие от телевизора на экран локатора надевался тубус, который позволял только одному человеку работать с локатором. А у локатора толкались: капитан, старший помощник Альхимович, ну и конечно второй помощник Ваня Кисов, который пользовался у экипажа огромным авторитетом. Он был добрым, улыбчивым здоровяком. К тому же заведовал продовольствием и ларьком. Вот к нему то я и подкатился, когда наступила его очередь смотреть в локатор. А он смотрел в локатор и комментировал наблюдаемую картину: - вон ближе к нам это плавбаза "Заполярье", а дальше "Кадиевка", а вон ближе к Фарерам "Марите Мельникайте" и т.д. Я потихоньку подошел и попросил: - Вань, дай взглянуть. - Взгляни. Я припал к тубусу, но вместо ожидаемой картины увидел какие-то точечки, светлые кривые линии и больше ничего. Я выпялился на Ивана, но он, как ни в чем не бывало, вновь припал к локатору и продолжал свои комментарии. Все с ним соглашались. Я был ошеломлен. - Или со зрением у меня не все в порядке, или смотрел я как-то не так, неправильно - думал я. И только много позже я понял, что к чему. Так мы в то время осваивали новую технику.
   Вскоре старшего помощника капитана Альхимовича военкомат отозвал в порт на переподготовку. Оказывается, он долго сачковал от переподготовки. И военкомат никак не мог его отловить. Мы его высадили на попутное судно, а Ваню Кисова назначили старшим помощником капитана. Я продолжал оставаться третьим помощником. Видно нос не дорос еще до второго. Через некоторое время из порта прислали нового второго. Им оказался очень хороший парень Никаноров Артур Андреевич. Мы с ним подружились и я даже ездил к нему домой в Москву в гости. Он меня много водил по Москве. Мы были и на выставках, и в Кремле, и в театрах. Я был очень благодарен ему за его приглашение, и его родителям за теплый прием.
   К концу четвертого месяца пребывания на промысле отзывают в порт капитана. На одной из плавбаз, на которую мы сдавали рыбу, обнаружился ее излишек. За это дело взялась прокуратура. Прижали технолога. А он показал, что нам сделал приписку в количестве сданной рыбы. Нам немного не хватало до выполнения плана, и технолог плавбазы нам приписал это количество из своих резервов, которые наворовал у других промысловых судов. Ведь при сдаче рыбы никто ее не взвешивал. Считали количество бочек и умножали на приблизительный вес одной бочки. А он, этот приблизительный вес, был, конечно, занижен по сравнению с реальным. Таким образом, и образовывался у технологов плавбаз собственный резерв. Вот и отозвали капитана для разбора этого дела. И к нашему огромному удивлению и радости, исполняющим обязанности капитана назначают Ивана Тимофеевича Кисова. Я же по-прежнему остаюсь третьим помощником капитана. Диплом слишком мал, да и практики никакой еще нет. Но вот Иван то Тимофеевич каков. За один рей вырос от третьего помощника до капитана. Правда, в следующий рейс он пошел старпомом. Но и такой рост был потрясающе хорошим. Иван Тимофеевич полностью оправдал доверие начальника УЭЛа Николая Ивановича Студенецкого. Всю свою жизнь он простоял на мостике капитаном, с честью выполняя рейсовые задания.
   Однажды мы болтались у плавбаз, ожидая своей очереди на получение снабжения. Груз мы уже выгрузили и нас отогнали от борта для выгрузки другого судна. В это время второй помощник капитана Ваня Кисов, тогда он был еще второй помощник капитана, оставался на плавбазе для оформления груза, получения продовольствия и снабжения. Нам необходимо было вновь подходить к плавбазе после выгрузки очередного судна, которого тоже отгонят от базы. Я был на вахте и малыми ходами держался около плавбазы, ожидая отхода судна, стоящего у борта. Но близенько рядом со мной нахально держалось другое судно, ожидавшее выгрузки. Там точно знали, что должны подойти первыми мы, а уж за нами они. Но они так и лезли вперед нас. И вот как только судно, стоявшее у базы включило ходовые огни, готовясь к отходу, я дал средний ход и направился к плавбазе. Другое судно тоже дало ход и пошло параллельно со мной на швартовку. Я увеличил ход до полного. Но и то судно дало полный ход. Я полагал, что капитан, услышав работу главного двигателя, поднимется на мостик. Но он не поднимался. Недавно он спустился с борта плавбазы под хорошим хмельком и, очевидно, уснул крепким сном. Мне было некогда, да и не хотелось будить его. Ведь мы неслись полным ходом к плавбазе. А она была уже рядом. Я летел ближе к плавбазе. То судно было слева от меня и все намеревалось проскочить у меня перед носом. Но ход был у нас равный, и ему никак не удавалось это сделать. Я прицелился на кранцы и когда нос нашего судна поравнялся с кормовым кранцем, я дал полный ход назад. Судно пролетело еще метров двадцать и упруго привалилось к кранцам. С плавбазы подали носовой швартовный конец, и мы замерли у борта. Я вышел на правое крыло. С плавбазы наш второй удивленно смотрел на меня. - А где капитан? - Спит, делая беспечный вид, отвечал я. - Это ты что, сам швартовался? - Да, небрежно бросил я. - Ну, ты даешь! Удивился второй. За этой картиной наблюдал, конечно, и весь наш экипаж, вышедший на прием снабжения. Ну а я чувствовал себя настоящим героем. После получения снабжения мы готовились отходить от борта плавбазы. Вдруг на мостик поднимается капитан и переводит телеграф на полный ход назад. Но ведь машина еще не готова к пуску. Да и носовой швартовный конец еще не отдан. Я капитану об этом спешно говорю. Но он, не слушая меня, вновь перезванивает телеграфом на полный ход назад. Я бросаюсь в машинное отделение и кричу стармеху, который тоже прибежал в машину, что еще ничего не готово к отходу и ради бога не давайте задний ход без моей команды, поскольку капитан в очень укачанном состоянии. Стармех говорит: - понял. И переводит телеграф на "стоп". Я бегу снова в рубку и ору на палубу, чтобы отдавали носовой конец. В это время капитан продолжает бороться с телеграфом, перезванивая и перезванивая на полный ход назад. Наконец швартов сбрасывают с наших кнехтов, и я бегу в машину сказать, чтобы давали задний ход. Стармех запускает машину, а я бегу в рубку. Включаю ходовые огни и встаю к рулю. Мы плавно отходим от плавбазы задним ходом. Вскоре, продолжая двигаться задним ходом, мы приближаемся к лежащему в дрейфе у нас по корме, судну. Я докладываю об этом капитану. Он отвечает: - ну и хрен с ним. Я бросаю руль и бегу за Иваном. Ваня, кричу, мы идем задним ходом и сейчас ударим какое-то судно, а капитан ничего не предпринимает. Мы с Иваном несемся в рубку. Только влетели, как ударяемся кормой в другое судно. Скользим вдоль его борта, заваливая ему фальшборт и леера. Я успел прочитать название судна. Это был Ленинградский рыболовный рефрижератор "Сима". Иван уговаривает капитана пойти отдохнуть. Но тот кричит и отказывается покинуть мостик. Иван сгребает его в охапку и буквально уносит с мостика. Я остаюсь один на мостике. Судно продолжает идти задним ходом. Я то с одного, то с другого крыла смотрю за тем, чтобы не ударить какое-нибудь другое судно. Но все идет хорошо. Мы промахиваемся. И скоро начинаем удаляться от Фарерских островов, идя задним ходом кормой на ветер. Рулить бесполезно. Судно все равно на заднем ходу руля не слушается. Идет себе кормой на ветер, и все. Я только время от времени определяю место судна по пеленгам Фарерских островов. Проходит час, потом второй. На мостик поднимается стармех. - Чего это мы шпарим так долго задним ходом? Я говорю - капитан приказал. - Ну и ну! Промолвил стармех и отправился к себе в каюту. В ноль часов на вахту заступает Иван. Поднимается в рубку и ничего не понимает. - Ты че идешь задним ходом? - Капитан дал задний ход, вот я и иду, отвечаю я. - И что, все три часа? - Да, говорю. Никакой же другой команды не было. Иван переводит ручку телеграфа на передний ход, и мы вновь направляемся к Фарерским островам. На следующий день мы должны были получать топливо с другой плавбазы. Было утро. Опять моя вахта. Нам дают команду швартоваться на бункеровку. Вчера я ошвартовался правым бортом, а сегодня предстояло швартоваться левым. Но я то считал себя уже ассом. Я дал ход и направил судно на кранцы плавбазы. Капитана, конечно, будить не стал, чтобы он не мешал мне швартоваться после вчерашнего. И вот вновь, когда нос нашего судна поравнялся с кормовым кранцем плавбазы, я дал полный ход назад. И вдруг с ужасом увидел, что нос нашего судна резко пошел влево. Я скатал руль право на борт. Но было все поздно. Наше судно левой скулой шандарахнулось между кранцами о борт плавбазы. Весь фальшборт на нашей левой скуле завалился на палубу. Что-то внутри нашего судна загрохотало, посыпалась на палубу посуда, благо была алюминиевой. В рубку заскакивает ошалелый капитан. Увидав носовую оконечность нашего судна, он потерял дар речи. Подскочил ко мне и занес кулак. А я стоял у руля, как в воду опущенный, не шелохнувшись. Капитан зарычал и бросился на палубу, так и не ударив меня. На плавбазе от удара также образовалась довольно значительная вмятина. Там тоже высыпал народ, и все пытались заглянуть к нам в рубку, желая посмотреть на героя. А я со стыда даже не мог никуда убежать. Ведь я был на вахте. Долго составляли акты. Капитан писал объяснительные. С меня ничего не требовали. Но до конца своего пребывания на судне капитан не мог простить мне моего подвига.
   Другой раз мы лежали в дрейфе и ждали очередь подхода к плавбазам на выгрузку. Стояла распрекраснейшая тихая погода. Море не шевелилось. Наш капитан пересел на другое судно к своему товарищу. Я на вахте. Вечерело. Нас далеко отнесло от плавбаз и я решил подгрести поближе. Дал ход и пошел ближе к базам. Приблизились. Дал стоп. Судно медленно по инерции покатилось вправо. Справа лежало в дрейфе другое судно. На руле стоял матрос Купрешкин. Стоял, облокотившись подбородком о штурвал. Стоял и не шевелился. Матрос он был в возрасте и опытный. Я посматривал на него и удивлялся, почему он не перекладывает руль? Мы же целимся прямо в корму тому судну. Когда расстояние сократилось до минимального я спросил, почему он не перекладывает руль? Тот спокойно отвечает, что машина-то не работает. - Ну и что? Заорал я. - Руль право на борт! - Пожалуйста. Ответил тот и лениво стал вращать штурвал вправо. Я дал машине полный назад. Но было поздно. Мы сильно треснули тот СРТ. Его экипаж высыпал на палубу и нес меня, на что только был способен морской люд. А я стоял на крыле, не уходя в рубку, и чувствовал себя распоследним подонком, которому нужно не судном командовать, а и дохлую то кобылу доверить нельзя. Так охарактеризовали меня с того судна. Мои уши были не то что красными, а полыхали как два ярких факела.
  
  

5. Мамонов.

  
   В 1957 году я был направлен в Мамоновскую Школу усовершенствования кадров комплавсостава, которую успешно окончил в 1959 году. Учеба шла легко. К тому же я неплохо играл на аккордеоне, и меня нарасхват приглашали местные жители то на праздники, то на свадьбы. С собой я прихватывал двух-трех друзей, и мы до сыта наедались на несколько дней. Хоть и платило нам контора не плохо, но денег от получки до получки все равно не хватало. И все было бы хорошо, если бы не одно обстоятельство. Мне хотелось учиться по специальности дальше. Но у меня не было среднего образования. И я решаюсь, не учившись в девятом классе, поступить в десятый. Я написал заявление в вечернюю среднюю школу и был условно принят. Условно потому, что обязан был до конца первого семестра представить справку об окончании девятого класса. В заявлении я написал, что она у меня осталась в Саратове. Прошел первый семестр. Успехи у меня хорошие. Учусь без троек. Но наша обоятельнейшая заведующая Антонина Архипова еще помнит о том, что я принят условно. Проходят другие семестры - я без троек. И постепенно о моей справке забывают. Вместе с окончанием Школы усовершенствования я получаю и аттестат зрелости.
  
 []
  
Март 1957 г. Саратов. На побывку приехал молодой моряк 3-й помощник капитана СРТ-4253.
  
   В школе усовершенствования математику и астрономию у нас вел Виктор Алексеевич Алексеев по кличке рыжий. Но действительно был рыжим. Предметы свои знал прекрасно. Но спорщик был ужасный. Спорщик не в том смысле, что он с кем-то ругался, а в том, что каждый урок начинался на спор с кем-нибудь из слушателей по какому-нибудь поводу. Например. Я, как отличник, сижу перед ним на первой парте. Гляжу, а у него на руке очень оригинальные часики с блестящими камушками вместо цифр. Я комментирую, какие сегодня у Вас красивые часы. Он тут же говорит: - Давай махаться часами, не глядя. И закрывает часы рукой. Я, естественно, соглашаюсь и закрываю свои часы рукой. Он подзывает одного из курсантов и говорит: - Снимай мои часы и бери в одну руку. Тот снимает. Теперь снимай с Вадима и бери в другую руку. Тот выполняет. - А теперь, чтобы было все по честному, перекрести руки и давай мне из этой, а ему из той. Пока протекала эта процедура, я все свое внимание сконцентрировал на том, где же подвох. Но подвоха пока не видел. За процедурой следила и вся группа. И тоже ничего пока не замечала. Но когда я открыл руку с новыми часами, то увидел старый корпус от часов даже без стрелок и механизма. Оказалось, что красивые часы были у него на левой руке, а закрыл то он правую руку. Пока я стоял ошарашенный, Виктор Алексеевич хватался за живот от смеха. Ржали как жеребцы и мои товарищи. А я ведь точно знал, что Виктор Алексеевич часы мне не вернет.
   Или другой случай. Он заходит в класс, а мы обсуждаем, кто сколько раз может подтянуться. Кто-то из наших утверждает, что он на спор подтянется 20 раз. Виктор Алексеевич, не моргнув глазом, заявляет: - А я подтянусь на спор 30 раз. Мы грохнули со смеху. Он тощий как велосипед, пожилой и 30 раз - смех, да и только. Желающих поспорить нашлось много. Спорили на достаточно крупные для нас суммы. Когда все ставки были сделаны, он подходит к дверному проему, цепляется за косяк и с огромным трудом подтягивается два раза. Мы ликуем. А он, как ни в чем не бывало, идет на свое преподавательское место. Когда шум в классе немного утих, он говорит: - Завтра я подтянусь еще два раза. А вы считайте, когда будет тридцать. Мы так и сели на попу. Хором заголосили, что это не честно, что нужно за один раз! А он так спокойно: - А где было оговорено, что за один раз? Действительно, нигде. Приунывшие мужики начали собирать деньги. Это были хорошие жизненные уроки для нас. Мне они впоследствии очень пригодились.
   Правда, несколько раз и мне удавалось выиграть у него. Как-то мне из очередного рейса кто-то из моих друзей привез очень оригинальную шариковую ручку. Тогда шариковые ручки была большая редкость. А в ней еще и кораблик плавал туда-сюда. Он увидел ручку и попросил попробовать, как она пишет. Взял мою тетрадку и на чистом листе размашисто расписался. Вечером я вырвал аккуратно лист и перед его росписью написал, что я, Алексеев Виктор Алексеевич, взял в займы у Калинина столько-то денег и к такому-то сроку обязуюсь их вернуть. В случае просрочки платежа обязуюсь выплачивать такой-то штраф за каждый день просрочки. На следующий день перед началом урока я невинным голоском спрашиваю: - Виктор Алексеевич, а когда Вы мне долг отдадите? Ведь время истекает завтра. - Какой долг? - удивился он. - Который Вы мне должны. - Я тебе ничего не должен. - Как это не должны? А расписка! И я с торжественным видом достаю расписку. Вот тут уже у него глаза на лоб полезли. - Это не мой почерк. Я говорю: - Правильно, не Ваш. Это мой почерк. Но Вы же попросили меня написать эту расписку. Я написал, а вы ее подписали. Подпись то Ваша? - Моя. - Тогда платите. Ну, посопротивлялся он немного. Я пригрозил судом, с судебными издержками. На следующий день он принес деньги, а я ему отдал расписку и тоже денег не вернул.
  
 []
  
1957 г. Мамонов. На тренировке.
  
 []
  
У старого замка. Прикалываемся.
  
   Однажды вечером мы в общаге уже готовились ложиться спать, когда услышали артиллерийскую канонаду. Выстрелы были слышны со стороны Польской границы. Мы столпились у окон. Они у нас выходили как раз в ту сторону. На окраине Мамонова ближе к границе размещалась школа оружия. В ней новобранцы проходили обучение службе. Мы бурно обсуждали, что бы это могло значить? Неужели опять война? И вдруг в школе оружия взвилась в небо красная ракета. Мы знали, что этот сигнал означал "все в ружье". Значит война. Кто-то предложил бежать в школу. Если война, то там место сбора. И мы рванули. Чем ближе подбегали к школе, тем громче становилась канонада. Сердце бешено колотилось. Тревога переполняла душу. Когда выскочили на площадь в центре города, то увидели, что горит двухэтажное здание напротив нашей школы. На первом этаже был продуктовый магазин, а на втором мансардном жила одна семья. Полыхал второй этаж. Шифер на крыше взрывался не хуже снарядов. Осколки шифера летели в разные стороны на десятки метров. В одном из окон метались мужчина и женщина. Они пытались передать вниз своих малых деток. Это долго не удавалось. Наконец они бросили в толпу сначала одного ребенка, а потом второго. Мужик начал подсаживать в окно женщину. А в это время другие мужики разбили окна первого этажа и передавали на улицу в основном ящики с водкой. Толпа на улице их принимала и убегала кто куда. Мы тоже впрыгнули в окна и стали подавать коробки и ящики на улицу. А внутри творилось невообразимое. Мужики хватали водку, отбивали горлышко и с остервенением лакали ее. Закусывали кто чем. Кто хватал кусок колбасы и с жадностью голодного волка жрал ее. Кто каблуком давил банку консерв и когда из нее брызгал фонтан кильки в томате, жадно лизал вылившуюся массу. Кто хватал бутылку и запускал в витрину. А мы добросовестно таскали и таскали ящики и картонки. Вскоре прибежали солдатики из школы оружия и оцепили дом. Мы оставались внутри и продолжали выносить товары. Теперь от нас принимали уже солдаты и невдалеке складировали. Всех гражданских вывели за оцепление. Стало тяжелее, когда дело дошло до мешков с мукой и сахаром. Они были тяжеленными. По 50 килограмм в каждом. Но и их мы вытащили очень много. На улице уже суетилась милиция и пожарники. Мы выскочили из окон, когда начали рушиться перекрытия. Нас тоже вышибли за оцепление. Ни тебе спасибо, ни тебе по сопатке. Вышибли и все. А гора переданных нами продуктов была большой. Пьяные мужики повыскакивали в окна раньше, как только появились военные. А мы, человек восемь курсантов, оставались до последнего. Те, кто натырил разных товаров, потом нас признали и щедро угощали наворованными вином и водкой. Хоть так нас отблагодарили за наш подвиг.
   Впоследствии мы узнали, что женщину мужу все-таки удалось спустить вниз. А сам он потерял сознание и сгорел. Следователи быстро раскрутили это дело. Оказалось, что заведующая магазином разворовала много товара. Узнав о надвигающейся ревизии, заставила своего мужа поджечь магазин. Так как входные двери магазина были заперты, он потихоньку зашел со двора в сени второго этажа и под лестницей поджег вязанку хвороста. Жена быстро заложила своего мужика, и они вместе отправились в места не столь отдаленные.
  
  
6. Спасатель.
  
   После окончания Школы усовершенствования в 1959 году я был направлен на спасательное судно "Стремительный". Это был новенький, очень мощный по тем временам, спасатель. Работа на нем доставляла мне большое удовольствие. Во-первых, это было достаточно большое судно. Во-вторых, работа спасателей была очень ценимой моряками, и наполняло нас чувством гордости за нашу профессию. Ведь это судно было предназначено для спасения других судов и оказания помощи судам, терпящим бедствие. Когда я, например, будучи вторым помощником капитана, приезжал на склады получать продовольствие, все суда отставляли в сторону и начинали обслуживать меня вне очереди, потому что даже при стоянке в порту нам объявлялась четырехчасовая готовность. То есть, через четыре часа после получения приказа, мы должны были выйти в море для оказания кому - то помощи. Мы несли свою службу то в Северном, то в Норвежском морях. То в юго-восточной, то в юго-западной Атлантике.
  
 []
  
Спасательное судно "Стремительный".
  
   Однажды мы несли службу в Норвежском море. Делать было особенно нечего. Промысловые суда на винты не мотали и мы просто бездельничали. Рыбалка шла плохо, и на промысел с очередной плавбазой вышел начальник УЭЛа Николай Иванович Студенецкий. Как-то он подозвал нас к борту плавбазы и мы на буксирную палубу приняли бочек 200 соленой сельди. Этот груз мы повезли в столицу Фарерских островов порт Торсхавн. Паспорта моряков были в то время только у капитана, помполита, начрадио и стармеха. Остальные члены экипажа не были визированы и не могли ступать на землю иностранного государства. На борт прибыли власти. А по- английски - никто. Я кое-как лопотал и меня капитан привлек в качестве толмача. Я с трудом переводил иностранцев и капитана. Утешало только то, что другие-то вообще ни бум-бум. Мне было очень стыдно. С нас сняли рыбу и загрузили палубу бидонами с белой эмалью. Мы, конечно, попробовали ей покрасить. Это была песня. Мы никогда не видели такой красоты. Мы красили суда свинцовой белой краской. Но она только числилась белой. Во-первых, она была матовой. Во-вторых, она быстро темнела и через нее быстро пробивалась ржавчина. А здесь - сказка. Белая, аж глаза ломит. Блестящая, на солнце на нее невозможно смотреть. Мы выклянчили у Николая Ивановича бочонок краски и выкрасили нашу надстройку. Но нас снова загрузили и мы вновь повезли рыбу в Торсхавн. В обратный рейс нас загрузили бухтами с капроновым канатом. Такой невидали мы не видели никогда. Канат был белый, красивый. Когда его разматывали он аппетитно похрустывал. И этой красоты мы выцыганили у начальника УЭЛа. Но меня беспокоил мой плохой английский язык. На берегу я запасся различной литературой и стал самостоятельно изучать английский язык.
   Как-то работали мы в районе Лабрадора. В свободное от оказания помощи судам время несли патрульную службу. Патрульная служба заключалась в том, чтобы следить за нашим флотом и предостерегать его от нарушений запретных для лова рыбы районов. Мы также должны были вести ледовую разведку и предупреждать флот о ледовой обстановке на промысле. В то время наши промысловые суда работали в разреженном льду. Но вот однажды мы получили сообщение о том, что группа СРТ оказалась в окружении плотного льда. Мы пошли им на помощь. Во время сложных швартовок и капитан Геннадий Васильевич Кувшинов, и заменивший его в Лабрадорском рейсе Борис Петрович Старченко обычно ставили меня на руль. Ну, во-первых, все немногочисленные матросы, включая трех водолазов, были заняты либо на швартовках, либо на заводке буксира. А, во-вторых, видно у меня было какое-то чутье на необходимость своевременной перекладки руля для предстоящего маневра. Я очень хорошо чувствовал судно, а оно, как бы в знак благодарности, слушалось меня. Вот и здесь я как всегда стоял на руле. Вошли в лед малым ходом. Но так как лед был пока разреженным, дали сначала средний, а потом и полный ход. Во время плавания во льду капитан, как правило, не подает команды на руль. Он только намечает тактику прохода. Например, он говорит: - вон то поле оставить слева, а ту льдину справа. И так далее. А рулевой уже сам маневрирует в соответствии с этой тактикой. И вот мы летим полным ходом среди льдин. Я едва успеваю перекладывать руль с борта на борт. Проносясь мимо одной большущей льдины, и боясь, что не успею попасть в разводье по правому борту, я перекладываю руль право на борт. И вдруг под кормой страшный удар. Наш корпус завибрировал, задрожал, как подраненный зверь. Капитан дает стоп машине. Заводим подкильный конец в районе винта и водолаз Иван Иванович Мазин уходит под воду. Старший водолаз Колуяну держит с ним связь по микрофону. Мы все толпимся рядом. Что он там говорит? Колуяну не комментирует Мазина. Наконец Мазин выходит из воды. Молча начинает разоблачаться. Также молча уходит с капитаном в его каюту. Это молчание ничего хорошего не предвещало. Через некоторое время узнаем, что одна лопасть четырехлопастного винта отлетела полностью, вторая лопасть наполовину, третья лопасть на одну треть загнута наружу. Посоветовавшись со старшим механиком, капитан принимает решение продолжать малым ходом идти на выручку судов. Так и сделали. Пробились к судам и вывели их из ледового плена. Сами же также малым ходом направились в порт Сент-Джонс, что на полуострове Ньюфаундленд, для замены винта. Запасной винт всегда имеется на каждом судне. Но, чтобы винт вышел из воды, необходимо было отдифферентовать судно. В порту мы заполнили, насколько могли, носовые танки, цепной ящик и кое какие служебные помещения. Нос судна погрузился в воду, а корма поднялась, и винт наполовину вышел из воды. Я удивился, какой силы должен быть удар о льдину, если одна лопасть стального винта, толщиной у основания сантиметров тридцать, отлетела напрочь. В течение двух суток пытались стянуть поврежденный винт с конуса гребного вала. Ничего не выходило. Что только не перепробовали. Ничего не получалось. Механики даже разобрали линию гребного вала, вытащили короткий промежуточный вал и вместо него вновь соединили линию стальными тросами. Валоповороткой стали медленно проворачивать двигатель. Тросы начали скручиваться, втягивая внутрь судна вал с винтом. Винт уперся в ступицу и от такого большого натяжения должен был соскользнуть с конуса. Стальные толстенные тросы скручивались все больше и больше. Все с замиранием следили за операцией. Одни на причале, другие в машинном отделении. В конце концов, тросы с треском лопнули, а винт как сидел на конусе, так и остался сидеть. Вал соединили еще более толстыми тросами. Но результат был тем же. Тросы лопались, а винт ни с места. На третий день пришлось через агента приглашать специалиста взрывника, который, закладывал заряды между ступицей и винтом, и с грохотом и фонтанами воды подрывал их. С третьей попытки удалось сдернуть винт с конуса. Все с восторгом встретили этот результат. Надеть на конус запасной винт и крепко затянуть его огромной гайкой специальным ключом через шпиль, дело было уже не таким сложным. Таким образом, своими силами и смекалкой мы проделали практически заводскую работу, требовавшую постановки судна в док и больших материальных затрат. За время стоянки в Сент-Джонсе нам удалось побывать и в городе, и на вершине горы, с которой изобретатель (по мнению Запада) беспроволочного телеграфа Маркони впервые осуществил сверхдальнюю беспроволочную связь с Европой.
   Возвратившись на промысел, мы узнали, что танкер, снабжавший промысловый флот водой сломался, и на промысле катастрофически не хватало воды. А мы запаслись водой в Сент-Джонсе. Вскоре флот узнал об этом, и нас обязали выдавать воду по пять тонн каждому СРТ. Вскоре и у нас кончилась пресная вода. А танкера все не было и не было. Умываться и стирать белье мы стали в соленой морской воде. Мыло не мылилось, а лицо от соли стягивало как в тисках. Ополаскивали мы лицо пригоршней пресной воды. Насосы уже не брали остатки воды из питьевых танков, и мы ведрами доставали ее для приготовления пищи. Но и она подходила к концу. Наш капитан предложил руководству сбегать в Сент-Джонс за водой для себя и для флота. Но такого разрешения мы не получили. Не было валюты для оплаты портовых расходов. Однажды, при обходе ледяного поля вдалеке мы увидели большущий айсберг. И капитан решил подойти к нему, чтобы набрать льда, растопить его и получить воду. Ведь в айсберге лед пресный. Вода, правда, тоже дестилированная, но пресная же. Так и сделали. Осторожно подошли к айсбергу и высадили на него десант. Я был в его составе. Нужно было как-то закрепиться. На склоне айсберга мы выдолбили глубокую лунку и завели в нее ледовый якорь. Такой был на судне. Набили якорный канат и подтянулись к льдине. Размер ее был огромен. Метров 200 в длину и чуть поменьше в ширину. Над водой он возвышался метров на двадцать. Вершина его была совершенно плоская. Часть экипажа начала собирать в бидоны лед и передавать на судно. А я и несколькими ребятами стал карабкаться на вершину. Вскоре мы очутились на ровном плато, посередине которого было большущее озеро. Теплое солнышко растопило большое количество льда, образовав озеро. Попробовали воду. Она пресная. Мы заорали на судно, что обнаружили озеро пресной воды. Там стали кумекать, как ее доставить на судно. Кто-то предложил протянуть шланги и мотопомпой закачать ее в танки. Так и сделали. Канатами затянули наверх мотопомпу, протянули пожарные шланги и стали качать воду. Через некоторое время все танки были полны пресной водой. Мы сообщили флоту о нашем открытии, и пошли раздавать воду. За этот день мы трижды подходили к нашему айсбергу за водой. Флот с облегчением вздохнул. Мы ходили в героях. Но емкости под пресную воду были у нас маленькими, а флот большой. На следующий день мы повторили наш подвиг. Но айсберг, холодным Лабрадорским течением, относился все дальше и дальше от района промысла. На третий день мы его потеряли из виду. Этот айсберг был не единственным. Но обычно айсберги чаще встречаются гораздо меньших размеров и имеют заостренные вершины. Воодушевленные нашим примером рыбаки сами стали искать подходящие айсберги и пытаться самостоятельно добывать себе пресную воду. Дело кончилось тем, что при подходе одного из траулеров к айсбергу тот перевернулся, едва не подмяв под себя судно. Тут же по флоту пришло категорическое запрещение подходить к айсбергам. И это было сделано не безосновательно. Ведь надводная часть айсберга составляет всего одну десятую часть его высоты. Девять десятых находится под водой. И когда верхняя часть подтаивает на солнце, айсберг переворачивается. В какой момент это совершится - никто не знает. Так что заниматься подобными мероприятиями весьма опасно.
   Тем не менее, флот на добытой нами воде продержался до прихода танкера, и положение исправилось.
   В один прекрасный день я стоял на вахте. Нас далеко течением отнесло от района промысла. А утром мы должны были обойти ледовые поля и на утреннем совете капитанов доложить ледовую обстановку. Вахту я стоял с 00 часов до 04 утра. Около 03 часов утра я дал ход и лег на курс к нашему флоту. Я рассчитал, что к рассвету мы как раз и подойдем к кромке ледяного поля. Ледяные поля под воздействием ветра и течения непрерывно дрейфуют. И где находится их кромка я, естественно, не знал. Постепенно мы набрали полный ход. У меня работал локатор и я вел непрерывное наблюдение за морем. Я знал, что локатор плохо обнаруживает ледяные поля. Уж очень низкая у плавающего льда отражающая способность. Но я знал и то, что при приближении к ледяному полю можно наблюдать так называемое "ледяное небо". Это когда свет, отраженный ото льда, освещает нижнюю кромку облаков. И тогда она светится ярче, чем остальное небо. Такое небо я вскоре увидел по курсу. Но какое при этом расстояние до ледяного поля, я не представлял. Думаю, вот появятся плавающие льдины, тогда я уменьшу ход и вызову электрорадионавигатора для подъема трубки лага. Лаг, измеряющий скорость судна по давлению воды, имеет латунную трубку, которая выдвигается из специальной шахты под днище судна примерно на метр. Естественно, при входе в лед ее необходимо втягивать внутрь, чтобы льдины ее не повредили. Идем полным ходом. Я жду плавающие льдины. И вдруг мы влетаем в сплошное ледяное поле. Бросаюсь к телеграфу и даю стоп машине. Пролетев какое-то расстояние, мы замираем. А что с трубкой? Вызываю электрорадионавигатора. Он пытается ее поднять - бесполезно. Трубка погнута. Остается один выход - вытолкнуть ее наружу. Поднимаем водолазов. Ночь, темнота. Проклиная все на свете, они одевают одного из них - молдаванина Колуяну. Заводим подкильный конец и по нему водолаз уходит под корпус судна. Капитан тоже тут. Но меня не ругает. Может быть, удастся выправить трубку, когда водолаз достанет ее. Водолаз достигает трубки и подает сигнал выталкивать ее. Радисты выталкивают и быстро закрывают кингстон. Водолаз выходит из воды, а трубки нет. Упустил. Все расстроены ужасно. Запасной трубки нет, а имеющиеся на флоте отечественные не подходят к финскому лагу. Мы остались без измерителя скорости. Капитан с расстройства ушел к себе в каюту и долго ни с кем не общался.
  
 []
  
Лабралор.
  
   Как-то в другой раз стояли на якоре в бухте Фугле-Фьорд, что на Фарерских островах. Особой работы не было. СРТшки подходили для очистки винтов от старых намоток. Работали в основном водолазы. Их было на судне трое. Вот они-то по очереди и спускались под воду для размотки винтов. Стояли долго. Стояли на двух якорях, так как илистый грунт там очень плохо держал. Но вот нагрянул очередной шторм и, как часто бывало, одно из судов намотало сети на винт. Нужно было срочно сниматься с якорей и идти на помощь аварийному судну. Начали выбирать якоря. А якорные цепи за долгое время стоянки перекрутились между собой. Ведь нас ветром и течением несколько раз разворачивало вокруг своей оси. Образовался так называемый крыж. Мы уже оторвали якоря то грунта и вышли на большую глубину в надежде, что если мы потравим побольше якорные цепи, то они раскрутятся сами собой. Но этого не происходило. Мы пытались подтягивать то одну, то другую цепь - ничего не получалось. Поднять их на борт, и на борту распутать была большая проблема, так как у буксира в носовой части была очень слабая стрела, да и та смотрела от мачты в корму. Кувыркались мы с якорями более двух суток. Что только не пытались придумать, ничего не получалось. К тому же бушевал порядочный шторм. А войти в бухту мы уже не могли. Якоря болтались глубоко в воде. При подходе к берегу, они цеплялись бы за подводные скалы, не давая зайти в бухту. На третьи сутки нам измученным удалось все-таки вытащить по очереди на палубу сначала один якорь, а потом и второй. Здесь мы расклепали одну из цепей и обнесли ее вокруг второй. Затянуть якоря в клюзы не представляло уже большого труда. Но после этой операции экипаж сутки отсыпался. А я понял, какую опасность представляет крыж, и какая мудрая морская практика, которая рекомендует в таких случаях, не снимаясь с якорей, либо самим попытаться раскрутиться в противоположную сторону с помощью своих машин, либо просить какое-нибудь другое судно раскрутить нас. А уж такую возможность мы имели, когда разматывали другие суда.
  
 []
  
1959 г. Бдительно несу вахту.А какие клеша - 43 сантиметра.
  
   Третьим, а затем и вторым механиком у нас был мой товарищ Алексей Арсеньевич Сорокин. У него был новенький мотоцикл ИЖ-56. Довольно мощная одноцилиндровая машина в 12 лошадиных сил. Иногда, когда мы стояли на берегу, он давал мне прокатиться. Мне это дело очень нравилось. И вот как-то в рейсе он обмолвился, что хочет его продать и купить более мощный с коляской. Я тут же предложил продать его мне. Сделка состоялась. С приходом в порт я завладел прекрасной игрушкой. Я не уставал ей играться. Мне безумно нравилось на безлюдной дороге мчаться с бешеной скоростью. В эти мгновения сердце замирает от необъяснимо приятных ощущений полета над временем. А как приятно было посадить на заднее сиденье свою будущую жену, а тогда еще просто любимую девушку и поддать газу. ИЖ-56 был сконструирован очень умно. Если у ИЖа-49 было отдельное заднее сиденье, то на 56 -м оно было единым и без ручки. Заднему седоку оставалось только вцепиться в водителя и держаться до посинения, чтобы не свалиться на большой скорости. Так вот, когда сзади сидела ваша бабушка и крепко обнимала меня за талию, прижавшись всем нежным телом к моей сутулой спине, сердце колошматилось еще сильнее и останавливаться совсем не хотелось. Так бы и катался вечно со своей спутницей. Но это было чуть попозже. А пока...
  
  
7. Семья.
  
   Осенью 1958 года мы стояли в Калининграде, как всегда в четырехчасовой готовности. Учитывая, что у меня здесь не было ни дома, ни родных, я постоянно находился на судне. Ну а если на судне круглые сутки есть штурман, то сам бог велел ему нести за всех вахту. Наши штурмана до того к этому привыкли, что во время их суточной вахты вечером уходили домой, даже не предупреждая меня, что я остаюсь за них. Но вот однажды мой товарищ Анатолий Грицаенко приглашает меня в одну семью поиграть на аккордеоне, на дне рождения главы этой семьи. Я долго отказываюсь. Но он меня упорно уговаривает. И, в конце концов, я соглашаюсь. А чтобы я не передумал, он увозит в эту семью мой аккордеон, якобы чтобы я не утруждал себя. Хитрил, конечно. Он мне подробно объяснил, как проехать от мелькомбината, где мы стояли, на улицу Горького. Город я знал плохо. В городе бывал редко. Что там делать? В назначенный день была вахта старпома Анатолия Симакова. В районе обеда я ему говорю, что сегодня вечером меня на судне не будет, и что ему видно придется задержаться до моего прихода. Тот от неожиданности и наглости с моей стороны, аж заикаться стал. - Да ты что? Как это тебя не будет вечером? А где же ты будешь? А я спокойненько с ехидцей отвечаю: - на дне рождения одного знакомого. - Какие знакомые, какие дни рождения? Я на вечер всей семье уже билеты в кино купил. А я ему опять ехидненько: - Извини, Толя, но я тоже пообещал быть на дне рождения. Ну, побесился немного старпом. С кем-то созвонился и отменил поход в кино, смирившись со своей несчастной на сегодняшний день судьбой. А я в назначенное время доехал до площади и пересел на автобус, идущий на улицу Горького. Где эта остановка "школа" я не имел никакого понятия. Но Анатолий мне сказал, сколько остановок нужно отсчитать, чтобы не промахнуться. И я добросовестно считал остановки. Настало время выходить на очередной. В переполненном автобусе я начал протискиваться вперед, непрерывно спрашивая, не выходите ли вы на очередной остановке? Почти добрался до первой двери. Впереди стояла симпатичная молодая девушка. Спрашиваю ее - Не выходите ли вы на следующей остановке? Она внимательно осмотрела меня и ответила - Выхожу. Вышли. Какая - то улица. Все разбежались кто куда. А я остался на остановке. Анатолий сказал, что встретит меня. Но его нигде не было. Я уже подумал, что не судьба мне играть на дне рождения. Ну, это даже и лучше. Незнакомые люди. А я был очень стеснительным. Думаю, приеду на судно. Там тепло и уютно. Отпущу домой старпома. Постираю рубашки, носки. Поужинаю. Закручу в десятый раз какой-нибудь фильм. Улягусь спать и забуду про всякие дни рождения. Я уже собирался перейти на противоположную сторону улицы, чтобы сесть на обратный автобус, как из какого - то подъезда выскакивает раздетый Анатолий. Хватает меня и тащит в ту семью. Я даже немного расстроился. Все так было бы хорошо, а тут нужно идти на этот день рождения. Но делать нечего. Иду. Поднимаемся на второй этаж немецкого здания, открываем дверь, входим в довольно просторный коридор. Анатолий шмыгнул в какую - то комнату и выводит двух сестричек. Познакомьтесь. Это Вадим. А это Мила и Юля. Это были дочки именинника Александра Григорьевича Гордиенко. Глядь, а одна - то из них моя попутчица в автобусе. Она и говорит: - А мы уже знакомы. Анатолий глаза вылупил. - Откуда? - Мы в автобусе вместе ехали. Я подтвердил, что не только ехали, но и обменялись информацией. Оказывается, когда она пришла домой, спросила Анатолия: - Это не твой дружок мерзнет там на улице? Вот он и выскочил в одной рубашке. Так я впервые встретился с моей будущей женой и вашей бабушкой. Девушка была очень симпатичная и мне сразу понравилась. На такую девушку не могли не обращать внимания парни. И вскоре я узнаю, что за ней ухаживает курсант Высшего военно-морского училища имени Фрунзе. Фрунзачи были очень красиво одеты в хорошо подогнанную морскую форму, а на боку носили палаш. Это такая длинная морская сабля с очень красивым эфесом. От сабли палаш отличался тем, что был более длинным, но менее изогнутым и имел закругленный носик. Он вставлялся в красивые ножны и очень эффектно смотрелся в сочетании с военно-морской формой. Вот таков был мой конкурент. Но, видать, в этот первый вечер и я чем - то приглянулся Юле. Или на аккордеоне играл неплохо, или тоже был парень ничего. Но только после одного вечера общения я назначил ей свидание, и она пришла на него. Может быть, в этот вечер фрунзачей не увольняли. Ведь у них строго было с этим. Увольнения только в субботу и воскресенье, да и то только тех, кто не имел двоек. А я был вольный казак. Только не мог выходить в город, когда находился на вахте. Но это было один раз в трое суток. Свидание повторилось на второй и третий день. Вскоре мы стали встречаться чуть ли не каждый день. Наверное, мы нравились друг другу. Фрунзач куда - то исчез. Вскоре дружба переросла в любовь. Я уходил из рейса в рейс, а девушка меня ждала. В 1959 году я с моря дал телеграмму ее родителям. Я писал: "Уважаемые Валентина Александровна и Александр Григорьевич! Я люблю Вашу дочь и прошу ее руки". Конечно, с Юлей мы обговорили этот вопрос и для нее эта телеграмма, конечно, не была неожиданностью. После моего возвращения в порт мы решили сыграть свадьбу и стали к ней готовиться. Написали приглашения всем моим и ее родственникам. Приступили к закупке продовольствия и спиртного. С комендантом средней школы, которая располагалась рядышком, договорились, что она даст несколько стульев и столов, так как свадьбу решили устраивать дома. В то время как-то не принято было такие мероприятия устраивать в ресторанах. Уж очень они семейные и выносить их на обозрение посторонней публике не считалось хорошим тоном. Да и дешевле это обходилось дома. Жить решили у ее родителей, так как у меня никакого жилья не было, но я стоял в очереди на его получение. Очередь двигалась очень медленно. Но, зато, в те далекие времена квартиры предоставляли бесплатно. А количество комнат в квартире зависело от количества членов семьи. Давали и одно, и дух и трех и четырех комнатные квартиры. Но стоять в очереди приходилось долго.
   29 декабря 1959 года наш брак был зарегистрирован в ЗАГСе, а 30 декабря состоялась свадьба. В доме родителей уже моей жены собралось более 40 человек приглашенных. Благо квартира позволяла вместить такое количество людей. Мало того, одна комната была освобождена от мебели для танцев. С моей стороны пришли ребята со спасателя "Стремительный", приехала моя мама и двоюродная сестра из Саратова. Со стороны моих новых родственников - все остальные гости. Большинство из них не знали друг друга. А я практически не знал никого из родственников и знакомых моей жены. Я только успевал выскакивать в коридор на очередной звонок и принимать очередные поздравления со вступлением в законный брак. Естественно, моя жена не знала всех знакомых по моей линии и также вместе со мной едва успевала получать поздравления и подарки. Только начали рассаживаться за столами, как вдруг раздается еще один звонок в дверь. Юля выскакивает в коридор, а я замешкался в комнате. Меня хором зовут в коридор встречать гостей. Я выхожу. Стоят два парня. Уже без пальто. Красиво одеты. В руках у одного огромный букет цветов, у другого бутылки шампанского. Я подхожу и здороваюсь. Они отвечают и говорят, что хотят видеть жениха. Я с удивлением говорю, что я жених. Они дико смотрят то на меня, то друг на друга. - Как вы жених? А где же Виктор? Я говорю, что не знаю где Виктор, но жених я. Они опять дико озираются. - Это же дом 157 квартира 4? Нет, это дом 159 квартира 4. Ну и дела, значит, мы не туда попали? Очевидно не туда. Они одеваются, забирают свое шампанское и направляются на другую свадьбу. Наши родственники с той и другой стороны насторожились и стали интересоваться, чей тот или иной приглашенный. Отыскали одного бесхозного задрипанного мужичишку. Всех опросили. Никто его не знает, и не приглашал. Посовещавшись, решили его не прогонять. Одет вроде ничего. Съест и выпьет немного. Пусть порадуется за нас. Так и остался он до конца праздника. С 30 декабря гуляние плавно перешло на 31 декабря, а дальше новый год, рождество, старый новый год. В конце концов, стало заканчиваться спиртное, закуски и праздник постепенно затих. Нам с женой отвели одну из комнат в этом гостеприимном доме, и мы стали жить поживать и деток наживать.
  
 []
  
  
8. Вновь учеба.
  
   В 1960 году рождается наш первенец. Называем его Вадюшей. Когда начинает агукать - зовем Гулькой.
  
 []
  
Август 1961 год. Моя двоюродная сестра тамара с Вадюшкой в Саратове. Первые шаги.
   Меня же вновь направляют в Мамоновскую Школу усовершенствования кадров комплавсостава для обучения на штурмана дальнего плавания. Вновь учеба. Поездки на мотоцикле в Мамонов и обратно. Учитывая мою высокую степень мобильности меня выбирают ответственным за доставку зарплаты из Калининграда в Мамонов для УЭЛовских обучающихся. А их там насчитывалось около двухсот человек. В день зарплаты меня освобождали от занятий, и я с утра в базе флота получал на всех деньги. Много денег. Укладывал их в фибровый чемоданчик. Принайтовливал его сзади моего сиденья к маленькому багажничку и мчался в Мамонов. Там по ведомостям я раздавал зарплату и к вечеру отвозил ведомости в Калининград. За мою работу все слушатели добровольно сбрасывались мне по рублю на бензин. Благо в то время литр бензина стоил четыре копейки. Однажды, когда я приехал с пустым чемоданчиком в Калининград, оглянувшись назад обмер от увиденного. Веревка, крепившая чемодан к багажнику, отвязалась и волочилась сзади по земле. Было чудом, как чемодан не свалился с малюсенького багажничка. После этого я стал класть чемодан с деньгами к себе на колени. Но скоро от такого метода отказался, поскольку чемодан стирал краску с бензобака. Я вновь стал найтовить его к багажнику. Я боялся одного, что если он свалится в одном из поселков, которые я проезжал по пути, то деньги накроются. Поэтому перед поселком и после него я щупал рукой, на месте ли чемодан? И вот однажды, проехав поселок Ладушкин, я пощупал чемодан. Он был на месте. Примерно километра через три подъезжаю к поселку Пятидорожное. Щупаю, и о ужас - чемодана нет. Меня ударило в пот. Оглядываюсь - точно, нет чемодана. Разворачиваюсь и мчусь назад. Встаю во весь рост на подножках и внимательно оглядываю кюветы. Чемодана не видно. Сердце бешено колотится. Встречных машин пока нет. Это радует. Навстречу показался рейсовый автобус. Соображаю, если они увидели чемодан, то умыкнуть его им не удастся. Слишком много свидетелей. Гляжу, шофер из автобуса машет мне рукой, подавая сигнал остановиться. У меня отлегло от сердца. Значит чемодан у него. Подъезжаю, спрыгиваю с мотоцикла и к шоферу. А он с высока: - Че ищешь? Я отвечаю, что деньги потерял. - И много денег? - Много! - отвечаю. Зарплата двухсот человек. - Ну, парень, ты даешь! И подает мне открытый и доверху наполненный грязными помятыми купюрами чемодан. - Собирали всем автобусом - говорит шофер. Я горячо поблагодарил шофера и стал аккуратно укладывать деньги. Упаковка многих пачек была порвана, они рассыпались по всей дороге, испачкались в грязи и помялись.
   Но это были все мелочи по сравнению с тем, что если бы их нашел кто-нибудь другой, а не автобус. После раздачи денег оказалось, что какая-то сумма исчезла. Но немного. Я не мог точно сказать сколько. Потому что некоторые бросали рубль. Некоторые нет. Дело было добровольное. Но моей зарплаты мне хватило. С тех пор я возил чемоданчик только перед собой на коленях. И мне было уже неважно, трет он краску на баке, или нет.
   Весной 1961 года Школу переводят в Калининград, а осенью я сдаю вступительные экзамены на вечернее отделение Калининградского технического института по специальности "судостроение и судоремонт". Судоводительского отделения там не было. Я понимал, что институт - дело не скорое. Пять лет нужно корпеть над учебниками. А у меня жена и ребенок. Поэтому я одновременно сдаю вступительные экзамены еще и среднее мореходное училище на заочное судоводительское отделение. Таким образом, получалось, что я одновременно учусь в трех учебных заведениях. А этого делать было никак нельзя. Дело в том, что при поступлении в учебное заведение необходимо было приложить к документам подлинник аттестата зрелости. А так как он был только один, то и учиться можно было только в одном учебном заведении. Что было делать? Ведь я был уверен, что потяну эти три нагрузки. Я начал действовать так. В Школе усовершенствования без особого труда получил на руки аттестат зрелости. Я сказал, что мне нужно снять с него копию, и под расписку мне его выдали. Я его приложил к документам в институт. В мореходном училище я сказал, что аттестат в Школе усовершенствования, и мне его выдадут по первому требованию. - Вот мы и требуем - сказали в мореходке. Я побежал в институт и попросил аттестат для снятия копии. Мне сказали, что могут выдать на один день, но в залог необходимо оставить паспорт. Я оставил паспорт, а аттестат тут же понес в мореходку. И такую операцию приходилось проделывать по несколько раз в семестр. Но зато за этот год мне удалось успешно окончить Школу усовершенствования, первый курс технического института и два курса среднего мореходного училища. Правда, уставал страшно. И если бы не помощь моей верной и любимой жены - мне никогда этого сделать бы не удалось. Во-первых, она одна справлялась с ребенком, во-вторых, я иногда приносил домой контрольные работы, которые брал у друзей, и жена их переписывала от моего имени. Мне оставалось только их защищать. А некоторые контрольные работы по общим предметам она выполняла сама. Ведь она к тому времени уже окончила коммунально-строительный техникум, и по образованию была выше меня.
  
  
9. Танкер Азнефть.
  
   После окончания Школы усовершенствования в 1962 году, меня направляют на танкер-водолей "Азнефть" вторым помощником капитана. Здесь, под командованием прекраснейшего человека, капитана дальнего плавания Тимофея Акимовича Черватюка, сложился прекрасный, дружный коллектив. Мы до сих пор продолжаем дружить семьями. А в то время, когда мы уходили в рейсы, наши жены помогали друг другу, как могли. У всех были детки. А они имеют привычку болеть. И наши тогда молодые мамы вместе выхаживали наших малышей. Работа танкера-водолея заключалась в том, что мы в ближайшем иностранном порту брали в танки 1100 тонн пресной питьевой воды и привозили ее на промысел, где раздавали промысловым судам. Снабдив суда, мы вновь направлялись в ближайший инпорт и вновь брали полный бункер воды. Работа была очень интересной, хоть и мало оплачиваемой. Рейсы, как правило, были 135 суточные. Таковы были медицинские нормы непрерывного пребывания экипажей в море. За это время нам приходилось раз 20-25 заходить в иностранные порты. Одно огорчало - Тимофей Акимович любил заходить в одни и те же порты. Как привяжется, например, к Гетеборгу, так уже и нельзя его упросить зайти в другой, хоть и более близкий, порт. Даже когда я вскоре стал у него старшим помощником капитана, и он ко мне неплохо относился, я не мог упросить его изменить своей привычке. Он неизменно отвечал: - Вот станешь капитаном, тогда и будешь заходить, куда тебе захочется. Но это обстоятельство не омрачало нашей дружбы. Мы и до сих пор дружим семьями, поддерживая друг друга, как можем.
  
 []
  
Судовая парикмахерская.
  
 []
  
   Как-то стояли в Леруйке, что на Шетландских островах. Воду уже приняли, но продолжали стоять, пережидая шторм. Я с частью экипажа пошел в местный кинотеатр. Шел фильм о группе Битлз. Интересный музыкальный и очень непривычный для нас фильм. В то время эта группа была запрещена у нас, из-за того, что эти парни носили длинные волосы. Сидим. Смотрим. Вдруг в середине фильма раздается истошный крик: - Членам "Азнефти" на выход! Донкерман Борис Храмцов так заорал своим простуженным голосом, что повскакали со своих мест все местные жители. Для них это было совсем необычное явление. Никогда в жизни они не слышали такого. Включили свет. Прервали фильм. А мы бегом бросились на выход. На дворе бушевал шторм. Мы пока не знали, что случилось, но сердце билось тревожно. На судне стояла суматоха. Капитан был на палубе. Крышка четвертого правого танка была открыта. Мне объяснили, что правый четвертый танк пробит в подводной части, очевидно, выступающим болтом, которыми крепятся деревянные причальные брусья. И действительно. При покачивании судна, где-то в районе четвертого танка раздавался скрежет металла о металл. А взятая на пробу из этого танка вода имела солоноватый привкус. Нужно было срочно отходить, чтобы во время прилива этот болт не пропарывал корпус дальше. Это удалось сделать с большим трудом. Ветер был прижимной, и только искусство капитана позволило выполнить эту сложную операцию. Ну, отошли. А что делать дальше? Дали на берег телеграмму. Но берег то чем поможет? Капитан, я, стармех стали кумекать, что делать. Предварительно откачали, сколько могли, воду из танка. Борт оказался пробитым на большой площади. Ведь судно перемещалось не только от причала - к причалу. Но и вдоль него. Да еще вверх и вниз от прилива и волнения, которое докатывалось до бухты. Цементный ящик на такой площади, да еще на вертикальном борту был бы совершенно неэффективен. Сварки на борту нет, да и вытащить борт из воды - большая проблема. Приняли решение работать дальше с постоянно заполненным забортной водой четвертым танком, Так и доработали до конца рейса.
   В то время нам и в голову не приходило выставить иск английской стороне. Не принято как-то было это делать. Списали на действие непреодолимых сил природы. А могли бы отремонтировать все судно на взысканные с виновной стороны средства. Но такое уж было время. Мы были богатой страной и никогда ни в чем не мелочились.
   Как я уже писал, наши зарплаты на судах этого типа были очень маленькими. Одно выручало - нам выдавали немного инвалюты. Часть ее мы должны были получать дома чеками Внешторгбанка, на которые могли приобретать товар в специальных магазинах. Цены в этих магазинах были смешными. Но и чеков-то получали с гулькин нос. Другую часть валюты мы получали в инпортах. И вот на эти деньги могли покупать что угодно. Покупали, конечно, самый дешевый товар, который можно было подороже продать дома. Стыдно конечно было этим заниматься. Но что было делать. Жить то семьям как-то нужно. А я на беду увлекался рыбками. У меня в каюте на столе стояло аж два аквариума. Поставил бы и больше. Но места не было. А в иностранных портах, особенно в Гетеборге, были прекрасные зоомагазины, с исключительно красивыми и редкостными рыбками. Я никак не мог удержаться от покупок рыбок. Порой на это уходила вся валюта. Как-то приходим домой. На борт поднимаются таможенники. Шмонают по каютам. Заходят ко мне в сопровождении капитана. Наши каюты были рядом. Таможенник говорит: - ну, чиф, показывай свое добро. Он, конечно, знал, что у нас с капитаном самые большие оклады и добра должно быть больше, чем у других членов экипажа. И если я, к примеру, везу три плаща болонья, то это больше личной потребности, и один плащ должен быть конфискован с составлением протокола, который передавался в базу флота. А уж там за подобное нарушение достанется по полной программе, вплоть до закрытия визы загранплавания. Безусловно, моряки начинали просить таможенников забрать злополучный плащ, но только не составлять протокол. Немного поломавшись, они, как правило, соглашались на это. Все были довольны. Вот он меня ехидненько и просит показать покупки, уже предвкушая поживу. Я показываю на аквариумы и говорю, что вся валюта плавает там. Таможенник ничего не понимает. Смотрит на капитана. Капитан говорит, что точно, вся валюта там. Таможенник заглядывает в аквариум, ничего там подобного не видит. Еще раз приказывает уже строгим с раздражением голосом. - Я прошу предъявить таможне ввозимый товар. Я вновь говорю: - весь товар там. И показываю на аквариум. Таможенник весь покраснел и зарычал: - вы что, с таможней задумали шутки шутить? Вы знаете, что я сейчас с вами сделаю? Капитан видит, что дело плохо. Он как можно ласковее и покорнее поясняет: - видите ли, старпом увлекается рыбками и всю валюту тратит на них. Таможенник тупо смотрит на капитана: - он, у вас что, псих ненормальный? - Да нет, нормальный. Отвечает капитан. - Ну-ка пройдемте в вашу каюту! Рявкает таможенник. Они уходят. Я жду. Но ко мне он уже не вернулся. А по всей таможне вскоре разнесся слух, что на "Азнефти" старпом ненормальный. Зато в следующие приходы в порт ко мне заходили уже другие таможенники и живо интересовались моими новыми приобретениями. Некоторые из них даже просили привезти им тех или иных рыбок. Конечно, безвозмездно. Но это я делал с большим удовольствием. Как правило, увлекающийся чем-то человек - хороший, добрый человек.
  
 []
  
Общение с природой.
  
 []
  
   В 1963 году работали на банке Джорджес. Снабжали флот водой. Рейс подходил к концу. Последний раз зашли в Галифакс. Моряки его любовно называли Залифхватск. Они от нечего делать любят все переиначивать. Так, Лас-Пальмас у них превратился в Лас-Пальтас. Там в ходу были очень дешевые непромокаемые пальто на искусственном меху. В этой жаре их никто, кроме наших моряков, не покупал. Вот и получил этот порт такое название. В Галифаксе мы закупили продукты на переход, пополнили запасы пресной водички для собственных нужд, получили остатки валюты и благополучно ее истратив, вышли из порта курсом на Калининград. В этом рейсе у нас был прекрасный повар Борис Дудатий. Это был невысокий коренастый молодой мужик. Чистюля и готовил прекрасно. Всю ночь после выхода из порта он красил свой камбуз. Стоя на вахте с 04 до 08 утра я несколько раз спускался к нему и предлагал хоть немного отдохнуть. Ведь при стоянке в порту он полдня на пирсе азартно гонял в футбол. Но он упорно хотел закончить покраску. Так и дотянул до завтрака. Завтрак обычно готовит камбузник. Но Борис даже и его не стал поднимать утром. Сам приготовил завтрак и накормил команду. После этого отправился отдыхать до обеда. А вечером ко мне прибежал матрос и сказал, что повару плохо. Он в каюте донкермана. Я бросился туда. Врача у нас не было. Эта обязанность лежала на старпоме. Дудатий сидел за столиком, уткнувшись носом в столешницу. Растерянный донкерман Борис Храмцов сказал, что Борис, прервав разговор, медленно опустил голову на стол. Я пощупал пульс. Пульса не было. Сбежались моряки. Я попросил вынести повара в коридор. Каютка была очень маленькой. В коридоре я приложил ухо к груди Бориса. Пульса не услышал. Начал делать искусственное дыхание. Никакого результата. Попробовал делать наружный массаж сердца. Так толкал грудную клетку, что боялся ее повредить. Ничего не получалось. Капитан пытался связаться с каким-нибудь судном, на котором есть врач и получить консультацию. Связался. Врач рекомендовал нашатырным спиртом натереть виски и давать его нюхать. Но это мы уже делали и до рекомендации. Рекомендовали ввести внутривенно какие-то препараты. Но таких препаратов судам, не имеющим врачей, не давали. И я продолжал делать искусственное дыхание. Делал его до тех пор, пока тело не начало остывать. Нам стало ясно, что Борис от нас ушел. Было дико и обидно. Молодой (ему не было еще и пятидесяти), крепкий мужчина так неожиданно и нелепо ушел из жизни. Что было делать дальше? Мы в океане. Попутных судов поблизости нет. Впереди еще пятнадцать суток перехода. Хоронить по морскому обычаю, предавая тело морю, не положено. Решили поместить нашего товарища в морозильную камеру. Померили ее размер. Еле-еле входит. Вынесли продукты, рассовали их по холодильникам. Как пронести тело с нижней палубы по узким трапам и проходам в нос судна? Попросил взвалить Бориса мне на плечи. Другие от этого отказались. Взвалили. Я понес. С трудом дотащил до носовой морозилки. Ноги мелко дрожали. Уложили на рыбинсы. Только это сделали - бежит моряк. Второму штурману плохо! Что за напасть? Я бегом в рулевую рубку. На диванчике рулевой рубки сидит мой друг, второй помощник капитана Апехтин Николай Вадимович. Все лицо в крови. Притащили остатки нашатырного спирта. Дали понюхать. Зачихал. Я стал расспрашивать моряков, что произошло? Оказывается, когда он увидел, как я тащу на плече Бориса, ему стало плохо. Он потерял сознание и со всего своего двухметрового роста грохнулся на палубу. При падении головой ударился об угол металлического основания локатора и рассадил себе лоб. Мы протерли и прижгли рану, отвели Николая в его каюту, уложили в постель, и он заснул. Я заступил на его вахту. Хоть и было уже далеко за полночь, но никто из экипажа не ложился спать. Все были потрясены случившимся. А здесь еще незадача. При снятии с промысла нам на борт высадили молодую больную женщину для доставки в Калининград. При высаживании мы спросили врачей. Чем она больна и как мы ей должны помогать? Но врачи нам сказали, что она сама все знает, и наша задача побыстрее доставить ее в порт. Ну, хорошо. Нам легче, коль так стоит вопрос. Сначала все и было вроде хорошо. Но вот она не выходит на завтрак. Плохо себя чувствует. Я попросил камбузника (ведь женщин среди членов экипажа у нас не было) приносить ей пищу в каюту. Но вскоре камбузник сказал мне, что она к пище не притрагивается. Я постучал в ее каюту. Тишина. Попробовал дверь - открыта. Вошел. Она лежала на кровати без признаков жизни. Белая, как полотно. Ну, думаю, неужели еще одного человека не довезем до порта. Пощупал пульс. Очень, очень слабый. Похлопал по щекам. Никакой реакции. Рванул к себе в каюту. Хватаю остатки нашатырного спирта и к ней. Вылил на ватку и к носу. Вдохнула, очухалась. Слава Богу, думаю, на этот раз пронесло. Спрашиваю, что случилось? Отвечает - не знаю, вроде уснула. Нет - говорю. Вы были без сознания. Вам нужно кушать. - Я не хочу. - Ну, это уже каприз. Так мы Вас не довезем до Калининграда. - Я не хочу, продолжала твердить она. Несмотря на эти протесты, заставил проглотить несколько ложек супа. Стал чаще заглядывать в каюту. Но она продолжала терять сознание все чаще и чаще. У помполита оказался пузырек корвалола. Немного помогло. Но вскоре он закончился. Других лекарств не было. Приняли решение выносить ее на верхнюю палубу, чтобы дышала свежим воздухом. Стало получше. Так и держались до самого Калининграда.
   В Калининград входили с приспущенным государственным флагом. Была проведена медицинская экспертиза. Оказалось, что Бориса мог спасти только прямой укол адреналина в сердце. Но это мог сделать врач высокой квалификации, а таковых у нас на судне не было. Встреча была грустная. Не радовал и приход в порт. На причале стояла машина скорой помощи, а рядышком милицейский воронок. Правда, никого не забрали, но протоколы составляли очень долго и подробно. Записывали показания всех членов экипажа. Кто где был в это время, и кто чем занимался. Криминала вроде бы не нашли, но предупредили о необходимости не покидать область до окончания экспертизы. Экспертизу смогли провести только через неделю. Столько времени не могли разморозить Бориса, так мы его за время перехода заморозили.
  
  
10. Я - капитан.
  
   В 1964 году нас вместе с судном передали в Калининградскую базу рефрижераторного флота. Промысловые суда передали в базу тралового флота. УЭЛ прекратил существование. В тот же год наше судно встает на длительный ремонт. Я доволен. Могу продолжать учебу и в средней мореходке, и в институте. Но экипаж разбрасывают по разным действующим судам. Нашего капитана Тимофея Акимовича Черватюка направляют капитаном-директором на огромную плавбазу "Балтика", моих друзей: второго помощника капитана Николая Вадимовича Апехтина и второго механика Виталия Григорьевича Белоокого на производственные рефрижераторы. Направляли естественно с повышением. Все они до самой пенсии, а некоторые и дольше, оставались связанными с флотом. После окончания плавания Тимофей Акимович возглавил коммерческий отдел базы Рефтрансфлот. Николай Вадимович стал известным капитаном научно-исследовательских судов Калининградского отделения Академии наук, а позже заместителем капитана морского торгового порта. На этих же судах в должности старшего механика долгое время плавал и Виталий Григорьевич, а затем работал, механиком-наставником в той же научной организации.
   Учеба моя была в самом разгаре, когда меня неожиданно срочно вызвали в партком базы. А партком был очень строгим. Ему даже был дан статус райкома партии. К тому времени я был бессменным секретарем судовых партийных комитетов практически на всех судах. Я подумал, что это по делам партийной организации. Но когда меня пригласили на заседание парткома - я заволновался. На партком просто так не приглашают. И правда. Когда я вошел и доложил, что прибыл по вашему распоряжению, секретарь парткома Паршин меня просто ошарашил. Он сказал, что я хороший работник и примерный коммунист и меня выдвигают в первые помощники капитана. А проще в помполиты. Я ожидал всего. Но никак не этого. Я уже достаточное время плавал старшим помощником капитана и давно спал и видел себя капитаном. А здесь помполит. Ведь это никакое не повышение. Это рутинная политическая работа с постоянным подглядыванием за экипажем и маранием в тиши каюты доносов и кляуз на своих же товарищей. От удивления и неожиданности я потерял дар речи. Паршин принял мою растерянность за безмерную радость и продолжал. - Мы вас направляем на производственный рефрижератор "Серебрянск". Отход через три дня. Как вы на это смотрите? Я промямлил, что и опыта у меня нет, и разрешите мне подумать. - Подумайте. Произнес секретарь. - Завтра я вас жду с решением. Я вышел совершенно обалдевший и, не видя дороги, поплелся на судно. По пути встречались знакомые штурмана. Я им сообщал решение парткома и просил совета. Одни говорили, что конечно соглашайся. Грех отказываться от такой шаровой работы. Проводи собрания, да пиши доносы. И вся работа. Я уже почти было согласился в душе стать первым помощником капитана, как повстречал старпома Юрия Семеновича Маточкина (впоследствии - первого Губернатора Калининградской области). Задал ему тот же вопрос. Он был несколько старше меня и опытнее в жизни и работе. Его мнение для меня было очень важным. И вдруг он к моему удивлению и радости заявляет, что ни в коем случае не соглашайся. В свое время он согласился на рейс-два занять должность первого помощника капитана, а пробыл в этой должности аж четыре года. Он давно был бы капитаном, а сейчас он все еще старпом. Я его рекомендацию принял с большим облегчением. На следующий день я явился в партком и решительно заявил, что, подумав хорошенько решил отказаться от столь высокого предложения потому, что не готов и не достоин занимать такую высокую должность. Я еще совсем молодой и не могу руководить людьми, которые могут быть на судне намного и старше и опытнее меня. К тому же я оканчиваю среднее мореходное училище и мне необходимо некоторое время побыть на берегу. Паршин, выслушав мою пламенную речь, вскипел. - Да как ты смеешь не подчиниться решению парткома? Какой же ты после этого коммунист? Вон отсюда! Завтра на заседание парткома! Я конечно здорово расстроился. Прикинул, что будет завтра. Очевидно, выгонят меня из партии, и тогда дорога в капитаны будет вообще заказана. Но что делать? Не менять же своего решения. Шел на партком с очень тяжелой душой. И назад дороги нет. И впереди все беспросветно. Жду. Приглашают. За длинным столом сидит человек десять. Знакомые лица из управления. Среди них главный капитан Владимир Петрович Прилюдько. Мелькнула мысль - может быть, хоть один человечек заступится за меня. Паршин спрашивает угрожающим голосом. - Ну и что? Не передумал? Я отвечаю - Нет. - Ну, доложи парткому, как ты выполняешь партийные задания. Я вновь повторяю мои доводы отказа от предлагаемой должности. За ночь, конечно, я отрепетировал свое выступление. И мне казалось, что оно звучит очень убедительно. Когда я закончил свое выступление Паршин грозно заявил. - Ну, вы видели такого умника? Члены парткома выжидающе молчали. - Это хождения по заграницам тебя разложило. Что это за дурацкие усы? Где ты набрался этого? А что это за кольцо на пальце? Это же буржуазные пережитки! Воспользовавшись паузой, я вставил: - Усы носили и Ленин, и Сталин, и Буденный, и Ворошилов. А когда Владимир Ильич венчался с Марией Ильиничной, им сельский кузнец отковал из медного пятака по обручальному колечку. - Ты с кем себя сравниваешь? Зарычал Паршин. - Людмила Васильевна (это главному бухгалтеру), удержите с него за простой "Серебрянска" и вон отсюда. Жди решения парткома. Члены парткома молчали, как в рот воды набрали. Я вышел в конец расстроенный. Сердце колошматится. Сел. Вытираю испарину. Партком длится долго. Там рассматривают и другие вопросы. Наконец первым выходит Председатель комитета профсоюза Бойков. Похлопал меня по плечу. - Держись, промолвил он и ушел. За ним вышли другие члены парткома. Меня пригласили в кабинет. Там оставались секретарь парткома и главный капитан. - За неподчинение решению партии тебе объявляется выговор с занесением в учетную карточку. Услышав это, я засиял. - Чему радуешься? Как-то примирительно заговорил Паршин. - Еще одна такая выходка и вылетишь из партии. Иди на свою "Азнефть" и неси службу. Понадобишься - вызовем. Я не вышел, а вылетел из кабинета. Я в партии. А выговор через год снимут.
   Но вскоре меня вызвал главный капитан Владимир Петрович Прилюдько. Он сообщил, что на совете капитанов принято решение о моем выдвижении в капитаны. Шел 1964 год. Я конечно очень обрадовался. - Но у меня же выговор по партийной линии, напомнил я Владимиру Петровичу. - С парткомом вопрос согласован. Выговор с тебя снят досрочно. Я еще не знал, на какое судно меня назначат. Да мне это было и не особо важно. Главное - я капитан. А судно, какое бы оно не было, меня не пугало. Мне шел ДВАДЦАТЬ ВОСЬМОЙ год, и я был полон сил и энергии. В те давние времена назначение на капитанскую должность проходило по особому ритуалу. Нужно было сдать экзамен по определенной программе в базе флота. В комиссию по приему экзаменов входило человек 15 из разных отделов. Затем мою кандидатуру необходимо было согласовать в Калининградском производственном управлении рыбной промышленности, где тоже проходила проверка знаний. Потом утвердить в Запгосрыбфлотинспекции по Калининградскому району, где вновь проверялись твои знания. А уж потом в управлении Запрыба, что было в Риге, и в Рижской Запгосрыбфлотинспекции. А на крупные суда еще и в Москве в Минрыбхозе. И везде проверялись знания кандидатов в капитаны. Причем, чем выше инстанция, тем придирчивее были чиновники. На мое счастье я и не подозревал о такой системе. Мое выдвижение началось с того, что главный капитан Реффлота Прилюдько Владимир Петрович, прелестнейший человек и специалист, дал мне "бегунок" и сказал, что у указанных в нем специалистов нужно получить подписи. Нужно так нужно. Я взял листок и начал с самых последних, наименее значимых отделов. Захожу. Здравствуйте. Здравствуйте. Меня вот тут выдвигают в капитаны. Вы не возражаете? Те смотрят на меня вопросительно. Я подхожу к начальнику и говорю: - Ну, если не возражаете, поставьте здесь свою подпись. Начальник с удивлением берет "бегунок" и молча ставит свою подпись. И так отдел за отделом. Правда, я немного удивлялся тому, почему все на меня так вопросительно смотрят? Но, думал, потому что молодой, и уже в капитаны. К обеду собрал все подписи и приношу листок главному капитану. Тот очень удивился. Ну ладно, говорит. - Вот тебе характеристики-рекомендации и нужно согласовать твою кандидатуру сначала в Производственном управлении, а потом в Запгосрыбфлотинспекции. Я говорю - Хорошо. Сажусь на свой мотоцикл ИЖ-56 и на площадь. Подхожу к кабинету начальника отдела мореплавания, связи и электрорадионавигации Валериана Николаевича Шагубатова. Перед кабинетом толпятся человек пять мужиков. Я спрашиваю; - Вы все сюда? Они говорят: - А тебе куда? - На согласование капитаном. - Ну, иди, если ты такой храбрый. Я прикидываю, подумаешь, подпись получить. Тем более буквально месяц тому назад Валериан Николаевич возвращался вместе с нами с места гибели РТМ "Тукан". Он меня наверняка помнит, потому, что мы с ним о многом беседовали, когда я стоял на вахте, а он от нечего делать толкался в рубке. Захожу. Он приветливо улыбается. Предлагает присесть. Интересуется, по какому поводу я прибыл к нему. Я говорю, что вот представление на выдвижение меня в капитаны. Он что-то мнется. Долго читает представление. И вдруг спрашивает: - А как у Вас обстоят дела с расчетом остойчивости судна. Не моргнув глазом, я отвечаю: - Валериан Николаевич, Вы же сами видели, как мы на танкере систематически делаем расчет его остойчивости. Я безбожно врал, наверняка рассчитывая, что ничего он не видел. Да мы и не делали никогда таких расчетов, потому что знали, что наш танкер при любых случаях нагрузки всегда остойчив. Но я подумал, что этот культурнейший человек никогда не позволит себе сказать, что он ничего не видел и даже не интересовался такими вопросами. Да это еще притом, что в кабинете кроме нас присутствовали еще каких то два мрачного вида человека, которые с интересом рассматривали меня. Видать его работники. Валериан Николаевич явно засмущался и перешел на другую тему. - А как у Вас дела с Правилами предупреждения столкновения судов. Я так же нахально заявляю, что наш капитан Тимофей Акимович ну ни дня нам не дает покоя с этими правилами. Спрашивает и спрашивает. Гоняет и гоняет. Да Вы сами это видели. Валериан Николаевич говорит; - Ну хорошо. И ставит свою подпись на согласовании. Ведя себя так нахально я ведь не знал, что у него, такие как я, делают по десятку заходов, чтобы сдать экзамен. А иных он вообще отказывается утверждать в должности капитана. Через пяток минут я выхожу из кабинета. Мужики бросаются ко мне: - Что он спрашивал? Я отвечаю: - Ничего. - Как ничего? Что же ты там делал пять минут? - Просто поговорили о жизни и все. - Ну, ты даешь! Ты что, блатной? - Нет, говорю, обыкновенный. Они продолжали пялить на меня глаза, а я недоумевал, в чем дело и почему они интересуются моим разговором с Валерианом Николаевичем. Но, оставив их в недоумении, я направился в Инспекцию безопасности мореплавания, которая находилась рядом. Там тоже увидел знакомого человека. Это был Зеленков Георгий Владимирович, один из заместителей начальника инспекции. Он также в одном из рейсов был у нас на борту. У него болели ноги. Из-за этого он долго и на большие расстояния ходить не мог. Однажды, когда мы стояли в Галифаксе, он попросил меня сопровождать его и показать город. Я, конечно, согласился. Когда мы в очередной раз присели на скамеечку, речь зашла о моем будущем. Я спросил, а как узнают, готов ли старпом занять должность капитана или нет? Он говорит: - Очень просто. Вот скажите мне, что изображено на нашем государственном флаге? Я покумекал и говорю: - Серп и молот. - А еще что? - Больше ничего. - Вот видите, вы уже готовы быть капитаном, потому что не знаете нашего флага. Оказывается, что там была изображена еще и звезда. Так вот, увидав его в инспекции, направляюсь прямо к нему. И говорю: - Георгий Владимирович, наш флаг я уже знаю и готов стать капитаном. Вот мое представление. Он посмеялся и говорит: - Действительно, что еще нужно для капитана? Пойдемте к начальнику инспекции. Заходим. За столом сидит строгий человек Михаил Николаевич Малаксианов. Зеленков и говорит ему: - Михаил Николаевич, вот Вадим Сергеевич с представлением на капитана. Я с ним побеседовал. Наш флаг он уже знает, так что готов быть капитаном. Ну, они еще немного побалагурили на эту тему, и Михаил Николаевич подписывает мое представление. Я его хватаю, на мотоцикл и в базу к главному капитану. У того аж глаза на лоб полезли. - Как это ты ухитрился за один день утвердиться? Я говорю: - А что здесь такого? Это только потом я узнал о процедуре утверждения. И что другие тратят на это порой не один месяц. А я за один день.
   За время ремонтов мне удается окончить среднее мореходное училище да плюс еще два курса технического института. Таким образом, наконец-то я оказался студентом-заочником только одного учебного заведения - Калининградского технического института.
   Весной 1965 года меня направляют капитаном на танкер-водлей "Орск". Это судно было однотипным с нашей "Азнефтью". Все знакомое.
  
 []
  
Танкер "Орск".
   Рейс предстоял в Центрально-Восточную Атлантику. Переход прошел спокойно. Зашли в Лас Пальмас за свежей водой. Взятую из Калининграда откачали за борт. Водяные танки были свежеокрашенны, и вода за 15 суточный переход пропахла краской. На промысле быстро раздали воду, и пошли в Дакар. Он оказался ближе к промыслу, а промсуда истосковались по пресной воде. Дул сильный прижимной ветер, когда готовились отходить от причала. Я заказал лоцмана и буксир, чтобы он оттащил нас от пирса. В назначенное время прибыл лоцман и сказал, что буксира не будет. Тогда я решил отходить без буксира. Завели крепкий носовой шпринг и стали работать машиной вперед, чтобы отбить корму от пирса и отойти задним ходом. Корма немного отошла и остановилась под напором ветра. Увеличили ход до среднего. Корма еще отошла, но недостаточно для отхода. Увеличили ход до полного. Корма стала еще больше отходить от пирса, как вдруг под носом что-то грохнуло и судно резко ударилось о носом пирс. С бака доложили, что сломался швартовный битенг, в который упирался наш нос. Я дал стоп машине и ветер быстро прижал нас к стенке. Мы с лоцманом сошли на берег, чтобы посмотреть что случилось. Картина была препротивной. Толстенная чугунная тумба диаметром 60 сантиметров сломалась у самого основания. Правда, внутри она была полой. Но все равно толщина стенок была сантиметра четыре. Лоцман побежал докладывать начальству, а я составлять документы. В течение недели мы стояли в порту и я все пытался доказать свою невиновность. Я обнаружил, что тумба с одной стороны имела трещину и поэтому сломалась. Я обвинил портовые власти в том, что они мне не предоставили буксир. Но все было тщетным. С меня потребовали подписать документ о гарантии уплаты одного миллиона Африканских франков, иначе арестуют судно. Делать было нечего. Я подписал. Это было примерно десять тысяч долларов. По приходу в порт мне объявили выговор и лишили премии за весь рейс.
   В мае 1966 года меня направляют капитаном на танкер-водолей "Баймак". Всего на один рейс я должен был подменить капитана Юрия Белова. Но обстоятельства сложились так, что мне пришлось задержаться на этом судне дольше, чем один рейс.
   Это было не очень большое судно. Даже меньше чем "Азнефть" или "Орск". Оно брало в танки для промысловых судов всего 860 тонн пресной воды. После непродолжительной стоянки в порту Калининград мы вышли в Северное море, где на сельди работал наш промысловый флот. Тут я и вспомнил привычку моего прежнего капитана заходить в один и тот же порт по десятку раз. Ну, думаю, я покажу ему, как нужно работать. И показал. За 135 суток рейса мы сделали 36 заходов в 16 разных портов Англии, Норвегии, Исландии, Швеции. То есть, более двух раз в один и тот же порт мы практически не заходили. Конечно, и мне, и команде это было очень интересно. Когда добывающий флот переместился ближе к острову Медвежий, мы сделали несколько заходов в Норвежские порты Харстад и Хаммерфест. Хаммерфест - самый северный Норвежский порт. Он же и самый северный порт на европейском континенте. Это маленький городок, окруженный со всех сторон горами. Домики от порта карабкаются вверх к вершинам гор. И улицы идут от порта вверх веером. Вдоль почти круглой гавани идет только одна улица. Домики все частные и выглядят как игрушечные. Было лето. Солнце круглые сутки крутилось высоко над горизонтом. Почти все крыши домиков выкрашены в зеленый цвет. А сами домики, в основном деревянные, выкрашены в белый цвет. И вообще в городке много зеленого цвета. Растительности никакой. Вернее, нет деревьев. Какой-то мелкий кустарничек, да мох. Зато на всех подоконниках каждого домика большое количество различных цветов. Как будто норвежцы соревнуются друг с другом по количеству цветов на окнах. Суда, особенно иностранные, очень редко заходят в этот порт. Там просто нечего делать. А когда последний раз заходило русское судно - не помнили даже старожилы. Поэтому на судно выстраивались очереди для экскурсий. Хотя и смотреть-то было особо нечего. Однажды в воскресенье на борт поднялось несколько цыганских семей. Оказалось, что и там проживают цыгане, и их довольно-таки много. Никак мы не ожидали, что эти южные жители могут жить на таком далеком севере. Одеты они были в свои национальные, очень живописные одежды. На каждой женщине было надето несчетное количество разноцветных длинных юбок одна поверх другой, а на плечи накинуты яркие узорчатые шелковые платки. Даже на маленьких девочках было такое же одеяние. Мужчины были одеты в обтягивающие брюки из плотной белой шерстяной материи, разноцветные шелковые рубашки с просторными рукавами, и белые плотные жилетки. Брюки и жилетки были богато расшиты различными узорами. На поясах, даже у маленьких мальчиков, висели кинжалы. Они нам с удовольствием позировали. А мы их с удовольствием фотографировали. Жалко только, что фотография у нас была только черно-белая. Они поднялись на судно. Обошли его от носа до кормы. И посещением остались очень довольны. Мы же им надарили массу сувениров, благо их нам перед рейсом давали в парткомах. Это были открытки о нашей стране, значки городов и великих наших людей, другие безделушки. Но для цыган это были, очевидно, ценные сувениры и они их с благодарностью принимали. Норвежцы были более сдержанными. И иногда могли даже отказаться от сувениров. Мы это знали и не особенно старались их одаривать.
   Когда флот переместился ближе к Гренландии, мы несколько заходов сделали в Исландский порт Сиглуфьордур. Это также был небольшой портовый городок. Также лежал в окружении высоченных гор. И казалось, что любой камень, скатившийся с горы, разнесет вдребезги какой-нибудь дом. Некоторые окраинные дома очевидно на этот случай имели со стороны гор высокие толстенные заборы. В первые минуты нашего пребывания на борт прибыли мэр города и капитан порта. Мы, конечно, тут же накрыли стол. Выставили все съестное, что было не стыдно поставить. Это и овощи маринованные, и консервы разные, и рыбка жареная, и колбаска различная, и салатики из кальмаров с ранее закупленной зеленью. В общем, было совсем не стыдно за наше отечество. А само судно у нас было чистеньким, любовно свежевыкрашенным. Сначала гости держались напряженно. Наши суда вообще никогда не заходили в этот порт. Но, приняв на грудь по несколько рюмочек спиртного, а его у нас хватало, гости повеселели, разговорились. А под конец мы до того разошлись, что принялись петь известные и нам и им песни. Они на своем или английском языке, а мы на своем. Захмелели они очень быстро. Нагрузку совсем держать не могли. Ни тот, ни другой. Я думал, что народ северный. Их не свалить и колом. Оказалось - нет. К концу вечера моряки их выводили под белы руки по два человека каждого. На ногах совсем не держались. Я проводил до трапа, а моряки повели их по домам, указать которые гостям долгое время никак не удавалось. Наконец вернулись наши смеющиеся в голос моряки. Такого они не видели давно. Чтобы иностранцы и так не контролировали свое поведение. Такое случалось чрезвычайно редко. Ведь мы были из враждебного лагеря. А с враждующей стороной надо ухо держать востро, бдительности не терять. А здесь было все не так. С одной стороны это меня радовало. А с другой - я боялся, что назавтра какие - нибудь власти предъявят нам претензии за то, что мы причинили какой-то вред таким высокопоставленным особам города. Но все обошлось. Ближе к обеду они вновь появились на нашем судне. Оказалось, один из них потерял где-то свою трубку. Ее мы еще вчера обнаружили на том месте, где он сидел. Второй еле очухался и, не слыханное дело, явился на работу к обеду. От угощений они естественно отказались, но на вечер пригласили нас к себе домой. Мы приняли приглашение. Вечером за нами зашел кто-то из их знакомых и проводил нас в дом одного из наших новых друзей. В гости пошли я, помполит и старший механик. Предвкушая теплый ответный прием, мы отказались на судне от ужина. Нас привели в большой просторный дом. Там нас ждали наши вчерашние друзья. Мы разделись и поднялись на второй этаж. Никаких накрытых столов мы не обнаружили. На небольшом столике стояли рюмочки, бокалы и бутылки со спиртным. Никакой закуски не было. Я подумал, что это только аперитив, а ужин будет где-то в другом месте. Расселись за этим столиком. Нам что-то налили. Кроме наших знакомых за столиком сидели их жены и еще какие-то люди. Их, конечно, нам представили. Но лично мне было совершенно безразлично, как их звали и кем они были. Обстановка была очень натянутой. Никто не знал о чем говорить в этой компании. На спиртное никто не налегал. Обменивались редкими ничего не значащимися фразами. Скучища была ужасной. Мы ждали, когда же это кончится. И вдруг все неожиданно кончилось. Гости поднялись и стали прощаться с хозяевами. Мы тоже поднялись. Я все думал, что теперь нас проводят в другое помещение, и там мы оттянемся. Но нас проводили до выхода. Там мы оделись и голодными и трезвыми поплелись на судно. Вот тебе и иностранное гостеприимство. Разочарованы были страшно. Но поделать ничего не могли. Такие уж у них традиции. Скучные традиции. Нам они не понравились. И в дальнейшем мы не очень - то рвались на подобные приемы.
   Из четырехлетней работы на танкере "Баймак" мне больше всего запомнился мой первый рейс. Работая в Съерра Леоне, и имея свободное время, я даже написал рассказ на эту тему. Будучи там я задуман написать несколько рассказов из моей морской жизни. Но осилил только один, и Каневского из меня не получилось. Вот этот рассказ.
  
   "Капитана вывел из задумчивости резкий голос впередсмотрящего. - Тридцать слева туманный сигнал! Один продолжительный! - Долго не слышал сигнала впередсмотрящий - отметил про себя капитан. Да и доклад не по форме. Нужно сделать замечание старпому.
   Капитан уже слышал этот сигнал и оценил положение встречного судна. Да и вахтенный помощник перестал вытягивать тонкую мальчишескую шею в сторону сигнала.
   Четвертые сутки танкер был погружен в это густое, почти осязаемое молоко. Временами туман был так густ, что не было видно не только вытянутой руки, но и доклады впередсмотрящих казались инопланетным зовом неведомых существ, чревовещавших о чем-то на баке. И это в Северном то море - одном из оживленнейших участков Мирового океана. Да дело, в конце концов, и не в тумане, хотя факт сам по себе и неприятный. Который день радисты не могут отремонтировать хотя бы один из двух радиолокаторов. А вчера и эхолот вышел из строя. Его и не пытались ввести в строй. Не до него, когда судно ослепло. На промысле капитан еще ухитрялся отыскивать в огромной массе промысловых судов нужный траулер, по десятку раз беря на него радиопеленг. Танкер уложился в плановые нормы раздачи груза питьевой воды промысловым судам. Но теперь ему нужно было идти в порт Леруик за новым грузом.
   Капитан вспомнил, как после раздачи груза он вывел из группы промысловых судов свой танкер и приказал штурманам лечь в дрейф до окончания ремонта хотя бы одного локатора. Тогда блеснула такая надежда. На экране одного локатора появилась развертка. Казалось, еще немного и он оживет. Но вскоре развертка исчезла и вместе с ней надежда на успешный исход ремонта в ближайшее время. Оказалось, что радисты и сами не знали, почему появилась развертка, как не знали и того, почему она исчезла. Капитан только пожалел о том времени, когда в штате судов был электрорадионавигатор. Но вот прошла очередная волна сокращений штатов, и у него исключили электрорадионавигатора. В базе флота никто и слышать не хотел капитана о том, что судно старое и через два года идет на списание. Что один из судовых локаторов "Нептун" древний и не только выработал свой ресурс, как и многие другие судовые приборы танкера, но промышленность уже несколько лет не выпускает для таких локаторов запчасти, а электрорадиомастерской запасы их давно закончились. Капитан понимал, что менять сейчас устаревшее оборудование нет смысла, да и никто не будет этого делать за два года до списания. И он просил оставить в штате на два года электрорадионавигатора. Он даже предлагал сократить вместо навигатора еще кого-нибудь. Но на эти просьбы одни сочувственно пожимали плечами, другие и слышать не хотели. Приказ давно подписан и отослан в вышестоящие инстанции. А тут к несчастью старый начальник радиостанции Домбровский не смог выйти в рейс. Правда, дали нового и с высшим образованием. Но что толку. Он такую старую технику и в глаза не видел, а не то, что изучал в высшей мореходке. Второй штатный радист окончил курсы радиооператоров, и надежды на него вообще не было никакой. Так и вышли в рейс.
   И вот уже несколько дней радисты не смыкают глаз. Но все тщетно. Не помогли и радиоконсультации. Не помог и осциллограф, взятый на прокат на одной из плавбаз. Раньше хоть на плавбазах был флагманский электрорадионавигатор. Но сейчас сократили и их. Можно было лежать в дрейфе и ждать либо когда рассеется туман, либо когда будет отремонтирован хотя бы один локатор. Алиби у капитана есть. Но в том и другом случае судно выбивается из плана, и наверстать его будет очень трудно. Да даже и не это главное. Промысловикам нужна вода. Обыкновенная пресная вода. На берегу забываешь о ее существовании. Возникнет желание напиться, и тут же проходит с первым глотком воды. В море же она на вес золота. Ей ведут учет и всеми силами экономят, сокращая расход. Каждый капающий кран, обнаруженный старпомом, является поводом для разноса четвертого механика - бога воды, дерьма и пара. Всего трижды в день оживают краны. И как завороженные смотрят на них, отплевывающихся ржавой, застоявшейся в трубопроводах, водой моряки.
   Для удовлетворения потребностей флота пресной водой в этом районе должны были работать два танкера. Но их нет этих двух танкеров. Работает один. И нужно ему работать за двоих. А тут этот нескончаемый туман. Он окутал все. Кажется, он проник даже в мозги, которые шевелятся медленно и тяжело. И этот нескончаемый рев судового тифона. Как раненый зверь изрыгает он тревожный протяжный крик. Он преследует тебя всюду. Не успеет уняться звон в ушах, как вновь и вновь наполняет тебя всего его монотонный рык. Хоть бы ветерок подул. Ведь Северное море же, а не тропики. Но море заштилело. И сводка неутешительная. Такая погода может продержаться еще несколько суток.
   В каюту капитана заглянул помполит. Завел разговор о планах учебы на следующий месяц. Нет, не за этим ты пожаловал, Николай Петрович. Всех гложет одна и та же мысль. Как долго капитан намерен валяться в дрейфе? Все понимают, что формально он прав. Не работают оба локатора, вышел из строя эхолот. Это конечно не конец света. И в открытом море есть достаточно средств и методов определить свое местоположение и даже отыскать нужное тебе судно. Но как зайти в бухту? Даже отыскать эту бухту не составляет труда. На ее берегу установлен радиомаяк. Можно идти по его радиопеленгу. Но как зайти в бухту при полном отсутствии видимости?
   Ничто так не нервирует людей, как безделье. Нет, судовых работ невпроворот. Но вот общее бездействие судна. Притом бездействие тогда, когда ты нужен, когда ждут от тебя действия. Переносить такое выше человеческих сил. Капитан понимает это. Он понимает, что весь экипаж ждет сейчас от него решения. Это решение должно вывести судно из бездеятельности. Должно. Иначе ты не капитан. Иначе ты ничем не отличаешься от матроса или штурмана.
   Вот и помполит, добрый друг капитана и духовный отец всего экипажа, ждет твоего решения. Он понимает, что это решение не лежит на поверхности. И скорее капитан должен принять не решение, а решиться на что-то. Да и капитан знает, на что он должен решиться. Он уже десяток раз проигрывал в уме предстоящую ситуацию. Взвешивал все "за" и "против". И находил, что "против"- все, а "за"- только то, что на промысле нужна вода. Это веский аргумент. Но он веский только до того момента, пока все в порядке. Но если с судном произойдет авария, то никто и не вспомнит об этом аргументе. Ведь в случае аварии промысел может остаться вообще без воды на какой-то срок. И этот срок будет не малым. Другого танкера пока нет. И заменить наш танкер могут только за счет другого района промысла. Но тогда в другом районе промысла закроются краны пресной воды, и экипажи промысловых судов будут поминать и наш танкер, и его капитана такими словами, от которых не то что мертвые в гробах перевернуться, а и у живых-то уши в трубочки свернуться. Но больнее всего будет задето самолюбие. Капитанское самолюбие. На капитана молча и укоризненно будет взирать не один десяток людей. И не страшно, что укоризненно. Страшно, что молча. В этом случае ты сам додумываешь то, что по твоему мнению не высказали те. Те молчуны. Ну а уж себе ты наплетешь такого, что и свет будет не мил. Не многие могут выдержать такую пытку. Это-то и заставляло капитана медлить с принятием решения. В сотый раз он спрашивал своих радистов - есть ли надежда. - Мы делаем все, чтобы сделать локаторы. Неизменно отвечали те. - Ну и дятлы, думал капитан, и чему их только учат в высших учебных заведениях. Но когда один из них на очередной вопрос ответил, что они уже четвертые сутки не спят - капитан взбеленился. - Да лучше бы вы спали сутками, лишь бы приборы работали. В душе-то но понимал, злись или не злись - ничего не изменится. Злость может только повредить делу. Занервничают радисты, тогда вообще у них ничего может не получиться. Поэтому капитан примирительно проворчал, - ну вы уж постарайтесь. Отоспитесь потом. И снова раздумье. Решаться или не решаться. Может быть, подождать еще немного. А вдруг что и получится у радистов. Но время шло. И все оставалось по-прежнему. Капитан был впервые назначен на это судно. Да и в должности капитана он всего второй рейс. И это во многом осложняло дело. Не решаться на что-нибудь - потеряешь авторитет экипажа. А не дай бог что случится, потеряешь и диплом, и должность, и авторитет руководства. И это в 29 лет. Обидно. Вот и кумекай капитан. Ты один лицом к лицу со своей судьбой. Ведь только ты будешь отвечать за принятое тобой решение. Вот такие минуты являются самыми мучительными минутами в жизни человека. Когда какое-то решение принято, тогда уже легче. Тогда вся твоя нервная система нацелена на одно - успешное выполнение такого решения. А вот когда оно не принято.
   Простой танкера можно оправдать, собрав кучу рапортов и объяснительных записок. Выписок из судовых журналов и журналов сводок погоды. Правда, экипаж лишится и премиальных доплат, и других надбавок за выполнение плана. Моряки танкеров и так-то получают копейки. А тут и этого лишат. Но если случится авария, то и это потеряем, и головы полетят. Что делать? Что предпринять? Пульсировала в голове капитана одна и та же мысль.
   Дальнейшее ожидание становилось невыносимым. В такие минуты хоть головой в омут, лишь бы что-то происходило. Пусть плохое, но происходило.
   Капитан поднялся на мостик и попытался лично точнее определить место судна. Но сделать это ему не удалось. Ведущий радиомаяк есть на острове Брессей. А вот секущего радиомаяка нет. И капитан принимает, наконец, решение. Он намеревается идти по пеленгу радиомаяка острова Брессей до тех пор, пока не упрется носом в остров. А там вдоль берега острова, огибая его с юга, войдет в бухту Леруика.
   Капитан подходит к телеграфу и переводит его в положение "машине товьсь". Штурман вопросительно уставился на капитана. Но тот был далеко, у острова Брессей. Пока механики готовили главные двигатели к пуску, в рубке собрался весь штурманский состав. Между ними шнырял помполит и шепотом спрашивал, что случилось? Те только пожимали плечами. Звякнул телеграф - машины готовы к пуску. Только тут капитан очнулся и с удивлением взглянул на своих помощников. Вроде он их не вызывал на мостик. Догадавшись в чем дело, он изложил свой замысел. Капитан с удивлением отметил, как изменились лица его помощников. Они заулыбались, заговорили друг с другом. Как-то засуетились. Третий штурман полез в штурманские столы подбирать карту покрупнее. Старпом метнулся на палубу. Засуетился и экипаж. Донкерманы стали готовить шланги для приема воды. Боцман на баке стал опробовать брашпиль. Судно ожило. По прикидке капитана до острова оставалось миль 120. Значит, назначенным 10 узловым ходом они должны подойти к острову часам к 10 утра местного времени. Это устраивало капитана. Он подготовил нотис о прибытии и радисты передали его в Леруик. С береговыми службами порта была договоренность о том, что нет необходимости подавать первый нотис за 72 часа. Достаточно за несколько часов предупредить порт о прибытии. Место для танкера было одним и тем же, и никто его никогда не занимал. Островной порт не был загружен судами. Местные рыбаки швартовались у рыбокомбината, а транспортные суда заходили в этот порт редко. Да и швартовались они у другого причала. Наш же промысловый флот в то время вообще не заходил в иностранные порты.
   Время тянулось медленно. В этом густом тумане как будто и оно замедлило свой бег. Непрерывный рев тифона разрывал душу. Это нервировало капитана. Ведь сейчас нужно было чутко вслушиваться в тишину. Не раздастся ли где туманный сигнал другого судна. А здесь после очередного сигнала с минуту вообще ничего не слышишь. Когда работают локаторы, то на это не обращаешь внимания. А когда они не работают? Подмывала мысль прекратить подавать туманные сигналы и слушать. А если и другое судно сделает то же самое? И судовой тифон продолжал рвать душу. Под утро, когда на вахту заступил старпом, капитан, не раздеваясь, прилег на диване в каюте и тут же отключился. Проснулся от какого-то шума. Это в кают-компании командный состав приступил к завтраку. Капитан наскоро побрился. Кушать не хотелось. Он попросил буфетчицу принести кружку кофе покрепче на мостик и поднялся в рубку. Судно продолжало идти в молоке. Старпом внимательно прислушивался, стоя на крыле мостика. Впередсмотрящий на баке зябко ежился от утренней прохлады. С мостика воды за бортом видно не было. И у капитана было такое ощущение, что судно стоит на месте не в силах преодолеть это густое марево. Иногда туман становился реже, и тогда появлялась надежда. Но потом он опять сгущался, и надежда покидала души моряков. Берег по счислению становился все ближе и ближе. Капитана так и подмывало перевести телеграф на малый ход. Но он успокаивал себя тем, что маяк острова Брессей снабжен мощным туманным горном, и должен был слышен мили за три-четыре. И он успеет еще сбросить ход. Была только одна проблема, беспокоившая капитана. Маяк находился на западной стороне острова, а танкер подходил с восточной. Как выступающий мыс острова будет глушить звук туманного горна маяка? Но все равно, погасить инерцию он успеет. Ведь танкер имел два главных двигателя по 800 лошадиных сил и два винта. Да и сейчас двигатели работали в маневренном режиме. Это значит, что около каждого из них неотлучно дежурили вахтенные механики и двигатели были готовы к немедленному реверсированию. Но для страховки капитан позвонил в машину. Механик тот час снял трубку. Значит, бдительность механики не теряют - отметил про себя капитан. Он еще раз попросил передать по вахте о необходимости быть готовым к реверсам. Время как будто остановилось. Все напряженнее и напряженнее становилось на мостике. После дачи хода капитан приказал донкерманам забалластировать все танки. Так никогда не делалось. Пара или четыре смежных танка правого и левого бортов всегда оставались пустыми. После швартовки в порту в них сразу начинали принимать воду. Но здесь капитан решил полностью забалластировать судно с тем, чтобы не дай бог, в случае посадки на грунт, можно было откачать балласт и самостоятельно сняться с мели, не прибегая к услугам дорогущих буксиров. Но и здесь его беспокоило то, что Шетландские острова вулканического происхождения. И берега островов отвесно уходят в морскую пучину. В десятке метров от берега глубина может достигать не одного десятка метров. Как сделать так, чтобы не воткнуться носом в отвесную скалу? С этими мыслями и продолжал капитан вслушиваться в белое безмолвие. Проходил час за часом нестерпимого ожидания. Туманного горна слышно не было. И вдруг в какой-то момент с бака крик - Туманный сигнал прямо по курсу! Капитан вышел на крыло, хотя лобовые иллюминаторы были открыты. И правда. Прямо по курсу слышался едва различимый рев туманного горна маяка. Ни с одним сигналом его нельзя было спутать. Голос его был зычным, словно огромный слон трубил боевой клич. Капитан с облегчением вздохнул и перевел ручки телеграфа на средний ход. - Приготовить оба якоря к отдаче! Скомандовал он на бак. Он решил идти по пеленгу до тех пор, пока не увидит скалистого берега острова. Рев все нарастал. Машинам дали малый ход, а потом и вообще остановили левый двигатель. Капитан еще раз позвонил в машину. Ответил стармех. Он был уже там и лично руководил машинной командой. Судно еле продвигалось в направлении скал. И вдруг с бака возглас - Прямо по курсу берег! Капитан и сам стал различать темное пятно высившейся в тумане скалистой громадины. - Лево на борт! Левая машина средний назад! - громко скомандовал капитан с крыла мостика. Штурман четко отрепетовал команды и немедленно их исполнил. Корпус судна задрожал. Это левая машина запустилась на задний ход. Судно медленно стало разворачиваться влево. - Стоп левая! Обе машины самый малый вперед! Руль прямо! Так держать! - скомандовал капитан, когда серая громадина оказалась с правого борта. Теперь нужно было удержать судно так, чтобы, не теряя берег из виду, следовать вдоль него, огибая остров. А там и бухта. Судно продолжало осторожно двигаться. Штурмана сверяли курс с картой. Благо гирокомпас продолжал добросовестно отрабатывать свой хлеб. На душе капитана потеплело. Он даже перебросился несколькими репликами со штурманами. Они все собрались на мостике. Даже старпом, отстоявший вахту с четырех часов до восьми утра, толкался здесь же.
   Теперь перед капитаном встал другой вопрос. В бухту-то он войдет. А как швартоваться в такой туман к пирсу? Буксиров в порту нет. Лоцман, конечно, есть, но что он может сделать в такой туман без локаторов? Значит, придется торчать на рейде, пока туман не рассеется. Тогда для чего капитан стремился в порт? Зачем рисковал? Была, конечно, слабенькая надежда на то, что лоцман что-нибудь придумает. Может быть, лоцманский катер методом лидирования подведет нас к пирсу. У него-то локатор работает. С этими мыслями и полз капитан вдоль едва проступающего черным пятном скалистого берега.
   Вскоре мутным пятном проступил огонь маяка. Судно потихоньку втягивалось на внутренний рейд порта Леруик. И вдруг, когда маяк был на траверзе, и капитан готовился отдать якорь, судно, как из бидона с молоком, выползло из тумана. Как сквозь стену прошли. Вон там по корме непроглядный туман, а здесь ярко светит ласковое солнышко и никакого намека на ненастье. Как на ладони открылся порт с его причалами, строениями. Пирс наш был как всегда свободен, и судно прямиком направилось к нему. Как правило, швартовались без лоцмана, хотя лоцманский сбор платили аккуратно. Капитан скомандовал донкерманам срочно приступить к откачке балласта, начиная с кормовых четвертых танков и приготовиться к приему воды. Не прошло и тридцати минут, как капитан, с огромным чувством облегчения, занимался портовыми формальностями. Обычно на борт прибывал единственный представитель властей и оформлял все портовые документы. Это был наш агент мистер Бити. Через двое суток судно вновь направилось в район промысла с полными танками пресной воды. Капитан еще несколько раз применял испытанный метод. И каждый раз нас в бухте встречало ласковое солнышко. Агент объяснил, что прогретый воздух каменистого грунта острова не дает туману нависать над городом. И что, несмотря на ненастье в море, у них бывает хорошая погода. А что же радисты? А радисты так и продолжали ремонтировать локаторы до конца рейса. Правда, не с тем энтузиазмом. Но продолжали.
   В порту нас уже ждал наш прежний радист Домбровский. Когда он поднялся на борт, я ему обо всем рассказал и попросил вызвать радиомастеров из навигационной камеры порта для ремонта локаторов. Он сказал - сначала сам посмотрю. В тот же день ближе к вечеру он заходит ко мне в каюту и просит подняться на мостик. Я поднимаюсь. Оба локатора в работе. Я подхожу к одному из них. Заглядываю на экран и, о боже, картинка как на обложке журнала. Яркая, красивая. У меня от удивления глаза полезли на лоб. Я к другому локатору. Та же картинка. Я готов был расцеловать моего радиста. Целый рейс два специалиста с высшим образованием и всего несколько часов один специалист без высшего образования. А результат? Переполненный радостными чувствами я его просил больше никогда не бросать судно. Он так и поступал".
  
   Вот так была описана эта история в моем рассказе. Но о нем знаете только вы, мои читатели. История точь в точь соответствовала тем событиям и моим переживаниям. А вот еще одна. Не описываемая ранее.
  
 []
  
Постановка танкера "Баймак" на бакштов.
  
   В другом рейсе на том же танкере "Баймак" мы готовились зайти в порт Абердин, что в Шотландии. Подходили к порту ночью, и я решил на рейде дождаться утра, так как в этот порт я заходил впервые и ночью рисковать не хотел. На подходе к порту стармех мне сказал, что у левого главного двигателя барахлит пусковой клапан и его нужно подремонтировать. Я ему ответил, что всю ночь будем стоять на якоре, и ты можешь ремонтировать его хоть до утра. Стармех остался доволен таким решением. Утром до приема на борт лоцмана мы побегали по рейду, пробуя левый двигатель на реверсирование. Все было хорошо. Двигатель пускался на задний ход с полпинка. Взяли лоцмана и направились в порт. Лоцман показал, куда мы должны были заходить. Нам предстояло войти во внутреннюю гавань. Это такой закрытый бассейн. Ворота в него открываются только в полную воду. А приливы там достигают восьми метров. Мы должны были по полной воде протиснуться узким проходом в гавань и за нами закроются шлюзовые ворота. Вода будет падать, а мы будем стоять как у Христа за пазухой в гавани. Вот такая несложная задачка стояла перед нами. Лоцман только поднялся на мостик и сразу: - Captain, full ahead! Я даю полный ход двумя машинами. И мы на скорости 12 узлов влетаем во внешнюю гавань и направляемся в узенький проход. Первое впечатление - не пройдем. Слишком он узкий. Но ведь я лоцману сообщил нашу ширину. Значит, он уверен, что пройдем. На руле стоит боцман. Очень опытный моряк. Я подхожу к нему и тихонько говорю, чтобы он приложил все свое умение, но проскочил в эту дырку. Он заверяет - сделаем. У самого сердце готово выпрыгнуть из груди, так волнуюсь. Жалко же что карьера капитана так быстро закончится. Виду, правда, стараюсь не подавать. А мне всего-то 29 лет от роду. Опыта никакого. Лоцман же спокойно ходит по рубке. Я знаю, что он опытный бывший капитан. Но на судне он является всего лишь советчиком капитана. Находится ли он на борту, или не находится, все равно ответственность лежит на капитане. И вот мы влетаем в этот узенький проход. Слева метров пять. И справа примерно столько же. С той и другой стороны ворот скопились люди. Машут нам руками. А я ни жив, ни мертв. Пролетаем ворота. Лоцман командует: Captain, full astern! Hard a starboard! Я перевожу ручки телеграфа на полный ход назад, руль право на борт. Бассейн небольшой продолговатый. Нам нужно развернуться чуть ли не на обратный курс, чтобы ошвартоваться у противоположного причала. Боцман докладывает - Руль право на борту. А что машины? Правый двигатель запустился и набирает полные обороты заднего хода. Левый двигатель молчит. Я подхожу к телеграфу и даю аварийный задний ход обеим машинам. Правый продолжает молотить полным ходом. Левый молчит. Судно покатилось вправо. Я представляю, какая суматоха в машине. А мне каково? Стою на мостике ни жив, ни мертв, поделать ничего не могу, только прикидываю, в какое судно сейчас врежемся. Якорь на такой мелкоте и в такой близкой дистанции не поможет. В голове мелькает мысль: - вот и кончилась моя карьера, не успев, как следует начаться. Судно продолжает делать циркуляцию вправо. А я все вычисляю, в какое судно врежемся? Ход постепенно гасится. И когда мы развернулись на обратный курс и поравнялись с местом нашей швартовки, я даю стоп машинам и прямо руль. Судно медленно подходит к причалу. Подаем концы. Швартовка закончена. Лоцман пожимает мне руку и говорит: поздравляю Вас капитан с успешной швартовкой. Я его понимаю. Ведь он опытнейший капитан и все понимал, что происходило на мостике. Я подписываю лоцманскую квитанцию и провожаю лоцмана до трапа. Из машины вылезает перемазанный маслом и соляркой стармех. Виновато смотрит на меня. Машина готова - говорит. А зачем она мне сейчас нужна? Я только и смог произнести: - Эх! Дед! Дед! И пошел в свою каюту немного успокоиться. Дед не решился идти за мной.
   Вот по таким ситуациям у моряков даже анекдот есть. Капитан спрашивает перед швартовкой старшего механика: - Как у нас машина? - Работает как часы - отвечает стармех. Швартуются. Капитан дает задний ход. Машина не отрабатывает. Врезаются в причал. Капитан орет на стармеха:- Ведь ты сказал, что машина работает как часы! Стармех спокойно так отвечает: - А где ты видел у часов задний ход? Вот так и у нас получилось.
   Седеть я стал рано. Все спрашивали: почему? Я думаю, что вот в таких ситуациях и появляется седина у капитанов. В Абердине нас ждал теплый прием. Агент подсуетился и организовал нашему экипажу автобусную экскурсию по городу на двухэтажном автобусе. Было странно и непривычно сидеть на втором этаже автобуса. Все время казалось, что он вот-вот зацепит то провода, то деревья, то эстакады. Я захватил место у лобового окна и всю поездку снимал кинокамерой. Видиков тогда еще не было. А узкопленочная кинокамера снимала на черно-белую пленку и, естественно, без звука. Эти пленки хранятся у меня до сих пор. Смотреть их очень интересно и занятно. На другой день агент организовал товарищескую футбольную встречу. С одной стороны выступал наш экипаж. С другой докеры порта Абердин. Игроков мы набрали достаточно. Экипаж насчитывал 37 человек, и выбирать было из кого. Не нашлось, правда, вратаря. Но один из докеров согласился играть вратарем за нашу команду. Мы боялись, что он будет подыгрывать своим. Но, по-моему, он один и играл за нас. Ему били непрерывно и из разных положений. Он как лев бросался на каждый мяч, демонстрируя свою виртуозную игру. Если бы не вратарь, счет бы был астрономический. А сейчас, когда счет стал 16 - 0 не в нашу пользу, игру остановили. Дальше играть было бесполезно. Я волновался и переживал за нашу команду. Но это ничему не помогло. Особенно я волновался потому, что как-то до этого один наш экипаж сыграл в Исландии с местной командой и проиграл примерно с таким же счетом. На другой день в исландских газетах появилась заметка о том, что исландская сборная выиграла футбольный матч у советской сборной команды. Когда об этом доложили нашему Правительству, те сильно разгневались и через некоторое время вынуждены были направить в Исландию нашу настоящую сборную по футболу отыгрываться. Отыгрались, конечно. Но тому экипажу судна очень не поздоровилось. Я ужасно боялся, что и здесь сложится подобная ситуация. Не дожидаясь завтрашних газет, мы вышли из порта. Еще долго я все ждал, что грянет гром. Но все обошлось. То ли в газетах ничего не появилось, то ли нашему Правительству не доложили, то ли заметки в газетах были корректными. Но тревога в душе жила еще довольно долго. А в порт Абердин больше не заходил, от греха подальше.
   В 1967 году танкер "Баймак" встал на ремонт в Клайпеде и застрял надолго. В Калининград я и стармех могли уезжать только с разрешения начальника базы флота. Поэтому такие поездки были довольно редкими. Вроде бы и в порту, и в то же время вдали от семьи. Лучше уж было быть в рейсе. Но делать было нечего. Приходилось мириться со своей судьбой. Иногда тайком я на субботу и воскресенье уезжал домой. Но на улице старался не показываться, чтобы ненароком не нарваться на одного из руководителей нашей базы. Обратно возвращался на маленьком самолетике, который рано утром летел из Калининграда в Клайпеду. К началу рабочего дня я был уже на судне и, как ни в чем не бывало, принимал участие в утренней планерке у директора судоремонтного завода. Ремонт был большой и тянулся медленно. Как-то с боцманом решили в одном помещении под моей каютой вырезать бывший водяной танк и устроить в этом помещении мастерскую. Этот танк нам был не нужен. Раньше, когда танкер перевозил топливо, этот танк использовался для хранения воды. Но мы то возили воду. И этот танк был совсем лишним. Официально через завод этого делать было нельзя. Это расценили бы как изменение конструкции судна, и потребовалась бы масса согласований проекта и кренование судна. Решили сделать втихаря. Боцман договорился с электросварщиком, что тот на обед не будет выключать сварочный аппарат, а боцман в течение часа сможет резать танк сваркой. Задумано - сделано. Достали несколько пачек электродов, и боцман приступил к работе. Работа шла споро. Вырезал все борта и дошел до резки дна танка. Между дном танка и металлической палубой был зазор сантиметров десять. Под палубой находилось помповое отделение. Вроде бы ничего горючего. У места сварки был огнетушитель и ведро с водой. Боцман резал днище танка, когда под ним, в этом незначительном пространстве, загорелись какие то промасленные тряпки и обрывки шлангов. Кто и когда их туда запихал - неизвестно. Боцман, увидав огонь, плеснул под танк ведро воды. Никакого результата. Он разрядил огнетушитель - ничего не помогает. Пламя все разрастается. Он выскочил, разыскал меня и сообщил о случившемся. На судне никакие механизмы не работали, но с берега на судно был протянут пожарный рукав именно на такие случаи. Я приказал матросам открыть пожарный вентиль и направить струю воды в горящее помещение. Сам же со стармехом бросились вниз в горящее помещение, чтобы оценить ситуацию. Но уже в коридоре стали задыхаться от едкого дыма. Глаза слезились. Рванули назад на палубу. Там толпился весь экипаж. Воды не было. Оказывается, заводской пожарник выключает на период обеда заводской пожарный насос. Я приказал разыскать пожарника и попросить срочно включить насос. Несколько моряков бросились выполнять приказ. Я распорядился принести кислородно-изолирующие приборы (КИП), чтобы в них подобраться к горящему помещению. Но судовой плотник был на обеде, а его кладовка заперта на замок. Я приказал сбить замок. Приказал также ломать деревянную обшивку переборки кубрика, находившегося рядом с горящим помещением. Она уже начинала дымиться. В моей каюте начал пузыриться линолеум, и я приказал поливать палубу каюты водой из-за борта. Сбили замок каптерки плотника и достали КИПы. Я и стармех облачились в них, взяли по два огнетушителя и пошли к горящему помещению. Я шел первым. Только приблизились к металлической двери горящего помещения, как стало нестерпимо жечь лицо. Я швырнул в огонь оба огнетушителя и отпрянул от двери. Стармех сделал то же самое. Мы выбрались на палубу. Огонь бушевал во всю. Горели обклеенные пробкой переборки. Горело все, и даже то, что не могло гореть. Воды все не было. Я сорвал с лица маску КИПа. Она снялась вместе с кожей. Все тело пронизала ужасная боль. Маска была резиновой и от высокой температуры приварилась к коже лица. У стармеха была такая же картина. Как я в тот момент проклинал тех людей, кто не удосужился подумать над этим. Могли хотя бы выстелить внутреннюю поверхность маски каким-нибудь фетром, или другой материей. Нет. А судно горит все сильнее и сильнее. Воды все нет. Я послал матросов, чтобы со стоявшего на том же заводе Калининградского танкера "Локбатан" на помощь прибыла аварийная партия с огнетушителями. Свои мы уже все израсходовали. Спустя несколько минут бегут моряки с "Локбатана" во главе с капитаном Плотниковым. Капитан мужик грузный. Но несется прытко с двумя огнетушителями в руках. Я и не предполагал, что такие грузные мужики могут так быстро бегать. Другие члены его экипажа едва за ним поспевали. Побросали в огонь и эти огнетушители. Начали советоваться что делать. А на причале уже начал собираться любопытный народ. Обеденный перерыв все продолжался. Можно было вызвать городскую пожарную команду, но тогда весть о пожаре облети мгновенно весь Советский Союз и моей карьере крышка. Других вариантов пока не было. Помещение мы, конечно, герметизировали сразу. Но пока там закончится кислород, сгорит все судно. И только мы склонились к тому, что пора вызывать пожарные команды города, как закончился обеденный перерыв, и в пожарной магистрали появилась вода. Мы быстро направили струю воды в горящее помещение через небольшой люк из помпового отделения. Вскоре огонь погас. Но пожарные машины все же примчались. Кто-то из заводских все таки позвонил в пожарную охрану города. Машины лихо развернулись у судна. Из них посыпались пожарники и несмотря на то, что мы им кричали что было сил о том, что пожара нет, они как глухие продолжали разворачивать свою технику. И пока не приехал какой-то генерал, мы никак не могли их убедить, что пожар давно ликвидирован своими силами. И что это был вовсе не пожар, а так, маленькое возгорание каких-то обрывков шлангов. Поэтому то и дыма было так много. Наконец пожарники уехали, а мы начали срочно зализывать раны. То есть, мыть закопченные переборки, отдирать обгоревшее пробковое покрытие переборок, восстанавливать деревянную обшивку кубрика, красить подволоки и переборки и т.д. На следующий день на судно нагрянула комиссия из Калининграда. Кто-то и туда успел капнуть. Возглавлял комиссию бывший начальник базы флота, а ныне заместитель начальника базы Василий Дмитриевич Албанов. Прекрасной души был человек. Моряков понимал с полуслова. Но с ним прибыло еще человека четыре. Я их встретил. Проводил в кают-компанию. Моя каюта была очень тесная. И там началось дознание. Василий Дмитриевич начал:- Ну что у тебя произошло, и почему ты ничего не доложил в базу? Я отвечаю:- Василий Дмитриевич, о чем я должен был докладывать в базу? Подобные возгорания происходят при сварочных работах чуть ли не каждый день. Он очень удивился. - О каком возгорании ты говоришь? Ты расскажи нам о пожаре, который был на судне. А я опять свое. - Василий Дмитриевич, я не знаю, о каком пожаре вы говорите. Но вчера у нас действительно было возгорание в служебном помещении. Возгорание мы ликвидировали своими силами в очень короткий срок. Никаких повреждений, убытков судну не нанесено. Поэтому я и не докладывал в базу. Тогда он говорит: - Ну ладно. Пошли, показывай, где было твое возгорание. Мы гурьбой направились в то помещение. Оно сверкало свежей краской. Краска перебивала запах гари. Комиссия удивленно озиралась по сторонам. - А это то помещение, где было возгорание? - Конечно то. Другого у нас нет. - Ну-ка, пошли, посмотрим каюты, которые по нашим сведениям горели. - Пойдемте. Обошли несколько кают. Все в порядке. Комиссия переглядывается. Василий Дмитриевич спрашивает главного пожарника базы: - Ну и зачем ты нас сюда притащил? Тот мнется. - Мне сказали, что был большой пожар. - Мне сказали, мне сказали. Ты что, с капитаном не мог связаться? Иди, заказывай гостиницу. Завтра уезжаем.
   Вечерком мы со стармехом зашли в номер к Василию Дмитриевичу. Он в домашней одежде и тапочках смотрел телевизор. Мы предложили сходить в ресторан поужинать. Ведь на судне ничего не работало, и на питание мы получали талоны, по которым нас кормили только в заводской столовой. Василий Дмитриевич принял наше приглашение. Мы пошли в ближайший ресторан и заказали шикарный ужин. Разумеется за счет капитана. За ужином Василий Дмитриевич сказал:- Молодец капитан. Хвалю тебя за твою расторопность и находчивость. Ведь он, опытнейший моряк, все понимал. Провести его было просто невозможно. Да и другие члены комиссии тоже все понимали. Но если председатель комиссии принял такое решение, какое он принял по нашему пожару, то кто осмелится ему возражать? Так и списали этот случай на незначительное возгорание. Мы не понесли никаких наказаний.
   В 1964 году мы получили однокомнатную квартиру на Ленинском проспекте. Радости нашей не было предела. На новоселье пригласили наших друзей. Друзья все взрослые с женами. Посидели, неплохо обмыли квартиру. Вечером пошли провожать друзей. В нашей компании мужиков было всего трое, а женщин гораздо больше. Пришли на новоселье сотрудницы жены. Только вышли на Ленинский проспект, как навстречу идут человек пять молодых людей. Загородили нам дорогу. - А не многовато ли у вас девушек? - вдруг спросил один из них и начал засучивать рукава рубашки. Я шел впереди нашей компании с двумя женщинами. Видя, что конфликта не избежать я первым двинул этому нахалу в морду. И все завязалось. Среди нас, мужиков, был пожилой наш первый помощник капитана Крылов. Один из нападавших крикнул - Старика не трогайте. Остались я и мой капитан Тимофей Акимович. Наши женщины лупили хулиганов зонтиками, висли им на спины. В общем, помогали нам как могли. Я молотил кулаками не переставая. Мне тоже несколько раз съездили по физиономии, но в пылу боя боли не чувствовалось. Внезапно драка прекратилась. Оглядевшись, я увидел на другой стороне Ленинского проспекта Тимофея Акимовича, держащего какого то парня. А рядом другого. Мои же куда то убегали. Я бросился к Тимофею Акимовичу на выручку. Подлетел и хрясть того парня, что был рядом, в морду. Тот ляпнулся на попу и завопил! - Что вы делаете? Ведь я за вас! Оказывается, этот парень шел с девушкой и, увидав что происходит, бросился нам на подмогу. Но я то не знал этого. Я извинился. А Тимофей Акимович зажал одного из наших обидчиков между ног, засунул ему в рот два пальца и что есть силы, разрывал эту орущую благим матом пасть. Я и тому съездил по морде. Для порядка. А тут и милиция подъехала. Вместо того, чтобы идти домой, мы все поехали с задержанным в отделение милиции. Там долго учиняли и нам и задержанному парню допрос. У меня и у Тимофея Акимовича были расквашены физиономии, а у наших женщин порваны плащи и поломаны зонтики. Следствие тянулось долго. Родители парней стали ездить к нашим женщинам чуть ли не каждый день и просить не губить их неразумных сынком. Они возместили убытки за порванные плащи и поломанные зонтики. Оказалось, парней забирали в армию и то ли с горя, то ли на радостях они поддали, и их потянуло на подвиги. Конечно, мы их простили. Уж больно они были жалкими после нескольких суток пребывания в холодной камере предварительного заключения. Но каково нам с капитаном было являться на другой день на судно с побитыми мордами. Стыдоба ужасная. Мы уж сочинили, что упали вместе с моего мотоцикла. Один помполит Крылов был как огурчик.
   А в 1966 году на радостях от полученной квартиры родился наш второй сын Олежек. Вадюшке шел уже шестой год, и он активно помогал маме ухаживать за младшим братом. Очень зорко следил, чтобы тот не лез, куда не следует, и не тянул в рот, что не попало. Вадюшку до этого сильно ударило током. Он взял в руку электрическую вилку, которая была под напряжением, и ему сильно обожгло всю ладошку. И вот теперь он внимательно следил, чтобы младший не проделал ту же операцию.
  
  
11. И вновь учеба.
  
   Как-то, находясь в Калининграде в самоволке, я встретил на улице моего однокашника по школе усовершенствования кадров Володю Добриченко. Разговорились кто, чем занимается. А он и говорит, что учится в Калининградском высшем инженерном морском училище в группе очного ускоренного обучения. И учиться там необходимо только три с половиной года. Я раньше и не слышал о таком заведении. Оказывается, оно только в этом 1967 году открылось. Я поподробнее расспросил Володю об училище и загорелся большим желанием перевестись из Технического института в училище. Заниматься в институте становилось все труднее и труднее. Хоть я и стоял на ремонте, но посещать институт и выполнять лабораторные работы не мог, находясь в Клайпеде. Не откладывая в долгий ящик, я пошел к начальнику училища Клетнову Юрию Поликарповичу. Но он сказал, что ни с первого курса, ни на первый курс переводить не разрешается положением. Я очень расстроился. Тогда Юрий Поликарпович принимает такое решение. Он обращается к Министру высших и средних учебных заведений с просьбой сделать для меня исключение. Был сентябрь месяц. В каждую очередную субботу, когда я приезжал в Калининград, я первым делом бежал в училище, чтобы узнать, не пришло ли разрешение из Москвы. В октябре пришло такое разрешение. Я стал оформлять перевод из КТИ в КВИМУ. Сообщил главному капитану базы флота о моем намерении. Он одобрил мое решение и направил мне замену. Но когда я через неделю пришел к главному инженеру базы, а он в это время исполнял обязанности начальника базы, тот просто рассвирепел. Как это без него решили вопрос о замене капитана? И не подписал приказа о моем откомандировании из базы в училище. Я побежал вновь к Юрию Поликарповичу и рассказал о моем горе. Он при мне позвонил главному инженеру. Но тот наотрез отказался меня отпускать до тех пор, пока я не закончу ремонт судна. А конца ремонта не было видно. Что мне было делать? Я написал заявление на увольнение из базы по собственному желанию и вновь явился к главному инженеру. Тот тут же при мне вызвал секретаря партийного бюро, показал мое заявление и сказал, чтобы готовились документы на мое исключение из партии за самовольное оставление судна во время его ремонта. В то время действительно был приказ Министра, запрещающий смену капитанов и старших механиков во время ремонта судов. Я вынужден был забрать свое заявление и как побитая жучка возвратился в Клайпеду. На нашем судне стало два капитана. Время шло. Ничего не менялось. В очередной приезд я вновь пошел к начальнику училища и проинформировал его о моем положении. Он при мне позвонил в райком партии и рассказал о моем горе. Те пообещали рассмотреть мой вопрос. Рассматривали долго. Только в феврале меня отпустили с судна. Многие предметы перезачли. Но кое-какие пришлось досдавать. Досрочно в мае мы сдали экзамены за первый курс. На лето я пошел в море. Меня направили капитаном на транспортный рефрижератор "Полесск".
  
 []
  
Транспортный рефрижератор "Полесск" и его капитан.
  
 []
  
   Это было не очень большое транспортное судно. Оно брало на борт 980 тонн мороженой рыбы. Груз ставриды мы взяли в Калининграде и повезли в Болгарский порт Бургас. Удивлению моему не было границ. На Черном море были такие же добывающие базы как наша. И ставриды, не очень ценной рыбы, могли доставить в Болгарию в неограниченном количестве за одни сутки. Мы же месяц шли из Калининграда. Да! Богатая была у нас страна. Но для меня и экипажа рейс был очень интересным. Старшим помощником пошел мой однокашник Юра Момот, а одним из матросов был Олег Зверев. Впоследствии он стал крупным предпринимателем и был застрелен наемными убийцами в Москве в своем подъезде. Рейс проходил спокойно. В Средиземном море из брезента соорудили бассейн и целыми днями в нем барахтались свободные от вахты и судовых работ члены экипажа. Я воздерживался от купания. Ведь я был капитан. А капитану как-то неудобно было заниматься таким несерьезным занятием, как купание. Но однажды моряки затеяли соревнование. Кто дольше просидит под водой. Рекорд поставил старпом Юра Момот. Он просидел под водой аж полторы минуты. Его качали на руках, поздравляли. Готовили награду за рекорд. Я в каюте все это слышал. Задержал дыхание. Продержался три минуты. Пойдет. Надел плавки и вышел на палубу на побитие рекорда. Почти весь экипаж высыпал посмотреть на эту картину. Я не спеша, залез в бассейн и, хорошенько провентилировав легкие, погрузился в воду. Вахтенный штурман в открытый лобовой иллюминатор рулевой рубки громко отсчитывал каждые пять секунд. После второй минуты начала пульсировать грудная клетка. Я вспомнил и Волгу, и мое переныривание баржи, и то состояние, которое я при этом испытывал. Правда, здесь моей жизни ничего не угрожало. Когда штурман прокричал три минуты, я не спеша вынырнул из воды, и, не показывая что задыхаюсь, вылез из бассейна и медленно направился к себе в каюту. Все зрители обалденно молчали. Затем бурно начали обсуждать такой феномен. Особенно удивлялся матрос Олег Зверев. Он и пяти секунд не мог просидеть под водой. Над ним все потешались, когда он только погрузившись в воду, тут же ошалело выскакивал из нее, дико мотая головой и бессмысленно озираясь вокруг. Слух о моем рекорде моментально разнесся по судну. А я, как ни в чем не бывало, переоделся, поднялся на мостик и занялся своей работой. Все смотрели на меня с изумлением и уже другими глазами. Как-то с уважением. Старпом не мог перенести своего поражения. После окончания своей вахты он вновь вышел к бассейну. Опять высыпал почти весь экипаж, Я наблюдал эту картину из рулевой рубки. Он залез в бассейн, лег на воду, держась руками за борт бассейна, и опустил голову в воду. Штурман начал отсчет. Проходит полторы минуты. Старпом терпит. Отсчет продолжается. Свой рекорд улучшен. Но когда отсчет подходил к двум минутам, одна его рука вдруг соскальзывает с борта бассейна и старпом начинает медленно переворачиваться на спину. Мне стало ясно, что от недостатка кислорода он потерял сознание. Такое у меня уже было. Но, не успел я крикнуть, как судовой врач, крепыш невысокого роста, сиганул в бассейн и выхватил старпома из воды. Тот все еще был без сознания. Врач треснул старпому по физиономии. Наверно крепковато звезданул. Старпом очухался в объятиях доктора. Резко оттолкнул его от себя и сердито сказал: - Зачем вы помешали мне? Кто вас просил вытаскивать меня? Ему все наперебой стали объяснять, что у него дело было совсем плохо. Если бы его не вытащили, он мог погибнуть. Но старпом и слушать никого не хотел. Сердитым ушел с палубы. Но дальнейших попыток больше не предпринимал.
   Дарданеллы прошли спокойно. Это довольно широкий пролив и плавание в нем не представляло особых трудностей. Турецкие власти нас досмотрели и пропустили дальше. К Босфору подходили в дневное время. Приняли на борт лоцмана. В те времена в Босфоре было левостороннее движение. Это было несколько непривычным для нас. Но скоро мы приноровились к такому плаванию. Был воскресный день, и весь пролив был усеян шлюпками, лодками, яхтами и катерами. Лоцман же, как обычно, поднявшись на мостик, скомандовал: - Captain! Full ahead! Я даю полный ход. Прижимаемся к левому берегу. Именно на этом берегу и расположен Стамбул. Город от пролива поднимается в гору и поэтому виден очень хорошо. Бинокли нарасхват. В глаза бросается большое количество минаретов. Я снимаю панораму кинокамерой. Увлекшись съемкой, несколько отвлекся от судовождения. Вдруг штурман кричит; - Вадим Сергеевич! Прямо по курсу шлюпка! Я говорю лоцману на английском языке: - Лоцман! Прямо по курсу шлюпка! Он спокойно отвечает: - Это их проблема, капитан. Я думаю, как это их проблема? Если погибнут люди, хоть они и турки, но отвечать то буду я. Ведь лоцман только советчик капитана и ответственности никакой не несет. Я командую: - Лево на борт! И выскакиваю на правое крыло мостика. Вижу, шлюпка скользит вдоль борта судна, а люди на ней судорожно отталкиваются руками от проносящегося мимо них борта. У меня сердце замерло. Сейчас они попадут под корму, а там струя от винта наверняка опрокинет эту лодчонку. Я ору с крыла: - Право на борт! Корма начинает медленно отходить от лодки. А что же лоцман? А лоцман даже и не вышел на крыло, посмотреть на эту картину. Как курил свою трубку, так и продолжал ее посасывать, как будто ничего и не происходило. Ну, думаю, и лоцман мне попался. Нужно с ним держать ухо востро. От нашего маневра влево мы еще больше приблизились к набережной города. На самом краю набережной разместилось множество столиков под зонтами. Люди сидели и любовались водной гладью, попивая некрепкие напитки. За ними шла автострада, а за ней множество кафюшек, Кому и принадлежали столики. Ноше судно на полном ходу поднимало большую волну. Она захлестывала набережную. Люди в панике разбегались, а столики с зонтиками летели кувырком во все стороны. Я вновь говорю лоцману, что на набережной такое творится, что на меня могут наложить крупные штрафы. Но лоцман, не отходя от лобового окна, также равнодушно процедил сквозь зубы, что это их проблема. Пусть не ставят так близко к воде столики. Но я все же скомандовал отвернуть вправо и через некоторое время мы отошли дальше от набережной.
   В Бургас мы подошли как раз к началу международного фестиваля дружбы. Раньше такие фестивали проводились каждый год, и каждый раз в другой стране. В этот 1968 год он проходил в Болгарии. Все служебные машины, все рефрижераторные вагоны и фуры были брошены на обслуживание фестиваля. Выгружать нас было нечем, и мы застряли на рейде Бургаса. Шлюпки спускать на воду не разрешалось. Но в день три раза (утром, в обед и вечером) все суда обходил морской трамвайчик. Утром он забирал увольняющихся в город. В обед он их привозил и отвозил другую партию. Вечером всех привозил, Такое расписание было очень удобным. Все поровну бывали в городе. Но город Бургас был очень похож на наши города и особого интереса для нас не представлял. Цены были тоже одинаковыми с нашими. Даже автоматы для продажи газированной воды были нашими и исправно давали воду за наши деньги. Стоимость пива была, как и у нас, 22 стотинки кружка. Это наши 22 копейки. Во всех торговых заведениях с удовольствием принимали наши деньги. Но вывезти за границу мы могли только 10 рублей. Нет. Вывозить то можно было и больше. Но все деньги свыше 10 рублей необходимо было указывать в декларации, и предъявлять их по возвращении в порт. То есть, мы не могли их расходовать за рубежом. Но у моряков советских не декларированных денег оказалось больше 10 рублей, и моряки с удовольствием потягивали вечерком пиво. Некоторые прикладывались и к ракии или сливовице. Но это уж зависело от пристрастия каждого. Я ничего не запрещал, потому что ни разу не видел ни одного члена экипажа под хорошим хмельком.
   Однажды главный инженер Болинфлота, который нас обслуживал, завел разговор о том, что скоро он должен ехать в Варну и мог бы захватить с собой человека два-три. Но нужно где-то разыскать бензина литров двадцать. Стармех тут же предложил ему заправить его машину бензином Б-70, которого у нас была целая бочка. Это был авиационный бензин, и мы не знали, подходит он машине или нет. Но главный инженер согласился на такой вариант и забрал всю 200 литровую бочку. Дня через два мы поехали в Варну. Бензин, конечно, плохо подходил машине, и двигатель звенел от детонации как расхлябанные жернова старой мельницы. Пришлось добавлять хорошего, чтобы машина сносно тянула. По пути заехали в старинный городок Несебр, что расположен на крохотном островке. Улочки городка были такими узенькими, что не только машине нельзя было по ним проехать, но и двум человекам было трудно разойтись, не задев друг друга. Домики все старинные. Балкончики чуть не касаются друг друга. Остов домика делался из деревянных брусьев, пространство между брусьями заполнялось кирпичом. Игрушечная центральная площадь. Все маленькое, миниатюрное, старинное и в прекрасном состоянии. Туристов - тьма тьмущая.
  
 []
  
Несебр.
  
   По пути посещали другие интересные достопримечательности. Например, ресторан "Пиратская фрегата". Это большущий парусный корабль, вытащен на берег. В трюмах корабля столики. Обслуживают посетителей официанты в пиратском облачении. С пистолетами за поясом. Иногда даже бабахают из этих пистолетов. С перевязанными у кого левым, у кого правым глазом.
  
 []
  
Пиратска фрегата.
  
   Или ресторан "Бочвата". Это большое строение в виде бочки. Вход туда платный. Внутри в горизонтальном положении находится бочек двадцать с вином и кранами. В каждой бочке вино разное. Можешь пробовать столько, сколько в тебя влезет. Хоть все бочки перепробуй. Ничего дополнительно платить не надо.
  
 []
  
Бочвата.
  
   Или ресторан "Вигвам". Там обслуживают молодые девушки в африканских набедренных повязках. И больше на них нет ничего.
  
 []
   Или ресторан 'Мельница'. Это настоящая мельница с вращающимися крыльями и жерновами. Там посетители сидят на мешках с мукой. А обслуживают дочки мельника в национальных костюмах.
  
 []
  
  
   И так далее. В Варне нас выбросили на пляже и сами наши друзья куда-то укатили. Их было двое. Второй нам был совсем не знакомый и за всю поездку не проронил ни слова. Наверно он просто присматривал за нами. Мы покупались и сходили в бесплатный музей морского института, расположенного рядом с пляжем. Города так и не видели. За нами заехали наши друзья, и мы направились обратно уже без остановок.
  
 []
  
Пляж Варны.
  
   Выгрузку начали спустя десять суток, когда закончился фестиваль. Выгрузили быстро. Но после выгрузки в трюме осталось три с половиной тонны рыбы. Ее умыкнули в нашем порту при погрузке наши моряки. Умыкнули на всякий случай. Вдруг будет претензия по таре или из-за пересортицы. На этот случай и был запас. Выслушав доклад, я сказал, что пусть остается в трюме до промысла. А там все равно погрузка. Но вскоре прибежал стармех. Ворвавшись в каюту, он сразу набросился на меня. Это что за решение вы приняли? Из-за ваших трех тонн я должен гонять рефустановку целый месяц? Действительно. Резона никакого не было. Но что делать с рыбой. Второй штурман предложил выбросить ее за борт, когда выйдем в море. Первый помощник резонно возразил, что если об этом узнают наши органы, то никому не поздоровится. А узнают они обязательно. Он был прав. Что же делать? Я принимаю решение переговорить с агентом, чтобы он забрал эту рыбу безвозмездно. Агент страшно обрадовался такому предложению. Но как ее вывезти с территории порта? Охрана там была очень бдительная и строгая. Я уже заказал лоцмана, а способ вывоза найден агентом так и не был. Тогда я предложил сделать документ, что якобы эта рыба вывозится в счет погашения какой-то рекламации. Агент уцепился за эту идею и вскоре подогнал рефрижераторную машину. А на борту у меня был уже лоцман. Спешили очень. Лоцман может ждать всего пятнадцать минут. А потом идет либо двойная оплата его работы. Либо он может вообще покинуть судна из-за его неготовности к отходу. Я с мостика наблюдал за суетой, отвлекая лоцмана разговорами. Грузчики болгары таскали на судно какие-то картонные ящики. Я думал, что это они довезли заказанные нами ранее продукты. Наконец рыба была выгружена. Мы отдали концы, и вышли в море. Через некоторое время высадили лоцмана, и я спустился к себе в каюту. Войдя, я обомлел. Вся каюта была загромождена теми ящиками, что таскали на борт в последний момент. Я тут же вызвал второго штурмана и стал его отчитывать. Как будто он не мог найти другого места на судне, кроме каюты капитана. Но второй пояснил, что агент ему сказал; - Это для капитана. Вот он и распорядился поместить ящики в мою каюту. Тогда мы вскрыли первый попавшийся ящик и увидели там спиртные напитки. Вскрыли второй - то же самое. Я срочно вызвал помполита. Тот от удивления даже рот раскрыл. Я спросил, что будем делать. Он ответил - Не за борт же выбрасывать. Это было конечно верно. Не за борт же выбрасывать такое добро. Решили разделить спиртное поровну всему экипажу. Так и сделали. Получилось по одному ящику на два человека. То есть по шесть бутылок на лицо. Напитки были разными. И настойка 'Сливовица', и коньяк 'Плиска', и еще какая-то вкуснятина. Комсоставу, конечно, досталось немного побольше. И даже в этом случае никаких пьянок на судне не наблюдалось. Мы с моими командирами пришли к выводу, что негативные явления происходят там, где существуют запреты. Где нет запретов, там и нет нарушений. Из Бургаса мы пошли в район промысла в район Центрально-Восточной Атлантики. Там мы должны были принять груз рыбы, и доставить ее в Калининград. Вместо этого нам приказали доставить этот груз в порты Африки, а следующий в Калининград. Но и следующий груз вновь приказали доставить в Африканские порты. А время работало уже против нас со старпомом. Заканчивался уже сентябрь. Занятия в училище шли полным ходом. А мы болтались по морям-океанам. В ноябре, когда мы, наконец, принимали груз уже на Калининград, наши родственники нам сообщили, что в училище подготовлен приказ на наше отчисление. Мы с Юрой забеспокоились. Дали телеграмму и на начальника базы и в партком, чтобы они что - нибудь предприняли, чтобы нас не отчисляли. Ведь мы задержались не по нашей вине. Вскоре получили из базы радиограмму, что нас не будут отчислять до нашего прихода. С приходом в порт Юру Момота сразу отпустили с судна, а мне нужно было еще сдать рыбу и отчитаться за работу в рейсе, а потом уже сдать судно новому капитану. К учебе я приступил только в середине декабря. Условие нашего не отчисления было таково. Если мы успешно сдаем очередную сессию, то остаемся в училище. Если нет - нас отчисляют. А сессия начиналась с шестого января. Чтобы допустили до сдачи экзаменов, нам нужно было выполнить большое количество лабораторных работ. А когда их выполнять? Нам стали помогать все наши однокурсники. И снова я приносил домой кучу лабораторных работ, а моя жена ночами напролет их переписывала. Благо такой опыт мы уже имели. Снова бессонные ночи. Но сессию все-таки и я, и Юра сдали успешно и нас не отчислили. Но стипендии за первый семестр лишили. А стипендия была всего 15 рублей. Это на двух то детей. Чтобы как-то прожить я устроился вахтенным помощником на плавбазу 'Балтика'. Хоть и там платили немного, но концы с концами сводить удавалось благодаря моей экономной жене. Экономить приходилось буквально на всем. Покупалось только самое необходимое. Так мы дотянули до мая. В мае 1969 года мы вновь досрочно сдаем экзамены и вновь приходим в свои базы флота. Меня направляют капитаном на транспортный рефрижератор 'Гавана'. Это было большое и очень красивое грузопассажирское судно. Его купили уже не новое у немецкого судовладельца Вили Брунса. У него оно называлось 'Брунсек'. Тип судна - банановоз. Оно принимало на борт 2500 тонн овощей и фруктов плюс 14 пассажиров. Скорости оно достигало 18 узлов. В те времена это была очень большая скорость для транспортных судов. Нас практически никто не обгонял. Уходили мы из Лиепаи. Я туда приехал утром, а отходили к обеду. Автобус из Калининграда на Лиепаю уходил вечером и в пути находился всю ночь. В хвосте автобуса разместился экипаж какого-то судна, который только сменился в Калининграде и возвращался домой в Лиепаю. У них было огромное количество водки и хорошее настроение. Судя по их разговорам, рейс прошел хорошо. Они заработали неплохие деньги и теперь возвращаются к своим семьям после шестимесячного рейса. Я их понимал. Но они так горланили, что весь автобус не сомкнул глаз всю ночь. Их пытались урезонить. Они извинялись и затихали минут на пять. А потом все начиналось сначала. С ними перестали бороться, и пассажиры смирились со своей участью. Вот таким не выспавшимся я и прибыл на судно. Судна я совсем не знал. Большинство приборов было незнакомых образцов. Все немецкое. Да еще как на грех, капитан с утра на радостях принял на грудь и я никак не мог его упросить познакомить меня с судном. Он переходил из одной каюты в другую и со всеми прощался. Ну а при проводах везде нужно было приложиться к стопке. И, несмотря на свой большой рост и вес, к полудню он был уже никакой. Кроме того, он был с женой и я, чтобы им не мешать, слонялся по судну как неприкаянный, не находя себе места. Спать хотелось ужасно. Наконец они собрались на автобус и я не читая и ничего не принимая подписал акты о приемке судна. Только я разместился в каюте, как подошли буксиры. Один взял нас за нос, другой за корму и стали выводить из бухты. Бухта в Лиепае для таких судов очень узкая. И я все боялся, что нас посадят на мель. Но все обошлось. Старпом был молодец. Он, хорошо зная судна, вовремя спрашивал меня, щадя честь капитана. - Можно сделать толчок машиной? - Делайте. - Можно отдать носовой буксир? - Отдавайте. И так далее. Вышли, дали ход и понеслись. Я впервые находился на судне, делавшим 18 узлов. Ощущение было таким, как будто ты летишь над водой. И никто в полете тебя остановить не может. Незабываемое ощущение. И, главное, ты управляешь этим полетом. Я был очень горд тем, что мне доверили управлять таким судном. Проходя мимо этих судов, когда они стояли в порту, я подолгу любовался ими, мечтая когда-нибудь попасть на такое судно. И вот я командую таким судном. А какой роскошной была капитанская каюта. Здоровенный кабинет, отделанный натуральным красным деревом. Вообще-то эта каюта предназначалась не для капитана. Это была каюта люкс. Она предназначалась или для хозяина. Он в ней размещался, когда бывал на судне. Или для очень богатых пассажиров. Такая каюта была на каждом его судне. Но так как у нас ни хозяина, ни пассажиров не было, эту каюту захватили капитаны. В большущей для судна спальне стояли друг около друга две роскошные кровати. Около каждой было установлено трюмо с тумбочкой и огромным зеркалом. Из спальни между платяными шкафами вела в просторную ванную комнату дверь. Кроме ванны там были установлены две красивые раковины для умывания. Два блестящих металлических термоса сохраняли неограниченное время теплую воду. Здесь же размещалось и биде, диковинная для нас вещь. Оно оказалось очень удобным устройством для стирки белья. Спальня была отделана орехом. Светлые ореховые тона переборок и двух огромных платяных шкафов производили очень успокаивающее действие. Ложишься в кровать и любуешься неповторяющимся рисунком дерева до тех пор, пока не попадаешь в объятия бога сна Морфея. На борту судна был груз рыбы, который мы должны доставить на Кубу в порт Гавана. Переход проходил по пустынному безбрежному Атлантическому океану. Сутки, вторые, десятые - ни одного суденышка. Голубое безмолвие и тишина. Только шум волн из-под форштевня да негромкий рокот судовых машин и механизмов напоминал о нашем движении. Да еще кильватерная струя из-под кормы стрелой уходила в голубую даль. Ночью она ярко светилась мириадами ярких голубых огней. Это потревоженный планктон выражал свой протест против турбулентного вмешательства нашего винта в их неспешную размеренную жизнь. Ни чаек, ни другой живности. Только летучие рыбки стаями выпархивают из-под форштевня и летят метров на сто - двести в разные стороны. Когда скорость полета падает, и они приближаются к поверхности воды, их хвост погружается в воду, и они начинают быстро работать хвостом, вновь разгоняясь. И так несколько раз. Некоторые рыбы летят очень далеко. Стоишь на мостике и часами любуешься этой картиной, посматривая на часы. Скорее бы обед. После обеда обязателен послеобеденный отдых. Так называемый Адмиралтейский час. Он еще на заре нашего государства был введен Адмиралтейством на флоте. Потом эту традицию переняли и сухопутные войска. В те давние времена время отдуха было священно. На это время прекращались даже все военные действия. При определенной тренировке засыпаешь мгновенно. Сон длится до 16 часов. Там легкий полдник. После полдника крутят кино для одной смены, а после ужина для другой. Там время летит быстрее. Это капитанский распорядок дня на переходе. Все остальные члены экипажа заняты судовыми работами и вахтами. Но вот однажды на горизонте показалось какое-то суденышко. Вся вахта и я стали разглядывать его в бинокли. Судно должно было пройти от нас в довольно большом расстоянии. Но вдруг оно повернуло прямо на нас. Мы на всякий случай включили УКВ радиостанцию. Вскоре действительно то судно начало вызывать наше судно. Мы ответили. Они поинтересовались, что мы за судно и какой стране принадлежим. Мы ответили. Узнав, что мы из Советского союза и что у нас на борту есть врач, они обратились к нам за медицинской помощью. Они, как и весь Мир, знали, что медицинскую помощь в Советском союзе оказывают безвозмездно. У них на борту находился умирающий моряк, и они не знали, что нужно предпринять для его спасения. Моряк был уже весь синий и у него не прощупывался пульс. Мы согласились оказать помощь. Застопорили ход. Я сыграл шлюпочную тревогу (периодически мы должны были проводить подобные учения) и наша шлюпочная команда во главе со старпомом и врачом отбыла на то иностранное судно. Проходит час, другой. Их нет. Вызываем то судно. Нам отвечают, что наш экипаж оказывает помощь. Ждем еще. Наконец видим, что шлюпка отвалила от борта. Ну, слава Богу! Иностранное судно выходит с нами на связь и горячо благодарит за оказанную помощь. Они сообщают, что моряк чувствует себя лучше и приходит в сознание. В это время к борту подходит наш катер. И какую картину я вижу? Вся шлюпочная команда, включая врачиху, в стельку пьяная. Оказывается, их моряк отравился, похоже, какой-то рыбой и врачиха делала ему принудительное промывание желудка. После этого в знак благодарности капитан накрыл богатый стол, а наши не могли удержаться от такого соблазна. Ну и не рассчитали силы. Наказывать я никого не стал. Ведь возглавлял эту компанию сам старший помощник капитана. Но еще долго я делал вид, что обижаюсь на старпома. Правда, такого на судне больше никогда не повторялось. Выгружали нас долго. В один из дней приходят ко мне представители нашего Посольства и просят оказать помощь. Они должны принимать Высокого Кубинского гостя, а продовольствия маловато. Не могу ли я помочь им в этом? Я вызвал начпрода, и мы стали обсуждать, чем можем помочь. Мы ведь недавно вышли из нашего порта, и у нас был полный набор всех продуктов. От жадности они стали просить все. Ну, мороженой рыбы мы могли дать неограниченное количество. А за остальное ведь кому-то нужно платить. Но платить они не собирались. Я вынужден был намекнуть, что все продукты придется записать мне на ларек. То есть, по приходу в порт у меня эту сумму вычтут из зарплаты. Тогда их аппетиты несколько поубавились. Но все равно, набрали они много. На третий день они вновь приезжают на судно. Ну, думаю, хана. Понравилось питаться на дармовщину. Оказывается - нет. Приглашают меня и помполита на ужин, который в качестве ответного шага устраивает их гость. Но для этого нужны вновь различные консервы. Мы согласились. Вечером за нами заехали эти же люди со своими женами, и мы поехали в гости. Приехали в дом, где жил их знакомый. Он оказался директором крупнейшего не только на Кубе, но и в Латинской Америке ресторана 'Тропикана'. Сам он был военным и в одном звании с Фиделем Кастро. Фидель Кастро поручил ему выполнять эти обязанности и тот, будучи военным, подчинился приказу. Человек был суровым и немногословным. Его жена Хулиа была намного моложе его и очень обаятельная и общительная женщина. Меня посадили рядом с ней и, впоследствии, я был очень благодарен судьбе за этот подарок. Во-первых, она прекрасно говорила по-английски. Во-вторых, мою жену тоже звали Юлия, и это послужило нашему быстрому знакомству на этой почве. В-третьих, я никого не знал из посольских работников и их разговоры, и интересы были мне совершенно чуждыми. Жилище хозяина представляло собой следующее. В одноэтажный коттедж с высоким цокольным помещением вела красивая наружная лестница. С лестницы попадаешь в длинный коридор. Направо из коридора в виде ниш без всяких дверей располагались несколько узких комнат. Окна без стекол были зарешечены тонкими деревянными рейками. Миновав несколько таких ниш, в которых размещались спальни, детская, курительная, мы подошли к очередной, в которой стоял длинный стол. Все стали рассаживаться, начиная с дальних мест. Вот мне и моему помполиту и достались крайние, рядом с хозяевами. Мы сидели за столом, а хозяева хлопотали на кухне. Их появление несколько затягивалось. Гости начали скучать. На столе была очень скудная закуска. Самым крутым блюдом была жареная курица. Штуки четыре курицы были порваны на небольшие куски. Вдруг кто-то из гостей предлагает, а не хряпнуть ли нам по рюмке? Разом все загалдели, что конечно нужно в качестве аперитива, а то хозяев не дождешься. Все стали расхватывать курицу. Когда общее блюдо опустело, оказалось, что не только мне с помполитом не хватило курицы, но и хозяевам ничего не досталось. Опять кто-то сказал, что как-то неудобно получается, что хозяева остались без курицы. Тогда все стали складывать кур снова на общее блюдо. Я сидел и удивлялся этому бескультурью. Ведь они, дипломаты, изучали этику и эстетику поведения. Изучали протокол. И так ведут себя. Я проникся к ним брезгливостью. По-моему такое же ощущение было и моего первого помощника. Вскоре появились хозяева. Хорошо, что они не видели этого безобразия. Хулиа присела рядом со мной, и мы потихоньку разговорились. Она оказалась прекрасной собеседницей. Мы говорили и о нашей стране, и о нашем судне, и об искусстве, и о многом другом. Мне было с ней уютно и хорошо в этой незнакомой и противной компании. Она мне даже рассказала о том, что два дня назад на приеме в нашем посольстве было все так вкусно и всего так много, что она объелась, и ей было настолько плохо, что ночью ее увезли в госпиталь и там делали промывание желудка. Сидя за столом, я не переставал удивляться скудности закуски в этом доме. Я представлял, каков был бы стол, если бы мы были в гостях у директора самого захудалого нашего ресторана. А здесь? Курица, которой на всех не хватило, да фрукты, которые на Кубе ничего не стоят. Аскетизм ужасный. Я удивлялся перед поездкой, зачем они в гости к такому человеку берут у меня еще консервы. Но сейчас мне стало все понятным. Когда народ голодает, никакой разумный высокопоставленный чиновник не позволит себе роскоши. Это, конечно, не касается наших чиновников и олигархов. У нас все наоборот. По-моему за весь вечер хозяин не проронил ни слова. У меня сложилось такое впечатление, что все это он терпит только ради своей жены. А она этого стоила. Ужин продолжался до тех пор, пока все, включая привезенные нами же консервы, не было съедено и выпито. В конце вечера хозяин предложил этой же компании завтра посетить его ресторан 'Тропикана'. Все с восторгом приняли это предложение. Вечером следующего дня за нами вновь заезжают посольские, и мы едем в ресторан двумя военными джипами. В воротах нас беспрепятственно пропускают, хотя плата за вход очень большая. Она взимается и с автомашины, и с каждого посетителя. Мы, естественно, ничего не платили. Оказалось, что площадь ресторана это огромный парк с бесконечным множеством декоративных растений. Основными из них являются различного вида пальмы. Мы подъезжаем к месту парковки и выходим из машин. В машины садятся служащие ресторана и куда-то их отгоняют. Мы проходим за отведенный нам столик. Он расположен у самой сцены. Вокруг этой сцены стоит более сотни столов. И все это под открытым черным южным небом, на котором мириадами рассыпаны крупные, начищенные до невероятного блеска, звезды. Огромные пальмы искусно подсвечены тысячами разноцветных прожекторов. Струи многочисленных причудливых фонтанов искрятся всеми цветами радуги, рассыпаясь мелкими светящимися искорками. Волшебная, фантастическая картина. Ощущение такое, как будто ты находишься в какой-то сказке, и вокруг тебя происходит какое-то волшебное действо. На сцене виртуозно танцуют нарядные пары под темпераментные испанские мелодии. Сначала я думал, что это артисты дают представление. Потом оказалось, что это обычные посетители дорогущего ресторана 'Тропикана'. Вскоре к нам подошел наш знакомый директор ресторана. Недолго пошептавшись с нашим старшим, он удалился. Через некоторое время нам принесли салаты и легкую закуску. Наши дипломаты из-под полы стали вытаскивать бутылки русской водки и под столом разливать в высокие стаканы, в которых нам подали сок. Оказывается, спиртные напитки там стоят бешеные деньги. А проносить с собой категорически запрещается. За это нарушение могут удалить из ресторана, да еще и оштрафовать на большую сумму. Но наши есть наши. Разлив пару бутылок водки, мы приступили к трапезе. Я опять очень удивился тому, как быстро наши друзья уплетают кушанья. Как будто их целый день не кормили. Я ел не спеша. Еще большим было мое удивление, когда через несколько минут к нашему столику подскочило несколько официантов и быстренько убрали все холодные блюда. Я и половины не успел съесть. Но они тут же поставили перед нами горячее. Дымящаяся отбивная величиной в две ладони. С картошкой фри и различными кореньями и специями. Из под стола вновь извлекли водку, и снова добавили в стаканы с соком. Я вновь стал, не спеша наслаждаться блюдом, в то время как мои земляки с молниеносной быстротой уничтожали свои порции, запивая 'соком'. Не успел я съесть и трети отбивной, как вновь налетели официанты и с быстротой молнии стали убирать все со стола. Я с удивлением и возмущением смотрел на это беспардонное поведение служителей Бахуса. Я попытался протестовать против такого бесцеремонного отношения к посетителям. Но посольские работники мне объяснили, что это моя вина, что я так медленно кушал. У них тут так принято. Я очень удивился таким порядкам. Но вскоре я понял, в чем дело. За нашим столом мне досталось место самое ближнее к сцене. Сначала я подумал, что мне его уступили специально как гостю, чтобы мне было удобнее наблюдать за танцующими парами. Но как всегда я ошибся. Это я понял, когда музыка вдруг смолкла и сцена начала медленно подниматься вверх. Мы едва успели немного отодвинуть наш стол, чтобы его не зацепила поднимающаяся сцена. Она поднялась довольно высоко. Выше нашего стола. Мой нос оказался вровень со сценой. Но все было видно хорошо. Правда, снизу вверх. Но это даже интереснее. Оказалось, что мы здорово опоздали к началу ужина и должны были все съесть и выпить в темпе до начала представления. Но ведь мне, да и моему помполиту никто об этом ничего не сказал. Ну и бог с ней, этой отбивной. И без нее все очень интересно. Грянула зажигательная испанская музыка, и на эту высокую сцену выбежала большая уже артистическая танцевальная группа. И понеслись по сцене в темпераментном танце. Нарядно одетые, стройные, цветастые да под такую музыку они вихрем носились по сцене. А когда подлетали к какому-нибудь столику, стоящему вплотную к сцене, девушки так высоко взметывали свои многочисленные длинные как у цыган юбки, что аж сердце замирало у всех мужиков. Но при этом со сцены поднимались такие клубы пыли, что через несколько минут моя пропотевшая рубашка стала черной. Тут-то я и понял, почему мне уступили это место и почему так быстро убирали нашу еду. Свои недопитые стаканы мы старались закрывать ладошками. Но через несколько минут песок, налипавший на стаканы, стал хрустеть на зубах и от русского напитка под названием 'ерш' пришлось отказаться. Несмотря на эти огорчения, настроение было прекрасным, и я с удовольствием погрузился в созерцание происходившего. На сцене танцы сменялись выступлениями оркестров, эквилибристов и другими аттракционами. Но вот заиграла следующая мелодия, вспыхнули прожектора, и высоко над нами осветили протянутый от пальмы до пальмы канат. А на нем стройная девушка с веером и без страховки. Сердце замерло. А что если она грохнется, да прямо на стоящие под ней столики? А она туда, сюда, туда сюда по канату. Как будто дразнит нас. Правда, наш столик при этом не пострадал бы. Но за других то страшно. А высота метров двадцать пять-тридцать. Ужас. Когда закончился этот номер, все облегченно вздохнули. Снова осветилась сцена, и вновь потоки пыли понеслись на нас. Затем вновь вспыхнули прожектора, осветив еще одну высоченную пальму. И нашему обалдевшему взору представилась следующая картина. На самой макушке пальмы был установлен рояль и на нем выдавал виртуозную музыку пианист. Потом осветилась другая пальма, и на ее макушке мы увидели скрипача, включившегося в исполнение мелодии. Затем еще и еще освещались пальмы. И целый оркестр, вскоре предстал перед изумленной публикой. Впечатление было потрясающим. Другие номера были подстать описанным. Так продолжалось часа два три. Мы забыли и о времени, и о наших грязных рубашках, и о других заботах. Все осталось за пределами ресторана. Мы жили той жизнью и теми ощущениями, которые нас окружали. Состояние души было совсем необычное. Оторвав от земной жизни, нас погрузили в какой-то волшебный мир, ранее нам не ведомый. И это было прекрасно. Это ощущение запомнилось мне на всю жизнь. Потом сцена стала медленно опускаться, и вновь на нее ринулись, разогретые артистами и страшно темпераментные посетители ресторана. Время было около ноля часов, и мы стали собираться домой. Ресторан продолжал работать до утра. И где-то перед рассветом будет дано еще одно представление. Но оно повторит уже виденное нами, и мы его не стали ожидать. Шумной толпой мы пошли мимо фонтанов и пальм к выходу. Я совсем не ориентировался в этом парке. Но посольские работники уверенно шагали в нужном направлении. Видать не первый раз на халяву посещали этот ресторан. Только мы подошли всей толпой к месту парковки, как откуда не возьмись, появились наши джипы и мы, взгромоздившись на их трясучие сиденья, отбыли восвояси. Сразу за воротами мы стали протискиваться среди огромного моря машин, хозяева которых не захотели платить за въезд. Один из наших джипов зацепил какой-то огромный легковой 'Кадиллак'. Машина была старой и изрядно потрепанной. Даже капота на ней не было. Да и бок машины пострадал не особо. Но мы остановились. Вокруг стала собираться толпа любопытных. Перед рестораном толкается много побирушек. А здесь им бесплатное представление. Кто-то из наших предложил смотаться, так-так хозяина не было видно. Но это предложение было быстро отвергнуто, поскольку вокруг полно свидетелей и нас наверняка заложат. Ждали хозяина долго. Пришел здоровенный негр и грозно надвинулся на наших. Завязалась перепалка. Негр заломил за повреждение такую сумму, что на нее можно было купить новый автомобиль. Часть нашей толпы уговаривали нашего водителя соглашаться на любую сумму, лишь бы этот скандал не дошел до посла. Но виновник происшествия артачился, кипятился, и все наскакивал на негра. Он кричал, что тот плохо поставил свою машину, не оставив достаточного прохода и нес другую ерунду. Но негр видел, что имеет дело с богатыми русскими, да еще находившимися и в нетрезвом виде за рулем. В конце концов, он пригрозил, что сейчас вызовет полицию. Тут наши приумолкли. Кто-то предложил сброситься всем поровну и рассчитаться с негром. На том и порешили. Негру сказали, чтобы он завтра подошел в условленное место, где ему будет вручена оговоренная сумма. Только после этого мы поехали домой, а негр на радостях пошел обмывать кругленькую сумму, неожиданно свалившуюся ему в карман. На прощание он даже стал обниматься с нашими. В конце концов, наша выгрузка закончилась и мы, выйдя из порта, взяли курс в Центрально-Восточную Атлантику для набора груза на Калининград. Снова потянулись длинные однообразные и скучные дни. От нечего делать экипаж с утра до ночи шкрябал, шпаклевал и красил судно. Благо, старший помощник капитана Владимир Сергеевич Лыгин, пользуясь знакомством в отделе снабжения, набрал перед рейсом большое количество разной краски. Груз в 2500 тонн мороженой рыбы набрали быстро и снялись в Калининград. Теперь я не опаздывал на учебу. И это меня радовало. Правда, при таком коротком рейсе и заработок будет мизерным. Но это уже другой вопрос. В Калининград входили чистенькими, беленькими, как пассажирское судно, на котором единственной задачей палубной команда является поддержание судна в презентабельном состоянии. На борт приходили корреспонденты разных газет. Брали интервью, фотографировали судно с разных ракурсов и печатали заметки о судне и его капитане и в 'Калининградской правде', и в 'Маяке'. И каково же было мое удивление, когда прибывший на судно прежний капитан Евгений Богунов набросился на меня чуть не с кулаками. Как уж он меня не нес, не стесняясь в выражениях. И что я такой сякой израсходовал столько краски. И что это может сделать и дурак, а вот ты попробуй, получи ее! Он все орал и орал, не давая вставить мне и слова. Даже когда мне удалось сказать ему, что его краску мы не трогали, а красили своей, полученной перед рейсом, он не успокаивался. Я понимал, что это из-за ревности. Он столько лет работает на этом судне, и ни одной статеечки. А тут какой-то молодой сходил один рейс и, пожалуйста тебе. И снимки, и заметки. Я не выдержал и покинул судно. Пришел к главному капитану Владимиру Петровичу Прилюдько и рассказал о случившемся. Тот сказал, чтобы я сдал судно старшему помощнику капитана и больше с грубияном не связывался. После окончания выгрузки я сдал судно старпому. Учеба на последнем этапе шла хорошо. Каждый выбрал тему курсовой работы и начал корпеть над ней. Занятия были не столь напряженными, как на предыдущих курсах. Да и мы освоились с системой и хорошо ориентировались в том, когда нужно зубрить, а когда и схалтурить. Закончилась ненужная на наш взгляд и тяжелая для нас стариков физкультура. А то ведь до чего доходило. Нужно сдавать кросс. Бег на время на пять километров. Мы выходим на старт и зав. кафедрой физкультуры командует - 'ноль' и запускает секундомер. Мы бежим до Северной горы и обратно. На Северной горе другой преподаватель физкультуры фиксирует промежуточный результат. Кто не уложится - пересдавать до тех пор, пока не выполнишь норматив. У нас в сотни метров за углом стоит несколько наших легковушек. У многих курсантов нашей группы они уже были. Мы забегаем за угол и набиваемся в каждую как селедка в бочку. Машины потихоньку направляются к Северной горе. Мы внимательно следим за временем. Останавливаемся невдалеке от промежуточного финиша у чепка с пивом. Прячем машины и успеваем выпить по кружке пива. Потом, делая уставший вид, и растянувшись в длинную цепочку. Подбегаем к преподавателю и называем свою фамилию. Он отмечает. Мы разворачиваемся и бежим назад. Добегаем до чепка и по машинам. Недалеко от училища вновь высаживаемся. Совсем измученные, но с хорошим временем еле плетемся к финишу. Зав. кафедрой удовлетворенно смотрит на секундомер и ставит зачет в наших зачетных книжках. А мы жалкие и обессиленные опускаемся на землю и отходим от марафона, лукаво перемаргиваясь. Но все это позади. Впереди защита курсовой работы и госэкзамены. К этим испытаниям все подошли очень серьезно. Один из нас - Борис Ривочкин - оканчивает училище с красным дипломом. Многие, включая вашего дедушку, без троек. И ни одного нет засыпавшегося. В училище это был первый выпуск. Нас выпустилось 25 судоводителей и 50 механиков. Отмечать это событие решили все вместе. Деньги на выпускной вечер копили целый год. Для его проведения сняли ресторан 'Чайка'. С нашими преподавателями, их и нашими женами нас набралось около 200 человек. Вечер получился изумительный. Для нас весь вечер играл оркестр. Играл не просто так, а по нашим заявкам. А мы молодые, радостные, горячие, не успев присесть за столы, вскакиваем и снова в танец. Преподаватели, не намного старше нас, танцуют и дурачатся вместе с нами и нашими женами. Атмосфера легкая, непринужденная и эйфорийная. Ректор училища Юрий Поликарпович так расхорохорился, что под оркестр сначала исполнил 'Вдоль по Питерской', а потом еще и еще какие-то песни. А голосище у него был о-го-го - могучий бас. Ему бы в опере петь. Но и ректором он был талантливым и любимым и преподавателями, и курсантами. За ним на сцену вышла наша англичанка Зинаида Гавриловна. И тоже исполнила несколько песен красивым и очень приятным голосом. Эти номера мы встречали громкими аплодисментами и восторженными возгласами. Танцы и веселье продолжались до полуночи. На этом вечере мы утвердили решение встречаться каждые пять лет. Судоводитель свято соблюдают это решение. Механики же в нескольких встречах принимали участие, а потом прекратили участие. А жаль. Но механики никогда не были так организованы, как штурмана. В честь окончания училища моя дорогая, заботливая жена, а ваша бабушка, подарила дорогущую кинокамеру. Она тоже целый год копила на нее деньги. Благодаря этой кинокамере вы, мои дорогие внуки, можете видеть и себя маленькими, своих родителей и нас молодыми. Радость по окончанию училища была не только моя и моей семьи. Мои друзья радовались этому событию наравне с нами. Готовясь к торжеству по случаю окончания мной училища наша подруга Светлана Павловна написала следующую оду:
   'Ода на день исшествия Вадима Калинина из стен Высшего учебного заведения.'
   'Ученье свет, а неученье тьма" и к тому же 'Vita nostra brevis est...'
   Глава 1.
   Памятуя сказанное выше,
   И любя свою жену,
   Ты решил окончить 'Вышку',
   Да ус-ко-рен-ну-ю.
   Путь сюда был твой тернистым,
   Длинным - длинным,
   Ведь не вдруг
   Каждый ищет смысл той жизни,
   Что дана тебе однажды
   Мамой, папой, не без мук.
   Глава 2.
   Ты родился мореходом,
   Рос, мужал, мечтал, дерзал,
   И свою любовь земную
   Морю щедро отдавал.
   Пусть неласково встречало море,
   И не раз подстерегала там беда,
   Со штормами, со стихией в споре,
   Даже ус не дрогнул никогда.
   У строгих капитанов ты учился
   Водить большие корабли,
   Характер твой окреп и закалился
   И в юности еще покрыла седина виски.
   Глава 3.
   Школа жизни - это много,
   Но не все еще - должны
   Капитаны знать премного
   Что для них писали в толстых книгах
   Гениальные мужи.
   Оставив временно штурвал,
   Ты смело в руки книги взял.
   И ни одну ты ночь не спал,
   И на зачетах ведь дрожал!
   Верим, что не плавал ты в науке,
   На экзаменах не разу не тонул.
   Как бы трудно ни было тебе,
   От намеченного курса не свернул.
   Глава 4.
   А кто ж тебя так вдохновлял?
   Кормил, учил и одевал?
   Болел, ругал и целовал?
   И даже корни извлекал???
   Не скроешь ты от нас ее,
   Мы знаем кто такая -
   Суровых дней твоих подруга:
   Мама Юлия - все она родная.
   Глава 5.
   Три года быстро пролетели...
   Закончен курс, Диплом вручен
   Еще одна преграда позади,
   А ты так молоди силен!!!
   Глава 6.
   Ведь жизнь не ждет,
   Спешит, зовет...
   Поверь, я это твердо знаю,
   А посему тебе желаю:
   'Самый полный ход вперед!'
   И если стих корявый мой
   Не все сказал, что я хотела,
   Ты знай, что мы горды тобой!
   Кончай дурить, берись за дело!
  
   Предпоследняя страница.
   Ха - ха - ха
   Люби жену, семью корми
   И лямку вновь свою тяни.
   Отдохнул и хватит!!!
   Привет!
   Я привел полный авторский текст оды, не изменяя ни одного слова, ни одного знака препинания. Может быть, где-то рифма и не очень, но ода писалась за одну ночь на одном дыхании. Вот так мы дружили и продолжаем дружить. У нас и радость одна, и беда одна.
  
  

Глава 12. Настоящая работа.
  
   После окончания Калининградского высшего мореходного училища меня направляют на транспортный рефрижератор 'Пассат'.
  
 []
  
Транспортный рефрижератор "Пассат"
  
   Это точно такое же судно, как "Гавана". Или как они называются в международной практике "Sister Ship". Я был очень довольный этим назначением. Я уж и не мечтал о том, чтобы еще разок поплавать на таком прекрасном судне. Ведь их было в базе флота всего три. И капитаны за такие суда держались зубами. А тут снова нужно подменить капитана на время его очередного отпуска. Выходили из Калининграда в район Центрально-Восточной Атлантики. Там должны были принять груз рыбы и развезти его по разным портам Африканских стран. И судно, и задание знакомые. Переход проходил спокойно. В Ла-Манше прихватил жестокий шторм. Встречная волна при значительной скорости нашего судна словно огромным железным молотом ударяла в носовую часть судна и громадным валом вкатывалась на палубу, грозя все смести на своем пути. С таким же грохотом ударялась о лобовую переборку рубки, разлетаясь тысячами струй и брызг в разные стороны. Тяжеленные якоря весом по две тонны так грохотали в клюзах, что пришлось уменьшить ход. В середине ночи вдруг получаем телеграмму, в которой говорится, что нам изменяется рейс и вместо Центрально-Восточной Атлантики мы должны идти в Район Гренландии и принять там груз с наших промысловых судов на Калининград. Приказ есть приказ, и мы разворачиваемся в обратную сторону по волне. Несносная килевая качка и удары волн стихли. Дали полный ход, и судно восемнадцати узловым ходом понеслось по волне. Экипаж тут же заснул безмятежным сном. Только утром стали спрашивать друг друга, что случилось и почему нас вдруг перестало качать? Так по волне мы и дошли до самой Гренландии. Ветер был слабый, но зыбь огромной. На этой зыби наше порожнее судно качало как ванька-встаньку. В этом районе уже несколько дней ожидал улучшения погоды однотипный с нами транспортный рефрижератор Литовского производственного управления 'Куба' с очень опытным капитаном на борту. Промысловый флот уже набрал полные трюма рыбы и прекратил промысел. А выгрузки не было. В этой ситуации я принимаю решение швартовать промысловые суда, держась небольшим ходом по волне. Но, учитывая, что наш самый малый ход равен семи узлам, а машина долгое время не может работать самым малым ходом, после швартовки промысловое судно с помощью своего главного двигателя должно будет держать нас по волне. У того винт регулируемого шага и работа в любом режиме ему не противопоказана. Так и сделали. Я кликнул по флоту желающих. Почти все суда выразили желание попробовать этот вариант. На швартовку пошло первое судно и блестяще выполнило этот маневр. Мы самым малым ходом держались по волне. Оно нас догнало и точно прилипло к нашему борту на здоровенные пневматические кранцы. Открыли трюма и начали перегруз рыбы. И тут завопил капитан 'Кубы'. Как, мол, я посмел без очереди приступить к выгрузке судов. Он первым подошел на промысел и должен первым выгружать суда. Я сказал, а кто Вам мешал это делать до сегодняшнего дня? Но он и слушать ничего не хотел. К вечеру накатал телеграмму и в базу флота, и в Инспекцию безопасности мореплавания, и в Главное управление Запрыба. А я продолжал выгружать суда. Промысловые суда были очень довольны моим решением и выступили в мою поддержку. Шум получился очень большой. Но я начал становиться популярным капитаном. Последнее промысловое судно должно было после выгрузки идти в Центрально-Восточную Атлантику. А нам в ту же сторону в порт Калининград. И мы решаем дать побольше ход и двигаться в нашем направлении. Так и сделали. Идем средним ходом и выгружаем с него рыбу. Лебедчики работают - залюбуешься. Стропа летают как мячики. Утром прошли Фарерские острова. Южнее Фарер увидали большущее скопление военных кораблей. Мы не знали, по какому поводу они там собрались. Никаких навигационных предупреждений по этому поводу не было. А коль так, то мы продолжали следовать нашим курсом, никуда не отворачивая. Вскоре мы закончили выгружать рыбу с траулера из носовых трюмов. Осталось выгрузить кормовой трюм. Но у нас емкость оставалась только в носовом трюме. Чтобы продолжить выгрузку мы легли в дрейф и траулер перешвартовался кормой к нашему носу. Мы снова дали средний ход, и пошли прежним курсом, буксируя большой морозильный траулер задом наперед. Через некоторое время мы вошли в самую гущу этих кораблей. Оказалось, что это НАТОвские корабли из разных стран. Наверно у них были какие-то учения. Но нас это мало касалось. Мы продолжали идти десяти узловым ходом, занимаясь перегрузкой рыбы. Вояк это очень здорово заинтересовало. Сначала один корабль подошел близко-близко. Весь их экипаж высыпал на палубу и приветливо махал нам руками. Мы отвечали тем же. Потом второй корабль сменил первого. Потом прилетели вертолеты и стали нас фотографировать. А потом наверно какой-то начальник скомандовал, и все корабли выстроились в кильватер и стали медленно проходить по нашему правому борту, фотографируя наш метод работы. Этот метод не был секретным и мы с гордостью демонстрировали нашу методику и умение работать этим ребятам, для которых простая бункеровка в открытом море представлялась сверх трудной и сверх опасной операцией. Закончив выгрузку, мы побежали домой, а траулер на промысел. Выгрузка в Калининграде прошла быстро и мы вновь, приняв на борт гофротару, воду и топливо, направились в Центрально-Восточную Атлантику. На этот раз переход прошел спокойно и без неожиданностей. Набрали груз быстро, и пошли развозить его по Африканским портам. Как правило, мы начинали сдавать рыбу с ближайших от промысла портов Африки и заканчивали дальними. Но здесь перед нами набрал груз однотипный транспортный рефрижератор 'Муссон', которым командовал мой прежний капитан и хороший друг Тимофей Акимович Черватют. Я понимал, что если буду плестись в хвосте у 'Муссона', то застряну с выгрузкой груза надолго. Ведь порт не примет меня до тех пор, пока не продаст предыдущую партию груза. Чтобы этого избежать я принимаю решение рвануть в самый дальний порт, а уж потом приближаться навстречу 'Муссону'. Таким дальним портом был Нигерийский порт Харкорт. Там меня приняли быстро. Заход в порт Харкорт очень интересный. С океана до порта нужно было пройти по реке миль тридцать. Проводку судна делали два лоцмана. Один от океана до острова Доз, а второй уже до порта. Река Нигер в устье довольно широкая. Почти как Волга. Только все берега покрыты зарослями мангровых деревьев. Это такие высокие деревья, возвышающиеся над водой на своих длиннущих корнях - ходулях. Корни толстые и так густо переплетены, что между ними могут пробираться только крокодилы да водяные змеи. Но к порту река делается все уже и уже. И, в конце концов, приходится идти между крутых берегов по узенькому ручейку. Узенький конечно по отношению к нашему судну. Разгрузили нас в порту тоже быстро. Но брали там рыбы очень мало. Всего по 250 тонн при каждой выгрузке. Это ровно десятая часть нашего груза. Больше всего брали в столице Нигерии порту Лагос. Там снимали до 1000 тонн одним махом. Попасть туда на выгрузку - мечта каждого капитана судна, работающего на поставки. Перед моим отходом из порта Харкорт наш агент обращается ко мне с просьбой довезти его до Лагоса. Хотя мы и не имели права перевозить иностранцев, я даю согласие с условием, что он решит вопрос нашего беспрепятственного захода в порт Лагос. Агент по телефону согласовывает этот вопрос с портовыми властями Лагоса, и я выхожу из порта с иностранным гражданином на борту. Вечером мы с ним отметили нашу встречу. Мусульмане употреблять спиртные напитки не имеют права. Коран не позволяет. Но, как гостеприимный хозяин, я предложил моему гостю стопку русской водки. Предложил из вежливости, зная, что он откажется. Но он, к моему удивлению, не отказался. Я спросил, а как же Коран? И снова к моему удивлению тот ответил, что это территория не мусульманская и за ней Аллах не наблюдает. Так что здесь можно и стопку водки. Выпили по одной, по второй. А потом и счет потеряли. На утро головы болели у обоих. Утром похмелились по русскому обычаю рюмочкой водочки. Выпили по чашечке кофе. Полегчало сразу. Мой новый друг очень удивился такому новому для него методу лечения головной боли. А тут подходим к порту Лагос. На рейде судов на якорях видимо невидимо. Ожидают захода в порт. Здесь и сухогрузы, и контейнеровозы, и танкеры, и фросты со всего света. Смотрю, среди них и 'Муссон' стоит на якоре. Ну, думаю, хитрец Тимофей Акимович! Пропустил несколько мелких портов и рванул сразу в самый благоприятный для нас порт, где можно одним махом сдать половину груза. А мой агент в это время связывается с портовыми властями и на своем африканском диалекте сообщает им, что мы прибыли и готовы заходить в порт. Нам сообщают, что лоцмана высылают. Мы, не останавливаясь, идем к месту приема лоцманов. Тимофей Акимович, видя такое безобразие, вызывает меня на связь и с возмущенным удивлением спрашивает. Как это я ухитрился обойти его и зайти без очереди в порт в то время, когда он уже вторые сутки ожидает захода? Ну, я загнул, что выполняю спецзадание и все такое прочее. Он, конечно, на меня обиделся. Но на нашу дружбу это никак не повлияло. Работа работой, а дружба дружбой. Сегодня я его обошел, а завтра он меня. Ведь я его ученик. И видать не плохой ученик, если ухитрился обойти учителя. Подходим к месту, где река поворачивает вправо. А влево простирается довольно длинная лагуна, в которой купается весь огромный город Лагос - столица Нигерии. Берега лагуны очищены от зарослей и засыпаны песком. Подходим к повороту реки. Купающихся тьма. Лоцман командует: 'Starboard the helm!' Старпом репетует рулевому: 'Право руля!' Рулевой отвечает: 'Есть, право руля!' и кнопками перекладывает руль. На какую кнопку он нажимает - нам не видно. Но я вижу, что судно пошло немного влево. Я подумал, рулевой несколько зарыскнул влево, но сейчас судно пойдет вправо. Лоцман тоже это заметил и скомандовал: 'Hard a starboard!' Старпом - 'Право на борт!' Рулевой - 'Есть, право на борт!' И я с ужасом вижу, что судно резко поворачивает влево и несется со скоростью 30 километров в час прямо в лагуну. Лоцман замер с открытым ртом. Командовать о перекладке руля в другую сторону уже поздно. Что делать? Я ору на бак без всяких мегафонов: 'Отдать оба якоря! Старпом, полный назад!' Благо, у одного якоря дежурил боцман, а у другого матрос 1 класса. Якоря загрохотали в воду. Старпом рванул ручку телеграфа на полный назад. Я ору на бак: 'Задержать якорь цепи!' Но какой там. За их грохотом мой визг и не слышан. Боцман с матросом сами догадались и начали затягивать ленточные стопора брашпиля. Но натяжение цепей было настолько сильным, что цепи начали выскакивать из гнезд звездочки и обходиться вокруг барабана. Купающиеся бросились прочь из воды, панически махая руками и издавая истошные крики, перекрывающие грохочущие цепи. За борт полетели смычки, которые никогда в жизни не отдавались. Бак окутало рыжее облако ржавчины. Вдруг корпус задрожал и забился в конвульсиях. Молнией ударила мысль: 'Сели на мель'. Но нет. Это запустился на задний ход главный двигатель. Судно стало быстро гасить инерцию. А у меня внутри все застыло: сядем, не сядем? Впереди ничего не видно. Рыжее облако медленно двигается в сторону рубки. Но якоря перестали грохотать. Значит, их удалось задержать. А двигатель молотит и молотит задним ходом. Наконец с мостика я увидел, что пена у борта перестала двигаться. Значит, мы не имеем хода относительно воды. Я скомандовал: 'Стоп машина! Вира якоря!' Под действием натяжения цепей судно медленно стало двигаться назад. Значит, не сидим. На этот раз пронесло. Выбрали якоря. Отработали назад и легли на свой курс в порт Лагос. Лоцман больше не проронил ни слова. Мы развернулись и ошвартовались у пирса. Лоцман молча подал квитанцию на проводку и молча покинул борт судна. После швартовки я направился к себе в каюту. Через некоторое время в дверь постучал рулевой. 'Что теперь со мной будет?' 'А что с Вами делать? Вы уже наверно сами себя наказали' - сказал я. 'Вадим Сергеевич! Простите меня. Такое больше никогда не повторится' - пролепетал моряк. 'Ну, хорошо. Идите'. Моряк понуро ушел. Я представлял, что творится в его душе. Не дай Бог такое испытать. В порту к середине дня ко мне пожаловала делегация нашего посольства в Нигерии с предложением принять завтра Первого заместителя Министра иностранных дел СССР Леонида Федоровича Ильичева, который в это время находился с переговорами в Нигерии. Я, конечно, согласился, но сказал, что спиртных и освежающих напитков у меня нет. А из съестного я могу организовать только рыбный стол. Посольские работники горячо одобрили меню, а спиртные и прохладительные напитки обещали привезти за их счет. На том и расстались. К вечеру действительно завезли достаточное количество и одних и других напитков. Но работники Посольства попросили завтра к обеду прислать на другую сторону реки наш судовой катер, чтобы на нем доставить на борт высокого гостя. Наше Посольство располагалось как раз напротив нашей стоянки на другом берегу реки. Мы согласовали этот вопрос с местными портовыми властями, поскольку в порту спуск шлюпок за борт был запрещен. На пассажирской палубе нашего судна по левому борту был красивый и очень просторный салон для отдыха пассажиров. В нем были мягкие кожаные диваны и кресла, столики, инкрустированные слоновой костью для игры в шахматы, стояло фортепиано. Большие иллюминаторы выгодно освещали противоположную переборку, на которой красовались подлинные картины в стиле авангард, выполненные дочкой бывшего судовладельца Вили Брунса. На всех его судах были картины его дочери. Он их покупал у дочери и украшал свои суда. По другому же борту размещалась кают-компания, в которой мы планировали организовать обед. А между салоном и кают-компанией размещался уютный бар со всеми положенными причиндалами. У нас он конечно бездействовал. Но здесь мы решили его запустить, чтобы наповал сразить нашего гостя. Решено - сделано. Старпом стал искать среди экипажа будущего бармена. Хоть экипаж и состоял из 35 человек, среди которых было пять женщин, подобрать человека на роль бармена не удалось. Тогда старпом принял решение сам встать к барной стойке, чтобы не ударить лицом в грязь перед гостем. За ночь женщины сшили из простыней и накрахмалили огромный поварской колпак, в котором бармен и должен был предстать перед гостями. По специальным ячейкам разложили бутылки с горячительными напитками. В специальные подставки поместили вверх донышками другие бутылки, заткнутые пробками-дозаторами. Все как в настоящем крутом баре. На катере за гостем пошел второй помощник капитана. С небольшого причальчика катер забрал человек шесть гостей и направился к нашему парадному трапу. Командный состав в форме выстроился у борта для встречи гостей. Катер шустро бежал поперек реки. Внутри катера мы постелили чистый брезент. Гости удобно расположились на банках. Второй помощник капитана в парадной форме гордо восседал на корме, управляя катером. Катер все ближе и ближе. Я слежу за ним с борта судна. Прикидываю, что пора уже и скорость сбрасывать. Нет. Не сбрасывают. Что задумал второй штурман? Катер идет прямо в наш борт немного мимо парадного трапа. Когда до борта остается совсем небольшая дистанция штурман командует механику - Полный назад! Механик выполняет команду. Поздно. Катер носом врезается в борт судна. Ильичев сидел спиной к движению катера. При ударе он кувыркнулся назад, только пятки сверкнули. Правда, сзади него сидел какой-то работник Посольства, который попытался поймать Заместителя Министра. Поймать не поймал, но удар его головой о днище катера смягчил. Мне было очень стыдно за моего второго помощника. Но Ильичев, поднявшись на ноги, громко расхохотался над Послом, который продолжал лежать вверх ногами, а его клерки никак не могли его поднять. Смеясь и подшучивая друг над другом, толпа дипломатических работников стала подниматься по трапу. Только Посол был чернее тучи. Веселый тон задавал Ильичев. И вообще он оказался очень общительным и веселым человеком. Посол был совершенно мрачной личностью. Когда гости поднялись на палубу, я доложил Ильичеву по установленной форме, извинился за происшедший инцидент. Он просил меня не обращать на это внимание и не наказывать второго штурмана. Я так и сделал. Со всей делегацией мы обошли практически все судно. Ильичев заглядывал во все дырки. Самое большое удивление и восхищение доставило ему посещение дымовой трубы. Когда мы осмотрели почти все судно, я предложил гостям заглянуть в судовую дымовую трубу. Все были в шоке от моего предложения. Сначала думали, что я шучу. Когда я сказал, что мое предложение серьезное, все протестующе замотали головами. И только Ильичев сказал - А почему бы и нет? Я никогда не бывал в трубе. А вы что, боитесь, что вам всем будет труба? Все с шутками направились за мной. Подошли к фальштрубе. Она на этих судах огромная. Я открываю дверь и приглашаю всех входить. Все мнутся. А где спецодежда? - спрашивают. Я говорю, что спецодежды не будет. Ну, хотя бы перчатки. И перчаток не будет - говорю я. Все удивлены еще больше. Я еще раз предлагаю пройти в трубу и направляюсь туда первым. За мной направляется Леонид Федорович. За ним остальные. И когда вошли в трубу все обалдели. Во-первых, там была идеальная чистота. Все выкрашено серебряной краской. Трапы вниз надраены до блеска. Большое количество лампочек освещает каждый уголок. Площадь трубы метров тридцать квадратных. Внутри конечно проходят выхлопные трубы от главного и вспомогательных двигателей. Но они занимают очень мало места, и все зашиты в асбестовые шубы также окрашенные серебрином. Все стояли и озирались по сторонам. Ведь они видели, как во всех кинофильмах кочегары вылезают из трубы, перемазанные мазутом и сажей. А здесь? Я был очень довольный произведенным эффектом. Такого конечно Заместитель Министра иностранных дел не видел, да и не мог видеть ранее. После того, как гости оправились от удивления, я повел их в салон. Конечно, такую роскошь они видели, но чтобы это было на рыбацком (как они называли наше судно) судне, они даже и предположить не могли. Их удивлению не было границ. Когда они немного очухались, мы распахиваем тяжелую бархатную портьеру, и я приглашаю их в бар, за стойкой которого стоял высокий статный бармен в полуметровом белом колпаке. Ну, тут уж все опешили. И это рыбацкое судно? Воскликнул Ильичев. - Да на таком судне и английскую королеву принять не стыдно. И много ли у Ишкова (это наш Министр) таких судов? Я ответил, что очень много. - А сколько Вам лет? Я сказал - 32 года. - Тридцать два года и Вы уже капитан на таком огромном и прекрасном судне? Я ответил, что не я один такой. У нас много молодых капитанов. - Ну и молодец же Министр рыбного хозяйства. Заключил Ильичев. - Я обязательно расскажу об этом нашему правительству. Выпив аперитива и поговорив минут двадцать, мы распахиваем другую портьеру и взору гостей открывается кают-компания с накрытыми столами, на которых красуются всякие рыбные блюда. Здесь была и душистая наваристая уха. Рыба жареная, запеченная в тесте, рыбные салаты, пирожки с разными сортами рыбы, соленая и вяленая рыба кусочками без костей, рыбные консервы, пресервы и многое другое. Ну и конечно различные горячительные и прохладительные напитки. Все с шумом начали рассаживаться. Я на свое место во главе главного стола. По правую руку от меня сел Ильичев. По левую - Посол. За столами провели часа три. Тост следовал за тостом. Блюдо за блюдом исчезали с неимоверной быстротой. За разговорами и шутками при веселом неугомонном характере Ильичева они пронеслись очень быстро. Из-за стола поднялись как по команде, стоило встать Ильичеву. Катер стоял у борта. Но идти на нем собрался уже старпом, освободившийся от барной стойки. Второму уже не доверяли. Только вышли на палубу, как грянул тропический ливень. Сплошные потоки воды лились с небес. Ни о какой поездке не могло быть и речи. Все вернулись в салон отдыха. Тут Ильичев и говорит: - Капитан, я слышал, что моряки виртуозно играют в домино. У Вас есть на судне такая игра? Такая игра, конечно, была на судне. Кто-то быстренько притащил домино. Ильичев говорит: - Я играю с капитаном против Посла и его помощника. Я в жизни не играл в домино. А тут что делать? Сажусь. Теоретически знаю, что нельзя рубить фишку, выставленную своим партнером. Так и стал делать. Смотрю, он выставил двойку. Я тут же на другом конце выставляю тоже двойку. Враг в панике. Так мы быстро заканчиваем первую партию. Ильичев просит заходить на полсотни. Кто-то заходит. Мы и вторую партию заканчиваем в нашу пользу. Ливень также внезапно, как и начался, прекратился. Окружение Ильичева просит его возвращаться в Посольство, где им еще нужно переодеться для вечернего приема у Президента страны. Вот тут я удивился ужасно. Ведь они так много выпили и съели. Какую же нужно иметь закалку, чтобы после этого ехать к Президенту на ужин. Но Ильичев вошел в азарт и настаивает еще на одной партии с заходом на сотню. Кто осмелится возражать такому высокому лицу? Начинаем новую игру в том же составе. И буквально через несколько ходов делаем рыбу. Восторгу Ильичева нет предела. Радуется как ребенок. Обнимает меня. Всем объявляет, что он слышал, что моряки хорошо играют в домино, но чтобы так хорошо, он и предположить не мог. Дает мне свою визитку и говорит, что когда я буду в Москве, обязательно должен с ним созвониться и мы покажем эти московским зазнайкам, как нужно играть в домино. Я, конечно, говорю, что обязательно это сделаю. И мы расстаемся. Вскоре я узнаю из сообщений, что его направили Послом в Китай. Это было конечно понижение в должности, но благодаря его веселому общительному и темпераментному характеру у нас с Китаем должны были наладиться хорошие отношения. Естественно, больше мы с ним никогда не виделись. После сдачи груза в Африканских портах мы снова рванули на промысел за очередным грузом, намного обогнав 'Муссон'. Набрали груз быстро. Дал телеграмму во все африканские порты о том, что могу у Вас быть тогда-то. На борту такой-то ассортимент. Ответил один самый дальний порт Харкорт. Мы бросились туда. Через несколько суток подошли на рейд реки Нигер. Запросил лоцмана. Лоцманская станция ответила, что лоцман для нас будет только завтра. А так как я уже заходил в этот порт, то я попросил разрешения идти до острова Доз без лоцмана. Мне разрешили. Мы средним ходом пошли в реку. Нам в корму пристроилось здоровенное судно 'Del Rio' под Американским флагом. Мы не могли дать полный ход, поскольку проходили нефтяные терминалы, где ход ограничивался. А этот нахал почти уперся своим носом нам в корму и не отставал ни на шаг. Ну, думаю, я тебе сейчас покажу, как ходят русские суда. Дай только пройти терминалы. Прошли. Увеличиваю ход до полного. Скорость потихоньку растет с десяти узлов до шестнадцати. Начали потихоньку отрываться. Я с высоким чувством удовлетворения наблюдал за этой картиной. Оторвались мили на полторы. Я перестал наблюдать за этим судном. Вдруг один из штурманов, толкающихся на мостике, сообщает, что американское судно нас догоняет. Я вышел на крыло мостика и увидел, что дистанция между нами значительно сократилась. Я вызвал на мостик старшего механика и рассказал о ситуации. Тот сказал, что может еще узла два накрутить. 18 узлов - очень приличная скорость. Я дал согласие. Двигатель замолотил с надрывом. На некоторое время дистанция перестала сокращаться. Я вновь удовлетворенно посматривал за корму. Мелькали кусты, бакены. С такой скоростью да еще по реке мне никогда не приходилось ходить. Но вскоре дистанция вновь стала сокращаться. Что за чертовщина? Какая же у него скорость? Мы - то уже ничего поделать не могли. Через некоторое время его нос вновь навис над нашей кормой. В голове пульсирует мысль - Ну зачем же так близко подходить к нашей корме? Но на связь его не вызываю. Вида не подаю, что волнуюсь. Летим. Промелькнул остров Доз. Запрашиваю разрешение у портовых властей следовать дальше без лоцмана. Мне дают 'добро'. Река становится все уже и уже. Скорость не сбавляем. А куда сбавлять, если его нос от нашей кормы метрах в пятидесяти - восьмидесяти. Мне кажется, что за своим высоченным баком он и нас-то не видит. Подлетаем к месту, где река делает поворот почти на 90 градусов. Прижимаясь к левому приглубому берегу, командую - 'Право на борт!' Рулевой выполняет команду. Нос сначала медленно, потом быстрее и быстрее начинает катиться вправо. Судно под действием центробежной силы начинает крениться на левый борт. Крен все больше и больше. 10, 15, 20 градусов. Наше судно в грузу имеет очень плохую остойчивость. Мы даже в верхние шельтердечные помещения не брали груза. Забилась жгучая мысль - Можем опрокинуться. Крен потихоньку продолжает расти. Сердце у меня, по-моему, остановилось и замерло в ожидании трагедии. Сделать я ничего не могу. Для того, чтобы исправить ситуацию нужно скомандовать - Прямо руль. Но тогда мы с полного хода сядем на мель, а сзади идущее судно расплющит нас в лепешку. Я так вцепился в планширь мостика, что заломило пальцы. Но и это я почувствовал много позже. А сейчас я ждал, что наступит быстрее. Или мы выйдем на новый курс до опрокидывания судна, или опрокидывание наступит раньше. Крен достиг 35 градусов, когда я скомандовал - Прямо руль! Рулевой четко выполнил команду. Судно стало медленно спрямляться. Такой огромный крен для нашего большого судна да еще на спокойной воде вызвал переполох в экипаже. Большинство из членов экипажа выскочили на палубу и с любопытством наблюдали за развивающимися событиями. А я после того, как скомандовал прямо руль, сразу дал команду дать машине средний ход, так как за этим поворотом следовал поворот влево. И второй раз испытать подобное ощущение у меня не было никакого желания. Я решил - Пусть лучше то судно раздавит нас, чем еще раз выполнить поворот на такой скорости. Но, к моему удивлению, и то судно, сделав поворот на 90 градусов, сбросило скорость, и дистанция в полсотни метров не изменилась нисколько. Как будто мы были связаны невидимой веревкой. Дальше шли уже средним ходом. Лихо развернувшись в крохотной бухточке ошвартовались левым бортом носом на выход. То судно также лихо развернулось, несмотря на свои внушительные размеры, и ошвартовалось у нас по корме. Во время нашего крутого поворота я ожидал, что 'Del Rio' точно опрокинется. Ведь его надводный борт был раза в три больше нашего. Но к моему величайшему удивлению оно выполнило поворот, не накренившись нисколечко. Значит, у этого судна была огромная метацентрическая высота. Что же это за чудо техники такое? Вечером того же дня к нам на борт прибыли старпом и стармех этого чуда. Чистенько и аккуратно одетые в морскую тропическую форму они производили очень хорошее впечатление. Они пришли ко мне с просьбой презентовать им килограмма три-четыре рыбы для экипажа. Я их усадил за стол и предложил по рюмке русской водки. Они с удовольствием согласились. Так как пьют они мало и без закуски, принимать их было одно удовольствие. Выпив по глоточку, мы разговорились. Оказывается их судно развивает скорость 22 узла. А я то со своими восемнадцатью захотел с ними тягаться. Привезли они цемент. Видели, что мы выгружаем рыбу и вот пришли с такой просьбой. Естественно, килограммами мы рыбу не мерили. Мы считали ее коробами по 30 килограммов в каждом. А так как у нас было три разных вида рыбы, я приказал отнести на судно по одному коробу каждого вида. Такой щедростью наши гости были просто поражены. Экипаж у них состоял всего из двенадцати человек, и этой рыбы им должно было хватить надолго. Количеством экипажа мы были тоже поражены. Такой малочисленный состав у нас был только на судах длиной эдак метров двадцать. А на такой махине у нас было бы человек 50-60. В ответ на нашу щедрость они прислали мне несколько бутылок прекрасного коньяку. После сдачи партии груза в Нигерии мы с его остатками направились в страну Лагос порт Луба. Этот порт был построен немцами на совершенно прямом берегу океана. От берега в море метров на 300 насыпали два волнолома. Образовалась такая клешня. Внутри клешни построили причал. Широченный такой. На причале огромные склады. Вход в эту бухту был очень узким. Сразу против входа и был этот причал. Входя в бухту, упираешься носом в торцевую часть причала и нужно большое искусство, чтобы в этом узеньком пространстве развернуться на 90 градусов влево, потом обогнув его еще на 90 градусов вправо. Правда, местные портовые рабочие на гребных каноэ принимали швартовные концы на середине бухты и завозили их на береговые битенги. Но все равно швартоваться в этом порту было трудно. И вот мы идем в этот порт. Лоцман, а им оказался сам капитан порта невысокого роста рыжий немец, встретил нас на внешнем рейде. Боковой ветер был очень сильным. Такие ветры вообще-то не свойственны в этих районах. Но в дождливый сезон бывают. Мы прикрыли бортом лоцманский катер, и капитан порта поднялся на борт. Я его приветствовал не как лоцмана, а как капитана порта. Ходили слухи, что он в войну командовал подводной лодкой и потопил не мало судов наших союзников. Мне очень хотелось узнать, правда это или вымысел. Обычно капитан порта не занимался проводкой судов. Но сейчас случай был действительно сложный. Сильный боковой ветер, пустое судно, да еще и течение помогает ветру сносить наше судно. Лоцман скомандовал - 'Средний ход' и я лег курсом на вход. Снос оказался сильнее, чем я предполагал. Я взял упреждение, и мы пошли почти параллельно берегу, медленно приближаясь к входу. Когда вход оказался почти на траверзе правого борта я скомандовал - 'Право на борт' и направил судно в узкую входную дыру. Судно вновь понесло вправо. Я приказал держать на левую оконечность мола, идя почти поперек входа. О существовании лоцмана я забыл. Мной владела одна мысль. Как попасть в этот чертов проход, если судно так сносит. Ход средний. Меньше дать не могу. Увеличится снос. Отработать назад или сделать циркуляцию уже поздно. Рядом молы. Когда нос почти касается левого мола, командую - 'Право на борт'. Нос резко повалился вправо прямо в проход. Только нос всунулся в проход, командую - 'Лево на борт и полный назад'. Впереди причал, неумолимо приближающийся к нам с большой скоростью. И в который раз в мозгу пульсирует вопрос. Пустится машина на задний ход или нет? И вновь в какой-то момент, когда уже казалось, что врезаемся в пирс, корпус судна затрясся как в лихорадке. Это главный двигатель запустился на задний ход. Нос резко пошел влево. Я с замершем сердцем ждал, зацепим пирс или нет. Если зацепим, катастрофа. Нужно будет возмещать убытки африканцам, ремонтировать свое судно, готовить кучу документов для разбора аварии. В такие минуты забываешь все. Забываешь даже помолиться. По-моему даже перестает биться сердце. Причала за высоким носом не видно. Только штурман на баке докладывает о расстоянии до причала. Пять метров, четыре метра, три метра, два метра. Проходят бесконечно длинные секунды, когда слышу - три метра, четыре метра. Начинаешь осознавать - пронесло. В эти секунды готов расцеловать старшего механика. Какие же они молодцы эти механики. Как иногда они не то что выручают капитана, а просто спасают его от тюрьмы и позора. Стараясь делать голос спокойным, командую: - 'Прямо руль! Стоп машина!' И спустя несколько секунд: - ' Право на борт! Самый малый вперед!' Судно замедляет поворот влево и начинает медленно разворачиваться вправо. Против отведенного для швартовки места гасим инерцию, а швартовщики на каноэ принимаю опущенные до воды швартовные концы. Делая беспечный вид, я говорю капитану порта, который за всю операцию не проронил ни слова: - 'Господин капитан, пройдемте в мою каюту, дальнейшая швартовка не дело капитана'. Капитан порта направляется за мной. Швартовку продолжает старпом. В каюте немец пожимает мою руку и спрашивает: - 'Капитан, вы очень хорошо знаете свой аппарат. Сколько вам лет?'. Я отвечаю: - 'Тридцать два'. Он говорит: - 'В тридцать два я тоже стал капитаном подводной лодки'. Я сделал вид, что очень удивлен и тут же предложил русской водочкой отметить наше морское братство. Я знал, что он никогда не бывает на советских судах. И у входа в порт никогда не поднимает Советский флаг, в то время, как на флагштоках поднимаются национальные флаги всех судов, заходящих в порт. Но здесь он согласился. Русскую водку любят во всем мире. Ее никто не имеет права изготовлять в таком виде, как у нас. Может быть, кроме наследников господина Смирнова, поставщика водки царскому двору Российского престола. Буфетчица быстренько бросила на стол заранее приготовленную закусочку. Я пояснил, что по русскому обычаю водочку нужно обязательно закусывать. Он сказал, что знает такой обычай. Хлопнули по одной, по другой, по третьей рюмочке. Разговорились. Он рассказал, что родился в Pilau (ныне Балтийск). Его дом сохранился до настоящего времени и хорошо виден с канала. В Калининграде он бывал, но в Балтийск его не пустили. Командиром подводной лодки воевал на южном направлении. Перехватывал и топил караваны из Америки и Канады. С русскими военно-морскими силами контакта не имел. Награжден рядом медалей и орденов. В том числе Железным Крестом второй степени. А на вид совсем невзрачный мужичишка. Вечер продолжался. Прикончили одну бутылку. Принялись за вторую. Он рассказал, что кроме руководства портом имеет свой ресторанчик и в нем собрана коллекция спасательных кругов со всех судов, заходивших в этот порт. Я спросил, а есть ли круги с русских судов? Он ответил, что таких в коллекции нет. Я вызвал штурмана и попросил принести новенький спасательный круг с надписями порта нашей приписки и нашим названием. Таким подарком он был очень доволен. Обмыли подарок. Время перевалило за полночь. Настроение хорошее. Водочка действует прекрасно. Он попросил поставить на проигрывателе русские мелодии. Я это сделал. Начали подпевать. Он все просил поставить 'Катюшу'. Но у меня не было такой мелодии. И я очень сожалел об этом. К двум часам ночи мы были хороши. Мой капитан порта по радиотелефону вызвал своих дежурных. Идти он уже не мог. Прибыли два здоровенных молодых немца. А капитан напялил на шею наш спасательный круг, и ни в какую не хотел его снимать. Так и понесли моего гостя со спасательным кругом на шее. Утром я еле проснулся. Голова гудела как пустой котелок. Только успел немного привести себя в порядок, как мне доложили, что к трапу меня вызывает капитан порта. Я вышел. Мы тепло поздоровались как старые друзья. Он горячо стал благодарить меня за прекрасный вчерашний вечер. Я стал приглашать его снова на судно, чтобы поправить здоровье. Но он категорически отказался, сославшись на работу. А для поправки здоровья его здоровенные молодые ребята извлекли из машины ящик пива. Это был презент от капитана порта. Я с благодарностью принял этот подарок. А вскоре прибежал мой помполит Вольф Гитманович Долгий и с восторгом сообщил, что у входа в порт подняли наш Советский красный флаг. И мы с ним порадовались тем, что одним врагом нашего государства на земле стало меньше. В дальнейшем при каждом заходе в этот порт капитан порта неизменно прибывал на наш борт, чтобы поприветствовать и меня и мой экипаж. Мы обменялись адресами и пообещали приехать друг к другу в гости, как только позволят обстоятельства. Но обстоятельства складывались так, что нашему желанию не суждено было осуществиться.
   Однажды мы стояли в ожидании захода в порт Лагос. Стояли сутки, вторые. Чтобы как-то занять экипаж я вздумал спустить на воду плот из надувных кранцев и с него покрасить борта судна. Надстройки и палубы были уже приведены в порядок и оставались нетронутыми только борта судна. Во второй половине дня, когда мелкие судовые работы были закончены, мы вывалили импровизированный плот на воду и в него спустились три моряка во главе с боцманом. Они приступили к очистке правого борта от ржавчины, его грунтовки и покраски. Время подходило к ужину. Нужно было заканчивать работу. И тут мне пришла в голову такая мысль. Так как я в то время увлекался киносъемками и у меня с собой была кинокамера, я решил передать ее боцману, чтобы тот запечатлел наш красивый корабль. А чтобы это выглядело эффектно я решил отойти от плота на приличное расстояние, развернуться и пройти мимо полным ходом. Вот это будут кадры! Так мне представлялось, когда мы восемнадцатиузловым ходом, с пенящимся огромным буруном у форштевня пронесемся мимо плота, это будет шедевр киноисскуства. Мы снялись с якоря, отдали фалини плота, развернулись и стали отходить на приличную дистанцию для разгона, заодно прогревая главный двигатель. Когда мы отошли мили на две и плот скрылся из виду, а локаторы его не брали из-за плохой отражающей способности надувных пловучих кранцев, я стал разворачивать судно на обратный курс. Но тут я увидел, что над тем местом где должен был находиться плот нависла огромная черная туча. Вы знаете все о тропических ливнях, когда на землю обрушиваются огромные массы воды, как при всемирном потопе. Вот такие тучи и приводят к такому явлению. Легли на обратный курс. Дали полный ход. Но через несколько минут и мы влетели в зону тропического ливня. Кругом стало все темно. Потоки воды хлестали так, что и вытянутой руки не было видно. Я сбавил ход до малого, а потом и вообще застопорил ход, боясь наехать на плот. Но тут меня пронзила ужасная мысль. В этом районе довольно сильные течения. Да и темнеть уже начало. А тропические ночи - хоть глаз коли. Как я буду искать плот, когда не видно ни зги? Куда его унесет? Я весь покрылся холодной испариной. Что делать? В какую сторону идти с поиском? Я им даже ни фонаря, ни ракетницы не дал. Как я стал проклинать себя за такую неосмотрительность. Если отложить поиск до утра, то их может унести за несколько десятков миль, а моряки, промокшие до костен под ледяным ливнем, могут простудиться и заболеть. Что делать? Что предпринять в такой ситуации? Я был в полной растерянности. Время шло. А решения никакого не приходило. Ливень стал потихоньку ослабевать. И когда спустя полчаса он совсем прекратился, в лучах вертикально опукающегося в пучину океана солнца мы все одновременно увидели наш плот. Великая радость охватипа меня. Немедленно дали ход и стали маневрировать. Недалеко от плота легли в дрейф и вскоре течение нас надрейфовало на него. Мы подняли дрожащих от холода моряков на борт. Боцман возвращает мне мою кинокамеру целехонькой и совершенно сухой. Я очень удивился. Как это ему удалось сохранить ее в таком виде? Ведь на плоту не было ни кусочка брезента или чего-то подобного, а сами моряки были в легкой одежде. А боцман так спокойно говорит, что когда начался ливень он лег на плот и прикрыл собой кинокамеру. Так весь ливень и пролежал ничком. Вот такие моряки. Я очень растрогался. Не показывая своего волнения пригласил их в каюту и налил по стакану из своих представительских запасов. Моряки выпили, удовлетворенно крякнули и согласились на завтра снова приступить к покраске судна. Но на завра к нам выслали лоцмана и мы пошли в порт на выгрузку. Так и не удалось снять наше судно на полном ходу.
  
 []
  
Тот самый плот.
  
   По приходу домой меня поджидали неприятности. Хоть теперь меня и не отчисляли, но кто-то из членов экипажа накатал в партком донос. В нем указывалось, что на борту нашего судна находилась личная автомашина стармеха Коноплянкина Герта Алексеевича, и вся машинная команда весь рейс трудилась над ее ремонтом. Что на ремонт было истрачено несколько десятков электродов и несколько десятков килограммов судовой краски. По приходу в порт на судно налетела парт комиссия, и началось пристрастное расследование. Автомашина действительно была. Ее стармех купил в Швеции, когда они стояли там на ремонте. Это была наша отечественная старенькая 'Волга' с дизельным движком. Стармех еще с одним мотористом действительно возились с ней целый рейс. Но моторист работал добровольно, поскольку был заядлым автолюбителем. Да еще в свободное от работы время. О том, что на борту находится легковая машина, я узнал примерно спустя месяц после выхода из Лиепаи. Обо всем этом я написал в объяснительной записке. Но ничего не помогло. Мне и стармеху объявили выговор по партийной линии без занесения в личное дело. А со стармеха еще и высчитали деньги за перевозку одной тонны личного груза в Центрально - Восточную Атлантику и обратно. Кроме того, в газете 'Маяк' вскоре появился фельетон 'На 'Волге' через океан'. В этом фельетоне про меня было сказано, что только при халатном попустительстве капитана судна Калинина возможно стало такое нарушение. Вот так строго раньше относились ко всякого рода вольностям плавсостава. В один из дней нашей стоянки в порту на борт поднимается секретарь парткома Маевский и извещает меня о том, что завтра наше судно посетит наш земляк космонавт Алексей Архипович Леонов. Нет проблем. Встретим, покажем судно. Но вот с ужином - плохо. Мы только с рейса. Продовольствие на исходе. Нового еще не получали. Да и в новом то какой набор. Ничего хорошего из него не придумаешь. Стали кумекать что делать. Решили организовать рыбный стол. Маевский взялся обеспечить нас рыбой с разных судов и портовых складов. Спиртное и минеральную воду нам завезут завтра. С космонавтом на борт прибудет один из секретарей Обкома партии, начальник базы ну и разные сопровождающие лица. Всего человек двадцать. Начали готовиться с вечера. Прибрали судно. Я предупредил команду, чтобы завтра все были одеты по форме. И стали ждать. На следующий день на борт к 14 часам прибыли заведующий отделом рыбной промышленности Обкома Петр Иванович Дмитриев, Маевский и Студенецкий. Они попросили показать им маршрут осмотра судна и остались им довольны. Ознакомились с меню и тоже никаких замечаний не высказали. Студенецкий ушел по своим делам, а Дмитриев и Маевский остались ждать гостей. Гости должны были приехать часам к 16. Делать было нечего, обо всем переговорили. И о прошлом рейсе. И о будущем. Дмитриев был наслышан о нашем рейсе потому, что у нас на борту был его сын в качестве практиканта-моториста. Он учился в КВИМУ и его высокопоставленный папа устроил сына на практику на наше судно, совершающее загранплавание и получающее инвалюту. Чтобы скоротать время я попросил помполита принести журналы 'Огонек'. Их на судне было великое множество. Принесли. Дмитриев и Маевский взяли по журналу. Я тоже взял журнал. Время шло. Гостей не было. Сидим час, другой. Гостей нет. Дмитриев открыл какой-то кроссворд и стал его отгадывать. Вдруг говорит. - Капитан должен знать название спутников Марса. Я назвал одно, второе. Подошло. - Тогда какое слово из стольких-то букв обозначает то-то. Маевский предложил одно, а я другое. Мое подошло. Он записал, помолчал и еще что-то спрашивает. А в это время в моем журнале я увидел ответы на его кроссворд. Я выдаю ответ. Он говорит - Точно. И вписывает его в клеточки. - Ну а тогда вот такое слово. Маевский молчит. Я, небрежно листая журнал, подсматриваю. Поразмыслив немного, называю слово. Для меня это была шутка. Немного погодя я хотел о ней рассказать, чтобы позабавить гостей. Но Дмитриев вдруг очень серьезно говорит Маевскому. - Вот смотри, что выдает молодой капитан. Сколько раз я тебе говорил, что на высшие руководящие должности нужно выдвигать молодых людей. Смотри, какой у них острый ум. А вы в своей базе как клещи уцепились за свои кресла, и не даете расти молодежи. Маевский обиделся. - Как не даем? Вот он же молодой и уже капитан такого судна. - У вас таких единицы. А что делается на других судах, а в отделах? Они еще минут пять препирались. А мне стало не до шуток. Из-за меня такой сыр бор затеялся. Стали продолжать разгадывать кроссворд. Я начал пропускать кое-какие слова. А у самого не выходила из головы мысль. Вот сейчас он возьмет другой журнал и тогда мне хана. Но тут пришел Студенецкий и сказал, что ему позвонили и наши гости едут. Встал вопрос - кому должен докладывать капитан. Ответа не нашли. Запросили Обком партии. Через некоторое время оттуда сообщили, что докладывать нужно секретарю обкома партии, поскольку он официальное лицо, а космонавт находится здесь с неофициальным визитом. Ну, если так, буду докладывать секретарю. Вскоре к трапу подкатил кортеж черных волг. Из них как горох посыпались люди. Из первой вышел Алексей Архипович и направился к трапу. Чуть не бегом взлетел на палубу. Я едва успел его перехватить. Мои офицеры стояли строем, и он рванул к ним, не замечая меня, стоявшего чуть в сторонне. Но я выскочил ему наперерез и доложил по установленной форме. К этому времени подтянулись остальные гости. Кстати, секретаря обкома среди них и не было. Петр Иванович Дмитриев оказался старшим. Мы начали обход судна. Когда мы поднимались в рулевую рубку, я давал пояснения космонавту. Но как только мы зашли в рубку, пояснения стал давать Дмитриев, а меня потихоньку оттеснили на задний план. Я оказался не у дел. Петр Иванович знал, и маршрут и о чем нужно говорить. Ведь мы с ним прорепетировали все это. Позади всех плелась жена Леонова Светлана Павловна. Невысокая женщина с гладкой прической и в очень сильных очках. Она, конечно, ничего не слышала, что объяснял Дмитриев. Потому что эта толпа заполнила всю рулевую рубку. Она меня что-то спросила. Я ответил. И у нас завязался разговор отдельный от всех. Я ей все рассказал и о судне и о нашей работе. Побывали мы и в трубе. И я был рад, что избавлен от роли гида. У нас с ней была простая задушевная беседа. Мы так и продолжали плестись в хвосте церемонии, не обращая ни на кого внимания. После прогулки по судну и большому удивления роскошью салонов и бара, сели за столы. На первое была наваристая уха. Налили по рюмке. Я первый поднялся, чтобы произнести тост. Я предложил выпить за дружбу двух стихий и их покорителей. Леонов живо отреагировал на этот тост и первым хлопнул рюмку. Налили по второй. Не успели как следует закусить, как поднялся Леонов и предложил тост за капитана такого прекрасного судна. Хлопнули по второй. Налили по третьей. Тут поднялся вновь я и спросил у космонавта. - У моряков есть традиционный третий тост ' За тех, кто в море' а есть ли что-нибудь подобное у летчиков и космонавтов? Леонов оживленно стал рассказывать, что и у летчиков и космонавтов есть точно такой же третий тост. 'За тех, кто в небе'. Все стали бурно обсуждать такое совпадение традиций. Налили по четвертой. И тут поднялся Дмитриев. Монотонным торжественным тоном предложил выпить за партию и правительство. Все примолкли. Выпили. А дальше сбились со счета. Тостам не было конца. Все шумели и чувствовали себя очень свободно. Тон задавал Леонов. Он то сам рассказывал, то о чем-то спрашивал, то произносил тосты. В общем, заводил компанию. И только когда поднимался Дмитриев все на несколько минут умолкали. Леонов не уставал хвалить кухню и кушал с большим удовольствием. Он попробовал все блюда и дал им высокую оценку. Потребовали повариху. Та, смущаясь, вышла. Леонов бросился ее целовать. Хлопнули за нее. У меня по правую руку сидел Леонов. А по левую - Светлана Павловна. В перерывах между тостами мы продолжали мило общаться. Проговорили обо всем. И о семьях. И об увлечениях. И о картинах Леонова. Я их коллекционировал в открытках. Неприятным было только то, что брат Леонова, страдавший пристрастием к зеленому змию, перебрав, стал буйно себя вести. И его всем миром успокаивали. Но он снова возникал. Так с ним и промучились до конца вечера. Засиделись далеко за полночь. Леонов размашисто расписался в книге 'История судна'. Его роспись, сделанная одним росчерком пера, превратилась в красивую чайку. Он пожелал экипажу и его капитану счастливых дорог и семь футов под килем. Разъезжались шумными и довольными. И только на следующий день я узнал причину задержки гостей. Оказывается, они были в гостях у одного председателя колхоза Калининградской области, Героя социалистического труда, хорошего знакомого Леонова. В честь таких гостей тот заколол поросеночка и барашка и угощал их шурпой и шашлыком. Вот тогда я удивился мужеству космонавта. Наевшись у председателя, он с таким аппетитом кушал у нас. На это нужно иметь мужество. А ведь там они и выпивали. Вот такие у нас космонавты. После такого невоздержания я был уверен, что он больше никогда не полетит в космос. Но он летал.
   13. Жизнь береговая.
  
   Я все про море да, про море. А что же, на берегу то мы, получается, и не бывали? Это далеко не так. Иногда нам предоставляли отпуска. Притом, один из отпусков был зимой, но зато другой летом. Отпуска и отгулы, как правило, были длинными.
   Весной 1961 года мы поехали во время отпуска в Саратов к моей маме. И случилось так, что в это же время туда приехала моя двоюродная сестра с мужем из Петропавловска Камчатского. Он был капитан третьего ранга и командовал эсминцем. То-есть тоже моряк. Не виделись мы очень давно и не могли наговориться днями.
  
 []
  
Тамара и Гена.
  
   Однажды Павел Константинович предложил нам поплавать под парусом на шестивесельном яле. Мы назначили день нашего мероприятия. В назначенное время я с вашей бабушкой и сестра с мужем явились на лодочную станцию. День выдался очень ветреным. Павел Константинович долго отговаривал нас не ходить в такой ветер. Но какой там. Два моряка дальнего плавания и бояться ветра в какой-то речке! Да мы сами себя уважать не будем. Моя сестра Тамара выросла на Волге и плавала хорошо. Но моя жена плавать совсем не умела. Но это нас не остановило и мы, погрузив все необходимое снаряжение, отправились в плавание. Поставили парус. Но в затоне ветер был слабый, и мы еле двигались к основному руслу Волги. Постепенно, по мере удаления от берега, ветер крепчал. Стало прохладно. Чтобы согреться женщины надели спасательные жилеты. Когда мы вышли на фарватер, то попутный ветер был такой силы, что мы полетели быстрее идущих теплоходов. Настроение было очень хорошим. Я сидел на руле. Ведь у меня было свидетельство старшины-инструктора шлюпки. Геннадий сидел на шкотах. Мы направились поперек Волги к острову Пески с тем, чтобы, обогнув его, возвратиться на базу. Подойдя к южной оконечности острова, я стал понемногу отклоняться влево, огибая затопленный кустарник. Геннадий потихоньку травил шкоты. Вдруг в какой-то момент парус неожиданно перекинулся с левого на правый борт, шлюпка накренилась, и мы все полетели в воду. Шлюпка легла на борт. Когда я вынырнул, то увидел мою жену, держащуюся за шлюпку, и рядом с ней Тамару. Гена плавал невдалеке, собирая плавающие весла, рыбинсы и другое шлюпочное снаряжение. Я стал ему помогать. За островом течения не было и нас не уносило. Тут Гена вспомнил: - А где мои штаны? Тамара, державшаяся одной рукой за шлюпку, подняла другую со штанами Гены. - Здесь они! - А ботинки? А бог их знает где. Мы все разделись на базе, а Гена не мог позволить себе такого. Командир корабля и без штанов! Это что голый король. Он разделся в шлюпке. Мы продолжали собирать шлюпочное имущество и обсуждать наши дальнейшие действия. Нужно было спустить парус и попытаться поставить шлюпку на ровный киль. Но как это сделать? Вдруг из-за кустов вынырнула моторная лодка и направилась к нам. Мы обрадовались такой оказии. Она остановилась около нас, и на нее мы подсадили наших женщин. Они дрожали и от холода и от пережитого страха. Мы с Геной продолжали собирать шлюпочные принадлежности. Я нырнул и отдал фал, поднимающий парус. Парус мы опустили и поставили шлюпку на ровный киль. В шлюпках есть воздушные ящики, которые удерживают из наплаву, даже если они полностью затоплены водой. Они снабжены плавающим черпаком, которым мы стали отливать из шлюпки воду. Немного осушив шлюпку, мы с Геной залезли в моторку, и тот стал буксировать нашу шлюпку к острову. Мы спросили лодочника: - Как он нас заметил? Он сказал, что возвращался домой, когда заметил несущийся с огромной скоростью парус. А потом тот вдруг исчез. Вот он и повернул лодку, чтобы посмотреть, что случилось. И как во время он это сделал. Нам просто сильно повезло. Мы бы, конечно, вплавь дотянули лодку и наших женщин до острова. Но это бы заняло много времени, и мы бы окоченели в холодной весенней воде. На берегу было затишье. Мы растянули на песке парус. Гена из штанов извлек какие-то деньги и расплатился с лодочником. Его красивые плетеные туфли и рубашка утонули. Кроме того, мы потеряли одну уключину и румпель. Высушив парус и штаны, мы отправились в обратный путь. Добрались без приключений, но гораздо позже оговоренного времени. Павел Константинович очень волновался за нас. Мы не решились ему рассказать о наших приключениях. Ведь он нас предупреждал об опасности. Мы только сказали, что нечаянно потеряли уключину и румпель. А ботинки и рубашку Геннадия выбросило за борт шкотом. Он нас не стал ругать, а Геннадию нашел рваные кроссовки, в которых Геннадий и пошел через весь город. А что было делать? Не босиком же идти по городу командиру эсминца. Дома моя мама тоже переволновалась ужасно. Ведь у нее на руках оставался наш малолетний Вадюшка. Ему в то время было-то всего 9 месяцев.
  
 []
  
Вадюшка на саратовском арбузе.
  
   А что если мать его утонет? Но у нас-то настроение было хорошее. Об этом приключении мы долго вспоминали со смехом. Особенно когда встречались с Тамарой и Геной.
   Мы с вашей бабушкой и вашими маленькими папами во время отпусков обязательно куда-нибудь выезжали из города. Иногда это была Куршская коса. Иногда город Киев, где жила моя родная сестра Римма. Вот об одной такой поездке и хочется рассказать.
   Как-то летом мне предоставили отпуск. В Калининграде делать было нечего, и мы решили отдохнуть где-нибудь в деревне. Но не в нашей областной деревне, а в настоящей. Хотелось, чтобы деревня была на берегу реки, и рядом был бы лес. Но где найти такую деревню? Я взял атлас автомобильных дорог и стал по нему искать такую деревню. Автомашины у нас конечно не было. Но атлас автомобильных дорог был. Старшему нашему сыну Вадюшке шел шестой год, а младшему Олежке первый. Куда с таким малышом? Решили сначала махнуть в Киев к сестре. Это около часа лета на самолете. Выдержим. А дальше на берегу Днепра я высмотрел по атласу деревню Ржищев. И Днепр и лес - все было. Ваша бабушка (моя жена) была очень легкой на подъем. Ее даже и агитировать не приходилось. Она с удовольствием и безо всякого недовольства принимала практически любые предложения по каким-нибудь мероприятиям, предлагаемым мной или нашими друзьями. А часто и сама выступала инициатором таких мероприятий. Вот мы с ней и порешили провести июнь июль и август таким образом. Взяли билеты на самолет до Киева. Благо в то время они стоили около 19 рублей при моем капитанском окладе 260 рублей. Бабушка естественно не работала по причине ухода за ребенком. Завтра вылетаем. Все вещи собраны. И вдруг сегодня получаем письмо из Киева, в котором моя сестра пишет, что завтра с мужем и дочкой выезжают по путевке на отдых в Крым. Что делать? Можно сдать билеты. Но ведь мы все так хорошо спланировали. Обидно же, что мечты не сбудутся. Тогда решаем поступить так. Так как сестра жила в коммунальной квартире с одними достаточно противными соседями, дать туда телеграмму, как будто мы никакого письма не получали и ничего не знаем об их отъезде. Может быть, сестра, уезжая, оставит ключ от квартиры у соседей. А с соседями мы уже раньше виделись. И они, конечно, нас пустят в комнату сестры. Так и сделали. Телеграмму написал очень ласковую. И обнимаю, и целую, и встречайте и все такое прочее. Прикинули, что телеграмму то соседям обязательно вручат. Садимся в самолет и летим в Киев. Прилетаем. Добираемся до квартиры. Звоним. Открывают соседи и сразу с причитаниями. Сестричка то ваша вчера в Крым уехали. Мы с женой сделали очень удивленные и огорченные физиономии. Стоим с детьми на руках в коридоре. А что же нам теперь делать? Горюем. Не назад же лететь. Соседи нас любезно приглашают войти в прихожую. Входим. Ставим вещи. Сосед нас успокаивает. Мол, что-нибудь придумаем. Распаковываемся. Я сразу на стол бутылочку водочки. Сосед мгновенно подобрел. Соседка начала соображать закуску. Сели. Выпили по рюмочке, другой, третьей. Соседи совсем стали добрыми. Начали подбирать ключи к двери комнаты сестры. Не подходят. Мы опять пригорюнились. Дверь в комнату сестры была застекленной. Тут сосед и предлагает: "А давайте разобьем уголок стекла и откроем дверь. А ребята приедут, вставят стекло". Так и сделали. Разбили угол стекла, просунули туда руку и изнутри открыли замок. Так мы стали жить поживать в Киеве со всеми удобствами. Сестре дали телеграмму: "Приехали, разбили стекло входной двери, пережгли утюг. Остальное все в порядке. Ждем вас. Обнимаем, целуем". Вскоре получили ответ: "Черт с ним с утюгом. Можете сжечь еще чего - нибудь. Приедем такого-то. Целуем". Пожили. Погуляли по Киеву. Городище огромный. Чтобы посмотреть хоть некоторые достопримечательности там и месяца не хватит. Музеи, старинные церкви и монастыри, планетарий, развлечения вроде "Русских горок", зоопарк, уютные кафюшки с вкуснейшим мороженым, незабываемые киевские торты и многое другое. Наконец приехали сестра с мужем и дочкой. Очень тепло встретились. У всех было прекраснейшее настроение. Умирали со смеху от нашей авантюры. Задружили с соседями. Все было прекрасно. Но нам же хотелось в деревню. И вот однажды я сажусь на теплоход на подводных крыльях и несусь по Днепру в Ржищев. Это всего 70 километров вниз по течению Днепра. Причалили к дебаркадеру, и я сошел с теплохода. Он умчался. Я увидел паренька, драящего шваброй палубу дебаркадера. Мы разговорились. Я рассказал о своем желании. Он меня разочаровал. Он сказал, что Ржищев никакая не деревня, а довольно большой и пыльный городок. И здесь мы не отдохнем. А вот ниже по течению еще в 15 километрах есть две деревеньки, почти сросшиеся друг с другом. Одна называется Балыки, а другая Щучинка. В Балыках живет его мама и у нее пустой дом, где мы и могли бы разместиться. Добраться на транспорте туда большая проблема, ничего не ходит. А вот пешком вдоль берега очень просто. Кроме кинокамеры у меня ничего не было. Я прикинул, что если буду идти со скоростью 5 километров в час, то доберусь до пункта "А" за три часа. И я пошел. Идти было легко. Река была все время видна. По берегу росли огромные ивы. Пошел крупный дождь. Я своим тощим телом закрыл кинокамеру и стал пережидать дождь под ивой. К счастью южные дожди коротки. И вскоре я продолжил свой путь. Иду, пою песни. Благо никто не слышит мой противный голос. И вдруг из-за ив вижу впереди высокую гору, а по ней вверх как муравьи карабкаются, словно игрушечные беленькие украинские избушки. Я обомлел от восторга. Иду и глаз не отрываю от развернувшейся как на полотне художника картины. Думаю, Балыки это или нет - останавливаемся здесь. Лучшей красоты просто не сыскать. Подхожу к первым домикам. Оказалось, что это деревня Щучинка. А Балыки я прошел. Я ту деревню просто не увидел за ивами. Но Балыки расположены в низине. А Щучинка на возвышенности. Я решил икать комнату в Щучинке. Спрашиваю, где можно снять комнату. Желающих сдать много, но как только узнают, что у нас маленький ребенок - отказывают. Я уже стал терять надежду на успех. Уже хотел идти в Балыки по записке того парня. Но напоследок забрел еще в один дом. Около дома хлопотали два паренька. Одному было 12 лет, а другому 6. Мне сказали, что в этом доме от хозяйки сбежал муж к другой тетке. И она осталась одна с двумя детьми. Вот этих ребят я и увидел у дома. Разговорился с ними. Хозяйки дома не было. Работала где-то в поле. Ребята сказали, что мама комнату не сдаст, хотя в доме и есть одна свободная. Она никому не сдает. Я начал ребятам заливать, что я капитан океанского здоровущего судна. Плаваю по Атлантическому океану, и побывал во многих заморских странах. Знаю много интересных морских историй и если поселюсь у них, то каждый день буду их рассказывать. Ребята слушали меня с открытыми ртами. Ну, думаю, может быть, вместе с ребятами удастся уговорить мать сдать нам комнату. День уже клонился к вечеру, когда пришла мать. Это была молодая хохлушка богатырского телосложения. Я по сравнению с ней казался прыщом медицинским на теле богатыря. Звали ее Лида. Имя мне нравилось. Я изложил свою просьбу. Она, не задумываясь, наотрез сказала, нет. Я расстроенный сел на лавку. Ребята крутились рядом и сочувственно на меня смотрели. Я не уходил. Идти было просто некуда, потому что она не знала, кто еще может сдать комнату в Щучинке. А в Балыки мне страсть как не хотелось. Первым за меня вступился старший Володя. Он заговорил с мамой на украинском языке, хотя со мной говорил на хорошем русском. Она умывалась, мыла ноги, а он ей поливал из ведра и потихоньку вел разговор. Она говорила с сыном спокойно, совсем как со взрослым, аргументируя свой отказ тем, что к ним обещала приехать ее сестра. Володя приводил свои аргументы. Вскоре к нему подключился и Витько. Тот стоял рядышком и потихоньку подскуливал. - Мамо, оставь дядю Вадима! Лида еще долго сопротивлялась, а я все сидел и сидел понуро на лавочке. Наконец она сдалась, и дети с радостным криком бросились ко мне. Я тоже был несказанно рад и горячо поблагодарил Лиду за ее доброту. Пообещав, что приедем завтра, я направился к пристани. До парохода на Киев оставалось часа четыре. Проходя мимо плетня одной старенькой хатки, я задержался. Работавшая на огороде древняя старуха спросила у меня время. Я ответил. Она спросила, куда я путь держу не здешний человек, и откуда я буду. Мы разговорились. Про Калининград она не слышала, как и многие ее односельчане. А вот про Кенигсберг слыхала. Она всю оккупацию провела в своем селе, хотя немцы всех украинцев отсюда выселили, за исключением полицаев, служивших в немецкой армии. Но она по началу пряталась в погребе, где ее не нашли, а потом на нее перестали обращать внимание. Вскоре она пригласила меня в хату. Время у меня было, и я зашел. Хата была глиняной и по самые окна вросшая в землю. Сначала с улицы попадаешь в сени, в тесноте которых были и корова с маленьким теленком, и гуси, и куры, и поросенок. Как они там умещались, уму непостижимо. Переступая через них, я проник в единственную комнатушку площадью метров восемь с земляным полом. Потолок был таким низким, что я в рост стоять не мог. В комнате стояла грязная прегрязная кровать, застеленная грязным прегрязным никогда не стираным солдатским одеялом с такой же грязной подушкой. У кровати такая же грязная и старая тумбочка и старый колченогий стул. Хозяйка села на кровать, а я на стул. Хозяйка выставила бутыль самогона, себе гнутую грязную алюминиевую кружку, а мне грязный прегрязный граненый стакан. Хозяйка заметила мои полезшие на лоб глаза, схватила мой стакан и с войны не мытыми потрескавшимися пальцами начала его протирать. Я сидел опешивший. Старуха продолжала что-то рассказывать, наливая самогон в посуду. На закуску выставила грязную тарелку с зачерствевшим черным хлебом, поломанным большими кусками, и крупно нарезанными кусками сала. Себе налила полную кружку, а мне полный граненый стакан. Так помногу за один раз я никогда не пил. Но здесь я побоялся обидеть хозяйку и, как и она, выпил весь стакан одним махом. Занюхали ржаным хлебом и закусили салом, отрывая его зубами от больших кусков. Ножа не было никакого. Она продолжала рассказ про войну. Оказалось, многие полицай до сих пор живут в деревне и работают в колхозе. О том, что они служили у немцев, все знают. Многие из них принимали участие в казнях коммунистов, но в тюрьме не сидели. Это для меня было неслыханной новостью. Рассказывала она очень интересно. Как русские войска форсировали Днепр именно в этом месте, и как она вновь отсиживалась в погребе. Меня вновь очень удивило, почему форсировали Днепр именно в районе высокой горы, которая была просто нашпигована огневыми точками противника. Ведь в других местах по Днепру у немцев не было никакой обороны. А здесь? Почему бы не форсировать Днепр в другом месте и обойти эту укрепленную гору. Но видно нужно быть военным, чтобы принимать такие решения. А я сугубо гражданская личность и мне этого никогда не понять.
   Самогоночка была, конечно, вкусной. Замахнув второй стакан, и наотрез отказавшись от третьего, расцеловав хозяйку, я поплелся к пристани. Пароход уже стоял у дебаркадера. У меня билета, естественно, не было. А без билетов на борт не пускали. У трапа стоял скандальный матрос, который не пускал безбилетников, и какой-то мужик в сплюснутой и страшно заношенной фуражке, в которой с трудом можно было угадать бывшую форменную фуражку. Я обратился к нему и заплетающимся языком сказал, что мне нужно к капитану. К моему удивлению он заявил, что он и является капитаном этого колесного парохода. Я стал объяснять, что я тоже капитан, но океанского лайнера и мне позарез нужно в Киев. Он сказал - Заходи. Я пошел за ним по запутанным судовым проходам. Заходим в его каюту. Она вся до подволока заставлена ящиками с помидорами. Я присел у столика. Он сказал, что сейчас отойдет от пристани и придет ко мне. Через некоторое время я услышал, как пароход зашлепал плицами по воде. Пришел капитан в своей фураньке. Разместился на койке. Я спросил, можно ли сообразить бутылочку водочки. Он сказал, что это большая проблема. Нюська буфетчица уже спит. Я говорю - Ну поднимите ее. Вы же капитан. - Не могу, говорит, капитан то я капитан, но мне она не подчиняется. - Как это так? Удивился я. - А она работает от Потребкооперации и к судовому экипажу не имеет никакого отношения. - А что же делать? Пообещайте и ей бутылочку. Предложил я. - Ну, тогда она, конечно, поднимется, заключил капитан, и куда-то вышел. И точно. Через некоторое время капитан уже разливал водочку по кружкам. Выпили по одной. Закусили помидорами, благо их была полная каюта. Разговорились. Оказывается, платят им мало. Чтобы как-то подзаработать, капитан покупает ранние помидоры по дешевке в низовьях Днепра и везет их бесплатно в Киев, где продает в два раза дороже. Потом идут другие овощи и фрукты. И так до окончания навигации. Выпили по второй. Я поменьше, он побольше. Он расспрашивал меня о нашей работе, и, я думаю, очень завидовал мне. Но ему было уже за пятьдесят и никакой надежды. Вскоре бутылка закончилась. Я предложил еще одну. Он не отказался. Правда, нужно было вновь проставлять буфетчице. Вскоре огрели и вторую. Помидоры уже не лезли в горло. Я смотреть на них уже не мог. Вдруг он говорит, что ему пора на вахту. Как на вахту? Разве капитан несет вахту? Оказывается, несет. Какая же вахта, если он опрокинул полторы бутылки? Оказывается, нормальная. Я был удивлен страшно. Попросился с ним, чтобы посмотреть, как он будет сажать пароход на мель. Он согласился. Я едва держался на ногах, но потащился на мостик вслед за капитаном. Поднялись. Он молча встал у штурвала. Оказывается у них и штурмана, и капитан сами стоят на руле. Матросы подают только чалки да трап. Стали вдвоем нести вахту. Темень ужасная. Я ничего не могу понять. Где река, где берег - ничего не видно. Как он угадывает, куда нужно направлять пароход, непонятно. И впереди лес, и справа и слева - везде лес. Ну и работенка у этих рекаков. Немного погодя я попросился на отдых. Он раньше показал мне резервную двухместную каюту, в которой я ночевать буду один. Вот я туда и отправился. Поплутав с полчасика, я, наконец, нашел свою каюту. Заперся и, не раздеваясь, рухнул на матрац с подушкой. Только запрокинул голову, как мне стало дурно. Попытался подняться - куда там. Удалось только свесить голову, как из меня хлынул противный томатный сок, разбавленный водкой и самогоном. Как же мне было худо. Голова стала раскалываться от нестерпимой боли. Я продолжал бросать смычку за смычкой. Еле дотянул до утра, когда судно стало причаливать к Киевской набережной. Я отыскал капитана. Он был как огурчик. Как будто вчера ничего и не было. Я ему рассказал про мою беду и попросил познакомить меня с уборщицей. Он это с удовольствием сделал. Уборщицей была пожилая женщина. Я ей рассказал, что со мной случилось ночью, и предложил 10 рублей за то, чтобы она убралась в каюте. Она с удовольствием взяла деньги, да еще стала меня успокаивать. Я был ей очень благодарен. С гудящей головой я направился домой.
   Вскоре мы поселились в Щучинке у Лиды и прожили там два счастливых месяца. Как обычно в первое утро Лида в пять часов утра подоила корову и ушла на работу. Мы ее и не видели. Володя и Витько крутились возле нас. Но они не просто бездельничали. Они непрерывно работали по хозяйству. Нужно было приготовить пищу для свиньи, накосить травы на ночь для коровы, покормить кур, наносить из колодца воды, приготовить обед для себя и мамы, ведь она придет под ночь и голодная. Вот за приготовление обеда и принялась ваша бабушка. Мы с ней сходили в лавку и купили все необходимое. Ваша бабушка приготовила прекрасный наваристый борщ и вкусное второе. Пока она готовила, подошел обед. Тетя Юля стала всех усаживать за стол. Мальчишки сначала не садились. Стеснялись. Но тетя Юля их все - таки усадила. Налила всем по тарелке борща, а я объявил, что едим на перегонки. Последнему - мыть посуду. По команде приступили к поглощению борща. В миг опустели тарелки. Так же быстро расправились и со вторым. Ребята были очень довольны. У них появился новый городской друг - наш сын Вадюшка. Для них он был странноватым. Ничего не знал про жизнь и привычки животных, не умел ходить босиком, как это делают деревенские ребята. Не умел и многое другое, обыденное в деревенской жизни. За то его новые друзья практически ничего не знали о городской жизни и на этой почве непрестанно трещали, обмениваясь информацией. После обеда мы пошли на Днепр. В этом месте он был не широким. Потом как-то я его переплывал туда и обратно. Волга в районе Саратова была намного шире. К вечеру перед приходом Лиды мы пошли домой. Ребята вновь принялись хлопотать по хозяйству. А ваша бабушка стала разогревать борщ и готовить ужин. К приходу Лиды стол был накрыт по-царски. Я выставил бутылочку водки, прихваченную из Киева. Лида вошла и обомлела. Ее дети чисто одетые и умытые чинно сидели за столом и ждали маму. Она понимала, что это не ее заслуга, а чужой тети. А когда она узнала, что мы все закупили в лавке, она вообще расстроилась. Ведь все росло в ее огороде. Но мы то не получали разрешения лазить в огород. А где было взять, например, картошки на борщ. Конечно в лавке. Она нас ласково отругала и запретила за такими вещами ходить в лавку. Она умылась и села за стол. И тут вдруг она увидела, что перед каждым ее ребенком стоит отдельная фарфоровая тарелка. От удивления Лида даже привстала. - Цэ що такэ? По хохляцки удивилась она. Володя спокойно ответил - Мамо, так трэба. - Що трэба? - Щоб кожный чоловiк снiдал iз своей тарiлкi, молвил Володя. Сначала мы ничего не поняли. Потом оказалось, что у них было принято кушать из общей миски. Каждый своей ложкой тащил борщ через весь стол над кусочком хлеба. А здесь под носом у каждого своя тарелка. Ведь это удобнее. Вот ребята быстро и раскусили это преимущество. Кроме того, они уже знали, что так принято в городе. А они очень хотели быть похожими на городских. Мы заступились за ребят. Лиде пришлось смириться с этим новшеством в ее доме. Она долго стеснялась кушать наши продукты. Не принято так у них. Но, выпив по рюмочке - другой самогоночки (от водки она наотрез отказалась - от казенки голова болит) все образумилось. На другой и последующие дни повторилось то же самое. Лида за это прониклась к нам огромным чувством благодарности. Ее дети накормлены и присмотрены. Вечером, когда она приходила с работы, ее уже ждал прекрасный ужин. Ей не о чем было заботиться по дому. Большая гора свалилась с ее плеч. Мы зажили душа в душу.
  
 []
  
Балыко-щучинка.
  
  
 []
  
  
Балыко-щучинский хохол.
  
   И так продолжалось все два месяца. Мы так подружились, что позже Володя приезжал к нам в гости в Калининград. Он был очень непосредственным пареньком. Когда после дороги мы ему предложили вымыться в ванне, он как дите малое радовался и удивлялся этой невидали. Он даже и не представлял, что в доме можно устроить бассейн с водой. А когда однажды мы с ним вышли после обеда из ресторана, он откровенно признался - Ну и намучился я, дядя Вадим, с этими вилкой и ножом. Оказывается, он раньше никогда не ел вилкой и ножом, да еще держа вилку в левой руке. От города, от кораблей в порту он был в восторге.
   Расскажу еще про один отпуск. Однажды наши друзья из Риги предложили нам совершить плавание на спасательном плоту по Латвийской реке Гауя. Их предложение нам с женой очень понравилось. Одно было плохо. У меня отпуск был только в сентябре. А это уже довольно прохладное время года. Но мы им пообещали приехать. И когда наступил отпуск, мы поехали в Ригу. С детьми остались наши родители (ваши прабабушки). Когда мы заявились в Ригу, наши знакомые очень удивились. Как это мы решились на такое путешествие в такое холодное время года. Они нас долго уже отговаривали от плавания. Но мы стояли на своем. Тогда они в ближайшую субботу посадили нас в свою "Волгу" и повезли в город Валмиеру. Это примерно в 70 километрах от Риги. Погода была препротивной. Шел мелкий затяжной дождь. Все небо было затянуто низкими дождевыми облаками. На улице темно, промозгло и холодно. Доехали до Валмиеры. Зашли в местный ресторан пообедать. Ребята нас все отговаривали от путешествия. Но мы держались мужественно на своем. В конце концов, подъехали к реке, накачали надувной спасательный плот ПСН-6, погрузили в него наши пожитки на неделю и нас оттолкнули от берега. Наше путешествие началось. Дождь продолжал моросить. Не сильный, но противный. Течение нас понесло вниз по реке. Река не широкая, но полноводна. Она проходила по национальному заповеднику. По ней не разрешалось ходить никаким моторным средствам. Только на плотах, шлюпках и яхтах. Течение не быстрое. Примерно 3 километра в час. Это скорость неспешного пешехода. Вот с этой скоростью мы и должны были проплыть все 70 километров до Сигулды. Оттуда звоним нашим друзьям, и они заберут нас на своей машине. Плавание должно было занять ровно неделю. От субботы до субботы. Наши друзья работали, и другого времени для возни с нами у них не было. Нас снабдили картой, по которой мы должны были сверять наш маршрут и время плавания. Потихоньку проплыли под Валмиерским мостом. На мосту скопилось несколько зевак. Сверху с удивлением смотрели на этих психов, которые в такую погоду без мотора и паруса отважились покорять реку. Я все ожидал, что сейчас кто-нибудь из них плюнет на нас. Но нет, не плюнули. Все - таки Латвия. Наши бы обязательно плюнули. Стало темнеть. Дождь не прекращается. Ваша бабушка начинает жалеть, что согласилась на такую авантюру, инициатором которой был все-таки я. - Давай, говорит, пристанем к берегу, переночуем, а завтра позвоним ребятам, чтобы нас забрали. Но я так ласково, но настойчиво настаиваю на продолжении рейса. Она покорно смиряется с судьбой. Наступила ночь. Я предлагаю лечь спать в плоту, не приставая к берегу. Ведь нас задавить никто не может. А плот пусть несет потихоньку течением. Так и сделали. Здесь придется немного рассказать о том, как устроен морской спасательный плот.
   Морской надувной спасательный плот ПСН-6 имеет несколько продолговатую форму и похож на надувную автомобильную камеру. Только сверху он имеет тент, который натянут на две надувных дуги. Из под тента можно выходить через два отверстия, которые при необходимости плотно закрываются специальными шторками. Плот имеет двойное и тоже надувное дно. Он изготовлен из очень прочной прорезиненной материи. В плоту могут разместиться 6 человек. Поэтому вдвоем там достаточно просторно. В плоту имеются два алюминиевых весла и при необходимости ими можно, и грести и управлять плотом. Плот очень легкий. Мы его вдвоем впоследствии легко вытаскивали на берег. Вот в таком плоту мы и отправились в плавание.
   Только улеглись, как по тенту стало что-то царапать. - Что это такое? Забеспокоилась бабушка. - Спи спокойно, дорогая. Это ветки кустов. - А они не порвут тент? - Нет, не порвут. Спи. Только задремали, как заскреблось под днищем плота. - А это что такое? - Не знаю. Спи. - А это не водяная крыса хочет прокусить плот? - Не знаю. Но крыса дно не прокусит. Оно крепкое. И так всю ночь. Под утро и она, и я согрелись и задремали. Когда проснулись, солнце было уже довольно высоко. День наступал солнечный и теплый. Плот прибило к песчаному берегу. Рядом поднимался высоченный лес. Мы вылезли из-под одеял, которыми нас снабдили наши друзья, и стали разводить костер. Зачерпнув из реки кристальной чистоты воды и бросив туда какие-то концентраты, мы стали готовить первый туристический завтрак. Покушали, попили чайку. Солнышко пригревало по-летнему. Сбросили с себя теплые вещи. Жизнь показалась не такой плохой, как вчера. Вопрос о возврате уже не стоял. Походив немного по берегу и размяв затекшие за ночь ноги, мы оттолкнули плот и поплыли навстречу неизвестности.
   Пустынная река, ласковое солнышко и звенящая тишина. Нас охватило какое-то чувство блаженства. Мы уселись на надувные борта плота и предались созерцанию прекрасной картины. По крутым берегам карабкался вверх смешанный лес, убранный золотой, красной и еще зеленой листвой. Казалось, что нас окружают высоченные деревья. И мы медленно плывем по этому сказочному коридору. Сидим молча. Говорить ни о чем не хочется. Окружающая картина непрерывно меняется. Незаметно подкралось время обеда. Решили покушать прямо в плоту, чтобы не отрываться от сказки, в которой мы находимся. Открыли консервы, хлеб, огурец. Из термоса чай. Отличный обед в походе. И такое блаженство продолжалось до вечера. Я пытался по карте определиться, где мы находимся. Но как это сделать, если на берегах нет никаких приметных знаков. Сколько мы проплыли ночью, прежде чем пристали к берегу? С какой скоростью мы плывем? Ничего не известно. Вскоре я оставил это занятие и вновь предался созерцанию. Стало вечереть. Решили на этот раз переночевать на берегу. Подыскали подходящее место и вытащили плот. Я нарубил сухих веток и разложил костер. Зачерпнули воды, побросали туда все, что было под рукой и закипятили. Получилась очень вкусная бурда. Поели с большим аппетитом. Пока варили, совсем стемнело. Но было очень приятно сидеть на свежем колючем воздухе, с удовольствием вдыхая лесные запахи. Стали укладываться спать. Задраили оба входа. Жена спрашивает: - А ты топор убрал? - Убрал. Говорю. На самом деле я его и не думал убирать. Кто из лихих людей будет его искать ночью? Да и свой топор у них наверняка будет. Долго не могли уснуть. Непривычно как-то все это. Потом все-таки уснули. Проснулись ночью оттого, что сверху на нас навалилось что-то тяжелое и мокрое. Мы задыхались. Оказалось, что это мы израсходовали весь кислород, и тент так вогнулся, что придавил нас. Я дополз до выходного проема и стал расшнуровывать полог, закрывающий вход. Как только я его откинул, тент с шумом поднялся вверх и занял свое начальное положение. В дальнейшем мы никогда так плотно не закрывали входы. Последующие дни были такими же хорошими, и мы целую неделю наслаждались красотой Гауйского заповедника и бездельем. Подплывая к Цесису, я вспомнил о том, что я не бритый. Вытащил бритву и только тут обнаружил, что розетки-то в плоту нет. А бритва-то была электрической. Так и пошел в город не бритый.
   Цесис - прекрасный старинный курортный городок. Он расположен между двух высоченных гор. Их не зря зовут Латвийскими Альпами. Красота неописуемая. Старинные домики. Уют и покой. Люди все степенные и говорят не по нашему. Ну, истинная заграница. Однако в то время мы Латвию не считали заграницей. В Риге русскоязычного населения насчитывалось 52 %. Латышского языка практически не слышалось. А Цесис - другое дело. Нагулявшись по городку и прикупив кое-каких продуктов (плот наш сторожили какие-то отдыхающие) мы вновь оттолкнулись от берега и поплыли дальше. Дальнейшие ночевки проходили спокойнее. Мы привыкли к одиночеству, и оно нам нравилось. Оказывается, на берегах реки были оборудованы специальные места стоянок. Там было и место, где можно было разводить костер, и дрова для костра, и мусорные баки, и туалет. Но мы этого не знали, пока не наткнулись на одно такое место. А, рассмотрев карту, я увидел, что такие места отмечены на ней специальными значками. Но мы все равно останавливались там, где заставала нас ночь. В это плавание я захватил кинокамеру и непрерывно снимал на цветную пленку наше плавание. Сейчас Олег переписал киноматериал на видеопленку и благодаря этому имеется возможность просмотреть наш поход с помощью видеомагнитофона. К концу недели мы приплыли в Сигулду и позвонили нашим друзьям. Они вскоре приехали за нами. Уже в Риге за хорошо накрытым столом мы взахлеб рассказывали о нашем сказочном путешествии. Рассказывали и о наших впечатлениях. И о том, как однажды под вечер река нас втянула в узкий каньон. С одного и другого борта высились отвесные скалы с многочисленными гротами, уходящими под воду. Стало совсем темно и жутковато. Стояла звенящая тишина. Мы перешли на шепот. Высоко вверху между утесов проглядывало небо. Плот еле двигался. Было такое ощущение, что сейчас из гротов начнет вылезать всякая нечисть. От таких мыслей забегали по спине мурашки. Я шепнул жене, что если и есть на свете ведьмы, то они водятся именно здесь. Кинокамера почти не брала. Темно. Но я продолжал снимать не жалея пленки.
   Об этом и многом другом мы и рассказывали без умолку нашим друзьям. Они были рады за нас. Рады, что и погода не подвела, и нашим новым впечатлениям. А мы настолько были очарованы таким путешествием, что на следующий год вновь повторили его, но уже двумя плотами с нашими друзьями Белоокими. Мы в то путешествие взяли с собой и своих сыновей. Мы - Олега, они - Сережу. И у нас, и у них впечатление было потрясающе хорошим.
  
 []
  
На плоту.
  
   К сожалению, сейчас это уже иностранное государство и подобное путешествие неосуществимо. И мы радуемся, что жили в такие хорошие времена. И очень сожалеем, что нашим внукам подобное будет недоступно.
   Сейчас вспоминаются и прекрасные поездки с ночевкой в субботу и воскресенье на Куршскую косу в базу отдыха "Дюны". И нашу поездку в Таллинн к нашим эстонским друзьям. И поездку с ними на остров Хийумаа и проживание там, в течение недели в селении Кярдла. И "День рыбака", который мы с местными жителями встречали на острове Хийумаа.
   Случилось это так. По приглашению двоих моих однокашников по КВИМУ Антса Пыллуаса и Рейна Сильма мы приехали в Таллинн. Приехали я, жена и Олежка. Пожив немного на квартире Рейна и побродив по Таллинну, нас забирает мой хороший приятель, главный капитан Эстрыбпрома Игорь Клочко. Он на своей машине возит нас по интересным различным местам Эстонии. Каждый день - новые поездки. Новые впечатления. Живем в его трехкомнатной квартире. Он с женой вдвоем. Жена очень добрый и приветливый человек. Гостить у них приятно и уютно. Но нас требует уже к себе Антс. И вот в один прекрасный день он забирает нас и везет в себе на остров Хийумаа. Там в городке Кярдла у него хороший просторный одноэтажный дом. Его жена Эва и дочка Авэ живут в Таллинне и приезжают на остров только на субботу и воскресенье. А он работает главным капитаном в рыболовецком колхозе Хийу Калур. Антс предложил нам поселиться в его доме, но мы наотрез отказались. Тогда он разместил нас в деревянной сельской двухэтажной школе, расположенной километрах в трех от Кярдлы. На время каникул ее превращали в гостиницу для ночевки туристов, путешествующих по острову на автобусах. Вот там мы и поселились. Просторный класс и нас трое. Обслуга очень гостеприимна. Каждый класс отапливался печкой голландкой. Это такая круглая до потолка кирпичная печь, обшитая тонким металлическим листом. Красили ее, как правило, в черный цвет. Вот такие печи стояли в каждом классе. Вернее, одна печь на два класса. Как только мы заселились, нам горничная тут же предложила протопить печь, чтобы воздух в комнате был сухим. Мы согласились и пошли гулять через лес на берег острова. Школа находилась прямо в лесу. На наш вопрос, почему она построена в лесу и вдали от жилья, нам объяснили, что место строительство выбрано так, что оно равно удалено от всех окрестных хуторов. Это удобно для детишек. На наш взгляд это было правильным и мудрым решением. Сосновый бор. Воздух прямо пропитан фитонцидами. Им не дышишь, а его пьешь. Пьешь, и напиться не можешь. Утром за нами заезжал Антс и вез нас в очень чистую и аккуратную единственную столовую в городке. На русском языке на острове почти никто не говорил. Все меню в столовой на эстонском. Антс нам переводил и заказывал блюда. Мы садились кушать, а он уезжал на работу. Правление колхоза располагалось неподалеку от города, в бывшей помещичьей усадьбе. Мы гуляли по городку или коротали время в его доме. Ключи у нас были. После обеда он сажал нас в свой жигуленок, и мы ехали в какое-нибудь исторической место на острове. Остров достаточно большой. И исторических мест там хватало. Вечером мы вместе ужинали, и он нас отвозил в нашу гостиницу. На субботу и воскресенье на остров приезжал Рейн, жена и дочка Антса, и мы проводили время вместе. Жена Антса работала диктором на таллиннском телевидении, но по-русски совсем не говорила. Кто-то из нас рассказывает анекдот, и мы все ржем. Она удивленно смотрит на нас. Антс переводит ей анекдот, теперь она начинает хохотать. Ну а мы над ней. Так и общались. Дочка Авэ очень плохо говорила по-русски. Но Олег все же ухитрялся с ней общаться.
   В одно из воскресений наступил День рыбака. Но еще в пятницу его начали отмечать в колхозе. В огромном длинном зале сетеснастной мастерской накрыли стол метров пятидесяти длиной. Гостей было человек 200. Нас пригласили тоже. Собрались все работники колхоза и приглашенные. Кажется, их было больше, чем колхозников. Был даже один народный артист СССР. Приехал и Рейн, работавший заместителем председателя Рыбакколхозсоюза по флоту. От обилия выпивки и закуски мы обалдели. И все это за колхозный счет. Коронным блюдом была закопченная курица. Мы ни разу не видели копченых кур. А тут они вместо рыбы закоптили кур. Председатель правления произнес речь на русском языке. Выпили. Рейн, как представитель Рыбакколхозсоюза произнес речь. Выпили. Еще кто-то произносил много речей. Выпивали. В перерывах между тостами выступал ансамбль с песнями и плясками. Его колхоз тоже нанял. Когда кто-то говорил, ансамбль садился за стол и тоже выпивал. Через несколько часов коллектив так разогрелся так, что ни друг друга, ни ансамбль слышно уже не было. А тут еще по кругу пошли большущие кружки с пивом. После того, как ты отхлебнул глоток, ты должен передать кружку соседу. Я попробовал сачкануть. Не удалось. Нельзя, оказывается, пропускать кружку мира. Вскоре дежурные - здоровые парни с нарукавными повязками, стали выносить захмелевших. Во дворе стояли наготове несколько легковых машин и микроавтобусов. На них-то и развозили развезенных. Пиво, конечно, многих добило. Вскоре и мы еле выползли из-за стола и отправились проветриться. Ночевали уже в доме Антса вповалку, постелив постели прямо на полу. А наутро на машине поехали на север острова. Там в заливе наплаву была организована эстрада, и тоже выступал, но уже другой ансамбль. Потом привезли уху. Мы с удовольствием отведали это вкусное наваристое блюдо. Потом привезли несколько огромных бочек пива. Мы и его отведали. Правда, дул ветерок и было несколько прохладно. Но после пива стало теплее. Но кусты окрестные были нарасхват. Мы сели в машину и Антс повез нас по периметру острова. На пути попадались маленькие деревеньки со старинными домиками. Ветряные мельницы. Древние крепостные постройки. Поездка была очень интересной. Навстречу попадались машины, за рулем которых сидели одни женщины. Мужики второй день были в откате. На третий день наступил праздник. Антс пригласил нас покататься на яхте. Мы вышли в залив. День был очень тихим и теплым. Пассажиры яхты стали купаться. Так как Юлия Александровна плавала как топор, она надела подмышки спасательный круг и уже приготовилась прыгнуть с борта, не подумав о том, что при попадании в воду спасательный круг может вывернуть руки. Ее, правда, во время остановили, и трагедии не случилось. В воскресенье уже не пили. Завтра нужно было всем на работу. В этот день проводились различные состязания и конкурсы. Победителям выдавали дорогие призы. Так в колхозе мы побывали на Дне Рыбака. Впечатление от пребывания на острове осталось очень хорошее. Дни пролетели незаметно. Вскоре мы свалили снова в Таллинн, а оттуда и домой. Этот отпуск прошел для нас как сказка. Как во сне мы его потом в памяти все прокручивали и прокручивали.
   А чего стоит поездка в августе 1986 года также с нашими друзьями Хуциевыми в Грузию и Армению. В этой поездке мы побывали и в Тбилиси и в Ереване и в Сардарабаде и в Эчмиадзине и в Ахалкалаках и во многих других сказочных местах. Об этой поездке также снят прекрасный восьмичасовой видеофильм. Я настоятельно рекомендую моим внукам посмотреть все эти кассеты. Но я немного расскажу об этом отдыхе здесь. Это было так.
   Мы пробыли в Сьерра Леоне два года. А Хуциенвы в Анголе три. После возвращения Гарри Иосифовича он приобретает "Волгу". И вот однажды, подгадав одновременные отпуска, мы решаем ехать одной машиной на родину Гарика в Тбилиси. Он хоть и армянин, но родился в Грузии и даже не знал армянского языка. Зато на грузинском говорил хорошо. Сказано - сделано. С наступлением отпуска мы загружаемся в его машину и катим. Едем не спеша, меняясь каждые два часа за рулем. Со мной штурманом с картами местности Света, а с Гариком Юля. Мы так договорились для того, чтобы жены поменьше руководили мужьями. На чужого мужика не повысишь голос по поводу высокой скорости. Так и ехали, останавливаясь на ночлег в гостиницах небольших селений. В крупных городах с гостиницами были большие проблемы.
   Первым местом длительной остановки был Киев. Так совпало, что за сутки до нашего отъезда из Киева в Калининград прикатила моя сестра Римма. Она нам сказала, у кого находится ключ от ее квартиры. Мы нашли эту соседку и с комфортом разместились в двухкомнатной киевской квартире. Днями бродили по городу. Гарик со Светой никогда в Киеве не были. Да и нам тоже было очень интересно побывать, где первый, а где второй раз. Мы посещали музеи, Киевско-Печерскую Лавру, присутствовали на церковных службах. Ведь в то время в Калининграде не было церквей. Не было церквей только еще в одной области Советского Союза - Магаданской. Поэтому службы были для нас в диковинку. Особо нужно упомянуть о Киевско-Печерской Лавре. Это что-то наподобие Московского кремля. Огромная территория в 12 веке была обнесена высоченным оборонительным каменным забором. В 1698 - 1701 годах оборонительная стена была реконструирована. Были возведены новые, ныне существующие крепостные стены и башни. Иногда роль забора выполняли стены монастырей и служебных построек. За крепостной стеной располагались с десяток церквей и монастырей. Это был целый церковный город. Он был завожен в 11 веке при княжении Ярослава Мудрого как мужской монастырь. В 1240 году был разорен ордами хана Батыя, но быстро был восстановлен. В 1688 году монастырь был возведен в степень "Лавры". Это слово происходит от греческого - многолюдный монастырь. В степень "Лавры" возводились самые крупные и играющие важные по своему положению роли мужские монастыри. В русской православной церкви имелось всего четыре монастыря, возведенных в степень Лавры. Это упомянутый Киево-Печерский монастырь, возведен в степень в 1688 году. Александрово-Невский в Санкт Петербурге, возведен также в 1688 году. В его состав входят духовная академия, семинария, резиденция Ленинградского Митрополита. Троице-Сергиев в Загорске, возведен в 1744 году. В его состав входят духовная академия и семинария. Почаевский Успенский на Волыни, возведен в 1833 году. На территории Киево-Печерского монастыря сосредоточены такие памятники древней архитектуры, как Всехсвятская церковь, построенная в 17 веке. Колокольня Лавры, высотой 93 метра. Построена в 1731-45 годах. Две колокольни на Ближних и Дальних пещерах. Построены в 1754-63 годах. Там находятся захоронения основотеля Москвы Юрия Долгорукого. Могилы Кочубея, Искры, Героев войны 1812 года, выдающихся общественных деятелей.
   Но самым интересным в нем конечно катакомбы, или как их раньше называли - пещеры. В древности там добывали белый камень, а потом их стали использовать для захоронения святых. В узких пещерных проходах, тускло освещенных редкими лампочками, вырублены прямо в породе ниши. В этих нишах и лежат в стеклянных гробах мощи святых. Постоянная температура, влажность и отсутствие бактерий приводили к тому, что трупы не разлагались, а мумифицировались. И вот в таком гробу лежит закрытая пологом мумия, и только черная высохшая рука покоится над покрывалом. От тесноты катакомб, от лежащих мумий, от тусклого освещения и низкой температуры, от специфического воздуха и атмосферы на душе становилось как-то очень тревожно. Но впечатление сильное.
   Целую неделю мы любовались Киевом. Нашим друзьям он очень понравился. Ну а нам он нравился давно.
   Через неделю двинулись дальше. Мелькали города и городишки. В городе Чугуеве в центральной гостинице нам не нашлось места. Нам порекомендовали найти рынок. При нем есть дом колхозника. Там могли быть свободные номера. Нашли рынок. Нашли дом колхозника. Номеров навалом. Нам выделили один двенадцатиместный номер на четверых. В нем мы и разместились с небывалым комфортом. Каждый выбрал себе кровать по вкусу. Правда, удобства были во дворе. Но ведь это сущий пустяк. Поужинали и улеглись до утра. Утром бодрые и веселые продолжили наш путь.
   Вскоре добрались до военно-грузинской дороги. Одной из немногих дорог, ведущих в Грузию из России. Впервые дорога через Дарьял была открыта в 1722 году. В это время Петром I и Вахтангом IV был установлен военный союз и построена дорога. Дорога узкая и извилистая. Прорубленная в скалах она была плохо приспособлена для регулярного сообщения. В 1783 году при Екатерине II был заключен "Георгиевский трактат", оформивший протекторат России над Восточно-Грузинским царством. Дорога несколько расширяется и улучшается. Постоянное сообщение по Военно-Грузинской дороге между Владикавказом и Тифлисом было открыто в 1799 году. А постройка новой, улучшенной дороги началось вскоре после присоединения Грузии к России в 1801 году. В 1863 году полотно было шоссировано, то-есть, было покрыто твердым покрытием.
   Дорога начинается от Владикавказа и по берегу реки Терек по Дарьяльскому ущелью поднимается к Крестовому перевалу через Главный Кавказский хребет. На М.Ю.Лермонтова Терек произвел сильное впечатление. Вы помните, в 1839 году в своем стихотворении "Дары Терека" он писал:
   Терек воет, дик и злобен,
   Меж утесистых громад,
   Буре плач его подобен,
   Слезы брызгами летят.
   Но, по степи разбегаясь,
   Он лукавый принял вид
   И, приветливо ласкаясь,
   Морю Каспию журчит:
  
   "Расступись, о старец море,
   Дай приют моей волне!
   Погулял я на просторе,
   Отдохнуть пора бы мне.
   Я родился у Казбега,
   Вскормлен грудью облаков,
   С чуждой властью человека
   Вечно спорить был готов.
   Я, сынам твоим в забаву,
   Разорил родной Дарьял
   И валунов им, на славу,
   Стадо целое пригнал".
   На меня такого впечатления река не произвела. Я вырос на Волге, и все реки сравнивал с ней. Так вот Терек был по сравнению с Волгой небольшим шумливым ручьем. Но пропасти он наделал великие.
   Длина дороги от Владикавказа до Тбилиси 207 километров. Но какие это километры. Сначала нам было интересно по ней двигаться. За рулем сидел Гарри Иосифович, не имевший к тому времени достаточного опыта вождения машины. Но зато он имел холодную и расчетливую голову и большую ответственность за наши жизни. И этого было достаточно для того, чтобы он осторожно и аккуратно вел машину. Я комментировал и снимал наше путешествие на видеокамеру. Дорога шла все выше и выше. В какое-то время мы достигли облаков. Потом и облака остались под нами. В 48 километрах от Владикавказа расположен районный центр Казбеги. С этого места с правой стороны дороги открылась одна из высочайших вершин Большого Кавказского хребта - Казбеги высотой 5047 метров. Ее заснеженные вершины переливались всеми цветами радуги на ослепительном южном солнце.
   У села Коби дорога оставила долину реки Терек и пошла по ущелью реки Байдарка. Здесь-то и начался подъем на Главный Кавказский хребет. Тут-то и начались настоящие страхи. Облака остались далеко внизу. Воздух становился все более разреженным, и машине не хватало кислорода. Мощность двигателя падала. Скорость движения замедлилась. Дорога становилась все уже и уже. В некоторых местах двум машинам было не разъехаться. Тогда одна из машин, та, которая ближе к отвесным скалам, втискивалась в специально приготовленные карманы и пропускала другую машину. Так вот на этой узенькой дороге, когда сердце замирает, если взглянуть в отвесно уходящую пропасть, по краю которой двигается машина, кавказские джигиты ухитрялись обгонять и нас, и друг друга. И двигатели у них почему-то тянули хорошо. А мы старались только одно, не смотреть в пропасть. Мне было легче. Я смотрел в видоискатель камеры и комментировал события. Вроде есть повод не смотреть в пропасть. Женщины же холодели от страха, тесно прижавшись друг к другу на заднем сидении. А я все снимал и снимал. Снимать-то, по сути, было нечего. Ну, скалы и скалы. Но оторваться от камеры я не мог. Тогда бы пришлось и мне смотреть вниз. А это вызывало животный страх, испытывать который я не хотел. Поэтому эта не очень интересная съемка заняла очень много времени.
   Наконец мы достигли Крестового перевала. Эта точка находится на высоте 2388 метров над уровнем моря. Название Крестовый перевал получил в 1824 году от каменного креста, поставленного для обозначения точки перевала. После перевала мы начали медленный спуск по южному склону Главного Кавказского хребта. В нескольких километрах от перевала есть селение Гудаури. Там на краю отвесных скал мы увидели пантеон. Это такая полукруглая ротонда с высокими колоннами по периметру соединенными вверху стенами, расписанными грузинскими орнаментами. Мы остановились. Подошли к краю и обалдели. С этого места открывался прекрасный вид на снежные вершины горы "Семи братьев". А внизу разверзлась глубокая пропасть, на дне которой казалась маленьким ручейком река Белая Арагва. Налюбовавшись красотой, мы продолжили путь. С этого места начинался живописный Млетский спуск на дно долины Белой Арагви. Дорога то и дело переходила то на один, то на другой берег реки по высоченным виадукам. Проезжать по ним было еще страшнее, чем по дороге. Они высились на длиннющих тонких опорах которые казалось вот вот рухнут под тяжестью машины. В такие минуты, по-моему, сердце вообще замирало. И названия-то у них были соответствующие - "Чертов мост" и подобные. То здесь, то там возникали надписи: "Осторожно! Камнепад!". В некоторых местах дороги были повреждены недавними селями. В таких местах, как правило, дежурила дорожная техника. На пути попадались живописные села - Пасанаури, Анаури. Чем могут заниматься среди отвесных круч и нагромождения скал живущие там селяне? Наверное только овцеводством. Ну и немного скотоводством.
   Наконец-то, после 4 - 5 часов езды мы спустились в низину. Повстречалась просторная стоянка для автомобилей. Мы остановились. Вышли с дрожащими руками и ногами из машины. У Гарри Иосифовича вся рубашка была мокрой от пота. Мы достали из багажника арбуз и с гробовым молчанием стали его есть. Постепенно адреналин в крови стал убывать, и мы начали делиться своими впечатлениями. А впечатление было одно - страшно. Не дай бог снова испытать такое.
   Перекусив арбузом, мы снова двинулись в путь. При впадении Арагвы в Куру расположен город Мцхета. В давние времена этот город был столицей Грузинского царства. Слева нам открылся старинный монастырь, описанный М.Ю.Лермонтовым в поэме "Мцыри". Вот как он описал свое впечатление. Оно в точности совпало с нашим.
   Немного лет тому назад,
   Там, где, сливаяся, шумят,
   Обнявшись, будто две сестры,
   Струи Арагвы и Куры,
   Был монастырь. Из-за горы
   И нынче видит пешеход
   Столбы обрушенных ворот,
   И башни, и церковный свод;
   Но не курится уж под ним
   Кадильниц благовонный дым,
   Не слышно пенье в поздний час
   Молящих иноков за нас.
   Теперь один старик седой,
   Развалин страж полуживой,
   Людьми и смертию забыт,
   Сметает пыль с могильных плит,
   Которых надпись говорит
   О славе прошлой - и о том,
   Как, удручен своим венцом,
   Такой-то царь, в такой-то год,
   Вручил России свой народ.
   ________________
  
  
   И божья благодать сошла
   На Грузию! Она цвела
   С тех пор в тени своих садов,
   Не опасаяся врагов,
   За гранью дружеских штыков.
  
   От Мцхеты дорога идет по правому берегу Куры и через 21 километр вступает в Тбилиси. Во второй половине того же дня мы достигли города, где родился и провел юные годы Гарри Иосифович. Довольно быстро отыскали дом, где нас уже дожидались две тетки Гарика, Анаид и Маро Ивановны. Квартира их находилась в самом центре города на улице Шота Руставели в старинном доме N 1, в котором раньше размещался банк. Их квартира представляла из себя узкий и длинный каменный мешок. Ширина его была метра четыре, длина - метров шесть. Оно было перегорожено вдоль легкой перегородкой. В одной половине обреталась тетушка Маро (постарше), в другой тетушка Анаид (покомандирестее). Они нам уступили свои спальные места, а сами разместились следующим образом. Вдоль внутренней части дома тянулась сплошная веранда, построенная самими жильцами. На нее-то и выходили все двери подобных тетушкиным квартир. А их веранда была еще и продлена углом вдоль другой, выступающей стены. В этом продолжении была организована кухня. В углу примыкающих друг к другу стен проходила сточная труба. Вот здесь и был оборудован туалет. Все сбрасывалось в водосток и уходило в подземную ливневую систему. Так хитро было все устроено. На веранде стоял старинный кованый сундук с плоской крышкой. На нем разместилась тетушка Маро. На кухне стоял другой такой же сундук. На нем разместилась тетушка Анаид. А мы, как фон бароны, разместились с комфортом на их кроватях. Так и существовали. Со следующего дня начались наши экскурсии по Тбилиси. Нас сопровождали тетушки и интересно обо всем рассказывали. Город и его достопримечательности они знали прекрасно. Ведь всю жизнь провели здесь. Каждый день мы посещали все новые и новые места. Каждый день мы знакомились с жизнью этого города и его обитателей. И каждый день мы открывали для себя все новые и новые грани жизни этого города и этого народа. Никто из нас, кроме Гарика, ни разу не был в этом городе. И пребывание здесь доставляло нам несказанное удовольствие. Например, я с удивлением обнаружил, что в Грузии вращается огромная масса денег. Они легко приходят к людям и также легко уходят от них. Например. В пути у нас застучало правое заднее колесо. На следующий же день мы с Гариком и одним его местным знакомым отправились в автосервис. Пока знакомый вел переговоры с мастерами к нам подошел маленький парнишка и спросил, не хотим ли мы помыть машину? Машина была действительно очень грязная после дороги. Гарик спросил, - А где ее помыть? - Я знаю одну хорошую мойку и могу туда вас проводить. Ответил парень. - И сколько это будет стоить? Спросил Гарик. - Сто рублей. Не моргнув глазом, ответил парень. Мы обалдели. - Сколько, сколько? Удивленно переспросил Гарик. - Сто рублей. Повторил парень. У нас в Калининграде мойка в то время стоила один рубль, а зарплата инженера равнялась 120 рублям. Парень, видя наши удивленные морды, уточнил. - Так там с шампунью помоют вашу машину. Я сказал - Гарик, я тебе за десять рублей сегодня вечером помою машину с шампунью. Шампунь за мой счет. Буду тереть ее хоть до дыр в кузове. Парень удивленно пожал плечами и отвалил. И так везде.
   В государственных магазинах арбузы стоили 50 копеек килограмм. В кооперативных магазинах - рубль. На базаре - 10 рублей. Как-то решили всей компанией купить арбуз. Мы собрались сбегать в ближайший магазин. Но вдруг возникла Анаида. - В какой магазин? Только на базар! - Но ведь там они стоят очень дорого! - А вы что, опозорить нас хотите? И мы поплелись на базар. Оказывается, купить по дешевке - значит опозорить.
   В другой раз Юля со Светой пошли в ближайший овощной магазин за капустой. Магазин был кооперативный. Они выстояли очередь и попросили вилок капусты. Им из подсобки принесли вялый и тощий вилок. А на витрине лежал прекрасный экземпляр. Женщины культурно попросили дать им тот с витрины. Грузин продавец сказал, что это образец, и он не продается. Женщины стали настаивать на своем. Нет и все. Следующий! Женщины не отступали. Попросили позвать заведующего. Пришел другой грузин. Выслушав их требование, он небрежно распорядился отдать этим скандальным русским бабам тот вилок. И удалился. Женщины торжествующе явились домой, и рассказали тетушкам об их подвиге. К их удивлению неожиданно те страшно обеспокоились. - Что вы натворили? Вопрошали они. - Разве можно скандалить в магазине. Да нам теперь туда и показываться нельзя. Нам там никто ничего вообще не продаст. Вы нас опозорили. И как не оправдывались наши жены, все было бесполезным. Не помогло и то, что они доказывали, что разговаривали очень вежливо, что они не грубили, что они имели право так поступить и т.д. Ничего не помогало. Тетушки были расстроены вконец.
   Нагулявшись и насмотревшись на Тбилиси, мы свалили в деревню Ахалкалаки. Это километров 40 от Тбилиси. Там у тетушек был небольшой дачный домик и к нему примыкал сад. В саду зрели вкусные маленькие сливы - жардельки. Крупный белый виноград висел тяжеленными гроздьями. Сладости он был неимоверной. Росли огромные деревья с грецкими орехами - какали. Росли огромные трехметровые кусты алых и белых роз. И вообще, все было таких огромных размеров, что мы только диву давались. Домик был очень маленьким, и нас поселили через один соседний участок в большом доме молодого архитектора, который жил и работал в Тбилиси. Дом был большой, но не обжитый. Но нам-то нужна была только кровать. Даже постельное белье мы возили свое. В первый же вечер тетушки устроили прием в честь их племянника, впервые посещающего их загородную дачу. На стол, расположенный под какали, выставили большую бутыль вкусной абрикосовой самогонки, самодельного вина, накрошили разной закуски и порезали здоровенный арбуз. Погода стояла теплая и ласковая. Шла вторая половина августа. В саду все созревало. За столом собрались мы, молодой архитектор Тимур (по грузински - Тхемури) и сосед Дарчо, родственник семьи Хуциевых. Но фамилия его была уже не Хуциев, а Хуцишвили, на грузинский манер. Только пропустили по паре рюмок, как из за плетня раздался голос с приветствием - Гамар джоба Маро! Гамар джоба Анаид! С приездом! -Захади, дарагой! - Иду! И сквозь очень низенькую калитку заваливается какой-то сосед. Снова нас приветствует и бутыль вина на стол. Еще не закончили тетушки рассказ о своем племяннике, главном инженере крупнейшей базы флота, как снова из-за плетня: - Гамар джоба! - Захади дарагой! И снова бутыль вина на стол. Так за нашим столом перебывало все мужское население деревни. Праздник затянулся. Настроение у нас было превосходное. Наши женщины тянули потихоньку сладкую самогоночку, изготовленную Дарчо из опавших фруктов. Но когда пошли танцевать, то их так стало заносить, что партнерам, пившим преимущественно вино, приходилось их ловить, дабы они не грохнулись на землю. Я снимал. Это все запечатлено на видеопленке. Смотреть очень интересно. Поздно вечером все разошлись. Мы перемыли посуду и продолжали мирно беседовать на веранде домика тетушек. Спать не хотелось. Все были подогреты вином, теплой и душевной встречей с местным населением. Все местные были очень приветливы и страшно доброжелательны к нам. Мы уже готовились расходиться по своим койкам, как из-за соседнего плетня раздался голос Дарчо. - Вадым! Пойдем выпьем. - Спасибо Дарчо. Я не хочу. И так выпито много. - Скажи, а сейчас утро или вечер? - Вечер, Дарчо, вечер. - Ну, тогда пошли, выпьем! Ты капитан или не капитан? - Капитан, Дарчо, но пить больше не могу. И так минут пятнадцать. Еле открутился.
   На другой день нас в гости пригласил молодой архитектор Тимур. Когда свечерело, мы отправились в дом его родителей, где он и остановился. Нас приветливо встретили родители и Тимур. Проводили в полуподвальное помещение. Это было большое помещение под всем домом. Пол был глиняным. Помещение прихотливо отделано. Чувствовалась рука творческого человека. Из одной стены, у которой стоял стол, выступала огромная бочка с краном. Из крана Тимур стал наливать терпкое молодое вино. Никто из родственников к нам больше не спустился. Включил красиво оформленную светомузыку. Начался неспешный разговор под очень приятное и ненавязчивое музыкальное сопровождение. Вскоре женщин потянуло на танцы. А мужчин-то было всего трое. Тимур не уставал наполнять бокалы вкусным вином. Крепких напитков не было. Но и от вина потихоньку и незаметно подкрадывался хмель. Часа через два мать Тимура и его сестра принесли в дополнение к имеющимся вкусным закускам еще и арбуз. Наши женщины стали приглашать мать и сестру сесть с нами за стол. Но те, поставив блюда, вежливо отказались и покинули помещение. Женщины спросили у Тимура, почему он не настоял на присутствии его родственников за столом. - Грузинские женщины не должны присутствовать за столом с мужчинами. Это грузинский обычай. Мы удивились тому, как долго феодальные обычаи живут в селах Грузии. - Но наши - то женщины присутствуют. Пытались уточнить мы. - Это не женщины. Это гости. Они могут присутствовать в мужской компании. Пояснил Тимур. Мы смирились с таким обычаем. Вечер подходил к концу, когда разгоряченный вином Тимур сказал, что сейчас он откроет для дорогих гостей двадцатилетнее вино. Мы пытались отговорить его от этого шага - но все бесполезно. У одной из стен он начал осторожно снимать слой за слоем глиняный пол. Вскоре показалось горлышко глиняного кувшина. Он сказал, что это маленький всего на 50 литров кувшин. Рядом замурован двухсот литровый, который закладывают, когда в семье рождается девочка, и открывают его в день ее свадьбы. Но тот кувшин он трогать не будет. А этот, предназначенный для дорогих гостей, откроет. И открыл. Закрыт кувшин был глиняной крышкой, которая легко снялась после того, как с нее осторожно смели глиняную пыль. Тимур специальным ковшиком стал зачерпывать кроваво красное вино и разливать его по бокалам. Я не был высоким ценителем вин. Но такого я никогда не пробовал и уже, очевидно, не попробую. Описать ощущение от его употребления невозможно. От его аромата и вкуса по телу разливается несказанное тепло и божественное благолепие. Ощущение это усиливается мыслью о том, что двадцать лет тому назад добрые и заботливые руки хозяина, отобрав наилучшие сорта винограда, делали это вино с мыслью о нас, будущих дорогих гостях его дома. И будет ли он к этому времени на этом свете или нет, наши мысли будут с ним. Такое чувство владело всеми нами в тот момент.
   Из Ахалкалаков мы совершили несколько походов и поездок по окрестным местам.
   Один из пеших походом мы совершили вверх по протекающей за нашим садом реке Тезами в древний монастырь Ркони. Тетушки нам сказали, что он находится километрах в пяти от дома. Утречком, захватив по бутерброду, мы отправились в поход. Река Тезами - это громко сказано. В это время года это был небольшой ручей. Нам говорили, что весной и осенью он превращается в настоящую реку. Может быть и так. Но теперь это был ручей, который мы переходили вброд, не замочив колен. Спустя примерно час, а это прошли уже около трех километров, мы подошли к старинному замку, высившемуся на отвесной скале. Скала была настолько отвесная, что часть стены замка обвалилась вместе со скалой. Нам сказали, что по преданию в этом замке жила царица Тамара. Так это или не так, но мы начали карабкаться по отвесной скале к замку безо всяких страховочных принадлежностей. В принципе я высоты не боюсь. Но каждый раз, когда я оглядывался на карабкающуюся за мной вашу бабушку, у меня замирало сердце. Было страшно и за себя и, особенно, за нее. А утес был высотою метров сто. Недалеко от нас карабкались и Гарик со Светой. Я все уговаривал жену не смотреть вниз. На половине подъема были искусственно вырытые пещеры. В них жили древние люди. К ним было не подступиться незамечено врагу ни сверху, ни снизу. Передохнув немного, мы продолжили восхождение. Наконец мы добрались да вершины. С того места, куда мы приползли, к самому замку вел острый с отвесными стенами гребень. Перебраться по нему в замок, мы не решились. Сорваться с такого гребешка, значит наверняка расстаться с жизнью. А нам еще нужно было дойти до Ркони. Но с другой стороны этого утеса оказался довольно пологий спуск, поросший кустарником. И мы, ничем не рискуя, благополучно спустились вниз. А до этого мы все кумекали, как обитатели замка доставляли в него продукты и воду? Мы придумывали различные полиспасты и другие премудрости. А оказалось все так просто. Отдохнув внизу и поев кислого кизила, в изобилии растущего по берегам реки, мы продолжили наш путь. Мы все шли и шли, шли и шли, а монастыря не было. Уже прошли и пять и десять километров, а его все нет. Мы уже начали сомневаться, правильно ли нам указали дорогу. Но река вот она. Истока ее не видно. А монастырь располагался у истока реки. Мы продолжали упорно идти дальше. Начался довольно крутой подъем в гору. Река сделалась бурной. Мы чувствовали, что цель близка. И правда. Вскоре мы подошли к очень старинному заброшенному монастырю. Мы очень удивились тому, что вокруг зияющих пустотой келий, построенных из красного кирпича в склоне горы, ходит много народу. А на раскидистом дереве "желания" повязано огромное количество разноцветных ленточек. Наши женщины, оторвав что-то от своей и так не очень богатой одежды, привязали ленточки и загадали желания. Уж не знаю, сбылись ли эти желания или нет. Все забываю спросить. Мы поднялись еще повыше до очень горбатого кирпичного, красного кирпича мастика через реку, и перекусили нашими бутербродами. Вот как древние люди делали такие сооружения? Мостик был длиной метров десять. Шириной метра два. Кирпич был уложен в десяток рядов и скреплен известью. Ведь для его возведения нужно было построить опалубку. Как и из чего ее строили? Но как бы древние это ни делали, мастерами они были очень умелыми. Мы просто любовались их творениями.
   Передохнув, мы двинулись в обратный путь.
   На другой день мы совершили поход в Эртацминде. Это небольшое село с большим и величественным храмом в центре. В этом храме был захоронен сын Георгия Саакадзе. Как известно из истории, Геогий Саакадзе (1580 - 1620 гг.) происходил из рода царских азнаури. (Грузинские дворяне. Делились на царских, княжеских и церковных). В 1609 году являлся тбилисским маурави (головою) и военачальником. Был выразителем интересов средних и малых азнаури и горожан. Стремился к объединению страны. Его политика встречала отчаянное сопротивление крупных тавадов (феодалов). Вследствие придворных интриг вынужден был эмигрировать в Персию, где приобрел доверие шаха и направился обратно в Грузию с персидскими войсками, при помощи которых хотел осуществить свои планы. Но шахское правительство не намеревалось помогать Саакадзе. Его цель была покорение Грузии.
   В 1623 году Георгий Саакадзе возглавил крупное народное восстание в Картли и Кахетии против Персов. В результате восстания войска персов были разбиты и изгнаны из пределов Восточной Грузии. Разгневанный шах обезглавил сына Георгия Пата и прислал его тело отцу. В центральном зале храма Эртацминде он и был захоронен.
   Мы пришли в село и разыскали служительницу храма. В селе никто не говорил по-русски, и нам помогала общаться с местным населением подруга Светы Шура, специально приехавшая из Тбилиси, чтобы встретиться с подругой. Служительница, местная жительница в поношенных домашних тапочках, открыла нам тяжеленные двери храма, и мы прошли внутрь его огромного пустого и безмолвного зала. Она откинула толстый ковер, укрывавший плиту в полу храма, и Шура нам прочитала, что здесь покоится прах сына Георгия Саакадзе Пата. Мы купили свечки и поставили их за упокой души. Побыв и помолчав немного в храме, мы пошли осматривать прихрамовое кладбище. Там было захоронено большое количество знаменитых в то время людей. Когда-то это был процветающий край. А теперь небольшое заброшенное село с его волами в упряжке и выжженной каменистой красной землей. С грустью мы возвращались домой. Путь был не долог и на этот раз мы возвратились бодрыми.
   В другой день мы отправились на машине на родину Сталина в город Гори. Это был довольно большой и хорошо ухоженный город. На центральной площади и в других местах высились памятники вождю. Мы подъехали к музею Сталина. Перед огромным зданием музея под крышей, покоящейся на высоких колоннах, стоял малюсенький домик, в котором родился Сталин. Он состоял из двух крохотных комнатенок площадью метров по восемь каждая. Ведь мы знаем, что отец Сталина был местным сапожником. Да и домик стоял не в этом месте. Обстановки в домике никакой. В одной комнате маленький столик с керосиновой лампой и два простых стула. В другой комнатке примитивная кровать с горкой подушек мал мала меньше и тумбочка. Вот и вся утварь. Недалеко от домика под открытым небом стоит длиннющий шестиосный бронированный вагон, в котором Сталин иногда разъезжал по Советскому Союзу. Это случалось чрезвычайно редко. Он не любил такие поездки из-за большой вероятности покушения. Осмотрев вагон снаружи (внутрь ни в Дом, ни в вагон не пускали), мы направляемся в огромное здание музея Сталина. Там все блестит и сверкает. Как будто и не было разоблачений его преступлений в период руководства страной. Все на своих местах. Залов огромное количество. Посетителей и экспонатов мало. В основном это портреты различных художников. Редко фотографии. Я обратил внимание на один подлинный пожелтевший от времени документ. Это был аттестат об окончании Горийского духовного училища Иосифа Сталина. В нем были выставлены итоговые оценки учебы. Там сплошные тройки. Из десятка предметов одна или две четверки. Так что не очень прилежен в учебе был вождь всех племен и народов.
   По дороге в Гори нам повстречался пещерный город. Мы остановились и полезли к пещерам, расположенным не очень высоко. Они были вырублены в песчанике. Их было много. Мы ходили из пещеры в пещеру и пытались представить, как жили здесь люди в свое время. Там был вырублен в скале даже храм. Со сводами и колоннами. Там угадывался и алтарь, и место где, очевидно, горел огонь. На песчаных стенах и куполе угадывалась какая-то роспись. Такие подземные храмы нам будут встречаться и в Армении.
   Пробыв некоторое время в Ахалкалаках, мы собрались в Тбилиси, а оттуда в Ереван, где проживало не мало родственников Хуциевых. Перед отъездом тетушка Анаида решила устроить шикарный банкет в честь ее племянника. Утром мы отправились на местный базар покупать барана. Давным давно тетушка дала себе слово, что если племянник приедет в Ахалкалаки, то она покупает барана и устраивает большой прием. Как только я начал съемку местного базара с прилавков стали молниеносно исчезать все товары, лежавшие горами несколько минут тому назад. Я ничего не понимал. Вокруг поднялась какая-то суета. Вскоре ко мне подошли директор рынка и еще какие-то грузины. - Вы кто такие и почему снимаете? Грозно надвинулись они на меня. За меня вступились тетушки. Они стали объяснять, что мы не комиссия и что отснятый материал никуда передаваться не будет. Они несколько успокоились, но снимать дальше не разрешили. Я больше на базаре не снимал. Снял только покупку барана. Их продавали за пределами базара. Баран был большой и жирный. Его повели домой. Дома в добровольные помощники вызвались три молодых парня. Один из них уже отслужил в армии, а двое других только готовились. Кстати, одного из них потом убили в Карабахском конфликте. Парни совершили какой-то обряд, заточили нож, положили барана на землю и отрезали ему голову. Все это я снимал на видеопленку. Но смотреть эту картину ужасно неприятно. Потом они его подвесили за задние ноги и освежевали. Шкуру и голову закопали глубоко в землю, а из туши стали готовить мясо для шашлыка. Из требухи готовили какое-то другое блюдо. Ко второй половине дня к нам стали съезжаться многочисленные приглашенные. Это был воскресный день, и гостей оказалось человек двадцать. В саду накрыли стол, и начался большой кутеж. Вина было не меряно. Его мы с Гариком закупили заранее. Выбрали тамаду - одного из родственников. Он очень умело и профессионально вел празднество. За столом восседала даже Великая княжна, дочь князя Мегрельского - подруга Анаиды. Тост провозглашался за тостом. Там можно совсем не пить. Никто за тобой не следит. Сиди и слушай тосты. Но когда тост произносится в твою честь, ты должен ответить. Тосты произносились за всех присутствующих. Произносил их тамада. И о каждом он находил не мало хороших слов. Даже в мою честь он сказал следующий тост. - Вот говорят, что чтобы познать друга, нужно с ним пуд соли съесть. Но это просто. Тут посолил. Там посолил. Пуд и кончился. А вот чтобы решиться проехать со своим другом четыре тысячи километров, это должен быть настоящий друг. И Вадим решился на это. Давайте выпьем за Вадима, его супругу, и настоящую дружбу. Я поднялся и в ответ сказал. - Дорогие друзья. Я слышал раньше о великом почитании родственных отношений в грузинских и армянских семьях. Но то, что мы с моей женой увидели сегодня, превзошло все мои ожидания. Стоило подать сигнал, и друзья и родственники, преодолев сотню километров, слетелись на зов. И это на праздник. А если нагрянет беда, так людей, готовых помочь, окажется еще больше. Я завидую такой дружбе и любви. Я предлагаю тост за любовь и дружбу. Пусть они никогда не покинут этот род. Все зааплодировали и выпили. А тамада произносил уже следующий тост. И так весь вечер. Больше всех набрался сам тамада. Но держался стойко до последнего. Прощаясь перед отъездом в Тбилиси, он перецеловал всех и обещал приехать к нам в Калининград. Но обещания не сдержал. Он был ученым, и времени на это у него очевидно не нашлось.
   Пробыв немного еще в Тбилиси, мы, едва втиснувшись в машину с тетушками, двинулись в Ереван. По дороге нас продолжали окружать холмы и горы с выжженной каменистой почвой. Мне становилось понятным, почему грузины росли войнами. На такой земле, кроме войны, заниматься не чем. Дорога шла все время вниз. Растительности становилось все больше и больше. Вдоль дороги появились виноградники. Огромные плантации винограда. И белый и красный он так и манил к себе. На очередной остановке мы не выдержали и пошли со Светой тырить виноград. Нас немного постыдили и тетушки и Гарик с Юлей. Но мы все-таки сорвали несколько кисточек крупного и медово сладкого винограда. Стыдить-то стыдили, но кушали-то его все. Вскоре оказалось, что плантации охраняются наездниками с ружьями за спиной. Значит, нам повезло, что нас не застукали. Больше воровством мы не занимались. А дорога все шла и шла вниз. Наконец мы подъехали к селу, в котором сходились три границы. Грузии, Армении и Азербайджана. Никакой пограничной атрибутики конечно не было. Просто мы по карте знали, что это так. Мы миновали живописную и очень зеленую долину, и дорога постепенно стала подниматься в гору. По обе стороны дороги возвышались высокие горы, сплошь поросшие растительностью. Началась Армения. И какая разительная картина предстала перед нашим удивленным взором. Там в Грузии выжженная пустыня, здесь, всего в нескольких десятках километров - оазис. Конечно, Армяне будут заниматься сельским хозяйством и торговлей с Грузией. Вот почему большое количество Армян торгуют на рынках Советского Союза. Так думал я. Так оно, наверное, и было на самом деле. Поднимаясь все в гору и гору, мы достигли Семеновского перевала. Это был, конечно, не Крестовый перевал. И горы пожиже, и дорога получше. Но все-таки перевал. Здесь когда-то стоял охранный русский полк, возглавляемый полковником Семеновым. В честь него и назвали перевал Семеновским. И селение называлось Семеновка. Да и детки бегали какие-то не черненькие. Наверно наши солдатики немало потрудились над улучшением генофонда. Но зато, какая сказочная картина открылась с перевала. Впереди внизу расстилалось огромное озеро с лазурной водой. Картина завораживала. Мы спускались к озеру Севан. Подъехав к озеру, мы припарковали машину и отправились на полуостров Ахтамар. Говорили, что раньше это был остров, но сейчас озеро мелеет, и он превратился в полуостров. Несмотря на то, что в озеро впадает около 30 речек и ручьев, а вытекает всего одна река Раздан (в древности Занга), и размеры его составляют 1416 км2, озеро мелеет. На берегу озера раскинул свои столики ресторан, и мы заказали севанскую форель. Озеро было настолько чистым, что там, оказывается, водилась крупная форель. Как известно, форель водится только в кристально чистой воде. Откушав райское блюдо, мы направились на не очень высокую вершину полуострова. И здесь, любуясь гладью озера, Света нам поведала красивую легенду об острове.
   Вот она: "Когда-то давным-давно на это берегу озера жил молодой красивый юноша, который влюбился в красавицу Тамару, жившую на другом берегу озера. Каждую ночь он переплывал озеро, чтобы встретиться со своей любимой. А чтобы он не заблудился, она каждый вечер зажигала на том берегу костер. И юноша плыл на его огонь. Но однажды злые люди затушили костер, и юноша потерял ориентир. Он долго плавал, пока силы не оставили его. И обессиленный, так и не найдя дороги к любимой, выбираясь на остров, он произнес последние слова: "Ах, Тамар!". И умер. Так и стали называть остров Ахтамар". Вот какая любовь была раньше.
   Подышав свежим воздухом голубого озера, насладившись его красотами, отсняв не один метр видеопленки, мы снова втиснулись в автомобиль и продолжили наш путь. Вскоре мы достигли столицы Армении Еревана. Мы уже знали, что родственники Хуциевых заказали нам номера в очень престижной и дорогой гостинице Интурист. Тетушек разобрали родственники, а мы с Хуциевыми с комфортом и за ужасно большие деньги по тем временам (один день пребывания стоил рублей 12 на человека), разместились в гостинице. При заполнении карт туристов в холле гостиницы произошел небольшой инцидент. Пожилая иностранная туристка кавказской национальности на армянском языке что-то спросила у Гарри Иосифовича. Он ответил по-русски, что не знает армянского языка. Тетка оказалась очень скандальной и стала выговаривать громким голосом нашему другу свои замечании. Она, видите ли, живет в Аргентине, но сохранила армянский язык. А он живет рядом и не говорит по-армянски. За Гарика заступились тетки. Они еле уговорили даму не скандалить. А Гарик почувствовал себя очень неловко. Эту неловкость он испытывал всю неделю нашего пребывания на этой земле. В связи с этим у меня сложилось впечатление, что он хотел как можно быстрее покинуть свою историческую родину.
   Каждый день пребывания в Ереване у нас был расписан. Родственники и друзья Хуциевых распределили свои обязанности. Один день нас кто-то из них везет туда, другой день другой человек туда. И так на всю неделю. Нам нужно было, позавтракав выйти к подъезду гостиницы. Нас там уже кто-то ждал. Только в машине мы узнавали о том, что за мероприятие предстоит нам сегодня. Таким образом, каждый день у нас был заполнен активным отдыхом, а вечером нас забирал один из родственников или их друзей на ужин. Там жили такие друзья Гарика и Светы, с которыми они пробыли три года в Анголе. Это были очень добрые и красивые люди. Они настолько тепло относились к нам, что даже со стороны родственников отношения были более сдержанными. Ну, во-первых, друзья были все молодыми и задорными. Во-вторых, за три года ангольского общения их так сблизило, что они стали действительно ближе родственников, некоторых из которых Гарик видел впервые. Как бы там ни было - мы чувствовали себя очень хорошо и комфортно. В жизни у нас такого счастья не было и уже никогда не будет. Это было просто как сказка, как прекрасный сон. Каждый день мы просыпались и не верили, что такое происходит с нами.
   Завтрак в гостинице входил в стоимость номера. В первое утро мы чинно оделись и спустились в ресторан. Нас любезно встретили и разместили за столиком. Из не обильного утреннего меню можно было выбрать одно из блюд. Мы стали его изучать. Там значилось - ариса. Что это такое никто не знал. Мы со Светой решили взять это блюдо. Гарик с Юлей остановились на знакомых блинчиках с мясом. Вскоре нам со Светой принесли арису. Это оказалась перловая каша с перетертой курицей. Порция оказалась очень маленькой, и другая пара стала нас подтыривать. Вскоре им принесли блюдечко с маленькими двумя блинчиками. Гарик пододвинул блюдечко Юле и стал ждать, когда принесут ему. Не несли. Он подозвал официанта и попросил принести ему. Официант вежливо сказал, что та порция на двоих. Тогда мы грохнули со смеха. Там и есть-то было нечего. У нас хоть какая-никакая каша. А там? Так мы питались каждое утро. Но это нас не огорчало. Ведь вечером нас обязательно ждал богатый ужин.
   Мы ездили в Сардарабад, где армяне в 1828-29 году наголову разбили персов и был заключен Туркмагайский договор, по которому Эриванское и Нахичеванское княжества были присоединены к России. Правда на три четверти армия состояла из русских и грузинских полков. Но это не важно. Важно, что Армения навсегда избавилась от турецко-османских нашествий. На месте сражения, практически в чистом поле был сооружен длинный в виде подковы из белого камня музей. Он разделен колоннами на два крыла. В одном крыле история Армении, в другом современная Армения. Музей огромный, но посетителей мало. Разыскали экскурсовода, говорящего по-русски. И нам была организована прекрасная экскурсия. Нас поразила огромная коллекция фаллосов. Они были от нескольких сантиметров до трех метров высотой. Мы смутились. Но экскурсовод, видя наше смущение, пояснила, что скульптура фаллоса была в каждом доме древних Армян и символизировала продолжение жизни. А яйца - изобилие. И если в доме не было таких атрибутов, то дом должен был быть голодным не счастливым. И еще одна вещь нас немного удивила. Оказывается, древние армяне были бледными и рыжими. И только смешение с соседними черноголовыми народами сделало их темными.
   Однажды в день поминовения усопших нас повезли в столицу христианства Армении - Эчмиадзин. Комплекс церквей и строений раскинулся в богатом парке. Тут были и маленькие церквушки, и главный православный храм, и духовная семинария, и духовная академия, и монастырь. Напротив храма, метрах в двухстах, расположился длиннущий двухэтажный дворец, обнесенный кованым забором - резиденция Католикоса всех армян мира. В тот день должна была состояться большая служба, и народа съехалось великое множество. Мы подоспели во время. За узорчатым забором строилось духовенство Армении. Они выстроились двумя параллельными колоннами. Между колонн, ближе к их концу находился Католикос Возген II. Я никак не мог занять выгодную позицию для съемок. Нахальные корреспонденты и просто любители не оставляли даже надежды на хорошее место. Пока я метался, раздался колокольный звон, и колонны двинулись в открывшиеся ворота к храму. Проход для них был заботливо оставлен. В оцеплении стояла милиция. Некоторые фотографы стали выскакивать в это коридор и делать снимки. Отчаявшись, я тоже двинулся к коридору. Дорогу преградил милиционер. - Я из центрального московского телевидения. Выпалил я. Милиционер отодвинулся, и я оказался прямо на пути движения колонн. Они медленно шли на меня под колокольный звон. Я их немного приблизил объективом и начал снимать. Я снимал до тех пор, пока они чуть не вплотную подошли ко мне. Потом я ушел с их пути и рванул на заранее подготовленную позицию. Мы еще раньше облюбовали местечко на квадратном основании колонны храма. Основание было высотой с метра полтора, и на одну его сторону мы поставили нашего ребенка, поехавшего с родителями наших друзей. Вот я и рванул к этому пьедесталу. Мы быстро убрали ребенка на закорки, и я взгромоздился на пьедестал. Оказавшись намного выше толпы, я продолжил съемки. Процессия подходила все ближе и ближе ко мне. Как на ладошке были видны колонны священников. Как на ладошке был виден и Католикос. Звон колоколов продолжался. А ведь запись велась со звуком. Съемки получились классными. Но когда они вошли в храм, мне снова пришлось искать место для съемки внутри храма. Протискиваясь среди народа, я все твердил - Извините, московское телевидение. Народ немного расступался. Так я подобрался близко к тому месту, где алтарь был отделен от зала невысокой загородочкой. Но чем я ближе подбирался к алтарю, тем плотнее становилась толпа. Наступил момент, когда я перестал продвигаться. Я начал съемку с не очень удобного места. Но что я мог поделать? Проповедь читал молодой митрополит из Аргентины. Читал на армянском языке. Я его снимал. Но вскоре запел хор, скрывавшийся от меня правыми колоннами. Солировала Заслуженная артистка СССР и Армянской ССР Люсине. Дирижировал тоже народный артист всех республик. Но мне никак не удавалось снять хор и вокалистов. Вдруг меня кто-то потянул вперед за рукав. Я оторвался от съемки и увидел, что милиционер, также зажатый толпой, немного раздвинул людей перед собой и тянет меня в это пространство. Я с удовольствием протиснулся еще шага на два вперед и передо мной открылся и весь хор, и его дирижер, и вокалисты. Я их снимал долго.
   Наслушавшись незнакомых речей и хоральных песен, я потихоньку стал выбираться на свежий воздух. Там на скамеечке собрались уже наши друзья и поджидали меня. Проповедь транслировалась по всему парку через установленные громкоговорители. Там я снял всю нашу компанию с женами друзей и их детками.
   Однажды вечером нам сказали, что ужинать едем в один небольшой ресторан под названием "Очаг" (по армянски это звучало как "Оджях"). Приглашал нас ангольский друг Гарика, работавший к тому времени директором какого-то большого комбината, производящего продукцию из местного мрамора и другого отделочного камня. Вечером двумя машинами мы поехали в ресторан. Ехать пришлось в горы. Километров через десять мы подъехали к небольшому селу и остановились у высоких старинных деревянных ворот. Вскоре ворота со скрипом распахнулись, и мы въехали в просторный двор. Нас встретил низенький толстый и улыбчивый армянин. Мы думали, что это директор ресторана. Но оказалось, что это его владелец. В то время мы и не слышали о том, что кто-то мог владеть таким имуществом. Он расцеловался с нашим директором, его женой, как со старыми знакомыми. Пожал нам крепко руки и взялся проводить нас по своему владению. Оказалось, что в его владении находится целая деревня. Когда-то давно она была брошена жителями. Так этот человек взял и восстановил ее в том виде, в котором она была много десятков лет тому назад. На территории ресторана стояло с десяток старых хижин, крытых соломой. В хижинах была та мебель, которая в них была раньше. В любой из них можно было разместиться и заказать ужин. Самая большая хижина принадлежала старосте деревни. Оказывается, он был еще жив, и время от времени наведывался в свою деревню. В такие посещения ему устраивали бесплатный прием. В его хижине была всего одна комната площадью метров десять. Здесь был и обеденный стол. И кровать. И сундук с добром. Все оставалось так, как было при нем. Все хижины стояли в общем, просторном дворе, обнесенным высоким деревянным забором. Так было и в те давние времена. Здесь же стояли старинные телеги, арбы. У стен покоились деревянные колеса от телег и другая сельская утварь. В середине деревни был сооружен колодец. Все было как тогда. Мы с интересом обошли всю деревню. Как здорово придумал этот пышущий здоровьем человек. После осмотра он проводил нас в деревенскую небольшую церквушку. Там на весь продолговатый зал стоял большой стол человек на двадцать. Часть его была уже накрыта для нас. Но нас-то было всего восемь человек. Стол ломился от явств. Многие из них были нам не знакомы. Например, нам подали шашлык по Карски. Это были бараньи позвонки с вкусным нежным мясом вокруг каждого позвонка. Блюда были приготовлены изумительно. О спиртных напитках и говорить не приходится. На столе стояли какие-то коллекционные вина, названия которых мы и не слышали. Были, конечно, и крепкие спиртные напитки. Двое водителей, в том числе и наш директор, спиртного в рот не брали. Ну а мы прикладывались, то к одному блюду и напитку, то к другому. Откуда-то сверху лилась мелодичная и приятная незнакомая музыка. Общая атмосфера вечера была какой-то возвышенной и доброй. Все-таки заседали в храме. Это придавало встрече какой-то завораживающий дух. Около полуночи к нам заглянул хозяин. Мы засуетились. Но он нас усадил и успокоил. Он привел милую девушку и сказал, что мы можем сидеть, сколько нам захочется, а эта девушка сделает все, что мы попросим. Откланялся и ушел, снова обнявшись с нашим другом. Просидев еще часа два, мы отправились домой, так и не попробовав всех блюд и напитков, выставленных на столе. Впечатление от посещения этого места было потрясающим.
   В другие дни мы посещали различные исторические и достопримечательные места. Мы побывали в Гарни, где был реконструирован храм 2 века нашей эры. Он был выполнен в стиле античной Греко-римской архитектуры.
   Мы посетили Звардноц - древнее поселение, достопримечательностью которого была церковь, выполненная в стиле купольной базилики в 640 - 661 годах.
   Мы посетили местечко Ани, достопримечательностью которого была кафедральная церковь, выстроенная в 1001 году талантливым зодчим Трданом.
   Нас знакомили с множеством Хачкар - древними надгробными памятниками, надписи на которых современные жители прочитать уже не могли. Выполнены эти надписи были на древнем армянском языке.
   Так сказочно интересно протекал наш отпуск. Но настало время возвращаться в Тбилиси, а там и домой.
   Обратный путь мы проделали по другой дороге. Мы теперь поехали не на север, а на запад в сторону Каспийского моря через Сурамский перевал. Конечно, это была совсем другая дорога. И перевал совсем не высокий и не страшный. Высота перевала составляла всего 949 метров. Да и Сурамский хребет, связывающий Большой и Малый Кавказ и отделяющий Колхидскую низменность от Кура-Арапсинской впадины, был высотой 1200 - 1400 метров. Самая высокая гора Лохони достигала высоты 1926 метров. После Крестового перевала для нас это были просто семечки. После перевала первую остановку мы сделали на берегу живописной реки Риони, проехав город Зестафони. Классно срифмовалось. Река была довольно широкой и в меру спокойной. Она произвела на нас лучшее впечатление, чем бурный Терек. Все-таки мы, наверное, равнинные люди и нам не присущ темперамент горцев. К вечеру мы стали присматривать по карте место для ночлега. Я предложил доехать до города Гудаута. Там недалеко от города на самом берегу моря расположен межколхозный дом отдыха "Нептун". В нем и попробовать разместиться. Все-таки как никак, а я заместитель председателя правления Калининградского областного союза рыболовецких колхозов. Да мы с женой однажды и отдыхали там. Предложение приняли. Подъехали затемно. Постучали. Нам открыли. Я представился и предъявил удостоверение. Благо оно было со мной. Женщины долго совещались, пускать нас или не пускать. Начальства не было, и они никак не могли решить этот вопрос. Но потом все-таки пустили. Выделили нам один двухместный номер с двумя койками. Мы сдвинули койки и в середину уложили наших женщин. Я лег с краю под бок Юли, а Гарик Светы. Заснули мгновенно и спали беспробудно. Проснулись мы от громкого голоса администратора. Она чуть не в крик выговаривала ночным дежурным. Зачем они пустили нас? Может быть мы жулики или бандиты. Дежурные смущенно оправдывались. Она на них кричала, чтобы они выметались из санатория. Что они ей больше не нужны. Меня такое поведение начальницы возмутило до глубины души. Быстро натянув штаны, я вышел в коридор. Администратор, скандальная крашеная абхазка, продолжала верещать. Я подошел и с возмущением заявил, что я являюсь тем-то и тем-то.
   и предъявил удостоверение. Та несколько сбавила тон. Но продолжала настаивать на том, что дежурные не имели права нас пускать. Тогда я потребовал проводить меня к директору санатория. Тут она вообще стала сплошной любезностью. Сжалилась. - Ладно уж, оставайтесь. Я приказным тоном еще раз потребовал проводить меня к директору. Она подчинилась. Директор был на месте. Мы вошли вместе. Я более мирным тоном отрекомендовался и рассказал суть конфликта. Я ему сказал, что, по словам администратора, им грозит увольнение. Директор обратился к скандалистке, чтобы та не вздумала это делать. Та удалилась. Я коротенько изложил наш план. Нам нужно было только переночевать и все. Сколько и куда я должен уплатить за ночевку? Директор сказал, что ничего платить не надо и предложил остаться хоть на недельку. Что номера у него есть, и он может предоставить два двухместных номера. Я поблагодарил его за любезность, но сказал, что задерживаться не будем. Такие у нас планы. Мы крепко пожали друг другу руки, и я с легким сердцем вернулся к моим друзьям. Мы побыли еще некоторое время. Искупались в Черном море. Собрались и двинулись в дальнейший путь. Мы решили заехать на высокогорное озеро Рица. Ведь там недалеко была дача Сталина. Правда, небольшая. Всего 200 квадратных метров с четырьмя комнатами. Но отдыхать Сталин там любил. За ним по Союзу было закреплено 33 дачи. Но в некоторых из них он так и не побывал. Мы с женой уже побывали на озере Рица. А наши друзья никогда не были. И пропустить такую возможность было просто грех.
   Доехав до того места, где наше шоссе пересекает река Бзыбь, вытекающая из озера Рица, мы свернули в Бзыбское ущелье. За долгие тысячелетия эта горная река промыла глубокое ущелье. По его склонам и петляла дорога, то и дело переходя с одного берега реки на другой. По нашим волжским меркам это тоже была не река. Шумный горный ручей, да и только. Мы стали подниматься все выше и выше. Склоны почти отвесных скал были сплошь покрыты густой растительностью. Создавалось такое впечатление, что нас окружали деревья гигантской высоты. Это одно дерево переходило в другое, и так до самой вершины. Время от времени на нашем пути попадались стада крупного рогатого скота. Мы останавливались, а они обходили нашу машину справа и слева. Гарик очень беспокоился о том, чтобы какая-нибудь буренка ненароком не боднула его любимицу блондинку. Так ласково он звал свою машину. Но все обходилось, и мы продолжали путь. Как всегда я снимал. Через некоторое время мы подъехали к большой просторной автостоянке. Озера еще видно не было. Просто я скомандовал припарковать машину. Мы вышли и пошли к смотровой площадке. И вот через несколько шагов открылось озеро. Восторг у ребят был неописуемый. Перед ними открылась такая красота, что глаз не оторвешь. Я снимал реакцию наших друзей. В зеркальной голубой глади озера отражались как в зеркале высокие вершины окружавших его гор. Вода не шелохнулась. Озеро с отраженными вершинами, окутанными облаками, казалось бездонным. Если перегнуться через парапет, нависающей над водой смотровой площадки, то можно видеть дно до глубины метров десять. Такая прозрачная в озере вода. Растения на дне озера, плавающие рыбки и одноразовые ложки, вилки, тарелки, банки. Это немного расстраивало. Но в остальном красота была неимоверная. Мы долго ходили вдоль озера. Купили открытки с его видами. Попили кофейку, приготовленного в турках на раскаленном песке. Купили несколько бутылок прекрасного настоящего кавказского вина и отбыли восвояси.
  
 []
  
Озеро Рица.
  
   Дорога наша лежала по побережью Черного моря. Нас удивили Большие Сочи. Они так долго тянулись по побережью, что мы устали по ним ехать. А они все никак не кончались и не кончались. Едва проехав Сочи, мы заночевали в кемпинге. Было уже холодно. Но утром Света все-таки пошла купаться в Черное море. Дальше по пути мы остановились в Николаеве и посетили музей защитникам Малой Земли. Здесь среди защитников Леонид Ильич Брежнев, будущий Генеральный Секретарь коммунистической партии Советского Союза, был представителем Ставки Главного командования Армии. Дальше наш путь лежал к Керченскому проливу. Там мы на пароме переправились на Керченский полуостров, заглянули в Одессу, и через Молдавию залетели в Белоруссию. В Бресте мы на сутки задержались. Там жила наша родственница и мы в ее однокомнатной квартире вчетвером на одном диване, как в санатории "Нептун" провели прекрасно ночь. Сама хозяйка ушла ночевать к подруге. Днем мы посетили Брестскую крепость, походили по магазинам и снова тронулись в путь. К началу учебного года мы благополучно, не считая отобранных ГАИ прав у Гарика, вернулись домой полны впечатлений.
   А какая была прекрасная поездка в том же составе на Гуцульщину! По рассказам друзей самое интересное место того района была Верховина. Это небольшой гуцульский городок у самой границы с Румынией. Перевали гору - и вот тебе Румыния.Нам рассказали, что курсовку можно приобрести прямо на месте в каком-нибудь пансионате. Мы так и сделали. Сели в вместительную волгу и покатили по Советскому Союзу куда глаза глядят. Миновали город Львов с его прекрасно сохранившимся старинном центром. Долго зобирались куда-то в горы по просёлочным дорогам. И, наконец, после двух ночевок в пути прибыли в Верховину. Действительно, в одном из пансионатов нам нашлось два двухместных номера, в коорых мы и разместились. За небольшую плату нас поставили на довольствие и мы зажили прекрасной курортной жизнью. Вокруг нетронутая девственная природа. Воздух напоен лесными ароматами. Им не дышиш, а его пъёшь как живительную влагу. Каждый день массовик-затейник организует какие-то мероприятия. То однодневные или двухдневные походы с ночёвкой в лесу. То восхождение на высоченную гору на границе с Румынией. То экскурсии по близлежащим сёлам. А какая в них сохранилась экзотика - просто прелесть. Как будто прошедшие века пролетели стороной и не коснулись эого целомудренного края. До сего времени стояли хуторянские дома именуемые буждегарнями. Характерной их особенностью было то, что двухскатная крыша с северной стороны опукалась до земли. Под этой крышей хранились дрова. И когда снег заносил весь дом по самую трубу, то дрова оставались сухими.
   До сего времени жители после работы одевались в национальную одежду и с удовольствием фотографировались с туристами и отдыхающими. Вот эта верхняя красиво расшитая безрукавка из тонкой валеной шерсти называется кептарь. И так мы проводили каждый день. Если нам какое-либо мероприятие не подходило, то мы сами уходили в ближайшие леса и с удовольствием собирали и сушили на ниточках местные грибы. Попадалось много белых грибов. Их здесь никто не собирает. Они растут просто до безобразия большими семьями. Их даже и искать-то не надо. Заходишь в лес и собираешь сколько тебе надо.
   А какое молоко, творог и сметану предлагают местные гуцулки! Пальчики оближешь. Маленький стаканчик молока с кусочком черного ароматного местного хлеба - и ты сыт на целый день.
  
 []
  
Я с настоящей Гуцулкой.
  
  
 []
  
А это я уже со Светой.
  
 &bsp;
 []
  
Ну просто семейное фото.
  
  
 []
  
Мы c Юлией Александровной в походе.
  
  
  

14. Капитан - директор.

  
   После очередного рейса транспортный рефрижератор "Пассат" возвратился в Калининград. У прежнего капитана отпуск закончился, и я с огромным сожалением сдал ему его судно. Работая подменным капитаном, время от времени остаешься безлошадным. И я мечтал о том, чтобы побыстрее меня утвердили на какое-нибудь судно постоянным капитаном. Торчу в резерве. Почти каждый день наведываюсь к главному капитану базы флота за новостями по моей судьбе. И вот однажды в один из таких визитов он говорит мне, что принято решение готовить меня на должность капитана-директора плавбаз. В душе я очень обрадовался, но вида не подавал, едва сдерживая волнение.
   Плавбаза - это огромное судно длиной 167 метров, шириной 25 метров, водоизмещением 21000 тонн. Экипаж этого плавучего завода составлял 276 человек. Судно и экипаж были очень большими. Только у капитана было 7 помощников. Это: первый помощник капитана, старший помощник, второй, третий, четвертый, пятый помощники капитана и помощник капитана по производству. Бригада врачей состояла также из 7 человек. Были хирург, терапевт, стоматолог, рентгенолог, хирургическая сестра, две медсестры. Они оказывали помощь не только своему экипажу, но и экипажам промысловых судов, на борту которых не было врачей. В экипаже были такие экзотические должности, как библиотекарь, парикмахер, кинодемонстратор, прачка, уборщицы, начпрод, донкерман, токарь, газоэлектросварщик, подшкипер, один или два преподавателя заочной средней школы моряков.
  
 []
  
Плавбаза "Ленинская искра"
  
   В сутки это судно могло переработать до 200 тонн свежей рыбы, сдаваемой промысловыми судами. Из нее изготавливались консервы, пресервы, мороженая, соленая, рыбная мука, рыбий жир. Вся эта продукция складировалась на борту судна и хранилась до подхода транспортного судна. Когда ее накапливалось 7000 - 8000 тонн, подходило транспортное судно, на которое она и перегружалась. Всего же груза на борту плавбазы могло находиться 9959 тонн. Кроме того, мы имели в танках дизельного топлива 2900 тонн, котельного топлива 1240 тонн, пресной воды 1900 тонн. Это все нам привозили в море транспортные рефрижераторы. Вот на такое судно и планировалось меня назначить.
   Главный капитан также остался доволен моим согласием. Он полагал, что я буду отказываться, а я сразу согласился. Он даже в сердцах сказал: - Так что же я так много потратил времени, чтобы тебя подвести под необходимость принять положительное решение? Я ответил, что мне скучно на транспортных рефрижераторах. А на плавбазе настоящая работа. И мне это интересно.
   Получив необходимые бумаги, я приступил к выполнению процедуры согласования своей кандидатуры. Я был уже ученый в этом деле и подходил к этому вопросу более осторожно, чем в первый раз. За месяц я прошел все инстанции предварительного согласования и мне было разрешено выйти в рейс на одной из плавбаз в качестве дублера капитана. Такой плавбазой оказалась "Черноморская слава". Она уходила из Калининграда в Центрально-Восточную Атлантику. На ней то я и разместился с комфортом. Меня поместили в одноместную маленькую каютку. Но там был и туалет и душ. А много места мне и не требовалось. После проводов и отхода от пирса, когда улеглась отходная суета, я ощутил огромное чувство блаженства. Вроде бы я в рейсе. Вроде бы я на работе. Но никаких забот. Ни за что я не отвечаю. Никому на судне до меня нет никакого дела. Что хочу, то и делаю. Вокруг суета, хлопоты. Все куда-то носятся. Что-то обсуждают, спорят, ругаются. И все это мимо меня. Я что хочу, то и делаю. Мои обязанности для меня должен определить капитан плавбазы Вениамин Иванович Анохин. Но ему не до меня. У него своих забот по горло. А я и не лезу со своими обязанностями. На этом же судне вышел в рейс начальник отдела добычи рыбы Калининградрыбпрома Владимир Александрович Цуранов. До прибытия на промысел он тоже оказался пока без дел. Мы быстро познакомились и подружились. Вместе обедали, завтракали, ужинали. Обсуждали разные проблемы. Ему было очень интересно сверять свое видение вопросов с моим. Порой мы спорили. Но никогда не ссорились. Так прошли 15 суток перехода. Я, конечно, облазил все судно от киля до клотика. Досконально изучил его технические характеристики. Познакомился с рыбцехом и его оборудованием по обработке рыбы. Близко познакомился с главным механиком Леонидом Абрамовичем Ваксером и с его помощью изучил и машинное, и рефрижераторное, и другое энергетическое оборудование судна. С помощью старшего помощника Бориса Клеменко познакомился с методами и способами швартовки. Изучил и многие другие вопросы управления судном, экипажем и технологическими процессами. Большую помощь оказал и помощник капитана по производству, познакомив с правилами и нормативами обработки рыбы. Одним словом, я не сидел, сложа руки. Я понимал, что пройдет немного времени и мне придется самому решать весь комплекс вопросов этого плавучего завода.
   В середине рейса отзывают в порт Цуранова. Он был очень обеспокоен этим обстоятельством. Пока мы были в море, сменился начальник Калининградрыбпрома. Вместо Джапаридзе стал начальником его главный инженер Григорьев Владимир Степанович. Цуранов был по профессии добытчик. А, как известно, ни штурмана, ни добытчики с механиками очень то уж и не дружат. Вот он и подумал, что со сменой руководства сменят и его. Мы тепло распрощались. Я, как мог его успокаивал. С попутным судном он отправился в порт. Вскоре на флот приходит из Калининградрыбпрома телеграмма о том, что Владимир Александрович Цуранов назначен Заместителем начальника Управления по флоту. Меня эта информация обрадовала. Все-таки знакомый человек. Я телеграммой поздравил Владимира Александровича с этим назначением.
   Но вот пришло и мое время. Рейс подходил к концу, когда я получил телеграмму, предписывающую мне с первым попутным судном прибыть в порт. Таким судном оказался транспортный рефрижератор "Муссон", на котором капитаном был, как вы помните, мой друг и прежний мой капитан Тимофей Акимович Черватюк. Вот к нему на борт я и пересел. Обратный переход пролетел незаметно. По прибытии в порт мне приказали принять плавбазу "Ленинская искра". Нужно было отпустить в отпуск капитана. Это судно было только принято из новостроя. Строили его в Польше по нашим чертежам. Судно сверкало свежей краской как надраенный медный пятак. Оно после спуска на воду готовилось совершить всего второй рейс. В первом рейсе выявилось множество неполадок и недостатков. Мне предстояло продолжить заниматься таким выявлением с тем, чтобы через год эксплуатации на гарантийном ремонте в Польше все эти недостатки устранить. После получения на судно судового запаса и технологического снабжения мы вышли в море и направились в район банки Джорджес, что располагается недалеко от Канадского побережья. Там нам предстояло принимать сельдь от промысловых судов и готовить из нее различную продукцию. Экипаж занимался какими-то делами, а я все думал, как же я смогу управлять таким большим коллективом? Я видел, как это делает капитан - директор плавбазы "Черноморская слава". Но он-то опытный. Он знает все производство. А Я? Спрашивать у кого-то было очень неудобно. А сам, как оказалось, многого не знаю. Так и дошли до промысла. Пятнадцати суточный переход позволил мне во многом разобраться. Получше изучить судно. Ведь оно было совсем другой конструкции, чем "Черноморская слава". Пришли. На лову всего четыре колхозных суденышка. Рыбалки никакой. Да и при самой хорошей то рыбалке эти четыре судна могут добыть ну до сотни тонн рыбы. А мне каждый день нужно двести. Что делать? Я посылаю на берег телеграмму за телеграммой. Прошу прислать еще суда. Мне отвечают, что скоро дополнительно в наш район выйдут еще три судна. Но и это капля в море. Задолженность по готовой продукции растет изо дня в день. Настроение хуже некуда. Первый рейс. Мне всего 35 лет. И такой прогар. Какая слава обо мне пойдет по флоту? Доверили такое огромное судно. Не судно, а плавучий рыбозавод. Слабым утешением было то, что на моем месте и любой другой капитан был бы в таком же положении. Но с другой стороны, может быть, другой опытный капитан и не согласился бы идти на промысел всего с четырьмя промысловыми судами типа СРТ, которые никак не могут обеспечить суточной загрузки плавбазы. А меня выгнали. Экипаж за спиной наверняка несет меня по всем кочкам. Ведь план - это заработок. Без плана мы получим копейки. Проходит пятый, десятый день - рыбалки никакой. Грусть и уныние в моей душе. Всех сторонюсь. Ни с кем не контактирую, хотя первый помощник капитана Кобяков Борис Алексеевич - прекраснейший человек. Он был первым секретарем райкома партии, но по какой-то причине пошел плавать. Такое иногда случалось. Особенно с хорошими людьми. Он как мог меня успокаивал. Он был родом из Саратова, и мы по долгу вспоминали нашу саратовскую жизнь. Только в эти минуты я мог ненадолго забыться. Он был намного старше меня и опытнее в жизни. Многие телеграммы на берег мы подписывали вместе. Он не боялся ответственности. И это мне во многом помогало.
   Но вот однажды флагман отряда моих судов Щенников докладывает, что подняли трал и в нем около десяти тонн рыбы. Я чуть не подпрыгнул от радости. Такие уловы были у всего отряда за сутки промысла. А здесь за одно траление. Другие суда отряда шли еще с тралами. Я пошел на швартовку к моему флагману. Ошвартовались. Он стал передавать рыбу нам. Это делалось так. Так как в трале находилось много рыбы и ее за один раз нельзя поднять на борт, конец тралового мешка передавливался так называемым дележным стропом. И эта авоська примерно с тонной рыбы поднималась над палубой траулера и высыпалась в большущую кадушку, спускавшуюся с нашего судна. Эта металлическая кадушка называлась стампом. Стамп поднимался к нам на борт и высыпался в специальные бункеры, в которые засыпался чешуйчатый лед, вырабатываемый нашими льдогенераторами. В один бункер помещалось до десяти тонн рыбы. А таких бункеров было восемь. То есть, одновременно мы могли принять на борт до восьмидесяти тонн рыбы. Перерабатывали на нашем борту рыбы примерно 10 тонн в час. Работали в три смены. Четыре часа работы, восемь - отдыха. Но такой график работы был только тогда, когда не было много рыбы. Но когда ее много, то после четырех часовой работы эта смена оставалась еще на четыре часа работы. Такой график устанавливался чаще.
   Мы как завороженные смотрели на текущую в наши бункера рыбу. Весь экипаж высыпал на палубу. Цех замолотил на полную мощность. Мы стали морозить и солить рыбу. А когда и второй траулер доложил, что и у него в трале около 10 тонн рыбы, мы запустили и пресервную линию. Вскоре и два последних траулера сообщили, что выбирают тралы и у каждого из них даже побольше, чем десять тонн. Радости нашей не было предела. А первый траулер уже снова ставил трал. Траление длилось около трех часов. Значит, через это время у нас снова будет рыба. Рыбалка, конечно, может и скиснуть, но естественно не мгновенно. И я и экипаж воспряли духом. Сколько будет длиться хорошая промысловая обстановка - никто не знал. Но представился шанс хоть немного ликвидировать задолженность. Моряки работали как звери. Десяти килограммовые блоки замороженной рыбы вылетали из морозильных аппаратов как из пулемета. Каждые 22 секунды из двух морозильных камер вылетало по брикету. Они быстро помещались в полиэтиленовые пакеты и по три штуки укладывались в картонные короба. На специальном аппарате короба обвязывались лентой и лифтами опускались в охлажденные трюма. Работа кипела. Мы с помполитом просто из любопытства слонялись по рыбцеху. Командовать было не кем. Все четко работали на своих местах. Мы просто любовались работой слаженного коллектива. На душе у меня потеплело. Да и у других - тоже.
   Еще не закончилась рыба в бункерах от первого улова, как траулеры один за другим стали докладывать о новых уловах примерно в 10 тонн у каждого. Снова подходы, выливка рыбы, виртуозная работа экипажа. Мы молили в душе Бога морей, океанов и хлябей, чтобы он продлил время хорошей рыбалки. И он прислушивался к нашим мольбам. Хорошая рыбалка все продолжалась и продолжалась. Мы потихоньку наверстывали упущенное. Конечно, медленно. Но наверстывали. Появились отходы от разделки рыбы. Запустили мукомолку. Из пяти тонн отходов получалась одна тонна рыбной муки, очень ценной пищевой добавки к корму животных. А там запустили и жиротопку. Рыбий жир извлекали из бульона, который получался при варке рыбы на муку. Его сепарировали, извлекая жирные фракции, и сливали жир в специальные цистерны в двойном дне судна.
  
 []
  
У капитана и помполита хорошее настроение. Помполит прикалывается.
  
   А рыба все валила и валила. И уловы стали уже не по 10, а по 15-20 тонн. Мы начали задыхаться. Моряки стали уставать. Достигнув потолка возможностей обработки, я начал кумекать, как ограничить выловы. Промысловые суда уже погасили свои задолженности, но все тралили и тралили без устали как сумасшедшие. Такой рыбалки никто из капитанов и припомнить то не мог. А здесь подошли еще три тральщика и тоже сходу включились в работу. Что делать? Однажды я пригласил на борт всех капитанов тральщиков на совет. Чтобы выкрутиться как-то из сложившейся ситуации я предложил следующую схему работы. Суда тралят по моей команде по очереди. Я даю команду на траление только тогда, когда у нас заканчивается рыба. Несмотря на то, делало ли судно траление или нет, наша суточная обработка рыбы делится на все суда поровну. После недолгого обсуждения, мое предложение было принято. Работа пошла спокойнее. Такой метод работы удовлетворил всех. За сутки из семи судов проводили траление только четыре-пять судов. Остальные лежали в дрейфе, экономя топливо. Когда в наших трюмах накопилось пять тысяч тонн рыбы, подошел транспорт и выгрузил нас. Работа продолжалась.
  
 []
  
Швартовка плавбаз друг к другу на ходу.
  
   Как-то получаю телеграмму с берега, что к нам должно подойти судно с названием "Хан Омуртаг", которому мы должны выдать снабжение по его заявке. Что это за судно? Чье оно? Ничего не говорились. Проходит день, другой, пятый. Нет судна. Я уже и думать о нем забыл. Вдруг как-то приходит штурман и говорит, что на связи "Хан Омуртаг". Я спросил, на каком языке ведется связь? Штурман ответил - На русском. Ну, хорошо. Я поднялся на мостик. Оказалось это Болгарское судно типа нашего производственного рефрижератора. Достаточно большое судно. Сбросили кранцы левого борта, и через некоторое время он благополучно ошвартовался к нашему левому борту. С правого борта мы продолжали принимать рыбу. Оказалось, что ему необходимо было топливо. Я пригласил капитана на борт. Вскоре прибыл довольно молодой и очень симпатичный капитан. Он прекрасно говорил по-русски без всякого акцента. Оказалось, что он окончил Ростовское среднее мореходное училище. Вскоре в каюту извиняясь, заглянул и старший помощник капитана, который у нашего врача лечил зуб. Я и его усадил за стол. Он тоже окончил Ростовское училище, да еще женился на русской девушке. И теперь каждое лето отправляет детей к своей ростовской бабушке. Встреча была очень теплой и душевной. К спиртному почти не притрагивались. У старпома был леченый зуб, а капитан - из принципа. Мне это очень понравилось. Но настало время ему отходить от нашего борта. Мы стояли на якоре. Довольно сильный ветер был с правого борта. А очень сильное течение с левого. Мы стояли и не по ветру и не по течению. А как-то между ними. Я предложил капитану сняться с якоря и на ходу разойтись. Но он попросил оставаться на якоре. Я продолжал настаивать на съемке с якоря и попросил его подождать, когда будет готов наш главный двигатель к пуску. Но он настаивал на своем предложении и торопил нашу команду с отдачей швартовных концов. Но вот концы отданы, а у меня доложили, что главный двигатель готов к пуску. Я еще раз предложил выбрать якорь. Но он уже начал работать своим главным двигателем, пытаясь отойти от борта. Сильное течение в его левый борт никак не позволяло ему это сделать. Тогда он попросил принять его кормовой шпринг, чтобы, работая задним ходом, попытаться отбить нос. Это получилось. Нос отошел от нашего борта градусов на пятьдесят. Он дал полный ход вперед, а мы сбросили его шпринг. Судно стало резко набирать передний ход. Но течение так его сносило в нашу сторону, что мне стало ясно, что навала на нас ему не избежать. Давать задний ход ему было уже поздно. Его бы навалило на наш незащищенный кранцами борт в носовой части. Ему оставалось только продолжать работать полным ходом вперед и молиться. Несмотря на то, что мы стояли на якоре, я дал полный ход назад, рискуя оборвать якорную цепь, и подал три коротких сигнала тифоном, (мои движители работают на задний ход). Но и этот отчаянный маневр не принес ощутимых результатов. Болгарин средней частью наваливается на наш нос. Перекладка его руля на правый борт тоже ничего не дала. Наш нос начинает крушить правую часть его рулевой рубки. Со снопами искр сминается правый бортовой огонь. Дальше наш нос как спички сминает шлюпбалки, алюминиевая шлюпка складывается как бумажная, превращаясь в корявую плоскую доску. Наконец-то корма отрывается от нашего носа и судно, продолжая разворачиваться вправо, проносится мимо нашего борта. Я вызываю по радиотелефону капитана и предлагаю вновь ошвартоваться на прежнее место. У нас есть и сварка, и домкраты, и ремонтная команда. Мы можем помочь в восстановлении кое-каких конструкций судна. Но капитан благодарит меня за мое предложение и за оказанную помощь и просит не беспокоиться о таких мелочах. Я был очень удивлен таким подходом к происшествию. Я слышал, что болгары проще нас относятся к жизни. Но не настолько же.
   Утром мы стали изучать наши повреждения. Они были не столь велики, как у нашего болгарского друга. В одном месте была вмятина, которую нам удалось выправить мощным судовым домкратом. В другом месте был прорезан надводный борт. Его мы тоже выгнули и заварили. После восстановления краски, наши повреждения стали вообще незаметными. Как выкручивался наш друг неизвестно.
   Рейс подходил к концу. Все планы мы выполнили и перевыполнили. Настроение и у меня и у экипажа были хорошими. Перед снятием с промысла домой мы добили трюма рыбой, раздали промысловым судам воду и топливо, оставив себе только на переход до дома. И в один прекрасный день, дав телеграммы во все адреса, мы снялись в порт. Переход проходил спокойно под проводкой Гидрометцентра. Вдруг уже в Северном море, когда весь экипаж известил родных о дне и часе прибытия в Калининград, получаем телеграмму от руководства о том, что нам навстречу вышел транспортный рефрижератор для снятия груза. После выгрузки нам надлежит в течение месяца поработать в Северном море, пока другая плавбаза не закончит ремонт. Все расстроились ужасно. Я сделал жалкую попытку обосновать невозможность продления рейса. Дал срочную телеграмму о том, что у нас нет ни воды, ни топлива для дальнейшей работы. На этот отчаянный крик берег ответил, что и воду и топливо нам даст вышедший навстречу транспортный рефрижератор. Спустя несколько дней встретились в Каттегате с транспортным рефрижератором. Но, оказалось, что никакого топлива и воды у него нет. Ему самому едва хватит на обратный путь. Его ночью с половиной экипажа выгнали в море нам навстречу. Я снова дал телеграмму на берег. Мне ответили, что топливо нам подошлют ближайшей оказией. После выгрузки рыбы мы оказались пустыми как барабан. Ни груза в трюмах, ни топлива, ни воды в танках. А топлива и воды мы брали всего около пяти тысяч тонн. Погода была плохая. Прогноз еще хуже. Чтобы не было беды, решили выйти в Северное море из проливов. А если успеем, то и спрятаться за Шетландскими островами. Не успели. Пустое судно волна легко подбрасывала вверх и с грохотом шлепала о другую волну. Ход был очень маленький. Пик двенадцати бального шторма застал нас в середине Северного моря. Ветер достиг силы 36-38 метров в секунду. Волны, как огромные пятиэтажные дома надвигались на нас с изнурительным упорством. Встречаясь с такой махиной судно вздрагивало всем своим могучим корпусом, взлетало вверх на эту высоту и с оглушительным грохотом, фонтанами брызг и устрашающей продольной вибрацией проваливалось в бездну. Тяжеленный винт оголялся и начинал раскручиваться с невероятной быстротой. Никакие автоматы не способны были уменьшить его вращательную силу. Главный механик вынужден был вручную перекрывать топливо и не давать двигателю идти в разнос. Но в следующее мгновение корма уходила глубоко под воду и винт, испытывая огромное сопротивление воды, прекращал вращаться. Здесь механик открывал топливо на полную подачу. Скорость потеряли совсем. Ураганный ветер срывал гребни волн, и над морем стелилась сплошная водяная завеса. Локаторы ничего кроме засветки не показывали. Мы перед штормом всем штурманским составом делали расчеты остойчивости и сверяли свои результаты. Получалось, что судно остойчиво, но запаса остойчивости практически нет. Это говорило о том, что ошибись мы на малую величину, и судно могло опрокинуться. А разве при расчете остойчивости, возможно, учесть все грузы на таком большом судне с абсолютной точностью? Конечно, нет. Во избежание обводнения и засоления танков принять балласт своевременно не решились. А принимать его во время шторма вообще недопустимо. Появляются свободные поверхности в танках, и судно может потерять остойчивость только от этого.
   С большим трудом позавтракали. Тарелки летали как мячики пинг-понга. Судно продолжало испытывать сильный носовой и кормовой слеминг. Удары были такими сильными, а вибрация такой большой, что в третьем трюме лопнула центральная переборочная кница, а цемент, покрывающий палубу, превратился в мелкую крошку. И я, и экипаж всю ночь не спали. Люди были уставшими и вымученными. В 09.00 командный состав собрался в кают-компании на утреннюю планерку. Начальники служб начали докладывать о состоянии своих заведований и готовности к началу работы на промысле. Старший помощник находился на мостике, а главмех в машине. Остальные собрались здесь. Вдруг в какой-то момент судно начало медленно крениться на правый борт. Все затаили дыхание. Если бы кренился быстро, то это ничего. Это обычная качка. А здесь медленно. Некоторые командиры повскакивали с мест и бросились к лобовым иллюминаторам. Я продолжал сидеть за столом, вцепившись руками в столешницу. В голове пульсировала мысль: - Неужели конец? А крен все нарастал и нарастал. 20-25-30 градусов. Внутри что-то загрохотало, сорвавшись со своих мест. Хоть бы никого не прибило - мелькнула мысль. Вы представьте на минутку, какое будет ощущение, если на 30 градусов накренить девятиэтажный дом длиной 170 метров. Вот такое же ощущение было и у нас. Я все ждал - остановится накренение или нет? В какой-то момент судно перестало крениться. Я всех пригласил сесть на свои места. Молодой помощник капитана по производству истерично закричал, что мое место не здесь, а на мостике и выскочил из кают-компании. Я то твердо знал, что на мостике находится очень опытный старший помощник капитана, и он предпринимает все, что можно предпринять в такой ситуации не хуже меня. Я вновь призвал всех занять свои места. Доклады продолжались. Согласовав действия на сегодняшний день, я поднялся на ходовой мостик. Старпом доложил, что погода совсем озверела и судно не удерживается носом на волну. Вскоре на мостик поднялся первый помощник капитана и доложил, что народ запаниковал. Надевает спасательные жилеты и собирается выходить на шлюпочную палубу. Я, делая спокойный голос насколько это возможно, взял микрофон и по внутрисудовой связи сделал сообщение. В сообщении я сказал, что судно остойчиво и ему ничего не грозит. А то, что оно не выгребает носом на волну, так это обычное явление и экипажу необходимо еще раз проверить крепление всего имущества и соблюдать осторожность при перемещении по судну. Из кормовой в носовую надстройку передвигаться только по внутренним помещениям и т.д. После этого первый помощник капитана вновь пошел к экипажу. Через некоторое время он позвонил и доложил, что народ успокаивается.
   К обеду шторм начал стихать. Судно уже не заваливалось на борт. Стало ясно, что беда меня миновала и на этот раз. Но такого шторма я больше никогда в жизни не встречал. Убытки от него были ощутимыми. Несколько промысловых судов намотали на винт свои или чужие сети, которые смывало с палуб многих судов, несмотря на то, что они все крепились по штормовому. У нас оторвало стальную сетку, закрывавшую слип, и смыло за борт весь металлолом, который мы обязаны были собирать весь рейс. Правда, ни одно судно в этот шторм не погибло.
   Работа в Северном море была сплошной мукой. Траулеров было мало. Уловы у них были плохими. Нам катастрофически не хватало рыбы. План выполнялся едва на пятьдесят процентов.
   Промучившись месяц, мы снялись в порт. И тут мне приходит в голову мысль пройти из Северного моря в Балтику не проливом Большой Бельт, где предписано приказами по Министерству проходить таким судам как наше, а проливом Зунд. Почему мной было принято такое решение? Во-первых. Зундом путь намного короче, чем Бельтом. Во-вторых. Интенсивность движения в Зунде меньше, чем в Бельте. В-третьих. Мне нужно было самоутвердиться как капитану крупнотоннажного судна. То есть. Мне нужно было доказать самому себе, а заодно и руководству базы, что я могу справиться с такой задачей, с которой не справлялись и многие опытные капитаны. Ведь запрет прохода этим проливом крупнотоннажных судов появился после неоднократных посадок на мель различных судов гораздо меньшего размера и тоннажа. Ведь этим проливом было запрещено плавание даже судов типа БМРТ. А это всего 3000 тонн водоизмещения. А у меня 22 000 тонн. Но я был убежден, что посадки на мель происходят только из-за халатности судоводителей. Если же хорошо подготовиться к плаванию по проливу и внимательно контролировать место судна во время плавания, то ничего случиться не может. Задумано - сделано. Я очень скрупулезно изучил этот пролив. Но была одна объективная трудность. По техническим параметрам этим проливом могли проходить суда с осадкой до 8 метров. У нас была осадка 8,2 метра. Но я посчитал, что наш проход придется на полную воду. А в полную воду уже можно будет пройти. Я изучил течения в проливе. Преобладающие ветра. Прогноз погоды и другие вопросы, касающиеся прохода. Все у меня говорило о том, что проход можно осуществить благополучно. Я подготовил специальный маршрутный лист, имея который перед глазами не нужно было отвлекаться на контроль места судна по карте. Суть заключалась в том, что на этом листе были указаны траверзные расстояний до той или иной приметной цели. Во время прохода проливом штурмана измеряют траверзные расстояния и докладывают мне. Если они отличаются от моих табличных я корректирую наш курс. Подбираю его таким, чтобы в кратчайшее время вернуться на спланированный ранее путь. Таким образом, мне карта практически и не была нужна.
   Входили в пролив в расчетное время. Погода стояла прекрасной. Экипаж высыпал на палубы любоваться замком Гамлета и другими прелестями Копенгагена. Благо, проходили этот дивный город совсем рядышком. Помполит комментировал события по внешней и внутренней трансляции. Штурмана работали слаженно, точно и аккуратно. Лоцмана не брали. Самый узкий Дрогденский проход прошли, не встречаясь с крупными судами. Это было хорошо для нас. Расходиться там с судами подобными нашему было бы большой проблемой. Но все прошло благополучно. Через некоторое время мы вышли в Балтийское море. Я был горд этим проходом. Мой авторитет в экипаже еще больше возрос.
   В Калининградском морском канале недалеко от порта в районе завода Янтарь нас встретили два портовых буксира. Как всегда в этих случаях один взял нас на буксир с носа, другой с кормы. Как шли мы пятиузловым ходом, так нас буксиры и продолжали вести, хотя я застопорил главный двигатель. Подойдя к порту, так же лихо развернули нас на девяносто градусов вправо в лесную гавань, где обычно выгружался промысловый флот. Швартоваться предстояло левым бортом по ходу движения. Я, конечно, здорово волновался. Ведь это была моя первая швартовка на таком огромном судне. Притом необходимо было втиснуться между двумя судами, стоявшими на выгрузке. А буксиры прут и прут меня прежним ходом. Носовой буксир разворачивает наше судно носом к причалу. А скорость-то большая. Я лоцмана прошу дать команду кормовому буксиру задержать нас, работая полным ходом. Но лоцман уже скомандовал отдать буксиры и им подойти к борту работать на укол, чтобы прижать судно к причалу.И это без совета с капитаном. А скорость-то большая. Второй помощник с бака докладывает дистанцию до пирса. "Сто метров, восемьдесят метров, пятьдесят метров". У меня внутри все похолодело. Ведь я не успею погасить инерцию и врежусь в приал. А на причале полно встречающего нас народу во главе с начальником базы и Владимиром Алексндровичем Цурановым. Я даю полный задний ход, да еще и аварийный. Судно начинает медленно гасить инерцию. Корма от работы машиной уваливается в сторону причала. Но там другое судно. С бака - "тридцать метров, двадцать метров". Успеем или не успеем, успеем или не успеем погасить инерцию. Я замер. Сердще, по моему, перестало биться. Сделать я уже ничего, ничего не мог. Оставалось просто стоять на мостике и ждать свою судьбу. Судно медленно и неукротимо надвигается на причал. "Десять метров, пять метров". Причала я уже не вижу из-за высокого борта. С бака подают швартовные концы. Второй штурман -" два мера, становились". Я даю "стоп" машине. Доклад с кормы - "корма чисто проходит" (это перед носом другого судна), "подаем концы". Швартовные концы обтягиваются, швартовка закончена. Тут и буксиры подскочили к борту. Но помощь их уже не нужна. У меня как камень свалился с души. Обошлось. С левого борта спустили парадный трап и на борт хлынули потоком пограничники, таможенники, врачи портовой санэпидстанции, работники портнадзора. А с ними и начальник базы с Цурановым. Они прихватли и мою жену. Портовые службы забрал старпом, а руководство ко мне в каюту.Они тепло поздравили меня с возвращением и стали восхищаться моим искусством со швартовкой. Если бы они знали как все нечаянно получилось. У меня еще продолжало бешено колошматиться сердце. И от радости встречи, и от везения в швартовке. Потом по базе поползли слухи, как их молодой капитан лихо ошвартовал плавбазу с одного реверса. Меня мои молодые знакомые поздравляли, а старики тихо завидовали. Я не рассказывал никому, как это получилось. Ведь приятно походить немного а героях.
   Несмотря на теплую встречу в порту у меня вскоре начались неприятности. Ведь я нарушил приказы и базы флота и Калиниградрыбпрома и Министерства о запрете прохода крупнотоннажных судов проливом Зунд, да еще без лоцмана.Но проливом Большой Бельт идти намного дольше, да и пользоваться неодходимо услугами аж двух лоцманов. Проходя проливом Зунд, да еще без лоцмана, я экономил огромные деньги. Но это не в счет. Началось разбирательство моего проступка. Я рассказал главному капитану базы Владимиру Петровичу Прилюдько о моих принципах подхода к данному вопросу. Я показал ему все мои проработки и расчеты. Ведь я готовился к такому обороту дел и был глубоко убежден, что и главный капитан Прилюдько и начальник базы Студенецкий поймут меня. И я не ошибся. Они меня поняли и в душе одобрили мои действия. Но я ведь нарушил приказы и вышестоящих организаций. И перед ними пришлось держать ответ уже этим руководителям. Они с трудом защитили меня. С должности меня не сняли. Но выговор все же дали. Это меня нисколько не расстроило. Я был готов и к худшему.
   По линии бухгалтерии нас немного успокоили тем, что рейс на банку Джорджес обсчитали отдельно, а провальный Североморский - отдельно. За первый мы получили очень хорошо, а за второй по гарантийному окладу. То есть, матрос первого класса за месяц получил 90 рублей, а я - 350.
   В порту простояли всего 20 суток. За этот срок едва успели выгрузить груз, принять на борт снабжение на следующий рейс и переукомплектовать экипаж. Многие опытные моряки пошли в отпуска, а им на замену отдел кадров вновь дал новичков, многие из которых шли в свой первый рейс. Прежний капитан еще не отгулял свой отпуск, и мне предстояло вновь идти в рейс. Рейс предстоял в Центрально-Восточную Атлантику. Там работал большой кошельковый флот, и рыбы было достаточно. Не хватало плавбаз, и нас выталкивали в море так быстро, как только могли.
   На переходе учили новичков уму разуму. Ремонтировали и настраивали рыбообрабатывающую технику. Работы было по горло. На судне хозяйственные работы не прекращаются ни на минуту. Их набирается так много по каждому заведованию, что моряки работают посменно и днем и ночью. Ведь на промысле мы судном практически не занимаемся. Там рыба и рыба с утра и до ночи. А здесь нужно и механизмы подремонтировать, и кранцевую защиту проревизировать, и швартовное хозяйство подготовить, и судно кое-где подчистить и подкрасить. А технологи целыми днями готовили тару, рассол, специи и пряности для предстоящей работы. А готовить их нужно десятками тонн. На промысле уже некогда заниматься такими работами.
   В Ла-Манш вошли на рассвете погожего летнего дня. Тишина и благодать. Мы идем своей полосой движения. Справа невдалеке нас догоняет огромный, метров триста длиной, танкер. Догоняет очень медленно. Мы ему не мешаем. Около порта Дувр слева направо пересекает систему разделения движения небольшой контейнеровоз. Длиной эдак метров восемьдесят. Он уже пересек полосу встречного движения и приближается к нашей. По всем правилам он должен уступить дорогу и нам и идущему сзади нас танкеру. Но он почему-то не делает этого. Дистанция между нами катастрофически сокращается. Чтобы привлечь внимание этого нахала я приказываю штурману дать серию коротких сигналов тифоном. Штурман нажимает на кнопку и из двух огромных раструбов на носовой и кормовой мачтах раздается оглушительный рев. Рев такой, что все внутренности организма начинают мелко вибрировать. После окончания сигнала я несколько минут ничего не слышу. Но то судно продолжает следовать прежним курсом, ни на градус его не меняя. Опять в голове запульсировала мысль - Что делать? Стопорить ход уже поздно. Мое судно пройдет еще пять миль (это около десяти километров) прежде чем остановится. Поворачивать вправо не могу. Там догоняющий танкер. Поворот влево только ухудшит положение. Что делать? Ответа не нахожу. Приказываю выстрелить в сторону этого судна из ракетницы. Штурман стреляет. Никакой реакции. Я приказываю стрелять прямо по окнам рубки. Стреляем. Немного промахиваемся. Ракета ударяет в контейнеры и проносится над рубкой. И когда я уже распрощался и со своим дипломом и с капитанской карьерой, это судно резко переложило руль на правый борт и стало описывать циркуляцию вправо от нас. Я облегченно вздохнул. Но под действием центробежной силы то судно стало резко крениться на левый борт. Крен становился все больше и больше. Левый ряд палубных контейнеров вошел в воду и поднял огромную волну. Я подумал, что оно сейчас опрокинется, и уже прикидывал свои действия. Весь свободный от работы экипаж высыпал на левый борт и с интересом наблюдал за эквилибристикой нашего визави. Но тот постепенно выпрямился и как жулик шмыгнул нам под корму. Но там же шел танкер. И весь наш экипаж перебежал на правый борт, наблюдать дальнейшие пируэты судна-хулигана. Мы на мостике долго не переставали удивляться такой бесшабашности судоводителей того судна.
   Время перехода в 15 суток пролетело быстро. На промысле флот действительно истосковался по плавбазам. С нашим приходом он заработал в полную силу. Рыбы повалило не меряно. Только успевай обрабатывать. Стали быстро набирать груз. Ежедневно в трюма опускали до двухсот тонн мороженой рыбы, пресервов, муки и жира. Я стал бомбить берег телеграммами, чтобы побыстрее присылали транспортный рефрижератор. Но быстро только сказка сказывается. Где найдешь внеплановый рефрижератор? А тут подошла еще одна плавбаза "Ленинградская слава" где капитаном-директором был мой хороший знакомый Казьмин Виктор Николаевич. Он тоже стал быстро набирать груз. Теперь мы уже вдвоем стали забрасывать берег телеграммами. Но вскоре мы встали на простой. Все трюма были забиты под завязку. Транспорт нам конечно выслали. Но какая была обида смотреть, как Казьмин набирает груз, а я стою. Он пришел на промысел позже меня, а выгрузимся вместе. Но что я мог поделать? Хоть плач. Конечно, успехи у него были лучше наших, несмотря на то, что экипаж старался изо всех сил. Вот это и называется наверно везение. Ему просто повезло. Наконец подогнали в наш район не транспортный рефрижератор, а плавбазу "Святогор" в транспортном варианте.
  
 []
  
Плавбазы выгружаются на плавбазу "Святогор".
  
   Хотя это далеко не то, что нам нужно, но на безрыбье и рак рыба. Первым на выгрузку должны были становиться, конечно, мы. Капитан "Святогора" был весьма опытный и заслуженный моряк Лев Константинович Васильев (моряки в шутку и за глаза звали его Лев Канарский). Он долгое время был представителем Советско-Испанского общества в Лас Пальмасе на Канарских островах. А здесь, возвратясь домой, был направлен на "Святогор". Вот он и привел плавбазу на промысел. На промысле мы большую часть времени лежали в дрейфе. Только время от времени давали ход, чтобы подойти к кошельку. При подходе "Святогора" мы стали договариваться о методе швартовки. Наиболее безопасным методом швартовки двух огромных плавбаз был, конечно, метод швартовки на ходу. Это когда одна из плавбаз идет малым ходом каким-то курсом, а другая плавбаза, идя параллельным курсом, медленно сближается с первой, пока не коснутся бортами. Я, естественно, предложил этот метод. Но Лев Константинович сказал, что этот метод очень долгий. Ты лежи в дрейфе, а я подойду параллельно и лягу в дрейф под прикрытием твоего борта. Тебя быстренько нанесет на меня. Я еще разок попробовал настаивать на моем предложении. Но Лев Константинович был неумолим. Я поддался и горько пожалел об этом впоследствии. "Святогор" подходил ко мне с подветренного левого борта. Я отметил про себя, что скорость слишком велика, а расстояние между нами очень маленькое. Как только нос "Святогора" поравнялся с нашей кормой, там дали полный ход назад обеими машинами. Это судно было двухвинтовым. Как только это произошло, я с ужасом увидел, что судно резко покатилось вправо прямо нам в левый борт в районе миделя. Я скомандовал - "Руль право на борт! Средний ход вперед!" Я хотел удержаться параллельно "Святогору", рискуя своей кормой ударить его. Но чтобы стронуть мою махину с места, необходима была не одна минута. И вот я вижу, как "Святогор" медленно упирается в наш борт. Сминается как картонный фальшборт. Лопаются стойки. Фальшборт разрывается и медленно заваливается на палубу. Оттяжки и контроттяжки грузовой стрелы обрываются, и стрела стремительно летит на противоположный борт. Люди бросаются врассыпную. Хоть бы никого не убило, мелькает у меня мысль. Стрела с грохотом и искрами ударяется о стрелу правого борта и там замирает. Нос "Святогора" продолжает крушить наше судно. Он делает это медленно, как будто наслаждаясь своей работой. Смяв фальшборт, он сминает и, затем, разрывает ватервейс, верхнюю палубу с ее набором. На мгновение застыв, так же медленно вылезает из пробоины в нашем борту. На его могучем профиле не осталось даже царапин. Такие прекрасные суда строили в Финляндии в те далекие времена.
   После нескольких реверсов и смыканий мы ошвартовываемся. Я приглашаю Льва Константиновича к себе на борт для осмотра повреждений, составления актов и других соответствующих документов. Но он предлагаем мне перейти на его борт. Так как он намного старше меня я беру с собой старпома и главного механика, и мы пересаживаемся на его борт. Нас встречает старший помощник капитана и проводит в каюту капитана. Там уже накрыт богатейший стол, и радушный хозяин по царски вальяжно принимает нас. Он не испытывает никакого волнения. Как будто мы прибыли не для составления документов об аварийном происшествии, а на его чествование. Начинается светский разговор ни о чем. Я не лезу вперед. Выдерживаю паузу. Выпили по рюмке за встречу. По второй за успешную работу. По третьей за тех, кто в море. Разговора об аварии никакого. Потом Лев Константинович просит моего старпома и главного механика пройти к его старшему механику и обсудить кое-какие незначительные вопросы. Те уходят. Я осторожно интересуюсь, когда же мы обсудим наше происшествие. К моему удивлению Лев Константинович заявляет, что не царское это дело. Пусть его обсуждают наши технические специалисты. А мы просто немного отдохнем. Где-то через часок к нам вползают наши механики и заплетающимся языком докладывают, что они все обсудили, и через два дня наше судно будет выглядеть как новенькое. Я с удивлением спросил, а как же документы? Лев Константинович отечески похлопал меня по плечу. - Какие документы, Вадим Сергеевич? Механики обо всем договорились. - Как договорились? О чем договорились? Я вопросительно смотрю на моего главного механика. Тот, собравшись с духом и стараясь внятно произносить слова, выдавил. Не беспокойтесь, капитан. Через два дня наше судно будет как новенькое. - И что, не нужно оформлять никаких документов? Удивился я. - Конечно не надо. - Но ведь повреждение ватервейса квалифицируется как авария, поскольку произошло нарушение прочности корпуса! - Завтра ватервейс будет восстановлен.
   Что мне оставалось делать? С одной стороны и мне эта авария не нужна. Все равно бы меня лишили премии за рейс. С другой стороны, если о сокрытии узнает начальство - мне не поздоровится. Правда, может быть Лев Константинович примет на себя основной удар. Ведь он основной виновник происшествия. Как бы то ни было, документов мы не составляли. Уж как их старший механик уговорил нашего главного механика провести такие капитальные работы за столь короткий срок - я не знаю. Что уж он ему наобещал - их дело. Но обе судомеханический команды двое суток, пока шла наша выгрузка, работали день и ночь. Большой кусок палубы вместе с набором, кусок борта с фальшбортом, метра два ватервейса были вырезаны, изготовлены заново и ко второму дню установлены на место. Швы зачищены и все покрашено. Действительно, по крайней мере, это место выглядело как новенькое. Да оно и было новеньким.
   За эти рейсы я подметил ряд негативных закономерностей и по окончании рейса доложил их в базе флота.
   Например:
   Мы на плавбазе получали деньги за изготовленную нами продукцию. А рыбаки за объем выловленной рыбы. Нам было выгодно, чтобы нам поступала более ценная рыба, а рыбакам - абы какая, но чтобы ее было больше. Вот и глушили они сардину длиной 10-12 сантиметров, которую можно было пускать только на муку. Какая из этих карандашей продукция? А уговорить промысловиков перейти на лов другой рыбы, не было никакой возможности. Им нужен был вал. Вот я и предложил создать единый отряд из одной плавбазы и десяти кошельковых судов с единой системой оплаты за готовую продукцию, выпущенную плавбазой. Тогда и плавбаза и промсуда будут заинтересованы в добыче и выпуске наиболее дорогой готовой продукции. С другой стороны плавбаза будет очень заинтересована в том, чтобы все суда ее отряда были в исправном состоянии. Чтобы орудия лова всегда были в полном порядке. А ведь как получалось? Выходят из строя механизмы какого-нибудь траулера. Он лежит в дрейфе и сутки и двое. Его механики с их скудными ресурсами бьются над исправлением неполадок. А что плавбазы, на которых есть и ремонтная бригада, и кислород с этиленом, и станки различные. А ничего. Они заняты своим делом и их не допросишься оказать помощь. А тут общий интерес. Мы и ремонт орудий лова могли бы организовать на плавбазе. Порванный кошелек взять на борт, а на судно дать запасной. Ну и так далее.
   Или другое предложение. В начале рейса вновь скомплектованный экипаж никак не мог выйти на выполнение суточного задания. Не было слаженности в работе. Многие не знали или не умели выполнять технологические операции. И только к середине рейса мы выходили на выполнение суточной нормы, а к концу рейса намного ее перевыполняли. Но после стоянки в порту и переформировании экипажа все повторялось сначала. По своему техническому состоянию плавбаза могла находиться непрерывно на промысле в течение двух лет. От одного докового осмотра до другого. Вот я и предложил не отзывать судно в порт, а на промысел доставлять партиями экипаж и производить его замену, не прерывая технологического процесса. Кроме этой неприятности были большие затраты времени на переходы в порт, стоянки в порту и переходы обратно на промысел каждые три с половиной месяца. И это нужно было только для того, чтобы заменить часть экипажа, уходящего в отпуска или списывающегося с судна по иным причинам. Заодно нас, конечно, выгружали, снабжали, бункеровали. Но это можно было делать и на промысле.
   Ну и еще несколько подобных предложений появилось в результате моих наблюдений и анализа деятельности плавбаз.
   По возвращении в порт я доложил их на производственном совещании базы, а через некоторое время мне предложили выступить на промысловом совете Калининградрыбпрома. Я хорошенько подготовился. Начертил графики и диаграммы. Развесил таблицы и сделал доклад по своим предложениям. Руководители баз флотов, их заместители, главные инженеры, начальники служб и отделов задавали много вопросов. Мои предложения многим понравились. Меня заприметили.
  
   Отпуск у основного капитана окончился, и я сдал ему судно. Мне же не дали погулять и сразу направили на плавбазу "Иван Федоров". Это было такое же большое и очень красивое судно, однотипное с плавбазой "Святогор" с которым я успел познакомиться. Длина его была 155,14 метра, ширина - 20,0 метра, водоизмещение 17140 тонн. Оно могло принять на борт груза 10159 тонн. Кроме того, на борту могло находиться 1500 тонн дизельного топлива, 2400 тонн мазута, 1775 тонн пресной воды.
  
 []
  
Плавбаза "Иван Фёдоров".
  
   Эти суда строились как грузопассажирские. Поэтому внутри салоны, кают-компании и каюты пассажиров были отделаны роскошно. Очень много красного дерева, медных и мельхиоровых изделий и украшений. Сохранилась и прекрасная столовая посуда. Правда, судно было паровое. У него были две паровые машины и два винта. Паровые котлы подавали пар и на две главные машины по 1800 лошадиных сил каждая, и на два парогенератора, которые вырабатывали электроэнергию. Расход топлива на полном ходу составлял 20 тонн в сутки, расход воды на котлы и судовые нужды составлял 18 тонн ежесуточно. Недостаток был тот, что на этой плавбазе не было морозильных аппаратов. Она могла делать только соленую рыбу, пресервы и рыбный фарш и хранить их в охлаждаемых трюмах при небольшой отрицательной температуре. Другого вида продукции там производиться не могло. После "Ленинской искры" работа на таком судне показалась мне игрушкой. Только два вида продукции. Ну, может быть еще фарш, который готовился из отходов после шкерки да из некондиционной рыбы. Вот только рыба нам была нужна определенных пород. Рыба таких пород, которые шли на засолку и пресервы. В этом была большая проблема. Другими словами, эта плавбаза могла работать только в определенных районах промысла, где добывались сельдь, треска, пикша, сайда, скумбрия. А такими районами могли быть только Северное море и банка Джорджес.
   Вот на эту банку мы и отправились. Район был знакомым. На этот раз добывающего флота там было достаточно. Настроение было хорошее и боевое.
   В Северном море должны были раздать кое-какое снабжение работающему там флоту. Как-то к левому борту ошвартовался производственный рефрижератор "Серебрянск". Погода была свежая. Держались носом на волну. Вот в таких случаях наш пароход оказался очень удобным. Я мог назначить главным паровым машинам сколько угодно оборотов. Хоть пять, хоть десять. То есть, можно было подобрать такие обороты винтов, чтобы судно едва удерживалось носом на волну. На дизельном судне такого не сделаешь. Когда закончили выдавать снабжение мы стали отдавать швартовные концы. Наши носовые на "Серебрянске" сбросили быстро. А один из кормовых сбросить не успели. Конец набился как струна, и на нем стало резко разворачивать производственный рефрижератор влево в нашу корму. Я скомандовал "лево на борт, полный ход правой машиной". Но мои действия не дали положительного результата. `Серебрянск" стремительно приближался к нашей корме. Видя такое положение, третий помощник капитана Володя Павлов (ныне известный капитан крупнотоннажного флота), руководивший швартовой командой на корме, бросился к кнехту, чтобы сбросить конец уже с нашего кнехта. Но как только он освободил швартов, тот начал стремительно травиться и раскручивающимся концом хлестанул его по ногам. Не успев отскочить, штурман грохнулся на палубу как подкошенный, хватаясь за ноги. Моряки его подхватили и понесли в лазарет. Врач хирург определил перелом правой ноги чуть повыше щиколотки. Это уже несчастный случай на производстве. Весь экипаж будет лишен премии за весь, не начавшийся рейс. Штурмана же нужно было срочно отправлять в порт на лечение. Зная и свою и нашу участь, тот стал просить меня, помполита и судового хирурга не отправлять его в порт. Врач боялся принимать на себя такое решение. Нога могла неправильно срастись, и тогда ее пришлось бы ломать снова. А для того, чтобы посмотреть правильно ли врач составил кости, необходим был рентген, которого на промысле не было. Что делать? Нужно уже и уходить по назначению, и принимать решение по штурману. Я был в замешательстве. Если я не оформлю документы о несчастном случае, меня на берегу размажут по стенке за его сокрытие. Ведь все равно кто-нибудь проболтается об этом случае. Пока я мучился в сомнениях, помполит приносит бумагу, где штурман пишет, что он полностью виновен в происшедшем и никогда не будет предъявлять никаких претензий ни к капитану, ни к администрации базы, независимо от результатов лечения судовыми врачами. Снова стали с помполитом ломать голову над тем, что делать. Снова переговорили со штурманом. И решили не отправлять его на берег и ничего не сообщать об этом случае. Риск был, конечно, большой. Но мы надеялись, что за три с половиной месяца рейса нога срастется правильно и случай забудется. Так оно на наше счастье и вышло. Пока нога у него была в гипсе, штурмана на руках матросы носили наваху на мостик и с мостика. При качке на костылях много не напрыгаешься. Но на обеды и ужины он прыгал сам.
   Переход прошел спокойно. Готовились к промысловой работе. Из трюмов поднимали на палубу деревянные бочки и заливали их водой, чтобы они замокли и не пропускали рассол. На специальной рассольной фабрике готовили рассол и пряные смеси для пряного посола. Налаживали бункера и транспортеры для рыбы. Проводили судовые учения и отрабатывали действия экипажа по тревогам. Работ было много. Но конечно не столько, сколько их было на "Ленинской искре".
   Обстановка на промысле оказалась плохой. Мы метались из одного конца промысла в другой. От острова Сейбл до Черной речки, которая несет из Нью-Йорка горы мусора и миллионы полиэтиленовых пакетов. Все дно океана там устлано полиэтиленом. На горизонте виден Нью-Йорк, который моряки пытались рассмотреть в бинокли. Суточное задание едва вытягивали. Старались выпускать дорогую продукцию. И если в предыдущем рейсе нас просто заваливали рыбой, то теперь было совсем иное. Флот растянулся на сотню миль в поисках хороших скоплений рыбы. Ну а мы носились за флотом. Помогало это мало. И только к концу рейса нам немного подфартило. Промысловая обстановка немного улучшилась и мы с трудом натянули рейсовое задание.
   Домой возвращались осенью. Проводку судна осуществлял Главный (Московской) Гидрометцентр. Ближе было бы нам идти, огибая Англию с юга. Но Гидрометцентр рекомендовал нам пройти севернее Англии. Там погода была благоприятнее. Там тоже была альтернатива. Можно было обогнуть Шетландские острова с севера, но это дальше. А можно было проскользнуть между островов по узкому проливу Петлендфьорд. Это ближе, но в этом проливе течение достигает скорости 8 узлов. И направлено то в Северное море - попутно нам. То в Атлантику. Я вновь засел за расчеты. Получалось, что мы подходим к проливу с попутным течением. Тогда я принимаю решение пройти Петлендфьордом. Я никогда ранее там не ходил. Но много слышал об этом коварном проливе. Ведь если немного не рассчитаешь, то можешь попасть и во встречное течение. И тогда дело труба. Судно может не выгрести против течения и тебя либо снесет снова, например, в Северное море, либо вообще выбросит на скалы. Но уж очень мне хотелось посмотреть и пощупать этот пролив.
   И вот утречком погожего осеннего дня мы подходим к проливу. Течение только начало меняться на попутное. Ведь оно меняется два раза в сутки в одну сторону. И два раза в противоположную. Впереди огромные скалы. Никакого пролива я не вижу. По обсервациям мы находимся на нашем курсе, который ведет прямо в пролив. Скалы ближе. Пролива нет. Я стараюсь делать вид, что не волнуюсь. На самом деле, на душе очень неспокойно. И когда я был уже готов изменить курс и направиться в обход островов, я увидел вход в пролив. Было такое впечатление, что мы в него не протиснемся. Подошел к карте. Померил. Пролив достаточно широк. Очевидно, огромные нависающие скалы создавали ощущение крохотности пролива. Уж очень они были высоченными. Я немного успокоился. Но только немного. Правильно ли посчитал направление течения? Не вкралась ли где-нибудь в расчеты ошибка? Такие сомнения все-таки бередили душу. По обсервациям получалось, что наша скорость стала постепенно увеличиваться. Это течение начинало нас подталкивать. Потихоньку мы втягивались в пролив. Он действительно был довольно широким. Течение все больше и больше всасывало нас в эту воронку. Скорость судна увеличилась с 12 до 19-20 узлов. Ощущение было совершенно необычное. Привыкшие к скорости в 12 узлов мы неслись 20 узловым ходом среди нависающих громадных безжизненных скал. Я со своим судном ощущал себя безвольной песчинкой в этой стихии, которая в любой момент могла сделать со мной все что хотела, случись что-нибудь с моими машинами. Экипаж на верхних палубах с замершими сердцами наблюдали за происходящим. Не было ни одного равнодушного человека. Тишина стояла гробовая. Все разговоры смолкли. Люди смотрели то на проносящиеся мимо нас скалы, то на мостик. Пролив становился все уже и уже. Скорость достигла 20 узлов. Впереди появился остров. Высокий и угрюмый. Справа от него был проход поуже, слева пошире. Держась своей стороны движения, я решил пройти правым проходом. Хотя я знал, что при таком течении ни одно судно не должно попасться нам навстречу. Как я ни старался попасть в правый проход - ничего не получалось. Судно шло уже поперек течения, но нас все равно сносило в левый широкий проход. В какой-то момент я отказался от борьбы с течением и приказал держать курс в левый проход. Судно медленно развернулось и влетело в узкую щель, где течение было более 10 узлов. Мы теперь понеслись со скоростью в 22-23 узла. Вокруг бурлила и клокотала вода. Клочья пены взлетали выше палубы. Смотреть за борт стало страшно. Люди отпрянули от бортов и сгрудились кучками за укрытиями. Впечатление было такое, что я нахожусь не на огромном судне, а на утлой лодчонке, с которой играется необузданная разъяренная стихия. Солнце скрылось за нависающими скалами. Наступили сумерки. Душа замерла. Зрачки расширились. По телу разлился какой-то холодок. Руки и ноги стало покалывать иголочками. Картушка магнитного компаса просто взбесилась. Она с большой скоростью вращалась то в одну, то в другую сторону. То ли могучая энергетика диких скал творила такое с людьми и приборами, то ли другая неведомая сила. Но такое состояние было у многих. Я потом узнавал. Так продолжалось до тех пор, пока мы не вылетели из этого ущелья в более широкую часть пролива. Вода успокоилась. Скорость упала. Скалы отступили. Стало вновь светло. Люди подошли к бортам судна и продолжали заворожено любоваться безжизненными скалами. А я был очень удовлетворен тем, что смог осуществить, притом грамотно осуществить этот трудный проход в таких сложных условиях
   Дальнейший переход проходил без особых приключений. В порту простояли также не долго. Выгрузили рыбу, получили снабжение на следующий рейс, переформировали экипаж и вышли в Северное море. Тут я вновь решил пройти проливом Зунд. Я подумал, что если меня один раз не сняли, то и второй не снимут. Подготовка к проходу, как я считал, у меня была хорошая. Осадка составляла 8 метров. Никаких препятствий к проходу я не видел. Подошли к проливу днем. Видимость хорошая, но дул сильный ветер в наш левый борт. Я прикинул, что нужно быть готовым к тому, что нас будет сильно сносить вправо. При входе в самую узкую часть пролива - Дрогденский канал - я уменьшил ход до среднего, чтобы уменьшить проседание судна, которое тем больше, чем больше его скорость. Ведь запас воды под килем был всего 20 сантиметров. Снос действительно был на среднем ходу очень большим. Нам пришлось идти, держа курс почти поперек канала. Когда мы прошли уже большую его часть, навстречу показался огромный паром, мчащийся с большой скоростью. В хорошую погоду мы бы спокойно с ним разошлись. Но мы то шли, держа курс поперек канала. Занимая почти всю его ширину. Я подумывал, что паром, видя такую ситуацию, уйдет за ограждающие буи, уступив нам дорогу. Ведь осадка позволяла ему это сделать. Но ничего подобного не происходило. Я вынужден был в последнюю минуту скомандовать " право полборта" и лечь на курс вдоль оси канала. Я с нетерпением ждал, когда паром минует нас. Как только его нос поравнялся с нашей кормой, я скомандовал "руль лево полборта". Наше судно начало медленно разворачиваться влево. Вдруг оно подводной кормовой частью касается бровки канала. Толчок был таким сильным, что зашатались все стрелы, стоячий и бегучий такелаж. Штурмана вопросительно уставились на меня. А у меня в голове пронеслась мысль. - Наши винты разнесены далеко по бортам. Значит, мы могли коснуться бровки и правым винтом. Лопасти либо отлетят, либо погнутся. В любом случае должна начаться вибрация корпуса. Пока ее не было. И вдруг еще один толчок сильнее первого. И опять в голове бьется мысль - Что делать? Чтобы быстрее отойти от бровки нужно увеличить ход. Но тогда мы рискуем коснуться грунта уже днищем. А вдруг там камень. Риск пропороть корпус. Но и так дальше идти нельзя. Я даю команду увеличить ход до полного в надежде, что там не будет камня, а судно будет достаточно медленно набирать скорость. А сам жду вибрации. Жду новых толчков. Жду старшего механика, который скажет, что с машиной что-то случилось. Проходят минуты. Толчков больше нет. Вибрации не чувствуется. Механик не появляется. Неужели снова пронесло? А эти минуты как назло тянутся нестерпимо медленно. Словно резиновые. Но хоть и медленно, но они все-таки идут. Ничего не происходит. Но касание то грунта все равно было. А за это лишаешься диплома на год. Стою, упершись головой в лобовое стекло, и думаю. - Ну, зачем я вновь полез в эту дыру? Ведь я уже доказал себе, что могу это делать. А ведь порой от тебя многое не зависит. Может быть такое стечение обстоятельств, что ты и поделать-то ничего не сможешь. Но дело сделано. Опять приходится уповать на то, что впереди целый рейс и может быть, все забудется. А может и нет. Но и на этот раз все обошлось. Никто из штурманов не проболтался о наших неприятностях, хотя я их никогда ни о чем не просил.
   По приходу на промысел вновь началась проблема с рыбой. Промысловая обстановка была как и прежде плохая. Ведь огромные добывающие флота Норвегии, Англии, Дании, Германии, Исландии и СССР подорвали запасы рыбы в этом районе, и в международных организациях обсуждался вопрос ограничения вылова в Северном море. Но нам от этого было не легче. Рыбы катастрофически не хватало. Да еще погоды в этот осенне-зимний период изобиловали штормовыми ветрами. Флот до 20 дней в месяц не занимался ловом рыбы. Суда штормовали. Мы валяли дурака. Три с половиной месяца пролетели как один день. Иногда были вспышки хороших уловов. И тогда мы выполняли до десяти суточных норм. На обработке рыбы в такие дни работал весь экипаж, включая меня. На судне не было никакого закрытого помещения, где бы обрабатывалась рыба. Все делалось на открытой палубе. Ветер, снег, брызги - все в лицо. Руки на укладке рыбы коченели до такой степени, что я их переставал чувствовать. От ледяного ветра лоб так ломило, что чуть не терял от боли сознание. Подвахта работала на рядовой укладке рыбы. Нужно было всю рыбу в столитровую бочку уложить рядочек к рядочку брюшками вниз. Мы безбожно халтурили. Два-три нижних рядка укладывали как надо. Потом насыпали в бочку рыбу навалом. А верхние два-три рядка тоже делали рядовой укладкой. Расчет был на то, что с какого бы донышка не была разбондарена бочка - везде рядовая укладка. Таким образом, и удавалось за сутки выполнять до десяти суточных заданий. В штормовые же дни мы уже засоленную рыбу доставали из трюмов и делали из нее шкереную продукцию, филе или филе-кусочки, катали пресервы. В итоге план мы выполнили, но большого удовлетворения мне этот рейс не доставил. Не было большой рыбы, ударного труда и задора в работе. А когда команда работает без задора, то в голову здоровым мужикам лезут разные крамольные идеи. Начинается самогоноварение, любовные похождения и конфликты на этой почве. Ну и всякое другое. Тогда становится очень трудно управлять коллективом. Трудно и капитану и помполиту и партийным и общественным организациям. Появляется масса приказов о наказаниях. А это в свою очередь рассматривается на берегу как неумелое руководство экипажем. Вот так проходил этот рейс. Но еще раз говорю, что, несмотря на выполнение плана и получения неплохой зарплаты, морального удовлетворения этот рейс мне не принес. Прежний капитан Кувшинов Геннадий Васильевич на судно не возвратился. Утрясал какие-то семейные дела. И я готовился в очередной рейс.
  
  
15. Калининградрыбпром.
  
   Учитывая то обстоятельство, что в течение последних лет я очень мало был на берегу, я договорился с руководством о том, что со мной в очередной рейс пойдет моя жена в должности нормировщика. Должность не бей лежачего. И за что только платили деньги. Правда и деньги то грошовые. Но платили исправно. Суть той должности состояла в том, что этот человек должен был хронометрировать время, затрачиваемое на ту или иную технологическую операцию квалифицированных и менее квалифицированных моряков, и вырабатывать нормативы на проведение всех операции. На основании этих нормативов устанавливать суточные задания на выработку рыбной продукции. Вот на этой должности и должна была идти в рейс ваша бабушка. Она уже написала заявление на работе о том, чтобы ей предоставили трехмесячный неоплачиваемый отпуск. И на работе уже согласились с ее отпуском. Но в это время меня вдруг вызывают в Управление рыбной промышленности Калининградской области (Калининградрыбпром).
   Там меня принял начальник Калининградрыбпрома Владимир Степанович Григорьев. После недолгого расспроса о моих делах он вдруг предлагаем мне занять должность начальника службы безопасности мореплавания, связи и электрорадионавигации. Я несколько растерялся и сказал, что у меня нет никакого опыта работы в этой области и что мне всего 36 лет, в то время как в базах флота главными капитанами, которые будут подчинены мне, работают заслуженные капитаны гораздо старше меня. Они более достойны этого места. Григорьев спокойно сказал, что рассмотрели все возможные кандидатуры и остановились на моей. - А что касается отсутствия опыта, так мы вам поможем. Возраст же не недостаток, а преимущество. Немного поколебавшись, я согласился. О таком большом посту я и не мечтал никогда. Я только спросил, что мне делать дальше? Ведь судно на отходе. Он сказал. Что завтра в базу поступит приказ, и мне дадут замену.
   Так и случилось. Уже на следующий день я сдавал судно другому капитану. На передачу дел капитану отводится трое суток. Таким образом, на четвертые сутки я, рассчитавшись с базой флота, прибыл в Калининградрыбпром принимать дела начальника службы. Прежний начальник уже знакомый нам Шагубатов Валериан Николаевич на два года уезжал на Кубу в наше представительство. Вот у него то я и принял дела. Служба состояла из пяти человек. Мой заместитель Борис Алексеевич Могильников и еще один специалист Дмитрий Докучаев были радистами и руководили отделами связи баз флота. Еще два инженера службы были бывшие военморы. Петр Александрович Александров отвечал за вопросы безопасности мореплавания, а Михаил Никифорович Соколов исполнял обязанности главного штурмана. Меня они приняли сдержанно. Замечания по работе и подсказки моих дальнейших действий делали снисходительно, но корректно. Ведь они были ассы в работе. А у меня ни опыта, ни авторитета. У нас в подчинении было шесть служб главных капитанов шести баз флота и одна служба портового флота. Кроме того, в подчинении была навигационная камера морского рыбного порта, которой в то время руководил ставший потом начальником морского рыбного порта, а позже и губернатором области Леонид Петрович Горбенко. Он был молодым, слегка полноватым и очень инициативным человеком.
   Службой мореплавания базы рефрижераторного флота руководил уже знакомый нам главный капитан Владимир Петрович Прилюдько. При первой встрече после моего назначения он приветливо меня встретил и сказал: - Мы тебе готовили другую карьеру. - Что поделаешь? Сказал я. Судьба распорядилась так. У нас с ним установились очень хорошие деловые отношения. Он рано ушел из жизни. Но наши отношения до конца его жизни были ровными и хорошими. Для меня он был и остается примером настоящего человека и настоящего капитана. И весь отдел флота этой базы был похож на своего руководителя. И Сергей Васильевич Чернега, и Иван Максимович Шепель, и Юрий Сергеевич Литвинов, и Марк Георгиевич Мордыхаев, и Борис Николаевич Вязгичев и другие капитаны-наставники и моринспектора были прекрасными людьми. Венчала это прекрасное сообщество моринспектор по кадрам Валентина Дмитриевна Назарова (впоследствии Маточкина).
   Службой мореплавания базы экспедиционного флота руководил главный капитан Спартак Григорьевич Николашин. Это был опытный промысловик, награжденный несколькими орденами и медалями. Принял он меня несколько снисходительно. Ну что я представлял из себя по сравнению с ним. Какие у меня ордена и медали? Какими промысловыми судами командовал? Никакими. Отсюда такое и отношение.
   Службой мореплавания базы тралового флота руководил Анатолий Григорьевич Туркалов. Это тоже был заслуженный промысловик. И меня - пацана он вообще никак не воспринимал и всячески избегал общения со мной. Понимая это, я тоже не стремился устанавливать с ним контакты. Я просто стал ждать, когда состарюсь и приобрету хоть какой-то вес среди главных капитанов баз флота.
   Службой мореплавания Пионерской базы океанического рыболовного флота руководил Валентин Михайлович Быков. Это был единственный главный капитан для которого я имел какой-то авторитет и он со мной общался как с равным. Он тоже был заслуженным капитаном, награжденным орденом Ленина. Также как и он доброжелательно относились ко мне и другие сотрудники его службы. За это я полюбил Пионерскую базу и с удовольствием посещал ее при всякой возможности.
   База китобойной флотилии тоже была подчинена нам. Но я практически и не касался ее работы. Мы ее не даже и не контролировали. Наши документы по мореплаванию практически ее не касались. Они издавали свои нормативные документы исходя из специфики работы этого предприятия.
   С портофлотом и навигационной камерой морского рыбного порта с самого начало сложились хорошие конструктивные отношения. Совместно с руководителями этих подразделений мы сделали много хороших дел.
   Так нелегко начиналась моя работа на новом месте. До сих пор я предполагаю, что в положительном решении вопроса моего назначения на такую высокую должность принимал участие мой хороший знакомый, заместитель начальника управления по флоту Владимир Александрович Цуранов. По службе я был подчинен непосредственно ему. По десятку раз в день мы встречались для решения тех или иных вопросов. Но никогда ни я, ни он не касались вопроса технологии моего назначения. В дальнейшем у нас сложились хорошие отношения и семьями. Мы бывали в гостях друг у друга. А в Республике Съера-Леоне мы вместе проработали более полутора лет в Представительстве Министерства рыбного хозяйства СССР. Но об этом разговор позже. Впереди у меня были долгие семь лет работы в должности начальника службы мореплавания, связи и электрорадионавигации Калининградского производственного управления рыбной промышленности. Это была самая высокая инстанция в рыбной отрасли нашей области. А я, выходит, самый главный из пятисот капитанов, работавших в ней.
   С первых дней работы я начал потихоньку входить в курс дела. Знакомиться с документацией и объемами работы, которой мне предстояло заниматься. Валериан Николаевич Шагубатов сам занимался проверкой знаний капитанов. Но, учитывая отсутствия у меня всякого опыта и авторитета перед капитанами, я попросил Петра Александровича Александрова заняться проверкой знаний по вопросам безопасности мореплавания, а Михаила Никифоровича Соколова - по вопросам навигации. Причем это был с моей стороны не приказ, а просьба. Они остались очень довольными таким оборотом дел и с удовольствием согласились выполнять мою просьбу. Оказывается, до этого им не доверяли такую работу. Такой мой первый шаг несколько расположил ко мне моих сослуживцев. Они стали более доброжелательно ко мне относиться. Это меня радовало. Они тактично стали мне подсказывать, что нужно сделать сегодня, а что в ближайшее время. Вскоре из Главного управления Запрыба нагрянула проверка. Приехал морской инспектор Генрих Тимофеевич Чудинов. Я его раньше не знал. Он в течение недели проверял деятельность нашей службы. Человек он оказался хорошим. Не злобливым. Доброжелательным. Мы сдружились. В конце проверки написал хороший акт. Указал два-три не серьезных замечания и уехал в свою Ригу. Но не прошло и недели, как из Риги вновь нагрянула повторная проверка в лице Виктора Яковлевича Рубинштейна. Он также как и Чудинов был инженером отдела мореплавания Главного управления. Но в отличие от первого обладал страшно требовательным и бескомпромиссным характером. Он пришел к нам в рыбную промышленность из военно-морского флота, где командовал подводной лодкой. Вот эти командирские замашки и остались у него в крови. Я, конечно, поинтересовался, с чем связана повторная проверка? Виктор Яковлевич сказал, что Генрих Тимофеевич не умеет проверять как надо. Вот он сейчас покажет, как нужно это делать. И начал показывать. Проверял он конечно не меня. Я еще не успел ничего наработать. А от работы Валериана Николаевича за неделю проверки камня на камне не оставил. По его заключению никакая работа в области безопасности мореплавания практически не проводилась. И Валериана Николаевича нужно было не в командировку за границу отправлять, а в Магадан на прииски. Я был потрясен таким отношением к своим подчиненным. Я много раз в ходе проверки спрашивал - А где же вы были раньше? Ведь Валериан Николаевич проработал на этой должности с десяток лет. Виктор Яковлевич неизменно отвечал, что нашу область курировал Генрих Тимофеевич и отсюда результат. После такого разгрома я бы на месте Генриха Тимофеевича подал рапорт об уходе со своей должности. Я думал, что так и будет. Но ничего подобного не случилось. Все в Главном Управлении работали на своих местах, как будто ничего не произошло. Это меня тоже очень удивило. Мне-то этот разгромный акт сослужил хорошую службу. В нем было расписано все, что у нас плохо и что и к какому сроку нужно сделать, чтобы все было хорошо. Другими словами - это была хорошая программа моей работы на целый год вперед.
   Вскоре я первый раз в новой должности поехал в Ригу на совещание. Не успел я войти в отдел мореплавания Главного управления и представиться, как начальник отдела Алексей Григорьевич Афанасьев набросился на меня с руганью. Почему капитан плавбазы "Пионерск" Юрий Арташесович Петросов предоставил синоптикам не одноместные, а двухместные каюты. Как он посмел это допустить и куда смотрит служба мореплавания Калининградрыбпрома? Я и знать не знал о такой проблеме. Оказывается, синоптики нажаловались в Главк, минуя нас. Алексея Григорьевича я видел всего второй раз. И вместо того, чтобы со мной поближе познакомиться он с порога напустился на меня с руганью. Я прямо остолбенел от удивления и внутреннего возмущения. Я знал, что на борту плавбазы "Пионерск" находятся аж три штаба экспедиций и когда на борт прибыли еще и синоптики, то конечно на всех одноместных кают не хватило. Я ведь плавал на такой же плавбазе и знал, что капитану просто негде взять столько одноместных кают. Я попробовал высказать свое мнение Алексею Григорьевичу. Отчего он распалился еще больше. Он уже перешел не на ругань, а на крик. Начал кричать, что теперь он знает, почему такой бардак в Калининградрыбпроме. Что рыба гниет с головы. И все такое прочее. Я выждал, когда он сделал паузу для того, чтобы перевести дыхание, и громким твердым голосом сказал. - После Вашего выступления я не считаю возможным пребывать дальше на моем новом посту. Прошу разрешения отбыть немедленно в Калининград. Алексей Григорьевич опешил и молча уставился на меня. Выждав некоторое время, я вновь повторил просьбу разрешить мне покинуть Ригу. Наконец он пролепетал - Не разрешаю. Тогда я повернулся и вышел из кабинета. Во время нашего общения все три его сотрудника, которые размещались здесь же, не проронили ни слова. Я ушел в дальний конец коридора и стал ждать начала совещания. Уставившись в окно, я стал размышлять о том, что если здесь существуют такие отношения, то уж лучше оставаться капитаном плавбаз, чем терпеть подобные унижения. То они своей повторной проверкой и разгромным актом дискредитировали своего сотрудника. То ни с того ни с сего стали оскорблять меня ни за что ни про что. Я был, конечно, намного моложе Алексея Григорьевича. Но тем более считал недостойным разговаривать со своими молодыми подчиненными в таком тоне и в такой манере. Нет, думал я. Вот вернусь завтра домой и положу на стол начальника Управления Калининградрыбпрома рапорт об освобождении меня от обязанностей начальника отдела. Тем более что меня и дома то никто всерьез не воспринимал.
   Занятый такими мыслями я не заметил, что кто-то подошел ко мне сзади и положил руку на плечо. От неожиданности я вздрогнул и обернулся. Передо мной стоял Виктор Яковлевич Рубинштейн. Он сказал, чтобы я не расстраивался. Алексей Григорьевич сожалеет о своей резкости и просит меня вновь зайти в кабинет. Я наотрез отказался это сделать. Я сказал, что принял решение подать по возвращении рапорт об освобождении меня от занимаемой должности. Он стал меня горячо отговаривать от такого шага. На мои доводы о том, что отношения с Главным управлением уже испорчены и мне теперь житья не будет, он сказал, что теперь ему поручено курировать Калининградскую область и все будет хорошо. Он добавил, что с начальством, конечно, спорить плохо, но я молодец, что поставил его на место. Он обещал мне свою поддержку и помощь. Я немного успокоился. Я знал, что это самый авторитетный работник отдела мореплавания Главного управления. С этого момента у нас с Виктором Яковлевичем наладились хорошие отношения. Он действительно мне много помогал. Во-первых. Он строго контролировал выполнение мероприятий по своим замечаниям в акте проверки. Работа у меня заладилась.
   Мы приезжали в Ригу рано утром, а уезжали поздно вечером. То есть, в Риге мы не ночевали. Две ночи проводили в поезде. Как правило, после совещания все мореплаватели шли в один из ресторанов и там ужинали. За ужином в неофициальной обстановке обсуждали все свои проблемы. Зачастую решали важные вопросы, которые не могли решить даже на совещании. Я, естественно, подсаживался к своему куратору, Виктору Яковлевичу. Большинство начальников служб разъезжалось по домам раньше нас, Калининградцев. Наш поезд уходил из Риги аж в 22 часа. Однажды мы с Виктором Яковлевичем засиделись в ресторане допоздна. До поезда оставалось 30 минут, а он меня никак не отпускал. Ресторан находился недалеко от вокзала, и он утверждал, что достаточно пятнадцати минут, чтобы, не спеша дойти до поезда. Он был одиноким человеком. Ни жены, ни детей при нем не было. Жил один в двухкомнатной квартире. Конечно, ему было охота с кем-нибудь пообщаться поближе. А тут мы еще крепенько поддали. Вот он и разговорился. Вышли ровно за 15 минут до поезда. Пока пересекли площадь, прошли под землей все пути и поднялись на платформу, мой поезд показал нам только свой хвост. Что было делать? Виктор Яковлевич тут же принимает решение. Едем ко мне домой. Я тебе командировку продлю. И мы поехали к нему домой. В холостяцкой квартире нашлась корка хлеба. Мы еще добавили, занюхивая хлебом. Просидели далеко за полночь. Утром рано он уехал на работу, а я продолжал дрыхнуть. Голова болела ужасно. Таблеток не было. Мучался я примерно до обеда. Уже после обеда я привез ключи от квартиры ему на работу, а он вручил мне приказ о продлении моей командировки. Он был свеж и в хорошем настроении. Как будто вчера ничего и не было. А я, проболтавшись по Риге целый день, вечером отбыл восвояси.
   Работа потихоньку налаживалась. Я все больше вникал в курс дела. Начал кое- что соображать. Работа мне нравилась. Проходили какие-то совещания, советы капитанов. Разрабатывались документы по обеспечению безопасности мореплавания. Шла подготовка кадров комплавсостава. Получали и реализовывали приказы и другие нормативные документы вышестоящих организаций. Велся контроль работы подведомственных служб. Организовывали дооснащение и переоснащение флота по линии мореплавания. Шли проверки и взаимопроверки служб. Случались какие-то аварийные происшествия и случаи. С расследованиями таких случаев справлялись службы мореплавания баз флота и докладывали нам о результатах и мерах, принимаемых для недопущения подобных случаев в дальнейшем. А мы уже докладывали в Главное управление рыбной промышленностью (Рига) и в Главную инспекцию безопасности мореплавания (Москва).
   Приказом Минрыбхоза меня назначили председателем Государственной экзаменационной комиссии (ГЭК) КВИМУ и членом ГЭК средней мореходки. Председатель ГЭК мог исполнять свои обязанности не более двух лет. Традиционно по очереди председателями назначались Валериан Николаевич Шагубатов, капитан порта Николай Андреевич Хомяков и начальник Запгосрыбфлотинспекции Михаил Николаевич Малаксианов. Ну а теперь настала моя очередь. И смех, и грех мне было присутствовать на этих экзаменах. Особенно когда сдавали их ускоренники. Взрослые дядьки, знаменитые капитаны, кряхтя и потея, доставали из-за пояса или специально пришитого кармана шпаргалки и добросовестно переписывали их на чистые листы бумаги. Я ведь сам недавно этим занимался и видел все прекрасно. Меня разбирал смех от их неумелых действий. Но и им не мешал. Ведь они отмучались три с половиной года, и заваливать их на экзамене просто не поднималась рука. Другое дело молодежь. Те как фокусники оперировали со шпаргалками. Я просто любовался их фокусами. Вот он достал. Держит в левой руке. Я подхожу. - Покажите левую руку. Показывает. В ней нет ничего. Ну, думаю, мне показалось. Гляжу, а он нахально списывает со шпоры в левой руке. Иду к нему. Он не шелохнется. Я не спускаю глаз с левой руки. - Покажите левую руку. Показывает. Ничего. Что за чертовщина? Наблюдаю. Ну, списывает же. Я уже не подхожу. Думаю, я его у доски заловлю на незнании когда попрошу докладывать без листка. Вынимаю из его рук листок. Докладывайте. Рубит без запинки. Ну, класс. Вот это фокус. Ставлю пятерку за знание и умение.
   Сдают ускоренники. Только что ответил без подготовки Леопольд Алексеевич Рамбеза. Его мать, Вера Ламбертовна Рамбеза, известнейшая женщина в области, работала раньше начальником отдела кадров и учебных заведений Калининградрыбпрома. Вся комиссия единодушно ставит ему пятерку по навигации. У доски его брат Вадим Рамбеза. Почти весь листок переписал на доску и читает с запинками. Комиссия сидит за столом метрах в трех от доски. Но со своего места я вижу, что на листке подготовки стоит не тот штампик в левом углу. Раздобыть листки со штампиком предстоящего экзамена и написать на них шпоры, было высшим пилотажем при подготовке. Сами этим занимались. Перед началом экзамена я посмотрел эти проштампованные листки. На них стоял штамп "заочное отделение". Мне что-то он не понравился, и я попросил декана Алексея Ивановича Полтавцева подготовить другие листки. Секретарь быстро проштамповала листов 30 штампом деканата. А я смотрю, что у Вадима листок, с которого он считывает текст, со старым штампиком. Я потихоньку говорю Михаилу Николаевичу - Что за штамп стоит на листке Вадима? Тот встает и подходит к нему. Надевает очки, и от удивления они у него слезают с носа. Он тянет из рук Вадима листок. Тот не отдает. Этот тянет. Тот не отдает. Наконец листок рвется, и нижняя часть его остается в руках Михаила Николаевича. Тот садится на место. Вадим ошарашено молчит. - Продолжайте. Говорит Михаил Николаевич. Но продолжать нечего. Шпаргалки нет. Ему даже было лень переписать ее с того листка на новый с правильным штампиком. При переписывании может быть, и запомнил бы что-нибудь. Влепили ему двойку. И пересдавал он навигацию только на следующий год. Но капитаном он так и не стал.
   А в средней мореходке было все по-другому. Там курсант брал билет и не садился за стол, а сразу подходил к доске и начинал у нее готовиться к ответу. Мне эта система очень понравилась. Там ребята тоже шпаргалили. Но это были детские шалости по сравнению с КВИМУ. На следующий год я предложил такую систему и в КВИМУ. Меня поддержал Алексей Иванович Полтавцев. Готовиться к экзаменам курсанты стали более тщательно и ответственно. Эта система существует и по сей день.
  
 []
  
Я на госэкзамине в КВИМУ.
  
   Проще было с простыми курсантами. Я видел, как они шпаргалят. Мало того. Мне удалось положительно решить вопрос присутствия на экзаменах справочной литературы. Не учебников, конечно. А нормативной литературы, которая обязательна на каждом судне. Доказывал я долго, но упорно. И добился своего. Москва разрешила это делать. В своих доказательствах я исходил из того, что каждый выпускник должен продемонстрировать умение пользования такой нормативной литературой. И если даже он не знает ответа на вопрос, но знает где его найти, то он всегда правильно сориентируется на судне.
   А вот с иностранными студентами была просто беда. Они целый год занимались на подготовительном отделении. Учили их русскому языку. У кого-то кое-что получалось. Но большинство владело языком плохо. Очень уж труден наш язык для иностранцев. Еще у кубинцев, у словаков, у болгар что-то и получалось, но вот у всяких эфиопов - беда. Однажды на экзамене по навигации мне достался студент из Мавритании. С русским плохо. Ни на какие вопросы по билету ответов не знает. Но ведь шесть с половиной лет и за свой счет провел он в России. Что-то надо делать. Я задаю вопросы все проще и проще. Дошло до того, что я задаю вопрос - на сколько градусов делится экватор в навигации? Не знает. На сколько градусов делится любой меридиан по широте? Не знает. Я уже спрашиваю - Сколько сторон света вам известно? Он уверенно отвечает - две. Мы вдвоем с преподавателем смотрим на него с изумлением. И тут меня черт дернул спросить. - Какие же это стороны света? Но говорит - тот свет и этот. Мы чуть не попадали от удивления. Я спрашиваю - А где вы читали об этом? В Коране - был уверенный ответ. На том мы и закончили опрос. Поставили ему конечно тройку. Но когда мы рассказали об этом комиссии на подведении итогов, все громко хохотали несколько минут.
   Моя жизнь уже вошла в размеренное русло, как вдруг случилась тяжелейшая авария. Один из наших больших морозильных рыболовных траулеров БМРТ "Костиков" на полном ходу ударил в правый борт другой наш БМРТ "Чернышевский". Они оба принадлежали Калининградской базе тралового флота. Произошло это на банке Джорджес около Канадского полуострова Ньюфаундленд. "Чернышевский" подал сигнал бедствия, который принял наш радиоцентр. Моментально были оповещены все службы мореплавания. И тут началась сплошная чехарда. Москва звонит в Ригу и просит доложить, что случилось, и какие меры предпринимаются для спасения судна. Кто там капитан и его характеристика. Какие имеет награды и взыскания и еще многое другое. Рига запрашивает об этом же меня. Я звоню в базу тралового флота и прошу предоставить эти сведения. А они послали меня подальше и просили больше не звонить. Им не до наших проблем. Им нужно организовать спасение и судна и экипажа. Телефоны разрывались. Начальство и наше и Рижское и Московское встало на уши, выпытывая у меня данные. А я ничего не знал, что делается на промысле. Я попросил у нашего начальства разрешения поехать на радиоцентр в поселок Исаково и оттуда информировать их о происходящих событиях. Мою идею одобрили, я рванул на служебной машине в радиоцентр. Когда я туда приехал, мне доложили, что "Чернышевский" уже утонул. Весь экипаж снят на наши суда. Не солоно хлебавши, я возвратился в Управление. Начались разборки. Выговора. Оргвыводы. Меня, правда, не тронули. Молодой еще. Но я впервые увидел, что в таких случаях никакой организации нет. Никто не знает, кто за что отвечает и кому что нужно делать. Я был очень удивлен такому положению. Меня мучил вопрос, как же они жили раньше? Мои сотрудники ответили, что так и жили, как сейчас. Меня это никак не устраивало. Сегодня меня простили, а завтра? Нужно было что-то делать. Что-то придумывать. Начались бессонные ночи. Я все проигрывал и проигрывал прошлую ситуацию. Выход где-то должен был быть. В очередную бессонную ночь мне представилось, что прямо на радиоцентре собираются самые опытные специалисты нашей отрасли и оказывают консультативную помощь капитану терпящего бедствие судна, держа его на постоянной радиосвязи. Ведь, как правило, при аварии капитан находится в стрессовом состоянии и может не то что плохо соображать, а и вообще ничего не соображать. Не в лучшем состоянии находятся и его штурмана. Значит, должен быть такой компетентный орган, который бы мог выдавать капитану грамотные рекомендации по борьбе с аварией. Нечто подобное есть непосредственно на промысле. Это штаб экспедиции, в который входят два опытных капитана и добытчик. Но, во-первых, зачастую штаб возглавляет не капитан, а добытчик. Во-вторых, у них нет под руками никаких документов по расчету остойчивости и непотопляемости судов, входящих в состав их экспедиции. Как правило, на промысле большое количество судов разных типов и создать там банк таких документов не представлялось возможным. Да и не все капитаны владели опытом проведения расчетов остойчивости и непотопляемости судов в поврежденном состоянии. Для этого нужна специальная подготовка. Такими расчетами с применением хоть и громоздкой в то время компьютерной техники могли заниматься только специально подготовленные специалисты. Такими специалистами мне представлялись ученые кафедры теории корабля Калининградского технического института, возглавляемой доктором технических наук, профессором Никитой Борисовичем Севастьяновым.
   Вот такая схема высветилась в моем беспокойном мозгу. Я доложил об этом начальнику Управления. Несмотря на то, что Владимир Степанович Григорьев был человек очень сдержанный и холодный, он с большим интересом воспринял мой доклад и распорядился готовить все необходимые документы, чтобы реализовать эту схему. Так появился штаб спасательных операций. В то время он назывался так. Штаб по оказанию консультативной помощи судам, терпящим бедствие. Официально его возглавлял начальник Калининградрыбпрома. Но фактически работой штаба руководил я. Как начальник службы я не имел права подписи радиограмм, передаваемых капитанам судов и начальникам баз флота. Поэтому все радиограммы я подписывал от имени начальника Управления. Первое время я звонил Владимиру Степановичу и согласовывал с ним текст телеграммы. Впоследствии он предоставил мне право передачи телеграмм за его подписью без согласования с ним. Правда, после завершения операции весь пакет переписки я предоставлял ему, и он прочитывал и подписывал каждую радиограмму лично. За все время работы я не получил ни одного замечания от него в отношении даваемых мной распоряжений от его имени. Я был очень горд таким доверием. Да и руководители отделов флотов, и начальники баз стали постепенно относиться ко мне с определенным доверием. Правда, у некоторых главных капитанов это вызывало ревность. Ведь они как руководители отделов были практически отстранены от работы по спасению их же судов. Все они входили в состав нашего штаба и обязаны были принимать участие в его работе, но они видели свое бессилие перед научной организацией работы и вскоре перестали вообще участвовать в работе штаба. А я особо и не возражал против этого.
   Создание такого штаба было конечно согласовано и с Главгосрыбфлотинспекцией и Главным управлением рыбной промышленности. От его имени следил за работой штаба Виктор Яковлевич Рубинштейн. И после нескольких успешных операций наш опыт получил широкое одобрение и вскоре приказом Министерства рыбного хозяйства был внедрен на всех бассейнах нашей страны. В дальнейшем данная схема организации спасательных операций оправдала себя полностью. Каждый год с нашими судами случалось 5-10 тяжелых аварий. И ни разу за всю мою работу в должности главного капитана мы не допустили ни одного случая гибели судов. Спасали суда даже в тех ситуациях, когда казалось, что спасти судно уже нельзя. О некоторых таких операциях я расскажу.
   8 октября 1978 года производственный рефрижератор (ПР) "Рудный" с полными запасами вышел на промысел из порта Калининград под командованием капитана дальнего плавания Кисова Ивана Тимофеевича, знакомого нам по СРТ-4253. На борту находилось 568 тонн топлива, 269 тонн воды, 250 тонн снабжения. Длина наибольшая судна составляла 99,35 метра, ширина 14 метров, высота борта 7,2 метра, водоизмещение 5315 тонн, осадка носом 5,5 метра, кормой 5,6 метра, скорость 13 узлов, экипаж 90 человек.
   9 октября судно шло в тумане между островом Борнхольм и Шведским берегом. В 06 ч 57 мин "Рудный" столкнулся с грузовым судном "Нордмарк" западногерманской фирмы, плававшим под Сингапурским флагом. Это было большое грузовое судно. Длина его 117,6 метра, ширина 18 метров, осадка 9 метров. "Нордмарк" таранил ПР "Рудный" под углом 140 градусов в правый борт в районе второго трюма. Это как раз по центру судна. Разрушения были огромны. Пробоина в высоту была 6 метров, а в ширину 5. Особенно больших размеров достигала пробоина в подводной части, поскольку грузовое судно имело огромный бульб. Этот бульб и разворотил подводную часть корпуса. Мало того. Немецкое судно, вытащив свой нос из корпуса нашего судна, скрылось с места происшествия, несмотря на подаваемые сигналы бедствия производственным рефрижератором. На вызовы по радиотелефону оно также не отвечало. Впоследствии вина западногерманского судна была установлена и фирма-судовладелец полностью возместила наши убытки. Но нам в тот момент было не до подсчета убытков.
   Как только поступило сообщение о столкновении, я немедленно рванул на радиоцентр. Радиоконтакт с судном был уже установлен. Я связался с Иваном Тимофеевичем и запросил доклад о состоянии судна. Доклад был ужасным. Удар пришелся в трюм N 2. Из него вода поступала в трюм N 1, что ближе к носу, и трюм N 3, что ближе к корме. Не затопленными оставались только машинное отделение да форпик с кладовками под полубаком. Начальный крен в 10 градусов постепенно нарастал. Капитан объявил общесудовую тревогу и приступил к откачке пресной воды за борт из танков правого борта. В 7 ч 25 мин крен достиг 14 градусов на правый борт. Капитан приказал подготовить к спуску шлюпки и плоты. К этому времени члены моего штаба собрались в радиоцентре. В штаб входили специалисты кафедры теории корабля КТИ кандидаты технических наук Юрий Леонидович Маков, Яков Ильич Дунаевский, Владимир Алексеевич Лапин. Руководил этой научной группой профессор Никита Борисович Севастьянов. Он не приезжал на радиоцентр. Он находился в институте и руководил изучением поведения поврежденного судна на модели в опытовом бассейне. В бассейне ставили на воду большую модель судна. Водой затапливали поврежденные отсеки и наблюдали за поведением судна. Мы же на радиоцентре делали расчеты остойчивости, основываясь на чертежах и данных о судне.
   Пока собирался мой штаб я быстро установил, какой флот находился в районе катастрофы. Уже к 12 часам в район бедствия подошли научно-производственное судно "Зунд", вслед за ним транспортный рефрижератор "Буря" и плавбаза "Ленинский путь". Но ни одно из них из-за значительного крена и густого тумана не могло подойти к борту терпящего бедствие судна. С 13 часов по рекомендации моего штаба стали шлюпками снимать с судна лишних членов экипажа. На борту оставили только аварийную партию. К этому времени расчеты и опытное кренование модели показали, что силами и средствами, имеющимися в моем распоряжении, не смогу спасти судно. Оно либо потеряет остойчивость и опрокинется, либо потеряет плавучесть. В том и другом случае судно погибнет. Виделся только один выход. Выбросить судно на прибрежную отмель. Произвели расчеты перехода до ближайшего Шведского берега. Можем успеть. Согласовал нашу идею со всеми инстанциями, включая Москву.
   В 13 ч 25мин отдали якорную цепь со жвака-галса и начали движение к берегу со скоростью 6 узлов. Крен к этому времени составлял уже 30 градусов на правый борт. На судне осталось всего 6 человек: капитан, главный механик, три помощника капитана и начальник радиостанции. Большую скорость дать не могли. Это судно было дизель электроходом и имело четыре главных дизель генератора, работавших на один валомотор. Картеры всех четырех главных двигателей были соединены между собой, и при таком крене масло перетекло в двигатель N 4. Двигатели 1 и 2 остались вообще без масла в картерах. Таким образом, на валомотор мог работать только один главный двигатель. Руль частично вышел из воды и обеспечивал поворот только в сторону борта, на который было накренено судно. При необходимости поворота в противоположную сторону руль не справлялся с противодействием накрененного судна, и приходилось осуществлять циркуляцию через левый борт для выхода на необходимый курс. Радиолокационная станция из-за большого крена обеспечивала обнаружение объектов только в узком носовом секторе. По правому борту локатор показывал воду, а по левому - воздух.
   К 16 часам напряжение на судне, в штабе и в эфире достигло предела. Крен достиг 35 градусов и ученые пришли к выводу, что судно может опрокинуться в любую минуту. Я об этом доложил в Калининградрыбпром, в Главное Управление Запрыба и Главгосрыбфлотинспекцию в Москву. Вскоре из Риги поступило указание экипажу покинуть борт судна и прекратить операцию по его спасению, так как судно обречено. Я сообщил об этом решении капитану. Тот ответил, что судно не покинет до тех пор, пока оно движется. Я проинформировал о решении капитана все инстанции и получил вторичный приказ дать команду о покидании судна. Я вновь вышел на связь с капитаном и проинформировал его о повторном приказе. Но он подтвердил свое решение оставаться на судне. Я вновь проинформировал все инстанции о решении капитана. Тогда в адрес начальника Калининградрыбпрома пришла из Главного управления телеграмма о моем отстранении от проведения спасательной операции и снятии с занимаемой должности. Эту телеграмму получили мы первые на радиоцентре. Я тут же позвонил начальнику Калининградрыбпрома. Он ответил, чтобы я спокойно продолжал работу так, как я считаю нужным. А телеграммы на флот чтобы я давал за его подписью, не согласовывая с ним. Он их подпишет позже, Я так и стал делать. Я понимал, что меня может спасти только успешное завершение спасательной операции. Но поделать уже ничего не мог. Все решения были приняты. Указания и рекомендации даны. По моему глубокому убеждению, вопросы борьбы за живучесть судна должны решаться только капитаном. Только он знает доподлинно ситуацию, в которой находится и судно и экипаж. Только он знает опыт своего экипажа и его настроение. Никакие команды с берега не должны мешать капитану выполнению его долга перед судовладельцем фрахтом и экипажем. Но времена были другими. Я понимал, что команда с берега была своего рода перестраховкой береговых бюрократов. Они желали показать всему миру, как они пекутся о людях.
   А время тянулось бесконечно медленно. Успеем или не успеем? Палуба судна по правому борту уходила все глубже и глубже под воду. Управление судном становилось все труднее. Крен нарастал. С судна поступали тревожные донесения о дальнейшем распространении воды. Вода появилась и в машинно-котельном отделении. Но судно продолжало двигаться к берегу.
   Мужество экипажа, настойчивость и решительность капитана были вознаграждены. В 16 ч 18 мин. Судно село на грунт в 4 кабельтовых от берега в районе маяка Сандхаммарен имея крен 39 градусов. После посадки на мель крен уменьшился до 34 градусов. Экипаж приступил к более детальному осмотру судна и судовых помещений. В 18 ч 05 мин в район аварии подошел спасательный буксир "Гордый" и я передал дальнейшее руководство спасательной операцией капитану спасателя. Я настоятельно рекомендовал произвести затопление танков левого борта, подозревая, что вода была откачена в спешке и из них. Иначе от чего мог образоваться такой большой крен? В дальнейшем это предположение подтвердилось. После двух дней упорной работы экипажа спасателя судно удалось спрямить до 15 градусов. Произвести герметизацию некоторых, не затопленных отсеков, удалить воду из неповрежденных отсеков и отбуксировать судно, не заделывая пробоины, в Калининград на ремонт. 13 октября в 22 ч 50 мин ПР "Рудный" был ошвартован к стенке Калининградского морского рыбного порта. Я распустил по домам штаб. Четверо суток члены штаба во время спасательной операции дремали урывками на стульях радиоцентра. Пищу нам возили жены. О моем отстранении от занимаемой должности как-то все забыли.
   Теперь нужно было как можно быстрее поставить судно в док, поскольку проникновение воды в еще сухие отсеки продолжалось все больше и больше. Откачивать ее за борт в порту мы уже не могли. У борта "Рудного" постоянно дежурили нефтезачистные баржи, на которые и откачивалась вода. Вскоре подготовили плавучий док к приему судна. Но проблема состояла в том, что судно имело начальный угол крена порядка 17 градусов. А с таким креном судно нельзя было вводить в док, поскольку оно не попадало своим килем на килевую дорожку. Спрямлять судно было тоже нельзя, так как оно имело отрицательную начальную метацентрическую высоту и при спрямлении могло перевалиться на другой борт с еще большим креном. Что делать? Я собрал одно совещание с участием ученых кафедры теории корабля КТИ - бесполезно. Ни одного варианта найдено не было. Собираю еще раз уже с участием начальника дока и докмейстера. Мусолим те же варианты. Толку мало. Расчеты показывают, что каждый вариант неудовлетворительный. И вдруг докмейстер предлагает: - А давайте я накреню док на 17 градусов, и в таком положении будем всплывать. Все замерли с открытыми ртами от неожиданного предложения. Ученые переглянулись. В мировой практике никто таких вариантов вспомнить не мог. Снова засели за расчеты. Получалось, что в этом положении судно сядет точно на килевую дорожку. Стали обсуждать детали. Должно было получиться. Я, производственники, представители дока и ученые тщательно согласовали все вопросы данной схемы постановки.
   В назначенный день портовые буксиры осторожно повели судно в док. Я находился на его борту. Подошли к доку. Страшно было на него смотреть. Эта махина лежала на правом боку. Правая башня почти полностью ушла под воду. Левая грозно нависала над поверхностью воды. Буксиры осторожно подвели нос судна к доку. Мы подали носовые концы. Начали потихоньку втягиваться в док. Проходим нормально. Ни за что не цепляемся. Подали кормовые концы. Отцентровались. Док начал потихоньку всплывать. Вскоре правая скула коснулась клеток. Крен уменьшился. Мы доложили на док, что крен стал 15 градусов. Докмейстер стал спрямлять док. Его крен стал потихоньку уменьшаться. Это натолкнуло меня на мысль - вывалить шлюпку левого борта и начать заполнять ее забортной водой. Это позволит еще больше спрямить судно. Так и сделали. По мере наполнения шлюпки крен уменьшался. Док, всплывая, тоже уменьшал постепенно свой крен. Когда крен судна достиг 5 градусов, я предложил капитану прекратить наполнение шлюпки, чтобы судно не перевалилось на другой борт. Насос забортной воды тут же остановили. Но крен продолжал уменьшаться. Я замер. Сейчас судно перевалится на другой борт и коснется левой накрененной в нашу сторону башни дока. Крен уменьшался все быстрее и быстрее. Вот он достиг нуля и судно пошло на другой борт. Я весь сжался. Ведь это было мое предложение использовать шлюпку. И сделать то было уже ничего нельзя. Я метнулся на левое крыло мостика, чтобы наблюдать картину повреждений. И вдруг я увидел, что наполненная водой, вываленная за борт шлюпка, медленно оперлась о леера дока, опрокинулась, и вся вода мощным водопадом в миг вылилась за борт. Судно прекратило накренение. А тут и док, подвсплыв, посадил судно прямо на килевую дорожку. Я с облегчением вздохнул. Судно в доке. Никаких повреждений. Шлюпка пуста и боцман заваливает ее на борт. Операция классно закончилась. Многочисленные зеваки и члены экипажа дружно зааплодировали.
   Позже я нигде не встречал в литературе описание такого метода докования накрененных судов. По итогам работы я написал рапорт на имя начальника Калининградрыбпрома В.С.Григорьева, в котором изложил предложенную докмейстером идею и попросил поощрить его. Докмейтеру была выдана денежная премия и объявлена благодарность по Калининградрыбпрому. Капитан И.Т.Кисов никак не был наказан. Мы выиграли дело, которое рассматривалось Ллойдовским морским судом в Лондоне. Немецкие страховщики заплатили нам огромную сумму в счет погашения наших убытков, которые мы сделали непомерно большими. На эту сумму можно было бы не только отремонтировать судно, но и купить такое же новое.
   11 июня 1973 года РТМ "Славск" под командованием капитана Михедова Артура Алексеевича, впервые вышедшего в рейс в качестве капитана, находился на промысле в Юго-Восточной Атлантике в 90 милях от порта Уолфиш-бей (Намибия). Его длина 80 м., ширина 13,2 м., высота борта 7 м., водоизмещение 3019 т., осадка 5,3 м., экипаж 80 человек.
   В 2 ч 37 мин. Местного времени при выборки трала его таранил в левый борт Кубинский траулер "Плайя Колорадо". Удар пришелся в район машинного отделения, которое было мгновенно затоплено. Судно обесточилось. Аварийный дизель-генератор не запустился, радиостанция вышла из строя. Длина пробоины составляла по надстройке 10 м, по шлюпочной палубе 5,25 м, по главной палубе 2 м. Высота пробоины составляла 11,5 м. Нижняя кромка пробоины на 1,6 м. уходила ниже ватерлинии. Глубина повреждений по надстройке - 4 м, по шлюпочной палубе - 3 м, по главной палубе - 2 м. Погода была прекрасной. Ветер юго-восточный 2 балла, море 1-2 балла.
   Вода быстро распространилась в разделочный цех и отделение рыбомучной установки.
   В 2 ч 39 мин. Капитан объявил общесудовую тревогу и с помощью шлюпочной радиостанции сообщил соседним судам об аварии. Капитан-флагман промрайона Пангуров Владимир Филиппович, находившийся на РТМ "Аргунь", немедленно отдал распоряжение об оказании помощи судну, терпящему бедствие, и оповестил о происшествии береговые службы. Экипаж приступил к герметизации отсеков и помещений судна.
   В 6 часов утра по местному времени за мной примчалась дежурная машина, и я на ней рванул в Исаково на передающий радиоцентр. Оттуда я установил постоянную связь с капитаном-флагманом и попросил его проинформировать меня о состоянии судна. Ко мне стали стекаться члены штаба спасательных операций. Нам было ясно, что если судно не утонуло в первые минуты, то у нас есть шанс на его спасение.
   В это время к терпящему бедствие судну первым подошел БМРТ "Казань" под командованием молодого капитана Татарина Леонида Серафимовича. Сначала он высадил на "Славск" с помощью шлюпки одну аварийную партию под командованием старшего помощника капитана, а затем вторую под командованием старшего тралмастера. Они приступили к заводке пластыря. Через 30 минут "Казань" ошвартовалась к правому борту аварийного судна, подав электропитание в систему РТМ "Славск". Вскоре подошли БМРТ "Александрит", РТМ "Сумы", РТМ "Волховстрой". На катерах на аварийное судно были высажены аварийные партии, которые включились в борьбу за живучесть судна. Уже к 4 часам аварийной партией с "Казани" на пробоину был заведен пластырь. Однако этим не была обеспечена заделка повреждения, так как пробоина была слишком велика, и пластырь ее не перекрывал. К тому же он порвался на ее острых краях.
   В 4 ч 06 мин. Аварийная партия c "Волховстроя" приступила к заводке второго пластыря и подкреплению переборок в разделочном цехе и помещении рыбомучной установки.
   В 4 ч 08 мин. Было обнаружено что, несмотря на закрытие клинкетной двери, туннель гребного вала залит водой. В 4 ч 50 мин. Завели второй пластырь, который вместе с первым перекрыл подводную часть пробоины.
   В 4 ч 37 мин (московское 7 ч 37 мин) в штаб спасательных операций поступил первый доклад о состоянии судна. Члены штаба приступили к расчетам остойчивости и непотопляемости судна. На основе этих расчетов готовились рекомендации по его спасению.
   В 5 ч 30 мин. По согласованию с руководством мы направили радиограмму в порт Уолфиш-Бей о вызове спасательного судна. На судно было сообщено о критических параметрах затопления судовых помещений и меры, которые необходимо предпринять в первую очередь. Под руководством капитана-флагмана наши рекомендации стали четко выполняться. О выполнении каждого этапа он докладывал в штаб спасательных операций. А я информировал о состоянии судна и предпринимаемых мерах все инстанции.
   Экипаж и аварийные партии с других судов предпринимали все возможные меры по спасению судна. Но водоотливные средства судна не работали в связи с затоплением машинного отделения.
   В 6 ч 30 мин. У БМРТ "Казань" оборвались импровизированные кранцы (на баке бухта троса, на корме скойланный трал) и судно вынуждено было отойти от борта "Славска". Вместо него к правому борту аварийного судна подошел РТМ "Волховстрой", с которого на РТМ "Славск" были переданы электронасосы и эжекторы, собранные с других судов. Подано электропитание и начата откачка воды из рыбцеха переносным эжектором производительностью 50 м3/ч и из помещения рыбомучной установки переносным электронасосом такой же производительности. Для уменьшения осадки судна кормой по нашей рекомендации была начата откачка топлива из кормового танка на РТМ "Волховстрой" и выгрузка рыбной муки из третьего трюма. Свежая рыба с верхней палубы к этому времени булла уже смыта за борт. К 15 часам уровень воды в рыбцеху и помещении рыбомучной установки понизился на 25 см, было выгружено 20 тонн рыбы из чанов, значительное количество рыбной муки, осушили малые кормовые помещения. Дифферент на корму стал уменьшаться, остойчивость увеличиваться. Улучшился подход к пробоине. На нее завели третий пластырь. Для уменьшения фильтрации воды через неплотности заделки была использована ржаная мука. Указанные меры привели к уменьшению поступления воды в МКО, появилась возможность его осушения. После выполнения рекомендаций штаба по закреплению пластырей и других средств заделки, которые могли быть сорванными при буксировке, судно было подготовлено к буксировке в порт Уолфиш-Бей.
   В 19 ч 25 мин. Из порта Уолфиш-Бей подошел буксир "Campbell". РТМ "Волховстрой" отошел от борта и на его место пришвартовался буксир. Он своими насосами стал осушать МКО.
   В 8 ч 12 июня рыбцех был полностью осушен. В помещении рыбомучной установки оставалось 15 тонн воды.
   В 11 ч 09 мин. РТМ "Аргунь" в сопровождении РТМ "Волховстрой", "Поречье" и "Кайра" приступил к буксировке судна в порт Уолфиш-Бей со скоростью 2-3 узла. Буксир продолжал оставаться у борта и осушать МКО. Во время буксировки ветер усилился до 4-х баллов. Появилась зыбь. Крен на левый поврежденный борт увеличился до 5 градусов. Стала нарушаться заделка пробоины. Несколько раз выходили из строя водоотливные средства буксира. На это время вновь запускались переносные насосы и эжекторы, снятые с других судов.
   Наконец 14 июня в 10 ч 50 мин. РТМ "Славск" был поставлен на якорь на внутреннем рейде порта Уолфиш-Бей, где была начата перегрузка рыбопродукции на РТМ "Кайра".
   Во время буксировки в штабе были разработаны мероприятия по подготовке к заделке пробоины, которые проверялись расчетами и испытаниями на модели. Ситуация осложнялась тем, что в Уолфиш-Бее не было дока и работы по заделке пробоины и подготовке судна к буксировке в порт Калининград нужно было делать наплаву. На основании расчетов был подготовлен план разгрузки судна и откачки воды. Расчеты показали, что если оставить машинно-котельное отделение частично затопленным, то судно получало отрицательную остойчивость и крен на правый борт до 18 градусов. В результате пробоина выходила из воды.
   К 6 часам 16 июня работы по выгрузке и осушению были выполнены в строгом соответствии с рекомендациями штаба. Крен на правый борт составил 12 градусов, и пробоина полностью вышла из воды. Были сняты пластыри, и экипаж приступил к временной заделки пробоины и подготовке аварийного судна к буксировке в Калининград. Экипаж трудился днем и ночью. Снимались, промывались пресной водой и просушивались сотни электродвигателей. На пробоину устанавливались временные стрингеры и шпангоуты. Заваривались и цементировались трещины палубы и наружной обшивки и т.д.
   17 июля в 18 часов работы по восстановлению водонепроницаемости борта и палубы юта были завершены. Было подготовлено буксирное устройство как на РТМ "Славск", так и на РТМ "Поречье" которому предстояло буксировать аварийное судно в порт Калининград. Суда были предъявлены представителю классификационного общества, и в 18 ч 20 мин 17 июля началась буксировка, которая прошла без происшествий.
   Как я отмечал выше, за год по Калининградрыбпрому случалось от 5 до 10 тяжелых аварий. Но и судов у нас было за 400. Мы были не самыми злостными аварийщиками на западном бассейне, да и по Советскому Союзу тоже. Тем не менее, основной моей работой было предупреждение и предотвращение аварийности на флоте. Я должен был контролировать выполнение всех нормативных и инструктивных документов, касающихся безопасности мореплавания. Качество подготовки кадров штурманского состава. Проведением различных совещание и конференций по предотвращению аварийности флота. Разбором, анализом и информированием флота о всех авариях и аварийных происшествиях происходящих как на нашем, так и на зарубежном флоте. Работы было много. Приходили на работу рано, а уходили поздно. В свою очередь меня тоже проверяли и контролировали вышестоящие органы. Но работа была для меня очень интересной.
   Кроме этой работы была и другая. Творческая. Например. Меня очень возмущало то, что на проходной порта капитана, его первого помощника и других лиц старшего командного состава обыскивали какие-то мужики и тетки, одетые в безобразно сидевшее на них подобие формы. Как же мог капитан воспитывать свой экипаж, если его самого обыскивали на предмет воровства. Процедура была чрезвычайно оскорбительна для командного состава судов. На одном из совещаний я высказал предложение о запрещении этой унизительной процедуры. Большинство из присутствовавших на совещании представителей баз флота меня поддержало, и начальник управления предложил мне подготовить соответствующий приказ. Вскоре этот приказ, пройдя сложную процедуру согласования, появился на свет. В соответствии с ним не только не стали досматривать вещи капитанов, старпомов, первых помощников капитана, старших и вторых механиков, начальников радиостанций, но и пропускать этих лиц на личных автомашинах и такси на территорию порта. Это была моя первая маленькая победа над бюрократизмом.
   Другая ситуация. Навигационная камера порта, которой руководил Леонид Петрович Горбенко (впоследствии Губернатор Калининградской области), вечно не успевала корректировать навигационные карты и пособия к отходу судов. Хоть и работало в камере более 70 женщин, им приходилось даже ночами готовить карты и пособия к отходу судов. А их уходило по 5-10 единиц в сутки. Как-то в соответствии с графиком проверок я занимался проверкой работы навигационной камеры. Я обратил внимание на то, что когда одна из корректоров работает с коллекцией карт какого-то судна, другие ждут очереди на корректурный экземпляр какой-нибудь карты. Просто сидят и ждут, когда освободится исходная откорректированная карта, на которую накладывается карта, подлежащая корректуре. На подсвеченную снизу карту легко наносилась новая навигационная информация с карты, лежащей под корректируемой. Долго я наблюдал за работой корректоров. Что-то было здесь не так. Когда одна из них в мыле и спешке корректировала карты на один пароход, другие корректоры пили чай, балаболили ни о чем. Ждали своей очереди. Долго этот вопрос не давал мне покоя. Поделился своими сомнениями с Беллой Викторовной Мироновой, бывшей руководительницей корректорского участка, работавшей у меня в службе инженером. Но она сказала, что система, безусловно, плохая, но они работают так много лет, и никто ничего придумать более хорошего не мог. Мало того, но так работают все навигационные камеры страны. Но у меня никак не могло вылететь из головы это нелепое ожидание очереди. И через некоторое время стала вырисовываться следующая схема. А что если каждый корректор будет иметь для корректуры не всю коллекцию какого-то судна из 500-800 карт, а только карты одного района. Предположим Балтики. И она каждый день корректирует только этот район, владея одна корректурной картой. Другая корректор - другой район и так далее. Откорректированный карты поступают в отдел комплектования и подбираются на судно по судовой заявке в день отхода. То есть. В отделе комплектования просто накапливаются откорректированные загодя карты. Поделился вновь с Беллой Викторовной своей идеей. Она сходу въехала в ситуацию. Восторг ее был неописуем. Она тут же рванула в навигационную камеру. Там тоже благожелательно восприняли эту идею и стали внедрять ее в жизнь. Назвали эту систему "Комплект". Месяц эксплуатации показал ее хорошую эффективность. Уже к концу месяца начальник навигационной камеры предложил сократить пять корректоров. Сократили мертвые души. Корректоров всегда не хватало. А тут излишки. Вскоре я доложил о нашем методе на совещании в Главном Управлении, и к нам зачастили гости из других управлений перенимать опыт. А через некоторое время вышел приказ по Министерству, и наш метод был внедрен во всем Советском Союзе.
   Или другой пример. Я каждый год выходил на промысел. Ну, чтобы развеяться, да и нюх морской не потерять. В этот раз я находился на банке Джорджес. Располагался на одной из наших плавбаз. И вдруг однажды утром получаем сообщение, что средний рыболовный траулер Пионерской базы океанического рыболовного флота СРТМ-8062 "Кофф", где капитаном был Владимир Иванович Мирошник, врезался в другой траулер той же базы - СРТМ-8036 "Протон", где капитаном был Федор Сергеевич Семенов. Тот получил огромную пробоину, уходящую под воду. Затапливает машинное отделение. Насосы с откачкой воды не справляются. Я знал, что если на судне этого типа будет затоплено машинное отделение, оно утонет. По моему приказу плавбаза прекратила принимать рыбу и рванула к терпящему бедствие судну. Еще на переходе мне необходимо было сделать оценку состояния поврежденного судна. Я спросил у капитана плавбазы, есть ли какие-нибудь чертежи аварийного судна, или хотя бы книжки по теории и устройству судна. Тот ответил отрицательно. Я обратился к начальнику штаба экспедиции. Результат тот же. Как же так, подумал я. На промысле находится штаб экспедиции, в котором есть опытные капитаны. В любое время может произойти то, что произошло сейчас. И никто не может оценить сложившуюся ситуацию и дать необходимые рекомендации капитану бедствующего судна. Никто даже не может прикинуть, какая ему нужна первостепенная помощь. Мелькнула мысль - плавбазы, штабы экспедиций и спасательные суда должны иметь всю информацию об остойчивости и непотопляемости всех типов судов, участвующих в промысле рыбы. По возвращении в порт я доложил об этом на разборе моего рейса в Калининградрыбпроме и в Главном Управлении. На основании моего доклада был издан приказ о формировании "капитанских папок" и укомплектовании ими всех промысловых штабов, спасателей и плавбаз. И не раз эти папки выручали моряков в трудные минуты.
   Ну а что же с тем аварийным траулером? Я высадился на его борт и оценил обстановку. Пожилой капитан был в шоковом состоянии, и не был способен ни на какие действия. Положение оказалось не таким безнадежным, как мне представлялось по докладу штурманов судна. На правом борту машинного отделения к борту был приварен подвесной топливный танк. И удар пришелся прямо в этот танк. Забортная вода поступала в машинное отделение через покореженные борта этого танка. Но насосы не справлялись с ее откачкой. Старший механик Ула Юган Густавович был на высоте. Очень энергичный, быстро соображающий он моментально понял мой замысел и бросился его реализовывать. Путем перекачки топлива с правого борта на левый и откачки воды из танков за борт нам удалось так накренить судно на противоположный борт, что пробоина вышла из воды. Насосы осушили машинное отделение. Ошвартовавшаяся плавбаза спустила на борт траулера свою ремонтную бригаду, и та временно заделала пробоину в подводной части. Мы своим ходом в сопровождении плавбазы пошли в Канадский порт Галифакс, где в доке за неделю нас и отремонтировали. Судно возвратилось на промысел, а я пересел к капитану Мирошнику для расследования происшествия. Картина представилась плачевной. По представленным мне документам получалось, что капитан, третий помощник капитана и рулевой находились в рубке, и никто из них в прекрасную летнюю штилевую погоду в 9 часов утра не видел сближения с другим судном, к которому они шли по пеленгу. Они дали задний ход только тогда, когда тот траулер пальнул в них ракетой. Чушь какая-то. Не может так быть. Все смотрят и ничего не видят. Я приглашаю в выделенную мне каюту, которая предназначалась для врача, капитана и спокойным голосом говорю. - Владимир Иванович, я познакомился с вашими документами и пришел к выводу, что за проявленную халатность по обеспечению безопасности мореплавания вам грозит до трех лет тюрьмы, а третьему помощнику капитана до одного года. Капитан опешил. - За что! Мы же не хотели! Я говорю, что это я сделал заключение на основании ваших же документов. Вот они все. Капитан ошарашенно молчит. Молчит минуту, другую. Я ему не мешаю. Я представляю, что творится сейчас в его голове. Через некоторое время он спрашивает. - А что делать? Я спокойно отвечаю - рассказать правду. А дальше будем думать. Еще немного подумав, он начинает рассказывать, как все происходило. А было все гораздо тривиальнее.
   Капитан утром действительно был на мостике. Но в 09.00 начался промысловый совет, и капитан ушел в радиорубку. Рулевого не было. Судно шло на авторулевом. Так как до района с хорошими рыбными показаниями, где и работал другой траулер, было не далеко третий помощник капитана Владимир Щербаков вел наблюдение за обстановкой под килем с помощью гидролокатора, уткнувшись в тубус прибора. Он оторвался от прибора только тогда, когда ракета грохнулась о рулевую рубку. Он бросился к телеграфу и перевел механизм разворота лопастей на задний ход, отключил автопилот и переложил руль лево на борт. Но было уже поздно. На скорости примерно 6 узлов судно ударило траулер под прямым углом прямо в район машинного отделения. То другое судно увернуться от удара не могло. Оно было бортового траления и в этот момент выбирало с борта трал. Сначала они полагали, что их коллега хочет подойти поближе и посмотреть их улов. Но когда дистанция стала опасной, они подали ряд сигналов тифоном и пальнули ракетой.
   Теперь все встало на свои места. Все оказалось простым и понятным. Отсутствие капитана на мостике было вполне оправдано. Он обязан был присутствовать на промысловом совете. Его вина состояла только в том, что в рубке не было рулевого. Но это ведь совсем другое дело, нежели быть на мостике, наблюдать и ничего не предпринимать. Переделали документы. По документам даже рулевой оказался на мостике. Но как же рулевой-то не видел приближающегося судна? По документам представили это так. На судах этого типа был только один магнитный компас на верхнем мостике. Чтобы видеть его отсчет из рубки в подволоке был устроен выдвигающийся до уровня глаз рулевого перископ с парой зеркалов. С помощью этого перископа и были видны показания магнитного компаса. Если поставить рослого рулевого и опустить перископ, то в секторе прямо по курсу он ничего видеть не будет. Так и представили в документах. Подобрали здорового верзилу и объяснили его задачу. Он написал объяснительную записку и поклялся не проговориться даже под пытками. В результате - капитан получил выговор, третий помощник капитана был лишен диплома на год. Я был глубоко убежден в том, что если какое-то нарушение произошло не по злому умыслу, то и наказаний-то никаких применять не следует. Человек сам себя наказывает строже, чем любой карающий орган.
   В другой раз я находился в районе Центрально-Восточной Атлантики где на шельфе Анголы работал наш кошельковый флот. Там наблюдались очень частые нарушения рыболовной зоны Анголы и ангольцы грозили запретить лов рыбы нашим среднетоннажным кошельковым флотом в их рыболовной зоне. Их патрульное суденышко ежедневно фиксировало такие нарушения. Поймать они никого не могли. Уж очень плохеньким было их патрульное судно, подаренное Советским Союзом. Но фиксировать нарушения приборами оно могло. Вот меня и направили для наведения порядка.
   Я прибыл в тот район ночью на литовском патрульном судне и к своему ужасу обнаружил, что весь кошельковый флот находится в зоне. Я не стал ничего предпринимать до утра. А утром на промысловом совете объявил, что нахожусь на промысле с полномочиями вплоть до снятия капитана с должности за нарушение рыболовной зоны. Я полагал, что капитаны несколько образумятся. Но на следующую ночь снова все были в зоне. И я, и они понимали, что всех капитанов не снимешь. И этим пользовались. На очередном промсовете я еще раз намеками обратил их внимание на недопустимость такого положения. Никакой реакции. Тогда я организовал охоту на самых злостных нарушителей. Первым попалось литовское судно. Оно ухитрилось заметать невод в одной миле от берега, в то время как рыболовная зона была равна трем милям. Я сделал запись в его журнале, составил акт, который кроме меня подписали капитан-наставник и капитан патрульного судна. На утреннем совете я объявил о случившемся. Но буквально через день одно из пионерских судов было обнаружено вообще в заливе. Командовал судном знаменитый капитан Иван Иванович Орлов. Обнаружил его тот же литовский капитан-наставник. Мне оставалось только с ним вместе зафиксировать факт нарушения. Я вновь на очередном совете обратил на это внимание всех капитанов. Реакции никакой. Уж очень там, на мелкоте было много донной ценной рыбы. Соблазн был столь велик, что несмотря ни на что капитаны продолжали нарушать зону. О всех нарушениях я, как и было положено, сообщал в Главк и Калининградрыбпром. Из Главка стали поступать строгие указания о недопустимости нарушений рыболовной зоны. Капитаны предупреждались, что к нарушителям будут применяться самые строгие меры наказания, вплоть до лишения диплома. Не помогало. Стремление выполнить план любой ценой было сильнее разума. И суда продолжали нарушать зону. Что мне было делать? Я продолжал агитировать не делать этого, и время от времени ловил то одно, то другое судно. Спустя пару месяцев число нарушителей перевалило за десяток. Но и нарушений становилось гораздо меньше. Я полагал, что еще немного, и они вообще прекратятся. Но тут из Главка приходит телеграмма за подписью первого заместителя начальника Главного управления Бориса Геннадиевича Соколова о моем отзыве с промысла за систематические нарушения нашим флотом рыболовной зоны Анголы. Вот тебе раз. Я как могу борюсь с этим злом, а меня за это отзывают с промысла. Я ужасно обиделся на такое решение и об этом написал и в Главк и в Калининградрыбпром. В это время с промысла уходит в порт начальник промрайона Валентин Александрович Цуранов, родной брат Владимира Александровича. И начальник Калининградрыбпрома своей телеграммой назначает мены исполняющим обязанности начальника промрайона до прихода мне замены. Я подтвердил, что дела принял и приступил к исполнению обязанностей. Это меня немного успокоило и отключило от необходимости отлова нарушителей. Да и должность была достаточно высокой. Происполняв обязанности месяц я сдал дела прибывшему начальнику промрайона и убыл в порт. По приходу в порт я попросился в командировку в Главк и явился со своей обидой к Борису Геннадиевичу. Он меня принял и, не давая произнести ни слова, вызвал начальника 2-го секретного отдела и приказал ему ознакомить меня с перепиской о моем отзыве с промысла. Знакомясь с перепиской, я с удивлением увидел, что и эту и другие подобные телеграммы готовил мой хороший к тому времени приятель, исполняющий обязанности начальника отдела мореплавания Чудинов Генрих Тимофеевич. Такой подлости я от него не ожидал. Своего же мореплавателя, честно боровшегося с нарушениями и отозвать с промысла! Это в голове у меня никак не укладывалось. Ведь получалось, что Главк якобы непримиримо боролся за предотвращение нарушений. А с другой он явно потакал нарушителям. Ведь они давали и план и дорогую рыбу. Но тогда бы и передо мной ставили такую задачу. Но ведь этого не было. Главных капитанов также как и капитанов судов здесь и там снимали со своих должностей за нарушения зон иностранных государств. Я зашел к Борису Геннадиевичу и поблагодарил за его решение познакомить меня с подлостью моего приятеля. В отдел мореплавания я даже и заходить не стал. А что Чудинов? Он продолжал считать меня своим хорошим приятелем. Часто звонил. Часто продолжали встречаться по службе. И только однажды, когда он был у меня дома, я затеял об этом разговор. И то только тогда, когда он стал плакаться и пенять на то, что благодаря подлости одних людей его сняли с должности начальника отдела мореплавания. Вот тогда-то я и напомнил ему о его подлости. И сказал, что рано или поздно так и должно было случиться, что он должен был быть наказан за свою подлость. Больше мы с ним близко не встречались.
   Одной из хлопотных задач было придумывание имен судам, приходившим к нам из новостроя. Уже по сложившейся традиции имена судам давались из той же области, что и имя головного судна. Если первое судно, получившее название в Минрыбхозе, к нам пришло с именем "Топаз", то и остальные суда этой серии должны были называться драгоценными камнями. Когда заканчивались драгоценные камни, переходили на полудрагоценные. Когда и они заканчивались - переходили на другую серию имен. И так далее. Весь фокус состоял в том, что, во-первых: нужно было придумать такое имя, которое не носило ни одно, даже самое маленькое судно Советского Союза. Во-вторых: моряки настолько классно перевирали имена, что из красивых и благозвучных они превращались в очень некрасивые и вульгарные. Мы иногда даже диву давались неисчерпаемой моряцкой фантазии. Вот например. Я был в Центрально-восточной Атлантике, когда услышал по радио: - Промсуда, промсуда, я Латвийский БМРТ "Пятрас Стучка". Прошу кого-нибудь ответить. Штурман одного из промысловых судов отвечает. Новенький БМРТ просит подсказать координаты, где работает флот. Тот подсказывает. "Пятрас Стучка" его благодарит и закрывает связь. Но тут же включается другое судно: - Володя, Володя, ты с кем сейчас говорил? Что за сучка пришла на промысел? И на это потребовалось всего несколько секунд. А если хорошенько подумать над каким-нибудь именем, так можно такого напридумывать! И ведь моряки не обращали внимания на то, что иногда было грешно этим заниматься. Например, Пятрас Стучка был заслуженным человеком. Одним из организаторов коммунистической партии Латвии, профессором Московского университета, автором многочисленных работ по теории государства и гражданского права. Но морякам было все нипочем.
   Когда случалась необходимость присваивать очередное имя, мы поступали так. Всей службой, выбрав два-три имени, несколько дней придумывали, как можно их исказить. И только в том случае, если ничего не получалось, предлагали одно из имен на утверждение в Главк. Особенно трудно было с присвоением имен Героев войны и труда. Там требовалось собрать такие материалы, что и на живого-то человека такие материалы не собирались. Например, необходимо было представить официальные справки о том, что ни сам герой, ни его ближайшие и дальние родственники не судились, не были в плену или интернированы и т.д. Их квалификации, места работы, имеющиеся поощрения и взыскания и прочее. Несмотря на эти трудности мы продолжали упорно давать судам имена Героев. У нас была большая серия судов, носящих имена Героев Советского Союза, получивших это звание за штурм Кенигсберга. А ведь только за штурм одного 5-го форта звание Героя Советского Союза получили 15 человек. В книге Калининградского издательства под редакцией главного редактора рыбацкой газеты "Маяк" И.С.Хрусталева "Звезды не меркнут" описаны подвиги 46 Героев Советского Союза и Социалистического труда, чьими именами названы рыбопромысловые суда Калининградрыбпрома.
   Но в мои функции входила не только такая работа. Мне приходилось очень часто участвовать в конференциях, заседаниях, коллегиях и т.д. Кроме того, на втором году моей работы меня избрали секретарем партийной организации Калининградрыбпрома и членом райкома партии Ленинградского района. Партийная работа отнимала уйму времени и очень мешала основной деятельности. Нужно было успевать везде. Порой, не дождавшись конца одного заседания, я летел на другое. За работой засиживаться приходилось допоздна. Я был членом городского штаба гражданской обороны и чрезвычайных ситуаций. Очень часто при сильных штормах и критическом подъеме воды в Преголе я всю ночь проводил на дежурстве либо в здании Калининградрыбпрома, либо в Горисполкоме. Кроме этого я был членом различных обществ и советов.
  
 []
  
Я и В.А.Цуранов с участниками ВОВ в день победы.
  
   Как члену технического совета Калининградрыбпрома мне приходилось рассматривать массу научных и рационализаторских проектов, касающихся области мореплавания и связи. Большая часть из них была просто бредовая. И мне приходилось в корректной форме разъяснять этот бред. Но много было и хороших идей. Так, например, как-то ко мне пришел доцент КТИ, кандидат технических наук, заведующий кафедрой судовой автоматики Марк Георгиевич Когон. Он предложил следующую идею. Моряки по записям эхолота должны распознать породу рыбы и в зависимости от этого выработать тактику ее лова. Разная порода рыбы требует различной тактики лова. Чтобы обловить косяк одной породы рыбы нужно трал вести ниже горизонта косяка, так как при приближении трала рыба уходит в глубину и тут-то попадает в трал. При лове рыбы другой породы нужно действовать наоборот. Он предложил имитировать косяки рыбы на ленте эхолота, а судоводители должны распознать по записи породу рыбы и так провести трал, чтобы максимально обловить косяк. Идея мне понравилась. Я предложил ему подготовить письменно техническое обоснование предложения и подсчитать сумму на его реализацию. Когда материал был готов, я вынес этот вопрос на технический совет Калининградрыбпрома. Техсовет под председательством главного инженера Бориса Ивановича Расторгуева внимательно рассмотрел предложение и принял его для реализации. Так был создан Калининградский тренажерный центр, который функционирует до настоящего времени, разрабатывая и изготавливая прекрасные судовые тренажеры, поставляемые не только на внутренний, но и на внешний рынок. Руководит сейчас центром Александр Максимович Александронец. В то давнее время он был выпускником КТИ и писал дипломный проект именно по этой теме. Ну а теперь он умелый руководитель этого подразделения.
   Однажды я с двумя толстыми бухгалтером и экономистом рыбного порта был направлен в командировку в Мурманск. У них портофлот был самостоятельной организацией со своим расчетным счетом и сам зарабатывал деньги на свое существование. У нас же он находился в составе рыбного порта и был совершенно не заинтересован в зарабатывании денег. Он кормился из общей портовской кормушки. Работал спустя рукава. И вот нас направили, чтобы изучить опыт мурманчан и внедрить его у нас. В Мурманске я никого не знал, и мне рекомендовали там обратиться к заместителю начальника базы тралового флота Дмитриеву. Ему был соответствующий звонок, и он обещал оказать мне всяческую помощь. После того, как мы разместились в гостинице, я отправился к нему. Женщины побежали по магазинам. Дмитриев встретил меня как старого знакомого. Усадил в кресло. Расспросил о нашем житье-бытье. Обещал завтра свести меня с начальником портофлота, его хорошим приятелем. Дмитриев оказался примерно моего возраста, очень активным и быстрым на решения парнем. Мне он понравился. Наверное, и я ему приглянулся. Мы были молоды и энергичны. Дело клонилось к концу рабочего дня, и он даже не пригласил, а приказал мне немного подождать окончания рабочего дня в его огромном кабинете. Чтобы я не скучал, он пригласил другого заместителя начальника базы флота по добыче и обработке рыбы. Им оказался очень интеллигентный тоже молодой человек Цукалов. Тот был прямая противоположность Дмитриеву. Он был сдержан, общителен и очень мягок. Недаром он впоследствии возглавил производственный отдел Министерства рыбного хозяйства СССР. Но это потом. А сейчас мы тихо и мирно коротали время за неспешным разговором. И Цукалов, и Дмитриев никогда не были в Калининграде, но много слышали хорошего о нашей рыбной промышленности и живо интересовались многими вопросами. Дмитриев был очень занят. К нему без стука валил и валил народ. Решения по всем вопросам он принимал мгновенно. У меня закрадывалась мысль, а чем же занимается начальник базы? Я из-под тишка любовался работой Дмитриева. У нас таких специалистов его уровня не было ни в одной базе флота. Наконец он сказал - Ну все, хватит! Поехали. Мы сели в его "Жигули" и покатили куда-то. По дороге останавливались то у одного, то у другого магазина и они, заскочив туда ненадолго, вытаскивали ящиками водку, икру кабачковую, какие-то мясные консервы, колбасу и другую снедь. Я поинтересовался, а зачем так много? Еще и не хватит, ответил Дмитриев. Я удивился. Через некоторое время подъехали к какому-то дому и стали перетаскивать все в чью-то квартиру. Там уже было мужиков пятеро. Меня представили. Все из присутствующих были приятелями и шумно обсуждали все происходившее. Кто доставал посуду, кто вскрывал консервы и выставлял их на стол из расчета одна банка на человека. Кто огромными ломтями резал колбасу. В общем, царило радостное оживление и приподнятое настроение. Оказывается, все они недавно отправили своих жен на большую землю, а теперь выдался повод для встречи. Таким поводом был мой приезд. Мне было немного неудобно. Уж очень много внимания уделялось моей персоне. Но я терпел. Вскоре застолье началось. Наливали по половине стакана. И когда после первой я стал выпивать по половине - все сразу обратили на меня пристальное внимание. Один за другим провозглашались тосты в мою честь, и мне предлагалось выпить до дна. Я как мог сачковал. Пустые бутылки отлетали одна за другой. Разговаривал в основном Дмитриев. Он был старшим среди нас по званию и громким голосом руководил всей компанией, без умолку давая какие-то указания то одному, то другому. Его одного только и было слышно.
   Ближе к утру надрались здорово. А ведь завтра на работу. Потихоньку стали поступать предложения расходиться. И, наконец, к четырем часам утра мы выползли на улицу. Дмитриев сел в свою машину и приказал мне - Садись! Я стал садиться. Подошел его свояк и стал отговаривать меня ехать с ним. Тем более, моя гостиница "Северные зори" находилась совсем рядом. - Ведь Вы же видите, какой он пьяный дурак. Он уже не отдает отчета о своих действиях. Вы же разобьетесь с ним. Я ему сказал, что может быть, когда я буду рядом, он поведет себя осторожнее. Когда Дмитриев обнаружил, что в замке нет ключей зажигания, он рассвирепел. Выскочил из машины и стал хватать всех за грудки, намереваясь съездить по физиономии. Его оттягивали, пытались уговорить не ехать, но все было бесполезным. Тогда свояк бросил ключи на асфальт, выкрикнув - Ребята! Да пусть он делает что хочет! Не связывайтесь с этим дураком! Дмитриев схватил ключи, завел машину и с места с визгом рванул по улице. Впереди поворот направо. Поперечная улица спускалась к центральной улице Ленина. Мы круто повернули, влетев задним колесом в большую колдобину. Машину подкинуло. Я сидел вполоборота к водителю. Чтобы удержаться на сидении покрепче оперся ногами о днище, а правой рукой о переднюю панель машины. Солнышко светило ярко. Я впервые был на севере, и мне было очень странным, что и днем и ночью солнце не заходит за горизонт. Город был пустынным. Ни машин, ни прохожих. Мы рванули вниз по широченной улице к Ленинской. До перекрестка был всего один квартал. Недалеко от перекрестка на нашей улице у обочины стояла автоцистерна. Очевидно, она ждала раннего утра, чтобы приступить к поливке улиц. Зачем-то Дмитриев пристраивается в хвост этой цистерны. Продолжаем нестись с большой скоростью. Я прикидываю - не успеет затормозить. Напрягаю ноги и правую руку. Ведь можно вильнуть влево и объехать ее. Не виляет. Поливалка ближе и ближе. Начинает тормозить, но поздно. Мы врезаемся прямо по центру цистерны. Я полагал, что напряженные мои ноги и рука не позволят, чтобы меня бросило вперед. Но какой там. Я и сообразить не успел, как меня бросило вперед с такой силой, что я головой, ближе к макушке, шандарахнулся о лобовое стекло. В глазах сверкнул сноп искр, и жгучая боль в области шейных позвонков. Мелькнула мысль - перелом основания черепа. Это хана. Сейчас потеряю сознание и, не приходя в него, откину коньки. Но нет. Не теряю. Покосился в сторону водителя. Он нижней губой ударился о руль, а головой достал-таки до лобового стекла. Таким образом, все лобовое стекло покрылось паутиной трещин. Нижними зубами Дмитриев пробил насквозь нижнюю губу и в эту дырку высовывал язык, облизывая текущую кровь. Из машины вышли, не спеша, два мужика. Подошли к нашей машине, почти по лобовое стекло влетевшей под раму их цистерны. - Ни хрена себе - послышался их комментарий. Дмитриев рывком вышел из машины.
   - Мужики, претензии ко мне есть? - Какие тут претензии? - пожали плечами те. Дмитриев также рывком сел в машину, запустил двигатель и рванул ее задним ходом. Раздался пронзительный визг. Это смятое в лепешку левое переднее крыло терлось о колесо. Дмитриев вновь рывком вышел из машины и сильно потянул крыло на себя. То вылезло наружу. Я потихоньку ощупал голову. Нет ли крови. Крови не было, но огромная шишка уже выросла. Шею просто ломило. Я немного успокоился. Дмитриев снова сел в машину и, рванув с места, перелетел Ленинскую улицу. Остановились перед закрытым шлагбаумом. Сзади остановилась другая машина. Я спросил моего знакомого - Куда мы едем? - Ко мне домой. - И ты оставишь такую разбитую машину перед домом на всеобщее обозрение? - А что делать? - Гараж-то у тебя есть? - Точно. Поставим в гараж, а завтра ее мне отремонтируют. Снова запускает двигатель и влево вперед поперек дороги. Включает заднюю скорость и рывок назад. Раздается оглушительный взрыв. Я весь сжался в комок. Потихоньку поворачиваю голову налево. Между мной и водителем торчит шлагбаум. Заднее стекло вдребезги. Дмитриев руль лево на борт и полный ход опять со свистом и пробуксовкой задних колес. Я сижу как мышь в норе, ни жив, ни мертв. Что еще будет? Куда еще врежемся? Далеко ли его гараж? Но гараж оказался недалеко. Подъехали к гаражу, он начал шарить ключи. Ключей нет. Очевидно, ключи от гаража забыл дома. Пошли домой за ключами. На полпути он вдруг вспоминает - А где моя собака? Я отвечаю, что не видел и не знаю где его собака. С ним у заднего стекла ездила малюсенькая собачонка. Это такой пекинесик величиной с кошку. Днем-то я ее видел. А где она сейчас и предположить не мог. Пошли снова к машине. Стали шарить. Нашли дрожащую от страха под моим сиденьем. При каком-то ударе она слетела со спинки заднего сиденья. Попала под переднее. Там и дрожала. Снова пошли домой. Теперь он протрезвевший сюсюкал со своей собакой. Я плелся рядом. Дошли. Поднялись на второй этаж обычной двухкомнатной хрущевки. Он умылся. Я ему заклеил пластырем рану. И стал уходить в гостиницу. Он долго не отпускал. Но у меня ужасно разболелась голова. Да и времени на отдых уже не оставалось. Шел шестой час утра. А в 9 часов я должен был с женщинами быть уже у него на работе.
   Утром еле поднялся. Состояние было хуже некуда. Меня мутило. Болела и голова, и шея, которая совсем не поворачивалась. Шишка не давала возможности даже прикоснуться расческой к голове. Хорошо, что волосы прикрывали это приобретение. В вестибюле меня уже поджидали мои женщины. Я прилагаю неимоверные усилия, чтобы показаться трезвым и жизнерадостным. А сам все думаю, как же пережить этот день? Пошли в базу тралового флота. Постучали в кабинет Дмитриева. Раздалось - войдите. Входим. А там утреннее совещание. Мой знакомый как огурчик. Как будто вчера, нет, даже уже не вчера, а сегодня ничего и не было. Дмитриев мне очень обрадовался и всем стал говорить, что вот я свидетель того, что его вины в ночном происшествии нет. Вытащил права и стал всем их демонстрировать. Ну а я, конечно, подтвердил, что никакой вины Дмитриева действительно нет. Вскоре он отпустил присутствующих, и мы пошли вместе в портофлот, где успешно поработали целую неделю. Несмотря на неоднократные приглашения, больше в мероприятиях мурманчан я не участвовал. Но, уезжая, я пригласил и Дмитриева и Цукалова посетить Калининград. И они ведь приехали. Но это уже другая история.
   Приехали они на следующий год ранней весной. Я их встретил и разместил в гостинице. Тогда с этим вопросом была большая напряженка. Задействовать нужно было очень большие инстанции, включая Обком партии. Но с этим вопросом я справился. Самолет прилетал под вечер, и мы с женой решили их принять дома. Жена наготовила разной вкуснятины. После размещения в гостинице мы приехали домой. Начали с одной бутылки. Незаметно за разговорами перешли ко второй, а потом и к третьей. Спиртным я запасся впрок, зная с кем имею дело. Дмитриев был, конечно, тише, чем тогда в Мурманске. Вскоре Цукалову стало плохо. Он выскочил в туалет и стал бросать смычку за смычкой. А Дмитриеву хоть бы что. Так за разговорами прошел вечер. Дмитриев все нахваливал Юлию Александровну. Даже золотой памятник обещал ей соорудить. Поздно вечером я их проводил до стоянки такси и усадил в машину. Договорились встретиться завтра у меня на работе, как только они проснутся. Я обещал их свозить в порт и базу тралового флота. Порт у нас был действительно образцовый. Нигде в Союзе не было такого чистого и ухоженного рыбного порта. А в Мурманске вообще был не порт, а площадка для переработки рыбы. Грязь и вонь были неимоверными
   Наутро весь больной и разбитый я приплелся на работу. Жизнь была не мила. Мне, как хозяину, приходилось поддерживать Дмитриева. Когда Цукалову стало плохо, он перестал употреблять спиртное. Но Дмитриева остановить было не так то просто. И я с ним тянул рюмку за рюмкой. На работе еле досидел до обеда. Голова трещала как чугунок, подвешенный на треноге над костром. А ведь нужно было и вида не показывать, что тебе так плохо. Мои гости не появлялись. Тогда я только радовался. Никуда ехать не хотелось. После перекуски во время обеда немного полегчало. Так незаметно тек рабочий день. Ребят не было. Я начал понемногу беспокоится. Что с моими гостями? Где они? Почему не приходят? Я позвонил в гостиницу. Мне ответили, что их в номере нет. Где же они? Закончился рабочий день. Несколько обеспокоенный я ушел домой. Утром они тоже не появились. Я стал беспокоиться не на шутку. Мелькнула мысль, не попали ли они в милицию или не дай бог в вытрезвитель. В гостинице их не было и ночью. Я стал обзванивать милиции, вытрезвители и больницы. Нигде их не было. Что за чертовщина? Куда могли подеваться два здоровенных мужика? Завтра им улетать обратно. А сегодня они как сквозь землю провалились. В те времена людей еще не воровали. Что же могло с ними случиться? Я терялся в догадках. Еще звонил в какие-то организации, в порт, в базу флота. Может быть, без меня они туда поехали? Все безрезультатно. Нигде их не было. Так ни с чем закончился и второй день. Я не знал, что и предпринять. Ночью почти не спал. В расстроенных чувствах пришел на работу. Шел третий и последний день их пребывания в Калининграде. Моими беспокойствами я поделился с коллегами по работе. Те рекомендовали обратиться с заявлением в милицию. Но я все тянул резину. Все-таки два заместителя начальника огромной базы флота. Как это отразится на их репутации, если на работе станет известно, что в Калининграде их разыскивала милиция. Я не находил себе места.
   И вдруг, около полудня, две сияющие рожи заваливаются в мой кабинет. Радости моей не было предела. Я готов был броситься им на шею и расцеловать каждого. Еле сдержал этот порыв. До самолета было еще часа четыре. Судя по их улыбающимся мордам с ними ничего нехорошего не случилось. Я стал расспрашивать, где они пропадали двое суток? И что же оказалось? Когда они сели в такси, спросили шофера, где в Калининграде можно найти хороших девочек? Шофер сказал, что самые хорошие водятся в Светлогорске. Тогда они попросили отвезти их в Светлогорск. Шофер согласился. Тем более, что они договорились оплатить дорогу туда и обратно. По дороге заехали в лес, чтобы нарвать ландышей. Я спросил - Какой лес? Была непроглядная темень. - А шофер ездил между деревьями и светил фарами. С этими подснежниками они и прикатили в Светлогорск. Сняли двух девиц и завалились к ним на квартиру. Там и развлекались все двое суток. Я их стал корить за то, что они мне не позвонили и заставили переволноваться. Они дико извинялись и я их, конечно, быстро простил. Ни о каком посещении порта или баз флота и речи быть не могло. Времени до самолета в обрез. Мы едва успели попить кофейку. Через некоторое время я взял служебный микроавтобусик и лично отвез их в аэропорт. Так они ничего и не увидели в Калининграде. Но впечатление о пребывании осталось самым хорошим. Больше я с ними не виделся. Все-таки хорошие люди живут в Мурманске. Это уже мои выводы. Позднее я узнал, что Цукалова взяли в Москву в Министерство рыбного хозяйства. Он этого заслуживает.
   Наряду с серьезной работой по управлению безопасностью флота приходилось заниматься и другой, по большей части пустой работой. Иногда приходилось рассматривать ну просто бредовые предложения, приходящие в Калининградрыбпром.
   Однажды на Дальнем Востоке от обледенения за одну ночь опрокинулось и погибло шесть судов типа СРТ. Сто пятьдесят жизней в одночасье забрал океан. Прочитав эту информацию в газете, один умелец из Тулы прислал свои предложения по борьбе с обледенением судов. Я уж не знаю, почему он выбрал наш Калининградрыбпром, но письмо попало ко мне. Он предлагал устелить палубу, борта и надстройки судна волейбольными камерами. И когда наступит обледенение - накачать их воздухом. Лед и отвалится. Ну, как объяснить человеку абсурдность его идеи? Я ему написал, что выражаю искреннюю благодарность за озабоченность безопасностью наших моряков. Что его предложение передаю в проектную организацию для разработки конструкции противообледенительных средств. Хорошо, что этим и кончился данный эпизод. Большинство же подобных рационализаторов продолжали писать запросы о внедрении их рацух и требовать вознаграждений за это.
   Очень много времени приходилось тратить на партийную работу. Один раз в месяц я должен был провести партийное собрание. Придумать повестку дня, проанализировать ход выполнения решений предыдущих решений партийных собраний, найти объективные причины невыполнения некоторых из них и выдумать новые мероприятия. Народ в Управлении работал солидный, и такой же солидной должна была быть наша партийная работа. Подготовка таких партийных собраний была очень мучительной для меня операцией. У меня было конечно партийное бюро. Но оно привыкло не придумывать что-нибудь, а только критиковать придуманное. А коммунистов в парторганизации было более 150 человек. На такое количество коммунистов был положен освобожденный секретарь парторганизации. Но я был не освобожденный. Только после меня секретарь парторганизации Калининградрыбпрома стал освобожденным.
   Как члену Райкома партии мне приходилось заниматься проверкой работы парткомов и парторганизаций предприятий Ленинградского района. Для таких проверок создавались комиссии, во главе которых ставили членов Райкома. Мы выезжали на предприятия и в течение 7-12 дней вели проверку работы их партийной организации. Составлялся акт проверки, в котором обязательно должны были быть отражены недостатки в работе. Чем их было больше, тем качественнее и принципиальнее считалась работа комиссии. Далее на очередном заседании Бюро Райкома партии песочили секретаря проверяемой организации. Благодарностей за партийную работу никому не давали. А вот выговора сыпались один за другим. Притом смотрели так. Что-то давненько не было выговора у такого-то секретаря. Давайте-ка его проверим хорошенько. И выговор готов. И ведь что интересно. Никто никогда на партию не обижался. Партия была всегда права.
   Но особенно мне не нравилась следующая моя деятельность. Ко мне обращалось большое количество людей со своими просьбами помочь им. Люди были разными. И мои коллеги и товарищи. И люди из высших эшелонов власти. И мои непосредственные начальники. Одни просили за своих любимых чад при поступлении последних в морские учебные заведения. И я ехал к Юрию Поликарповичу Клетнову в высшую мореходку или к Александру Ильичу Ловчикову в среднюю мореходку и договаривался о создании для этих балбесов режима наибольшего благоприятствования. Руководители этих учебных заведений, как правило, шли мне навстречу, если имелся такой шанс. Ведь для хороших ребят не было необходимости искать какие-либо лазейки. А вот для балбесов приходилось. И я с отвращением занимался этими вопросами. Но приходилось это делать.
   Другими вопросами подобного плана были трудоустройства различных категорий судоводителей. Одни приезжали к нам с других бассейнов, и им нужно было оформлять всякие допуски и разрешения для работы на нашем бассейне. Другие списывались с флота по болезням, и их нужно было где-то пристраивать. Третьи понижались в должности или вообще лишались дипломов за какие-то проступки, и их тоже нужно было как-то пристраивать на работу и т.д. Такие вопросы занимали очень много времени, и мне безумно не нравилось этим заниматься. Но я ими занимался. За все время работы я не отказал ни одному человеку во внимании и прикладывал все силы и возможности, чтобы помочь таким людям. Обиднее всего было ходатайствовать за двоечников. Я обивал пороги учебных заведений и добивался их зачисления правдами и неправдами, а их через некоторое время отчисляли за неуспеваемость. То-есть, все мои старания были впустую. Но хоть отцы и матери таких ребят были мне благодарны. И только ради этого я и занимался таким, в большинстве случаев, неблагодарным делом.
   Начальником Управления в то время был Владимир Степанович Григовьев. Интеллигентный спокойный и выдержанный руководитель. По специальности он был механиком. Но добывающим и транспортным флотом руководил очень умело. В Управлении он пользовался непререкаемым авторитетом. Никогда ни при каких обстоятельствах он не повышал голос. Уважал своих специалистов, но ни с кем близко не дружил. Никто и никогда не бывал у него дома. Никого не оскорбляя, держал всех на определенной дистанции. Неугодных работников удалял из Управления очень интеллигентно. Или направлял на работу за границу, или переводил на другую работу, но обязательно с повышением. Это всех устраивало, и никто не боялся за свое место. Григорьев был в достаточно хороших отношениях с Первым секретарем Обкома партии Коноваловым. И это много значило. Учитывая это обстоятельство, Заведующий отделом рыбной промышленности Обкома партии Петр Иванович Дмитриев, достаточно крутой и кровожадный партийный руководитель, никогда не допускал выпадов в адрес Григорьева даже тогда, когда разносил нас в пух и прах за невыполнение плана или за отсутствие планового количества судов на промысле.
   Однажды летом наши руководители флота двумя легковыми машинами возвращались из Риги с заседания Коллегии Запрыбы. В машине с Григорьевым ехали начальник базы экспедиционного флота Адольф Адольфович Дмовский и заместитель Григорьева по флоту и добыче рыбы Алексей Алексеевич Аничкин. На одном из поворотов дороги недалеко от Калининграда опытнейший шофер Григорьева Иван Иванович задремал и вылетел с проезжей части. Когда машину тряхнуло он очухался и крутанул руль вправо. Машину занесло, и она левым бортом ударилась в придорожное дерево. Задние двери смялись. Дмовский и Аничнин от удара потеряли сознание. Ехавшая сзади машина начальника Реффлота остановилась, и ее пассажиры стали вытаскивать из поврежденной машины пострадавших. Им помогал и Иван Иванович. Но через некоторое время и он рухнул без сознания. Пострадавших доставили в больницу ближайшего городка. Там им стали оказывать первую помощь. Из Калининграда привезли лучших врачей области. В результате аварии у Владимира Степановича Григорьева было сотрясение головного мозга. На следующий день он был доставлен в Калининградскую больницу, в которой провел неделю. У Адольфа Адольфовича Дмовского оказался перелом основания черепа, и была проломлена черепная коробка. Во время аварии он спал и был в расслабленном состоянии. Он сидел справа на заднем сидении и в момент удара через Аничкина, сидевшего слева, головой ударился о левую заднюю дверку. Удар был настолько сильным, что ручкой стеклоподъемника и был проломлен череп. Он умер на третий день, не приходя в сознание. У Аничкина оказались переломы обеих ног и ключицы. Он провалялся около трех месяцев в больнице. У шофера Ивана Ивановича оказалась разорванной печень и повреждены другие внутренние органы. Его на вертолете переправили в Калининград, где была установка "искусственная печень". Пять суток врачи боролись за его жизнь, но спасти его не удалось. Так трагически окончилась эта поездка.
   Как-то вызывает меня к себе в кабинет Григорьев. Такие вызовы бывали не частым явлением. Обычно мы работали с его заместителями и подобные вызовы ничего хорошего не сулили. Я шел, не догадываясь, по какому вопросу меня вызывают. В его огромном кабинете кроме него находились Алексей Алексеевич Аничкин и новый начальник базы экспедиционного флота Вячеслав Константинович Офицеров, недавно заменивший погибшего Дмовского. Разговор начал Офицеров. - Вадим Сергеевич, меня не устраивает мой главный капитан Шагубатов (после командировки на Кубу его назначили главным капитаном в КБЭФ). Я хочу его заменить. Ты не будешь возражать? Я поинтересовался, чем же он не устраивает начальника. И подумал - А ведь Дмовского он устраивал. Офицеров стал перечислять его недостатки. Главным из них был - излишняя перестраховка при работе с выдвижением кадров. Он очень часто возражал против выдвижения в капитаны того или иного кандидата. Офицерову нужна добыча рыбы, а Шагубатову хорошая культура судовождения и безаварийная работа. А эти качества редко сочетались в одном человеке. К тому же Шагубатов никогда не ловил рыбу и был далек от вопросов тактики промысла. Он пришел в рыбную промышленность из военно-морского флота. В душе я был против такого решения судьбы моего предшественника. Но в слух я спросил, кто намечается на его должность? И услышал ответ, который перевернул все мои приготовленные возражения. Он назвал преемником Шагубатова его главного штурмана Юрия Михайловича Смирнова, моего однокашника по КВИМУ и моего товарища. С трудом сдерживая волнение я сказал, что Шагубатов грамотный специалист с прекрасным характером. Но если начальник базы считает, что тот ему не подходит, я возражать не буду. Мне тут же дают приказ о смене главного капитана базы, который я должен завизировать. Я поставил свою визу. Григорьев его немедленно подписал. В моей душе творилось что-то невероятное. С одной стороны мне будет проще и легче работать с моим товарищем, а с другой - я как-то непорядочно поступил с опытным специалистом, которого я заменил некоторое время тому назад на высоком посту. И на этом посту он блестяще справлялся со своей работой. Это чувство предательства одного во благо другого живет во мне до сего времени. Единственное утешение, что это был первый и последний подобный поступок в моей жизни и что мое согласие или несогласие ничего бы не значило, если решение было уже принято руководителями предприятий.
  
 []
  
Я и мои дети.
  
  
15. Сьерра Леоне.
  
   Уже давно Владимир Александрович Цуранов уехал Представителем Минрыбхоза в Республику Сьерра Леоне. Перед отъездом мы договорились, что он востребует меня для работы в представительстве в должности инженера. Мы вызвали из Саратова мою маму, чтобы она сидела с нашими детьми. К этому времени старший сын учился на 2 курсе КВИМУ, а младший в 6 классе. Мы только что получили новую трехкомнатную квартиру. Вызов в Москву для оформления выезда в Сьерра Леоне пришел в ноябре 1978 года. Мы еще не успели и мебель - то как следует расставить в новой квартире. Газ еще не был подключен. Готовили на электроплитке. В этой полупустой квартире мы и оставили наших детей с их бабушкой. Тогда она получала пенсию в размере 62-х рублей. На наших детей Министерство обязалось выплачивать по 40 рублей на каждого. Это были очень маленькие деньги. Когда я узнал об этом в Москве, я по началу вообще отказался от командировки. Но потом меня уговорили не отказываться. Так и уехали с женой с тяжелым сердцем. До Дакара летели на нашем самолете. А там пересели на местную линию. Долетели благополучно. Нас встретили и отвезли в наше жилище, где нам предстояло провести два года. Жарища стояла ужасная. Был разгар сухого сезона. Температура на улице достигала 35 -45 градусов тепла. Пот лил градом. Нам было особо тяжело. Ведь мы приехали из зимы. В большом двухэтажном доме размещались четыре семьи. Все были сотрудниками Представительства Министерства рыбного хозяйства СССР. Представительство возглавлял Цуранов Владимир Александрович, старшим инженером был Казаев Юрий Иванович, инженерами я и Дидечко Борис Павлович. Мы все были из Калининграда. И только переводчик Анатолий был из Москвы. Это весь состав Представительства. В нашу задачу входило обеспечение работы нашего флота в зоне Республики и поставка рыбы в эту страну. Цуранов жил отдельно от нас непосредственно в здании Представительства. По утрам мы на машинах собирались в Представительстве, а жены оставались дома. Каждая квартира состояла из трех комнат. Зало, кухня и спальня. Все были одинаково здоровенными. Метров по 35 квадратных каждая. И пустые. В зале был только диван и маленький журнальный столик. Да еще одно кресло. На кухне стол, пару стульев и холодильник. В спальне две составленные вместе кровати. И все. Пустые комнаты казались огромными. Да еще после наших квартир. Был, конечно, и санузел с душем и электроподогревателем воды. В спальне был кондиционер. Но нас сразу предупредили, что он много потребляет электроэнергии. А за нее нам придется платить из нашей зарплаты. Зарплата составляла примерно 400 долларов в месяц. Сначала нам показалась она совсем неплохой. Но когда стали покупать продукты питания и платить за коммунальные услуги, наше мнение изменилось. Более половины зарплаты уходило на эти нужды. Оставались крохи. Голубой мечтой этой командировки было приобретение автомашины. А здесь получалось, что за два года можно и не накопить необходимой суммы. Ведь нужно было как-то помогать и семье, оставшейся на родине. Выход был один. Пойти работать жене. Но жен в колонии много, а рабочих мест нет. Всего в Республике с нашим Посольством, торгпредством, представителями АвтоВАЗа и БелАЗа работало немногим больше 70 человек. Столько же было и жен. А рабочих мест для них было с гулькин нос. После того, как наш руководитель распределит работы на день, мы разъезжались по своим делам. Я, как правило, ехал в порт. Там обычно на выгрузке находилось одно из наших судов. Я должен был обеспечивать нормальную сдачу и учет рыбопродукции, решать какие-то проблемы экипажа. То больной окажется на борту, то необходимо пополнение водой или продуктами питания. Это должен был все организовать я. Если даже и не было судов на выгрузке, я все равно ехал в порт и принимал участие в промысловых советах. Я знал, когда и с каким грузом придет то или иное судно. Какие у него проблемы. Какие вопросы нужно решать на берегу по его приходу. И так продолжалось изо дня в день.
   Прошло с полгода, прежде чем подвернулась работа для моей жены. Стало чуть-чуть полегче. Она стала получать около 200 долларов. Мы кое-что стали себе позволять. А до этого экономили на всем. Покупали самые дешевые, и только самые необходимые продукты. Никаких излишеств. Очень часто ели рыбу, которую привозили с судов. Часто на судах брали хлеб. Иногда просили знакомых капитанов судов взять на ларек муки или макаронных изделий. Рассчитывались с капитанами долларами. Это нам обходилось намного дешевле, чем, если бы мы эти продукты покупали в местных магазинах. Кондиционер включали только на час-два перед сном. Спальня немного остывала, и мы засыпали. Ночью просыпались все мокрые. Пот так и струился по телу. После каждой ночи простыни полоскались и сушились. Кровати были затянуты мелким противокомарным пологом, который затруднял циркуляцию воздуха и еще больше усугублял наши муки. Позже представительство купило нам напольные вентиляторы и ночами стало немного легче. Горячей водой почти не пользовались. Бойлер потреблял большое количество электроэнергии. Поэтому все постирушки проводились в холодной воде. Душ принимали тоже холодный. Да он был и приятнее горячего в такой жаре. Огромные муки доставляла езда в машине. В наших машинах не было кондиционеров. Улочки в городе были очень узкими. Большинство из них только с односторонним движением в одну машину. По обеим сторонам проезжей части тянулись вонючие сточные бетонные канавы глубиной и шириной с полметра. Все фекалии из домов сбрасывались в эти канавы. В сухой сезон запах стоял невыносимый. Крутые машины ехали с закрытыми стеклами. У них работали кондиционеры. А мы с открытыми. Движение было очень медленным. Десять метров и стоим. Еще десять и опять стоим. Пот застилает глаза. Носовой платок время от времени выжимаем. И штаны, и сиденье и спина мокрые насквозь. И так час-полтора. И только миновав центр города можно было прибавить скорость. Объехать же центр было очень сложно. И так каждый день. Мука ужасная. Я все ждал мокрого сезона. Полагал, что холодный тропический ливень охладит и воздух и землю. Но вот наступил сезон дождей. И стало все гораздо хуже. Тропические ливни были такой силы, что щетки не справлялись с очисткой стекол. Впереди ничего не видно. Какие-то размытые силуэты. Боковые стекла закрыть нельзя. Сразу все запотевает и тогда вообще ничего не видно. А чуть приоткроешь боковое стекло, как струи теплой воды устремляются внутрь машины. Ты опять мокрый до нитки. Воздух не шелохнется. В сухой сезон бывает хоть маленький ветерок. А в дождливый - нет. Дышать нечем. Влажность 100 процентов. Живем в воде как ихтиандры. Мучения наступили еще хуже. Республика Сьерра Леоне расположена на восьмом градусе северной широты. Именно по ней и проходит термический экватор. Это самая тяжелая по климату страна из всех прибрежных африканских стран. И вот в ней нам и пришлось провести два долгих года.
   Спустя примерно полгода после нашего приезда открылся дом отдыха (Rest House) для наших моряков. Это был длинный одноэтажный дом на берегу реки Леоне. Мы укомплектовали его неплохой библиотекой, настольным теннисом. Установили прекрасный биллиардный стол с костяными шарами. Были шахматы, шашки и другие игры. Он находился недалеко от порта, и моряки в свободное время приходили туда отдохнуть от судовой обстановки. Там работали две наши женщины, одной из которых и была Юлия Александровна. Работа была не очень напряженной. Иногда моряки отмечали там какие-то события. То дни рождения, то отходную, то государственные праздники. Они приносили с собой все необходимое и накрывали стол. Все не судовая обстановка. Да и две женщины рядом. Им можно поплакаться за жизнь. Моряки иногда делились такими секретами, что никогда в другом месте и при других обстоятельствах они бы даже и не заикнулись об этом. Женщины и выслушают их, и посочувствуют и пожалеют. И на душе у моряков становится легче. Почти ежедневно морякам устраивали автобусные экскурсии. Фирма выделяла автобус и моряков Юлия Александровна везла по достопримечательным местам города и окрестностей. Они посещали грандиозное здание парламента, старейший в Африке Фритаунский Университет, алмазную фабрику, искусственное питьевое водохранилище Гумавели, расположенное в живописнейшей горной ложбине.
   Особенно интересными были экскурсии на алмазную фабрику. Сначала я сопровождал в экскурсиях свою жену, а потом она сама стала справляться прекрасно сама. Не каждому из нас посчастливилось наблюдать, как из невзрачного мутноватого алмазного камушка получается играющий всеми цветами радуги сверкающий алмаз. А мы наблюдали это своими глазами. Экскурсия начиналась с музея. Экскурсоводом был директор фабрики по производству. Очень подвижный небольшого росточка ливанец. Он очень интересно и живо рассказывал и о добыче алмазов в Сьерра Леоне, и о музейных экспонатах. А их было великое множество. Например, там экспонировался самый большой в мире алмаз, добытый в Сьерра Лене. Он назывался "Звезда Сьерра Леоне". Вес его был около двух килограммов. Экспонировалась, конечно, копия алмаза, выполненная из стекла. Его долго страна не могла продать целиком. В мире не находилось столько много денег в одних руках. Его разрезали на несколько десятков частей и продали по частям. Самым прикольным для него было то, что он давал морякам подержать в руках бриллиантики, чтобы они полюбовались игрой света. И когда их собирал обратно, то говорил - Я бы подарил один бриллиантик вам на память, но вас очень много и я не знаю, кому из вас его подарить. И вот в одно из посещений один моряк не растерялся и говорит - Подарите женщине. Она у нас одна. Я с удовольствием перевел это ливанцу. Вы бы видели, как он засмущался. Что-то стал лопотать. Еле выкрутился. Обещал в другой раз так и сделать. А в другой раз Юлия Александровна надела свое колечко с бриллиантиком. Когда директор увидел это колечко, он очень обрадовался. Нежно взял руку моей жены, полюбовался камушком в платиновой оправе и сходу оценил его в каратах. Он сказал, что камень прекрасной огранки и теперь ему нет необходимости дарить свой сьерралеонский, поскольку у мадам уже есть бриллиант.
   Иногда поднимались на высокий пик. Высота его равнялась 800 метрам. С него открывался прекрасный вид на город Фритаун. С такой высоты была хорошо видна его архитектура. Кривые узенькие улочки и нагромождение хижин из картонных ящиков и коробок. И только облака проплывали где-то внизу. Температура воздуха была на 8 -10градусов ниже, чем в городе и кожа сразу высыхала. Становилось легко дышать. И жизнь казалась не такой изнуряющей. Мы и без экскурсий часто выезжали на эту гору Льва. По субботам и воскресеньям наша колония выезжала на пляж. На побережье океана было облюбовано место, и на это место съезжались сотрудники наши зарубежных организаций. Держались кучкой потому, что воровство среди местных жителей процветало вовсю. Стоит чуть-чуть зазеваться или просто расслабиться и потерять бдительность, как у тебя что-то свистнут. Часы, сумочку, цепочку с шеи сорвут. Из карманов, машины, офиса все исчезало как по мановению волшебника. Чего-то хватился, а его уже нет. Искать бесполезно. Не найдешь. Хотя один разок нашли. Было так.
   У моряков часто вытаскивали паспорта моряков, которые они были обязаны брать с собой при увольнении в город. Разобраться и прекратить это безобразное явление из Клайпеды прибыл заместитель генерального директора Литрыбпрома. Мы его встретили в аэропорту и привезли к нам домой. Эту миссию выполнял я. Нужно было накормить человека. Организовать его встречу с экипажами судов и так далее. Он сидел на заднем сидении за мной. Когда подъехали к дому, все вышли, и я закрыл на ключ машину. В назначенное время мы вышли к машине, чтобы ехать в наше представительство. И только тут я обратил внимание на то, что стекло, где сидел наш гость, слегка приоткрыто. Когда гость подошел к машине я его спросил, не он ли приоткрыл окно. Тот ответил, что он. Ведь было очень жарко. Я сказал, что этого нельзя делать, так как этим могли воспользоваться жулики и свистнуть что-нибудь из машины. А он и говорит: - Так свистнули уже. - Что свистнули? Удивились мы. - Пиджак, что висел на крючке. - А что было в пиджаке? - Паспорт моряка, авиабилеты туда и обратно и деньги наши и доллары. Все это исчезло бесследно. Выйдя из машины, он не поднял стекло. А я не проверил это, так как мы никогда не позволяли себе оставлять машину с опущенными стеклами. Что было делать? Через неделю он должен был возвращаться домой. А у него ни паспорта, ни билетов. У представителя созвали совет. Что делать? Дидечко предложил обратиться к одному черному криминальному авторитету, который работал на соседней бензоколонке. Мы и не знали, что он бандит. А Дидечко знал. Так и решили. Если тот возвращает паспорт и авиабилеты, мы ему даем 60 килограмм рыбы. Тот согласился. И что вы думаете? Через три дня паспорт, авиабилеты и наши русские деньги были возвращены. Только фотокарточка отклеилась на паспорте. Но мы ее быстренько приклеили. Через неделю наш гость улетел домой так и повстречавшись с экипажами. Он на практике увидел, как у моряков пропадают документы.
   Однажды мы долго засиделись в нашем офисе за рюмкой чая. С нами были и наши жены. Вдруг кому-то пришла в голову мысль: - Не искупаться ли нам в ночном океане. Притом голяком. Решили, что стоит провести такое мероприятие. Сели в две машины и поехали. Ночь была прекрасной. Там все ночи прекрасные. Становится прохладно, но не холодно. Дышится легко. Над тобой черное бездонное небо и на нем начищенные до блеска мириады крупных звезд. Картина неописуемая. По бокам дороги высятся огромные пальмы и другие тропические растения гигантских размеров. Подъехали к океану. Темнота ужасная. Океан сливается с небом и не видно, где кончается одно и начинается другое. Посветили фарами. Разделились. Мужики отдельно, женщины отдельно. Разделись и бросились в теплую ласковую воду. Из-под рук в разные стороны рассыпались тысячи светящихся искорок. Это мельчайшие водные организмы, потревоженные нами, начинали испускать голубое сияние. Казалось, что ты плывешь по серебряному морю, и ничего вокруг не существует. Только ты и серебряное сияние. Ощущение потрясающее. Накупавшись вдоволь, мы расселись по машинам и направились домой. В представительскую машину с Цурановым сели наши женщины. А мы, мужики, в машину Валерия Александровича Гудкова - работавшего по контракту с фирмой Sierra fishing company. Цуранов рванул вперед, а мы потише за ним. Вдруг впереди на повороте видим облако пыли. Подъезжаем и глазам своим не верим. Весь левый бок машины Цуранова смят вдребезги. Толстенная пальма, о которую шандорахнулась машина, свалилась как срубленная. Вокруг машины стоят наши девушки и хохочут во весь голос. Тут же стоит обескураженный Владимир Александрович. И что удивительно. От такого сильного удара о пальму никто не пострадал. Ни ушибов, ни царапин. Только громкий заливистый женский хохот до слез. Оказалось, что Владимир Александрович поздно заметил поворот вправо, слетел с дороги и грохнулся о пальму. Что делать? Насмеявшись вдоволь, снова сели по машинам и продолжили теперь уже осторожно путь. Наутро о происшедшем доложили Послу. Версия происшествия была, конечно, другой. За ремонт машины расплачивались естественно рыбой с наших судов.
   Но это еще пол беды. Никто не пострадал. А вот второй секретарь Посольства Владимир Иванович Макаров, распрекраснейший человек, насмерть сбил черную девочку. Нашему секретарю грозила местная тюрьма. А в тюрьме родственники могли учинить кровную месть. Пришлось через несколько дней ночью вывозить секретаря в закрытом автобусике в соседнюю Гвинею Конакри. А оттуда на самолете нашей авиакомпании в Советский Союз.
   Такая же участь постигла и Посольского шофера, который сбил насмерть черного молодого человека. И хотя тот был в нетрезвом состоянии, нашему шоферу грозила тюрьма. Правда, у погибшего не оказалось родственников, и мы не так волновались за судьбу нашего человека.
   Как-то во Фритауне проходила очередная сессия Стран Африканского Единства (ОАЕ). Меры безопасности были приняты беспрецедентные. Здание парламента было оцеплено красными беретами. Только это подразделение президентской охраны имело на руках оружие. Другие военные оружия не имели. Вот этим то элитным подразделением и были взяты под охрану все важные объекты. Гостиница, где жили делегаты, пути их движения и т.д. Ведь на конференции присутствовали президенты Африканских стран. В это время намечалась очередная экскурсия с одним из экипажей судов. Юлия Александровна села в автобус и попросила черного шофера отвезти их в парламент. Это было очень интересное огромное круглое здание. Оно имело большущий внутренний зал амфитеатром для заседания парламента. Роскошный вестибюль. И по всему периметру кабины парламентариев. Есть что посмотреть. Вот туда то и направилась наша экскурсия. Подъехали. Охрана спросила, кто такие и зачем едут. Ваша бабушка спокойно сказала, что мы русские и едем на экскурсию. Те почесали в затылках и пропустили автобус. В это время там шло заседание ОАЕ. Наши к счастью его не сорвали. Они чинно и не спеша осмотрели весь дворец и благополучно уехали. Дальше они направились к питьевому озеру. Каждый раз, когда мы планировали въезжать на его охраняемую территорию, оформляли пропуск в Министерстве сельского хозяйства. Как правило, каждый раз при поездке захватывали с собой несколько больших рыбин и дарили их охранникам. Все охранники нас уже знали и пропускали без всяких пропусков. Со временем мы и перестали оформлять разрешения на посещения. И вот, когда уже подъезжали к пропускному пункту водитель и спрашивает: - Мадам, а вы оформили разрешение? Мадам отвечает, что конечно нет. - Но там же сегодня красные береты. Говорит водитель. Что делать? Не возвращаться же. Водитель спрашивает. - А старое у вас есть? - Есть. - Давайте его мне. Подъехали. Водитель невозмутимо подает старое разрешение. Охранник берет его и долго рассматривает вверх ногами. Потом отдает водителю и говорит: - Проезжайте. Наши, едва сдерживая смех, сидят с зажатыми ртами. Но озеро все-таки посетили. Когда в посольстве узнали о нашей экскурсии в Парламент и на Гумавели, чуть не разразился скандал. - Кто разрешил? - рычал Посол. - Вон из страны! Но оказалось, что с вашей бабушкой никто инструктажей не проводил. И она оказалась не виновата, что не знала о запрете подобных визитов в особо охраняемые зоны. Потихоньку все улеглось. Мы продолжали существовать.
   Иногда мы выезжали с нашим Послом на рыбалку в охотничий домик. Мы - это целая свита Посла. Но нас рыбаков он уважал особо. С Цурановым они выезжали очень рано утром. Садились на небольшую весельную шлюпку и уплывали за рифы. Там и рыбачили. Захватывали с собой ящик пива. Это 24 бутылочки по 0,33. Когда пиво заканчивалось, они возвращались на берег. Это было обычно к полудню. Остальные приезжали позже. На мне лежала обязанность готовить уху. В жизни я ее никогда не готовил. Но теоретически знал, как это делается. Вот мне и поручили этим заниматься. Я заранее заготавливал разные сорта рыбы и тресковую печень. Благо на судах можно все подобрать. В первую варку бросал всякую мелочь. Потом ее выбрасывал, и когда лодка направлялась к берегу, бросал крупные куски хорошей рыбы и печень трески с тем чтобы уже минут через 10 ее подать на стол. Уха получалась каждый раз распрекрасная. А я, пообедав, надевал маску и ласты и уплывал метров за 500-600 к коралловым рифам. Там я собирал ракушки, ныряя на глубину до 10 метров, любовался богатым и красочным подводным миром теплого Атлантического океана. Когда первый раз меня не было часов 5, на берегу все заволновались и на мои поиски отправились на лодке. Я догадался, зачем от берега отошла лодка, и поплыл ей навстречу. В дальнейшем меня никто уже не искал. Когда начинало вечереть, я сам приплывал к берегу.
   Почти каждый четверг жена Посла Людмила Александровна устраивала чаепитие для всех женщин Посольства и Представительств. Женщины очень любили эти четверги. Мы отвозили своих жен в резиденцию Посла, а сами у кого-нибудь собирались и лечились от малярии джином с тоником. Нужно сказать, что лечением, а вернее профилактикой, мы занимались почти ежедневно. Однако никогда никто не напивался до беспамятства. Ведь после каждой посиделки мы разъезжались по домам на своих машинах. Вот и после окончания чаепития мы ехали за своими женами и поджидали их у резиденции Посла. Нужно отметить, что и Посол и его супруга были милейшими людьми. Их любили не только наши колонисты, но и иностранные дипломатические работники. Наш Посол около 15 лет провел в Сьерра Леоне и был дуайеном (старшим лицом среди всех дипломатов, аккредитованных в Республике). Нашим женам очень нравились четверги. Они к ним тщательно готовились. Пекли кто что мог. Наряжались в лучшие наряды. Людмила Александровна выставляла хорошее винцо. И в течение вечера наши жены общались друг с другом.
  
  
   Я вынужден прервать повествование для сообщения.
   Вчера, 18 февраля 2002 года на 66 году жизни скончалась от инсульта одна из наших подруг. Жена нашего капитана Черватюка Тимофея Акимовича, Нина Ивановна. Мы все друзья скорбим по прекрасному человеку и преданному другу. Завтра мы простимся с нашей любимой подругой. Именно она и Тимофей Акимович сплотили нас пять семей вокруг себя, и мы пронесли эту дружбу через всю нашу жизнь. Мы, оставшиеся на этой земле, никогда не забудем ни Нину Ивановну, ни Гарри Иосифовича ушедшего из жизни в 56 лет, ни Виталия Григорьевича покинувшего нас в 59 лет - наших самых близких друзей.
  
  
   По случаю государственных праздников вся наша колония собиралась в посольстве. Как правило, на такие праздники приглашали много иностранцев. Это такие праздники, как 7 октября и т.д. Либо в резиденции Посла на национальные праздники. Например, на 8 марта. И вот на одном таком празднике, где было не очень много гостей, меня не было. Я был в командировке в Москве. Столы накрывали наши жены. На 70 - 80 человек из посольской кладовой выдавали 2-3 баночки красной икры и наши женщины, готовя канопе, считали икринки на каждый кусочек хлеба. Не дай бог ошибиться. Если кому-то достанется кусочек с двумя лишними икринками - будет скандал. Выпивки было, как правило, много. Но все разъезжаться должны были на своих машинах. Так что пить то пей, но дело разумей. Посол всех предупреждал, что если с кем-то что-то случится, то тот будет отвечать по полной форме. А это в лучшем случае высылка из страны в 24 часа. Могут и в тюрьму посадить или назначить большой штраф и компенсацию жертве за причиненный ущерб. Тостов произносилось много. То за нашу Советскую Родину, то за здоровье Генерального Секретаря и т.п. Когда уже все мужики натостовались вдоволь кто-то предложил сказать тост одной из женщин. Выбор пал на Юлию Александровну. Она встала и вдруг говорит: - Предлагаю тост за любовь. Все опешили. Наступила гробовая тишина. Все уставились на посла. Такую невиданную дерзость никто не мог даже представить. Казалось, пауза длится бесконечно. За такое и вылететь можно из страны в 24 часа. Но вдруг посол сказал: - Какой прекрасный тост. Давайте выпьем за любовь. Тут уж все зашумели. Давайте! Давайте! Перевели иностранцам. Те потянулись чокаться с женщинами, и все остались очень довольны тостом. Пронесло. А ваша бабушка завоевала даже признательность и уважение среди посольской братии.
   А вот другой раз на подобном приеме я уже присутствовал. В то вечер мы надрались здорово. В мою обязанность входило напоить до чертиков какого-то иностранного дипломатического работника. А потом его обработают наши разведчики. А как напоишь, если не будешь пить сам? Приходилось пить. Задание я выполнил, но сам еле держался на ногах.
   После застолья поехали домой. Вдруг наша машина глохнет. Аккумулятор давно сдох. Чтобы завести машину в городе я ставил ее под уклон. Когда нужно снимал ее с ручного тормоза и сходу заводил машину. А здесь что делать? Ночь. Мы одни с женой. Конечно, нужно попробовать завести машину с толчка. Кто будет толкать? Ну, естественно кто. Жена. Я же за рулем. И вот она белая белая женщина в черной черной Африке черной черной ночью в туфельках на шпильке заходит сзади и толкает тяжеленную японскую машину "Datsun"- station wagon. После нескольких попыток машина заводится и мы продолжаем путь. Я в очень узенькой улочке перед домом разворачиваюсь и загоняю машину через узенькие ворота в гараж под домом. Выхожу. Качает ужасно. На первый этаж ведет небольшая лестница. Только подхожу к ней, как меня бросает в сторону, и я промахиваюсь. Захожу снова. И снова промахиваюсь. Я начинаю злиться. Все соображаю, а ноги не слушаются. Тогда я отхожу подальше от злополучной лестницы, разбегаюсь и сходу влетаю на первый этаж. Мои коллеги, наблюдая мои пируэты, покатываются со смеху. А мне совсем было не до смеха.
   Как я уже писал, по субботам и воскресеньям мы выезжали на пляж. Там у мужиков было одно очень интересное развлечение. Недалеко от нашего места на мысе располагались две высотные гостиницы. Поближе к нам "Bintumani", подальше "Cape Sierra". Зимой там собиралось большое количество белых туристов из Европы. Большинство женщин были одеты в Bikini и ходили Topless. До нашего участка пляжа они доходили редко. Но наши мужики человечка по два-три натихаря отрывались от коллектива и подавались в сторону их пляжа любоваться женскими прелестями. Я же поступал по иному. Учитывая то, что я прекрасно плавал, я заплывал подальше от берега и поворачивал в сторону того пляжа. Не проходило и получаса, как я выходил на берег на самом мысу и не спеша, возвращался в одиночку на свою территорию. Наши женщины конечно над нами безбожно подтрунивали. Но мужики с кошачьим упорством продолжали совершать похождения. Однажды прямо на нашем пляже обосновалась иностранная молодая пара. Даже не пара, а муж с женой и маленьким ребеночком. Мало того, что жена была одета так же без верхней части пляжного туалета, ее интимное место было прикрыто маленьким треугольничком. А между ног был пропущен тонкий шнурочек. Все бы было ничего, но ей приходилось часто нагибаться к своему ребеночку. Ну и тогда открывалась прекрасная картина. Чтобы ее наблюдать вдоволь, не привлекая внимания молодой мамы, мужики садились в машины и глазели во все глаза.
   Однажды вся колония с криками бросилась вон из воды. Акула, акула, выскакивая из воды как пингвины, вопили наши колонисты. И действительно. Метрах в ста от берега маячил акулий плавник. Я тоже стал наблюдать за плавником. Я заметил, что плавник не движется. А акула не может быть неподвижной. Ее жабры должны непрерывно прокачиваться водой. Иначе она задохнется. Я разбежался и, бросившись в воду, быстро поплыл к этому плавнику. На берегу мне что-то кричали, махали руками. Но я делал вид, что ничего этого не слышу и не вижу. К тому же я знал, что хищные белые акулы здесь не водятся. Здесь обитают пятнистые акулы, сельдяные, акула молот и многие другие. Но они все не агрессивные. Поэтому был абсолютно уверен в своей безопасности. Но всем то это не объяснишь. И я продолжал плыть к плавнику. В душе, конечно, что-то шевелилось беспокойное. А вдруг сюда забрела белая акула и теперь поджидает свою жертву. Но, отгоняя страх, я продолжал грести к ней. Что же это может быть, если не акула, кумекал я? Ничего не приходило на ум. Подплывая к плавнику, я все смотрел, будет ли он разворачиваться в мою сторону или нет. Нет, не разворачивался. Я все ближе и медленнее плыву. И никак не могу понять, что это такое плавает. Плавник и плавник. Видны даже перья плавника. Может быть, это уже мертвая акула, мелькает в голове? Но с ней еще противнее встречаться, чем с живой. Гребу помаленьку. Все ближе и ближе. И когда до плавника оставалось метров пять-шесть я начинаю понимать, что это пальмовая ветвь. Сама вся в воде и только ее кончик высовывается наружу. Ну, точно как акулий плавник. Я подплываю, ловлю ветвь и высоко поднимаю ее над водой. На берегу шум и аплодисменты. Можно продолжать спокойно купаться.
   Еще мы любили кататься на волнах. Ждем хорошую волну. И вот идет огромный девятый вал с закрученным гребнем. Когда гребень готов тебя накрыть, ты подпрыгиваешь и на скате волны несешься к берегу. Волна все меньше и меньше. Наконец ты лежишь на теплом песочке. А волна ушла. Даже было такое соревнование. Кого дальше волна выбросит на берег. Однажды море было не спокойно. Оно катило огромные валы. Чтобы их преодолеть и спокойно поплавать вдали от берега, нужно было подпустить вал совсем близко и со всей силы воткнуться головой в эту отвесную зеленую трехметровую стену. Выныриваешь с другой стороны волны и быстро гребешь в море, где волны уже более покатые и без закрученных пенных гребешков. Но здесь мы решили покататься на таких волнах. Мы дождались огромной волны и, подпрыгнув, легли на ее склон. И вдруг вместо того, чтобы нестись к берегу, волна меня опрокинула и стала кувыркать как ванька-встаньку. Несмотря на то, что глаза у меня были открыты, я в этой мути ничего не видел. Я потерял всякую ориентацию. Я не знал где верх, где низ. Куда грести. Скоро ли будет берег. И вдруг я почувствовал, что волна потащила меня в обратную сторону, продолжая крутить и кувыркать. Воздух уже кончался. Сейчас эта волна встретится с набегающей, и вся картина повторится сначала. Задыхаясь, я стал грести изо всех сил, не представляя в какую сторону я плыву. И вдруг я руками касаюсь дна. Я переворачиваюсь и с силой отталкиваюсь от моей спасительной опоры. Через секунду я вылетаю на поверхность, жадно хватая воздух. Даю себе зарок - никогда больше не заниматься таким спортом и плыву к берегу, то которого я оказался на почтительном расстоянии. На берегу оказалось, что Юрия Ивановича Казаева эта же волна покрутила, покрутила и шарахнула лицом о песок, протащив несколько метров. Все лицо его было подрано и кровоточило. Нам было не до купания. Мы быстро вскочили в машину и рванули домой, где его жена стала оказывать первую медицинскую помощь. Мы все сделали однозначный вывод, что шутки с океаном шутить нельзя. Очень жесткая, суровая и необузданная стихия. С ней нужно на "Вы".
   Однажды я и наш переводчик с женами поехали подышать свежим воздухом на гору Леоне. Переводчик машины не имел. Поехали на нашей. Надышавшись вдоволь и хорошенько просушив свою кожу, мы собрались в наш жаркий и душный зловонный город. Я подумал, зачем жечь зря бензин, если с горы можно скатиться и без двигателя. Снимаю машину с тормозов, и начинаем спуск. Дорога крутая и вьется вокруг горы. Так что все время нужно поворачивать влево. Справа обрыв, поросший кустарником. Когда скорость стала довольно большой, я начинаю тормозить. Давлю на тормоз, но машина не тормозится. Скорость все больше и больше. Я давлю все сильнее и сильнее. Машина продолжает набирать скорость. Я ничего не понимаю. Почему отказали тормоза. Они не совсем отказали. Все-таки я чувствую, что они работают. Но работают как-то плохо. Давлю со всей силы. Машина хоть и не набирает скорости, но и не уменьшает ее. Летим как бешеные. Я едва удерживаю ее на дороге, держа баранку лево на борту. Я только скомандовал пассажирам - Держитесь! А в голове колошматится мысль - лишь бы не было заноса. Тогда хана. Лететь вниз с восьмисот метровой высоты - никакого шанса на выживание. Давлю на тормоза так, что спинка кресла начинает прогибаться. Впереди пологий участок дороги. Я отрываю одну руку от баранки и запускаю двигатель с намерением тормозить скоростью. Но как только двигатель заработал, педаль тормоза провалилась, и заблокированные колеса подняли клубы дорожной пыли. Машина резко остановилась. И только тогда я понял, что с отключенным мотором не работает и вакуумный усилитель тормозов. Но я никак не ожидал, что вакуумный усилитель так усиливает действие педали. Чтобы убедиться в моем открытии я в другой раз на некрутой горке провел испытания этого явления. И оказалось, что это действительно так. С выключенным двигателем тормоза работают едва на одну треть от их мощности. Никогда я больше не пытался сэкономить топливо на крутых спусках.
   Однажды к нам во Фритаун зашел пассажирский лайнер Михаил Лермонтов Черноморского морского пароходства с огромным количеством пассажиров на борту. О его заходе заблаговременно были извещены наши дипломаты, которые спешно начали готовить культурную программу отдыха туристов в нашей стране. Ранее таких заходов никогда не было. Было предложено и нашей миссии подготовить одно-два мероприятия развлечения туристов. Одним из таких мероприятий стал футбольный матч между экипажем лайнера и командой нашей компании Sierra fishing company. Матч должен был состояться на профессиональном местном стадионе на второй день пребывания судна. Все туристы, желавшие посмотреть этот матч, будут доставляться на стадион специально зафрахтованными автобусами. В первый день пребывания капитан лайнера давал ужин нашим посольским работникам. От нашего представительства на ужине был только Цуранов. А на второй день было поручено мне забрать с борта судна футбольную команду и привезти ее на стадион, а после матча свозить их на пляж. В назначенное время я на микроавтобусе приехал к борту судна. У трапа стояли два матроса почему-то одетые в американские головные уборы. Это такие белые панамки с загнутыми вверх полями. Я им сказал, что я работник Советского представительства и мне поручена вот такая миссия. Они позвонили вахтенному помощнику капитана, которого пришлось ждать у трапа минут десять. Наконец вышел пижон во всем белоснежном. Я повторил ему мое поручение. Он ответил, что ничего не знает об этом и не может пропустить меня на судно. Я постепенно стал наливаться гневом. Я же не мальчик на побегушках и не нищенка, которую нельзя допускать в цивилизованное общество. Я работник дипломатической миссии Советского Союза и ко мне должны относится соответствующим образом. Но что объяснишь этому пижону. Я попросил доложить обо мне капитану. Но тот ответил, что капитана он не имеет права тревожить. - Ну, тогда доложите старпому, возмутился я. И старпома он оказывается, также не имеет права беспокоить. Я повысил голос и потребовал предпринять какие-то действия, чтобы я мог выполнить порученную мне миссию. Вахтенный помощник кому-то звонил еще минут десять и наконец-то ко мне вышел весь опухший с бодуна красномордый пассажирский помощник. Он вроде бы что-то слышал о матче, но все нужно было уточнить у капитана. Наконец-то мы с ним направились к капитану. Я первый раз был на лайнере подобного класса. Красота, конечно, внутри неописуемая для судов даже пассажирских. Наружный трап через лацпорт вел в огромный зал от борта до борта. Палуба вся устлана зеленым ковром. Вокруг растут огромные экзотические деревья и цветы. Под деревьями разместились различные магазинчики. Мы по широченным витым лестницам (именно лестницам, а не трапам) поднимаемся все выше и выше. Я уже перестал считать палубы. Наконец добираемся до каюты капитана. Мой провожатый попросил меня остаться за дверями, а сам шмыгнул в прихожую капитана. Постучал в дверь каюты и, немного подождав, как уж прошмыгнул вовнутрь. Я еще минуты две топтался перед закрытой дверью. Злость во мне от такого приема кипела неимоверная. Наконец меня пригласили в каюту капитана. К этому времени я уже ненавидел и судно, и его команду, и даже его капитана. Войдя в каюту, я увидел заспанного и явно с похмелья, но элегантно одетого в тропическую форму капитана лет пятидесяти от роду. По его виду и состоянию было заметно, что вчера прием удался на славу. Он любезно поздоровался со мной и предложил кофе, пиво или что-нибудь крепкого. Я был зол, хоть вида не показывал, и от всего отказался, сославшись на то, что времени до матча остается не так уж много. Капитан отдал какие-то распоряжения, и я спустился в автобус ожидать футбольную команду. Вскоре стали выползать здоровенные изрядно помятые очевидно вчерашним днем парни. Оказывается, на судне был и тренер футбольной команды. Это же нужно - такая роскошь. По дороге на стадион они стали бурно обсуждать предстоящий матч, и спорить с каким счетом они надерут задницу какой-то местной дворовой команде. Оказалось, что они чемпионы черноморского флота среди судоэкипажей. Я еще больше наливался гневом, слушая их бахвальство. Как мне тогда хотелось, чтобы наши работники компании проучили этих зазнаек. Приехали на стадион довольно поздно. Разминаться было уже некогда. Я их отвел в раздевалку, где они стали переодеваться в стильную футбольную форму. На поле разминалась наша местная команда. Я ей просто залюбовался. Это были здоровенные негры. Многих из них я узнавал. Они работали грузчиками на фирме. Одеты были ничего. Зеленые футболки и такие же трусы. На ногах кеды вместо бутс. На стадионе было довольно много народа. Работники наших организаций, фирмачи, зеваки (благо вход был бесплатный). Стали подходить автобусы с туристами. Наши начали разминаться, демонстрируя виртуозность владения мячом. Темнокожая команда с интересом наблюдала за выпендронами русских. Я ненавидел эту команду и всей душой желал им проигрыша. Роль судьи исполнял тренер русской команды. Наши руководители согласовали продолжительность таймов по 30 минут. Хоть и были это еще утренние часы, но температура воздуха доходила уже до тридцати градусов в тени. А им предстояло играть на солнышке. Там намного жарче. На трибунах разместился и наш посол с супругой, советники и посланники с женами, другие сотрудники посольства, консульства и других представительств. Здесь же был и капитан весь в белом. Матч с некоторой задержкой начался. Наша фирма привезла большое количество прохладительных напитков, которые расположили недалеко от нашего и их генералитета, которые кучковались вместе.
   На первых минутах наши насели на съерралеонцев. Те ушли в глухую защиту. Вскоре наши забили первый гол. Трибуны зааплодировали. Я расстроился. Я откровенно болел за съерралеонцев. Шло время. Съерралеонцы потихоньку оправились от настырного натиска русских и все чаще и чаще стали бить по нашим воротам. Вскоре и в наши ворота влетел мяч. Тут уж я восторжествовал. Правда, вида нельзя было показывать, чтобы не вызвать гнев моих коллег. Постепенно наши стали скисать. Их футболки стали мокрыми насквозь. Пот с них лился ручьями. А съерралеонцы носились, как ни в чем не бывало. Вскоре в наши ворота влетел второй, третий, четвертый мяч. Капитан лайнера неистовствовал. Он выскакивал на поле. Орал на своих футболистов даже матом. Грозил их сгноить в этом рейсе. Ничего не помогало. Они двигались по полю все медленнее и медленнее. Так и ушли на перерыв, не ответив ни одним дополнительным голом. Капитан рванул за ними в раздевалку. Что уж он там с ними делал - неизвестно. Но во втором периоде они вновь начали прытко бегать. Но хватило их не на долго. Вскоре в их ворота стали влетать мячи один за другим. Они произвели замену. На поле выскочил свежий игрок. Но никто из старых игроков поля не покинул. Мяч стали гонять тринадцать наших игроков. Съерралеонцы делали вид, что ничего не замечают. Минут через пятнадцать при счете 12-1 капитан попросил прекратить этот позор. Матч был остановлен и мои земляки, как побитые шкодливые щенки, под молчаливые трибуны покидали поле. Зато, когда мимо трибун проходили съерралеонцы, трибуны взорвались бурными аплодисментами. Ну, во-первых, на трибунах было довольно много местных жителей и иностранных пассажиров с судна. А они, конечно, болели за несчастных забитых черных. Во-вторых, наши аплодировали тоже, но скорее из вежливости. И только, наверное, один я аплодировал от души. Съерралеонцы были очень довольны, что в пух и прах раскатали белых. Им было не важно, что это дружественная страна. Им было важно, что они победили в честной борьбе именно белых.
   Первую половину дороги до пляжа в автобусе стояла гробовая тишина. Молчала футбольная команда. Молчали тренер и пассажирский помощник, который увязался с нами. Вдруг кто-то из футболистов что-то вякнул о своем противнике. И тут прорвало тренера. Он как разъяренный пес набросился на свою хваленую команду. Не стесняясь в выражениях, он орал, что вы не команда, а сборище ублюдков. Что вам не в футбол играть, а и навоз-то грузить нельзя доверять. Что если он еще хоть раз заметит кого-нибудь из игроков, что тот за сутки перед матчем лазает в каюту к пассажиркам, выгонит его к чертовой матери в первом же порту без оплаты проезда до родины. Ему вторил и пассажирский помощник. Футболисты угрюмо молчали. И только капитан команды вставил слово. Он сказал: - Мужики, я вас вчера предупреждал, чтобы вы эту ночь проводили не с женщинами. Вы меня не послушали. И вот вам результат. Никто из членов команды ему не возразил. Я искренне удивился возможности такого легкого общения команды с женским полом. Куда же там смотрит первый помощник капитана? Даже на нашем рыболовном флоте это не делается так откровенно. А у них? Я совсем разочаровался в нашем пассажирском флоте. Я уже не злился на команду. Мне их было просто жаль. Какими героями они ехали на матч. И кого я вижу сейчас перед собой. Жалкую побитую кучку расстроенных угрюмых молодых ребят. После купания я отвез их обратно на судно. Больше я никогда не встречался с подобными ситуациями. Да и не хотел бы встречаться с этим зазнайством и чванливостью пассажирского флота. Именно надменность и чванливость капитанов Черноморского морского пароходства привела к гибели 31 августа 1986 года парохода "Адмирал Нахимов", затонувшего после столкновения с теплоходом "Петр Васев" на подходах к Новороссийску. В результате погибло более 420 человек. Будь капитаны менее чопорными, они бы могли конкретно договориться о способе расхождения друг с другом.
   Незаметно пролетел год. Денег скапливать так и не удавалось. Я совсем расстроился. Машиной и не пахло. А валюта улетала и улетала на текущие нужды. Правда, мы были не в самом худшем положении. У нас была рыба в неограниченном количестве. А вот обслуживающий персонал посольства просто голодал, экономя каждую копейку. Сидел на макаронах и воде. Иногда мы им подбрасывали немного рыбы. Тогда у них был праздник. Снабжать большим количеством рыбы не могли. Когда наше судно приходило в порт, вся рыба на его борту считалась уже собственностью фирмы. И нам приходилось просить у фирмачей разрешение на вывоз одного-двух коробов рыбы по 30 килограмм каждый. Они конечно разрешали. Но не будешь же каждый день ходить к ним с такой просьбой.
   Через год отозвали в Калининград Цуранова. Но стал Генеральным директором Калининградрыбпрома. Ему на замену прислали Начальника Клайпедской базы тралового флота Николая Ивановича Коптева. Он приехал со своей женой, которая, обладая командирским характером, стала лезть во все дыры. Совала нос туда, куда не должна бы его совать мало-мальски культурная женщина. Наши внутренние отношения среди коллектива становились все хуже и хуже. А здесь меня вдруг без согласия Коптева Москва назначает старшим инженером в обход Дидечко. Тут совсем стало невыносимо сосуществовать в этом серпентариуме. К несчастью вскоре и Посол покинул Сьерра Леоне. Он был уже в преклонном возрасте, и ему приготовили небольшое тихое местечко в министерстве иностранных дел в Москве. На его место прибыл бывший Первый секретарь Красноярского крайкома партии Ворожцов с угрястой женой лет на 20 младше его. Как и все молодые особы, внезапно выбившиеся в люди, она была своенравна и тяготела к всемирному руководству. Нужно отметить, что в таких случаях их пожилым мужьям такое поведение их новых молодых спутниц нравится безумно, и они им потакают во всех их начинаниях. Поведение этой особы ничем не отличалось от описанного стереотипа. Как-то она решила посмотреть, как обустроены наши квартиры. Намерения конечно благие. И она с шофером поехала сначала по квартирам посольских сотрудников, потом добралась и до наших. У всех квартиры как квартиры. Здоровые пустые комнаты. Минимальное наличие мебели. Ведь не повезешь же мебель из Советского Союза. Ведь мы все там временные. А бюджеты представительств не позволяли выделять на эти цели необходимых средств. Вот и жили мы в пустых гулких и неуютных квартирах. Меня это обстоятельство очень расстраивало. И я стал обустраивать свое жилье своими силами. На судне мне нарезали труб и креплений к ним. На фирме я за свой счет заказал несколько досок. И из этого набора сделал в зале полки. На голых стенах закрепил различные кораллы и развесил касетоны с коллекциями бабочек. Здесь в Африке бабочек было великое множество, и они были безумно красивыми. Я подкрадывался к очередной из них и прыскал душистым средством от насекомых. Она тут же падала. Я расправлял ей красиво крылышки и прикреплял на касетоне. На один из них я помещал дневных бабочек великанов. Размеры некоторых из них достигали размера воробья. На другой - ночные. На третий - кузнечиков и других подобных насекомых и т.д. И все это было вывешено на стенах зала. На полках размещались английские книги, которые я покупал в большом количестве. Там же была хорошая коллекция морских раковин, большинство которых я вылавливал сам. Стоял аквариум, вырезанный мной из 20 литровой бутыли, подаренной мне научно-исследовательским судном. В аквариуме плавали маленькие рыбки, выловленные мной в прибрежных лагунах. Рыбки были самыми разными. Были даже двоякодышащие. У этих рыбок боковые плавники очень развиты и они с их помощью могут лазать по корням деревьев, растущих в воде. Они вылезают на корни и нежатся под солнцем, дыша воздухом. Их жабры при этом не высыхают, как у обыкновенных рыб.
   Другими словами, наш зал выглядел очень красиво. Многие завидовали нашему убранству главной комнаты. Но все другие жители нашей колонии ленились благоустраивать свое жилище. Мы же с женой считали, что и два года мы должны прожить не как бомжи, а в красивом жилище, в котором нам было бы приятно находиться.
   И вот однажды наша послиха заявилась к нам. Она в день посещала примерно пять семей. И в этот день весь состав семей должен был находиться в своем жилище и встречать ее лично. Ждали ее и мы с женой, освобожденные от всяких служебных забот. Войдя в наш зал, она остолбенела. Такого убранства она никогда не видела. Диковинные для сибирячки вещи ее заворожили. Она принялась расспрашивать, откуда все это. И когда я ответил, что все собрал и сделал сам, она прониклась ко мне огромным чувством уважение. Она интересовалась и бабочками и раковинами и кораллами и рыбками. Вместо запланированных 10 минут она пробыла у нас больше часа. В это время ее многочисленная свита смущенно топталась на месте, не решаясь даже присесть. К ее приходу я поставил на проигрывателе прекрасные танго в исполнении оркестра Мантовани. И окружающая обстановка, и прекрасная музыка до слез расстроили нашу матрону. Да и я был ее ровесником, не в пример ее супругу. Она захотела и у себя в резиденции иметь такое же убранство. Она стала просить меня помочь ей в этом. Она сказала, что отдаст распоряжение пропускать меня в ее резиденцию днем и ночью, когда я вздумаю принести ей экспонаты. Естественно, я отказать ей не мог и пообещал свое содействие. Тут же досталось и помощникам посла, сопровождавшим высокопоставленную даму. Она, не стесняясь нас с женой, в резкой форме высказала им свое неудовлетворение их работой по контролю за бытовыми условиями жизни нашей колонии.
   Она со смешанными чувствами покинула нас, не захотев посещать никакие другие квартиры. С этого времени у меня начались большие неприятности. Меня лютой ненавистью стал ненавидеть посол. А как можно было ему меня навидеть, если он приезжая последним на киносеанс в посольстве вдруг с порога объявляет: - Калинин Вадим Сергеевич есть? На меня оборачиваются все сто с лишним человек. Я вскакиваю с места в задних рядах и под их пристальными взглядами иду к первому ряду. А посол громко объявляет: - Вам письмо от Светланы Александровны. И передает мне запечатанный конверт. Начинается фильм. А у всех на уме: - И что это за тип, если с ним послиха при живом-то муже затеяла переписку. И что можно писать в письме, если это нельзя передать на словах с тем же мужем. В дальнейшем он как мог портил мою жизнь в Сьерра Леоне. Однажды даже доложил Министру Иностранных дел и Министру рыбного хозяйства об одном моем промахе в работе. А промах состоял в следующем.
   Большие партии выловленной в сьерралеонских водах рыбы мы поставляли местной компании и в соседнюю республику Гана. Но цена одной и той же рыбы была разная. В Гану ее поставляли по более высокой цене. Ганское правительство неоднократно обращалось в наше Министерство с просьбой о снижении цены до уровня сьерралеонской. Наше представительство поддерживало ее просьбы. Снижение цены позволило бы почти в два раза увеличить поставки рыбы на экспорт, которая по нашим стандартам отправлялась в Советский Союз на корм пушным зверям по совсем бросовой цене. А здесь возможно увеличение поставок за валюту. Вот с этими предложениями и уехал Коптев в Москву в Министерство рыбного хозяйства, предварительно положительно согласовав этот вопрос. А здесь в его отсутствие в Гане арестовали наш транспортный рефрижератор за то, что на его борту в партии груза была обнаружена рыба, размера меньше допустимого. Я оставался старшим в нашем представительстве. Меня вызвал посол, и приказал принять немедленные и решительные меры по освобождению из под ареста нашего судна. А какие я мог принять меры? Я рванул в компанию к ее владельцу господину ливанского происхождения Мохаммеду Джамилю. Он уже знал об аресте судна и сказал, что может помочь в его освобождении, если я подпишу договор о снижении цены до оговариваемого ранее уровня. Я полагал, что такое решение в Москве уже принято. Ведь оно было предварительно согласовано с заместителем Министра рыбного хозяйства. А Коптев находился там уже около недели. Ну, я и подписал такое соглашение. Судно тут же освободили из под ареста и оно, сдав груз, вышло в море. Обо всем я доложил послу. Тот вроде остался доволен. Но вскоре вернулся Коптев и оказалось, что наше Министерство не разрешило изменять цену. Разразился международный скандал, и я оказался его виновником. Вот по этому поводу и был доклад посла в Министерстве иностранных дел и Министерстве рыбного хозяйства. Посла именно по этому поводу вызывали в Москву. А к нам нагрянула московская комиссия для разбора данного скандала. Мою подпись дезавуировали, сославшись на то, что я не имел подобных полномочий. Цена осталась прежней, а я сел на большой крючок. Из страны меня не выслали, но и продлевать договор пребывания на третий год отказались.
   Как-то Коптев решил съездить на нашем автобусике в соседнюю Республику Гвинея Конакри. Страна была нам дружественная. Там правил ставленник Москвы Шеку Туре. В эту Республику мы вваливали огромные средства, особенно в виде военной техники. Вывозили же оттуда суперфосфат и тот не лучшего качества. Там было многочисленное посольство, консульство, большое количество инструкторов и просто военнослужащих. На добыче фосфатов работали наши инженерно-технические работники. То есть, была огромная колония русских. Эту огромную армию прекрасно снабжали из Москвы. Их продуктовые склады были завалены различными съестными припасами. Однажды они обратились к нам, чтобы мы подкинули им рыбы. В обмен они готовы были предоставить нам любые продукты вплоть до красной и черной икры. Мы согласились. И однажды, загрузив наш Nissan под завязку рыбой мы направились в Гвинею. Ни Сьерралеонского, ни Гвинейского атласа достать не смогли. Решили узнавать дорогу по опросу местного населения. Я был за рулем. С нами поехал сам Коптев и один из младших работников посольства. До окраин города Фритаун дорога была прекрасная. А дальше начались грунтовые дороги. По мере удаления от столицы дорога становилась все хуже и хуже. Начались бушевые заросли. Буш - это сплошная стена кустарника высотой метра в два-три. Продраться сквозь буш ни людям, ни крупному зверю совершенно невозможно. И вот среди этого кустарника прорублена дорога. Свернуть никуда нельзя. Разъехаться машины могут только в определенных местах. Движения практически никакого. Вокруг изредка попадаются поселки диких местных племен. Некоторые племена слыли людоедами. Мы пытались останавливаться и спрашивать их о дальнейшей дороге на Гвинею. Но они говорили на своих наречиях и английского языка не понимали совсем. Про Гвинею не слышали и как мы не старались, они не могли понять, что от них требуют белые люди. Если попадалась развилка, то мы выбирали наиболее наезженную дорогу и ехали практически наугад. Однажды остановились у такой развилки. Одна дорога шла прямо, а другая правее. Опять стал вопрос, по какой ехать? Мнения разделились. Обе дороги были выше осей колес залиты водой и почти одинаковые. Решили ехать прямо. Поехали. Дорога шла немного в гору и вскоре стала совсем сухой. Мы возрадовались. Я прибавил скорости. Буш кончился, и начались джунгли. Это был уже проходимый лес, поросший высоченными метров по тридцать пальмами, увитыми бесчисленным количеством лиан. Я перешел на четвертую скорость, и мы весело помчались по песчаной дороге. Вдруг со всего хода мы выскакиваем на огромную поляну, на которой расположились штук 30-40 вигвамов. Из них стали выскакивать аборигены с копьями и луками. Мои спутники заорали хором. - Разворачивайся скорее. Я и сам струхнул. Рванул с места на правый разворот и в обратную сторону. Мы, конечно, не показывали друг другу вида, что наложили в штаны. Да и по возвращении старались не вспоминать об этом происшествии. Что у этих людей было на уме, неизвестно. Может быть, они так встречают всех гостей. А может и что иное. Вскоре мы доехали да развилки и повернули на правую дорогу. Через некоторое время дорога превратилась в сплошную реку. Вода иногда была выше колес и захлестывалась внутрь автобуса. Дождливый сезон подходил к концу, но воды было много. Она с дороги никуда не стекала. Как в корыте стояла в разъезженной колее. Колея была примерно на пол метра ниже придорожной местности. Скорость движения была небольшой, и мы все боялись, что если где нибудь забуксуем, или заглохнет мотор, то нам хана. Съедят же нас местные аборигены. Помочь будет совершенно некому. Никаких встречных машин нам не попадалось. Дорога, а вернее водный канал, тянулся нескончаемо долго. Только иногда попадались мокрые клочки земли. Ухабы были ужасными и тряска неимоверной, особенно когда за руль сел сам Коптев. Он не жалел машину и мы поехали раза в два быстрее, поднимая фонтаны воды из-под колес. Держались по солнцу. Мы точно знали, что Гвинея находится к северу от Сьерра Леоне и придерживались этого направления. Уже стало смеркаться, когда мы после десяти часов изнурительной тряски неожиданно выскочили к пограничному шлагбауму. Это была граница с Гвинеей. Мы несказанно обрадовались. И черные пограничники, одетые в зеленую униформу, казались нам просто красавцами. Притом они говорили по-английски. После короткого досмотра мы въехали на территорию Гвинеи. И какая разительная картина предстала перед нами. За шлагбаумом начиналась асфальтированная дорога. И хоть асфальт и был весь в ямах, но все-таки это не водный фарватер. К тому же дорога была достаточно широкой, чтобы разъехаться двум машинам. Мы поехали веселее. Коптев так и остался за рулем. Несмотря на то, что вскоре наступила темная тропическая ночь, мы продолжали мчаться к заветной цели, игнорируя рытвины и колдобины. Это было ничто по сравнению со сърралеонской дорогой. Около полуночи мы достигли столицы Гвинеи города Конакри. Оказалось, что гвинейцы говорят по-французски. Но это не помешало нам, поплутав немного по городу, найти наше посольство. Нас совсем заждались. Приняли очень радушно. Нами занимался консул, очень гостеприимный темпераментный и общительный человек кавказского происхождения. Стол был давно накрыт, и мы с удовольствием стали наслаждаться нашими русскими продуктами под кавказские тосты. А на столе было все. И колбасы, и сыры, и различные консервы, и мясо в различном приготовлении. Такого изобилия мы, конечно, не могли себе позволить, да его просто и не было в Сьерра Леоне. После сытного ужина и прилично выпитого спиртного, далеко за полночь, разгрузив наш автобусик с помощью их товарищей, мы отправились спать в предоставленные нам апартаменты. Поскольку на кондиционере мы не экономили, то проспали до утра как убитые в прохладном просторном помещении и без комаров. Рано утром, загрузив автобус под завязку российскими продуктами, мы двинулись в обратный путь. Обратный путь был, конечно, короче. Некоторые места мы даже узнавали.
   В течение нашего пребывания в Сьерра Леоне мне еще раз довелось совершить поездку в Гвинею Конакри. Было это так.
   После окончание конференции ОАЕ в наше посольство обратился северокорейский дипломат, который присутствовал на конференции в качестве наблюдателя. Как уж он добрался до Сьерра Леоне одному Богу известно. Но улететь назад он не мог. У него не было ни цента. Вот он и обратился с просьбой помочь ему возвратиться в свою Корею. Денег на билет официально посольство выделить не могло. Нет такой статьи расхода. Тогда они придумали следующее. Его нашим автобусиком доставить в Гвинею, а оттуда нашим авиарейсом в Москву и дальше. Так и сделали. Меня посадили за руль. Сопровождающим дали Консула - противного рыжего засушенного Геркулеса. Ну и сам кореец. Маленький, улыбчивый, неопределенного возраста милый человечек. Как он участвовал в конференции - неизвестно, поскольку никакими языками кроме корейского он не владел. Мы с ним объяснялись на английском. Он с нами на корейском. Но, тем не менее, мы понимали друг друга прекрасно. Он все время улыбался и на любую нашу фразу усиленно кивал головой. Дождливый сезон уже прошел и я надеялся, что дорога будет не такой сложной, как была в предыдущую поездку. Примерно так и оказалось. Я с трудом припоминал дорогу. Тот участок, когда я был за рулем, я еще кое-как помнил. Но когда рулил Коптев - я дороги не помнил совсем. Тогда была такая тряска, нас так подкидывало, что было не до дороги. Лишь бы головой не удариться в крышу машины. Я изо всех сил напрягался, чтобы не пропустить ту злополучную развилку, из-за которой мы заехали в туземную деревню. Но все было тщетно. Я проскочил развилку и также как и в прошлый раз не взял вправо. Но в душу закралось какое-то сомнение, и я сбросил скорость. И точно. Невдалеке показались вигвамы. Я включил заднюю скорость и тихонько, тихонько задним ходом стал выезжать на развилку. Мне казалась она недалеко. Но пришлось до нее ехать задним ходом целый километр. Шея потом у меня болела дней десять. Выбрались на злополучную развилку и поехали по правой дороге. Через некоторое время подъехали к низинке, заполненной жидкой грязью. На нашей стороне и на противоположной скопилось небольшое количество грузовых машин. Мы вышли и стали исследовать участок. Грязь была вровень с колесами. Своим ходом никак не проехать. Но здесь был огроменный с двухэтажный дом гусеничный трактор "Caterpillar". Его гусеница была вровень с крышей нашего автобуса. Некоторые двухосные машины переезжали низину своим ходом. Но в большинстве случаев трактор цеплял машину и перетаскивал ее через грязь. Протяженность этой низины была метров сто. Вокруг толпились местные аборигены, с любопытством наблюдавшие за процессом. Мы у них поинтересовались, нельзя ли объехать эту грязь. Оказалось что можно. Но нужно было вернуться в ту деревню, которую мы боялись как черт ладана, и через нее объехать эту низину. Но мы отказались от этого варианта. Во-первых, было далеко возвращаться, во-вторых, уж больно там было воинственное племя. Решили воспользоваться услугами трактора. Стоимость услуги была всего пять леоне. Это приблизительно пять долларов. Дождавшись своей очереди, мы подъехали к низине. Один из трактористов стал цеплять буксирный трос за нашу машину. И как я только догадался проконтролировать его работу, ума не приложу. Сначала я не хотел вылезать из машины. Не царское это дело вмешиваться в работу темнокожих. Но что-то меня вытолкнуло из машины. Он уже окончил свою работу, когда я заглянул под нее. И тут я с ужасом увидел, что трос он зацепил за рулевую тягу правого колеса. Это такой тоненький пруток, который бы обломился от малейшего натяжения. И тогда бы мы никуда не уехали. Без этой тяги нашу машину пришлось бы везти на трейлере. Я замахал руками, приглашая вновь подойти черного ко мне. Тот чуть-чуть понимал по-английски и я ему объяснил его ошибку. Специального буксировочного крюка мы на этой машине не нашли и я попросил его зацепить трос за переднюю поперечную балку рамы. Трактор начал нас тихонько буксировать. Я запустил мотор, желая в случае надобности помочь трактору. Грязь становилась все глубже и глубже. Колея от гусениц трактора оказалась в два раза шире нашей машинешки. Левое колесо я пустил по колее, а правые шли по бугру из грязи. Колея становилась все глубже. Машина стала заваливаться на левый борт. Наконец всем левым бортом и моей дверкой мы легли на грязь. Крен был более 45 градусов. Правые колеса задрались вверх. Грязь и мелкие камни скрежетали по нашему борту, царапая и сдирая краску. Что было делать? В этой ситуации можно было двигаться только вперед. И мы потихоньку двигались. Вдруг трос лопается. Трактор останавливается. Черномазый помощник тракториста спрыгивает прямо в грязь, которая ему выше колен. Он берет оборванный трос и лезет по этой грязи к нам. Наша машина лежит на боку. Жидкая грязь потихоньку просачивается через мою дверь внутрь машины. Мы ничего предпринять не можем. Он начинает руками разгребать грязь перед нашей машиной, чтобы добраться до передней балки. Минут через десять такой работы он, грязный по уши, пропускает трос через балку и тянет его к трактору. Более опытный тракторист делает на конце троса узлом петлю и надевает ее на огромный буксирный крюк трактора. Трос оказывается в два раза короче прежнего, и мы вплотную к трактору начинаем ползти дальше по грязи, продолжая царапать и рвать наш левый борт. Через некоторое время мы начинаем выползать на сухое место. Автобус потихоньку выравнивается. Перемазанный грязью помощник тракториста отцепляет нас от трактора. Мы полагали, что с нас за такую трудную буксировку еще попросят денег. Но нет. Нам тракторист приветливо машет рукой, и мы отъезжаем, давая место другим машинам. Помыть машину было негде, и мы поехали дальше на грязной, подбирая подходящую лужу. Наконец мы остановились у такой лужи, чтобы перекусить и помыть машину. Помыли и ужаснулись. Весь левый борт был помят и ободран. Больше всех расстроился кореец. Он так переживал, что это произошло из-за него, что мы вдвоем с консулом стали его успокаивать. А ведь нам предстояло назавтра возвращаться назад в эту же грязь. Да и перед своими оправдываться.
   В Конакри мы быстро нашли Корейское Посольство. После недолгих объяснений с охраной нас впустили во внутренний двор. Нас провели в просторный скромно обставленный холл. Наш пассажир куда-то рванул. Вскоре к нам спустился корейский Посол. Это был маленький улыбчивый пожилой и приветливый человек. Когда наш пассажир рассказал ему о наших приключениях и повреждении машины, указав кто был за рулем, тот взял мою руку в свои ладошки и не отпускал всю нашу беседу, которая длилась минут тридцать. Он все время пожимал ее и неустанно нас благодарил за оказанную услугу. За время беседы нам не было предложено ни воды, ни чего-нибудь другого. Это конечно не принято в дипломатической практике. Но мы понимали, что Корейское посольство настолько бедно, что не в состоянии выполнять даже элементарный дипломатический протокол.
   Переночевали вновь в нашем посольстве. Там нас накормили и напоили. Принимал все тот же гостеприимный консул, который оказался хорошим знакомым нашего консула. Учились, оказывается вместе в МГИМО. Поэтому застолье оказалось богатым и продолжительным. Далеко за полночь мы отправились спать в те же гостевые комнаты. Было также прохладно и уютно. Спали как убитые. Около десяти часов утра нас разбудил консул, и мы стали собираться в обратный путь. Наше Посольство в Конакри занимало огромную площадь. Здесь были и стадион с раздевалками и бассейном, и начальная школа, и столовая, и жилые корпуса. Была даже своя автозаправочная станция, где мы и заправлялись топливом на обратный путь. Путь от Конакри до Фритауна был около тысячи километров. Заправившись и не мешкая, мы рванули домой. Обратный путь всегда короче прямого. Подъехали к той низинке, где вчера поуродовали машину. Трактора уже не было. Но колея была пробита грузовыми машинами. Она была, конечно, уже, чем тракторная. И грязь немного подсохла за сутки под жарким африканским солнцем. Так что мы проехали ее почти беспрепятственно. Домой прибыли глубокой ночью. Доложили о неприятностях с автобусом. Но нас не ругали, а просто нам посочувствовали. Автобус потом отремонтировали.
   Однажды к нам во Фритаун, ни с того, ни с сего прибыло с Черного моря китобойное судно с российским экипажем. Как снег на голову свалился этот объект. Мы о нем ничего не знали. Потом оказалось, что Советский Союз подарил его сьерралеонцам за просто так. Им нужно было патрульное судно, поскольку в их водах вел незаконный лов рыбы флот некоторых стран, не имевших на то разрешения. Вот наше Министерство и отвалило им такой подарок.
  
 []
  
Вот такой китобой и прибыл к нам.
  
   Африканцы думали, что наш экипаж останется на их теперь судне, чтобы ловить нарушителей. Однажды оно даже вышло в море и привело пару браконьеров. Но правительство даже не знало, что с ними можно сделать. Какие меры можно к ним применить. Мы им подсказывали, что можно сделать. Но у них не было таких законов. Поэтому с браконьеров сняли только весь улов рыбы и отпустили с миром. Больше судно от пирса не отходило. Экипажу никто не платил зарплаты. Топлива не было. Харч подходил к концу. Министерство рыбного хозяйства заплатило экипажу только за переход, а дальше считало, что судно уже не их и платить они не должны. Министерство иностранных дел, которое провернуло всю эту операцию, и слышать не хотело о какой-то оплате экипажу. У них не было никогда никаких экипажей, и они в своем бюджете даже не имели подобной статьи расходов. Экипаж нервничал. Просил отправить его домой. Мы попробовали обратиться к сьерралеонцам, чтобы хоть они что-нибудь заплатили экипажу. Но они судно на баланс не принимали, и платить ничего не собирались. Мы просили их принять судно на баланс и отпустить наш экипаж. Но они говорили, что у них нет ни одного даже матроса, не говоря уже о командном составе. Они намеревались направить своих людей на морскую учебу в Англию. И когда те закончат обучение, они примут это судно. Мы были в трансе. На судне вскоре кончилось топливо и продовольствие. Ведь снабжено оно было только на переход. Запросы и предложения от нас летели в Москву по несколько раз ежедневно. Но ничего не менялось. Минрыбхоз и так понес убытки на ремонте судна. Министерство иностранных дел было вообще в стороне. Для Совета Министров это был слишком незначительный вопрос, чтобы о нем думать. Сьерралеонцы тянули резину, ну а мы со своими скудными зарплатами не могли кормить бесконечно наших соотечественников. Назойливее всего мы, конечно, доставали местные Министерства, департаменты и нашу фирму. Наконец-то после четырехмесячных переговоров сьерралеонцы согласились принять судно на баланс. Но мы столкнулись с другими проблемами. У них не было ни морского флага, ни эмблемы, которую наносят на трубу, ни названия судна, ни морской униформы, ни морского устава и многого другого. Начали все это выдумывать. Мы им предлагали различные варианты, а они только кочевряжились. Наконец-то кое-как утрясли некоторые вопросы. Форму купили английскую. В нее нарядили грузчиков нашей фирмы. Что повыше были офицерами, пониже - матросами. Их набрали пятнадцать человек. Столько была и наша команда. Коптев в это время находился в Москве и все заботы легли на мои плечи. Я разработал сценарий и согласовал его с нашим противным послом. На приеме судна должен был присутствовать сам Президент страны Сиака Стивенс. В день передачи стали готовиться к церемонии с утра. Судну дали немного топлива и перегнали к пассажирскому причалу. Прилегающую территорию оградили контейнерами, оставив узкий проезд для автомобилей. К назначенному времени приехал наш посол и президент страны. С ними пожаловали и внушительные свиты. Наша и их псевдокоманда выстроились по разные стороны трапа. Смотрелись красиво. Президент и Посол сели на припасенные стулья. Все остальные стояли. Посол произнес речь.
  
  
 []
  
Выступает наш посол.
  
   В ней говорилось о том, что в честь нерушимой и крепкой Сьерралеонско-Советской дружбы Советский Союз дарит этот бесценный подарок безвозмездно. С ответным словом выступил Президент.
  
 []
  
Построение экипажей судна.
  
   Он, естественно, от всего сердца поблагодарил в лице посла Советское правительство и весь наш народ за такой подарок. Ему было уже 72 года. Но он еще держался неплохо для его возраста. За спиной Президента торчал высоченный и толстенный негритос в генеральских погонах и весь увешанный аксельбантами. После окончания речи Президента к ним поднесли на подносе бутылку шампанского и три бокала. Мордоворот в погонах открыл сам бутылку и налил немного шампанского в один из бокалов. Понюхал, понюхал и отпил из него. Выждав несколько секунд, он налил вино в другие два бокала. И только после этого подал их Президенту и Послу. Те чокнулись, и грянул наш гимн. Это местный президентский оркестр громыхнул во все литавры. По задуманному сценарию наш государственный флаг стал медленно спускаться, а сьерралеонский подниматься на флагштоке судна. Все взяли под козырек. Также медленно стали спускаться наша эмблема с трубы и название нашего судна на борту, нарисованные нами на полотнищах. А из-под них стали появляться сьерралеонские. После нашего гимна грохнул их и к концу его исполнения на флагштоке судна уже развевался сьерралеонский флаг. На носу красовалось название судна, а на трубе эмблема, придуманная нами. Высокие гости поднялись и направились к парадному трапу. Президент, а с ним и Посол подошли к морякам и пожали руки сначала нашим , а потом сьерралеонским.
  
 []
  
Президент принимает доклад капитана.
  
   После этого они стали подниматься на борт судна. Президента стали затаскивать на верхний открытый мостик по вертикальным трапам. Как только Президент вступил на борт, вся толпа, находившаяся на пирсе, тоже устремилась на судно, прыгая с пирса прямо на борт. Я пытался найти каких-нибудь охранников, чтобы задержать толпу. Но все было бесполезно.
  
 []
  
Я у китобоя.
  
   Тогда я рванул на мостик и зашептал на ухо капитану, чтобы он немедленно отходил от причала. Быстро по его команде сбросили швартовы, капитан, как мы и договаривались, четырьмя главными двигателями дал полный ход и судно, сорвавшись с места, стало стремительно набирать ход, медленно удаляясь от причала. Когда стало очевидно, что корма при повороте не заденет причала, капитан скомандовал - "лево на борт". Судно покатилось влево. Под действие силы инерции судно стало крениться на правый борт. Кренилось все больше и больше. Папа Шаки (так любовно называли Президента Сиака Стивенса), сидя на кресле на верхнем мостике, судорожно вцепился в планширь. Его приближенные бросились держать его кресло. А судно кренилось все больше и больше. У меня замерло сердце. Не хватало еще опрокинуться с Президентом на борту. Старпом сорвался с мостика и бросился вниз. Выскочив на переходной мостик, соединявший крыло ходового мостика с баком, благим матом заорал на русском языке, чтобы многочисленные гости срочно его покинули. Те кубарем посыпались вниз на палубу. Страшный вид старпома, очумело размахивавшего руками, так их испугал, что они, не понимая ничего по-русски, мигом выполнили его команду. Наш Посол ничего не понимал и оставался спокойным. Да кроме нас моряков и другие гости не особо обратили внимание на данную ситуацию. Им было весело. Они полагали, что это запланировано программой. Беспечно переговариваясь, они хватались кто за что попало, и как обезьяны висели на накрененным на 50 градусов судне. Я знал, что угол диаграммы заката у этого судна равен приблизительно 60 градусам. Но я никак не ожидал, что такое скопление народа на верхних палубах судна, у которого полностью отсутствовали какие-либо запасы, приведет к такому крену. Да и капитан этого тоже никак не ожидал. Он стоял бледный, вцепившись в телеграф. Уменьшать ход мы не могли. В этом случае увеличился бы диаметр циркуляции, и мы бы с полного хода выскочили на мель противоположного берега реки Леоне. По мере выхода на обратный курс стали отводить руль, и крен стал постепенно уменьшаться. Вскоре я пригласил всех к столу. Посла с Президентом мы разместили в капитанской каюте. На китобойце она очень маленькая. В лучшем случае там можно было бы разместить четыре человека. Но туда набилось аж человек двенадцать. Одни сидели друг на друге, другие толкались в дверях. Я попытался было переместить кого-нибудь из них в каюту гарпунера. Она была напротив каюты капитана и такая же по размеру. Но никто не соглашался. Все были вице-президентами или госсекретарями и считали, что должны были находиться только рядом с Президентом. Но кое-каких министров все-таки удалось уговорить перейти в каюту напротив. Пока я рассаживал высший свет, нижний салон заняли остальные гости, их набилось так много, что мне присесть было просто негде. Подвинуть было невозможно никого. Европейский обед на шару был даже для министров большой роскошью. Больно жадные они были до денег. А уж для простого люда и нижних чинов это вообще невообразимое счастье. Я походил, походил как неприкаянный, и решил подняться наверх, где размещались высшие должностные лица, чтобы взять раскладной стульчик в каюте радиста, которая располагалась там же. Но путь мне преградил тот же толстопузый верзила-генерал, который, как я понял, был чем-то вроде телохранителя при Президенте. Я полагал, что он меня запомнил, когда я рассаживал посольское и президентское окружение. Но он стоял не шелохнувшись, загораживая своим могучим телом весь дверной проем. Я немного постоял, глядя в его выпученные черные глаза. Никакой реакции. Монумент, да и только. Тогда я сказал по-английски. - Разрешите мне пройти. И вдруг он мне по-русски - Чё надо? Да таким грубым голосом. Я чуть на попу не сел от удивления и хамства. Едва очухавшись, я пролепетал - Да стул мне надо взять в каюте радиста. Он немного подумал - Проходи, и чуть отступает. Я пытаюсь протиснуться в узеньком судовом коридоре между переборкой и его пузом. - Ну и толстый же ты. Это он то мне говорит. Да еще опять по-русски без всякого акцента. Я опять только рот раскрыл от удивления. Даже на ум и реплика то никакая не пришла. Ну, думаю, даже при теле Президента находятся наши ребята. И надо же, как работают русские разведчики. Взяв раскладной стул, и вновь протиснувшись между генералом и переборкой, я спустился в салон и пристроился с краешка стола. Но, оказалось, зря старался. За эти несколько минут всю пищу уже смели под чистую. Мне пытались найти что-нибудь на камбузе, но бесполезно. Так и не перекусив, я поднялся на мостик. Мы уже вышли из реки в открытое море. Прошло 40 минут нашего плавания. Прикинув, что столько же времени потребуется на обратный путь, а пища уже съедена, я попросил капитана возвращаться. Поворачивали на обратный курс уже не так лихо. Крен был небольшой. Дошли благополучно и лихо ошвартовались у прежнего причала. Президент швартовку наблюдал уже с крыла капитанского мостика. На верхний мостик его уже не затаскивали. Подали парадный трап, специально изготовленный для такого случая и покрытый богатым ковром. Президента под руки осторожно препроводили на берег. За ним потянулась и вся свита. На том церемония передачи судна и окончилась. Их липовый экипаж снял морскую форму и отправился на работу в свою фирму. А наш по-прежнему остался на судне. Но с этого времени им наша фирма хоть стала поставлять продукты питания и подбрасывать понемногу топлива. Они продолжали оставаться на судне до тех пор, пока фирма не наняла какого-то моряка эфиопа и не дала человек восемь грузчиков для охраны. И только тогда наши улетели в свою Одессу. В общей сложности они провели более полугода на судне в адской жаре сьерралеонского климата и без кондиционеров на борту.
   В другой раз к нам пожаловали рыбаки-колхозники из Эстонии. Они вздумали ловить рыбу ставными неводами. Они пришли на одном эстонском судне. С судна сгрузили большое количество продуктов, невода, хороший моторный катер и много другого снабжения для длительного пребывания на чужбине. Поселили мы их сначала в нашем доме отдыха. В дальнейшем мы им сняли несколько комнат в частном доме. Они подробно разузнали о местной рыбалке, о породах рыбы, о течениях и т.д. И вот в один прекрасный день они выставили ставной невод в устье реки Леоне. Ставной невод представляет собой длинную сеть. Нижняя ее подбора якорями прижимается к грунту, а нижняя поплавками из пенопласта находится ближе к поверхности воды. Рыба, идущая вниз или вверх по течению, упирается в сеть и запутывается в ней. Ставят сеть обычно на ночь. Ночью рыба перемещается особенно активно. Утром сеть выбирают, вытряхивают рыбу и ставят вновь. Как и положено, на следующий день наши рыбаки пошли на катере выбирать сеть. Мы их с нетерпением ждали на берегу. Ждем час, другой - нет рыбаков. Мы уже начали беспокоиться. В реке течение сильное. И если катер заглохнет, его может унести далеко в море. Наконец ближе к вечеру они приходят. Все расстроены, рыбы нет. Начинаем расспрашивать, что случилось. Оказывается, они не нашли свою сеть. То ли ее украли ночью, то ли ее течением прижало ко дну и за ночь занесло илом. Второе предположение вероятнее. Они целый день протаскивали якорь по дну реки, пытаясь им зацепить сеть. Все безрезультатно. У них был второй невод. Но каждый из них стоил очень дорого. В течение нескольких следующих дней они искали место для постановки невода. Его можно было поставить в море, где течение не такое сильное. И они сделали несколько попыток лова рыбы. Но все они не увенчались успехом. После двух месяцев пребывания в Сьерра Леоне, они на одном из попутных судов убыли на Родину со своими пожитками и оставшимся неводом.
  
   Отступление.
   Вчера, 23.04.2002г., подслушал в автобусе интересные рассуждения одной малявки. Она рассказывает бабушке:
   "Когда мы катались на пони, на лошадку села большая муха. Она от нее отхвостилась и поехала дальше".
   Чуть попозже бабушка спрашивает:
   "Ну, ты же нечаянно это сделала? - Нет, бабушка, чаянно".
  
   Сегодня 17 июля 2003 года. Около года я не касался данной работы. За это время было все. И очередной рейс на "Крузенштерне", и командировки, и дача, и многое другое. Но продолжу начатое.
   До сего времени я описывал какие-то вспомогательные события, происходившие в Сьерра Леоне. Главная моя работа состояла в том, чтобы регулировать равномерное прибытие во Фритаун наших промысловых судов на выгрузку. Ну и как я выше упоминал - работать с экипажами судов. Каждое утро я ехал на фирму и участвовал в промысловом совете. В нашем домике стоял передатчик, и мы легко держали связь с нашими судами на промысле. По мере набора груза рыбы я назначал заходы судов в порт и сообщал об этом администрации компании. В назначенный день и час судно заходило в порт, и местные грузчики приступали к его выгрузке. Я же собирал экипаж и проводил с ним разъяснительную работу. Рассказывал куда можно ходить, а куда нельзя. Где у экипажа украдут одно, а где другое. Сколько и где стоят девушки легкого поведения, и какие при этом болезни они приобретут. Где и какая спиртовая гадость продается и что бывает после ее употребления. Ну и так далее. Они все внимательно выслушивали и поступали наоборот. И всегда мои предупреждения оправдывались. Но наукой это не для кого не было.
   Как-то к нам пришли два траулера с Черного моря. Мы знали черноморских моряков как барышников с страшно недисциплинированных людей. На первый заход во Фритаун прибыли сразу два судна. Им нужно было получить лицензию и инструктаж о дальнейшей работе. С ними я особенно тщательно поработал. Рассказал все и даже немного больше. Дидечко проинструктировал о правилах промысла и сдачи рыбы в порту. Спустя несколько дней после первого захода на сдачу рыбы капитан одного из судов вызвал срочно меня на связь. Я примчался на фирму с нехорошим предчувствием. Капитан по радио сообщил мне, что у трех членов экипажа обнаружены признаки венерической болезни, и он просит разрешения зайти в порт для сдачи больных на лечение. Я срочно связался с Цурановым и доложил ему обстановку. Тот связался с послом и получил указание немедленно отправить оба судна назад на Черное море без захода в порт Фритаун. А как на обратном переходе капитан будет лечить свой экипаж - это его дело. Я в точности передал указание и уехал домой. На утро капитан снова вышел на связь и попросил сделать все возможное, чтобы руководство пересмотрело свое решение. Он сказал, что и на другом судне имеются такие больные. Я снова связался с Цурановым, а тот с послом. Посол рассвирепел. - Они еще не ушли? Вон из района промысла! И накатал телеги и в МИД, и в Черноморский Крайком партии, и в Минрыбхоз, и в ЦК Партии. Суда как ветром сдуло. Больше таких случаев не было, а в моей работе такие примеры действовали на другие экипажи хорошо.
   А что произошло на этих судах? Черненькие рыбообработчицы работали на фирме и ночью. В середине смены у них был перерыв. В перерыв их бесплатно кормили. Пищу готовили в огромном котле на костре недалеко от наших судов. Это был рис с рыбой. Обильно сдобренная пальмовым маслом каша имела красный цвет и противно пахла рыбой. Пища бала изо дня в день одна и та же. Вот наши моряки и воспользовались этим моментом. Девушки стоили по одному доллару за сеанс прямо тут же за домиком. Ну а о последствиях вы знаете.
   В другой раз 3 помощник капитана одного из Калининградских судов выпивал вечером в одном из грязных припортовых заведений. У него кончились деньги. Но рядом оказался черный друг, который согласился продолжить угощение за его черного счет. Штурман согласился и пообещал после застолья рассчитаться рыбой с судна. Они явились на судно и третий незаметно провел своего знакомого на борт. Штурман полез в трюм за рыбой. Но трюм оказался заперт на замок. Это 2 помощник позаботился, чтобы не было воровства. Третий со своим черным товарищем попытались взломать замок, но их возню заметил вахтенный матрос и поднял тревогу. Выскочил весь экипаж. Третий все свалил на черного. Черного вышибли на пирс. А тот все орал, что ему обещали рыбу. К судну стали стекаться черные. Кто-то из них запустил в экипаж камнем. Экипаж в ответ во главе с капитаном похватали, кто чего мог, и бросились на черных. Гнали их до проходной, и вышибли за пределы территории фирмы. Убегая, черные продолжали бросаться камнями. Но ни в кого не попали. Зато кто-то из наших съездил ломом по шее охраннику фирмы, которого увезли в госпиталь без сознания. Наши держали оборону у ворот до самого утра. А утром разразился грандиозный международный скандал. Съерралеонская сторона выступила с официальным требованием о выдачи зачинщиков драки для предания их суду. Наше посольство старалось всеми силами не допустить выдачу. В результате долгих переговоров на высоком уровне пришли к соглашению, что если охранник умрет, то придется выдать виновника. А охранник уже вторые сутки находился без сознания. Наши сотрудники по очереди навещали его и тащили в виде угощения всякую всячину. Согласились проплатить рыбой врачам, чтобы те вывели охранника из комы. Трое суток все жили в большом напряжении. Наконец охранник очнулся. С ним стали работать наши дипломаты. Наконец договорились о том, что мы отдадим сърралеонской стороне 20 тонн мороженой рыбы. Тогда те не будут требовать выдачи наших моряков. Так и сделали в дальнейшем.
   Если подвести итог нашему пребыванию в командировке, то он может быть следующим:
   Положительные стороны: - все-таки мы накопили денег на машину ВАЗ - 2103, что невозможно было бы сделать, работая на берегу. Я получил хорошую практику в английском языке и опыт работы с иностранными партнерами, что в дальнейшем мне, безусловно, пригодилось. Пожалуй, это и все прелести пребывания за границей.
   Отрицательные стороны: - дети вдребезги запустили учебу и вели с бабушкой довольно напряженное существование. Я потерял работу в Калининградрыбпроме и вынужден был идти на работу в Рыбакколхозсоюз, правда, на должность не ниже прежней. Безусловно, эти два года мы безумно скучали и по своим детям, и по дому. Особенно тяжело это переживала моя жена. Она никогда так надолго не отрывалась от дома. А здесь два года безвыездно. К этому времени Вадима перевели из высшей в среднюю мореходку, поскольку он не сдал очередную сессию. Но здесь он ходил в отличниках. Не успели мы распаковать вещи, как он объявил нам, что намерен жениться. Ему предстояло учиться еще год, и мы еле уговорили его и его подругу немного подождать. Они согласились. Его девушка нам очень понравилась. Тихая, скромная, уравновешенная и доброжелательная она производила очень хорошее впечатление на нас. Они с семьей приехали недавно с Дальнего востока, где отец служил в погранвойсках помощником командира части по технике. Его перевели сюда на эту же должность в нашу погранчасть. Имя девушки нам тоже очень понравилось - Елена. Она была мила и симпатична. Через год, как и договаривались, они женились. Пока Вадик был дома, они жили у нас. Когда он уходил в море, она уходила к родителям. Но рейса через два мы предложили ей оставаться у нас. Она и осталась. Мы зажили душа в душу. Я все удивлялся, как она так мирно ухитрялась жить со своей свекровью? Ведь Юлия Александровна, прямой и довольно жесткий человек, руководила домашним хозяйством очень требовательно. И если в доме возникал беспорядок, она тут же делала бескомпромиссные замечания. Но Елена как-то мягко и доброжелательно на них реагировала, и моя жена, минуту назад бывшая бурной рекой, утихала, успокаивалась и превращалась в тихий и спокойный ручеек. Я диву давался искусству невестки. В подобных случаях я тоже вспыхивал как сухая головешка. Вступал в перепалку. И мы неделями не разговаривали друг с другом из-за каких-то пустяков. А Лена нет. Замечание быстро устранялось, и в доме наступал снова мир. Через год родился наш первый внук. Его называют тоже Вадимом. Итак, я Вадим Сергеевич, мой сын Вадим Вадимович и внук Вадим Вадимович. Ну, сплошная неразбериха. С другой стороны, конечно приятно, что в честь тебя назван и сын и внук. Но уж очень много Вадимов. Но делать нечего. Живем вместе и дружно. Во время беременность Лена продолжала учиться на вечернем отделении Калининградского Госуниверситета на химфаке. Факультет трудный. Но и девочка оказалась настырной. Тянула хорошо. И вот перед новым 1982 годом Елена должна рожать. Врачи определили дату - 25 декабря. В этот день она явилась в больницу. Ей сказали - ложись, будем рожать. - Я не могу сейчас ложиться, у меня сессия, заявляет Елена. - Ну, милочка, для ребенка не существует сессий. Ложись. - Нет, я завтра сдам экзамен и приду к вам. - Как хочешь, девочка. Назавтра сдает экзамен. Но впереди еще один 30 декабря. Решает тянуть резину до экзамена. Наступает 30 декабря. Сдает экзамен. А вечером начинаются схватки и ее увозят в роддом. Этим вечером и рожает крепкого бутуза. Все успела. И сессию сдать, и ребенка родить. После сессии неделя каникул. Она в роддоме. Через неделю днем забираем ее из роддома, а вечером она уже несется на первое после каникул занятие. А мы? Мы с вашей бабушкой после работы несемся домой. Там Лена уже одетая на старте. Мы на ходу принимаем вахту, и она мчится в Университет. У нас остается на руках внук и бутылочка ее молока. Когда наступает время его подкормить, начинаются муки. Соску он никак не хочет брать. Что только не придумывали. Никак. Бабушка уже ее и за пазуху прятала. Ни в какую. Тогда попробовали давать молоко с ложечки. Получилось. Так и стали кормить эту малявку с ложечки. Лена продолжала учиться и успешно закончила КГУ. Настолько успешно, что ее оставили при кафедре, как младшего научного сотрудника. Так она там и работала до рождения второго сына Дмитрия.
   Дмитрий родился 2 марта 1990 года, и мы зажили всемером в нашей трехкомнатной квартире. Лена ушла из Университета по уходу за ребенком. Вскоре из Саратова в Калининград перебралась моя мама. Она обменяла однокомнатную квартиру в Саратове на однокомнатную в Калининграде. Здесь квартира располагалась в самом центре на проспекте Ленина. Олег в это время учился в средней мореходке на судоводительском отделении. И он потихоньку перебрался на квартиру к бабушке. Она была довольна тем, что у нее появилась какая-то забота. А он был доволен тем, что его там и кормили, и поили, и в мореходку он бегал через дорогу даже зимой без верхней одежды. А когда Дмитрию исполнилось два годика, Вадик получил одним из последних трехкомнатную квартиру от Запрыбпромразведки. Дальше в нашей стране стали возрождать капитализм и квартиры предприятия прекратили строить.
   В 1990 году, закончив мореходку и немного поплавав, Олег женится на девочке из Саратова. Они познакомились в молодежном лагере. В 1991 году у них рождается сын, которого называют Данилом. К этому времени Олег с бабой Клавой обменивают однокомнатную квартиру на двухкомнатную с доплатой. Там и размещаются. У бабы Клавы к этому времени случился инсульт, и правая часть тела была парализована. Но она ухитрялась себя обслуживать, и многое делала левой рукой. Однако в квартире, где был маленький ребенок, шли с утра до вечера постирушки, и баба Клава страдала оттого, что и на кухне, и в коридорах вечно висели мокрые пеленки и подгузники. Воздух был сырым, а помещение плохо проветриваемым. Мы предложили ей переехать к нам. Она согласилась. Мы освободили и отремонтировали спальню, и баба Клава поселилась у нас. Так мы и зажили втроем. Тихо и мирно.
   У Олега вскоре не заладилось и с работой и с семьей. Флот распродавался за бесценок за границу. Моряки оставались без работы. Я к тому времени работал в "Богуславе" и затащил туда на работу Олега. Но и здесь было не все гладко. Я занимался эксплуатацией четырех промысловых судов. Олег разными коммерческими мероприятиями. В нашей организации становилось все хуже и хуже. Олег с одним своим товарищем, тоже судоводителем, организуют рекламное бюро и начинают заниматься рекламой. Из семьи он уходит, оставляя квартиру прежней супруге и их ребенку.
  
  

16. Рыбакколхозсоюз.

  
   Вернувшись в Калининград из заграничной командировки, и немного отдохнув, я начал искать работу. На прежнее место идти не хотелось. Все знакомо до чертиков. Предложили возглавить мореходную школу. Но я отказался. Там был очень сложный и тяжелый коллектив. Не одного начальника школы они схарчили. Мне, как секретарю партийной организации Калининградрыбпрома, не раз приходилось в составе комиссий заниматься разбором их дрязг и кляуз друг на друга. Я отказался. Мне предложили приступить к работе в должности начальника экспедиции. Но плавать мне уже не очень хотелось. Я раздумывал. Но вдруг меня нашел мой однокашник Александр Алексеевич Савин и предложил занять место начальника службы эксплуатации флота в Областном Союзе рыболовецких колхозов (Рыбакколхозсоюзе). Он даже согласился уступить это свое место и перейти в начальники отдела добычи рыбы. Я встретился с Председателем правления Калугиным Григорием Демьяновичем и мы обо всем договорились. Через некоторое время я приступил к работе в качестве начальника службы эксплуатации флота Рыбакколхозсоюза. Трудность заключалась в том, что колхозники не воспринимают чужаков. Они их просто не переносят. А меня еще Калугин сразу ввел в члены правления. Вскоре я вник в работу колхозников и ужаснулся. Так работать, как работают они, просто нельзя. К этому времени в Калининградрыбпроме составлялись сетевые графики ремонта судов и работы их на промысле. Подсчитывался и планировался суточный вылов рыбы на полгода вперед. Проводились селекторные диспетчерские совещания с участием всех подразделений Калининградрыбпрома. А таких подразделений было около 30. Здесь ничего этого не было. Суда заходили в порт когда хотели. Также и выходили. Когда хотели капитаны становились на ремонт. Сколько хотели столько и стояли на ремонте. Аварии и поломки судов не расследовались, и никто за это не нес никакой ответственности. Это меня очень удивило. Через некоторое время я доложил о своих наблюдениях и выводах Калугину. Он загорелся. Попросил подготовить к очередному правлению анализ деятельности Рыбакколхозсоюза. Я подготовил. Он получился разгромным по всем пяти колхозам и двум межколхозным организациям. Калугин меня очень хвалил за такой анализ. Я еще спросил его, не сделать ли анализ более мягким. Ни за что - ответил председатель. Пусть каждый из них узнает чего он стоит. Как я написал, так и выступил на очередном правлении. Я не ожидал, что точные и перепроверенные факты вызовут такой всплеск эмоций и такую ненависть ко мне со стороны буквально всех председателей правлений рыболовецких колхозов. Я был глубоко убежден, что такой анализ, которого до меня никто не делал, будет им хорошим аргументом для того, чтобы собрать своих подчиненных и всыпать им хорошенько. Да еще потребовать, чтобы они к какому-нибудь сроку устранили отмеченные недостатки. Но нет. Не тут-то было. Они несли они меня по всем кочкам. Костерили в хвост и в гриву. Как это я посягнул на работу и авторитет председателей и их правлений? И только Калугин продолжал меня поддерживать. Мало того, он сказал, что теперь на каждом правлении будут доводиться до сведения председателей такие анализы. А по конкретным моим предложениям он просил меня же готовить приказы. Я стал проводить расследование аварий и аварийных происшествий и итоги расследований включать в анализы. Это вызвало отрицательную реакцию командного плавсостава. Так началась моя одиннадцатилетняя работа в рыбакколхозсоюзе. До конца своей работы я так и не обрел дружеских отношений со стороны председателей правлений. Но разгромные анализы я продолжал делать. Вскоре меня выбрали секретарем партийной организации Рыбакколхозсоюза, а Калугин сделал меня своим заместителем по флоту и безопасности мореплавания.
   Работа для меня была интересной. В моем подчинении находились: служба главного капитана, служба эксплуатации флота и диспетчерская служба. Как я уже писал, в состав Рыбакколхозсоюза входили пять рыболовецких колхозов: "За Родину" - самый большой колхоз с 40 единицами судов, включающих СРТМы, СТРы, МКТМы, РСы, МРТРы, МРТК и небольшие на 150 тонн приемо-транспортные рефрижераторы. Кроме того, в колхозе насчитывалось 5 бригад прибрежного лова рыбы. "Труженик моря" - второй по величине колхоз с 26 судами и 4 бригадами прибрежного лова. "Матросова" - с 16 судами и тремя бригадами. "Доброволец" с 15 судами и тремя бригадами. "Рыбак Балтики" - не имевшего морского флота. У него были только бригады прибрежного лова рыбы. Вот этой разношерстной сильно пьющей армадой мне и пришлось командовать. Хотя суда и были намного меньшего размера, чем в Калининградрыбпроме, но хлопот с ними было гораздо больше, чем там.
   Летом, когда стоят хорошие погоды все наши суда или ремонтируются, или стоят в отстое. Поскольку лов рыбы в это период или запрещен, или рыба активно питается и в желудках ее содержится большое количество калянуса и приготовить из такой рыбки пищевую продукцию невозможно. Таким образом, с мая по сентябрь флот бездельничает. В сентябре он выходит на промысел в Балтийское море. Но тут начинаются шторма. И флот вновь стоит в отстое, ожидая редкие окна с хорошей погодой. А зимой вообще завал. Канал начинает замерзать и вывести флот даже в редкую тихую погоду порой бывает невозможно. А тут еще наши синоптики подливают масло в огонь. Нашему флоту разрешен выход в море до силы ветра 15 метров в секунду. Это достаточно сильный ветер и мера совершенно оправдана. Но что делают синоптики? Они дают прогноз погоды так: "Ожидается ветер такого-то направления силой 5 - 10 метров в секунду, в порывах 15 - 20 метров в секунду". Получается: если 5 - 10, то суда могут выходить. Но если 15 - 20 так это сильный шторм и они должны стоять в порту. Но ведь такие прогнозы они зимой передают каждый день. И флот стоит. Стоит день, два, неделю. А ветра все нет и нет силой 20 метров в секунду. А прогноз никак не меняется. Я конечно понимал синоптиков. Если давать интервал от 5 до 20 метров в секунду, то всегда прогноз угадаешь и уложишься в этот интервал. А им платили премии за угадывание прогнозов. Так кто же от премий откажется, если правила, которые они же и составляли, разрешали пользоваться такими интервалами. Я поехал к начальнику Калининградской Гидрометобсерватории Иваткину. Он меня любезно принял. Мы были хорошо знакомы по Калининградрыбпрому. Тогда мы его финансировали. Я высказал мою боль. Он сочувственно воспринял мою информацию, но выхода из этого положения не видел. Тогда я его попросил не передавать порывы. Я его долго убеждал, что от порыва ветра судно не опрокинется. Да и вообще по большому счету ветер нашим даже самым маленьким судам не страшен никакой. Я захватил с собой "Информацию капитану об остойчивости" самого маленького судна и долго пояснял на графиках и расчетах состояние судна в зависимости от ветра. В конце-концов я его убедил. Он дал указание не передавать в морских прогнозах порывы ветра. Ситуация резко изменилась. Наш флот в зимнее время не вылезал с моря. Заскакивал в порт только для сдачи рыбы и пополнения судовых запасов. Я не афишировал своего подвига, а председатели даже и не заметили произошедших изменений в режиме работы судов.
   Я стал составлять графики судоремонта судов на Светловской межколхозной базе флота и строго их контролировать. Скрупулезно стал следить за суточной отработкой на каждом судне, чем вызвал недовольство руководства ремонтной базы. Но когда начальником базы был назначен начальник механико-судовой службы Рыбакколхозсоюза Валерий Караваев, дело наладилось. Он сам стал строго следить за своими ремонтными мастерами и четко вести все графики. Я только при этом присутствовал и любовался работой нового начальника, не уставая его нахваливать. Валере это очень нравилось. Да и работа как-то оживилась.
   По образцу Калининградрыбпрома я организовал штаб спасательных операций, который стал успешно работать. Ведь в состав Калининградрыбпрома мы не входили. Все приходилось создавать заново. Так, учитывая тот факт, что капитаны малотоннажного флота не проходили переподготовку в Институте повышения квалификации, я создал такие курсу при межколхозной производственной базе в Светлом. Курсы очень понравились судоводительскому составу. Капитаны и помощники с удовольствием посещали эти курсы. Те более, что во время учебы им сохранялся средний сдельный оклад. Руководил ими один из капитанов Баринов Яков Степанович. Руководил умело. Раз в неделю выступал с информацией об аварийности флота и я. Потом на курсах стали читать лекции механики. За ними потянулись военморы. Потом санитары, радисты, пожарник и т.д. Курсы из недельных превратились в двухнедельные. Через некоторое время и механики организовали подобные курсы.
   Председатели колхозов потихоньку менялись. В колхозе "Матросова", вместо ушедшего на пенсию и получившего квартиру в Калининграде, Игоря Митрофановича Ишкова, выбрали председателем одного из колхозных капитанов Вадима Яковлевича Жилинского. Как капитаны мы хорошо понимали друг друга, и ко мне он относился с большим уважением. Когда на правлении решили за каждым заместителем председателя правления Рыбакколхозсоюза закрепить по колхозу, то за мной закрепили колхоз "Матросова". Я с удовольствием присутствовал на всех его правлениях и чем мог, помогал председателю.
   Я стал делать сравнительные анализы двух соседних колхозов. Моего и колхоза "Доброволец". Хозяйства имели одинаковый потенциал и ресурсы. Находились в одном районе и практически в одинаковых условиях. На каждом правлении или собрании уполномоченных я докладывал эти данные двух колхозов. Колхоз "Доброволец" традиционно опережал мой колхоз. Делая анализ, я не только приводил сравнительные данные, но и высказывал предложения по улучшению хозяйствования. Указывал на те места, где мы могли бы обойти соседей. Жилинский меня поддерживал да еще высказывал и свои предложения по улучшению деятельности хозяйства. Колхоз динамично развивался. Председатель соседнего колхоза Дмитрий Андреевич Петров неизменно присутствовал на всех наших правлениях и был доволен и моими анализами и своей работой. Это был единственный руководитель хозяйства, который с самого начала воспринял меня нормально.
   Мотаться по области приходилось часто. То несусь в Светлый по выгрузкам и судоремонту, то в Полесск в свой родной колхоз, то на заседания правлений в другие колхозы. Иногда по большим государственным праздникам выезжали семьями на Куршскую косу в колхоз "Труженик Моря" или в Светлый на уху. Иногда приходилось выходить на день - два в море. То во льдах застрянут наши суда. Тогда я выхожу на буксире, чтобы вызволить их из ледового плена. То литовцы или поляки залезут в нашу зону или мы в их. Приходилось разбираться и с этими вопросами. Так текла моя жизнь. Подбор и расстановка кадров судоводительского состава тоже лежало на моих службах. Подготовка и проверка знаний - тоже были в нашей компетенции. Нашим службам приходилось формировать караваны и обеспечивать безопасность переходов наших малышей в район Анголы. Там работала примерно половина нашего флота. Задача была не легкая. Нашим малышам разрешались такие перехода только летом. К лету мы заканчивали их ремонты и я договаривался с руководством Пионерской базы океанрыбфлота (ПБОРФ) о сопровождении наших малышей. Одним им совершать такие переходы не разрешалось. Судно сопровождение было быть не менее среднего рыболовного траулера. А такие суда были только в ПБОРФ. У крупнотоннажных судов был большой ход и наши за ними не поспевали. А уменьшать ход они не хотели, так как спешили на промысел и терять драгоценное время не хотели. Пионерцы также неохотно шли на наши предложения и мы вынуждены были оплачивать им их работу. Топлива на наших суденышках хватало всего на 8-9 суток полного хода. За это время они едва выползали в Бискайский залив. И топливо кончалось. Их нужно было либо бункеровать, либо брать на буксир и тащить до Анголы еще 20 суток. Кому захочется выполнять такую работу?
   Однажды такой караван из сопровождающего судна и трех наших малышей зашел в Лас Пальмас, что на Канарских островах. После отдыха и бункеровки топливом суда вышли в море. Но одно наше суденышко отстало. Там один из моряков опоздал из увольнения. Когда он явился на борт, суденышко вышло в море и бросилось догонять своих товарищей, поддерживая связь по радио. Вечерело. Стояла тропическая жара. В малюсенькую рулевую рубку малыша с палубы вела одна тяжелая металлическая дверь. Она была расположена с правого борта рубки. Ее, конечно, открыли настежь. Жарко ведь. Открыли и открыли. Но никто из них не подумал о том, что эта открытая бронированная дверь значительно изменила магнитное поле в районе магнитного компаса. И компас стал показывать все что угодно, но только не тот курс, которым они должны были идти. Наступила непроглядная тропическая ночь. По ведущемуся на судне счислению они регулярно докладывали флагману о том, что догоняют караван и у них все благополучно. И вдруг ближе к утру, они с полного хода выскакивают на мель. Откуда она взялась на пути в середине океана, экипаж представить не мог. Они попытались сняться с мели, работая задним ходом. Работали долго. В кингстон, а затем и в главный и вспомогательный двигатели попал песок. Двигатели перегрелись и заглохли. Какое-то время они поддерживали связь на аккумуляторах, но и они вскоре разрядились. Связь оборвалась. Караван вернулся и приступил к поиску севшего на мель судна. Когда рассвело, экипаж увидел сидящих вокруг судна туземцев. Вода ушла, и судно полностью оказалось на песке. Туземцы жестами показывали, чтобы им спустили трап. Трап спустили. На борт поднялись два вождя, которые не могли поделить судно. Они просили капитана разрешить их спор. Какому племени он отдает судно. Туземцев выпроводили с борта, уточнив у них, что это Африка. Трап больше не опускали. Утром мы получили от флагмана известие о случившимся. Я срочно собрал штаб спасательных операций. Начали производить необходимые расчеты. В результате выяснили, что судно село на мель в самое неблагоприятное время. В эту ночь в этом месяце была самая полная сизигийная вода. Дальше приливы будут все меньше и меньше. А в это время караван продолжал поиски судна. По рекомендации штаба пришли в координаты максимального удаления от порта выхода, куда могло выйти судно. И от этих координат стали продвигаться вдоль береговой черты на север. К концу дня судно было обнаружено. В это время я обратился за помощью и в Калининградрыбпром, и в Запрыбу, и в Минрыбхоз. В район севшего на мель судна с промысла был направлен спасательный буксир "Гектор". Это был самый мощный буксир рыболовного флота в этом районе. На следующий день он подошел к аварийному судну. Но как подать на него буксир? Осадка у "Гектора" была значительной, и он не мог близко подойти к берегу. Катер не мог далеко утянуть тяжелый буксирный трос. Тот ложился на грунт и как якорь держал катер. С буксира поступило предложение собрать с флота бочки, буи и другие плавающие вещи и подвязать к ним буксир. Еще сутки собирали по промыслу плавучести. На третий день начали заводить буксир. Катер дошел до берега и остановился. А как дальше затащить его на судно? Вручную и думать было нечего. Лебедка на судне была мощная. Но не было охлаждения на двигатели. Тогда кто-то придумал подать охлаждение из танка пресной воды. Благо ее только набрали в Лас Пальмасе. Еще сутки провозились, подключая трубопровод пресной воды к системе охлаждения вспомогательных двигателей. Наконец на четвертый день запустили двигатель и выбрали на борт аварийного судна буксирный трос. Закрепили его за фундамент лебедки и буксир начал промывать канал, размывая винтами грунт. Буксир стоял кормой к аварийному судну. Его главный двигатель работал на полных оборотах вперед, а своей лебедкой он все время подбирал потихоньку буксирный трос, подкрадываясь все ближе и ближе к аварийному судну по проделанному им же каналу. К концу пятых суток канал был проделан, и судно сошло с мели. Все это время я и мой штаб спасательных операций непрерывно находился на Исаковском радиоцентре, поддерживая постоянную связь со спасателем и флагманом перехода. Все время мы вели расчеты по необходимым усилиям буксира. Вырабатывали предложения по разрешению конкретных ситуаций и т.д. Спали мы там как всегда на столах. А жены привозили нам пищу и чистое белье. После снятия с мели мы договорились с попутным судном, которое взялось отбуксировать нашего виновника в Калининград. Ему требовался большой ремонт. Работая задним ходом в песке, он загубил и вало-винтовую линию и главный двигатель.
   После окончания операции председатель правления колхоза "За Родину" Анатолий Иванович Манылов забрал весь мой штаб и отвез нас в домики отдыха своего колхоза, где столы ломились от явств и выпивки. Нас ждала также жаркая сауна и бассейн. После обильного застолья и бани мы мертвецки уснули в любезно предоставленных нам номерах. Домой мы попали только на следующий день.
   Ранней весной 1983 года караван наших судов вышел в Рижский залив на промысел салаки. В нашем районе она уже отнерестилась и стала усиленно питаться. А в Рижском заливе только сошел лед, и рыбалка была в самом разгаре. В караван входили один СПТМ и три МРТК. Малыши должны были ловить рыбу, а СРТМ ее морозить. Вышли под вечер и направились на север. Первым шел СРТМ, а за ним плелись МРТК. Капитан СРТМа Александр Федорович Доронин проложил курс так, что он немного срезал уголок района учебных стрельб, закрытого в этот период. Охраняли район сторожевые корабли Балтийского военно-морского флота. Ближайший сторожевик заметил нарушителей и бросился им на перехват. Поравнявшись с СРТМом на встречном курсе, командир большого сторожевого корабля скомандовал лево на борт и стоп левой машине. СРТМ находился слева от него. Сторожевик быстро покатился влево на наше судно. Видя, что он не вписывается в поворот, командир дает команду полный назад лавой машине. Машина не пускается. Тогда он дает команду стоп и полный назад правой машине. Правая машина останавливается, но на задний ход не пускается. И продолжая описывать циркуляцию, сторожевик своим острым, как бритва носом врезается в борт нашего судна. Удар пришелся в машинное отделение, которое было мгновенно затоплено. Машинная команда едва успела выскочить в верхние помещения. Судно обесточилось. Капитан СРТМа безусловно знал, что судно остается наплаву при повреждении любого отсека, кроме машинного отделения. Он приказал подготовиться команде покинуть судно. Пробоина была столь значительных размеров, что никакими пластырями ее не заделать. А водоотливные средства остались без питания. Военные оповестили все инстанции о случившемся. Столкнувшийся сторожевик зашел с другого неповрежденного борта и ошвартовался у нашего судна. Погода была штормовая, и суда стало сильно бить друг о друга. Но экипаж СРТМа все же благополучно перебрался на борт военного корабля, и тот отошел, повредив и себе и нашему судну борта. Другой подошедший сторожевик ошвартовался к правому борту нашего судна и высадил на него свою аварийную партию. Они стали заводить буксир с тем, чтобы отбуксировать наше судно в Балтийск. К этому времени известили о случившемся меня. Я ознакомился с состоянием судна и связался с начальником штаба флота. Я проинформировал его о мореходных качествах нашего судна и сказал, что он не утонул до сих пор потому, что находится порожнем. Поэтому, чтобы его благополучно отбуксировать в порт необходимо одно судно поставить к борту с тем, чтобы оно осушало смежные с затопленным отсеком помещения, а другое судно осуществляло буксировку. Начальник штаба ответил, что план действий уже утвержден командующим, и ничего он менять не будет. А этим планом предусматривалась только буксировка. Тогда я подготовил телеграмму с моими предложениями и еще дописал, что в противном случае вода будет фильтроваться в смежные отсеки и судно утонет. Но военные уже приступили к буксировке. Конечно, у военных судов нет кранцевой защиты, как у нас. И в такую погоду судно, стоящее у борта, могло быть сильно повреждено. Но другого выхода в той ситуации я просто не видел. Наших крупных судов по близости не было. Минут через 40 мы получили сообщение, что наш СРТМ затонул на глубине 40 метров. Сторожевик обрубил буксир и следует в порт Балтийск. Я рванул туда. Вскоре туда прибыл и наш экипаж и виновник столкновения. При допросе командира СКР военным прокурором, тот сказал, что в пусковых баллонах не оказалось воздуха, поэтому двигатели и не запустились. Прокурор изъял все наши и СКРа документы, объяснительные записки обоих экипажей и под утро мы разъехались.
   Недели через две я с удивлением узнал, что события развивались совсем по другому сценарию. Что воздуха было в баллонах немерено. А во всем виноват наш экипаж, который к тому же нарушил запретный район. Потянулись долгие недели доказательства обратного. Я готовил кипы документов по этому вопросу. Но военные стояли на своем. И пока не вмешались высшие инстанции, военные не признавали своей вины. В результате вина была ими все-таки признана, и начались переговоры о возмещении убытков колхозу. Чуть не каждый день я мотался в Балтийск. Мне и пропуск выписали на все военные объекты. Военные предлагали и топливо на эту сумму, и построить пятиэтажный жилой дом, и отдать колхозу одну из гаваней Балтийска, и передать несколько старых кораблей в качестве металлолома. Но ни с одним из предложений председатель правления колхоза "За Родину" не согласился. Он кочевряжился и требовал только денег. Но живых то денег у военных никогда не было. В результате мы ничего так и не получили.
   Коллектив аппарата Рыбакколхозсоюза Григорий Демьянович подбирал очень интересно. Он собрал под свое крыло многих жен высокопоставленных чиновников. Так, у меня главным штурманом работала Маточкина Валентина Дмитриевна - жена в то время директора Института повышения квалификации, а в службе эксплуатации флота Утукина Мария Егоровна - жена секретаря парткома базы тралового флота. В отделе добычи работала Аничкина Алевтина Петровна - жена начальника базы тралового флота, а в отделе кадров жена начальника областного Управления транспортом Кудряшова Маргарита Матвеевна. Из 79 сотрудников нашего аппарата примерно половина были бывшие военные. Зарплаты мы получали маленькие. Зато численность аппарата была очень большой. Мы жили на отчисления колхозов от своей хозяйственной деятельности. Правление само определяло, какой процент нам отчислять на содержание. А мы каждый квартал отчитывались перед колхозами за наши расходы. Калугину хотелось иметь большую численность аппарата для престижа. Вот он и принимал на работу отставников военморов с маленькими окладами. Зато их было много. Но ведь они сбиваются в стаю и начинают нахально и настырно критиковать всех и вся. В гражданской жизни было все не по их меркам. Они были всем недовольны. Они не боялись быть уволенными по многим причинам. Во-первых, они уже получают приличные пенсии, и голод им не грозит. Во-вторых, они знают все законы и к ним не так-то просто подкопаться. В-третьих, они горой стоят друг за друга. И бедным будет тот руководитель, который тронет эту кучку.
   Вот такой партийной организацией мне пришлось руководить. Неприятность добавлялась еще тем, что мой однокашник Савин вел непримиримую борьбу с Калугиным. Его поддерживало примерно половина коллектива. В основном это были военморы. До прихода Калугина Савин был фактическим руководителем Рыбокколхозсоюза при председателе Грибове. Грибов был тихий и обаятельный человек. И Савин имел на него колоссальное воздействие. Первым заместителем председателя был милейший человек Сергей Александрович Калинкин. Он не мешал лидированию своенравного, настырного и амбициозного Савина. И меня то он завлек в Рыбакколхозсоюз как своего будущего соратника по борьбе с Калугиным. Я конечно вначале не знал о его замысле. Он же подсказал идею своим соратникам выбрать меня секретарем парторганизации. Но когда я познакомился с его грязными методами борьбы за власть, я сказал ему, что поддерживать его в его грязной игре я не буду. Я был честным капитаном им и останусь. С этого момента мы стали непримиримыми врагами. Я как мог поддерживал Калугина и с помощью партбюро насколько мог сдерживал грязную игру Савина. Савин вел на всех сотрудников досье. И любые их промахи и прегрешения ложились в его папки. Когда мы еще не были врагами, он делился со мной этой информацией. И мне было противно это слышать. Итак, мы стали врагами. Нейтрализовать меня как секретаря парторганизации он не мог. Я сдерживал и Калугина против крутых мер по отношению Савина, если они не были справедливыми. В общем, приходилось крутиться между двух огней. Чтобы меня как-то нейтрализовать, Савину необходимо было меня скомпрометировать. Но это трудно было сделать. Очень уж безупречная была моя работа. Тогда его компания придумала вот что. Я хранил партийные документы в сейфе. Но однажды в пятницу, когда я собирал партвзносы, я оставил партбилет в ящике моего рабочего стола. Это видел один из соратников Савина. А я то не обратил внимания на этот факт. И крепко впоследствии пожалел об этом. В понедельник я обнаружил пропажу моего партбилета. Я обшарил все, но его не было. Я доложил об этом в Райком партии, и мне приказали написать объяснительную записку и рассмотреть это вопрос на партийном собрании нашего коллектива. Дело закрутилось. Оппозиция ликовала. Я скомпрометирован. На партийное собрание я вынес свое заявление об освобождении меня от обязанности секретаря парторганизации, поскольку я не оправдал доверия коммунистов и проявил непростительную халатность в вопросе хранения партийного документа. А проступок этот был очень серьезным и влек за собой исключение из партии. Но на партийном собрании меня не то чтобы ругали, а больше сочувствовали и жалели. Они приняли решение объявить мне строгий выговор с занесением в учетную карточку и оставить секретарем. Но впереди было еще бюро райкома партии, членом которого я являлся. Я и там выступил с заявлением об освобождении меня от обязанности секретаря. Но первый секретарь райкома партии Матвеев очень агрессивно набросился на меня. - Ишь ты что захотел! Легкой жизни хочет! Нет, ты своей партийной работой искупи свою вину! Ну и долго еще меня ругали и клеймили члены райкома партии. А это были старые закаленные коммунисты. В конце концов, решение первичной парторганизации оставили в силе. Влепили мне строгий выговор с занесением в учетную карточку, и я продолжил работу, неся прежнюю нагрузку. Я знал, кто выкрал мой партбилет. Но что от этого толку. Не пойманный не вор. Но наука мне была хорошей.
   В конце концов, той группировке удалось сбросить Калугина с помощью заговора с председателями большинства колхозов. За него не проголосовали на собрании уполномоченных Рыбакколхозсоюза. Председателем стал один из замов Поминчук Виктор Куприянович. На следующий день после собрания Савин зашел ко мне в кабинет с торжествующим видом. Но я ему сказал буквально следующее. - Саша, я считал тебя умным человеком. Но ты таковым не оказался. Тот от удивления вылупил на меня глаза. - Почему? - Да потому, что Калугина ты держал в постоянном напряжении, и он не смел открыто выступить против тебя. Поминчук свободен от подобного твоего воздействия. И через пару месяцев ты вылетишь отсюда. На это Савин нервно рассмеялся. - Да кто такой Поминчук? Он только снаряды нам подносил, да где нужно капал на Калугина. Но я стоял на своем, и он ушел от меня расстроенным. Мое предсказание сбылось гораздо быстрее, чем я предсказывал. Через полмесяца Поминчук издал приказ, согласно которого отделы добычи и обработки рыбы упразднялись, и создавался новый отдел добычи и производства. И что не делали два дружка, бывшие начальники отделов Александр Александрович Савин и Геннадий Алексеевич Голубкин, удержаться им обоим на работе не удалось. Они вылетели как пробки.
   А жизнь в коллективе продолжалась. Исчезла оппозиция, и климат улучшился. Стали справлять праздники с общими застольями. Люди стали относиться друг к другу более дружелюбно. Исчезли разборы доносов и кляуз. Коллектив зажил нормальной трудовой жизнью. Я продолжал оставаться секретарем партийной организации. Но работать стало намного легче. Через некоторое время мне выдали новый партийный билет, а через год сняли и выговор.
   В сентябре 1989 года грянула новая большая беда. Финский танкер "Tebostar" ночью наехал на одно из наших судов, МРТР - 261 "Ладушкин" и подмял его под корпус. Тот не всплывая, затонул. Погибли все 15 человек экипажа. Это сообщение всех потрясло. Произошло это в Шведской рыболовной зоне, где наш флот вел лов салаки. К поиску возможно живых членов экипажа подключился весь наш многочисленный рыболовный флот. Из Швеции вылетели поисковые вертолеты. Одно из наших суденышек заметило в свете прожектора плавающего человека. Судно подошло к нему. Боцман прыгнул за борт и подхватил моряка. Их двоих экипаж поднял на палубу. Моряк не подавал признаков жизни. Ему стали делать искусственное дыхание. Сообщили по флоту и шведской стороне. Шведы выслали санитарный вертолет, который уже через 20 минут забрал нашего моряка и направился в ближайший порт Кальмар. В эту ночь больше никого не нашли. На утро стало известно, что и поднятого начальника радиостанции оживить не удалось. Во время удара он стоял на правом крыле мостика, уступив место в радиорубке капитану судна. В момент столкновения он ударился головой о рубку, получив перелом основания черепа. Его выбросило за борт, где его и обнаружили моряки поисковой группы. Трагедия заключалась еще и в том, что едва не погибло еще одно судно, которое вело траление совместно с
   "Ладушкиным" близнецовым тралом. Корпус танкера "Tebostar" прошел от него метрах в трех. Капитан этого судна находился на грани нервного срыва.
   Что же происходило на танкере? Финский танкер принял в порту Ленинград груз нефти и направлялся в Англию. На вечерней вахте находился третий помощник капитана, когда он заметил справа группу огней. Видимость была хорошей. Не разобравшись хорошо в значении огней, он продолжал следовать прежним курсом, оставляя эти огни справа. Он подумал, что это судно, стоящее на якоре. Так много было огней. Но когда он подошел довольно близко, то обнаружил, что это два судна на ходу совершают парное траление и идут на пересечение его курса. Штурман скомандовал "право на борт" и рулевой четко выполнил его команду. Судно на циркуляции наезжает на наше судно, и то уходит под корпус танкера. Капитан танкера, услыхав удар о корпус, выскочил на левое крыло мостика и увидел нос нашего судна, скользящего вдоль корпуса его судна. Вся остальная часть корпуса траулера была под водой. И только огни продолжавших работать двигателей были видны из-под воды. Второе наше судно чудом осталось не задетым танкером. На танкере дали стоп машине и в одной миле легли в дрейф. На наши запросы танкер не отвечал и в поисковых работах участия не принимал.
   Всю ночь наш штаб находился на своем рабочем месте. К утру стало ясно, что все кончено. Искать больше некого. Я связался с начальником штаба военно-морского флота и посвятил его в случившееся. Попросил помочь в подъеме наших моряков с затонувшего судна. После доклада Главкому он перезвонил мне. Отряд подводных спасательных работ находился в Лиепае. Мне нужно было срочно выезжать туда со всеми чертежами нашего судна, чтобы водолазы могли ориентироваться в его конструкции. Утром я выехал в Лиепаю. В отряде спасательных работ меня встретили тепло и гостеприимно. Все указания им были даны штабом флота. Мы обсудили план поисковых работ и последовательность действий нашей и их сторон. К вечеру я выехал в Калининград, а на следующий день в море вышло спасательное судно с водолазами на борту в сопровождении буксира. Они быстро обнаружили наше судно, лежащее на грунте и встали над ним на якорях. Водолазы спустились под воду. Судно лежало на ровном киле практически без крена. Через некоторое время на борт спасателя подняли первого погибшего моряка. С прибытием отряда на борт спасателя перешел наш начальник экспедиции Георгий Сергеевич Шкодин, который знал лично каждого моряка. Он производил опознание моряков и докладывал нам о проделанной военными моряками работе. Военврач составлял заключения о смерти. Водолазы, меняя друг друга, до темноты занимались подъемом тел моряков. На следующий день разразился шторм, и военные моряки снялись в порт, передав всех поднятых моряком на одно из наших судов. За один день работы подняли всех, кроме второго механика. Водолазы утверждали, что внимательно обследовали все судно, но второго механика не обнаружили. Жена механика настаивала на продолжении поиска. И я вновь поехал в Лиепаю. Собрали всех водолазов, и каждый из них доложил, где он занимался поиском. В какие помещения заходил и что осматривал. Поработали водолазы не плохо. Неосмотренных помещений практически не осталось. В момент гибели судна механик находился на вахте. Мы проанализировали, где он мог пребывать в этот момент. Через два дня, когда утих шторм отряд вновь вышел в море. Вновь водолазы осмотреть каждый уголок затонувшего судна. Но все безрезультатно. Второго механика нигде не было. Может быть, его вынесло из машинного отделения в огромную пробоину и отнесло течением. На всякий случай водолазы осмотрели и дно вокруг судна. Тела не было. С тем моряки и возвратились в порт. Жена механика неистовствовала. Весь ее гнев вылился на меня, поскольку я являлся координатором работ на месте катастрофы.
   Всем поднятым морякам пошили форму и в назначенный день с почестями похоронили на старом кладбище. Заказали разработку памятника и обустройства места захоронения. Я подготовил ходатайство Рыбакколхозсоюза командованию флота о поощрении военных моряков, принимавших работы на месте катастрофы. А вскоре мне вновь пришлось ехать в Лиепаю для вручения ценных подарков морякам. Это были дорогие командирские часы. Моряки с благодарностью принимали наши подарки. Были накрыты столы, и я выступил с благодарственной речью. Мы почтили память наших моряков, и я отбыл в Калининград.
   Дальше началось длиною в год судебное разбирательство катастрофы. Я созвонился с находившейся на пенсии бывшей начальницей морской юридической службы Соврыбфлота Роланой Семеновной Кангун и предложил ей заняться нашим делом. Она была самым опытным морским юристом нашей страны. В свою бытность она вела сотни дел российских судов и в подавляющем большинстве выигрывала их. После некоторых обсуждений она дала согласие на ведение дела. Мы зачислили ее в колхоз на должность юриста и предоставили неограниченные полномочия по ведению дела. Финны настаивали, чтобы дело рассматривалось в России в Морской Арбитражной Комиссии, поскольку в катастрофе участвовало русское судно, а танкер и наше судно были застрахованы в российском Ингосстрахе. Но мы понимали, что даже если мы и выиграем дело, а в этом мы ни минуты не сомневались, то семьи погибших моряков получат копейки на похороны. И мы настаивали, чтобы дело рассматривалось в нейтральном международном суде. И таким судом мы называли либо Шведский, либо Ллойдовский суд Великобритании. Мы обосновывали наше решение тем, что Ингосстрах перестраховал финский танкер в английской страховой компании P&A на 70%, да и катастрофа произошла в шведских водах. Переписка по этому вопросу длилась чуть ли не полгода. Но мы все-таки добились того, что финны согласились на рассмотрение дела в Ллойдовском суде, поскольку мы пригрозили им выставлением большого штрафа за затягивание вопроса. Вся эта кутерьма легла на меня и Ролану Семеновну. Когда финны дали согласие, мы обратились в Ллойдовскую компанию и нам назначили адвоката. Стоил адвокат бешеных денег. Но мы знали, что эти выплаты лягут на виновную сторону. Мы переслали адвокату более 10 томов дела и стали ждать, когда он с ними ознакомится. Норма знакомства с делом - 10 страниц за рабочий день. Оплата одного рабочего дня адвоката в то время составляла 1200 фунтов. Это какие же деньжищи нужно было заплатить адвокату. Но никого это особо не волновало. Будут-то платить страховые компании. И работа пошла. Он нам запросы, мы ему ответы. Спустя месяца два адвокат приехал в Калининград с независимыми экспертами. Мы их радушно приняли. Разместили в гостинице, кормили за наш счет. Ролана Семеновна не отходила от них ни на шаг. Они опросили свидетелей. Всех членов экипажа судна близнеца. Побывали на однотипных судах. Возложили цветы на могилу моряков. Встретились с родственниками погибших. И ошарашили нас потрясающими цветными подводными видеосъемками нашего затонувшего судна. Это сделали шведы и передали видеозапись англичанам. Оказывается, они после наших работ побывали на затонувшем судне и провели его обследование аквалангистами. Ведь он находился в шведских территориальных водах, и они имели право это делать без согласования с нами. Да мы бы и не возражали. А у нас водолазы работали в неуклюжих легководолазных костюмах, а о видеосъемке мы и не мечтали. Эксперты все докапывались, что предпринимал наш экипаж погибшего судна? Было трудно комментировать эти вопросы. Ведь свидетелем был всего один человек - вахтенный помощник капитана судна близнеца. Он заявлял, конечно, что погибшее судно флагман подало соответствующие сигналы и тифоном и прожектором. Но это были только слова. А фактов не было. А когда нам прокрутили пленку, я очень обрадовался. Я увидал там неоспоримые доказательства того, что наше судно предпринимало меры для избежания столкновения. Во-первых: на пленке было ясно видно, что перо руля было в положении полборта право, то-есть, в сторону от опасности. Во-вторых: прожектор на верхнем мостике был повернут влево в сторону приближающегося судна. Я обратил внимание экспертов на эти факты, и мы вновь и вновь стали прокручивать пленку, до тех пор, пока эксперты не убедились в достоверности моих утверждений.
   А дальше потянулись обычные судебные процедуры. Суд мы, конечно, выиграли и семьи погибших моряков получили большие суммы в инвалюте, которые долгое время им не разрешали снимать со счетов в Москве. И только после обращения семей в ЦК партии вопрос был решен. Но на это ушел еще почти год. В наш адрес суд вынес частное определение. В нем говорилось, что наши суда оборудованы в соответствии с международными требованиями, однако навигационное оборудование устаревших моделей. Это определение подтолкнуло наше министерство к тому, что нам разрешили продать часть трески иностранным государствам, а на эти деньги установить на судах современное навигационное оборудование. Наши председатели выбрали порт Нексе на острове Борнхольм. Меня направили туда с одним суденышком на разведку. Осенью 1989 года я прибыл на остров и стал договариваться с различными фирмами о переоборудовании наших судов. Отбоя от предложений не было. Фирм, занимающихся ремонтом флота, на острове оказалось великое множество. Я договорился с рыбообрабатывающей фирмой Dansk Andelfisk о том, что мы ей будем поставлять охлажденную треску, а они будут расплачиваться с фирмами, занимающимися переоборудованием наших судов. Мы попробовали переоборудовать первое суденышко, на котором я пришел. На нем должны были установить шесть новейших приборов. Это: радиолокатор, авторулевой, видеоплоттер с промысловой картой нашего подрайона, цветной эхолот, приемоиндикатор Дека, многоканальная УКВ радиостанция. Когда через неделю я вернулся в Калининград, то на наше суденышко посыпались делегации за делегациями. Всем морякам было интересно посмотреть на такую невидаль. Ведь даже на крупных судах не было такой аппаратуры. Побывали представитель всех баз флота. А я получил задание на следующей неделе брать пять других судов и идти на остров. После завершения их переоборудования мне пришлют другие пять судов. А я должен оставаться там до окончания переоборудования всего нашего флота. Так и поступили. Я пришел на остров в воскресенье с новой пятеркой судов, а уже к пятнице закончили их переоборудование и они отправились на промысел с новой аппаратурой. А ко мне подгребла очередная пятерка. Так началась моя островная жизнь, продолжавшаяся год.
   Жил я там в Семанс Хейме (доме моряков) через дорогу от нашей фирмы. В фирме мне выделили большущий кабинет. Поставили там факс и пишущую машинку. Снабдили электрокипятильником и посудой. И я начал работать совместно с моими датскими коллегами. Объяснялись на английском языке. Но я стал учить датский. Работать было очень приятно. Это не то, что в Сьерра Леоне. Все вопросы решались быстро и, как правило, положительно.
   На острове меня многое удивляло. Вечерами я гулял по городишку и его окрестностям. То здесь, то там на улицах стояли прислоненными к стенкам детские и взрослые велосипеды, валялись забытые детьми мячики и другие игрушки. И никто их не трогал. Так и оставались до утра.
   После обеда промысловые датские суденышки с одним - двумя членами экипажа оставались после выгрузки рыбы привязанными в порту с незапертыми рубками и без всякой охраны. Вечером плавбункеровщик обходил всю эту флотилию и бункеровал топливом. А шипчандлерская фирма привозила продукты на завтра и выставляла их на причале против каждого суденышка. В 5 - 6 часов утра экипажи приходят на свои барки, забирают продукты и выходят в море.
   Или. Религиозная организация "Армия спасения" имела помещение, куда люди сдавали ненужную, чисто выстиранную и тщательно отутюженную одежду. И любой пенсионер или просто житель острова мог придти в этот склад и выбрать себе понравившуюся одежду. Конечно, этой возможностью пользовались в основном пенсионеры, хотя размеры пенсии там не соизмеримо выше наших.
  
 []
  
Стеклодувы. Тут сразу же можно приобрести их изделия.
  
   Но как только в порту появился наш флот, то с улиц, и с причалов стали исчезать все вещи, которые плохо лежали. Моряки надыбали склад "Армии спасения" и стали растаскивать его не то что наволочками, в которые набивали все шмотки подряд, а стаскивали чехлы с матрасов и ими выносили вещи. Вскоре с улиц и причалов все исчезло, а на подержанные вещи установили цены. Цены были небольшими, и моряки продолжали таскать их мешками. Мало того. Они повадились на мусорные свалки. А датчане был просто смешной и наивный народ. Когда они на грузовичке привозили старые вещи на свалку, то начинали их рассортировывать. Телевизоры в одну сторону, холодильники в другую, электрические плиты в третью и так далее. А выбрасывали ведь работающую аппаратуру и технику. И вот наши моряки кто на горбу, кто на тачке, кто на велосипеде начали растаскивать и это добро. Стыдоба было смотреть, как моряки богатейшего на земле государства сгибаясь в три погибели, на своих горбах тянут со свалки холодильники, стиральные машины, телевизоры и т.д. А другие рыщут по помойкам и стараются за копейки купить рухлядь на четырех колёсах. И эту рухлядь тащат на свои крохотные суденышки и, придумывая неимоверные устройства, грузят их в три яруса.
   На свалке сначала ввели сторожа, и он стал запрещать выносить любые вещи. Но наши стали заходить с другой стороны и продолжать все тащить. Благо свалка была огромной. Спустя некоторое время ее стали ограждать забором. Тогда моряки стали проделывать в заборе дырки и продолжали заниматься прежними делами. Бороться с ними было просто невозможно. А мои душеспасительные беседы были вообще как мертвому припарки.
  
 []
  
Семь сестёр.
 &bsp;
   Потом на остров стали приходить литовские, латвийские, эстонские и ленинградские суда. Положение еще более ухудшилось. Почти каждый день меня приглашали в полицейский участок для разбирательства каких-то инцидентов. То поймают моряков на воровстве в магазине, то пьяные моряки начнут кататься по городу на купленной машине без номеров и техосмотра, то устроят пьяный дебош в ресторане и т.д. И хотя я пытался объяснить властям, что не имею никакого отношения к таким происшествиям, поскольку моряки не моей организации, все было напрасно. Они всех считали русскими. А коль я тоже русский и являюсь единственным представителем на острове, значит, я и должен отвечать за всех русских.
  
 []
  
о. Борнхольм. Домашняя коптильня.
  
   Однажды среди ночи меня подняли и пригласили в полицейский участок. Я пришел. Поздоровался со знакомыми мне полицейскими. Их было-то на весь городишко аж четыре человека. Да пятый начальник. Увидел двоих пьянущих моряков. Мелькнула мысль, слава Богу, не мои. Спросил, что произошло? Полицейские объяснили, что эти молодцы разъезжали по городу на купленной развалине без прав, без техталона да еще в нетрезвом состоянии. Нетрезвое состояние было налицо, но перед ними копошился доктор, отбирая пробы крови. Я с трудом выпытал у того, что потрезвее, с какого они судна. Когда узнал, то попросил одного из полицейских съездить на судно и привезти капитана с паспортами моряков. Когда полицейский уехал мне другие рассказали, что за рулем машины был тот, что потрезвее. А другой вдрыбодан пьяный был владельцем машины. У них кончился бензин, и они притолкали машину на бензоколонку. Владелец бензоколонки тут же позвонил в полицию. Стучат эти иностранцы друг на друга ужасно. Как у нас в сталинские времена. Наш водитель сидел смирненько, а владелец машины засыпал за стойкой. Но время от времени у него со стойки соскальзывал локоть и он просыпался. Дико оглядевшись вокруг, он вдруг выдавал одну-две фразы матерным языком. Смысл их был такой: господа, если бы мне сейчас дали автомат, я бы всех вас перестрелял к такой-то матери. Я был рад, что полицейские ничего не понимают по-русски. А на их вопрос о том, что он говорит, я отвечал, что он очень сожалеет о содеянном и раскаивается. Те сочувственно кивали головами. Через некоторое время появился капитан. К этому времени полицейские заканчивали составление протоколов. Паспорта моряков они оставили у себя. Мне и капитану сказали, что сейчас отвезут наших моряков в Рене, главный город острова. Тюрьма была только там. Я попытался вступиться за моряков. - Зачем их везти среди ночи в тюрьму? Паспорта у вас. Капитан может дать гарантию, что не уйдет из порта. Отпустите их на судно. Все равно суд завтра в 8 утра. А до порта Рене 35 километров. Пока вы их отвезете и возвратитесь назад, уже будет необходимо ехать за ними вновь. Но полицейские ответили, что у них такой закон, подписанный королевой и изменить его они не в праве. Я продолжал настаивать: - Ну, с водителем понятно, а владелец-то машины причем. Отпустите хоть его. - Не можем. Владелец виновен больше, чем водитель. - Как это так? - Водитель виновен в том, что сел за руль без прав и в нетрезвом состоянии. А владелец в том, что доверил машину без техосмотра, водителю без прав да еще в нетрезвом состоянии. Я подумал, что это действительно так и согласился с ними. - Да вы не волнуйтесь, успокаивали меня полицейские, в тюрьме чистые постели, душ, их там хорошо покормят, а утром мы их привезем сюда. Капитан за все время пребывания в участке не проронил ни слова. На другой день ближе к обеду я их обоих встретил в городе. Мы остановились и поздоровались как старые друзья. Они были в хорошем настроении, как будто вчера ничего и не было. Я спросил, чем окончился суд? Они ответили, что при задержании у владельца машины изъяли 1500 датских крон, а у водителя 250. Вот на эти суммы суд и оштрафовал их. Потому что они заявили, что других денег у них нет. Больше я их не видел никогда. Очевидно, их списали с судна.
   В другой раз меня вызвали в участок днем. Там я застал полицейских, составляющих протокол, а за стойкой сидел трезвый угрюмого вида молодой человек. На столе были рассыпаны какие-то безделушки. Поздоровавшись с полицейскими, я спросил, что произошло. Они ответили, что эти вещи на столе были украдены моряком в магазинах. Я задал вопрос моряку, так ли это? Тот молчал. Я повысил голос. Он угрюмо мотнул головой. Я было начал: - как же ты мог...? Но спохватился. Я же не пастырь, чтобы вести душеспасительные беседы. Да и место для этого неподходящее. Да и моряк, в конце концов, латвийского колхоза. Я предложил ему соврать и сказать, что он на секунду вышел из магазина к товарищам, а потом должен был возвратиться и заплатить. Тот вновь кивнул головой. Я так и перевел полицейским. Те в ответ только скептически улыбались. Сначала я не понял почему. Вру красиво. Могли бы сделать вид, что верят. А они лыбятся. Один из полицейских подошел к столу и начал сортировать вещи. В одну кучку стал складывать с десяток рыболовных здоровущих, как на акулу, крючков; с десяток маленьких блочков с вертлюгами; упаковку блестящих винтиков; несколько штук малепусеньких навесных замочков; пару мотков лески; десятка два маленьких болтиков с гаечками и еще какой-то ерунды. В другую кучку стал складывать несколько тюбиков губной помады; несколько зубных щеток; с пяток тюбиков зубной пасты; несколько расчесок и другую подобную мелочь. Потом появилась третья и четвертая кучки. И только в пятом магазине его задержали на выходе. Магазин был побольше и оборудован контрольной сигнализацией. Когда полицейский разложил все по кучкам и объяснил, какая из какого магазина, ехидно спросил: - пусть моряк расскажет, в каком магазине он хотел заплатить. Я с ненавистью взглянул на моряка: - какого же хрена ты не сказал мне, что воровал в разных магазинах? Тот продолжал угрюмо молчать. Но тут полицейские мне преподносят новый сюрприз. Из каталажки выводят двойника того, который сидит тут. От удивления у меня глаза на лоб полезли. Я смотрю то на одного, то на другого. Одно лицо. У того, что вывели, отбирают пакет, который он держит в руках, и вываливают на стол еще большую кучу всякого барахла. Ее также сортируют на пять частей, и рассказывают, из какого магазина какая часть. Я с ненавистью смотрю на обоих ублюдков и говорю полицейским, чтобы делали с ними все, что сочтут необходимым. К этому времени подъехал их капитан. Я ему изложил рассказ полицейских. Решение было таким: в паспорт моряка каждому из них поставили жирный штамп "persona non grata". Они должны были покинуть страну в течение 12 часов, а судну запретили появляться в Датских портах на всю жизнь.
   Переоборудование шло полным ходом. Поставлять рыбу для колхозников было очень выгодно. В России ее у нас принимали по цене 32 копейки за килограмм. А здесь я договорился по цене $ 1,5. Один доллар в то время стоил 62 копейки. Выгода получалась большая. Да и флот с новой аппаратурой заработал значительно лучше прежнего. Кроме того, я настоял на том, чтобы льдом ящиками и водой нас снабжали бесплатно. Это должно было входить в стоимость рыбы. Вскоре у нас стали появляться лишние деньги. Раз в месяц или в два я приходил на попутном судне домой и докладывал на правлении о ходе переоборудования и денежном балансе. На лишние деньги решили закупить датские облегченные тралы из легкой полистироловой дели и траловые доски новой конструкции. Первые суда, оборудованные этими тралами, показали превосходные результаты по добыче рыбы. Уловистость резко повысилась, а порывы тралов на тяжелых грунтах значительно снизилась. Деньги потекли еще более мощным потоком. Их как-то нужно было тратить. Перевод в другое государство предполагал пошлину до 80% в зависимости от переводимой суммы. Поэтому их нужно было тратить здесь.
   С одной из фирм в Стубекебинге я договорился о закупке мяса. Это была мороженая говядина без костей в 9 килограммовой упаковке. За килограмм говядины мы должны были отдать килограмм трески. Когда я привез в Калининград проект договора, то председатели не поверили в написанное. Ведь такая говядина стоила у нас 3руб.60коп. а треска 42 копейки. Я вытащил английский текст и стал всем председателям его демонстрировать. Читать они, конечно, не могли, но цифры видели, но не верили своим глазам. В конце концов, они дали добро председателю правления подписать контракт, и я ушел на свой остров. Через некоторое время в воскресенье в порт Нексе вошли два наших судна с грузами рыбы на бортах. Один из них был МРТР, а другой РС. Капитаны нашли меня и сказали, что они получили распоряжение от председателя правления идти в Стубекебинг за мясом. А я должен идти с ними и обеспечить сделку. Я отстучал телекс в Стубекебинг моим знакомым о том, что в понедельник утром я буду у них с рыбой и готов принять 60 тонн мяса в соответствии с нашим договором. Поднялся на борт МРТР и мы вышли в море. До Стубекебинга нужно было идти чуть меньше суток. Когда мы уже обогнули остров Борнхольм, капитан меня спросил, на какой курс теперь ложиться? Я сказал, что давайте посмотрим на карту. - А у меня карты только до Борнхольма - был ответ капитана. -А как же вы вышли в рейс? - Председатель сказал, что Калинин все обеспечит. Вот те на. Я, конечно же, мог обеспечить всем чем угодно, но только не картами. Этим занимаются специальные службы. Что делать? Я вызвал на связь РС и спросил, нет ли у них карты до Ютландии. Ответ последовал отрицательный. Я начал кумекать, как выкрутиться из этой ситуации. Вернуться в Нексе, дождаться утра и купить карты. Но даже если я дам отбой в Стубекебинг, его получат только утром. К этому времени мясо будет уже на пирсе. А мы придем только вечером. Платить нужно будет за простой и пирса и фур с мясом. В Стубекебинге я однажды был. Возил туда на одном из наших маленьких суденышек образцы нашей рыбы и рыбной продукции. Заход помнил. Но как выйти на место начала фарватера после полусуточного перехода? Эти суда не были еще переоборудованы и на них стояло еще допотопные навигационные приборы. В этом районе действуют довольно сильные течения, которые за ночь снесут тебя черт знает куда. И я все-таки принял решение идти без карт. Легли на курс 2700 и пошли. Я исходил из того, что, идя этим курсом, мы обязательно упремся в полуостров Ютландия. А там уж определимся южнее или севернее мы вышли от необходимого нам приемного буя фарватера.
   Рано, рано утречком я был уже на мостике. Справа виднелись Датские острова. Все так и должно быть. Я успокоился. Идем правильно. Рассвело. Четче стал виден берег и впереди по курсу. На судне начиналась обычная судовая жизнь. В рубке толпились капитан и все штурмана. Им было очень интересно все происходящее. Ни карт, ни определений места судна. Колумбы да и только. А я все всматривался в бинокль в береговую черту по курсу. Я искал беленький домик на фоне темных гор. Там и начинался наш фарватер. Но домик пока виден не был. Вдруг капитан идущего в кильватер РС Владимир Федорович Шлапак говорит по УКВ. - Вадим Сергеевич! У вас из под винта камни летят. Я быстро скомандовал: - Лево руля! Судно покатилось влево. Я знал, что там большие глубины. Значит, нас снесло вправо, ближе к островам. Мы выскочили с капитаном на крыло. Из-под кормы действительно поднимались тучи ила и песка. Но мы двигались. Значит не на мели. Я попросил включить эхолот. И как это я раньше не додумался до этого? Глубина потихоньку стала увеличиваться. Когда она стала достаточной, мы снова легли на курс 2700. Я опять принялся искать беленький домик. Через некоторое время я его обнаружил прямо по курсу. Я был рад. Вскоре мы увидели и приемный буй фарватера, ведущего в Стубекебинг. При подходе к порту мы уменьшили ход до малого, и я скомандовал держать курс на ворота порта. Но вдруг наше судно плавно садится на мель. Я хватаю трубку радиотелефона и ору что есть силы на идущее в кильватер судно. - Владимир Федорович! Мы сели на мель! Отворачивай немедленно вправо! Мателот проскользнул мимо нашей кормы и ушел вправо. Слава Богу, хоть он не сел. Мы попробовали работать машиной полным ходом назад. Но какой там. Судно ни с места. Я прошу Владимира Федоровича подойти к нам и взять нас на буксир. После нескольких неудачных попыток он подает нам на корму свой конец и начинает тащить нас в сторону глубокой воды. Мы работаем полным назад. Через некоторое время судно сходит с мели. Мы выходим на глубокую воду, и тут я вспоминаю, что прошлый раз нас лоцман заводил по береговым створам. Вскоре я их обнаружил, и мы благополучно заходим в небольшой порт. На берегу нас ждут уже рефрижераторы и под рыбу, и с мясом. Быстро выгрузились и загрузились. В этот же день, подписав все необходимые документы, мы направились в обратный путь.
   Это была первая и последняя в жизни посадка судна на мель по моей вине. Повреждений конечно судно никаких не получило, но было как-то обидно, что такой профессионал и посадил судно на мель. Успокаивало только то, что плавание-то осуществлялось без всяких карт и пособий. Хотя это тоже грубое нарушение всех нормативных документов.
   После этого поставки трески в обмен на мясо стали регулярными, и я очень часто сопровождал эти грузы. Только за март и апрель мы поставили 127 тонн трески и привезли в Калининград столько же говядины. На поставках были задействованы ПТР "Хвойное", "Астраханец", "Монино".
   Добываемую нами рыбу я впоследствии обменивал и на рефконтейнеры, и на печеночную колбасу. Я договорился со Шведами о приобретении у них 20-ти и 40 футовых рефконтейнеров с температурой минус 18 и 32 градуса. Первый из них стоил 42500 датских крон (3760 руб.) а второй 55000 (4867 руб.) Это были очень низкие цены и лишь потому, что мы рассчитывались треской, филе которой они отправляли в США. Этих контейнеров мы ввезли в наши колхозы штук 20. Но потом их все перепродали в Литву и другие области страны по более высоким ценам. Были и другие интересные сделки.
   А как легко там решались все вопросы. Однажды я договорился о том, что мы будем покупать у них свежую камбалу по 15 эре за килограмм (около 1,3 копеек, у нас же ее принимали также по 42 копейки) и морозить на нашем СРТМе, который заведем в порт Нексе. Все равно они ее отправляли на муку. Я согласовал этот вопрос со всеми местными властями и ушел в Калининград для подписания договора. Вернулся я на СРТМе в порт Рене для погрузки лосося, тонну которого я обменивал на 4,5 тонны трески. У нас лосось стоил 25 рублей килограмм. Сделка была также очень выгодной. За мной в Рене на джипе приехал владелец фирмы, с которой мы сотрудничали, Ole Basse Mortinsen. С ним мы поехали в Нексе. По дороге его мобильный телефон не умолкал. Или он кому-то звонил, или ему. К тому же в такие моменты он ухитрялся еще и раскуривать трубку. В это время телефонную трубку он удерживал плечом, а руль коленкой. И вот на полпути он говорим мне, что нужно позвонить Премьер министру и согласовать вопрос пребывания нашего судна, который будет морозить камбалу, на их территории. Потому что получалось, что мы организуем иностранное предприятие на территории Дании. А такое разрешение мог дать только Премьер министр. Оle сказал, что письменный запрос ему уже направлен. Я сказал хорошо, позвоним, полагая, что это произойдет, когда мы приедем в Нексе. Сижу спокойно. Он непрерывно говорит на датском. Вдруг он сует мне трубку и говорит - Премьер министр мистер Олавсон. Я обалдел. Я не готов к разговору с таким высокопоставленным чиновником. Но пришлось брать трубку. Приятный женский голос сказал на хорошем английском - Мистер Калинин, я соединяю вас с мистером Олавсоном. Я услышал щелчок и мягкий мужской голос на английском языке - Добрый день мистер Калинин. Как у вас погода на острове? Я ответил, что погода хорошая. - А у нас в Копенгагене идет дождь. Дожди нас уже замучили. Какие у вас проблемы? Я коротко рассказал о нашей задумке. Он ответил, что немедленно даст разрешение на нашу деятельность. Поблагодарил нас за то, что мы своим присутствием удвоили рабочие места на острове. Пожелал доброго здоровья и успехов в дальнейшей деятельности. Мы распрощались. Я передал Оle трубку. Тот сказал, что я молодец и разговор получился хорошим. А я подумал, смог бы я тогда у нас так поговорить с нашим Премьер министром? Может только во сне. Когда мы приехали в офис, нас уже ждало разрешение на нашу производственную деятельность. С момента нашего разговора с Премьером прошло минут двадцать.
   В течение года мы переоборудовали все наши суда и осенью 1990 года, прикупив пятилетнюю автомашину Opel Record за $1500 (ведь мне платили суточные аж 152 датские кроны = 14 рублям), я с грустью убыл с острова. Этот год, проведенный на острове, на всю жизнь останется в моей памяти как интересное и радостное событие. Намного ярче и интереснее, чем Сьерра Леоне.
  
  

17. Республика Армения.

  
   В 1991 году перестройка вспыхнула в полную силу. Первым упразднили Всесоюзное Объединение Рыболовецких Колхозов в Москве. Посыпались и другие Министерства и ведомства. Рухнул Минрыбхоз, превратившись в Государственный комитет по рыболовству. Вскоре рухнуло Главное управление Запрыба в Риге. Зашатался Калининградрыбпром. Колхозы подняли голос за ликвидацию Рыбакколхозсоюза. Все рушилось. Все бросились в торговлю. Мой однокашник по КВИМУ Арменак Багратович Айрапетян основал Представительство Министерства торговли Армении в Калининграде. Я ему помогал в составлении различных документов и положений о Представительстве. Когда Представительство утвердили на Коллегии Министерства торговли Армении, и Арменак возвратился в Калининград уже Генеральным Представителем, он пригласил меня в свои заместители. Видя надвигающуюся ликвидацию Рыбакколхозсоюза, я согласился. Я написал заявление о переводе и первым ушел из организации, проработав в ней 11 лет.
   В Представительстве мы занялись поставками рыбы в Армению. Армения не была рыбной Республикой и этот товар шел там плохо. А когда мы поставили туда вагон мороженого кальмара, нас обвинили чуть ли не во вредительстве. Этого зверя никто в Армении не знал. Что с ним делать и как его готовить никто представления не имел. Жарища там стояла ужасная и через месяц он испортился. Министерство хотело чуть ли не взыскать с нас деньги за порчу кальмара. Взыскать не взыскали, но зарплату перечислять перестали. В виде оплаты за рыбу нам стали присылать просроченные овощные консервы. Они были такого плохого качества, что никто их покупать у нас не хотел. За их хранение с нас лупили огромные деньги. И железная дорога, и склады. А министерство нам сказало, что ваша зарплата забита в этих консервах. Если мы их продадим дороже указанной Министерством цены, то можем взять лишние деньги себе на зарплату. А как их продашь дороже? Их и за эту цену никто не хотел брать. Мне это очень не нравилось. А когда я съездил в Ереван с годовым отчетом на коллегию Министерства, и где нашу работу раскритиковали в пух и прах, я задумался о целесообразности продолжения такой работы в дальнейшем. А тут еще Арменак затеял какую-то игру с топливом. К этому времени мы купили в Литве два судна типа МРТР. Назвали их "Муш" и "Ван". После ремонта они стали работать в Балтике. И вот якобы на эти суда приходил состав солярки. Но она нам якобы не подходила, и мы ее возвращали не в Армению, а в Литву, где она исчезала. Все вопросы судоремонта, выбивания квот на Балтике, комплектования экипажей висели на мне. А тут Арменак и эти вопросы с соляркой повесил на меня. Ну, я отправил пару составов в Литву. Я полагал, что нам действительно по ошибке поставляли не ту солярку. Но когда пришел третий и четвертые составы, я категорически отказался участвовать в это игре. Арменак один-то отправил в Литву, а второй завис здесь, и им занялись компетентные органы. Мы то выкрутились. Ведь у нас были официальные разрешения местной администрации. А вот отдел экономического развития Калининградской области разогнали полностью. Когда началась эта свистопляска, я ушел из Представительства.
  
  

18. Богуслав.

  
   Еще до этого меня приглашал к себе на работу капитан Химик Александр Васильевич. Он взял в аренду одно из суденышек колхоза. Арендовал кафе в Светлогорске и хотел взять в аренду еще несколько судов. Вот к нему я и пошел заместителем по флоту. Фирма называлась "Богуслав". Вскоре я создал Пионерский филиал фирмы "Богуслав" со своим расчетным счетом и взял в аренду еще один МРТК и один МРТР. Выбил на них квоты, и они приступили к промыслу на Балтике. Они привозили свежую рыбу в Пионерск. Часть ее я продавал в Калининграде. Другую часть сдавал на БМРТ "Агат", где капитаном-директором был мой приятель Олег Иванович Пресняков, бывший последний начальник Запгосрыбфлотинспекции. Когда ее тоже разогнали, он взял в аренду старенький БМРТ и переделал его в рыбоперерабатывающий цех. Вот мои суда и сдавали на него часть рыбы. Он изготавливал из нее пресервы, которые я отправлял в Минск. Там они пользовались неограниченным спросом. У моего филиала появились деньги на которые я стал ремонтировать еще один Пионерский МРТР. Вскоре и он вступил в строй. Таким образом, на Балтике работало четыре наших судна. Дальше я задумал открыть рыбный магазин в Пионерске. Там балтийскую рыбу, да еще свежую, никогда не продавали. Пионерским судам запрещалось вести промысел в Балтике. Я пришел к главе администрации Доронину Павлу Васильевичу и рассказал про свою задумку. Ему она очень понравилась, и он мгновенно решил мой вопрос. В центральном гастрономе пустовало одно помещение. Он тут же дал указание своим службам с завтрашнего дня отдать это помещение мне в аренду без взимания арендной платы. На завтра распоряжение было готово и подписано. Я приступил к ремонту этого помещения. Оно было не большим, но для торговли свежей рыбой годилось. Каждый день по очереди мои суда приходили в Пионерск, и мы к открытию магазина завозили туда свежую рыбу ночного улова. Она иногда была живой и билась в ящиках. Ее экипажи пересыпали льдом, который получали в Пионерской базе океанрыбфлота. Торговля шла бойко. Уже утром выстраивалась большущая очередь за рыбой. И та разлеталась мгновенно. Я стал экономить на перевозке рыбы в Калининград. Деньги прибавлялись. В моем штате кроме 44 человек плавсостава работали еще продавцы, шофер с машиной, два бухгалтера, уборщица. Доронин был очень доволен нашей работой. Его авторитет значительно возрос. Такого в Пионерске еще не было.
   Через некоторое время я снова явился к нему. Я присмотрел брошенный полуподвал недалеко от вокзала. Раньше там кавказцы открыли питейное заведение. Потом стали торговать втихаря наркотиками и, в конце концов, это заведение превратилось в грязный притон. Их с милицией выселили из помещения и выдворили из Пионерска. Вот этот брошенный полуподвал я и присмотрел. Свозил туда знакомого дизайнера и тот сказал, что из него можно сделать конфетку. С этим предложением я и пришел к Доронину. Он горячо поддержал мою инициативу. И уже дня через два мы занимались ремонтом этого полуподвала. Я пригласил в директора будущего кафе энергичную местную молодую особу, и она с великим пристрастием стала контролировать ремонт помещения. Через месяц состоялось его открытие. На открытие явился весь цвет Пионерска во главе с Дорониным. Перед входом пальнули шампанским, и мы с Павлом Васильевичем перерезали ленточку. Всей толпой завалились в кафе. А там, в уютных полукабинках на четырех человек стояли столы, заваленные явствами. И чего только там не было. И наша рыба, запеченная в тесте, и рыбные салаты, и рыба заливная, и рыба под маринадом. Кроме этого были и мясные, и овощные блюда. Ну а выпивки - сколько хотелось. И кафе, и кухня, и обслуга всем очень понравились. С этого времени всех городских гостей, и многочисленные делегации городские власти стали приводить в наше кафе. С одной стороны это было мне очень приятно. Но ведь они ничего не платили. И я стал гореть с кафе. Да и обслуга во главе с директором начали все больше и больше работать на свой карман. Неоднократно я грозил персоналу закрыть кафе, если дела у них не улучшаться. Но дела не улучшались. Все сваливали на объективные трудности, которых хватало. А здесь еще Павел Васильевич по своей инициативе предложил мне забрать весь здоровенный магазин, где был наш рыбный отдел. Предложение было очень заманчивым. С запуском его на полную катушку я надеялся поправить торговые дела. Потому что с флотом стало твориться что-то неладное. Выловы рыбы резко упали. Я, конечно, искал причины. Экипажи валили на то, что и тралы у них старые, и аппаратура день работает, а два - нет. Но до меня доходили слухи, что рыбу они продают за наличку прямо в море литовским и ленинградским рыбакам за полцены. И те с удовольствием ее покупают. Да и топливо стало резко дорожать. Стоимость его увеличивалась каждые полмесяца. Рыба постепенно тоже дорожала, но не такими же темпами. Пионерцы стали брать плату и за причалы, и за лед, и за воду, и за санитарию на причале, и выдумывали другие сборы. Хозяйствование становилось невыносимым. Росла цена за квоты. Продукты дорожали с каждым днем. Все услуги становились дороже и дороже. Я надеялся на торговлю. С большим энтузиазмом я принялся приводить в порядок большущий магазин. Уже через 10 дней вступил в эксплуатацию отдел бакалеи. Администрация Пионерска меня торопила. Да я и сам был заинтересован в скорейшем вводе в эксплуатацию этого заведения. На должность директора уговорил очень энергичную заведующую отделом торговли городской администрации. Она перешла ко мне на постоянную работу. Вскоре мы запустили молочный и хлебный отделы. Последними запустили гастрономический и мясной отделы. Но оказалось, что очень трудно доставать хорошие, но дешевые продукты. Мы с директором целыми днями мотались по области, высматривая товар. Но кое-какие деньги появились. Мы грузовыми машинами завозили товары и быстро их распродавали. В обмен на пресервы из Минска пошли дешевые овощные консервы, компоты, соки, картофель и многое другое. Вырученные в магазине деньги вкладывал во флот, в котором все больше и больше разочаровывался. Чем больше я вкладывал, тем больше те разворовывали. Дело дошло до того, что на одно их судов я поставил старпомом моего старшего сына Вадима. Но и при нем дело не улучшилось. Кафе продолжало работать на свой карман. Я менял капитанов и директора кафе - ничего не изменялось. Воровала вся страна. Я перестал отчислять деньги в мою центральную контору. Там тоже были недовольны. Начались проверки, которые ничего не дали. Дела шли все хуже и хуже. Мой оклад и оклад моего бухгалтера были мизерными. Уборщица в Пионерской базе океанрыбфлота получала ровно в 10 раз больше меня.
   Также все хуже шли дела и в центральном офисе. Шел 1993 год. Промышленность страны растаскивалась пронырливыми новыми русскими. Все летело кувырком. Все занялись торговлей. Но денег у населения становилось все меньше и меньше. Несколько реформ правительства, возглавляемого Премьером Гайдаром, привели к тому, что даже вклады в сберкассах в одночасье обесценились. Наступали темные времена. Деньги обесценивались. В нашей главной конторе замелькал сочинский немец Александр Клюге. В Сочи он был начальником автоколонны и, сбегая оттуда, прихватил три новеньких длинномерных грузовика. Мы их у него арендовали для перевозки товаров. Немец был очень расторопным. Он присмотрел завод промысловой техники, который практически стоял. Он уговорил Химика вдвоем купить этот завод за бесценок. Все прекраснейшее заводское оборудование было давно сдано в металлолом. Оставалась какая-то мелочевка. Они начали искать деньги на покупку завода. Химик приехал ко мне и попросил 500000 рублей. Деньги были большими, и я ему стал доказывать, что изымать их из оборота не целесообразно. Он согласился. Но на другой день он приехал, когда меня не было в магазине, и изъял эти деньги. Когда я узнал об этом, то рванул сразу в Калининград. Химик долго извинялся и клялся, что он не дождался меня. А деньги ему были очень нужны. Я обиделся на Химика. Но не прошло и месяца, как история повторилась. Я написал заявление об увольнении. Химик меня уговаривал остаться. Я не соглашался. Я ему сказал, что его поступки - это начало его конца. Что немец выкинет его из учредителей и ни копейки он от того предприятия не получит. А они там начали обрабатывать янтарь и нелегально вывозить его в Германию, где жили родственники немца. Химик просил меня остаться ну хоть не директором филиала, а просто консультантом с тем же окладом. Но я стоял на своем. И после проведения ревизии моего хозяйства покинул эту контору. Вскоре флот Химика встал, а через некоторое время Клюге выкинул его из учредителей. А через какое-то время моя пронырливая директриса отобрала и магазин в Пионерске. Химик обанкротился, и у него описали все имущество. Отлежав в больнице с инфарктом, он продолжил кое-какую коммерческую деятельность.
  
  

19. Сквайр

  
   Я филонил не долго. Флот разрушался и уводился под чужие флаги. Работы там не было. Мой хороший знакомый директор строящейся ТЭЦ-2 Олег Васильевич Овсянкин предложил мне взять в аренду небольшой магазин, небольшое кафе и площадку под автостоянку. Эти объекты были построены им на улице Дзержинского и входили в жилой комплекс из трех пятиэтажных домов, где проживали работники ТЭЦ-2. Немного поразмыслив, я согласился. Олег помог мне подзанять денег на закупку первой партии товара. Магазин решили сделать продуктовым. Начиналась моя новая деятельность. И надо сказать, что начиналась не плохо. Благо кое-какой опыт у меня уже был, а поблизости от этих домов магазинов не было. Кафе работало хуже. От него были сплошные убытки. Кто из своей теплой и уютной кухни пойдет в дорогое кафе, находящееся этажом ниже? Но один подъезд этого дома, где располагалось кафе, был занят по гостиницу. И я надеялся, что она меня выручит. Но ее Олег отдал уже другому своему знакомому Лебедеву. Правда, постояльцев там было очень мало. Но я надежды не терял. Я полагал, что когда гостиница раскрутится, то и мое кафе заработает. Магазинишко кое-как процветал. Мы старались не накручивать большую наценку на товар. Одним из продавцов там стала работать Лена Калинина. Правда, тогда ее фамилия была еще Коваль. Работала хорошо. Умело. Была приветлива и общительна. Покупатели ее любили.
   В это время отстраивался Овсянкиным другой большущий магазин, пристроенный к одному из наших домов. Он тоже предназначался мне в аренду. Учредителем компании, взявшей в аренду эти объекты, был, конечно, не я. Я был просто наемным директором. А учредителем компании и арендатором был сын директора ТЭЦ-2 Евгений Овсянкин. И его компания называлась "Сквайр". Формально он числился моим заместителем, но участия в работе объектов не принимал никакого. Мало того. Он повадился набирать продовольствия себе домой без всякой оплаты. На мои замечания он заявлял, что это он владелец всего товара и может им распоряжаться по своему усмотрению. Кстати, такого же мнения был и его отец. Мне неоднократно приходилось встречаться с отцом только по этому поводу. Спустя примерно год наконец-то он понял, что так делать нельзя. Нельзя потому, что товар нами закупается по накладным и приходуется на нашем складе. Затем на него производится торговая наценка и уже по этой цене товар передается продавцам. Любое изъятие с полок товара ложится недостачей на продавцов. Казалось бы, тогда бери товар со склада. Но не тут-то было. Контролирующие органы строго отслеживают, чтобы количество закупленного нами товара строго соответствовало количеству проданного. Ведь в противном случае часть товара мы можем продавать налево, а выручку забирать себе. А где же налоги? Вот и получается, что сидя на горах товара можно помереть с голода. Это-то и не понимали мои работодатели. Что я только ни делал, не помогало. Я и убеждал, и скандалил. Как об стенку горох. Видите-ли, ему кушать очень хотелось. А зарплату, которую он получал ни за что, тратить не хотелось.
   Вскоре запустили большой магазин. Площадь его была 300 м2. Он сиял белизной и стеклом. Вдоль огромных окон стояли кадки с двухметровыми искусственными деревьями. Оборудование было по последнему слову торговой техники. Тут были и прекрасные витрины, и холодильные шкафы, и морозильные камеры, и сотни лампочек высвечивали эту красоту. Открывали магазин с большой помпой. Пригласили батюшку, и он освятил его. На открытии разливали всем желающим шампанское, а детям раздавали бесплатно жвачку. На это мероприятие собрались все три дома. Продавцов я принимал из этих же домов и не имеющих опыта торговли. Все друг друга знали, и обвешивать и обсчитывать своих соседей было им просто неприлично. А проделывать различные манипуляции с товаром не позволяло отсутствие такого опыта. Поэтому все друг другу улыбались и с утра до вечера здоровались, по пути обмениваясь различной информацией и сплетнями. Все шло хорошо.
  
 []
  
Коллектив магазина "ВЕСКО".
  
   Из маленького магазина сделали шмутошный. Стали торговать и новьем и секондом. При большом магазине открыли вторую большую автостоянку. Правда, машин на нее ставили маловато. А весной рядом с магазином поставили овощную палатку. Теперь около 40 человек обслуживало это хозяйство. В совокупности мы стали получать неплохую прибыль. Вскоре я рассчитался с долгами и стал увеличивать объем производства. Стали закупать очень хорошие товары. Я и сам стал ездить в Польшу, и поляки стали привозить свой товар. В прекрасно оборудованном подвале большого магазина, который назвали "Веско" (Вадим Сергеевич Калинин, Евгений Овсянкин), открыли оптовый склад. Оптовиком нанял одну пронырливую даму. Которая вместо того, чтобы искать клиентов, точила днями лясы с нашими сотрудниками. Мало того, стала самовольно завышать цены на продаваемый товар и разницу клала в свой карман. Но об этом я узнал позднее. Пару лет мы хозяйствовали хорошо. Мне даже стала нравиться такая работа. Но вот мне перестала нравиться моя заведующая. Я ее переманил из одного небольшого магазинчика. Это был единственный человек, разбиравшийся в торговле. Ее утро начиналось с нескольких бутылок пива со своими подружками. Я понимал, что это не из своего кармана. Несколько раз я тактично замечал ей, что с утра похмеляется только определенная категория людей. На что мне она отвечала, что поделать ничего не может, так как любит пиво. Когда она собралась в отпуск, я пригласил на ее место Калинину Елену Александровну, маму Вадика и Димы. К этому времени она уже имела опыт работы в торговле. Перед заступлением в должность она сделала ревизию во всех отделах и обнаружила значительные недостачи. Девушки хлебного отдела сразу согласились возместить ее. А по складу, который висел на заведующей, недостача составила 1500 рублей, которую она возмещать не хотела. Тогда я написал приказ о ее увольнении и отказался от выдачи ей ее трудовой книжки до уплаты недостачи. Эта трудовая книжка до сих пор у меня. Так Лена Калинина стала работницей фирмы "Сквайр".
   Однажды мы завезли из Польши 8 тонн различных конфет на $20000. Тут же появился какой-то пронырливый бывший майор милиции и предложил их оптом отправить в Екатеринбург. Он планировал продать там конфеты гораздо дороже, чем мы за них просили. Наши деньги вернуть нам, а свой навар оставить себе. План-то неплохой, но на уме у него было другое. Но если бы знать, что у него было на уме. Он даже задаток в $1000 дал. Составили договор и расписки. Перегрузили конфеты на его машину, и они укатили в Екатеринбург. Дней через 10 он появился и сказал, что сам поедет за деньгами. И уехал. Через неделю вернулся оттуда и заявил, что денег они не отдадут. Якобы в прошлом году он вез за их деньги машину вина. Машина опрокинулась, и вино разворовали. Вот они сейчас и посчитали, что он расплатился за вино. Легенда красивая, но нам от этого было не легче. А в это время меня крышевала довольно сильная бандитская группировка. За крышу я им платил по $100 в месяц. Я обратился к ним за помощью. Они с удовольствием взялись за это дело и со 100% уверенностью заявили, что деньги выбьют. Только им нужны подлинные документы о сделке. Я предложил копии. Но они категорически отказались. И я с дуру отдал им подлинники. Я-то думал, что у бандитов есть честь и совесть. По крайней мере они так себя рекламировали. Но еще через неделю они появились и заявили, что взять с этого мента нечего. Ни квартиры, ни машины у него нет. Поэтому денег они вернуть мне не могут. Я потребовал документы назад. Они обещали их вскоре привезти. Через некоторое время появились снова. Я спросил, где документы? - Да мы их отдали какой-то вашей девушке - был ответ. - Какой? - Ну, мы не помним какой. Короче говоря, и денег не стало, и документы уплыли. Очевидно, бандиты их продали конфетному бандиту за какую-то сумму. Я сделал такой вывод потому, что через некоторое время они снова явились ко мне и спросили, не могу ли я снова получить где-нибудь какой-нибудь товар, чтобы он по пути исчез. Тут уж я дал волю своим эмоциям. Я орал на них, что они не просто бандиты, а еще и подлецы распоследние. Что если они хоть еще раз у меня появятся, я тут же вызову милицию. Я орал на весь большой магазин. Притом, не только цензурными словами, но и нецензурными тоже. Мои продавщицы выскочили со страху на крыльцо и никого из покупателей в магазин не пускали. Напоследок я стал орать - вон отсюда, подлецы, вон. - Володя - это я моему шоферу - помоги мне вышвырнуть этих подонков. Подонки, удивленные и растерянные, молча удалились и никогда больше у меня не появлялись. С ними так, может быть кроме их пахана, очевидно, никто и никогда не разговаривал.
   Время шло. Потихоньку начали давить и грабить различные официальные органы. За лицензию на продажу спиртных напитков надо было платить большие суммы. Потом придумали раздельные оплаты за крепкие и слабые спиртные напитки. Потом ввели оплату за пиво. Потом за табачные изделия. Платить нужно было санэпидстанции за саннадзор, которого практически никто не осуществлял. Платить нужно было пожарникам, санитарной полиции, налоговой полиции, налоговой инспекции, инспекции по качеству, за проверку и тарировку весов, за регистрацию и обслуживание кассовых аппаратов, за профилактику по борьбе с грызунами и тараканами, за сертификаты качества на каждый вид продукции, за землю, за тепло, за свет, за воду. И из квартала в квартал размер этих проплат рос неимоверно. Притом, кроме официальных проплат существовали еще и негласные. Приезжают, к примеру, пожарники. Пошарили, пошарили и говорят, что, мол, у вас то-то и то-то не в порядке, и мы вынуждены закрыть ваш магазин до их устранения. Их, конечно, просишь не делать этого. Они откровенно говорят, что могут, конечно, и не делать этого, но нужно помочь пожарной части. Она такая бедная, просто ужас. - Чем же я могу помочь вашей пожарной части? - Отремонтируйте, пожалуйста, нам первый этаж, тогда мы к вам никогда и никаких претензий предъявлять не будем. - Да где же я возьму такие деньжищи? - Это ваша проблема. И на этом разговор кончается. Так же поступали и другие инстанции. Дела стали идти все хуже и хуже. Я перестал платить ТЭЦ-2 арендную плату. Стала накапливаться задолженность. А там грянул черный четверг, и деньги совсем обесценились. Стало невмоготу. Мы решили закрыть большой магазин и оставить только маленький да кафе. Народ стал покупать товары только на рынке. Хоть там были и плохие или просроченные товары, но они обходились дешевле, чем у нас. А вскоре Олега Васильевича Овсянкина попросили с его директорского места. Директором заступил один из его пронырливых сотрудников. Тот уже имел несколько частных фирм, записанных и на жену, и на дочь, и на зятя. Он сразу же положил глаз на мое хозяйство. Да и причина была прекрасная. Большая задолженность по арендной плате. Вскоре он подготовил письмо о том, что с января 1997 года ТЭЦ-2 прерывает контракт с фирмой "Сквайр". Я стал распродавать товар и готовиться к закрытию фирмы. В октябре 1996 года я подал заявление на работу в Калининградский морской колледж на должность преподавателя спецдисциплин. Меня приняли, присвоив 12-ю категорию по единой тарифной сетке. А к новому 1997 году я ликвидировал фирму.
  
  

20. Морской колледж.

  
   В мореходке стал читать дисциплину "Управление судном и безопасность мореплавания". Эта дисциплина мне очень нравилась. Она была одной из основных. По этой дисциплине был госэкзамен, и курсанты относились к ней весьма серьезно. А вот заведующий отделением Юрий Дмитриевич Букреев отнесся ко мне весьма настороженно. Идея моего перехода из "Сквайра" в морской колледж принадлежала моему товарищу бывшему начальнику Запгосрыбфлотинспекции Олегу Ивановичу Преснякову. К тому времени его производство на БМРТ "Агат" уже рухнуло, и он устроился на работу в БГА на должность проректора по послевузовской подготовке. Работа там ему не нравилась. Ректор Пимошенко строил ее на заговорах и интригах. Обстановка в коллективе была очень противной. Олег Иванович сам подумывал о переходе в морской колледж, где начальником был прекрасный человек и прекрасный руководитель Владимир Алексеевич Волкогон. С ним и свел меня Олег Иванович. Владимир Алексеевич сразу предложил мне должность преподавателя или завлаба. Я выбрал преподавателя. Тут же он пригласил своего заместителя, тоже прекрасного человека, Владимира Федоровича Русакова и представил меня как преподавателя. Попросил его оформить все документы с сегодняшнего дня. Пока я писал заявление, тот вызвал заведующего судоводительским отделением Юрия Дмитриевича Букреева и представил ему меня. Букреев меня знал прекрасно. Я его однажды на лето направил старпомом в ремонтно-подменную команду в Анголу ремонтировать колхозные суда. Он очень удивился такому повороту дела. У него был полный штат преподавателей и мне места просто не было. Владимир Федорович вынужден был пояснить, что это решение начальника колледжа. - А что же делать? Вопрошал Букреев. Нагрузки между преподавателями все уже распределены. Занятия идут полным ходом. И тут у него очевидно закралась мысль, что меня приняли для того, чтобы заменить его. У него на отделении дело шло из рук вон плохо. И по успеваемости, и по дисциплине, и по спорту, и по самодеятельности, и по состоянию общежития, и по другим вопросам судоводительское отделение плелось в самом конце. Волкогон давно хотел его заменить. Но не было подходящей кандидатуры. Платили преподавателям мало, и никто не шел на эту работу. Букреев, зная это, подумал, что я и есть кандидатура на его место. Но шло время. Я ни на что не претендовал, и он постепенно успокоился. Отношения у нас установились очень хорошими. Шло время. Я втягивался в работу. Она мне нравилась. Главное, ни о чем не думаешь. Знаешь, что будет завтра и послезавтра. Знаешь, что придет срок, и тебе заплатят хоть и не большие, но деньги. А деньги платили следующие. Как я уже писал, учитывая мою прошлую работу, высшее образование и звание капитана дальнего плавания, мне сразу присвоили 12 разряд. Это достаточно высокий профессиональный разряд. Так вот. Час моей работы в то время стоил 4рубля 46 копеек. Нормальная годовая нагрузка на преподавателя 800 часов. Умножаем на 4.46 = 3568 рублей. Делим на 10 месяцев и получаем в месяц 356 руб.80 коп. Вот и все. По тем временам это были очень маленькие деньги. За классное руководство доплачивали еще 15%. За заведывание кабинетом - 10%. Это максимум, что мог получить преподаватель. Ну, кто же из молодых людей пойдет на такие заработки. Вот и работали одни пенсионеры. Навигацию вел списанный по болезни с флота капитан Гришунов Владимир Егорович, остойчивость - Маленко Григорий Степанович 60 лет от роду, Астрономию - Ковалев Виктор Трофимович - старый больной капитан-директор плавбаз, управление судном - капитан Сухарев Анатолий Павлович - списанный по болезни сердца. Букрееву шел тогда 55-й год. Это был единственный преподаватель, который выходил в море на учебном парусном судне "Крузенштерн" в качестве руководителя практики. Он даже ухитрился сходить на нем в кругосветное плавание. Ну а мне-то тоже шел уже 61-й год. Тоже старпер. Так началась моя очевидно последняя трудовая деятельность.
  
  

21. Крузенштерн.

  
   Осенью 1989 года на практику на "Крузенштерне" должен был идти Букреев. Но он заболел и предложил идти мне. Я был на седьмом небе от счастья. Я до этого никогда не был на паруснике. И считал, что в моей жизни было одно темное пятнышко. Я не знавал парусной практики. А здесь такая удача. Я конечно без колебаний согласился. Времени до отхода оставалось очень мало, и я закрутился. Прошел медкомиссию сам и контролировал ее прохождение курсантами. Оформлял им паспорта моряков. В ускоренном порядке обучали их борьбе за живучесть судна и методам выживания на воде и т.д. С трудом, но все-таки успели, и хотя на сутки позже, но заехали на "Крузенштерн" до его отхода. Меня поселили с руководителем практики из Ростовского морского колледжа, капитаном 3-го ранга Леонидом Петровичем Синенко. Он привез из Ростова совсем юных салажат. Они только сдали вступительные экзамены в колледж после 11 класса и ни моря, ни судов еще не видели. Вот уж он с ними намучился. А человечек он был хороший. Хоть и низенького росточка, но живчик ужасный. Ростовчан поселили в первом и втором носовых кубриках. С ними во второй кубрик подселили четверых моих электриков и одного механика. В нашем восьмом судоводительском кубрике им не хватило мест. Каютка у нас была малепусенькая. Находиться там стоя двум человекам было невозможно. Если один встал, то другой должен был сесть или на единственный стул, или на малюсенький диванчик. За маленьким столиком мог разместиться только один человек. В каютке была двухъярусная койка, два рундучка и умывальник с холодной водой. Но я готов был жить и в трюме, лишь бы поплавать на парусном судне. Меня все устраивало. Я был просто счастлив, что на исходе лет мне выпала такая фортуна.
   Всех курсантов, а их насчитывалось 160 человек из БГА, КМК и РМК расписали по мачтам и мы приступили к отработке 10 суточной программы подготовки к работе на паруснике. Увольнения были запрещены. Рейс начался. Через двое суток 22 сентября 1998 года мы вышли в море. Мне было все интересным. И как судно управляется с помощью древней штуртросовой передачи, и как салаги осваивают первые подъемы на мачты. Да я и сам с утра до вечера зубрил названия рангоута, стоячего и бегучего такелажа, парусов и другого оборудования парусного судна. Ведь по программе практики я должен был подготовить из моих курсантом матросов 1 класса, и в программе эти вопросы были. Теоретически мои курсанты были подготовлены не плохо. Это были промрыбаки третьего курса. Они все имели уже квалификационные свидетельства матросов 2-го класса. Но это была теоретическая подготовка. На паруснике никто из них, конечно, никогда не был и парусного вооружения не знал.
   Первые проблемы с дисциплиной начались у ростовчан. Там начали выяснять, кто есть кто. Начали создаваться группировки и стали возникать разборки. То один, то другой появлялись в строю с фингалами. Руководитель практики с утра до вечера разбирался с их проблемами. Потом там началось поголовное воровство. То один, то другой почти ежедневно приходили с жалобами на пропажи. Воровали все. И фотоаппараты, и деньги, и часы, и сигареты, и белье.
   Вскоре 10-ти суточная программа была закончена, и мы приступили к распорядку жизни по обычному расписанию. А распорядок был такой. Один день треть курсантов несли вахтенную службу. Они несли вахту на руле, на камбузе, в буфетах, в местах общественного пользования, в машине. На второй день эта же треть поступала в распоряжение боцманов и по их заданию вела работы на палубе. Драились медяшки, плелись маты и медведки, тировался такелаж, делались сплесени и огоны, обивалась ржавчина и красились детали корпуса и надстроек. На третий день они были в распоряжении руководителя практики, который занимался с ними по утвержденным капитаном судна программам. Из ростовчан готовили матросов 2-го класса, а я из своих 1-го. Мои электромеханики и один механик занимались в это время с механиками и электромеханиками, которые готовили из них электриков и мотористов 1-го класса. Так утвердил капитан. А капитаном шел в этот рейс опытный и уже в возрасте Геннадий Васильевич Коломенский. Как и все капитаны, он был необщителен и ни к нам, ни к курсантам никакого интереса не проявлял. Да и другие члены экипажа к нам относились подобным же образом. Они жили сами по себе, а мы сами по себе. И только тоненькой ниточкой нас связывал с экипажем помощник капитана по учебной работе Юрий Павлович Соловьев. Он иногда собирал нас и информировал о предстоящих мероприятиях, планируемых заходах в порты и т.д. Всю Балтику мы шли под машинами. На этом судне два главных двигателя по 1000 лошадиных сил каждый. И два винта соответственно. Под машинами он развивает скорость до 8 узлов, а под парусами до17-ти. Вот под машинами мы и тилипались. На внешнем рейде Киля взяли на борт человек 12 немцев и направились в северное море. Пролив Каттегат прошли также под машинами. Это шли уже пятые сутки нашего плавания. 25 сентября вышли в Скагеррак. Погода была прекрасной. Легенький ветерок и спокойная поверхность моря. Вдруг после обеда раздается сигнал парусного аврала. По этому сигналу все курсанты, включая вахтенных (кроме рулевых) надевают верхнюю одежду, вязаные шапочки, страховочные пояса и бегут к своим мачтам. У каждой мачты свой боцман. А руководит ими старший боцман. Когда все построились у мачт, раздается команда вахтенного штурмана. Приготовиться к постановке марселей, брамселей, бомбрамселей, кливеров, форстеньстакселя, гротстеньстакселей первого и второго гротов, апселя, крюйс-стень-стакселя, бизаньгафтопселя. Другими словами, практически всех парусов не гоночного варианта. На гонках ставятся еще и другие паруса. Вот и разберись в этом нагромождении терминов. Боцмана мачт распределяют курсантов по реям, брасам, топенантам, горденям, гитовам, фалам, ниралам. Когда все готовы, боцмана докладывают на мостик - Фок готов, первый грот готов, второй грот готов. Тогда поступает команда с мостика - Пошел все наверх, приготовиться к постановке парусов. Курсанты один за другим взбегают на мачты и расходятся по реям. Отдаются сезни и паруса вываливаются из своих мешков. Теперь они удерживаются у рей только горденями и гитовами. Курсанты спускаются на палубу. Эта операция не сложная и выполняется быстро. Когда все на палубе, раздается команда - Паруса ставить! Боцмана орут в матюгальники - Горденя и гитовы раздернуть, шкоты выбирать! Дается слабина горденям и гитовам, и паруса под натяжением шкотов распускаются. В мгновение корабль одевается в белоснежное одеяние. Это волшебное мгновенное превращение подобно тому, когда в миг из противной гусеницы появляется красивая бабочка. В такие моменты в душе наступает ликование, дух перехватывает и уже невозможно оторвать взор от этой громадины парусов. Пятьдесят метров мачт в высоту и 3500м2 белой, переливающейся на солнце парусины. Это грандиозно. К своим предкам в такие минуты проникаешься огромным уважением. Хочется снять шапку перед смелостью моряков и талантом кораблестроителей.
   Только отыграли парусный аврал, как объявили тревогу по оставлению судна. Мы в спасательных жилетах пулей вылетаем к своим спасательным плотам. Других обязанностей у нас нет. А экипаж готовит спасательные шлюпки к спуску на воду. Через некоторое время их приспускают вровень с бортом и приглашают наших пассажиров. Те с удовольствием, обвешанные как новогодние елки биноклями, фотоаппаратами и видеокамерами перебираются в шлюпки. Шлюпки отходят от борта и начинают кружить вокруг судна. Благо скорость у нас под парусами при этом слабеньком ветре не более 3 - 4-х узлов. Шлюпки как бешеные носятся вокруг нас, а их пассажиры фотографируют судно в полном парусном вооружении с разных ракурсов. А нам остается только приветственно махать руками и вязаными шапочками.
   Различные тревоги на судне объявляются довольно часто. И к этому есть объективные причины. В частности. УПС "Крузенштерн" осенью 1988 года, ровно за год до моего появления на нем, возвращался из очередного рейса домой. В заливе Бискай, при свежей погоде, сыграли парусный аврал. Укатали часть верхних парусов, и экипаж спускался с мачт. Как правило, кроме курсантов на мачты направляются в роли старших опытные члены экипажа. В свежую погоду обязательно. Они на месте следят за страховкой и работой курсантов. Спускаются с мачт они последними. На первом гроте старшим работал матрос Зиганшин. Когда он с вант ступил на планширь, полоскнул нижний угол грота. От удара углом паруса матрос вылетел за борт. Сыграли тревогу "человек за бортом". Стали готовить катер к спуску и стопорить ход. Застопорить ход на парусном судне - большая проблема. Играется парусный аврал. Моряки выскакивают к своим мачтам. Когда все готово подается команда "приготовиться к перебрассопке рей". По этой команде личный состав разбегается по лебедкам и брассам. По следующей команде реи на двух мачтах разворачиваются на противоположный галс, и судно теряет ход. Процесс этот достаточно продолжительный и судно уходит от места падения довольно далеко. Но ведь есть спасательные катера. А здесь катер правого подветренного борта как назло не запускался в течение 20 минут. Когда двигатель катера был запущен, и катер спущен на воду, он рванул к месту падения матроса. Но кроме спасательных кругов ничего обнаружено не было. До темна кружил катер над местом падения матроса. С наступлением темноты поиски были прекращены.
   Теперь, когда судно проходит над местом гибели моряка, раздается три продолжительных гудка - знак памяти и прощания с товарищем.
   Ближе к вечеру ветер совсем стихает и раздается снова парусный аврал. Теперь нужно убирать паруса. Эта операция сложнее, чем постановка. Курсанты также разбегаются, а точнее сказать расползаются, по реям. По команде боцманов раздергиваются фалы и начинают выбираться горденя и гитовы. Горденя подтягивают к рею нижнюю шкаторину паруса, а гитовы его нижние углы. Вся парусина у рея. Теперь ее нужно уложить в мешок. Мешок - это верхняя усиленная часть паруса. Парус руками курсантов подтягивается к рею и собирается в мешок. Затем этот мешок с парусиной заваливается на рей. Когда парусина сухая и ветер не сильный, то эта операция при определенном навыке не сложна. Но когда ветер вырывает парус из рук и из-под тебя, то курсанты спускаются на палубу с запекшейся из-под ногтей кровью.
   27 сентября мы высадили туристов на внешнем рейде реки Везер и двинулись прямиком на Канарские острова в порт Лас Пальмас. На входе в Бискай ветер усилился, и началась килевая качка. Две трети моих мореходов слегло. Кто не успевал выскочить на палубу, бросали смычки прямо в кубрике или коридоре. Особенно сильно качка ощущалась в носовых кубриках, где жили ростовчане. Правда, убирали свою работу сами, те, кто держался на ногах. До обеда я занимался с 50% моей группы. После обеда никто на учебу не вышел. Тогда я их выгнал на палубу и стал рассказывать про шлюпочное устройство. Еле дотянули да полдника, после которого у ребят личное время. На следующий день ветер стал заходить на NW и мы вновь поставили паруса. Качка уменьшилась. Мореходы стали оживать. Сыграли парусный аврал и поставили все паруса. Помчались со скоростью 10, а потом и 12 узлов. Красота.
   5 октября ветер стих, скорость упала. В 15.00 я был срочно вызван на мостик. Оказывается, мой курсант Еньшин поднялся на мостик и своим грубым голосом, не представившись, спросил: "Где здесь четвертый помощник"? На вопрос старшего штурмана - А кто вы такой? Он ответил - Меня послали и велели узнать, где четвертый помощник. Его еще раз спросили - Кто вы такой? Тот буркнул - Еньшин. Повернулся и удалился с мостика.
   В 15.20 я увидел на палубе помпоуча, и, подойдя к нему, рассказал о случившимся. Невдалеке маячил Еньшин. Мы его подозвали. Помпоуч спроси, что произошло? Тот ответил - Ничего. Я поднялся на мостик и спросил четвертого. Я сказал, что это не совсем так и рассказал, как мне поведал старший штурман. Тогда Еньшин зашипел - Пошли вы все к такой-то матери. Повернулся и ушел. Мы опешили. Несколько минут помолчали и молча разошлись. Нужно было что-то делать. Это была уже не первая его выходка. То занятия пропустит, то с вахты уйдет, то к боцманам на работу не выйдет. В общем, замечания сыпались одно за другим. А здесь он еще отказался писать отчет о практике, ссылаясь на то, что он уже матрос 2 класса и ему нечего заниматься детскими шалостями. Как я его не уговаривал - ни в какую. Не буду и все. Я уже грозил, что и практику тебе не защитают, и справку о плавании не дадут - нет и все.
   10 октября 1998 года состоялся учебно-методический совет на который был вызван Еньшин. Выслушали его невнятные объяснения своего поведения. Высказались члены совета. Оказывается, со всеми он имел контакты и все негативно относятся к этому курсанту. Ему объявили выговор и до Лас Пальмаса предписали ликвидировать задолженности по учебе. Но до конца рейса он так ничего и не исправил и по прибытии в колледж был отчислен.
   14 октября в 16 часов зашли в Лас Пальмас. Еще на подходе я узнал, что там на ремонте стоит научно-исследовательское судно "Академик Йоффе" на котором капитаном был Николай Вадимович Апехтин. Как только открыли границу я рванул к нему на судно. Встреча была очень теплой. На борту оказался и Витя Белоокий как механик-наставник. Мы крепко обнялись. Николай быстро организовал стол, и мы прекрасно провели вечер. Коля позвонил Юле и доложил о нашей встрече. Она тоже была рада за нас. Поздно ночью я отбыл на свой парусник. Назавтра они зашли ко мне и я им подробно рассказал и показал наше уникальное судно. А оно было действительно уникальным.
   Судно было построено в 1926 году в г. Везермюнде (ныне г. Бремерхафен). Его размерения поражают моряков даже в настоящее время. Его длина 114 м., ширина 14,02 м. Водоизмещение составляет 5783,9 тонны. Судно несет 34 паруса площадью 3772 м2. Это был последний из барков судоходной компании Фердинанда Лайоша. Суда его фирмы называли "Flying P" за их быстрые переходы, а также за то, что в компании их называли на букву "P"(Пассат, Привал, Памир, Пекин, Потози и т.д.). Первое название нашего судна было "Padua". Барк завоевал славу хорошего ходока. Известны два его рекордных рейса. Из Гамбурга до Чилийского порта Талькауано он дошел через мыс Горн за 87 дней, вернулся за 94 дня. Из Гамбурга до Австралийского порта Порт-Линкольн дошел за 67 дней. Наибольшая скорость судна под парусами была зафиксирована маячной службой мыса Скаген в 17,2 узла.
   В 1930 году во время урагана у мыса Горн шторм был такой силы, что волной смыло за борт четверых моряков. В каждый рейс судно брало на борт 40 практикантов и 2000 массовых насыпных грузов - селитры, фосфатов из Чили, или пшеницы из Аргентины.
   14 января 1939 года оно, прослужив верой и правдой 13 лет, совершило переход из Чили в Австралию и через 93 дня, возвратясь в Европу, закончило существование как грузовое судно. У него были сняты стеньги, и оно стало использоваться как несамоходная баржа.
   В январе 1946 года судно было передано Советскому Союзу по репарации, и на нем был поднят Советский флаг. В феврале оно получило нынешнее название в честь выдающегося русского мореплавателя, адмирала Ивана Федоровича Крузенштерна.
   Родился Иван Федорович Крузенштерн в 1770 году в Эстонии в семье обрусевших немцев. По немецки он именовался как Адам Йохан Крузенштерн. В 1785 году (15 лет от роду) он поступает в Морской кадетский корпус и в 1788 году досрочно выпускается. На корабле "Мстислав" принимает участие в ряде сражений со шведами, в которых отличился и был произведен в мичманы, а затем в лейтенанты. В 1793 году (23 лет) был отправлен в Англию для ознакомления с опытом ее военного флота. На английском фрегате "Тетис" плавал у берегов Канады, участвовал в сражении с французским флотом, был в Вест-Индии. В 1797-99 годах плавал в Южную Америку, в Ост-Индию, где проживал около года. Был в Кантоне, полгода жил в Макао.
   Вскоре после возвращения на родину он представил в морское Министерство проект кругосветного плавания. Целью экспедиции являлись: доставка грузов в русские владения Северной Америки и Камчатки; установление торговых отношений с Японией и Китаем; исследования в тропической части Тихого океана и близ русских владений. Проект был утвержден в 1802 году и Крузенштерн был назначен начальником этой первой русской кругосветной экспедиции. 7 августа 1803 года корабли вышли из Кронштадта и только в августе 1806 года возвратились в Кронштадт. В состав экспедиции входили два корабля: "Надежда" - под непосредственным командованием Крузенштерна и "Нева" - в качестве командира которого Крузенштерн избрал капитан-лейтенанта Ю.Ф.Лисянского. В экспедиции принимали участие : Отто Евстафьевич Коцебу (1788-1846) - русский мореплаватель и ученый, который сам в 1823-26 годах на военном шлюпе "Предприятие" совершил кругосветную экспедицию, направляясь в русские владения в Северной Америке, и Фаддей Фаддеевич Беллинсгаузен (1779-1852) - знаменитый русский мореплаватель, который в 1819-21 годах в чине капитана 2-го ранга на двух шлюпах "Восток" и "Мирный" (командир М.П.Лазарев) возглавил кругосветную экспедицию в Антарктиду.
   Вот в честь нашего знаменитого земляка и был назван барк.
   В 1959 - 1961 годах барк "Крузенштерн" прошел капитальный ремонт, во время которого на нем было установлено два восьми цилиндровых главных двигателя по 800 лошадиных сил каждый. Были смонтированы современные судовые устройства и системы, оборудованы жилые помещения. Семь лет он работал по программам Академии Наук СССР, выполняя научно-исследовательские работы и одновременно обеспечивая проведение учебной практики курсантов.
   В 1968-1971 годах на Кронштадтском морском заводе барк был модернизирован и переоборудован в учебное судно Министерства рыбного хозяйства СССР.
   В 1993 году была проведена вторая модернизация. Были установлены новые главные двигатели по 1000 лошадиных сил каждый.
   В 1995-1996 годах судно совершило кругосветное плавание по маршруту первого Российского кругосветного плавания, проходившего под командованием Ивана Федоровича Крузенштерна. И сейчас знаменитое судно продолжает служить плавающим учебным центром получения морской практики курсантами Балтийской Государственной Академии, Калининградского, Санкт Петербургского, Ростовского и Астраханского морских колледжей.
  
   А случались ли трагедии с такими огромными судами. Случались. Да еще какие. Вот как описывает гибель однотипного Крузенштерну парусного судна "Памир" французский писатель Роберт де Лакруа.
   " Однажды в Антверпенский порт наведался в 1950 году немецкий судовладелец Шливен. Там его внимание привлекли, стоявшие на отшибе, пять крупных парусников. Осмотрев парусники, Шливен остановил свой выбор на двух из них - четырехмачтовых барках "Памир" и "Пассат". Он выкупил их. 5 июня оба парусника зашли на буксирах в порт Любек. А еще через год они были готовы поднять паруса.
   "Памир" и "Пассат" были переданы немецкому торговому флоту для обучения курсантов морских училищ. Кроме того, их решили поставить, как было и ранее, на дальние и сверхдальние линии для перевозки из Аргентины и Австралии зерна. Таким образом, им предстояло играть роль и грузовых и учебных судов. А доходы от коммерческих рейсов должны были идти на содержание барков.
   В августе 1957 года "Памир" вышел из Буэнос - Айреса с грузом ячменя. На борту барка находилось 86 человек, в том числе 52 курсанта. Для них это было первое дальнее плавание.
   20 сентября 1957 года "Памир" передал свои координаты. Парусник шел курсом норд-ост в сторону Азорских островов. В тот же день от метеослужб было получено штормовое предупреждение: неподалеку от островов Зеленого Мыса зародился ураган "Керри". Всем судам, которые могли оказаться в зоне его распространения, рекомендовалось изменить курс и уходить из опасного района. Курс "Памира" как раз пересекал траекторию урагана.
   Судовладельцев и грузополучателей такое совпадение не беспокоило. Во-первых, потому, что "Памир", несмотря на возраст, отличался высокой прочностью. Во-вторых, барком командовал высокоопытный капитан Иоганн Дибиш, временно заменивший штатного капитана Баленстрейта, которого госпитализировали незадолго до выхода судна в рейс. Они знали, что Дибиш наверняка получил штормовое предупреждение и примет все необходимые меры, чтобы разойтись с ураганом.
   Утром 22 сентября 1957 года дежурный оператор на береговой радиостанции Норддейх получил сигнал SOS от "Памира". Сообщение о бедствии срочно передали всем судам, находившимся в радиусе 500 миль от терпящего бедствие судна в районе Азорских островов.
   Последнее сообщение с барка было весьма тревожным: "Потеряли все паруса. Дрейфуем с большим креном. На помощь".
   Первым, уже к ночи, к месту катастрофы прибыл американский сухогруз "Президент Тейлор". Он лег в дрейф и его экипаж стал обшаривать непроглядную темень прожекторами. Капитан сухогруза Уокер рассчитал, что с момента передачи сигнала бедствия судно снесло миль на 20 к северу. Здесь он и начал поиск. Ночью в тот же район прибыл либерийский сухогруз "Пеннтрейдер". Шторм продолжался. Плохая видимость ухудшалась проливным ливнем. Вскоре к двум поисковым судам присоединился канадский эсминец "Крусейдор".
   На рассвете ураган утих. Участок моря, где исчез "Памир", теперь прочесывали с десяток кораблей. А когда совсем рассвело, к поисковым судам присоединились спасательные самолеты американских и португальских ВМС. Результатов не было.
   В воскресенье около 4-х часов по полудни от английского танкера "Сан-Сильвестр" поступила радиограмма: "Заметили шлюпку с "Памира". Но шлюпка оказалась пустой. В течение последующих нескольких часов обнаружили еще четыре шлюпки. Но они также были пусты.
   Поиски продолжались и в понедельник, несмотря на проливной дождь. Теперь в них участвовали 58 кораблей и 11 самолетов.
   В понедельник около 7 часов вечера с сухогруза "Саксон", принадлежащего американской компании, заметили шлюпку с пятью человеками на борту, которые при виде приближающегося к ним судна, как по команде, попрыгали за борт, и барахтались возле шлюпки. С того момента, когда затонул "Памир" прошло уже ТРОЕ суток. Все поднятые на борт оказались курсантами с "Памира". Через некоторое время обнаружили еще одну полузатонувшую шлюпку и в ней одного курсанта.
   Что же происходило на "Памире"?
   Капитан "Памира" Иоганн Дибиш получил штормовое предупреждение 21 сентября 1957 года. Ураган надвигался быстро. За последние двое суток траектория урагана менялась неоднократно. Сначала он устремился на запад, потом вдруг повернул обратно на восток. На другой день ветер стал крепчать. "Памир" испытывал сильную бортовую качку. Ноки его фока-рей и обоих грота-реев при крене зарывались в волны. Убрали верхние марсели и фок. От такой жесткой качки груз ячменя, засыпанного в трюмы навалом, стал смещаться словно жидкий груз. Крен достигал 25-30 градусов на каждый борт. И судно все медленнее и медленнее начало спрямляться. Очередным накатом сорвало с палубы принайтовленные трапы и одну из шлюпок.
   Наступил полдень. Ураган все крепчал. Оставшиеся паруса порвались в клочья и матросы их срезали. Оставались косые паруса и на них была только и надежда. Но управлять парусами в такой ураган было практически невозможно. "Памир" оказался во власти стихии. Капитан приказал подать сигнал SOS. Ураган начал крушить рангоут. Капитан приказал выдать всем спиртное и сигареты. Не успели моряки сделать и глотка, как под ними разверзлась бездна и парусник резко завалился на левый борт, зарывшись нижними реями в воду.
   Вслед за тем он также резко выпрямился и тут же снова завалился на очередном валу. Однако в последнюю секунду, казавшуюся роковой, "Памир" взлетел на его гребень и застыл в неподвижности. Но вот судно стало все сильнее и сильнее крениться. И тут люди почувствовали удар страшной силы.
   Беспомощные и беззащитные, люди оказались в волнах, так и не успев понять, что же случилось.
   Находясь в воде моряки увидели, как перевернулся "Памир". Десять человек забрались в смытую за борт шлюпку. Десять курсантов. Вскоре они начали испытывать жажду и некоторые стали пить морскую воду. Желудки у них стало сводить нестерпимой болью. Вскоре они совсем ослабели. День сменялся ночью. Шторм утих. Пошел дождь. Мальчишки отжимали мокрую одежду и пили воду. Командование шлюпкой взял на себя старший курсант, Карл Думмер. Они несколько раз видели огни кораблей, но те их не обнаруживали. На второй день двое мальчишек выпрыгнули за борт. Ранее они предлагали всем выпрыгнуть и плыть в Англию. Их даже не успели удержать. Когда наступил третий рассвет, в шлюпке оставалось всего пять человек. В тот день то светило солнце, то шел дождь. И вдруг небо расцветилось радугой, а под ее сводом, точно посередине, показался корабль. И корабль шел прямо на них.
   Ждать уже не было мочи, и мальчишки решились на последний отчаянный шаг. Не сговариваясь, они все разом словно по команде, кинулись за борт, даже не подумав, смогут ли они продержаться на плаву: ведь у них почти не осталось сил. Но, слава Богу, на "Саксоне" их заметили и вскоре вытащили из объятий моря.
   Дальнейшие поиски привели только к спасению еще одного курсанта, находившегося на полузатопленной шлюпке.
   Позже было установлено, что главной причиной было смещение груза. Как мы помним, это был ячмень, который засыпали в трюма барка навалом, вопреки всем правилам и нормам перевозки сыпучих грузов, которые необходимо размещать в трюмах, предварительно упаковав в мешки. Кроме того, некоторые капитаны упрекали Дибиша в том, что он не правильно рассчитал курс судна относительно траектории урагана".
   Вот так изложил эту историю французский автор. Разбирались с этой катастрофой специалисты действительно долго. Там всплыло и то, что капитан повздорил со старпомом, который рекомендовал заблаговременно изменить курс судна. Но нужно понимать и капитана. Психология парусного специалиста и специалиста пароходов, к которым и принадлежал старпом, разнится очень значительно. Чтобы достичь наилучшего результата при переходе через океан пароходы выбирали самые маловетреные и спокойные пути. Капитаны же парусников наоборот, выбирали пути с наисильнейшими попутными ветрами. В этом, может быть, и был корень противоречий капитана со своим старпомом. Но это уже мое мнение. Курсанты "Памира" много не видели и многое не понимали. Поэтому комиссии так и не пришли к единому мнению о гибели "Памира".
  
   Вот об этих и других вещах я и рассказывал моим друзьям, когда они пришли ко мне в гости. Потом мы пошли бродить по городу, любуясь его старинной архитектурой и бурной тропической растительностью. На берегу моря возле пляжа мы попили пивка с орешками, и снова погуляли. На другой день я был дежурным руководителем практики и не смог выбраться к друзьям. Как дежурный я должен был уволить первую группу курсантов в город, встретить ее к обеду и уволить вторую группу. Вечером их встретить на борту, обнюхать, не пахнет ли спиртным. Мы шутили - и обцеловать. Проверить наличие полного курсантского состава и доложить руководству судна. Таким образом, весь день крутишься. Даже присесть бывает некогда.
   На третий день мы ушли в порт Фуншал, что на островах Мадейра. Шли не спеша. Расстояние, которое можно было пройти за сутки, мы должны были растянуть аж на три дня. На борту были иностранные туристы, и мы их просто катали. Сам город Фуншал и острова Мадейра оказались очень живописными и интересными. Городок был небольшой и как игрушечный. Домики различной архитектуры карабкались вверх по скалам. Поэтому весь городок был как на ладони. Порой домишки забирались так высоко, что до них можно было добраться только на фуникулере. Улочки были просто игрушечными. Ты там себя чувствуешь Гулливером, разгуливающим по улицам города лилипутов. Вечером мы были шокированы тем, что ратушную небольшую площадь, выстланную узорчатой керамической плиткой, мыли с шампунью. Ну, дожили эти португальцы. Простояв четверо суток, нагулявшись и нафотографировавшись, купив несколько бутылок прекрасной мадеры, мы тронулись в обратный путь на Канары. Через трое суток во второй половине дня ошвартовались в Лас Пальмасе. Я снова был дежурным и находился у себя в каюте, когда рассыльный доложил, что меня вызывают на палубу. Я поднялся и обомлел. На палубе стояли Коля, Витя и его жена Наташа. Я бросился их обнимать. Вот так встреча. И где. У черта на куличках. Оказывается Наташа прилетела к Вите на несколько дней. И вот теперь они у меня. К этому времени меня переселили в одноместную каюту, и я их затащил к себе. Открыли бутылочку мадеры и стали наперебой делиться новостями и своими впечатлениями. Вечером, подменившись с моим напарником, мы отправились гулять по ночному городу. Жара спала. С моря тянуло прохладным свежим легким ветерком, наполненным запахом моря и водорослей. На душе было тепло и радостно. Это же надо было такому случиться. Мы дома-то редко собирались такой компанией. А тут? Коля нас повел в одно кафе, где певцы и музыканты исполняли живую музыку. Однако в этот день они были выходными. Но мы все равно разместились за столиком под открытым небом и стали наслаждаться свежим бочковым пивом и своей компанией. Сидели долго. Спешить было некуда. Потом я пошел провожать ребят. На следующий воскресный день мы встретились на барахолке, которая устраивалась только по воскресеньям. Побродив не один час по завалам всякой всячины, мы отправились на Колино судно, где нас уже ждал прекрасный обед, перешедший постепенно в ужин. Только поздно ночью я добрался до своего судна.
   На другой день меня уговорил сходить с ним в город профессор, завкафедрой судовых силовых установок БГА Виктор Иванович Одинцов. Я и раньше ходил с ним в город. Он меня просто замучил. Он не владеет никакими языками и держал меня за толмача. Все бы было ничего, если бы он не был любителем посещать все подряд магазины. И не просто посещать, а и прицениваться к различному барахлу. И не просто узнавать цену, а торговаться. Притом, он разговаривал громким профессорским голосом и начинал назначать такие цены, что работники магазинов стояли с открытыми ртами. Есть большие магазины, в которых торговаться не принято. Но это не для Виктора Ивановича. Он хватал какую-нибудь вещь. К нему тут же подлетал клерк, и он через меня спрашивал - Сколько эта вещь стоит? Ему называли цену. Скажем 1000 песет. Он тут же просил передать клерку, что дает 50. У того глаза на лоб. И сколько я ему не говорил, что это негоже. Он и слушать ничего не хотел. Я ему уже говорю: - Виктор Иванович, но вам же эта вещь совсем не нужна. Зачем я буду спрашивать ее цену? - Нет, ты спроси. И так в каждом магазине.
   В тот день он спросил меня, буду ли я покупать спирт? Я хотел купить литровую канистру спирта. Он там очень дешевый. Если кружка пива стоит 150 песет, то литр спирта стоит 600 песет. Но перед этим помпоуч нас проконсультировал, что спиртом из канистр с красной пробкой протирают мертвецов. А с синей пробкой - можно пить. Вот мы и пошли с Виктором Ивановичем за спиртом. Выбрав аптеку, мы завалились за спиртом. Я, как великий знаток спрашиваю: - Have you get "spiritus vini rectifiсata" - это я по латыни. Пожилая аптекарша отвечает утвердительно, уходит в подсобку и выносит нам литровую пласмассовую канистру спирта. А пробка-то на ней белая. Мы вопросительно переглядываемся. Виктор Иванович своим громовым голосом приказывает мне - Спросите у нее, пить его можно? Спорить с ним бесполезно. Спросить я не могу. Ведь ни одному нормальному иностранцу и в голову не придет мысль выпить спирта. Она сочтет нас просто за сумасшедших. Они этим спиртом машины заправляют. Это дешевле, чем бензином. Я спрашиваю, а можно этим спиртом протирать кожу? Фармацевт отвечает утвердительно. Я Виктору Ивановичу говорю, что она сказала, что пить можно. Он и сам это понял. Но не унимается. Спросите ее, почему здесь пробка белая? Нет ли с синей пробкой? Я его стараюсь урезонить - Виктор Иванович, мы же в аптеке, а не на базаре. Да и фармацевт сказала, что его пить можно. Он несколько успокаивается. Мы покупаем по канистре спирта и гордые возвращаемся на судно.
   3 ноября мы покинули гостеприимный Лас Пальмас и направились на наш милый север. При подходе к Бискаю начали срезать все паруса. Судно готовится в зимней стоянке. Погода нам благоприятствует.
   20 ноября зашли в порт Бремерхафен, родину парусника. Здесь есть общество друзей Крузенштерна. Толи друзей адмирала, толи судна. Но это общество подвезло к нашему борту огромное количество гуманитарной помощи. Автобусиков десять понавезли нам разных разностей. Здесь были и шмотки, и хлеб, и несметное количество бананов и апельсинов. Моряки споро все это перетащили на борт. В городе холодно и ужасно ветрено. Да и смотреть-то здесь особенно нечего. Моряки шастают по магазинам. Благо их здесь великое множество. Глаза разбегаются от обилия товаров. Но все не по нашим деньгам. Как-то вечером залетает ко мне в каюту командир роты (это офицер военно-морской кафедры БГА. Он руководит дисциплиной всех курсантов) и приглашает на палубу. Это, конечно, неспроста. Я выхожу и вижу следующую картину. Двое моих курсантов тащат третьего пьяного в дымину. Его расстегнутый бушлат грязный и спереди, и сзади. То-есть, он падал и вперед и назад. В это промозглый холод он был в одних носках. Он едва переставлял ноги, болтаясь между двух курсантов. Я обомлел. Столько я сил и эмоций потратил на внушение недопустимости пьянки. А тут. Они все ближе и ближе. Кто же этот третий? Они с трудом протискиваются втроем по узкому трапу. На борту у трапа уже весь комсостав судна. Да и любопытных курсантов не меряно. Наконец те трое заползают на борт. Оказывается мои трезвые. Оказывается, когда они возвращались из города, то увидели лежащего в луже нашего курсанта и стали его поднимать. Взвалив его руки на свои плечи, они поволокли его на судно. Тот пьяный курсант оказался из БГА. У меня прямо от души отлегло. Я готов был расцеловать моих ребят. На другой день стало известно, что того курсанта встретили казахстанские немцы, пригласили к себе домой и там его угощали. Угощение было обильным. Он не рассчитал свои силы, и, не доходя до судна, свалился. Подняться он уже не мог. Где потерял ботинки, он не помнил. По приходу в порт его отчислили из академии.
   Спустя четыре дня мы покинули холодный и ветреный Бремерхафен и 1 декабря 1998 года в 12 часов 10 минут ошвартовались в рыбном порту г. Калининграда. Так закончился мое первое плавание на легендарном и старейшем паруснике мира барке Крузенштерн. Старше него и еще в строю барк Седов. Он 1921 года постройки.
   Впоследствии я совершил еще три рейса на барке Крузенштерн, проплавав в общей сложности год. Это были счастливые периоды моей жизни. Ведь возраст-то у меня уже солидный. В рейсе 2002 года мне было уже 66 лет. Уже трех наших друзей нет. А я еще плаваю. Это великий божеский дар для меня. И я благодарю Господа Бога за это.
   Но самым прекрасным было плавание в 2002 году с моим старшим внуком Вадимом на борту. Он в этом рейсе проходил практику как курсант третьего курса БГА радиотехнического факультета. Я знал, что он идет на практику и также подгадал этот рейс. Наш Крузенштерн в это время стоял на ремонте в польском порту Гдыня. Заехали мы туда автобусами 2 сентября 2002 года. Погода стояла прекрасная. Курсантов ежедневно отпускали в увольнение и мы с внуком бродили и по самому городу, и по его ближайшим окрестностям. Ремонт затягивался. Мы с другими руководителями практики организовали посещение нашими кадетами парусника-музея "Дар Поможе". Побывали и в морской Академии Гдыни. Наконец, 28 сентября мы вышли в рейс. Начались вахты и занятия. Балтику прошли спокойно, а вот в Бискае начало покачивать. Внук чувствовал себя прекрасно. Никаких признаков укачивания. Я был рад и горд за него. Меня разместили в одноместной каюте люкс. Внук вечерами в свободное время проводил у меня в каюте. Мы о многом и душевно говорили. Ведь они живут отдельно от нас. И мне ранее никогда не приходилось так близко и так продолжительно с ним общаться. А здесь. Времени было море. Целых три месяца. Но мы не только вели задушевные беседы. Я его готовил и как моряка. Способности у него хорошие. Правда ленится.
   Вскоре мы прибыли в порт Санта Крус, что на острове Тенерифе архипелага Канарских островов. Начались интереснейшие увольнения в город и экскурсионные поездки. В одну из таких поездок мы направились на экскурсионном автобусе на вершину ранее действовавшего вулкана Тейде. Вусота его более 800 метров. По мере подъема в гору стала меняться растительность. Тропические заросли вскоре сменились хвойными лесами. Температура падала. Потом пошли тундровые низкорослые растения. Но вскоре и они исчезли. Остались одни мхи.
  
 []
  
Канарские острова. о.Тенерифе Поездка на вулкан "Тейде".
  
&bsp;  И вот мы на вершине. Открывается завораживающий пейзаж кратера.Так и кажется, что вот-вот он оживет. А какая его глубина! Глянеш вниз, и дух захватывет.
  
 []
  
Кратер вулкана.
  
  
 []
  
Я с внуком на вершине вулкана "Тейде".
  
   Но самым любимым развлечением были конечно походы на пляж. Вода как парное молоко. Солнце, изумрудный песок. Завораживающие девушки всех оттенков цветов кожи. Наши парни сразу становятся объектами повышенного внимания с их стороны. Завязываются знакомства, ведется оживленная беседа. Когда ребята стайками - они очень смелые и словоохотливые. Они красуются и друг перед другом, и перед объектами прекрасного пола. А мы,училки, только радуемся. Какая хорошая практика в разговорном английском языке.
  
 []
  
Пляж днем.
  
  
 []
  
Ночной пляж.
  
   Вечерами в спортивном зале он стал заниматься атлетикой. Приходил мокрым и сразу под душ. Такую роскошь мог позволить себе только в моей каюте. Воду в душевые давали только в банные дни, которые объявлялись только через каждые десять суток. А ежедневно вечером могли помыться только дежурные по камбузу. У меня же в каюте он мог позволить себе принимать душ каждый день. Это была единственная поблажка, которой пользовался мой внук. Жил он в носовом кубрике со своими товарищами. Питался вместе со всеми. Правда, когда старшая буфетчица кают-компании узнала, что мой внук плавает с нами, она стала мне подкидывать разную вкуснятину. Вечерами после атлетики внук с удовольствием уплетал дары кают-компании. Оставалось даже и для своих дружков. В Бремерхафене он купил прекрасный цветок "Рождественская звезда" и подарил его старшей буфетчице Людмиле Васильевне. Она очень растрогалась, попросила его нагнуться и крепко поцеловала со слезами на глазах. Прекрасный и незабываемый был рейс.
  
   Мы с моей женой прошли длинный и счастливый путь. У нас прекрасные дети и любимые внуки. У нас прекрасные и преданные друзья. У нас маленькие пенсии, но мы не унываем. У нас никогда не было больших денег, но мы не голодали и не бедствовали. У нас никогда не было претензий на что-то большее чем то, что мы имеем. Нас никогда не мучили чванство, чопорность и зазнайство. Нам никогда не было горько и обидно за прожитые годы. Потому что они не были бесцельными. Серьезные болезни и катаклизмы тьфу-тьфу пока миновали нас. Мы насажали большое количество деревьев. Построили высокий дом. Вырастили двух прекрасных деток и еще более прекрасных внуков и внучку. Я до сих пор работаю не за страх и не за совесть, а потому, что мне чужда праздность. Я всего один раз в жизни побывал в доме отдыха. И не потому, что не было возможности, а потому что не терплю праздности. В своей трудовой деятельности я достиг высоких вершин, недоступных для подавляющего большинства людей моей профессии. Я награжден двумя медалями. Медалью "За долголетний добросовестный труд. Ветеран труда" и "В ознаменование 300-летия флота Российского". Мне присвоено звание "Ветеран труда Запрыбы" с вручением нагрудного знака. У меня Высшая преподавательская категория (14-й разряд). И главный вывод - жизнь сложилась.
   В народе говорят, что все возрасты хороши и в каждом возрасте свои прелести. Не верьте этому. Возраст хорош только тогда, когда ты молод и у тебя есть цель или много целей, и ты стремишься их достигнуть. Без цели в жизни жить бессмысленно. Тогда жизнь превращается просто в существование. А это удел слабых и убогих. С возрастом таких целей становится все меньше и меньше. Их масштабность падает. Силы потихоньку покидают бренное тело. Выпадают зубы, а искусственные протезы ни черта не жуют. Начинают болеть суставы. Жизнь постепенно превращается в существование. В западных странах люди на склоне лет начинают путешествовать. У них появляются новые интересные цели. И это прекрасно. Из-за недостаточной социальной обеспеченности мы лишены такой возможности и от этого жизнь подавляющего большинства стариков в нашей стране становится беднее и бесцветнее. Найти себе любимое занятие в старости - большая проблема. Я имею такие занятия и не чувствую себя стариком. Мечтаю еще сходить в море на Крузенштерне. Эта мечта греет душу. Непочатый край работы на любимой даче. Да и преподавание не намерен пока бросать. Мне еще предстоит вырастить секвою. Ее семена прислала из Америки, побывавшая у нас в гостях американка Робин. Мне нужно поставить на ноги, вернее на колеса, антикварную машину "Wartburg". Так что впереди еще много дел.
  
   Сегодня 26 декабря 2003 года. В этот канун нового года я и заканчиваю свое повествование. Через полгода мне стукнет 68, а моей до сих пор любимой жене 67. Мы и родились то с ней в один месяц. Как-то ей приснился сон, что мы помрем в 78 лет. Так что еще поживем. Еще поищем интересы в жизни.
  
  
   Всем, прочитавшим эту длинную жизнь, я желаю счастья. Желаю, чтобы и ваша жизнь была полной и интересной. Чтобы и в старости не терять оптимизма и непрестанно искать хоть какие-то цели. Ставить их перед собой и стараться достичь.
   Я крепко обнимаю и целую моих дорогих детей, их прекрасных жен, моих любимых внуков и наилюбимейшую внучку Анастасию, ну и мою единственную любимую и неизменную жену Калинину Юлию Александровну.
  
  
   Ваш любящий дедушка В.С.Калинин
  
  
   Сведения о плавании на УПС "Крузенштерн":
   1998 год - 3 месяца - осень
   1999 год - 3 месяца - весна
   2000 год - 3 месяца - осень
   2002 год - 3 месяца - осень
   2003 год - 3 месяца - осень
   2005-2006 годы - 6 месяцев - кругосветное плавание - второй этап - Санта Крус-Владивосток. По итогам рейса награжден медалью "За участие в кругосветном плавании" и медалью "В честь 60 летия образования Калининградской области". В этом же году присвено звание "Почетный работник рыюной отрасли Российской федерации" с вручением нагрудного знака и денежной премии.
  
  
  
  
  
  
  
  
  

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   267
  
  
  
  
Оценка: 5.47*10  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"