Дальними фарватерами.
Калининград
2000 год
1. От Баланды до Калининска.
![p1010122 []](/img/k/kalinin_w_s/msword-2/p1010122.jpg)
6 июня 1937 года. Рабочий посёлок Баланда. Мне один год.
В другой раз мы играли с соседским парнем в его дворе. Он был гораздо старше меня. В один прекрасный момент он предложил посостязаться, кто из нас быстрее добежит до плетня. Я согласился. Он сказал, что я бегу вон до того кола, а он до другого. Раз, два, три и мы побежали. Я гляжу, что он отстает. Я поддал. И вдруг, когда до плетня оставалось каких-нибудь тройку метров, я увязаю в чем-то жидком, жутко пахнущем и начинаю проваливаться. Я ничего не понял. А мой друг стал кататься по траве от смеха. А я погружаюсь все глубже и глубже. Чем больше шевелюсь, пытаясь вобраться, тем быстрее погружаюсь. Сосед перестал смеяться, но с интересом продолжал наблюдать за моими попытками выбраться. Когда я погрузился по грудь, он забеспокоился. Побежал звать мою бабушку. Та прибежала и обомлела. Оказывается, я попал в выгребную яму, где несколько дней назад стоял их туалет. Его перенесли на другое место, а это место присыпали тоненьким слоем земли. Вот мой друг и задумал такую шутку. Моя бабушка схватила какую-то палку и подала ее мне. Я уцепился за нее, и бабушка меня вытащила. Ну а в чем я был по пояс испачканным, вы догадались. Бабушка меня отмывала несколько дней.
В бабушкином хозяйстве было много кур. Но одна рябая курочка была особенной. Она ходила за мной как собачонка. Куда бы я ни шел, она следовала за мной. Я ее брал на руки и гладил по ее мягким перышкам. Она блаженно засыпала. Она была теплой и ласковой. Ни одна курица так себя не вела. Я ее подкармливал с руки хлебушком. Она осторожно склевывала крошки. Я пробовал так кормить других кур. Но они так больно щипались, что я отказался от такого занятия. А эта была совсем другой. Как я только присаживался на корточки и звал ее, она со всех ног неслась ко мне и впрыгивала на колени. И сколько бы я не сидел так, она никогда не спрыгивала по своей инициативе. Она мне очень нравилась. Мы привязались друг к другу очень крепко. У нее была одна беда. Она не неслась. И вот на какой-то праздник бабушка и мои родители решили приготовить какое-то блюдо из курицы. Они при мне обсуждали, какую курицу пустить на это дело. И пришли к выводу, что мою пеструшку. Она же все равно не несется. Я стал просить, чтобы они этого не делали. Я даже расплакался. Они обещали не трогать мою курицу. Но вечером я увидел, что моей курицы нет. Я так разревелся, что со мной началась истерика. Сначала взрослые надо мной смеялись. Потом стали успокаивать. А я все рыдал и рыдал. Я не знал, что мне делать. У меня не стало любимого существа. И я решил, что пусть и я помру, но больше свою родню не увижу. У нас во дворе был большой амбар. От центрального входа налево был курятник, а направо загоны для скота. Над загоном и курятником на чердаке был сеновал. Мы там часто играли, купаясь в душистом сене. А центральные поперечные балки были свободными. Я умел на них пробираться под самой крышей. Вот я и решил спрятаться там. Я пробрался на средний брус и лег на него. Когда стемнело, меня стали искать и громко звать. А я лежал в темноте и твердил про себя: - Вот так вам и надо. Теперь вы поплачьте обо мне. Я все равно не выйду. Взрослые несколько раз поднимались с фонарями на сеновалы. Обшарили там каждый уголок. А я лежал на средней балке, и меня они не видели. Наступила ночь. А меня все искали. Незаметно я уснул. Проснулся оттого, что замерз. Да и тело все затекло. Я ведь лежал на животе и не шевелился. Уже светало. Я с трудом сполз со своего убежища, и тут меня обнаружили. Оказывается, они не спали всю ночь. Искали меня. Вместо того, чтобы меня отлупить, мама расплакалась и стала просить у меня прощения. Я тоже разревелся. Потом мы потихоньку успокоились, и я смирился с моей потерей. Но куриное мясо никогда не употреблял в пищу. Стал его есть только к 50 годам. И не потому, что оно не вкусное, а в память о моей любви и преданности удивительному существу, с которым я имел счастье общаться.
Однажды отец приехал на обед на грузовой машине с прицепом. Я крутился около нее. Как только он сел в кабину, я лег животом на дышло прицепа. Это железная труба, которой прицеп крепится к машине. Машина поехала. Я был очень доволен, что придумал так прокатиться. Но вскоре стал болеть живот от тряски на грунтовой дороге. А машина все ехала и ехала. Уже кончился наш поселок. А машина все ехала. Я висел как сосиска на палочке. Живот болел все сильнее и сильнее. Надо было что-то делать. И я решил спрыгнуть. Как только машина пошла в гору, и скорость ее немного упала, я соскользнул с трубы. Шлепнулся на дорогу. Что-то больно ударило по голове. Голова закружилась. Когда очухался, машина была уже далеко. По голове текла кровь. Оглянувшись вслед машине, я только тогда понял, что упал-то между колес прицепа. И меня могло задавить. Мне стало страшно, и я заревел. Но что было делать? Я поплелся домой. Вдалеке виднелся наш поселок. Меня никто не видел. Боль в голове потихоньку затихала. Кровь перестала течь. И я решил никому не говорить об этом случае. Вот и не говорил до сегодняшнего дня. И только вам рассказал об этом, чтобы вы так не делали.
Когда мы жили в деревне, у меня всегда было несколько ужей. Они жили в металлических ящиках из-под кинофильмов. По воскресеньям отец на машине возил по соседним селам передвижную киноустановку и там киномеханик крутил фильмы. Отец часто брал меня с собой. И все фильмы я знал уже наизусть. Вот в больших коробках из-под фильмов и жили мои ужи. У меня были две коробки, и в каждой из них жило по 5 - 6 ужей. Я их кормил лягушками, которых ловил каждый день. Многие пацаны в деревне игрались с ужами. Я их брал за пазуху, и там они ползали вокруг меня. Было щекотно и приятно. Вот только пахли они не очень хорошо. Моя мама их боялась больше огня. Ведь она была горожанкой. Когда она намеревалась меня отлупить за что-нибудь, я несся к моим коробкам, хватал ужа и засовывал его голову себе в рот. Мама с ужасом останавливалась и издалека кричала, чтобы я выбросил ужа. А я еще приближался к ней и делал вид, что хочу бросить ужа в нее. Она с визгом убегала. Порка откладывалась. Семечка была только в том, кто из нас быстрее успеет добежать до коробки. Я или мама. Если мама, то я делал иногда так.
Почти напротив нашего дома на нашей немощеной улице была большущая лужа. Посередке вода после дождя доходила чуть ли не до колен. Как-то я чем-то проштрафился, и мама схватила ремень. К ужам я не успевал. Я бросился к луже. Влетел в нее и встал посередине. Мы бегали целыми днями босиком, а мама была в туфлях. Мама бегала вокруг лужи и требовала, чтобы я выходил. Ну, какой же дурак будет выходить под ремень? Тогда она сбросила туфли и стала осторожно входить в лужу, подобрав подол платья. Я несколько раз топнул ногой, окатив маму грязью. Ну, тут она рассвирепела окончательно. Отпустив подол, бросилась ко мне. Я выскочил из лужи и наутек по улице. Она за мной. Но босиком-то быстро бегать не умела. Горожанка ведь. Итак, мы неслись по улице. Я впереди, она за мной все в грязи. Народ все видел и хохотал над нами. А я выбирал дорогу с камнями и колючками. Вскоре мама перестала меня преследовать. Бесполезно. Я тоже был весь в грязи и пошел на речку купаться. К вечеру злость у мамы прошла, и меня пронесло.
Фамилия Калининых была очень распространена в этом поселке. Там практически все были Калинины, и все были родственниками. Впоследствии, когда поселок разросся до огромных размеров, ему присвоили наименование города Калининска. И теперь я во всех документах пишу, что родился в городе Калининске.
В 1941 году началась Великая Отечественная война. Немецкие войска быстро наступали, захватывая все новые и новые советские города и территории. Тракторная школа закрылась. Всех мужчин забрали на фронт. Ушел на фронт и мой отец. Он стал танкистом. Ведь он был и шофер и тракторист. Немцы приближались. В конце 1941 года мама с нами уезжает в Саратов, где проживали все ее родственники. Сначала мы поселились у старшей маминой сестры тети Мани. У нее была одна большая комната. Общая кухня на десяток семей и туалет были в другой части дома. Вот эту большую комнату перегородили ширмой на две половины. В одной жили мы, в другой тетя Маруся. Старшая ее дочь Тамара, окончив саратовский медицинский институт, уехала на Дальний Восток врачом. Младший ее сын Анатолий сидел в тюрьме. Ему его друзья оставили на хранение какие-то личные вещи. А они оказались ворованными, и их нашла у Анатолия милиция. Вот его и упекли на три года в тюрьму за укрывательство ворованных вещей. А он и не знал, что они ворованные. Но это ни на что не повлияло. Мама устроилась на работу, на фабрику Белфаблит. На этой фабрике изготавливали блокноты, тетради и другую бумажную продукцию. Вскоре мы получили отдельную квартиру в полуподвальном помещении. Это был не подвал, а полуподвал. Окна только наполовину были под землей. Комнаты было две. В первой проходной была устроена большущая русская печь, на которой можно было даже спать. В этой печи готовилась пища, и этой печью отапливалось помещение. Туалет и водяная колонка были во дворе. В комнате висел умывальник, а под ним стояло ведро, в которое стекала вода после умывания. Когда ведро наполнялось, его нужно было выносить в конец двора на помойку. Мыться ходили в городские бани. В этом полуподвале я жил до тех пор, пока не уехал поступать в мореходное училище в Астрахань.
Вскоре война придвинулась вплотную и к Саратову. Сталинград был окружен и держался из последних сил за узенькую полоску в сотню метров на правом берегу Волги. Вдоль Волги немцы двигались к Саратову. Немецкие бомбардировщики каждую ночь прилетали бомбить городские объекты. В начале войны некоторые большие предприятия были эвакуированы из Подмосковья в Саратов. Вот эти объекты и подвергались бомбардировкам. В двух кварталах от нас была Саратовская гидроэлектростанция и большой комбикормовый завод. Бомбили и их. Мне шел седьмой год, и я со своими сверстниками с крыши дома наблюдали за бомбежками. А бомбы рвались всего в двух кварталах от нас. Мы залезали на крышу когда слышали зловещий гул моторов самолета разведчика. Двухмоторная рама летела очень медленно и на большой высоте. Наши зенитки по ней даже и не стреляли. Очевидно, снаряды не долетали. Рама долгое время кружила над затемненным городам, выбрасывая множество осветительных ракет. Свет этих ракет был настолько ярок, что если на нее посмотреть, то некоторое время вообще ничего не сможешь увидеть, как после взгляда на электросварку. Ракеты были на парашютах и опускались очень медленно. Выше этих ракет появлялись бомбардировщики. В свете осветительных ракет им город был виден как на ладони. Тут открывали огонь множество зениток, установленных на крышах зданий. Их обслуживали в основном женщины. Мужчины были на фронте. Стреляли плохо. Да и самолетов то из-за яркого света ракет разглядеть было невозможно. А мы, пацаны, после бомбежек собирали коллекции осколков. У меня их тоже было много. Мы хорошо разбирались в том, какой бомбе принадлежит тот или иной осколок. Фугасной, зажигательной, тяжелой и т.д. Но мы очень завидовали Игорю Замбергу, у которого был хвостовик авиабомбы. Ни у кого такого трофея не было. Мама и днем и ночью была на работе. К тому времени она перешла на работу на военный завод N 56. Там выпускали военную продукцию для фронта, и рабочий день длился по 12 часов. Поэтому мы с сестрой целыми днями были одни. Правда, за нами присматривала соседская бабушка Маскина. Но она была уже старенькой и не могла противостоять нашим шалостям и лазаниям по крышам.
Однажды, во время очередной ночной бомбежки, когда нас бабушка Маскина опять затащила в окопы, вырытые прямо во дворе. Туда прятались наиболее боязливые люди из всех четырех домов, окружавших наш двор. Когда людей набралось много, мы потихоньку выбрались из окопов и полезли на нашу крышу. Там было хорошо собирать осколки. Было слышно, как они барабанят по крыше, и мы наперебой кричали: это мой осколок, нет, это мой. Но, как правило, их хватало всем. И вот, наблюдая за опускающимися парашютами осветительных ракет, я заметил, что один из них опускается куда-то близко от нашего дома. Ракета уже потухла, и парашют был едва различим на фоне темного неба. Я слез с крыши и побежал туда, куда опускался парашют. Бежал к Волге. Пронесся эти два квартала на одном дыхании. На самом берегу парашют приземлился. Я стал собирать его купол. Он оказался очень большим и скользким. Это был шелк, и я никак не мог собрать его в один комок. Вдалеке послышался говор мужиков. Они искали парашют. Толпа человек в десять приближалась ко мне. Бежать я не мог. Стропы парашюта так и вываливались из рук. Я заметил перевернутую лодку и забрался под нее. Мужики прошли мимо, не заметив меня. Они еще долго шарили на берегу. А я сидел под лодкой. Вскоре они решили, что парашют упал в Волгу, и его унесло течением. Некоторые ушли. А некоторые все продолжали и продолжали шарить по берегу, то приближаясь, то удаляясь от меня. Сколько времени я сидел под лодкой не знаю. Стал замерзать. Уже стихли все голоса. А я все сидел и сидел, боясь вылезти. Ведь взрослые отнимут у меня мой трофей. В конце концов, я вылез и совсем другой дальней окружной дорогой пошел домой по темным светомаскированным улицам. Я благополучно добрался до дома глубокой ночью. Мама еще не пришла с работы, и я с радостным сердцем улегся спать. Потом мне мама из этого шелкового материала сшила несколько рубашек, а сестре несколько красивых платьиц. Мне рубашки очень нравились. Их разрешали мне надевать только на какие-нибудь торжества. Мама и себе пошила какие-то вещи. Еще долгое время мы использовали парашютную тесьму на бельевые веревки.
2. Саратов.
Саратов старинный и очень красивый город. Наравне с современными домами там можно встретить на окраинных улочках старинные постройки. Среди них и лабазы - хранилища для муки, зерна и других товаров. Небольшие покосившиеся от времени деревянные домики с окнами, вросшими в землю. Окна таких домиков обязательно закрывались ставнями. Роскошные дворцы, в которых размещались теперь музеи, картинные галереи, школы и дошкольные учреждения. Одних театров в городе насчитывалось пять. Это театр оперы и балета имени Чернышевского, Областной драматический театр, театр юного зрителя, театр кукол, театр сатиры и юмора. Есть своя консерватория и филармония. Есть планетарий, несколько музеев, церквей. Есть Духовная семинария и два монастыря. Высших и средних учебных заведений не счесть. Я в Саратове не был с 1974 года, когда мы всей семьей ездили на шестидесятилетие со дня рождения моей мамы. Потом мама перебралась к нам в Калининград, и ездить стало уже не к кому. Ведь она в семье с шестью детьми была самой младшей. Самой же большой достопримечательностью Саратова была, конечно, Волга. Широченная и очень быстрая река. Крупнейшая река в Европе. Большое количество пароходов, барж, речных трамвайчиков, моторных, парусных лодок и яхт сновали вдоль и поперек реки. Длиннущие, метров по сто баржи привозили с низовий Волги соль и арбузы. В Саратове все это перегружалось в вагоны и уже по железной дороге развозилось во все уголки нашей Родины. Эти баржи швартовались прямо к берегу, без всяких причалов. И вот у пацанов считалось очень престижным, если ты опплывал такую баржу с наружной стороны против течения. Не многим удавалось это проделывать. Мне удавалось. Плавал я очень хорошо. Но самым большим шиком было пронырнуть под баржей и вынырнуть с другого борта. Порой осадка у баржи была такая большая, что между днищем и дном реки зазора вообще не оставалось и тогда приходилось возвращаться обратно. Но все же чаще удавалось переныривать баржу. Однажды я и еще с кем-то на спор нырнули под баржу. Вода была очень мутной и пробираться под днищем приходилось на ощупь. Я уже прошел киль баржи и готовился вынырнуть с другого борта. Ширина баржи была около двадцати метров. Воздух на пределе. И вдруг я головой упираюсь в дно. В этом месте баржа прислонилась своей скулой к грунту, не оставив никакого прохода. Что делать? Возвращаться назад - не хватит воздуха. Нужно искать проход. Поплыл вдоль днища и берега в корму баржи вниз по течению. А в голове одна мысль. Вот и пришел конец. Но страшно совсем не было. Очевидно, в таком возрасте умирать не страшно. Воздух кончается. Я гребу под водой изо всех сил. Начинаю задыхаться. Грудная клетка начинает непроизвольно вибрировать, имитируя вдохи. Теплится мысль: - Ну, должна же когда-нибудь кончится эта баржа. И вдруг я почувствовал, что под правой рукой нет берега. Я стал грести в ту сторону, где должен был быть берег. И, наконец, увидал слабое светлое пятнышко. Мы ныряли всегда с открытыми глазами. Я замолотил из последних сил. Свет все ярче и ярче. И вдруг я выныриваю. Судорожно хватаю воздух. Голова закружилась. Потерял ориентацию и стал тонуть. Но как только хлебнул воды, сразу очухался. С трудом выкарабкался на берег и рухнул почти без сознания. Долго лежал не шевелясь. Не было сил. А ребята, не дождавшись меня ни с того, ни с другого борта бросились домой сказать матери, что я утонул. Хорошо, что дома никого не было. Но слух по двору разнесся быстро.- Вадька утонул! А спустя некоторое время во дворе появляюсь я. Ребята ко мне. Ты как здесь оказался? Ведь ты утонул! Вот уж было удивление у всего двора. Тонет на Волге людей за один купальный сезон больше, чем за год гибнет по другим причинам, включая дорожные происшествия. И, тем не менее, Волга притягивает к себе несметное количество людей.
На противоположном от Саратова берегу располагался город Энгельс. Там жили преимущественно немцы, которые по приглашению Российского правительства были приглашены в Россию для борьбы с голодом. Многие из них крепко осели на российской земле крепко. Для их поселения правительство выделило землю, где они построили города и поселки. У них родились детки, которые совсем обрусели. Главный их город был Маркс. Но это выше по Волге. А ниже Энгельса на левом берегу Волги были красивые леса и долины. Там располагались дома отдыха. Самый большой из них был Ударник. С воскресные дни на тот берег выезжало много народа. Переправиться можно было на речном трамвайчике или на частной моторной лодке. Таких перевозчиков была тьма. Плати рубль и езжай на ту сторону. Обратно возвращались бесплатно. Рубль стоил туда и обратно. На обратную поездку на трамвайчике нужно было предъявить билет. А на моторке - ничего. Летом мы часто плавали на тот берег. Плыть было очень далеко. Мы далеко уходили вверх по течению и оттуда делали заплыв. Трудность состояла еще и в том, что нужно было пересекать пути движения грузовых и пассажирских пароходов. Если нас с судна замечали, то судно отворачивало. А если нет - мы молотили руками изо всех сил, чтобы уйти с его курса. Как правило, это были буксиры толкачи. Они перед собой толкали длинные вереницы барж. И, конечно, их рулевым и штурманам из-за барж не было нас видно. Но это туда мы плыли по течению. А как же обратно? Если плыть, то нас вынесет бог знает куда. Тогда мы придумали следующее. Мы надрезали волейбольную камеру и в нее засовывали белье. Брюки и рубашку. Брали с собой и что-нибудь перекусить. Камеру крепко завязывали и прикрепляли к поясу. Набегавшись вдоволь на том берегу, мы одевались и подходили к лодкам. Нас брали на борт, и мы благополучно переправлялись на свой берег. Если бы мы были просто в трусах, нас бы на борт не взяли. Хуже было, когда с нами напрашивалась моя сестра. Плавала она только по-собачьи, но настырная была просто ужас. А попробуй ее не взять. Она тут же: - А я маме скажу, что ты курил! Ну и что делать? Конечно, ее брал. Когда она уставала, я отставал от ребят и подставлял ей свое плечо. Некоторое время она отдыхала, держась за меня. А потом плыли вновь. И так до противоположного берега.
![p1010125 []](/img/k/kalinin_w_s/msword-2/p1010125.jpg)
19 мая 1949 г. 4-й класс 19-й мужской средней школы.
Иногда плавали поближе. На остров Казачий. Он находился ниже по течению, и не нужно было пересекать судоходный фарватер. Однажды мы поплыли туда. Сестра увязалась с нами. И вообще она с большим удовольствием общалась с ребятами, а не с девчонками. Северный конец острова был крутой и обрывистый. Об него с шумом разбивались волны, поднимаемые бурным течением. Мы расположились на этом берегу. Сначала мы с разбега прыгали с обрыва в воду. Берег был высотой метра в три-четыре. И глубина у самого берега была большой. Вот мы и прыгали солдатиком. Однажды, когда мы готовились к прыжку, берег, подмытый бурным течением, под нами рухнул, и мы полетели в воду. Довольны были ужасно. Бросились к песчаному берегу и стали его подкапывать. Снова обвал. Другой обвал. У кого больше. Но, в один из таких обвалов, чуть не засыпало одного из нас. Мы прекратили этим заниматься. Кто-то спросил; - А где наша одежда? Наших камер не было видно. Очевидно, их засыпало песком при обвалах. Начали копать песок - бесполезно. Копали до темноты, но ничего не нашли. Пошли к лодкам. Начали канючить, чтобы нас взяли. Но никто нас не брал. Несмотря на то, что вечером лодки уходили от острова пустыми, лодочники не брали даже мою сестру. Нам пришлось плыть на свой берег. Приплыли к каким-то заводам. Поплыли ниже. Доплыли аж до железнодорожного моста и там вылезли на берег. Домой пришли около полуночи. Весь двор был на ногах. Вернулась домой и наша мама. Когда она увидела нас, она разревелась и стала лупцевать по очереди то меня, то сестру. Мы с сестрой орали как резаные. Когда она устала бегать вокруг стола от меня к сестре, мы перестали орать и стали успокаивать ее. Долго еще болели наши спины и задницы. Но плавать мы все-таки продолжали.
В Саратове самой большой мечтой является приобретение не автомашины, а хорошего катера. Это и рыбалка, и отдых, и большое удовольствие от прогулок по реке. Зимой на Волге гоняют на буерах и буерный спорт там в почете. Где еще можно увидать такую картину, когда лодки на трех коньках под парусом с большим креном несутся по зеркальному льду реки. И вдруг взрываются фонтанами снежной пыли, когда врезаются в снежные дорожки.
Ну и какой же саратовский мальчишка, выросший на красавице Волге, не мечтает стать моряком? Ну, уж если не моряком, то, в крайнем случае, летчиком, как космонавт Юрий Гагарин, окончивший в свое время Саратовскую летную школу. Вот и я с самого раннего детства, любуясь красавцами пароходами, также мечтал стать моряком. У нас, мальчишек, была даже такая игра. Когда пароход подходил к Саратовскому железнодорожному мосту через Волгу, он давал один продолжительный гудок. И мы по звуку должны были угадать, какому пароходу он принадлежит. Ведь у каждого парохода был свой звук. Чтобы убедиться, кто отгадал, мы неслись на набережную и смотрели название парохода. Спорили на фантики от конфет. Их тогда коллекционировали все мальчишки и девчонки. Такое было увлечение. Кто проспорил - отдавал определенное количество фантиков тому, кто угадал название парохода. Конечно, у нас были не только такие безобидные игры и мы в то время росли не такими уж паиньками. У нас на чердаке одного из домов был штаб. Им руководил Игорь Кривенко, который уже отсидел в тюрьме за воровство. Он разрабатывал различные мероприятия, а мы их осуществляли. Например. Мы жили на углу улиц Провиантской и Горького. На этих улицах дома были одно-двух этажными. Из каждой квартиры к подъездам были выведены звонки. Мы разделялись на две группы. Одна бежала по правой стороне улицы и нажимала на все звонки, другая по левой. После первого захода делали второй, третий. Иногда нас подкарауливали возмущенные жильцы. И самым крутым делом в этом случае было оторваться от преследователей. Убегали кто куда. Только не в свой двор. У нас были потайные дырки в заборах, и мы ими в таких случаях обязательно пользовались. Бывало, кого-то и ловили. Но они, несмотря на подпорченные физиономии и покрасневшие распухшие уши, были для нас в этот день настоящими героями. После операции мы в штабе бурно обменивались мнениями и хвалились друг перед другом своими подвигами. Игорь же, понаблюдав с крыши самого высокого дома за нашими действиями, раздавал нам благодарности и поощрения в виде ранее украденных нами же в окрестных огородах огурцов и помидор. Тогда нам нравился один такой анекдот. Парень стоит у двери и никак не может дотянуться до звонка. Идет мужик. Парень просит: - Дяденька, подсадите, пожалуйста. Дяденька подсаживает. Парень жмет на звонок. - А теперь, дяденька, рвем когти.
Иногда Игорь планировал очень крутые ночные операции. Мы брали с собой по два булыжника, и шли на задание. Когда в женском общежитии индустриального института, находившегося недалеко от наших домов, в комнатах гасили свет, мы занимали позиции у каждого окна. Игорь как всегда залезал на крышу высокого дома и делал выстрел в воздух из имевшегося у него настоящего пистолета ТТ. По этой команде мы один булыжник бросали в одну раму, а другой в другую. Визг девчонок раздавался на всю улицу. Из окрестных домов выскакивали люди, не зная, что случилось. Из общежития выбегала охрана и дежурная администрация. А мы врассыпную удирали через чужие проходные дворы и собирались в штабе. Перед такими операциями мы давали письменную клятву, что в случае чего не выдадим своих товарищей и нашего командира. А однажды в пылу спора Юлька Багаев заявил, что наши подвиги фигня. Вот он может броситься под машину. Мы подняли его на смех. Ну и врун. А он - Не верите? Пошли на улицу. Мы пошли. Встали на тротуаре. Мимо проезжали машины. Легковых тогда почти не было. Все грузовики. Он долго целился, пропуская одну машину за другой. А мы - дураки. Нет, чтобы отговорить его не делать этого. Наоборот. Стояли и подтыривали. Ну что? Слабо? И он, наконец, решился. Нырнул головой вперед под заднее колесо проходящего грузовика. Промахнулся на каких-нибудь десяток сантиметров. Ударился головой прямо о заднее колесо. Его крутануло и отбросило в сторону. Машина проехала, а он вскочил на ноги. На голове был вырван кусок кожи, и мы увидели голый череп. Крови еще не было, но картина была страшной. Он бросился домой, а мы кто куда. Долго мы тряслись от увиденного. А его отвезли в больницу, и он долго ходил с перевязанной головой. Но авторитет его вырос неимоверно. С ним даже Игорь Кривенко обходился почтительно. Однажды я принес домой воздушное ружье. Его на время мне дал мой друг Юра Фатеев. Отец его был зубным протезистом, и они жили очень богато. У Юрки был даже взрослый велосипед. Вот он и дал мне на некоторое время ружье. Фирменных пулек не было, и я стал лить их из свинца. Растопил свинец в консервной банке и капал в холодную воду. Свинец моментально застывал в виде капли. Конечно, некоторые капли не подходили к ружью. Но я отбирал только те, которые подходили. Как я писал, мы жили в полуподвальном помещении. Только самый верх окон возвышался над землей. Налив пулек, я открыл форточку и стал стрелять в девчонок, игравших посреди двора. Девчонки прекратили игру и озирались по сторонам, ища хулигана, который в них швырял камушки. Меня они не видели, и я продолжал стрелять то в одну, то в другую девчонку. Вдруг сестра Юльки Багаева Маринка дико завизжала и, схватившись за глаз, бросилась домой. Меня вычислили быстро. Маринке пульку извлекли из глаза в больнице. На этот раз меня не били. Но родители договорились, что если Маринка ослепнет или окосеет, то я должен буду взять ее в жены, когда подрасту. Но, на мое счастье, с ней ничего не случилось. Она мне не очень нравилась. Была маленькой и толстенькой девочкой. Но самое главное, ее мать была вздорной и крикливой женщиной. Правда, с Юлианом из-за Маринки пришлось подраться. Он был таким же низкорослым, как и его сестра. И в драке никак не мог дотянуться до моей физиономии. Я не позволял ему этого делать. Зато я свободно справлялся с такой задачей. В середине драки от злости он в ярости схватил булыжник и запустил мне в лицо. Увернуться я не успел и из глубокой раны под левым глазом брызнул фонтан крови. Драка было остановлена. Ведь она проходила в присутствии всех дворовых ребят на берегу Волги. Юльке заявили о нечестном ведении драки и объявили его побежденным. А я, закрыв рану рукой, пошел домой. Мою окровавленную рубашку и физиономию увидала соседка. Схватила меня за руку и отволокла в ближайшую больницу. Там мне наложили несколько швов и забинтовали половину головы. Вечером мать пришла с работы и, узнав о драке, схватила ремень и давай меня лупцевать. Во время драки, да и после я не проронил ни слезинки, хотя иногда было очень больно. Но от унизительной порки матери я разревелся на всю катушку. Было очень обидно. Я ведь победил Юльку, отстаивая свою честь. А тут такое наказание. Ну, когда за курево - понятно. А тут за что? Я долго обижался на мать.
С Юлькой Багаевым мне приходилось неоднократно схватываться по разным поводам. Парень он был препротивный и вредный. Однажды зимой я увидел, что Юлька на коньках носится по двору и на веревке таскает маленькую рыжую собачонку. Собака не его. У них была небольшая лохматая собака Тобик. Такая же противная, как и сам Юлька. Брехала на всех с утра до ночи. А эта на веревке волочится за Юлькой и жалобно скулит. Плачет. Я перехватил его и говорю: - Что же ты делаешь с собакой? - Не твое собачье дело, отрезал тот и понесся дальше. Я вновь перехватил его и потребовал отпустить собаку. Тот на отрез отказался и вновь оскорбил меня. Я схватил его за грудки, и началась драка. Он был очень настырным и дрался упорно. Но здесь он был на коньках, и ему было трудно устоять на ногах после моих ударов. Моим недостатком в драках было то, что я не бил никого в лицо. Какое-то внутреннее убеждение не давало мне это делать. А Юлька лупил только по морде. Лежачих мы не били. Упав несколько раз, он поехал домой снять коньки. Я отвязал собаку от веревки, взял на руки и принес домой. Она вся дрожала. Прижалась ко мне и не хотела слезать с рук. Дома была сестра. Она стала ласкать пса, а я взял из мешка муки, размешал на воде и стал печь блины. Собака с жадностью их проглатывала. Она была очень голодна. Когда она наелась до отвала, мы ее уложили на какую-то подстилку, укрыли, и она сладко заснула. Нам с сестрой она очень понравилась. Когда вечером пришла домой мама и увидела животину, она очень рассердилась на нас и приказала выгнать ее на улицу. Мы с Римкой начали упрашивать маму не делать этого. На улице ночь, мороз и пес замерзнет. Через некоторое время нашего конюченья она разрешила оставить его в сенях до утра. А утром чтобы ноги его в доме не было. Мы согласились. Вечером произошло то же самое, и пес остался у нас. Он оказался очень преданным и ласковым. Юльку же узнавал и ненавидел до конца своей жизни. Но то, что я брал муку и пек блины для собаки, Римка меня все-таки на другой день заложила маме, и мне крепко досталось. Римка меня часто закладывала. Как только я отлуплю ее за что-нибудь, она меня тут же закладывает. Назвали мы собаку Тузиком. И он долго жил у нас счастливой жизнью. Как не трудно было после войны с продуктами, мы всегда выгадывали для него кормежку.
![[]](/img/k/kalinin_w_s/msword-2/p1010127a.jpg)
1950 г. Саратов. Вот такой была моя сестра Римма.
После прочтения этого отрывка может сложиться впечатление, что мы в детстве только развлекались и хулиганили. Но это далеко не так. Например, в школах создавались Тимуровские отряды по пять-шесть человек в каждом. Эти отряды выискивали стариков, инвалидов и другие семьи, нуждающиеся в помощи, и как могли, помогали им. Убирались в комнатах, пилили дрова для печек, стояли в очередях за хлебом и т.д. Это сейчас пошел в ближайший магазин и купил хлеба. А в те годы было все не так. Очередь за хлебом занимали с вечера и стояли всю ночь. Чтобы не замерзнуть стояли по два часа. То есть, через шесть-восемь часов тебя будят, и ты снова идешь в очередь. И так примерно до обеда следующего дня пока не подходила твоя очередь. Отстояли. Купили хлеба. А через день-два снова такая же процедура. Разве могли старики или инвалиды войны выдержать такие испытания? А инвалидов без ног, без рук было великое множество. Или еще. В школе к сильному ученику прикрепляли слабого и сильный должен был тянуть слабого. Если слабый отвечал плохо, то двойку ставили и тому и другому. И сильный ученик делал все, чтобы его подопечный учился хорошо. Ведь обидно же получать двойки из-за лентяя. Он шел к родителям, просил их помощи, сидел днями и учил уроки со слабаком. Делал все, чтобы вытянуть двоечника. Результаты этой работы были очень хорошими. И если отличник или хорошист справлялись с такой работой, то их отмечали и в стенгазетах, и награждали почетными грамотами, и говорили о них на родительских собраниях. Ведь в те времена порой в семье была одна мать и той приходилось работать от темна до темна. Многие отцы погибли на фронте. В школе мы занимались в кружках художественной самодеятельности. Выступали как в своей школе, так и в других школах. Ведь тогда школы были раздельными, мужскими и женскими. И выступать в женской школе было и интересно и волнительно. Там было все не так, как в нашей мужской школе. И порядок другой. И дисциплина другая.
Кроме этого, мы выпускали стенные газеты и юмористические плакаты. Ходили в библиотеки и читальные залы. И обо всех наших делах отчитывались на пионерских собраниях отрядов и дружин. Классы соревновались между собой за лучшую успеваемость и дисциплину. Ну и еще много хороших дел делалось ребятами в то время.
Однажды замой, у нас в пятом классе был урок физкультуры. Наш учитель физкультуры вывел класс на лыжах на нашу Провиантскую улицу. Как я уже писал ранее, наша улица очень круто спускалась к Волге. Зимой машины по ней практически не ездили. Они буксовали. Да мы еще свою улицу поливали водой, чтобы на коньках, санках и самокатах летать по льду сломя голову. Вот на эту то улицу и вывел класс наш физрук. Он нам сказал, что завтра лучших лыжников будут снимать в киножурнал, и, поэтому, нужно показать ему кто на что способен. А он выберет лучших. Мне очень захотелось попасть в киножурнал. Ведь меня могла увидеть вся страна. Я же очень неплохо катался на лыжах. Был стопроцентно уверен, что буду лучшим из класса. Мы заняли позицию во дворе напротив моего дома. Там была еще круче гора, которая выходила на нашу улицу. Настала моя очередь показать класс. Я встал у обрыва и по команде физрука, подпрыгнув на лыжных палках, ринулся вниз. Эффект получился блестящим. Никто из класса не умел так делать. Я чувствовал себя героем. Я уже в киножурнале. Ура! Когда из двора я вылетел на проезжую часть улицы, то увидел, что какая-то машина на большой скорости летит в гору. Отвернуть я уже не успел. Упал на спину. И в таком положении въехал под заднее колесо грузовика. Помню, передо мной мелькнуло колесо. Машину сильно тряхнуло. И я уже лежу на животе. Мелькнула мысль - на мне же были лыжи. Как же вывернулись ноги, если я падал на спину, а лежу на животе? Со всех сторон ко мне бежали люди. Прибежали люди и из нашего двора. Выскочил молоденький шофер из своей полуторки. Схватил меня на руки и понес ко мне домой. Дом ему показали соседи. Дома была сестра. Меня положили на мамину кровать. А сестра бросилась за мамой на ее работу. Вскоре соседи и зеваки ушли, и я остался в комнате один. Ко мне на кровать впрыгнула наша кошка Динка. Она одна осталась со мной. Сначала мне не было больно совсем. Но потихоньку начало болеть где-то в районе живота. Боль была все сильнее и сильнее. Я потихоньку стал плакать. Было очень обидно, я лежу с болью, а вокруг никого нет. Как будто моя боль никого не волнует. Боль становилась все сильнее. Я уже не плакал, а ревел. Помогало мало. Вскоре прибежала перепуганная мама. Ведь Римка сказала ей, что меня задавила машина. Тут же приехала и скорая помощь. Ее вызвала мама еще с работы. Меня забрали в Саратовский Ортопедический институт. Этот институт знаменит на всю страну. В нем работали и работают профессора известные всему миру. Там меня обследовали и установили, что машина переехала меня в районе таза, но мочевой пузырь к счастью цел. Обнаружили перелом левой берцовой тазовой кости. Сказали, что ходить я буду, но останусь хромым на всю жизнь. Мама хоть и продолжала плакать, но немного успокоилась. Мне наделали каких-то уколов, и боль стала тупой и далекой. Терпеть было можно. Наложили от колен до груди гипс. Оставили только дырочки, чтобы сходить по малой да по большой нужде. Поместили в палату человек на двадцать. Положили на жесткую кровать без подушки. Вскоре мама ушла домой, и я остался один со своей болью. Начинала болеть уже спина. Болела оттого, что лежать неподвижно, да еще без подушки было очень неудобно. Я потихоньку начал подскуливать. Пришла нянечка. Я попросил ее дать подушку. Она сказала, что не положено и ушла. Начинала болеть уже и голова. Я плачу сильнее. Нянечку позвали уже другие больные и стали все просить дать подушку. Наконец нянечка сжалилась и принесла подушку. Но сказала, что утром перед обходом она ее снова заберет. Первая ночь была очень тяжелой. Болело уже все тело. И боль становилась все сильнее и сильнее. Я тихонько плакал под одеялом. Кое - как дотерпел до утра. Утром на обходе я попросил доктора: - Нельзя ли мне дать подушку? Доктор удивленно спросил у окружавших его врачей. - А почему ему не дали подушку? Лечащий врач сказала: - Потому что вы ничего не сказали насчет подушки. Можно ему, или нельзя. Мы не знаем. Сердитый дяденька врач строго указал кому-то - Дайте ребенку подушку. И мне уже официально дали подушку. Провалялся я в больнице более трех месяцев. Ко мне приходили заниматься специальные учителя. И когда меня мама начала приводить в школу оказалось, что я не только не отстал от своих сверстников, но и обогнал их по некоторым предметам. Ходить учился долго. Ноги не слушались. Все внутри болело при ходьбе. Приходило в норму все очень медленно. Но, вопреки предсказаниям врачей я не стал хромоногим.
![[]](/img/k/kalinin_w_s/msword-2/p1010129.jpg)
1951 г. Саратов. Военно-морской клуб. Кружок судомоделистов и его руководитель Иванов Павел Константинович.
Чтобы приблизить свою мечту о море я записался в четвертом классе в судомодельный кружок Военно-морского клуба ДОСААФ. В кружке строили модели гражданских судов и военных кораблей. Работа над моделью длилась всю зиму. Весной проводились областные соревнования судомоделистов. А летом с лучшими моделями ехали в Москву на всесоюзные соревнования. Занятия в кружке я начал с изготовления модели яхты. К весне она у меня была готова. Такая красивая получилась модель, что глаз не оторвать. Беленькая. Стройная. Конечно, такие простенькие модели первогодков участия в соревнованиях не принимали, и наш руководитель кружка разрешил мне взять ее домой. Нахвалившись моделью перед домашними и дворовыми мальчишками, мы гурьбой отправились на Волгу ее попускать на большой воде. Благо жили мы всего в двух кварталах от реки. Была ранняя весна. Только сошел лед, и Волга в своем разливе была широкой и бурной. Я к носу яхты привязал нитку и пустил ее поперек течения левым галсом. Я рассчитал так, что когда будет заканчиваться нитка, я ее дерну, нос яхты повернется ко мне, она сменит галс и пойдет к берегу. Все было бы хорошо, и расчет был хорош, но кончик нитки выскользнул из моих рук и яхта, не меняя галса, стала удаляться к противоположному берегу реки. А ширина реки была около километра. Я долго шел вниз по течению, следя за яхтой. Я надеялся на то, что нитка за что-нибудь зацепится или намокнет и яхта все же сменит галс. Но стало темнеть. Ребята давно ушли домой. А я потерял яхту из виду. Обидно было очень. Я готов был чуть не плакать. Домой шел с ощущением огромного горя, свалившегося на меня. Всю зиму трудился над моделью. И вдруг, в один момент ее у меня не стало. Дома, как могли меня утешали. В клубе тоже старались облегчить мои страдания. Наш руководитель сказал мне, что я уже достаточно опытный моделист и могу начинать готовить другую модель уже к соревнованиям. Так и поступили. Я вновь приступил к изготовлению модели яхты, но уже другого класса. Модели этого класса уже принимали участие в соревнованиях. Потом были другие модели. Наилучшего результата моделирования я достиг, учась в восьмом классе. Мной была изготовлена модель морского буксира, которая на всесоюзных соревнованиях в Москве заняла второе место в личном первенстве. Примерно за месяц до соревнований у нас в кружке начинался настоящий аврал. Модели бывали не готовы, а в школе занятия уже заканчивались. Часто мы оставались в кружке даже на ночь. В одну их таких ночей, когда нас осталось человек пять, мы вскипятили чайник и уселись перекусить. Тут же вертелась кошка, которая жила в клубе. Кто-то из наших предложил мазнуть ей скипидаром под хвостом. Мы стали спрашивать его, а что при этом будет? Он отвечал - Посмотрите. Скипидара было много. Мы им разбавляли загустевшие краски. Кто-то поймал кошку, и мы ей мазнули. Сначала ничего не было, и кошка продолжала вертеться около нас. Мы уже разочаровались. Как вдруг она дико завизжала и стала носиться как бешеная по столам и стеллажам. Со стеллажей полетели модели, их детали. Мы бросились ловить кошку, но она носилась и носилась. Наконец мы ее выгнали в коридор и захлопнули дверь. Картина в помещении представилась ужасной. Поломанные модели, перевернутые банки и пузырьки с красками и клеем. Мы срочно начали прибираться, проклиная и зачинщика и исполнителей этой процедуры. Прибравшись в помещении, мы бросились восстанавливать чужие пострадавшие модели. До утра кое-что сделали. Утром пришел Павел Константинович и мы ему сказали, что кошка ни с того ни с сего прыгнула на стеллаж и уронила несколько моделей. Пришедшие утром кружковцы погоревали и стали восстанавливать свои модели. А ведь у некоторых они были полностью готовы к соревнованиям. Теперь и им пришлось сидеть ночами над своими пострадавшими моделями. На соревнования мы успели. Они проходили сначала в Саратове, а потом победители областных соревнований ехали в Москву на Всесоюзные соревнования, где моя модель и завоевала второе место.
После возвращения из Москвы моя модель была помещена в Саратовский краеведческий музей. На табличке было указано, что модель изготовил ученик восьмого класса второй школы рабочей молодежи Вадим Калинин. Я был очень горд своей работой. Но о восьмом классе рассказ впереди.
![[]](/img/k/kalinin_w_s/msword-2/p1010128.jpg)
1951 г. Саратов. 7-й класс 19-й мужской средней школы.
После шестого и седьмого классов Павел Константинович часто брал меня с собой на охоту. Охотник он был не заядлый. Но с друзьями частенько ездил на уток. Особенно мне запомнилась первая моя поездка. Поехали мы на целую неделю. Павел Константинович, хозяин моторной лодки и я. Набрали на неделю харчей, много соли, боезапас и поплыли вниз по Волге километров на 20 ниже Саратова. На левом пустынном берегу выбрали затоку и спрятали там лодку. Нагрузив на себя поклажу, двинулись вглубь левого берега. Через некоторое время вышли к большому озеру. На его берегу и расположились. Нарубили веток и сделали шалаш. Из мягких веток сделали подстилку. Сверху накрыли каким-то брезентом и кровать готова. Очистили место для костра и стали ждать вечера. Днем утки кормятся на Волге. А Волга большая и к ним не подкрадешься. На ночь же они прилетают на озера. Здесь и спят. Вот тут-то их и подкарауливают охотники. Как только утки садятся - раздаются выстрелы. Они улетают, оставляя на воде одну - две убитыми. Если они близко от берега, я быстро сбрасываю штаны и вплавь за ними. И снова ждем, когда прилетят новые. Снова по два выстрела дуплетом из двух стволов, и картина повторяется. У меня ружья, конечно, не было. Как правило, больше двух - трех выстрелов стрелять не приходилось, так как наступали сумерки, и мы уходили к месту нашей стоянки. Разводили костер и что-нибудь готовили. Консервов с собой набирали много. Но вкуснее всего была ливерная колбаса с хлебом. Она мне так понравилась, что я люблю ее до настоящего времени. Брали ее много. Она была очень дешевой. Но съесть ее нужно было дня за три. А то испортится. Вот я и налегал на колбасу. У меня даже сейчас текут слюнки от воспоминаний. У костра за ужином мы ощипывали уток, потрошили их и внутренности закапывали поглубже в землю, чтобы голодный зверь не учуял. Удаляли голову и лапки и все тушки обильно натирали солью, чтобы за неделю они не испортились. Так дичь хранилась до дома. Наступал день, и ружье Павла Константиновича переходило в мое распоряжение. Я шел на то же озеро. Днем там оставались только кулики, да нырки. Это маленькие птички. Первые бегали по прибрежной грязи и собирали различных червяков да пиявок. Вторые плавали, но как только чуяли опасность, ныряли и выныривали очень далеко от того места. На них вообще было трудно охотиться. И я стрелял по куликам. Иногда попадал. Они тоже съедобные и вечером мы их варим. А я очень горд тем, что кормлю взрослых мужиков.
Однажды днем на озеро прилетели утки. День был ветреным, и на Волге была большая волна. Вот они и прилетели. Я стал подкрадываться к ним. Полз медленно, часто замирая и пережидая, пока они отвлекутся. Еще метр, и снова минут пять - десять ожидания. Утки очень осторожны. А издалека стрелять - безнадежное дело. Притом нужно дождаться, чтобы та утка, по которой хочешь выстрелить, повернулась к тебе хвостом. Иначе дробь скользнет по перу, не причинив вреда утке. Поэтому нужно стрелять против пера. Даже если ты стреляешь влет, нужно ее пропустить и стрелять вдогонку. Иначе успеха не видать. Это я уже знал. Павел Константинович меня подробно проинструктировал. Итак, я полз около часа. Но подобрался совсем близко к уткам. Сердце колотилось все сильнее. Неужели получится? Я потихоньку лежа поднял ружье и стал целиться. Как и положено правой рукой обхватил ложу, а два пальца положил на два курка. Я только потом допер, что так делать нельзя. Одним указательным пальцем нажимают сначала на один курок, а потом на другой. Но этого я еще не знал. Дуплетом я еще не стрелял. А тут утки. Как же не шандарахнуть дуплетом. Локоть левой руки покрепче упер в землю и на нее положил ружье. Указательный палец попал в ямочку от замка запора цевья. Долго ждал пока ближайшая пара уток повернуться ко мне хвостами. Дождался. Прицелился и нажал на первый курок правого ствола. Раздался не дуплет, а два выстрела слились в один. Левую руку обожгло как огнем. Пальцы правой руки онемели. Я сначала не понял, что произошло. Но увидел, что одна из уток перевернулась вверх ногами и забила беспорядочно крыльями по воде. Другие утки поднялись в воздух. Я вскочил. Сбросил с себя одежду и кинулся в воду за уткой. Когда вылез на берег, то увидел, что по левой руке струится кровь. На том указательном пальце, на который опиралось ружье, этой ямочкой начисто срезало верхнюю подушечку. Я вытащил платок и перетянул палец. Боли я еще не чувствовал. Она пришла позже. Но радость от подстреленной утки была больше, чем боль. Два пальца правой руки начали постепенно отходить. Оказывается, что у ружья была такая отдача от сдвоенного выстрела, что и подушечку сорвало, и пальцы другой руки отсушило. А сдвоенным выстрел получился тоже в результате отдачи. Когда я нажал на первый курок, то от отдачи нажался почти одновременно и второй курок. Но когда я принес утку к шалашу, и охотники стали меня нахваливать, я забыл про всякие неприятности. Я тут же сел ее ощипывать и засаливать. Так ее я и привез домой.
На второй день у нас кончились запасы воды, и мы с Павлом Константиновичем пошли искать родник. Не из озера же пить воду. Кружа по окрестности, мы набрели на огромную бахчу с арбузами. Была осень, и арбузы уже поспевали. Вдали мы увидели шалаш сторожа, и пошли к нему. В нем сидел пожилой дедушка. Мы разговорились. Попросили арбузик, предложив взамен утку. Оказалось, что утка ему не нужна, а вот хлеб у него давно кончился. Мы предложили махнуть арбуз на хлеб. Сделка состоялась. Он предложил выбрать любой арбуз. Мало того, он сам пошел выбирать самый крупный и самый сладкий. Мы его еле притащили в наш шалаш. Потом я ему отнес буханку хлеба. Все были довольны сделкой. Арбуз был просто объедение. От сахара слипались пальцы. Ели его два дня, а потом опять пошли меняться. И так до конца недели. Арбузами просто объедались.
В конце недели мы отыскали свою лодку и готовились отправиться домой. Тут над нами появился здоровенный орел. Размах его крыльев был более метра. Он медленно парил над берегом, высматривая свою добычу. Я схватил ружье и выстрелил. Орел камнем свалился недалеко от нас. А что было с ним делать? Мясо его не едят. И зачем я это сделал - неизвестно. Как память об охоте я отделил у него крылья и поместил их на стене у своего портрета. Они долго еще украшали мой портрет. Их видно и на фотографиях тех лет.
По возвращении домой Павел Константинович подарил мне еще пару уток, и я с гордостью вручил их маме. Время было еще голодное, и из моих уток мама сделала такие вкусные блюда, что приглашенные на них родственники были в восторге и от моего подвига и от вкуснятины.
Окончив седьмой класс и сдав экзамены в кружке на Инструктора-общественника морского моделизма, я направил требующиеся документы в Астраханское мореходное училище. Но вскоре мне их возвратили из-за того, что не хватало двух справок: о росте и цветоощущении. Повторно подавать документы было уже поздно, поскольку истек срок их приема. Что было делать? Побежал в свою 19-ю мужскую среднюю школу подать документы в восьмой класс. Но у меня их не приняли. Школы были переполнены, и мое место было уже занято, а в другие школы из других районов города не принимали. Я остался за бортом. В это время моя мама работала начальником цеха саратовского штампо-механического завода. На этом заводе изготавливали несгораемые шкафы, автоцистерны, штамповали ведра, тазики, гвозди, металлические пуговицы для различных родов войск и другой ширпотреб. Особенно мне нравились пуговицы с морским якорем. И я стал просить маму устроить меня на ее завод с тем, чтобы пойти учиться в школу рабочей молодежи, куда документы принимали без проблем.
![[]](/img/k/kalinin_w_s/msword-2/p1010131.jpg)
1952 г. Саратов. Цех ширпотреба. мне 16-й год. Я токарь 3-го разряда и мой токарно-винторезный станок.
Так и поступили. Меня приняли на завод учеником токаря цеха ширпотреба, и уже через три месяца я сдал на третий разряд и стал работать самостоятельно токарем. Поставили меня к очень старенькому токарному станку завода Красный Пролетарий. Чтобы изменить обороты шпинделя мне приходилось перебрасывать ремень трансмиссии со шкива одного диаметра, на шкив другого диаметра. А ремень шел от моего станка под самую крышу цеха, а оттуда другой ремень к электродвигателю. Операция была не столь сложная, но достаточно продолжительная. Станок был весь разболтан. Точные детали на нем изготавливать было просто невозможно, и мне поручали изготовление простеньких деталей. Я точил различные болты, шпильки, оси для колесиков несгораемых шкафов, заклепки для цистерн и многое другое. Это шел 1952 год. Параллельно с работой продолжал учиться в восьмом классе 2-й Саратовской школы рабочей молодежи. Работа и учеба шли хорошо, и я ощущал себя вполне взрослым человеком. Хотя мне шел всего шестнадцатый год, я как взрослый начал покуривать, а мама делала вид, что не замечает этого. А какой авторитет был у меня среди дворовых пацанов, когда я открыто доставал папиросы и на глазах у всего двора закуривал. За курение в то время нас родители наказывали очень строго. Иногда встречаемся во дворе, а у одного из нас губы толстенные, как у негра. Оказывается, вчера мать за курение надавала по губам. У большинства сверстников отцов не было. Погибли на войне. Поэтому в основном нас воспитывали матери. А они были очень круты на расправы.
Мой отец возвратился домой в конце войны с оторванной ступней левой ноги. Ему оторвало ногу когда он наступил на противотанковую мину. Они несли с командиром танка на палке трак от гусеницы, перебитый в бою. Отец шел первым и наступил на замаскированную мину. Его подбросило высоко в воздух и оторвало ступню. Командира же всего изрешетило осколками и он погиб. Отец ходил на протезе и продолжал работать шофером.
![[]](/img/k/kalinin_w_s/msword-2/p1010132.jpg)
1953 г. Саратов. Я с мамой и сестрой.
На следующий год я вновь направил необходимые документы в Астраханское мореходное училище и вскоре получил вызов на сдачу вступительных экзаменов. Я был абсолютно уверен в том, что обязательно поступлю в училище. Во-первых: я успешно окончил восьмой класс, а остальные ребята будут поступать после седьмого. Во-вторых: к документам о поступлении я приложил характеристику-рекомендацию Военно-морского клуба ДОСААФ, в которой говорилось, что я прекрасно знаю устройство судов, имею огромное желание стать моряком, самостоятельно изготовил модель морского буксира, которая на всесоюзных соревнованиях в Москве заняла личное второе место и помещена в Саратовский краеведческий музей. А, кроме того, мне присвоена квалификация "инструктора-общественника морского моделизма " Другими словами, я имел право вести кружки морских судомоделистов.
Провожали трогательно. Мои товарищи по судомодельному кружку подошли к теплоходу, на котором я отплывал в Астрахань, на шестивесельном яле. Я их сначала не видел и очень расстраивался, что ни один мой товарищ по кружку не пришел меня проводить. Но когда теплоход уже отваливал от причала, я вдруг услышал крик хором Ва-дь-ка! Ва-дь-ка! Глядь, а это мои одноклубники идут на яле на перерез теплоходу. И когда до теплохода оставалось метров пятьдесят, они по команде нашего руководителя Павла Константиновича Иванова взяли весла на валек. Я чуть не разревелся. Так приветствуют только адмиралов. Теплоход развернулся по течению, и я отправился в неизвестный мне мир с твердой уверенностью стать капитаном. Какие это были прекрасные времена. Малолетний парень в одиночку отправляется бог знает куда, и родители даже не беспокоятся о том, что его кто-то может обидеть по дороге или в чужом городе. А что творится сейчас? Дети боятся ходить из школы домой.
На экзамене по русскому языку в Астраханском мореходном училище, а он был первым, нас строго рассаживала невысокая симпатичная татарочка, преподаватель русского языка. Она серьезно предупредила всех, что если кто даже повернется к соседу, она тут же удалит с экзамена с выставлением двойки. И с ужасным татарским акцентом стала читать текст диктанта. Она начала читать: - Заглавие - "Бабек Хаджимурата". Пока она читала текст, я не поворачивая головы, тихонько спросил незнакомого паренька, сидевшего рядом - Что такое бабек? Он также тихонько мне пояснил, - это значит "друг". Я так и писал "бабек", уже зная, что означает это слово. Я только потом узнал, что нам диктовали отрывок главы из повести М.Ю.Лермонтова "Кавказский пленник" - "Побег Хаджимурата". Мы конечно в школе проходили этот материал. Но кто же читает все задаваемое в школе? Короче говоря, за диктант я получаю "кол". На следующий день мне возвратили документы. Из общежития, где мы спали на голых матрацах без одеял, простыней и подушек, меня и таких как я, не сдавших первый экзамен, вышибли. Что было делать? Домой возвращаться после таких проводов, с таким позором я просто не мог. Решил с такими же неудачниками как я устраиваться на работу здесь же, в Астрахани. А потом будет видно.
Нас согласились принять в Касптехфлот на землечерпалку подсобными рабочими. Мы стали оформлять документы. И уже готовы были выходить на работу, как, идя однажды по городу, встретили морячка, на ленточке которого было написано: "Астраханская мореходная школа юнг ВК треста". Нам пришлось дважды обежать вокруг него, чтобы прочитать такую длинную надпись от затылка до затылка. Потом мы все-таки осмелились и подошли к нему. Он оказался очень общительным и рассказал нам про свою мореходку.
![[]](/img/k/kalinin_w_s/msword-2/p1010138.jpg)
3. Астрахань.
1953 г. Астрахань. Я еще не поступил в мореходку, но одолжил форму чтобы сфотографироваться.
Морячок подробно рассказал, где она находится, и сказал, что там еще принимают документы на поступление. Мы бросились туда. Документы у нас действительно приняли, и мы стали ждать вступительных экзаменов. Зубрили учебники. Проверяли друг друга. И, наконец, наступили экзамены. Я волновался страшно. Но математику и русский сдал на пятерки. Наступила очередь сдавать Конституцию СССР. Наука для нас была муторная. Я, да и не только я, не понимали, чем отличается Совет Союза от Совета Национальностей, а эти органы от Верховного Совета и Совета Министров, который из этих органов является Правительством и так далее. И вот мне попадается именно такой вопрос: Государственное устройство СССР. Выкручивался, как мог. Чувствую, отвечаю плохо, сам, иногда не понимая, о чем говорю. Второй вопрос прошел лучше. Дошел до третьего вопроса. Нужно было рассказать "Гимн Советсткого Союза". Его часто передавали по радио. Но только первый куплет и припев. Дальше я не мог вспомнить ни слова. Я решил, что расскажу первый куплет, припев и комиссия скажет "достаточно". Рассказал - комиссия молчит. Я тоже замолчал. Ну, думаю все. Провалился. Что делать? Как выкручиваться? Мелькнула мысль - а что если спеть? С мотивом может быть, вспомню и слова второго куплета. Говорю комиссии - разрешите мне спеть Гимн. Комиссия заулыбалась и говорит - пой! И я запел. Пропел первый куплет. Комиссия повеселела, переглядывается. Но я то чувствую, что слова второго куплета так и не приходят на ум. И от отчаяния, от безысходности, со всей дури я заорал припев: "Сла-а-вься а-а-течество, наше сва-а-бодное ...."
Комиссия расхохоталась в голос, не стесняясь друг друга. Сквозь слезы председатель выдавил: "свободен". Я вышел, ни жив, ни мертв. За дверью ржали мои знакомые ребята. - "Ты что орал как сумасшедший?" - "Да я слова забыл". Мне было не до смеха. В голове пульсировала одна мысль: "провалился". После экзамена нас построили для объявления результатов. Кто бы знал, как в тот момент мне не нравилась моя фамилия, хотя она вообще-то была вполне приличная. Ведь долгое время возглавлял наше правительство всенародный староста Михаил Иванович Калинин, и меня часто спрашивали, не родственник ли я ему. Я весь напрягся, ожидая приговора. И вдруг объявляют по Конституции: "Калинин - пять". Я не знал что делать. Плакать или смеяться? Но слезы сами покатились из глаз. "Во дурак, удивлялись ребята, ему бы радоваться , а он ревет.
![[]](/img/k/kalinin_w_s/msword-2/p1010139.jpg)
1953 г. Астрахань. Первый взвод первой роты.
Учеба в мореходке шла хорошо, легко. Да я еще привез с собой из дома книжку Перельмана "Занимательная математика". Книжку никому не показывал. Боялся - свистнут. Но к каждому уроку математики я подсматривал одну из математических загадок и предлагал отгадать ее решение. А математику вел у нас начальник мореходки Дозорцев. И в начале каждого урока он вызывал меня к доске и предлагал показать очередную задачку. Некоторые из них он решал быстро, а некоторые даже не мог разгадать и дома. Но прежде чем показать нам решение задачи он предлагал всей группе над ней подумать. И кто ее решал, тому ставил пятерку. Но вскоре от пятерок пришлось отказаться, потому что ребята стали донимать меня, чтобы я кому-то подсказал решение заранее. Но игра продолжалась. Мой авторитет был огромен. Я слыл бо-ольшим эрудитом в глазах и ребят, и преподавателей.
В нашей группе учился Юра Федоров, который очень прилично играл на аккордеоне. У него сестра окончила консерваторию по классу аккордеона и преподавала в музыкальном училище. У нее то он и научился так играть на аккордеоне. До этого я играл простенькие мелодии на мандолине. Но когда увидел и услышал аккордеон - моей мечтой стало научиться играть на нем. Благо аккордеон в школе был, а Юра согласился учить меня игре. Дело шло хорошо, и за два года учебы я прилично научился играть. Разучивал разные мелодии и играл их по памяти. Нот я конечно не знал. Но скоро стал ими интересоваться. Дело пошло. Я стал по нотам разбирать мелодии и заучивать их. Уже после первого года обучения в мореходке мне доверяли выступать в концертах. Играл на танцах и один, и вдвоем с Юрием. Очень здорово звучал дуэт аккордеонов. Выступали мы и совместно с духовым оркестром, который также был в школе. И неплохой был оркестр. Его часто приглашали на различные мероприятия, которые проходили не только в нашей мореходке, но и в других заведениях.
Ко времени поступления в мореходку у меня был третий разряд по фехтованию. Фехтовал я на эспадроне. Это такая сабля. Из всех видов фехтования это наиболее трудное. Я предложил руководству мореходки свои услуги по организации кружка фехтования. И вскоре такой кружок был организован. Было закуплено новенькое снаряжение, и два года я готовил нашу мореходную команду. Выступали мы прекрасно. Ведь кроме нашего кружка в Астраханской области их было всего четыре. И мы среди этой пятерки всегда занимали первое место. Нас награждали призами и почетными грамотами. И от этой деятельности мой авторитет рос на глазах.
![[]](/img/k/kalinin_w_s/msword-2/p1010141.jpg)
1953 г. Астрахань. Я первокурсник. Но мы втихаря нашивали две курсовки. Бакенбарды и усы подрисованы. А вот шевелюра своя.
Играл я одно время и в футбол за нашу мореходку. Играл центральным защитником. Вроде тоже кое-что получалось. Но однажды в одной игре вратарь противника выбил мяч из своих ворот такой свечой, что тот чуть не до облаков поднялся ввысь. Я приготовился взять его на голову. И взял. Очнулся я под кустиками акации. Надо мной хлопотали ребята. Кто тащил воду, кто обмахивал меня майкой, кто шлепал по щекам. Голова гудела как пустой котелок. Я попытался встать, но голова закружилась, и я вновь рухнул на землю. Вскоре игра была продолжена, но без меня. С тех пор я разлюбил футбол. Правда, говорили, что нужно было бить головой по мячу, а не мячом по голове. Отсюда и результат. Но я был другого мнения и больше в футбол не играл.
После окончания первого курса нас, двенадцать курсантов, направили в Ростов-на-Дону для участия в перегоне рыбоморозильных судов типа "Каспий" из Ростова в Астрахань. Эти суда пришли в Ростов из Калининграда. А построены они были в Германии. Нас направили на штатные должности рулевых и за свою работу мы получали зарплату. Плюс нас еще кормили три раза в сутки. Для курсантов рай, да и только. Суда по меркам Каспия были очень большими и совершенно необычными. Во-первых, это были дизель электроходы. Никогда ранее на Каспии судов с электродвижением не было. Во-вторых, у них были электрические рулевые машины, что тоже никогда не встречалось ранее. В-третьих, на палубе у них были установлены два крана, которые управлялись с выносных пультов. Крановщик вешал пульт на шею и мог переходить с ним с борта на борт, управляя краном кнопками пульта. Эта новинка также была незнакома на Каспии. Суда были такими большими, что их мачты не проходили под мостом через реку Дон в Ростове. Они стояли перед мостом в ожидании снятия мачт. В Астрахани мачты должны были поставить на место, но тоже тогда, когда суда пройдут под всеми мостами. Судна было четыре: Чумикан, Опала, Пымта, Крутогорово. В таком порядке мы впоследствии и пошли вверх по Дону до Волго-Донского канала, потом через канал в Волгу и, затем, вниз по Волге до Астрахани. Названия судов были связаны с Дальневосточными названиями островов, и для нас звучали несколько непривычно. Я попал на Пымту. Капитанов подобрали не молодых и самых опытных. Да и другие члены экипажа были подстать им. На судне я впервые увидел капитана, перегнавшего его из Калининграда. На его капитанском кителе очень низко на правой стороне форменного кителя красовался какой-то красивый знак. Это был якорь в обрамлении якорной цепи. На фоне якоря был помещен секстан. Весь знак был вороненым, а секстан золотым. Мы никогда не видели подобных знаков и стали интересоваться, что он означает? Вскоре узнали, что этот знак вручается капитанам дальнего плавания. А у нас на Каспии какое дальнее плавание? Только каботаж. Значит, такого знака нам не видать никогда.
Это положение ни меня, ни моих друзей никак не устраивало, и мы решили после того, как получим рабочие дипломы, поступать вновь в какое-нибудь среднее мореходное училище. Да и Каспийское море нас не устраивало. Что это за море? Лягушек в нем только давить. Вот океан-это да. Но нужно было проработать не менее года, чтобы наплавать ценз для получения нашего маленького диплома. А сейчас мы стояли в Ростове и ждали, когда нас подготовят к плаванию. Наконец, после месячной стоянки, мы тронулись в путь. Лоцмана дали только одного, на головное судно. Остальные суда должны были идти ему в кильватер. Мы шли третьими. Дон выше Ростова оказался узенькой речушкой и ни в какое сравнение не шел с нашей красавицей Волгой. Мы с большим трудом вписывались в повороты, едва не цепляя то носом, то кормой береговые обрывы и деревья. На ночь мы останавливались у какой-нибудь деревушке, спускали шлюпки и шли в гости к местным жителям. Мы покупали у них картошку, молоко, зелень и другую всякую всячину. Кроме того, всегда по вечерам возникали стихийные танцы. Во-первых, нас с четырех судов было достаточно много. Во-вторых, все были в рейсе холостыми. В-третьих, местным девушкам до чертиков надоели свои местные выпивохи, и им хотелось новых ощущений. В-четвертых, мы были все-таки городскими и не шли ни в какое сравнение с сельскими ребятами. К тому же среди нас были неплохие баянисты и гармонисты. Танцы затягивались допоздна. Ночевали кто где. Одни на судне, другие в гостях. К утру все стягивались на суда, и мы двигались дальше до следующего вечера. Однажды, когда я стоял на руле, вдруг впереди идущее с лоцманом судно неожиданно село на мель и его по инерции начало разворачивать поперек реки. Мой капитан забегал по рубке, причитая непечатными словами и медленно переводя ручку управления машиной на задний ход. Резко переводить было нельзя. Рассыплется схема электродвижения и судно вообще останется без хода. Второе судно, которое шло за головным, как-то ухитрилось сманеврировать и проскочить между берегом и головным судном. У нас, третьего судна, такой возможности уже не было, Головное судно стало поперек реки, и мы врезаемся в его корму. Раздается треск и скрежет металла. Мы останавливаемся, и нас начинает сносить вниз течением. Последнее судно, наблюдая такую картину, и не имея возможности погасить инерцию, втыкается в берег и быстренько заводит за ближайшее дерево швартовный конец с помощью моряка, спрыгнувшего на берег. Наш капитан продолжает возиться с машинным телеграфом, матеря и проклиная и судно, и конструкторов, его придумавших, и свою судьбу. При этом не забывает вспомянуть и бога, и чью-то мать, и других родственников. Моряки это умеют делать классно. Про морской лексикон можно писать романы. Мое же дело было четко выполнять команды капитана. И я это добросовестно делал. Вскоре мы навалили и на то другое судно. Но там повреждения были не столь значительными. А вот на первом судне через дыру, образовавшуюся в корме от нашего удара, был виден весь салон, в котором теперь морякам предстояло принимать пищу на свежем воздухе до конца перехода. У нас была повреждена носовая часть. Весь фальшборт был завален на палубу, а корпус в носу стал впулым. Вскоре с помощью машины и течения наш флагман снялся с мели, и мы продолжили путь изрядно побитые и помятые. Спустя несколько дней мы подошли к Волго-Донскому каналу. Нужно было проходить шлюзы. В шлюз помещалось только одно судно. Остальные ждали очереди, пока первое судно не уйдет в другой шлюз. Раннее утро. Я стою на руле. Мы ждем своей очереди на шлюзование. Ошвартованы к правой стенке канала, огражденной высоким бетонным парапетом. Открылись ворота и мы можем заходить в шлюз. Капитан командует - руль лево полборта, и дает малый ход вперед. Нос судна медленно отходит от стенки влево. Но корма под действием прижимного ветра и руля никак не хочет отойти. Она начинает скользить по парапету и последний вдруг заваливается. Капитан опять забегал по мостику, вспоминая всех святых. А судно продолжает двигаться вперед, круша парапет своей кормой. Капитан командует - руль лево на борт. Но от этого корма еще плотнее прижимается к парапету, и все новые и новые его участки вновь заваливаются. Так мы ползем до тех пор, пока не заканчивается парапет и не начинается шлюз. Завалили метров сто парапета. Я думал, что капитану сейчас достанется от каких-нибудь властей. Но ничего не случилось, и мы благополучно продолжили плавание. Ну а то, что разодрали себе корму - это, наверное, были сущие пустяки. Все равно более опытных капитанов на Каспии не было.
После установки мачт а Астрахани нас направили в северную часть Каспия для приема рыбы от промысловых судов. В этой части Каспия вели промысел рыбы по теперешним меркам экзотические суда. Они были деревянными и парусными. Никаких двигателей на них не было. Ночью судно освещалось керосиновыми лампами. Суда побольше - назывались "стойки". Они имели две мачты с косыми парусами. Их экипаж состоял из трех - четырех человек. Как правило, это были семьи. Муж, жена и сын или дочка. Длина их была около восьми - десяти метров. Суда поменьше назывались "реюшки". На них было всего два человека. Люди на этих судах и пали, и готовили пищу, и жили на своих посудинках с ранней весны до поздней осени. Ни бани, ни удобств никаких не было. Когда они подходили сдавать рыбу, мы их снабжали водой, продовольствием и керосином. Пресную воду они держали в анкерках. Пищу готовили на примусах или керогазах, таких керосиновых горелках. Для мытья грели воду и поливали друг друга. Мытьевую воду брали из-за борта, так как северная часть Каспийского моря была почти не соленой. Но пить эту воду, даже кипяченой, было нельзя. Волга выносила в Каспий много ила и различных нечистот. Зато рыбы здесь водилось великое множество. В уловах была и речная рыба, и морская. Но лов такой рыбы, как осетр, белуга, севрюга, стерлядь был строго запрещен. Рыбу ловили ставными сетями. И если в сеть попадалась такая рыба, ее, конечно, не выбрасывали, а оставляли себе на еду. Мы же у рыбаков выменивали ее то на сигареты, то на хлеб, то просто покупали за деньги. Так что белой рыбы мы поели вдоволь. Мы ее сначала разделывали. Потом солили. И потом вялили на жарком каспийском солнышке. Вкуснятина получалась отменная. Я ухитрялся даже привозить ее домой в Саратов и с гордостью угощал всех родственников. Принимаемую от рыбаков рыбу мы морозили в специальных протвенях, по десять килограмм в каждом. Упаковывали в картонные короба по три брикета. Короба складывали в охлаждаемые трюма, где температура поддерживалась около двадцати градусов холода. Когда трюма заполнялись, мы везли рыбу в Астрахань.
![[]](/img/k/kalinin_w_s/msword-2/p1010144.jpg)
1954 г. Рулевой теплохода "Красный Каспий".
На следующую практику меня направили рулевым на теплоход "Красный Каспий". Это было для Каспия довольно большое судно. Оно было переделано в буксир из корпуса канонерской лодки. На нем было два главных двигателя мощностью по 127 лошадиных сил. И, естественно, два винта. Но было плохо то, что вращались они в одну и ту же сторону. И во время хода судно все время стремилось увалиться влево. Поэтому руль приходилось постоянно держать до половины борта вправо. Мы занимались буксировкой то барж, то плашкоутов, то прорезей с живой рыбой Это такая деревянная лодка со щелями в бортах. Она вся заполнена водой и только в носу и корме имелись воздушные ящики, за счет которых лодка и держалась наплаву. В такую прорезь загружали до 5 тонн живой рыбы, и мы их буксировали до 20 штук в Астрахань, Гурьевск или Баутино. На этом судне мы занимались ловом рыбы следующим образом. У нас было толстое бревно, которое мы выстреливали за борт в носовой части судна. Через конец бревна пропускали трос с большим обручем на конце. К обручу крепилась конусная сетка. Нижняя часть обруча была плоской с привязанной трубой служившей грузом. Мы опускали это сооружение до дна и тянули часа два. Ход с караваном барж был у нас маленький, и трал тянулся по грунту, собирая его обитателей в свое чрево. Когда мы вытаскивали трал, то там бывало до тонны рыбы различных пород. Попадалась и ценная белая рыба. Она, конечно, доставалась командному составу, ну а мы тоже объедались вкусной наваристой ухой.
![[]](/img/k/kalinin_w_s/msword-2/p1010145.jpg)
Наш скромный улов.
Однажды в конце апреля мы буксировали караван плашкоутов в Баутино. Этот небольшая бухта ничем не оборудованная находится на северо-восточном берегу Каспия. Недалеко находится форт Шевченко, где когда-то Тарас Григорьевич Шевченко проходил военную службу. Хоть этот городок и назывался фортом, но все же это был городок. Вот им мы и таскали несамоходные деревянные баржи (плашкоуты) с продовольствием. И вот как-то ночью, идя по мелководью, мы залезли в чьи-то сети и намотали их на правый винт. Правый двигатель заглох. Мы продолжали двигаться на левой машине черепашьей скоростью. Но до Баутино мы все же доползли. А что делать дальше? Нужно как-то срезать с винта намотавшиеся сети. Как? Никаких водолазов нет и близко. И тут я вызываюсь это сделать, ныряя с ножом к винту. Со мной вызвался на эту операцию еще один наш практикант Гулевский. Мы понимали, что вода ледяная. Только недавно бухта очистилась ото льда. Чтобы как-то предохранить нас об переохлаждения, старший механик Юрий Константинович Алифанов обмазал нас толстым слоем машинного масла. Спустили за борт трап, и я первый прыгнул с борта в воду. Меня обожгло как кипятком. Сдавило грудь. Возникла огромная потребность вдохнуть воздуха. До винта было около 3 метров. Для меня такая глубина была пустяковой. Я быстро достиг винта. На шейке вала был намотан большой жвак сетей. Я попытался их резать. Но они так спрессовались, что нож их не брал. Я вынырнул и поднялся на борт. Стали придумывать что делать. А меня начало трясти как в лихорадке. Через некоторое время я немного согрелся под набросанными на меня тряпками. К этому времени механики подготовили острейшую мелкозубцовую пилу. Теперь нырнул Гулевский. Он недолго пробыл под водой, но, вынырнув, сказал, что пила режет сети хорошо. Затем нырнул я. Я уже знал реакцию организма и спокойнее воспринял ожег водой. Донырнул до винта и стал пилить сети. Через несколько секунд тело онемело. А задерживать дыхание я мог до 3 минут. Так мы продолжали нашу работу до тех пор, пока не срезали всю намотку. Тела своего я уже не чувствовал. Ощущение было такое, что тело существует само по себе, а мозг сам по себе. После того, как мы закончили работу, Юрий Константинович потащил нас в парную. Он нагнал там такого пара, что меня пронзила невыносимая боль под ногтями ног и рук. Дышать было нечем. Тела я по-прежнему не ощущал. Была только боль. Я стал вырываться из парилки. Юрий Константинович меня схватил и не отпускал. Я стал орать как бешеный. Тогда он сунул мои ноги и руки в тазик с водой, и боль отступила. То же сделал и Гулевский. Было по-прежнему тяжело дышать и очень жгло глаза. Их приходилось держать закрытыми. Но терпеть уже было можно. Юрий Константинович нас держал в парилке до тех пор, пока мы хорошенько не пропотели. После чего нам дали по стакану водки и вскоре мы скопытились. Когда я проснулся, то с трудом начал припоминать, что с нами было. Но среди экипажа мы были героями. Нас, салажат, зауважал даже вечно мрачный и чем-то недовольный капитан.
Мы вышли из Баутино и пошли за очередным караваном. Но суток через 5-7 у меня на левом плече вскочил какой-то прыщ. Он чесался, и я его выдавил. Но не прошло и двух дней, как этот прыщ превратился в огромный фурункул. Рука стала болеть до локтя. Но оказалось, что это была еще не беда. Беда была впереди. Через несколько дней такие же фурункулы появились под левой подмышкой. Рука уже не просто болела, она стала нестерпимо ломить. Ложась спать, я ее стал подвязывать к койке второго яруса. Днем ходил с оттопыренной рукой. От работ меня освободили. Юрий Константинович прикладывал к моим фурункулам какие-то примочки. Ничего не помогало. Опухоль подмышкой становилась день ото дня все больше и больше. Вскоре мы должны были идти в Астрахань на котлочистку, и там уж я решил обратиться к врачам. Когда мы пришли в Астрахань, у меня под мышкой был целый сад фурункулов. С левой стороны опухшее тело свисало за брючный ремень. С этим я и пришел в больницу, где мне врач сразу выдал направление на операцию. Но мне же нужно было известить об этом капитана. Да и вещи кое-какие нужно было забрать на буксире. И я пошел в порт. Когда уходил с судна меня провожал весь экипаж. Жали здоровую руку и желали поскорее вернуться. Подходя к больнице, я обратил внимание на двух здоровенных санитаров, которые как-то странно меня обходили. Вдруг они бросились ко мне и заломили обе руки за спину. Я заорал нечеловечьм голосом от пронзившей меня боли. Под мышкой что-то потекло. Я орал - отпустите руку, отпустите руку. Санитары опешили и отпустили обе руки. Я плакал. Один из них спросил грозным голосом: - Почему не явился на операцию? Плача, я объяснил, что ходил на судно за вещами. Они успокоились, но продолжали держаться один слева, другой справа. Так мы дошли до операционной и меня тут же положили на стол. Оттянули в сторону левую руку, и хирург стал возиться с моей подмышкой. Больно было не очень. Сестра сделала обезболивающий укол. Только что-то похрустывало подмышкой. Через какое-то время хирург вставил в разрез катетер, а сестра наложила повязку. Я, сидя на операционном столе, покосившись назад, увидел большую лужу всякой дряни, вылившейся из моей раны. Я спросил хирурга, пока сестра вытирала мне спину, почему так грубо вели себя санитары? Хирург ответил, что когда он не дождался меня на срочную операцию, он попросил санитаров отловить меня и срочно доставить в хирургическое отделение. Срочная операция нужна была потому, что в любой момент, глубоко расположенные фурункулы, могли прорваться внутрь грудной клетки, и тогда исход бы был не ясен. В народе эта болезнь называется сучьем выменем. Выскакивать могут до 12 фурункулов. Так оно было и у меня. Хирурги еще пару раз их вскрывали. Стоял уже июнь. В палатах жара была невыносимой. Простыни и наволочки меняли утром после сна, и вечером перед сном, потому что они после ночного и послеобеденного сна становились мокрыми. Но было у нас и одно хорошее развлечение. Через дорогу напротив наших окон находился летний кинотеатр. То есть, под открытым небом стоял экран и ряды кресел. И никакой крыши. Фильмы там крутили с наступлением темноты, притом каждый вечер шел другой фильм. И вот, каждый вечер у наших окон и окон других палат, выходящих на кинотеатр, собирались все ходячие больные и смотрели бесплатно по три фильма ежедневно. Места были нарасхват. Но нам, хозяевам палаты, уступали места в первом ряду у подоконников. Мы ставили стулья и как фон бароны без устали сидели по 6 часов ежедневно. После сеансов все расходились спать.
Примерно через месяц меня выписали из больницы, и я вновь вернулся на свой "Красный Каспий". Встречали меня как героя. Старший механик Юрий Константинович поселил меня в своей каюте на диване, т.к. других мест не было. Он был распрекраснейшим человеком. Прошел войну. Воевал в дунайской флотилии на бронекатерах. Был ранен. На всем теле у него были татуировки на морскую тематику. Только во всю грудь был выколот портрет красивой девушки с вьющимися волосами. Когда он потрет ей немного губы и щеки, и они начинают светиться нежным розовым светом, то создается впечатление, что девушка живая. Я ему очень завидовал. Когда мы вышли в рейс я начал подбивать клинья на то, чтобы он и мне сделал татуировку как настоящему моряку. Через некоторое время он согласился. Нарисовал красивую картинку и перевел ее на мое левое плечо. На картинке был изображен земной шар и на его фоне парусник. Это означало, что я задумал в своей жизни обойти вокруг всего земного шара. Из-за края земного шара выступал маяк, который должен был освещать мой нелегкий путь. С другой стороны земного шара выступал своими лапами якорь, который означал, что я когда-то заякорюсь на земле, создав семью. Вся символика моей картинки впоследствии пророчески сбылась. Была там и чайка, означавшая легкое и успешное плавание вокруг земного шара. Такое оно и было на самом деле. В своих плаваниях я накрутил столько миль, что их с лихвой бы хватило на десяток кругосветных путешествий. Кроме того, под конец жизни мне посчастливилось поплавать в течение года и на крупнейшем паруснике мира "Крузенштерн".
![[]](/img/k/kalinin_w_s/msword-2/p1010149.jpg)
1954 г. Члены экипажа теплохода "Красный Каспий". На переднем плане слева стармех Алифанов Юрий Константинович. Он дергает за нитку спуск фотоаппарата. Слева от него курсант Гулевский.
Учась на втором курсе мореходки небольшая наша группа из 12 человек закончили курсы парашютистов. Командиром нашего взвода был назначен курсант Пудкин Володя. Он сам был астраханец и очень разбитной парень. К этому времени он был уже мастер парашютного спорта. Он нам и преподавал парашютное дело. Как мастер спорта он имел право это делать. Всю зиму мы изучали парашют. Укладывали его в ранец. Учились управлять парашютом. Ну и разную другую ерундистику. Весной мы сдали экзамены по парашютному спорту уже при аэродромном клубе. Нас допустили до прыжков. И вот в один прекрасный день нас привезли на аэродром. В воздух нас поднимали два кукурузника. У каждого из них было только по две кабины. Во второй кабине сидел летчик, а в первую садился парашютист. Первый ознакомительный прыжок совершался с высоты 900 метров. Раскрытие парашюта было принудительным. Время тянулось очень медленно. Пока он сядет, сделав большой круг. Пока в него залезет парашютист. Пока он взлети и наберет высоту - проходит достаточно много времени. Как самый длинный из группы я стоял первым. Но когда скомандовали "кругом!", я оказался последним. В таком порядке мы и стали прыгать. К обеду поднялся приличный ветер. При таком ветре уже нельзя было делать ознакомительный прыжок. Но нас оставалось-то человека три. И мы упросили инструктора продолжить прыжки. Я сел в самолет последним. Поднялись на высоту 900 метров. Летчик командует "приготовиться!". Я - "есть приготовиться" и влезаю из кабины на крыло самолета. Пристегиваю к скобе карабин вытяжного троса парашюта. Летчик проверяет и через некоторое время командует "пошел". Я отвечаю "есть пошел" и шагаю в никуда. Ничего не помню. Только почувствовал рывок, и я вишу под куполом парашюта. Сперва ощущение было таким, что я к земле не приближаюсь. Вишу и все тебе. Так продолжалось некоторое время. Я только видел, что меня относит ветром от того места, где приземлялись ребята. Потом земля стала стремительно приближаться. Мало того, я летел спиной по ходу моего полета. Я должен был взяться за стропы и перекрутить их, чтобы развернуться лицом по ходу полета. Но Пудкин нам рассказал, что чтобы развернуться, нужно было потянуть за стропы одной из сторон парашюта. Что я и сделал. Развернулся, правда, через другое плечо. Но развернулся же. Земля все быстрее и быстрее приближается ко мне. Инструктор командует "напряги ноги и вытяни их вперед". Отвечаю "есть" и выполняю команду. Мы много раз прыгали с двухметровой высоты. Это такой удар испытывает парашютист при приземлении. Тогда ведь не было никаких парашютов типа "крыло". Были обыкновенные десантные парашюты. Я приготовился. И трах об землю. Впереди запасной парашют. Я носом об него как треснусь. Из носа потекла кровь. Но мне было не до нее. Парашют коснулся земли и потащил меня на этом запасном парашюте по полю. Каждого парашютиста встречает прыгнувший до него товарищ. За мной припустился кто-то из наших. Но моя скорость была намного выше его, и он никак не мог меня догнать и погасить парашют. Я несся по полю. За мной поднимались клубы пыли. И в этой пыли летел мой товарищ. Я пытался подобрать нижние стропы парашюта, как учил нас Пудкин, чтобы погасить его. Но мне это никак не удавалось. Парашют тянул меня за плечи, и мне не удавалось дотянуться до строп. Я летел до тех пор, пока парашют не погас на кустах начинающегося за аэродромом леса. Там и догнал меня мой товарищ. Кое-как мы собрали в охапку парашют и поплелись к месту сбора. Как мог я утер нос и попросил товарища никому не рассказывать, что я его разбил. Мы перешли глубокий ров, которым был обнесен аэродром. - А как ты его перескочил на пузе? Удивился мой товарищ. Я сам не знал, как я его перелетел. Я его и не заметил.
Но больше совершить прыжков с парашютом мне не удалось. Мы окончили нашу бурсу и пошли плавать на каспийский флот.
С этим Пудкиным было море приколов. Вот один из них. Я ел очень медленно и не успевал все съесть до команды: - Первая рота! Встать! Выходи строиться! Мы должны были вскочить со своих мест и выходить на улицу. Пудкин, как командир взвода выходил последним. Так он, пока пропускал нас, успевал съесть не только свое, но и мое второе и выпить мой компот. А я под робу за ремень прятал несколько кусочков хлеба и выходил строиться.
Как-то Пудкин, съев почти все первое, поймал муху и сунул ее в тарелку. Размешал. И заорал - Товарищ командир! Тот подошел. Пудкин с возмущением - Посмотрите, муха в щах. Командир велел заменить первое. Пудкин и на камбузе стал кричать - Что за безобразие! Мухи в щах! Чтобы он не возмущался ему навалили такую порцию, что и двоим-то было ее не осилить. А он слопал, не моргнув глазом. Такой же трюк он повторил с другим командиром. Получилось. И вот дежурил еще один командир. Мы его уважали. Он был очень строг, но справедлив. Был близорук и ходил в очках. В его дежурство Пудкин поймал паука и сунул в тарелку с первым. Ну и как всегда заорал: -Товарищ командир! Прошу подойти! Тот подошел. Смотрите, паук. Командир приподнял очки, внимательно посмотрел в тарелку и заключил: - Обсоси и выплюнь. Повернулся и пошел по рядам. Пудкин аж подпрыгнул, продолжая пенять на несправедливость решения. Но командир никак не реагировал на его вопли. Мы же ржали не переставая, забыв о наших харчах. Долго потом вспоминали этот случай.
В субботы и воскресенья были увольнения в город. А местных вообще отпускали домой с ночевкой. Вот тут мы от души наедались. Порции Пудкина делили на оставшихся троих. Ведь за столами мы сидели по четыре человека, потому что питались в столовой бондарно-тарного завода. Командиры взводов были все местными ребятами. Они жили в четырехместных кубриках. А мы все 24 человека в одном общем. Астраханцы из дома приносили много еды. И сало, и масло с хлебом, и колбасы. И в авоськах вывешивали за окно под самой крышей. Жили мы на третьем этаже. А первый и второй были учебными. И вот мне однажды пришла в голову мысль стырить эти авоськи с едой. Ведь они ни с кем не делились едой. А мы ходили всегда полуголодными. Однажды вечером когда стемнело а авоськи были уже за окном, мы по связанным простыням спустились вниз из своего окна и по пожарной лестнице поднялись на крышу. Крыша была довольно крутой и покрытой шифером. На коньке крыши я лег на живот, а другой парень ухватил меня за ноги. Мы стали сползать к краю крыши. Второго парня уцепил за ноги третий и так далее, пока я не дополз до самого края. Я по пояс свесился с крыши и приготовленным заранее крючком из проволоки стал пытаться подцепить авоськи. Как я не старался, а крючок все же блямкнул по стеклу. Окно открылось, и наши старшины долго пытались рассмотреть, что бы это могло быть. Крючок я убрал, и мы замерли на крыше. Когда окно закрылось, я вновь стал осторожно подцеплять авоськи. Подцепил сначала одну, потом все остальные по очереди. Я их передал по цепочке, и ребята стали тащить нас обратно. Вскоре мы всем взводом уплетали вкусные домашние заготовки. Ох, и радости было в тот вечер. Наутро пропажа обнаружилась. Но что с нами могли поделать четыре старшины. Мы только посмеивались над ними и просили следующий раз побольше приносить харчей из дома. Но они перестали вообще приносить еду, и нам было не столь обидным голодать вместе.
![[]](/img/k/kalinin_w_s/msword-2/p1010190.jpg)
1955 г. Саратов. Последний отпуск перед окончанием мореходки. Моя мама и сестра.
![[]](/img/k/kalinin_w_s/msword-2/p1010192.jpg)
Я развлекаю подруг.
Вообще в мореходке я шкодничал много. И мне, как отличнику, многое сходило с рук. Как-то нам назначили командиром роты майора пограничника. Он носил зеленую форму, и мы его прозвали лягушатником. Мы его не любили. Он был вздорным и крикливым. Однажды он был дежурным по школе. В 22 часа он зашел в кубрик и закричал, чтобы мы через минуту были в постелях. Уходя, выключил свет. Мы его снова включили, чтобы раздеться и аккуратно сложить робу. Он снова зашел и вновь заорав выключил свет. В темноте я схватил рабочий ботинок и запустил его в сторону двери. Вдруг послышался шлепок, крик командира оборвался на полуслове, хлопнула дверь кубрика и все стихло. Ребята стали спрашивать, что это было? Я сказал, что запустил ботинком в командира. Включили свет. Ботинка не было. Что делать? Ребята стали советовать то один, то другой варианты. Мне ничего не нравилось. С тем и уснули. Утром я напялил один ботинок и пошел в командирскую. Шел и думал, что же сказать? Так ничего и не придумав постучал в дверь. Раздалось - Войдите! Я вошел и доложил, что курсант Калинин прибыл. В командирской уже собрался весь командирский состав, и с любопытством меня разглядывал. - Ну и зачем же прибыл курсант Калинин? Ехидно спросил зеленый. Перед ним на столе стоял мой ГД. Я громким голосом доложил, что мне ребята сказали, что мой ботинок у Вас и я прошу его мне вернуть. - А как же он ко мне попал? Удивился зеленый. - Не могу знать, товарищ командир! Отрубил я. - А кто им в меня бросил? Допытывался он. - Не могу знать товарищ командир. Узнаю - доложу! Отрубил я первое, что пришло мне на ум. - А как же твой ботинок мог попасть к другому? Продолжал он. - Все ботинки стояли в ряд у вешалки! Опять громко доложил я. Все переглянулись. Наступила пауза. А я стоял навытяжку в одном ботинке. - Ну, бери свой ботинок и доложи, кто им бросил в меня. Выдавил зеленый. Я подошел к столу, взял ботинок и, развернувшись кругом, печатным шагом вышел из командирской. За дверью раздался громкий смех. Очевидно, товарищи командиры тоже недолюбливали зеленого. Он у нас прослужил недолго.
Или еще. В графике дежурств офицеров мы подсмотрели, что завтра побудку должен делать зеленый. И я предложил устроить ему темную. Замысел был такой. Мы приставляем спортивную скамейку к двери кубрика и когда завтра в темноте зеленый открывает дверь наружу, скамейка бьет по его зеленой голове. Сделали. Попробовали. Слабо получалось. Хотя трехметровая спортивная скамейка и была тяжелой, но падала она как-то медленно, сползая по открываемой двери. Тогда я предложил другую конструкцию. Мы забили гвоздь в дверь выше роста человека и на него положили один край спортивной скамейки. Под другой край подставили наклонно другую скамейку. И когда открывалась дверь, то одна скамейка падала сверху, а другая ударяла в лоб. Когда мы соорудили эту конструкцию один из ребят распахнул дверь. Раздался такой грохот от падающих скамеек, что прибежал дежурный командир роты. Но мы выключили свет. Он пошастал, пошастал и ушел. Мы снова соорудили нашу пирамиду и с легкой душой улеглись спать. Утром проснулись от жуткого грохота. В кубрике и коридоре стояла гробовая тишина. Никто к нам не входил. Никто не гнал на физзарядку. Некоторое время мы лежали не шевелясь. Потом кто-то включил свет. Одна скамейка лежала в проеме распахнутой двери, а вторая аж вылетела в коридор. И никого. Мы стали выбегать на зарядку на стадион, который находился рядом с мореходкой. Там построением занимался как ни в чем не бывало наш зеленый. Мы приготовились к тому, что сейчас нас построят и начнут выявлять зачинщиков. Их конечно не выявят, но весь взвод лишат на месяц увольнения. Но ничего подобного не происходило. Мы недоумевали. Прошла зарядка. Ничего. Прошел завтрак. Ничего. Что за чертовщина? Ведь должно что-то происходить. Не происходит. Так мы приступили к занятиям. И только к обеду узнали, что подъем делал наш физрук. Зеленый задерживался по домашним делам и попросил физрука сделать подъем. Физрука мы очень любили. Он был спокойным и очень добрым человеком. Возился с нами как с родными детьми. Вел различные физкультурные кружки. Учил нас танцам. Учил культуре обращения с девушками. Как их пригласить на танец. Как проводить на место. Как поступить если девушка тебе откажет в танце и т.д. Он был нашей душой. И тут вдруг мы ему такое устроили. Когда узнали об этом, расстроились страшно. А он о случившемся даже никому и не сказал. С ушибами обратился в больницу, и его уложили с сотрясением головного мозга. Мы избрали делегацию, собрали у кого сколько денег на покупку фруктов и отправились в больницу. Там у нашего Миши мы так просили прощения, а он нас так успокаивал, что многие из делегации, и я в том числе, пустили слезу. Он нас простил. А мы его еще больше полюбили и за преданность нам, и за доброту, и за его человечность. Никто из руководства школы так и не узнал о нашей проказе. Но и мы присмирели и никогда больше не делали таких злых выходок.
После окончания мореходки меня направили на транспортный рефрижератор РР-1268 "Снег". Это было не очень большое судно, перевозившее около 100 тонн охлажденной рыбы. Рыбу мы принимали уже от других тоже маленьких промысловых каспийских суденышек и доставляли летом в Астрахань. Зимой же, когда Волга замерзала, доставляли рыбу то в Баку, то в Красноводск, то в Махачкалу. Однажды летом я договорился с капитаном нашего судна о том, что могу взять в очередной рейс мою маму. Спальное местечко на судне было. Наша повариха была женой капитана, и жила в его каюте. Ее место в двухместной каюте с буфетчицей было свободно. Экипаж насчитывал 12 человек, в том числе в экипаже были две женщины - повариха и буфетчица. Никаких других препятствий к выходу мамы в рейс не было. Суда не проверялись ни таможенниками, ни пограничниками. Капитан назначал время отхода, строго в это время отдавались швартовные концы, и судно уходило в рейс. Об отходе извещался только портовый надзор. А ему нужна была судовая роль, в которой указывался экипаж судна. А есть ли на судне посторонние лица - никого не интересовало. В назначенный день я встретил маму на вокзале и привел на судно. Поселилась она с буфетчицей в нижней двухместной каюте. Каютка была хоть и маленькая, но уютная. Рейс, как правило, длился не более 12-15 суток. Все зависело от того, сколько рефрижераторов скопилось на промысле и как хорошо ловится рыба. Рыбу кильку ловили на свет. Одни суденышки - побольше, мы называли "деревяшки", потому что они были изготовлены из дерева. Другие - поменьше, "фанерки", потому что их корпуса изготавливались из авиационной фанеры. Вечером эти суденышки с пятью членами экипажа выходили из бухты в море и на определенной глубине опускали в воду конусную сетку. В широкой части конуса находилась мощная электролампа, которая включалась на определенной глубине. Килька собиралась на свет. Через некоторое время лампа выключалась, и сеть поднималась, килька попадала в конус. В это время опускалась сеть с другого борта, и операция повторялась вновь и вновь всю ночь до утра. Когда начинало светать, килька уже не реагировала на свет, и суда шли в ближайшую бухту на выгрузку. Здесь то их и поджидали транспортные рефрижераторы. В лунные ночи килька ловилась очень плохо. Зато в темные ночи мы быстро набирали грузы и везли их в разные порты. Вот в такой рейс и пошла моя мама. Отошли от пирса, и пошли вниз по Волге. Для коренной волжанки, не видевшей никогда низовий Волги, восторг от увиденной картины был неописуем. Ее нельзя было увести с палубы даже на обед, так она боялась пропустить что-нибудь интересное. А вокруг нас было все интересно. Масса уток, гусей, лебедей, цапель, бакланов, нырков, чирков и другой живности. Они совершенно не боялись нашего судна. Плотным ковром покрывали всю водную поверхность реки. Казалось, мы идем по живому полю, плавно колышущемуся на поднимаемой судном волне. Водяные лилии, кувшинки, чилим, огромной высоты камыш обрамляли водную гладь. Пение, кваканье, писк, визг дополняли дивной красоты картину. И в этой неземной субстанции плавно двигалось наше судно. Было такое ощущение, что мы летим в каком-то сказочном пространстве, а непрерывно сменяющаяся картина вот-вот исчезнет, и мы снова окажемся в нашей обыденной жизни. Если моряки, не раз наблюдавшие такие картины, попривыкли к ним, то человек, впервые попавший в такой волшебный мир, не мог оторваться от него даже на минуту. Я понимал маму. И был очень горд тем, что именно я, ее малолетний сын, смог организовать ей в эту сказку. Наверное, и она гордилась мной. К ночи мы вышли в открытое море. Стояла штилевая погода. Судно плавно скользило по гладкой бирюзовой поверхности моря. И вновь перед взором разворачивалась неповторимая величественная картина. Безбрежное пространство. Наш кораблик, как маленькая затерянная песчинка, тилипается черепашьей скоростью к какой-то цели. Вечные облака с удивлением взирают на нас со своей высоты. Что они думают о нас? Куда и зачем ползет эта букашка? Что ей нужно в этом подлунном мире? А на этой букашке зачарованная женщина, не уставая, любуется и морем, и облаками, и разбегающимися из-под носа судна дорожками волн. Ей было очень хорошо. Она была благодарна судьбе за то, что та послала ей и такого сына, и такую возможность побывать в сказке. На четвертые сутки плавания мы вошли в бухту Гасан-Кули. Эта пустынная необитаемая бухта расположена на восточном побережье Каспийского моря. Там в это время года базировался наш флот. Мы заняли очередь на погрузку и стали ждать. Ждем сутки, двое, трое. Стали придумывать - как скоротать время. Спустили на воду шлюпку, и пошли на берег. Мама пошла с нами. Почти от уреза воды начинались безбрежные барханы. Забрались на ближайший, чтобы увидеть пустыню. Но с него увидели только следующий бархан. Забрались на тот. Но и с него вдели следующий. Мы поняли, что пустыни нам не увидеть. Что с одного бархана можно увидеть только следующий. Жара. Ослепительно белый песок. Рядом море с очень соленой водой. Искупались. Побегали по берегу. На берегу много плоских песчаных блинов, держащихся на тонкой песчаной ножке. Ветер со всех сторон выдул из-под них песок и они, как грибы, держались на тонких ножках. Кто-то перевернул один из блинов. А оттуда в разные стороны побежали огромные пауки, змеи, ящерицы. Мы бросились врассыпную. Мама не отставала от нас. Отбежав на приличное расстояние, мы начали озираться по сторонам, не гонится ли за нами какая-нибудь тварь? Но вся живность быстро попряталась под другие блины. Тогда мы, осмелев, стали переворачивать блин за блином и отскакивать в сторону. Мама взвизгивали от страха, и просила нас этого не делать. Но ее просьбы нас только подбадривали. И мы старались перевернуть блин как можно ближе от нее. Она вновь верещала и отскакивала подальше. Мы до того обнаглели, что стали хватать убегающих змей за хвосты и, раскрутив, подбрасывали высоко в воздух. Чтобы проделать эту операцию, приходилось собирать в кулак все свое мужество. Когда подбегаешь к змее, чтобы схватить ее за хвост, она оборачивается и бросается на тебя. Ты отскакиваешь в сторону. Она начинает снова убегать, ты за ней. Она вновь оборачивается, а ты отскакиваешь. Постепенно она подпускает тебя все ближе и ближе. Наконец ты хватаешь ее за хвост и, чтобы она тебя не укусила, начинаешь раскручивать ее, подбрасывая высоко в воздух. Описав дугу, змея шлепается на песок и быстро убегает под какой-нибудь блин. А какие они были разные змеи. И толстые желтые, и тонкие длинные, и совсем тоненькие короткие. А пауки - просто сказка. И здоровенные черные мохнатые. И такие же здоровые, но голые. И с крестом на спине. Одни бегают нормально. Другие боком. Третьи прыгают. Разнообразие потрясающее. Набегавшись, налюбовавшись, накупавшись, мы возвратились на судно. На судне во время безделья тоже находили себе развлечения. Одним из них был лов бычков. Бычков в бухтах было великое множество. На леску мы цепляли по пять шесть крючков, порой самодельных из гвоздя, и опускали эту снасть даже без наживки с борта до грунта. Подержав с полминуты, поднимали снасть. Почти всегда на каждом крючке висело по бычку. Иногда, правда, клев был плохой. Но когда был хороший - высыпал на палубу весь экипаж и занимался ловом бычков. Мама тоже увлеклась этим спортом и очень азартно вытаскивала гирлянду за гирляндой сверкающего серебра. Бычки - это небольшая толстенькая рыбешка. Ее большая голова занимает почти половину туловища. Ее лов был не только развлечением, но и большим подспорьем для нашего скромного стола. Котлеты из бычка с небольшим добавлением сайгачьего сала и кильки просто таяли во рту. Выловленную рыбу мы чистили и замораживали в трюме. Порой нам ее хватало на целый месяц. Самое нудное было ее чистить. Но тут была установлена строгая очередность. И весь экипаж, за исключением капитана, занимались этой непопулярной работой.
Наконец пришла и наша очередь на загрузку. В течение двух суток нас загрузили рыбой, и мы снялись в Астрахань. Вечерело. Я стоял на руле, когда в рубку зашла мама. Вечер был тихим. Море ласковым. Все иллюминаторы и двери в рулевой рубке были открыты настежь. Любуясь окружающей картиной, мама вдруг сделала вывод: - и за что только вам деньги платят? За такую красоту я бы с вас высчитывала. Я был возмущен страшно. Я возразил, что не всегда мы находимся в такой красоте. Бывают и шторма, и обледенение, и поломки. Да мало ли чего подстерегаем моряков. Мама отмахнулась, как от назойливой мухи. Это меня обидело еще больше. В этот момент я желал только одного - чтобы разразился невиданный шторм и показал маме почем фунт лиха. А еще лучше, если бы наше судно вообще стало тонуть, а я бы спас маму. Вот было бы здорово. В это время на палубе стали собираться члены экипажа и показывать друг другу куда-то в сторону кормы. Мы с мамой тоже вышли на крыло мостика и увидели дивную картину, какую в жизни я больше никогда не видел. От бухты Гасан-Кули мы отошли уже миль на десять. Это примерно около двадцати километров. Когда я вышел на крыло, то вдруг увидел все пространство до самой бухты. И наши рыболовные суденышки, выходящие в море на лов, и береговую черту с ее барханами. А ведь это все скрылось из вида уже около часа тому назад. А тут все как на ладони. Все пространство до самого берега было вогнуто, как тарелка. И на этой тарелке наш рыболовный флот. Высыпал весь экипаж. Около получаса мы любовались этой картиной. В мореходке мы изучали, что существует такое явление природы, как рефракция. То есть, искривление зрительного луча в атмосфере Земли. Но такое искривление все моряки видели впервые. Картина была потрясающей. Но вместе с тем я заметил, что небо в той стороне очень темное. Штормовое. Я показал маме: - Смотри, какой шторм нас догоняет! Посмотрев, она сказала - ничего я не вижу. Да и осталось то нам до Астрахани всего двое суток. Ну, думаю, елки-палки, хоть бы действительно грянул шторм, чтобы показать этой дамочке, что такое морская жизнь. Штормов я очень не любил, потому что укачивался страшно. В шторм меня выворачивало наизнанку как валенок. Кушать ничего не мог. Все вылетало обратно. Один день я еще держался и продолжал стоять на руле. Но на второй начинали дрожать и руки и ноги. Колени подкашивались. Я едва мог удерживаться в вертикальном положении. Тогда вместо меня на руль заступал боцман Леонид Макаров, а я валялся на шлюпочной палубе под шлюпкой и время от времени бросал смычку за борт. Позывы продолжались даже тогда, когда в желудке уже ничего не оставалось. И это продолжалось до тех пор, пока не затихал шторм или не входили в канал. Но тут я очень хотел шторма. Только и твердил про себя: - ну хоть бы он начался, ну хоть бы он начался. И к ночи он начался. Сначала пошла зыбь, судно начало покачиваться. Мама слегла. Потом началась сильная качка. На Каспии волна короткая, крутая. Судно бросает как щепку. А я стою на руле и радость, что сбылось, разливается по всему телу. Я так был рад шторму, что совсем не укачивался. В ноль часов я сменился с вахты и загляну к маме в каюту. Она лежала бледная. Я спросил, не принести ли ей соленой капусты, которой на судне было в достатке. Она попросила принести только тазик, а то в ведро боялась не попасть. Я выполнил ее просьбу и оставил до утра в покое. Утром вновь заглянул в каюту. Мама была еще бледнее и сказала, что не спала всю ночь. Зато я впервые в шторм проспал всю ночь и на утро не испытывал никакого влияния качки. Завтрак было ей предлагать бесполезно. Знал по себе. Я стал агитировать ее выйти на мостик, на свежий воздух. Но она просила одного - не трогать ее и дать спокойно умереть. Я торжествовал. С удовольствием отстоял на руле. Никакая качка меня не брала. Впервые пообедал во время шторма. Весь экипаж, особенно Лешка Макаров, дивились, что это со мной случилось? Но я же не мог рассказать, что это от злости и злорадства я не укачиваюсь. Стыдно как-то было в этом признаваться. На следующий день она была уже не бледная, а зеленая. Мутить ее продолжало по-прежнему. А как всегда бывает в таких случаях, скорость у нас резко упала, и мы еле-еле продвигались вперед. На второй день все-таки удалось маму выманить на верхнюю палубу. Правда, выползла она туда со своим тазиком. Но на свежем воздухе ей стало немного легче. А я все приставал к маме: - ну как? Зря нам платят деньги? - Конечно не зря - отвечала она. Я просто пошутила. - Ну и шуточки у тебя мама. Если бы не твои шуточки - может быть, и шторма не было бы. Только на пятый день перехода мы вошли в канал, и качка постепенно прекратилась. Так закончился наш рейс. Испытание штормом маме только прибавило эмоций от плавания. По возвращении в Саратов она и на работе, и всем своим знакомым рассказывала о рейсе. А каким героем приезжал я в Саратов.
К весне 1956 года дипломы были уже у всех. Решили ехать поступать в Калининградское мореходное училище. Один я из нашей группы настаивал на поездку в Мурманск. Но меня никто не поддержал, и я вынужден был подчиниться большинству. В августе 1956 года, уволившись из Каспрыбфлота, мы приехали в Калининград по вызову мореходного училища. Перед самыми экзаменами нас пригласил в свой кабинет, исполняющий обязанности начальника училища, начальник организационно-строевого отдела Худанов и предложил забрать документы на поступление. Мотив был таким: конкурс большой, а у нас уже есть рабочие дипломы. Да и водку мы уже, наверняка, научились пить, поэтому будем разлагать молодых ребят. С первым доводом конечно нельзя было не согласиться. Но вот второй довод нас оскорбил до глубины души. Мы наперебой стали доказывать ему, что он не имеет права отказывать нам в учебе. Особенно выступал я, поскольку, как отличник, я не должен был сдавать экзамены вообще, а только проходить собеседование. И я заявил ему об этом. Он очень разозлился и грубо выгнал нас из кабинета, сказав, что все равно никто из нас экзаменов не сдаст. А по поводу меня сказал, что я тоже должен сдавать экзамены, поскольку по аттестату об окончании школы никакой я не отличник. Нас, конечно, всех завалили на экзаменах. Пятерых на диктанте, а меня на математике устной. Попался вопрос: "Формулы сокращенного умножения". Я не понимал вопроса. Не знал, о чем нужно было рассказывать? Я задал этот вопрос преподавательнице. Она ответила, что если я не знаю ответа, то должен сдать билет и вытряхиваться. Я пытался возразить, что я готов ответить на любой вопрос, но вопрос в билете мне непонятен. Ничего не помогло. Тогда я попросил разрешения взять второй билет, Но и в этом мне отказали, поскольку второй билет нужно было брать сразу, а не после того, как я уже подготовился к ответу. Меня вышибли, как и моих товарищей. Худанов сдержал свое слово. Что было делать? Естественно - искать работу, благо рабочие дипломы, хоть и маленькие, но у нас были. Направились в УЭЛ (Управление экспедиционного лова рыбы ). В то время это была очень мощная и очень популярная среди моряков организация. Нас разбросали кого куда. Меня направили на новенькое судно - СРТ-4253 "Афанасий Юшков".
![[]](/img/k/kalinin_w_s/msword-2/p1010199.jpg)
4. Калининград.
На таком СРТ в 1956 годуя вышел в Атлантику 3-м помощником капитана.
Я подменил на период отпуска третьего помощника капитана Ивана Тимофеевича Кисова. После кормежки на судах Каспия, и голодной жизни при поступлении в училище, я оказался как в раю. Кормили три раза в сутки. Да еще как кормили. На Каспии питание было на 52 копейки в сутки. Из мяса была только сайгачина ( мясо дикого сайгака ). Это были сплошные жилы. Картофель, морковь, лук - были, как правило, сушеными. Да на такую сумму и не наешься. Маргарин делили по кусочкам и каждому выдавали его порцию. А здесь - ешь, не хочу. На судне, как правило, в порту экипаж не весь. А готовят на весь. Масло сливочное стоит на столе и лопай его сколько угодно. Некоторые накладывали половину алюминиевой кружки масла и заливали его чаем. И эту бурду пили. Хлеб не делили на порции. Он стоял в общем блюде и его можно было есть от пуза. Короче говоря, питание было на 1руб.50коп. Это по тем временам было более чем достаточно. Но мое счастье продолжалось недолго. Возвратился из отпуска Ваня, (он был немного старше меня) и я вновь направился в отдел кадров.
Руководила судоводительскими кадрами плавсостав Валентина Дмитриевна Назарова (впоследствии - Маточкина). Сама штурман. Окончила мореходное училище. Хоть и молода была, но крутая. Штурмана ее хоть и побаивались, но и уважали как мать родную. Вот она меня и направляет на СРТ - 123. Нашел я его к концу дня в рыбном порту на соляном причале. Порт в то время представлял собой жалкое зрелище. Рядом с деревянными причалами стояли деревянные посольные цеха. Да и цехами-то их можно было называть условно. Это были простые деревянные навесы, под которыми хранились бочки с засоленной рыбой. Воруй - сколько угодно. А соляной причал - это небольшой перекошенный причальчик, на котором суда грузились солью в бочках на предстоящий рейс. Вот там и нашел я свое судно. Поднялся на борт. Покричал - кто тут есть? Тишина. Обошел все судно - никого. Пошарил по камбузу, по каптеркам. Ничего съестного. Даже следов мышей не видно. Что делать? Темнеет. Сентябрь. Ночью холодно. Идти некуда. Хочется есть. На судне ни души. Чтобы как-то согреться на ночь лег на матрац и матрацем укрылся. Другого имущества на судне не было. Продремал всю ночь. Утром выполз на палубу - никого. Мертвый пароход. В нижнем кубрике воды по колено. Есть хочется ужасно. Мой СРТ - 4253 стоит у УЭЛа. Туда идти полдня. Да и как бросить это судно. Ведь я на нем третий помощник капитана. Стало вечереть. Кушать уже перехотелось. Хочется, конечно, но не так сильно. Стал готовиться ко второй ночи. Я все думал: - ну должен же кто-нибудь когда-нибудь появиться на судне. Не может же оно вечно стоять без команды. Но лишь бы мне не помереть с голоду до этого времени. Слышал, что суток десять можно продержаться без пищи. Уже улегся, укрывшись двумя матрацами. Вдруг услышал, что кто-то кричит: "Вадим! Вадим!". Я быстро выскакиваю на палубу. А там Ваня Кисов. Здоровый, улыбающийся. Я бросился ему на шею. Мелькнула мысль: теперь не помру с голоду, Ваня не бросит, выручит. А он говорит: - собирай быстрее вещи, и едем на СРТ - 4253. Ты назначен туда третьим помощником капитана. Я спрашиваю: - а как же ты? А я назначен вторым помощником. Радости моей не было конца. Но как же бросить это судно? - спрашиваю. "А ты здесь причем? Оно и так брошено". Это меня немного успокоило. Я спрыгнул в каюту, схватил свой баул и забрался в кузов полуторки, на которой Ваня вез на судно карты из навигационной камеры. Так я снова оказался на СРТ - 4253 "Афанасий Юшков". Вскоре мы вышли в рейс. Возглавлял экипаж Анатолий Дмитриевич Рождественский. Молодой, но опытный капитан. Попивал, конечно, частенько. Шли в Северное море на лов сельди. Сельдь ловили плавными сетями. Сетки длиной по 25 метров и высотой по 6 метров связывали друг с другом в так называемый "порядок". В порядке насчитывалось до ста - ста двадцати сетей. Порядок выметывали вечером, когда сельдь с темнотой поднималась ближе к поверхности моря, вместе с планктоном - мелкими рачками, которыми она питается. Искусство капитана заключалось в том, чтобы угадать - в каком районе она будет подниматься завтра. В то время никаких поисковых приборов конечно не было. Был эхолот. Но он был навигационным и не годился для поиска рыбы. Рыбу же искали так. Я - третий помощник капитана, стоял на правом крыле мостика и по команде капитана зачерпывал ведром забортную воду и совал в ведро термометр. Измерив температуру воды, докладывал капитану. И так бесконечно долго. Черпал ее до тех пор, пока температура не начинала изменяться. То есть, мы нашли градиент температур и именно здесь нижние слои воды, поднимаясь к поверхности, выносят планктон. А за ним поднимается и сельдь. Вот на этих градиентах и нужно метать сети. Первый груз около ста тонн набрали достаточно быстро. Был конец сентября. Погоды стояли сносные. Во время выборки сетей мое место было обычно на палубе с зюзьгой. Зюзьга - это такой большой сачок, которым насыпают рыбу на посольный стол. Два рыбмастера лотками бросают на рыбу крупную соль и перемешивают эту массу. Затем ссыпают в бочки под завязку. Бочку забондаривают верхним донышком и через отверстия, имеющиеся в нем, заливают шлангом соленую забортную воду. Отверстия забивают шкантами, и на этом процесс засолки оканчивается. Если соли в рыбу добавляют мало - получается сельдь слабого посола. Если побольше - среднего посола. И если много - крепкого посола. Зимой, когда на дворе холодно, можно делать сельдь слабого посола. Но летом в жару - только крепкого посола. Я по пояс в рыбе стою у посольного стола и подаю рыбмастерам рыбу. Уловы бывали и по 10-20 тонн за подъем. Вот эту всю рыбу я и должен был перекидать с палубы на стол. Работа была, конечно, трудная. Но у других моряков она была еще труднее. Например, - вытряхивание сельди из сетей. Сельдь, встречая на своем пути сеть и не имея заднего хода, старается протиснуться через ячею. И застревает там. Так, висящую на жабрах и поднимаем ее на палубу. И тогда нужно как следует несколько раз тряхануть сеть, чтобы рыба выскользнула из сети. Так вот, моряки, тоже стоя по пояс в рыбе, вытряхивали эти тонны изо дня в день. Для такой работы нужно иметь не руки, а ручищи. И они их имели. Так что моя работа была только для слабаков.
![[]](/img/k/kalinin_w_s/msword-2/p1010200.jpg)
Так мы выбирали сети.
![[]](/img/k/kalinin_w_s/msword-2/p1010201.jpg)
А так мы пересаживались с плавбазы на свой борт.
Правда, бывали дни, когда уловы были незначительными. Тогда я стоял на руле, удерживая судно вдоль порядка. А капитан толчками подрабатывал машиной, сидя на козле. Козлом называли откидной стул, на котором верхом мог сидеть только капитан. Штурман нес вахты стоя. Так вот, набрав первый груз, мы пошли к Фарерским островам на выгрузку. Там стояли на якорях наши плавбазы, прячась за островами от ветров. На нашем новеньком судне был установлен очень редкий для того времени прибор - радиолокатор. В мореходной школе нам о нем даже и не рассказывали. Я все спрашивал Ивана, а что видно в этом локаторе? А он, даже не моргнув глазом, мне отвечал: - ну ты же видел телевизор? - Ну, видел. - Так вот это тот же телевизор. - А что, и название судна в нем можно прочитать? - Ну, само собой. - Вот это штука! - думал я. - Хоть бы одним глазком в него взглянуть. Но локатор не включали. Берегли. А вот когда мы пошли к плавбазам - его включили. Но мне никак не удавалось в него заглянуть. В отличие от телевизора на экран локатора надевался тубус, который позволял только одному человеку работать с локатором. А у локатора толкались: капитан, старший помощник Альхимович, ну и конечно второй помощник Ваня Кисов, который пользовался у экипажа огромным авторитетом. Он был добрым, улыбчивым здоровяком. К тому же заведовал продовольствием и ларьком. Вот к нему то я и подкатился, когда наступила его очередь смотреть в локатор. А он смотрел в локатор и комментировал наблюдаемую картину: - вон ближе к нам это плавбаза "Заполярье", а дальше "Кадиевка", а вон ближе к Фарерам "Марите Мельникайте" и т.д. Я потихоньку подошел и попросил: - Вань, дай взглянуть. - Взгляни. Я припал к тубусу, но вместо ожидаемой картины увидел какие-то точечки, светлые кривые линии и больше ничего. Я выпялился на Ивана, но он, как ни в чем не бывало, вновь припал к локатору и продолжал свои комментарии. Все с ним соглашались. Я был ошеломлен. - Или со зрением у меня не все в порядке, или смотрел я как-то не так, неправильно - думал я. И только много позже я понял, что к чему. Так мы в то время осваивали новую технику.
Вскоре старшего помощника капитана Альхимовича военкомат отозвал в порт на переподготовку. Оказывается, он долго сачковал от переподготовки. И военкомат никак не мог его отловить. Мы его высадили на попутное судно, а Ваню Кисова назначили старшим помощником капитана. Я продолжал оставаться третьим помощником. Видно нос не дорос еще до второго. Через некоторое время из порта прислали нового второго. Им оказался очень хороший парень Никаноров Артур Андреевич. Мы с ним подружились и я даже ездил к нему домой в Москву в гости. Он меня много водил по Москве. Мы были и на выставках, и в Кремле, и в театрах. Я был очень благодарен ему за его приглашение, и его родителям за теплый прием.
К концу четвертого месяца пребывания на промысле отзывают в порт капитана. На одной из плавбаз, на которую мы сдавали рыбу, обнаружился ее излишек. За это дело взялась прокуратура. Прижали технолога. А он показал, что нам сделал приписку в количестве сданной рыбы. Нам немного не хватало до выполнения плана, и технолог плавбазы нам приписал это количество из своих резервов, которые наворовал у других промысловых судов. Ведь при сдаче рыбы никто ее не взвешивал. Считали количество бочек и умножали на приблизительный вес одной бочки. А он, этот приблизительный вес, был, конечно, занижен по сравнению с реальным. Таким образом, и образовывался у технологов плавбаз собственный резерв. Вот и отозвали капитана для разбора этого дела. И к нашему огромному удивлению и радости, исполняющим обязанности капитана назначают Ивана Тимофеевича Кисова. Я же по-прежнему остаюсь третьим помощником капитана. Диплом слишком мал, да и практики никакой еще нет. Но вот Иван то Тимофеевич каков. За один рей вырос от третьего помощника до капитана. Правда, в следующий рейс он пошел старпомом. Но и такой рост был потрясающе хорошим. Иван Тимофеевич полностью оправдал доверие начальника УЭЛа Николая Ивановича Студенецкого. Всю свою жизнь он простоял на мостике капитаном, с честью выполняя рейсовые задания.
Однажды мы болтались у плавбаз, ожидая своей очереди на получение снабжения. Груз мы уже выгрузили и нас отогнали от борта для выгрузки другого судна. В это время второй помощник капитана Ваня Кисов, тогда он был еще второй помощник капитана, оставался на плавбазе для оформления груза, получения продовольствия и снабжения. Нам необходимо было вновь подходить к плавбазе после выгрузки очередного судна, которого тоже отгонят от базы. Я был на вахте и малыми ходами держался около плавбазы, ожидая отхода судна, стоящего у борта. Но близенько рядом со мной нахально держалось другое судно, ожидавшее выгрузки. Там точно знали, что должны подойти первыми мы, а уж за нами они. Но они так и лезли вперед нас. И вот как только судно, стоявшее у базы включило ходовые огни, готовясь к отходу, я дал средний ход и направился к плавбазе. Другое судно тоже дало ход и пошло параллельно со мной на швартовку. Я увеличил ход до полного. Но и то судно дало полный ход. Я полагал, что капитан, услышав работу главного двигателя, поднимется на мостик. Но он не поднимался. Недавно он спустился с борта плавбазы под хорошим хмельком и, очевидно, уснул крепким сном. Мне было некогда, да и не хотелось будить его. Ведь мы неслись полным ходом к плавбазе. А она была уже рядом. Я летел ближе к плавбазе. То судно было слева от меня и все намеревалось проскочить у меня перед носом. Но ход был у нас равный, и ему никак не удавалось это сделать. Я прицелился на кранцы и когда нос нашего судна поравнялся с кормовым кранцем, я дал полный ход назад. Судно пролетело еще метров двадцать и упруго привалилось к кранцам. С плавбазы подали носовой швартовный конец, и мы замерли у борта. Я вышел на правое крыло. С плавбазы наш второй удивленно смотрел на меня. - А где капитан? - Спит, делая беспечный вид, отвечал я. - Это ты что, сам швартовался? - Да, небрежно бросил я. - Ну, ты даешь! Удивился второй. За этой картиной наблюдал, конечно, и весь наш экипаж, вышедший на прием снабжения. Ну а я чувствовал себя настоящим героем. После получения снабжения мы готовились отходить от борта плавбазы. Вдруг на мостик поднимается капитан и переводит телеграф на полный ход назад. Но ведь машина еще не готова к пуску. Да и носовой швартовный конец еще не отдан. Я капитану об этом спешно говорю. Но он, не слушая меня, вновь перезванивает телеграфом на полный ход назад. Я бросаюсь в машинное отделение и кричу стармеху, который тоже прибежал в машину, что еще ничего не готово к отходу и ради бога не давайте задний ход без моей команды, поскольку капитан в очень укачанном состоянии. Стармех говорит: - понял. И переводит телеграф на "стоп". Я бегу снова в рубку и ору на палубу, чтобы отдавали носовой конец. В это время капитан продолжает бороться с телеграфом, перезванивая и перезванивая на полный ход назад. Наконец швартов сбрасывают с наших кнехтов, и я бегу в машину сказать, чтобы давали задний ход. Стармех запускает машину, а я бегу в рубку. Включаю ходовые огни и встаю к рулю. Мы плавно отходим от плавбазы задним ходом. Вскоре, продолжая двигаться задним ходом, мы приближаемся к лежащему в дрейфе у нас по корме, судну. Я докладываю об этом капитану. Он отвечает: - ну и хрен с ним. Я бросаю руль и бегу за Иваном. Ваня, кричу, мы идем задним ходом и сейчас ударим какое-то судно, а капитан ничего не предпринимает. Мы с Иваном несемся в рубку. Только влетели, как ударяемся кормой в другое судно. Скользим вдоль его борта, заваливая ему фальшборт и леера. Я успел прочитать название судна. Это был Ленинградский рыболовный рефрижератор "Сима". Иван уговаривает капитана пойти отдохнуть. Но тот кричит и отказывается покинуть мостик. Иван сгребает его в охапку и буквально уносит с мостика. Я остаюсь один на мостике. Судно продолжает идти задним ходом. Я то с одного, то с другого крыла смотрю за тем, чтобы не ударить какое-нибудь другое судно. Но все идет хорошо. Мы промахиваемся. И скоро начинаем удаляться от Фарерских островов, идя задним ходом кормой на ветер. Рулить бесполезно. Судно все равно на заднем ходу руля не слушается. Идет себе кормой на ветер, и все. Я только время от времени определяю место судна по пеленгам Фарерских островов. Проходит час, потом второй. На мостик поднимается стармех. - Чего это мы шпарим так долго задним ходом? Я говорю - капитан приказал. - Ну и ну! Промолвил стармех и отправился к себе в каюту. В ноль часов на вахту заступает Иван. Поднимается в рубку и ничего не понимает. - Ты че идешь задним ходом? - Капитан дал задний ход, вот я и иду, отвечаю я. - И что, все три часа? - Да, говорю. Никакой же другой команды не было. Иван переводит ручку телеграфа на передний ход, и мы вновь направляемся к Фарерским островам. На следующий день мы должны были получать топливо с другой плавбазы. Было утро. Опять моя вахта. Нам дают команду швартоваться на бункеровку. Вчера я ошвартовался правым бортом, а сегодня предстояло швартоваться левым. Но я то считал себя уже ассом. Я дал ход и направил судно на кранцы плавбазы. Капитана, конечно, будить не стал, чтобы он не мешал мне швартоваться после вчерашнего. И вот вновь, когда нос нашего судна поравнялся с кормовым кранцем плавбазы, я дал полный ход назад. И вдруг с ужасом увидел, что нос нашего судна резко пошел влево. Я скатал руль право на борт. Но было все поздно. Наше судно левой скулой шандарахнулось между кранцами о борт плавбазы. Весь фальшборт на нашей левой скуле завалился на палубу. Что-то внутри нашего судна загрохотало, посыпалась на палубу посуда, благо была алюминиевой. В рубку заскакивает ошалелый капитан. Увидав носовую оконечность нашего судна, он потерял дар речи. Подскочил ко мне и занес кулак. А я стоял у руля, как в воду опущенный, не шелохнувшись. Капитан зарычал и бросился на палубу, так и не ударив меня. На плавбазе от удара также образовалась довольно значительная вмятина. Там тоже высыпал народ, и все пытались заглянуть к нам в рубку, желая посмотреть на героя. А я со стыда даже не мог никуда убежать. Ведь я был на вахте. Долго составляли акты. Капитан писал объяснительные. С меня ничего не требовали. Но до конца своего пребывания на судне капитан не мог простить мне моего подвига.
Другой раз мы лежали в дрейфе и ждали очередь подхода к плавбазам на выгрузку. Стояла распрекраснейшая тихая погода. Море не шевелилось. Наш капитан пересел на другое судно к своему товарищу. Я на вахте. Вечерело. Нас далеко отнесло от плавбаз и я решил подгрести поближе. Дал ход и пошел ближе к базам. Приблизились. Дал стоп. Судно медленно по инерции покатилось вправо. Справа лежало в дрейфе другое судно. На руле стоял матрос Купрешкин. Стоял, облокотившись подбородком о штурвал. Стоял и не шевелился. Матрос он был в возрасте и опытный. Я посматривал на него и удивлялся, почему он не перекладывает руль? Мы же целимся прямо в корму тому судну. Когда расстояние сократилось до минимального я спросил, почему он не перекладывает руль? Тот спокойно отвечает, что машина-то не работает. - Ну и что? Заорал я. - Руль право на борт! - Пожалуйста. Ответил тот и лениво стал вращать штурвал вправо. Я дал машине полный назад. Но было поздно. Мы сильно треснули тот СРТ. Его экипаж высыпал на палубу и нес меня, на что только был способен морской люд. А я стоял на крыле, не уходя в рубку, и чувствовал себя распоследним подонком, которому нужно не судном командовать, а и дохлую то кобылу доверить нельзя. Так охарактеризовали меня с того судна. Мои уши были не то что красными, а полыхали как два ярких факела.
В 1957 году я был направлен в Мамоновскую Школу усовершенствования кадров комплавсостава, которую успешно окончил в 1959 году. Учеба шла легко. К тому же я неплохо играл на аккордеоне, и меня нарасхват приглашали местные жители то на праздники, то на свадьбы. С собой я прихватывал двух-трех друзей, и мы до сыта наедались на несколько дней. Хоть и платило нам контора не плохо, но денег от получки до получки все равно не хватало. И все было бы хорошо, если бы не одно обстоятельство. Мне хотелось учиться по специальности дальше. Но у меня не было среднего образования. И я решаюсь, не учившись в девятом классе, поступить в десятый. Я написал заявление в вечернюю среднюю школу и был условно принят. Условно потому, что обязан был до конца первого семестра представить справку об окончании девятого класса. В заявлении я написал, что она у меня осталась в Саратове. Прошел первый семестр. Успехи у меня хорошие. Учусь без троек. Но наша обоятельнейшая заведующая Антонина Архипова еще помнит о том, что я принят условно. Проходят другие семестры - я без троек. И постепенно о моей справке забывают. Вместе с окончанием Школы усовершенствования я получаю и аттестат зрелости.
![[]](/img/k/kalinin_w_s/msword-2/p1010203.jpg)
5. Мамонов.
Март 1957 г. Саратов. На побывку приехал молодой моряк 3-й помощник капитана СРТ-4253.
В школе усовершенствования математику и астрономию у нас вел Виктор Алексеевич Алексеев по кличке рыжий. Но действительно был рыжим. Предметы свои знал прекрасно. Но спорщик был ужасный. Спорщик не в том смысле, что он с кем-то ругался, а в том, что каждый урок начинался на спор с кем-нибудь из слушателей по какому-нибудь поводу. Например. Я, как отличник, сижу перед ним на первой парте. Гляжу, а у него на руке очень оригинальные часики с блестящими камушками вместо цифр. Я комментирую, какие сегодня у Вас красивые часы. Он тут же говорит: - Давай махаться часами, не глядя. И закрывает часы рукой. Я, естественно, соглашаюсь и закрываю свои часы рукой. Он подзывает одного из курсантов и говорит: - Снимай мои часы и бери в одну руку. Тот снимает. Теперь снимай с Вадима и бери в другую руку. Тот выполняет. - А теперь, чтобы было все по честному, перекрести руки и давай мне из этой, а ему из той. Пока протекала эта процедура, я все свое внимание сконцентрировал на том, где же подвох. Но подвоха пока не видел. За процедурой следила и вся группа. И тоже ничего пока не замечала. Но когда я открыл руку с новыми часами, то увидел старый корпус от часов даже без стрелок и механизма. Оказалось, что красивые часы были у него на левой руке, а закрыл то он правую руку. Пока я стоял ошарашенный, Виктор Алексеевич хватался за живот от смеха. Ржали как жеребцы и мои товарищи. А я ведь точно знал, что Виктор Алексеевич часы мне не вернет.
Или другой случай. Он заходит в класс, а мы обсуждаем, кто сколько раз может подтянуться. Кто-то из наших утверждает, что он на спор подтянется 20 раз. Виктор Алексеевич, не моргнув глазом, заявляет: - А я подтянусь на спор 30 раз. Мы грохнули со смеху. Он тощий как велосипед, пожилой и 30 раз - смех, да и только. Желающих поспорить нашлось много. Спорили на достаточно крупные для нас суммы. Когда все ставки были сделаны, он подходит к дверному проему, цепляется за косяк и с огромным трудом подтягивается два раза. Мы ликуем. А он, как ни в чем не бывало, идет на свое преподавательское место. Когда шум в классе немного утих, он говорит: - Завтра я подтянусь еще два раза. А вы считайте, когда будет тридцать. Мы так и сели на попу. Хором заголосили, что это не честно, что нужно за один раз! А он так спокойно: - А где было оговорено, что за один раз? Действительно, нигде. Приунывшие мужики начали собирать деньги. Это были хорошие жизненные уроки для нас. Мне они впоследствии очень пригодились.
Правда, несколько раз и мне удавалось выиграть у него. Как-то мне из очередного рейса кто-то из моих друзей привез очень оригинальную шариковую ручку. Тогда шариковые ручки была большая редкость. А в ней еще и кораблик плавал туда-сюда. Он увидел ручку и попросил попробовать, как она пишет. Взял мою тетрадку и на чистом листе размашисто расписался. Вечером я вырвал аккуратно лист и перед его росписью написал, что я, Алексеев Виктор Алексеевич, взял в займы у Калинина столько-то денег и к такому-то сроку обязуюсь их вернуть. В случае просрочки платежа обязуюсь выплачивать такой-то штраф за каждый день просрочки. На следующий день перед началом урока я невинным голоском спрашиваю: - Виктор Алексеевич, а когда Вы мне долг отдадите? Ведь время истекает завтра. - Какой долг? - удивился он. - Который Вы мне должны. - Я тебе ничего не должен. - Как это не должны? А расписка! И я с торжественным видом достаю расписку. Вот тут уже у него глаза на лоб полезли. - Это не мой почерк. Я говорю: - Правильно, не Ваш. Это мой почерк. Но Вы же попросили меня написать эту расписку. Я написал, а вы ее подписали. Подпись то Ваша? - Моя. - Тогда платите. Ну, посопротивлялся он немного. Я пригрозил судом, с судебными издержками. На следующий день он принес деньги, а я ему отдал расписку и тоже денег не вернул.
![[]](/img/k/kalinin_w_s/msword-2/p1010207.jpg)
1957 г. Мамонов. На тренировке.
![[]](/img/k/kalinin_w_s/msword-2/p1010206.jpg)
У старого замка. Прикалываемся.
Однажды вечером мы в общаге уже готовились ложиться спать, когда услышали артиллерийскую канонаду. Выстрелы были слышны со стороны Польской границы. Мы столпились у окон. Они у нас выходили как раз в ту сторону. На окраине Мамонова ближе к границе размещалась школа оружия. В ней новобранцы проходили обучение службе. Мы бурно обсуждали, что бы это могло значить? Неужели опять война? И вдруг в школе оружия взвилась в небо красная ракета. Мы знали, что этот сигнал означал "все в ружье". Значит война. Кто-то предложил бежать в школу. Если война, то там место сбора. И мы рванули. Чем ближе подбегали к школе, тем громче становилась канонада. Сердце бешено колотилось. Тревога переполняла душу. Когда выскочили на площадь в центре города, то увидели, что горит двухэтажное здание напротив нашей школы. На первом этаже был продуктовый магазин, а на втором мансардном жила одна семья. Полыхал второй этаж. Шифер на крыше взрывался не хуже снарядов. Осколки шифера летели в разные стороны на десятки метров. В одном из окон метались мужчина и женщина. Они пытались передать вниз своих малых деток. Это долго не удавалось. Наконец они бросили в толпу сначала одного ребенка, а потом второго. Мужик начал подсаживать в окно женщину. А в это время другие мужики разбили окна первого этажа и передавали на улицу в основном ящики с водкой. Толпа на улице их принимала и убегала кто куда. Мы тоже впрыгнули в окна и стали подавать коробки и ящики на улицу. А внутри творилось невообразимое. Мужики хватали водку, отбивали горлышко и с остервенением лакали ее. Закусывали кто чем. Кто хватал кусок колбасы и с жадностью голодного волка жрал ее. Кто каблуком давил банку консерв и когда из нее брызгал фонтан кильки в томате, жадно лизал вылившуюся массу. Кто хватал бутылку и запускал в витрину. А мы добросовестно таскали и таскали ящики и картонки. Вскоре прибежали солдатики из школы оружия и оцепили дом. Мы оставались внутри и продолжали выносить товары. Теперь от нас принимали уже солдаты и невдалеке складировали. Всех гражданских вывели за оцепление. Стало тяжелее, когда дело дошло до мешков с мукой и сахаром. Они были тяжеленными. По 50 килограмм в каждом. Но и их мы вытащили очень много. На улице уже суетилась милиция и пожарники. Мы выскочили из окон, когда начали рушиться перекрытия. Нас тоже вышибли за оцепление. Ни тебе спасибо, ни тебе по сопатке. Вышибли и все. А гора переданных нами продуктов была большой. Пьяные мужики повыскакивали в окна раньше, как только появились военные. А мы, человек восемь курсантов, оставались до последнего. Те, кто натырил разных товаров, потом нас признали и щедро угощали наворованными вином и водкой. Хоть так нас отблагодарили за наш подвиг.
Впоследствии мы узнали, что женщину мужу все-таки удалось спустить вниз. А сам он потерял сознание и сгорел. Следователи быстро раскрутили это дело. Оказалось, что заведующая магазином разворовала много товара. Узнав о надвигающейся ревизии, заставила своего мужа поджечь магазин. Так как входные двери магазина были заперты, он потихоньку зашел со двора в сени второго этажа и под лестницей поджег вязанку хвороста. Жена быстро заложила своего мужика, и они вместе отправились в места не столь отдаленные.
6. Спасатель.
После окончания Школы усовершенствования в 1959 году я был направлен на спасательное судно "Стремительный". Это был новенький, очень мощный по тем временам, спасатель. Работа на нем доставляла мне большое удовольствие. Во-первых, это было достаточно большое судно. Во-вторых, работа спасателей была очень ценимой моряками, и наполняло нас чувством гордости за нашу профессию. Ведь это судно было предназначено для спасения других судов и оказания помощи судам, терпящим бедствие. Когда я, например, будучи вторым помощником капитана, приезжал на склады получать продовольствие, все суда отставляли в сторону и начинали обслуживать меня вне очереди, потому что даже при стоянке в порту нам объявлялась четырехчасовая готовность. То есть, через четыре часа после получения приказа, мы должны были выйти в море для оказания кому - то помощи. Мы несли свою службу то в Северном, то в Норвежском морях. То в юго-восточной, то в юго-западной Атлантике.
![[]](/img/k/kalinin_w_s/msword-2/p1010215.jpg)
Спасательное судно "Стремительный".
Однажды мы несли службу в Норвежском море. Делать было особенно нечего. Промысловые суда на винты не мотали и мы просто бездельничали. Рыбалка шла плохо, и на промысел с очередной плавбазой вышел начальник УЭЛа Николай Иванович Студенецкий. Как-то он подозвал нас к борту плавбазы и мы на буксирную палубу приняли бочек 200 соленой сельди. Этот груз мы повезли в столицу Фарерских островов порт Торсхавн. Паспорта моряков были в то время только у капитана, помполита, начрадио и стармеха. Остальные члены экипажа не были визированы и не могли ступать на землю иностранного государства. На борт прибыли власти. А по- английски - никто. Я кое-как лопотал и меня капитан привлек в качестве толмача. Я с трудом переводил иностранцев и капитана. Утешало только то, что другие-то вообще ни бум-бум. Мне было очень стыдно. С нас сняли рыбу и загрузили палубу бидонами с белой эмалью. Мы, конечно, попробовали ей покрасить. Это была песня. Мы никогда не видели такой красоты. Мы красили суда свинцовой белой краской. Но она только числилась белой. Во-первых, она была матовой. Во-вторых, она быстро темнела и через нее быстро пробивалась ржавчина. А здесь - сказка. Белая, аж глаза ломит. Блестящая, на солнце на нее невозможно смотреть. Мы выклянчили у Николая Ивановича бочонок краски и выкрасили нашу надстройку. Но нас снова загрузили и мы вновь повезли рыбу в Торсхавн. В обратный рейс нас загрузили бухтами с капроновым канатом. Такой невидали мы не видели никогда. Канат был белый, красивый. Когда его разматывали он аппетитно похрустывал. И этой красоты мы выцыганили у начальника УЭЛа. Но меня беспокоил мой плохой английский язык. На берегу я запасся различной литературой и стал самостоятельно изучать английский язык.
Как-то работали мы в районе Лабрадора. В свободное от оказания помощи судам время несли патрульную службу. Патрульная служба заключалась в том, чтобы следить за нашим флотом и предостерегать его от нарушений запретных для лова рыбы районов. Мы также должны были вести ледовую разведку и предупреждать флот о ледовой обстановке на промысле. В то время наши промысловые суда работали в разреженном льду. Но вот однажды мы получили сообщение о том, что группа СРТ оказалась в окружении плотного льда. Мы пошли им на помощь. Во время сложных швартовок и капитан Геннадий Васильевич Кувшинов, и заменивший его в Лабрадорском рейсе Борис Петрович Старченко обычно ставили меня на руль. Ну, во-первых, все немногочисленные матросы, включая трех водолазов, были заняты либо на швартовках, либо на заводке буксира. А, во-вторых, видно у меня было какое-то чутье на необходимость своевременной перекладки руля для предстоящего маневра. Я очень хорошо чувствовал судно, а оно, как бы в знак благодарности, слушалось меня. Вот и здесь я как всегда стоял на руле. Вошли в лед малым ходом. Но так как лед был пока разреженным, дали сначала средний, а потом и полный ход. Во время плавания во льду капитан, как правило, не подает команды на руль. Он только намечает тактику прохода. Например, он говорит: - вон то поле оставить слева, а ту льдину справа. И так далее. А рулевой уже сам маневрирует в соответствии с этой тактикой. И вот мы летим полным ходом среди льдин. Я едва успеваю перекладывать руль с борта на борт. Проносясь мимо одной большущей льдины, и боясь, что не успею попасть в разводье по правому борту, я перекладываю руль право на борт. И вдруг под кормой страшный удар. Наш корпус завибрировал, задрожал, как подраненный зверь. Капитан дает стоп машине. Заводим подкильный конец в районе винта и водолаз Иван Иванович Мазин уходит под воду. Старший водолаз Колуяну держит с ним связь по микрофону. Мы все толпимся рядом. Что он там говорит? Колуяну не комментирует Мазина. Наконец Мазин выходит из воды. Молча начинает разоблачаться. Также молча уходит с капитаном в его каюту. Это молчание ничего хорошего не предвещало. Через некоторое время узнаем, что одна лопасть четырехлопастного винта отлетела полностью, вторая лопасть наполовину, третья лопасть на одну треть загнута наружу. Посоветовавшись со старшим механиком, капитан принимает решение продолжать малым ходом идти на выручку судов. Так и сделали. Пробились к судам и вывели их из ледового плена. Сами же также малым ходом направились в порт Сент-Джонс, что на полуострове Ньюфаундленд, для замены винта. Запасной винт всегда имеется на каждом судне. Но, чтобы винт вышел из воды, необходимо было отдифферентовать судно. В порту мы заполнили, насколько могли, носовые танки, цепной ящик и кое какие служебные помещения. Нос судна погрузился в воду, а корма поднялась, и винт наполовину вышел из воды. Я удивился, какой силы должен быть удар о льдину, если одна лопасть стального винта, толщиной у основания сантиметров тридцать, отлетела напрочь. В течение двух суток пытались стянуть поврежденный винт с конуса гребного вала. Ничего не выходило. Что только не перепробовали. Ничего не получалось. Механики даже разобрали линию гребного вала, вытащили короткий промежуточный вал и вместо него вновь соединили линию стальными тросами. Валоповороткой стали медленно проворачивать двигатель. Тросы начали скручиваться, втягивая внутрь судна вал с винтом. Винт уперся в ступицу и от такого большого натяжения должен был соскользнуть с конуса. Стальные толстенные тросы скручивались все больше и больше. Все с замиранием следили за операцией. Одни на причале, другие в машинном отделении. В конце концов, тросы с треском лопнули, а винт как сидел на конусе, так и остался сидеть. Вал соединили еще более толстыми тросами. Но результат был тем же. Тросы лопались, а винт ни с места. На третий день пришлось через агента приглашать специалиста взрывника, который, закладывал заряды между ступицей и винтом, и с грохотом и фонтанами воды подрывал их. С третьей попытки удалось сдернуть винт с конуса. Все с восторгом встретили этот результат. Надеть на конус запасной винт и крепко затянуть его огромной гайкой специальным ключом через шпиль, дело было уже не таким сложным. Таким образом, своими силами и смекалкой мы проделали практически заводскую работу, требовавшую постановки судна в док и больших материальных затрат. За время стоянки в Сент-Джонсе нам удалось побывать и в городе, и на вершине горы, с которой изобретатель (по мнению Запада) беспроволочного телеграфа Маркони впервые осуществил сверхдальнюю беспроволочную связь с Европой.
Возвратившись на промысел, мы узнали, что танкер, снабжавший промысловый флот водой сломался, и на промысле катастрофически не хватало воды. А мы запаслись водой в Сент-Джонсе. Вскоре флот узнал об этом, и нас обязали выдавать воду по пять тонн каждому СРТ. Вскоре и у нас кончилась пресная вода. А танкера все не было и не было. Умываться и стирать белье мы стали в соленой морской воде. Мыло не мылилось, а лицо от соли стягивало как в тисках. Ополаскивали мы лицо пригоршней пресной воды. Насосы уже не брали остатки воды из питьевых танков, и мы ведрами доставали ее для приготовления пищи. Но и она подходила к концу. Наш капитан предложил руководству сбегать в Сент-Джонс за водой для себя и для флота. Но такого разрешения мы не получили. Не было валюты для оплаты портовых расходов. Однажды, при обходе ледяного поля вдалеке мы увидели большущий айсберг. И капитан решил подойти к нему, чтобы набрать льда, растопить его и получить воду. Ведь в айсберге лед пресный. Вода, правда, тоже дестилированная, но пресная же. Так и сделали. Осторожно подошли к айсбергу и высадили на него десант. Я был в его составе. Нужно было как-то закрепиться. На склоне айсберга мы выдолбили глубокую лунку и завели в нее ледовый якорь. Такой был на судне. Набили якорный канат и подтянулись к льдине. Размер ее был огромен. Метров 200 в длину и чуть поменьше в ширину. Над водой он возвышался метров на двадцать. Вершина его была совершенно плоская. Часть экипажа начала собирать в бидоны лед и передавать на судно. А я и несколькими ребятами стал карабкаться на вершину. Вскоре мы очутились на ровном плато, посередине которого было большущее озеро. Теплое солнышко растопило большое количество льда, образовав озеро. Попробовали воду. Она пресная. Мы заорали на судно, что обнаружили озеро пресной воды. Там стали кумекать, как ее доставить на судно. Кто-то предложил протянуть шланги и мотопомпой закачать ее в танки. Так и сделали. Канатами затянули наверх мотопомпу, протянули пожарные шланги и стали качать воду. Через некоторое время все танки были полны пресной водой. Мы сообщили флоту о нашем открытии, и пошли раздавать воду. За этот день мы трижды подходили к нашему айсбергу за водой. Флот с облегчением вздохнул. Мы ходили в героях. Но емкости под пресную воду были у нас маленькими, а флот большой. На следующий день мы повторили наш подвиг. Но айсберг, холодным Лабрадорским течением, относился все дальше и дальше от района промысла. На третий день мы его потеряли из виду. Этот айсберг был не единственным. Но обычно айсберги чаще встречаются гораздо меньших размеров и имеют заостренные вершины. Воодушевленные нашим примером рыбаки сами стали искать подходящие айсберги и пытаться самостоятельно добывать себе пресную воду. Дело кончилось тем, что при подходе одного из траулеров к айсбергу тот перевернулся, едва не подмяв под себя судно. Тут же по флоту пришло категорическое запрещение подходить к айсбергам. И это было сделано не безосновательно. Ведь надводная часть айсберга составляет всего одну десятую часть его высоты. Девять десятых находится под водой. И когда верхняя часть подтаивает на солнце, айсберг переворачивается. В какой момент это совершится - никто не знает. Так что заниматься подобными мероприятиями весьма опасно.
Тем не менее, флот на добытой нами воде продержался до прихода танкера, и положение исправилось.
В один прекрасный день я стоял на вахте. Нас далеко течением отнесло от района промысла. А утром мы должны были обойти ледовые поля и на утреннем совете капитанов доложить ледовую обстановку. Вахту я стоял с 00 часов до 04 утра. Около 03 часов утра я дал ход и лег на курс к нашему флоту. Я рассчитал, что к рассвету мы как раз и подойдем к кромке ледяного поля. Ледяные поля под воздействием ветра и течения непрерывно дрейфуют. И где находится их кромка я, естественно, не знал. Постепенно мы набрали полный ход. У меня работал локатор и я вел непрерывное наблюдение за морем. Я знал, что локатор плохо обнаруживает ледяные поля. Уж очень низкая у плавающего льда отражающая способность. Но я знал и то, что при приближении к ледяному полю можно наблюдать так называемое "ледяное небо". Это когда свет, отраженный ото льда, освещает нижнюю кромку облаков. И тогда она светится ярче, чем остальное небо. Такое небо я вскоре увидел по курсу. Но какое при этом расстояние до ледяного поля, я не представлял. Думаю, вот появятся плавающие льдины, тогда я уменьшу ход и вызову электрорадионавигатора для подъема трубки лага. Лаг, измеряющий скорость судна по давлению воды, имеет латунную трубку, которая выдвигается из специальной шахты под днище судна примерно на метр. Естественно, при входе в лед ее необходимо втягивать внутрь, чтобы льдины ее не повредили. Идем полным ходом. Я жду плавающие льдины. И вдруг мы влетаем в сплошное ледяное поле. Бросаюсь к телеграфу и даю стоп машине. Пролетев какое-то расстояние, мы замираем. А что с трубкой? Вызываю электрорадионавигатора. Он пытается ее поднять - бесполезно. Трубка погнута. Остается один выход - вытолкнуть ее наружу. Поднимаем водолазов. Ночь, темнота. Проклиная все на свете, они одевают одного из них - молдаванина Колуяну. Заводим подкильный конец и по нему водолаз уходит под корпус судна. Капитан тоже тут. Но меня не ругает. Может быть, удастся выправить трубку, когда водолаз достанет ее. Водолаз достигает трубки и подает сигнал выталкивать ее. Радисты выталкивают и быстро закрывают кингстон. Водолаз выходит из воды, а трубки нет. Упустил. Все расстроены ужасно. Запасной трубки нет, а имеющиеся на флоте отечественные не подходят к финскому лагу. Мы остались без измерителя скорости. Капитан с расстройства ушел к себе в каюту и долго ни с кем не общался.
![[]](/img/k/kalinin_w_s/msword-2/p1010214.jpg)
Лабралор.
Как-то в другой раз стояли на якоре в бухте Фугле-Фьорд, что на Фарерских островах. Особой работы не было. СРТшки подходили для очистки винтов от старых намоток. Работали в основном водолазы. Их было на судне трое. Вот они-то по очереди и спускались под воду для размотки винтов. Стояли долго. Стояли на двух якорях, так как илистый грунт там очень плохо держал. Но вот нагрянул очередной шторм и, как часто бывало, одно из судов намотало сети на винт. Нужно было срочно сниматься с якорей и идти на помощь аварийному судну. Начали выбирать якоря. А якорные цепи за долгое время стоянки перекрутились между собой. Ведь нас ветром и течением несколько раз разворачивало вокруг своей оси. Образовался так называемый крыж. Мы уже оторвали якоря то грунта и вышли на большую глубину в надежде, что если мы потравим побольше якорные цепи, то они раскрутятся сами собой. Но этого не происходило. Мы пытались подтягивать то одну, то другую цепь - ничего не получалось. Поднять их на борт, и на борту распутать была большая проблема, так как у буксира в носовой части была очень слабая стрела, да и та смотрела от мачты в корму. Кувыркались мы с якорями более двух суток. Что только не пытались придумать, ничего не получалось. К тому же бушевал порядочный шторм. А войти в бухту мы уже не могли. Якоря болтались глубоко в воде. При подходе к берегу, они цеплялись бы за подводные скалы, не давая зайти в бухту. На третьи сутки нам измученным удалось все-таки вытащить по очереди на палубу сначала один якорь, а потом и второй. Здесь мы расклепали одну из цепей и обнесли ее вокруг второй. Затянуть якоря в клюзы не представляло уже большого труда. Но после этой операции экипаж сутки отсыпался. А я понял, какую опасность представляет крыж, и какая мудрая морская практика, которая рекомендует в таких случаях, не снимаясь с якорей, либо самим попытаться раскрутиться в противоположную сторону с помощью своих машин, либо просить какое-нибудь другое судно раскрутить нас. А уж такую возможность мы имели, когда разматывали другие суда.
![[]](/img/k/kalinin_w_s/msword-2/p1010218.jpg)
1959 г. Бдительно несу вахту.А какие клеша - 43 сантиметра.
Третьим, а затем и вторым механиком у нас был мой товарищ Алексей Арсеньевич Сорокин. У него был новенький мотоцикл ИЖ-56. Довольно мощная одноцилиндровая машина в 12 лошадиных сил. Иногда, когда мы стояли на берегу, он давал мне прокатиться. Мне это дело очень нравилось. И вот как-то в рейсе он обмолвился, что хочет его продать и купить более мощный с коляской. Я тут же предложил продать его мне. Сделка состоялась. С приходом в порт я завладел прекрасной игрушкой. Я не уставал ей играться. Мне безумно нравилось на безлюдной дороге мчаться с бешеной скоростью. В эти мгновения сердце замирает от необъяснимо приятных ощущений полета над временем. А как приятно было посадить на заднее сиденье свою будущую жену, а тогда еще просто любимую девушку и поддать газу. ИЖ-56 был сконструирован очень умно. Если у ИЖа-49 было отдельное заднее сиденье, то на 56 -м оно было единым и без ручки. Заднему седоку оставалось только вцепиться в водителя и держаться до посинения, чтобы не свалиться на большой скорости. Так вот, когда сзади сидела ваша бабушка и крепко обнимала меня за талию, прижавшись всем нежным телом к моей сутулой спине, сердце колошматилось еще сильнее и останавливаться совсем не хотелось. Так бы и катался вечно со своей спутницей. Но это было чуть попозже. А пока...
7. Семья.
Осенью 1958 года мы стояли в Калининграде, как всегда в четырехчасовой готовности. Учитывая, что у меня здесь не было ни дома, ни родных, я постоянно находился на судне. Ну а если на судне круглые сутки есть штурман, то сам бог велел ему нести за всех вахту. Наши штурмана до того к этому привыкли, что во время их суточной вахты вечером уходили домой, даже не предупреждая меня, что я остаюсь за них. Но вот однажды мой товарищ Анатолий Грицаенко приглашает меня в одну семью поиграть на аккордеоне, на дне рождения главы этой семьи. Я долго отказываюсь. Но он меня упорно уговаривает. И, в конце концов, я соглашаюсь. А чтобы я не передумал, он увозит в эту семью мой аккордеон, якобы чтобы я не утруждал себя. Хитрил, конечно. Он мне подробно объяснил, как проехать от мелькомбината, где мы стояли, на улицу Горького. Город я знал плохо. В городе бывал редко. Что там делать? В назначенный день была вахта старпома Анатолия Симакова. В районе обеда я ему говорю, что сегодня вечером меня на судне не будет, и что ему видно придется задержаться до моего прихода. Тот от неожиданности и наглости с моей стороны, аж заикаться стал. - Да ты что? Как это тебя не будет вечером? А где же ты будешь? А я спокойненько с ехидцей отвечаю: - на дне рождения одного знакомого. - Какие знакомые, какие дни рождения? Я на вечер всей семье уже билеты в кино купил. А я ему опять ехидненько: - Извини, Толя, но я тоже пообещал быть на дне рождения. Ну, побесился немного старпом. С кем-то созвонился и отменил поход в кино, смирившись со своей несчастной на сегодняшний день судьбой. А я в назначенное время доехал до площади и пересел на автобус, идущий на улицу Горького. Где эта остановка "школа" я не имел никакого понятия. Но Анатолий мне сказал, сколько остановок нужно отсчитать, чтобы не промахнуться. И я добросовестно считал остановки. Настало время выходить на очередной. В переполненном автобусе я начал протискиваться вперед, непрерывно спрашивая, не выходите ли вы на очередной остановке? Почти добрался до первой двери. Впереди стояла симпатичная молодая девушка. Спрашиваю ее - Не выходите ли вы на следующей остановке? Она внимательно осмотрела меня и ответила - Выхожу. Вышли. Какая - то улица. Все разбежались кто куда. А я остался на остановке. Анатолий сказал, что встретит меня. Но его нигде не было. Я уже подумал, что не судьба мне играть на дне рождения. Ну, это даже и лучше. Незнакомые люди. А я был очень стеснительным. Думаю, приеду на судно. Там тепло и уютно. Отпущу домой старпома. Постираю рубашки, носки. Поужинаю. Закручу в десятый раз какой-нибудь фильм. Улягусь спать и забуду про всякие дни рождения. Я уже собирался перейти на противоположную сторону улицы, чтобы сесть на обратный автобус, как из какого - то подъезда выскакивает раздетый Анатолий. Хватает меня и тащит в ту семью. Я даже немного расстроился. Все так было бы хорошо, а тут нужно идти на этот день рождения. Но делать нечего. Иду. Поднимаемся на второй этаж немецкого здания, открываем дверь, входим в довольно просторный коридор. Анатолий шмыгнул в какую - то комнату и выводит двух сестричек. Познакомьтесь. Это Вадим. А это Мила и Юля. Это были дочки именинника Александра Григорьевича Гордиенко. Глядь, а одна - то из них моя попутчица в автобусе. Она и говорит: - А мы уже знакомы. Анатолий глаза вылупил. - Откуда? - Мы в автобусе вместе ехали. Я подтвердил, что не только ехали, но и обменялись информацией. Оказывается, когда она пришла домой, спросила Анатолия: - Это не твой дружок мерзнет там на улице? Вот он и выскочил в одной рубашке. Так я впервые встретился с моей будущей женой и вашей бабушкой. Девушка была очень симпатичная и мне сразу понравилась. На такую девушку не могли не обращать внимания парни. И вскоре я узнаю, что за ней ухаживает курсант Высшего военно-морского училища имени Фрунзе. Фрунзачи были очень красиво одеты в хорошо подогнанную морскую форму, а на боку носили палаш. Это такая длинная морская сабля с очень красивым эфесом. От сабли палаш отличался тем, что был более длинным, но менее изогнутым и имел закругленный носик. Он вставлялся в красивые ножны и очень эффектно смотрелся в сочетании с военно-морской формой. Вот таков был мой конкурент. Но, видать, в этот первый вечер и я чем - то приглянулся Юле. Или на аккордеоне играл неплохо, или тоже был парень ничего. Но только после одного вечера общения я назначил ей свидание, и она пришла на него. Может быть, в этот вечер фрунзачей не увольняли. Ведь у них строго было с этим. Увольнения только в субботу и воскресенье, да и то только тех, кто не имел двоек. А я был вольный казак. Только не мог выходить в город, когда находился на вахте. Но это было один раз в трое суток. Свидание повторилось на второй и третий день. Вскоре мы стали встречаться чуть ли не каждый день. Наверное, мы нравились друг другу. Фрунзач куда - то исчез. Вскоре дружба переросла в любовь. Я уходил из рейса в рейс, а девушка меня ждала. В 1959 году я с моря дал телеграмму ее родителям. Я писал: "Уважаемые Валентина Александровна и Александр Григорьевич! Я люблю Вашу дочь и прошу ее руки". Конечно, с Юлей мы обговорили этот вопрос и для нее эта телеграмма, конечно, не была неожиданностью. После моего возвращения в порт мы решили сыграть свадьбу и стали к ней готовиться. Написали приглашения всем моим и ее родственникам. Приступили к закупке продовольствия и спиртного. С комендантом средней школы, которая располагалась рядышком, договорились, что она даст несколько стульев и столов, так как свадьбу решили устраивать дома. В то время как-то не принято было такие мероприятия устраивать в ресторанах. Уж очень они семейные и выносить их на обозрение посторонней публике не считалось хорошим тоном. Да и дешевле это обходилось дома. Жить решили у ее родителей, так как у меня никакого жилья не было, но я стоял в очереди на его получение. Очередь двигалась очень медленно. Но, зато, в те далекие времена квартиры предоставляли бесплатно. А количество комнат в квартире зависело от количества членов семьи. Давали и одно, и дух и трех и четырех комнатные квартиры. Но стоять в очереди приходилось долго.
29 декабря 1959 года наш брак был зарегистрирован в ЗАГСе, а 30 декабря состоялась свадьба. В доме родителей уже моей жены собралось более 40 человек приглашенных. Благо квартира позволяла вместить такое количество людей. Мало того, одна комната была освобождена от мебели для танцев. С моей стороны пришли ребята со спасателя "Стремительный", приехала моя мама и двоюродная сестра из Саратова. Со стороны моих новых родственников - все остальные гости. Большинство из них не знали друг друга. А я практически не знал никого из родственников и знакомых моей жены. Я только успевал выскакивать в коридор на очередной звонок и принимать очередные поздравления со вступлением в законный брак. Естественно, моя жена не знала всех знакомых по моей линии и также вместе со мной едва успевала получать поздравления и подарки. Только начали рассаживаться за столами, как вдруг раздается еще один звонок в дверь. Юля выскакивает в коридор, а я замешкался в комнате. Меня хором зовут в коридор встречать гостей. Я выхожу. Стоят два парня. Уже без пальто. Красиво одеты. В руках у одного огромный букет цветов, у другого бутылки шампанского. Я подхожу и здороваюсь. Они отвечают и говорят, что хотят видеть жениха. Я с удивлением говорю, что я жених. Они дико смотрят то на меня, то друг на друга. - Как вы жених? А где же Виктор? Я говорю, что не знаю где Виктор, но жених я. Они опять дико озираются. - Это же дом 157 квартира 4? Нет, это дом 159 квартира 4. Ну и дела, значит, мы не туда попали? Очевидно не туда. Они одеваются, забирают свое шампанское и направляются на другую свадьбу. Наши родственники с той и другой стороны насторожились и стали интересоваться, чей тот или иной приглашенный. Отыскали одного бесхозного задрипанного мужичишку. Всех опросили. Никто его не знает, и не приглашал. Посовещавшись, решили его не прогонять. Одет вроде ничего. Съест и выпьет немного. Пусть порадуется за нас. Так и остался он до конца праздника. С 30 декабря гуляние плавно перешло на 31 декабря, а дальше новый год, рождество, старый новый год. В конце концов, стало заканчиваться спиртное, закуски и праздник постепенно затих. Нам с женой отвели одну из комнат в этом гостеприимном доме, и мы стали жить поживать и деток наживать.
![[]](/img/k/kalinin_w_s/msword-2/p1010219.jpg)
8. Вновь учеба.
В 1960 году рождается наш первенец. Называем его Вадюшей. Когда начинает агукать - зовем Гулькой.
![[]](/img/k/kalinin_w_s/msword-2/p1010220.jpg)
Август 1961 год. Моя двоюродная сестра тамара с Вадюшкой в Саратове. Первые шаги.
Меня же вновь направляют в Мамоновскую Школу усовершенствования кадров комплавсостава для обучения на штурмана дальнего плавания. Вновь учеба. Поездки на мотоцикле в Мамонов и обратно. Учитывая мою высокую степень мобильности меня выбирают ответственным за доставку зарплаты из Калининграда в Мамонов для УЭЛовских обучающихся. А их там насчитывалось около двухсот человек. В день зарплаты меня освобождали от занятий, и я с утра в базе флота получал на всех деньги. Много денег. Укладывал их в фибровый чемоданчик. Принайтовливал его сзади моего сиденья к маленькому багажничку и мчался в Мамонов. Там по ведомостям я раздавал зарплату и к вечеру отвозил ведомости в Калининград. За мою работу все слушатели добровольно сбрасывались мне по рублю на бензин. Благо в то время литр бензина стоил четыре копейки. Однажды, когда я приехал с пустым чемоданчиком в Калининград, оглянувшись назад обмер от увиденного. Веревка, крепившая чемодан к багажнику, отвязалась и волочилась сзади по земле. Было чудом, как чемодан не свалился с малюсенького багажничка. После этого я стал класть чемодан с деньгами к себе на колени. Но скоро от такого метода отказался, поскольку чемодан стирал краску с бензобака. Я вновь стал найтовить его к багажнику. Я боялся одного, что если он свалится в одном из поселков, которые я проезжал по пути, то деньги накроются. Поэтому перед поселком и после него я щупал рукой, на месте ли чемодан? И вот однажды, проехав поселок Ладушкин, я пощупал чемодан. Он был на месте. Примерно километра через три подъезжаю к поселку Пятидорожное. Щупаю, и о ужас - чемодана нет. Меня ударило в пот. Оглядываюсь - точно, нет чемодана. Разворачиваюсь и мчусь назад. Встаю во весь рост на подножках и внимательно оглядываю кюветы. Чемодана не видно. Сердце бешено колотится. Встречных машин пока нет. Это радует. Навстречу показался рейсовый автобус. Соображаю, если они увидели чемодан, то умыкнуть его им не удастся. Слишком много свидетелей. Гляжу, шофер из автобуса машет мне рукой, подавая сигнал остановиться. У меня отлегло от сердца. Значит чемодан у него. Подъезжаю, спрыгиваю с мотоцикла и к шоферу. А он с высока: - Че ищешь? Я отвечаю, что деньги потерял. - И много денег? - Много! - отвечаю. Зарплата двухсот человек. - Ну, парень, ты даешь! И подает мне открытый и доверху наполненный грязными помятыми купюрами чемодан. - Собирали всем автобусом - говорит шофер. Я горячо поблагодарил шофера и стал аккуратно укладывать деньги. Упаковка многих пачек была порвана, они рассыпались по всей дороге, испачкались в грязи и помялись.
Но это были все мелочи по сравнению с тем, что если бы их нашел кто-нибудь другой, а не автобус. После раздачи денег оказалось, что какая-то сумма исчезла. Но немного. Я не мог точно сказать сколько. Потому что некоторые бросали рубль. Некоторые нет. Дело было добровольное. Но моей зарплаты мне хватило. С тех пор я возил чемоданчик только перед собой на коленях. И мне было уже неважно, трет он краску на баке, или нет.
Весной 1961 года Школу переводят в Калининград, а осенью я сдаю вступительные экзамены на вечернее отделение Калининградского технического института по специальности "судостроение и судоремонт". Судоводительского отделения там не было. Я понимал, что институт - дело не скорое. Пять лет нужно корпеть над учебниками. А у меня жена и ребенок. Поэтому я одновременно сдаю вступительные экзамены еще и среднее мореходное училище на заочное судоводительское отделение. Таким образом, получалось, что я одновременно учусь в трех учебных заведениях. А этого делать было никак нельзя. Дело в том, что при поступлении в учебное заведение необходимо было приложить к документам подлинник аттестата зрелости. А так как он был только один, то и учиться можно было только в одном учебном заведении. Что было делать? Ведь я был уверен, что потяну эти три нагрузки. Я начал действовать так. В Школе усовершенствования без особого труда получил на руки аттестат зрелости. Я сказал, что мне нужно снять с него копию, и под расписку мне его выдали. Я его приложил к документам в институт. В мореходном училище я сказал, что аттестат в Школе усовершенствования, и мне его выдадут по первому требованию. - Вот мы и требуем - сказали в мореходке. Я побежал в институт и попросил аттестат для снятия копии. Мне сказали, что могут выдать на один день, но в залог необходимо оставить паспорт. Я оставил паспорт, а аттестат тут же понес в мореходку. И такую операцию приходилось проделывать по несколько раз в семестр. Но зато за этот год мне удалось успешно окончить Школу усовершенствования, первый курс технического института и два курса среднего мореходного училища. Правда, уставал страшно. И если бы не помощь моей верной и любимой жены - мне никогда этого сделать бы не удалось. Во-первых, она одна справлялась с ребенком, во-вторых, я иногда приносил домой контрольные работы, которые брал у друзей, и жена их переписывала от моего имени. Мне оставалось только их защищать. А некоторые контрольные работы по общим предметам она выполняла сама. Ведь она к тому времени уже окончила коммунально-строительный техникум, и по образованию была выше меня.
9. Танкер Азнефть.