Перед ним лежала пустыня. Чёрной песок, низкое тяжелое небо и золотые горы вдали. Жгучий ветер хлестал по плечам, сыпал пыль в глаза. Приходилось прикрывать их ладонью, а при особо яростных порывах останавливаться, отворачиваться. Сумрачный день длился, по его прикидкам, уже третьи сутки. Небо не темнело и не светлело. Он сомневался, что за этими свинцовыми тучами вообще было солнце. Спал прямо там, где заставала его усталость, просто накрывшись плащом. Просыпался, с горкой усыпанный песком, и снова шёл вперёд. К золотым горам.
Там, за горами, он знал, в двух днях пути по изумрудным полям, вдоль быстрых холодных речушек - лежит небольшой городок, спускающийся к холодному морю. Он знал. Вернее, помнил. Как сон, как видение. И с каждым днём, проведённом в этом проклятом месте, это видение таяло.
Позади оставался огромный сверкающий замок. В чертогах стояли бесконечно длинные столы, и тысячи тысяч мужей пировали за ними дни и ночи, вспоминая былые битвы. Он был там с неделю, нашёл товарищей, завёл новых знакомых. Слушал о чужих подвигах, мало говорил, сытно ел и отоспался за все те несколько лет, проведённых в военных походах. Наконец, понял: пора домой. И просто вышел через главные ворота. Никто не остановил, впрочем, и дорогу спросить было не у кого. Но он точно знал, куда идти.
В первые же часы снял нагрудник и кольчугу. Под холщовой рубахой обнаружились следы огромных, вероятно, птичьих когтей. Будто его поднял за плечи огромный орел. Странно, ничего такого не вспоминалось. Зато идти сразу стало легче. Меч, впрочем, решил оставить при себе - благо, заплечные ножны не мешали при ходьбе.
На четвертый день кожа начала трескаться от сухости, а от голода и жажды горы плясали перед глазами. Почти весь пятый день он пролежал, укрывшись плащом. Спал и просыпался. Силился вспомнить, кто он такой и что делает здесь. Будто бы вспоминал, но сон опять настигал. Он бился в нем, будто запутавшаяся в сети рыба. Иногда сознание возвращалось, и он проходил сотню шагов, а потом снова падал, подкошенный сном прямо на ходу.
На шестой день в минуты пробуждения он увидел огонек в горах. Точнее, не в самих горах, а за ними - горы теряли свои очертания, становились прозрачными, огонек сиял все сильнее, как маяк. Он долго силился разобрать смысл миража, но наконец, встал и решил идти на огонек - все лучше, чем погибать здесь в беспамятстве.
С каждым шагом бессилие и сонливость отступали - цель придавала сил. На восьмой день он дошел до гор. Они стояли монолитом, будто выплавленные из золота - гладкие и сверкающие нестерпимо. Какое-то время он прикидывал, что делать дальше: взобраться наверх не было никакой возможности, скалы уходили вертикально вверх, ни уступов, ни хоть какого-нибудь куста. Решил идти вдоль - в сторону огонька - и поискать тропинку. И вскоре нашел. Золотые горы будто разрезал огромный нож, и прямая, как стрела, дорога уходила куда-то вдаль. У начала тропы стояла девушка в черном плаще. Он не поверил глазам, но девушка и впрямь была. Давно заметила его, терпеливо ждала, пока он подойдет, и переминалась с ноги на ногу. Точне... подойдя поближе он рассмотрел: на девушке была легкая серебристая кольчуга, плотно облегающая тело, и короткая кожаная юбка. А ниже две стройные ножки переходили в когтистые орлиные лапы. Рука невольно потянулась к следам на плече: ах, вот оно как... Плащ при ближнем рассмотрении оказался сложенными черными крыльями. В руках девушка держала короткое копье.
- Дошел все-таки, - вместо приветствия произнесла девушка-птица. Было видно, что она чем-то недовольна. - Дошел, - ответил он, облизнув ссохшиеся губы. После более чем недельного молчания и скитаний без воды и пищи, язык еле шевелился.
- Не то чтобы я была против того, чтобы ты ушел, но все-таки такого раньше не случалось. - Ты забрала меня слишком рано. У меня еще есть дела.
- Да какие у воина могут еще остаться дела. Разве не хотел бы ты пировать со своими друзьями? Бесконечно долго, не зная грусти, не вспоминая прошлой жизни, полной нужды, бесконечной дороги, ярости и крови. Ты уже вкусил нашей пищи, нашего вина, ты почти ничего не помнишь о том, что оставил там, за горами.
Он попытался вспомнить, действительно, что же ждет его там.
Мысли ворочались в голове, как каменные глыбы. - Мне нужно домой, - наконец, пробормотал он.
- Вот упрямый. Ну хорошо, - криво усмехнулась девушка-птица. - Если прямо сейчас назовешь имя своего ребенка, пропущу тебя.
Ребенка. У него есть ребенок. Эта мысль сама по себе была удивительна. Он нахмурил лоб, стараясь сконцентрироваться. Но это было так сложно. Чем дольше он старался вспомнить, тем больше бледнел и гас тот огонек за горами, к которому он шел все это время. Уже не маяк, а далекая звезда, светлячок в банке. Светлячок...
- Мою дочку зовут Эми-светлячок. У нее кудрявые пшеничные волосы. И когда она входит в дом, свет проникает в самые темные уголки. Она пахнет медом и яблоневым цветом. Не любит закрытые двери и упряма, как маленький ослик.
Взгляд девушки-птицы остекленел, будто она смотрела куда-то вдаль, за эти горы. Наконец, она что-то разглядела, усмехнулась и, ни говоря ни слова, отошла в сторону, пропуская его к тропе.
Впереди было еще три-четыре дня пути. Но он знал, что дойдет. Ведь он шел домой.