Николай Федорович Валенков обожал рыбалку, что вполне обычно для человека, перешагнувшего порог пенсионного возраста. Год назад он только мечтал о том, чтобы вот так, как сегодня, прийти на берег заброшенного доломитового карьера, закинуть удочку в мутноватую от обилия ряски воду и остаться так сидеть, в тишине и покое, до самого наступления вечера, когда клев только усиливается. Вот и сейчас он раскрыл раскладной стульчик и начал медленно готовить шарики из заранее заготовленной манной крупы. Берег, на который он пришел и в этот раз, был отлогий - небольшая часть суши, казалось, была утоплена в воде по самые края, создавая впечатление, что перемести ты свой вес к его краю - и твердыня обломится под тобой.
День неустанно клонился к вечеру. Облака скучивались над мутной гладью водоема, зажимая собой угасающее солнце, чей огненный глаз все еще не сдавался и продолжал сражаться за право одаривать своими лучами и лес вдалеке, и кубики городских построек на горизонте. Высоко за спиной шелестела высушенная летним солнцем трава, из-за маленьких деревьев, растущих по склону, выглядывал купол старой, забытой церкви. Ветерок стал прохладнее, и он все увереннее и увереннее гулял над водой, запутываясь в камышах и уносясь дальше - туда, где журчала через металлический помост протекающая неподалеку, за заброшенными участками, река.
Валенков всегда забрасывал поплавок в воду с огромным наслаждением. Самый первый этап был самым приятным, самым ожидаемым - ведь когда ты в первый раз закидываешь удочку, ты не можешь знать, клюнет рыба сейчас или же подойдет потом, совершенно неожиданно потянув поплавок в глубину. Конечно же, перед этим он прикормил означенное место, а значит, рыба уже могла успеть подойти к нему достаточно близко, чтобы через достаточно короткое время обрадовать пожилого человека своим внезапным появлением с соизволением набить свое ненасытное брюхо.
Рыбалка началась. Валинков ожидал, на губах играла улыбка предвкушения. Все тело замерло, глаза превратились в локаторы, отслеживающие любое движение поплавка в сторону, не учитывая течения. Собственно, поплавок сносил в сторону только ветерок, налетающий время от времени - вода здесь была совершенно спокойной и неподвижной.
Вечерело неотступно. Но Валенков не обращал на это никакого внимания - все оно было направлено на удочку, бережно удерживаемую в руках. Никакого шевеления он пока не наблюдал, поплавок медленно сползал вправо, и Валенков уже был готов медленно и осторожно передвинуть удочку с ним на исходную позицию, как вдруг на воду с резким пронзительным криком села чайка. Она сложила крылья и медленно покачивалась на воде, уставившись на старика черными глазами-бусинками. Она была всего лишь в полуметре от поплавка, но успела создать маленькую рябь на воде, которая разошлась по поверхности сонмом разнокалиберных кругов, один на другим растворяющихся на ней.
Валенков сунул руку в карман и, достав из него, бросил в ее сторону пригоршню переваренной крупы. Чайка обратила на этот жест минимум своего внимания, продолжая едва заметно покачиваться на воде, не сводя с мужчины взгляда неподвижных и маленьких птичьих глаз.
- Тебе чего, птичка? Есть не хочешь? Тогда лети отсюда, не мешай рыбачить мне, пожалуйста.
Но чайка никуда не спешила улетать. Тогда Валенков решил не обращать на нее внимания и продолжать следить за поплавком. Тот, между тем, успел нервно дернуться вниз целых два раза.
- Эх, чтоб тебя! - раздосадованно выругался с улыбкою Валенков и вытащил из воды совершенно лишенный наживки крючок. Пришлось насаживать на него наживку повторно и закидывать опять - аккурат поблизости чайки, которая недовольно вскрикнула и попыталась схватить леску клювом. - Ох, хулиганка! - рассмеялся Валенков.
Валенков сидел уже час, но с тех пор ничего не изменилось кроме того, что чайка отплыла ближе к зарослям рогоза на правой стороне берега, растеряв всякий интерес и к рыбаку, и к практически неподвижному поплавку.
Валенков начал дремать. Сон уже касадся него воздушными ладонями, но мужчина держал глаза открытыми и старался не завалиться набок. При этом думал: "Только бы удочку не упустить из рук." Но руки помнили свое дело - достаточно крепко держали орудие, чтобы не допустить такой оплошности, в результате которой удочка могла бы медленно, но верно уплыть в направлении далекого отсюда противоположного берега.
Солнце почти полностью скрылось за тучами, они заслонили собой небо, и светило переместилось на горизонт, окрасив его маревными оранжево-желтыми полосками. Все вокруг преобрело синеватый оттенок.
- Рыбачите?
Почти уснувший от накатившей дремоты Валенков вздрогнул и резко повернулся в том направлении, из которого донесся этот сочувствующий голос. Рядом с ним сидела сгорбленная, сжавшаяся фигура, лица на которой разглядеть было невозможно из-за слищком уж сгустившихся сумерек. Незнакомец был повернут к нему практически спиной и смотрел на него как бы из-за слившегося с остальным телом плеча. Валенкову показалось, что на голове у него надета широкая шляпа из разряда тех, которые носят в жаркую погоду.
- Да вот, решил отдохнуть на природе чуть-чуть. А то ведь в городе - наверное, сами понимаете - какая гарь и хмарь. А дача-то у меня далеко, на Загорянке, а на электричке дочка моя любит только в институт выбираться. Да и бываю я там не так уж и часто. Так, грядочки прополоть, деревце какое привить, подпоясать... А где ваша удочка, или вы так, как и я, подышать свежим воздухом просто пришли?
- И так.
Ответ был больше похож на вздох, раздавшийся внутри металлической бочки. Валенкову на секунду стало как-то не по себе, но виду он из вежливости подавать не стал. Поплавок было уже почти не видно на потемневшей воде, но надежды он не терял.
- А вы давно сюда ходите? Я это так, мне просто интересно. Я здесь все прикормил малость, так что рыбачьте, не стесняйтесь.
- Мне нечем.
- Не расстраивайтесь. - Валенков пожалел расстроенного собеседника и перешел непосредственно к беседе: - А вы где живете? Я - щелковский сам.
Незнакомец вздохнул и посмотрел на водную гладь. Так сидел он настолько долго, что Валенков вновь почувствовал себя неуютно. Он несколько раз бросил короткий взгляд на него, прежде чем поинтересовался:
- С вами все хорошо?
"Жаль, что я валидол с собой не ношу," - подумал он вдруг. - "А то бы пигодился парню, если вдруг что".
Он не ответил. В свете взошедшей луны было видно его глаза - они казались зловещими, лишенными зрачков.
- Да, со мной все хорошо. Теперь - ВСЕ хорошо.
Валенков долго и пристально смотрел на неполвижно сидящего рядом с ним незнакомца. Очень хотелось спросить у него, что означают эти слова, но он не стал этого делать.
- А рыбы здесь мало.
- Согласен, не густо бывает. - Валенков обрадовался тому, что его немного странноватый собеседник заговорил с ним вновь. - Но ведь рыбалка - это что: возможность остаться одному, помыслить о чем-то своем, о чем с родными дома не поговоришь...
- Это да, это точно, - ответил незнакомец, слегка раскачиваясь верхней частью корпуса. Кажется, он сидел, подобрав под себя ноги, в какой-то неестественной для Валенкова позе. - Нигде, кроме как здесь, ты не обретешь настоящего единения с окружающей природой, с вон той, хотя бы, чайкой...
Чайка по-прежнему темнела на воде возле береговых зарослей. В сумерках она казалась искусственным манком, который используют охотники на болотную птицу.
- Темнеет. Надо, наверное, уже скоро домой собираться, - покосился в его сторону Валенков.
- А вы не хотите со мной еще поговорить? - предложил незнакомец и повернулся к нему лицом. При его движении луна отразилась на коже, словно политой застывшим воском.
- Отчего же, можно, - согласился добросердечный Валенков. К тому же, ему казалось, что поплавок начал опять едва заметно подергиваться.
- Спасибо вам, большое вам спасибо, - произнес незнакомец, в глубокой задумчивости глядя куда-то в даль. - Как мне вас называть?
- Да Николай Федорыч - пойдет, - весело махнул рукой Валенков. Ему было приятно, что молодой человек оказался таким интеллигентным. Все какие-то опасения исчезли, их как-будто ветром сдуло прочь.
- А я - Валентин Киряев. Вы никогда не слышали обо мне?
- Признаться - нет, никогда раньше.
"Наш город полон поэтов и художников", - подумал старик. - "Быть может, он - один из них?"
- Я был поэтом. Полгода назад. Состоял в литературном объединении "Слово". Никогда не думал раньще, что окажусь среди великих личностей. Мои стихи нравились моим знакомым, друзьям, но я в них не видел света просвящения. Некоторые пишут от бога, другие - от других просвещений, но я писал не из-за денег. Мне было интересно, чтобы людям нравилось читать мои стихи, чтоб они находили в них для себя что-то новое, что-то свое, что-то такое, что бы их вознесло в глазах самих себя. - Он сделал паузу. - Вы точно никогда не читали моих стихов?
- Извини, Валентин, я стихов вообще не читаю, ты уж прости.
- Как жаль. Мне раньше казалось, что стихи читают все, кто умеет читать, и стремятся к этому. К тому, чтобы быть богаче, богаче душой, плотнее духом своим.
- А когда вы начали писать? Я вот никогда стихов не писал и поэтому, наверное, и не понимаю вовсе, как это - писать. Я двух слов связать не смогу, не то, чтобы их рифмовать да в строчки складывать.
- Вот и я так раньше думал. Оет в шесть. Тогда мне ничего не давалось. Одно время я даже не вывел ни строчки. Но потом, когда мне стукнуло двенадцать, на меня снова нахлынула муза, и я писал. Писал как бог, не побоюсь этого слова. Однако я не торопился публиковать свои стихи. Мне они до сих пор кажутся несовершенными, не готовыми для того, чтобы их воспринимало человеческое сердце. Наконец я решился и зашед в местную библиотеку, в которой Рудаков дал мне вторую возможность проявить себя как талант. Но талант - это такое слово, которое не каждому в пору. Я его боялся на себя применять, я никогда не считал себя талантливым поэтом. Единственный талант за всю историю существования человечества, по моему взгляду, это Александр Сергеевич Пушкин, памятник которому установили напротив дома Культуры, там, возле парка. Вот он - настоящий герой, мастер стихотворного слога, и я понимал, что мне не сравнится с ним даже по прошествии стольких лет... - Он замолчал. Валенкову показалось, что в уголках ввалившихся глаз молодого человека заблестели слезы. - И я понимал свою слабость по сравнению с этим поистине литературным гигантом Руси.
- Извините, а сколько вам лет, молодой человек? - Валенков был приятно заинтригован рассказом молодого собеседника, который показался ему настолько таинственным и необычным, что даже на какой-то момент он напрочь забыл и про рыбалку, и про вновь застывший на поверхности поплавок.
- Было?
- Почему - "было"? Сколько есть, сколько - сейчас...
- Тогда - двадцать пять.
- Интерсно мне было бы послушать что-нибудь из ваших произведений, молодой человек. Признаться, мне приятны стихи, но на заводе не очень-то и почитаешь - сами знаете, если там когда-нибудь работали.
- Нет, не работал. Отец мой работал. А дед - вот на этом самом карьере, когда он существовал.
- Да он и сейчас существует.
- Да, но тогда тут добывали доломит.
- Знаю, - мечтательно произнес Валенков. - Сам когда-то здесь немного работал.
- И чего же не работаете теперь?
- Ха, молодой человек, вы посмотрите, что с ним сделалось-то за все это время! Тут теперь с удочкой сидеть-то и можно. Был бы сам поэтом - сам бы что-нибудь про эти местные красоты написал.
- Это не каждому дано. Я сам-то не уверен, что был достоин этого.
- Были? А вы что же, молодой человек, больше не пишите?
Тот лишь грустно усмехнулся.
- Если бы я мог - то творил бы. Вы, наверное, не знаете, что меня так и не нашли?
- В каком же смысле-то?
- Когда мои стихи вошли в сборник, я был счастлив. Но это только оказалось, что так. На самом деле они туда не вошли. Я так и не был напечатан. - Он повернул к старику свое лицо, и теперь Валенков увидел все, что было скрыто прежде: в свете луны оно было мертвенно бледным, восковая кожа обтягивала туго выступающие скулы, а глубоко проваленные глаза смотрели на него невидящими бельмами. На нем была насквозь промокшая куртка, водоросли лежали на плечах. Из дырявых ботинок сочилась вода, и только теперь пожилой рыбак ощутил тот запах, который не улавливал прежде - запах стоячей воды и еще какой-то, затхлый, бьющий по ноздрям и перебивающий даже ночную прохладу. - И я решился. Была такая же, примерно, ночь, как вот и сейчас. Я вышел на берег; там никого не было. Я долго стоял и думал. Думал над тем, что принесли мне мои стихи. Никому не нужные, они так и сгинули в лету. Жить больше не имело смысла. Я вошел в стоячую воду и шел до тех пор, пока мои легкие не отяжелели от ее присутствия внутри. Но по каким-то причинам меня не хватились, а я этого и не ожидал. Никто не любил меня. Я, как и мои творения, были пустым звуком для человечества. И я остался здесь. Здесь мне ничто не мешает. Стихи я больше не могу писать, но чувствую, что мне это больше не нужно. Покой и уединение. Давайте еще немного посидим с вами вместе. Мне не одиноко. Я просто не скучаю по жизни. Мне она не нужна. И я ей - тоже.
Чайка сорвалась с поверхности водоема и унеслась прочь. Где-то вдалеке плеснулся карась. Ночь, наконец, полностью укутала карьер мягкими, бережными объятиями. До наступления утра было еще очень далеко.