-Вы не лекарь! - водя указательным пальцем около носа начальника медицинской службы крейсера майора Зенкина, поучительно наставляет комэск, контр-адмирал Хворостяный, - вы - начальник медслужбы! И все эти сюсюканья о больных - кончайте! - адмирал тяжело роняет кулак на амбулаторный стол, - Матрос не может быть больным! Или его начальники не загружают! Или он симулирует! Другого не дано! И не надо их жалеть! ...Не надо! С этими козлами надо жестко! Вы взгляните на эти рожи, со следами беспробудного пьянства и вечного умственного отдыха на лице,- адмирал презрительно исподлобья обвел взглядом малочисленный строй медслужбы,- Они понимают только кнут! Кнут, а не глажение зеленкой по жопе! Вам ясно!..
-Так точно, товарищ адмирал, - сдержанно и с достоинством отвечает Зенкин, стоя во главе этого строя в помещении амбулатории.
Медслужба крейсера последней предъявлялась к проверке курсовой задачи командиру эскадры.
- Оценку 'хорошо' медслужбе, выставленную вам флагврачом, я утверждаю. Замечания вы устранили. Претензий нет. ...Мне ваш командир доложил о телеграмме, ...о смерти вашего отца. Коль скоро у вас такое несчастье, поезжайте ... что тут попишешь, все мы смертны, - сочувственно успокаивает начмеда Хворостяный.
Из Союза на крейсер пришла телеграмма о смерти отца Зенкина, и хотя начмед был готов к получению этого сообщения - (неоперабельный рак желудка - диагноз, не дававший ни шанса на выздоровление), телеграмма для него оказалась неожиданной. Сразу возникало две проблемы: чем добираться из Средиземки в Союз и кого оставить за себя.
По боевому расписанию первым его замом был хирург. Однако пристрастие хирурга ст. л-та Федюли к спиртному, склоняло Зенкина вместо себя оставить терапевта ст. л-та Кулевича.
Но Кулевич, по натуре трусливый и не терпящий бремени ответственности, за которое 'не доплачивают, а только дерут', в категоричной форме отказался.
Федюля с нетерпением ожидал убытия своего начальника в Союз, предвкушая месячное бесконтрольное безделье. Кулевич в душе уже жалел и терзался своим необдуманным, скоропалительным отказом, но к Зенкину обратиться не давало уязвленное самолюбие.
"Начмед на час", как Федюлю стал называть Кулевич, уже прикидывал, каким количеством спирта он будет обладать. И если бы Зенкин хотя бы раз увидел его, оставленного один на один со своими мыслями (его мечтательные глаза, застывшие в одной точке, потные руки, на листе бумаги выводящие формулу С2Н5ОН и ниже роспись, неразборчивую и угловатую, а рядом старательно выведенное 'и.о. начмеда ст. л-т Федюля') он бы, пожалуй, настоял, чтобы Кулевич через "не хочу" принял его обязанности.
Наконец, оказия в Союз представилась, и Зенкин растворился за горизонтом.
Под предлогом проводов начальника и приема дел, первые четыре дня Федюля находился в тяжелом алкогольном опьянении. Но медслужба, как боевая единица, продолжала выполнять все возложенные на нее обязанности. Старший лейтенант Кулевич проводил амбулаторный прием больных. Снимал пробы пищи на камбузе, производил ежедневный доклад старпому, наблюдал за изощренным пьянством своего коллеги и продолжал сожалеть, что отказался от предложения Зенкина.
На все его просьбы к Федюле повернуться лицом к службе, тот грубо и однообразно дразнил: - Я начальник - ты говно. Ты начальник - я говно. ...Кто - начальник? ...Я спрашиваю - кто сегодня начальник? - с издевательской интонацией в голосе, задавал вопрос Федюля, и, гладя себя по животу, с нежным убаюкиванием, сам себе повторял: - Сегодня - я начальник! Я - начальник! Я!..
'Стучать' на своего сослуживца у Кулевича язык не поворачивался. Через полторы недели спирт медслужбы был выпит. Федюля начал занимать спирт у командиров боевых частей, в счет будущих получений. Расписки, как фальшивые векселя, с легким сердцем раздавались Федюлей всем, кто их требовал - помощнику командира по снабжению, командирам БЧ-2, БЧ-4, ...механики спиртом не делились - самим не хватало. Прошла еще одна неделя. Федюля потемнел лицом и осунулся. Черные впадины под глазами. Дрожащие руки. Скорбные складки в углах рта. Постоянные вытягивания в трубочку сухих и потрескавшихся губ и их частое облизывание сизым языком, делали его похожим на африканского дикобраза у разоренного термитника.
Спиртом больше никто не делился.
Пользуясь служебной властью, Федюле удалось сломить сопротивление начальника корабельной аптеки мичмана Стасюка, и они на пару в течение 3-х дней распотрошили боевые укладки, и выпили неприкосновенный запас спирта.
Прошла еще неделя. Еще более мрачный 'начмед на час' беспрерывно курил и нервно расхаживал по амбулатории, думая свою черную думу - где добыть 'бухло'. Сны у Федюли были беспокойные и странные. Он рассказывал их Кулевичу, пытаясь вместе с ним осмыслить свои мистические видения:
-Сниться мне, сижу я на краю огромной серо-розовой скалы, а цветовая гамма пейзажа такая яркая, что приходится во сне щуриться, а когда просыпаюсь, ни хрена не вижу минут пять, пока не адаптируюсь. ...Так вот, под этой скалой до горизонта спокойное, ярко перламутровое море. Ни ветерка. Ни дуновения. Но чувства мои напряжены до предела. Руки судорожно цепляются за острые розовые базальтовые выступы. Душа замирает и томится от предчувствия чего-то ужасного. И это ужасное должно подняться из глубин моря. И точно, ...в морской перламутровой толще вдруг возникает черная точка. Она, спирально вращаясь, приближается. ...Это уже не точка, а какая-то черная рыбина. Она неуклонно все поднимается из придонных глубин и вырастает до громадных размеров. Вода вскипает и лопается огромным бело - шипящим пузырем, и в нем вдруг возникает открытая зубастая бело- розовая пасть этой рыбы, с тупым черным рылом. Я узнаю ее - это кашалот. Он такой огромный, иссиня-черный, скользкий и блестящий! Он гипнотизирует меня своими маленькими злыми синими глазками и с силой бьет хвостом в скалу. Скала вздрагивает, ногти на моих пальцах ломаются, и я с криком срываюсь вниз, лечу кубарем прямо в открытую бело-розовую пасть чудища. ...Просыпаюсь! Холодный пот, сумасшедшее сердцебиение. Только засну - тот же ужас. Снова просыпаюсь. Смотрю на часы. Спал полчаса. И так всю ночь...
Другой сон Федюли представлял собой мифологический винегрет. В нем присутствовал и лохматый зеленый, почему-то, низкорослый, на кривых ногах, Посейдон с вилами, и цепной пес Цербер с забинтованной задней правой лапой, с двумя таксоподобными мордами и с таким же удлиненным рыжим телом, и бог виноделия Бахус, с испитым серо-зеленым лицом бывшего крейсерского кока-инструктора Кочана, уволенного в запас за систематическое пьянство, овитого виноградной лозой с кубком вина. Последний постоянно глумился над хирургом. Во сне хирург был томим необоримой жаждой похмелья, а Бахус-Кочан тыкал ему, называл ты - Гарик, вместо Игоря, и весело смеясь, проносил мимо его лица кубок с шипящим и искрящимся вином и выливал его в море. Но он же и сжалился над ним. ...В тот момент, когда огнедышащие морды Цербера хотели уже разорвать беспомощного хирурга, Бахус-Кочан вдруг подтянул Федюлю за воротник кителя к себе и шепнул ему на ухо: - Будет тебе 'бухло', Посейдон поможет...
И точно, на следующий день 'бухло' само поднялось из глубин Средиземки. К борту ошвартовалась дизельная подводная лодка. ' Начмед на час' встречал мед брата с дизелюхи, как посланца языческого божества.
Что нужно, чтобы раскрутить коллегу с лодки на большое количество 'шила'? Какие дары нужно воздать? ...Гекатомбы быков? Ха! Пустяк! Глоток свежего воздуха, краешек неба с лучиком солнца, и хорошая баня с веником и чистыми простынями.
Худой, бледный, с широкой блаженной улыбкой, лодочный начмед лежал на верхнем полке крейсерской сауны и стонал под ударами эвкалиптового веника: - Еще, еще, ...еще! - подгонял он санитара - срочника.
Федюля сауну не любил - 'только кайф из мозгов вышибать'. Укутанный в простыню, пристроившись в предбаннике, он, не спеша, как матерый гурман- дегустатор, разводил в стакане лодочное 'шило' с минералкой и растворимым кофе из 3-х литровой банки в пропорции 3 к 1-му и медленно, мелкими глотками процеживал его сквозь зубы, прижимая проспиртованный язык к нёбу, с наслаждением ощущая ожог слизистой оболочки горла. Столик перед ним был весь завален рыбьей шелухой. Банка с 'шилом' для конспирации стояла на палубе под столом, прикрытая веником. Федюля хватал тарань за хвост, оббивал ей ребра о край стола и алчно вгрызался зубами в янтарную рыбью спинку. Глаза его то стекленели, и он судорожно хватал стакан и медленно сквозь зубы цедил спирт, ...то становились бессмысленно-пустыми и тогда он, прикрыв глаза, начинал медленно раскачиваться из стороны в сторону, входя в алкогольный транс, и декламировать стихи местного поэта:
Проснулся ночью он, как - будто не ложился.
Взгляд ищуще мрак комнаты рассек.
На перекрестье рам остановился,
И замер, ужасом расширенный зрачок.
В глазницах окон, в зачерненных гарью стеклах,
Из бликов светофорного желтка,
Раскосый, желтый глаз в краснеющем отеке
Зло, напряженно смотрит свысока.
Страх иглами в виски, ...с волной угара
Метнулся к сердцу, ...к горлу из груди
Крик первородный, как защита от удара
Сорвался с губ и спазмом вмерз на полпути.
В трех сантиметрах, захлебнувшись вихрем нотным,
Оркестр (тысяча отчаянных смычков)
Взорвался,...смолк! И звук густой, фаготный
Вдруг воплотился в деревянный стук подков.
И в звуке том, пустом, копытно - стылом
Со всех сторон, качаясь и кривясь,
Иссине - черные, клыкастые гориллы
С притопом, в такт выкрикивают: - 'Мразь'
И сердце сжалось, ...вытянулось ниткой!
Косматым зверем навалился мрак.
Осела грудь раздавленной улиткой.
Копытный звук затих в висках - тук-так...
...Рассвет вошел беззвучно, беззаботно...
Затеплил лучиком пыль дальнего угла.
И Смерть закончила привычную работу,
Поправив грим из мела и угля...
(Бесприютная душа офицера-атеиста, обстоятельствами на долгие месяцы запертого в стальную клетку,склонна к живой игре воображения и не защищенная молитвой, слишком чувствительна к соблазнам, всегда найдёт за что уцепиться для болезненных наполнений, которые она принимает за спасительные, и в любом доступном пороке способна найти самоуслаждение)
Наконец, опьянение полностью овладело его сознанием. Хирург уронил голову на стол, в кураже наотмашь от себя смахнул рукой всё со стола. Затем вместе со стулом в бок с дурашливым вскриком: - И-и- ях!...мягко завалился и упал на деревянный настил, пьяно подхихикивая. Повернулся на спину и с закрытыми глазами начал кататься на спине, мелко суча ногами, безмятежно наслаждаясь тем, что пьян.
Когда бессознательное тело Федюли завернутое в простыню два санитара из сауны тащили в медблок, в переходном коридоре они столкнулись со старпом:
-Вы что, ко мне на вечерний доклад его тащите?! - мрачно пошутил он. - Тащи, этот мешок с дерьмом, в каюту, пусть проспится!
На следующее утро Федюля, с дикой головной болью, истомленный кошмарными снами, с истерзанной душой, как у петровского стрельца перед казнью, выслушивал в командирской каюте поток нелестностей в свой адрес и, мутно глядя командиру в глаза, изрек: - Ну и что вы мне сделаете? А? Голову отрубите? Бля!
С этого момента звезда Федюли закатилась, власть начмеда перешла в руки терапевта Кулевича.