Кажется что, совсем ничего не изменилось вокруг: каждый день мы встречаемся в церкви, за общим столом и делами. Отец все также объезжает верхом поля, а мать следит за работами в усадьбе и ведет конторские дела.
Все также послушно работают на полях и в лесной чаще "проклятые". Их, изуродованные божьим гневом лица, равнодушны и покорны точно так же, как это было при моем деде и прадеде. Когда я иду по пашне, выполняя поручение отца, и приближаюсь к группе "проклятых", вблизи становится слышно их странное журавлиное курлыканье. Так говорят между собой люди, у которых, прогневанный ими, Господь отобрал человеческие лица и дар человеческой речи в день Страшного Суда. В доброте своей сохранив грешникам их жалкие жизни, и навсегда отделив их от праведников, иначе называемых "спасенными", то есть таких людей, как я, мой отец, моя мать, братья и сестры, как вся семья Вельфингов, как все наши домашние.
Так рассказывал добряк и даже философ на свой лад, священник отец Афанас. Еще он рассказывал об основателе семьи, о моем великом прапрадеде Отто Вельфинге.
Огромные, в человеческий рост светильники бросали трепещущий свет на золото и драгоценное резное дерево храма, отец Афанас воздевал руки столь стремительно, что широкие белые рукава его облачения подымали ветер.
- Дети мой, - начинал он своим высоким певучим голосом. - В тот грозный день толпы обезумевших от злобы грешников, с факелами и камнями в руках столпились вокруг храмов, в которых заперлись праведники. Весь мир пылал и рушился в пыль, и небо было черно от пепла, так ужасно было их яростное безумие. Но были немногие верные Господу, что без устали и отчаяния, как и подобает праведниками, стояли на коленях и умоляли всевышнего простить тех, кто бесновался там снаружи: "...Ибо не ведают, что творят...".
Священник замолкал, и паства молчала вместе с ним, подавленная драматизмом, помноженным на величие духа. И с высоты громадного, до самого потолка, резного распятия всех нас скопом рассматривал деревянный Иисус Христос. Выдержав паузу, отец Афанас продолжал: - ...А затем наступил час гнева божьего и суда. Рассеялись вдруг тучи, и на землю пролился небесный свет. И был он так ярок и страшен, что грешники впали в смятение, оставили храмы, в которых заперлись праведники и бросились врассыпную. Многие из них погибли в страшной давке. Праведники же отворили двери и вышли из храмов. И увидели, что Господь внял их молитвам о своих падших братьях: те хоть и потеряли речь, разум и способность говорить все же были оставлены в живых. Поражены были праведные и могли только славить доброту и мудрость создателя. А потом, ваш предок святой Отто Вельфинг вышел вперед и сказал праведникам: - "Раз Господь по нашим молитвам сохранил грешникам жизнь, значит долг наш в том, что бы в любви заботится о падших и управлять ими, как старший брат младшим. Отправимся же в разные концы земли. Соберем вокруг себя грешников, дадим им кров и еду, и будем жить все вместе, как дети божьи. И было все по его словам...".
Дружное "Аминь" разносилось под сводами церкви, и отец Афанас принимался читать Евангелие.
Я слышал все это много раз и отлично помню то чувство просветленности и доброты, которое пронизывало меня с головы до пят, каждый раз, когда я шагал из церкви к дому. Мне хотелось подойти к какому-нибудь "падшему", стоявшему в стороне с тележкой свежего речного песка, что бы, как только мимо пройдут "спасенные", тут же начать посыпать дорожки, взять его за руку, заглянуть в уродливое серое лицо и назвать "братом". Если поднимался теплый ветерок, то казалось, что сам Господь гладит меня по волосам.
Сейчас, я оглядываюсь назад и вижу себя самого этаким милым и глупым щенком, неловко ковыляющим на пухлых, непослушных лапах. И дело тут было всего в нескольких листках пожелтевшей бумаги, которые я нашел, разбирая, сваленные в подвале книги. На самом последнем из них стояли выведенные, знакомым каждому из нас с самого детства почерком нашего предка Святого Отто Вельфинга, слова: "Я не верил в Бога и не поверю никогда...". Я перечитывал их так часто, что теперь, стоит только закрыть глаза, как передо мной оживает этот день из жизни "святого", так словно я пережил его сам.
2
Этой встречи со старыми боевыми товарищами я ждал последние полгода и вот наконец мой вертолет шел над крышами огромного города. Я вел его туда, где словно маяк светилась огромная золотая надпись: "Отель Королевский Меридиан".
Через две минуты я выбрался из кабины и сразу увидел нескольких пораженных. В то время в Бангкоке их было полным полно. . Я стоял на месте и смотрел, как мужчина в ужасающе грязном, но очевидно некогда великолепном белом костюме, с высохшей хризантемой в петлице, идет на меня, протягивая высохшие от голода руки с обломанными ногтями. Кто знает, кем он был пока на сцене, словно чертик из коробочки не появился "Миротворец". Может гангстером, торговцем маленькими девочками, кокаином, а может просто весельчаком-плейбоем, любимым сыном богатых родителей. Теперь это не имело ровным счетом никакого значения. Он шел ко мне и просил еды. В глазах его были только голод и страх. Сотни тысяч таких, как он еще бродили по городу, копаясь в кладовых, на кухнях или просто в мусорных баках на задворках улиц. Многие просто умирали от голода, запертые в собственных квартирах.
Попрошайка сделал еще шаг, открыл рот и издал какой-то невероятно жалобный птичий звук. Еще несколько бедолаг показались перед входом в "Королевский меридиан". Тут была женщина в разорванном цветистом платье, подросток и двое мужчин при галстуках и остатках деловых костюмов. Город и отель передо мной еще были великолепны, еще сверкали в лучах утреннего солнца тем вызовом и задором, что так привычен грандиозному человеческому улью. Но стоило только присмотреться к потускневшим, запыленным улицам, не освещенным ни одной искоркой электрического света, к рядам неподвижных автомобилей вдоль его дорог, как становилось видно то общее, что связывало Бангкок с его пораженными "Миротворцем" жителями. Они не умерли, они еще могут просуществовать довольно долго и, кто знает, может быть даже счастливее прежнего, но можно сказать совершенно точно, что та жизнь, которая наполняла их с самого рождения ушла навсегда.
Люди передом мной были похожи на стайку голодных кошек, загнанных наводнением на крышу сарая. Держи я в руках огромный кусок свиного окорока, ни один из них даже не попытался отнять его у меня силой. Они бы просто ходили вокруг меня, жалобно скулили, протягивали руки и смотрели умоляющими мокрыми от слез глазами. Это был мир - настоящий вечный мир, в котором один человек не поднимет руку на другого, даже ради куска хлеба, даже для спасения собственной жизни. Ну, разве не прекрасным и целительным было действие "Миротворца", этого адского вируса, созданного еще во времена Холодной Войны.
Я повернулся к вертолету и достал из кабины сверток с бутербродами, которые по старой привычке положила мне с собой жена. А потом просто взял и зашвырнул его подальше от вертолета. Так, что бы никто не помешал мне добраться до дверей отеля.
Когда-то давно, еще до войны мы с женой, ездили на машине в Австрию смотреть пещеры Катерлох. И сейчас казалось, что огромный пустой холл отеля поразительно напоминает мрачноватое, но величественное подземелье, словно специально созданное для того, что бы заманивать туда туристов. Впечатление добавляли плотные ряды хрустальных светильников, сталактитами свисавших с потолка.
- Эй, Отто! - послышался знакомый голос. - Даже не смотри на них! Теперь это собственность Бориса. Ему бы только найти стремянку, такую, что бы доставала до потолка, и все великолепие переместится в его усадьбу.
- Не изображай из себя чистоплюя, Дик, - тут же ответил другой голос, ничуть не менее знакомый, - Хозяева отеля сейчас учатся сажать кукурузу и справлять нужду в специально предназначенных для этого местах.Судьба стеклянных висюлек их точно не волнует.
- Отто, чего ты там застыл? - теперь это был голос Гюнтера. - Иди к нам.
В полумраке я не сразу разглядел своих товарищей. Они сидели чуть в стороне от входа. Два журнальных столика были сдвинуты, рядом стояли диван и кресла. Весельчак Эрик единственный, кто еще не расстался с военной формой, помахал мне рукой, так словно бы с нашей последней встречи прошло не два года, а всего несколько часов, и тут же снова углубился в изучение этикетки на бутылке кубинского рома. Борис подскочил с кресла и бросился ко мне с объятьями.
- Отто, дружище, сто лет тебя не видел! - радостно кричал он.
Дик поднялся, что бы пожать мне руку, а Гюнтер так и остался сидеть на месте.
- Я понял, джентльмены, каково решение нашего спора, - вместо приветствия произнес он. - Отто на глазах голодных, людей берет в руки пакет, в котором явно что-то съедобное, примеривается и швыряет пакет так, что бы он упал подальше от входа. Голодные бедолаги припустили к еде изо всех сил, освободив тем самым проход, и наш Отто спокойно и, я бы даже сказал, величаво проследовал к нам.
- Мы тут спорили: раз уж за каждым из нас по огромному куску территории со всем его населением, да еще с теми, кого планируют отправить к нам лагеря , должна же наша работа как-то называться, - пояснил Борис.
- Обычный уполномоченный-комиссар явно не подойдет, - вставил Дик.
- Граф, - задумчиво произнес Эрик, а еще лучше герцог.
- Так это из-за того, что я отогнал их от входа, Эрик даже не желает со мной здороваться?
Тот только покачал головой, протянул мне руку и произнес тоном, буквально пропитанным усталой иронией:
- Извини, Отто, я теперь, пожалуй, что всегда такой.
- Эрик просто не успел застрелиться, - грустно пояснил Гюнтер. - Было слишком много дел. Отложил на потом, а потом дел стало еще больше.
- Да и стреляться под проливным дождем на свежем воздухе, когда вокруг джунгли, а за тобой тысячи людей, которых нужно накормить все теми же пятью хлебами, совсем не то же что в теплом уютном доме с котом, телевизором и местом на парковке, которое с благодарностью примет твой сосед. Вместе с женой в придачу. Те, кто так делал, должно быть, чувствовали себя ужасно глупо, - заметил Дик.
- У нас в отряде застрелились пять человек, - тихо сказал Борис, - Не сразу, а когда приехали и увидели все, что здесь творится.
- Зря, - произнес я. - Они бы нам очень пригодились.
В то время о таких вещах говорили, как о чем-то само собой разумеющемся.
На столиках перед нами стояли две бутылки рома, коньяк и несколько вазочек с орешками и печеньем.
- Что-то, господа герцоги и графы, наш пир не только невесел, но и скуден, - произнес я.
- На этот счет можешь даже не беспокоиться, - прогудел Борис. - Нам крупно повезло: в отеле нашелся самый настоящий повар-европеец.
- Мы называем его Луиджи, он не возражает и обещает приготовить нам что-то сногсшибательное, - радостно заявил Дик.
- Через восемь месяцев после окончания войны? - с сомнением в голосе спросил Эрик. - Хотя, кошачий корм бывает таким...нежным.
Я посмотрел на него, тогда еще совсем молодого светловолосого парня, одетого в изрядно потертую форму с погонами капитана, и спросил:
- Эрик, скажи, мы все сюда приехали прямо с войны, успели навидаться всякого. В конце концов, война есть война, как бы она странно не выглядела. Хотел тебя спросить: как это все было там, дома?
Тот пожал плечами и принялся разливать ром по стаканам.
- Ты начал забывать: в конце война была совсем не такой, как вначале, - ответил за Эрика Гюнтер, - Я приезжал пару раз в штаб за новым назначением. Зрелище, я тебе скажу было еще то. Полупустые магазины, холодные дома, безработица. Каждый день взрывают то там, то здесь. На воинских кладбищах по нескольку раз в день трещат прощальные салюты. На это дело у комендантской роты расход патронов был такой, словно они стреляли из пулеметов. Иммигрантов загнали в гетто, в каждом крупном городе было такое. Уж оттуда они и носа показать не могли. А фашисты из Белой Лиги старались изо всех сил, что бы не пропустить к ним ни одной машины с продовольствием и лекарствами, даже правительственной. Хотели, что бы чужаки передохли от голода, а скорее просто надеялись спровоцировать их на вылазки и грабежи. И это им удавалось, черт возьми. По ночам трещали выстрелы. Возвращаясь из пивной или кино запросто можно было поймать случайную пулю. А были еще бандиты, какие-то полувоенные полу религиозные группировки с уж совсем завиральными идеями. Воевали уже по всему миру, и конца этому было не видно. Все ждали, когда, наконец, террористы применят ядерное оружие или еще какую-нибудь гадость или "чужаки", отчаявшись, прорвут заслоны Лиги и примутся штурмовать города, - спокойно рассказывал Гюнтер.
-...И дождались-таки, - заговорил Эрик. - Атомный заряд рванул в Неаполе и сотни тысяч погибли разом. Я этого даже не знал, работал на севере, в группе, по делу, которое нам тогда казалось важнее всего на свете. Погибло много наших и гражданских, так что мы землю рыли носом и больше ничего не замечали вокруг. А потом Виктор, отличный парень и мой шеф, сказал, что дела наши дрянь и что большие шишки решили использовать "Миротворца" потому, что иначе придется использовать ядерные бомбы. Мы закончили свою работу, когда нас уже вовсю поливали этим "Миротворцем". Виктора отправили куда-то еще, а я вернулся в центр.... Давайте-ка опрокинем по стаканчику.
Мы взяли свои стаканы и молча выпили, а потом Эрик продолжил:
- Замечательное время было. Я отсыпался, приходил в Центр часам к десяти, сдавал психологические тесты, изучал какие-то ужасно важные инструкции и вообще с важным видом занимался всякой ерундой. Да, еще я болтал с приятелями о девочках и о футболе, но в основном все-таки о девочках. Был там один парень по имени Феликс, его отец был сирийцем, сам он целыми днями сидел на телефоне и перебирал какие-то бумажки.
Времени у него было много, и чаще всего я болтал именно с ним. Он мне сразу сказал: "Снимают с дежурств пилотов, водителей и диспетчеров, если у них в роду не чистокровные европейцы. Я все понимаю - война. Но как-то это нехорошо". Виктор рассказывал, что "Миротворец" действует на всех, у кого в ДНК нет определенной последовательности нуклеотидов, характерной для европейцев. И еще я знал, что такой последовательности из-за отца-сирийца в хромосомах Феликса нет, а у меня и у всех, кого оставили на дежурстве она есть. Мы оказались достаточно чистокровными. Избранными, так сказать. Прошел еще день, потом еще один и началось. После тестов я пошел в туалет и обнаружил, что дверь заперта изнутри, и кто-то там в нее колотится. Дергает ручку, царапает ногтями и так жалобно поскуливает. За минуту я выломал к чертовой матери замок, а когда открыл дверь, то увидел, что там стоит Феликс со спущенными штанами и сломанными ногтями. Взрослый мужчина буквально плакал от страха. Я тряс его за плечи, а он только мотал головой и бормотал: "...Эри... Эри... что... я...". Его увели с собой люди, назвавшие себя врачами, а мне вдруг стало страшно так, как не было еще никогда в жизни.
Через полчаса позвонила сестра и сказала, что что-то случилось с ее другом. Мне никогда не нравился этот ее арабский принц. Глядя на него, казалось, что он обязательно должен торговать наркотиками или заниматься чем-то еще в таком роде. Теперь ее сногсшибательный любовник, чудом не угодивший в гетто, тихо сидел на кровати смотрел в одну точку и жалобно скулил. По городу уже ездили машины и забирали таких, как он. Я пытался успокоить сестру, врал, что все это наделали террористы, что ее друга обязательно вылечат, что ничего страшного, все обязательно будет по-прежнему. Наконец она, сделала разумный поступок: послала меня к черту и бросила трубку. Эта кутерьма продолжалась еще неделю. За это время прекратили сопротивление гетто. Боевики из Белой Лиги тут же врывались внутрь, жгли и стреляли все, до чего могли дотянуться. Сколько там народу погибло - никто и не считал. Месяца три мы все занимались только тем, что врали друг другу и делали вид, что ничего особенного не происходит. Хотя, нет. Не правда. За это время были найдены три атомных заряда вполне и исправных и подготовленных к применению. Двое наших тогда уже застрелились. Не знаю, если бы они узнали об этих зарядах, может он и не стали бы действовать столь поспешно.
Некоторое время мы сидели молча, каждый вспоминая свою собственную историю. Моя была такой.
Я сидел с ротой в окрестностях Гилгита, закопавшись в землю по самую макушку. Каждую ночь по нам били минометы, а днем выцеливали снайперы. Рота теряла людей и,казалось, конца этому не будет. А потом вдруг над нашими головами на огромной высоте прошли самолеты. Погода в тот день была ясной и безветренной идеальной для наблюдения с земли.
- Кажется заправщики А-310, - опустив бинокль, удивленно сказал лейтенант-связист. - Что это им здесь понадобилось?
В эту минут я мог только пожать плечами и продолжить заниматься своими делами. О "Миротворце" я тогда вообще ничего не слышал.
Прошло несколько дней и обстрелы вдруг прекратились. Разведчики несколько раз уходили к позициям террористов, благополучно возвращались обратно, но не могли рассказать ничего внятного. Потом на автомобиле примчался посыльный, и я получил очень странный приказ: "В случае прекращения какой-либо активности со стороны противника, выдвинуться наличными силами, занять его позиции и начать поиск в разных направлениях с целью изучения обстановки".
Через два часа первый взвод уже растерянно гулял среди выцветших армейских палаток террористов. Вокруг валялись ящики с патронами и гранатами, брошенное оружие, стояло несколько вполне исправных автомобилей. Сам "противник" бесславно разбрелся по окрестностями. В лагере мы нашли только одного хмурого молодого бородача с зеленой лентой на лбу, который сидел на корточках и пытался зубами открыть консервную банку с овощным рагу...
Так закончилась эта война для меня.
- Господа, господа! - вдруг заворковал за спиной незнакомый голос. - Я выполняю свое обещание и ставлю на стол блюдо. Такого вы в жизни своей не пробовали.
- Дорогой Луиджи, - весело закричал Борис. - А мы-то уже решили, что вы дезертировали и бросили нас на произвол судьбы.
Я повернул голову и увидел приведение или же на худой конец, тщательно замаскированного, пришельца с другой планеты.
С огромным подносом в руках стоял маленький человечек с великолепными черными усами. На его голове как епископская тиара высился белоснежный колпак. Сногсшибательное впечатление добавлял наичистейший белый костюм и великолепнейший накрахмаленный фартук. Среди нашей четверки, из которой один был одет в военную форму, а трое других выглядели так, словно собрались на охоту, он выглядел аристократом высшего разбора.
- Вы меня спасли, - гордо произнес Луиджи. - И я никогда не позволили себе...
- Мы спасли вас разве что от скуки, - равнодушно бросил Дик. - Эти люди на улице не опаснее вареной улитки. Это уж они должны были бы опасаться вас. Вдруг вы решите совершить радикальный переворот в кулинарном деле, и внесете в свое меню свежую человечинку. Я объяснял вам это тысячу раз.
- Не буду с вами спорить господин...
- ...Дик, - подсказал Дик.
- Как вам угодно, господин Дик, - мне показалось, что в голосе Луиджи зазвучали сварливые нотки. - Полагаю, вы просто не видели того, что выдел я.
Гюнтер показал рукой то место на столе, где ему хотелось бы увидеть поднос.
- Вы не правы, Луиджи, - произнес он. - Каждый из тех, кого вы здесь видите, повидал всякого. Можете в этом не сомневаться и... поставьте, наконец, еду на стол, мы все ужасно проголодались.
Повар поставил сочащееся чудеснейшим ароматом блюдо на стол. Молниеносно расставил перед нами тарелки, выхватил откуда-то из воздуха ножи, вилки и небольшой серебреный соусник. Но только мы собрались вонзить наши вилки во что-то вроде спагетти с мясом и, нарезанными красивыми цветочками, овощами, как Луиджи снова заговорил.
- Извините, господа, что отрываю, но это очень важный вопрос для меня. Нельзя ли как-нибудь устроить мою отправку в Европу. У меня скоплено немного денег, не так много как хотелось бы, но на скромный домик у моря хватит...
Услышав это, я едва не поперхнулся, и Гюнтер успел перехватить инициативу.
- Конечно, можем, - недобро ухмыляясь, заявил он. - Мы можем даже помочь вам деньгами. Сколько вам не хватает? Хотя, не важно. Завтра Борис взорвет для вас хранилище какого-нибудь банка неподалеку. Он всегда соглашается что-нибудь взорвать. И вы просто возьмете сколько вам нужно.
Луиджи смотрел на него оторопело. Он даже не замечал того загробного веселья, которое появилось на наших лицах.
- Договориться с летчиками - тоже не проблема. У меня есть только один вопрос: а что вы собственно собираетесь делать со своими деньгами, да и с самим собой в придачу? В Европе сейчас новая валюта. Абсолютно любая старая больше ничего не стоит. С голоду вы, конечно, не пропадете. Картошка с мороженой рыбой и крыша над головой вам обеспечена. Только делать вам там совершенно нечего. Отели и рестораны закрылись очень уж надолго. Нет ни туристов, ни солидных джентльменов с женами, нет даже молодых энергичных плейбоев, приводящих к вам красоток, что бы побыстрее затащить тех в постель. В Европе сейчас серо, скучно и не слишком сытно. А здесь, приглядитесь только, рай земной. Скоро сюда побегут все, кто хоть на что-то рассчитывает в этой жизни. Раз уж так некрасиво вышло с этой чертовой войной, придется теперь осваивать завоеванные территории. А там останутся только кладбища и памятники великой истории, - совершенно серьезно говорил Эрик.
Повар смотрел на нас так, будто на его глазах мы мочились на статую Девы Марии.
И тогда я решил сказать свое слово, просто не мог удержаться, уж больно он был забавен и нелеп, этот усач в белом колпаке.
- И со строительством дома мы тоже можем вам помочь. В наше время это делается так. Надо найти и угнать трейлер побольше. Разграбить какой-нибудь склад строительных товаров. Потом продовольственный. Дальше, можно конечно прямо на улице можно наловить людей. Но лучше всего обратится в один из гуманитарных лагерей. Они вам отдадут пятьдесят, сто, тысячу. Столько, сколько вы готовы прокормить. К тому же эти люди будут кое-как обучены таскать тяжести и махать топором. Кроме того надо взять несколько полукровок. Это дети от смешанных браков. Чем больше в них европейской крови, тем меньше повреждена голова. Они даже немного говорят. Их можно использовать в качестве надсмотрщиков и помощников. А дальше со всем этим табором вы едете, куда глаза глядят. Находите приятное местечко на берегу океана и начинаете строительство своего дома. Части ваших рабов придется возиться на огородах или пасти скот, но тут уж ничего не поделаешь, если конечно вы не решитесь по окончании строительства пустить их всех в расход и жить один как отшельник. Этого я вам не советую. Не гуманно как-то, да и не каждая психика такое выдержит. А так со временем вы обзаведетесь солидным хозяйством, тысячами добродушных и безропотных подданных, женитесь на какой-нибудь красотке и заживете весело, как индийский набоб.
Закончив, я поймал на себе быстрые взгляды товарищей. Ведь то, что я рассказывал повару, на самом деле было историей каждого из нас.
- Не огорчайтесь, Луиджи, - успокоил поникшего усача Гюнтер. - Вы можете просто поехать на побережье, занять любую, какую только захочется виллу. Натаскать старинных картин и золотых канделябров, а лет через тридцать спокойно умереть под шуршание пальм и плеск прибоя. Неужели вы не поняли - на земле теперь Рай.
Повар исчез, а мы еще долго сидели за столом, пили, ели и обсуждали наши дела. О прошлом больше не говорили. И еще старались не вспоминать о тех миллиардах человеческих существ, которых, пусть и ради собственного спасения, лишили разума, человеческого облика и обрекли на жалкое животное существование.
Остальное я помню словно сквозь пелену.
Эрик говорил что-то о том, что христианские церкви дружно объясняют все произошедшее божьей карой или даже свершившимся Страшным судом. Гюнтер отвечал, что это его не касается, но вот если бы как-то удалось перебросить в Бангкок побольше европейцев, то наверняка удалось бы частично восстановить производство всяких необходимых вещей. Дик рассказывал о том, что планирует расширить свои владения и через пару лет, надеется забрать из лагерей тысяч двадцать. Я же молчал и думал все время об одном и том же.
Я не верил в Бога и не поверю никогда, но каждый день до самого конца я буду слышать рушащиеся с небес слова: "Каин, где твой брат Авель?!"