Колбаса, понятное дело, намного вкуснее ослятины. Свинина лучше и конины, и верблюжатины. Хорошо иногда поймать и мышку. Но это уже так: скорее развлечение, чем охота ради еды. Славно надолго обзавестись хозяином. Неважно даже оказалась ты на земляном полу какой-нибудь убогой лачуги или на мягком ковре богатого дома. Хотите верьте, хотите нет, но на соломе в хлеву под блеянье овец спалось ничуть не хуже, чем на теперь на линолеуме под шум телевизора. Лишь бы только дождь не мочил шкуру и в животе оказалось хоть что-то посытнее дикой земляники. А уж если в холодный, ветреный день удастся плотно покушать и устроиться прямо возле, жарко натопленной печи, или, как случается теперь, возле горячей батареи.... Эх! Вот тут-то и есть самое настоящее собачье счастье.
- Жучка! Жучка! Иди сюда! - Позвал хозяин белую собачку с рыжим пятном на морде, смирно лежавшую на коврике у окна.
Собачка вскочила с места и, дружелюбно повиливая хвостом, подбежала к хозяину и его гостю, сидевших с рюмками коньяка в руках, в уютных креслах друг напротив друга.
- И не побоялись взять прямо вот так? С улицы? Она хорошенькая. Не спорю. Шерстка такая белая и глаза славные. А вдруг она больная? У вас же дочка маленькая!
- Это все Анечка. Веришь ли? Шли вместе из магазина. Тут дождь запустил, как из ведра. Ну, думаю: добраться бы до дому побыстрее, пока не вымокли оба до нитки. Смотрим, сидит на углу такое создание. Потерявшееся. Никому не нужное. Беленькая, пятно рыжее на мордочке, глазенки так тоскливо глядят. И у меня-то сердце кольнуло, а уж Анечка и подавно. Кричит: "Она на улице умрет! Мы будем дома сидеть в тепле, а она тут одна, всем чужая, никому не нужная!". Ну, и что тут прикажешь делать?
- Блохи, небось, у нее или лишай какой-нибудь, - предположил гость.
- Нету! - Радостно закричал хозяин. - Ничего. Абсолютно чистая шерсть. Даже странно как-то. Собака-то худая. Видать долго на улице жила. А блохи нет ни одной. Вымыли, расчесали и хоть на выставку веди. За все время, что у нас ни разу не чихнула. Совершенно здоровая Жучка. Это Анечка ее так назвала. Бог знает почему. Над ключицей только какой-то странный шрам. Черт знает откуда. Будто, хе-хе, опыты на ней ставили. Во сне она иногда скулит. Натерпелась, видать, всякого.
- Кошку-то гоняет?
- К Мурке, она прямо с каким-то почтением. Не тявкнет никогда. Лишний раз даже не посмотрит.
- Надо же бродячая, здоровая и без блох, - пробормотал гость, он протянул руку и почесал собаку за ухом.- Чудо какое-то. Как же это тебя такую первый хозяин потерял? Жучка! Собаченция этакая! На кошек не кидаешься. Воспитанная, значит. А может ты и не Жучка никакая? Скажи-ка нам, как тебя первый хозяин называл?
Гость разглядывал Жучку, та смотрела на него в ответ, и в коричневых блестящих глазах собаки человек различал собственную, искаженную и вытянувшуюся едва ли не до потолка, фигуру с таким нелепым выражением лица, что на него нельзя было смотреть без смущения.
Хепри. Первый хозяин назвал ее Хепри. Собака разумеется не вела календаря и даже не очень-то следила за пролетавшими годами собственной жизни. Жару сменяли дожди, потом холод. Еды иногда становилось столько, что приходилось прятать излишки, а порой скулить хотелось от голода. Временами какие-то люди брали ее к себе, потом они исчезали, и другие люди прогоняли собаку прочь. Что-то менялось вокруг: дома, погода, запахи. И только одно врезалось в память белой собачки с рыжим пятном на морде так отчетливо, точно случилось совсем недавно.
Как и всякая собака Жучка терпеть не могла кошек. Боже мой, с каким удовольствием она гоняла бы этих подлых, шипящих тварей при каждой встрече. Клянусь священным хвостом, до самого конца времен кошки шепотом передавали бы друг другу легенды об острых зубах, быстрых лапах и грозных, торчком стоящих, ушах.
При виде кошки сердце бешено колотилось и рык застревал в горле. И ничего. Жучка понуро опускала голову так, что бы кошка не успела заметить выражения собачьих глаз и бочком проходила мимо. Так уж ее воспитали много лет назад, когда Жучка еще была прелестным маленьким щенком, семенившим за теплым, пахнущим молоком, материнским боком. В те времена у нее еще были блохи.
Собака отлично помнила деревянные мостки через сточную канаву, под которыми она ночевала. Узкую тропинку, ведущую к спокойной, голубой реке, по которой скользили бесчисленные лодки и большие,неторопливые корабли с узкими, прямоугольными парусами. Жучка приходила сюда пить и, лакая воду, могла видеть полоски вспаханной земли на другом берегу, редковатые, зеленые сады фиговых деревьев, среди которых виднелись низенькие, крытые соломой, крестьянские домики. Кругом были люди. Много людей. Одни возились с землей. Другие управляли лодками или таскали грузы на берегу. Третьи просто бродили туда-сюда по своим непонятным человечьим делам.
Но настоящая жизнь начиналась на городском базаре. Вот где на собаку рушились целые водопады резких запахов и шумов. Кричали зазывалы. Били в барабаны и звенели бубенчиками уличные музыканты. Скворчало, жарящееся на жаровнях, мясо. Блеяли в загонах перепуганные бараны. Пахло свежим хлебом, перцем, шафраном и навозом. Толпы людей слонялись повсюду.
Молодой собаке базар казался местом странным и пугающим. Если бы только удалось тогда бы найти другой способ пропитания, лапы ее не было в этой толчее. Глядишь, и жизнь бы сложилась совсем по-другому. К лучшему ли или к худшему - черт его разберет. Впрочем, сама Жучка, тогда еще обычная безымянная, бродячая собака, которой напрочь не нужны никакие имена, никогда не задумывалась ни о будущем, ни о прошлом, ни о какой-то другой, непохожей на ее, жизни. Ей хотелось пить - она шла к реке. Хотелось есть - отправлялась на базар, ежеминутно рискуя ударом палки, в надежде украсть или выпросить хоть что-нибудь.
И кошки. Отвратительные создания бродили там повсюду. Не похожие на тех, что Жучка видела здесь. Короткошерстые, тощие, с огромным ушами и длинными змеиными шеями. Люди относились к ним с, просто необъяснимым, почтением и подкармливали их при всяком удобном случае. В городе ставили кошку неизмеримо выше собаки. На голову несчастного пса, вдруг обидевшего кошку, неминуемо обрушились бы самые страшные кары. Хвостатого смельчака забили бы палками и камнями прямо здесь на базарной площади.
Ненависть и страх, воспитанные с самого детства, вот те два чувства, которые заставляли Жучку опускать голову и обходить кошек стороной.
Снова и снова она кралась вдоль рядов с рыбой, надеясь быстро ухватить, упавшего на землю окуня. А тогда уж пусть попробуют поймать! Вруг что-то обрушилось на нее сверху и наступила душная и колючая тьма, сквозь которую слышались приглушенные звуки базара.
Полуголый человек с таким, словно он и сам был сторожевым псом, кожаным ошейником ухватил, отчаянно лающую и вырывающуюся собаку, завернутую в грубую мешковину, на руки и понес ее прочь.
Следующие две недели стали кошмаром. Кстати, тогда собака и получила свое первое имя. Его дал невысокий, тощий человек с добрыми прозрачными глазами, весь покрытый чудными татуировками с людьми и животными, а на левой стороне груди носивший изображение какого-то странного получеловека с собачьей головой и скрещенными руками. Похожие рисунки, в том числе и странный собакоголовый бог, покрывали сверху донизу стены подвала, где безмолвные люди зачем-то кормили и поили собаку, убирали за ней, вычесывали блох, поили какими-то дурманящими снадобьями.
Хозяин внимательно осмотрел свою пленницу, заглянул в пасть, потрогал шерсть. Покончив с этим, он удовлетворенно кивнул. Показал на ее пальцем и произнес что-то вроде "Хепри". Чернокожий раб, сжавшийся при виде господина в углу, потрясенно вздрогнул, оглянулся на изображение огромного синего жука-скарабея на стене и втянул голову в плечи. Точно услышал чудовищное святотатство. Хозяин, заметив это,тут же расхохотался во все горло, затем повернулся и быстро вышел вон. Так собака и получила свое первое имя.
Не к добру, ох, не к добру были эти кормежка и уход! Хепри отдала бы все на свете, лишь бы только вновь оказаться под своим мостком через сточную канаву. Лучше уж опасная, полуголодная жизнь при солнечном свете, чем царская кормежка в этом темном подвале, из которого еще не выветрился запах смерти. Собачьей смерти.
Случилось все просто и страшно. Однажды в подвал спустился этот татуированный тип с добрыми глазами. Теперь на нем теперь был простой, кожаный фартук. Раб в ошейнике нес за ним что-то вроде широкого лотка, покрытого чистой тряпицей, из-под которой выглядывал тусклый металл каких-то инструментов. Еще двое тащили что-то вроде высокой стойки, на которой были закреплены сосуды с длинными трубками из овечьих кишок, кое-где пережатых хитрыми деревянными скобами. Заканчивались трубки острыми, полыми иглами. Ярко вспыхнули масляные светильники по углам подземелья, выхватив из полумрака яркие, фантастические картины загробной жизни на его стенах.
Может, Хепри и не соображала, что к чему, но всем звериным нутром она почувствовала, что сейчас произойдет что-то такое, что запросто может ее прикончить. Ну, а если собачий бог, вроде того, что вытатуирован на груди мучителя, вдруг решит спасти жалкую собачью жизнь, то и тогда уже не будет для нее ни знакомого с рождения города, ни сточной канавы, ни шумного базара невдалеке от него.
Хепри подняли на стол. Грубо распяли, стянув лапы и голову кожаными ремешками. Так, что она не могла пошевелить даже кончиком хвоста. Вслед за тем, по знаку хозяина двое рабов подтащили поближе стойку с сосуда и трубками. Человек с добрыми, прозрачными глазами взял в руки скальпель и сделал на шее визжащей Хепри глубокий разрез. Полилась кровь, дикая боль пронзила все тело и бедная собака тут же потеряла сознание.
Она осталась жива. Жива, черт возьми! Единственная псина, из всех, что тех, которых кормили в том подвале. Несколько дней Хепри валялась в беспамятстве, мучаясь от жара и страшной ломоты в каждом суставе. Кожа и сама шерсть, казалось, горели огнем, а в позвоночник вбили раскаленную спицу. На третий день собака поднялась. На четвертый съела кусок вареного голубя. Через неделю силы стали возвращаться. Хотя жар еще не спал и в голове так мутилось, что приходилось собрать в кулак все силы что бы добраться хотя бы до противоположной стены. На девятый день Хепри сумела цапнуть за ногу, возившегося в подвале, раба. Случилось это прямо на глазах хозяина, и собака ожидала, что ее ударят в ответ. Ничуть не бывало. Ее мучитель пришел в полный восторг. Он одобрительно цокал языком и быстро говорил о чем-то, ни к кому специально не обращаясь, точно вокруг остались одни неодушевленные предметы. Часто звучали слова "Хепри" и "Пер-о". Причем, последнее произносилось со страхом, благоговением и даже торжественностью. Кажется, этот Пер-о был важным человеком. Может быть таким же хозяином татуированного мучителя, каким тот был для самой Хепри. А может и всего этого города со всеми жителями домами, полями и рекой и даже того, что существовало где-то далеко за его пределами. Собаке отчего-то казалось, что с ней сделали что-то, что собирались сделать с этим самым Пер-о. Что-то очень опасное, но приносящее огромную, просто фантастическую пользу в случае удачи. Что-то такое, что навсегда поставит этого человека выше всех земных существ.
Есть много таких шутников и затейников, которые, кажется, могут заставить весь мир надорвать животы от смеха. Но никто не сравниться в этом деле с самой жизнью. Вот уж кто любит пошутить от души.
Ровно через три дня в доме татуированного господина с добрыми, прозрачными глазами начался пожар. Чернокожий раб вбежал в подвал и схватил Жучку-Хепри на руки и бросился бежать вверх по лестнице. Собака помнила, как вокруг все полыхнуло жаром, и тяжелая деревянная балка рухнула, рвущемуся сквозь дым, человеку прямо на голову. Помнила, как выскользнув из ослабевших рук, она бежала сквозь огонь изо всех сил куда-то прочь. Еще через неделю, когда от ожогов не осталось никакого следа, славную собачку подобрали матросы с чужеземного корабля и взяли с собой далеко за море.
Так Хепри стала тем, кем должна была остаться теперь навсегда. До самого окончания времен. Бродячей белой собачкой с рыжим пятном на морде. Ужасно милой и смышленой. В чьих блестящих, карих глазах бездумно отражался целый мир.
Жучка вернулась на свою подстилку и закрыла глаза. Сквозь дрему ей слышались голоса людей, говоривших на разных языках, скрип корабельных мачт, топот копыт и грохот забытых сражений.
Бессмертная дворняжка сладко спала, не думая больше ни о чем.