Карпов Алексей Владимирович : другие произведения.

Между темным и прозрачным

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Алексей Карпов

Между тёмным и прозрачным.

Содержание.

   От автора - 1
   Я и Путин -1
   Плевок, стекло, немного серебра. - 2
   Отпуск - 21
   Приехали - 22
   Доктор и его друг. Эпизод первый - 29
   Прогулка немца по Западному Кавказу - 30
   Тропою Бильбо. Доступный метод - 41
   Бонустрек - 43

От автора.

Это моя вторая книжка. Если Вам ничего не понравилось из первого сборника, то не стоит читать и этот. А если Вы не читали "Вопросы", то даже не знаю, что Вам посоветовать.

Я и Путин.

   Посвящается консультанту отдела писем администрации президента Р.Ф. Киселёву А.С., без помощи которого я бы не имел морального права написать этот рассказ.
   Поскольку это моё бессмертное произведение, как, впрочем, и другие, станут читать люди и через сто, и через двести, и через, кто знает, сколько лет, придётся мне по ходу рассказа пояснять некоторые вещи, которые моим современникам известны, а вот потомки о них могут не знать. Современники же могут просто пропускать текст в скобках, где для них всё и так понятно и нет ничего интересного.
   Однажды, когда я уже был Великим Русским писателем, но широко известным только в очень узких кругах, я услышал от телевизора несколько обрывочных фраз, которые меня заинтересовали. Надо сказать, что в те времена меня несколько смущала моя неизвестность для моих читателей, тем более, что от этого страдали не только они, но и я. Так вот, в телевизоре как раз вещал Путин (Путин Владимир Владимирович - второй президент Российской Федерации. Имел широкую поддержку, граничащую с любовью у современного ему электората. Такая всенародная любовь объяснялась не только специфической чертой русского народа, но и тем, что ВВП был сразу после Ельцина (Ельцин Борис Николаевич - первый президент Российской Федерации. Отличался непоследовательностью во внутренней политике, любил большой теннис, водку и проходимцев - типичный русский. Стал президентом во многом благодаря своему появлению в центре Москвы на БТРе во время пиар-акции группы клоунов, которые до этого прикидывались министрами СССР.). В народе ВВП запомнился особенно своими обещаниями мочить бандитов в сортирах, (появилась даже поговорка: "Путина бояться - в сортир не ходить"), и удвоить ВВП. При чём бандиты имелись в виду чеченские (В начале девяностых годов группа новорощеных московских бизнесменов приближенных к телу тогдашнего президента организовали в Чечне бандитское государство для ведения дел в некоторых специфичных сферах бизнеса. Через несколько лет местные джигиты стали брать слишком много денег и крупный российский бизнес решил наказать жадин, прибегнув к бесплатной помощи армии, однако, к тому времени джигиты привыкшие к халявным деньгам, убедили многих местных, что нынче модно умереть во имя Аллаха. Так появились чеченские бандиты.), а что ВВП подразумевал под удвоением ВВП можно только догадываться. Некоторые трактовали это, как увеличение внутреннего валового продукта, ну да Россия всегда славилась большим количеством наивных. Ещё Путин прославился тем, что не любил водку, зато увлекался дзю-до, горными лыжами и любил покататься на военной технике.) так вот, в телевизоре как раз вещал Владимир Владимирович. Сразу поспешу успокоить некоторых особенно нервных современников - я обычно не смотрю телевизор (Во время, в котором развиваются события, телевидение основной парадигмой взяло концепцию "Безгрешного мозгового порно".), но, находясь на кухне, часто включаю телик, чтобы посмотреть краем глаза новости, да, кроме того, наша политическая элита умеет иногда рассмешить, куда там петтрососянам (петтрососяны - присосавшиеся к телевидению бездарные юмористы, полезные только тем, что по реакции на их выступление можно было ставить диагноз - если человек начинал смеяться глядя на их выступление, значит ему срочно требовалась госпитализация в психиатрической клинике. У здоровых людей петтрососяны, как правило, вызывали чувство брезгливости.), так вот умеют наши политики иногда здорово рассмешить, взять хоть того же ВВП, как он про борьбу с наркотиками пошутил. (В конце двадцатого, начале двадцать первого веков проблема употребления тяжёлых наркотиков достигла угрожающих размеров и грозила привести к самоуничтожению большей части молодёжи. Основной причиной бурного рассвета этого нелегального бизнеса была высокая доходность и безопасность. Безопасность наркоторговцев обеспечивали работники государственных органов, которые, если верить СМИ, с наркотиками боролись. Зачастую милиция не только прикрывала торговлю наркотиками, но и сама бралась за их распространение. (Милиция - по официальной версии, работники МВД, следящие за выполнением законов, по сути же, довольно оригинальный способ решить проблему занятости среди наиболее ленивой части населения при минимальных затратах. Так, к середине девяностых, количество работников правоохранительных органов на душу работоспособного населения в России заняло первое место в мире и превысило среднеевропейский показатель в три раза. В целях экономии государственных средств, на которые и без того было достаточно присосантов (Присосанты - государственные чиновники и бизнесмены, находящиеся в симбиозе. Чиновники имели доступ к государственным средствам, а бизнесмены обеспечивали откат (Откат - вид взятки)), зарплату работникам МВД платили смешную. Работники же, обретя погоны, форму и ксиву, активно принимались соблюдать или нарушать законы в зависимости от того, что в каждой конкретной ситуации принесёт доход.) Шутка ВВП про борьбу с наркотиками заключалась в том, что он предлагал создать очередной орган. При том, что всё народонаселение России было в курсе, чем занимаются органы, такое заявление можно посчитать либо шуткой, либо издевательством.). Так вот, ВВП в этот раз говорил о литературе. Что-то про то, что, мол, коммерческая стала, а нормальной никак не пробиться к читателям и, поэтому некоммерческим писателям надо оказать государственную поддержку. Я сразу понял, что это про меня. Пол года я ждал, что скоро помощь подоспеет, но она не приходила. Тогда я догадался, что она, госсоподдержка, просто не знает, что нужно спешить ко мне. И решил написать письмо, чтобы уж точно нашла меня государственная забота.
   В конверт я вложил два письма и книгу. Первое письмо было предназначено для работников администрации, которые встанут на пути к президенту. В нём я настоятельно рекомендовал довести моё второе письмо до адресата, ну, или направить мне обещанную помощь. Второе письмо было непосредственно ВВП. Основной его смысл заключался в том, что мужчина должен отвечать за свои слова, а посему я жду - не дождусь обещанного содействия. Кроме того, я просил поторопиться, так как самочувствие моё стало давать трещины, а зарабатывание денег на стройке не только лишает общество какой-то части моего творческого наследия, но и губит моё пошатнувшееся здоровье. Ну а книгу я вложил для того, чтобы даже у самого недоверчивого человека исчезли все сомнения в том, что помощь для некоммерческих писателей - это точно для меня.
   Вскоре я получил ответ на своё письмо от работника отдела писем администрации президента Р.Ф. Об обещанной мне помощи там скромно умалчивалось. Зато сообщалось, что моё, как его обозвали, обращение, отправлено в ГУВППРФ. Совсем у ребят из администрации от работы крыша поехала - так урну обозвать! А книга, мол, теперь в библиотеке у самого президента. Вот радость-то для автора, когда его книгу запихивают туда, где её никто, никогда не прочитает. И уж совсем трогательная была концовка, где господин из отдела писем пожелал мне и моим близким здоровья, счастья и благополучия.
   Художника всякий норовит обидеть... (Постоянное и систематическое невыполнение государственными чиновниками всех рангов своих обязанностей и обязательств стало главной причиной того, что в России начала двадцать первого века любой нормальный гражданин был патриотом своей страны, но врагом своего государства).

Апрель-май 2004г.

  

Плевок, стекло, немного серебра.

   Всё-таки они припёрлись. Когда Роман приглашал их к себе, он и подумать не мог, что они позвонят и явятся. А если ещё точнее, то так он думал уже с утра, протрезвев. "Вот, что значит напиваться в кабаке в одиночестве", - посетила его тоскливая мысль, и он поставил на стол банку с солёными огурцами. Знакомство с этими двумя студентами произошло во время последней пьянки, когда Роман, напившись, стал цеплять девушек. Девушки послали его сначала вежливо, потом, несмотря на то, что он представился, не очень вежливо, а потом и вовсе ушли. Вот тогда с соседнего столика к нему и подсели два этих типа. Уточнив, тот ли самый он Роман Ромашкин - автор знаменитых романов и повестей, они принялись петь ему дифирамбы, не забывая заказывать пиво. Обиженному и пьяному Роману было приятно такое внимание поклонников, над которым в трезвом виде он обычно глумился. Было просто стыдно вспоминать, чего он только тогда наговорил, как выпендривался перед этими двумя благодарными олухами. А перед расставанием пригласил их в гости и дал свой телефон.
   "Ну, как же их зовут-то?" - пытался вспомнить он и нарезал на тарелочке хрустящие солёные огурцы. "Вот длинный, с усами, кажется, Вован, а мелкий, вроде, Петя", - продолжил воспоминания Роман, и, когда кружочки огурцов заполнили тарелку, убрал банку в холодильник. Взамен банки из холодильника появилось блюдечко с тоненько нарезанным бледно-розовым салом и заняло своё место на столе. Гости смирно сидели по сторонам кухонного стола, прислонясь спинами к стене, и переглядывались. "Вот ведь гады, врасплох меня застали, я ещё со вчерашнего не отошёл, а они - звонить. Если бы попозже позвонили - нашёл бы способ отмазаться", - тосковал Рома и отрезал тонкие пластики от круглого ржаного каравая. "Нужно было куда-нибудь уйти, они бы пришли, а дома никого нет. Поматерились бы, да и свалили", - хлебные ломтики образовали хоровод на плетёном из соломы блюде. Из шкафчика появилась банка селёдки-матье, открылась и заняла своё место между салом и огурцами. Оттуда же Роман достал и поставил на стол три блюдечка с голубыми каёмочками, а из ящика стола он извлёк три мельхиоровых вилки. Держа их в левой руке, он достал, потянувшись, из самого верхнего шкафчика три светло-зелёных бумажных салфетки и, подсунув их уголками под блюдечки, положил на них вилки зубами вниз. Ножей на столе не было, но вилки лежали с левой стороны. Все эти неторопливые приготовления оказывали гнетущее действие на гостей. Роман молчал, гости молчали, и кухонно-сервировочные звуки звучали торжественно, как под сводами Букенгемского дворца. На момент, когда хозяин отправился в комнату за рюмочками, гости уже выглядели как сушёные яблочные дольки. "То ли ещё будет!" - злорадно подумал Роман и выбрал в серванте самые маленькие рюмочки-сорокаграммовочки.
   Рюмочки заняли свои места справа от блюдечек. Хозяин сделал широкий приглашающий жест рукой и занял место напротив стены. "Вот ведь гады - все рублёвые места разобрали" - подумал Роман, устраиваясь на жёстком гостевом табурете. Гости широко раскрытыми глазами тупо смотрели на пустые рюмки.
   - Ну что же вы, угощайтесь, - с выражением профессионального хлебосола произнёс Рома.
   - А-а-ы... - подал голос тот, которого, вроде, звали Вованом.
   - Может мы, того, сгоняем куда... - перебил его другой, то ли Вася, то ли Петя.
   - А! Совсем плохо с головой, - воскликнул Роман и, театрально всплеснув руками, встал из-за стола. Да не только встал, но и направился к холодильнику. Дверца холодильника с чмоком закрылась, и хозяин торжественно и неторопливо прошествовал к своему месту, неся за горлышко быстро потеющую бутылку светлого пива. Гости с полошадевшими лицами пребывали в столбняке, пока Роман разлил янтарный напиток по рюмочкам. Пиво было холодное, почти не пенилось и даже похмельной рукой налилось ровно по чёрточке.
   - Ну, за встречу, - И Роман залихватски выпил содержимое рюмочки, выдохнул, занюхал рукавом и закинул в рот пару кружочков огурца. Вася тоже опрокинул рюмку, даже закусил её кусочком селёдки, капнув рассолом на своё блюдечко. Вован же рюмку поднял, но до рта не донёс. Он долго на неё смотрел, потом поставил, потом оглядел присутствующих и спросил:
   - Это прикол? Да?
   - Да, - ответил за хозяина Петя и заржал. Потом засмеялся и Вован. Они довольно долго смеялись, поглядывая друг на друга. Потом как-то одновременно посмотрели на хозяина и подавились собственным смехом. Роман с кислым выражением на лице разглядывал гостей. Гости замолчали и уставились на хозяина. Роман встал, гости съёжились, Роман вышел из кухни, гости выдохнули. Рома взял в комнате ручку и два тома "Проктологической поэмы" из стопки авторских экземпляров, сваленных в углу у выхода на балкон. Придя на кухню, он надписал обе книжки одинаковой надписью: "Дорогому читателю от бесценного автора. Р. Г. Ромашкин", придвинул каждому гостю по штуке и сказал:
   - Извините, ребята, ко мне сейчас должен издатель прийти, совсем забыл. В другой раз продолжим. - И встал. Гости ушли. "Сами виноваты", - подумал им вслед Роман и пошёл ставить на плиту чайник.
  
   Знаменитым писателем Ромашкин стал всего полтора года назад. До этого он был широко известным в узких кругах то поэтом, то скульптором, то музыкантом, но все эти начинания не приносили ни признания, ни денег. И вот как-то раз он написал повесть, которая называлась "Танки, окопы, фрицы и адюльтер.". Повесть была про Великую Отечественную. Похабством и глупостью эта вещь далеко превзошла и Чонкина, и Моню Цацкеса, и, вообще, всё, что он читал про войну. К его удивлению, повесть, хоть и маленьким тиражом, но напечатали - похабство и глупость оказались в моде. Может быть, его карьера писателя после этого и прекратилась бы, но повесть купил один из активистов свежесозданного на волне ура-патриотизма движения "Ищущие там же". Эта молодёжная организация официально создавалась в противовес самостийному движению чёрных следопытов, но фактически была сборищем юных карьеристов. "Хороший P.R. шаг.", - подумали ребята и подали в суд на Ромашкина, а также раззвонили на всю страну об этом своём шаге как о борьбе за светлую память павших. Роман сначала немного испугался, но, когда на него посыпались предложения от издательств на публикацию ещё не написанных книг, понял - попёрло. Даже уже написанная повесть до решения суда об изъятия её из торговли была четырежды переиздана, каждый раз на всё более выгодных условиях. Результаты более чем удовлетворили всех участников. "Ищущие" продемонстрировали, какие они борцы за светлое и вечное, а Ромашкин не только стал известным на всю страну писателем, но и получил ореол гонимого, что у нас всегда являлось лучшей рекламой. Роман заплатил смехотворный штраф, книгу изъяли из продажи - хотя изымать к тому времени было почти нечего, - перед судом смели почти всё, что оставалось в продаже. Апелляцию в суд высшей инстанции никто из сторон не подал, - "Вот, что значит справедливый суд", - часто глумился Роман, когда его спрашивал обо всей этой истории кто-нибудь из приятелей. Для прессы были другие комментарии: о свободе и несвободе слова, о правде, о любви и нелюбви к ней, а иногда и ответ типа: "Да пошли вы все...".
  
   Конечно, никакой издатель к Роману не пришёл, да и не должен был придти, но ему вдруг надоело ломать комедию перед этими двумя клоунами-студентами. Когда чайник закипел, он уже потягивал джин с лимонным соком и в очередной раз удивлялся скудности юмора в телевизоре. Хотя гораздо больше его удивляли не сами шутки, которые по их плоскости можно было десятками складывать в чемодан, а то, что зал, который периодически показывали, был полон. Мало того, зрители смеялись. "Эти люди пожирают дерьмо и просят добавки. И, пока они с таким аппетитом им чавкают, я могу писать свои книги десятками. Они примчатся, учуяв запах из-под обложки, и принесут деньги. Как будто в жизни им его не хватает", - лениво думал Роман и так же лениво про себя посмеивался. "Ладно, хватит. А то во вкус войду", - он прижал пальцем на лентяйке красную кнопку, и экран погас, донеся напоследок очередной взрыв хохота.
   Заставив замолчать телевизор, Роман потянулся, достал рукой телефон, переложил его в другую руку, а потом достал и мобильник. Он включил на сотовом телефоне записную книжку и принялся задумчиво перебирать номера. Мужчин он пролистывал не задумываясь, то же происходило и с женщинами, которые, кроме имени, имели в этой записной книжке ещё и отчества. Зато на каждом женском имени без отчества он останавливался и некоторое время размышлял. Над каким-то больше, над каким-то меньше.
   Вчера с утра от Романа съехала Вероника, по этому поводу он и отправился в пивняк в одиночку. Поводов напиться было сразу два: с горя и с радости. Какой повод был главнее, Роман не знал. С одной стороны, с Вероникой он прожил почти девять месяцев. Так долго ни одна женщина у него не задерживалась. Внешность Вероники его более чем устраивала, как устраивала она и всех тех, кому Вероника строила глазки, а строила она их всем мужчинам, которые хоть намёком демонстрировали, что они мужчины. Кроме того, она не ленилась заниматься домашним хозяйством и была безотказным партнёром в сексе. Но было и другое. Первое время Романа не устраивали постоянные Вероникины намёки на то, что пора бы узаконить их отношения, но сначала он к ним привык, а затем и у него стали появляться мысли типа: "А может, стоит попробовать?". Однако, после первого же венерического букета, который он у себя обнаружил, мысли эти отпали сами собой. Более всего его удивило не наличие всего этого праздника, а одинаковость своей реакции и реакции Вероники. После результатов анализов он предъявил Нике обвинение в измене, она возмутилась и ответила тем же, но как-то вяло. Весь комизм, как догадался Роман, заключался в том, что каждый знал о своих левых похождениях, и подозревал, что бациллы и спирохеты в дом прибыли вместе с ним.
   После этой истории Рома стал более внимательно приглядываться к Веронике, прислушиваться к слухам, и пришёл к выводу, что Вероника спит с каждым, кто не против. На самом деле это была правда. Вероника, единственная дочь в семье полусумасшедших психопатологов, с раннего детства привыкла, что все ею восхищаются. Повзрослев, она стала испытывать острый дефицит обожания, но вскоре заметила, что мужчины с того момента, когда даёшь им понять о возможности обладания собой, до самого обладания, ведут себя почти как родители в её детстве. Для неё соблазнение стало необходимо, как утоление голода.
   Однако, до расставания, инфекция ещё трижды проникала в дом. Роман с каждым разом понимал, что они с Вероникой нашли друг друга, но что-то его не очень это радовало. Да ещё с каждым днём возрастало раздражение от капризности этой испорченной девчонки, которые - и девчонка, и капризность - вначале казались такими милыми и трогательными. В итоге, как это не было тяжело, они расстались, причём Роман постарался сделать так, чтобы Вероника думала, что /это/ она уходит по своей инициативе. Хотя, быть может, это Вероника сделала так, чтобы Роман думал, что сам от неё избавляется - уже не важно.
   В конечном итоге, Рома остановил свой выбор на семи цифрах, над которыми было написано: "Лена". Телефон был беспробудно занят. Тогда Рома позвонил ещё одной Лене. Та готовилась к экзаменам - в разгаре была зимняя сессия. В течении сорока минут Роман позвонил ещё двум Ленам, трём Наташам, двум Светам, двум Таням, Саше, Люде, Нине и даже одной Бизиль - студентке из ближайшего зарубежья, учащейся в Москве. Кого-то не было, у кого-то было занято, кто-то готовился к экзамену. В общем, никто не захотел приехать к нему порезвиться. Роман любил больше всего студенток. Было что-то в них такое, что позволяло резвиться особенно весело. В понятие "резвиться" входило многое, не только постельная гимнастика, но и всевозможные шутки, развлекухи, шизовки и розыгрыши. Даже какие-то элементы флирта, хотя Роману не нравилось, если флирт долго не перерастал в послефлиртие. Кстати, Вероника тоже была студенткой.
   "Да, есть и у студенток свои минусы - особенно сессия", - подумал Роман и отправился к компьютеру. Работать совершенно не хотелось, да к тому же в похмельные дни он старался не писать свои произведения - мороки много, а выхлоп смешной. Зато в трезвые дни он от трёх до шести часов проводил в "Ворде", печатая. Мысль всегда опережала пальцы - печатал он медленно, но за три месяца романчик вырисовывался, если он не отвлекался на рассказы или на что-нибудь ещё.
   Роман полез в интернет. Скинул содержимое почты на винч, но читать не стал, а отправился заводить знакомства. Интернет, вообще, был незаменимой вещью для знакомств со студентками и не студентками. Однако, день не задался и здесь. Роман поискал девушек - было как-то пусто, потом зацепил какую-то кралю под многообещающим ником "малышка", но в процессе приватной беседы выяснил, что под женским ником прячется какой-то мужик. Подобные случаи повторялись довольно часто, но каждый раз чрезвычайно его раздражали. Он посоветовал "малышке" посетить чат для педиков и вышел из интернета.
   "И скучно, и грустно, и некому в душу насрать, " - подумал Роман и потянулся к пачке за сигаретой. Да, день был минусовый. В пачке сигарет не было, на шкафу пылилась пустая коробка из-под блока, а табак для трубки закончился ещё несколько дней назад. Роман выключил компьютер и отправился одеваться. "Придётся выползать в метель и тащиться до лабаза. Суки попрятались, курево кончилось, да ещё и голова болит. Куплю курево, и баиньки", - думал Роман и медленно одевался. Последней каплей перед выходом оказались мокрые стельки, которые вчера, сам находясь в состоянии стельки, Роман не положил на батарею.
   Улица и погода оправдали все ожидания. Ветер, шныряя между многоэтажек, казалось, дул со всех сторон. Создавалось впечатление, что главная задача ветра - забраться во все щели и оставить о себе на память мерзкую, холодную, липкую субстанцию, которую жители больших городов называют снегом. Пропитавшиеся водой от стелек, носки препротивно прилипали к подошвам ног и чуть слышно, но препротивно чавкали. Ботинки предательски скользили по слякоти, любезно не убранной дворниками. Головная боль, испугавшись мокрого ветра в лицо, оставила в покое большую часть черепа, но бесцеремонно обосновалась где-то в районе затылка и беспокойно там шевелилась. Плюс ко всему, нужных сигарет не оказалось, пришлось купить только одну пачку. В обратной дороге всё было так же плохо, кроме одного - это была дорога к мягкой кровати и тёплому одеялу.
   Поднявшись на свой этаж, Роман столкнулся у лифта с соседом. Тот стоял и курил отвратительно воняющие "Родопи", которые уже давно ничего общего не имеют со старой доброй Болгарией. Сосед был для Романа примером того, как неглупый, образованный человек может испортить себе жизнь и превратить её в жалкое существование. Для начала Гена, так звали соседа, женился на третьем курсе института, да ещё и на своей однокурснице. Ребёнок родился меньше, чем через пол года, и, вместо того, чтобы бросить институт и заняться добычей денег, Гена, как, впрочем, и Лена - его жена, в нищете и лишениях закончили свой вуз. После его окончания они оба не нашли ничего лучшего, как пойти работать по специальности - учителями русского языка и литературы. Мало им было одного ребёнка, так они завели ещё одного. Когда Роман спрашивал у Геннадия, почему тот не уйдёт из школы, Гена отвечал какую-то ерунду типа "ну должен же кто-то в школе работать". Такое существование в такой жизненной позиции привела к тому, что Гена, который был всего на три года старше Ромы, выглядел, как развалина предпенсионного возраста.
   Меньше всего Роман хотел сейчас оставаться на лестнице и трепаться с соседом, но тот после приветов вдруг задержал его и неожиданно попросил:
   - Слушай, Ромка, ты там вхож, наверное, во все эти литературные круги. Я тут написал кое-что. Ты почитай, может, поможешь где-нибудь напечатать, - ссориться с соседом не хотелось, да и отказывать в таком настроении было тяжело, и Роман выдохнул:
   - Ну тащи, посмотрю, что можно сделать.
   - Я сейчас, подожди, - с радостью, странной на мрачном и измождённом лице, воскликнул Гена и пошаркал старыми шлёпанцами к себе в квартиру, оставив Рому открывать свою дверь. После долгого ожидания, во время которого из-за полуоткрытой двери доносились детские вопли, какой-то грохот и запах кислых щей, появился Геннадий с тетрадью в руке.
   - Ты почитай, потом мне скажешь, чего-как.
   - Мг, - ответил Роман, - ну, давай, - и закрыл дверь.
   Ванная, аспирин, кровать, одеяло - предел мечтаний. Сон был глубоким, благотворным, восстанавливающим. Сновидения не тревожили Романа, его голова покоилась на белой подушке, а из-под неё предательски торчали забытые Вероникой чёрные кружевные трусики.
  
   Утро без будильника гораздо лучше, чем утро с будильником. Утро без похмелья гораздо лучше, чем утро с похмельем. Утро с кофе гораздо лучше, чем утро без кофе. Утро у Романа выдалось на редкость хорошим. После кофе он отправился к компьютеру, взгляд его наткнулся на затрёпанную тетрадку, на которой было написано, что это тетрадь по физике какого-то ученика какого-то класса. "Это что?" - удивился Роман, но потом вспомнил свою вечернюю встречу с соседом и прихватил тетрадь с собой. Тетрадь заняла место у мышиного коврика, а Рома придвинул к себе клавиатуру и буквы бодро запоявлялись на мониторе, приближая окончание очередного романа, который, несомненно, привлечёт к себе внимание публики. Через четыре часа и три перекура Роман пообедал и ещё два часа и три перекура посвятил произведению. "Ещё пару недель, и "Два билета до Ануса" можно будет нести издателю. Кстати, пора изменить условия оплаты. Надо будет поговорить, а не согласятся, так пойду в другое издательство - кто же не захочет издать новый роман Романа Ромашкина - каламбур," - радовался Рома и бодро хихикал. Хорошее настроение способствовало работе, и пальцы непривычно быстро долбили клавиши.
   "Ну, на два дня я сегодня наработал", - удовлетворённо подумал Роман и со сладостным стоном потянулся. Компьютер был поставлен в режим ожидания, а Роман, прихватив с собой две трубки: домашнюю и мобильник, отправился на кухню. Кофе варился, а Роман по телефону оттачивал своё остроумие в разговоре с одной из Лен, кажется, третьекурсницей. Разговор закончился более чем хорошо. Лена сегодня сдала экзамен, даже на пять, и согласилась вечером посетить "одинокого гения пера". "Ну, насчёт гения я, быть может, загнул, а вот перу работа найдётся, " - радостно размышлял Роман и, улыбаясь, потирал руки. "Да, в общем, и насчёт гения - тоже. Пусть я не Чехов, но зато как гениально я нахожу темы для книг, чтобы их покупали. Дерьмо и сексуальные извращения - вот что нужно читателю. Нате!". Кофе сварился удачно. День был замечательный.
   С кружкой кофе в руке и сигаретой в зубах Роман радостно почапал в комнату. По телеку показывали как будто то же самое, что и вчера. Роман выключил телевизор и пошёл одеваться - нужно было затариться к приходу Лены. Даже погода не строила козни в этот день Роману. Он шёл по улице и улыбался. В магазине появились нужные сигареты, Роман взял сразу блок. Он также купил мяса, хлеба, овощей, ну и, конечно, вина. На обратном пути для полного кайфа из-за туч выглянуло скупое, но желанное зимнее солнце. Роману почти не хотелось входить в подъезд, тем более, что до прихода Лены делать было нечего. Однако, стоять у своего подъезда и, прищурившись, тупо пялиться на солнце, было как-то уж совсем по-дурацки.
   Дома, разложив продукты дожидаться Лену, Рома огляделся в поисках: чем бы заняться, и взгляд его споткнулся о рыжую тетрадку, лежащую рядом с мышиным ковриком. "Ну, поглядим, чего там накарябал этот Великий Русский Писатель. Вот ведь анекдот - рукопись, написанная от руки - давно такого не видел, " - подумал Роман и, удобно устроившись на диване, приступил к чтению. На первой же странице, на первой же строчке было уже смешно. Красным и жирным было аккуратно выведено: "Девочка-правда". "Хорошее начало, что же дальше будет?" - усмехнулся Рома и продолжил чтение написанных старательным, кривоватым, но понятным почерком строк. Первые два маленьких абзаца были выведены красными учительскими чернилами, остальное - синими. Но видно было, что стержни были разные. Судя по тому, какие небольшие участки текста писались одни стержнем, можно было сказать, что писалось произведение небольшими кусочками, а затрёпанность тетради указывала на то, что её долго таскали. "Да, долго же он над этим трудился, учитель, " - ещё раз усмехнулся Рома и погрузился в чтение.
  
   Правда - это девочка-невеста. Она наивна, капризна и ходит в белых одеждах. К делу пристроить её почти невозможно и, вообще, с ней очень сложно. Единственная от неё радость - полюбоваться, какая она у тебя юная, красивая и желанная. Но стоит только один раз с ней переспать, и это уже не невеста и, тем более, не девочка.
   Чем больше с ней спишь, тем меньше этого хочется, а, если она ещё чего-нибудь родит, то это такие чудовища!
  
   Когда возвращаешься домой очень поздно, почти ночью, часто думается, что должно произойти что-нибудь необычное, даже героическое, но ничего не случается, и, в конечном итоге, без приключений оказываешься дома. Кроме ночи, на улице была зимняя оттепель. В лицо дул не холодный, но сырой и промозглый ветер, загоняя хмель куда-то вглубь, откуда он выберется дома, когда станет тепло и не нужно будет никуда идти. Ноги скользили по мокрому льду, и уже дважды задница ощутила всю прелесть встречи с твёрдой, сырой поверхностью. Последний участок моего пути к дому пролегал через стройку. В очередной раз я отругал свою лень, не давшую мне пойти в обход по асфальту, когда нога с хрустом проломила ноздреватый лёд и погрузилась в вонючую жижу. Жижа была особенно вонюча, поскольку месяц назад с канализацией случилась незапланированная беда, и мужики в ватниках долго что-то откачивали из люков. Большая часть скопилась в глубокой ямине за поворотом, но кое-что разлилось мелкими лужами в радиусе сотни метров. Страшно подумать, что случится, когда придёт весна, и всё это заблагоухает.
   Хлюпая ботинком, я обогнул угол строящегося дома, оставалась финишная стометровка до моего подъезда. Я почти собирался ускориться, как заметил, что посреди Великой Канализационной лужи кто-то барахтается. Говорят, что героем стать не сложно - были бы обстоятельства подходящие. Я полностью согласен. Человек в проломе пытался выползти на лёд, но то ли ему мешала одежда, то ли выползание на лёд, вообще, дело непростое. Я какое-то время тупо и удивлённо наблюдал за этой борьбой человека и стихии. К счастью утопающего, тормозил я недолго и, крикнув: "Держись!", бросился на помощь. У меня хватило ума последний участок пути проделать ползком. Последний метр пришлось ползти по льду, залитому содержимым этой мерзкой ямы. К счастью, тонущий человек не был борцом сумо, а был подростком. Если бы не пропитавшаяся ароматной жидкостью одежда, то я бы выдернул утопающего одним махом. А так мне пришлось потратить некоторое время и приложить кое-какие усилия чтобы, вытащить на лёд утопающее существо. К тому времени моя одежда не сильно отличалась сухостью от облачения спасённого, разве что лилось с неё поменьше.
   Когда мы добрались до берега, причём спасённого пришлось практически тащить, автоматически встала проблема: "Что делать дальше?". Для начала я помог пострадавшему подняться на ноги, а затем провёл беглый осмотр. Существо оказалось, судя по косичкам, девочкой. Лет на вид ей было около двенадцати.
   - Ты где живёшь? - вполне законно спросил я, стуча зубами. Спасённая только смотрела на меня огромными глазами и дрожала всем телом. - Ладно, пойдём, - сказал я, и мы, с моей помощью, направились к моему подъезду.
   В подъезде, лифте и в моей квартире мы оставляли мокрые пахнущие следы. Первенство в этом деле принадлежало моей спутнице. Разумеется, первым делом мы отправились в ванную комнату. Я помог неутопшей стянуть пропитавшийся влагой пухарь, прилипший к телу свитер, а дальше дело застопорилось. Дрожащее существо прижало согнутые руки к телу, не давая мне стянуть с неё футболку. Я вспомнил, что это, вообще-то девочка. "Сама справишься?" - спросил я её, отступая. Она кивнула головой, и я вышел из ванной. Щеколда за дверью щёлкнула, а, когда я в раздумье добрёл до кухни, послышался звук текущей воды. Часы над зеркалом показывали начало второго, а само зеркало показывало такое, что я сразу вспомнил, что мне, вообще-то, сыро и очень холодно. Меня дрожало, как перфоратор, а я скидывал на пол своё облачение под частый перестук зубов. Когда очередь дошла до трусов, я решил, что одевать свежие на грязное тело не хочется, а остаться без трусов в присутствии женщин в этой ситуации как-то не очень. Пусть даже женщины ещё маленькие, и количество их минимально. Я глянул в зеркало. Из зеркала на меня посмотрел дрожащий субъект со слипшимися редкими волосами, тщетно маскирующими начинающуюся лысину. Тощее и узкоплечее тело было в грязных разводах, на волосатых ногах красовались носки, один из которых был мокрый, другой почти сухой. Я отправил носки в кучу остальной одежды и включил все четыре камфорки своей плиты. Вымыл руки и лицо горячей водой, потом поставил на одну из камфорок чайник. Телевизор поддерживал меня в моём ожидании горячей ванны, плита всё больше нагревала воздух в кухне. Я уже почти не дрожал, зато начал пахнуть. Чайник вскоре закипел, и я попил горячего сладкого чая с лимоном, от которого дрожать я перестал совсем, зато пахнуть стал почти неимоверно. Тело обсохло и стало чесаться. "Ну когда же..." - успел подумать я, наливая себе вторую кружку. В этот момент щёлкнуло, и послышался скрип открываемой двери в ванную.
   Я оглянулся и увидел спасённую мной девочку, завёрнутую в моё шикарное банное полотенце. Теперь я видел, что ошибся, девочка была старше, чем мне показалось, теперь, завёрнутая в полотенце, она выглядела лет на четырнадцать. "Чаю попей с лимоном..."
  
   Телефон пропищал уже пятый раз, и Роман, не выпуская из рук тетрадку, подошёл к нему, снял трубку с базы, нажал на кнопочку и приложил её к уху.
   - Алё! Алё! - вопил в трубку незнакомый женский голос.
   - Алё., - ответил Рома.
   - Это Рома! - ничуть не тише продолжал надрываться голос.
   - Да, это я, а кто это? - спросил Рома и принялся волноваться, поскольку от такого голоса можно было ожидать только неприятностей.
   - Да это же я, Лиза! Ты что, не узнал? - возмутился голос в трубке.
   - Какая такая Лиза? - продолжил опрос Рома, перебирая в памяти своих знакомых девушек. Никто не вспоминался.
   - Как какая? Это же я, Лиза! Твоя сестричка! - Взвизгнул голос.
   - А-а, - разочарованно потянул Рома, вспомнив свою двоюродную сестру Лизу из Харькова.
   - Мы сейчас на Курском, ты не волнуйся, тётя Катя объяснила, как до тебя доехать, ой, деньги заканчиваются! Ты только никуда не... - успел прокричать голос и сменился гудками. Роман так и остался стоять с телефоном у уха. "Так это что, она сюда едет? Чёрт, так хорошо день начинался. Что же делать?" - думал Рома и холодел от ужаса. В детстве он имел счастье пообщаться с маминой племянницей. В возрасте четырнадцати лет Лиза была глупая, капризная, бесцеремонная и крикливая девчонка. Что-то подсказывало Роману, что с возрастом она лучше не стала. Ещё он вспомнил, что когда-то слышал, мол, Лиза вышла замуж и даже кого-то родила. Он тогда ещё пожалел бедолагу, на которого это счастье свалилось. Когда всё это случилось, он уже не помнил. "Это что же? Бросила маленького ребёнка на мужа и припёрлась в Москву! Надеюсь, что ненадолго, " - мрачно подумал Рома и положил трубку на базу.
   На кухне, куда он отправился для нивелировки стресса, он обратил внимание на кучу продуктов, сваленных на столе. "О боже, Лена! Она же должна скоро приехать!" - вспомнил Рома и бросился обратно к телефону. Длинные гудки в трубке недвусмысленно намекали на отсутствие Лены дома, а мобильника у неё не было. Некоторое время Роман ходил, - точнее, носился по квартире без всякого дела, потом обосновался на кухне и принялся за коньячок и сигареты. В памяти его всплывали извечные вопросы русской интеллигенции: "Кто виноват?" и "Что делать?". Когда кончилась вторая сигарета, Роман почти успокоился и решил: "Ладно, разберёмся. Будем действовать по обстоятельствам. Лизку положу отдыхать после пути в большой комнате, а мы с Ленчиком займёмся делом в спальне, вот только поужинаем. " Приняв план действий, он продолжил разминаться коньячком, но уже не для успокоения нервов, а так, в ожидании событий.
   Когда нервы устаканились, Роман вспомнил про рукопись, но не пошёл за ней, решив, что читать дальше у него нет никакого настроения. "А если бы я писал, то герой бы забрался вместе со спасённой в ванную, потом длинное описание прелюдии, потом..., а потом всё как обычно, а потом об этом бы узнал папаша и примчался бы, а потом бы они вместе с папашей, а потом вместе со всей её семьёй, включая Тузика. Кстати, нужно будет рассказик сварганить - такого расклада у меня ещё не было. То-то придурки порадуются, впрочем, не только придурки - у каждого нормального человека есть какие-нибудь скрытые желания из области извращений. Просто не каждый стремится их реализовать - боится, а вот почитать не страшно. А то, может, какой фонд защиты педофилов, то есть детей, в суд подаст - тут-то тиражи и вырастут, " - мысли перетекли от выросших тиражей к выросшим гонорарам, а затем к тем благам, которые можно будет присовокупить к уже имеющимся радостям жизни.
   Так, в этих бархатных мечтах прошёл почти час. Звонок в дверь был абсолютно некстати. Уже по одному этому Роман понял, что это не пришла Лена, а припёрлась Лиза. Открывание двери подтвердило эту гипотезу, но опровергло другую. Лиза не бросила мужа на произвол судьбы, а ребёнка на произвол мужа, она приволокла их с собой в Москву, но это ещё полбеды - она притащила их и к Роману. Первым делом, эта особа бросилась Роману на шею, оставила следы губной помады на щеке и, отлепившись от него, застрекотала.
   - Познакомься Рома это мой муж Сергей это Павлюсик Серёжа это мой брат Ромочка Павлюсик скажи дяде здравствуй...
   - Да вы заходите, чего в дверях-то стоять, - немного оправившись от масштабности нашествия, проявил себя радушным хозяином Рома. Гости незваные ввалились в тесную прихожую со своими баулами и чемоданами. В прихожей не осталось не только места, но и воздуха стало очень мало, даже свет как-то померк и стал липким и жирным. Роман быстро выдал тапки взрослым. Лизе достались Вероникины тапки, а для Сергея он снял с ног свой комплект. Разобравшись с домашней обувью, Рома просочился на кухню и принялся оттуда наблюдать за нашествием. Лиза не сильно изменилась с детства - была такая же тощая и мосластая, такая же громкая и, судя по всему, глупая. Сергей занимал большую часть объёма прихожей - такой он был объёмный. Павлюсик потерялся где-то в тени Сергея, и сделать какие-либо выводы по его поводу Роман пока не мог.
   Едва закончив переобувание в домашние тапочки, Лиза снова затарахтела. Роман с трудом понимал, что она хочет рассказать. Там было и про приветы от каких-то родственников, и про жлобов-проводников, и про уродов-таможенников, и про метро, и про Кучму, и... не хватало только про лазерную физику. Роман уже опасался за местоположение своей крыши, которая явно собралась двинуться куда-нибудь подальше от пулемётного говора Лизы, но тут Лиза, прервавшись на полуслове, пощёлкала выключателями и скрылась в туалете. Воспользовавшись паузой, Роман пригласил в комнату Сергея и предложил ему коньяка. Тот согласился, и Рома пошёл за коньяком на кухню. На кухне уже был Павлюсик. Он там не только был, но и успел обнаружить в сваленных на столе пакетах ветчину. Это его обрадовало так, что, в качестве поощрения себе, он вгрызся в неё с прожорливостью утомлённой длительным постом пираньи, и, когда Роман оказался на пороге, половина почти полукилограммового куска была уже употреблена. Увидев Романа, маленький воришка ускорил жевательные движения и принялся запихивать оставшийся кусок в рот, чтобы не отобрали.
   - Павлюсик, отдай ветчину дяде, - попросил Рома, но маленький обжора, услышав такую просьбу, всё же ухитрился запихать остатки в рот, подавился и закашлялся. Ветчина, точнее её печальные остатки вылетела изо рта на пол, а из туалета вылетела Лиза и, увидев картинку на кухне, подскочила к сыну, принялась хлопать его по спине.
   - Ну что же ты, Рома! Разве можно четырёхлетнему ребёнку такие куски давать. Нужно было чут-чуть отрезать, - затарахтела Лиза, не прекращая хлопать по спине Павлюсика, который поглядывал на не распотрошённые пакеты.
   - Да я... - начал было оправдываться Рома, но тут же был перебит.
   - Ты же взрослый уже, должен понимать, что маленьким детям нельзя давать большие куски, они же подавиться могут.
   - Да он сам...
   - Ну, ты даёшь! Что ты на ребёнка сваливаешь? Ладно, прощаем. Павлюсик, простим дядю? Вот заведёшь своего ребёнка, тогда всё поймёшь, - тарахтела Лиза, а Роман, поняв, что говорить что-либо совершенно бесполезно, просто достал початую бутылку коньяка, два фужера и попятился в комнату. В комнате он разлил коньяк, чокнулся с Сергеем "за знакомство" и не выпил. Сначала он не выпил, глядя, как залихватски Сергей опрокинул в себя содержание фужера. Потом он не выпил, потому что в дверь позвонили.
   За дверью, как и предполагалось, оказалась Лена. Она удивлённо оглядела заваленную чемоданами и баулами прихожую, потом перевела взгляд на Романа, и в её взгляде, кроме удивления, появилось ещё и возмущение.
   - Понимаешь, Лена, ко мне тут нагрянула сестра двоюродная из Харькова с семьёй. Они прямо с вокзала позвонили - отказать неудобно было. Тебе я звонил, предупредить хотел, но тебя дома не было. Да ты заходи, придумаем чего-нибудь. В тесноте, да не в обиде, - шептал Роман и тянул Лену за руку.
   - А это что? - спросила Лена, указав пальцем на щёку Ромы.
   - Что? - не понял Рома.
   - Вот это что? - ещё раз спросила Лена, приблизив палец к самой щеке. Рома, не выпуская Лениной руки, всунулся в прихожую и посмотрел в зеркало. Зеркало продемонстрировало в числе прочего щёку со смачным следом яркой помады в форме серьёзного поцелуя.
   - Да это всё Лизка, ну чего ты, заходи, чего ты, - прошептал Рома и ещё сильнее потянул Лену в прихожую. Лена сменила гнев на милость и поддалась затягиванию себя в квартиру, но выражение на лице поддерживала ещё какое-то время недовольное. Роман помог снять Лене дублёнку и, разворачиваясь в заставленной барахлом прихожей, смахнул с полки фужер с коньяком, который поставил туда, чтобы освободить обе руки. Фужер разбился, коньяк брызнул на ноги Лене, а из кухни появилась Лиза с четырехлетним амбалом на руках. Она приняла позу мадонны и принялась разглядывать Лену. Несмотря на позу, картинка получилась не очень библейской - Лиза была суховата, а Павлюсик великоват, да и выражение на его лице больше подошло бы бесёнку, чем будущему спасителю человечества.
   - А Вы, наверное, Вероника, девушка Ромы? Рома про Вас много рассказывал, - жеманно произнесла Лиза и опустила, наконец, сына на пол. Павлюсик тут же устремился в спальню. Лена удивлённо посмотрела на Рому, Рома же, закатив глаза, составлял в уме наиболее, на его взгляд, подходящие к Лизе эпитеты.
   - Лиза, познакомься - это Лена. Лена - это Лиза, моя двоюродная сестра из солнечной Украины, - представил женщин друг другу Рома.
   - Но тётя Катя рассказывала... - начала Лиза.
   - У тебя сильно устаревшие сведения, Вероника вымерла вместе с динозаврами, - блеснул остроумием Роман в надежде разрядить ситуацию. Ситуация разряжаться не спешила, но Лиза замолчала и отправилась следом за Павлюсиком в спальню.
   По прошествии получаса женщины оказались на кухне занятые приготовлением ужина, а Роман проводил Сергею экскурсию по Интернету. Чем занимался Павлик, было неизвестно, Рома, по неопытности, на время забыл про него. Что больше всего интересно Сергею в Интернете, Роман выяснил довольно быстро, и теперь гость с большим интересом, подавшись вперёд всем своим немаленьким телом, разглядывал на экране Лолит. С кухни попеременно доносился то голос Лизы, то её смех. Романа немного удивляло, что промежутки между речью и смехом отсутствовали, но он был рад наступившему покою и не заморачивался этой проблемой. Ему, конечно, было немного жаль Лену, но он не был готов спасать её сейчас от Лизы. "Дракона замочить, вампира, Кащея, там, на копьё натянуть - всегда пожалуйста, но Лиза, нет, увольте, " - лениво думал свою рыцарскую мысль Роман, а события шли своим чередом.
   Неожиданно очередной период смеха Лизы прервался её возмущённым воплем. После этого послышалась дробь шагов бегущего по коридору ребёнка, а чуть позже и более тяжёлое буханье Лизы. Рома развернулся в направлении двери и увидел влетающего в комнату Павлюсика. С отставанием на полкорпуса за ним финишировала и Лиза. На маленьком разбойнике, кроме его собственной одежды, оказались чёрные, женские, кружевные трусики, которые он поддерживал обеими руками. Пока Рома опознавал в этой детали гардероба Вероникину вещь, бандитёныш был схвачен мамой и освобождён от женских трусов.
   - Павлюсик, ты где это взял? - спросила Лиза, поставив сына на пол.
   - Под подушкой, оно там торчало, - ответил сынишка и сиганул за дверь.
   - Ну что же вы с Леной такие вещи где попало разбрасываете! - Заявила Лиза, выходя, оторопевшему Роману. Когда Роман пришёл в себя от очередной напасти и бросился на кухню, Лена уже отказывалась от трусиков, а добрая сестричка пыталась их ей всучить. Рома молча забрал у Лизы трусики и молча вышел. Вслед ему раздалась, ставшая уже непривычной, оглушительная тишина.
   Войдя в комнату, Рома увидел, как Сергей неуклюже втыкает в розетку шнур от компьютера. Заметив вошедшего хозяина, он, ничуть не смутившись, продолжил своё занятие.
   - Я тут выдернул, когда Лизка сюда побежала, а то было бы вою, - совершенно спокойно заявил он, наконец воткнув вилку куда положено.
   Винда тестировала винч, Сергей спокойно смотрел на экран, отвернувшись от хозяина, Рома стоял в дверях, держась рукой за голову.
   - Слышь, а как снова тех кобыл посмотреть? - спросил Сергей, когда система, наконец, загрузилась и появился рабочий стол.
   - Сергей, ты, пожалуйста, так больше не выключай компьютер, он может сломаться, - сказал Рома, и, подойдя к компьютеру, показал, как его выключать.
   - Ага, а кобыл-то как посмотреть? - нетерпеливо спросил Сергей. Рома опять вышел в Интернет, нашёл нужный сайт и сел на диван в полном истощении душевных сил. "А впереди ещё ужин, потом нужно будет гостей распределить, потом с Леной разобраться, ещё как её разводить-то после всех этих историй. Особенно трусы! О трусы!" - так думал Рома, и настроение его не улучшалось. "А может послать всех к чёрту! Выгнать и Лизку с её дегенератской семейкой, и Ленку с её недовольным выражением на морде". В конечном итоге, выгонять кого-либо он так и не решился. "Ленку выгонять жалко - всёже деваха не самая худшая, а Лизку выгоню, так мама потом смертельно обидится, как же - единственную племянницу, единственный сын... ну на фиг! Разберёмся, " - напоследок успокоил себя Рома, и в этот момент в комнату вошли женщины и объявили о готовности ужина номер один. Начало ужина прошло на удивление спокойно, если не считать, что Сергей извлёк из баула литровую бутыль с мутным самогоном, а на отказ Ромы ответил анекдотической фразой: "Ты меня уважаешь?". Рома раньше думал, что так бывает только в анекдотах, и от удивления жахнул пол стакана этой жуткой горилки, как и Сергей, одним глотком. Но, в отличие от него, закашлялся, покраснел и чуть не вернул содержимое стакана на скатерть. Когда он закончил кашлять и обвёл всех присутствующих замутнённым слезами взглядом, он увидел, что все молча и укоризненно смотрят на него. Ему даже на какой-то момент стало стыдно, непонятно, правда, из-за чего. Весь оставшийся ужин, точнее то, что успел запомнить Роман, Лиза протарахтела. Непонятно было, как она успевает есть; тарелка её, однако, быстро пустела. Она несла какую-то ерунду про то, какой хороший Рома, про важность семейной жизни, про предохранение от беременности. При этом она постоянно обращалась к Лене, чем вводила её в смущение. Рома пару раз пытался прервать это липкое словоизвержение, но потерпел полное фиаско.
   Пол стакана самогона качественно заполировали то, что упало на мозги раньше. А долгий стресс поспособствовал тому, что Романа понесло. Он напился в зюзю, и, что происходило после ужина, так и не узнал. Сам не помнил и никто не рассказал - он, правда, и не спрашивал, и не хотел, чтобы рассказывали.
  
   Утро, когда тебя будят, хуже утра, когда просыпаешься сам. Утро с похмелья хуже, чем утро без похмелья. Утро на гостевом диване хуже, чем утро в своей кровати. Утро у Романа было плохое, недоброе это было утро. Пожалуй, это утро смело могло претендовать на звание худшего утра в жизни Романа, а уж он встретил не одно тяжёлое утро. Уже одно то, как он проснулся, повергало в ужас. Тяжёлый похмельный сон - а снилось ему, что у него болит голова - сменился суровой реальностью, которая почему-то прыгала по его телу. Роман застонал и, открыв глаз, увидел, что в роли суровой реальности выступает двоюродный племянник, который забрался на него и изображает из себя мастера родео.
   - Павлик, слезь с дяди, - простонал Рома. Павлюсик не поспешил покинуть своё место.
   - Ты моя лошадка, - сказал он и поскакал. Зря он это сделал. Рому вырвало на коврик у дивана. Павлюсик, испугавшись рычащего дядю, с воплями умчался из комнаты. Рома собрался снова погрузиться в похмельный полусон, но в комнате вдруг появилась возмущённая Лиза и принялась стыдить Рому. Сил сопротивляться не было никаких, и Роман встал и пошёл на кухню, сопровождаемый громким зудением Лизы. На кухне он присосался к носику чайника и выпил всё его содержимое. Отлепившись от чайника, Рома почувствовал, что его повело. Повело его так конкретно, что пришлось опереться о стену. В руке пустой чайник, за окном мутный зимний рассвет, в голове что-то невообразимое. "А где же Лена?" - оформилась в голове ленивая мысль. "Наверное, уехала. Наверное, ещё вчера. Да ну и чёрт с ней, других много, " - подытожил Рома и поплёлся в туалет. В туалете обнаружились следы рычания. "Это что же, тоже я?". Рома решил искать политического убежища в ванной. В холодильнике, к удивлению, не оказалось утреннего пива, дежурного сока тоже не оказалось. Тогда он набрал чайник воды из-под крана и заперся в ванной.
   Два с половиной часа, проведённых в полудрёме, в тёплой воде пошли на пользу болящему организму. Голова, хоть и болела, но уже не отрывалась, пол, хоть и покачивался, но уже не плясал, мысли, хоть и плелись еле-еле, но уже перестали ходить по кругу. Всё указывало на то, что жизнь продолжается. Работа сегодня исключалась в принципе, и Рома стал думать, как ему пережить сегодняшний страшный день. Первым делом стоило сплавить гостей смотреть Москву, да и вообще, нужно было выяснить, как долго драгоценные родственники собираются радовать своим присутствием хозяина.
   На кухне родственников не обнаружилось, в большой комнате тоже, и Рома решил не будить лихо, пока оно притаилось в его спальне. В качестве епитимьи Рома принялся за ликвидацию последствий рычания, а закончив, взялся за грязную посуду и кухонный бардак. В процессе приборки на кухне, Роман сварганил себе лёгкий завтрак и заварил чай - кофе с такой похмелюги он старался не пить. Рома оглядел чистую кухню, поставил на стол чашку с чаем и сковородку с гренками. Едва вилка с хрустом вошла в горячую гренку, на пороге кухни появился Сергей в необъятных трусах и майке.
   - О, греночки! Как кстати. А то я утром встал, а пожрать нечего, хорошо хоть пиво нашёл в холодильнике, - сказал родственничек, и, проворно налив себе чаю, принялся хрустеть немногочисленными гренками. Роман успел съесть только одну, остальные три быстро исчезли в Сергее.
   - Кстати, может омлетик забацаешь, а то с похмелюги хорошо поесть - первое дело, - ненавязчиво предложил родственник, закончив хрустеть последней гренкой.
   - Слушай, Сергей, я хотел бы узнать ваши планы. Вы надолго в Москву? - проигнорировав предложение о продолжении завтрака, спросил Рома.
   - Да трудно сказать. Понимаешь, у нас туго в Харькове с работой, а с деньгами - вообще беда, а у вас, мужики говорят, знающий человек бабосы лопатой грести может. Ты же тут большой человек, вон по телеку про тебя рассказывали. Ты же тут нужных людей знаешь. Пристроишь меня на непыльное место, чтоб бабла побольше платили. Мы квартирку снимем, может, потом документы российские прикупим, - разливался соловьём Сергей, а Рома мрачнел всё больше, понимая, что ПОПАЛ.
   - А ты кто по специальности? Кем в Харькове работал? - голосом мумии спросил Рома.
   - Да я путягу не закончил, а потом кладовщиком работал, ну, а начальник, козёл, меня уволил. Все всё прут, а уволили меня. Я ему, козлу, говорю... - дальше следовал долгий и путаный рассказ, главное содержание которого сводилось к тому, какой всё же козёл начальник. Рома не слушал - он страдал. Просто послать этих оккупантов подальше он не мог - очень не хотелось обижать маму, которой всё будет доложено с прибаутками и небылицами.
   - Ладно, я попробую кое-куда позвонить, но ничего не обещаю. Понимаешь, у меня все знакомые довольно специфичные, и никто из них складов не держит, - Рома прервал рассказ, в котором уже не было понятно, то ли начальник - козёл, то ли козёл - начальник.
   - Да, нет, ты не понял, мне бы, там, бумажки всякие перекладывать, людишек, там, по каким-нибудь вопросам принимать, - возмущённо отпарировал Сергей, введя Рому в очередной ступор.
   Высокоинтеллектуальная беседа была прервана появлением на кухне ещё двух персонажей, коими, разумеется, были Лиза и Павлюсик.
  
   Вся неделя, последовавшая за приездом родственников, была сплошным кошмаром. Работы для Сергея, разумеется, не было. Было предложено место на стройке, но рассчитывающий на высокоинтеллектуальную и крутооплачиваемую работу Сергей с негодованием отверг этот вариант. Лиза всё время поднимала трубку, чем здорово осложняла дальнейшее общение с девушками. У Павлюсика проявилась дикая тяга к компьютерной технике - он включал компьютер, пока взрослые не видят, а когда машина загружалась, вырубал его. Винчестер не выдержал такого жестокого обращения и вскоре накрылся. В общем, гости ели и не давали работать. Все попытки спровадить их смотреть Москву не приводили к результату. Главное возражение было: "Ещё успеем". Такой аргумент не добавлял счастья Роме, а скорее погружал в уныние. Ему уже казалось, что этот тягучий ад будет продолжаться вечно.
   Спасение пришло совершенно неожиданно. Его подсказали знакомые компьютерщики, к которым Рома повёз лечиться свой винч. Винчестер, правда, спасти не удалось, но зато ребята сумели выудить недописанный роман, на который была потрачена уже прорва времени. Узнав о беде, свалившейся на Рому, один из компьютерщиков посоветовал куда-нибудь уехать на то время, пока родственники не захотят вернуться на родину. Ребята даже за умеренную плату предложили ему напрокат ноутбук. С готовым планом действий и ноутбуком в сумке Рома помчался домой.
   Он объявил родственникам, что ему нужно уехать на семинар московских писателей под Истру. Заказал себе двухместный номер в одном из пансионатов на берегу Истринского водохранилища. Вызвонил девушку Нину, тайком оторвал в компьютере проводок от блока питания и умчался.
   В пансионате было замечательно. С утра Рома с Ниной катались на лыжах, потом Рома включал свой ноутбук и работал, а Нина читала или слонялась по окрестностям. Вечером Рома, к обоюдной радости, отрывался после небывало долгого для него воздержания.
   Перед отъездом в пансионат, Рома оставил Сергею номер, по которому можно было узнать, как пополнить ряды арбайтеров на стройках столицы. Как позже выяснил Рома, Лиза заставила-таки Сергея позвонить и договориться о работе. Сергей поработал два дня. В конце второго дня ему посоветовали не приходить больше на работу. Как оказалось, Сергей умудрялся выполнять самые элементарные операции через задницу и, в конечном итоге, был признан неспособным даже к выполнению самых тупых подсобных работ. Денег Рома не оставил, и через неделю гостям уже нечего было есть. Они незамедлительно сообщили об этом Роме на мобильник.
   В процессе длительного и тяжёлого разговора Роману удалось убедить дорогих родственников, что единственное, что он может для них сделать, это прислать человека с билетами до Харькова. Закончив этот липкий разговор, он тут же принялся звонить в Москву по приятелям, ища того, кто бы привёл этот дьявольский план в действие. Доброволец был найден, и Рома принялся с нетерпением ожидать от него звонка. Звонок раздался на следующий день, и Рома узнал, что ночью родственники погрузятся на поезд и благополучно отправятся в Харьков. Как мало нужно человеку для счастья! Только одна маленькая тучка немного омрачала ясный небосвод счастья Ромы. Нина всё более непрозрачными намёками предъявляла свои права на Рому. Нина была, конечно, девушкой замечательной, но какой-то недолгоиграющей. Она уже стала надоедать Роме, как надоедает праздничный салат, поедаемый в течение многих дней. Поэтому пришлось вести долгую и нудную разъяснительную беседу, которая, по сути, была чередой дешёвых отмазок. Результат, однако, был достигнут - Нина поняла, что нет больше смысла претендовать на дальнейшее развитие отношений с Ромой. Отдыхающие отправились в Москву. Рома домой, Нина тоже домой, но не к Роме, а к себе.
   Вернувшемуся домой Роману предстал дикий срач в квартире. В общем-то, небольшой бардак - было явление, часто встречающееся на территории его жилья, но то, что оставили после себя родственники, описанию не подлежало. Радостного Рому этот ужас даже не испугал, он принялся за уборку с таким энтузиазмом, которого у него никогда не было не только во время уборок, но часто и во время ночной гимнастики. Часов через шесть квартира стала похожа на жилище приличного человека. Рома успел даже сгонять в компьютерный магазин и прикупить новый винчестер. Компьютер был починен, винда установлена, роман скопирован в "Мои документы", на подъёме энтузиазма Рома даже поработал пару часов.
   Стемнело, и Рома вынужден был пойти за едой - дома не было ничего съедобного, а днём, находясь в состоянии поросячьего счастья, он просто позабыл купить продукты. Затариться он решил конкретно, и поэтому отправился в магазин не пешком, а на своём фольксвагене. Когда Рома загружал многочисленные покупки в багажник, его неожиданно окликнул низкий женский голос. Такой бархатный волнующий голос был только у Кати. С этой Катей у Ромы был какой-то странный, воспалённый роман ещё в последнем классе школы. Сама Катя была на два класса младше, но инициатива всегда была у неё в руках. Ничем серьёзным эта детская история не закончилась. Катя помучила, помучила Романа, а, когда поняла, что он уже готов послать её подальше, сама элегантно послала его. Где-то год назад Катя так же случайно встретила Рому и попросила распечатать какие-то тексты. Рома согласился, и вечером Катя, распечатав свои файлы, не отправилась домой, а, позвонив мужу и рассказав ему какую-то белиберду, осталась ночевать у Ромы. Таких ночей у Ромы не было не разу. До самого утра он всё надеялся на удачное завершение вечера, но каждый раз, когда до начала блаженства оставался один маленький шаг, Катя делала незначительный финт ушами, и начало процесса откладывалось. Так вся ночь и прошла в лёгкой эротике. Наутро Рома был, как чернослив, а счастливая Катя умчалась из квартиры и Роминой жизни. "Больше я не позволю так издеваться над собой, " - сделал для себя вывод Рома.
   - Привёт, Ромка, - повторила приветствие Катя, подходя к машине.
   - Привет, Катя, - не стал оригинальничать Рома.
   - Как дела? - заглядывая в лицо, спросила Катя.
   - Ништяк, а твои как? - дежурно ответил Роман.
   - Да мои тоже ничего, слушай, мне тут нужно кое-что распечатать, можно, я вечерком зайду? - проворковала своим специальным голосом Катя. Рома уставился на неё широко раскрытыми глазами. "Это дежа вю, или я что-то недопонимаю?" - успел подумать Рома прежде, чем начал отвечать.
   - Ты же в прошлом году... а, ладно, извини, заходи, конечно, тебя подвезти? - замямлил Рома.
   - Спасибо, зайду, а подвозить не надо, я ещё не была в магазине, да и идти мне недалеко, но всё равно спасибо. Часиков в десять зайду, жди, - сказала Катя и направилась в магазин.
   Эта встреча и этот разговор взволновали Рому. "Конечно, очень соблазнительно всё же довести в этот раз дело до логического финала, интересно, как женщины с таким голосом в постели, особенно после этого "жди". Вслед за первой мыслью пришла вторая: "А ведь опять разводить меня будет и динамить, ну на фиг! Распечатаю, чего просит, и отправлю её домой. Не хватало мне ещё одной такой ночи, как в прошлом году. Пусть она со своим "жди" динамит кого-нибудь другого".
   Дома, приготовив ужин, Рома решил, что будет просто невежливо поесть одному, когда до прихода дамы осталось всего десять минут. Он накрыл стол на двоих, понимая, что топчется в шаге от тех грабель, что в прошлом году больно его звезданули. "А, ладно, разберёмся. Поужинаем, распечатаю и домой к мужу отправлю".
   Чтобы не дразнить себя, Рома ушёл в комнату, включил телек, вытянулся на диване и вдруг заметил завалившуюся за диван тетрадь. Он вытащил её и ужаснулся. Это была та самая тетрадь, которую дал ему сосед, но теперь и снаружи и внутри она была покрыта каляками-маляками. В авторстве этих дополнений сомневаться не приходилось. Рома ещё раз пожелал в душе своим родственникам всех благ и принялся изучать состояние текста. К счастью, хоть местами читать было очень не удобно, но прочитать можно было всё. Рома пролистал несколько страниц и продолжил чтение, прерванное нашествием родственников.
  
   Я оглянулся и увидел спасённую мной девочку, завёрнутую в моё шикарное банное полотенце. Стало понятно, что я ошибся, девочка была старше, чем мне показалось, теперь, завёрнутая в полотенце, она выглядела лет на четырнадцать. "Чаю попей с лимоном, родителям позвони, а я пойду в ванной погреюсь, " - сказал я и пошёл в ванную комнату. Вода уже набиралась, и это меня приятно удивило. Если бы не неожиданная гостья, то из тёплой ванны я бы выбрался, наверное, только к утру, но - увы.
   Когда я ступил на холодный кафель, то обнаружился один неприятный факт - я не взял с собой свежей одежды, а полотенце покинуло ванную вместе со свежеспасённой девочкой. Я тихо приоткрыл дверь, высунул наружу голову, так, чтобы из-за двери, кроме неё, ничего не торчало, и огляделся. Странно, свет на кухне - и, вообще, везде - не горел. Я прокрался, шлёпая по линолеуму босыми ногами, к комоду, втиснутому в коридор, и достал из него свежую одежду и полотенце. После этого вернулся в ванную, вытерся и оделся, размышляя, куда же пропала моя неожиданная гостья.
   Гостья нашлась в комнате. Она разложила кресло и теперь спала в нём, накрывшись моим любимым клетчатым пледом и положив под голову плюшевого тигра. Тигр был, конечно, не из плюша, но почему-то все подобные тигры, зайцы и прочие слоны называются плюшевыми. Из- под пледа торчала, белея, босая нога, создавая ощущение, что это я не у себя дома, а совсем даже наоборот. Весь вид комнаты и спящей девочки абсолютно не располагал к разбужению и допросу, поэтому я решил оставить это на утро. Запихав в стиральную машину сколько в неё могло влезть, а остальное покидав в ведро, я отправился спать. Некоторое время я ещё смотрел со своего дивана на спящую, но то ли у неё был такой заразный спящий вид, то ли события меня утомили так, что отрубился я очень быстро и незаметно.
   Будильник сообщил мне, что выходные закончились, и наступил понедельник со всеми вытекающими последствиями. Я открыл глаза и увидел разложенное кресло. Я сразу вспомнил события вечера и ночи. На кресле был тигр, был плед, а ночная гостья находилась явно где-то в другом месте. Звуки, доносящиеся из кухни, указывали, что, вероятнее всего, там она и находится. Я напялил на себя что положено и отправился знакомиться и решать, как эта история закончится.
   - Ну, и как же зовут девочку из канализации? - обратился я к задрапированной во всё то же моё полотенце незнакомке. Она стояла спиной ко мне, у плиты, где что-то шипело, распространяя по кухне колбасный запах. Она сильно вздрогнула и выронила нож на сковороду.
   - Ой! - ойкнуло существо в полотенце, а нож продолжил своё падение по направлению к босой ноге. Девочка, однако, вовремя отдёрнула ногу, а разочарованный нож срикошетил под стол.
   - Ой! - повторила свою глубокую мысль гостья и развернулась ко мне лицом. Теперь, высохшая и уже расчесанная, она смотрелась ещё старше, лет на пятнадцать-шестнадцать. Хотя, кто их, молодёжь, знает - то акселерация, то макияж.
   - Что, так и зовут? - блеснул я остротой ума.
   - Что?
   - Я говорю, что тебя Оем зовут?
   - Да нет - Алисой.
   - Ого, а я думал, что Алисы только в детских книжках встречаются, - пошутил я и словил взгляд, в котором без труда прочитал, что сморозил глупость. Я даже начал краснеть, что смутило меня ещё больше и заставило краснеть ещё сильнее. А вообще, смешно даже - тридцатипятилетний мужик краснеет от укоризненного взгляда малолетки - изврат.
   - Я надеюсь, ты родителям-то позвонила? - наехал я, чтобы скрыть смущение.
   - Им тяжело звонить - они в Африке, - совершенно серьёзно ответила Алиса.
   - Где? Где? - Как глухой, спросил я, хотя всё прекрасно расслышал. В ходе дальнейшей беседы, которую, кстати, сопровождал столь непривычный для меня довольно плотный завтрак, я выяснил, что имеется в виду та самая Африка, которая находится в Африке. Решено было, что до моего возвращения Алиса достирает то, что не влезло в стиральную машинку ночью. Конечно, моё решение может показаться легкомысленным - оставлять незнакомую девицу в квартире, но, глядя на Алису, почему-то хотелось ей безоглядно верить. Ещё я успел рассказать, где можно найти подходящую одежду, чтобы, наконец, она смогла раздрапироваться из моего полотенца. Наказав не подходить к телефону, я хлопнул дверью и отправился на работу.
  
   Дочитав до конца абзаца, Рома посмотрел на видик. Часы на нём показывали тринадцать минут одиннадцатого. Очень хотелось есть, а с кухни к тому же просочился запах жареного мяса. "Ну, не умирать же мне из-за Катьки с голодухи, " - подумал Рома, и, закрыв тетрадь, решительно двинулся к источнику мясного запаха.
   Еда заняла своё место на тарелке, вино рубиново мерцало в высоком стакане, руки вооружились вилкой и хлебом. Слюна наполнила рот, желудочный сок желудок. Но, когда первый кусок мяса очутился на вилке, в дверь позвонили строго и решительно. "Чёрт!" - выругался Рома и, запихав кусок в рот, отправился открывать дверь. Мясо оказалось довольно жёстким, и, на пути к двери, Рома интенсивно мял его зубами. Мясо не очень-то на это реагировало. Вот так, жуя, он и открыл дверь.
   - Привет, Романчик, - бодро поздоровалась Катя и решительно шагнула за порог. Посмотрев на сосредоточенно жующего Рому, она громко и заразительно рассмеялась. Рома глянул в зеркало - действительно смешно, но делать-то было нечего - мясо нужно было дожевать, не глотать же такой здоровенный кусище целиком. Вот так, под усмешки Кати и тщательное пережёвывание мяса, помогал Рома снять гостье шубку, подавал тапки. Наконец, с натугой проглотив кусок, Рома сделал приглашающий жест рукой и спросил:
   - Ты голодная? А то у меня как раз ужин приготовился.
   - Ну, я вообще-то не очень, но компанию составлю, - недолго думая сказала Катя и решительно направилась на кухню.
   Может, Катя и не очень хотела есть, но за компанию съела не на много меньше, чем Рома, а уж вино, обозвав его своим любимым, потягивала весьма интенсивно, так что пришлось откупорить ещё одну бутылку. Трёп за столом был совершенно обычным трёпом за столом: "Как дела? Что делаешь? Чего собираешься?". Единственное, что выделялось, делало ситуацию не совсем стандартной - это голос Кати. Такой бархатный голос, казалось, не должен молоть банальностей и смеяться над глупыми шутками. "Да, таким голосом можно покойников поднимать и делать из них пылких любовников, " - думал Рома на протяжении ужина. Ещё он думал о том, как этот голос, должно быть, замечательно звучит в темноте, когда его хозяйка предаётся любви. И, наконец, тревожила его мысль поскорее распечатать нужные файлы и отправить Катерину подальше от своей квартиры и от своей жизни.
   Ужин закончился, и, медленно встав из-за стола, Катя и Рома пошли распечатывать файлы. Файл оказался всего один, всего на три с половиной страницы. После того, как принтер закончил свою работу, в комнате повисла тишина. Рома подумывал, как бы вежливо избавиться от Кати, и собирался после этого принять на грудь ещё некоторое количество алкогольсодержащих продуктов, чтобы немного успокоить взбудораженную Катиным голосом фантазию и побыстрее уснуть. Катя тоже о чём-то думала и вскоре озвучила результат своих раздумий:
   - Слушай, а что если я останусь ночевать у тебя? - голос её при этом, казалось, приобрёл даже какую-то чуть уловимую осязаемость, он словно нежными пальцами коснулся Роминой кожи. Давление у него прыгнуло вверх, и он уже почти произнёс: "Конечно, конечно, " - но, вспомнив прошлый год, Рома собрал волю в кулак, вздохнул, как перед прыжком в холодную воду, и сказал, удивляясь, что у него всё-таки получилось:
   - Понимаешь, Катя, я после твоей прошлогодней ночи ещё не очухался.
   Голос его при этом предательски ломался - так, что пришлось дважды откашливаться.
   - А что тебе не понравилось в прошлом году? - улыбнувшись, проворковала Катя.
   - Да я чуть не умер к утру от эротической комы. Нельзя так над человеком издеваться, тем более над живым, - голос немного окреп, но в нём, к стыду Ромы, читалась подростковая обиженность.
   - А ты что, хотел полной программы?
   - А что, было не понятно?
   - Так ты бы так тогда и сказал, а то всё молчал, - Рома уставился на улыбающуюся Катю с выражением классического дебила или весьма продвинутого имбецила.
   - Так что, если попросить тебя сегодня, то... ты серьёзно? - Ромин голос опять предательски скрипел и даже вибрировал.
   - Куда ж серьёзней. Ну что, остаться можно? - подытожила Катя.
   - Да, нет, конечно же, я так... - совсем уж позорно замямлил Рома.
   Свет в квартире погас только часа через два. Всё это время Рома то погружался в мечты, то начинал бояться очередного подвоха со стороны Кати. Катя же, позвонив домой и в очередной раз рассказав мужу какую-то сцену из мексиканского сериала, остальное время наслаждалась видом Романа, притворяясь, что ведёт светскую беседу. А когда стало понятно, что уже совсем пора, Катя отправила Рому согревать постель, а сама скрылась в душе. Рома просто извёлся, согревая одеяло. Очень скоро одеяло перестало быть тёплым, если бы не было темно, то было бы видно, что оно дымиться. И вот, когда Рома уже решил, что это очередное динамо, дверь ванной скрипнула, и на пороге комнаты появилась фея ночи, одетая в слабый отблеск уличных фонарей.
   Как и в прошлое посещение Кати, Рома не спал до утра. Только на этот раз не он пытался привлечь Катю к бодрому времяпрепровождению, а Катя, взяв инициативу полностью в свои руки, извлекла из Романа такие ощущения, о которых он и не подозревал. Не подозревал он и о том, что его уже не подростковый организм может столько. Иногда, в перерывах между особенно яркими впечатлениями, когда думать о чём-либо было невозможно, Рома удивлялся ещё одной необычности: "Это же я всегда всех трахал, а сейчас... о..." - и мысль, как правило, прерывалась очередным водопадом ощущений.
   Рано утром, напоив утомлённую Катю кофе и закрыв за ней дверь, Роман в полном изнеможении рухнул на своё ложе, пропитанное ночным потом. У него ныли все мышцы, болели все внутренности, а органы, находящиеся ниже пояса, казалось, никогда больше не вернуться к своим излюбленным функциям. Но усталость была превыше всего, и через десять секунд после начала контакта головы с подушкой, он спал.
   Проснулся Рома только в четыре. Три желания терзали его беззащитное тело: хотелось лежать и не шевелиться, очень хотелось есть и неимоверно хотелось в туалет. Первое желание было реализовать проще всего, но последнее было более неотложным, и пришлось начинать с него. Доев всё, что осталось со вчерашнего ужина, Рома занял горизонтальное положение и отдался воспоминаниям о прошедшей ночи. Воспоминания были более чем приятные, но очень скоро они стали усиливать страдания тела, и Роме пришлось оставить их на потом. "Это, конечно, просто фантастика, но и здоровье поберечь надо. В ближайшее время никаких Катиных ночевок у меня, " - подытожил Рома и стал думать, чем бы ему таким заняться. О том чтобы поработать, не могло быть и речи. Вскоре Роман вспомнил о недочитанной тетради и решил продолжить её чтение. Проблема была только в том, что за тетрадью нужно было идти, а для этого нужно было опять встать. Не зря говорят, что человек может всё. Рома доказал это - он встал и сходил за тетрадью.
  
   Возвращаясь вечером домой, я с некоторым недоумением вспоминал странную, на мой взгляд, реакцию, последовавшую со стороны Нинки на мой рассказ о ночных приключениях. Нинка сидела за соседним компьютером, и мы были в хороших приятельских отношениях, которые защищались её замужеством и тем, что мы были не во вкусе друг друга. Обычно, наши мнения на разные вещи совпадали, а тут она вдруг стала меня ругать за легкомыслие. Как же, мол, мог оставить её у себя, а вдруг она воровка, а то вдруг аферистка - подаст, мол, на меня, что я её домой заманил да изнасиловал. Я ей: "Да кому это нужно? С меня же взять нечего! ", а она: "А квартира!". Я ей: "Так она же тонула!", а она: "Эти аферисты такие!". И вот я шёл домой, продолжая в уме спор с Нинкой. Странно, раньше я паранойи у неё не замечал.
   Дома всё было в порядке. Вещи находились на своих местах, Алиса заканчивала накрывать на стол. Пахло вкусно, что указывало на преобразование продуктов в ужин. Я в очередной раз почти не узнал свою случайную гостью. На этот раз одета она была в мой тельник и тапочки, которые на ней смотрелись, как маленькие снегоступы. Тельняшка была у неё не совсем тельняшкой, а скорее платьем. Нижний край тельника доходил до середины бедра, а ниже виднелись стройные женские ноги. Эти ноги как-то не вязались с тем образом, который у меня уже сложился о спасённой. То, что читалось под тельняшкой, тоже не очень вязалось с моим понятием "девочка", "девушка", как-то больше подходило для того, что я видел перед собой. Когда мой взгляд закончил своё неприлично долгое восхождение от тапочек, меня встретил вопросительный взгляд двух тёмных, в цвет косичек, глаз. Я смутился и вышел, сказав: "Руки помою".
   Давно я не мыл рук так долго. Меня гораздо больше волновала не Алиса - какое мне в сущности дело до какой-то девчонки, выловленной из канализации. Меня волновал я сам - с чего это я комплексую перед ней, годящейся мне в дочки, ровесницей моего сына. Пообещав себе вести себя адекватно сложившейся ситуации, я закончил затянувшееся мытье рук и снова вошёл на кухню. Всё было уже на столе, и Алиса, сидя на хозяйском месте - поближе к плите, орудовала ложкой, раскладывая по тарелкам что-то похожее на плов. Это действительно оказался плов, совсем не такой, как готовлю я, но всё же плов.
   - Спасибо, - поблагодарил я, взяв тарелку со своей порцией, и решил получить ответы на вопросы, которые не успел задать утром, - Слушай, Алиса, ты мне расскажи, как ты в этой луже оказалась?
   - Да я и не знала, что там лужа, была просто снежная полянка, а посередине шла тропинка. Я решила там пойти, чтоб грязь обойти, а посередине вдруг провалилась.
   - А чего же ты на помощь не звала?
   - Да очень боялась этой гадости наглотаться.
   - А утонуть ты не боялась? - спросил я, удивлённый последним ответом - вот ведь краля, чуть не утонула от брезгливости. Алиса же как-то растерянно пожала плечами и взяла в руку вилку. Такое спокойное отношение меня ошарашило, и я забыл, что ещё хотел спросить. Поэтому мне осталось только есть.
   Я сосредоточенно жевал плов и кидал быстрые взгляды на Алису. На третий или четвёртый взгляд меня понемногу стал разбирать смех - моя гостья ела с таким выражением лица, словно делала какое-то самое важное дело в жизни при самых торжественных обстоятельствах. Потом подумал, что сам, наверное, выгляжу не менее смешно, и рассмеялся. Алиса подняла взгляд и, проглотив груз последнего рейса вилки, удивлённо уставилась на меня. Мне стало ещё смешнее. Я опустил взгляд, чтобы успокоиться, и, когда смог, наконец, говорить, объяснил, что же меня так развеселило. Алиса пару раз хихикнула, а потом рассмеялась. Смеялась она так весело, что я очень быстро к ней присоединился. Смеялись мы долго и качественно, а, когда сумели задушить смех в себе, оба были уже в слезах, поэтому, стоило нам посмотреть друг на друга, и всё начиналось по-новой. Я думаю, со стороны это было тоже очень смешно: лысеющий тридцатипятилетний мужик и симпатичная шестнадцатилетняя девчонка с косичками сидят за столом и рыдают от смеха, а, встретившись взглядами, просто впадают в истерику. Когда у меня начал болеть живот, и я уже не смеялся, а стонал, стало понятно, что пора это дело заканчивать. Шатаясь и держась руками за стену, я отправился в ванную. Холодная вода и отсутствие партнёра по смеху позволили мне перейти в нормальный режим дыхания. Ещё некоторое время я стоял перед раковиной, глубоко дышал и подавлял в себе желание снова начать смеяться.
   Если бы, когда я вернулся на кухню, Алиса засмеялась или продолжала сидеть со своим преувеличенно серьёзным видом, боюсь, что приступ смеха вернулся и опять долго не покидал нас. Но нам повезло - Алиса спокойно улыбалась. Смешно, но так мы стали друзьями. Мы доели плов, потом долго пили чай и разговаривали о всяком-разном. Просто удивительно, насколько может сблизить пятнадцать минут совместного смеха. Если бы мне кто-нибудь рассказал такую историю, я бы не поверил, однако же...
   Одежда была выстирана и уже высохла. Я просто не мог теперь взять и поставить точку во всей этой нелепой истории. После нашего смеха и долгого разговора, в общем-то, ни о чём, я вдруг ясно понял, что эта необычная девочка мне зачем-то нужна. Очень хотелось как-то попросить телефон, или ещё что-нибудь сделать, чтобы встретиться потом, поскорее. Поэтому я вызвался проводить её до дома, сказав, что не могу позволить свежеспасённой где-нибудь погибнуть или сгинуть. Весь путь до её дома меня терзали две эмоции: мне было хорошо, просто хорошо и как-то очень спокойно, но, с другой стороны - это ненормально: я и она, она и я - это ненормально.
   Мы шли через новостройки по направлению к краю города минут двадцать, и вдруг большие дома закончились. То есть, по одну сторону дороги всё было как обычно: многоэтажки, городской шум, а с другой - одноэтажные деревянные дома, как в деревне, лай собак и звук уходящей электрички. Мы ещё минут пять пробирались по кривым заснеженным улочкам. Если не оглядываться, то казалось, что мы в деревне, где-то даже замычала корова. И вот мы оказались перед домиком, на котором висела табличка, сообщавшая, что это Кленовая улица, дом семь. Клёнов в обозримой дали не наблюдалось, но я решил поверить на слово. Алиса предложила зайти на чай. Я не заставил себя угова-...су ещё весны не было, была зима.
  
   Рома уставился на тетрадь. Вывод напрашивался сам собой: нескольких страниц не хватало. Скрепки в середине тетради были чуть разогнуты, как бывает, когда вырываешь несколько страниц сразу. В очередной раз Рома вспомнил родственников и пожелал им всего, что только мог придумать его уставший мозг. "Что же я теперь скажу соседу?" - пришло на ум Роме, и он похолодел. Получалось как-то очень нехорошо. Рома принялся носиться по квартире в поисках вырванных листков. Организм сопротивлялся такому обращению, шансов найти исчезнувшие листы стремились к нулю, а внутри черепа гулко прыгали теннисные мячики мрачных мыслей. Когда последняя надежда обнаружить потерю растворилась в отчаянии, в голову забралась мысль: "А что, если мне вставить то, что осталось в "Два билета до Ануса", пусть будет сюжет внутри сюжета. Соседу объясню потом, что это был единственный способ ему помочь. Впишу его в соавторы, потом гонораром поделюсь". Рома принялся размышлять, как именно вставить соседское произведение в свой последний роман. Чем дальше размышлял на эту тему Роман, тем больше ему нравился найденный выход. "А ведь забавно получится, тем более приёмчик сюжет в сюжете, вообще, очень выгодный, как это я раньше его не использовал. У Булгакова было, у Стругацких, чем Ромашкин хуже, " - размышлял, сидя в кресле перед выключенным компьютером, Рома. Напряжённая умственная деятельность даже заставила забыть о переуставшем теле.
   Телефон успел дважды прозвонить, прежде чем Рома обратил внимание на это. Звонил Серёга. Тот самый, что взял на себя практическое осуществление плана по отправке родственников на родину. Он очень просил подвезти деньги за билеты, так как у него вдруг возникли финансовые проблемы. Рома пообещал на следующий день подъехать и подвезти, предложил одолжить сколько надо, но Серёга сказал, что не надо, и они попрощались. "Ну, что же, надо дочитать, чем же там дело-то закончилось", - и Рома взял многострадальную тетрадь.
  
   ...су ещё весны не было, была зима. Наши ноги хрустели по снегу тропинок. Идти приходилось гуськом - тропинки были слишком узкие, чтобы идти рядом. Я шёл в трёх шагах за Алисой и смотрел на её косички, торчащие из под ушастой шапочки с кисточками. Косички елозили по пуховке в такт её шагам. Смотрел на джинсовые ноги, обутые в смешные, тупорылые ботинки. Смотрел на всё остальное - на пуховку. Кто только придумал эти женские пуховки! Они же могут изуродовать кого угодно! Иногда Алиса останавливалась и, улыбаясь, говорила насчёт того, как же здесь здорово. Ей было по настоящему хорошо и радостно, обычно такая наблюдательная, она на этот раз даже не замечала, что мне не по себе, что улыбаюсь я пластмассовой улыбкой. Это хорошо, что тропинки были узкие. Мне абсолютно не хотелось разговаривать, а радоваться жизни у меня тогда просто не получалось. Даже вид Алисы и её улыбки навевали на меня мрачные мысли типа: это ненадолго, всё это не может продолжаться. Когда начало темнеть, мы вышли из леса и почти сразу оказались у её дома. В этот раз я даже не зашёл выпить чаю.
   Дёрнул же меня чёрт попереться накануне к Таньке! Раньше, правда, я нисколько не комплексовал по поводу своих почти еженедельных поездок к ней. Что поделаешь, я взрослый мужчина, она взрослая женщина, оба в разводе, нужно же взрослому почти здоровому организму иметь разрядку хоть раз в неделю. Но тут, когда я понял, что моё отношение к Алисе выросло из дружеского в изнурительную безнадёжную любовь, я ездил уже с осознанием неправильности и даже какой-то стыдливой противности. А в мой последний приезд Танька вдруг заявила: "Последние разы, когда ты со мной, ты не со мной. Не приезжай больше. Или сначала разберись сам с собой, а потом уже решай, что дальше делать". Вот ведь, вроде дура дурой, а такие пилюли мне подкидывает; но самое главное, ведь права старушка. А Алису я просто понять не могу. Или она не замечает, что я теперь смотрю на неё по-другому, дышу по-другому, или всё видит, но не хочет, чтобы наши отношения куда-то двигались. Уж не знаю, чем я ей приглянулся, но нравится ей быть со мной, проводить со мной своё время. Может быть, она тоже ко мне неровно дышит. А! Седина в бороду, бес в ребро. Угораздило же меня на старости лет! Она же почти на два десятка лет моложе меня, и вообще, маленькая ещё, в сущности, девочка. Вот такой калейдоскоп вертелся в моей голове, приводя просто в отупение, так что в ней, в конце концов, по кругу забегали два безответных вопроса: "Что же мне теперь делать с собой и Алисой?" и "Как мне это что-то делать?".
   Следующая неделя началась с того, что меня вызвала на ковёр новая генеральная и начала дрючить почём зря, я ещё подумал, что встала не с той ноги или месячные начались. Если это были месячные, то затянулись они до четверга: ежедневно меня вызывали на ковёр и на этом ковре выжимали, как свежевыстиранное бельё. В пятницу я уже привычно отправился в кабинет, приготовившись к ставшему уже обычным разговору о моей никчёмности и некомпетентности. Разговор, однако, не состоялся, мне просто сообщили, что я больше в конторе не работаю. Это было очень серьёзно: я хоть и ныл, как и все мои коллеги, что, мол, за такие деньги, да такая работа, да уходить надо, но прекрасно понимал, что за такие деньги такую работу мне не найти. Да и вообще, я уже десять лет этой темой занимался, и всё что умел раньше, просто разучился делать. Так что найти работу даже совсем за другие деньги будет ох как не просто. Коллеги мне посочувствовали, пообзывали новую самодуршу-генеральную, радуясь в душе, что они на своём месте, а вот я уже даже не знаю на чьём, безработный специалист по теме, которая разрабатывалась только в нашей конторе.
   Поскольку всю неделю я подолгу засиживался на работе, пытаясь ликвидировать поводы для наездов, с Алисой мы общались только по телефону. Я ей рассказывал про свою работу и новую генеральную, а она слушала и сочувствовала. Причём, делала это так искренне, что мне и в самом деле после каждого нашего разговора становилось легче. Я начинал верить, что всё это временное поветрие, что генеральная перебесится и оставит меня в покое.
   С горя я по дороге домой забрёл в кабак и, взяв самую вкусную закусь, уговорил целую поллитру. После заполировался пивом и прихватил с собой ещё одну бутылку водки. Весенняя слякоть проникла с асфальта в ботинки. Я брёл через стройку к дому. Вонючая лужа растаяла, и теперь её запах распространялся по окрестностям. Была мысль отправиться сразу к Алисе, но близость дома и мокрость ног побудили меня позвонить ей и позвать к себе. Не раздеваясь, я набрал ставший уже привычным номер. Алиса сняла трубку, не дав догудеть первому гудку, такое впечатление, что она стояла у телефона, ожидая, что я позвоню. "Меня с работы уволили. Приходи сейчас, пожалуйста, " - произнёс я убитым голосом. "Хорошо, " - ответила Алиса и тутже повесила трубку. Досчитав до тринадцатого гудка, я оставил в покое телефон и разделся. Ботинки вместе с носками я зашвырнул в темноту коридора. Мой взгляд встретился с моим взглядом в зеркале. Похоже, тот я, который в зеркале всем своим видом показывал, что зря я позвал Алису, находясь в таком свинском состоянии. Мне и в самом деле стало не по себе. Я сбежал от зеркала на кухню, где взял стакан. Со стаканом в руке я пришёл в комнату и, включив телевизор, принялся потягивать водку так, словно это была не водка, а какой-нибудь тропический коктейль.
   Когда зазвенел входной звонок, в бутылке не хватало уже больше половины. Я поднялся с дивана и, качаясь, отправился открывать дверь. Как и ожидалось, за дверью оказалась Алиса. Она уставилась на меня сначала с непониманием, а потом во взгляде её появился испуг. Я никогда не видел её испуганной, правда, и она не видела меня пьяным. Боясь, что она сейчас уйдёт, я собрался с силами и перестал покачиваться, у меня даже хватило сил пригласить её войти и уступить проход. Алиса очень робко и нерешительно, словно сомневаясь в правильности такого решения, всё-таки вошла.
   В комнате она увидела початую бутылку и отошла к окну, где и осталась стоять. Я сел на диван и, глядя на Алису, взялся за свой невесёлый рассказ. Алкоголь не способствовал связности и понятности того, что я хотел рассказать. Очень скоро, несмотря на суровое опьянение, я понял, что несу чушь. Мне показалось, что Алиса собирается уйти, и я принялся уговаривать её остаться со мной. Очень скоро моя бессвязная, но очень эмоциональная тирада, непрерываемая Алисой -- она вообще не сказала ни слова -- переросла в объяснения в любви. Вот теперь она действительно направилась к выходу. Я встал на её пути. Алиса попыталась пройти мимо меня, но я схватил её и прижал к себе. "Не надо, " - тихо сказала она и попыталась отстраниться. Её попытки освободиться привели к тому, что я потерял равновесие, и мы завалились на диван. Крепко держа Алису, я пытался её поцеловать, она отворачивалась. Мне сначала стало очень обидно, что мною брезгуют, а потом я просто взбесился от чувства глубокой безысходности. Я стал стягивать с Алисы джинсы. Она сопротивлялась как-то очень пассивно, не кричала, не царапалась, только повторяла каким-то мёртвым голосом: "Не надо". Я громко шептал что-то о том, что ей понравится, что нам потом будет лучше и ещё всякое, а она только своё "не надо". Джинсы мне удалось стянуть сразу вместе с тем, что было под ними. Проблемы начались, когда я, придавив Алису своим пьяным телом, попытался попасть, куда надо. Я измаялся так, что почти собрался прекратить свои попытки, но тут вдруг получилось. Я пыхтел и выдыхал в лицо Алисе перегар, она лежала, как будто растёкшись, и до дрожи век закрыв глаза, плакала. Мокрые дорожки вели к ушам. Я, наверное, так и уснул на ней, во всяком случае, я не помню того, как уснул.
   Голова просто вибрировала от боли, меня тошнило, солнце из окна усиливало мои мучения. Я открыл глаза и обнаружил себя на диване с голой задницей, но в рубашке и свитере. Брюки и трусы висели на левой ноге. И тут я всё вспомнил. Меня просто подбросило, и я оказался на ногах. Запихавшись в трусы и брюки, я помчался на кухню. Разумеется, там Алисы тоже не было. Я вернулся в комнату. На диване оказалось совсем маленькое пятнышко засохшей крови, хорошо видное на светлом фоне покрывала. "Что же я сделал!? Как же я теперь!?" - я просто похолодел от осознания случившегося. Я поднял взгляд на стену, где висел единственный подарок Алисы - её автопортрет. Картинки не было.
   Некоторое время я просто пялился на кусок обоев, который ещё вчера закрывало изображение Алисы. "Телефон, нужно ей позвонить!" - посетила меня мысль, и я тут же её реализовал. Я слабо соображал, что я ей скажу, но руки, дрожа, уже набрали номер. Длинные гудки в трубке, сердце скачет, как теннисный мячик, каждым ударом отдаваясь болью в голове. "Алё!" - взорвался в трубке незнакомый раздражённый женский голос, - "Регистратура слушает!". Я повесил трубку и попытался позвонить ещё два раза. Последний раз даже спросил, что это за номер и куда я попал. Мне довольно грубо ответили, что это детская поликлиника, а номер оказался тот самый. Стало как-то совсем жутко, и я стал медленно одеваться, пытаясь переварить произошедшее. Голова соображала туго. Кое-как разыскав ботинки, я выбрался на улицу и попытался бежать туда, где заканчивается город.
   Пробежать я смог совсем немного - мне стало плохо. Желудок попытался опорожниться, но там было пусто, и несколько минут мучительных корчей закончились тем, что я отплевался какой-то жёлто-зелёной мерзостью, оставившей во рту жуткую горечь. Когда меня всё же немного отпустило, я двинулся дальше, но бежать уже не пытался. Солнце безжалостно слепило глаза, голова не просто болела, а похоже, демонстрировала все свои возможности в этом деле, а ноги тряслись и предательски разъезжались. За привычным поворотом открылся седьмой дом по Кленовой улице. То есть, я думал, что он сейчас откроется, а на самом деле там, где я привык видеть этот маленький уютный домик, оказался пустырь, заваленный всяким мусором. Был здесь и остов "Москвича", и ржавые, дырявые вёдра, и какие-то тряпки, но не было дома. Я долго стоял, пытаясь понять что-либо. Не понималось. А потом, когда я уже начал чувствовать холод, понялось - эта история закончилась. Нет больше Алисы. Быть может, и есть где-то, но не для меня.
   Вернулся я домой затемно. Из зеркала на меня посмотрела отвратительная рожа. Я плюнул в неё, а может быть, это она плюнула в меня. Диван застонал, когда я рухнул на него, не раздевшись, не сняв ботинки. Я напрасно надеялся уснуть, напрасно надеялся никогда не проснуться.
  
   Рома отложил тетрадь и пошёл включать компьютер. "А сосед-то мой моралист и педофил. Хотя насчёт педофилии, - это я, пожалуй, зря. В шестнадцать лет они уже вполне годятся. Да, в общем-то, только на это и годятся. Не смотреть же на них... Так, где это я остановился", - рассуждал Рома, пока грузился компьютер и загружался файл с незаконченным романом. ""Как-то, милашка, у нас не кошерно получается, " - сказал Дракула жене Дрынкевича. - "Ты бы встала лицом к лесу, ко мне задом, да и голову пониже опусти, к коленкам, чтоб самое интересное видеть". Толстуха повиновалась с громким кряхтением, она ещё не знала всех сюрпризов, которые её ожидали..." - Рома посмотрел на оборванную фразу, которой пока заканчивался его роман. "Так, ладно, это потом. Куда бы вставить это "Девочку-правду"?" - пробормотал Роман и принялся пролистывать роман назад. Вдруг в дверь позвонили. "Только бы не Катя, а то я умру, " - подумал Рома и пошёл открывать. За дверью оказался сосед.
   - Привет, Роман, как там моя тетрадка? - спросил Гена, когда дверь открылась.
   - Да я её в одно место отнёс, ну, там почитают пока, всё это не быстро, ты сам понимаешь, - не краснея, ответил Рома, а потом неожиданно для себя спросил: - А ты мои-то книги читал?
   - Ну, я первые две первые немного читал, - как-то нерешительно сказал сосед.
   - Ну, и как тебе?
   - Ну, это, как бы не в моём вкусе, я не совсем, наверное, понимаю, - сильно смутившись, ответил Геннадий. Потом они обменялись дежурными фразами о "как дела?", и Рома с облегчением закрыл дверь. "Вот ведь писатель хренов, " - обидевшись, думал Роман. - "Я тут для него стараюсь, а он "не понимаю", морду, собака, воротит. Вот возьму и не буду брать его в соавторы. Хотя штучка его неплохо вписывается в "Два билета". Вот и впишу её, а он пусть сосёт".
   Телефон зазвонил, и Рома поднял трубку, произнеся про себя: "Ну кого там ещё!". Звонили из агентства недвижимости. Уже давно Рома хотел переехать в район попрестижнее, а то жить в какой-то Капотне, где живёт лимита или дети лимиты, было как-то несолидно. Человек с навазелиненным голосом сообщил, что есть вариант, и предложил встретиться. Рома согласился, вернулся к компьютеру и до ночи перепечатывал тетрадку, разбив её содержание на главы и вставляя их в нужные места. "Вот и славно, перееду, а сосед пусть обломается. Всё равно моих книг не читает. А, если вдруг и прочитает, то пусть, -- что он сделает? В суд подаст? Ну, так мне лишний суд не помешает, " - периодически думал Рома и мысленно хихикал над соседом, который со свиным рылом в охотный ряд попёр.
  
   Рома хлопнул дверью своего авто и лёгкой походкой направился к подъезду. С неба светило весеннее солнце, Роман радостно щурился и напевал: "Сперва дефлорация, потом кастрация...". Вчера он был в ночном клубе, где проходил какой-то фестиваль новых панковских групп. В основном, конечно, полный отстой, но пару групп запомнились: "Сахарные Сопли Мексиканских Сериалов" и "Свирепый полутёрок", который и подсадил Рому на эту липкую фразу. Рома открыл почтовый ящик, из него посыпались какие-то бумажки. Рома подхватил эту кипу и с удивлением обнаружил, что это счета за междугородние разговоры. После недолгой, но напряжённой умственной работы Рома пришёл к выводу, что это прощальный подарок от родственников с солнечной Украины. "Вот падлы!" - помянул родственников Рома, и, швырнув счета в тёмный угол, направился к лифту.
   Два часа назад он добрался до издательства. "Два билета до Ануса" скоро должны были поступить в продажу. Договор получился очень выгодный: кроме хорошей суммы, выплаченной сразу, он имел ещё неплохой процент с продаж. А через полтора часа должны были приехать рабочие и перевезти вещи на новую квартиру. Рома открыл дверь. Вещи были уже упакованы, только старое зеркало, которое он решил оставить, висело в прихожей. Роман посмотрел в зеркало. Из зеркала на него глянул невыспавшийся, но вполне симпатичный и довольно молодой парень с короткой стрижкой. Рома подмигнул своему отражению, а потом взял и плюнул. Он постоял ещё некоторое время, глядя, как плевок всё медленнее ползёт вниз, потом усмехнулся и вошел в комнату, чтобы уверенно отправиться навстречу своему будущему.

9 января - 5 февраля 2003г.

Отпуск.

   Здесь есть холод. Здесь очень холодно. Мы все здесь постоянно мёрзнем. Сколько нас здесь, я не знаю. Знаю только, что очень много. Трудно даже представить как много. И всем холодно.
   Здесь есть яркий режущий свет. Белый, ослепительный, сквозь него слабо светятся голубоватые пятнышки - это мы. Всё, что здесь видно - это бесконечность пустоты, залитой агрессивным светом в которой, насколько хватает взгляда, висят бледные голубые огоньки. Висят всё время, которое было, и будут висеть всё время, которое будет.
   Ещё здесь есть оглушительный свист. Свист пробирает нас насквозь. Разрывает на части, но не может разорвать. Нас ничто не может убить. Хотя все об этом мечтают. Эта наша главная мечта. Есть ещё неглавная мечта, но о ней позже.
   Мечтать - это почти единственное, что мы можем. Кроме этого мы можем ещё общаться с ближайшими соседями. Это, однако, отнимает огромное количество сил и делает последующие мучения от света, свиста и холода ещё непереносимее. Общаемся мы всегда на одну и ту же тему - как кто-то провёл отпуск. Бывает, что кто-то из нас исчезает и появляется через некоторое время - это и называется отпуск. Из тех ближайших, до кого я могу дотянуться, общаясь, только один был в отпуске, но по рассказам, переданным откуда-то издалека, есть счастливцы, которые бывали в отпуске не по одному разу. Неглавная мечта - это попасть в отпуск.
   Мой сосед, который был в отпуске, вернувшись, рассказал, как там было. Вещи он рассказывал недоступные пониманию и чудесные. А ещё он принёс из отпуска имя. Он сказал, чтобы мы обращаясь к нему, называли его Анжела О'Торн. Многие другие вернувшиеся, если верить рассказам, тоже приносили с собой имя и оставляли его себе. Приятно, наверное, иметь что-то, принадлежащее только тебе.
   Анжела рассказывал, что там, где отпуск, нет вечного холода, свиста и света. Он говорил, что всё это там есть, но совсем не такое, как здесь, а совсем другое. Ещё он говорил, что там можно перемещаться с места на место с помощью того, в чём там живет отпускник. Но самое главное то, что во время отпуска он не помнил о нашей вечной муке здесь.
  
   Мир вокруг вдруг начал колебаться и меркнуть и вдруг совсем исчез. Вокруг не было света. Было темно. Может быть, темно не было, просто я не видел, возможно, я потерял способность видеть. Свиста тоже не было. Были какие-то звуки, но негромкие и не свистящие. А самое главное - не было холода. Было сказочно тепло. Я отдался этому ощущению и наслаждался. Через какое-то время я немного пресытился ощущением блаженства и начал замечать разные вещи, начал думать. В первую очередь я потянулся в надежде с кем-нибудь пообщаться. Точнее попытался потянуться, но понял, что теперь я заперт внутри самого себя. Причём я сам стал совсем другим. У меня появились размеры и новые ощущения. Изменилось даже время, оно стало неодинаковым. Во времени появилась цикличность. В один период звуков было больше, и пространство вокруг меня покачивалось, а потом большинство звуков исчезало, и пространство успокаивалось. Так продолжалось постоянно. Я начал понимать, что я в отпуске, но меня смущало, что я помню своё прошлое существование, хотя все, кто побывал в отпуске, говорили, что память о прошлом здесь исчезает. И ещё у меня не появилось имя. Я пытался найти его в себе, но не находил. У меня стали появляться мысли, что, возможно, я оказался где-то в другом месте, и, возможно, отсюда мне не придётся возвращаться обратно, хотя что такое возможно, я никогда не слышал.
   Однажды со мной произошло очень странное событие - я умер, перестал существовать, или, возможно, ощущать себя, но это продолжалось лишь какое-то время, а потом я снова стал ощущать себя. Мне так это понравилось, что я стал очень много времени проводить в состоянии небытия. Но однажды, во время такого небытия, я оказался дома и так испугался, что снова вернулся. Мне было страшно, и я пытался больше не умирать, но уже так привык к своему кратковременному небытию, что сам того не хотя, периодически погружался в него. Надо сказать, что больше меня не отправляло домой.
   Я постоянно рос и изменялся и однажды обнаружил, что по своему желанию могу двигать частями себя, а иногда, некоторые части меня двигались сами. Всё это мне очень нравилось. Ещё мне показалось, что некоторые приятные звуки адресованы мне и являются общением. Что они означают, я не знал, но было очень приятно. Возможно, когда-нибудь я научусь их понимать и отвечать. Вообще единственное, чего мне не хватало, это общения.
   Так я и существовал, наслаждаясь новыми приятными ощущениями и свойствами того, чем я стал. Но однажды пространство вокруг меня стало агрессивно сжиматься, создавалось впечатление, что меня хотят изгнать. Я очень испугался, возвращаться домой мне не хотелось, но всё вскоре пришло в норму, и я успокоился. Однако, через некоторое время, всё повторилось, а потом происходило всё чаще и сильнее. Я понимал, что добром это не закончится, и вот однажды меня стало сжимать всё сильнее и сильнее, это не прекращалось, и вскоре я почувствовал боль. Больно было совсем не так, как дома, но я понял, что это конец моего существования в этом приветливом пространстве.
   Меня мяло и толкало. Больно было совсем несильно, но было очень обидно и жалко себя. Конец был близок.
   Меня неприятно ударило холодом и светом. Ощущения были совсем слабые по сравнению с тем, что ждало меня дома, я в отчаянии задёргался и вдруг издал долгий неприятный звук. Я кричал и чувствовал, что память покидает меня, я постепенно переставал быть собой и продолжал кричать.
  
   "Мальчик", - сказала акушерка и показала кричащее, окровавленное тело измученной от родов женщине.

Март 2004г.

  

Приехали.

   Самолёт загудел турбинами, и бетонная дорожка побежала всё быстрее и быстрее. Оп, и самолёт оказался в воздухе. "Ну, за отрыв" - сказал бригадир, и мы опрокинули по стопочке коньяка. В иллюминаторе разворачивался пейзаж зимней сибирской тундры, освещённый утренним, почти весенним солнцем, а коньяк присоединился к другому коньяку, водке и разным пивам, которыми я усердно наполнялся по пути в аэропорт и в процессе ожидания регистрации и прочих посадок.
   Домой, наконец-то домой. Последний заезд продлился как-то особенно долго. Целых пять с лишним месяцев мы окучивали объекты на строительных фронтах газоносного региона. До этого были жилища нефтяников, а ещё раньше ЦБК. Дома удалось побывать всего четыре раза, и каждый из них не более трёх недель.
   Жене всё это не нравилось, конечно, да и я не в восторге, но такие деньги в городе не заработать. В этот раз, надеюсь, едем надолго и можно будет , наконец, и машину купить, и в Тунис какой-нибудь там или Египет съездить отдохнуть. А уж отдохнуть надо - мертвее нас только трупы умерших в позапрошлом веке.
   Самолёт только набрал высоту, а оба коньяка уже кончились. Пришлось доставать баночки с пивом, которые я мудро приобрёл в ларьке у аэропорта. Так с открытой баночкой и открытым ртом я и заснул. Так с открытым ртом и проснулся. Пиво у меня заботливо забрали ребята. Самолёт летел, турбины гудели, в голове шумело, во рту было отвратительно, а в туалет хотелось сильнее, чем жить. Пришлось отправиться в хвост, качающегося сильнее обычного, самолёта. В туалете сразу стало лучше, но, когда я вышел, самолёт качнулся как-то особенно сильно и я упал. Встать не получалось и я возмущался, что было больно. Дверь второго туалета задёргалась, но я припёр её надёжно, и узник вскоре прекратил попытки выйти. Я считаю, что паникёрам нечего летать на самолётах. Ну подумаешь, из туалета не выйти, но стюардессу-то зачем вызывать. Стюардесса на север летала не раз и прореагировала спокойно - попросила ребят убрать меня с прохода, что они и проделали под мои жалобы о том, как это больно - падать в качающихся почём зря самолётах.
   Посадку я проспал, поэтому за касание выпить не удалось. Впрочем, остальным тоже не удалось - кто-то спал, как и я, а остальным просто нечего было. Меня разбудили, когда народ уже выходил из самолёта. Долго и мучительно я приводил мир в соответствие с собой. Для тех, кто загрузился в автобус и ждал, когда же выйдет последний пассажир, это было ещё дольше. Поэтому, когда я вышел из самолёта на трап и прокричал "Привет Москва!" в сочащееся дождём низкое небо, из-за мокрых стёкол на меня посмотрели мрачные и недовольные лица. Я торжественно спустился, сопровождаемый волочащимися по трапу шнурками и стюардессой. В автобусе меня пытались пепелить взглядами, но ничего не вышло - жидкости во мне оставалось ещё предостаточно.
   Потом я спал в маршрутке, потом в метро, а потом выяснилось, что билеты домой есть только на вечер, и встал вопрос, как с пользой для дела провести день. Все принялись звонить по Московским родным и близким, а я пил чай с цитрамоном.
   Созвонившись, народ разбился на группы, и мы втроём тоже куда-то поехали на метро. Выбравшись на поверхность, мы купили в подарок бутылку коньяка, но до гостей она не дожила. Просто по пути нам попалась чрезвычайно живописная сточная канава, где я предложил: "А почему бы благородным донам, не усилить впечатление от пейзажа употреблением этой янтарной жидкости?". Возражения были робкие и недолгие. Гости были какие-то мутные и смутные. Мне было скучно и, выпив положенные гостевые, я уснул на кухонном диванчике, под удивлённое дыхание огромной собаки, которая, как позже выяснилось, обычно сама там спала.
   На поезд мы чуть не опоздали, но чуть не считается. Проводница была молодая и симпатичная. Восемь мужиков, озверевшие на севере, принялись всячески заигрывать с ней. Чем дело закончилось я так и не узнал - меня опять сморило в сон и я уснул. Утром меня подняли ребята, когда поезд уже стоял. Ощущение от родного города были мрачные - темно, людно, зябко, хочется спать, голова болит и пить хочется. Я купил бутылку минералки и погрузился в бездны метро.
   В метро я, наконец, почувствовал, что дом близок и мне вдруг стало противно от своего пьянства последнее время и я решил в ближайшее время не пить эту гадость. Настолько я проникся этой идеей, что на остановке маршрутки не стал покупать традиционную бутылочку Невского светлого.
   Дверь я открыл тихо и так же тихо вошёл. Даже свет включать не стал. Специально не звонил с севера - хотелось устроить неожиданный праздник. Я тихо открыл дверь и вошёл в комнату. Кровати были пустые и заправленные. Ни Маринки, ни Мишки не было. Я удивленно уставился на освещённую утренними сумерками комнату. Всё это было странно и непонятно. Куда могли подеваться жена и сын, я даже предположить не мог. Я, не раздеваясь, лег и заснул. Спалось мне плохо - как-то тревожно и муторно. А когда, уже часа в два я встал, то почувствовал себя уставшим, невыспавшимся и похмельным. Где жена и сын, в голову не приходило.
   Возможно, кому-то покажется странным, что я место того, чтобы броситься на поиски семьи, просто лёг спать. Для понимания могу только посоветовать уехать в сибирскую глушь надолго, работать там в ужасных условиях, а потом понаблюдать за своими реакциями на стандартные ситуации - реакции могут быть совсем нестандартные, а уж на нестандартные ситуёвины можно ожидать всего чего угодно. Поэтому то, что я просто лёг спать, а не сотворил чего-нибудь антиобщественное, это уже очень хорошо.
   Я поплёлся на кухню и в процессе варки кофе, пришёл к выводу, что надо позвонить подругам жены - может быть, они знают, куда подевалась моя семья. Едва я снял с базы телефон, как он запищал. Я нажал нужную кнопочку и сказал "Алё". В течении последующих двух минут я объяснял выжившей из ума старухе, что здесь нет Татьяны Петровны, и никогда не было, и никогда не будет, и, что я не зять и не внук. В конце концов, я просто нажал кнопку отбоя и принялся за кофе. Кофе получился неудачным. Я пил его и думал, что что-то собирался сделать. Зазвонил телефон и я вспомнил, что собирался позвонить. Звонила та же самая старушенция, но на этот раз я не стал её убеждать в том, что она не туда попала, а сбросив её в отбой, набрал номер Наташки. Наташкин телефон я знал наизусть, единственный из телефонов жёниных подружек, она была общесемейная подружка. А её дочка Полина считалась подружкой Мишки - нашего сына. Марина и познакомилась с Наташкой в процессе совместного выгуливания детей в колясках. Позже, мы доже пару раз оставляли Мишку на несколько дней у неё. А однажды я целый день пас двоих детей.
   Наташка сразу узнала меня и, удившись моему неожиданному приезду, опередив мои вопросы, сказала: "С твоими всё в порядке, Мишка, вообще, у меня, спать уложен. Маринка за городом, заходи - всё расскажу.". Понятности прибавилось не сильно, но теперь я знал, что, вроде бы, всё в порядке. Допив свой гнусный кофе, я оделся и отправился к Наташке за сыном и подробностями.
   Погода, в отличии от вчерашней Московской была вполне весенней. Светило солнце, с крыш текло и периодически бодро падали сосульки. Одна из них свалилась совсем рядом со мной, едва я только вышел и дома. "Вот ещё не хватало выжить на севере и схватить дома льдом в голову." - Подумал я и стал держаться от домов подальше. Можно было быстро доехать до Наташки на автобусе или маршрутке, но я решил посвятить пол часа весне и пошёл пешком. Из ларьков на меня вызывающе поглядывали бутылки с разнообразными сортами пива. Некоторые из них я никогда даже не пробовал, но я презрительно игнорировал их молчаливый призыв. Даже самочувствие моё поправилось, и я в прогулочном темпе лавировал между лужами. Ларёк всё же пришлось посетить, но пиво было проигнорировано. Я немного погордился собой и купил тортик и киндер-сюрпризы детям.
   Я коротко позвонил, чтобы не разбудить детей. За дверью зашуршало, и Наташкин голос спросил: "Кто там?".
   - А как правильно: талия или лья? - традиционно спросил я.
   - Поясница. - тоже традиционно ответила Наташка и открыла дверь.
   - Как дела у потомственной и заслуженной матери одиночки? - Спросил я и вошёл в тесную прихожую.
   - Да как обычно, а твои как, полярник? - По Одесски ответила хозяйка и отступила назад, давая мне место для манёвра.
   - На севере - нормально, а здесь, похоже, тебе лучше известно. - Расстёгивая куртку сказал я.
   - Ну, тогда не очень. - После короткой паузы изрекла Наташка. Я прекратил развязывать шнурок и поднял взгляд, пытаясь посмотреть в глаза Наталье, но она как-то повернулась и добавила - Жена от тебя уходить собралась.
   - У тебя водка есть? - спросил я после длиной паузы, продолжая держаться за шнурок.
   - Нет. - Ответила Наташка. Я завязал шнурок, встал, застегнулся и вышел, не захлопнув дверь.
   Что-то в жизни пошло не так. Я не соображал, что же происходит и что делать. Дорога до магазина была коротка, в этот раз особенно коротка, я просто её не заметил. В магазине я взял поллитровку, вышел, постоял, подумал, вошёл и взял ещё литр. Дверь в квартиру осталась открыта, Наташка, по прежнему, стояла в прихожей, словно я и не уходил. Я молча снял куртку и ботинки, и прошёл в комнату.
   Где-то я читал, что человек, находясь в состоянии глубокого эмоционального потрясения, приобретает иммунитет к алкогольному опьянению. Возможно, для кого-то это и так, но не для меня, как выяснилось. Я налил по пол стакана водки и мы выпили. Сели за кухонный стол друг напротив друга. Наташка стала медленно, подбирая слова, говорить, а я смотрел на неё безумными глазами.
   - Марина встретила другого человека и, как она говорит, полюбила его. Возможно, если бы ты был дома, ничего бы не случилось, но ты... сам знаешь - последние полтора года своим обществом жену не радовал. Его зовут Игорь, он несколько лет назад развёлся, от первой жены у него есть дочка. Познакомились они с Мариной на работе. Он пришёл к ним в контору как клиент и Марина ему сразу, видно, понравилась, он потом стал всё чаще заходить, всё свидание предлагал. Марине он тоже нравился, и в конце концов она согласилась на свидание, ну а дальше они решили жить вместе, совсем недавно, на прошлой неделе. С виду этот Игорь обыкновенный, зарабатывает, вроде бы вполне прилично, жилплощадь имеется... сейчас они за городом, где-то на турбазе. Вернуться через три дня.
   Я разлил ещё по одной, мы, точнее я, выпил, а Наташка только пригубила, и тут на кухне нарисовались Полина с Мишкой. Полина кинулась к маме, радостно вопя, что вот она, проснулась, а Мишка встал в дверях и молча уставился на меня. Я так же молча смотрел на него. Глаза у меня стали влажными, и я тихо, непослушным голосом позвал - Миша. Сын медленно, молча и не улыбаясь, подошёл ко мне. Я взял его и посадил себе на колени. Слова не приходили в захмелевшую от водки и обалдевшую от произошедшего голову, и я просто трепал дрожащей рукой Мишкины волосы. Наташка с Полиной вышли.
   - Папа, а ты надолго приехал? - Неожиданно спросил сын.
   - Ну не знаю, - начал я привычно и понял, что нужно говорить что-то нужное, но в голову ничего не лезло, да и в самом деле я ещё не знал, надолго ли. - Ну не знаю - Глупо повторил я.
   - А мама говорит, что теперь мы будем жить у дяди Игоря. - Потянул сын.
   - Потому что я вас не люблю? - Укоризненно спросил я.
   - Ну, не знаю, мама не говорила. - Ответил Мишка задумчиво. Мне как-то сразу противно от самого себя и я отправил сына в комнату играть с Полинкой. Мишка умчался, а через минуту вернулась Наташка. За эту минуту я успел дерябнуть и налил ещё.
   - Ну и чего мне теперь делать? - спросил я уже заплетающимся языком.
   - Откуда мне знать. Поговори с Мариной для начала, когда они вернуться. - После паузы ответила Наташка и тихо добавила - Хороший ты мужик, Коля, да и Маринка тоже хорошая, жаль мне, что у вас сейчас всё так получилось.
   Мы сидели и молчали. Не знаю, о чём думала Наталья, я ни о чём не думал, точнее просто не думалось. Бросали друг на друга взгляды и прятали глаза. Поллитра опустела, а литруху открывать не хотелось, точнее не моглось. Так быстро и со столь малого количества мне набираться давно не приходилось. Из комнаты доносились звуки погрома, это резвились дети. Когда грохот стал совсем подозрительным и громким, Наталья отправилась усмирять обормотов. "Наверное, мне пора домой" - решил я. "А Мишку-то забирать? Ну конечно забирать, отец я или кто?".
   В комнате стихло, и через пару минут вошла Наташка.
   - Ну, пошёл я домой. Собери мне Мишку. - Сказал я и встал. Наталья оценивающе посмотрела на меня, чуть улыбнулась и сказала - Ты лучше сейчас иди один, выспись, а завтра из садика Мишку заберёшь. Маринке, когда вернётся, скажу, что он у тебя, дальше сами разбирайтесь.
   Спорить не хотелось, да и права, наверное, она была. Я оделся, сказал Мишке, что завтра из садика его заберу, и пошёл домой. Весенняя улица совсем не радовала, но транспортом я опять не воспользовался, а медленно побрёл домой. Ни о чём не думалось, просто было очень плохо, точнее обидно, как бывает обидно в детстве, когда тебя без причины кто-то сильно обидит.
   Дома я разделся и лёг спать. Были мысли кому-нибудь позвонить, поплакаться в жилетку, но подходящая жилетка в голову не приходила. Заснуть не получалось - в голову лезли воспоминания. Вспоминалось самое разное и хорошее и плохое наше житие с Маринкой, и остро эротическое, и бытовое. Конечно, бывали у меня раньше мысли о разводе, но все они были неконкретные, а из серии: "а вот если бы...". Я всегда понимал, что с женой мне повезло. Даже во время своих немногочисленных, по сравнению с другими ребятами, командировочных измен, я чётко осознавал, что всё это временное, а жена - это святое. "Нет, что бы вот так же. Тихонько с кем-нибудь..., а так-то зачем?" - подумал я с горечью. Хотя если бы я, приехав домой узнал бы об измене, было бы жёстко, но, наверное, всё же не так, как сейчас. И ведь не понятно, что делать-то теперь, как жизнь восстанавливать. Что придётся, скорее всего, привыкать к новой жизни в голову не приходило. Так под этот мысленный сумбур я и заснул.
   Проснулся я в семь часов утра. Настроение было не весёлое, но голова, на удивление была ясная. Похмелья не было никакого. Соображалось хорошо. Первым делом я отправился в ванную, где в течении полутора часов приводил в порядок тело и физиономию. После окончания умываний и бритья из зеркала на меня глянула непривычно молодая и, как не странно довольная рожа. Как-то мне даже стало не по себе - на душе тоскливо, а ряха довольная, но всё же я себе порадовался. Пока я отмокал в ванне, я уже решил, что я буду делать.
   Первым делом, когда Маринка вернётся, предложу подумать, стоит ли менять шило на мыло. Дам время подумать. Не буду выдвигать никаких условий. А если нет - то нет, значит буду начинать новую жизнь холостяка, а дальше видно будет. Вот только на счёт Мишки: он мой сын и от этого ни мне, ни ему, ни Маринке никуда не деться.
   За всеми этими размышлениями ко мне незамеченным подкралось чувство зверского голода. Когда я его заметил, было уже почти поздно. Наша схватка была недолгой. Я капитулировал и устремился на кухню, готовый на всё. Однако, есть было нечего, разве что сварить кашку на воде. От одной мысли об этом я чуть не вспотел от ужаса и позора. Пришлось мчаться в ближайший магазин, покупать пельмени, хлеб и банку кильки. Пока варились пельмени, я съел кильку. Произошло это так быстро, что потом я не мог вспомнить, а открывал ли я банку, или съел её так. Потом были пельмени. Пельменей было много, очень много, так много, что мне стало плохо. После пельменей я вынужден был лечь на спину. Мучил сушняк, но меня завалило животом, и я мог только сокрушаться своей глупости и невоздержанности.
   Когда, где-то через час, я смог передвигаться, напившись чаю, я стал готовить квартиру к приходу ребёнка. Но в квартире, по большому счёту, делать было нечего, и я отправился в поход по продуктовым магазинам с заходом в игрушечный. Хотелось встретить сына с шиком. В итоге я перемещался к дому, увешанный полиэтиленовыми пакетами. У пакетов рвались ручки и всякие фрукты, йогурты разбегались по асфальту. Борьба с покупками абсолютно отвлекла меня от насущных проблем, и придя домой, я с удивлением обнаружил, что пять минут назад меня гораздо больше, чем крах семьи, волновало, выдержат ли ручки у синего пакета и расстраивало, что виноград, вывалился из пакета и вляпался в собачью кучу.
   Дома мне позвонила Наташка и поинтересовалась, в состоянии ли я забрать ребёнка из садика. Я ответил, что всё под контролем. Позвал есть многочисленную еду, которую я собирался приготовить. Она сказала, что сегодня - никак, возможно, завтра вечером. До похода за ребёнком, я успел наготовить запасов на несколько дней вперёд. Ещё нашёл время позвонить бригадиру и узнал, что встречаемся мы на следующий день с целью получения своих кровных и разговора с руководством по поводу дальнейшей работы и наших дополнительных условий к её проведению. А ещё заправил электричеством свой плеер, загнал в него свою подборку русского рока на девять часов непрерывной игры, напялил на уши наушники и двинулся за потомком.
   Воспитательница сначала уставилась на меня, а потом типа пошутила, что редко, мол, я за ребёнком прихожу. Не понравилась она мне, да и шутки у неё дурацкие. Наушники, выйдя из садика, я снял и стал расспрашивать Мишку, как там у них в садике. Сын сначала поведал о разных играх и всевозможных лепках, да рисованиях, а потом стал рассказывать о всяких проблемах с разными мальчиками и девочками. Под его деловитые и чрезвычайно серьёзные рассуждения, я думал, что вот ведь, от горшка два вершка, а тоже загружен какими-то проблемами. Попытался вспомнить себя в этом возрасте, но удалось вспомнить только мамины воспоминания на эту тему, собственная память на этот период отсутствовала. Я удивился и стал инспектировать свои детские воспоминания. Выяснилось, что более-менее чёткие воспоминания появляются только в старших классах, а раньше, только грязные обрывки. Меня, признаться, это расстроило, вот так вот незаметно, оказывается, я просто потерял огромный, при чём мне почему-то казалось, лучший кусок жизни. Вот так, Мишка рассуждая, а я расстраиваясь, мы и пришли домой.
   Дома я помог Сыну раздеться, мы вошли в комнату, и я достал это чудо вражеской техники - здоровенную красную машину на батарейках и радиоуправлении. Реакция сына меня удивила. Мне показалось, что он не то, что бы обрадовался, а даже испугался моему подарку, но потом собрался с силами, взял у меня пульт, поблагодарил и ловко поехал на кухню. Я догнал его и стал допытываться, почему он не рад моему подарку, который, по моему мнению, должен быть мечтой любого пятилетнего карапуза. Он долго держался, а потом заплакал и убежал в комнату. Когда я вошёл вслед за ним, он вытаскивал из-под кровати машину. Такую же, только не красную, а вишнёвый металик. Я обалдело уставился на плачущего сына и машину.
   - Это дядя Игорь тебе подарил? - Спросил я, обретя дар речи. Мишка кивнул и отвернулся. - Да ладно, не расстраивайся, никто же не виноват, что так получилось. Пойдём лучше есть. - Сказал я и пошёл на кухню. "Ну, вообще!" - думал я - "Вот пассажир! Мало того, что соблазнил мою жену, хочет отнять сына, так ещё, сволочь, дарит ему те же подарки!".
   Мишка долго не шёл. Я уже успел всё разогреть, и пришлось его покричать. Он явился, уже вытерев слёзы и забрался на своё место. Я разложил еду по тарелкам и тут Мишка неожиданно, очень серьёзным голосом заявил:
   - А хочешь, я не твою машину завтра выкину. - Я круглыми глазами посмотрел на него.
   - Ну, как хочешь, твои машины, что хочешь, то с ними и делай. - Сын вздохнул и принялся за еду. Ели мы молча. Получился не праздничный, а какой-то траурный ужин.
   Потом я рассказывал сыну то, что можно рассказать пятилетнему ребёнку о командировке на север. Он молча слушал, иногда задавал вопросы. Такого внимательного слушателя я в нём раньше не замечал. Вообще, я Мишку не узнавал, как-то он не только повзрослел, но и вообще стал какой-то не такой. "Чаще надо дома бывать" - в очередной раз подумал я. После своего рассказа, я попытался выведать ещё какие-нибудь подробности о пресловутом дяде Игоре, но Мишка не кололся, как партизан. Единственное, что удалось узнать, это то, что у него есть машина, большая, чёрная, но не джип.
   Когда, почитав главу из Карлсона, я пожелал сыну спокойной ночи, и направился к выходу, Мишка вдруг привстал и спросил:
   - А можно, я не твою машину не выкину, а кому-нибудь подарю?
   - Я же сказал, что это твои машины - что хочешь, то и делаешь. - Ответил я, ещё раз пожелал спокойной ночи.
   - Ну, тогда я её Полинке подарю, ей она так понравилась, пусть машина не пропадает зря. - Услышал я тихие рассуждения сына из-за закрытой двери.
   На кухне я включил телик и стал смотреть какой-то американский фильм. На экране мускулистый мачо соблазнял симпатичную молодую мулатку. Когда я включил, дело у них уже переходило от сентиментальных воспоминаний к решительной фазе. Через пару минут они оказались в постели, сверкнули отдельные части смуглого и ухоженного женского тела, и экран потемнел. Я переключил на какоё-то ток-шоу, но что происходит на экране, меня уже не задевало. Я осознал, что больше жизни хочу женщину. "Да что же это такое! Почти пол года не был дома, не имел женщин, а тут уже двое суток, как оскоплённый инок! А ведь Маринка-то не иначе, как спит с этим дядей Игорем. Не просто же так они там на природе о звёздах беседуют." Появилась идея добыть проститутку и устроить оргию. "Ну, если не оргию, то хотя бы всё, на что способен мой утомлённый тяжёлой работой и крайним севером организм." Тут я вспомнил о спящем в комнате сыне и понял, что оргия, по крайней мере, откладывается. Ликвидировать возбуждение народными средствами я посчитал ниже своего достоинства, кроме того, решил поберечь заряды для оргии, и мучимый нездорово воспалённым либидо, отправился спать.
   Не спалось. В голову лезли сначала всевозможные эротические сценарии, а потом опять пришло чувство жалости к себе несправедливо оскорблённому, брошенному и обиженному. Так я мучался и крутился в кровати очень долго. Решил посмотреть на часы, сколько времени. Увидел, что два ночи и вспомнил, что не поставил будильник, а ведь утром Мишку поднимать и садик вести, а потом на встречу за деньгами, а потом, может, и либидо успокоить. Когда я всё же уснул, было, наверное, часа три, а то ещё и больше.
   Будильник с утра был неласков, даже груб. Мишка уже забрался на диван и нажал на нужную кнопочку, а я всё боролся с одеялом. Вдвоём с сыном мы справились с моим подъёмом и стали собираться в садик. Мироощущения были похмельными, что было не только неприятно, но ещё и странно - накануне я даже кефира не пил. Но собрались мы всё же очень быстро, и дошли до садика тоже почти мгновенно, оказавшись первыми. Я сдал сына и побрёл в сторону дома. Потом передумал и развернулся в сторону метро. До встречи с бригадой оставался ещё шквал времени, но сидеть полтора часа дома совсем не хотелось. А так я неторопливо вышагивал по весенней грязище с музыкой в ушах и время до встречи тихо растворялось в прошлом. Когда я дошёл до метро, спускаться в него не хотелось, но, сделав громкость посильнее, погрузился и поехал.
   Ждать всё же пришлось. Пока все собрались, прошло больше сорока минут. Все делились впечатлениями о первых днях дома и о радостях возвращения в семью. Я скромно помалкивал, улыбался, чтобы не выделяться, да поддакивал. Разбившись на пары и тройки, бригада двинулась к офису, делясь впечатлениями и строя планы на ближайший отдых, а я шёл за всеми с музыкой в ушах, и настроение моё опять портилось.
   Первым делом босс выдал нам достаточно толстые кучки денег и сказал, что остальное позже, может на следующей неделе, а может в течении месяца. Делом вторым он стал на нас наезжать, переходя от разумной критики к маразму. Слушать это было неприятно, тем более, что сразу возникло подозрение, что это не просто так, а подготовка к неприятным новостям. Перед отъездом с севера, мы всей бригадой решили, что так работать мы больше не будем. Во первых, дома нужно больше быть, во вторых денег за такую работу нужно больше. И тут, когда босс устал наезжать, мы робко попытались высказать свои требования. У босса открылось второе дыхание. Второе дыхание было ещё неприятнее первого. "В общем, отъезд через две недели, а командировочные, мы, может быть, поднимем рублей до ста восьмидесяти, если получиться." - Подытожил босс. "А кому чего не нравиться - уходите." - Добавил он и вызывающе окинул взглядом офигевший народ. У многих рука потянулась к груди, но не к сердцу, а к пачке денег. Рука щупала пачку, и возражения пропадали. Мне было обидно на это смотреть. Все уже забыли, какой ценой эти деньги добыты, и готовы были добывать снова. Для себя я сразу решил, что если Маринка вернётся ко мне, не поеду я больше ни в какую командировку, а если нет, то дома мне делать всё равно нечего, а вот остальные... вернуться когда-нибудь домой инвалидами к разбитому корыту и не поможет им ни босс, ни котлета денег.
   В общем, уходить из бригады никто не решился, и все готовы оказались на всё. Босс даже расщедрился, и в ответ на стоны, назначил отъезд не через две недели, а через три. Я подошёл к бригадиру и тихо сказал, что о своём участии в проекте я смогу сказать только через пару-тройку дней.
   Потом, в кофейнике, под водочку, народ вспоминал трудовые будни и рассматривал фотографии. Плохое, как всегда не вспоминалось. Я ушёл первый и почти трезвый - мне нужно было забрать Мишку. По дороге в метро купил себе парочку журналов со шлюхами. Меня, кстати, всегда удивляло, как это так: в стране, где проституция, вроде бы запрещена, продаются так называемые журналы знакомств, где прямым текстом написано о том, куда и всколькиром можно, только цены не указаны.
   Едва мы с Мишкой пришли домой, как раздался звонок в дверь - пришли Наташка с Полинкой. Мы поужинали моими обильными запасами, попили чаю с плюшками, которые притащили гости, а потом дети отправились в комнату гонять машины. Наташка принялась мыть посуду, а я рассказывал о поездках: на север и сегодняшней. Потом поделился своими планами на разговор с Маринкой и спросил, что думает на эту тему Наташка. Она пожала плечами - мол, дело ваше, не знаю. Они пробыли у нас часа два, мы успели попить чаю ещё раз. После второго чая гости засобирались домой. Я предложил им остаться на ночь. Дети в восторге согласились, но Наташка понимающе посмотрела на меня и отрицательно покачала головой. Когда дети упаковывали машину для Полинки, Наташка придвинулась поближе и тихо сказала: "Я против дружеского секса, возможно, против ничего и не имею, но не в такой ситуации.".
   Мишка отправился спать, а я выбрал себе из журнала знакомств женщину с наименее тупой рожей и позвонил. Сговорились на завтра, но тётка очень удивлялась времени встречи. "Никто ещё в одиннадцать утра встречи не назначал."
   Сдав Мишку в садик, я, подпрыгивая отправился на хату к мочалке, подпрыгивая от нетерпения, придумывая себе всё, что я хочу с неё поиметь. Придя, я сразу заплатил за два часа вперёд. От чая и душещипательной беседы о трудностях бытия современных проституток я сразу отказался и принялся за дело. Жалко было денег, но ушёл я меньше, чем через час, решив, что любовь за деньги - это не моё. Даже во время своих немногочисленных командировочных измен я никогда не покупал любовь за деньги. Все женщины соглашались либо по любви, либо из любопытства, либо под мухой. Ещё в процессе, некстати вспоминалась Маринка, и никак её из головы было не выгнать.
   Но всё же одна цель была достигнута: в течении некоторого времени я теперь мог думать о чём-нибудь кроме секса, хотя, довольно быстро, я пришёл к выводу, что думать-то, собственно, не о чем. Моё будущее висело в неизвестности и не от меня зависело. Хотя, Маринка женщина серьёзная и уж если она сделала такой финт, то надежды на возвращение мало. Думать же, что вся эта история задумана с целью меня воспитать, это вообще что-то нереальное, хотя хорошо было бы. Я бы мог тогда побыть сильно обиженным, а потом всё простить, но... В общем, можно было строить планы своей дальнейшей самостоятельной жизни. Хотя, если я остаюсь один, то легко и непринуждённо уезжаю на север зарабатывать деньги, а там, в тиши тундры и среди грохота оборудования можно будет напридумывать кучу возможностей их с умом и приятностью потратить. Надо будет женщину найти, но пока эта женщина была абстрактная и всё время заслонялась конкретным образом жены.
   Дома было делать нечего, поэтому я забрал Мишку из садика, и мы отправились в зоопарк. Ребёнку понравилось, а мне бросилось в глаза, какие несчастные и неухоженные звери сидели в клетках и вольерах. Мне показалось, что я сейчас примерно такой же. Даже захотелось купить пива. Я подошёл к ларьку, и расхотелось. Это было странно, по крайней мере, раньше, если уж пива захотелось, то значит захотелось, и надо либо покупать, либо уговаривать себя и убеждать почему не стоит этого делать. Вот так в, печали и раздумьях я привёз Мишку домой, а сам уселся на кухне у телевизора и смотрел его, гоняя по каналам, до трёх ночи.
   На утро после телевизора, с непривычки голова была тяжёлая, а в глаза, как песка насыпали. А когда, я, вернувшись из садика, решил доспать то, что не доспал перед телевизором, позвонила Маринка.
   - Привет, Мишка где?
   - В садике, а ты где?
   - Я в городе, ты, как я поняла, всё уже знаешь.
   - Может, обсудим всё это не по телефону?
   - Да, в общем, обсуждать-то нечего, ты на самом деле извини, я не рада, что так получилось, но так уж вышло. А потом, вспомни, как я тебя просила в последний раз не ездить в командировку, словно чувствовала.
   - Ага, а деньги?
   - Да я за тебя когда-то замуж выходила, а не за деньги и не за командировки.
   - Слушай, давай ты ещё раз подумаешь, если вернёшься ко мне, я больше не поеду в командировки.
   - Да я уже решила, не решила бы, не уходила бы.
   - Давай ты не будешь сейчас давать окончательного ответа, вот я уеду через три недели, а потом через пару месяцев верну, может быть к тому времени ты и передумаешь, у нас же ребёнок есть, ты не забыла?
   - Да я-то не забыла, кстати, я его заберу сегодня, ты можешь его видеть всегда, когда захочешь.
   - Ну и как дядя Игорь в постели?
   - Ты меня удивляешь, не ждала я от тебя подобной пошлости, но как бывшему мужу: Игорю я сказала, что пока с тобой не объяснюсь... в общем, зачем-то мне нужна была такая формальность. Ладно, привет.
   Вот так мы поговорили. Пластмассовый разговор какой-то получился, из каких-то заменителей плохо идентичных натуральным. Потом она ещё раз позвонила и дала номер телефона. Я оделся, пошёл в ближайший компьютерный магазин и купил себе компьютер и всяких игр. Вот так три недели у него и просидел. Даже женщин искать не хотелось. От компьютера гудело в голове и резало глаза, болела согнутая спина, даже правая рука непривычная к мышке и то болела, но зато я ни о чём не думал, а рубился, рубился. По выходным только Мишку забирал погулять где-нибудь, заодно посмотрел на пресловутого дядю Игоря. Дядя, как дядя, вот только, если бы захотел я ему морду набить, то вряд ли получилось бы. Разговаривать с ним мне не хотелось, да и ему со мной - тоже.
   До отъезда оставалось меньше часа. Рюкзак собранный уже стоял у выхода, а я со слезящимися глазами наигрывался перед отъездом. В дверь позвонили, я недовольный пошёл открывать. На пороге стояли Маринка и Мишка. Я так в дверях и остался стоять, глядя.
   - Войти можно? - Каким-то треснувшим голосом спросила Маринка, и я посторонился. По Марининому виду я понял, что случилось что-то уж очень неприятное.
   - Мы вернулись, можно? Нам всё равно идти больше некуда.
   - Что случилось? Он тебя выгнал? - Спросил я, уже постепенно приходя в себя и начиная радоваться.
   - Игорь погиб, разбился. - Сказала Маринка и посмотрела на меня.
   - Раздевайтесь. - Сказал я и медленно вышел на кухню. Когда, раздевшись, туда вошла Маринка я повернулся, и мы долго смотрели друг на друга. Потом я севшим голосом сказал: "Сейчас я ухожу, еду в последнюю командировку. Отказаться уже не могу.", а помолчав добавил: "Что же вы наделали? Я, конечно, никуда тебя не выгоню, но ты хоть понимаешь, куда мы приехали? Ты хоть понимаешь, что теперь лежит между нами, и что с этим делать?" Я пошёл в комнату, поцеловал сына, закинул на плечо рюкзак и уехал в последнюю командировку.

Март 2004г.

Доктор и его друг. Эпизод первый.

   На лавочке у подъезда пятиэтажной хрущёвки сидят три пенсионерки, и, как водится, полощут чужие кости в мутной воде своих домыслов, обсуждают телеботву, выносят вердикты политикам. Пенсионерки одеты тепло - в городе зима. День, однако, выдался тихий и с низкого, серого и рыхлого неба ничего не сыплется. Старушек окружают деревья и дома. На тех и на других снег. Из-за домов доноситься шум большого города. Гудят двигателями машины, грохочут трамваи.
   - А вот вчера опять "Горячие слюни." показывали, ну, что я рассказывала, ток-шоу новое, так там такое, тьфу, прости господи. - Говорит самая маленькая пенсионерка в тёплом платке, поношенном синем пальто и в огромных валенках с калошами.
   - Да как же вы, Зоя Семёновна, можете такие мерзости смотреть, я, как такую стыдобу увижу, так сразу программу переключаю. - Строго говорит ей высокая дама с тяжёлой челюстью и, торчащими из под линялой меховой шапки, паклевидными волосами. Судя по всему этим, волосам пришлось вынести за время своего существования все средства, которые могла предложить химическая промышленность. Зоя Семёновна недовольно зажевала губами, но промолчала, а дама продолжила воспитательную беседу тоном отставного завуча. - Я, вот постоянно смотрю канал "Культура.", там всё культурно и очень познавательно, а фильмы показывают старые, приличные. Вчера, например "Девчат" показывали.
   - А мне соседи эти новые, что квартиру рядом сняли, телевизор смотреть мешают. Как явятся, то музыку громко включат, то, вообще, такие звуки до меня доносятся, что стыдоба просто. Мы тоже молодыми были, но чтоб соседи что-нибудь заподозрили - такого не было. А ведь они ещё и не расписаны, так, сожительство у них. - Вступает в разговор третья пенсионерка в чебурашковой шубе и тяжеленных очках с умопомрачительными линзами, через которые её глаза кажутся большими расплывшимися пятнами без чётких границ.
   - Да, современная молодёжь совсем о культуре представления не имеет. С этой перестройкой совсем страна куда-то катится. Хорошо, что хоть президент культурный, может хоть какой порядок будет, да и пенсию обещали прибавить. - Опять вступает в разговор культурная дама.
   - Да нужно просто у олигархов украденные деньги отобрать, тогда и на пенсию всем хватит, да на всё остальное останется. - Говорит пенсионерка в очках. - Тут мне Наталья Георгиевна рассказывала, ну вы её знаете, покойного Смолова супруга, у неё дочка в какой-то фирме работает, так там начальник, бандит форменный, со своими собутыльниками прямо в офиесе оргии устраивает, даже проституток приводит.
   - Тьфу ты, да как же можно об этом. Да пусть они там, что хотят, но нам, что не о чем культурно поговорить что ли? - Возмущённо восклицает культурная дама.
   В это время из-за угла дома появляется субъект странной внешности в умопомрачительном прикиде. Человек этот высокого роста и ужасающей худобы. Он вышагивает походкой цапли, двигаясь при этом во всех суставах. Начинался он со старых сношенных туфель изъеденных дорожной солью. Когда-то, возможно, туфли эти были коричневые, но теперь точно утверждать это уже нельзя. Выше следовали носки явно синего цвета. Резинки у них пришли в негодность и поэтому верхняя часть этих носков была собрана в гармошку и только туфли не позволяли им сползти до пяток. За полоской голых ног располагались штанины брюк клёш. Штанишки были явно коротковаты и весьма заношены. Наверное, когда-то во время оно, эти брюки знакомились с утюгом, но что-то у них пошло не так, и они перестали встречаться. Из-под дермантиновой кожанки сшитой, вероятно, из старых сидений метро, торчали полы белого медицинского халата. Что халат медицинский, подсказывал блестящий кружок с дырочкой, одетый поверх бейсболки. Такие кружочки, обычно бывают у лоров и окулистов. На черной бейсболке над козырьком красная надпись: "Ненавижу рейв и рэп", а с противоположной стороны: "Я за безнадёжный секс". Сосульки пего-русых волос свисали сзади и по бокам, закрывая уши. Лицо было небрито минимум два-три дня. Щетина на вытянутом лице то ли пегая, то ли седая. Глаза были водянисто-голубые и блестели, нос длинный, острый и сломанный. Губы тонкие и бледные, рот широкий и немного сбоку. И всё это лицо блаженно улыбалось. Под мышкой пристроился распухший кожаный портфель со сломанной застёжкой, но перевязанный цветной телефонной проволкой.
   Старушки заметили доктора, замолчали и напряжённо стали наблюдать за его неторопливым приближением. А он шёл прямо к их подъезду, смотрел прямо на них и улыбался, обнажая большие, неровные жёлтые зубы. Так под напряжёнными взглядами шести глаз доктор приблизился и, остановившись в полутора метрах от пенсионерок, кивнул им головой. Старушки не ответили на приветствие, но субъекта это не обидело и, он вообще ни как не прореагировал. Он сделал ещё два шага по направлению к подъезду, а потом, резко повернув, сел на край лавочки, где базировались пенсионерки, и блаженно растянулся, вытянув ноги. Улыбка его тоже вытянулась, став по истине, чеширской. Портфель его пристроился прямо в месиве из снега и песка у ног своего хозяина.
   Из глубоких недр своей кожанки доктор извлёк пачку беломора. Всё в ней было, как нужно - и картинка, и прорванная дырочка в верхней части, но размер её был раза в два больше обычной. Папироса, которую он достал, вполне подходила по размерам к пачке. Доктор продул беломорину, смял пальцами гильзу и вставил в рот. Зажигалка же, напротив, была обычным маленьким, жёлтым крикетом, но в больших руках доктора смотрелась гораздо менее естественно, чем папироса.
   Доктор блаженно выпустил густую сизую струю дыма, то заклубилась и облаком потянулась к небу. Многие читатели уже заподозрили, что в папиросе была трава. Но в ней были обычные отходы с мебельных фабрик, как и в любом другом беломоре.
   Старушки пристально смотрели на помешавшего их беседе типа. Продолжать разговор в его присутствии они не решались. Доктор же блаженно и громко выдыхал струи дыма, провожая их сентиментальным взглядом.
   - Молодой человек, вы к кому? - Не выдержала культурная дама. От неожиданности доктор вздрогнул и кружок опустился на глаз в боевую позицию. Тип повернул лицо к пенсионеркам и долго внимательна рассматривал через дырочку в кружке культурную даму, прищурив другой глаз.
   - Нет, нет, не сегодня. - Вдруг произнёс он и отвернулся. - А подслушивать внучкины телефонные разговоры - это вам не новости культуры смотреть? А? - Как бы ни к кому не обращаясь, сказал он и продолжил курение с ещё большим энтузиазмом. Культурная дама застыла лицом и стала медленно краснеть. Две другие пенсионерки заворожено смотрели то на неё, то, на громко выдыхающего дым, доктора.
   Доктор посмотрел на часы и недовольно поморщился, а в это время из-за того же самого угла, что и доктор пять минут назад, показалась неторопливо плывущая фигура в черном саване из блестящего атласа со здоровенной, ржавой косой на плече. Лицо скрывал капюшон, кисти рук терялись в широких и длинных рукавах.
   - Куришь - здоровью вредишь. - Произнёс свежеприбывший персонаж капризным голосом подростка, то ли мальчика, то ли девочки.
   - Да ну тебя. - Сказал доктор и закашлялся. - Опаздываешь. - Добавил он откашлявшись.
   - Я не опаздываю, это ты вечно спешишь. Принёс? - Усмехнувшись, спросила фигура в саване.
   - Обижаешь! Конечно, взял! - Бросил доктор презрительно и с хрустом открыл закрытую на кодовый замок дверь в подъезд. - Ну, пошли. - Добавил он и скрылся в подъезде. За ним в подъезде растворился тип в саване. Коса лязгнула по железному косяку двери, оставив глубокую царапину, и дверь с грохотом закрылась. Замок закрылся - он даже не сломался.
   Пенсионерки молча смотрели на дверь подъезда до темноты, а потом шмыгнули по домам. Странная парочка из подъезда так и не вышла.

Декабрь 2003г. - Март 2004г.

Прогулка немца по Западному Кавказу.

1.

   Я вынужден писать свои воспоминания о путешествии на Кавказ не на родном языке, а именно на русском. На Родине никто не поверит моей истории, и будут только надо мной смеяться. Русские тоже, наверное, будут смеяться, но поверят. Русские, вообще, очень часто смеются над совсем несмешными вещами да я и сам довольно преуспел в этом умении, чем вызвал уважение у многих из них.
   Моя семья уже не одно поколение живёт на берегу Баденского озера. Уже несколько поколений моих предков посвятили себя христианству. Мои родители - не исключение: отец - преподаватель - доктор теософии в местном университете. Мать работает там же - преподаёт историю религий. Я же пошёл другим путём. Я решил посвятить себя филологии и поступил в университет на филологический факультет. Специализацией моей стали два языка - французский и русский. Французский, потому что он мне нравится, а русский - просто, когда я поступал, разваливался Советский Союз, и считалось, что русский скоро будет очень востребованным и в бизнесе, и в культуре.
   После четырёх лет в университете мне предложили год поработать в России в качестве учителя немецкого языка в школе. До этого я ни разу не был в России, но моя авантюристская натура подвигла меня к тому, что я согласился. Наш университет отправил меня по обмену в Санкт-Петербург. Поселился я на квартире у обыкновенных людей. Мне сдали комнату, в которой до меня уже жила моя соотечественница. Она, как и я, на Родине, изучала русский язык, а в России преподавала немецкий. Самый молодой из хозяев оказался моим ровесником, и мы довольно быстро сдружились. Звали его Пётр, а меня, кстати, зовут Ральф
   Вот как-то я узнал, что весной Пётр собирается в поход на Кавказ. Поход должен был состояться во время школьных каникул и поэтому я поинтересовался, могу ли я в нём поучаствовать. Он спросил, уверен ли я в своих силах. Я вспомнил о своих путешествиях. Надо честно признаться без ложной скромности, что мало кто из моих соотечественников объехал пол-Европы на велосипеде. К тому же я узнал, что большая часть участников похода будет тринадцатилетними детьми. Конечно, я был уверен в своих силах! Пётр договорился, и в одно из воскресений мы поехали знакомиться с остальными путешественниками.
   Мы поднялись из метро за две минуты до назначенного времени, но большинство участников были уже в сборе. Детей было человек десять, и были они все как на подбор какие-то маленькие. Я даже уже начал опасаться, что прогулка с этим детским садом будет скучным мероприятием, наполненным временем, которое не знаешь как потратить. Но отказываться было уже не удобно, да к тому же возможность побывать на Кавказе могла больше не представиться. Взрослые участники, которые вскоре собрались, были какие-то очень разные и непохожие друг на друга. Что меня немного удивило, так это то, что среди взрослых совсем не было девушек. Главного из них с трудом можно было представить руководителем детской группы, скорее он походил на Голливудского злодея второго плана из фильмов о Европейском средневековье. Нас представили друг другу, и он спросил готов ли я к походным лишениям. Я ещё раз оглядел бегающих и вопящих детей, но, сохраняя серьёзное выражение на лице, ответил, что я уже бывалый путешественник и не боюсь предстоящих трудностей.
   "Ну ладно, как хочешь. Боюсь только, что поход с нами может показаться тебе несколько экзотичным. Все вопросы по подготовке - к Пете", - напоследок бросил он эту многозначительную фразу и принялся обсуждать какие-то непонятные вещи, по-моему, слабо относящиеся к походу, с другими взрослыми участниками. "Аудиенция закончена", - с лёгкой иронией подумал я.

2.

   Через две неделе мы собрались на Московском вокзале у бюста Петра Первого. Меня немного удивило, что встречались мы за полтора часа до отпраления, но Петя объяснил, что так нужно, чтобы никто не опоздал на поезд. Многих детей провожали родители, но они как-то скромно держались поодаль. Лишь подходили поздороваться с главным, который в своей походной одежде совсем походил не то на разбойника, не то на пирата, и отходили в сторонку, откуда тихонько наблюдали за своими чадами. Когда через сорок пять минут стояния на вокзале, наш поезд подали на платформу, разбойник скомандовал: "Под рюкзак!", и нестройная колонна, сопровождаемая родителями, некоторые из которых тащили поклажу своих чад, подалась на погрузку. Меня предупредили, что моё место пятнадцатое, но билета не дали. К моему удивлению, несмотря на страшную суету, в поезде, когда он тронулся, оказались все, кому там надлежало быть, провожающие же, которые вот только что наполняли собой всё и без того тесное пространство вагона, исчезли. Вагон сам по себе оказался довольно интересный - купейный, но купе приветливо открытые, а там, где у нормального вагона проход, у этого чудо-вагона оказались койки. Как мне сказали, такой вагон называется плацкартный, и в нашем поезде таких оказалось большинство.
   Я оказался в одном "купе" с Петром, кроме нас там же поселились главный и ещё один из взрослых участников, которого звали Шурой. Едва поезд тронулся, Шура с главным несколько раз странно переглянулись, и главный полез к своему рюкзаку на третью полку. Из рюкзака появились одна за другой восемь бутылок пива. Когда Лёха (у главного всё же было имя) начал спускаться вниз, с третей полки соскользнула большая бутылка и с грохотом разбилась о стол. Осколки стекла и брызги жидкости весело разлетелись в разные стороны. На меня тоже полетело несколько мелких капель и осколков , большая же часть пролилась на Шуру. В жарком и душном вагоне резко запахло спиртом. Я протёр очки, стряхнул с лица и одежды брызги и стёкла. Когда я надел очки, Лёха суетился с неизвестно откуда появившимися тряпкой и совком, а Шура просто носился по вагону. Спиртовая вонь резала глаза и лёгкие, проходящие по вагону люди усмехались или предлагали огурец, как мне объяснили позже, для закуски. Дети тоже заметно оживились и поминутно заглядывали к нам, удостаивались недовольного взгляда главного, и, хихикая, исчезали.
   Вскоре запах стало невозможно переносить и я предложил Петру пойти знакомиться с детьми. Спиртом пахло по всему вагону, но всё же у парней - двух одинаковых и ещё одного другого запах с ног не сбивал и глаза не резал. Одинаковых звали Юра и Дима. Через неделю я уже мог различать их даже по голосу, а тогда я подумал, не принимают ли они друг друга за своё отражение. Неодинакового звали Серёжей, и хоть он был ровесником всем остальным детям, росту в нём было в лучшем случае метр двадцать. Одинаковые быстро освоились с моим присутствием и принялись заваливать меня вопросами обо мне, о моей Родине - обо всём на свете.
   Вопросы сыпались, как из рога изобилия, и скоро я утомился на них отвечать, но глаза у братьев сверкали охотничьим азартом, и я всё ни как не мог откланяться. Когда я уже совсем было собрался попрощаться, к нам присоединились ещё двое молодых людей из нашей группы. Я ещё на вокзале не мог понять, относятся эти двое к детям или к взрослым. По возрасту они находились где-то между тех и тех. Как я узнал в последствии, амбалы-акселераты-переростки, как их называли, находились и по своему статусу между взрослыми и детьми. Амбалы, судя по поведению, были знакомы с Петром, и недолго думая, включились в беседу, точнее присоединились к одинаковым, задавая вопросы. Этих больше всего интересовало моё отношение ко второй мировой войне. Я им ответил, что думал: война, мол, была идиотская, как и все другие, но эта вдвойне дурацкая, потому что мы её проиграли. А к русским, мол, ни каких претензий - что же им ещё оставалась, кроме как выиграть эту дурацкую войну. От дальнейшего допроса меня спас Шура. Он пришёл и позвал нас с Петром ужинать.

3.

   Еды на ужин было много, но ещё больше было пива, которое мы пили прямо из бутылок. Во время ужина к нам подошли остальные взрослые участники, и стало тесно. Ещё теснее стало, когда, убрав продукты, Лёха достал гитару, и в наше маленькое купе попытались втиснуться почти все взрослые, дети и амбалы. Про песни могу сказать, что они были громкие, кто бы ни брал гитару: Лёха, Ашот или один из акселератов. Только у Петра получалось петь что-то спокойное и приятное. Пиво, гитара и теснота продолжалась до одиннадцати часов, а после, главный убрал гитару, отправил детей спать и распаковал очередной пакет с пивом. Я выпил пива совсем немного, но необычная обстановка, суета и поезд утомили меня, и ближе к двенадцати я отправился спать. Когда легли все остальные, я не знаю.

4.

   Утром я проснулся первым в нашем купе. Большинство детей уже встали, а все взрослые спали. Я взял полотенце из белья, за которое пришлось заплатить ( кстати, кроме меня и Петра это бельё никто не взял, несмотря на бурные протесты проводника), и направился умываться. Кроме умывания, у меня было ещё одно желание, которое меня просто извело, пока я больше получаса стоял в очереди. Всё, однако же, закончилось благополучно. Пока я стоял в очереди, начали вставать остальные взрослые участники. Все были тихие, совсем не такие, как предыдущим вечером. Пива в купе не было. Пётр предложил позавтракать, но остальные сказали, что через полчаса поезд должен прибыть на какую-то крупную станцию, что завтракать лучше после этого. Я не понял почему, но через полчаса всё стало понятно. На платформу высыпал почти весь вагон. Дети бросились покупать мороженое и пирожки, а взрослые, яростно торгуясь, принялись покупать пиво в больших количествах. В течение дня больших станций оказалось много, и на каждой покупалось пиво. Самое удивительное, что по участникам нельзя было сказать, что они пропустили через себя такое количество алкоголя. Я спросил у Петра, почему они ещё не стали алкоголиками. Петя ответил мне, что они так пьют пиво не каждый день, а только в поезде. Вечером опять была гитара и распитие. Я опять пошёл спать первым, а под столом оставались несколько дюжин пива. Полночи кто-то тихонько мешал мне спать, но я так устал, что не интересовался кто это.

5.

   На следующее утро я проснулся поздно. В голове гудело, в купе стоял грохот. Я нехотя открыл глаза и увидел, что главный, ругаясь, закрывает верхнюю полку вместе с лежащими там вещами. Полка закрывалась нехотя, но Лёха поднатужился, и она всё же защёлкнулась. Раздался очень недовольный стон, на который главный отреагировал очередной порцией ругательств и обвинений. Я долго ничего не понимал в происходящем, но постепенно вник в ситуацию. Оказывается, когда вчера все ложились спать, под столом оставалось двадцать бутылок пива, а утром можно было наблюдать только две. Шура из-за закрытой полки ругался и говорил, что пиво, наверное, украли, но Лёха ему, похоже, совсем не верил. Вся трагичность ситуации, по словам Лёхи, заключалась в том, что большие станции с пивом, или как он говорил - "Великий Пивной Путь", закончились вчера вечером, а сегодня "...нам придётся есть завтрак с двумя этими жалкими пузырьками на всю толпу, чтоб тебя порвало выпитым".
   В конечном итоге все принялись завтракать, запивая еду "двумя жалкими пузырьками". Шуру к "пузырькам" не подпускали, чему он пытался сопротивляться, громко возмущаясь.
После завтрака все: и дети, и взрослые - принялись за сборы.

6.

   Едва мы выпрыгнули на платформу, как локомотив дал гудок и поезд принялся набирать скорость, постукивая колёсами на стыках всё быстрее и быстрее. Кроме нас на платформе оказалась ещё одна группа туристов. Взрослый в той группе был всего один, а детей было больше, чем в нашей. Что дети, что взрослые в обеих группах одеты были не очень подходяще для путешествия по горам: они напоминали скорее клошаров, чем туристов. Нормально были экипированы только мы с Петром. Лёха направился к взрослому из другой группы и, судя по доносившемуся смеху, я решиол, что они знакомы. Петя подтвердил эту мою догадку, и выяснилось, что наш оба они работают в одной организации, которая называется "Дворец". Довольно странное название для организации, где готовят детские группы к походам на Кавказ.
   Лёха вернулся и скомандовал: "Под рюкзак". Все похватали свою поклажу и потянулись за ним. Через две минуты мы оказались на привокзальной площади. Как я не оглядывался, гор вокруг так и не разглядел. Пётр, однако же, меня успокоил и сказал, что нам ещё нужно ехать на автобусе.
   Лёха и руководитель другой группы куда-то ушли, а остальные принялись оживлённо общаться. Оказывается, не только главные знали друг друга, но и дети были знакомы. Я стал оглядывать окрестности привокзальной площади. Большие, но одноэтажные дома окружали её, две улицы уходили с площади вдоль железной дороги, а одна из них туда, где, как сказал Пётр, должны быть горы. Неожиданно мне стало как-то спокойно и хорошо. Особенно этому настроению способствовала погода. После промозглого Петербурга здесь было тепло и сухо. Даже довольно сильный ветер нисколько не мешал наслаждаться солнцем и, казалось, только согревал. Я по примеру многих других сел на рюкзак, подставил лицо солнечным лучам и принялся смаковать неожиданно свалившуюся на меня благодать. "Как всё-таки хорошо, что я решил поучаствовать в этой прогуле по Кавказу. Пусть даже с этими малышами и алкоголиками не получится как следует побродить по горам, но так надоел грязный и мрачный город, так надоела эта отвратительная сырая погода", - не торопясь, думал я.
   "Под рюкзак!" - раздалась команда, и все засуетились. Главные появились, а вслед за ними появился небольшой автобус, в котором уже были какие-то люди - судя по всему, местные жители. Обе группы принялись загружаться в автобус, и через десять минут мы все были уже внутри. Просто удивительно, как мы там поместились.
   Когда все местные вышли, автобус остановился и похоже собрался ехать обратно. Мы остались внутри, а главные протолкались к кабине и вступили с водителем в переговоры. Очевидно, переговоры закончились успешно, потому что автобус поехал дальше и через пятнадцать минут остановился на краю симпатичной полянки.
   Мы вывалились из автобуса. Дорога здесь заканчивалась, она вплотную подходила к крутому берегу, под которым весело журчала речка. На другой стороне реки местность поднималась и переходила в невысокие плавные горы, покрытые весенним, полупрозрачным лесом. Неподалёку раскинулся небольшой посёлок, утопающий в садах. В садах цвели то ли вишни, то ли сливы, и ветер нёс цветочные запахи. Здесь было ещё лучше, чем на привокзальной площади. Однако я не успел как следует насладиться пейзажем, как мы начали спускаться по обрыву к речке. Там у воды мы и пообедали. Есть никому не хотелось, и почти половина супа отправилась в речку. Едва мы закончили есть, как главный стал всех торопить и сказал одеть "бродовую обувь" но я даже не успел спросить, что это такое.

7.

   Мы пошли вдоль речки вверх по течению по какой-то жуткой дороге, которую один из взрослых - Ашот - назвал лесовозной. Неожиданно дорога свернула в реку и появилась уже с другой стороны.
   - Мы что, будем переходить речку? - спросил я Ашота.
   - Да, - ответил он и, не снимая рюкзака, принялся закатывать свои старые джинсы.
   - А где же здесь мостик? - спросил я, но тут же понял, что сказал глупость.
   - А мостика нет, - сказал Ашот и очень сильно улыбнулся. - И вообще у нас через эту речку двадцать бродов сегодня.
   Пока мы разговаривали, почти все переправились на другой берег. Остались только Ашот Пётр и я. Петя снимал уже снимал ботинки, и я последовал его примеру. Ашот махнул нам рукой и зашагал по реке. Переходить реку было очень неприятно: в холодной воде ступать по камням было больно и неустойчиво. После брода мы с Петей надели ботинки и помчались догонять остальных. Через три минуты мы догнали всех у следующего брода... я перестал снимать ботинки на четвёртом броде, а Петя на пятом. Ашот был неправ - бродов оказалось не двадцать, а всего лишь четырнадцать. Когда солнце уже собралось спрятаться за горы, которые становились всё выше, мы остановились и стали разбивать лагерь.
   Палатки, в которых нам предстояло ночевать, поразили меня своей устарелостью. Они были в форме домика и сшиты из толстой хлопчатой ткани, которая совершенно замечательно намокает и впитывает в себя воды в три раза больше, чем весит сама. Кроме того палатки были короткими, низкими и узкими, да при этом ещё и тяжёлыми. Вместо тента использовались куски полиэтилена, к углам которых когда-то были пришиты верёвочки. Но на тот момент верёвочек оставалось совсем мало, да и те, что остались, собирались оторваться. Надо сказать, что нам с Петей досталась самая приличная из палаток, однако, я очень удивился, узнав, что кроме нас там будут спать ещё два человека. Мы постелили вещи и отправились к костру.
   Вечер был великолепный, солнце начало прятаться за горы. Наш лагерь находился на склоне в великолепном буковом лесу. Стемнело, и реку за деревьями стало почти не видно, но зато очень хорошо слышно. Шум воды, бегущей по камням действовал умиротворяюще и даже тянул в сон. Крики детей казались чужими в этой идиллии.
   Когда стемнело совсем, все собрались у костра, и начался ужин. Пока я наслаждался природой, я даже не заметил, что голоде, но когда я почувствовал запах горячей еды, я понял, насколько мне всё-таки хочется есть. Когда в моей миске уже закончилась греча с тушёной говядиной из консервной банки, появилась мысль, что теперь, на самом деле не плохо бы поесть.
   Сразу после ужина взрослые собрались в круг и принялись оживлённо что-то обсуждать. Я подошёл и понял, что обсуждается вопрос о том, почему до сих пор нет Ашота и Виталика. Я сначала не понимал, куда могли запропаститься эти двое, но потом стало ясно, что главный отправил их три часа назад за гору, где должна была стоять лагерем другая группа, с которой мы ехали на автобусе. Мы принялись кричать и свистеть. Это было довольно весело, но я понимал, что если ребята потеряются, то плохо будет всем. Лёха что-то негромко сказал Шуре и скрылся в темноте.

8.

   Я не курю сигарет, но у меня есть трубочка, и я покупаю к ней хороший табак. Как это бывает приятно и романтично сидеть где-нибудь в тишине или за дружеской беседой и потягивать трубочку. В поход я свою трубочку не взял - решил, что при детях курить будет не педагогично. Поэтому в первый же день, когда я увидёл, как Лёха курит трубку, я очень пожалел о своей. Кроме того, захотелось тихонько присесть и раскурить трубочку, но попросить я постеснялся. И вот, когда главный ушёл, я у костра повстречал полиэтиленовый пакет, в котором лежала Лёхина трубочка и жёлтая пачка с табаком. И снова захотелось покурить трубочку. Желание было такое сильное, что я поинтересовался у Пети, не обидится ли Лёха, если я позаимствую у него трубку и не6много табака. Она была намного проще, чем моя и не такая вместительная. На здоровенной пачке с табаком было написано "Золотое руно". "Интригующее и обнадёживающее название", - подумал я и принялся набивать трубку. Табак был очень крупно порублен, попадались такие большие фрагменты, что казалось, в него добавлены опилки и щепки. Пах он тоже довольно странно, ни один из табаков, которые мне доводилось курить не имел такого аромата, запах скорее напоминал прелую листву, и приятным его точно назвать было нельзя. Но я всё же решился попробовать.
   Я взял трубку в зубы и вытащил из костра подходящую веточку. Смакуя момент, я стал медленно раскуривать трубочку. Во рту становилось неприятно, но я всё же полностью раскурил трубку. То, что табак был невероятно крепким, ещё можно было вынести, но вот его вкус оказался настолько мерзок, что едва раскурив, я прекратил это отвратительное занятие. Во рту ещё долго было удивительно противно, и я искренне удивлялся тому, что такой компост кто-то курит и получает от этого удовольствие. Сразу замечу, что и Лёха его курил нечасто, предпочитая сигареты, но всё же... Я решил, что по приезду в город нужно будет непременно угостить его нормальным табаком из моих запасов, чтобы Лёха понял, какой на самом деле он должен быть.

9.

   Лёха вернулся через полтора часа. Один. Взрослые отправили спать детей, а сами договорились поддерживать по очереди костёр ночью, чтобы потерявшиеся смогли его увидеть. Меня в этот график не включили, и я отправился спать, как и те, кто должны были дежурить позже. Было тесно и неудобно. Засыпал я долго и спал неспокойно.

10.

   Утром я проснулся и понял, что вставать не хочется. На улице явно было прохладно, а в спальном мешке довольно тепло. Даже было уже не так тесно, как вечером. Но на улице слышались голоса, и мы с Петром выбрались из палатки. Как выяснилось - зря. У костра были только дежурные, а мы могли бы ещё спать полчаса до общего подъёма.
   Первым делом я поинтересовался, нашлись ли потерявшиеся Виталик и Ашот. Мне ответили, что они пришли в третьем часу ночи и сейчас спят. Когда все уже встали, Ашот громко рассказывал, как они заблудились, Лёха возмущался и говорил, что здесь невозможно заблудиться. Ашот, размахивая руками, объяснял, что это Виталик его заблудил, а Виталик был молчаливым и сильно невыспавшимся. Похоже, этот спектакль всем нравился, и поэтому длился он весь завтрак и все сборы после завтрака.
   Но вот все похватали рюкзаки и двинулись вверх по долине реки туда, где возвышался синий хребет, который, как мне сказали, называется Дерби. Идти было хорошо. Реку мы долго не переходили, а когда начали переходить, она оказалась мелкой настолько, что её уже можно было перепрыгать по камням. После часа ходьбы сделали привал, и все блаженно привалились к своим брошенным на землю рюкзакам. Солнце замечательно светило, а в лесу чирикали какие-то птицы. Уходить с привала не хотелось, но уже через несколько минут после начала очередного перехода снова становилось хорошо. Ноги сами радостно шагали по тропе, а ветер обдувал разгорячённое лицо и шумел в ушах.
   Неожиданно главный свернул с тропы, и мы стали карабкаться по довольно крутому склону без всякой дороги. Едва склон стал более пологим, как мы принялись спускаться к какому-то ручью. Так нам пришлось проделать несколько раз в течение двух часов, а потом на очередном ручье мы остановились на обед. Солнце светило, ветер стих, и все, кто не готовил обед, растянулись на рюкзаках и листьях. Виталик и Ашот вообще спали после своих ночных брожений. Пока мы шли, я шутил типа: "Так готовят юных русских партизан". Шутка понравилась. А мне понравились дети - то, как они мужественно карабкались по горам, ведь даже мне было тяжело, а они, ничего, шли и несчастными при этом не выглядели. Создавалось впечатление, что всю жизнь они только и делали, что носились вверх-вниз по горам.
   Обед был незамысловатый, но есть хотелось. Единственное, что мне не захотелось съесть из предложенного, это солёный свиной жир, который называли салом. Лёха ещё требовал у всех желающих поесть сала доказать, что они хохлы. Желающие громко заявляли, что они хохлы, а громче всех это кричал Ашот. Шутки я не понял, но было весело.
   Нацеплять рюкзак на спину после обеда было совсем негуманно, но главный почти сразу после окончания трапезы погнал нас в горы. Все подчинились, почти не возмущаясь.

11.

   Сразу после обеда идти было тяжело, а чуть попозже ещё тяжелее. Мы продолжали то забираться по крутому склону вверх, то сползать вниз. Уже через час я понял, что это очень неправильно - в первый день похода куда-то идти после обеда. Когда я поинтересовался, когда же мы придём на место, мне объяснили, что сегодня мы должны перейти через Дерби и заночевать на той стороне.
   Часам к пяти вечера все уже совсем устали, а вершины хребта всё не было. При подъёме на каждую горку все смотрели с надеждой на приближающееся небо, но за взлётом следовал очередной спуск и новая горка. А потом стал появляться снег, а потом его стало много. Так много, что ноги проваливались глубже, чем по колено. Стало холодно. Я подумал, что стоило взять перчатки. Вершина появилась совсем неожиданно. Противоположный склон смотрел на юг, поэтому снега на нём и на вершине не было. У всех от радости появились силы, и мы, полюбовавшись великолепным вечерним пейзажем, который раскинулся перед нами, устремились. Очень скоро мы оказались на дороге, которая плавно спускалась вдоль склона траверсом, и мы почти помчались по ней. Очень скоро солнце скрылось за горами и снова стало тяжело идти. Но когда рядом с дорогой зажурчал ручей, Лёха сказал: "Встаём". С двух сторон от дороги были довольно крутые склоны, и было непонятно, где же мы будем ставить палатки и жечь костёр.
   Палатки мы поставили прямо на дороге и костёр развели там же. Дежурные быстро сварили ужин, и мы, поев, отправились спать. "Всё-таки я недооценил этих детей перед походом", - подумал я, улёгшись на своё жёсткое ложе. Мышцы, особенно спина, ныли, и это мешало мне уснуть в течение первых трёх минут.

12.

   Вставать утром хотелось ещё меньше, чем накануне. Тело устало заявляло, что сегодня оно никуда не хочет. Но на то мы и приставлены к телу, чтобы оно делало, что надо, а не то, что оно хочет. На улице было сыро и прохладно. Вчерашняя хорошая погода бесследно исчезла. Ветра не было, но над горами, задевая их вершины, висели плотные и тёмные тучи. Лес словно притаился в ожидании дождя, которого ещё не было, но, похоже, он совсем собирался пойти. Дым от костра стелился по дороге. Птицы не пели. Голоса людей казались неприятно неестественными, выражения лиц подозрительно рыбьими, а тела холодно-бесплотными. Я старался не поддаваться царящему вокруг мрачному траурному настроению и мужественно оставался бодрым и подтянутым, хоть и было это непросто в окружающей меня атмосфере упадничества и уныния.
   Ещё меня угнетала мысль о том, что же будет с участниками похода, если дождь всё-таки пойдёт, когда от одной только его угрозы они уже такие нерадостные? А что, если дождь будет идти целый день? А если больше? От последней мысли мне стало сыро на душе и как-то совсем неуютно, и я не стал её развивать, тем более, что позвали завтракать.
   Завтрак, как это ни странно, тоже пах дождём. Каша была пресной, чай мутным с подозрительным букетом запахов, а бутерброды просто не хотелось есть. После завтрака все быстро собрались и тронулись в путь.

13.

   Мы быстро шли дорогой вниз по склону. В тишине, на фоне шороха речки, текущей где-то внизу, громко раздавались звуки шагов по гравию. Очень скоро наша дорога вывела нас к речке, а сама перебралась на другой берег. Нам пришлось последовать за ней, но на счастье, речка была неглубокая и с торчащими из неё камушками, поэтому ни снимать обувь, ни мочить её не пришлось. На другой стороне наша дорога влилась в другую, более наезженную и грязную. По ней мы и двинулись, и через несколько минут вышли к полянке, на которой заканчивала свои утренние сборы группа, с которой мы расстались в первый день похода. Лёха объявил привал, а сам направился к своему коллеге. Участники из обеих групп, поскольку в большинстве знали друг друга, принялись делиться впечатлениями о вчерашнем дне. Я не принимал участия в этой конференции, но внимательно прислушивался. У меня сложилось впечатление, что ребята из другой группы пришли к этому месту гораздо проще и быстрее, чем мы. К лёгкому своему стыду, я обрадовался, узнав, что сегодня дальше мы пойдём вместе.
   А дождь начался. Мелкий и редкий.
   Мы шли по дороге разъезженной большими машинами. По этой дороге идти было как-то скучно, хоть и легко. Через час пути мы свернули с дороги на тропу, и лёгкий путь сразу же закончился. Дождь усилился, и карабкаться по крутой, скользкой тропе было тяжело и неудобно. Почти все облачились в полиэтиленовые или клеёнчатые накидки и в сером полумраке леса выглядели как длинная цепочка обречённо бредущих уродливых призраков. Останавливаться отдыхать приходилось каждые десять минут. Воздух заметно похолодел, но на подъёме это совсем не ощущалось. Склон был крутой и скользкий, скоро мы все были мокрые от пота. К счастью, подъём продолжался не более часа, а потом начался спуск. На спуске стало понятно, что подъём был не так уж плох. Тропа круто убегала вниз, глина была мокрая и скользила. Стволы деревьев вдоль тропы были отполированы руками предыдущих поколений туристов, и мы внесли в это дело свою лепту. Скользя и падая, мы через двадцать минут оказались в живописной долине, где находилась заброшенная туристическая база. Другая группа остановилась на полянке около большого навеса, а мы, перейдя по бревну реку, стали разбивать лагерь на очень красивой терассе, но безо всякого навеса.
   Лёха сказал, что после обеда мы не пойдём дальше с рюкзаками, а сделаем радиалку на Пшадские водопады. Пока дежурные готовили ужин, мы поставили свою палатку, и ,как смогли, упаковали её полиэтиленом. Вокруг палатки Валера с Петей вырыли специальную канавку в которую должна было стекать вода с полиэтилена. Другие палатки выглядели менее защищёнными. Дождь усилился, а мы пообедали.
   До водопадов оказалось меньше часа ходу вниз по течению реки, которая называлась река ("река" можно убрать) Красная. Водопады были красивые, но в такую погоду в ущелье было темно, сыро и мрачно. Самый дальний водопад был самым высоким - метров десять, и самым шумным. Мы пофотографировались и отправились обратно в лагерь. Вернулись все мокрые, грязные и поэтому попрятались по палаткам и стали переодеваться. До ужина делать было нечего, и все сидели в палатках. Вопреки моим грустным, утренним предположениям, дождь не усилил уныние, а наоборот, словно стал его смывать. Вода за стеной палатки лилась всё сильнее, но усиливался и смех в других палатках, слышный даже сквозь шум дождя и реки. Смеялись не только взрослые, но и дети. У нас в палатке было хорошо, и мы мирно беседовали на разнообразные темы, имеющие весьма слабое отношение к дождю и походу. Настроение у моих соседей было хорошим, и я моё тоже поднялось. Дождь вроде бы уже даже совсем не мешал, словно был в порядке вещей.
   Начало темнеть, и дождь усилился ещё. Нас позвали ужинать. Вылезать на холод и сырость было неприятно, но мы пересилили лень, и пошли есть. В наступивших сумерках было всё же видно, что другие палатки пострадали от дождя гораздо больше, чем наша. Главный сидел мокрый у костра и сокрушался, что детям не повезло - они ещё ни разу в предыдущих походах не попадали под нормальный дождь. Была какая-то извращённая ирония в ситуации - все в дождевиках и сухие, а он мокрый и сокрушается. Когда ужин закончился, началась какая-то суета. Оказывается Лёха принял решение перебираться на ту сторону реки и ночевать под каким-то навесиком без всяких палаток. Нам, живущим в единственной сухой палатке это решение не очень пришлось по душе, но делать нечего - пришлось собираться. Когда все уже были готовы к передислокации, мы пытались аккуратно собрать палатку под полиэтиленом, поэтому Петя предложил Лёхе отправляться без нас, и они ушли. Несмотря на все наши старания, палатка во время сборов всё же изрядно промокла. Мы надели рюкзаки и двинулись к реке. Было темно, и ноги радостно скользили по глине. Тропинка плавно спускалась вдоль обрыва, но следы вдруг свернули прямо к реке по почти отвесному склону. Мы удивились, но пошли дальше, скользя и пытаясь пошире распахнуть глаза. От дождя вода поднялась так, что почти доставала теперь до брёвнышка по которому мы переходили реку днём. Мы аккуратно переправились через бурлящий, мутный поток по скользкому бревну и через две минуты были у навеса.
   Навес был совсем небольшой - длиной метров шесть и шириной метра два. Зато у него была одна стенка, пол и ряд умывальников. Мы поинтересовались у Шуры, почему следы с тропы ушли под обрыв. Шура ответил что-то непонятное про Ашота, амбалов и Лёху и порекомендовал ложиться спать. Он явно был не в настроении разговаривать. Мы последовали его совету и отправились спать, пристроившись к длинному ряду тел в спальных мешках.

14.

   Я лёг спать рядом с Петей, а Петя лёг с краю. Думаю, что ему спалось совсем плохо, потому что я постоянно просыпался от холода и ветра. Когда настало утро, я даже обрадовался, что можно вставать, хоть и совсем не выспался. Мы с Петей присоединились к дежурным и отправились готовить завтрак под навес, где у соседней группы был разведён костёр. Нам позволили воспользоваться краешком костра, и мы принялись за дело.
   Дождь немного стих по сравнению с вечером, но был всё равно сильным. Воздух был сырым и холодным, появился ветер. Даже у костра, который нещадно дымил, было холодно. Завтрак мы готовили долго, и, когда приготовили, есть мне совсем не хотелось. Я выпил чаю и решил, что этого хватит. Остальные тоже не выспались и были довольно снулые. Хотя взрослые постоянно шутили, обращаясь к детям, дети дрожали от холода и, в отличие от обыкновенного, на шутки почти не отвечали. Рюкзаки мы собрали очень быстро, и цепочка печальных фигур направилась из-под навеса к брёвнышку. Вода уже доставала до бревна, но перейти было ещё можно. Когда мы, преодолев реку, карабкались по скользкой тропе вверх по склону, дождь перестал. Начался снег.

15.

   День перехода через Церковный хребет я запомню на всю жизнь. Подъём был очень тяжёлым, но в отличие от предыдущих, было совсем не жарко, было холодно. Особенно мёрзли руки. Чем выше мы поднимались, тем сильнее дул ветер и гуще шёл снег. Я смотрел на детей и ужасался. Они скользили по грязи и снегу в своей совсем не тёплой и совсем не горной обуви. Одинаковые падали чаще других, они были грязные почти целиком, грязь была даже на лице. Накидки из полиэтилена у них порвались, по грязному лицу текла вода от снега и слёзы. Впрочем, плакали не только они, но все продолжали карабкаться по крутому склону. Надо сказать, что взрослые немного помогали детям, но не очень сильно - им и самим было холодно, мокро и противно. Я, вообще не в состоянии был кому-то помогать. Меня заботила мысль о том, чтобы не выглядеть хуже этих несчастных, но мужественных детей. Кроме того я понимал, что нам необходимо перебраться через этот проклятый хребет. Петя сказал, что в хорошую погоду этот хребет переходится за три часа. Вдоль тропы время от времени появлялись нарисованные на деревьях и камнях белые и голубые полоски. Без них, я думаю, что тропу, быстро заносимую снегом, было бы не найти.
   Поднимались мы часа два без привала, а когда поднялись и попытались сделать привал, то через две минуты отказались от этой идеи. Я очень надеялся, что после подъёма начнётся спуск на другую сторону, и ветер уже не будет терзать наши промокшие и замёрзшие тела. Но противоположный склон был очень крутой, и тропа повернула и пошла по вершине хребта. Теперь сильный ветер гнал на нас килограммы огромных и мокрых снежинок справа. Мокрая одежда и остатки дождевиков прилипали к телу, добавляя отрицательных ощущений. Я уже пожалел, что отправился в это безумное путешествие. На мой взгляд, поход должен приносить положительные ощущения, а не такой кошмар.
   Ко мне подошёл Шура в очень тёмных очках залепленных к тому же снегом. Зачем ему тёмные пляжные очки, мне спрашивать не захотелось, зато он спросил: "Ну что, Ральф, понял, почему вы войну проиграли?". Я, не особо задумываясь над вопросом, ответил положительно, и только потом, через несколько дней, понял, что Шура, очевидно, обращал внимание на детей, которые находились в условиях, которые у нас годятся только для спецподразделений с соответствующей экипировкой. Да, дети впечатляли. Они мужественно, падая, замерзая и плача, преодолевали этот бесконечный кошмар. Взрослые, вообще, сошли с ума. Чем холоднее и мокрее становились, тем веселее и беззаботнее они шутили. Амбалы старались не отставать от них. Так один из них весело вопил, чтобы его похоронили в сухих носках. Все бодро ругали идущего впереди Лёху и называли его Сусаниным. Я вспомнил, что Иван Сусанин - личность из русской истории, который завёл в лес отряд врагов, где они заблудились и умерли. Мне стало как-то грустно, вспомнились Родина и родные. Это неправда, что ностальгия бывает только у русских. На Церковном хребте меня так сильно она захватила, что на какое-то время я забыл о телесных неудобствах, и слёзы почти выступили на моих глазах, но тут я упал и вернулся к действительности. Хоть действительность и не отличалась особой праздничностью, но я всё же испытал некоторое облегчение - уж больно тяжело и мучительно оказалось погружаться в пучину ностальгии.
   Мы, выбиваясь из сил, брели по вершине хребта, продуваемые нещадным ветром. Вся одежда была покрыта снегом, даже на руках и лице снег таял нехотя. Вдруг из снежной кутерьмы показались такие же, как и мы, заснеженные фигуры. Этими несчастными оказались наши коллеги из соседней группы. Главные подошли друг к другу и принялись что-то обсуждать. Остальные повернулись спиной к ветру и принялись дрожать. Мы уже почти четыре часа шли без привала.
   Как я выяснил позже, главные обсуждали, прошли они место, где можно спуститься или ещё нет. Снег не только занёс тропу, но и залепил камни и деревья, на которых были полоски. В итоге они решили спускаться там, где можно и Лёха встал впереди цепочки из уже четырёх десятков человек, и мы пошли. Неожиданно Лёха свернул, и начался спуск. Чем это место было лучше других, не знаю. Спускаться было очень круто и скользко. Мы часто падали и ехали вниз по снегу и грязи, цеплялись за деревья. Было так экстремально, что мы даже не заметили, что ветер стих, а потом и вовсе прекратился, снег тоже почти не падал.
   Долина, в которой мы, грязные, мокрые и замёрзшие оказались, была сжата с двух сторон высокими хребтами. По ней с грохотом текла река, а на её берегу расположилось множество палаток хорошо упакованных от дождя тентами. Неподалёку стояло несколько больших навесов, под которыми горели костры. Как выяснилось, здесь проходили какие-то туристические соревнования московских школьников.
   Мы направились к одному из навесов, наши взрослые отвоевали место у одного из костров, потеснив сонных и сухих москвичей, и мы побросали рюкзаки. Мы не снимали их почти пять часов. Ветра в долине почти не было, шёл мелкий, неторопливый дождь. Готовился обед. Мне было плохо. Меня бил озноб и тошнило. "Ну вот, теперь мы все заболеем. Завтра все проснёмся с температурой сорок и воспалением лёгких", - лениво текли мои грустные мысли под дрожь тела. Вопреки здравому смыслу, остальные радовались и резвились. Дети носились вокруг, как будто не было пятичасового перехода через заснеженные, негостеприимные горы. Такое впечатление, что всем было хорошо, только мне плохо. Мне было совсем невесело, а когда рядом один из Амбалов снял ботинок, сунул ногу в огонь и блаженно заявил: "Вот оно счастье.", - я не выдержал и возмущённо спросил: "Счастье, это счастье?". Всем кроме меня стало ещё веселее.

16.

   Обед приготовили быстро, но есть мне не хотелось. Я попытался, но затошнило и чуть не вывернуло. После обеда главные пошли куда-то по дороге, а мы остались под навесами. Через час они вернулись, мы взвалили на себя рюкзаки и за пятнадцать минут дошли до небольшого дощатого барака. Сказали застилать вещи для сна прямо на полу. Печки в бараке не было, поэтому там было так же холодно, как и на улице. Я развернул свой спальный мешок и, сотрясаемый крупной дрожью, попытался заснуть.

17.

   Остальные легли спать позже. Мне всю ночь было холодно и очень некомфортно. Терзали мысли о том, что зря я пошёл в этот жуткий поход. Пугал завтрашний день. Я думал, что ещё один такой день я не переживу. Тело не хотело расслабляться, несмотря на сильную усталость. Уснул я ближе к утру, когда все давно уже спали.
   Утром вставать совсем не хотелось. Я чувствовал себя больным и разбитым. Встал я последним, когда остальные уже завтракали. Есть мне снова не хотелось, и я даже и не пытался. Петя сказал, что главные вчера решили в связи с плохой погодой не перебираться через Большой Кавказский хребет, а пойти по дороге до посёлка, где есть автобус. Идти нужно больше сорока километров, но по долине, где хотя бы не дует сильный ветер со снегом. Меня эта новость немного успокоила - не дадут же мне умереть на дороге, где даже машины иногда ездят.
   Дождь перестал, но по небу неслись низкие, быстрые тучи. Я стоял на открытом воздухе у своего рюкзака и ждал, когда скажут идти. Рядом стояли главные, смотрели на небо и беседовали. Я прислушался, и ужас стал сковывать меня.
   - Ну вот, смотрите - дырка в небе. Может ну её эту дорогу. Махнём через хребет и завтра с утра будем в Гилинджике.
   - Так Тхаб же закрыт, спасатели туда не пускают, говорят там из-за снега не пройти.
   - Давайте через Банный рванём, заодно посмотрим, что за перевал, говорят туда подниматься гораздо быстрее, чем на Тхаб.
   - А вдруг погода как вчера? - главные снова уставились на быстро летящие тучи.
   - Да нет, всё будет замечательно, - категорично сказал Лёха и махнул рукой вслед малюсенькому кусочку голубого неба, улетающему за горизонт.
   - Ну, пошли.

18.

   И мы пошли. По дороге. Первые пять минут, а потом свернули прямо на громаду горы и полезли наверх по слабо заметной тропинке. Очень скоро вокруг появился снег, а грязь и так была с самого начала. То, что я сутки не ел, быстро проявилось. Меня стало тошнить с голоду, закружилась голова, а ноги приходилось убеждать сделать каждый очередной шаг вперёд, точнее вверх. Я брёл, потеряв счёт времени и пройденному расстоянию. В глазах плавали тёмные круги, хотелось лечь и умереть. Ветра не было, да и дождь со снегом всё не начинался. Наверное, если бы погода была такая же, как и накануне, я бы точно не вернулся с Кавказа.
   Стало совсем плохо, и я прислонился рюкзаком к стволу толстого бука. Время от времени мимо меня проходили фигуры с рюкзаками и медленно растворялись, поднимаясь по петляющей тропе. Вдруг я понял, что фигура, уходящая в гору - это Лёха. А он всегда ходит либо первым, либо последним. Сегодня он точно не первый, значит - последний.
   - Лёша, у тебя есть сухарик? - спросил я, чтобы как-то привлечь его внимание. Он остановился, обернулся, похлопал по карманам и ответил:
   - Нет, Ральф, но там,- и он показал рукой вверх,- будет "Сникерс", - после этого он повернулся и ушёл. Я так и сел. Меня бросили, намекнув, что в раю у меня будет еда. "Какие эти русские всё-таки..." - думал я, но подходящее слово никак не подбиралось.
   Всё-таки Лёха не был последним, оказывается, сегодня он шёл в середине. Я сидел под деревом и меня там нашли Ашот с Виталиком. Дальше мы поднимались вместе. Идти было по- прежнему очень тяжело, опять тошнило, но у меня вдруг открылось второе дыхание, и стало легче. По мере подъёма становилось всё светлее. Похоже, сквозь стволы и ветви деревьев всё чаще и чаще проглядывало голубое небо.
   Вершина выпрыгнула на нас резко своей белизной снега и голубизной неба. Солнце блестело на каждой снежинке и слепило глаза. Все, кто уже был наверху, радостно употребляли "Сникерсы". Ко мне подошёл улыбающийся Лёха и протянул шоколадный батончик. Я, вообще-то, не люблю сникерсы, но какой он был тогда вкусный. Одиноко стоящие деревья были облеплены ледяным кружевом, это было безумно красиво. В той стороне, куда нам предстояло идти, открывалась великолепная панорама. Внизу снега не было. Мы долго отдыхали на вершине, фотографировались и шутили. Мне стало значительно лучше, и как-то забывалось, что впереди ещё долгий путь до места ночёвки.
   Всё хорошее когда-нибудь заканчивается. Мы взвалили на себя рюкзаки, где кроме наших вещей было ещё огромное количество воды, которая эти вещи пропитала. До самого обеда мы спускались вниз, а иногда и поднимались по глубокому снегу. Обедать мы остановились на живописной горке. Единственно, там было много снега, который, похоже, надоел уже всем. Горячего варить не стали, только растопили снег и развели талую воду концентратом сока. Есть мне хотелось зверски, и те малюсенькие жалкие бутербродики, которые мне причитались, проскочили в желудок, совершенно не изменив моё чувство голода. Питьё тоже не прибавило мне сытости, только вызвало озноб.
   После обеда мы не стали долго отдыхать и воодушевлённые хорошей погодой и мыслью о завтрашнем море помчались вниз по склонам. Снег очень скоро перестал мешать нашему бодрому перемещению, и стал прятаться по всё более глубоким ямам и рытвинам, а потом и вовсе исчез. Шли долго, и усталость всё больше на нас наваливалась, но мы продолжали идти быстро. Усталость на этот раз не тормозила, а наоборот, подталкивала в спину, призывая скорее прийти на место ночёвки. Солнце уже начало клониться к закату, и мы вышли на горную дорогу. На дороге сидели люди с рюкзаками. Это опять были ребята из соседней группы. Главные опять уединились и принялись чего-то тихо обсуждать. Потом Лёха подошёл к нам и тихим заговорщицким голосом сказал: "А что, если нам сегодня заночевать в Гилинджике?". Взрослые встрепенулись и принялись задавать вопросы о реальности этого предложения. В это время соседняя группа снялась и стала удаляться по дороге. Лёха отправил следом за ней двоих взрослых: Ашота и Валеру, а мы, отдохнув ещё минут десять, поплелись дальше. Всё-таки усталость нас доконала, и мы еле-еле шли. Вдруг на дороге показалась фигура человека бегущего без рюкзака и кричащего: "Усё пропало, шеф, гипс снимают, клиент уезжает!". Я не понял при чём здесь гипс, а Валера, это был он, подбежал к главному и что-то быстро стал ему говорить. Лёха махнул рукой вперёд и ускорился. Скоро показались домики, утопающие в садах, а дорога свернула в реку и пошла прямо по ней. К моему ужасу, большинство участников нашего безумного предприятия тоже пошли прямо по реке, по колено в холодной воде. Этот последний рывок был чистым безумием, но через десять минут мы оказались на автобусной остановке. Как выяснилось, только что был автобус, и на нём уехала другая группа. Очевидно, другой главный тоже решил заночевать в Гилинджике. На счастье, следующий автобус должен был уходить через пол часа, и мы стали его ждать, поедая весьма странные, но очень вкусные пряники. Пряники купил Лёха в местном магазинчике. Они были ярко розовые, большие и с вареньем внутри.
   Автобус оказался пустой, и мы поехали с комфортов. Через двадцать минут, сделав несколько крутых поворотов, автобус переехал очередной хребет, и перед нами открылось море с опускающимся в него солнцем. На берегу моря раскинулся живописный курортный город, это был Гилинджик. Потом мы ещё двадцать минут шли по асфальту. Лагерь разбивали уже в темноте. Под нами радостно блестел огоньками город, а за ним тёмной громадой угадывалось море. Наш лагерь был расположен в сосновой роще на склоне горы, прямо за краем города. В нескольких метрах лежала дорога, но с дороги палатки и костёр были не видны. Ветра не было, было очень тепло и пахло морем. Сразу после ужина я ушёл спать. Уснул я сразу и спал, как давно не спал.

19.

   Утром я встал и понял, что у меня болит половина мышц, а другая половина просто отказывается работать но погода была великолепная, а вид просто ошеломляющий. Прямо под нами был город, залитый солнцем, а за ним голубое море, вдающееся в берег красивым овальным заливом. Тёплый воздух пах морем и сосновой смолой. После завтрака мы пошли в радиалку на Маркот - гору, на склоне которой стоял наш лагерь. Главный с нами не пошёл. Мы поднялись на гору за час, никуда не торопясь. Вид с горы был ещё лучше, чем из нашего лагеря. На вершине мы долго фотографировались и смотрели на панораму под нами. Когда всем это надоело, мы пошли обратно в лагерь. В лагере, пока дежурные готовили обед, остальные принялись прихорашиваться перед выходом в город. Шура, который с нами в радиалку не ходил, появился в конце обеда, и Лёха долго что-то недовольно ему говорил, а Шура раскачивался, как дерево на ветру и что-то бормотал в своё оправдание.
   После обеда Лёха выдал нам немного денег на продукты в поезд, назначил время возвращения в лагерь и сказал по одному не гулять. Мы вышли в город. Было просто великолепно гулять по чистому городу без рюкзаков в хорошую погоду. Мы с Петей купили консервов и немного вина, а потом пошли к морю. Было удивительно спокойно и хорошо. В лагере нас ждал Шура. Он лежал около костра и не подавал признаков жизни. Лёха стал его пинать. Шура открыл глаза и что-то заговорил. Я понял, что он во время охраны лагеря успел ещё несколько раз наведаться в ближайший кабачок и добавить опьянения.
   После ужина намечался банкет. Детям разрешили лечь спать, когда они захотят, а взрослые достали гитару и вино. Было хорошо - легко и весело. Когда разлили по кружкам первую бутылку, Лёха вдруг встал и, шатаясь, пошёл спать. Петя пошёл узнать, в чём дело. Вернувшись, сказал, что одел на Лёху свой пуховик, что главного знобит и что, вообще, ему плохо.
   Я не спеша, пил вино и медленно пьянел. Ашот громко пел песни, мне было хорошо, я даже пытался кое-что подпевать. Когда стал петь Петя, мне стало совсем хорошо, а когда мы пошли спать, блаженство моё достигла апогея. Я опять уснул сразу и крепко.
   Утром мы быстро позавтракали и пошли на автобусную станцию. Там сели на автобус и через сорок минут были в Новороссийске. До поезда ещё оставалось время, и мы пошли гулять по городу. Новороссийск был не такой замечательный, как Гилинджик, но стоило вспомнить Церковный хребет, как сразу приходила радость, что мы здесь. Что самое удивительное, живые и здоровые, кроме Лёхи, который с утра был бледно-салатного цвета, и, пока все гуляли по городу, лежал на платформе на рюкзаках.
   Когда к платформе подъехал поезд, уезжать уже не хотелось. Вспоминалось уже только то, как было хорошо, то, как было плохо - не вспоминалось. Мы без приключений загрузились в поезд и поехали с тёплого юга на холодный север. Лёху положили на верхнюю полку, где он и пребывал, Шура путешествовал по вагону с бутылкой вина, то полупустой, то снова полной, дети активно ходили друг к другу в гости, взрослые беседовали о том, о сём. Было хорошо: легко и немного грустно. Когда стало темнеть, все расползлись спать.
   Утром Лёха ожил и появился у нашего стола с бутылочкой сухого вина. "О, у вас всегда к завтраку бутылочка сухого вина?" - пошутил я. Все рассмеялись и весь оставшийся день продолжали смеяться. Участники, словно, хотели не замечать, что поход заканчивается.
   В Харькове поезд стоял долго, и все вывалились на платформу. В толчее, где торговали едой и пивом, суетились мрачные мужчины неопределённого возраста. Держа руку за пазухой, они не спеша пробирались вдоль вагонов, бормоча под нос: "Водка, водка.". Я встал в метре за одним из наиболее колоритных представителей племени "Водка, водка." и стал, повторяя его движения, бормотать это волшебное заклинание. Очень скоро я заметил, что все наши с восторгом наблюдают за мной. Мои актёрские претензии были удовлетворены. После этого эпизода, мне показалось, что ко мне стали относиться совсем как к своему. Мне кажется, эта была самая что ни на есть русская шутка.
   - Ну что, Ральф, - спросил меня Лёха, когда мы вышли на платформу в Санкт-Петербурге, - как тебе наш поход?
   - Я не думал, что это будет так экзотично, - честно ответил я.

27 июня - 22ноября 2003г.

Тропою Бильбо. Доступный метод.

   На этой электричке я приехала не одна. Уже на вокзале я увидела знакомые физиономии и пристала к Унылым Братьям. На самом деле они не были ни унылыми, ни братьями, но все называли их так с незапамятных времён, и назвать их по-другому просто язык не поворачивается. Унылые не дали мне скучать. Мы не виделись чуть больше года, и за это время накопилось достаточно историй достойных для прослушивания. Как и раньше, Унылые держались друг друга и все их байки касались совместных похождений. Самая хитовая история была о том, как ребята смотались в Прагу, пока жена Белого Брата боролась с демографической проблемой в роддоме. Эти клоуны подстроили всё так, что та до сих пор думает, что её Андрюша был в городе и таскал ей передачи, волновался и всё такое, а не оттягивался в столице Чехии с пивом и девочками. За полтора часа пути в электричке я успела поведать только о том, как мы сегодня встречались с моим суженым, чтобы вместе поехать к Толичу. Результат встречи иллюстриовался сам собой - я-то ехала, а вот где моё горе? В общем, под пиво и байки мы приехали и вывалились на залитую солнцем платформу. Братья увлеклись пивом ещё в городе и теперь Белый напряжённо старался ни на шаг не упустить землю из-под ног.
   На даче у Толича я была уже не первый раз и даже не второй и поэтому знала разные варианты подходов. Несмотря на бурные протесты Унылых, мы пошли по дальней дороге, через лес. Унылые первые десять минут ныли и упрекали меня в бессердечности и жестокости, я, в свою очередь клеймила их необъятную лень и мягкую пластилиновость. Пива во мне было на порядок меньше и мои аргументы получались куда весомей, и что гораздо важнее, смешнее и злее, поэтому на последние полчаса пути Унылым пришлось вернуться к своим приключенческим байкам.
   Когда мы добрались до цели своего путешествия, солнце спряталось за тучки и заметно похолодало, похоже было на то, что собирается гроза. Народу у Толича оказалось шквал, но что удивило меня ещё больше, так это то, что почти половину я не знала. Знакомые принялись здороваться и задавать дежурные вопросы, Унылые растворились и кристаллизировались возле ящика пива. Вообще, народ на участке разбившись на кучки и парочки, предавался трёпу, трансляции новостей и употреблению алкоголя. Какой-то незнакомый мужик явно переусердствовал в последнем начинании и теперь спал, навалившись на парник. Сам Толич, как и Мышка на участке не наблюдались, наверное, готовили еду на кухне. Это предположение меня обрадовало - если уж сам Толич взялся за кулинарию, то в независимости от культурной программы, праздник живота мы сегодня точно получим.
   Пока я подумывала к кому бы присоседиться, резко потемнело, подул ветер и заурчал гром. Все стали неспеша собираться, и на эти неспешные сборы начали падать первые капли. Я быстренько оказалась в домике, а остальные ощутили на себе первый, яростный шквал грозы. Так вот они влетали один за одним на веранду всё более сырые, весело ругаясь. Когда все уже собрались, расползлись по домику и под грохот ливня, выражали свои эмоции, входная дверь опять распахнулась и в проёме появилось приведение. За спиной у этого призрака полыхнула молния, и его вместе с оглушительным раскатом грома внесло на веранду. Привидение оказалось тощим, мокрым и грязным мужиком, который дрожал, как работающая швейная машинка. "Так это, наверное, тот самый пассажир, который подпирал парник, " - успела догадаться я. Мою догадку подтвердил появившийся в проёме между кухней и верандой Толич. "Ты чего Васёк? Тебя что, забыли на улице?" - и хозяин повёл дрожащее привидение на кухню греться.
   Гроза бушевала часа полтора. За это время я успела обойти всех знакомых персонажей и в конечном итоге осела на кухне, где Толич с Мышкой колдовали над едой, да сушился спящий Васёк. Мышка даже успела мне надоесть своими рассказами о сыновьях-бандитах, благополучно сплавленных на эти выходные к бабушкам. Когда я уже начала искать благовидный предлог, чтобы избавить себя от дальнейших жалоб на отпрысков хозяев, приготовилась еда, да и дождь кончился. "Вот и славно, " - подытожил Толич, и косяки добровольцев начали сновать из дома на улицу, подготавливая ужин на свежем воздухе.
   Суета эта продолжалась неимоверно долго - народ в большинстве своём был пьян, и создавалось впечатление, что ребята нарочно весело мешают друг другу. Однако, несмотря на все перипетии, ужин начался, и едва мне налили в кружку красного сухого, появилось моё горе. Я даже не стала спрашивать его где он шлялся, а он не стал сочинять очередную душещипательную историю с похищениями, заложниками, пожарами и цунами. Просто уселся рядом со мной и принялся есть, не забывая пить. Я просто обзавидовалась его второму счастью.
   За поеданием ужина никто не заметил, как Толич исчез. Зато появился он с грохотом, и все сразу оторвались от еды. Хозяин притащил сколоченную из старых досок трибунку, и, взгромоздив её напротив столов, обвёл присутствующих долгим взглядом. Народ притих, а Толич ещё раз оглядел поле битвы, где гости с трудом одолевали полчища пищи. "Уважаемые дамы и господа, " - обратился он к присутствующим торжественным голосом. Те, кто до этого ещё ел - есть перестали. Такое обращение, да ещё и таким тоном, от Толича никто никогда не слышал - для него было характерно что-нибудь типа: "Хай чуваки и те, кого они с собой притаранили", сказанное глумливым тоном. Не то чтобы у него были проблемы с русским языком, просто в живом общении он предпочитал сленг.
   "Я пригласил вас на эту чудесную виллу по нескольким поводам сразу, " - продолжил хозяин после небольшой паузы. "В третьих - затем, чтобы вкусно поесть и употребить некоторое количество алкоголя, во вторых - сегодня презентация. Я хочу представить свою последнюю, третью книгу. "Оборванная тропинка" является почти автобиографическим романом. Я намеренно не давал никому её почитать, в отличие от двух предыдущих книг, но теперь любой желающий может ознакомиться с ней.
   Пять лет назад я на свои деньги издал свою первую книгу - "Хлеб" - вы почти все её читали, многим из вас она понравилась или во всяком случае вы так говорили. Однако продать мне удалось только около сотни экземпляров. То, что я не раздарил и не продал, до сих пор валяется у меня дома. Три года назад я так же на свои деньги выпустил свою вторую книгу - "Видеовсхлипы" - её участь оказалась такой же. "Оборванная тропинка" тоже издана мною на свои средства, правда, как вы все знаете, два года назад я вынужден был уволиться из порта - здоровье больше не позволяло мне работать грузчиком. Моя теперешняя работа приносит денег значительно меньше, но я всё же принял решение издать "Оборванную тропинку".
   После неудачи моей первой книги я находился в недоумении - как же так, те кто прочитал - в основном хвалят, мне самому, в общем-то, нравиться, а вот ведь..." - оратора начали перебивать выкриками типа: "Да забей Толич!". Он же поднял правую руку ладонью к народу и попросил его не перебивать. "Я не долго буду вас отвлекать, я уже почти всё сказал, " - добавил он и продолжил.
   "После долгих размышлений я пришёл к выводу, что человек, считающий себя писателем и не признанный таковым остальными должен совершить самоубийство. При чём у него есть выбор - либо самоубийство писателя, либо самоубийство гражданина. При самоубийстве писателя гражданин остаётся радоваться жизни. Я свой выбор сделал, " - закончил Толич и, достав из трибуны маску Микки-Мауса, напялил её на себя.
   "Помните, как сказал Бильбо? Я ухожу, " - донёсся из-под маски приглушённый голос. Потом Микки-Маус вытащил из трибуны массивную штуковину и сильно прижал её к груди. Резко хлопнуло, и Толич сложился - сначала согнулись колени, а потом и весь он медленно сел на них и упёрся головой в землю.
   Все уставились, не вставая, на сложившееся тело. Первой опомнилась Мышка. Она молча подбежала к Толичу и потянула его за плечо. Тело, не разгибаясь, завалилось на бок, и тогда Мышка закричала: "Толя!". Тут все и ожили. Началась суета, беготня, народ вопил почём зря. Не бегали только Мышка, которая со странной гримасой застыла у тела Толича, Васёк, который благополучно спал за столом и я. Не смотря на ситуацию, было довольно комично наблюдать бессмысленную суету народа.
   Позже я узнала, что штуковина, которой Толич свёл счёты с жизнью - это пистолет для забивания дюбилей. В последней книге Толич называет его монтажным и должна признаться, что в "Оборванной тропинке" финал получился гораздо бодрее, чем на самом деле.

10 мая - 20 июня 2003г.

Бонустрек.

От автора.

   Ещё в старших классах школы, я взял в руки гитару и стал учиться играть. Петь, как мне казалось, я уже умел. Через несколько лет я всё ещё не был рок-звездой. Конечно, в этом виноваты продюссоры, не встретившиеся на моём жизненном пути, хотя, возможно, маловероятно, но всё же, свою роль сыграли так же слабость и узкий диапазон голоса, отсутствие в репертуаре своих хороших песен, дворовая техника игры на гитаре, отсутствие не только музыкального образования, но и элементарных знаний в этой области, а так же лёгкое отсутствие слуха. Однако, теперь, когда я стал Великим Русским Писателем, всё это уже не важно. Но, так называемый, русский рок продолжает меня интересовать (не весь, разумеется, а только то, что мне нравиться).
   Давно у меня появилась идея сделать на некоторые песни литературные клипы и вот... А анекдоты появились сами. Я бы не стал называть эту часть моего творчества плагиатом или паразитизмом. А вчера я услышал по радио, как Владимир Шахрин сказал, что клипы мешают полёту воображения при прослушивании музыкальных произведений. Не согласен. Позже я сделаю что-нибудь ещё, а сейчас времени не хватает и сил.
   P.S. Надеюсь, авторы и их поклонники правильно меня поймут.

Земфирина девочка, живущая в сети.

Аверс.

   Монитор привычно засветился, и колонки тренькнули вход в винду. Мышка сначала метнулась к иконке проигрывателя и в колонках тихо запела Земфира, потом настала очередь "Эксплорера" и девочка привычно нырнула в сеть. По телефонным проводам понеслись писки и треск, а на экране появлялись и исчезали надписи и картинки, повинуясь мышиным кликам.
   В почтовом ящике не было ничего интересного и, прикрывшись своим ником, девочка отправилась по форумам. Знакомые здоровались, спрашивали, как дела, а она болталась туда-сюда, с нетерпением ожидая, когда же, наконец, будет двенадцать часов дня.
   Они встретились месяц назад на каком-то дурацком форуме, где обсуждались какие-то идиотские игры и где девочка оказалась совершенно случайно. Сначала он привлёк её своим ником. Она ещё подумала тогда: "Что за клиника может обозваться принцем?". Потом она решила немного поглумиться над хозяином столь идиотского и помпезного ника. Слово, за слово, строчка за строчкой, и скоро девочка уже серьёзно задумалась над тем, кто, же здесь, собственно, над кем глумиться. Постепенно глумёж прекратился и совсем незаметно пролетели три часа общения о том, о сём, а расставаясь, договорились встретиться в аське в полдень на следующий день. Так они и встречались каждый полдень, а расставались в три, все дни кроме выходных.
   Принц оказался удивительным человеком. Он знает всё, что нужно знать, говорит о том, о чём нужно говорить и главное: молчит, о чём нужно молчать. А уж как он рассказывает, когда хочет развеселить - телешутники отдыхают. Он умеет оживлять привычные буковки на мониторе и они становились то тёплыми и ласковыми, то шустрыми и смешными.
   С каждым днём их знакомства, девочка, всё с большим нетерпением ждала встречи, а тут после выходных, когда они не виделись уже три дня, у неё даже пульс участился, если она смотрела на часы и видела: остался час, пол часа, пятнадцать минут...
   "А вдруг он не придёт. Вдруг с ним что-нибудь случилось. Или я что-нибудь не так сказала, дура." - вдруг подумала девочка. "Только не это, я ведь люблю его." - призналась она себе с категоричностью шестнадцатилетней. "Что же мне делать, если он захочет меня увидеть, это невозможно.". Девочка понимала, что Принцу гораздо больше лет, чем ей, "Лет двадцать семь" - думалось ей. "Только бы у него была жена и дети, которых он бы не мог бросить, а мы бы каждый день встречались в сети.".
   С тех пор, как три года назад линия судьбы девочки пересеклась с грузовиком, она могла чувствовать себя нормальным человеком только в сети.
   "Привет, Синичка" - появилось на мониторе и девочка забыла про свои тревоги и её уже здесь не было, она была там. Там, где он.

Реверс.

   Он отклонился от монитора, снял очки и протёр глаза. Он так боялся сегодняшнего разговора с Синичкой, но теперь все страхи позади. Она тоже его любит, но главное, похоже, она смирилась с тем, что они никогда не встретятся вне сети. Он очень удивился, когда некоторое время назад, познакомившись с Синичкой, он понял, что влюблён. Старым он ещё не был, но сидячий образ жизни (а он работал у компьютера ещё на самой заре их появления, программировал ещё в алголе) и скрытые инфекции привели к тому, что в сорок лет он уже не мог изменить жене. Жена удивительно спокойно отнеслась новой ситуации в семейной жизни и они стали спать раздельно. Его очень бесило, что жена, если захочет, может ему изменить, а он - нет. Единственное, что радовало его до встречи с Синичкой, так это возможность вкусно есть и работать не выходя из дому.
   "Ладно, схожу за хлебом." - решил он и, накинув пальто и шапку, вышел из квартиры. Закурив, он стал медленно спускаться по лестнице, осторожно неся своё обширное тело. На первом этаже пришлось задержаться - повезли выгуливать Светку и её инвалидное кресло загородило проход. Он понимал, что девочка не виновата, что её три года назад сбила машина, но ему всегда неприятно было смотреть на это тщедушное создание, скрючившееся в кресле, а запах больницы просто вызывал у него отвращение.
   "До чего же противный этот толстяк сверху. Да ещё вечно курит." - подумала Синичка и отвернулась, вернувшись к воспоминаниям о сегодняшнем разговоре.

Март 2004г.

Анекдоты.

Саша Васильев и его маленький комплекс.

   Однажды Саша Васильев встал с глубокого похмелья и, придя в ванную, посмотрел в зеркало. Из зеркала смотрела отвратительная рожа. Саша вспомнил вчерашний вечер, ещё раз посмотрел в зеркало и подумал: "Ну и дерьмо же я". Мысль была не нова, но как-то ранила нежную душу поэта. "Все мы дерьмо", - так было уже лучше, но на людях так не скажешь. Вот тогда Саша подумал ещё чуть-чуть и написал песню о том, как люди размножаются в темноте.

Июнь 2003г.

Би-2 и эрудиция.

   Однажды Лёва и Шура из Би-2 встретили на Пушкинской, 10 Юрия Юлиановича Шевчука. Вот так слово за слово, разговор зашёл о литературе, и Шевчук спросил, читали ли ребята Экклезиаста. Лёва и Шура такого не читали и почувствовали себя серыми и необразованными. Это им не понравилось, поэтому, выйдя с Пушкинской, они отправились в книжный магазин и принялись читать всё подряд. Читать книги целиком оказалось очень долгим и утомительным занятием, тогда ребята взялись за чтение обложек и уже через полчаса превзошли по начитанности даже Юрия Юлиановича. Особенно их зацепило от трёх названий: Гоголь, Фенечки для девочек и Полковнику никто не пишет. По сюжету последней книги они даже придумали песню, что бы всякие там Шевчуки о себе много не думали. А когда кто-нибудь потом спрашивал их, читали ли они что-либо, ребята вспоминали, была ли такая книга в магазине и если была, то честно отвечали, что да.

Март 2004г.

  
   1
  
  
   1
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"