Аннотация: Рассказ с симпатичного междусобойчика от Ляли Брынзы, где темами рассказов являлись песни. "Моя" песня отражена в названии.
На пригорке была проталинка. Небольшая, с ладонь размером, если накрыть. Лёка так и сделала. Под ладонью были теплые прошлогодние листья, и холод кромки снега в кончиках пальцев. А еще руку что-то едва ощутимо кольнуло. Лёка отняла ладонь и увидела маленькую зеленую травинку - крошечный росток, пробившийся сквозь ковер палой листвы, чтобы посмотреть на пушистый теплый солнечный шар. Лёка подняла лицо вверх и зажмурилась, представляя себя травинкой. Она даже стащила шапку с головы, чтобы лучше почувствовать невесомые солнечные пальцы, перебирающие волосы и легонько прикасающиеся к щекам...
- Лёка, не сиди на снегу. И шапку надень, простудишься.
- Я не на снегу, - возразила Лёка, - я на корточках. Я травинка, я расту.
Папа рассмеялся, схватил Лёку в охапку и подкинул вверх.
- Ты пушинка! - кричал он, кружась вместе с Лёкой, - ты летиииишь...
Лёка, хохоча, взлетала к яркому весеннему солнцу, тонким веткам деревьев и похожим на белые шерстяные веревки самолетным следам в безупречно-синем небе. Снег искрился мириадами разноцветных огоньков, точно груды сказочных сокровищ, пахло талой водой, влажной древесной корой и совсем чуть-чуть - клейкими березовыми почками.
Вечером, когда в доме стоял запах горячего какао с корицей, а в большой комнате погасили верхний свет, оставив только похожий на огромную медузу торшер, Лёка усадила на диван куклу Марину, безымянного медведя и пластмассового крокодила, которого, разумеется, звали Геной, залезла на диван сама и укрылась с головой шершавым, похожим на вафельное полотенце, пледом. Красная клетка - черная клетка, красная клетка в черную полоску - черная клетка в красную полоску. Плед был пещерой, едва-едва пробивавшийся сквозь плотную ткань свет - красными отблесками костра, кукла Марина на время стала отважной маленькой разбойницей, мишка - саблезубым пещерным медведем, нападавшим на отважную разбойницу, а крокодил... крокодил оставался крокодилом. Он щелкал зубами и зловеще шипел.
- Я все равно вас не боюсь! - говорила рыжекудрая красавица Марина, хлопая изумрудными глазами с густыми длинными ресницами - вот тебе! И в нос получи!
Крокодилу и медведю не оставалось ничего кроме как ретироваться с поля боя. Лёка услышала шаги, ощутила, как кто-то сел рядом с ней на диван и высунула нос из-под пледа.
- Кто победил? - спросила, улыбаясь, мама.
- Я! - Лёка взвизгнула и повисла у мамы на шее, - мамочка, я тебя люблю-люблю!
- И я тебя, лисенок. Хочешь узнать тайну?
- Всамделишную?
- Самую всамделишную.
- Да!
- У тебя скоро будет братик... или сестричка. Что скажешь?
Это следовало обдумать. Лёка закусила губу. У Аськи из дома напротив, был брат... он был старший, вредный и противный. Но ее, Лёкин, братик таким быть, конечно, не может. У нее будет самый лучший в мире братик, он будет играть с Лёкой и слушаться ее. И он будет таким, таким... даже красивее Марины.
Лёка с презрением глянула на куклу и спросила:
- Завтра?
- Нет, - засмеялась мама, - не завтра, и даже не послезавтра. Нужно немного подождать: маленький родится зимой.
- Он будет моим зимним братиком, - важно кивнула Лёка.
Потом было лето - жаркое, пропахшее морем, сливочным мороженым и подсолнухами. Выбеленные солнцем волосы и дочерна загорелые спины и коленки. Звон велосипедных звонков, разбитые носы, горячий песок на пляже и глубокие теплые лужи, по которым так радостно было шлепать босиком после короткого летнего дождя. Порой Лёка вовсе забывала о зимнем братике, но иногда, жаркими летними вечерами, укладывая спать Марину, вздыхала и говорила кукле, что скоро всем игрушкам наверное придется потесниться и не вести себя так шумно.
- Ведь у меня будет маленький братик, - многозначительно сообщала Лёка, и Марина все сразу понимала, послушно закрывала глаза и засыпала.
Однажды Лёка проснулась, увидела за окном желтый лист на ветке дерева и поняла, что лето кончилось.
Дни становились все короче, вечера - все темнее, воздух стал холодным и прозрачным, а небо выцвело и поднялось высоко-высоко. На Лёку надели осеннюю куртку, шерстяные штаны и резиновые сапожки и выпустили гулять во двор.
- Смотри, Марина, - говорила Лёка, толкая кукольную коляску по шуршащему рыжему ковру, - птицы улетают. Это значит, скоро зима.
Марина понимающе кивала, и на ее полосатой вязаной шапке подпрыгивал помпон.
Потом зарядили дожди и гулять стало нельзя. А однажды, проснувшись, Лёка ощутила, как что-то изменилось. Было еще совсем-совсем рано, и, проскользнув сквозь тонкие занавески, на стене бесшумно трепетали алые отблески восходящего солнца. И тишина вокруг стояла такая, что Лёке на мгновение показалось, будто на голове надета толстая кроличья ушанка, и уши плотно завязаны. Лёка даже дотронулась пальцем до уха, чтобы убедиться, что никто ночью тайком не надел на нее шапку. Потом выбралась из-под одеяла и на цыпочках подошла к окну.
На ветке дерева висело солнце - большое, красное и блестящее, точно ёлочный шар. Вся улица была раскрашена в алое, пурпурное, розовое и лиловое. Алели крыши домов, а сами дома из белых превратились в розовые. Нежно-розовой была и земля, и лишь тени деревьев фиолетовыми чернилами расчерчивали гладкую нетронутую снежную страницу.
Снежную?
Снег?
Лёка затопотала по коридору - бегом, вприпрыжку.
- Мама! Где мои санки? А рукавички? Там снег! Здорово, здорово, да?
- Лёка, - сонно пробормотала мама, - семь часов утра, суббота... подожди хотя бы до девяти.
- Но он же растает! - обиженно произнесла Лёка, - это ведь первый снег, он всегда тает!
Но снег не растаял. Зима в том году пришла без раздумий и обосновалась сразу. И кособокий лёкин снеговик, которого она слепила в первое же утро розовой тишины, так и стоял перед окном, подмигивая глазом-фасолиной и растопырив сучки-руки. Лёка привыкла к нему и каждое утро, проснувшись, махала снеговику из окна, желая ему доброго утра и холодного дня.
Как-то раз мама вдруг стала собирать вещи в большую сумку, с которой папа обычно ездил в командировку, затем мама и папа куда-то ушли вместе, а вернулся папа один и сразу же зачем-то полез на антресоли. Кукле Марине было скучно: она весь день просидела дома, поэтому Лёка взяла ее на руки и принесла посмотреть, как папа вытаскивает с антресолей разобранную кроватку, в которой когда-то спала Лёка, пока не перестала в ней помещаться.
- А где он будет спать? - спросила Лёка.
- Пока в нашей комнате, - ответил папа, закручивая винты, - а когда подрастет, переедет к тебе.
- Ко мне?
Лёка растерялась. Значит, теперь её комната - вроде как и не её больше? А игрушки? Неужели братик станет играть с ее куклами?
- А игрушки? - спросила она, - Он в мои играть будет?
Папа рассмеялся.
- Не думаю, что в ближайшее время тебе придется об этом волноваться. Пойдем-ка лучше спать, время позднее. Какую книжку будем читать, выбрала?
Лёка кивнула.
Она уложила спать мишку и крокодила, а Марину положила рядом с собой, на свою подушку. Папа поправил очки, кашлянул и начал читать.
Эту книжку Лёка знала почти наизусть, но всё равно не уставала её слушать. Неярко горела настольная лампа со стеклянным зеленым абажуром, папа читал, а Лёка... Лёка шла по зеленой тропинке среди розовых кустов, и играла на флейте, и ехала на прекрасной белой лошади с золотой гривой... А когда она доехала до моста Утреннего Солнца, папа замолчал и отложил книжку. Лёка запротестовала, но папа погасил лампу и сказал:
- Книжкам тоже иногда надо отдыхать, как и маленьким девочкам. Спокойной ночи, травинка-пушинка.
Лёка улыбнулась и уснула.
Через несколько дней Лёка с папой сели в такси и куда-то поехали. Машина остановилась у трехэтажного здания, похожего на поликлинику. Лёка хотела было спросить, зачем они сюда приехали, но тут на крыльцо вышла мама, а в руках у нее был белый сверток, перевязанный ленточкой. Сердце у Лёки ёкнуло, и она моментально поняла: это ОН. Ее маленький братик. Не такой уж и маленький, если судить по свертку.
От мамы пахло чем-то тревожным и незнакомым. Она опустилась на сидение рядом с Лёкой, а потом осторожно приняла у папы из рук сверток. Лёка хлюпнула носом и прижалась лбом к маминой шубе.
Под уголком оказалась маленькая головка в розовой вязаной шапочке. Личико у Саши было крохотное и сморщенное, глаза были зажмурены, а еще она увлеченно сосала свой кулачок.
- Сестра? - Лёка опешила, - вы же... вы же обещали мне братика!
- Правда? - улыбнулась мама, - понимаешь... это не всегда получается так, как обещаешь.
- Вы обещали, - Лёка надула губы и отодвинулась в угол сидения. Она чувствовала себя обманутой.
Но мама, кажется, даже не заметила лёкиного расстройства. Она смотрела на маленькое сморщенное личико и улыбалась.
И тогда Лёка почувствовала себя еще и очень одинокой.
Все изменилось в доме с появлением Саши. На кухне теперь больше не пахло какао, а пахло убежавшим молоком, хлоркой и стиральным порошком, через всю квартиру протянулись веревки с сохнущими пеленками. Поначалу в бельевых лабиринтах было интересно играть, но потом игра надоела, а лабиринты остались. Ходить по дому теперь разрешалось только на цыпочках, а говорить - шепотом, чтобы не разбудить спящую сестренку. Куда-то подевались прогулки с папой в парке, поездки в зоопарк по воскресеньям и игры в "волки и овцы" по вечерам. Мама больше не читала Лёке перед сном, да и папа все чаще забывал о детских сказках. Лёка вздыхала и читала сама. Она шла по узким каменистым тропам над пропастью, брела сквозь мертвый лес без единого листочка, она слушала плач заколдованных птиц над черным озером, она сидела в темнице черного замка... А высоко-высоко в темных небесах страны, в которой никогда не бывает утра, светилось единственное окно злой башни.
- Мама, - спросила Лёка однажды, - а мы не собираемся отдавать ее назад?
- Кого? - опешила мама.
- Сашу. Ну... я подумала, она у нас уже долго...
- Нет, лисенок, - засмеялась мама, - детей не отдают назад, никогда. Сходи, погуляй, может? Проведай своего снеговика.
Снеговик стоял там же, где Лёка его поставила. Только за прошедшие недели он еще больше скособочился и весь как-то съежился. Лёка подобрала выпавший фасолевый глаз и вставила его обратно в снежную голову. Но теперь снеговик уже не подмигивал, и вообще радость с его белого лица куда-то делась. Он смотрел на Лёку серьезно и немножко сочувственно...
Лёка скатала в руках снежный шарик, похожий на большое белое яблоко, взглянула на светящиеся мягким желтым светом окна домов. Там было тепло, там наверное садились обедать счастливые дети, которые были нужны своим папам и мамам. Там смеялись, и играли в "волков и овец", а мамы читали сказки и варили горячее какао... Только Лёка была здесь, в пустом промерзшем дворе, одна, в компании грустного снеговика. Только до Лёки никому не было никакого дела.
Она шмыгнула носом и откусила кусочек снежка.
- Лёка?
В дверях стоял папа. Лёка ничего не ответила.
- Пойдем домой?
Лёка продолжала сидеть. Честно говоря, ей хотелось, чтобы она превратилась в ледяную статую. Чтобы ничего не чувствовать и не видеть. А они пусть остаются со своей крикливой Сашкой, с которой так носятся.
Но у ледяной статуи по щекам текли слезы, и слезы были горячими.
Папа подошел к сидящей на снегу Лёке, присел на корточки, обнял ее, а потом подхватил на руки и понес домой.
Через час, напоенная горячим чаем и завернутая в теплое одеяло, Лёка лежала в своей постели. Папа взял куклу Марину, которую Лёка, признаться, совсем забросила, положил ее рядом с дочкой, потом сел в кресло, открыл книгу и спросил:
- Ну-с... где мы остановились?
Мягкие тени крались по стенам спальни. Лёка неожиданно проснулась, и увидела, что папа спит в кресле, уронив книжку. Спала на подушке кукла Марина, спали в ящике для игрушек пластмассовые машинки, кукольная посуда, мишка и крокодил Гена. Девочка бесшумно вылезла из-под одеяла и вышла из комнаты.
Сразу за дверью спальни начинался лес, но Лёку это не удивило. Была тёплая ночь, Лёке совсем не холодно было идти по лесу босиком и в пижаме, но на деревьях вокруг не было ни одного листочка. Лёка осторожно ступала по камням, присыпанным палой листвой и иголками, а далеко впереди в черном небе горело единственное окно - точно злое око.
- Не ходи туда, - сказал кто-то сверху.
Лёка остановилась, подняла голову и увидела большую белую птицу, сидевшую на ветке мертвого дерева.
- Почему? - удивилась Лёка.
- Потому что у тебя нет ни щита ни меча, - ответила птица, - и ты не привела с тобой ни верного друга, ни быстрого скакуна.
- Мне не нужно, - вздохнула Лёка, - я не собираюсь сражаться со злым рыцарем.
- Что же ты собираешься делать? Стать птицей? В этой стране быть птицей - не очень весело.
- Все равно я никому не нужна, - насупилась Лёка, - у мамы с папой новый ребенок, и они теперь любят ее. Вся любовь на нее ушла.
- Настоящая любовь не уходит, - задумчиво сказала птица, - и не делится. А родительская любовь - всегда настоящая. Любви становится только больше. Если вас теперь двое - вас любят в два раза сильнее. А ты хочешь отнять у своих мамы и папы эту радость. Разве это правильно?
- Они меня не замечают, - мрачно сказала Лёка.
- А ты? Ты замечаешь сестру?
- Её не заметишь... кричит так, что хоть из дома беги.
- А какого цвета у нее глаза?
- А...
Лёка замолчала. Она вдруг поняла, что не знает. И вообще, лицо Саши вспоминалось ей с трудом.
- Любовь нельзя потерять, от нее можно только отказаться. Но если ты пойдешь по этой дороге, - птица повела крылом в сторону светящегося окна на черной башне, - то путь назад будет куда как сложнее. Это если ты вообще вспомнишь о том, что оставила позади. Знаешь ли, когда у тебя каменное сердце, то на вещи смотришь по-иному.
- Я просто хотела, чтобы меня пожалели, - ответила Лёка и испытала какое-то странное облегчение. А ведь и правда... не хотела же она и вправду стать ледяной статуей. Ей просто хотелось, чтобы все стало по-старому, и всё.
И всё.
- Иди домой, - строго сказала птица, - каждый должен пройти через свой черный лес. Это трудно, но если ты сдашься, ночь в этой стране станет еще черней.
Она взмахнула широкими белыми крыльями, на мгновение заслонив от Лёки мертвые деревья, черное беззвездное небо и высохшую землю, а когда крылья пропали, за окном было утро, и солнечные лучи желтыми полосами лежали на одеяле.
В доме было тихо. Лёка прокралась в родительскую спальню и заглянула в кроватку. Странно, но Саша не спала. Она лежала на спине и сосредоточено пыталась оторвать розовую кисточку от своего розового вязаного башмачка.
Когда над бортиком кроватки появилась голова Лёки, Саша перевела взгляд с башмачков на новый объект. Несколько секунд она изучала лицо сестры, а потом... улыбнулась. Глаза у нее оказались синие-синие, как весеннее небо.
Лёка ощутила, как черный лес внутри нее светлеет. Над темной страной всходило солнце, а на сухой ветке дерева вдруг раскрылся первый зеленый листок...
В комнату вошла мама, взглянула на дочерей, улыбнулась, и раздвинула шторы. Лёка подошла к окну, мама обняла ее за плечи, прижала к себе и поцеловала в макушку. Мамины руки пахли корицей. За стеклом с крыши свисала острая борода сосулек, сосульки плакали, сверкая на солнце, точно драгоценные камни. Снег стал серым и ноздреватым, а от черного мокрого асфальта струился пар.